Ледник Федченко

Владимир Крылов - http://www.proza.ru/avtor/vlad0507

      Ныла в моём сердце заноза: я не был на Памире. Он считался самым суровым среди горных массивов СССР,  и я мечтал о нём, как мечтает юноша об увиденной в зарубежном фильме недостижимой красавице.
Но однажды в городском туристском клубе я увидел объявление: «Требуются участники для похода на Памир». Вот он – счастливый случай!
Как бы то ни было, мы прилетели в Душанбе, оттуда на двух попутных машинах доехали до посёлка Пяндж на одноимённой реке (см. карту на фото), по которой проходила  граница между Таджикистаном, тогда ещё входившим в СССР, и Афганистаном. Граница представляла собой ряд бетонных столбиков, как для дачного забора, с натянутой на них колючей проволокой. Никакой вспаханной контрольно-следовой полосы и уж, тем более, никаких приборов слежения. Шёл 1980-й год, уже полгода советские войска воевали в Афганистане, но тут никаких признаков военных действий не было видно.
Таджики рассказали, что ночью переправляются через реку на автомобильных камерах в гости к родственникам – афганским таджикам. Вообще было удивительно наблюдать: на другой стороне реки, по расстоянию – как на другой стороне Невского проспекта,  афганец расстелил коврик и устроился на нём для вечерней молитвы. Чуть дальше – сложенная из камней хижина, окно без стёкол занавешено тряпкой. Наши таджики в разговорах проявляли большую преданность Советскому Союзу: они говорили, что видят, как живут в Афганистане, и понимают, что жили бы так же, если бы не СССР. А представитель поселковой администрации, к которому мы зашли зарегистрировать наше прибытие (погранзона!), сказал, что на содержание горных таджиков тратится столько средств, что дешевле было бы круглогодично содержать их в доме отдыха на черноморском курорте: все товары, еду, топливо для электрогенераторов приходится привозить по страшным памирским дорогам. Практически, единственная культура, которая там хорошо произрастает – табак.
Но на табачных плантациях, расположенных ступенями на склонах гор,  трудились исключительно женщины, а мужчины сидели группами на корточках в тени и беседовали или пили чай в чайхане.
Странно было слышать, что на Памире очень ценится диплом о высшем образовании, причём, 90% юношей (о девушках речи не было, учёба – не их дело), получив образование, возвращались в родные кишлаки, где это образование совершенно негде применять. Но зато парень с дипломом – завидный жених.
  Наш командир Андрей договорился с водителем грузовика, и на следующее утро с рассветом мы выехали к точке начала наших маршрутов. Дороги   там уже не было, машина шла по руслу мелкого (по щиколотку), текущего  по камням ручья. Тряска была ужасная. Вдруг водитель заглушил мотор и заявил, что дальше не поедет: боится разбить машину. Командир напомнил ему, что мы заплатили деньги, и он обещал подвезти нас гораздо дальше. Но водитель упёрся. Тогда Андрей спокойно сказал:
- Либо ты везёшь нас до намеченной точки, либо машину поведу я, а ты побежишь сзади.
Такая альтернатива вразумила водителя.
Мы должны были спуститься в верховья ледника Федченко, перейдя через хребёт Академии наук по перевалу Абдукагор. Поднявшись на него, мы обнаружили, что со стороны спуска образовался огромный снежный карниз, нависающий над склоном метра на три. Он затвердел под солнцем и ветрами, но под нашей тяжестью вполне мог рухнуть. Пришлось прорубать в смёрзшемся снегу тоннель длиной метра четыре, чтобы выйти к склону. Для единственной имевшейся у нас небольшой лопатки задача непростая, но гораздо большую трудность представляла разрежённая атмосфера. На высоте перевала (5080 м) атмосферное давление составляло около 400 мм рт.ст., т.е. почти в 2 раза меньше нормального. Соответственно, и кислорода в наши лёгкие попадало в 2 раза меньше.
Копали по очереди, задыхаясь и меняясь каждые пять минут. При этом со стороны наши движения выглядели, как в замедленной съёмке. Наконец, добрались до начала склона, похожего на внутреннюю поверхность шара, покрытую затвердевшим снегом. Мы находились в точке, где крутизна была почти отвесной. Постепенно склон выполаживался, и метров 200 – 250  ниже уже можно было спускаться на ногах с надетыми «кошками».
Мы ввинтили в склон ледовый крюк, пропустили в его ушко 50-метровую верёвку и по сдвоенной верёвке стали спускаться по одному. Спуск не представлял никакой сложности: мы пристёгивались карабином к закреплённому на верёвке зажиму – «жумару». Он прочно держал человека на верёвке. Держась одной рукой и ногами за верёвку и нажав другой рукой рычажок жумара, можно было передвинуть его на полметра вниз и затем, отпустив рычажок, спуститься самому. И так 25 метров до конца верёвки. Там человек ввинчивал крюк, пристёгивался к нему и повисал, отстегнувшись от жумара и отпустив верёвку, по которой начинал спускаться следующий. Так мы и висели в рядок на почти вертикальной снежной стене, как приколотые булавками бабочки в коллекции. Последний спустившийся выдёргивал верёвку из верхнего крюка, который, увы, там и оставался, ввинчивал новый крюк, продевал верёвку, первый пристёгивался к ней, вывинчивал свой крюк, и всё повторялось. Дело небыстрое и скучное.
