Сайзан

Новелла третья

САЙЗАН


Глава I

Сибирь, 1890 г.

   Американские постояльцы Федотовых вернулись поздно вечером. Хозяйка Ефросинья Павловна дала гостям умыться и сразу же отправилась на кухню разогревать жаркое.
   Джордж Кеннет и Лео Завадски поднялись к себе на второй этаж и, переодевшись с дороги, в ожидании ужина принялись разбирать собранные за день материалы.
   - Лео, взгляни-ка! – вдруг со смехом заметил старший из путешественников, указывая на крышку стола. – Не правда ли, это умиляет...
   - Что именно?
   - Я вчера несколько золотых монет здесь на столе оставил. Хозяйка убирала в комнате и, видимо, побоялась даже прикоснуться к чужому.
   Пыль вокруг горстки монет была аккуратно обтерта. Леонида Завадского, прожившего большую часть жизни в Томской губернии, это ничуть не растрогало и даже не удивило:
   - В Сибири не все каторжники, Джордж! – по-русски сказал он другу, уже неплохо понимавшему местный язык, хотя и с трудом говорящему на нем. – Наши хозяева небогаты, но принадлежат к купеческому сословию, а у купцов честное имя ценится выше денег! 
   - А вот сейчас проверим, – усмехнулся американец, услышав тихий стук в дверь.
   Вошла Ефросинья Павловна с большой кастрюлей в руках, в которой, однако же, были пока только посуда и хлеб. Подниматься на верхний этаж с подносом практичной женщине всегда казалось несподручным. Мистер Кеннет улыбнулся еще раз и мягко спросил по-английски:
   - Это Вы убирали у нас в комнате, мадам?
   - Наташа, дочка моя, убирала… – испуганно ответила хозяйка, после того, как Завадский перевел ей вопрос. – Поди, разбила чего-нибудь?
   - Нет, нет, все в порядке,  успокоил Джордж. – А Вы не могли бы пригласить Вашу дочь сюда?
   - Сейчас приведу, – буркнула Ефросинья Павловна, – и жаркое принесу.
   Она ушла на кухню и вскоре вернулась с чугунком в руках. Наташа, статная семнадцатилетняя девушка с тонкими красивыми чертами лица и длинной русой косой, вошла в комнату вслед за ней. Путешественники переглянулись между собой.
   - Вы хотели спросить у ней о чем-то? – поинтересовалась мамаша, устраивая чугунок на столе. – Я привела.
   - Не подумайте плохого, мадам, – улыбнулся мистер Кеннет, – я хотел бы сделать Вашей дочери небольшой подарок. Просто так, от чистого сердца… – Он сгреб монеты со стола и протянул девушке. – Это Наташе в приданое!
   Обе женщины сильно смутились, услышав перевод таких слов, и, как показалось американцам, немного испугались. Завадский взял монетки у Джорджа Кеннета и попытался вложить девушке в руку:
   - Возьмите, не бойтесь…
   - Спасибо, Леонид Каземирович, не надо… – нахмурилась Наташа и, побледнев, выпорхнула из комнаты, сбегая вниз по лестнице.
   - Ну, хоть Вы возьмите, не обижайте господина Кеннета, – обратился Лео к хозяйке. Та с большим трудом все же дав себя уговорить, приняла монетки и, сухо поблагодарив американцев,  с достоинством откланялась.
   
   В июле темнеет поздно, и у постояльцев Ефросиньи Павловны было еще немного времени поработать. Завадский расположился у окна со своим дорожным планшетом и коробкой для красок, Кеннет – за столом с целой кипой бумаг. 
   - Все-таки, хорошо, что мы это место выбрали, эту квартиру, – сказал художник, нанося быстрыми штрихами на бумагу силуэт храма, – отсюда вся Соборная площадь видна, и новый музей, и собор. Можно рисовать, не выходя на улицу.
   - Кто бы мог подумать, что в этакой глуши мы найдем музей, награжденный серебряной медалью Парижской выставки! Практически, на краю света, здесь, в Енисейской губернии! И все создано усилиями одного человека! – заметил в ответ его друг, которого достоинства храма волновали гораздо меньше, чем уникальная коллекция редкостей, собранная Марьяновым.
   - Да, местный аптекарь настоящий подвижник, – согласился Лео, – хотя, без помощи минусинских купцов, интеллигентов и политических ссыльных ему бы вряд ли удалось добиться чего-нибудь.
   - Но ведь это его проект!
   - В принципе, да. Если слово «проект» вообще можно применить к русскому мышлению. Здесь чаще употребляют слово «страсть».
   - И тот ссыльный, твой друг, ради которого ты сюда приехал, тоже ему помогает?
   - Феликс? Да, конечно, помогает. И я здесь не только из-за него. Я здесь из-за нашего…, то есть, прости, из-за твоего «проекта». У нас… у тебя будет успех, Джордж, вот увидишь! Мы собрали такой материал о ссыльных и каторжанах!
   - Это наше общее дело, Лео, не только мое. Ты думаешь, мы произведем сенсацию?
   - Я уверен!
   - Да, но знаешь, все, чем занимается мистер Марьянов, меня также весьма увлекает. Пожалуй, несколько глав моей книги я посвящу археологии и этнографии…
   - Послезавтра мы приглашены на раскопки кургана, – напомнил Лео. – Надо будет захватить фотоаппарат, вдруг что-нибудь ценное откопаем.
   - Да, – улыбнулся американец, – и еще кое-кого надо взять с собой.
   - Кого ты имеешь в виду?
   - Наташу, дочь хозяйки. Я думаю, ей будет интересно.
   - Да разве ее с нами отпустят? Молоденькую девушку из порядочной семьи! И почему ты интересуешься ею? Она тебе понравилась?
   - У меня и в мыслях не было предлагать что-нибудь неприличное молодой мисс, – успокоил друга Кеннет. – Мне уже тридцать шесть, я гожусь ей в отцы. Просто хотел оказать небольшую услугу Марьяновым.
   - Марьяновым?
   - Насколько я знаю, наш археолог-любитель едет на раскопки со своими детьми, а его дочь Лиза – подруга Наташи, они, кажется, учились в одной гимназии. Помнишь, он сам говорил нам об этом, когда советовал, у кого снять комнату.
   - Да, припоминаю. Вот, только, насчет археолога-любителя ты не прав! Михаил Николаевич все-таки теперь член-сотрудник Императорского Русского археологического общества! Он ученый, а не любитель!   
   - И этот ученый, похоже, всю передовую молодежь Минусинска увлек естествознанием. Думаю, мисс Федотова не откажется от нашего предложения.
   - Не знаю, завтра спросим. Может быть, и согласится…

 Рано утром Лиза постучала Наташе в окошко, вызывая на улицу.
   - Бежим скорее! - крикнула она подруге, едва та вышла на порог. – Я тебе что-то покажу!
   - Что там?
   - Помидоры итальянские... На них появились завязи!
   Девушки почти бегом бросились к опытному участку во дворе музея, где за аптекарским огородом, за душистыми грядками лекарственных трав, появлялись на кустах маленькие долгожданные плоды. Но не только они порадовали этим утром юных естествоиспытательниц – в теплице уже набирали цвет экзотические баклажаны, разбрасывали свои плети дыни и арбузы, и плантация сахарной свеклы разрасталась все пышнее с каждым днем.
   - Смотри, какая свекла! – Лиза провела рукой по блестящим листьям. – Папа сказал, что господин Либерман откроет здесь сахароделательный завод,  если мы докажем, что на юге Сибири можно выращивать сырье для производства сахара. А еще нашу минусинскую пшеницу повезут осенью на выставку во Флоренцию! Папа приглашение получил от сельскохозяйственного общества. Как бы мне хотелось когда-нибудь туда съездить…
   - Во Флоренцию?
   - Во Флоренцию. Или в Санкт-Петербург. Да, куда угодно…
   - Я бы тоже хотела, – вздохнула ее подруга, – хоть куда-нибудь…
   - Мы завтра на раскопки опять едем. И американцев папа с собой берет.
   - Хорошо тебе, Лиза, – еще раз вздохнула Наташа, наливая из бочки воду в лейку, – с твоим отцом так интересно жить, он такой увлеченный человек.
   - Да, увлеченный… – согласилась ее одноклассница, на минуту призадумавшись. – Но мне иногда хочется, чтобы он был обычным…
   - Ты просто ревнуешь его к его любимому детищу, к музею!
   - Наверное. Мне бы хотелось, чтобы он чаще бывал дома. Он даже аптекой почти перестал заниматься, там все дела Елена Антоновна ведет. Три недели назад из экспедиции по Туве вернулся, еще даже привезенное толком не разобрал, а уже на новые раскопки едет.
   - Лето короткое, надо все успеть. И, потом, он же вас всех берет с собой, и тебя, и Димку, и Ваню. Вот если бы у меня был такой отец…
   - Ладно, давай сюда лейку! – засмеялась Лиза.
   - Я сама полью, – предложила Наташа.
   - Тогда я пока прополю шалфей, согласилась ее подруга и, подоткнув повыше юбку, принялась выдергивать сорняки на аптечной грядке. 

 
Глава II

   Лагерь археологов находился довольно далеко от места раскопок, на живописной поляне у ручья. Это было единственное место в округе, где была вода. Вокруг простиралась хакасская степь, обрамленная по горизонту синеватыми хребтами гор, и по всей степи, то тут, то там, виднелись древние курганы, большие и маленькие, обнесенные по периметру плитами красноватого камня. Первый день основного этапа работ был уже закончен, ученые и копатели отдыхали после ужина. Наташа, которую после долгих уговоров все-таки отпустили в экспедицию, вместе с Лизой разбирала черепки старинного сосуда, найденного в могильнике утром. Брат Лизы, десятилетний Дима, вертелся рядом, не имея особого желания вникать в историческую науку, а пятнадцатилетний Ваня, приемный сын Елены Антоновны, второй жены Марьянова, тихо сидел на камне, не спуская глаз с американцев, возившихся с громоздким фотоаппаратом. В лагере уже готовили палатки к ночлегу, когда вдали показалась группа всадников, направлявшихся к поляне.
   Начальник экспедиции с тревогой разглядывал подъезжающих незнакомцев, но узнав одного из них, облегченно вздохнул:
   - Это же Семенов Алексей, купца Булдакова доверенный. Феликс его приводил как-то на собрания... Кто это рядом с ним? В крови весь…
   Алексей, крепкий парень лет двадцати, на рыжем жеребце, с карабином за спиной, вел за собой гнедого коня, на котором сидел поникший лысоватый человек в окровавленной одежде, крепко привязанный к седлу веревками. Следом, на третьей лошади, ехал немолодой хакас-сагаец с длинной берданкой в руках, оружие он держал бережно, перед собой, поперек седла. За спиной у него сидела девушка, тоже лет двадцати, красивая, по виду из местных степняков, но со странным разрезом глаз, более характерным для тувинцев.
   - Здравствуйте, Михаил Николаевич! – почтительно кивнул Алексей, подъезжая ближе – Извините, что мы сюда пришли, я так и думал, что найду Вас тут. У нас раненый, ему бы помочь надо...
   - Вижу уже. Что случилось, Алеша?
   - Спиртоноса в тайге нашел, – тихо, почти шепотом, ответил парень, – его приисковые стражники ранили в плечо, он крови много потерял. А там волки кругом…
   - Не боишься помогать контрабандистам?
   - Наоборот, – подмигнул Алексей, – по их понятиям, я теперь личность неприкосновенная, раз я их товарища спас, они теперь меня не тронут.
   - А как они узнают?
   - Узнают! – засмеялся парень. – Они про всех все знают. Только я не ради этого… Не мог же я человека на съедение волкам оставить. Перевязать бы его надо…
   - Конечно, конечно, у меня есть лекарства с собой. Сейчас осмотрим. А это кто, твои друзья? – аптекарь кивнул в сторону сагайца и девушки, снимавших спиртоноса с лошади.
   - Да, друзья. Это мой вожатый, Толбынча, помогает мне скот перегонять.
   - А женщина?
   - Сайзан, его жена.
   - Такая молоденькая?
   - Ну, она не совсем жена… Я потом расскажу. Сейчас раненому помочь надо.

   Привлеченные странным зрелищем, подошли американцы. Лео уже успел сделать издалека снимок этой колоритной группы и теперь разглядывал всех вблизи. Особенно его заинтересовала девушка – стройная, среднего роста, с приятными чертами лица и печальными глазами. Она была в национальной одежде – в свободном сатиновом платье-рубахе с широкими рукавами, подхваченном на талии длинным узким жилетом, в кожаной обуви. На голове был цветастый платок, завязанный по-хакасски – завернутый спереди широкой полосой и стянутый сзади большим узлом, черные волосы были заплетены в две косы, что говорило о ее статусе замужней женщины. Она, также бросая любопытные взгляды в сторону людей из города, оттирала запекшуюся кровь с глубокого женского седла, к которому привязывали контрабандиста, а потом, смотав окровавленные веревки, повела своего гнедого и лошадь Толбынчи к реке.
      
   Вечером, у костра, Марьянов снова спросил Алексея, что за красавица с тувинским именем ездит с ним, и кем, все же, приходится ей пожилой сагаец.
- Ведь место женщины в юрте, не правда ли, Алеша?
- В юрте, Михаил Николаевич, но ей среди обычных людей жить нельзя, она «чурт айназы», «домашняя нечисть» по-нашему.
- Шаманка?
- Еще нет, но возможно ею станет. Она внучка тувинского кама, ее мать, Айлу, похитил когда-то один парень из хакасского аала, когда скот в Туву гонял на продажу. Он не знал, у кого дочь-то крадет, а то побоялся бы... Они и жили поначалу хорошо, но лет через пять, когда Сайзан маленькой была, на аал буря налетела. Здесь говорят, что такая буря поднимается, когда сильный шаман умирает. И начались несчастья – на скотину и на людей мор напал, и сам тот парень умер, и родня его... Люди решили, что это месть отца Айлу, стали сторониться ее. Та мыкалась с дочкой вдвоем, выживала, как могла, а потом Сайзан подросла, и влюбился в нее сын моего вожатого. Его Тайба звали.
   - Звали?
   - Да, он тоже погиб. Толбынча не разрешал ему на девушке с такой родословной жениться, но он не послушал. Повторил ошибку Мансара, отца Сайзан, увез невесту без спроса. Поселился с ней в берестяной юрте, стал на охоту ходить, а один раз не вернулся из тайги, пропал с концами. У Сайзан от горя мертвый ребенок родился…
   - У нее был ребенок?
   - Да, она переживала очень. А еще больше переживал Толбынча, все-таки единственный сын у него был, и больше из родни никого.
   - А как он женился на ней?
   - Просто приютил ее. Жалко стало. Хоть и ненавидел ее, а все равно жалко. Невестка – это все, что у него от сына осталось.
   - А своих детей у них нет?
   - Он не хочет с ней никаких дел иметь, она же «айна», нечисть. Если дети от нее родятся, они тоже умрут.
   - А почему женой называет?
   - Да, чтобы сплетен избежать. Люди ведь все равно всякое болтать будут. У них женщине нельзя со свекром под одной крышей жить. Я сам только недавно узнал, что она ему невестка, а не жена.
   - А твой вожатый тебя к ней не ревнует?
   - Да ну! Жена друга – это святое. Она мне как сестренка. Я ее и по-русски говорить выучил.
   - Она говорит по-русски?
   - Да. Я ее даже читать учил. Она такая умница, все на лету схватывает…
   - А почему ты уверен, что она шаманкой станет?
   - Это не я, это Толбынча так думает. Я во всю эту чертовщину не сильно верю, если на человека и валятся несчастья, значит он просто невезучий. А старик беспокоится, чтобы она с голоду не умерла, когда его не станет. Шаман – это все-таки ремесло, кусок хлеба.
   - Ей достались от деда какие-нибудь способности?
   - Не знаю... Говорят, что от мужчин к женщинам это не переходит. Но она иногда так…смотрит и такие вещи говорит…
   - Какие вещи?
   - Да, так, всякое... Погоду предсказать может…
   Алексей поднял глаза и на минуту задумался. Завадский, который все это время тихонько переводил Джорджу его рассказ, вдруг вмешался в разговор:
   - Она, когда от реки шла, те глиняные черепки увидела, что мы сегодня откопали. И, как будто бы, испугалась…
   - Алеша, как ты думаешь, эта девушка может помочь нам в раскопках? Ведь шаманы видят все насквозь и могут показать, где зарыты ценности, – спросил Марьянов.
   - Не знаю, Михаил Николаевич. Вы же, по их представлениям, вторгаетесь в нижний мир, тревожите могилы... Впрочем, попробовать можно. Я с ней завтра поговорю.

   Утром выяснилось, что раненый спиртонос сбежал. Алексей и его вожатый, спящие под открытым небом на войлочных кошмах, не слышали ничего. Лишь от Сайзан не укрылось ночное происшествие.
   - Я видела, как он ушел. Он в сторону реки ушел, – успокаивала она Алексея, – не бойся, он не украл ничего.
   - Да и ладно, – махнул рукой парень, – ему пулю вынули, перевязали, есть-пить дали, и хватит с него! Если до своих доберется, то жить будет.

   Марьянов, дождавшись, когда Лиза и Наташа выйдут утром из своей палатки, подозвал их к себе.
   - Девочки, – тихо сказал он, – я надеюсь, вы понимаете, что о вчерашнем происшествии, о том раненом человеке, в городе лучше никому не рассказывать. Могут быть неприятности. Не у меня, конечно, я лишь оказывал медицинскую помощь. Но у других людей… у других могут быть неприятности! И мальчикам скажите, чтоб не болтали!
   - Папа, а кто эти люди? – с жаром начала выпытывать Лиза, которая, вместе со своей подругой, весь вечер накануне наблюдала издалека за незнакомцами. – Это контрабандисты?
   - Вовсе нет! – смутился Марьянов. – Парня я знаю, это Алексей, он работает у купца Булдакова, их фирма снабжает золотопромышленников продовольствием, инструментом и прочим. Алексей закупает у местных жителей скот и разгоняет его по приискам, ну и товар всякий развозит. Хакас у него за проводника.   
   - А девушка?
   - Девушка… жена хакаса.
   - Но почему мы не должны говорить? И кто этот раненый? Это из-за него?
   - Да, из-за него... Вот он-то из контрабандистов. Он ушел уже, и лучше нам помалкивать про этот случай.
   Лиза и Наташа привыкли к тому, что среди знакомых Михаила Николаевича встречались разные личности: и политические ссыльные, неблагонадежные с точки зрения охранного отделения, и проходимцы, торгующие древними сокровищами из могильников, и представители секретной полиции, и градоначальники. Благоразумные барышни всегда умели держать язык за зубами и не болтать лишнего, на этот счет Марьянов был спокоен. Однако же, девушки, к удивлению аптекаря, не выказали ни малейшего любопытства по поводу юной жены Толбынчи. Лиза не сочла уместным задавать отцу такие вопросы, а Наташу, совершенно непонятно почему, обрадовал тот факт, что черноглазая красавица замужем, и ей не хотелось ничего по этому поводу уточнять.
   - Они уже уехали? – спросила Лиза.
   - Нет, я думаю взять их с собой на раскопки, – ответил ей отец.
   - На раскопки? Разве им это интересно?
   - Разве это может быть неинтересно! – улыбнулся археолог. – К тому же, им все равно по пути... Вы пока здесь останетесь…, и не спорь, Лиза, так надо! Присмотрите за ребятами, Федору Ивановичу поможете обед готовить. Когда чего-нибудь откопаем, я вас всех туда обязательно свожу!

Глава III

   Курган был разрыт почти полностью, работы на нем велись еще с весны. Довольно большой, метров десять в длину и столько же в ширину, он был обнесен по периметру высокими древними стелами из плитняка.
   Камни были обильно покрыты рисунками скифов, живших здесь давно, еще до нашей эры. Весь вчерашний день Марьянов с помощью Завадского, Джорджа Кеннета и двух своих помощников, минусинских учителей, тщательно переводил наскальные изображения на бумагу. Лео как художник всегда восхищался петроглифами – их абстрактность и примитивная выразительность давали почву для начала чего-то нового в искусстве, революционного, идущего из глубины человеческого естества на смену замшелым канонам. Было удивительно, как древний человек одной линией умудрялся изобразить животное настолько точно, что невозможно было не угадать, где лось, где бык, а где изюбрь. Каждый интересный образ Завадский копировал дважды – в коллекцию музея и в свой собственный дорожный альбом. От сегодняшнего же дня Лео ждал особенных откровений, он верил в силу шаманов и очень хотел услышать, что расскажет юная хакасская ведунья. 

