Не хочу вспоминать

Мертвецы
Жил-был на свете мальчик, ничем особенным не выделяющийся в ни плохом, ни в хорошем смысле. Как и у всех детей, у него были отец и мать, которые очень его любили, но жили настолько бедно, что не могли прокормить ребёнка. В те дни у многих воронежцев была та же самая ситуация: 1995 год не принёс ничего, кроме очередного роста цен и долгов по зарплате. Поэтому уже много лет (если эти слова применимы к десятилетнему ребенку) мальчик жил в деревне у дальней родни как приемыш. Любящая мать время от времени присылала ему книги, которых не было ни у кого на селе, но настоящей семьёй паренька были старые работящие дед и бабка и настоящая толпа пьющих и весёлых дядюшек и тётушек, густо покрытых тюремными татуировками. Жили совсем небогато, в свои десять лет мальчик донашивал свои же вещи пятилетней давности, но огород позволял вполне сносно сводить концы с концами.
Долго ли, коротко ли, но мамка с батькой решили, что теперь их дела пошли на лад. На заводе, где они оба тогда работали, прошёл слух, что долг по зарплате за последний год выплатят со дня на день. И родители затребовали сына из деревни к себе, потому что очень соскучились по нему и справедливо считали, что семья должна воссоединиться. Мальчику очень не хотелось покидать деревню, но перспектива обрести мамку навсегда, а не на день в год, одновременно волновала и радовала его. В назначенный день усталый, очень старый, но всё ещё крепкий дед привёз его в город, привёл в старинный и просторный дом сталинской постройки и буквально из рук в руки передал радостной матери. Уходя, старик напутствовал внука: «Не робей!».
С чего бы робеть? Ведь улыбчивая мамка, одетая в яркий стильный халат, наливает и заваривает настоящий чай (до этого мальчик пил только травяной, где чабреца и мяты было гораздо больше, чем чаинок). Отец всегда был суровым и угрюмым, но в тот день даже он не хмурился, хотя с первой минуты предупредил: «Если ты хоть раз меня ослушаешься, я переломаю тебе все кости». Обычно он был скор на рукоприкладство, и мальчик знал, что это не пустая угроза. В ранние годы он не раз бывал основательно бит отцом, и поэтому вовсе не собирался ослушиваться. По крайней мере, в первый день по приезде парнишка ничуть не своевольничал и был только рад вечерней прогулке с родительским псом (клыкастой немецкой овчаркой по кличке Волк) и ломящимся от книг полкам. Но вот наступила ночь.
Паренёк лёг спать в просторной комнате (в трёхкомнатной квартире ему нашли помещение без труда), на настоящем постельном белье, почитал немного при мягком свете бра. В колхозе вся огромная семья ютилась в маленькой двухэтажной хате, спали вповалку на сетчатых кроватях и лавках, накрывались старыми пальто и тулупами, и теперь городская постель казалась редкой роскошью. А за большим окном ярко светили уличные фонари, и их свет пробивался сквозь ветви раскидистого дерева, рисуя на обоях причудливые узоры. Мальчик чуть-чуть поскучал по запаху золы, которым была буквально пропитана деревенская хата, по вечерним переругиваниям и скабрезным шуткам многочисленной родни, и мягко ушёл в сон. Уютный туман окутал его, и из этого тумана что-то начало медленно и неотвратимо выплывать. Что бы это могло быть? Всё ближе и ближе придвигались контуры чего-то или кого-то, и спящий ждал сюрприза встречи с неизведанным. Спустя секунду эта встреча состоялась. Из хмари выдвинулось раздутое, синюшное лицо висельника с вывалившимся до самой груди языком. Выпученные глаза неотрывно смотрели на мальчика, и сведённые предсмертной судорогой руки потянулись к его горлу. В ужасе парнишка проснулся и сел на постели, едва переводя дыхание. В жизни он никогда не видел покойников, кроме как на паре похорон в деревне, но никто из них не