Книга о прошлом. Глава 25. 2

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
ИГРИСТОЕ СЛАДКОЕ ПОЛУСУХОЕ.


***
– Т-с-с-с… – Аверинские глаза смеются. Он прикладывает палец к губам, наклоняется к самому уху Радзинского и еле слышно шепчет, – Не делай резких движений...

Сон слетел окончательно. Реальность возвращается вместе с ощущением распластавшегося по груди почти невесомого тельца спящего ребёнка, мерно вздымающейся под рукой детской спинки и собственной затёкшей шеи.

Солнце почти совсем ушло, только тюлевая занавеска ещё светится, будто присыпанная золотой пыльцой. Сколько же он проспал?

– Вставать будем? – весело шепчет Радзинскому Аверин. Тот сдержанно кивает.

Ребёнка удаётся переложить на постель, не разбудив. Аверин сгибается от беззвучного смеха, наблюдая, как Радзинский, почти не дыша, пятится к краю кровати на четвереньках.

– Ты весь мокрый! – Аверин качает головой, ощупывая Радзинского, и приглаживает его взмокшие кудри. – Надо было пелёнку на грудь положить, если уж ты позволил ей на себе уснуть.

Влажная рубашка, остывая, теперь неприятно холодит тело.

– Кто же знал, что дети такие жаркие! – недовольно бормочет Радзинский, перебирая бельё в ящике комода.

– Я знал, – давится смехом Аверин. – Но ты же не спрашивал!

Радзинский замахивается на него рубашкой, и Николай вылетает из комнаты.

После душа настроение просто отличное.

– Я пончиков купил! – гордо сообщает Аверин, прижимая к себе промасленный кулёк из обёрточной бумаги, когда Радзинский заходит на кухню.

– Любишь пончики? – благодушно усмехается Радзинский.

– Да! – Николай, прикусив от усердия кончик языка, вытряхивает щедро пересыпанные сахарной пудрой пышные золотистые колечки на широкое блюдо. – М-м-м… ещё тёплые! – радостно восклицает он, увлечённо слизывая с пальцев сладкую белую пыльцу. Потом вдруг замирает, прислушиваясь к чему-то. – Кажется, Катя проснулась, – растерянно шепчет он и бросается вон из кухни.

Радзинский спешит следом.

Катюша сидит посередине огромной двуспальной кровати и озадаченно вертит головой. Потом начинает оживлённо лепетать и тыкать пальчиком в потолок. Полное впечатление, будто она в красках расписывает, что видит, хотя ни одного слова разобрать нельзя – такая убедительная имитация связной речи. Наконец она замолкает, закрывает глаза и плюхается обратно на подушку. Никаких сомнений, что ребёнок крепко уснул. Или не просыпался?

– Что это было? – Радзинский осторожно пихает товарища в бок.

Аверин, задумчиво обсасывает с пальцев пудру, поэтому отвечает не сразу.

– Она хотела рассказать, что видит бабочек, – рассеянно произносит он. – Они красивые, большие и похожи на цветы.

– Бабочек?

– Ну да. Это символ.

– Символ чего?

– Знания. – Аверин поднимает на Радзинского полный укоризны взгляд. – Знания, господин символист. – И вдруг ахает приглушённо, выразительно округляя глаза, – У нас сейчас выкипит чайник!


***
В ванной душно, гулко, жарко. Замкнутое пространство с искусственным освещением успешно сводит с ума. Всего полчаса, не разгибаясь, на жёстком табурете в мокрой от мыльной воды одежде – и внешний мир уже кажется выдумкой. Но Катюша отказывается покидать ванну. Ещё бы! Ведь в воде среди мыльной пены плавает целое семейство резиновых уточек и маленький, размером с палец, пупс.