   Алексей не сказал своим друзьям о раскопках, он побоялся, что суеверные степняки, которые, по местным обычаям, боялись даже приближаться к кладбищам и прочим нечистым местам, откажутся туда ехать. Едва завидев издали то, что осталось от кургана, Сайзан разволновалась:
   - Нельзя туда, Алеша!
   - Не бойся, это для науки, это археологические раскопки, ничего страшного…
   - Они потревожили духов... Они сами не понимают, что делают!
   - Помоги им, Сайзан, помоги, как сможешь. Покажи то, что они ищут. Чем быстрее они найдут это, тем быстрее уйдут отсюда, перестанут рыть.
   Девушка задумалась. Чего ей, отверженной, в конце концов, бояться? Она ведь сама уже нечистый дух, «айна»... И разве хватит у нее решимости отказать Алексею... Знает ли он о том, что никогда у нее не хватит решимости хоть в чем-нибудь ему отказать?
   - Нужен костер! – сказала она. – Надо принести духам жертвы…

   После всех необходимых приготовлений, замирая от страха, Сайзан подошла к разрытому могильнику. Марьянов и все его помощники уже стояли внизу и с любопытством смотрели на нее.
   - Я не пойду туда… – прошептала она по-хакасски, вдруг забыв от волнения все русские слова.
   - Там есть что-нибудь? – спросил Алексей.
   - По углам люди лежат со связанными руками. И лошади…
   - А в середине?
   Она покачала головой:
   - В середине ничего нет. Большая могила в другом месте, на западной стороне, там, дальше от входа.
   Парень перевел ее слова Марьянову.
   - А золото есть там? – поинтересовался тот. – Или серебро? Ну, не в том, конечно, смысле, что мы сокровища ищем, а в том, что нетронутое захоронение имеет большую научную ценность.
   - Его два раза грабили, много унесли... Но они нашли не все…
   После таких слов глаза у археологов загорелись... Девушку уговорили спуститься и долго водили по широкой яме, образовавшейся на том месте, где веками возвышался древний скифский курган. Она становилась все бледнее, дрожала всем телом. Алексею, который все время был рядом и переводил ее чуть слышные слова, вдруг показалось, что она сейчас упадет без чувств. С тревогой издалека наблюдал за ними Толбынча, не рискнувший приблизиться к нечистому месту.
   - Хватит расспросов на сегодня! – взмолился Алексей. – Сайзан устала, да нам уже ехать пора. 
   - Послушай, Алеша, разве вы так сильно торопитесь? – начал уговаривать Марьянов, отводя парня в сторону. – Останьтесь с нами еще на денек!
   - Она не выдержит, Михаил Николаевич, посмотрите на нее! Бледная, как смерть…
   - Не сегодня, Алеша, завтра. Отдохнет, как следует и еще раз попробует. Сколько сможет, столько и побудет с нами. Хоть что-нибудь, да укажет… Ей бы, как раз, и надо отдохнуть-то…
   - Мне в контору нужно, бумаги отдать.
   - За это не бойся, я Булдакову письмо напишу, с тобой отправлю. Он человек понимающий – он нам на больницу жертвовал и на музей жертвовал…
   - Ну, хорошо… – сдался парень – останемся еще на денек.
   - Вот и славно! Сейчас езжайте в лагерь, ждите нас там. Я думаю, Леонид Каземирович и мистер Кеннет составят вам компанию... Мы-то здесь до темноты копаться будем, уж больно много интересного твоя подружка тут рассказала… 
 
   Завадский, весьма довольный тем, что экзотическая красавица пробудет в их обществе еще некоторое время, спросил Алексея на обратном пути к лагерю экспедиции:
   - Я хотел бы набросать портрет этой девушки, не будет ли слишком дерзко с моей стороны проявлять такой интерес? Чисто профессиональный интерес.
   - Не знаю, – пожал плечами тот. – Толбынчу надо спросить... Вроде бы, нет запретов у них на этот счет…
   - Вы так хорошо понимаете их язык! – заметил Лео. – Наверное, давно живете среди инородцев?
   - Я когда на службу к купцу Булдакову устроился, мне пятнадцать лет было. Хозяин фирмы мне сразу условие поставил – язык выучить, ведь мы скот у хакасов закупаем. Вожатого мне дали, он и научил меня всему: и по-хакасски говорить, и коней объезжать, и зверя бить, и в тайге выживать. Сам-то я на Енисее вырос, в рыбацкой семье, и все больше по рыболовному делу был мастер. С десяти лет лодкой правил, и с шестом и на веслах, в двенадцать лет уже с артелью на весновку ходил, за тайменем. У меня пай был как у взрослого рыбака! – расхвастался, было, молодой человек, но, вовремя спохватившись, замолчал.
   - Здесь интересные лошади, – отметил по-русски Кеннет, заезжая с другого бока и оглядывая рыжего жеребца со всех сторон. – Это местная порода? Они должны быть очень выносливы.
   - Наши кони, минусинские, – гордо сказал Алексей, – они в степи зимуют, и кормятся сами, и конюшен им не надо.
   - Мой отец имел ранчо, – понимающе кивнул Джордж, – он мог бы оценить...
   - Я своих верховиков сам объезжал, - продолжал хвастаться хозяин рыжего жеребца, – у меня их два – таежный и степной. Они и двухаршинные плетни и саженные канавы легко перемахивают. Сам выучивал! Правда, приходилось и вместе с конем через голову летать частенько. Зато, мой Рыжик любую бурную таежную реку вплавь одолеть может. Ночью рядом со мной спит, согревает. На свист как собака отзывается и прибегает отовсюду. Перед медведем в пяти саженях стоит, как вкопанный, ждет, когда из карабина выстрелю. А сколько раз он мне жизнь спасал! В ураган, когда ветер в тайге деревья валит, он тропу находил, на перевал в грозу вывозил! Это не просто лошади, господин Кеннет, это настоящие друзья! А мой степной! В снежный буран, когда пурга глаза залепляет, когда не то, что дороги – головы коня своего не видишь, когда поводья брошены, а мы с Толбынчой стремя в стремя едем, чтоб не потерять друг друга, сколько раз наши кони нас к хакасским теплым юртам выносили…!
   Парень продолжал увлеченно рассказывать. Лео слушал, и время от времени оглядывался назад, туда, где поодаль следовали за ними Сайзан и ее странный муж.
   - Ваш проводник молчит все время, – заметил Завадский. Он говорит по-русски?
   - Говорит, еще как говорит! – засмеялся Алексей. – И по-русски и по-хакасски. Он мне столько всякого рассказывал! Я даже записывать за ним начал.
   - Записывать? – удивился художник. – Вы пробуете писать?
   - Я не писатель, конечно. Но Михаил Николаевич меня всегда поощряет в этом деле. Я ему свои записи часто показываю. О степных обычаях, о местных легендах...
   Кеннет подъехал к Лео с другой стороны и тихонько обратился к нему по-английски:
   - Этот сибирский ковбой, похоже, весьма разговорчив. Надо будет расспросить его на предмет наших исследований. Мне кажется, он может много интересного знать.

   В лагере, первым делом, всех усадили за стол.
   - Вам приходилось когда-нибудь иметь дело с каторжанами? – осторожно начал расспросы друг Джорджа. – Ну, может быть, на приисках? Или еще где-нибудь?
   - С каторжанами? – переспросил рассеяно молодой человек, не в силах оторвать глаз от Наташи, расставлявшей перед гостями простую походную посуду.
   - Или со ссыльными.
   - Ну, ссыльных-то пол-Минусинска, а каторжники… на приисках?
   Алексей вдруг повернулся к Завадскому и заговорил очень серьезно, сверкая глазами:
   - Вы сами бывали там, Леонид Каземирович?  На приисках? Вы видели, в каких условиях рабочие трудятся? Простые люди, не осужденные, не преступники... Их в холодных казармах держат с весны до осени, работать с четырех утра до десяти вечера без выходных заставляют в любую погоду, розгами секут, обсчитывают на каждом шагу. Кормят одним хлебом и кониной, даже лазарета у них нет, а ведь люди в ледяной воде весь день! Больные в казармах вместе со здоровыми, а казармы те – хуже всякой конюшни! Я на Троицкий уже ездить боюсь, там вот-вот волнения начнутся. А через две недели мне на Благодарный ехать, и тоже ведь одну муку повезу да лошадей погоню. Хозяин для своих работников ничего больше не заказывал. Каторжники-то, поди, лучше живут?
   - Лео, к нам в руки идет удача, – тихо заметил Кеннет. – Я не все понял, но, похоже, эти прииски – наша с Вами золотая жила! Это то, что надо! Даже если мытарства заключенных не смогут тронуть публику, то уж рассказ о плачевной судьбе простых и ни в чем не повинных людей, точно ее разжалобит. Я должен это увидеть своими глазами! Нельзя упускать такой материал!
   - Вы хотите поехать на прииск? – удивился его спутник.
   - Да! Попробуйте договориться с этим парнем. Пусть возьмет нас с собой.
   - Но это авантюра, Джордж!
   - Вся наша затея с поездкой в Сибирь это одна большая авантюра! Давайте же идти до конца. Или Вы боитесь? – усмехнулся Кеннет.
   - Нет, – пожал плечами Лео. – Я поговорю с ним…

   Пока американцы спорили о чем-то на своем языке, Алексей снова отыскал глазами Наташу и напрочь забыл о теме разговора. Девушка доставала из телеги узел с хлебом и время от времени тоже бросала взгляды в сторону гостей. На ней была темно-рыжая дорожная юбка и белая блузка в синий горошек. Наташа знала, что эта блузка ей очень идет и радовалась, что захватила ее с собой из дома.
   - Красивая, правда? – улыбнулся Завадский, заметивший, куда смотрит молодой человек.
   - Да, – смутился захваченный врасплох Алексей. – Юбка у нее, как у моего Рыжика грива…
   - Купца Федотова дочка.
   - Прокопия? – упавшим голосом спросил парень.
   - Дмитрия.
   Отец Наташи был куда беднее своего троюродного брата, и этот факт давал некоторую надежду сыну енисейского рыбака. Впрочем, он еще не успел зайти в своих мечтах так далеко…
   
   От Сайзан, которую, вместе с Толбынчой, Алексей усадил рядом с собой за стол, не ускользнули взгляды в сторону телеги. Ее сердце болезненно сжалось от предчувствия неизбежного горя, от того, о чем она знала заранее и чего так боялась. Все страхи, пережитые утром на раскопках, показались пустыми и детскими. Она не чувствовала собственного тела и боялась уже только одного – чтобы душа не вылетела из него, подобно птице. Может быть, так начинается шаманская болезнь? Старик всегда был уверен, что это должно с ней случиться. Но когда это должно случиться? И что послужит толчком?
   - Сайзан, что с тобой? – испуганно спросил Завадский, сидевший напротив и наблюдавший за девушкой.
   - Ничего, я просто…
   - Она сейчас в обморок упадет, – обратился Лео к ее спутникам. – Накормить бы ее надо скорей, да чаем крепким напоить. Замучили совсем девчонку!

   После обеда американец галантно отвел черноглазую барышню подальше от дымящего костра и усадил на большое бревно, сам сел рядом.
   - Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
   - Хорошо, – коротко ответила Сайзан.
   Завадский  поймал себя на том, что ему хочется называть ее на «Вы». Было ли это от того, что степная красавица держалась с достоинством, или же причиной была ее загадочная отрешенность, но все-таки Лео посчитал, что значительная разница в возрасте, двенадцать лет, дает ему право обращаться к ней по-отечески просто.
   - Я хочу показать тебе кое-что.
    Художник открыл папку и протянул Сайзан один из своих набросков. Это был портрет Лизы.
   - А вот еще…
   Он достал портрет Наташи.
   - И еще…
   Он показывал портреты Марьянова, его детей, друзей, и прочих.
   - Ты позволишь мне тебя нарисовать? Просто посиди здесь, отдохни, а я порисую, хорошо? 
   Он отсел на дальний конец бревна и сразу сосредоточился на работе, а его грустная модель устремила взор туда, где весело болтали за прибранным уже столом Лиза, Наташа и Алексей.
   
   Поздно вечером с кургана вернулись остальные. За ужином они восторженно рассказывали о найденном захоронении. В земле, под накатом из толстых стволов лиственницы обнаружилась могила, в точности там, куда указала Сайзан, и дальнейшие раскопки обещали ученым много интересного.

   Завадский, сидя за столом с археологами, неожиданно опять заметил, что Ваня, белокурый подросток, приемный сын жены Марьянова, смотрит на него. Вчера ему казалось, что любопытный юноша интересуется фотоаппаратом, но сегодня тот уже следил за тем, как Лео набрасывает портрет жены сагайца. Быть может, парень мечтает стать художником?
   - Ты рисуешь? Увлекаешься рисованием? – спросил путешественник, выйдя из-за стола и подходя к подростку. – Тебя ведь, кажется, Ваней зовут?
   - Меня Елена Антоновна… мама… так назвала, при крещении. Но у меня есть другое имя, я его помню! – быстро сказал юноша, волнуясь и глядя прямо в глаза Лео.
   - Другое имя? – удивился художник.
   - Меня зовут… Войцех!
   - Войцех? Так ты из поляков! – тихо сказал Завадский, которому сразу стало все ясно. – А где твои родители, что с ними стало?
   - Они умерли от тифа, когда мне было шесть лет.
   Лео отвел Ваню в сторону, чтобы никто не слышал их разговор. Они сели на берегу ручья и продолжили беседовать. 
   - Знаешь, мне тоже было шесть лет, когда…
   - Когда у Вас умерли родители?
   - Нет, они умерли позже, в Томске. Когда я был маленьким, мы жили еще в Варшаве. А потом началось Восстание. Я его смутно помню, это было зимой. К нам домой все время приходили какие-то люди. Мама вышивала знамя, такое красивое... После ареста всю нашу семью выслали в Сибирь. Нас долго везли, сначала на подводах, потом на барже, под палубой…
   - А Вы ездили на родину потом, когда выросли?
   - Ездил.
   - И не остались там?
   - У меня там уже нет никого. Ни друзей, ни знакомых... В Америке мне сейчас лучше, хоть я и рвался всю жизнь в Варшаву...
   - Я когда-нибудь уеду туда жить. Хоть я родился здесь, но я поляк!
   - А я уже не знаю, кто я, – вздохнул Завадский. – Душа моя там, в Польше, но когда мы два месяца назад в Томске останавливались, вдруг так сердце защемило... Я теперь словно между тремя мирами, и никому не свой…
   Лео замолчал, спохватившись, что раскрывает душу мальчишке. Подросток же, продолжал говорить и говорить, обретя в путешественнике земляка.

   На следующий день бродя по могильнику, Сайзан, погруженная в свои тревоги, уже не чувствовала никакого страха. Она не чувствовала вообще ничего, отвечая тихо, теперь уже на русском языке, на жадные расспросы ученых. Археологи воодушевлялись все больше, слушая ее слова, а Алексею не терпелось отправиться в путь. Он был человеком ответственным, и целых два дня опоздания, несмотря на письмо Марьянова, заставляли его переживать.

   Американцы, улучив момент, подошли к нему, и Завадский, от имени Джорджа Кеннета, начал переговоры. Молодой человек не сразу понял, чего хотят иностранные гости, но поняв, очень удивился:
   - Вы хотели бы поехать на прииск?
   - Да, и именно на тот, который Вы описывали нам за обедом.
   - На самый жуткий, – уточнил Алексей, постепенно догадываясь, что именно интересует заморских путешественников. Что ж, Феликс всегда говорил, что революционные идеи идут в Россию с Запада. Видимо, эти господа исследуют положение ссыльных в Сибири, а заодно и положение рабочего класса. 
   - Не беспокойтесь, мы не занимаемся шпионажем, – поспешил заверить Лео, – мы журналисты, и нас толкает в путь всего лишь… красота здешней природы.
   - И богатства здешней природы, – добавил Джордж. – Почему бы нет? Разве не могут делового человека заинтересовать… ископаемые. Вашей губернии не повредит приток иностранного капитала!
   - Ладно, я понял, – задумчиво кивнул парень.
«В принципе, эта поездка вполне может сойти за ознакомительную экскурсию двух деловых иностранцев и не вызвать подозрений», – рассудил он.
   - Мы готовы заплатить… - намекнул Джордж.
   - Не надо. Если получите разрешение, я отвезу вас туда. Но это может быть опасно. У вас есть оружие?
   Кеннет слегка отогнул полу куртки, показав кобуру с револьвером.
   - Ух, ты! – по-мальчишески завистливо сверкнул глазами Алексей. – Кольт?
   - «Peacemaker», – улыбнулся американец.
   Последние сомнения быстро развеялись.
   - Хорошо, я туда еду после Петрова дня и, где-то, первого июля буду в Минусинске. Куда за вами заехать?
   - Мы остановились у Федотовых, у родителей Наташи, – начал объяснять художник. – Деревянный двухэтажный дом возле Соборной площади…
    Сердце у Алексея радостно екнуло и вдруг сразу заныло от ревности.
   - Я знаю этот дом. Я заеду за вами…

    Марьянов все больше и больше восхищался Сайзан.
    - Алеша, эта девушка просто находка, – говорил он. –  Ты должен привезти ее к нам, в музей, если не можешь остаться с ней здесь.
   - Привезти ее? В Минусинск?
   - Она нужна для работы. Мы здесь наверняка найдем чего-нибудь, да и там у меня множество экспонатов скопилось, быть может, эта ведунья поможет пролить свет на некоторые загадки.
   - Но, Михаил Николаевич, как мы ее там одну оставим, и где она будет жить?
   - Ну, не в тайге же ты ее оставишь! Мы цивилизованные люди, не звери дикие... А насчет жилья не беспокойся, ее приютит Наташа, подруга Лизы. Она сама вызвалась помочь.
   Сердце парня снова радостно екнуло. Теперь ему эта идея показалась весьма удачной, тем более что на прииск Благодарный Толбынча жену с собой никогда не брал, оставлял в юрте. Да и сама помощница археологов не внушала уже опасений, спокойно ходила по могильнику и не дрожала от страха.
   - Ладно, – согласился Алексей. – Все сходится. Между праздниками мы в казырскую тайгу пойдем, на обратном пути через Минусинск проезжать будем. Оставлю Сайзан у Вас и американцев заберу.
   - Американцев? Зачем?
   - На нашу природу хотят посмотреть.
   - На природу?
   - Прииск Благодарный их заинтересовал.
   - Благодарный? Да уж... Там природа... – Марьянов задумчиво покачал головой. –  Ну, значит, договорились, Алеша? Насчет девушки?
   - Договорились.   
   

   Глава IV 

   Экспозиция занимала весь первый этаж нового здания музея и часть второго этажа. В пустых комнатах наверху стояли ящики с привезенными из поездок находками: артефактами, костями из древних курганов, природными диковинами и минералами. Все эти богатства подлежали тщательному разбору и классификации, прежде чем занять свое место на музейных полках.
   Создатель музея, вернувшийся со своей командой с раскопок, разбирал свежедобытые сокровища и составлял их списки, согласно экспедиционному журналу. Лиза, Ваня и Наташа помогали ему. Американцы работали за стенкой: Кеннет делал записи в дневнике, а его друг зарисовывал всякие интересные вещицы. В этом зале хранились будущие экспонаты из Тувы: одежда, утварь, предметы культа, резные каменные безделушки, все, что удалось купить или выменять у тувинцев участникам предыдущей экспедиции.
   - Посмотри, какая красота, Джордж! – сказал Лео, доставая из ящика бронзовую буддийскую статуэтку. – Зеленая Тара! Не правда ли, странно, что столь дикие племена исповедуют одну из самых сложных в мире философий.   
   - Мистер Марьянов говорил, что у  них простой люд к шаманам идет по любой нужде, так же, как и у хакасов, – возразил Кеннет. – Только ламы в монастырях имеют понятие о философии.
   - Все равно удивительно... – Завадский поставил статуэтку на ладонь и развернул к свету. – Посмотри, какие у нее глаза! Разрез такой же, как у…   
   Лео осекся. Его друг, сразу угадав, о чьих глазах подумал художник, криво усмехнулся. Не хватало только, чтобы в их путешествии кто-то позволил себе подобную слабость!
   В зал вошел Михаил Николаевич с ящиком в руках.
   - Подумать только! Ведь теперь можно говорить об открытии целой культуры! Мы нашли в могильнике жернов от ручной мельницы, а это может означать наличие ирригационного земледелия в этих степях еще до нашей эры! Леонид Каземирович, я хотел бы просить у Вас о помощи в переводе моей статьи. Я хотел бы послать ее в один из европейских научных журналов. Это же открытие! Предки минусинских инородцев не были кочевниками, здесь была особая культура, чьи представители не только умели выплавлять орудия из бронзы, но и обрабатывали железо. Здесь, в центре Азии, жили самодийские племена, которые имели вполне оседлый образ жизни…
   - То есть, предки хакасов не были монголоидами? – спросил Лео.
   - Не были. Но позже, видимо, произошло смешение...  Наши степняки ведь не похожи ни на монголов, ни на тувинцев. Особенно сагайцы, среди них много рыжих встречается.
   - Мне здешние аборигены весьма напоминают индейцев, - отметил Кеннет. – Я уже вполне допускаю, что теория переселения народов из Азии на американский континент верна. Они так похожи.
   - Но в этой могиле мы еще нашли нечто … – растерянно произнес создатель музея. – Странный артефакт. Я очень надеюсь, что та девушка, которая на раскопках была, подскажет нам, что это такое. Сегодня, в канун Петрова дня, они должны подъехать.

   С самого утра Наташа то и дело выглядывала в окно. Из окон музея открывался прекрасный вид на площадь – на Спасо-Преображенский собор, на здание женской гимназии, на богатые каменные дома минусинских купцов. За поворотом на Большую улицу, на другой стороне, был виден и дом ее родителей, деревянный, но вполне крепкий и просторный. Вдали над городом возвышалась гладкая безлесая гора, слева, под ее обрывистым склоном, блестел Енисей. День обещал быть жарким и солнечным. А еще для нее он обещал быть особенным, ведь сегодня она снова увидит Алексея.

   Гости подъехали к полудню. Сайзан раньше уже бывала в городе, но Соборной площади не видела ни разу. Кирпичное здание музея в мавританском стиле, роскошное, выстроенное с купеческим размахом, совершенно поразило воображение хакасской девушки. Она вошла в кованые двери вслед за Алексеем и очутилась в храме науки. С любопытством разглядывала жительница тайги звериные чучела, камни и склянки с формалином расставленные на полках. Здесь, в мире ученых, можно было не бояться суеверий, – власть природы была бессильна перед силой цивилизации.
   Марьянов радушно встретил своих гостей и повел на второй этаж, в пустые комнаты. Там на полу были разложены кости из могильника, и это снова вывело Сайзан из равновесия. Она почувствовала дурноту и страх, с трудом отвечала на вопросы, постоянно забывала русские слова, будучи центром всеобщего внимания, сидела бледная и растерянная, как будто призраки нижнего мира и впрямь вытягивали из нее душу. И опять это ее наваждение развеялось в один момент, когда Алексей подошел к Наташе, стоящей у окна, и тихо, слегка смущаясь, заговорил:
   - Мне Михаил Николаевич сказал, что твоя мама согласилась приютить Сайзан на время нашего отъезда. Это правда?
   - Правда, – не менее смущенно ответила девушка. – Твоя… спутница… в моей комнате спать будет, мы уже поставили там вторую кровать.
   - А где же... где у вас другие постояльцы живут?
   - На втором этаже. Но… они ведь с вами едут на прииск?
   - Да, конечно... Наташа, мне надо бы с твоей мамой поговорить. Она сейчас дома?
   - Дома, – кивнула девушка, – пойдем!
   Молодые люди незаметно проскользнули к лестнице и побежали на улицу. Незаметно для всех, кроме Сайзан. Теперь она окончательно пришла в себя. Иного рода страх пересилил суеверие, и призраки тьмы развеялись...

   Ефросинья Павловна поняла все сразу, едва увидев, как волнуется гость, и как дочь краснеет и опускает глаза в его присутствии. Что ж, по крайней мере, не в кривого и не в косого влюбилась ее девочка. Парень ладный, крепкий, глаза умные... Жаль только, что он из простого сословия, обычный приказчик. Да, ведь богачей на всех не наберешься... Старшие сыновья дома редко бывают, в других городах себе удачи ищут. Пусть хоть младшенькая пристроена будет. Если, конечно, отец согласится…
   - Здравствуйте… – робко начал Алексей, – Наташа сказала, что Вы жену моего товарища у себя поселить согласились. Пока мы в отъезде будем. Я хотел бы денег оставить на содержание…
   - Не надо, – отмахнулась хозяйка, – дочка говорила, что подружку приютит, что же я за это деньги брать буду.
   - Так, на еду…
   - Хватит у нас еды! Вон, американцы, тоже все время в разъездах, заплатили много, едят редко, а пересчет делать не хотят. Уж девчонку-то прокормим как-нибудь.
   - Ладно, спасибо... 
   - Тебя хоть как зовут-то?
   - Алексей… Семенов…
   - Ты из минусинских?
   - Да. Мы раньше на Енисее, в селе Быскар жили, теперь сюда, в Минусинск переехали...
   Алексей испугался, что Наташина мама сейчас спросит, почему он не оставил жену друга у своей родни, и ему придется объяснять, что они ютятся все в одной комнате, и мать с отцом, и сестра Даша. А сам он, приезжая по праздникам в гости, ночует на чердаке или у старшего брата в служебной каморке. Давно уже парень считал себя ведущим кочевой образ жизни, как и его друзья степняки, и ему нравилась эта свобода.

