Брат

Это было давно.

Мне приснился сон. Я до сих пор его помню. Ясно. Четко. Как алфавит в букваре – от «А» до «Я».

Я иду по длинному коридору. Мимо закрытых дверей. Я знаю, что постучу в самую дальнюю дверь. Ее откроет Он. Его лицо озарит широкая улыбка. Я прижму Его к груди. Похлопаю по плечу. Мы усядемся в тесной кухне, закурим одну на двоих сигарету. Просидим до полуночи, пуская по очереди кольца дыма в потолок и болтая о всякой ерунде. Потом Он пойдет меня провожать. Шагая по спящему городу, мы тихонько споем в унисон: «Брат ты мне или не брат…»

Я дохожу до конца коридора. Дверь открыта. Заглядываю вовнутрь. Белые стены, белый потолок. И белый пол. А за спиной голос: «Здесь уже два дня никто не живет».

Я проснулся в холодном поту. Я два дня не видел и не слышал Его. У меня была своя семья, а Он – гуляй в поле ветер. Мы жили одной жизнью, но шли по разным дорогам и старались не мешать друг другу. Я схватил трубку телефона, на ощупь набрал номер. Мне никто не ответил. Я выскочил в промозглое декабрьское утро и побежал к Нему. Мне никто не открыл.

Я целый день успокаивал себя. Читал лекции студентам, смотрел на падающий за окном снег и ждал, когда наступит вечер.

Новости вечера не утешили. Он не появился на работе. Не заглядывал к друзьям. Никому не звонил. Сотовый в то время был небывалой роскошью, которую мы не могли себе позволить. Разговор с Его соседкой был случайным – она из лифта, а я в лифт. Она говорила быстро, путано, будто боялась, что я уеду, не дослушав. Во дворе, в мусорном баке нашли тело мужчины. Кто-то даже ходил на опознание, но не смог сказать – чей это труп. Я еще подумал: «У людей горе, а они даже не догадываются».

Шагая домой, я подбирал слова, которые выплесну Ему в лицо при встрече. И понимал, что ничего не скажу, а обниму так крепко, как никогда в жизни Его не обнимал.

Не знаю, что на меня нашло… посреди ночи я отправился в морг. Уговаривал дежурного врача показать мне труп, а сам думал: «Какого черта я здесь делаю?»

Посмотрел. Это не Он.

Врач поставил передо мной пластиковый ящик: «Личные вещи». Там была Его одежда, Его любимые ботинки и Его зажигалка – подарок друга, капитана дальнего плавания. Но тот, кто лежал в холодильнике - не Он!

День прошел, как любой другой день, а вечером за мной приехали. Я - в сопровождении участкового и следователя - отправился на официальное опознание.

Меня расспрашивали об особых приметах. А я никак не мог взять в толк – зачем им это? У трупа на левой лопатке родинка? Ну и что с того? У меня тоже на лопатке родинка. Шрам после аппендицита? Да, ради Бога, у каждого второго есть такой шрам. «Это не мой Брат!» - отрезал я и ушел.

Я всю ночь простоял на балконе. Глотая морозный воздух, напевал: «Брат ты мне…» Всматривался в зябкую мглу и ждал. А Он так и не появился.

И вдруг звонок. Из милиции. Меня просили принести Его фотографии. Мол, задержали подозреваемых – пятерых сопливых пацанов. И тут я вздохнул полной грудью. Мой Брат служил на флоте, работал в литейном цеху, играл в заводской сборной по баскетболу… Короче говоря, я вошел в кабинет следователя, положил фотографии на стол и сказал, что через час у меня лекция, а на лекции я никогда не опаздываю.

Следователь вернулся через десять минут. Малолетки узнали на фото того, кто заскочил в бар, расположенный в одном из домов Его двора. Местные называют этот бар «Духовкой», и название полностью соответствует его сути – низкий потолок, спертый воздух, три бильярдных стола, вокруг них ходят по очереди - настолько узкое расстояние между краями. В тот вечер людей в забегаловке почти не было, лишь эти пацаны, сонный бармен и пара пропойц, дремавших за барной стойкой. Юнцы любезно попросили моего Брата отойти от стола, а Он покрыл их матом. Ну а дальше… Дальше я слушать не стал – зачем мне это? Спрятал фотографии во внутренний карман пальто и ушел.

Летел снег, и шел дождь. Закусив воротник куртки, я наблюдал, как из морга выносят гроб, как его грузят в машину. Водитель спросил: «Куда?» Я не знал, где жил этот человек и кто его ждал, и потому ответил: «Конечный пункт».