Но вот мы уже в самом верху ледника Федченко, на высоте 4800 м. Медленно переставляя ноги в «кошках» и всё равно дыша, как марафонец в конце дистанции, дошли до ровной площадки, расстелили палатку и рухнули на неё. Пульс у всех 150-180.
Отлежавшись, я решил пройтись. Всё-таки, я – на леднике Федченко!
Вдруг я увидел порхающую над снегом бабочку. Как она залетела на такую высоту? И, главное, - зачем?
Я с удивлением обнаружил, что наш командир Андрей запасся в Душанбе на базаре насом и теперь периодически кладёт щепотку этих зелёных шариков под язык. Нас (или насвай) – лёгкий наркотик, изготовляемый смешиванием табака с гашёной известью. Он открыто продавался на среднеазиатских базарах.
- А какие от наса ощущения? – стал я расспрашивать Андрея.
- Да примерно как от водки. Только, бывало, водки выпьешь, и вдруг ситуация изменилась, надо что-то делать, а ты и не знаешь, как и протрезветь. А нас выплюнул – и через минуту ты в порядке.
На высоте защитный слой атмосферы тоньше, и ультрафиолет интенсивнее. А отражение от чистейшего снега ещё удваивает его интенсивность. Наши лица жутко обгорели, кожа потрескалась, и малейшее движение лицевых мышц причиняло боль. Еда превратилась из удовольствия в мучительную процедуру. У всех имелись разные кремы, но самым эффективным средством оказалось мумиё, кусок которого я взял в поход. Макая мумиё в воду, мы натирали им щёки, и сразу наступало облегчение.
На следующее утро была моя очередь дежурить. Я встал в 4, взял кастрюлю с замоченной с вечера гречкой и выполз из палатки. Ярко светила луна. Термометр показывал минус 16. Трепавший палатку шквальный ветер мгновенно заморозил мои пальцы. Но вид усыпанного звёздами чёрного неба, заснеженных хребтов и нашей одинокой палатки на белом пространстве ледника наполнил меня восторгом.
Хорошо, что я с вечера сложил вокруг примуса стенку из вырубленных лопатой снежных кирпичей, иначе ледяной ветер сдувал бы пламя и охлаждал кастрюлю. Дополнительно я окутал примус с кастрюлей стеклотканью. Благодаря этим мерам, вода вскипела быстро. Дома я после закипания выключал огонь, и каша доходила сама. Но на высоте 4800 м температура кипения воды 84 градуса, и, чтобы довести кашу до готовности,  пришлось полчаса держать кастрюлю на огне.
Позавтракав, мы вышли на маршрут. Организм экономил силы на каждом движении. При перепрыгивании очередной трещины (а при весе рюкзака под 30 кГ это не так просто), шириной около метра и глубиной метров 5 – 6, моя левая нога оттолкнулась чересчур экономно, и правая дотянулась до другого края трещины лишь носком. Я соскользнул вниз. К счастью, метром ниже оказался выступ, на котором мне удалось устоять. Это происшествие не вызвало в моём одурманенном недостатком кислорода сознании никаких эмоций.
Тут и там торчали «грибы»: вокруг больших (около метра) камней дневное солнце в течение десятков лет растапливало лёд, а под камнем лёд был защищён от солнечных лучей; в результате камень оказывался приподнятым над поверхностью ледника на ледяной ножке высотой 50 – 70 см.
Около полудня перекусили халвой и копчёной колбасой. Солнце размягчило верхний слой смёрзшегося за ночь снега, и идти стало труднее.
Вдруг моя нога провалилась по самый пах, и в ботинок полилась ледяная вода.
- Осторожно! Снежное болото! Я читал о нём в отчётах, – предупредил Андрей. – Всем лечь и ползти к ближайшей морене*).
Мы поползли кто куда. Большего ужаса я не испытывал никогда в жизни. Руки то и дело протыкали  размягчившийся от солнца снег, ощущая под ним ледяную воду, и было неизвестно, сколько там до дна – полметра или десять метров. Тонкий – сантиметров сорок – слой подтаявшего снега, легко протыкаемого рукой,  казался столь непрочным, что непонятно было, как он вообще может выдерживать вес человеческого тела с рюкзаком. Воображение рисовало, как он вдруг проваливается подо мной, и я оказываюсь в ледяной воде, увлекаемый вниз тяжёлым грузом за плечами.
Я полз, не видя ничего вокруг и непрерывно матерясь. Наконец, метров через пятьдесят я выполз на камни. Какое это было счастье – ощутить под ногами надёжную твёрдость морены! Адреналин иссяк, и силы сразу оставили меня. Я снял рюкзак, сел на камень и огляделся. Почему-то участники группы оказались раскиданными на расстоянии более сотни метров.   
Далее был обычный маршрут с обычными трудностями и радостями. Счастьем было вновь увидеть после льдов и скал первые кустики травки. А вернувшись в Душанбе, мы целый день отъедались на базаре!
________________________
*) Морена: Со склонов окружающих гор на ледник скатываются камни. Лёд ледника «течёт» сверху вниз, т.е. от краёв к середине долины и вниз по долине. Скорость движения ледников различна и зависит от времени года и от того, в каком районе находится ледник. Например, горные ледники Альп перемещаются со скоростью от 0,1-0,4 до 1,0 м в сутки. Поперечное течение льда сносит камни к середине ледника, а продольное выстраивает их в гряду. В результате за тысячи лет на ледниках образуются одна или несколько гряд камней, называемых моренами (они хорошо видны на фото).