Впасть в детство, оказывается, удивительно легко. Радзинский увлечённо наблюдает, как погружённая им в воду уточка пускает пузыри. Из мыльницы он делает лодку и пускает пупса в дальнее плавание среди мыльных айсбергов и гигантских жёлтых птиц. Выжимает из мочалки дождь, превращая лодочку в ванну – побольше пены, и пупсу можно смоделировать пышную причёску.

Горячий пар льнёт к холодному зеркалу, прилипает к нему туманной плёнкой. На запотевшей поверхности можно рисовать. А ещё писать: КАТЯ – большими буквами. И изобразить солнышко с редкими лучами, глазками-точками и весёлой улыбкой.

Смотреть, как утекает в сливное отверстие вода, тоже необыкновенно интересно. Подгонять к водовороту струёй из душа пенные островки ещё более увлекательно. Радзинский думает: «Вот он – Путь. Просто стань ребёнком. Смотри на мир как ребёнок, смейся как ребёнок, плачь как ребёнок, желай как ребёнок и как ребёнок принимай заботу, ненависть или любовь».

Укутанная в полотенце малышка выглядит так умилительно, что трудно удержаться и не поцеловать пухлую розовую щёчку или крохотный носик. Катюша в долгу не остаётся – с чувством целует дядю Кешу в ответ и звонко смеётся.

– О! – одобрительно восклицает Радзинский. – Вот это темперамент! Подрастём и будем мальчиков смущать? – Катюша улыбается так лучезарно, будто понимает, о чём речь. А Радзинский вдруг осознаёт, что не испытывал никакого смущения, купая девочку. «Потому что ребёнок всё равно, что Ангел», – уверенно говорит он себе. – «Разве Ангелы могут вызывать грязные мысли?». И тут же ловит себя на том, что впервые назвал про себя грязным что-то относящееся к сексуальной сфере. «Катюха, ты моё лекарство», – усмехается он про себя. – «Похоже, благодаря тебе я теперь знаю, что такое ЦЕЛОМУДРИЕ.


***
 – Где же… да где же эта кофта?! – Аверин яростно роется в катюшиных вещах в поисках нужной для прогулки одежды. Из шкафа вываливаются чепчики и ползунки, из которых ребёнок давно уже вырос. Радзинский с невозмутимым видом подбирает эти кукольных размеров одёжки и аккуратно складывает на кровать – выбрасывать, конечно, жалко, нужно просто убрать на антресоли.

Под ноги невесомо приземляются крохотные розовые пинетки: ажурные, вязаные, с пушистыми помпончиками и белой кружевной отделкой по верху. Радзинский вертит их в руках, пытаясь представить, на какую ножку сделана такая махонькая вещица.

– Коль, можно я себе возьму?

Аверин не сразу понимает, о чём речь, некоторое время с недоумением глядит на пинетки в руках Радзинского.

– Это? – Развороченный шкаф оставлен в покое, поиски забыты. Аверин взвешивает пинетки на ладони, гладит пальцем выпуклый узор. Потом улыбается широко. – Давай так: одна тебе, другая мне. – Он зажимает в кулаке розовый башмачок, а второй протягивает Радзинскому.

– Так даже лучше, – хмыкает тот и прячет подарок в нагрудный карман рубашки. – Только не потеряй.

Аверин следит за его действиями недоверчивым взглядом и вдруг стукает себя по лбу:

– Она же в прихожей! – и убегает проверять свою догадку насчёт потерявшейся кофты.

А Радзинский накрывает карман рукой, ощущая, как в груди разливается сладкое тепло: чудесно, что его озарение приняло вещественную форму. Даже если он вдруг забудет, какова ангельская чистота на вкус, у него будет возможность почувствовать это снова.


***
– Как-то раз в дождливый осенний день маленькая девочка сидела у окна. Вдруг она увидела, что по улице идёт большой лохматый пёс. Пёс был весь мокрый и грязный. Понурившись, он брёл по холодным лужам, куда глаза глядят. Девочке стало его очень жалко. Тогда она сняла с ножки носочек и бросила в форточку.

