Димитрас

               
                Пролог

В темницу никогда не проникает солнечный свет. Наверное, это так нарочно задумано, чтобы лишить нас, несчастных пленников последней радости перед мучительной смертью. И всё же, я жадно слежу за облаками, проплывающими за окном – крошечным зарешёченным окошком, в которое не может пробиться ни один любопытный лучик. Охраняющая меня стража полагает, что я это заслужила. Когда они проходят мимо двери моей камеры, я улавливаю их хриплый шёпот: «Ведьма. Маринка – ведьма».
Что есть колдовство? Власть, могущество, особое знание. Раз так, то я согласна на репутацию ведьмы. Это лучше, чем репутация предателя, очернённый которой умер мой бедный, совсем ещё молодой муж. Я никого не предавала: я до последнего вздоха верна моей Родине, отцу и нашему королю Сигизмунду. Им ли, - тем, кто во время правления мужа лизал ему ноги и лобзал руки, яко верные псы, - им ли называть его предателем Руси?
Наверное, я до сих пор осталась наивным ребёнком, раз ничего не понимаю в предательстве. В предательстве, которого не было. Это глупый народ, мужики и холопы, сделали из Димитраса злодея.
Димитрас… Гриша…
Он показал мне, что такое любовь, а своему и моему, польскому народам – что значит свобода. Он сверг их злобного царя – деспота, и что мой Гриша получил взамен? Какую благодарность?
- Мама, - мой сын обвил своими крошечными ручками мою шею. Господи, да он весь дрожит! – Мама, я не хочу умирать!
- Не бойся, милый, - я стараюсь говорить как можно мягче и спокойнее, но мой голос предательски дрожит, - Хочешь, я раскрою тебе секрет?
Не время для занимательных историй, я знаю. Но это – последняя сказка, которую он услышит в своей коротенькой жизни. И сказка эта будет правдивее летописей, которые строчат в своих монастырях монахи – летописцы.
Ваня, прозванный в народе Ворёнком, тут же подаётся вперёд, и в его заплаканных глазах я вижу, как промелькнул огонёк интереса.
- Твой отец – не Тушинский Вор. Ты – сын необыкновенного человека, героя, воспитанного лесными духами, героя, оседлавшего василиска и носившего Кольцо Судьбы.
- Правда?
Что ж, мои польские друзья всегда говорили мне, что я хорошая рассказчица. Я рассказываю эту историю для моего ребёнка, чтобы отвлечь его от жуткого, холодного страха смерти. И эту историю я, заблаговременно написав со слов мужа, оставила в завещание моему брату. Пусть если не Русь, то моя любимая Польша узнает, как всё было на самом деле.
Сейчас пришло время открыть всем глаза.

                Глава 1.

В горнице тускло светила лучина, и под певучее мурлыканье кошки молодая мать стояла на коленях у изголовья детской кроватки. Её песня лилась как ручеёк – ласковая, нежная, полная любви и заботы. Мальчику недавно исполнилось пять лет, но он рос не по годам развитым ребёнком – быстро учился писать и считать, и его ясные карие глаза всё чаще смотрели на родителей не по-детски осмысленно. Мать и отец души не чаяли в сыне Дмитрии, хоть он был им и неродным – сам царь Иоанн Васильевич поручил им заботу о своём чаде.
Отец сидел за столом, подперев рукой буйную голову с курчавыми светло – русыми волосами, и заполнял гусиным пером какие-то бумаги. Жена никогда не вдавалась в его княжеские дела – на ней итак был весь дом и забота о ребёнке.
Внезапно уютный семейный покой был потревожен стуком двери – в терем вбежал перепуганный слуга. На нём лица не было от страха, бледные губы дрожали и кривились, как если бы он хотел заплакать, но глаза были сухи. И безумны от ужаса.
- Там! Там! – дрожащим голосом выдавил парень, дёргая головой, словно заика.
- Что «там», Прохор? – недовольно посмотрел на него князь.
- Царские люди! Пришли они по твою душу, хозяин! Убивать тебя пришли! – вот что выдавил усилием воли слуга и затрясся всем телом в сухих рыданиях.
- Да не реви ты, дурак! – мужчина вскочил из-за стола и, подойдя к слуге, с силой тряхнул его так, что голова Прохора безвольно мотнулась, - Убивать, говоришь, пришли? За что? Какая вина на мне?
- Тебя оклеветали, хозяин, - в отчаянии простонал Прохор, - И женку твою, светлую княжну, хотят убить, и робёночка.
Секунду стоял князь, переменившись в лице. Жена его, быстрее осознав опасность, чем муж, выхватила из кроватки Дмитрия и прижала к груди дрожащими руками.
- Вот что, Наталья, - мужчина пришёл в себя, и прежде чем женщина успела что-либо сказать, князь схватил её за руку и, вытащив на улицу, посадил на коня, - Езжай. Мне всё одно умирать. А ты живи. Спаси Дмитрия.
- А ты, Степан? – задыхаясь от страха и волнения, Наталья схватила мужа за руку и прижала её к губам, прощаясь.
- Прощай, Наталья. Прощай навсегда.
Точно сердясь, Степан вырвал руку у жены и кнутом огрел коня по крупу; тот, дико заржав, рванул с места, унося прочь от терема женщину с ребёнком. Уже на скаку, оглянувшись, Наталья сквозь застилающие глаза слёзы видела, как царские воины хватают Степана за руки, как один из них заносит над его головой саблю…  Больше женщина не могла на это смотреть.
Выпустив из слабеющих рук поводья, Наталья целиком положилась на волю коня – она была слишком расстроена, чтобы самой решать, куда ехать.
Не чуя руки, конь повёл ушами и рысью понёсся к растущему неподалёку лесу. Про этот лес ходили, правда, нехорошие слухи, да молодой женщине было всё равно – она понимала, что ничего хуже, чем смерть мужа, с ней уже вряд ли случится. Ей было всё равно даже то, что по ночам люди слышали страшные звуки – раздирающие душу стоны, которые не мог издать человек, временами же – безумный, зловещий хохот.
Конь резко остановился на лесной поляне. Так резко, что Наталья вылетела из седла и, ударившись головой о дерево, лишилась чувств. Очнувшись, женщина обнаружила, что лежит на подстилке из еловых ветвей в каком-то странном помещении, больше похожем на большую звериную нору, или, напротив, маленькую пещеру. Как ни больно и ни страшно было Наталье, её всё-таки жгло любопытство: кто приютил её? Больше эта нора была похожа на жилище отшельника, чем на убежище лесного зверя, и это несколько успокоило женщину.
Когда она придавалась таким раздумьям, затрещали ветки, заслоняющие дверь, и в нору ввалилось чудовище, настолько необычное и потому страшное, что Наталья чуть было не закричала, но вовремя сдержалась. Существо было двух метров ростом, широкоплечее, от ног до головы заросшее бурой шерстью. Только лицо у него было почти человеческое, и на этом лице горели острым умом голубые глаза, которых было почти невидно из-за густых, кустистых бровей.
Увидев, что Наталья пришла в себя, чудовище улыбнулось, но улыбка ещё больше исказило его уродливое, заросшее волосами, лицо.
- Пожалуйста, - женщина, прижимая к груди сына, опустилась на колени перед лесным великаном, - Можешь убить меня, если хочешь, но моего сына не трогай!
Но существо, вместо того, чтобы напасть на Наталью, показало длинным толстым пальцем на кувшин с молоком, стоящий в углу.
«Пей. И сына напои»
Дрожа от страха и не смея его ослушаться, Наталья осторожно пригубила молоко. Она ждала от чудовища какой-нибудь подлости – например, что молоко будет отравлено, - но ничего страшного не произошло, и женщина стала пить с жадностью настрадавшегося от жажды человека. Попив сама, она дала молоко Дмитрию.
Конский топот копыт и возбуждённые мужские голоса снаружи мгновенно прекратили её радость: воины Бориса Годунова! Леший поднёс палец к губам и жестом приказал женщине затаиться вместе с сыном. Наталья вскрикнула от ужаса, когда её нежданный спаситель вышел из норы, примяв за собой ветки.
То, что было дальше, она не знала, а было вот что: леший вырос как из–под земли перед опешившими воинами, половина из которых тут же обратилось в бегство, оглашая лес криками ужаса. На месте, не дрогнув перед нечистью, остался только один из них – бывалый седовласый стрелок лет пятидесяти. Леший, рыча, как разъярённый медведь, пошёл прямо на него, оскалив рот в зловещей ухмылке, но воин, ничуть не оробев, рубанул чудовище саблей по ноге и, видимо, добил бы, если бы не вмешалась приёмная мать Дмитрия. Женщина выбежала из норы с отчаянным криком, который тут же оборвался – стрела, пущенная стрелком, пронзила насквозь её грудь. Наталья пошатнулась и со стеклянными глазами упала лицом в траву, окропляя её своей свежей кровью.
Она дала лешему пару секунд, которых ему не хватало, чтобы убить солдата, и чудовище тут же этим воспользовалось, свернув противнику голову как курёнку.
В одночасье пятилетний царевич остался без своих приёмных родителей.

