Филькины дети
Несколько раз заезжая на кладбище после работы или с дачи, я подвозил бабу Машу до ее дома. И у нас вроде даже установились приятельские отношения. Я узнал, что здесь у нее похоронена дочь. Старушка сильно переживала и почти каждый день приходила проведать умершую, прочесть молитвы. Как и когда стала их читать для других - не помнит.
- Вы же нынешние, - бабушка Маша назидательно поднимает палец, - ни принять человека в этот мир, ни отправить в иной по-божески не можете. Вот я и делаю за вас это, поминаю по-христиански усопших. А что деньги беру, так я не неволю: дадут - хорошо, нет - тоже ладно. Мне много не надо. Что в церковь снесу, внучке опять же помогаю, а что останется, то за квартиру заплатить да на еду.
...В последнее время у бабушки Маши появились конку¬ренты: невнятно что-то бормочущие старики и старушки, запитые до землистого цвета лица мужчины и женщины, какого-то неопределенного возраста и вида граждане, моментально "очищающие" могилки после того, как там побывали родственники умерших, бритоголовые "качки", неухоженные грязные дети, ловко падающие на колени. Приглядевшись и понаблюдав, можно уяснить, что кладбищенский люд имеет свою специализацию, иерархию, определенные, но различаемые морально-нравственные устои. Всех их объединяет то, что кладбище стало для них местом добывания средств, где с именем Христа, где за счет нахальства, воровства и силы...
…Приехав в очередной раз на кладбище, вновь увидел бабушку Машу на привычном месте. Возвращаясь к выезду, по дороге подал нескольким нищим, стоящим вдоль аллеи с интервалом, и заросшему мальчишке Юрке, еще издали упавшему на колени и крестящемуся, как будто он отгонял мух. Старушка, которая, оказывается, все это видела, недовольно поджала губы.
- Зачем балуешь? - сказала она. - Вон видишь, - она указала на двух опустившихся пьяниц, примостившихся в тени деревьев, - уже "намилостивились".
- Так положено же, баба Маша, на кладбище нищим и убогим подавать. Все мы дети Божьи...
- Антихристовы они дети, - отрезала она. - Подаяние просят, а ни одной молитвы не знают во славу Бога и поминание усопших. И озоруют. Чуть ли не из рук у пришедших деньги вырывают. А сколько могил испоганили, ироды. Ты бы посмотрел, как некоторые родственники плачут (у самой сердце надрывается, видя это), когда у их умерших или табличку или оградку украдут. Какие только проклятия этим ворам не шлют, а они ни Божьего, ни людского гнева не боятся. Ну, ничего, Бог - он все видит!
Я вложил в старческие ладони деньги.
- Погоди. - Баба Маша перекрестилась. – Запамятовала, как жену и сына зовут.
Узнав, отвешивая земные поклоны, принялась читать молитву.
Заметив, что пьянчужки уж что-то больно пристально поглядывают на мою собеседницу, я спросил, не обижают ли ее?
- Бог меня бережет, - ответила она, - если какой и замыслит что сотворить, обязательно кто-нибудь из людей на кладбище появится, с ними потихоньку и ухожу.
Я предложил довезти ее до дома. Дескать, время к вечеру…
Она не стала упрямиться и села в машину.
Помолчали, каждый думая о своем
- Я тебе вот что расскажу, - вдруг заговорила баба Маша. - Хочешь - верь, хочешь - нет. Но это истинная правда. Кладбище, - голос у старушки стал суровый, - испокон веков было местом особым. Туда шли благоговейно: помянуть усопших и напомнить себе, что мы не вечные и всего лишь гости в этом мире. А сейчас не поймешь: то ли кладбище, то ли выставка какая. Убранством могил и мраморными памятниками то ли покойных, то ли себя хотят возвеличить...