   Поговорив с Ефросиньей Павловной, Алексей уехал домой. Сайзан осталась в музее. Обедать ее пригласили к Марьяновым, где она впервые увидела строгую и заботливую Елену Антоновну. Потом все вернулись к работе, на второй этаж, и Михаил Николаевич, с нетерпением ожидавший подходящего момента, решился, наконец, показать своей удивительной ассистентке самый загадочный экспонат.
   - Взгляни на это… – ученый протянул девушке костяной завиток размером с половину ладони. – Мы нашли его в той могиле. Странный амулет, правда? Хрупкий, без отверстий… Чем это может быть, как ты думаешь?
   - Это амулет, – кивнула Сайзан, осторожно беря артефакт в руки. – Он был здесь…
   Она приложила завиток к груди.
   - Да, мы нашли его между ребрами скелета…
   - Веревка не нужна, не было веревки…
   - Это часть одежды?
   - Нет, это часть человека. Это кость человека.
   - То есть, это сделано из человеческой кости? Но, это, ведь, не может быть его собственной костью?
   - Это кость его ребенка. Ребенок умер.
   - Он носил с собой амулет из кости собственного ребенка?
   - Веревки не было. Он зашил под кожу!
   - Зашил под кожу? Но зачем?
   - Это лишняя кость... Лишняя кость бывает у кама. Этот человек хотел обмануть духов... Он очень хотел, чтобы духи служили ему.
   - Разве духов можно обмануть?
   - Можно. Но сначала надо обмануть себя.
   - И духи служили ему?
   - Служили. И духи и люди...
   - И от чего же он умер?
   - От старости. Это был великий человек!

   Рассказ девушки слегка озадачил ученых. Неужели древние люди, подобно современным азиатам, верили в пересотворение человека духами при посвящении в жрецы? В избранных людей с «лишней костью»? Впрочем, версия была недоказуемой, хоть и весьма интересной.
   С остальными находками было куда проще – их назначение было очевидным. Сайзан легко собирала частички бус, украшений, железных бляшек и лошадиной сбруи в цельные экспонаты, безошибочно подгоняя один элемент к другому. Завадский следил за ней и быстро делал свои зарисовки, пытаясь ухватить состояние священного трепета, озарявшее черты прекрасного лица в моменты этого почти магического процесса. Кто управлял действиями девушки? Неужели высшие силы? Было это актом волхования, или актом вдохновения? Кто знает…

   В этот день все разошлись рано, ведь был канун Петрова дня. Надо было подготовиться к празднику. Наташа взяла новую подругу с собой в баню, дав ей на смену свое старое форменное платье. Бывшей гимназистке оно было уже мало, а Сайзан, которая была ниже ростом, подошло в самый раз.
   Свою хакасскую рубаху и платок гостья постирала и развесила сушиться на веревках во дворе. Сагайским девушкам не пристало показываться на людях с непокрытой головой, но увидев себя в зеркале в гимназическом платьице, с черными косами, Сайзан вдруг представила себя частью русского мира. Мира, в который давно уже проникла через волшебную дверцу чувства, и в котором все было связано с любимым! Ах, как бы ей хотелось не быть чужой в этом мире…
   Когда, помогая Наташе, она накрывала американцам на стол на втором этаже, Лео с улыбкой разглядывал ее в непривычном образе школьницы.
   - Ты умеешь читать? – спросил он.
   - Умею, – кивнула девушка. – Очень мало.
   - Тебе учиться надо.
   - Мне нельзя... Толбынча сказал, если я буду учиться, не смогу стать шаманкой.
   - А ты хотела бы стать шаманкой?
   - Нет, но так надо.
   Завадский попытался было что-то возразить, но, поймав ее твердый взгляд, замолчал. Видимо, она была права, и для нее это был единственный путь в жизни.

   Наутро хозяйка Ефросинья Павловна ушла в церковь на праздничную службу, а хозяйская дочка и ее новая подружка занялись приготовлением обеда.
   - Сегодня особый день, сегодня пост кончается, можно мясо есть, – сказала Наташа.
   - Но ваши гости вчера ели мясо.
   - Они же не православные. Леонид Каземирович – католик, а друг его… не знаю кто, наверное, протестант.
   - А почему нельзя есть мясо?
   - Не только мясо, много чего вкусного и жирного есть нельзя. И веселиться нельзя, и много чего нельзя. Так положено! – бывшая гимназистка призадумалась, вспоминая, чему их учили на уроках Закона Божьего. – Нам говорили, что пост нужно соблюдать для воспитания в себе силы духа!
   - Силы духа?
   - Ну, да. Как может человек противостоять искушениям дьявола, если даже самый маленький соблазн преодолеть не может? Если даже не имеет воли от сладкого куска отказаться…
   - А дьявол это кто? – наивно спросила Сайзан, поставив своим вопросом подружку в тупик.
   - Дьявол – это… это такая сила, которая на грех наводит. Он расталкивает людей, разъединяет, заставляет их враждовать друг с другом. А Бог, наоборот, собирает всех вместе, в одну Церковь, учит любить ближнего. Нам отец Феодосий рассказывал... Ведь в вашей вере тоже есть какой-то повелитель злых сил?
   - Да. Ирлик-хан. Он хозяин Нижнего мира. А ваш дьявол хозяин здесь?
   - Выходит, что так, – задумчиво кивнула Наташа, – он «князь мира сего».
   - Князь Солнечного мира? – удивилась Сайзан.
   - Князь тьмы! – поправила ее подруга. – Только тьмы. Но, давай не будем поминать его в праздник, пойдем, лучше, я покажу тебе свой огород. Там такие заморские овощи растут, каких ты никогда не видела! Сделаем салат с портулаком и шпинатом!
   
   
   Глава V 

   На следующий день, тридцатого июня, работы в музее продолжились. Степная гостья чувствовала себя неважно: она снова ощущала страх и дурноту от одного вида древних останков, сознание было будто в тумане. Никто не замечал ее состояния, ни Наташа с Лизой, ни Михаил Николаевич, ни американские журналисты, которые сидели рядом: Кеннет, как обычно, делал записи в путевом дневнике, а Завадский зарисовывал очередные диковины.
   Выйдя на минутку из комнаты, чтобы перевести дух, Сайзан очутилась в соседнем зале, том самом, где работали в прошлый раз иностранцы. Ящики с экспонатами из Тувы были открыты. Девушка подошла к ним и, присев на корточки, начала разглядывать. Через несколько минут все, кто был в комнате, услышали из зала ее сдавленный крик и шум падающего тела.
   Марьянов с Завадским бросились на шум и увидели Сайзан, лежащую на полу. Она была без сознания, по телу пробегали судороги, из носа бежала тонкая струйка крови. Лео приподнял ее за плечи и вытащил из-под ее руки старый тувинский дунгур.
   - Что это, Михаил Николаевич, что с ней такое? Она, как будто, бубна этого испугалась…
   - Не знаю… – пробормотал аптекарь, – вполне возможно, что шаманская болезнь... Я сбегаю, принесу нашатырь…
   Но нашатырь не помог, девушка так и не пришла в себя.
   - Ее надо отвезти домой, – предложила Наташа, – здесь недалеко.
   - Я пойду, поймаю извозчика, – сказал Марьянов, – отнесите ее вниз.
   Лео поднял на руки хрупкое расслабленное тело и осторожно понес к лестнице. Он не очень-то верил в загадочное предназначение Сайзан, но ему было жаль бедняжку. Ее одиночество и неприкаянность были ему понятны. У отверженной сироты не было впереди ничего, никакого будущего, не было даже надежды.
   Бережно прижав ее к себе, он медленно спустился по ступенькам. Лиза открыла входную дверь и помогла Завадскому вынести больную на улицу, где Михаил Николаевич уже ждал их с повозкой.
   
   Ефросинья Павловна первым делом сбегала за святой водой, когда Наташа рассказала, что за странный припадок приключился у помощницы ученого. Но и молитвы не помогли. Врач Калинин, приведенный аптекарем, тоже не смог распознать недуг девушки. Оставалось только ждать, когда ее сознание, блуждающее по лабиринтам потустороннего мира, пробудится к жизни само.
   - Что это за «шаманская болезнь», – спрашивал у Марьянова Лео, – долго ли она будет длиться?
   - Не знаю. Может быть, несколько дней… В любом случае, мы с Вами, Леонид Каземирович, являемся свидетелями интереснейшего явления! Мы, возможно, присутствуем при инициации кама, при моменте призвания духами человека, имеющего шаманский дар.
   - Вы же ученый, Михаил Николаевич, да и к медицине отношение имеете. Как Вы можете в духов верить! Бедняжку лечить надо…
   - Я, знаете ли, видел однажды, как сагайский кам больного практически с того света вернул. Долго камлал… Я после этого хоть во что поверю…
   - И в чем же заключается «инициация»?
   - Рассказывают, что будущий шаман подвергается в своих видениях полному пересотворению, что духи сначала расчленяют его полностью, чтобы найти лишнюю кость, а потом собирают заново. Только человек с лишней костью может стать камом, и духи должны убедиться, что таковая имеется. Это, фактически, смерть, а затем воскрешение в новом качестве для некой особой миссии. Кстати, описание чего-то подобного есть в стихах Пушкина о пророке: «…И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет …», помните? «…И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул…», и потом: «…Восстань, пророк, И виждь и внемли…». Не правда ли, похоже? А еще, душа во время шаманской болезни может путешествовать. По нижнему миру, по верхнему миру…
   - Неужели Вам не жаль ее?
   - Кого? Сайзан? Конечно, жаль. Но, возможно, то, что с ней происходит, придаст ее жизни смысл. Будем же считать, что это принесет пользу.
   Завадский поежился от таких слов. Как сурова, все-таки, бывает к человеку жизнь!

   Наутро к воротам Федотовых подъехали Алексей и Толбынча. С собой они вели двух коней для американских попутчиков. Было первое июля, и сегодня должно было начаться путешествие на прииск.
   Хозяйка и ее дочь уже ждали гостей, то и дело, выглядывая в окно. Узнав от взволнованных женщин о том, что произошло накануне, парень вслед за Наташей бросился в дом. Сайзан лежала на кровати с закрытыми глазами, бледная и неподвижная. Алексей начал испуганно трясти ее за плечи, громко звать по имени, и от звука его голоса девушка очнулась.
   - Ну и напугала ты! – облегченно выдохнул ее друг. – Что случилось?
   - Я видела деда, – тихо сказала она по-хакасски, садясь на постели. – Он приходил ко мне... Это был его дунгур. Он сказал, что это его дунгур…
   - Какой еще дунгур?
   - Она в музее тувинский бубен из ящика достала. И упала в обморок. Видимо, это бубен ее дедушки, – подсказала Наташа. 
   - Но, ты же не можешь знать наверняка, что это именно твоего деда вещь? – недоверчиво спросил Алексей.
   - Могу, – просто ответила ведунья.
   - Михаил Николаевич говорил, что они этот бубен в тайге, на границе с Тувой нашли, - опять вмешалась Наташа. – Ему местные охотники дерево показали, на котором он висел. А вдруг это и вправду тот самый бубен?
   - Может быть и тот самый… – согласился парень, поднимая глаза на стоящую рядом подсказчицу. Встретившись с ней взглядом, он смущенно потупился, а затем снова обратился к Сайзан:
   - Это правда, что у тебя шаманская болезнь была?
   - Шаманская болезнь? Не знаю… – его подруга задумалась. – Может быть, шаманская болезнь. Ведь мой дед приходил в облачении кама. Его лицо было закрыто.
   - Обещай мне, что ты выкинешь все это из головы, пока мы в отъезде будем. Иначе я буду волноваться... Хорошо?
   Алексей с серьезным и озабоченным видом посмотрел на жену друга, ожидая ответа.
   - Хорошо, – кивнула Сайзан.
   На лестнице послышались голоса американских постояльцев. Наташа побежала на кухню, оставив гостя с его подругой одних. Парень обвел глазами светлую девичью спальню, с интересом разглядывая ажурные занавески, кружевные подзоры на кровати, вышитые салфетки на старом комоде, и с грустью отметил, что эта комната обставлена слишком роскошно для того, чтобы он мог представлять ее обитательницу в своих мечтах. 

   После легкого завтрака иностранные путешественники были готовы к выходу. Завадский сразу узнал гнедого коня, которого подвел ему Алексей. Это был конь Сайзан. Правда, вместо женского седла с каким ездят на лошадях хакасские барышни, на нем было уже вполне обычное седло. Джорджу Кеннету достался Степка, «степной» жеребец сибирского ковбоя. Американский журналист с детства имел дело с лошадьми и быстро подчинил своей воле норовистое животное. Еще одна лошадь была навьючена кожаными тюками со всем необходимым в походе снаряжением.
   Художнику доставляло удовольствие думать, что под ним будет конь сагайской красавицы. Он тепло попрощался с ней перед выездом, еще раз убедившись, что девушка чувствует себя хорошо. Впрочем, тревожные мысли о ее здоровье все еще не давали покоя Лео, мрачное предчувствие не покидало его. Он ласково погладил черную гриву коня, вздохнул и вскочил в седло. 
   Путешествие началось. В девять часов утра они были уже у реки, где им предстояла погрузка на баржу. До устья реки Абакан проще всего было добраться по воде. Дальше, до самого села Таштып, где находилась контора фирмы Булдакова, надо было дня два ехать через степь.


Глава VI

   Завадский изначально не был в восторге от идеи Джорджа посетить прииск, но теперь, любуясь великолепными видами скалистых берегов Енисея, он понемногу начал менять свое отношение к этой затее. Художник уже получил на раскопках представление о ландшафтах минусинской степи и ожидал новых впечатлений от знакомства с горной тайгой. Он делал один за другим беглые наброски в блокноте, пока баржа медленно двигалась вниз по течению.
   - Здесь Енисей только начинается, поэтому такой узкий. Дальше, к Красноярску, он намного шире будет, – заметил Алексей, волнуясь, как бы заморские гости не подумали чего плохого о его любимой реке.
   - Да, уж! – подзадорил парня Лео. – Сибирских рек мы навидались! Одну только Обь часа два переплывали!
   - Подумаешь, Обь! – нахмурился сын рыбака. – Обь река равнинная, а у нас, вон, скалы везде и горы... Енисей-батюшка, он бурный, посмотрите, какие водовороты! Эх, если бы Вы видели, что тут весной творится, когда лед идет! Мы однажды с артелью на островах невода кидали, там, где уже лед сошел, да в самый ледоход попали. С погодой не рассчитали, день выдался жаркий. Енисей уже к обеду вскрываться начал: как затрещало все, как загудело! Вы не представляете, Леонид Каземирович, какая это силища! Льдины напирали, опрокидывались, становились на ребро, до самого дна ныряли, потом выныривали, как пробки, высоко подпрыгивая. Как живые на берега лезли, землю пахали, деревья с корнями вырывали! Если бы в километре выше от нас спор не образовался, соскребло бы нас с острова, и щепок бы от нас не осталось…
   Парень, как всегда, рассказывал с жаром, сверкая глазами, вглядываясь вдаль и показывая рукой на невидимые торосы. Лео не столько слушал рассказ, сколько наблюдал за рассказчиком, делая мысленно портретные зарисовки.   

   - Готов поспорить на что угодно, – тихо сказал Завадский, подойдя Кеннету, – этот ковбой наш человек!
   - Что ты имеешь в виду? – не понял Джордж.
   - Он тоже человек искусства!
   - Человек искусства?
   - Даже не сомневаюсь. Он ледоход мне так сейчас показывал, как будто в театре массовую сцену ставил! В этом парне что-то есть, из него определенно вышел бы неплохой актер!
   - Русские любят играть на публику, – заметил американец, – любят хвастаться, любят казаться лучше, чем есть на самом деле. Они все немного актеры, в своем роде.
   - Они просто более эмоциональны, – возразил ему его спутник.
   - Не в эмоциях тут дело. Таковы их нравы. Существует мнение, что Россия, в силу своего географического положения, есть нечто среднее между Европой и Азией. Так вот, Лео, я собираюсь это мнение полностью опровергнуть! Русская ментальность бесконечно далека от азиатской, несмотря на дикость обеих. Скорее цивилизованная Европа есть нечто среднее между ними!
   - С чего это ты сделал такие выводы?
   - Суди сам: я бывал в восточных странах, там люди скрытны, прячут от чужих глаз жен, богатство. Их дома снаружи невзрачны, вся роскошь там во внутренних двориках: фонтаны, цветники, витые колонны...  А у русских все напоказ: резные наличники, цветущие палисадники. На Востоке говорят: «Дом, вызывающий зависть, будет разрушен!». А русские говорят: «На миру и смерть красна!».
   - А американцы, с их саморекламой, не таковы разве?
   - Американцы, это те же европейцы. У нас во всем присутствует баланс: что внутри, то и снаружи, как для себя, так и для других.
   - А у русских для других разве хуже?
   - Наоборот. В России все лучшее – на экспорт. Говорю же, все напоказ, все на публику!
   - Этому есть простое объяснение, Джордж. Русские всегда жили общиной, в них развит коллективизм. Община не даст пропасть с голоду, но и разбогатеть не даст, поэтому деньги здесь не ценятся так сильно. Когда ты живешь у всех на виду, хорошая репутация и уважение соплеменников гораздо больше греют душу... Этот парень не хвастун, ему просто есть, что сказать. Уж мы-то с тобой должны понимать такие вещи! Помнишь, он говорил, что писать пробует... Интересно, какое у него образование?

   Баржа тем временем обогнула мыс, и слева открылся вид на красивую гору.
   Завадский, любуясь живописным ландшафтом, снова вспомнил Сайзан. Он последние дни часто думал о ней. И все, что он видел вокруг, эти пейзажи, эти степи, эти скалы, теперь были связаны с ее именем, и поэтому казались еще более прекрасными. Как будто нежное чувство открывало ему дверцу в ее мир, и все в этом мире было теперь интересным и значительным. «Как, все-таки, странно, – рассуждал про себя Лео, – человек может годами путешествовать по дальним странам, писать книги, исследовать незнакомые земли, но по-настоящему попасть в чужой мир может не иначе, как через любовь».
   Он отыскал глазами Толбынчу, который отдыхал на ящиках рядом с лошадьми, подошел и сел рядом.
   - Вы говорили об Алеше, – тихо заметил сагаец.
   - Да, – удивился Завадский. – Вы понимаете английский?
   - Нет, не понимаю. Ваш друг смотрел на него. Он чем-то недоволен?
   - Нет, ему просто кажется, что… что Алексей много хвастается.
   - Алеша не хвастается, он всегда говорит как есть, ему можно верить, – возразил Толбынча. 
   - Никто и не сомневается в его честности, – успокоил собеседника Лео. – Я сказал Джорджу, что Ваш друг просто хороший рассказчик.
   - Видите эту гору? – сагаец показал рукой на гладкую цепь из трех высоких холмов, напоминающую по форме фигуру лежащего человека. – Это гора Самохвал. Был такой богатырь-великан, хвастал много. Он свой народ за Енисей вел, от врагов спасал. Люди через реку на плотах и на лодках переплыли, а он сказал: «Не надо мне лодки! Я на Майдашинский утес поднимусь и шагну за Енисей!».
   - И шагнул?
   - Шагнул. Еще дальше шагнул, но слишком велик шаг был. Упал богатырь на спину, головой в Енисей, да так и лежит до сих пор, подняться не может. Вот это был хвастун! А Алеша не хвастун. Хакасы его уважают – любую дикую лошадь в два часа усмирить может, зверя бьет без промаха...
   - Он мне про Енисей рассказывал, про ледоход. Похоже, он реку любит больше, чем тайгу и степь.
   - Он рыбак! У нас говорят, что все русские люди от речных духов произошли. Будто бы их далекий предок на дочери Хозяина воды женился. Поэтому глаза у русских голубые и рыбачить они любят...
     Завадский с улыбкой отметил, что вожатый Алексея тоже словоохотлив. С тех пор, как началось их путешествие, Лео не узнавал Толбынчу: куда делись его молчаливость и суровость! Он даже казался теперь не таким старым, как вначале. Но как только художник попытался заговорить с ним о его жене, сагаец сразу помрачнел, замкнулся и перестал отвечать на расспросы. Эта тема для него была болезненной, и Лео не стал досаждать ему своим любопытством.   

   Колоритные степные пейзажи минусинской котловины, с хребтами на горизонте, с холмами, рукотворными курганами и бесчисленными озерами, не могли оставить художника равнодушным. Мягкие переливы цветовых оттенков все время побуждали Лео взяться за акварель, но он не решался просить товарищей об остановке.
   - Здесь, в Центральной Азии, удивительно красивое небо, не правда ли? – говорил он Джорджу. – Особенно на закате. Оно никогда не затягивается серой низкой пеленой, как в Томске, облака выпуклы и живописны, словно летучие башни. Посмотри, какие краски! От золотого до пурпурного! Степь меняется каждую минуту. Только живопись может передать это, мало одного рисунка карандашом! Даже фотографии мало!
   - Виды великолепны, я согласен. Но, как ты правильно заметил, солнце заходит! Скоро придется устраиваться на ночлег. Хотелось бы знать, где мы будем спать.

   Они поставили палатки на берегу реки Абакан, недалеко от священного родника, на ровной поляне, среди зарослей дикой черемухи и березы. Толбынча, по своим обычаям, задабривая духов, сделал кропление аракой из фляжки во все стороны, и повязал белую ленту «чалама» на ветку дерева над источником, на котором уже красовалось множество кусочков разноцветной материи. После соблюдения всех необходимых ритуалов можно было заниматься оборудованием лагеря, или «стана», как по рыбацкой привычке называл его Алексей.
   - Завтра мы в Таштыпе ночевать будем, у моего учителя, Степана Матвеевича Веселовского, - объявил он всем после ужина. – Я у него частенько останавливаюсь. Про дела городские рассказываю, письма от друзей передаю...
   - У Вашего учителя? – переспросил Завадский. – А какое у Вас образование, Алеша?
   - Я учебу в Минусинске начал, в училище Сайлотова, но не доучился немного. Когда мне тринадцать лет было, отец меня из-за нехватки денег забрал оттуда и устроил на работу. Я поступил мальчиком в торговую фирму Головина, это в селе Каратузском. Собачья жизнь была! Мальчику даже кровать не полагалась, я прямо в конторе спал, на войлочном тюфяке, возле печки. У купца при магазине было общежитие, но там только служащие жили. Я в пять утра поднимался, самовар для них ставил, на стол накрывал, сапоги доверенному ваксой чистил. И так до одиннадцати вечера вертелся: товары подносил, бутылки купорил, полы подметал, печь топил, служащим на стол подавал. Не до учебы было... Через два года на мое место другого мальчика взяли, а я уже стал у прилавка работать. Доверенный был дядька добрый, он видел, что я читать люблю, стал книги мне давать.
   - И какие же книги?
   - Да, все подряд. В основном, исторические романы. У меня любимая книжка была «Князь Серебряный», читали?
   - Нет, не доводилось.
   - Жаль. А потом доверенный для нас еженедельный журнал «Вокруг Света» выписал, вот это было счастье! Я первый бегал встречать почтаря каждую неделю! Все номера наизусть помню, от корки до корки! Тогда-то я и начал о путешествиях думать, о приключениях. А когда мне пятнадцать исполнилось, я к Булдакову устроился, и сбылись мои детские мечты: я с природой соприкоснулся! И так мне захотелось понять ее... А для этого учиться надо. Ведь, когда с природой сталкиваешься один на один, столько вопросов сразу в голову приходит. Вот, Вы, например, знаете, отчего ветер дует? 
   - Атмосферное давление выравнивается.
   - Вот именно. А я тогда не знал... Купец Булдаков, хозяин мой, человек добрый, понятливый, я с ним только начал разговоры заводить, что неплохо бы мне учебу продолжить, так он сразу согласился: «Хорошо ты придумал, учись, брат, человеком будешь! Пойди к учителю Веселовскому, посоветуйся с ним, да начинай. Только службу не бросай. До обеда будешь заниматься в магазине, а остальное время – твое. Жалованье остается полностью за тобой, а будешь хорошо учиться, я и учителю заплачу, ты мне заслужил». И ведь вправду платил за меня, по двадцать пять рублей в месяц!
   - Хорошие у вас тут купцы, однако!
   - Ну, не все такие, далеко не все. Просто, ценит меня старик Булдаков за службу.
   Алексей вдруг подумал, что так о себе говорить, наверное, нескромно, и замолчал.
   Встреча с учителем, Степаном Матвеевичем Веселовским, обещала на этот раз быть особенно впечатляющей. Каких людей он везет ему в гости! Иностранных путешественников! И не просто путешественников, а журналистов, и, похоже, весьма близких по революционным взглядам!