                Глава 2.

Прошло десять лет. За это время заколдованный лес часто умывался чистыми летними дождями, грохотал и стонал под грозами, молодел с каждой весной, точно рождённый заново и старел, засыпая, с зимами.
Сейчас стояло жаркое лето – самое вольготное для пятнадцатилетнего юноши время. Дмитрий любил гулять по лесу, пересвистываясь с птицами, охотясь на зверей и собирая грибы. Как-то раз он угнал у пастухов коня, и тогда лошадиные скачки стали его страстью, хотя, пока мальчишка учился объезжать коня, умение наездника далось ему дорогой ценой - синяками, шишками и переломом руки.
С тех пор покалеченная рука у Дмитрия усохла, да так и осталась короче другой. Но царевич особенно не расстраивался. Не потому ли, что в лесу никто не видел его изуродованной руки?
Леший, к безобразному виду которого юноша привык ещё с детства, учил его отличать съедобные ягоды от ядовитых, понимать, о чём шепчутся деревья на ветру… У них, как говорил леший, есть свой особенный язык, недоступный пониманию обычного смертного. Дмитрий давно не считал себя обычным.
В тот день, когда царевичу исполнилось пятнадцать, леший отвёл его на лесное вече, где собрались лешие и лесные духи со всей страны. Были здесь и мохнатые, двухметровые чудовища, и бесплотные духи лесных озёр и речушек, и безобразные духи болот, похожие на гигантских лягушек. От огромной, шумящей, как громкоголосый горный водопад, толпы чудовищ веяло неземным холодом, но Дмитрий не ощутил страха. Единственным переполняющим его чувством был жгучий интерес: он впервые в жизни, если не считать его лешака, видел подобных существ. Когда они увидели юношу, то подняли ещё больший шум:
- Человек! Разорвать его в клочья! – заскрежетал уродливый великан, похожий на огромное сухое дерево, но его никто не слушал.
- Замолчи, дурак, - осадил его другой леший, больше остальных похожий на обычного мужчину, - От него может быть толк. Ты что, не видишь, что перед нами царевич?
«Царевич… Я?»
Дмитрий застыл как громом поражённый. Оно и понятно, ведь его приёмные, безвременно почившие родители унесли этот секрет с собой в могилу. Живя в лесу, юноша меньше всего интересовался делами государственными. Но внезапно забрезжившая мечта быть царём показала ему светлое будущее, не такое уж и далёкое, которое забрезжило перед ним как восходящее солнце, которая встаёт, когда отступает непроглядная ночная темень. Юноша стал прислушиваться к разговору лесной нечисти. Говорили они о том, что царевич, когда взойдёт на трон, должен возродить на Руси язычество, а православие, как самую ненавистную веру для нечистой силы – упразднить. Ничего не понимающему в религии юноше было решительно всё равно, какую веру свергать, а какую делать всеобщей, так что он, в общем-то, не имел ничего против безбожного плана лешаков.
- Я согласен, - Дмитрий опустился на одно колено перед тем лешим, в котором угадывался князь, и смиренно склонил голову, - Я сделаю всё, что хотите, если вы поможете мне стать царём.
- Милый мальчик, - снисходительно усмехнулся лесной князь, - Мы ничего сделать для тебя не сможем, но я владею силой видеть будущего, и предвижу ныне, что твоя судьба свершится сегодня – за тобой придёт человек православной веры, наш враг, и заберёт тебя в страшное для нас место, откуда ты и начнёшь свой путь. Всё будет зависеть только от тебя, ведь только наивные глупцы думают, что за них всё решает Всевышний. Он за них и решает, раз они сами ничего не делают для своей судьбы, но ты, малый, не таков. Ты всё решишь сам.
- Прощай, сын, - леший, приютивший и воспитавший Дмитрия, поник головой, - Больше мы с тобой не свидимся. Иди на опушку, где находится наш с тобой дом – там тебя уже ждёт твоя судьба.
Как же Дмитрий бежал! Ветер так и свистел у него в ушах, трепал волосы, шутя подталкивал в спину… Когда юноша выбежал на опушку, там, как и сказал князь, стоял человек во всём чёрном. С нечёсаной рыжей бородой   он напомнил юноше саму Смерть, потерявшую по рассеянности свою косу. Если только Смерть может быть мужского рода…
- Здравствуй, отрок, - незнакомец приветливо улыбнулся царевичу, но предупреждённый князем Дмитрий не спешил улыбаться в ответ.
- Скажи, что ты делаешь в лесу в столь ранний час? – спросил человек в чёрном.
- Я здесь живу. Другого дома у меня нет. Родителей – тоже.
- Значит, ты сирота?
- Выходит так, - Дмитрий притворно вздохнул.