вешался. Приснившийся мертвец не был известен мальчику ни при жизни, ни после смерти. И, сидя в кровати, парнишка вдруг почувствовал, что сном дело не кончилось, что он вовсе не один в комнате. Но с кем? Кто ещё здесь, если дверь закрыта? Мальчик каким-то шестым чувством ощущал присутствие кого-то ещё, и этот кто-то представлял вполне реальную угрозу. Где же таинственный гость? Створки шкафа закрыты, дверь в комнату – тоже, значит…. Конечно, некто стоит прямо у спинки кровати. Кто это? Мальчик хотел обернуться, но инстинкт самосохранения порекомендовал этого не делать. Внутренний взор моментально представил, что тот самый висельник из сна прицеливается окоченевшими руками к шее пацана, нависая над кроватью сзади. Паренёк в ужасе отвалился на подушку, уставившись в испещренную тенями стену. Если за кроватью и стоял кто-то, то тени он не отбрасывал. Зато свет уличного фонаря, преломляясь о перекрестье оконной рамы, рисовал на стене четкий и правильный могильный крест, вокруг которого метались тени ветвей. Мальчик хотел было встать и выйти из комнаты. Куда? Да куда угодно, хотя бы в коридор или в туалет. И тут же понял, что за дверью его ждёт другой мертвец. Не висельник, а какой-то пожилой и солидный мужик в приличном пиджаке, но с ужасным, перекошенным безумной улыбкой лицом. Откуда взялась такая уверенность, мальчик не знал, но был убеждён в этом буквально на 120%, как человек бывает уверен в скором звоне будильника, поставленного на 07:00, когда табло показывает 06:59. Самым удивительным было то, что такого старика мальчик никогда и нигде не видел ни живым, ни мертвым, однако совершенно отчетливо теперь представлял его стоящим за дверью комнаты.
В коридоре послышались нормальные, тяжеловесные шаги отца. Тот прошёлся на кухню, потом зачем-то постоял возле входной двери, что-то тихо сказал собаке, а затем двинулся в комнату мальчика. Когда рука отца распахнула дверь, парень был готов кричать от счастья: на пороге вовсе не мертвец, а самый обычный, хоть и непривычный отец. И этот отец был не на шутку сердит. Дело в том, что у он всегда отличался очень чутким слухом, и даже почесывание собаки в одной комнате могло разбудить его в другой. Отец хмуро взглянул на сына:
- Ты чего это ворочаешься? Может быть, тебе в рог дать, чтобы спалось лучше?
- Мне страшно, отец.
- С чего это тебе страшно? Я тебя ещё и пальцем не тронул.
- Отец, я…
- Короче, - брови отца сошлись на переносице, а могучие плечи напружинились. – Если ты издашь ещё хоть один звук, я тебя так отделаю, что ни один врач на ноги не поставит.
Батька круто развернулся, собираясь выйти, и за его спиной мальчик увидел вжавшегося во входную дверь пса, перепугано поджавшего хвост. И Волк испугался, явно, не отца. Клыкастая овчарка, запросто перекусывавшая палку толщиной с запястье взрослого человека, неотрывно смотрела в пустое место между порогом комнаты мальчика и его кроватью. Отец захлопнул дверь и пошёл спать, буркнув псу: «И ты получишь, если не заткнёшься». Мальчик крепко зажмурился, надеясь на скорый приход сна. И тут же сквозь веки увидел стоящего между ним и дверью висельника. Тот неспешно, вольготно переминался с ноги на ногу и не сводил с паренька тупого и плотоядного взгляда выпученных глаз. В них читалось мрачное торжество охотника, выследившего дичь. Синий язык слегка зашевелился, будто покойник хотел заговорить, забыв, что язык висит до самой груди. И мертвец проворно и целеустремленно шагнул к кровати. Мальчик вздрогнул и вжался в подушку, ожидая неминуемого прикосновения холодных пальцев. Он открыл глаза, потому что из них хлынули слёзы ужаса. И как только веки распахнулись, паренёк увидел, что никакого висельника перед ним нет, лишь пёс тихонько поскуливает от страха в прихожей.
