Пиджак

Обычно «пиджаками» в армии называют офицеров, которые выбрали военную карьеру после окончания гражданского института, но старший лейтенант Юрий Настёнов, окончивший в своё время Пермское высшее военное училище, как никто другой, подходил под это определение. Он был «пиджаком» не по образованию, а по сути. Его вид неизменно вызывал какое-то неловкое недоумение. Форма на его полноватом теле сидела так, словно была застёгнута не на те пуговицы, портупея висела, как сбруя на корове, а кокарда на фуражке «смотрела»  в любую сторону, кроме уставной. При ходьбе Настёнов заметно косолапил, нелепо размахивая руками. Физиономия же старшего лейтенанта даже отдалённо не напоминала мужественные лица защитников отечества с пропагандистских плакатов. Этакий помятый жизнью розовощёкий херувим, слегка за тридцать. Его одногодки уже ходили капитанами и майорами, а он, как получил погоны старлея, окончив училище с отличием, так в перспективе, в связи с перманентными «залётами» по службе и балансировал, между нынешним званием и лейтенантским. При всём при этом он обладал недюженным, но не умеющим найти для себя применения в армии умом и раскрасавицей женой, при появлении которой в части, златозубый командир полка втягивал живот, а у личного состава вверенного ему подразделения, появлялось обильное слюно и потоотделение. Злые языки поговаривали, что в семейной жизни у Настёнова дела идут не лучше, чем на службе. Начальник штаба, подполковник Лиходей, копия с лица Григория Мелехова из фильма режиссёра Сергея Герасимова, неспроста по три раза в месяц отправлял старшего лейтенанта в различные командировки, за что тот, не догадываясь о причине, был безмерно подполковнику благодарен.

Характер Настёнова удивительным образом соответствовал его внешности. Старлей был добродушен, несколько рассеян и доверчив до крайности, граничащей со слабоумием.

Однажды, когда Настёнов исполнял обязанности дежурного по части, солдаты, один из которых неплохо подражал голосу заместителя командира дивизии, в шутку отправили незадачливого старшего лейтенанта на гарнизонную гауптвахту, позвонив ему по телефону из расположения другого подразделения.

Начальственным голосом Настёнова отчитали за то, что тот, якобы, полчаса не брал трубку, а когда тот, невразумительно, как обычно мямля, попытался оправдаться, ему объявили трое суток ареста. Настёнов снял с руки повязку дежурного, и никому не доложившись, отправился на «губу», оставив часть без присмотра, за что впоследствии был действительно наказан арестом.
 
Офицеры полка беззлобно посмеивались над ним, называя «Настёной», на что тот не обижался, а  солдаты срочники, за глаза звали его «чмошником» и «телком», подсознательно классово недолюбливая всех офицеров, одних за строгость по отношению к ним, а старшего лейтенанта Настёнова конкретно, за излишнюю мягкотелость.

Друзьями в полку Настёнов не обзавёлся, уважения  подчинённых не добился, авторитета у начальства не заслужил. Ежедневно уходя из квартиры на службу, он уже с порога мечтал о возвращении домой, хотя там тоже сахаром не пахло.
 
В те времена уволиться из армии было не так-то легко. Для этого нужна была более веская причина, чем нежелание служить, например, состояние физического здоровья, заверенная справка от психиатра, или подсудное дело. Последнее, старшего лейтенанта чем-то не устраивало, а остальные варианты он неоднократно тщательно обдумывал. Гражданская жизнь казалась ему недостижимым раем, к которому ему удавалось приобщиться во время, спасибо подполковнику Лиходею, частых командировок. Их ракетная дивизия дислоцировалась в лесу, в сорока километрах от областного центра.

«Жизнь уходит, как вода сквозь решето. На военной карьере крест можно было поставить с первых же дней реальной службы. До этого, увлечённо изучая общеобразовательные и военные дисциплины, он не замечал казарменной рутины, царившей вокруг. Преподаватели ценили его за отличное знание материала, не-стандартное мышление, неординарное решение задач, прочили ему бесспорные успехи на военном поприще. И что в итоге? В итоге на хрен здесь не нужно его мышление, здесь вообще мозги не нужны, а бесспорным успехом он может считать уже то, что его до сих пор ещё не разжаловали. Да на гражданке он бы кандидатскую давно защитил!», -  ежедневные, изнурительные размышления на тему «если бы, да кабы…», сводили его с ума. «Вот и хорошо! Просто замечательно! - изводил себя Настёнов, - свихнётся здесь, и с чистой совестью на свободу».
 
О том, что жена ему изменяет он, по причине своей болезненной доверчивости, даже теоретически не предполагал, впрочем, в добавление к тому кошмару, в котором он пребывал с момента, когда его направили в эту глушь, от этого известия существенно хуже бы не стало.