Мы шли за гробом медленно, невыносимо медленно. Глина раскисла настолько, что казалось, еще шаг, и мы все ляжем между могил. Я поддерживал под локоть жену, а она смотрела на соскальзывающие с тропки сапоги: синие, черные, серые. И шептала: «Не уроните его… Господи… только не уроните».

Гроб несли мои и Его друзья. Они, как и я, не знали человека, которого провожали в последний путь. Но им, как и мне, было нестерпимо плохо. Я это чувствовал…

Возле ямы гроб опустили на табуреты. Вроде бы необходимо что-то сказать… А мы стояли под снегом и дождем и смотрели в серое небо. Кто-то произнес: «Давайте проверим руки. Покойникам их обычно связывают… надо развязать».

Друзья сняли с гроба крышку и забыли - зачем. Я торопливо поправил намокший белый платок, обмотанный вокруг головы человека. Все знали, что под плотной тканью скрыто лицо. И только я знал… лица там нет.

Жена убрала шнурок, которым были стянуты запястья, легонько сжала человеку изуродованную руку и отошла. Говорить ничего не надо! Можно все слова, все чувства поместить в один жест, в одно прикосновение, в один взгляд. И человек поймет…

«Надо бы убрать тряпку с головы», - сказал кто-то. А я похлопал безжизненного незнакомца по плечу и попросил заколотить гроб.

Я похоронил его рядом с моими родителями. Я не мог человека, пусть даже совсем чужого, оставить одного. Я попросил отца поддержать его так, как сможет поддержать только отец. Я попросил мать любить его так, как умеет любить только мать.

Я продолжал ждать Его.

Весной, когда природа наполнилась красками и жизнью, пришла повестка в суд. Меня до сих пор считают единственным родственником убитого?!

Я никому не сказал – а зачем? Я даже не думал идти. Но… почему-то пошел. Я ходил целый месяц и слушал.

Человек заскочил в «Духовку» купить сигарет. Кто-то сказал, кто-то ответил. Слово за слово, повышенный тон, неправильный взгляд, неверно истолкованный жест. Человек уже вышел из бара, а у малолеток вместо крови моча… Его догнали и сзади «удачно» ударили пивным бокалом по голове. Он упал. Здесь же. В нескольких шагах от бара. Под окнами трех девятиэтажных домов, стоявших буквой «П». Его долго били. Потом отправились сыграть партейку в бильярд. Вышли на свежий воздух, а человек еще лежит!

Его били, уходили погонять шары, возвращались, а он еще дышал! Его вновь били, руками, ногами, кием. А он дышал! Они убивали его всю ночь... здесь же… в нескольких шагах… под окнами… а он жил!

Под утро уставшие малолетки бросили его в мусорный бак. Выбросили, как мусор… бесчувственный, но до сих пор живой…

Я целый месяц слушал и думал о чужом мне человеке, который принял такую мученическую смерть и который стал для меня Святым.

На последнем заседании суда мне предложили взять слово. Я отказался. И тогда Оно спросило: «Неужели вам нечего сказать в защиту брата?»

Я поднялся...

Справа пять адвокатов прячут глаза. За ними, на скамье подсудимых, пять кучек дерьма. За моей спиной те, кто это дерьмо породил. Я всем своим существом чувствовал, как они люто меня ненавидят. Слева прокурор поглядывает на часы. Передо мной – Оно, облаченное в наряд жреца Фемиды.

Я поднялся и покинул балаган человеческого суда.

Я шел по улице и улыбался, ибо знал, что впереди Главный суд. На нем не надо говорить. Все уже сказано и сделано до него.

Это было давно. Я перестал ждать. Я знаю, что не прижму Его к груди, не похлопаю Его по плечу, мы не закурим одну на двоих сигарету и не споем в унисон. Но я верю, что мой Брат умрет от старости в теплой квартире, в мягкой постели, окруженный детьми и внуками. Он умрет, окруженный заботой и любовью. Его смерть будет тихой и безмятежной, как сон.

А в декабре, как и в прошлом году, как и двадцать лет назад, я приду на кладбище, наполню граненый стакан, поставлю на могилку, прикрою ломтем белого хлеба, разломаю сигарету и выкурю половину. А потом, глядя в глаза Святому, взирающему на меня с широкой улыбкой, тихонько спою: «Брат ты мне или не брат»… стисну зубы и крепко зажмурюсь.

В ответ – тишина. Ответа нет. А мне он и не нужен.