Эта ночь тянулась бесконечно. Стоило закрыть глаза, как мертвецы наступали буквально отовсюду. Ни слова не говоря, они шли к мальчику, но едва он открывал глаза, как покойники исчезали. Хотя нет, не «исчезали», а, скорее, скрывались до следующего момента, когда парнишка не будет смотреть в их сторону. Проведя без сна всю ночь, мальчик кое-как отоспался днём. Но следующей ночью всё повторилось, только на этот раз мертвецов было больше, и ни один из них не был мальчику знаком. Висельник, старик в пиджаке, какой-то молодой парень в ватнике с пробитой головой и слипшимися от крови волосами; сначала эти трое беспрерывно наступали на мальчика, поочередно или вместе, потом появились и другие. Они караулили за каждой закрытой дверью, за занавеской, в шкафу, стояли за спиной и поджидали в подъезде. Каждую ночь ветер раскачивал дерево за окном, и на стене вокруг могильного креста метались тени, и мертвые губы шевелились в такт этим теням. Покойники пытались добраться до горла парнишки, но, убивая его, каждый из них хотел что-то сказать. Даже днём мальчик не чувствовал себя один. Даже когда комната была залита солнечным светом, мертвецы ждали своего часа за дверью. Однажды, твердо решив разобраться с проблемой, мальчик попытался подкараулить висельника в чулане, прихватив с собой топор. Когда, по его ощущениям, мертвец точно прятался в чулане, мальчик резко распахнул дверь, готовый рубить всё, что окажется за ней. В чулане не оказалось никого и ничего, кроме пылесоса, зато в тот же самый миг без всякого ветра оконные занавески молниеносно съехались в один угол.
Родители, которым мальчик рассказал всё, были не на шутку встревожены. Только беспокоило их совсем другое. Мать считала, что деревенская родня забила голову ребёнка какими-то нелепыми суевериями, а отец настаивал на сумасшествии сына и требовал поместить его в психиатрическую больницу с дальнейшим отказом от родительских прав. В лечебных целях он неслабо отколотил мальчика, и оба (отец и сын) надеялись, что это поможет. Не помогло. Единственным, кто, безусловно, верил мальчику, был Волк. Каким-то своим, собачьим шестым чувством он ощущал присутствие покойников ничуть не меньше паренька, и они приводили пса в панический ужас. Однажды он обмочился от страха, когда мертвец в ватнике шагнул на порог комнаты. Но мнение собаки никто не принимал в расчёт. К психиатру мальчик не попал только потому, что мать считала это позором для семьи. Отец внятно озвучил свою позицию: ещё хоть одна жалоба на страх, и у него уже нет сына, а есть малолетний пациент-отказник в психиатричке.
Как-то раз, где-то через неделю, мать навестил дед. Старик частенько приезжал в город, продавал помидоры на рынке, а часть выручки заносил любимой дочери. Вот и сейчас, принеся денег, он о чём-то долго говорил с матерью на кухне, а потом просто вошёл в комнату, где внук пытался сосредоточиться на книге, и буднично сказал: «Давай-ка собирайся». Спустя полтора часа дед с внуком ехали в тряском, проржавевшем автобусе обратно в деревню. А уже там, по пути от большака до села, на узкой тропинке через поле у них состоялся такой разговор.
- Ты в серьёзной беде, - задумчиво сказал дед, подставляя редкие седые волосы тёплому августовскому ветерку. – Я слыхал о таких делах. И знаю, кто тебе поможет.
- Надеюсь, не психиатр, - внук жадно вдыхал свежий колхозный воздух, впитывая запахи спелой ржи, ранних яблок и далёкого печного дыма. – Не хочу я к дуракам.
- И не попадёшь. Потому что не может врач нежить одолеть. А бабка Нюрка может.
