Спецхимики. Прочно скрепленный заряд или Вадим Сал

                Прочно скрепленный заряд или
                Сальский Вадим Анатольевич,
       кандидат технических наук, лауреат Государственной премии.

    Он оставил глубокий след в моей памяти и моей душе. Мы с ним пережили почти все оттенки человеческих отношений, - от тесной самоотверженной дружбы до глухой неприязни, почти ненависти. Но я всегда уважал его и уважаю сейчас. А что он думает обо мне, не знаю, возможно, ничего не думает, просто забыл. Он – человек, безусловно, талантливый и яркий, а такие люди, как правило, обладают сложным, противоречивым характером, не всегда приятным для окружающих.

      Он пришел одним из первых в бийский АНИИХТ из Томского Госуниверситете вместе с большой группой  таких же томских преподавателей. Большинство из них почему-то отличались каким-то агрессивным настроем. Позже, посмеиваясь над «томичами», я говорил, что в Томске очень много интеллигентов и слишком мало автобусов, поэтому томичи не могут проехать в автобусе, не выбросив из него парочку соседей.
 
     Были среди них приятные исключения, например, Борис Иванович Ворожцов или Василий Митрофанович Аксененко, - люди большого сердца и высокой души. А Вадим Сальский среди «томичей» находился по своим человеческим качествам где-то посредине. Он очень много сделал для меня хорошего, но он же позже стал моим откровенным неприятелем и высказывался обо мне не лучшим образом, - и открыто, и за спиной.
 
    Я познакомился с ним в институтской курилке. Он был на пять лет старше меня, работал в должности руководителя сектора, как и я, только в лаборатории синтеза у будущего дважды лауреата Государственной премии И.Г.Кауфмана, который после распада СССР удивил всех, - уехал на ПМЖ в Израиль в весьма солидном возрасте. Сальский синтезировал новые вещества, которые позволили бы создать новые ракетные топлива с невиданной раньше энергетикой. Но эти синтезы шли сами по себе, к текущей работе НИИ они пока отношения не имели.
 
      Выше среднего роста, отличного сложения, с умным интеллигентным лицом, с точеным медальным профилем, с красивыми, слегка волнистыми, всегда отлично уложенными волосами, Сальский пользовался успехом у женщин, хотя имел семью. Ходили слухи, что дамы НИИ буквально боролись за право делать укладку его волос. При разговоре он чуть заметно заикался, и это легкое заикание придавало его речи привлекательную пикантность.
 
      А я работал в самостоятельной лаборатории М.А. Кутикова. В далекой молодости он служил на Северном флоте юнгой с будущим знаменитым баритоном Штоколовым, тоже юнгой. Кутиков был замечательный, отзывчивый  человек, внимательный начальник, но я изнемогал от его научной осторожности. Я числился заочным аспирантом подмосковного НИХТИ, мне нужно было набирать материал для кандидатской диссертации, мне позарез нужны были научные публикации, статьи и изобретения, учебные сроки уже подходили к концу. Но Кутиков упорно не соглашался с моими предложениями ни по теме диссертации, ни по научным статьям. Он панически боялся, что моя тема окажется неактуальной, мелкой и никому не нужной, а мои статьи – «неправильными» и серьезные ученые над нами будут смеяться. Он пришел в НИИ с БХК и всерьез считал, что защищают диссертации и пишут научные статьи только заслуженные, авторитетные ученые. Я же по молодости не относился ни к одной из этих категорий.
 
      И вот я узнал, что Сальский получил повышение, его назначили начальником лаборатории бронирующих составов вместо ушедшего на пенсию прежнего начальника. Я поздравил его, потому что теперь его работа относилась непосредственно к основному направлению НИИ. В спецхимии бронирующие составы – это не броня для танков, а совсем другое. Чтобы ракетный заряд выделял все время заданное количество продуктов сгорания, часть его поверхности покрывают несгорающим составом, бронируют.
 