Чудовская обитель была небольшим монастырём, в котором все друг друга знали. Над деревянными куполами часто кружили голуби и воробьи, оглашая местность весёлым своим воркованием и щебетом. Входя на территорию монастыря вместе с приведшим его монахом, Дмитрий вслушивался в неугомонное щебетание птиц и с запоздалой тоской вспоминал родной лес, прекрасно понимая, что больше не увидит своего приёмного отца – лешака.
Монах, что привёл юношу в монастырь, оказался любопытным и разговорчивым – ему было дело до всего, что касалось жизни юноши, его детства и смерти родителей. Дмитрию хватило ума не говорить болтуну, кто его воспитывал, иначе светлого будущего ему было бы не видать.
Как рассказывал Тихон, - так звали того монаха, - подъём здесь был в пять утра, затем – долгая молитва и трапеза, а дальше – у каждого своё послушание. Дмитрий слушал, внутренне содрогаясь: к такой немыслимой строгости его свободолюбивая душа не привыкла и не собиралась привыкать.
Самое худшее впечатление о монастыре у него создалось, когда отроки – сироты, такие же, как он, жившие при монастыре, громко расхохотались, увидев новенького. Да и было, отчего смеяться: волосы Дмитрия, никогда не стриженные за десять лет, достигали пояса, как у девушки, да ещё если учитывать красоту лица царевича…
Тихон цыкнул на мальчишек и, взяв юношу за плечо, повёл его к настоятелю монастыря. Настоятель, - полноватый седеющий мужчина лет сорока восьми, - почесал бороду, пожевал сухими губами, смерив Дмитрия оценивающим взглядом:
- Говоришь, сирота?
- Так точно, батюшка, - судя по речи Тихона, в молодости он был военным и по сей день не утратил военных привычек.
- Что умеет делать? – спросил настоятель так, как будто Дмитрий был пустым местом.
Юношу возмутило такое неуважение, но, видимо, из деликатности он промолчал.
- Он жил в лесу, и хорошо знает грибы с ягодами. Что ты ещё умеешь, отрок?
«Даже не спросил, как меня зовут»
Повинуясь какому-то инстинкту, Дмитрий отвечал, как полагается, ничем не показав закипающего в душе возмущения.
- Хорошо, - подумав, произнёс настоятель, - Ценные способности, весьма ценные, однако, нас этим не удивишь – мы и сами с усами. Говоришь, ягоды и травы знаешь, ну а кто их не знает, коли мы все бок о бок с лесом живём?
- Я умею объезжать диких коней, - подал голос Дмитрий.
- Кто тебя просил говорить?! – взвизгнул настоятель, - Молчи, когда старшие разговаривают!
- Прости его, батюшка, - просил Тихон умоляюще, - Малец не ведает, что говорит. Нет у него отца с матерью, вот никто и не учил его уму-разуму.
Настоятель, уже занеся руку для удара, смилостивился, и его маленькие глазки удовлетворённо блеснули.
- Добро, - он провёл руками по животу, как объевшийся кот, - Пусть остаётся у нас.
Судьба звала Дмитрия, манила на царский трон, ведь всё происходило именно так, как предсказал лесной князь. Когда настоятель отпустил юношу, на улице ему встретились те самые отроки, которые давеча смеялись над длиной его волос. Они что-то кричали ему, кидались камнями и комьями грязи, но юноша прошёл мимо, не удостоив их взглядом, даже притом, что один из комьев попал ему в спину. Тем же вечером были острижены его длинные волосы, и Дмитрия определили в послушники, поселив его, к счастью, не в ту комнату, где жили его обидчики, а в другую, побольше, вместе с другим послушником, что был уже в летах.
Этого послушника звали Егор, и был он опальным боярином, сосланным царём Борисом Годуновым за измену. За какую именно, Дмитрий не знал, да и не спрашивал. Как юноша понял по разговорам опального боярина, в миру у того осталась жена с детишками, младший из которых, - юный Сергей, - был ровесником Дмитрия. Вот Егор и прикипел всем сердцем к царевичу, как к сыну.
Шесть лет, шесть долгих, мучительных лет в покое и молитве провёл Дмитрий в обители, и никто не знал, как раздражали его и покой, и монотонный, каторжный физический труд, и, главное – утреннее и вечернее правила, которые все монахи и послушники обязаны были читать каждый день. Тайком ото всех юноша сбегал из монастыря в деревню, к девушкам, наслаждаясь плотскими утехами. Он устал от духовной жизни, и единственным утешением молодого царевича стали уроки Егора – боярин учил Дмитрия тому, как должен вести себя отрок из знатной семьи. Дмитрий жадно слушал каждое слово этой бесценной премудрости, схватывая всё на лету.
Но больше всего ему нравились рассказы боярина о царской семье, об «убиенном» царевиче Дмитрии. Этот рассказ о себе самом юноша любил больше всего – это было словно ниточкой, мостком между его настоящим и далёким, царским будущим.
Однажды осенней ночью, когда с деревьев с тихим, похожим на шёпот, шорохом облетали золотые листья, Дмитрий лежал на лавке. Постоянные послушания и бесконечный, унылый труд сморили его тело и почти сломили душу; юноша забылся хрупкой полудрёмой. Внезапно его посетило что-то вроде видения – вещий сон, или просто игра воображения?
Дмитрий увидел себя, гладко выбритого, в какой-то чужеземной одежде, на царском троне. Давние мечты вмиг воскресли в юноше, отчаяние отступило… Словно наяву он услышал слова лесного князя, который тот сказал ему на прощание, о царской судьбе…
На следующее утро, разбуженный первыми лучами солнца, юноша встал с радостью на сердце – оно, сердце, билось в груди как пойманная пташка. Утро было пасмурным и дождливым, но душа у Дмитрия пела. Когда он вышел из комнаты, то тут же столкнулся нос к носу с Егором. Юноше мучительно хотелось похвастаться своей судьбой хоть перед кем-то, так что Дмитрий, отведя послушника в укромный уголок, задыхаясь от  восторга, сказал ему:
- Отец Егор, ты знаешь, что я буду царём?
К его огромному разочарованию, Егор воспринял это как шутку – он посмеялся себе в бороду и дружески хлопнул царевича по худому плечу:
- Ну, дерзай, сынок. Хороший царь – великая милость Божья для нас, недостойных.
- Я буду хорошим царём и сниму с тебя опалу, как только взойду на трон, - искренне пообещал Дмитрий. Но так получилось, что этот разговор услышал ещё один монах – стукач и наушник Никола, давно недолюбливающий царевича.
Слухи о «мнимом» царевиче всего за несколько дней долетели до митрополита Ионы – властного и жестокого человека, прикрывающегося выгодной для него репутацией святого. Когда Иона узнал это, тут же послал солдат поймать «безумного» послушника, дабы «негодяй» покаялся на Соловках:
- Отправьте его в ссылку, на покаяние – пусть очистит душу, - митрополит провёл языком по сухим губам, - К тому же, я скажу о нём царю Борису. Я уверен, что наш государь поступил бы с ним так же, как я.
Не смея ослушаться приказа митрополита, пятеро лучших, самых преданных бойцов оседлали коней и понеслись во весь опор к Чудовской обители.