Глава VII

   Марьянов решил пока не привлекать Сайзан к работам в музее, хотя она выглядела вполне здоровой, спокойной, и ее состояние не внушало уже опасений доктору Калинину. Никто так и не смог понять, был ли ее долгий обморок вызван причинами мистического характера, или он просто тогда был следствием душевной и телесной слабости больной.
   Лиза с Наташей взяли ее с собой в аптеку, помогать Елене Антоновне, где и выяснилось, что недавняя пациентка доктора на удивление хорошо сама разбирается в лекарственных травах. Половины диковинных растений, высаженных на аптекарском огороде, загадочная гостья не знала, но искренне удивлялась, зачем разводить то, чего и так довольно в тайге. Девушки объяснили, что в огороде они высаживают только редкие травы, а основное сырье собирают в степи и в лесу, и на следующий же день все, вместе с Михаилом Николаевичем, Димой и Ваней, устроили поход за донником и тимьяном в степь.
   Сайзан собирала в основном тимьян, богородскую траву, и на расспросы девочек просто отвечала, что трава «ирбен» – священная трава, и может всегда пригодиться, но для чего – не говорила. 
   Елена Антоновна, мачеха Лизы и Димы и приемная мать Вани,  приглядывалась к странной помощнице мужа с некоторым подозрением и, в то же время, с большим сочувствием.
   - Где твоя мама, Сайзан? – спросила она как-то вечером, улучив момент.
   - Мама умерла, – ответила девушка, слегка вздрогнув от такого вопроса. Никому и никогда не рассказывала она о том, где схоронила мать и как нашла ее мертвой. Потому что больше всего на свете Сайзан теперь боялась девы Поончах, темного духа самоубийства, вложившего веревку в руки бедняжки Айлу. 

    Наташа все-таки уговорила свою новую подругу пойти в собор. Бывшей гимназистке очень хотелось показать Сайзан великолепие огромного минусинского храма.
   - Мне Алеша рассказывал про собор. Он был там, – заметила по дороге жена Толбынчи.
   - Наверное, все минусинцы там хоть раз были... А где Алексей живет? Далеко отсюда? Вы заезжали к ним? – засыпала ее вопросами Наташа. 
   - Заезжали, – коротко ответила ее подруга. – Они живут у пристани.

   Храм произвел на степную гостью именно то впечатление, на которое рассчитывала городская барышня. Богатый золотой иконостас, царские врата, росписи на стенах и на высоком потолке – все поражало воображение. Пока Наташа ставила свечи, Сайзан робко стояла за массивными колоннами, разглядывая иконы и паникадило, но уже через несколько минут, побледнев, запросилась на улицу.
   - Что с тобой? – с тревогой спросила ее подруга.
   - Ничего, голова болит...
   - Ты только в обморок не падай! Пойдем домой...
   Испугавшись, что девушке снова станет плохо, Наташа увела ее из храма. Через полчаса Сайзан совершенно оправилась и больше, после того случая,  на самочувствие ни разу не жаловалась.      

   Пока Алексей и Толбынча закупали лошадей в ближайшем аале, американцы, попавшие в заботливые руки Степана Матвеевича Веселовского, беседовали с ним за самоваром. Сельский учитель, едва услышав имя американского художника, сразу понял, с кем имеет дело.
   - Вы ведь, наверняка, бывали раньше в Сибири? – спросил он многозначительно, глядя на Лео.
   - Да, конечно, я долго жил в Томской губернии, – ответил тот.
   - Вы из польских ссыльных, смею предположить?
   - Мои родители были сосланы в Томск... А Вы, видимо, здесь теми же судьбами?
   - Нет, я из переселенцев. Вы уж простите мне мое любопытство, просто у меня в Минусинске друг есть, Феликс, он тоже поляк, из политических.
   - Феликс? Феликс Канн? Вы знаете Феликса? – встрепенулся Завадский.
   - Да, Феликс Канн.
   - Он ведь и мой друг тоже, – принялся объяснять Лео, – я мистера Кеннета специально уговорил в Минусинск заехать, чтобы с Феликсом повидаться, да не застал его. Вы не знаете, где он, когда вернется?
   - Его в Томске держат уже месяца три, разбирательство там какое-то. Но через неделю вроде бы должны вернуть в Минусинск, будем надеяться на лучшее...

   Через три часа вернулся Алексей со своим помощником. 
   - А где же скот? – удивились его спутники?
   - Да, какой там скот, – усмехнулся приказчик, – шесть лошадей всего. Мы их отобрали, завтра по дороге заедем за ними и за товаром на склад.
   - Куда едете-то? – поинтересовался Веселовский.
   - На Благодарный. Кстати, о благодарности, – улыбнулся Алексей, – Вам тут родители Вареньки и Нартаса подарочек передали. Они же знают, что Вы сами не возьмете, вот через меня и передали.
   Парень протянул Степану Матвеевичу узелок с хакасским лакомством «талган».
   - Да зачем же… – растерялся тот.
   - Берите, берите, – подбодрил его бывший ученик. – Они ведь это от чистого сердца, да и люди они не бедные. Специально для Вас с сахаром сделали, как Вы любите.
   «Степана Матвеевича в Таштыпе уважают, – объяснял потом Алексей американцам, – он редкой души человек. С детишками хакасскими много занимается, любит их, столько времени и сил на них тратит! Он учитель настоящий!».
   Вечером, за беседой, все пили чай с талганом – местными «конфетами» из смеси толченого зерна, масла и молотой черемухи. Все, кроме Толбынчи, – он не любил талган с сахаром, да и вообще к байским гостинцам никогда не притрагивался.
   Джордж Кеннет, с трудом понимавший русскую речь, сидя у края стола, разглядывал между делом корешки книг, стоящих на многочисленных полках. Это были в основном книги на русском языке. Потом он отыскал глазами книгу на французском, две книги на немецком и несколько словарей. Ни одной книги на английском американский журналист не нашел.
   - Вы читаете только русскую литературу? – спросил он у Веселовского.
   - Вовсе нет, – поспешил оправдаться хозяин библиотеки, – я иностранной литературы много читаю, но, в основном, в переводах. С языками у меня не очень хорошо.
   - И что-нибудь понравилось?
   - Да, конечно. Вот, недавно Сервантеса «Дон Кихот» перечитывал.
   - И как? – засмеялся Кеннет.
   - Очень, очень глубоко! – с жаром заговорил учитель. – Ведь этот идальго, дон Кихот, совершеннейший глупец, не правда ли? Он хочет совершать подвиги, но ничего не понимает в окружающей действительности, и придумывает себе каких-то мнимых врагов, вместо того, чтобы защищать народ. В его стране люди страдают, кругом угнетение низших классов, коррупция, глупость правителей, продажность судей, а он с мельницами воюет! По мне, так, если хочешь бороться со злом, иди и борись, дел вокруг – непочатый край! Но чтобы бороться со злом, нужно видеть зло, нужно понимать его, нужно иметь стратегию и тактику борьбы! Разве не так?
   Американец, совершенно обескураженный пылкой речью учителя, удивленно уставился на него и пробормотал по-английски: «Действительно, очень глубоко…».
   - Образ дона Кихота не показался Вам комическим? – улыбнулся Лео, – Не думаю, что Сервантес хотел сделать его революционером, это всего лишь пародия на рыцарский роман!
   - Разве пародия не есть сатира, и разве смысл сатиры не в бичевании порока? – серьезно спросил Алексей, для которого мнение учителя всегда было безусловной истиной.
   - В принципе, читатель волен видеть в произведении то, что он хочет там видеть, – пожал плечами Завадский, – Мне же всегда казалось, что Сервантес показал, как, действуя из самых благих побуждений, глупый человек может лишь усугубить положение того, кого хотел облагодетельствовать.
   - Так, Степан Матвеевич об этом и говорит! – принялся объяснять, сверкая глазами, ученик Веселовского.
   Горячие споры за самоваром продлились за полночь. Учитель почти доказал своим гостям, что революция в России неизбежна, а Джордж Кеннет, наглядевшийся за два года путешествий самых мрачных сторон российской действительности, изучать которые, впрочем, он сюда и приехал, охотно в это поверил.
   - Главное, – заметил он, – чтобы спасать Россию не принялись с тем же рвением, с каким идальго дон Кихот Ламанчский спасал страждущих.
   - Не беспокойтесь, – уверил его Веселовский, – революцию возглавит интеллигенция, она не даст процессу вырваться из-под контроля.
   - Вы так думаете? – усомнился американец.
   - Я в этом убежден! – твердо сказал Веселовский. – Мы свергнем самодержавие и создадим республику с полноценным парламентом и конституцией!


Глава VIII

   Таежная тропа, плавно набирая высоту, постепенно выводила путешественников на перевал. Караван двигался медленно, то и дело, натыкаясь на различные препятствия в виде крутых подъемов или мелких ручьев. Лишь открытые участки пути удавалось пересекать быстрее, там, где редкая высокогорная тайга сменялась цветущими альпийскими лугами.
   - Мы к вечеру дойдем до места? – спросил Алексея Джордж Кеннет.
   - Нет, сегодня не дойдем, – ответил тот. – В трех часах от прииска балаган охотничий есть на ручье, там и заночуем.

   На седловину Золотого перевала Алексей на своем резвом Рыжике взлетел первым. Встречи с этим местом он ждал всю дорогу и с нетерпением предвкушал тот эффект, который произведет на его гостей красота пейзажа. Он глянул вдаль, и по привычке собрался было крикнуть от восторга во всю мощь своих легких, но в последнюю минуту передумал кричать, и с хитрой улыбкой принялся наблюдать за реакцией своих подъезжающих спутников.
   Взглядам американцев почти одновременно открылась дивная панорама Саян. Джордж Кеннет от неожиданности присвистнул и выругался, почти по-русски, а Лео замер на месте, жадно схватывая глазами это первозданное великолепие, пытаясь надолго сохранить его в своей памяти.
   -  Вы как хотите, – сказал он через минуту, выйдя из шокового состояния, – а я никуда отсюда не уеду, пока не зарисую этот вид.
   - Я на это и рассчитывал, – засмеялся их вожатый, – перевал называется «Золотой» не потому, что под ним ручей Благодарный бежит, а потому, что красота отсюда, – вон какая! Два часа в Вашем распоряжении, все равно сейчас обедать надо и лошадей поить. 
   Метрах в десяти ниже вершины, у родника, путешественники остановились на привал.
   Толбынча, первым делом, совершив все необходимые кропления возле священного каменного тура, привязав белые ленточки «чалама» к ритуальным березовым шестам, торчащим из него, вышел на центр седловины, поклонился на восток, закрыл глаза и развернул ладони к солнцу. Он стоял так несколько минут, ощущая близость к светлому Верхнему миру. Вслед за ним и его спутники выбежали на седловину, с интересом повторяя загадочные действия сагайца. Лео, привязывая лоскут к шесту, снова подумал о Сайзан. Хорошо ли ей сейчас? Здорова ли она? Помнит ли о его существовании…   

   - Странно, что Вы не издали ни звука, когда поднялись сюда, – заметил Алексей, разливая по кружкам чай из котелка. – Я в первый раз, когда эту красоту увидел, так заорал! Наверное, художники по-другому реагируют на то, что их восхищает?
   - Конечно по другому, – кивнул Лео, обмакивая кисть в баночку с водой и улыбаясь. – Они всегда больше сосредоточены на том образе, который видят, чем, нежели, на своих собственных эмоциях.
   - И почему всех людей искусства, без разбора, называют художниками? Ведь не все рисуют.
   - Все рисуют. Кто словами, кто музыкой,… хотя, можно сказать: «пишут»,… да и певцами их часто называют.
   - Ну, да, «певец родной природы», например. Это может быть и писатель, и поэт, и живописец. Любой, кто что-то «воспевает»... Я бы все, что мне нравится, воспевал громко, во весь голос!
   - Между прочим, художник по-английски называется «артист», - сказал Завадский  и лукаво подмигнул Кеннету.
   - Да ну! – искренне удивился Алексей. – Правда, «артист»?
   - «Artist», – подтвердил Джордж. – Так мы называем всех людей искусства.
   - Вы когда-нибудь бывали в театре, Алеша, – спросил Лео.
   - Да, бывал. У нас в Минусинске кружок театральный есть, городская интеллигенция его организовала. Меня на их спектакль водил Феликс Янович, друг Степана Матвеевича. Там одна актриса есть, Олимпиада Волконская…
   - Феликс? Феликс Канн? – воскликнул Завадский, не дав ему договорить.
   - Похоже, твоего друга все тут знают, – шутливо заметил американец.
   - А как же! – всерьез отозвался ученик Веселовского. – Феликс Янович самый умный человек из всех, кого я встречал! Он на многое нам глаза открыл. Ну, вы понимаете, о чем я говорю... А вы откроете глаза на это всему миру! На беззакония самодержавия, на рабское, скотское положение простого народа в Российской империи! Ведь вы для газетной статьи материал собираете?
   - Да, конечно, – кивнул Джордж Кеннет, – и не только для статьи. У меня есть проект, я планирую прочитать цикл публичных лекций и издать книгу «Ссылка в Сибирь», где опишу устройство пенитенциарной системы в России.
   Непонятное слово «пенитенциарный» показалось молодому человеку очень убедительным. Он с почтением поглядел на американского журналиста и кивнул головой:
   - Я сразу подумал, что вы революционеры.
   - Вовсе нет, – улыбнулся Леонид Завадский, – мы путешественники... А Вам, Алеша, никогда не хотелось попробовать себя в театральном искусстве?
   - В театральном? 
   - Ну, да. Вам не хотелось играть на сцене? Мне кажется, у Вас получилось бы.
   Алексей задумался. С тех пор, как ему посчастливилось увидеть игру самодеятельных минусинских артистов, мысль о театре часто возникала в его голове. Но самому выйти на сцену... Он представил себя рядом с утонченной и аристократичной Олимпиадой Волконской и грустно покачал головой:
   - Нет, кого мне там играть?
   - Разве с театральных подмостков нельзя «открывать людям глаза» на происходящее вокруг? – многозначительно понизив голос, подсказал художник. – «Жечь сердца людей глаголом», кричать во весь голос о том, о чем болит душа? Подумайте, какую пользу для «вашего дела» могла бы принести такая трибуна как театр!
   Приказчик удивленно посмотрел в глаза Лео. И, правда! Как это он раньше не догадался! Сцена действительно может стать средством революционной пропаганды! Проникнувшись когда-то интересом к этому искусству через чувство обожания к одной из актрис, Алексей и не мечтал о большем. Сквозь щелку в волшебной дверце подглядывал он за бытием небожителей, даже не допуская мысли, что и в том мире возможен переворот…
   - Да, – пробормотал он задумчиво, – со сцены можно о многом рассказать, это должно сработать. Надо только найти слова… надо найти слова…

   Наутро, ближе к полудню, перед въездом в приисковый поселок они остановились на последний привал. Верховья ручья не отличались красотой пейзажа, были мрачны и почти лишены растительности. Немногочисленные деревья жители прииска давно пустили на дрова. Воздух тут был намного холоднее, чем внизу, над зарослями низкого кустарника вились тучи мошкары. Берега ручья выше по течению были засыпаны отвалами пустой породы, поэтому место для стоянки пришлось искать на галечной косе, свободной от кустов. Алексей озабоченно посмотрел туда, где за темным склоном скрывался прииск Благодарный, и вздохнул:
   - Опять я им одну конину привезу… эх, даже разговеться людям нечем будет после Петрова дня! Ни масла, ни сала, ни сахара… Одни ржаные сухари да постное мясо.
   - Если условия у рабочих столь невыносимы, почему они не уйдут с прииска? – удивился Кеннет.
   - Хозяева-то не дураки, – усмехнулся приказчик, – они, прежде чем человека на работу принять, контракт с ним заключают и задаток выдают за год. Потом рабочий в течение года должен этот задаток отработать. Деньги небольшие, кончаются быстро. Хозяин, где обсчитает, где штраф за поломку инструмента возьмет, где продукты втридорога продаст, – быстро свое отбивает, а работник превращается в раба, в вечного должника. Если уйдет, то его как сбежавшего каторжника ловить будут и в тюрьму посадят.
   - В России есть… trade unions, профессиональные союзы? – спросил журналист.
   - В больших городах, может быть, и есть, а здесь, в глухой тайге, какие союзы!
   - Рабочие могут начать бунт?
   - Могут. И нам лучше сегодня же смотаться оттуда.
   Но американец думал о другом. «На юге Сибири большие запасы золота, железа и меди, довольно тепло и нет профсоюзов, – размышлял он. – Здесь можно получить неплохую концессию!»

   Завадский не мог оторвать глаз от воды, где в песке блестели крупинки пирита, Толбынча, разводя огонь под котелком, с улыбкой за ним наблюдал.
   - Не подхвати золотую лихорадку, Лео! – весело крикнул ему Джордж по-английски.
   - Тут наверняка есть золото! – отозвался художник, не поднимая головы, жадно разглядывая песок в ручье.
   - Я тоже по молодости золото на речках высматривал, – усмехнулся их вожатый. – Мне это быстро надоело, а вот других затягивает! 
   Кеннет нагнулся и поднял с земли несколько белых гладких камешков.
   - Здесь должен быть мрамор! – сказал он. – Много мрамора! Столько белой гальки по берегам!
   Сагаец и его русский друг неожиданно помрачнели после этих слов.
   - Этих камешков Сайзан боится, – тихо сказал Алексей. – Она где-то слышала легенду, что мать, у которой умер младенец, от горя выпустила из грудей молоко в реку, и оно в такие камни превратилось. 
   - Белый цвет для хакасов – священный цвет! – сразу перевел разговор на другую тему Толбынча.
   Завадский зачерпнул ладонью большую горсть гальки и задумчиво поглядел на нее.
   - Это всего лишь кварц, но мрамор здесь определенно быть должен, – кивнув головой, согласился он с Джорджем.

   
   Глава IX

   С самого утра в этот день плохие предчувствия не давали покоя Сайзан, она не могла работать, ходила рассеянная, часто вздыхала и оглядывалась по сторонам. Наташа вскоре заметила ее состояние и осторожно спросила:
   - Тебе опять плохо?
   - Плохо не мне, – грустно ответила ведунья, – другим плохо.
   - Кому другим? – заволновалась девушка.
   - Алексею плохо. Ему надо помогать!
   - Но как?
   - Надо пойти в Собор. Надо молиться... Твой Бог спасает? – спросила Сайзан, поглядев на икону, стоящую на полке в аптечном зале.
   - Не знаю… - растерялась Наташа. – Отец Феодосий говорит, что спасает, а Михаил Николаевич говорит, что только учит как спастись.
   - Надо пойти в Собор. Надо молиться! – повторила ведунья. – Собор большой, большая сила! Может помогать! Надо сейчас идти…

   Караван приближался к поселку, но по берегам ручья людей не было видно. «До обеда еще далеко, а на местах нет никого, – подумал Алексей, разглядывая брошенное оборудование, – ох, не к добру это! Если там волнения начались, нам туго придется!».
   Поселок был небольшой – всего несколько длинных казарм и, в отдалении, здание конторы со складами, перед которым и заметили они большую толпу рабочих.
   - Алеша, не надо туда ехать! – с тревогой сказал Толбынча.
   - А как же товар? – возразил Алексей. – Везти назад?  Глупо как-то…
    Доверенный купца Булдакова не знал, что делать – никаких особых указаний на случай непредвиденных обстоятельств ему дано не было. Груз был доставлен, деньги за него промышленник заплатил, оставалось только передать лошадей и товар управляющему. За себя парень не боялся, он почему-то был уверен, что рабочие не тронут того, кто им сочувствует, того, кто на их стороне. Но за своих спутников он волновался.
   - Леонид Каземирович, Вам с мистером Кеннетом не надо бы дальше... Вернитесь в балаган, подождите нас там.
   - О, нет, нет! – отозвался Джордж. – Самое интересное начинается! Никуда мы не уйдем, правда, Лео?
   Завадский с тоской поглядел на толпу и неуверенно кивнул Кеннету, а Алексей сразу проникся уважением к этому отважному рослому американцу с пышными темными усами и блестящим кольтом за пазухой.
   - Ладно, я поеду, разведаю ситуацию, а вы пока тут подождите! – сказал парень и тихо добавил: – Если что, Толбынча вас выведет!

   Стараясь сохранить внешнее спокойствие, Алексей приближался на своем Рыжике к зданию конторы, окруженному людьми. Толпа была большая, около полусотни мужиков, они обступили крыльцо, на котором стоял управляющий, и громко чего-то требовали. Управляющий пытался заговорить с ними, успокоить, но увидев подъезжающего всадника, осекся и испуганно замолчал. Рабочие тут же стали оглядываться и, обнаружив прибытие каравана с провиантом, моментально развернулись и направились все в его сторону. Алексей остановил коня, не зная, что делать. Ясно, что оружие применять против людей он не собирается, да и бежать смысла нет...
   - Держите приказчика! – крикнул какой-то молодой старатель, подбегая к Алексею и хватая его за ногу. – Сейчас посмотрим, чего он привез!
   Доверенного окружили, стащили с коня и отобрали карабин. Парень пытался сопротивляться, но силы были не равны.
   - Мужики, вы чего? – кричал он. – Я такой же, как и вы наемный! Не я решаю, чего вам везти! С хозяина спрашивайте!
   - Спросим, со всех спросим! – кричали они в ответ, волоча его к зданию конторы.
   Возле крыльца уже сидели двое  связанных стрелков из караульной стражи. Видимо, события на прииске еще до приезда гостей начали принимать серьезный оборот. Алексея тоже связали и усадили рядом. «Что же будет, когда они товар увидят? – со страхом подумал он. – Еще сильнее разозлятся!»