      В то время наш НИИ-9 при шефской помощи московского НИИ-6 отрабатывал технологию изготовления заряда твердого ракетного топлива для первой ступени ракеты 8к98. Само топливо разработал НИИ-6, это был пластизольный состав на основе нитрополивинилхлорида. О преимуществах пластизольных и нитразольных составах взахлеб писали в своих журналах наши заокеанские «коллеги». Технология изготовления такого заряда оказалась невероятно сложной. «Изделие» диаметром около двух метров и длиной около 7 метров весило почти тридцать тонн. Его изготавливали отдельно, потом его боковую поверхность покрывали бронирующим составом и в таком виде со страшными трудностями вставляли, «вкладывали» в металлический корпус первой ступени. Такой заряд официально назывался «вкладным». Чтобы чудовищный заряд не болтался в корпусе, его фиксировали «сухарями».
 
      Кроме понятных Читателю трудностей, у пластизольного заряда обнаружился серьезный недостаток, который сделал его вообще непригодным для применения. Состав на нитрополивинилхлориде оказался «хладотекучим», наподобие битума. Он деформировался под действием собственной тяжести и терял свою форму. Нашему НИИ пришлось всерьез заняться разработкой новой рецептуры топлива и новой технологии изготовления огромных зарядов. И Сальский теперь с увлечением изобретал принципиально новую технологию изготовления заряда совершенно новой, еще не изобретенной  рецептуры.
 
      Мы с ним уже были в достаточно хороших отношениях, и он делился со мной своими новыми успехами. Я узнал, что начальник отдела разработки Леонид Белецкий предлагает совершенно новый вариант для первой ступени. По его замыслу заряд должен формоваться непосредственно в корпус ступени и прочно скрепляться с ним неким клеящим составом.  Теперь лаборатория Сальского вместо традиционных бронирующих составов разрабатывала совершенно новый ЗКС, - защитно-клеящий состав для крепления к корпусу будущего заряда из не изобретенного еще топлива. Здесь Сальскому как никогда пригодились его химические знания.
 
     Он знал о моих трудностях с диссертацией и предложил мне перейти в его лабораторию на ту же должность руководителя сектора. Я расспросил его о теме, над которой мне предстояло у него работать. Тема показалась мне достаточно актуальной и интересной, с хорошим практическим выходом.  Так я оказался в лаборатории Сальского и приступил, наконец-то, к серьезной работе.
 
     Я принялся работать как каторжный, по двенадцать часов в день. Сразу скажу, что всего за год мне удалось наработать научный материал и на диссертацию, и на десяток статей в отраслевом научном журнале. Сальский оказался для меня идеальным начальником, он не мешал мне, не лез с советами, у него хватало своих хлопот с изобретением защитно-крепящего состава. Но в трудные моменты он здорово мне помогал. Весь следующий год я после трудового дня опять надолго оставался в лаборатории, - писал диссертацию и статьи. Ровно через два года после перехода к Сальскому я защитил кандидатскую диссертацию.
 
      К этому времени М.А.Кутиков уже разочаровался в научной работе и особенно в зарплате неостепенённых научных работников и вернулся на БХК, а начальником его лаборатории поставили меня. Но мы с Сальским сохранили тесные дружеские отношения, часто встречались и обсуждали свои научные проблемы, старались помочь друг другу.

      Сальский внедрял свой новый метод прочного скрепления заряда с металлическим корпусом первой ступени. Из его рассказов я хорошо представлял все этапы этой работы. В окончательном варианте заряд крепился к металлическому корпусу через промежуточный слой прочной хлопчатобумажной ткани. Со стороны корпуса один клей обеспечивал надежную адгезию ткани к металлу, а с внутренней стороны  другой клей – адгезию ткани к топливу. Много хлопот у Сальского было с выбором ткани, и он, наконец, остановился на тике, - обычном полосатом матрасном тике, из которого делали матрасы. Он потом частенько с гордостью к месту и не месту повторял:

      - Тик матрасный, артикул н-номер… - и он без запинки произносил шестизначное число.
 