Дмитрий не ожидал такой беды: они с Егором в это время читали Священное Писание, когда всадники, поднимая тучи пыли, въехала в ворота монастыря. Монахи были в смятении – гости из столицы нечасто нарушали их покой; их могло заставить приехать разве что-то из ряда вон выходящее.
Николай, злорадно ухмыляясь, подлез к ним боком и, заискивая, указал на Дмитрия дрожащим пальцем. Таким же дрожащим, как палец, подобострастным голосом он сказал:
- Вот он, наш новый царь.
Командир всадников своими пытливыми серо-зелёными глазами пристально посмотрел на юношу, и царевичу захотелось здесь же провалиться сквозь землю, хоть в самое пекло, только чтобы не находиться здесь и сейчас.
- Самозванец, - процедил он сквозь жёлтые кривые зубы, - Как его звали в миру?
- Дмитрий, - с вызовом, вынеся взгляд командира, бросил ему в лицо царевич.
- А монашеское имя у него какое?
- Он ещё послушник, - елейно, с придыханием ответил Николай.
- Батюшка, - вперёд выступил Тихон. Он был бледен и весь дрожал, - Паренёк не здоров. Не в себе, мнит себя царём. Какой вам прок с больного?
- В самом деле? – командир приподнял густую бровь, - А мне этот смутьян не кажется больным. Заберём его с собой, отвезём к митрополиту – он решит, что нам делать с этим самозванцем.
- Да зачем везти к Ионе? Митрополит же ясно сказал, чтобы мы отвезли парня на Соловки, на покаяние.
Услышав это, Дмитрий вздрогнул. Вот какова цена была его фантазиям и, казалось бы, таким безобидным мечтаниям! Что же делать? Ему совсем не хотелось отправляться в ссылку так рано, в двадцать один год.
А командир тем временем уже связал Дмитрию руки.
- Шагай, - он подтолкнул юношу вперёд, - Пойдём лесом – так короче. Ты же не думал, что мы повезём тебя верхом на коне? Мы поедем, а ты, привязанный, будешь бежать следом.
Юноша окинул прощальным взглядом монастырь и едва заметно кивнул Егору. На всех прочих ему было слишком тошно смотреть.
Командир, прищёлкнув пальцами, поскакал вперёд, за ним – его группа воинов. Жестокая сила сбила Дмитрия с ног и поволочила следом за конницей, лицом и грудью по грязной, влажной от недавнего дождя земле. Юноша в кровь ободрал оба колена, живот, локти…
 Рысью всадники добрались до болота, и вдруг командир вскрикнул: из болотной трясины с чавканьем и пузырями поднялась морщинистая, безобразная голова старухи, а цепкая, с крючковатыми пальцами рука схватила его коня за уздечку.
- А, добры молодцы, - прошамкала болотница, окидывая царских солдат ехидным взглядом прищуренных кошачьих глаз, - По добру ли забрели в мои края?
- Пусти, ведьма! – рявкнул командир, и Дмитрий с удивлением уловил в голосе бесстрашного вояки панические нотки, - Пусти, а то осерчаю!
Он замахнулся было на нечисть мечом, но заклинание, что шёпотом произнесла болотница, парализовало его руку.
- Что же вы стоите, глупцы?! – не своим, каким-то по-женски высоким голосом взвизгнул командир, - Убейте ведьму!
Болотница лишь хрипло рассмеялась, хлопая в ладоши, и, подчиняясь её бесовской воле, поднявшиеся из болота древесные корни обвили тела всадников, утаскивая их, - кричащих от страха, - в гиблую трясину.
- Удачи тебе, царевич, - кокетливо улыбнулась старуха, растягивая тонкие, словно ниточки, губы, и показывая чёрные острые зубы.
- Зачем ты мне помогла?
- Ты ведь наша последняя надежда, Дмитрий. Помоги нам.
Не слушая, что она скажет дальше, царевич с усилием вырвался из чавкающего, булькающего болота и понёсся, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Так для юноши началась пора скитаний. 

                Глава 3.