   Американцы и Толбынча издали наблюдали за тем, как бунтовщики скрутили и заперли в конторе управляющего, стащили с лошади Алексея… Пока путешественники пытались сообразить, как им вести себя дальше, из кустов вынырнули другие люди и окружили караван. Рослый детина в темной косоворотке, который, видимо, был предводителем этой отдельной группы бастующих, подскочив сзади, вырвал винтовку из рук сагайца. Старый охотник взвыл от горя, потеряв свое единственное сокровище. В ту же секунду Джордж Кеннет выхватив из кобуры пистолет, направил его на обидчика. Тот, нагло ухмыльнувшись, кивнул головой в ту сторону, где стояли его друзья с ружьями наизготовку, и предложил всем сдаться. Через несколько минут обезоруженных пленников повели к конторе, туда, где уже сидел со связанными руками их товарищ.

   - Что тут случилось-то? – выпытывал Алексей у пленных стражников. – Давно бунтуют?
   - Еще вчера начали. Управляющий в отвалах следы золота нашел, сказал, что штраф по четыре рубля за плохую работу с мужиков возьмет, а у них и так одни долги. Вот и сбежали трое ночью. Наши ребята из караульных ловить их отправились, а нам, вот, здесь досталось…
   - Что они с управляющим делать будут?
   - Убьют, наверное. Замучил он их.
   - Убьют? А нас?
   - Не знаю. Бог даст, помилуют. Ты вовремя заявился. Гостинцев-то хороших привез? Или опять одну ржаную муку?
   - Опять одну муку.
   - Плохо дело…
   Алексею стало страшно, он с тоской подумал о том, что нелепо умирать в таком молодом возрасте, а еще он подумал о том, что никогда больше не увидит родителей, не увидит дочку купца Федотова…

   В соборе в тот день было многолюдно, служба уже заканчивалась, священник дочитывал проповедь, когда Наташа, прошмыгнув через незапертые двери, незаметно проникла внутрь и встала, склонив голову и крестясь, у стены слева,  возле входа. Она не слушала священника, только бормотала беззвучно молитвы, одну за другой, все, какие знала, и так стояла и молилась до конца литургии. Когда все разошлись, она поставила свечи перед образами Спасителя, Божией Матери, и перед большой иконой Николая Чудотворца. «Святый угодниче Божий Николай, моли Бога об Алексее… рабе Божьем… - начала она, но остановилась, не зная как продолжить, пытаясь подобрать правильные слова. - Сохрани его, Господи! И Ты, Богородица, и Ты, Святой Николай!  Не дайте ему сгинуть, спасите, если Вы есть на небе, отведите беду…»

   Пленных стражников повстанцы завели в контору и заперли рядом с управляющим. Потом занялись караванщиком и его друзьями.
   - Отпустите иностранцев! – решительно заявил Алексей. – Они подданные Соединенных Штатов Америки, вы не имеете права их задерживать!
   - Мало ли, кого мы не имеем права задерживать! – огрызнулся предводитель бастующих, очевидно, артельный староста. – Я в Камыште два года на асбестовом руднике на француза отбатрачил, и что-то не заметил разницы! Что свой, что чужой, – один черт, кровопийцы!
   - Они не промышленники, они журналисты, – не унимался парень. – Как вы не понимаете! Они про всю несправедливость нашу миру поведают! Правду расскажут! Они не враги, они за вас, за рабочих!
   - Да, эти господа тут же в полицию побегут…
   - Не побежим, – твердо сказал Завадский.
   - Ишь, по-нашему говорят! – удивился артельщик. – Какие же они американцы?
   - Я из польских ссыльных, а мой товарищ – настоящий американец, – уверенным тоном, смело глядя в глаза бунтовщику, заговорил Лео. – Мы действительно изучаем положение угнетенных классов в России, и доверенный господина Булдакова, исключительно по нашей просьбе, предоставил нам возможность самим лично убедиться в том, насколько плачевно обстоят дела на енисейских приисках. Я думаю, вам лучше отпустить всех нас четверых, чтобы не усугублять ситуации. Мы не намерены обращаться в полицию и вообще не собираемся вмешиваться во внутренние дела чужой державы.
   - Чужой державы… – хмыкнул старатель. – Для верности побудете у нас пока в заложниках.
   - Оставьте в заложниках меня! – потребовал Алексей. Он не мог допустить, чтобы такой важный для всего мира «проект», как путешествие по Сибири журналиста Джорджа Кеннета, подвергался риску. – Меня оставьте, а их отпустите! Вы же справедливости хотите, а значит, должны действовать законным путем! Хотите, я помогу вам жалобу горному исправнику составить? Напишите ему про свои беды, глядишь, он и управляющему и хозяину мозги вправит... А иностранцев лучше отпустить.
   - Ты и вправду в бумагах понимаешь? – призадумался артельный староста. – Как тебя звать-то?
   - Алексей… Семенов…
   - Алексей? Хорошо. А я Григорий... Ладно, с иностранцами связываться не будем, пусть идут, а ты останешься.
   - Хорошо, только проводника с ними отпустите...
   - Я не уйду! – глухо буркнул сагаец. – Я буду с тобой!
   - Помоги им, Толбынча, они же сами из тайги не выйдут! – сказал по-хакасски Алексей.
   - Пусть оружие отдадут! – взмолился охотник, с надеждой глядя на парня в темной косоворотке, отнявшего у него берданку. Но тот лишь опять нагло усмехнулся в ответ.
   - Оружие не отдадим! – сказал Григорий. – Поклажу свою забирайте, а оружие нам еще пригодится. Да идите отсюда скорей, пока вас отпускают!
   - Мы тебя в балагане ждать будем, – тихо проговорил на своем языке сагаец, стараясь, чтобы его не услышали рабочие из числа инородцев. – Мы не уйдем никуда. Приходи к балагану...
   
  После того, как спутники караванщика покинули прииск, Григорий, взяв с собой троих самых верных людей, повел его в контору. Алексей отметил про себя, что парня в темной косоворотке артельщик с собой не позвал. В коридоре, в дальнем углу, сидели связанные охранники и управляющий – остальные служащие, видимо, успели разбежаться.
   Жалобу писали долго, часа два, рабочие рассказывали и рассказывали приказчику о своих горестях, а он выводил на бумаге: «…Мы народ угнетенный, и для честного существования тяжело достается копейка каждому рабочему, но у Карташова это положительно каторга. Мы стеснены здесь всей свободой в настоящей жизни, убиты работой, затем еще с нами обращаются так бесчеловечно: бьют нас и наказывают розгами…». Письмо получилось длинным и весьма содержательным, староста и его сподвижники остались довольны. Григорий вышел на крыльцо и зачитал текст жалобы рабочим, объявив, что к горному исправнику они отправятся в село Тисуль сами, и выехать намерены прямо сейчас.
   - А как же я? – спросил Алексей. – Вы меня теперь отпустите?
   - Нет, до нашего возвращения потерпи, пожалуй, так вернее будет, – ответил Григорий, и, отыскав глазами вездесущего парня в темной косоворотке, отдал распоряжение: – Тихон, запри заложника в сарае, пусть посидит, пока мы не вернемся. Корми его там, не забывай.
   - Ага, ржаными сухарями! – загоготали мужики. – Поди, в его сумках-то чего послаще есть, глянуть надо!
   - Уже глянули, – хитро усмехнувшись, ответил Тихон. – И к американцам глянули, и к нему тоже…

   Караванщика заперли в бревенчатом сарае во дворе конторы. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он разглядел какие-то ящики и бочки вдоль стены, висящую на крюках упряжь. Окон в сарае не было, дверь была крепкая, не выбить. «Интересно, долго ли они держать меня здесь будут? – думал он. – Те караульные, которые за беглецами отправились, полицию сюда приведут раньше, чем Григорий до Тисуля дойдет… Американцы и Толбынча в балагане ждут, но они без провизии остались и без оружия. Хотя, с таким вожатым в тайге не страшно… Придется несколько дней тут торчать.  Ладно, лишь бы вся эта заваруха кончилась миром…».
    Но миром, похоже, тут не пахло. Вечером в поселке начало твориться что-то неладное: оттуда доносились крики и выстрелы. Алексей прильнул к единственной щелке в двери и попытался разглядеть в сумраке, что происходит. Он увидел людей, бегущих к дому управляющего. Они ломали забор, лезли в окна – видимо, дело дошло до грабежа и мародерства, а это было как раз то, чего молодой защитник пролетариев больше всего боялся. «Теперь всем каторга! – с досадой подумал он. – Разве так за свои права бороться надо?»
   Вскоре дом управляющего заполыхал огнем, видимо грабившие подожгли его. Сквозь щелку пленник разглядел нескольких человек, убегавших от пожара. Среди них был и Тихон. Едва заметный в своей темной косоворотке и днем и ночью, он легко прятался среди кустов и построек, сливаясь с окружающей средой, будто растворяясь в воздухе. «Уж не он ли смуту начал, пока Григория нет? – подумал Алексей. – Странный тип, я бы не стал ему доверять…»   
   К полуночи поднялся ветер, и запылали склады возле дома управляющего, а потом огонь перекинулся и на здание конторы. Страшные крики пленников, оставленных там связанными, были слышны даже в поселке. «Все, конец! – прошептал Алексей. – Сейчас и до меня дойдет!» Он принялся изо всех сил колотить в дверь, в отчаянной надежде на то, что хоть кто-нибудь его услышит, но все население поселка уже металось в панике от казармы к казарме, вытаскивая пожитки, разбирая лопаты и ведра.
   Через несколько минут огонь достиг сарая, в котором сидел несчастный заложник, и деревянная постройка тут же вспыхнула от порыва ветра, как сноп сухой соломы…
 

Глава X

   Весь вечер Сайзан ни с кем не разговаривала, отказалась от ужина. А когда в доме все улеглись спать, она, оставшись в комнате один на один с Наташей, решительно заявила:
   - Отведи меня в музей.
   - В музей ночью? Зачем?
   - Я должна помочь Алеше сама.
   - Ты хочешь… камлать… – догадалась Наташа. – Но, ведь это опасно!
   - Отведи меня туда, у тебя же есть ключ, – настаивала ведунья. – Или ты хочешь его смерти?
   - Нет! – испугалась ее подруга и, быстро принялась искать ключи.
   Незаметно выбравшись из дома, девушки пересекли площадь и оказались возле кованых дверей музея.
   - Не ходи за мной, – сказала Сайзан, заходя внутрь здания. – Запри меня тут, утром откроешь. Так надо. И не говори никому…
   
   Сзади щелкнул замок, и ночная гостья осталась в темном вестибюле одна. По мраморным ступенькам, хорошо различимым в свете луны, она побежала на второй этаж, в пустые залы, туда, где они работали недавно с Марьяновым. Сердце ее стучало все громче и громче, но не от страха, а от тревоги. Как будто кто-то колотил кулаками в запертые двери и звал на помощь… Надо было действовать, и действовать прямо сейчас, но как? Повинуются ли ей служебные духи деда? Вправду ли у нее была шаманская болезнь и нашлась ли та самая «лишняя кость»? Передал ли ей пришедший во сне предок власть над своим невидимым войском? Кто знает! Не обученная древним ритуалам, не посвященная в тайную науку, вернется ли она живой из путешествия по иному миру? Ведь не может человек сам оттуда выйти, не зная дороги назад...      
   В первом зале было темно. Сайзан разглядела на подоконнике медный подсвечник, зажгла свечу и сразу пошла в зал с тувинскими экспонатами. Присев на корточки, она поставила светильник на крышку одного из ящиков и осторожно вытащила из вороха разных вещей старый шаманский дунгур с широким бугристым ободом – бубен своего деда. Потом она приготовилась к камланию: запалила небольшой пучок травы «ирбен», окуривая помещение непременным в таких случаях  ароматическим дымом, вывернула наизнанку жилетку, сняла с головы платок и перевязала его так, чтобы бахрома спадала на глаза... Но тут неопытная шаманка спохватилась, что не хватает колотушки-орбы, ритуального жезла, которым стегают камы свои бубны как плетью, чтобы те уносили их в потусторонний мир. Орбы в ящике не оказалось, и Сайзан стала искать поблизости какую-нибудь подходящую штуковину, которая заменила бы ей колотушку. Она вернулась в первый зал и в темноте стала шарить по столу, за которым обычно работал Марьянов. Ее рука нащупала длинный твердый предмет, она взяла его со стола, поднесла ближе к свету и тут же, в ужасе, отбросила прочь, дрожа всем телом от омерзения – это была большая человеческая кость из древнего могильника.
   Немного придя в себя, Сайзан подумала, что, пожалуй, эта ее находка может «сработать» и привлечь духов. Она подняла кость, обернула ее тряпкой, а потом опустилась на коленки перед дунгуром и правой рукой осторожно взялась за рукоять... 

   Ей теперь предстояло главное – найти слова… Сайзан слышала от матери, что с духами нельзя общаться на простом человеческом языке, но на каком другом языке говорить с ними, мать не знала...
   На несколько минут мысли девушки рассеялись, она вспомнила детство, вспомнила свою горемычную жизнь, всю, до этого самого момента, вспомнила о том, что ей нет места среди людей, отверженной и проклятой неизвестно кем и неизвестно когда. Что один путь остался ей в жизни – путь, проложенный дедом, но именно это проклятье и должно помочь ей теперь спасти единственную на земле близкую душу.
   Внучка шамана подняла бубен и, зажмурив глаза, ударила в него костью. Священный инструмент отозвался звонким гулом. В комнате все ожило от этих вибраций. Сайзан показалось, что сзади нее зашевелились черные тени, видимо, духи уже явились на запах травы «ирбен» и роятся за ее спиной густой черной массой...
   Ей стало так страшно, что на глазах ее выступили слезы. Но чего она так боится? Она же сама нечисть, «айна», и духи деда не станут причинять ей вред! Она сама темный дух, отверженная, никому не своя, ни тувинцам, ни сагайцам, ни русским, одна, совсем одна между тремя мирами... Юная колдунья сжала зубы и начала бить по туго натянутой коже бубна в монотонном ритме. Она била и била по нему, пока колотушка в ее руке внезапно не начала оживать, а темные тени за спиной не зарычали. После очередного удара, кость рассыпалась в руке Сайзан, и она, громко вскрикнув от ужаса, потеряла ощущение реальности…
    Она вдруг увидела саму себя сверху, из-под потолка, распростертую на полу, неподвижную... И тут же сразу перенеслась еще выше, на самый край неба, туда, где кончается сияющий свет и начинается черная мрачная бездна... Она летела теперь прямо вдоль границы света и тьмы, превратившись в огромную птицу, и ей казалось странным, что миры, нижний и верхний, изменили свои положения, и что среди ночи она видит под собою свет яркого дня. Внезапно густой ком черноты нарушил мягкую границу между мирами и заклубился впереди огромной тучей. Душа Сайзан летела прямо в эту тучу и та затягивала ее внутрь с непреодолимой силой. Птица влетела в черное облако и тут же, завалившись на левое крыло, стала вращаться вокруг своей оси все быстрее и быстрее. Вокруг ничего не было видно, и только впереди, перед ее глазами, пульсировал, излучая боль, небольшой светлый сгусток, и это была человеческая душа, молящая о помощи. Сайзан поняла своим неведомым чутьем, что именно эту душу ей надо спасти. Она собрала все силы и метнулась вперед, ухватив птичьим клювом сгусток. Опрокинувшись на спину и падая камнем вниз, она вырвалась из тучи в ясное небо, и тут же, выпуская спасенную душу снова в Солнечный мир, исчезла… 

   Грозовая туча, налетевшая неизвестно откуда на поселок, разразилась громом и сильным ливнем как раз в тот момент, когда огонь охватил сарай Алексея. Дождь хлестал минут десять, заливая пылающие постройки и не давая пожару перекинуться на казармы рабочих.
   Заложник, еще не веря в свое счастливое спасение, дрожа, крестился и вспоминал от радости все подходящие случаю молитвы. Едкий дым, тем временем, быстро заполнил все помещение, и дышать стало нечем. Алексей лег на пол и ртом припал к дверной щели, жадно втягивая наружный воздух. Потом он просунул туда соломинку и начал дышать через нее. «Долго ли мне лежать так? – рассуждал он, снова мрачнея. – Одной беды избежал, скоро другая придет. Утром убьют меня, как ненужного свидетеля. Догадались, поди, что я видел отсюда, кто управляющего сжег!».
   Так он лежал и дышал под дверью около двух часов. Приисковый поселок, измученный бурными событиями дня и вечера, затих перед самым рассветом, но едва появились первые признаки зари, арестант увидел через свою спасительную щель идущего к сараю человека. Это был Тихон. В руках у него была винтовка, и ничего хорошего это караванщику не сулило. «Все, теперь точно конец!» – подумал пленник и приготовился к последнему бою…

   Наташа долго не могла заснуть, думая об Алексее и о предчувствиях Сайзан. Как только прокричали первые петухи, она очнулась от короткого сна и тревожные мысли снова одолели ее. Девушка встала с кровати, посмотрела на аккуратно заправленную и так и не тронутую этой ночью постель подруги, опустилась на колени перед образами и начала молиться. Чем еще могла она помочь попавшим в беду путникам, один из которых уже успел стать ей таким близким и дорогим? «Пресвятая Владычица моя, Богородица… – шептала она, – упроси Господа нашего, Человеколюбца, простить рабов своих и избавить от погибели. Да минует их злая участь … и да будет на то воля Сына Твоего!»…

   Тихон подошел к двери сарая, сквозь которую еще просачивались струйки дыма, и тихонько стукнул по ней прикладом берданки:
   - Алексей Семенов, ты живой там?
   - Да, – удивленно отозвался пленник, услышав свое имя.
   - Ты Иннокентия «Лысого» помнишь?
   Алексей не сразу понял о ком идет речь, но когда в голове его мелькнула догадка, он удивился еще больше:
   - Так, ты из этих…?
   - Из «этих» или не из «этих», не твое дело! Я тебя отпустить пришел. Пристрелить бы тебя, конечно, надо, чтоб не наболтал лишнего, но закон есть закон, а мы люди честные!
   «Честные»! – про себя усмехнулся приказчик, а вслух произнес:
   - Значит, живой Иннокентий-то?
   - Живехонек! Тебе привет передает… Я сейчас двери открою, так ты, гляди, не дури…! Забирай своего рыжего и мотай отсюда. Я тоже в тайгу ухожу, так что, полиции меня не достать.
   Контрабандист снял замок, потом на всякий случай сделал шаг назад и вскинул винтовку. Через открывшуюся дверь наружу вырвались остатки дыма, а затем, кашляя и отплевываясь, выполз Алексей, весь черный от копоти.
   - Черт, да и только! – засмеялся Тихон, увидев перемазанного сажей арестанта. – Помойся, а то всю живность в тайге распугаешь…
   Опустив ствол берданки, он шустро огляделся и скрылся за сараем, оставляя спасенному действовать дальше самому.

   Подъезжая к балагану, где должны были ждать его друзья, Алексей услышал, тихий стук лошадиных копыт – кто-то двигался ему навстречу. «Наверняка, Толбынча! – подумал он, – Зачем-то в поселок отправился…»
   - Айна! – воскликнул испуганный сагаец, увидев в утреннем сумраке черного человека, но тут же, узнав рыжего жеребца под всадником, понял, кто перед ним.
   Не выдержав неизвестности, и не очень доверяя бунтовщикам, вожатый караванщика выехал поутру, чтобы попытаться спасти друга. Алексей укоризненно покачал головой:
   - Куда же ты, без оружия! Зачем американцев бросил?
   - Они не дети, дорогу знают... Ты не ранен, Алеша? Черный весь…
   - Закоптился немного... Они… управляющего сожгли,… вместе с пленными стражниками,… и контору сожгли…
   - Кто? Рабочие?
   - Не знаю. Там были разные люди... Тот, который у тебя винтовку отнял, со спиртоносами связан. Он-то меня и выпустил... Видать, и вправду закон тайги существует...
   - Тебе помыться надо, рубаху постирать…
   - Да, и поспать немножко…
   Отмывшись у ручья от сажи и постирав одежду, Алексей добрался до балагана, уже засыпая на ходу. Толбынча уложил его на свою лежанку и укрыл одеялом.
   - Спи, а я пока чего-нибудь поесть в тайге поищу, – тихо, чтобы не разбудить спящих иностранцев, прошептал охотник.
   - Не уходи далеко, – пробормотал его спасенный друг и тут же провалился в глубокий сон… 
   
   Когда он проснулся, был уже полдень. Американцы сидели у костра, наблюдая за котелком, в котором доваривалась похлебка из таежных кореньев с пшеничной крупой. Больше ничего из еды у них не было, продукты и все ценные вещи у путешественников забрали повстанцы. Изъяли они и бумагу с путевыми записями Джорджа и рисунками Лео, поэтому заняться журналистам кроме разговоров было особенно нечем. Ночное возвращение Алексея их весьма обрадовало, так как долгое ожидание сделалось бы невыносимым ввиду отсутствия нормальной пищи и какого-либо дела. Уехать же, бросив своего вожатого в беде, никто из них не собирался.

   Алексей, проголодавшийся за сутки, уплетал похлебку, сбивчиво рассказывая своим спутникам о событиях минувшего вечера.
   - И что, Алеша, Вы до сих пор верите, что революция в России будет управляема? – спросил Джордж Кеннет, выслушав, не без помощи Завадского, его, как всегда страстный, рассказ. 
   - Это зависит от того, насколько хорошо она будет подготовлена, – пожав плечами, ответил недавний заложник бунтовщиков. – Нужно образование и просвещение народа, нужна правильная пропаганда…
   - Пропаганда с помощью театра? Помните, Вы тогда рассуждали, что он может послужить делу революции…
   - Это Леонид Каземирович первый предложил.
   - Кстати! У меня возникла великолепная идея! Представь, Лео, – обратился Кеннет к другу, – если я в свои публичные лекции тоже привнесу немного театральности... Если я, к примеру, буду выступать в одежде каторжника и в настоящих железных кандалах! Весь город будет наутро говорить об этом, не надо будет тратиться на рекламу. Я уже представляю себе эту картину... Можно будет продавать билеты на пятьдесят центов дороже... Да! Больше театра, вот что нужно для успеха нашего проекта!
   - О чем это он? – спросил Алексей у художника, который не спешил переводить азартную речь американца.
   - Мистер Кеннет считает, что если в его публичные лекции добавить немного театральности, то это позволит получить больший доход, – пояснил Лео.
   - Доход? – воскликнул Алексей. – Причем здесь доход, какое это имеет значение?
   Завадский с грустью взглянул на парня, а Кеннет рассмеялся:
   - Что еще может иметь значение! – воскликнул он по-русски. – У нас будет успех, а значит и деньги!
   - Деньги? Все ваше путешествие ради денег? – нарочито резко, в упор, спросил парень, ожидая, что его тут же убедят в обратном. Но американский журналист и не думал скрывать истинных целей своей русской экспедиции.
   - Это бизнес-проект, Алеша, – пояснил он. – Сибирь, да и вся Россия, это все еще огромное белое пятно на карте мира, пугающее и неизученное. Кого сейчас удивишь рассказами о египетских пирамидах, и африканских дикарях-людоедах? Разоблачение «людоедства» в цивилизованной стране, бесчеловечности и жестокости по отношению к простому народу в просвещенном государстве, вот золотая жила для журналистики, вот что может всколыхнуть публику, а значит, прославить и обогатить исследователя!
   - Выходит, для Вас это всего лишь очередная сенсация, – упавшим голосом сказал парень.
   - Не забывай, Джордж, что в Америке рабство отменили в те же годы, что и крепостное право здесь! – возразил другу Завадский. – Там тоже хватало «людоедства»!
   - Да, конечно! Но, согласись, Лео, Штаты за это время ушли далеко вперед по пути прогресса, Россия же, сама себе готовит мощный социальный взрыв! И он будет ужасен!