- Кто? – мальчик даже поперхнулся. В их деревне иногда говорили о бабушке церковного служки, загадочной бабке Нюрке. Каждый слышал о ней, но никто не признавался, что знает её лично. В селе от храма остались лишь руины, и угрюмый, слегка кособокий парень ездил в церковь райцентра, ни словом не распространяясь о своей бабке, словно и он стыдился родства с ней. В редких разговорах старики вспоминали, что бабка Нюрка когда-то поставила на ноги парня, попавшего под трактор. Сосед как-то по пьяной лавочке проболтался, что в детстве страдал эпилепсией, и бабка Нюрка без всякой медицины исцелила его от этой болезни. Но такие воспоминания на селе не приветствовались, и каждый старался держать рот на замке, будто все дружно сговорились не упоминать загадочную старуху ни хорошим, ни плохим словом.
- Да, внук, - вздохну дед. – Бабка Нюрка ворожит. Не болтай налево и направо, а мы завтра с тобой перед зарёй пойдём к ней. Я уже договорился.

У бабки Нюрки
За час до рассвета дед с внуком шли сквозь холодные августовские сумерки через спящее село. Стремительно тускнели звёзды, на востоке небо потихоньку начинало светлеть, и ранняя роса выступала испариной на дождевике старика и грязноватой куртке внука. Изредка сквозь заборы побрёхивали сонные собаки, но ни один человек путникам не встретился. Деревня досматривала последние сны, и дед тихонько напутствовал:
- Только не болтай. Никому не надо знать, хотя все догадываются.
Накануне вечером вся родня горячо обсуждала проблемы мальчика, и никто не смеялся. Одни говорили, что город плохо влияет на молодёжь, другие подозревали, что отец попросту отбил ему голову. Дядя Саша, пару лет назад вернувшийся из тюрьмы, просто показал пареньку нож и пояснил: «Если кто-нибудь попробует тебя тронуть, я порежу его на куски вот этим самым ножом. Так и передай своим мертвецам». Но всё это звучало наигранно и примитивно. Уже засыпая, мальчик видел висельника возле калитки. Покойник мялся с ноги на ногу, не решаясь ступить на двор. И останавливало его что-то более весомое, чем дядька-уголовник с ножом.
- Это здесь, - дед остановился возле покосившегося штакетника, за которым посреди ухоженного двора располагалась низкая, широкая хата. Пара рябин обрамляла жилище колдуньи, как колонны фасад какого-нибудь дворца. Из низкого дверного проема выглянул чуть клонящийся в левую сторону парень в чёрной рясе и кивком поманил гостей внутрь. Судя по всему, он торопился на первый автобус в райцентр, потому что просто влез в галоши и, не здороваясь и не прощаясь, вышел прочь. Старик, обычно грубый на язык, метящий любого встречного словами типа «придурок» и «яйцетряс», ни словом не прокомментировал молчаливого хозяина. Дед с внуком оказались в тесных, заставленных какими-то ведрами и тазами сенях и нерешительно стали разуваться.
Дверь в хату открылась, и на пороге возникла бабка Нюрка собственной персоной. Невысокая, крепко сбитая старушка в белом платке и пропахшей чабрецом бесцветной фуфайке. Её полное, округлое лицо было вовсе не злым и не суровым, блеклые, некогда светлые глаза смотрели мягко и проницательно. Тихий, вкрадчивый голос пригласил гостей в дом.
В небольшой комнате было жарко натоплено. Компактный стол ручной работы, резная лавочка и массивная русская печь с цветастой занавесью у лежанки составляли весь интерьер. Возможно, другие комнаты были обставлены богаче, но у мальчика сложилось впечатление, что бабке Нюрке мало что нужно в этой жизни, и всё нужное у неё уже есть. Она не предложила присесть, а только лишь строго спросила деда, словно он ей давно и много задолжал:
- Ты всё принёс?
- Всё, - дед почти робко протянул ей связку церковных свечей. Где старик взял эти свечи, осталось секретом навсегда, потому что церковь в этом селе была разрушена ещё в 1930-е гг. Но бабку Нюрку такие тонкости не волновали, равно как и сам дед. Совершенно бесцеремонно она велела ему выйти и ждать на улице. Удивительно, но обычно ершистый дед безропотно вымелся из хаты на холод. И только после этого колдунья будто заметила мальчика:
- Тебя крестили, птенец?
- Крестили.
- Каким же именем нарекли для Бога?