Земля была прогрета жарким солнцем, какое бывает разве что летом и ранней осенью. Сейчас же стояло бабье лето. Примяв своим телом цветы и  желтеющую траву, Дмитрий лежал на земле, отдыхая. Тепло и тишина лесной чащи сморили его – юноша спал, подложив под голову котомку с припасами. Сон царевича всегда был очень чуток, особенно здесь, в лесу, где можно было ожидать чего угодно. Потому Дмитрий сразу проснулся, когда почувствовал, как чья-то грубая рука пытается вытащить у него из-под головы котомку.
Мысленно посмеиваясь над незадачливым грабителем, - в ней всё равно ничего, кроме украденной в деревне еды, не было, - юноша, окончательно разбуженный, открыл глаза и столкнулся нос к носу - картошкой, принадлежащему немытому и растрёпанному разбойнику, некрасивая рожа которого, казалось, так и просила кирпича. Или кулака, на худой конец, так что Дмитрий, не став пренебрегать молчаливой просьбой, размахнулся и врезал кулаком в  маленький глаз грабителя.
Тот вскрикнул больше от неожиданности, чем от боли, и, не оставшись в долгу, дал юноше по носу. Боль ослепила Дмитрия – он схватился за ушибленный нос, а когда отнял от него руки, то увидел на них кровь.
Между тем разбойник,  который, как оказалось, был не один, а с товарищами, уже связывал ему руки верёвкой. Другие разбойники, - больше среди них было  мужиков с нечёсаными бородами и сальными волосами, - глумливо хохотали над «горе – воякой» Дмитрием.
- Смелый малец, - потирая слезящийся от удара глаз, проговорил битый царевичем разбойник, - Убить его, что ли?
- Лучше не убивать, а вести к атаману, - возразил другой разбойник, с прямым, как у дьячка, пробором и козьей бородкой, - Как наш главарь решит – так и будет. Скажет убить – убьём, отпустить – отпустим.
- Добро, - осклабился жёлтыми зубами пострадавший от руки Дмитрия.

Атаман жил в самой чаще леса, в небольшом деревянном домике на дубу, что сразу напомнило юноше сказки о Соловье-Разбойнике. Сам он оказался рослым и дородным – настоящим богатырём. У атамана оказались русая, с сильной проседью, густая окладистая борода и такая же шевелюра до плеч, загорелая, покрытая шерстью грудь, которую было видно из-за распахнутой рубахи, кустистые чёрные брови и ярко-синие, с ястребиным взором, глаза.
- Смотри, кого привели, - один из разбойников толкнул Дмитрия вперёд, да так резко, что тот едва удержался на ногах.
- Дюже гарная харя, - атаман ухмыльнулся, словно подавая повод своим подчинённым грубо заржать. По его выраженному произношению юноша понял, что видит перед собой жителя южных земель, - Не боись меня, хлопчик – дядя тебе ничего не сделает. Только мордашку смазливу ножиком попортит, но ты не серчай.
С этими словами атаман со звоном вытащил из ножен сверкающий, отполированный, видно, украденный у какого-нибудь воина меч. Что было делать Дмитрию, если у него не было с собой никакого оружия?
- Дайте мне саблю! – потребовал царевич, сам ужасаясь своей дерзости.
- Видали, каков? – рассмеялся атаман, - Ну, полно, паря, будет тебе сабля. У него вон возьми, - он показал глазами на щупленького, в жалких лохмотьях, дрожащего под взглядом атамана, разбойничка, на поясе у которого и впрямь висел добрая сабля. Дмитрий подошёл к разбойничку и, сделав злобное выражение лица, сложил из пальцев «козу»:
- Бу!
Эффект от этого простого, смешного жеста превзошёл все ожидания царевича: разбойничек, по-собачьи заскулив, бросил к ногам юноши жалобно звякнувшую саблю и бросился наутёк, только тощие немытые пятки засверкали. Шайка разбойников взорвалась дружным хохотом и улюлюканьем, подбадривая Дмитрия и глумясь над своим трусливым собратом.
Юноша легко поднял саблю и неумело рассёк им воздух. Атаман же спрыгнул с дерева и оказался с Дмитрием лицом к лицу – царевич, в общем-то, довольно высокий для парня его возраста, - еле-еле доходил главе разбойников до плеча. Смерив царевича презрительным взглядом своих ярко-синих жутких глаз, разбойник скривился:
- Мне что, на корячках с тобой драться, сосунок?
Дмитрий пропустил грубость мимо ушей – его мысли были о другом: сможет ли он выжить в этой неравной схватке?
Атаман легко перекидывал из руки в руку тяжёлый булатную саблю гигантских размеров, который царевичу нипочём не поднять было и двумя руками. Под грязной рубахой перекатывались, точно стальные, мышцы великана.
- Слушай меня, паря, - белозубо ухмыльнулся атаман, - Победишь – останешься жить, отпустим тебя на все четыре стороны, а проиграешь – пеняй на себя.
- Идёт, - Дмитрий  в знак согласия протянул великану свободную руку, а когда тот пожал её, размахнулся и рубанул мечом. Атаман завыл, как шакал; из обрубка его руки на лицо и рубаху юноши брызнула кровь. Густая бурая жижа окропила траву, одежду атамана… Великан, с рычанием зажав рану, бросился на обманщика, перехватив меч здоровой, левой рукой, но Дмитрий видел, что атаман – правша, и владеет левой и вполовину не так мастерски, как правой. Дрожащая сабля атамана слегка оцарапал щёку царевича, тогда как юноша, изловчившись, сделал атаману подсечку ногой, и тот грузно рухнул в политую кровью траву.
- Ты победил меня, - прохрипел великан, - Теперь можешь ступать себе на все четыре стороны.
- Ну, уж нет, - теперь настал черёд Дмитрия самодовольно ухмыляться, - Я победил и теперь могу идти, куда хочу. А хочу я остаться с вами и быть одним из вас.
- Брешешь, - атаман оскалился, показывая кривые и острые, как у хищника, зубы, - Пошёл вон!
- Брешет! Удавим хвастуна! – со всех сторон загомонили разбойники, только один, видимо, старый как мир старик поднял морщинистую руку:
- Нет, пусть парень остаётся! Он необычен: может призывать лесных и болотных духов! Этот парнишка убил своих палачей, неосознанно вызвав духа болот, и болотница разделалась с ними как с малыми детьми! Он может быть полезен для нас.

                Глава 4.