   Иностранцы долго на своем языке спорили о чем-то, Алексею не хотелось больше говорить. Он сидел, совершенно разочарованный и этим неправильным бунтом на прииске, унесшим жизни людей, и меркантильными откровениями американцев, и их циничными словами о театре.
   - Выходить пора! – напомнил ему Толбынча. – Налегке в Таштып быстро приедем, успеешь к Булдакову зайти.
   - Да, – спохватился приказчик, – надо торопиться.
   Дорожная сумка со всеми документами пропала. Алексею предстояло отчитываться перед своим хозяином на словах, но он не боялся, он знал, что Булдаков ему поверит.
   - Толбынча, а откуда пшеничная крупа в супе взялась? – полюбопытствовал он. – Не в лесу же ты ее нашел?
   - В балагане, – коротко ответил сагаец. – Охотники, уходя, всегда припасы оставляют для таких, как мы, попавших в беду. Вот это закон тайги! Я горсть взял, а остальное оставил. Вдруг еще кому понадобится…

   Возвращение было унылым, но Джордж Кеннет был доволен, даже несмотря на потерю пистолета и еще нескольких ценных вещей. Не имея возможности делать записи, он мысленно разбирал это свое приключение, смакуя самые эффектные детали, предвкушая будущий успех. Толбынча, наоборот, грустил о своем утраченном сокровище, о винтовке. Завадский вспоминал Сайзан. Ему не терпелось увидеть ее снова, и он был рад, что путешествие подходит к концу. Однако, вернувшись в город, постояльцы Федотовых узнали печальную новость: девушка уже несколько дней не приходит в сознание.
   Сайзан лежала в больнице, под присмотром доктора Калинина, и ее состояние было тяжелым. Наташа рассказала Завадскому, как бедняжку нашли в музее после ночного камлания почти без признаков жизни. О том, для чего ее новая подруга отправилась туда в столь поздний час, дочь Федотовых умолчала.
   - Но, она жива! – настаивал художник, – Она снова может очнуться, как в прошлый раз!
   - В прошлый раз ее как-то смог разбудить Алексей, – задумчиво сказала Наташа. – Он ведь приедет завтра?
   Но, ни приезд парня, ни его разговоры у постели больной не помогли. Сайзан так и не пришла в себя.
   - Только одна дорога… – тихо сказал убитый горем Толбынча. – Достань мне телегу, Алеша. Я отвезу ее к шаманке Тапай. Если Тапай не оживит, тогда не оживит никто…
   - Мы дадим телегу, – сказала Наташа, – я сейчас у мамы попрошу…
   - Я поеду с тобой! – заявил другу Алексей.
   - Нет! – твердо ответил сагаец. – Это мое дело. Я должен закончить его сам.


Глава XI

   Сайзан опять увидела себя со стороны. Она стояла теперь на гладкой седловине высокой раздвоенной скалы, залитой светом луны. Вокруг темнели незнакомые хребты, и ей было неясно, в каком из миров она находится. Было ли это царство Ирлик-хана, или всего лишь граница шаманских миров в самом центре хребта «Ыргах-Таргах», там, где начинается Тува, и где кончаются пределы силы ее духов? Зачем она здесь и кто перенес ее сюда?
   Обе вершины скалы внезапно пришли в движение, их силуэты начали расплываться, закручиваться в спирали и принимать очертания человеческих торсов. «Духи!» – догадалась ведунья, глядя откуда-то сверху на гигантских чудовищ с красными глазами, в которых превращались вершины. Она не испытывала страха, только острое чувство тоски сжало ее сердце. Она закрыла глаза и приготовилась к тому, что должно было сейчас неизбежно произойти, к тому, чего так покорно ждала всю жизнь...
   Два великана повернулись к ней, схватили ее за руки, за ноги и начали крутить и рвать на части, растягивая, каждый в свою сторону. Сайзан чувствовала страшную боль, но не могла издать ни звука. Наконец, после сильного рывка ее тело лопнуло в воздухе и рассыпалось на множество мелких градин, которые, подпрыгивая, покатились по каменным склонам вниз, к зеленой траве... А на гладкую седловину скалы с глухим стуком шлепнулся костяной завиток размером с половину ладони…    

   Ее сознание снова погрузилось в туман, и в этом тумане услышала она чей-то ласковый женский голос. «Не бойся, Сайзан, - говорил ей голос, - градины, упавшие с небес, растаяв, уходят в землю, а после, под теплыми лучами солнца, парами поднимаются к облакам. Так же, как вода движется от среднего мира к нижнему, от нижнего к верхнему, а потом снова к среднему, так и душа человека возвращается со временем в свои края…»
   Теперь Сайзан увидела себя в заоблачной вышине, на широкой вершине священной горы Пулай-сын. Она лежала на берегу молочного озера, круглого, как конский глаз, а над его гладью, легкий, будто облако, парил серебряный остров. На острове, среди белоствольных берез, стояла белая богиня Умай, хранительница детских душ. В своих ладонях она держала ее дитя. Ребенок был жив, двигал ручками, ножками... Из глаз Сайзан покатились слезы, она протянула руки к младенцу…
   «…Видишь, я посылаю твоего сына снова в Солнечный мир, - продолжала Умай, - не тревожься за него, он попадет к хорошим людям, его ждет счастливая судьба!»
   «У меня еще будут дети; Умай-ине?» – сквозь слезы прошептала несчастная мать.
   «У тебя будет другое имя, Сайзан», - ответила богиня, и видение растаяло в воздухе…

   Белую мглу сменила желтая пелена. Все звуки словно исчезли. Сайзан увидела вокруг себя бескрайнюю песчаную пустыню, плоскую, бесплодную. Горизонт расплывался в бледной дымке. Сайзан не знала, куда ей идти. Она встала, сделала несколько шагов и опять в изнеможении опустилась на песок. Время остановилось для нее в этом пустынном мире, и идти было некуда…
   Она долго лежала в забытьи, пока не услышала позади себя тяжелые глухие удары конских копыт по песку. Она оглянулась и увидела всадницу на огромном соловом коне, в желтых одеждах из плиса, в желтых сафьяновых сапогах. «Хан-Салыг! – догадалась Сайзан, – могущественный дух одинокой старой девы, сосватанной когда-то в земле Торбет, но брошенной и отвергнутой на чужбине... Куда бредет Хан-Салыг? Возвращается ли в свои края, туда, где растет красная лоза, и расстилаются красные пески? Или исполняет волю шамана? Быть может, злые силы уже отпустили ее домой?».
   Принцесса поравнялась на своем коне с распростертой на земле Сайзан, остановилась и слегка нагнула голову, чтобы разглядеть находку. Зазвенели ее длинные золотые серьги, сверкнул на солнце серебряный нагрудник, седые косы упали с плеч и повисли ниже седла...
   «Хан-Салыг! Возьми меня с собой! – взмолилась пленница духов. – Не оставляй меня в этой пустыне! Возьми меня к себе!»
   Царственная дева не ответила. Она выпрямилась в седле, посмотрела вдаль и, чуть пришпорив солового коня, тронулась дальше в путь. Снова мощные копыта тяжело забили по песку…
   «Хан-Салыг…! – закричала Сайзан, рванувшись изо всех сил за всадницей и крепко хватаясь руками за серебряное стремя. – Не оставляй меня здесь!»…

   Сайзан открыла глаза... В небольшой деревянной юрте пахло дымом травы «ирбен» и паленым можжевельником. Вся обстановка вокруг была чужой и незнакомой, но девушка понимала, что это не видение и не сон. Она лежала на войлочных кошмах, сложенных толстой стопкой одна на другую, а над нею стояла шаманка в полном ритуальном облачении с огромным сагайским туюром в руке. Старая женщина наклонилась к Сайзан, пристально посмотрела ей в глаза сквозь бахрому нашитых вокруг шаманского колпака лент, а потом опустила туюр, скинула пеструю куртку, сняла колпак и вышла на улицу. Назад она вернулась уже не одна, за ней в юрту вошел Толбынча. Сев на край кошмы он заговорил с больной:
   - Ты пока останешься здесь... Тапай научит тебя всему. Я не знаю, что ей рассказали про тебя духи, но она согласилась тебя учить.
   - Ты меня навсегда здесь оставишь? – прошептала девушка.
   - Нет, не навсегда… Я заберу тебя отсюда… через месяц.
   Голос Толбынчи звучал неуверенно. Он не стал продолжать этот тяжелый разговор, быстро попрощался и вышел из юрты, оставляя свою молодую невестку-жену на попечение темным силам. Теперь ее хозяин – Ирлик-хан, а ее слуги – духи-тёси, проклятое наследство деда кама, они отныне ее семья и ее защита…

   Прошла неделя со дня начала бунта на прииске «Благодарный». По Минусинску ползли разные слухи о подавлении беспорядков. Люди говорили о двоих убитых и троих сожженных, а еще о том, что после телеграммы, посланной в Томск, в селе Тисуль были схвачены зачинщики и доставлены в Ачинск для расследования. Всего арестованных по делу было четырнадцать человек…
   Джордж Кеннет восстановил по памяти записи о рискованной вылазке на прииск и уже был готов двигаться дальше по маршруту экспедиции, но Завадский каждый раз просил его отложить отъезд. Лео ждал возвращения Феликса Канна.
   - А если твоего друга не отпустят, мы что, зимовать здесь будем? – не выдержал, в конце концов, Джордж.
   - Подождем еще недельку…
   Американец покосился на стол, за которым сидел художник, на открытую папку с его рисунками, на портрет, который Лео держал в руках... Нет, не только Феликса ждал Завадский…
   - Тебе эта колдунья покоя не дает? –  осторожно спросил Кеннет.
   - Она не колдунья, - возразил Лео.
   - Ну, шаманка. Как ее там…?
   - Сайзан.
   - Сай-зан... Это невозможно ни запомнить, ни выговорить! Надо дать ей какое-нибудь другое имя... Пусть будет Сьюзан! Ты все время думаешь о ней, вот уж не ожидал от тебя подобной слабости... Выходит, тем более, нам нужно скорей заканчивать эту экспедицию и возвращаться в Нью-Йорк.
   - Я просто разбираю свои работы, что тут такого?
   Джордж, усмехнувшись, перевел взгляд на один из рисунков, лежавший поверх остальных, это был набросок буддийской статуэтки Зеленой Тары.
   - «Вырви свои желания, как вырывают рукой осенний лотос. Следуй по пути спокойствия к нирване, указанной Сугатой…», – задумчиво процитировал он Будду, беря в руки листок и разглядывая изображение. – Зачем тебе эта дикарка, Лео? Ты же не намерен везти ее с собой в Америку!
   - А если намерен? – тихо спросил художник, глядя в упор на Кеннета.
   - Ты серьезно? – изумился тот.
   - Да. Я хочу забрать ее отсюда! Ты прав, я действительно теряю рассудок, и я уже не могу без нее! Я прошу тебя об одолжении, если ты мне друг, давай вернемся за ней сюда на обратном пути из Иркутска. Я поговорю с этим ее… мужем, чтоб отпустил ее со мной, ведь у меня ничего дурного и в мыслях нет, я только хочу сделать ее счастливой!
   - Что ж! Я понимаю, я сам однажды был влюблен… в молодости... Если хочешь, пусть едет с нами. Кстати, она может потом ассистировать мне на лекциях в своем экзотическом наряде. Она хорошенькая! Можно дать ей в руки бубен и колотушку... Хотя, в такой костюм можно обрядить и любую индейскую «скво», разницы не будет…
   - Прекрати! И не называй ее дикаркой! Инородцы – такие же подданные Российской империи, как и русские, среди них ученые есть, и даже профессора!
   - Но они государству всегда платили ясачную подать!
   - Зато имеют самоуправление и свои законы! 
   - В Королевстве Польском тоже самоуправление... Ты, Лео, такой же «подданный Российской империи», как и твоя Сьюзан!
   - Я не подданный, я пленный! Я ссыльный… Польша скоро станет свободной, вот увидишь! Когда начнется революция, империя развалится на куски, и все народы, мечтающие о независимости, сразу ее получат!
   - И ты вернешься в Варшаву?
   - Не знаю. Я хочу завести семью, Джордж, хочу остепениться. Для этого, пожалуй, лучше подойдут Соединенные Штаты…
   Завадский вдруг опять почувствовал себя заблудившимся между мирами, и так и не ответил определенно на простой вопрос друга.


Глава XII

   Через два дня Сайзан уже могла вставать с постели, но была еще слаба. Лежа на кошме, она разглядывала висящий на стене бубен Тапай, обильно разрисованный изображениями шаманских атрибутов. Фигурка лошади, выполненная желтой охрой, заставила ее слегка вздрогнуть – это был символ священного коня «ызыха», на котором ездит дух. 
   - Желтый ызых… соловый конь…! Значит, Хан-Салыг служит Вам, ине?
   - Ты видела ее! Это она, она вернула тебя в Солнечный мир… – забормотала шаманка.
   - Да, она, – кивнула Сайзан, – в желтой пустыне я увидела солового коня, я услышала удары его копыт…
   - Это были удары моей орбы…
   - Я видела Хан-Салыг, ине! Она такая красивая… и такая одинокая…!
   - Теперь она будет служить и тебе, девочка! Мой тёсь отныне твой тёсь! Когда у тебя появится свой туюр, на нем тоже будет соловый ызых, знак богатырской девы... Но почему тебе явилась она, ведь я посылала за твоей душой черного всадника Хара-Тума? Зачем тебе женский тёсь, Сайзан? Загляни-ка в свою душу, с кем ты хочешь сразиться?
   Ее подопечная задумалась ненадолго, потом в ужасе замотала головой, прочитав свои тайные мысли:
   - Нет, нет…! Я не хочу бороться с Наташей! – тихо, чуть не плача сказала она. – Наташа теперь моя подруга, и… и мне не надо того, что мне принадлежать никогда не сможет!
   - Так я и знала, – вздохнула Тапай. – Ты от любви страдаешь.
   - Я уже не думаю об этом... Я готова пройти посвящение, видимо это моя судьба. Все равно мне другого пути нет в этой жизни.
   - Хорошо, раз ты согласна, буду тебя учить. Как только окрепнешь, пойдем на сопку «Агыл тигей», там когда-то меня наставляла старая Паламур-кам! А сейчас ешь, набирайся сил... 

   Американские журналисты были вызваны в полицейский участок для беседы. Их расспрашивали о событиях на прииске, записывали показания, а потом, к удивлению  иностранцев, им вернули кое-что из вещей, отнятых у них повстанцами. Все путевые дневники, рисунки и бумаги пропали безвозвратно, но зато Джордж Кеннет получил назад свой кольт, чему был особенно рад. Он проверил барабан: из пяти патронов там оставалось только два, видимо, его «миротворец» все-таки успел поучаствовать в драке. Завадскому вернули, кроме всего прочего, часы и коробку с акварельными красками.
   В коридоре полицейского участка они встретили Алексея и Толбынчу, которых тоже вызывали для допроса. Доверенный купца Булдакова получил назад карабин и пустую дорожную сумку, а счастливый сагаец – свою драгоценную берданку, приклад которой был расщеплен, видимо, встречной пулей. Алексей помнил, в чьих руках он видел последний раз винтовку своего вожатого, и с тоскливым чувством угадывал судьбу парня в темной косоворотке...
   Товарищи по недавнему приключению были рады видеть друг друга, но особенно был рад Лео, у которого к старому охотнику было много вопросов.
   - Как там Сайзан, Толбынча, – первым делом спросил он. – Она очнулась?
   - Да, очнулась, – сразу помрачнев, коротко ответил сагаец.
   - Где она сейчас?
   - У шаманки Тапай.
   - Толбынча, у меня разговор есть… я могу поговорить с Вами где-нибудь? – тихо, чтобы никто не услышал, сказал Лео. – Это серьезно, и касается только нас двоих. Пойдемте в трактир, посидим, побеседуем…
   Сагаец с подозрением покосился на иностранца, но все-таки согласился поговорить с ним наедине.
   - Ладно, я только Алеше винтовку отдам, и пойдем.
   
   Завадский заказал для Толбынчи щедрое угощение, но тот ел мало и поначалу был очень напряжен. Потом стопка водки сняла его напряжение, и он разговорился:
   - Оружие нам вернули... Охотнику без оружия никак! – изливал он душу Лео. – Алексей, вот, ходит по тайге с карабином, и доволен. «Мне, – говорит, – белку в глаз не бить, а против медведя и карабина хватит!»… А на белку хорошее ружье иметь надо! Теперь, вот, его заберут осенью, и карабин не нужен будет…
   - Кого заберут?
   - Алешу.
   - Куда заберут?
   - В армию. Ему на прошлой неделе двадцать один год исполнился, вот и призвали, пора уже. А как я без него теперь…?
   - Ну, да... Толбынча, я хотел поговорить с Вами о Сайзан, – робко начал Лео. – Я понимаю, мое предложение покажется Вам странным, но… я знаю, что она Вам не жена. Отдайте ее мне, Толбынча! Я увезу ее с собой в Америку, там она забудет про свои несчастья и духов своих забудет. Если по вашим обычаям требуется какой-либо выкуп за девушку, то я готов заплатить!
   - Не нужен выкуп, – сразу посуровев, сказал охотник, – она не девушка, она нечисть, «айна». От нее одни несчастья... Да и не захочет она ехать с тобой.
   - Какой у нее выбор? – пожал плечами Лео. – Стать шаманкой и распалять в себе душевную болезнь? Наняться в работницы и скитаться всю жизнь по чужим домам? Жить до конца дней отшельницей в тайге? Пожалейте ее, Толбынча. Дайте ей шанс начать нормальную жизнь!
   - Поздно, Леонид Каземирович! Она уже выбрала свою судьбу.
   - Нет, не поздно! Она ведь ничего не знает о моем предложении! Скажите ей об этом, Толбынча! Тогда, быть может, она передумает принимать посвящение. Она женщина, она наверняка хочет иметь семью, детей…
   - Вы смелый человек... Но, если она уедет, духи могут оставить ее, это правда… Хорошо, я скажу ей.
   - Мы заедем в Минусинск в середине октября, на обратном пути из Иркутска. Привезите ее к Марьяновым пятнадцатого числа. Она согласится, я почти уверен, что согласится…
   Старый охотник горько вздохнул. Он сидел совсем растерянный и поникший, и от водки, и от новых потерь, которые обрушились на него. Алексея, которого он любил как сына, забирали в армию на долгие три года, а невестку, единственную память о родном сыне, сватали в чужую страну.
   - Наверное, так будет лучше, – сказал он. – Долго ли мне еще осталось... Я привезу ее в Минусинск. Если она захочет поехать с Вами. 

   Тем временем, невестка Толбынчи быстро поправлялась и через несколько дней уже выглядела совсем здоровой благодаря стараниям шаманки – таежная знахарка знала, как поставить больного человека на ноги. Новая ученица понравилась Тапай. «Из нее выйдет толк!» – думала наставница, наблюдая за тем, как девушка внимательно вглядывается в рисунки на мембране бубна, но, в то же время, ей было жаль сироту.
   - «Сайзан» тувинское имя, – говорила Тапай. – Твой отец был сагаец, и у тебя должно быть сагайское имя. Я буду звать тебя Айазын. Ты добрая, но тёси у тебя черные. Черные, страшные, с красными глазами, я видела их... Ты будешь сильным камом, Айазын! Никто не сможет победить твоих тёсей! Мой племянник Ирбеке, «хромой хайджи», стал сказителем, потому что не сумел справиться со своими духами! У него духи белые, чистые! Они подчинили его себе и заставили петь им песни. С тех пор он сочиняет сказания-нымахи. Не получился из него шаман…
   - Хромой хайджи Ваш племянник? – удивилась Сайзан. – Я слышала о нем! Люди любят его песни, его голос, разве можно сожалеть о такой судьбе?
   - Сказитель и шаман это одна судьба, песня и молитва это одно и то же, – вздохнула Тапай. – Завтра поедем с тобой на сопку «Агыл тигей», и ты сама поймешь это!

   На следующий день Тапай, как и обещала, повела свою ученицу на священную сопку. Две женщины, старая и молодая, долго ехали по степи на конях, и к вечеру достигли  сакрального места. Один склон сопки, скалистый и темный, круто вздымался над равниной, будто край гигантского выдранного из земли куска степи, а другой, травянистый и пологий, тянулся далеко, и был не очень труден для подъема. На него и вела тропа. «Как старая женщина одолеет гору?» – с сомнением думала Сайзан. 
   Шаманка разожгла костер из хвороста, предусмотрительно собранного по дороге, сделала все необходимые кропления, задобрила Хозяйку огня, потом принялась бормотать молитвы, взяв в руки свой бубен-туюр, медленно отбивая ритм деревянной орбой, обтянутой шкурой белого зайца. Она кружилась и кружилась, все сильнее впадая в состояние транса, потом резко подпрыгнула и застыла на месте. Ее глаза заблестели. «Идем!» – сказала она каким-то чужим голосом и вдруг легко, как молодая, пошла вверх по тропе, неся бубен за спиной. Сайзан устремилась следом, и очень скоро они достигли скалистой вершины.
    - Смотри, Айазын, – сказала повелительница духов, отдышавшись и снова приходя в себя, – ты видишь эти горные хребты вокруг степи?
   - Да, откликнулась ученица.
   - Это наши предки, девочка! Наши окаменевшие предки! Их души превратились в духов «ээзи» и стали хозяевами гор. Всё имеет душу, Айазын! У каждой речки есть дух-хозяин, у каждой рощи, у каждой горы. Это невидимый мир… И те бессмертные существа, которые вселяются в нас, наши тёси, это тоже часть невидимого мира. Их сотворил Ирлик-хан, в тот самый день, когда создавались Солнце и Луна. Они – вечная армия, которой только мы, камы, способны управлять.
   - А как ими управлять, ине? Как с ними разговаривать? На каком языке?
   - Ты внучка кама, и ты, наверное, знаешь, что с ними нельзя говорить простым языком.
   - Да, я слышала об этом.
   - С ними можно говорить только песней, Айазын! Только песней! Посмотри вокруг, на эту красоту – синие хребты, скалы, холмы... Их «ээзи»-хозяева заставляют человека петь и могут превратить его в певца-хайджи. Но только шаман способен сам оживить горы и подчинить себе духов! И делает он это тоже словом. Своей песней. Нескольким шаманским гимнам я тебя обучу, но потом ты будешь слагать их сама. В твоих гимнах, Айазын, должна быть сила, сила, способная распахнуть горы, вызвать оттуда невидимое воинство и заставить его служить тебе! Возьми этот платок.
   - Зачем? – удивилась девушка.
   - Скоро зайдет солнце. Мы с тобой будем камлать слово в слово. Я с бубном, а ты – с платком. Тебе еще нельзя брать в руки священный инструмент, ты не прошла посвящение.
   - Что я должна делать с платком, ине?
   - На этот вопрос ты ответишь сама, Айазын. Ты должна почувствовать, для чего тебе платок. Почувствовать и навсегда запомнить!