      Никогда не забуду, как мы с ним отметили мою защиту диссертации. Мы договорились встретиться после работы, я приготовил напитки и закуску. Он приехал ко мне уже в осенних сумерках, и мы отлично провели пару часов в задушевных разговорах за бутылочкой. Потом Сальский предложил мне покататься на мотоцикле. Эра автомобилизации у нас еще не наступила, автомобиль был малодоступной роскошью, да и мотоцикл еще не стал широко доступным. А Сальский владел самым мощным советским мотоциклом «Урал» и сейчас приехал ко мне на нем.
 
     Уже в темноте мы оседлали железного коня, - Сальский на переднем сиденье, я в коляске, - мы без помех по безлюдным улицам выехали за город в сторону лесоперевалки, и там Сальский врубил полный газ. Ревущим чудовищем «Урал» мчался по извилистой асфальтированной дороге среди тайги, и ослепительный свет фар вырывал из кромешной тьмы стройные корабельные сосны и темные косматые пихты и ели.  Прохладный осенний воздух приятно освежал наши разгоряченные лица, трепал волосы, и мы оба орали и вопили от восторга.
 
      Мы несколько раз на предельной для «Урала» скорости промчались все 12 километров до лесоперевалки и обратно. На бесчисленных крутых поворотах сила инерции пыталась сбросить нас с сидений, жесткие края коляски сильно врезались мне в ребра то слева, то справа, но скорость наполняла наши души неописуемым восторгом.
 
      Отмечаю как факт, что мы не разбились. Не знаю почему, но эта бешеная езда по извилистой таёжной дороге окончилась для нас благополучно. Может быть, правильно говорят, что дуракам везет. Правда, дорога оказалась совершенно пустынной, нам никто ни разу не встретился. Я навсегда запомнил восторг, который охватил меня тогда от бешеной скорости, навсегда запомнил мужественный профиль Сальского, его разметавшиеся по ветру волосы, его широко раскрытый в вопле рот. Но больше я ни разу в жизни не пытался гонять на такой скорости, да еще в нетрезвом виде. А Сальский оказался заядлым водителем. Он вскоре купил «Запорожец» и совершал на нем далекие рискованные поездки в горы. Не раз на обледенелых дорогах его машина слетала в кювет и переворачивалась вверх колесами, но ни разу ни он, ни «Запорожец» не пострадали. Он с гордостью говорил о своем лимузине:

      -Б-броневичок, военная машина!

     А еще он писал стихи. В отличие от многих самодеятельных поэтов он не рекламировал свое творчество. Читал свои стихи он, пожалуй, только мне и явно ждал похвальных отзывов. Я не обманывал его ожиданий. Писал он, в основном лирические стихи. Я запомнил несколько отрывков.

            Месяц серебряным рогом
            Тонет в уснувшем пруду, 
            Я молодым полубогом
            В темное поле иду…
      Или:
            Устал я бороться и драться,
           Тревожиться ночью и днем,
           Топиться, травиться, колоться, стреляться…
           Поедем, костер разожжем!

       И еще мне запомнилось его шутливое и довольно едкое стихотворение, посвященное некой легкомысленной девице, бросившей его:
 
            О, моя возлюбленная Иза,
            Дум моих и мыслей госпожа,
            Для тебя я бросился б с карниза
            Семьдесят второго этажа…

      Но основное наше время, конечно же, занимала работа. Мы были молоды, честолюбивы и надеялись многого достичь в жизни. Как-то Сальский предложил мне сходить вместе к заместителю директора Саковичу для серьезного разговора. По его мнению, «престарелые» пятидесятилетние начальники рецептурно-технологических лабораторий мешают работать, не понимают нового, тянут институт назад. Я его понимал, ему приходилось внедрять свой новый метод крепления зарядов через упорное сопротивление всех четырех начальников тех лабораторий. Я тоже на каждом шагу чувствовал сильную неприязнь «корифеев» к себе, молодому  выскочке. Мы оговорили свои совместные действия и через пару дней такой разговор с заместителем директора состоялся.
 