– Ёзовий? – с любопытством спросила Катюша.

– Кто? – терпеливо вздохнул Радзинский. Ребёнку давно полагалось уснуть. На полу рядом с кроватью высилась внушительная стопка уже прочитанных «на сон грядущий» детских книжек, но Катюша требовала всё новых и новых историй. Похоже, вся эта малышовая литература обладала невероятным бодрящим эффектом.

– Насё, – пояснила девочка, показывая пальцем туда, где под одеялом прятались её ножки.

– Нет. Носок был… разноцветный, – после некоторого размышления ответил Радзинский. И продолжил вдохновенно сочинять на ходу свою собственную сказку, ибо в усыпляющем эффекте всех прочих к прискорбию своему разочаровался. – Так вот. Носочек шлёпнулся на дорогу прямо перед псом. Тот обнюхал находку. Вещь выглядела очень… согревающее, но была такой маленькой, что нашему псу налезла бы только на нос. Поэтому тот взял её в зубы и пошёл себе дальше.

– Сабаська. Аф-аф.

Радзинский проследил взглядом за катюшиной ручкой и увидел забытую на ковре плюшевую собаку – подарок Покровского. Пришлось встать, принести игрушку и отдать ребёнку.

– Итак, – невозмутимо продолжил Радзинский, снова усаживаясь на край постели. –  Пёс шёл по дороге и нёс в зубах разноцветный носок. Он искал место, где можно было бы укрыться от дождя. Наконец он решил спрятаться под скамейкой, где было относительно сухо. Но едва он наклонил голову, чтобы заползти под лавку, как налетела ворона, ухватила носок и полетела прочь.

Катюша уже забыла про игрушку и, широко раскрыв свои блестящие серые глаза, слушала дяди Кешину сказку, затаив дыхание. Радзинский усилием воли сдержал торжествующую улыбку – не хотелось портить драматический эффект. Как можно серьёзнее он принялся рассказывать дальше:

– Ворона вцепилась в носок когтями, но пёс тоже крепко вонзил в него зубы. Так что носок затрещал и стремительно начал распускаться. Очень скоро он превратился в длинную-предлинную нитку. Нитка выскользнула у вороны из лап, а порыв ветра отнёс её обратно под ноги псу.

Радзинский задумался над развитием сюжета и даже не заметил, что Катюша затихла, терпеливо ожидая продолжения. Всё-таки не только внешность у неё была ангельская, но и характер тоже. Когда Радзинский наконец встрепенулся, он почувствовал себя виноватым. Погладив девочку по светлым шелковистым волосам, он поспешно заговорил снова:

– Пёс прижал ворох разноцветной пряжи лапой, чтобы её не унесло ветром, и стал оглядываться, усиленно размышляя, как быть дальше. На его счастье под скамейкой, где он собирался расположиться, качался в седой паутине старый, а потому очень опытный паук, который выполз из своего укрытия и без лишних разговоров взялся за кончик нити. Пёс не стал препятствовать ему и даже отошёл немного в сторону, чтобы тот мог спокойно работать. Пёс конечно не знал, что этот паук был поэтом, поэтому очень удивился, когда вместо носка тот сплёл прекрасную бабочку. У неё были ажурные разноцветные крылья и тонкие лапки. Бабочка взмахнула крыльями и полетела, а пёс кинулся за ней следом. Он бежал, лаял и подпрыгивал иногда, пытаясь схватить бабочку зубами, поэтому не заметил, как налетел на спешащего по своим делам человека. У человека не было зонта, поэтому он давно уже промок точно также как и пёс. Наверное поэтому он сразу посочувствовал собаке. А когда человек увидел бабочку, севшую на воротник его плаща, он присел перед псом на корточки и погладил его мокрый загривок.