Сменялись один на другой тёплые денёчки, подходило к концу ласковое бабье лето. Сегодня небо закрылось тучами, пряча за ними солнце; начал накрапывать дождь со снегом. Снежинки оседали на траве, цветах, листве деревьев, но тут же таяли, оставаясь тускло блестящими в пасмурном свету каплями, похожими на слёзы.
Невесело было в шайке разбойников: день за днём, шаг за шагом, неумолимо надвигалась зима, а вместе с ней обещали нагрянуть морозы и голод. Атаман всё время проводил у себя в лесном доме, мало выходил наружу, почти не спускаясь со своего дерева, а если и спускался, то был не в духе и срывал злобу на своих разбойниках. Раньше, - говорили они, - с ним такого отродясь не бывало.
- Это всё из-за того, что он стал калекой, - предполагали одни.
- Проклятый обманщик! Надо было убить его ещё тогда, когда он дал мне в глаз! -  вторил им разбойник с синяком под глазом.
Дмитрий не особо ладил с другими разбойниками: держался особняком, чувствуя, как те его ненавидят и боятся. Но что поделаешь – это был его единственный шанс научиться владеть саблей.
В этот день атаман был особенно зол: он рычал, кусал свои длинные усы, и собирался сделать набег на небольшую деревню на отшибе от града.
- Вы совсем разленились, оглоеды! – кричал он, отвешивая подзатыльники разбойникам, - И как вы будете сражаться с царским войском голодные, собаки блохастые, напади оно на нас?! В этой деревне есть много хлеба, вот там мы и добудем славные булки для каждого из нас!
Дмитрий был только рад – он давно мечтал попробовать себя в ближнем бою на саблях, тем более что лесная еда давно ему надоела, и юноше так хотелось вкусить немного хлеба.

Солнце уже скатилось за макушки леса, когда разбойники напали на село.
- Спасайся, кто может! – поднял крик голосистый босой мальчишка, когда шайка выбежала из леса, размахивая острыми саблями и дубинками. Атаман тут же заткнул пацанёнка, на бегу пронзая его саблей прямо в сердце. Мальчик упал, не успев даже вскрикнуть, и взгляд его больших зелёных глаз остановился, стекленея. Из одного из домов выбежала растрёпанная, простоволосая женщина, такая же босая, как и мальчишка, и, скривив лицо в плаче, упала на грудь убитому.
«Наверное, он был её сыном», - с горечью подумал Дмитрий, отворачиваясь, чтобы только не встречаться взглядом с её обезумевшими глазами.
- Чего нос повесил, Гарная Харя? – с усмешкой окликнул его щупленький разбойничек, который, каким бы он не был трусом, сейчас наверняка чувствовал себя героем. Сейчас он мелкой трусцой, смешно взбрыкивая худыми волосатыми ногами, подбежал к женщине и полез к ней под юбку.
- Куда?! – рявкнул Дмитрий и, в один прыжок, догнав насильника, вонзил саблю меж тощих, острых лопаток разбойника.
- В спину бить, а, шельма? – уже умирая, процедил сквозь окровавленные зубы разбойничек, - Будь ты проклят… Харя…, - это были его последние слова.
Тяжело дыша, Дмитрий резким движением вытащил саблю из кровоточащей раны насильника. Убитая горем женщина не знала, благодарить ли ей своего нежданного защитника, или присоединиться к проклятиям разбойничка за то, что его товарищи не пощадили её сына. Не желая выслушивать ни слов благодарности, ни проклятий в свой адрес, юноша быстро повернулся к ней спиной и зашагал по направлению к чадящей дымом кузнице.

В кузнице Дмитрия встретил чёрный, как ворон, кузнец: косая сажень в плечах, кустистая длинная борода, мускулистые ручищи, серые глаза, сверкающие из-под чёрных бровей.
- Тебе чего, парень? – надвигаясь на юношу, сурово спросил он.
Дмитрий выдернул из ножен саблю и, со свистом помахав ею в воздухе, приставил оружие к толстому, кадыкастому горлу кузнеца:
- Мне бы меч, либо саблю, дядя.
- Ишь, какой. Командует, яко царевич.
- Я и есть царевич, - Дмитрий расстегнул рубаху и показал золотой крест на своей худой груди, - И я приказываю: дай мне самый лучший меч, какой только есть в твоей кузнице.
На миг парню показалось, что в глазах кузнеца мелькнуло что-то тёплое, и взгляд освежился слезой, но тот быстро взял себя в руки:
- Царевич Дмитрий? – чувства кузнеца выдавал только немного подрагивающий голос, - Значит, есть нам, грешным, милость Божья. Ты поднимешь нашу страну на ноги, убьёшь злого царя Бориску и будешь добрым, справедливым правителем. Одного не могу понять: зачем ты к разбойникам-то переметнулся?
- Это уже не твоё дело. Но знай: я в самом деле убью Годунова и принесу на Русь мир и процветание. Только дождитесь, когда я сяду на трон.
- Нету сил ждать – замучил нас, горемычных, поганый Бориска. А меч-то возьми, - засуетился кузнец, вынимая из огня красный от жару меч, - Он выкован с добавлением слёз василиска, и нету во всём подлунном мире твёрже и острее стали, чем сталь этого меча.
- Слёзы василиска? – Дмитрий взял меч в руки и придирчиво его осмотрел – Я думал, василиски – это легенда.
- И я так думал, пока не увидел это чудовище своими глазами, - кузнец зябко, как от холода, повёл плечами, - Он напал на наше село месяц назад, и много невинных людей тогда полегло от его когтей. Голова у него петушиная, а тело-то драконье, и огромно это чудовище что твоя сосна. Злится василиск на царских солдат, которые его самку убили. А всё это чья вина? Бориски – царя. Не ровен час, снова нападёт на нас окаянное чудовище.
Дмитрий с плохо сдерживаемым удивлением внимал словам кузница. В самом деле, как он не заметил, что это село выглядит разорённым – людей мало, дома полуразрушены, а по неухоженным дворам носится неуловимый запах запущенности и смерти.
- Я поговорю с ним, - юноша, крепко сжав в руке зачарованный меч, выбежал из кузницы.
- Постой! – нёсся ему след испуганный голос кузнеца, - Василиск живёт в подземелье близ нашей деревни, и я не советую тебе туда ходить! Ты погибнешь, царевич!
Дмитрий быстрой, решительной походкой шёл вперёд, не обращая внимания на отчаянные крики кузнеца.