- Так вот, - баба Маша сделала паузу, как бы отыскивая нить начала рассказа. - Был у нас в деревне Филька. Филипп, значит. Чумовой парень и на язык острый. Первым в комсомол пошел. Потом, когда коммуну у нас в селе организовали, он в ней главным активистом был. Вместе с председателем и городскими милиционерами богатых мужиков, кулаков по-тогдашнему, выселял. Филя самолично их с семьями к подводам сгонял. И пожитков не разрешал много брать. Я, говорит, на вас с детства батрачил. Теперь, мироеды, мол, сами попейте этой юшки. Всех вас под корень, говорит, изве¬сти надо, так как мы новую жизнь строить будем. Ну, значит, погрузили этих на подводы и повезли куда-то, сказывали - за Урал. А Филька им вослед кричит: "Я и кресты ваши на кладбище порушу! Чтобы от вашего племени и следа не осталось!" И ведь, прости, Господи, его грешную душу, не отступился от шальной мысли, будто бес его попутал.
Вечером мы, молодежь, в избе-читальне собрались. Он и спрашивает нас: кто пойдет с ним на кладбище кулацкие кресты валить? (Бедовый-бедовый, а днем все же побоялся это сделать, так как старики бы осерчали, да и мужики не допустили бы такого святотатства). Мы молчим. Страшно, да и грех это. А Филька не унимается, попутчиков ищет. Богомольцами и пережитками прошлого нас обзывает. И сманил таки соседского Пашу Коровина. А мы по домам вскоре засобирались, как-то смурно всем стало. Я с подругой Мотей выскочила из читальни и - бегом домой. В сентябре уже рано темнеет, и, помню, тучи дождевые низко ползли, по дороге (поначалу даже испугались) Пашу встретили. "Не пошел я с Филей, - говорит, - папаня узнает, голову снесет".
- Ну, так вот, - бабушка Маша разгладила на коленях фартук, к утру уже, почитай, вся деревня знала о том, что Филька удумал. Бабы и мужики гурьбой к его дому пошли. А. Филькин отец, Серафимыч, царство ему небесное, и сам не знает, куда сын запропастился. Тогда все и двинулись на кладбище. Я не пошла, забоялась. А кто был, рассказывали такую жуть, не приведи Господи. До крестов родственников выселенных Филька не дошел. Старики говорили, что земля под ним разверзлась, а председатель сказал, что он одной ногой глубоко провалился в темноте в чью-то старую могилу. Крест на ней дубовый был, и то ли он подгнил, то ли Филька что нарушил, но крест упал на него сверху. Убить - не убил, но висок рассек, спину зашиб и глаз повредил. Так Филька и лежал под ним до утра, пока мужики не ослобонили.
Принесли его в деревню, те, кто не ходил, креститься начали: весь в крови, какой-то черный и седой. За ночь, как лунь, белый стал. Съездили за фельдшером, а уж из ГПУ сами прискакали. Следствие вели, дескать, активиста кто-то хо¬тел убить. Всех, и меня тоже, допросили, а Пашу Коровина увезли и в кутузке месяц держали, а потом отпустили запуганного. Так он, горемычный, и не женился, таким на войну с немцами ушел. Там и погиб - боязливый. А Фильку выходили. Вот только он умом тронулся, да на один глаз ослеп. Заговариваться стал, и о чем говорит - не уразумеешь. Да и долго он не прожил. Чахнуть стал и умер в мучениях.
- Нельзя, - голос бабы Маши вновь окреп, - на кладбище бесчинствовать и богохульствовать, - она неожиданно прервала разговор. - Ты о чем с тем лохматым мальцом говорил, что на колени непрестанно падает?
- Спросил, как зовут, для чего он деньги просит: на еду или на что-то другое, есть ли у него родители, где они и почему разрешают ему просить на кладбище милостыню?
- И что он тебе ответил? - Моя пассажирка прямо-таки с пристрастием начала учинять допрос.
- Сказал, что зовут его Вова. У него одна мама, которая болеет.