      Возможно, Сальский предварительно уже договорился с Саковичем о теме разговора, потому что тот без колебаний согласился с нашими доводами. Я догадывался, что «корифеи» и ему намозолили шею, - они с их заслугами военных лет не могли смириться с тем, что ими вдруг стал командовать молодой «томич» Сакович безо всяких заслуг в спецхимии, вообще никакой не спецхимик, а простой университетский преподаватель простой химии, вдвое моложе их, но почему-то уже доктор наук, единственный доктор наук в НИИ-9.
 
      Мы с Саковичем нашли общий язык. Надо ликвидировать все самостоятельные рецептурно-технологические лаборатории и свести их в два отдела, рецептурный отдел и отдел технологический. О персонах новых начальников отделов мы не говорили, но было ясно без слов, что это будем мы с Сальским.
 
      Я до сих пор не знаю, правильно ли мы тогда решили разделить технологов и рецептурщиков. В спецхимии на моей долгой памяти никогда до того и никогда после того такой узкой специализации отделов не применялось ни в одном НИИ. Пожалуй, это было все же неудачное предложение. А с нами, тремя «заговорщиками», эта наша узкая специализация сыграла весьма злую шутку. Однако об этом позже.
       Примерно через неделю после этого тайного разговора директор НИИ-9 Я.Ф.Савченко, наш «отец родной», провел крупную реорганизацию. Своего первого заместителя Тренина он отправил на понижение, первым заместителем Савченко стал молодой доктор наук Г.В.Сакович, он же заместитель директора по науке. В его спецхимическом направлении вместо нескольких самостоятельных рецептурно-технологических лабораторий появилось два крупных отдела: технологический и рецептурный. Начальниками их стали соответственно Сальский и я. В нашем подчинении оказались заслуженные, на наш взгляд пожилые и устаревшие начальники бывших самостоятельных лабораторий. Причем как-то ненавязчиво получилось, что у Сальского начальниками лабораторий стали новые молодые ребята, а все обиженные судьбой и нами «корифеи» оказались в моем рецептурном отделе. Но это к делу не относится.
 
      Теперь у Сальского руки оказались полностью развязанными, его отдел отвечал за всю технологическую цепочку изготовления крупногабаритных зарядов. Хлопот у него прибавилось невероятно, но они полностью окупались чувством удовлетворения от успеха. Молодые начальники технологических лабораторий беззаветно уважали его и повиновались ему без малейших колебаний.  Внедрение нового топлива и нового метода изготовления заряда первой ступени в опытное производство НИИ прошло быстро. Вскоре кроме первой ступени НИИ-9 получил задание отрабатывать еще и девятитонный заряд для второй ступени 8к98.
 
      Чуть позже оказалось, что пермский НИИПМ не справился со своей задачей,
 его топливо для третьей ступени не выдерживало всех нагрузок. Высокое руководство поручило НИИ-9 разработку трехтонного заряда и для третьей ступени все на том же нашем топливе, - без продления сроков. И отдел Сальского блестяще справился с этой тройной нагрузкой.
 
      Не могу не вспомнить интереснейшее, чисто советское решение одной очень сложной технической задачи, которое пришлось выполнять отделу Сальского. При заполнении огромных корпусов довольно густой и вязкой топливной массой в заряде иногда образовывались пустоты, раковины, которые легко обнаруживала ультразвуковая дефектоскопия. Эти раковины недопустимо нарушали горения заряда, и такое «изделие» надо было отправлять в брак, попросту - сжигать. А стоимость его составляла почти миллион советских рублей.