Лена, его жена, до замужества мечтала только об одном, как можно быстрее избавиться от удушающей опеки родителей, и под убедительным предлогом сбежать из постылой Перми. От сознания того, что до конца своих дней будет «пермячкой», она готова была броситься в Каму. О том, чтобы поехать учиться в Москву, или Ленинград, не могло быть и речи, с теми знаниями, что она вынесла из общеобразовательной средней школы, ей не поступить даже в местный техникум. Оставалось одно, выйти замуж за курсанта военного училища. Вот тут ей и подвернулся Юра Настёнов. До него она имела опыт общения с курсантами, благодаря её внешности, недостатка в кавалерах Лена не испытывала. Другое дело, что ухажёров больше интересовало количество увольнений, которые им придётся затратить прежде, чем  удастся залезть к ней под юбку. Упоминание же о неприемлемости более тесных отношений до свадьбы, выкашивало ряды встречающихся с ней будущих офицеров не хуже картечи. Был, правда, один второкурсник, готовый пойти ради обладания ей на такую жертву, но Лену это не устраивало. Ждать ещё три с лишним года, в её планы не входило.
 
И тут появляется он, пятикурсник, отличник, смотрящий на неё глазами оленёнка Бэмби. Из такого можно верёвки вить, а уж генерала-то она из него сделает.

Лена, по причине крайней неосведомлённости не могла знать, что стратегические ракеты в Москве и Ленинграде не базируются, что на всю страну части ракетчиков располагаются непосредственно только в двух городах, Костроме и Иваново, и то в связи с непропорциональным половозрастным составом населения, остальные довольствуются закрытыми военными городками, вдали от крупных населённых пунктов. Об этом Елена узнала после того, как свадьба была уже сыграна, и молодой муж, получив офицерские погоны, «обрадовал» её своим назначением.

Возненавидела она Юру позже, когда немного пожила в военном городке в семейном общежитии, а в тот момент ей неимоверным усилием воли удалось изобразить на лице счастливую улыбку, и не сделать из нелепо сидящей на его голове фуражки хомут на его же шее.

Ещё через некоторое время, Лена поняла, что академия и генеральские погоны её благоверному, могут разве что присниться в счастливом несбыточном сне. Это не вдруг пришедшее откровение превратило её в злобную фурию, а жизнь Настёнова в кромешный ад, даже переезд в отдельную казённую квартиру не исправил положения, напротив, жена отлучила его от тела, и настояла, чтобы он ночевал на диване, на кухне. Детей они так и не завели.
 
Терпя поражения за поражением в мирной и ратной жизни, старший лейтенант, с годами, поставил на своей жизни жирный крест, и пристрастился к алкоголю, коротая ночи с бутылкой, благо, у одного предприимчивого прапорщика, часто бывавшего в городе, спиртным можно было разжиться в любое время дня и ночи.
 
Такое увлечение не могло не сказаться на его и без того небезупречной службе.

Один из сослуживцев, испытывающий к Настёнову не то, чтобы дружеские чувства, скорее жалость, намекнул ему, что скоро состоится суд офицерской чести, и возможно разжалование  его до лейтенанта.

К тому времени Настёнов настолько потерял любые ориентиры в своей беспросветной, как ему казалось, жизни, что нередко его затуманенную алкоголем голову часто  посещали мысли  о самоубийстве, так что известие о том, что покинуть этот жестокий к нему мир ему суждено в лейтенантском звании, особого впечатления на него не произвело.

В тот день он должен был заступить дежурным по части. Привычно выслушав язвительные замечания жены в свой адрес, и пожелание, чтобы его застрелил какой-нибудь дезертир, Настёнов отправился на развод. По дороге он заглянул к знакомому прапорщику, и приобрёл у него чекушку водки.
 
Получив в оружейной комнате своей части пистолет, он поплёлся на плац. Мысленно махнув рукой, он завернул за угол казармы, и в несколько глотков опорожнил бутылку.

Дежурный по дивизии, унюхав водочный запах, с матюгами выгнал его с развода.

Настёнов снова посетил прапорщика, на этот раз купив поллитровку. По дороге домой, в часть он заходить не стал, неоднократно приложившись к бутылке, старший лейтенант, уже плохо соображая, с трудом открыл дверь своей квартиры…

Представшая его глазам безобразная мизансцена, главными и активно действующими исполнителями в которой были его жена и подполковник Лиходей, повергла его в шок.

Не отдавая отчёт своим действиям, он достал из кобуры пистолет, передёрнул затвор, и выстрелил, сначала в ползущего к нему на коленях, и что-то неразборчиво причитающего начальника штаба, а затем в истошно завизжавшую жену. Потом Настёнов, переступив через труп подполковника, прошёл в комнату, и сел в кресло, невидяще уставившись на распростёртое в постели тело Елены.
 
Глаза заслезились не то из-за порохового дыма, не то от жалости к себе и своей так нелепо и бездарно прожитой жизни.