   Спустившись вниз, они стали ждать темноты. Тапай рассказывала девушке о посвящении в камы, о тайном пути к Хара-Тасхылу, черной горе Ирлик-хана, где предстают перед взором владыки молодые избранники духов, о том, как проходила когда-то этот путь сама. Когда последние лучи солнца погасли над горизонтом, старая шаманка приступила к действу. Она надела свой пестрый костюм с бубенцами и лентами, запалила в чаше тимьян, а затем наклонила над пламенем костра бубен, обтянутый кожей марала, подсушивая его мембрану, как полагается перед камланием. Легкий дым священной травы, едва различимый в лучах гаснущей зари, потянулся к вершине Агыл тигея, призывая духов. Тапай долго смотрела на полукруг восходящей молодой луны, пока в газах не заплясали белые пятна, потом подняла к светилу свой жезл, обтянутый шкурой зайца, и громко ударила в бубен: 

   «Адам ханны; адарлары,
    Инем ханны; илчiлерi,…»

   «Духи Адам-хана, посланцы Инем-хана, – воззвала она, – повернитесь ко мне! Вы созданы вместе с Великим небом, обернитесь вокруг моей правой руки, мои «оджаны», бьющие жезлом «орба»!
   Мое ханское войско, познавшее вершины тасхылов, мои тёси, видавшие дно океанов, предстаньте передо мной! Мои предки «агалары», завернувшие меня в детстве в черные пеленки, перемоловшие мои кости в каменной мельнице, просеявшие меня в медном сите, найдите меня! 
   Вы имеете плеть из черной выдры, вы имеете шапки из черного бобра, вам кропят венозной темной кровью, повернитесь ко мне!
   Мой священный можжевельник с шести вершин, моя трава «ирбен» с девяти вершин!
   Алас! Алас!
   Расходитесь, мои владыки, как дым по земле Хонгорай, заходите в юрты, проверяйте народ! Детей не пугайте, молодых не губите, кровавые сердца насквозь просмотрите...»

   Молодая ученица слушала шаманку, забыв про шелковый лоскут, зажатый в руке. Но постепенно ее рука с платком начала раскачиваться сама, все сильнее и сильнее, в такт бормотанию наставницы.
   Только один ритм есть у степи, один-единственный, и для жизни, и для песни, и для молитвы – ритм конной скачки:  «Адам ханны; адарлары, Инем ханны; илчiлерi,…» Сайзан вдруг поняла, зачем ей платок. Она начала махать им вперед и назад, стегая воздух как плетью, пока ей не почудилось, что скачет она верхом на огромном соловом коне к вершине Агыл тигея, а вокруг уже не ночь, а сияющий солнечный день. Желтый конь быстро приближался к краю сопки, к тому месту, где начинался обрыв, но, достигнув его, не остановился, а рванулся  вперед, взлетая над степью. И вот уже Сайзан снова превратилась в  птицу, летящую вдоль границы перевернутых миров, а потом перенеслась и еще выше…
   Платок выпал у нее из рук... Шаманка остановила камлание.
   - Очнись, Айазын, что с тобой! – запричитала она, приводя девушку в чувство.
   - Я летела на соловом коне…, – очнувшись, сказала ее ученица, – а потом унеслась куда-то очень далеко, выше границы миров...
   - Это Хан-Салыг вселилась в тебя... Ты высоко летаешь, девочка, но не умеешь возвращаться обратно. Я покажу тебе, как это делать. Когда-то Паламур-кам учила меня летать еще дальше, до самой Полярной звезды. Оттуда все видно, Айазын! Все, что делается на земле, все, что творится в человеческих душах. Оттуда видно будущее! Хан-Чигетей пригвоздил в этом месте небо своею стрелою, и с тех пор все звезды кружатся вокруг нее... Я все расскажу тебе потом, я научу тебя всему! Но на сегодня достаточно. Давай устраиваться на ночлег.
   На берегу ближайшей речки они расстелили войлочные кошмы и улеглись спать. Тапай уснула быстро, а Сайзан долго разглядывала созвездия, тщетно пытаясь угадать по ним свою судьбу. Пестрый небосвод не давал ответа, медленно и безучастно вращаясь вокруг Полярной звезды. «Как много душ обитает наверху, – думала девушка. – Если небо и вправду забирает к себе самых лучших из людей, то какая же это огромная армия!»... Постепенно глаза ее начали закрываться, и она провалилась в глубокий сон.


Глава XIII

   Через неделю после отъезда американцев в город вернулся Феликс Канн. Он был расстроен тем, что не застал друга, но Марьянов успокоил его, сообщив, что осенью, на обратном пути из Иркутска, Завадский снова обещал к ним заехать.
   Очередное собрание научного общества Минусинска, которое все время откладывалось из-за отсутствия одного из своих самых активных членов, наконец-то состоялось. В большом зале на втором этаже музея собрались его сотрудники – представители местной интеллигенции, учителя, купцы и помощники Марьянова из числа ссыльных. Выслушав доклад о раскопках нового кургана и об экспедиции в Туву, вся ученая общественность с жаром принялись обсуждать главную новость последних дней – события на прииске «Благодарный». Михаил Николаевич дал выступить и Алексею, которого пригласил на собрание как главного очевидца тех событий. Для молодого приказчика участие в таком представительном мероприятии было большой честью, и он как мог старательно, не упуская ни единой мелочи, описал все, что видел и пережил во время путешествия с американскими журналистами.

   К вечеру, когда большая часть гостей ушла, в музее остались только самые верные люди. Собрание приняло иной оборот. Слово взял Феликс Канн, он начал рассказывать о том, что успел узнать от своих товарищей в Томске – о демонстрациях в поддержку чикагских рабочих, прокатившихся по Европе первого мая, о парижском конгрессе II Интернационала, о том, что объединение пролетариата отныне стало главной задачей революционного движения во всем мире…

   Алексей слушал затаив дыхание. Он боготворил Феликса Канна и считал его своим наставником, своим дорогим учителем, самым умным из людей, которых он знал. Он был готов выполнить любой его приказ и отправиться на любые баррикады, но из речи Канна не всё было ему понятно.
   - Что нужно делать-то, Феликс Янович, как объединить рабочих? – прямо спросил парень.
   - Нужно создавать общественные организации, – ответил революционер.
   - Какие организации?
   - Любые! Хоть кружки по вышиванию, хоть научные общества. Лучше, конечно, если это будут профессиональные союзы или объединения на производствах.
   Алексей задумался на минуту.
   - Можно создать «Союз приказчиков», работников торговли, – предложил он.
   По залу прокатился легкий смешок.
   - Ничего смешного тут нет, – нахмурился Феликс. – Каждая организованная ячейка в будущем – это боевой отряд революции! А ты, Алеша, вправду можешь заняться этим?
   - Да, конечно, я мог бы… – растерялся парень, – только меня к осени в армию забирают. Я через три года вернусь и обязательно создам такой «Союз»…
   - Кстати, могу еще одну идею подкинуть, – обратился к собравшимся Канн. – Создайте в Минусинске  «Добровольное Пожарное общество». Город у вас деревянный, дома горят часто, вам это очень кстати будет! Купцы, глядишь, и здание пожарного депо построить помогут, кирпичное, с каланчой... А если будет здание, то можете и, как в Москве, при пожарном депо свой театр открыть. Будете приобщать народ к культуре, а то здесь для театральных постановок даже места приличного найти невозможно...

   Театр... Алексей не поверил своим ушам, снова услышав это слово. Оно преследовало его везде, как знак судьбы. Но могла ли такая дерзкая мечта когда-нибудь осуществиться и стать реальностью? В это почему-то верилось с трудом.
   - Леонид Каземирович говорил, что театр может быть средством пропаганды, – вспомнил он слова Завадского.
   - Бог с вами! – возмутился Марьянов. – Зачем же так принижать искусство!
   - Искусство всегда отражает события своей эпохи, – возразил Канн, – вспомните хотя бы французскую революцию…
   - Отражает, Феликс! Ты верно сказал! Но должно ли оно откровенно провоцировать эти события? Мы слышали сегодня, чем закончилась стачка на прииске, не преступно ли подстрекать людей на новые беспорядки, обрекать на новые жертвы! Не будет ли это служением лукавому? Театр должен быть выше всего сиюминутного, он должен формировать у народа понятие нравственности, должен просветлять души, а не рассуждать об ином государственном устройстве! Как говорится: «Воздадите кесарева кесареви и божия богови»…
   - По-вашему, театр должен оставаться в стороне от жизни? – спросил ученого революционер. – Это, Михаил Николаевич, ваша наука копается в останках, прошлое анализирует, выводы разные делает, а то живое, настоящее, что сейчас в душах человеческих болит, оно наружу рвется! Криком, словами, песней… 
   - По большому счету, наука и искусство это одно и то же, – возразил основатель музея, смягчая тон и пускаясь в философские размышления, – не стоит их так жестко противопоставлять. Искусство есть особая разновидность науки, ведь в его основе, так же, лежит сравнение, поиск закономерности и сходства признаков. Аллегории и образные метафоры есть такие же продукты сравнительного анализа, как и научные гипотезы! Любой ученый Вам расскажет, какая божественная красота открывается ему в каждой формуле, сколько поэзии и гармонии в законах природы!   
   - И в законах истории! – кивнул головой Феликс. – Карл Маркс тоже стихи писал. А его философские выводы: «Единство и борьба противоположностей», «Отрицание отрицания», «Переход количественного в качественное», – это почти поэзия... Но, по этим же выводам, Михаил Николаевич, борьба не остановится никогда! И заканчиваться она всякий раз будет новой революцией, качественным скачком и полным сломом прежнего мироустройства…!
   Алексей поёжился от этих слов. Ему почудились одновременно и картины грозного, ломающего лед Енисея, и картины страшного, до небес, пожара на прииске... Что ждет их всех в будущем? Скольких людей сотрет с лица земли великая революция, скольких превратит в пепел ее бушующее пламя?

   После собрания Феликс Канн отвел Алексея в сторону и тихо сказал:
   - Алеша, нужна твоя помощь! Мне товарищи кое-какую нелегальную литературу по почте отправили. Ну, и бумаги для прокламаций, шесть пачек... Завтра надо бы на пристани баржу встретить из Красноярска, посылки получить. Они на твое имя оформлены, мне самому там нельзя появляться.
   - Конечно, Феликс Янович, Вы это правильно сделали! – закивал польщенный таким доверием молодой приказчик. – Я их как бумагу для упаковки проведу. Пусть пока на складе, в магазине Булдакова лежат, там и полиция не найдет. 
   Довольный наставник улыбнулся. «Из этого парня выйдет толк! – подумал он. – Надо будет познакомить его с остальными, и книжек хороших дать почитать. Не зря его Веселовский к нам привел»...

   Тем временем Сайзан готовилась к обряду «наа паспах», к посвящению в шаманы. Ей предстояла дорога к Хара-Тасхылу, во дворец самого Ирлик-хана.
   - Ты предстанешь перед взором нашего владыки, перед взором Хозяина нижнего мира! – рассказывала ей старая Тапай. – Он явится тебе как Адам-хан, отец и покровитель всех камов. Он позволит тебе выбрать священный инструмент, и ты сможешь с этого дня камлать по-настоящему. Мы справим тебе шаманские «доспехи» и новый туюр, мы пригласим гостей, забьем жертвенную лошадь и устроим праздник в честь тебя, новой шаманки Айазын!
   - А как выбирать священный инструмент? – спросила девушка.
   - В золотом дворце Адам-хана есть большая комната, где по стенам развешаны самые разные инструменты, с которыми можно камлать. Для этого, вообще-то, всё сгодится, был бы шаман могуч! Даже на маленьком варгане «темир-хомысе» камлать можно, да и вовсе без инструмента тоже, одним горловым звуком. Тёси услышат зов... И я когда-то увидела там свой первый туюр... А мой племянник Ирбеке, когда ходил к Адам-хану со своим наставником, вместо бубна взял чатхан и стал сказителем. Эх, Ирбеке, Ирбеке! Приворожили тебя «ээзи»…

   Старая шаманка приготовила все необходимое в дорогу: еду, жертвенные лепешки, молочную водку «араку» для кроплений. Вечером, после совместного камлания они отправились в путь, к черной скале «Юттиг тас». Через отверстие в этой скале всегда проходили камы, держащие путь к владыке нижнего мира.
   Перед входом в священную скалу Тапай обильно окропила аракой камни и пробормотала молитву себе под нос. Потом она заставила свою ученицу сделать то же самое. «Духи любят запах араки, такие угощения им приятны…» – приговаривала наставница. Сквозь тесную каменную щель путешественницы проникли на другую сторону хребта, где перед ними открылся совершенно другой ландшафт: до горизонта простиралась зеленая долина Енисея, а над нею темной стеной возвышалась пятиглавая гора Пургус.
   - Видишь тот камень на берегу реки? – показала Тапай куда-то вниз. – Это «Хам тас», ворота в царство Ирлик-хана! За ним начинается особый путь с преградами, с которыми нам не справиться без помощи тёсей. Они перенесут нас и через поле, поросшее ядовитыми колючками, и через океан огня, и через гору Пулан-таг, которая видна только «узютам», душам умерших людей. За ней, в истоках великой реки, стоит черный Хара-Тасхыл, к которому сходятся все остальные горы, и внутри которого находится золотой дворец «Алтын орда»... Но надо быть осторожней и смотреть в оба возле камня «Хам тас»!
   - Почему надо быть осторожней, ине?
   - Злые шаманы часто устраивают там засады, чтобы помешать соперникам войти в «ворота». Мы окутаем себя священным дымом, чтобы нас не заметил никто…

   Возле камня, перед ритуалом призывания духов, Тапай раскурила трубку, чтобы создать защитную завесу из дыма. Все вокруг быстро погрузилось в плотный серый туман. Она взяла в руки туюр и, приказав ученице держаться рядом, вошла в невидимые ворота. Сайзан последовала за ней, стараясь не потеряться в призрачной дымке. Сделав несколько шагов, шаманка остановилась и четыре раза легонько ударила в бубен. Серая пелена качнулась и отозвалась пульсирующим эхом, Тапай затянула молитву... Внезапно чья-то огромная тень встала перед ними. Старая женщина вскрикнула и отпрянула назад.
   - Кто это, ине? – испуганно спросила Сайзан.
   - Это чеек-хам! Готовься к бою, Айазын! – с досадой, ответила Тапай, вглядываясь в стоящую впереди фигуру, сжимая зубы и напрягаясь всем телом.
   Внучка кама знала, кого называют этим словом. Когда-то так говорили и про ее деда. Чеек-хам, шаман-людоед, губитель человеческих душ и обладатель хищных духов имел безграничную власть над простыми людьми. От его проклятий люди откупались дорогою ценой, часто отдавая последнее, а иногда и своих дочерей. Сайзан поняла, что сейчас между двумя камами начнется смертельный поединок, и закончиться он может очень плохо.

   Серая дымка исчезла, и все трое оказались на широкой поляне среди лиственниц и темных елей. Перед женщинами стоял коренастый человек в лохматом шаманском наряде с большим туюром в руке. Лица его не было видно.
   - Куда ты ведешь девчонку, старая ведьма! – прорычал он. – Я запретил тебе ходить этими тропами! Или тебе мало того, что я съел души твоих сестер?
   - Отойди, Кудестей, – твердо сказала Тапай. – Сегодня нас двое, и тебе не одолеть нас! Лучше не стой на пути!
   - Ты угрожаешь мне? – усмехнулся противник. – Хочешь померяться силами? Попробуй! Куда вашим сагайским камам до нас, шаманов Чыс чира! Мой туюр обтянут шкурой медведя, я раздавлю тебя как сухой сучок! Я вобью твою душу в свой бубен, и ты будешь служить мне, как служат твои сестры! Из тебя, пожалуй, выйдет сильный тёсь! А от твоих сестер толку мало, у них души хилые.
   - Убийца моих сестер! – зашипела Тапай. – Я пропущу тебя трижды через обруч железного тагана! Я надену тебе на голову уздечку и вырежу на твоем лбу кровавую тамгу! Я привяжу твою орбу к хвосту собаки и пущу в колючие заросли! Берегись меня!
   Шаманка вдруг начала расти, и стала огромной, ростом до середины лиственницы. Но, тут же, ее противник превратился в гигантского свирепого медведя. Он набросился на старуху, та отскочила и взлетела верх, обернувшись пестрой совой. Раскинув крылья над поляной, птица-великан издала резкий крик, а затем ринулась на противника. Она вцепилась в его шкуру когтями и начала рвать клювом медвежье горло. Зверь захрипел, встал на дыбы, и, схватив сову лапами, покатился вместе с ней по земле.
   Девушка, замерев от страха, следила за схваткой гигантов и не знала, что делать, как помочь наставнице. Прямо перед нею шаман-медведь вдруг извернулся и впился острыми зубами в плечо Тапай...
   Красное пламя вырвалось из глаз Сайзан. Все вокруг стало быстро уменьшаться и уходить куда-то вниз. Она сама стала огромной, выше деревьев, и вокруг нее, по левую и по правую руку, заклубились черные тени. Медведь в ужасе попятился назад, выпуская сову из пасти и превращаясь снова в человека.
   - Откуда у девчонки тувинские тёси? – злобно закричал он своей сопернице, отступая к лесу. – Как могли красноглазые пересечь хребет «Ыргах-Таргах»! Кого ты приютила у себя, Тапай…!
   Он не успел договорить, как Сайзан обрушилась на него сверху со всей своей черной красноглазой силой, пытаясь запугать до смерти и раздавить как  лягушку.
   - Убей его, Айазын! – крикнула старуха, – Убей его, и наш путь к Адам-хану будет свободен!
   - Нет, я не могу…! – опомнилась ее ученица. Она отскочила в сторону, снова превращаясь в человека, схватила наставницу за руку и изо всех сил потащила назад. – Я не пойду к Адам-хану! Ине, уйдемте отсюда…!

   Поляна исчезла. Они снова оказались у камня «Хам тас». У Тапай было разодрано плечо, а у Сайзан шла носом кровь. Вниз по склону от них быстро убегал коренастый человек в лохмотьях.
   - Зачем ты отступила! – посетовала старая шаманка, качая головой.
   - Я еще не готова, ине, – слабым голосом ответила девушка. – Может быть, потом, в другой раз…
   - Ладно, пойдем домой! – согласилась Тапай и обе странницы, с трудом поднявшись с земли, отправились в обратный путь.


Глава XIV

   Драка на поляне не прошла для Тапай даром. После возвращения она слегла с горячкой. Сайзан, как могла, ухаживала за ней, перевязывала рану, варила лечебные травы и вела хозяйство.
   В один из дней девушка вышла из юрты, чтобы набрать хвороста. Было еще рано, солнце только что взошло. Желтеющая степь казалась какой-то особенно безмятежной и радостной этим утром, все вокруг словно готовилось к приезду дорогого гостя…
   - Ине! – закричала Сайзан, вбегая назад в юрту. – Сегодня кто-то приедет! Я чувствую!
   - Приедет… – улыбнулась шаманка. – Мой племянник Ирбеке приедет. Он где-то поблизости, вот я и позвала его. Мне всегда хорошо, когда он рядом.
   - Но как Вы позвали его?
   - Просто позвала. Я умею звать. А он умеет слышать. Он один из нас, людей «с легкой костью». Надо приготовиться...
   Старая женщина с трудом поднялась, слезла с высокой лежанки и принялась хлопотать по хозяйству.
   - Отдыхайте, ине, – заволновалась ее молодая помощница, – я сделаю все сама.
   - Не бойся, девочка, мне уже хорошо. Приезд моего дорогого племянника – лучшее лекарство для меня!

   Ирбеке действительно находился недалеко от них. Его пригласили в ближайший аал на праздник. Два вечера хайджи исполнял сказания-нымахи, под аккомпанемент чатхана. Собравшиеся у костра гости, затаив дыхание, до поздней ночи слушали песни о прошлом, поэмы о подвигах славных богатырей. На третий день нымахчи отправился домой, к жене и детям, ненадолго завернув по дороге к своей тетушке, зов которой он уловил во сне ночью.
   В полдень женщины увидели подъезжающего всадника. Сайзан сразу узнала его, она именно таким представляла себе певца-хайджи, служителя светлых сил. Он был невысок ростом и не очень молод, ему было около сорока лет. Черты его лица были приятны и излучали мягкую доброту. Одет он был бедно, сказители народ небогатый, но позади седла, поверх сумок с поклажей, было примотано веревками настоящее сокровище – большой девятиструнный чатхан из кедрового дерева, священный музыкальный инструмент.
   
   Тапай обняла племянника. Она как будто и вправду сразу выздоровела, увидев своего дорогого Ирбеке. В юрту с приездом гостя сразу вошло ощущение праздника. Сайзан угощала хайджи, старая тетушка слушала его рассказы о доме, а сам поэт время от времени бросал взгляды на молодую ученицу Тапай и смущенно улыбался.

   Вечером, когда хозяйка, утомленная радостными хлопотами, уснула, Сайзан и Ирбеке остались одни.
   - Хочешь помочь мне, Айазын? – серьезно спросил хайджи.
   - Как я могу помочь Вам? – удивилась девушка.
   - Два вечера подряд я пел, но Хай-ээзи не отпустил меня, он хочет, чтобы я пел ему еще. Мне нужны чьи-нибудь уши, нужен кто-нибудь, через кого Хозяин хая сможет меня слушать.
   - Вы хотите спеть! – радостно воскликнула Сайзан. – Конечно же, я послушаю!
   Ирбеке вытащил из кожаного мешка чатхан и вышел из юрты. Помощница последовала за ним.
   - Иди туда, я за тобой, – кивнул он в сторону небольшой горки на берегу ручья. Ему не хотелось, чтобы молодая шаманка наблюдала сзади за его хромой походкой.
   Место это было особенное, любимое им с детства. С высокого берега открывался чудесный вид на далекие хребты Саян, на долину ручья, залитую желтым светом заходящего солнца... Но сейчас вовсе не картины синих гор вдохновляли поэта. Рядом с ним была живая красота, и ему хотелось увидеть восторг в глазах своей молодой подружки.
   Хайджи уселся на сухую траву, и положил чатхан на колени. Сайзан устроилась на войлочном коврике рядом.
   - Я знаю, о чем тебе спеть, – сказал он, внимательно вглядываясь в лицо девушки. – Я вижу, что тебя тревожит.    
   Ее смутила такая проницательность:
   - И от Вашей тетушки ничего невозможно скрыть... Она говорила, что Вы собирались стать камом... А еще она говорила, что сказитель и шаман это одно и то же.
   - Это не совсем одно и то же. Сказитель подчиняется духам, а шаман управляет ими.
   - А, правда, что тёси и сказочные богатыри ходят одной дорогой?
   - Это правда.
   - Значит, песня и молитва одно и то же?
   - Да, Айазын, песня и молитва это одно и то же.