– Я всегда хотел поймать эту бабочку, но не знал, что к бабочке прилагается собака, – весело сказал он. – И это просто замечательно. Потому что непонятно, что бы я стал делать с той тайной, которую она только что мне открыла, если бы мне некуда было это знание приложить.

Человек поднялся и свистнул псу, чтобы тот следовал за ним. Он шёл и всё время оглядывался, чтобы удостовериться, что пёс не потерялся.

Когда они зашли в подъезд – обычный, ничем ото всех прочих подъездов не отличающийся – пёс благовоспитанно отряхнулся и только потом вошёл в квартиру. Первое, что он увидел, это разноцветный носок на ножке прибежавшей встречать папу маленькой девочки. Вторая её ножка была босой.

– Добро пожаловать домой, – сказал человек, с улыбкой глядя на пса. Тот сел и радостно застучал по полу хвостом, свесив на бок язык. Это был очень умный пёс, и он сразу всё понял. Даже то, что у него будет очень красивый разноцветный ошейник. Потому что если один носок стал бабочкой, которая привела его к человеку, то второй должен стать тем, что свяжет их навсегда…

Радзинский сам не ожидал, что его сказка убаюкает ребёнка. Но к концу повествования Катюша уже крепко спала, прижимая к себе плюшевую собачку.

Радзинский поправил одеяло, тихо поднялся и, неслышно ступая, направился к двери.

– А мне сказку на ночь? – На пороге комнаты, лучезарно улыбаясь, стоял Аверин. С тех пор, как он получил возможность с утра до вечера пропадать в библиотеке и не беспокоиться при этом за ребёнка, он просто светился от счастья и постоянно пребывал в самом благостном расположении духа.

– Приходи – расскажу, – хмыкнул Радзинский, забирая зажатый под мышкой Аверина портфель.

– Серьёзно? – развеселился Николай. – Спасибо. Буду иметь в виду. – И отправился переодеваться, расстёгивая на ходу рубашку.


***
Радзинский уже погасил свет и улёгся в постель, когда дверь тихонько скрипнула и в спальню тенью скользнул Николай.

– Ты не спишь? – шепнул он.

– Нет, – настороженно отозвался Радзинский.

– Ты обещал мне сказку, – напомнил Аверин, уверенно забираясь к нему под одеяло.

Радзинский нервно хохотнул:

– Сказку? Да без проблем! У меня этих сюжетов, как собак!

– Не надо про собак, – зевая, запротестовал Аверин. – Давай про бабочек. Радужных…

– Ла-а-адно… Жил-был мальчик по имени Коля.

– Угу.

– В его снах всегда жили бабочки. Иногда прилетали фиолетовые и сиреневые. У них были прохладные шёлковые крылья. Они дарили мальчику удивительные тайны. Иногда прилетали розовые. От них оставался сладкий вкус на губах и тепло в сердце. Порой прилетали синие и голубые. От их крыльев воздух начинал потрескивать и вспыхивать электрическими искрами. Яркие молнии вспыхивали тогда в мозгу, даря невероятную ясность взгляду и бодрость духу. Иногда горячим трепетом зелёных крыльев в его сон врывалось безотчётное ликование и восторг. Красные, жёлтые и оранжевые бабочки утомляли его огненными вихрями своих неистовых танцев. Но больше всего мальчик ждал появления радужных бабочек, потому что гармония касалась тогда его сердца, и он слышал потрясающие по красоте мелодии, которые никогда не забывал, проснувшись, но напевал их всем, кто хотел его слушать…

Покачиваться в чашечке гигантского цветка необыкновенно приятно. Правда дух захватывает, как на качелях. Над головой трепещут радужные крылья. В вечерних сумерках это выглядит особенно завораживающе: цвета есть, но они почти растворились и отражаются так приглушённо в прохладной воде прозрачного ручья. Тихая радуга. Вечерняя радуга. Радуга из десятков оттенков синего, пурпурного и голубого. Таинственная радуга аверинских снов. Их общих снов…