Солнце, заливая небеса кровью, уже клонилось к закату, когда юноша достиг заросшего травой огромного заброшенного терема. Тот был тёмным и угрюмым, и, глядя на него сердце любого бы поневоле ушло в пятки. Но царевич давно заметил за собой, что его не пугают ни тёмные леса, заросшие буераком и кишащие нечистью, ни топкие болота. Юноша ощущал в себе странные, страшные силы и подчас сомневался, человек ли он. Дмитрий собирался помочь василиску отомстить за его самку, а заодно – и за своих приёмных родителей.
Ободранный и уставший, Дмитрий добрался до тесного, погружённого во тьму помещения, из которого доносились жуткие звуки – тихое рычание и еле слышный, зловещий шёпот.
Стараясь ступать бесшумно и на всякий случай, вытащив из ножен новый меч, юноша вошёл в пещеру. Со всех сторон его окружила тьма – она, словно чёрный туман, клубилась у входа в пещеру и в самой её глубине одинаково. Под ногами Дмитрия, к его великой досаде, хрустели осколки какого-то камня, или костей, сухие ветки деревьев, на которые он наступал. Одна веточка хрустнула особенно громко, и царевич интуитивно отпрянул назад, не ожидав подобного звука. Почти сразу в ответ на хруст из глубины поднялось низкое, утробное рычание, и из непроглядной темноты на него воззрилась пара немигающих красных и светящихся, как угольки, глаз, явно не принадлежащих человеку.
- Глупый человек, - прошелестел вкрадчивый, мягкий голос, - Только глупец, или безумец мог по своей воле проникнуть в мой дом. Неужели твоя матушка не учила тебя, что нельзя врываться в пещеру к василиску? Что это опасно?
- Я воспитан лесными духами и не знаю людской премудрости, - нашёлся с ответом юноша, - Настоящих отца с матерью я никогда не знал, приёмных же убил Борис Годунов. У тебя тоже есть к нему свои счёты.
- Верно, - горящие глаза делались всё ближе, и по голосу василиска Дмитрий понял, что того тронули его слова, - Борис Годунов, подлый шакал, убил мою жену. Зачем же ты пришёл ко мне?
- Я хочу отомстить за них и помочь с местью тебе.
Василиск выступил из темноты, склонил к Дмитрию свою огромную петушиную голову, точно хотел свысока осмотреть юношу получше.
- Ты меня не боишься, - прошелестел его странный голос, больше похожий на шум листвы, - Значит, Годунов и твой враг? Я не смогу убить его сейчас – тогда убьют меня, но мы с тобой можем лишить жизни воеводу, который убил мою жену.
- Да будет так, - согласился Дмитрий.
- Садись ко мне на спину, храбрый юноша.
Дмитрий с трудом забрался на скользкую, покрытую гладкими пластинками чешуи, спину чудовища.

Ветер, рвущий волосы и свистящий в ушах. Далёкие, крошечные деревья внизу мчались назад так быстро, что сливались в одну сплошную коричнево – зелёную полосу. Люди внизу похожи были на муравьёв, зато облака вблизи оказались огромными. Солнце слепило глаза, выжигало их нестерпимым светом, и от ветра они слезились.
Дмитрий, не отпуская одной руки, которой он держался за шею василиска, чтобы не упасть, вытер слезящиеся глаза другой и, покачнувшись, чуть было, не потеряв равновесия, тут же вцепился в неё обеими руками. Василиск заметно снизился, и теперь летел над деревьями, едва не задевая крыльями их верхушки. Юноша, перестав опасаться падения, свыкнувшись с высотой и быстрым полётом, раскинул руки, подставив ладони навстречу холодным струям ветра. Как же прекрасно было лететь! Дмитрий рассмеялся, переполненный радостью полёта: никогда ещё он не был так свободен и счастлив, как сейчас.
Ещё немного – и вот уже впереди показался роскошный царский дворец. Без сомнения, это была Москва; Дмитрий никогда раньше, как ему казалось, не видел столицы, но вид кремля и роскошного собора Василия Блаженного показался ему смутно знакомым. Такой же дворец снился ему во снах с самой ранней юности, пленял его своей красотой, своим великолепием, и, наконец, здесь, в этом соборе, снилось Дмитрию его венчание на царствование.
У входа во дворец маршировали солдаты, и по рыку василиска юноша понял, что в пышноусом красавце-воеводе тот узнал убийцу своей жены. Как вихрь чудовище налетело на мужчину; василиск сбил его с ног и клювом порвал грудь генерала. Потом воевода закричал; василиск с Дмитрием на спине отражался в его распахнутых от смертельного ужаса глазах, которые мужчина пытался закрыть дрожащими ладонями, но окровавленные руки, как видно, его не слушались.
- Огонь! – быстро опомнились его подчинённые, тут же начав стрелять в василиска из лука, но стрелы ломались о его жёсткую, будто каменную, чешую. Зато Дмитрию приходилось туго: он не без труда уклонялся от летящих в него стрел, некоторые из которых его задевали, оставляя на лице и руках кровоточащие раны.
Василиск, легко раскидав строй солдат, давно превратившийся в беспорядочную толпу, приблизился к воеводе. Дмитрий, спрыгнув с его спины, подошёл к убийце, занося над ним зачарованный меч. Воевода, перестав кричать, теперь тихо хныкал и стонал, глядя перед собой невидящими от страха глазами.
- Не надо его убивать, - неожиданно молвил василиск; его голос был полон боли – видно, такое решение далось ему непросто, - Убьём его – будем такими же, как он, и тогда нас будут проклинать его вдова с детьми.
- Но проучить можно, - Дмитрий впервые в жизни испугался, услышав в своём голосе нотки кровожадности. Он размахнулся и всадил клинок из слёз чудовища в руку воеводе, после чего, отскочив, вскарабкался на спину василиска:
- Лети  скорее, пока они не опомнились!
Чудовище, взмахнув крыльями, взмыло вверх, оставив далеко внизу кричащего воеводу и напуганных солдат, целящихся в них из луков.
- Я благодарен тебе, - прошелестел василиск, уже подлетая к своей пещере, - За то, что ты помог мне отомстить, я подарю тебе одну вещь.
Дмитрий с детства слышал о несметных сокровищах, которые таят василиски в своих пещерах, и теперь всё его существо дышало предвкушением увидеть хоть одно из них своими глазами. До него доходили невероятные легенды, и в некоторых из них говорилось, что эти богатства таят в себе волшебную силу. Неужели правда? Вот было бы здорово, если бы василиск подарил бы ему ковёр-самолёт, или шапку невидимку! Тогда Дмитрий был бы неуязвим.
Впрочем, в следующую секунду юноша жестоко ругал себя за такие ребяческие мысли: что дадут, то дадут.
Вскоре василиск вышел из пещеры, неловко сжимая в одной лапе что-то крошечное и сверкающее. Царевич бросился к нему, не в силах скрыть охватившее его внезапно радостное волнение:
- Что это?
- Это Кольцо Судьбы, - чудовище подкинуло сверкающее украшение в воздух, заставив Дмитрия ловко подпрыгнуть и поймать артефакт, - С его помощью ты сможешь увидеть грядущее, узнать, где и когда ждёт тебя счастье, а где – беда. К тому же, с его помощью ты можешь в любой момент позвать меня, и я прилечу на твой зов, как бы далеко я ни находился.
- Спасибо. Спасибо большое.
- Надень его. Помнишь сны, в которых тебя венчали на царствование? Это оно звало тебя.
Дрожа от острого и сладкого предчувствия чуда, Дмитрий надел Кольцо на указательный палец правой руки, и тут же почувствовал жжение на пальце. Оно было так сильно, что юноше показалось, будто Кольцо обжигает его руку, но, разумеется, это было не так. Перед глазами у царевича всё поплыло, земля ушла из-под ног, и в своей голове он услышал чей-то незнакомый, жуткий голос:
- Смотри. Любуйся на свою судьбу, ибо перед тобой – твоя будущая жена.
Когда жжение стало менее ощутимым, Дмитрий увидел перед собой лицо девушки, совсем юной, почти девочки, светло-русые волосы которой были собраны в причудливой причёске, а глаза, - прекрасные, холодные и одновременно ласковые, - походили на изумруды, такого насыщенного зелёного цвета они были.
Дмитрий так и впился глазами в это прекрасное, неземное лицо, царственную осанку и хрупкую, стройную фигурку. Никогда и нигде ещё он не видел такой красавицы.
- Кто это? – спросил царевич, когда первая волна восхищения прошла, - Ты знаешь её имя?
- Откуда мне знать? – если бы не петушиный клюв, василиск наверняка улыбался бы, - Но я рад, что Кольцо сразу же признало в тебе хозяина. Иди к своей мечте, герой, и ты рано, или поздно найдёшь ту, кого оно тебе показало.
С благодарностью посмотрев на чудовище, Дмитрий чуть коснулся его крыла:
- Мне пора, друг. Мои знакомые меня, наверное, уже потеряли. Я рад, что помог тебе.
Василиск чуть склонил голову, касаясь клювом плеча юноши и царевич, взглянув ему в глаза, заметил, что те смотрят с нежностью, как на старого приятеля.
- И ты прощай, храбрый юноша. Я верю, мы ещё увидимся.