- Ярослав. А в миру меня зовут…
Бабка Нюрка говорила теперь мягко и добродушно, чем-то напоминая детского врача из приличной поликлиники. Мальчик даже захотел показать ей нательный крест и пожалел, что парой дней назад порвался шнурок. Теперь красивый осиновый крестик лежал дома, а паренёк стоял перед старушкой, которая тут же угадала его мысли:
- Нам здесь не нужен крестик. И не важно, как тебя зовут в миру, Ярослав. Что с тобой сталось? Кто тебя мучает?
Мальчик принялся рассказывать свою историю, но едва упомянул висельника, как бабка Нюрка почти что повеселела:
- Ты точно его не знаешь?
- Никогда раньше не видел. И даже не слышал, чтобы кто-нибудь удавился.
- Садись, - указала старуха на дверной порог. – Сиди спиной к двери и не шевелись, чего бы ни услыхал и не увидал. По сторонам не смотри и ничего не говори.
Обескураженный парнишка выполнил указание и, привалившись спиной к двери, принялся наблюдать за действиями колдуньи. Та вытащила из печи ждавший своего часа тазик с горячей водой, легко смяла свечи в комок и небрежно бросила в воду. Затем на голове мальчика оказалось полотенце, на которое старуха водрузила таз, придерживая его по краям двумя тряпками. Весь ракурс обзора оказался перекрыт свисающим на лоб полотенцем и бабкиным подолом. А старуха легонько раскачивала тазик, переминалась с ноги на ногу, будто сдерживая позыв в туалет, и тихонько бормотала какие-то молитвы. Как мальчик ни прислушивался, он не мог разобрать ни одного знакомого слова. Это не было бесхитростное «Господи спаси, сохрани и помилуй», которое каждый раз перед сном произносила его бабка. Здесь присутствовал какой-то неуловимый мотив, как будто ведунья должна была запеть, но потеряла голос. В её тихом шепоте порой отчетливо звучали слова, смысл которых не был известен мальчику. Так, старуха несколько раз внятно произнесла «одолень», «мряка» и «кощное [что-то]», пару раз звучало что-то про «морок» и «блазень».
Постепенно вода в тазу начала остывать, и, примерно, после получаса бормотания и покачивания бабка Нюрка разрешила встать. Остывший тазик она поставила на стол и жестом поманила разминающего затекшие конечности мальчика в себе. Задумчиво глядя в воду, она только цокала языком и качала головой, будто увидела что-то знакомое и неприятное. Когда мальчик приблизился, она запустила руку в тазик и вытащила всё это время плававший там воск. Когда она бросала смятые церковные свечи в кипяток, те представляли собой бесформенный ком, отдаленно похожий на огурец. Теперь это же воск принял плоскую форму, вроде зеркала или подноса, но полностью гладким он не стал. Едва паренёк бросил на него взгляд, как с криком отшатнулся. Он пытался закричать громко, позвать на помощь деда, да хоть всё село переполошить, но из дрожащего рта не выходило ни звука, кроме какого-то задушенного хрипа. И было чего испугаться: с восковой поверхности на него смотрел висельник. Это не было похоже на вещие зеркала и хрустальные шары голливудских фильмов. Скорее, перед мальчиком оказалась искусно сделанная посмертная маска. И высунутый язык, и выпученные глаза, и даже усмешка на уголках губ были точно такими, как видел мальчик в своих кошмарах наяву.
- Твой? - ободряюще осведомилась бабка Нюрка. Казалось, она совсем не удивлена ни превращением воска в посмертную маску, ни вываленным языком покойника.
- Я его видел, - согласился дрожащим голосом мальчик. – Я про него Вам говорил.
- Приходи на вечерней заре. И ещё неделю приходи перед рассветом и закатом, - велела колдунья. – Я помогу: не ты первый и не ты последний, на кого мертвецы положили глаз. И если не придёшь, они тебя заберут уже дня через три.
Оказавшись на улице, мальчик первым делом попробовал рассказать деду о произошедшем, но старик не стал его слушать:
- Это должно оставаться только между тобой и бабкой Нюркой. Никому не говори.