      И вот по предложению Сальского наш директор решился на невиданное нарушение всех правил и требований. По его приказу рецептурщики разработали специальный состав, а Сальский нашел на опытном заводе малорослого и щупленького технолога Виктора Солодова. Солодов с ведром опасной «замазки» в руках залезал в узкий, всего в тридцать сантиметров диаметром, внутренний канал «изделия» длиной 7 метров, находил там пустоты и вручную замазывал их… За эти подвиги директор каждый раз выписывал ему огромную по тем временам премию. Страшное дело: посылать человека внутрь чудовищной 30-тонной пороховой «бочки». Но пока Солодов находился внутри огромного топливного блока, наш директор стоял у соплового торца этого заряда. Мы понимали его: если бы произошло непоправимое, отвечать было бы некому.
 
      Для примера скажу, что через несколько лет на родственном заводе «Россия» в Каменске-Шахтинском при осмотре аналогичного огромного изделия военпреду показалось, что в торце заряда поблескивает нечто постороннее. Он попросил у контролерши ОТК шпильку для волос и легонько поковырял подозрительное место. Это здание до сих пор стоит на том заводе как памятник трагедии, ремонту оно не подлежит. А от любознательного военпреда, как говорили очевидцы, не осталось даже металлических форменных пуговиц.
 
      От постоянного сильного напряжения Вадим Анатольевич похудел, стал более нервным и резким, его легкое «благородное»  заикание стало заметнее.

      Вскоре НИИ успешно провел все положенные испытания новых зарядов, и их приняли на вооружение Советской Армии. Теперь основной задачей Сальского и всего его стало внедрение разработанной ими технологии на серийные спецхимические заводы. Каждая ступень внедрялась на отдельный завод. Первую ступень или «блок А», в простонародье – «Аннушка», внедряли на пермский завод имени Кирова. Вторую ступень, «блок Б», - «Борис»,- внедряли на кемеровский «Прогресс». Третью ступень, «блок В», - Верочку» - сначала внедряли на новое производство БХК, а затем передали в Кемерово.
 
     Сальскому пришлось совсем тяжко. Внедрение на серийные заводы шло тяжело, - ведь все это делалось впервые в СССР. Он почти непрерывно мотался по заводам и сильно издергался. Поездки по советским железным дорогам, - совсем не удовольствие, в серьезная нервотрепка. Начать с того, что вызовы на завод случались неожиданно, и достать срочно билет на нужный поезд было почти невозможно. Бийск стоял в некоем железнодорожном тупике, в Пермь и в Кемерово надо было ехать с пересадками, а на промежуточных станциях с билетами было еще труднее.
 
      Мы с ним теперь встречались редко, и каждый раз он прежде всего жаловался на трудности с билетами. Как-то он сказал:

      - Представляешь, я от Новосибирска ехал под вагоном, в угольном ящике!

      Поэтому когда он стал лауреатом Государственной премии, я поздравил его от всей души. Из всех лауреатов премии за 8к98 он заслужил награду больше всех.
 
      Как-то я пожаловался ему, что директор, на мой взгляд, мало уделяет внимания собственно спецхимическим отделам, а ведь наша работа определяет все будущие успехи НИИ.  Сальский посмотрел на меня усталым взглядом умудренного жизненным опытом человека и сказал:

      - А что ты хочешь?  Думаешь, мы у него на первом месте, и он день и ночь только о нас и думает? У него горит план по жилстроительству и капремонту. У него в гараже машинный парк устарел и требует замены. Ему нужны огромные деньги на новые ЭВМ. А твоя спецхимия у него где-то на десятом месте, между пионерлагерем и переоснащением механического цеха.
 
      Я не буду описывать, как производственные трудности постепенно убивали нашу дружбу, как испортились наши отношения с Саковичем и друг с другом. Я хочу сохранить теплое и уважительное отношение к Вадиму Анатольевичу и остановлюсь лишь на двух серьезных эпизодах его жизни.
 