   Последние лучи солнца погасли над горизонтом, и долина погрузилась в сумрак. Ирбеке настроил чатхан, взял нужный ритм, пощипывая струны, и запел красивым горловым звуком «хаем». Он пел о богатыре Ир Тохчыне, о двух его удивительных конях, на одном из которых герой выезжал для охоты в степи Енисея, а на другом – в дальнюю казырскую тайгу...
   Богатый бек Ир Тохчын сосватал для своего сына монгольскую принцессу, дочь Бурут-хана. Из далекой земли «Торбет», где растет красная лоза, и расстилаются красные пески, вез он девицу в свою страну Хонгорай. Но когда пересекли они границу Хонгорая, духи отеческой земли одолели бурутскую деву. Невеста занемогла и стала просить Ир Тохчына совершить обряд жертвоприношения, чтобы возвратить духов на родину. Рассерженный богатырь отказал ей, и бедная принцесса тут же превратилась в каменное изваяние. Душа ее по прежнему бродит по Хонгораю и ищет пути в родные края...
 
   Сайзан поняла, про кого поет ей Ирбеке. Слезы навернулись у нее на глаза, сердце начало биться так громко... В его глухом стуке снова послышались удары копыт солового коня по песку желтой пустыни... Когда хайджи окончил песню, она тихо сказала ему:
   - Вы шаман, вы тоже умеете вызывать духов... Они пришли, я чувствую их.
   - Тёси любят песни. Когда сказитель поет, они являются, чтобы послушать его. Но приходят не все. Приходят только те, которые близко. Близко к певцу, близко к тем, кто слушает. Песнь была длинная, кто из твоих духов явился, Айазын?
   Девушка промолчала, ей не хотелось рассказывать Ирбеке о Хан-Салыг, ей не хотелось, чтобы хайджи знал, что за ней ходит дух одиночества. Впрочем, разве можно что-нибудь скрыть от шамана!
   - Вы видите людей насквозь, и, наверное, можете знать их будущее? – робко спросила она.
   - Иногда могу.
   - И Вы могли бы сказать, что ждет меня в жизни?
   Ирбеке снова внимательно посмотрел на девушку и отрицательно покачал головой.
   - Я не вижу... Может быть потому, что у тебя скоро будет другое имя. Но, разве не ты сама выбрала свою судьбу, решив стать шаманкой? Тетушка водила тебя к Адам-хану…
   - Да, она пыталась… – грустно кивнула Сайзан. – Она говорила, что там я найду свой туюр... Ирбеке, почему и за песней и за молитвой нужно спускаться туда, в темное царство Ирлик-хана?
   - Великий хан Ульген сотворил человека, но Ирлик-хан дал ему душу! Куда же еще отправляться человеку за песней и за молитвой, если не в свою душу, Айазын!
   - Он калечит наши тела и судьбы, чтобы сделать нас сильными. Почему? Разве счастливый человек не может петь?
   - Зачем счастливому петь? Нет у него никакой нужды, не замечает он счастья. Только страдающий видит его и может рассказать всем, как оно прекрасно! Только беззащитный будет представлять себе богатырей-защитников, и верить в их покровительство...
   Сайзан задумалась. Ей досталось в жизни страшное наследство, великая сила. Но было на свете счастье, которое стоило любой силы, любого богатства. И это счастье было в руках белой богини Умай…

   На следующее утро Ирбеке распрощался с тетушкой и отправился домой. Его приезд  придал старой шаманке сил, она совсем оправилась от болезни, и Сайзан уже не боялась за ее здоровье.
   Ночи августа становились все холоднее. В один из дней приехал Толбынча. Он привез теплую одежду для Сайзан и новый богато украшенный сикпен из черного сукна в дар Тапай.
   - Для тебя тоже есть подарок, – хмуро сказал он, выводя жену из юрты на воздух и передавая ей в руки новый шерстяной платок, покрытый ярким узором.
   - Откуда такое богатство? – удивленно спросила она.
   - От американцев, – буркнул он, – от того из них, который русский. Он… он просит отдать тебя ему.
   - Как отдать?
   - Хочет увезти тебя с собой в Америку.
   - Зачем?
   - Он говорил: «Она женщина, она хочет семью, детей…»
   - Ему нужна жена?
   - Не знаю. Про женитьбу он не говорил.
   - Но он говорил про детей!
   - Про детей сказал. Не знаю, что у него на уме...
   Сердце Сайзан учащенно забилось. Перед ней открывалась возможность изменить свою жизнь, но как поступить она не знала. Уехать с нелюбимым человеком в чужую страну или остаться на родине совершенно одинокой? Стать могущественной шаманкой или получить возможность иметь детей?
   - Выбирай, – сказал сагаец. – Если захочешь с ним уехать, я возражать не буду.
   - Когда я должна решить, – спросила девушка.
   - Через неделю я вернусь. И ты мне скажешь свое решение.

   Всю неделю Сайзан не могла ни спать, ни есть, только плакала и подолгу глядела на горизонт. Тапай не могла не заметить такую перемену в своей ученице.
   - Что сказал тебе Толбынча? – принялась выпытывать она.
   - Помогите мне, ине… – взмолилась девушка. – Мне так плохо…
   Она рассказала старой наставнице все. И о предложении Завадского и о своих сомнениях.
   - Чем же я могу помочь? – спросила шаманка.
   - Заприте моих духов, ине!
   - Ты решила отказаться от шаманства?
   - Да.
   - Подумай хорошо, Айазын! Твои тёси страшны, но ты с ними неуязвима, ты под их защитой. Никто не посмеет причинить тебе зло.
   - Я сделала свой выбор, ине. Я хочу иметь детей! У меня ведь нет никого, нет семьи, нет родных... Пусть будет хотя бы ребенок...
   - У шаманок тоже бывают дети...
   - Нет, ине. Меня здесь все боятся как заразы. Я не хочу, чтобы моего ребенка ненавидели так же! Помогите мне, лишите меня шаманской силы! Я еще не прошла посвящение, я не могу сделать этого сама!
   Тапай задумалась, ей вспомнились слова чеек-хама Кудестея...
   - Справлюсь ли я с твоей красноглазой армией? – засомневалась она. – Как могли тувинские тёси пересечь хребет «Ыргах-Таргах», границу шаманских миров?
   - Я не знаю… – виновато пожала плечами Сайзан.
   - Покажи мне свою родовую гору! – приказала Тапай, пристально вглядываясь в лицо девушки.
   Та не отвела взгляда, только шире открыла глаза. Молодая ведунья не знала, где находится родовая гора ее тувинских предков, но старая наставница увидела все.
   - Закрой глаза, Айазын, и протяни мне руки! Смотри…! 
   Внучка шамана тоже увидела внутренним взором ту самую  раздвоенную скалу, где духи деда-кама разрывали ее на части, ища лишнюю кость.
   - Твоя гора стоит на самой границе…, – бормотала Тапай, все глубже впадая в транс, – одна вершина там, другая здесь. Вот каким путем духи проникают сюда! По гладкой седловине... Надо перекрыть этот проход…
   Шаманка снова пришла в себя.
   - Я знаю, что делать, Айазын. Я поймаю твоих красноглазых тёсей на седловине и вобью их в свой бубен. А потом мы запрем их в скалу! 

   Тапай дождалась приезда Толбынчи, ей нужна была его помощь. Она сама не знала, чем закончится это большое камлание. Последнее камлание в жизни Сайзан.
   Сагайца не впустили в юрту, пока там свершался обряд. Внутри было дымно от паленого чабреца. Шаманка, в боевом облачении, выполнив необходимые ритуалы и принеся все жертвы, приступила к своему действу. Сайзан, с платком на глазах, стояла рядом, полная решимости отречься от духов рода. Сначала она не видела ничего, и слышала только мерный стук орбы и громкие призывы Тапай, потом вокруг нее начало твориться что-то невероятное: послышалось рычание, потом страшный вой, удары по бубну становились все сильнее и неистовее. Где-то наверху, над юртой, разбушевался невидимый ветер, он рвал крышу, стучал по ней камнями и сучьями, его неровный гул смешался с завываниями внутри дома... Так продолжалось около получаса. Темнота в закрытых глазах Сайзан сменилась кроваво-красной пеленою. Она увидела себя у подножия раздвоенной скалы. Наверху, на седловине между вершинами, стояла торжествующая Тапай с высоко поднятой орбою в правой руке.
   - Айазын, бей изо всех сил! – крикнула она ученице и принялась колотить по бубну снова.
   Сайзан ударила кулаком по скале. Рука провалилась во что-то мягкое...  Она ударила еще раз, и еще раз... С каждым ударом камень, по которому она била, становился все тверже, она вбивала своих духов в скалу уже обоими кулаками в такт звукам туюра сагайской колдуньи... Силы начали покидать ее, она уже не чувствовала собственных рук, отбитых о твердую стену... По ногам побежала теплая струйка крови... Сайзан замахнулась еще раз… и сползла по  каменной плите вниз, теряя сознание…

   Шаманка вышла из юрты и, кивнув головой, дала знак Толбынче, который терпеливо ждал конца камлания. Войдя в дом, он увидел сквозь густой дым свою невестку-жену, распростертую на полу. Он поднял ее на руки и положил на лежанку, куда указала ему хозяйка. 
   - Она жива? – испуганным голосом спросил он.
   - Жива, – устало ответила ему Тапай. – Завтра очнется. Вези ее домой, ей еще долго надо сил набираться. Я дам лекарство, будешь поить ее. Все хорошо будет, только смотри, чтобы не плакала она. Нельзя ей плакать! Тёси у нее сильные, из горы вырваться могут…
   - Спасибо тебе, Тапай! За все спасибо…
   - Будь к ней добрее, Толбынча! Хочет уехать – пусть едет. И пусть будет счастлива!


Глава XV

   В начале осени вернулся домой купец Дмитрий Федотов. С приездом отца у Наташи прибавилось работы в лавке. Ей все реже удавалось выкроить свободную минутку для занятий в музее. В один из воскресных дней Лиза заглянула к ней сама.
   - Я получила письмо! – по секрету сообщила Наташа подруге, сияя от счастья.
   - От кого?
   - От Алеши, из армии. Он перед отъездом спрашивал, можно ли мне написать.
   - И ты разрешила? Где он сейчас?
   - В Иркутске. Его, как знающего грамоту, определили в канцелярию батальона, – девушка достала из кармана юбки листок бумаги, исписанный убористым аккуратным почерком. – Смотри, что он пишет: «…я основательно изучил делопроизводство и благодаря этому оказался необходимым работником для батальонного адъютанта, что, по крайней мере, защищает меня от грубости офицеров»... Ему плохо там, Лиза: «…после той жизни, где я был свободным человеком и как вольная птица носился по степям, где взирал с вершин хребтов на туманы и облака, плывущие внизу, так невыносимо оказаться в тисках армейской дисциплины! Простой солдат здесь лишь «деревянная чурка, завернутая в три с половиной аршин казенного сукна», так сами солдаты горько шутят. Вся наша служба – стоять навытяжку и повторять: «Точно-так! Никак-нет! Слушаюсь!».
   Но, в моей жизни благодаря армии случилась и удивительная неожиданная перемена, с которой я хочу поделиться с тобой, … Мой адъютант, человек образованный, относится ко мне хорошо. Он сказал, что у меня есть дарование и выдвинул меня на работу в батальонный военный театр. Я попал под руководство опытного штатского режиссера, который тоже увидел во мне способности к драматическому искусству. В конце декабря, сразу после Рождества, должен состояться мой первый выход на сцену в спектакле.
   Наташа, у нас в Минусинске обязательно будет театр! Та идея, которую Феликс Янович дал нам, должна осуществиться! И я теперь знаю, что это такое, актерская игра, видимо, сама судьба толкает меня на этот путь... Когда я вернусь, я многое тебе расскажу»…

   Дальше Наташа читать не стала, скромно утаив от подруги излишние подробности.
   - Он выступает на сцене! – воскликнула Лиза. – Какая прелесть!
   - Я уверена, что у него получится.
   - Простой приказчик... мечтает играть в театре? С его-то образованием…
   - Зря ты так. Он много читает, многим интересуется...
   - Искусство – удел интеллигенции. А твой папа знает о вашей переписке?
   - Зачем ему знать? Ты ведь не расскажешь?
   - Нет, конечно. Но, неужели ты… хотела бы выйти за простого…
   - Лиза, перестань!
   - Ах, Наташа, как мне надоел Минусинск! Зимой тут совсем скучно. Я бы вышла замуж за кого угодно, лишь бы увезли меня отсюда в столицу, в Санкт-Петербург! Я бы даже за одного из ваших американцев вышла…
   - Они же старые!
   - Зря ты так думаешь. Для мужчины тридцать три года – самый расцвет! Ты, случайно, не знаешь, надолго ли они вернулись?
   - Всего на неделю. Леонид Каземирович с Феликсом Канном встретиться хочет.
   - Значит, они к нам в музей опять придут! В полицейском управлении Канну больше никуда ходить не разрешают.
   - Хочешь подкараулить их там?
   - Ну, … я же просто так спрашиваю.
   Обе подруги рассмеялись. Наташа никогда бы не поверила, что ее Лиза способна на решительные действия.

   В тот же день Завадский появился в музее. Дочь Мартьянова уже поджидала его, усердно помогая отцу оформлять новую экспозицию. Она старалась делать вид, что приход гостя ее совсем не интересует, он же первым делом обратился именно к ней.
   - Елизавета Михайловна, будьте добры, окажите мне небольшую услугу.
   - Чем я могу помочь Вам, Леонид Каземирович?
   - Вот эта записка... Ее надо передать господину Канну, но так, чтобы никто, по возможности, не заметил.
   - Я понимаю. Я сейчас же отнесу.
   - Спасибо Вам, Лиза…

   Окрыленная таким проявлением доверия со стороны иностранца, девушка поспешила выполнить его просьбу. Она догадывалась, что Завадский ищет встречи с Феликсом. И она была права. Этим же вечером друзья наконец увиделись в одном из залов музея. 
    Двух поляков связывала не только крепкая дружба. В молодости они оба были членами революционной польской партии «Пролетариат». Канн позже примкнул к русским народникам, а теперь, по слухам, и вовсе стал поддерживать марксистов. У Лео было к нему много вопросов.
   - Ты встал на позиции «Интернационала», Феликс? – спрашивал он. – А как же наше дело?
   - Не время сейчас, Леонид! Рабочий класс во всем мире объединяться должен, а не воевать! Национальные идеи пока нужно оставить.
   - Не думал, что услышу это от тебя когда-нибудь. Похоже, ты забыл гимн Восстания, забыл нашу «Варшавянку»?
   - Нет, не забыл! Просто «Варшавянка» зазвучит скоро на весь мир, и с другими словами. Ты же помнишь лозунг тридцать первого года «За вашу и нашу свободу!»? За вашу и нашу! Леонид, сейчас надо собирать силы против общего врага! Да, согласен, патриотизм греет душу, но то, что греет душу, может ненароком ее и сжечь. Национальные идеи разъединяют людей, заставляют их враждовать друг с другом…
   - Ты говоришь как проповедник, – горько усмехнулся Завадский. – Можно даже подумать, что ты печешься о душе. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», как это возвышенно звучит... Но ведь вы готовите Армагеддон!
   - Это историческая неизбежность…
   - Тогда это произойдет само, без ваших усилий.
   - Оно уже и происходит само! Стачки, бунты, казни... Ты же сам был на том прииске... Народ уже не хочет жить по старому, но все захлебнется в крови, если мы не поможем.
   - Кто «мы»?
   - Русская интеллигенция! Наиболее образованная и ответственная часть общества. Мы возглавим восставшие народные массы, свергнем самодержавие, и создадим республику с настоящей народной демократией!
   - Республику на территории всей Российской империи?
   Феликс на минуту задумался.
   - Я полагаю, все народы, которые хотят свободы,  ее получат.
   - И поляки?
   - Поляки в первую очередь!
   - Я бы и рад поверить, что все у вас пройдет по плану и не вырвется из-под контроля, но я не наивный идеалист…

   Лиза прислушивалась к громким голосам в соседнем зале. «Послезавтра американцы уезжают, – думала она, – надо бы заманить их в музей еще разок под каким-нибудь предлогом…».
   Но, к ее удивлению, встреча в музее уже была назначена. Более того, Завадский ждал там особых гостей. Марьянов со всей своей семьей пришел проститься с путешественниками и поучаствовать, по просьбе художника, в деликатном деле сватовства. Было уже пятнадцатое октября, и Лео с трепетом ожидал приезда Сайзан.

   Толбынча сдержал обещание и привез девушку в город к намеченному сроку. В Минусинске накануне выпал снег, и пыльные улицы сияли теперь священной белизной. Сайзан боялась смотреть на знакомые дома, на Собор, на все, что могло вызвать у нее слезы. Нельзя плакать! Опустив голову, она разглядывала черную гриву своего гнедого и старалась не думать о том, что должно сегодня случиться.
   В музее их встретили радостно, Марьянов и его семейство успели привязаться к степной красавице и от всей души желали ей счастья. Гостья казалась немного грустной и  испуганной, но, в данных обстоятельствах трудно было ожидать от будущей невесты другой реакции. Михаил Николаевич помог ей снять овчинную шубку, запорошенную снегом, теплый платок, и повел наверх, туда, где ждал ее Завадский. Сагаец с ними не пошел, он угрюмо попрощался и отправился в обратный путь, в свою опустевшую юрту...

   Что-то изменилось в лице девушки за те дни, пока Лео был в отъезде, художник сразу это отметил. В глазах исчез демонический блеск, черты лица стали мягче, нежнее. Летний загар сменился зимней бледностью. Она стояла, потупив глаза, и была еще прекрасней, чем тогда, когда он впервые ощутил влюбленность.
   - Здравствуй, Сайзан, – начал он, собравшись с духом. – Тебе твой… тебе Толбынча, сказал, наверное, зачем я пригласил тебя сюда... Я хочу, чтобы ты уехала со мной в Америку, чтобы ты стала моей женой... У тебя начнется новая жизнь, и я постараюсь сделать все, чтобы она была счастливой... Скажи только, что ты согласна ехать со мной. Ты поедешь со мной, Сайзан?
      В воздухе повисла тишина. Все смотрели на девушку, Лиза с искренним удивлением, Елена Антоновна с сочувствием. Тем временем их молодая гостья становилась все бледнее, как будто жизнь уходила из нее.

   Надо принимать решение... Вот сейчас она переступит невидимую границу и превратится в камень, как дочь Бурут-хана из далекой страны «Торбет»... Слезы предательски подступили к глазам... Нельзя плакать! Нельзя! Старая Тапай предупреждала, что тёси могут вырваться из скалы... Сайзан зажмурилась и затаила дыхание. Сердце загрохотало громко – это черные духи предков, запертые в камне, рвались наружу. Вот сейчас она не выдержит, и слезы хлынут из глаз, вот сейчас…

   - Да что же вы мучаете ее? – не выдержала жена Марьянова, своим чутким женским сердцем уловив отчаяние бедняжки.
   Она подошла к девушке, ласково, по-матерински обняла ее, и решительно заявила:
   - Никуда ты не поедешь! Я не отпущу! У нас останешься, в нашей семье... Правда, Миша, мы же не отпустим ее на чужбину?
   Михаил Николаевич, лишь на секунду задумавшись, утвердительно кивнул головой. Взрослая подопечная, пожалуй, не доставит семье особых хлопот, да и в аптеке работы хватает... Если жена хочет приютить сиротку – так тому и быть, он не возражает. Тем более что он и сам успел привязаться к своей юной помощнице как к дочери.

   - Окрестим тебя, будешь Сонечкой. Я буду твоей крестной мамой, – продолжала Елена Антоновна, – а потом тебя и замуж выдадим. У нас молодые учителя славные парни, все приезжие, и один другого лучше! Будет у тебя еще много счастья... Останешься у нас?
   У Сайзан вдруг стало на душе легко, слезы высохли сами собой. Она с благодарностью, как ребенок, посмотрела на свою будущую крестную и кивнула в знак согласия.
   - Ну, вот и хорошо, вот все и разрешилось, – сказала та.
   Лизу слова мачехи повергли в легкий шок, она вообще с трудом понимала, что происходит. Из дальнего угла с любопытством смотрел на свою новую сестренку Ваня-Войцех...

   Завадский выглядел растерянным, но возражать и настаивать на своем не стал. Он понял, что вся эта затея с женитьбой была бессмысленной. Его чувства были безответны.
   - Что ж, – вздохнул он, – я рад за тебя, Сайзан. Теперь ты обрела семью, и я могу уехать с легким сердцем. Я желаю тебе счастья!
   Он быстро попрощался с присутствующими и направился к выходу. За ним, так же учтиво раскланявшись, последовал невозмутимый Джордж Кеннет. 
   
   - Я думаю, что по этому случаю, мы устроим семейный праздник, – предложила хозяйка.
   - Прекрасная мысль! – согласился Михаил Николаевич.
   «Надо будет сообщить новость Наташе, – думала Лиза, – вот она обрадуется!».
   - Пойдем, моя девочка, – сказала Елена Антоновна, – я покажу тебе твою комнату.
   В сопровождении всего семейства Сайзан, уже совершенно спокойная и счастливая, отправилась в свой новый дом.
   
Конец


От автора

   Все события и персонажи в этом произведении вымышлены, все совпадения случайны.
   Поскольку новелла основывается на историческом материале, считаю для себя необходимым указать те источники информации, к которым я обращалась:
1. Л. Р. Кызласов  «История Хакасии с древнейших времен до 1917»;
2. Дж. Кеннан «Сибирь и ссылка»;
3. В. Я. Бутанаев «Традиционный шаманизм Хонгорая», «Бурханизм тюрков Саяно-Алтая», «Мир хонгорского (хакасского) фольклора».
   Также в новелле использованы воспоминания первого режиссера Минусинского драматического театра А. С. Широкова (1873-1944) «Моя биография» и «На весновке».
   Хакасские легенды и шаманские гимны взяты из книг В. Я. Бутанаева, легенда о Самохвале записана А. С. Широковым со слов местных жителей хакасов.
   Цитата из Будды – «Дхаммапада», 285.

   Некоторые слова требуют пояснения:
Балаган – временное сооружение, которое охотники ставят в лесу на время промысла,
Весновка – весенняя рыбалка,
Кам (хам) – шаман,
Ирбен – чабрец (тимьян, богородская трава),
Дунгур – тувинский бубен,
Туюр (т;;р) – хакасский бубен,
Орба – жезл шамана, которым бьют в бубен, «колотушка»,
Ызых – «священный», животное, посвящаемое духу,
Тёсь – служебный дух шамана,
Ээзи – дух-хозяин (горы, реки и проч.),
Хай-ээзи – дух-хозяин «хая»,
Хай – стиль горлового пения, которым исполняются «нымахи»,
Хайджи – певец, поющий горловым звуком,
Нымах – богатырское сказание, эпос,
Нымахчи – сказитель,
Чатхан – хакасский национальный музыкальный инструмент,
Сикпен – хакасская национальная верхняя одежда из сукна.


                2015 г.