- Даже тебе?
- Даже мне.

Что было дальше.
Неделю бабка Нюрка проводила свои обряды с мальчиком на утренних и вечерних зорях. После каждого «сеанса» старуха показывала пареньку вытащенные из таза посмертные маски мерещившихся ему покойников. Ни один из них не появился дважды. В последний раз воск оказался гладким. На нём были какие-то морщины и вмятины, но ничего общего с человеческим лицом он не имел. После этого старуха поздравила мальчика с окончанием «лечения» и при нём и деде вылила воду из тазика под порог. Смятый воск отправился в печку.
Во все эти утра и вечера дед покорно и безропотно ждал внука во дворе. Угрюмый родственник колдуньи за всё это время не проронил ни слова и делал вид, будто ничего не видит и не слышит. Вся деревня следовала его примеру: если кто-нибудь и знал о визитах мальчика к бабке Нюрке, то держал язык за зубами. Колдунья не взяла с деда никакой платы, заверив его, что всё причитающееся она уже получила «от других». С тех пор мальчик ни во сне, ни наяву не видел никакой нечисти.
Но эта история в очень скором времени получила неожиданное продолжение. Мальчик рос, и в те годы, когда другим мальчикам начинают сниться девочки, ему снились убийства и разборки. Он стал заядлым зрителем криминальных фильмов и первым другом всех местных уголовников. Уже к четырнадцати годам он принимал самое непосредственное участие в кражах и грабежах, не избегал драк и мог нанести увечье даже человеку, который не причинял ему никакого вреда. Планируя очередное «дело», уголовники обычно подсчитывали возможную добычу, а их юного друга интересовало лишь одно: будет ли возможность кого-нибудь изувечить? Он буквально грезил убийством и несколько раз в ходе выяснения отношений пускал нож в дело без колебаний и раздумий. Урки запрещали ему даже думать об этом, ссылаясь на напрасный риск.
В 2001 году мать настояла на его переезде в Воронеж. Там молодой человек стал завсегдатаем притонов и быстро вошёл в «дело» с настоящими бандитами, по сравнению с которыми его дядюшки казались детьми, устроившими драку в песочнице. Несколько раз юноша оказывался на милицейских допросах и едва не попал в тюрьму. Были случаи и другого рода: пару раз его едва не отправили на речное дно вчерашние дружки и покровители. Поступление в Университет в 2002 году ничего не изменило: однажды оперативники пришли за юношей прямо на «пару» и допрашивали его в деканате, в присутствии декана и его заместителей. Молодой человек понимал, что вот-вот его песенка будет спета, тем более что арестовали одного из бандитов, которому он несколько раз оказывал различные услуги. Но ничего он не мог с собой поделать. Юноша спрашивал себя: что ему дороже – учёба в самом престижном вузе Черноземья или убийство и тюремная камера лет на десять? И раз за разом приходил к выводу, что ему хочется убить кого-нибудь, а что будет потом – не так уж и важно. А ещё на досуге он писал рассказы в какой-то мятой тетрадке. Убогие, бездарные истории о бандитах и маньяках, полные отвратительных кровавых подробностей, которых на самом деле не бывает, но которые ему хотелось увидеть.
После очередного визита милиции мать парня совсем измучилась. Отец в это время связался с какими-то тёмными личностями, делал неплохие деньги, ездил на шикарной иномарке, но семьёй практически не интересовался и даже дома ночевал далеко не всегда. Мать же постоянно плакала и однажды стала молиться Богу. Она, явно, узнала что-то важное. В доме появилась икона святого Дмитрия Солунского, перед которой мать могла стоять на коленях вечер напролёт, слёзно умоляя святого спасти её сына.
Перед поступлением в Университет юношу поразила какая-то странная болезнь, от которой по всему торсу выступили гноящиеся, кровоточащие волдыри. Это было очень больно, от тела даже пахло трупной гнилью. Ни один врач не мог понять, что это такое. Даже опустившиеся проститутки из притонов шарахались от юноши, а «блатные» именовали его не иначе как Гнилой. В Университете болезнь только обострилась.