- Врет он все, кроме имени. - Старушка махнула рукой. - Тут еще несколько таких приходят. Это бичевские дети. Жалко мне их. Пьяницы их родители, в грех вгоняют детей, посылая просить для них на водку милостыню. Нет у этих детей веры в Бога. Их научили не чтить и любить его, а славесловя его имя и молитву, выпрашивать за счет этого деньги. Из таких Фильки, прости меня, Господи, и вырастают. Ни веры, ни ума, ни послушания.
...Я подвез ее к дому. Она попрощалась и пошла, согну¬тая временем, что-то ворча об антихристовых детях, видимо, не в силах успокоиться.
...В чем-то она была права. Для многих сегодня имена Христа и Аллаха стали чем-то вроде разменной монеты, а религия и присущие ей ритуалы - способами наживы. Много-численные экстрасенсы и целители, новоявленные пастыри, "стригущие" реальные деньги со своих заблудших "овец", промышляют с именем Всевышнего на устах. Лжевера по¬рождает и лженравственность. И оскверняются могилы, воруются на металлолом оградки и надгробные таблички, пускаются в перепродажу венки, снятые со свежих захоронений. И убить человека (тяжелейший грех) стало так же просто, как закурить сигарету.
И в то же время стоит у меня перед глазами нестриженый, в засаленных рубашке и шортах кладбищенский мальчик Вова, жадно засунувший в рот сразу несколько конфет (которые ему дала женщина, шедшая впереди) и, давясь, пытающийся их разжевать. Возможно, он придет со временем к Богу, но вначале люди должны прийти к этому и другим кладбищенским и побирающимся Вовам.
Свидетельство о публикации №215111201234
И эта тема, разве она выдумана.
Уже в открытую на Родительских праздниках продают горами на столах, собранные у могилок приношения. Вторично, многократно собранные и продаваемые.
В одном из интернет-общений задался народ вопросом - можно ли поминать на кладбищах выпивкой? Как не вмешаться, тоже высказался, - Половина, если не больше, захоронённых, убиты "зелёным змием". И значит - поминать умерших выпивкой - славословить их же убийцу. Поминая спиртным, вы кадите ему - убийце ваших родных.
Права литературная бабулька Маша... кладбище, на Руси - Погост, место святое. Оно наполнено аурой, печалью и даже заботой, памятью павших об оставленных. Человек, чувствительный к энергетике, явственно ощущает это силовое поле, эту связь поколений, родных сердец и душ. Требующую чистоты и доброго понимания. Родительские субботы, напоминают приезды родителей к нам, тогда ешё детишкам, в наши лагеря, на школьные утренники, в садики. Только теперь уже они ждут нас, так же радёхоньки нашему появлению, друг перед дружкой хвалятся нами.
И конечно же тёзка мой, литературный... Так этих ребятишек жалко. Кузбасс, после утопления шахт в перестройку... после разворовывания иностранных грантов, что предназначались шахтёрам убитых шахт... вослед кладбищенским массовым новосельям... на улицах, вокзалах и базарах заполнился наводнением детских, голодных и оборванных орав. Как и вся страна.
Видел, знаю - это было невыносимо.
Огромная моя человеческая благодарность тогдашнему губернатору Кузбасса, Аману Тулееву. Который во всеуслышание спросил - Да есть ли совесть у государства, в котором живут на улицах дети? И многое сделал во исправление.
Кузбасс лидировал в организации детских приютов, домов, а затем и движения - приёмных семей. Дети были забраны с улиц, пристроены и согреты.
Сколько тогдашних, обречённых малявкиных душ спасено им, всем трудовым народом. И такая трагедия именно с детьми, в обугленной "Зимней вишне", ему в завершение отцовской для Кузбасса, биографии.
Именно такая, подобная антиномия ширится сегодня на Погостах России - без-словесные души и... коммерция, показуха, конкуренция похоронных агентств.
Драматургия жизненная... и схватка святая.
Владимир Рысинов 06.04.2019 17:17 Заявить о нарушении