      Уже шло серийное производство «Аннушек», когда мои рецептурщики нашли добавку, которая заметно улучшала технологические свойства топлива. Мы провели необходимые исследования и по благословению Саковича ввели ее в топливо на пермском заводе для изготовления «блока А». И через некоторое время грянул гром. При приемке «заказчиком»-военпредом серийных 30-тонных ракетных двигателей первой ступени дефектоскопия показала, что 19 «изделий», каждый стоимостью около миллиона советских рублей, ушли в брак. У всех этих «изделий» тяжелый заряд частично отслоился от металлического корпуса! Это была катастрофа в масштабе всей оборонной промышленности. Напомню, что доллар тогда оценивался в 60 советских копеек.

      В причинах разбиралась комиссия самого высокого уровня. Мы все, потенциальные виновники чудовищного брака, неделями не спали, собирали материалы для комиссии и пытались установить причину. И вот, наконец, выяснилось, что причиной отслоения топливных зарядов от корпуса двигателя стала наша новая добавка. Вины рецептурщиков тут не было, мы внедрили ее по всем правилам, с оформлением всей необходимой документации.
 
      И Сальский тоже был не виноват. Его технологи даже не знали об этой добавке и поэтому не изучили ее возможного влияния на технологию. Им на это должен был указать Сакович, а он не указал. Сказалась оторванность технологов от рецептурщиков. Мы оказались в разных отделах, и координировать работу обоих отделов должен был Сакович.
 
      Все, включая членов  высокой комиссии, считали, что теперь успешной карьере Саковича пришел конец. Сакович страшно переживал, и я однажды увидел его слезы…  Но каким-то чудом он усидел в своем кресле и остался первым заместителем нашего директора. Возможно, его вину смягчило то, что весь брак был исправлен. Корпуса вскрыли, пустоты отслоения заделали нашим специальным составом, а корпуса снова герметически заделали. Все изделия остались работоспособными. Однако эти события положили конец доброжелательному отношению Саковича к Сальскому и ко мне. Мы стали его кровными врагами.
 
      Но жизнь продолжалась, мы с Сальским еще оставались друзьями. И вот однажды он попросил меня срочно зайти в отдел кадров.
 
      - Там просится на работу такая блондинка! Такая блондинка! Прямо королева Шантеклер! У меня нет мест, а ты себе выпросишь, у тебя же блат с Саковичем.

      Я пошел в отдел кадров, Сальский увязался за мной. У начальника отдела кадров и в самом деле сидела яркая молодая блондинка с копной искусно уложенных белоснежных волос. Я договорился с кадровиком, и яркая блондинка стала работать в моем отделе. А вскоре по просьбе Сальского я отпустил ее к нему вместе со штатным местом, - чего не сделаешь ради мужской дружбы!

      Следить за их отношениями мне было недосуг, к тому же Сакович сумел вбить мощный клин между нами. Мы с Сальским, его ставленники, сделали свое дело, «система» 8к98 пошла в серию, кроме того, я успешно избавился от «старых» начальников лабораторий. Сакович поставил дело так, что виновником всех научно-производственных неурядиц я стал считать Сальского, а Сальский – меня. Наша дружба не выдержала такого испытания и вскоре полностью рухнула. Заодно Сальский капитально разругался с Саковичем и ушел из нашего НИИ главным инженером на кемеровский завод «Прогресс». Вместе с ним на «Прогресс» ушла переводом и яркая блондинка. Семью свою Сальский тоже увез в Кемерово.
 
     Наши пути с ним разошлись полностью. Я ничего не знал о нем несколько лет. Потом один общий знакомый сообщил мне неприятную новость. У Вадима обнаружился рак слизистой оболочки щеки. Ему сделали операцию, от онкологии удалось избавиться, но его лицо оказалось изуродованным. Знакомый говорил, что Сальского это буквально убивало.
 
     О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.