Зимой 2002 / 2003 года произошли два события. Во-первых, в перестрелке погиб главарь тех бандитов, с которыми тёрся юноша. Так его связь с криминальным миром оборвалась, и он собирался протоптать к уголовникам другую дорожку. Во-вторых, в Университете начался курс средневековой католической философии, читать который взялся благочестивый священник отец N. Уже на первом занятии он заметил сидевшего на первой парте юношу (тот учился довольно неплохо, потому что с детства проявлял склонность к гуманитарным предметам), и серые глаза батюшки сверкнули таким узнаванием и такой печалью, будто он обнаружил родного сына в инвалидной коляске. После занятия он попросил парня остаться:
- Как Вас зовут во Христе?
- Ярослав.
- Вы ходите в церковь?
- Когда-то зашёл из любопытства разок. Но в Бога верю.
- Не верите, - строго сказал батюшка. – А пора поверить. Вы не представляете, почему.
- Что – «почему»?
- Почему Вы ещё живы.
Сначала юноша счёл, что священник просто болтает, и не придал этому разговору значения. Но в семестре предмет оказался таким интересным, что парень всерьёз увлёкся богословием и прочёл Библию. Учиться в Университете было столь захватывающе, что на поиски банды просто не осталось времени. К тому же, юноша обзавелся компьютером и теперь стрелял в людей на экране каждый вечер без всякого риска попасть за решётку. А ещё в семестре он крепко сдружился с отцом N. Батюшка был красноречив и сумел раскрыть юноше глаза на то, что земной мир и земной успех – далеко не самое главное, что есть у человека. Глядя на волдыри, щедро покрывавшие шею и щеки юноши, священник только покачивал головой, будто знал, откуда они взялись, а потом однажды сказал:
- Ещё чуть-чуть, и Вы сгниёте насмерть. Потому что нельзя служить сразу двум господам.
К тому времени парень несколько раз просился в церковь отца N, чтобы принять участие в литургии. И теперь батюшка пригласил его. Перед службой священник позвал студента прогуляться вокруг церкви, и между ними состоялся очень непростой разговор.
- Ярослав, знаете ли Вы своего святого покровителя?
- Наверное, это святой Ярослав Мудрый?
- Так должно было быть. Но кто-то, возможно, мамка, посвятил Вас святому Дмитрию Солунскому. Почему? Вы не пробовали переходить в другую веру? Не увлекались ли магией?
Юноша вспомнил историю о бабке Нюрке и охотно рассказал её отцу N. Это был первый его рассказ о колдунье кому бы то ни было. Как ни странно, батюшка выслушал с огромным интересом, как будто не в первый раз ему рассказывали о таком. После этого он тихо и веско произнёс:
- Ведьма посвятила Вас Сатане. Отдала как жертву за ещё несколько лет жизни. Сами того не зная, Вы служили ему верой и правдой. До тех пор, пока Ваша мать или какой-то другой родственник не отдали Вас под покровительство святого Дмитрия Солунского. Проще говоря, Вы посвящены Богу, но ещё раньше подарены Сатане. Так что теперь надо решаться, с кем Вы. Поэтому Вы и гниёте, что Лукавый – враг всякой жизни. Он требует своё имущество, то есть Вас. А поскольку Вы совершили уже немало грехов, то после смерти попадёте в ад, и Сатана получит Вас уже в безраздельное пользование.
В тот день юноша впервые исповедался и принял Святое Причастие. С того дня в его жизни что-то неуловимо изменилось. Он много чем занимался: и Университет окончил с хорошими оценками, и поработал много где. И болезнь его однажды прошла так, будто и не было её (только пара шрамов остались). Вместо банды он оказался в военизированной охране и помогал милиции ловить бандитов наподобие его же вчерашних дружков. Рассказы он по-прежнему пишет, только не бандитах и маньяках, а о святых и ангелах. И тоже с подробностями, которых не бывает, но которые бы он хотел увидеть.

Воронеж
19.04.2015 г.