До лесной чащи, где обитали разбойники, Дмитрий добрался пешком, потратив на дорогу  совсем немного времени.
Его товарищи сидели на поляне, пытаясь развести костёр - как показалось юноше, не очень-то успешно. Может, поэтому сейчас они были особенно злы; по их недобро сощуренным глазам и насупленным бровям Дмитрий понял, что на дружеский приём можно не надеяться.
- Явился – не запылился, - глумливо протянул однорукий атаман, но почти сразу смех исчез из его глаз, сменившись яростью, - Почто друга зарубил?
- Он не был моим другом, - не опуская глаз и стойко выдерживая на себе тяжёлый взгляд атамана, ответил Дмитрий, - Этот негодяй хотел испортить женщину.
- Тю-ю, какой благородный, прямо прынц! – соглашаясь с насмешкой своего вожака, разбойники дружно зареготали, однако, царевича утешило то, что большинство из них посматривали на него с плохо скрываемым страхом, который они пытались скрыть за издевательским смехом.
- Этот обманщик не стал помогать нам грабить село, - нашёлся какой-то щуплый мужичонка; он напомнил Дмитрию зарубленного им недавно разбойничка, - Зачем он хотел вступить к нам, разбойникам, коли разбойничать не хочет и не умеет?
- Не горечись, Савельюшка, - атаман дружески сжал плечо мужичонки, - Ты не вернёшь своего брата, убитого этим подлецом. Что ж, за смерть нашего товарища Гарная Харя ответит сполна.
Прежде чем Дмитрий успел что-либо сказать, атаман был уже рядом с ним. Ещё один миг, и Кольцо, подаренное василиском, - волшебное Кольцо Судьбы, - оказалось в волосатой лапище великана.
- Что тут у нас? – атаман как дикарь, которому попалась в руки блестящая безделушка, рассматривал Кольцо, пытаясь насадить его на свои толстые, как сардельки, пальцы.
- Отдай! Живо!
- Смотрите-ка! – он в шутовском удивлении поднял брови, - У нас новый атаман! Харя возомнил себя царевичем!

 Дмитрий стоял, дрожа от злости, глядя, как атаман забавляется с волшебным подарком василиска. В его душе, как в кипящем котле, клокотали гнев, досада и отчаяние. Здравый смысл и неизвестно откуда взятая осторожность подсказывали ему, что только глупец стал бы нападать на великана, особенно в такой момент, когда тот враждебно к нему настроен.
Внезапно случилось то, чего никто не ожидал: дико взвизгнув, атаман упал на колени и, униженно сложив руки, с мольбой обратился к кому-то, кого видел он один.
- Пожалуйста… Прошу, не убивай меня!
Казалось, великан не замечал, что заполз в грязь и теперь елозит новыми шароварами по мутной луже.  Дмитрий и остальные разбойники смеялись бы над ним, если бы зрелище не было таким жутким – выпученные глаза безумца, невидящие, как у того воеводы, протянутая к кому-то невидимому в мольбе дрожащая, грязная рука…
Царевич догадывался, кого видел атаман в видении, насланном Кольцом Судьбы: такой ужас у бывалого, казалось бы, разбойника мог вызвать только палач с топором в руках, или эшафот с петлёй. Единственным, чего боялся верзила, была смерть – Дмитрий давно это понял. Пока атаман униженно умолял о пощаде палача, которого видел лишь он один, царевич, стараясь ступать как можно тише, подкрался к нему и, всадив ему в спину зачарованный меч, насквозь прошивший его грузное тело, ловко выхватил кольцо из дрожащей руки разбойника. Когда безумный ужас ушёл из глаз разбойника, они выпучились от чудовищной боли; рот перекосился, словно атаман хотел закричать, но даже крик дался бы ему с усилием.
Разбойники ахнули.
- Убийца! – заголосил было тот мужичонка, брат убитого Дмитрием разбойничка, но его никто не поддержал. Все стояли, как громом поражённые, молча наблюдая, как их главарь хрипит, хватаясь единственной рукой за рану на груди, как изо рта его брызгает кровь, а глаза закатываются, налитые красным. В следующую секунду с телом атамана произошли такие чудовищные изменения, что даже самые бывалые разбойники до сих пор, наверное, вряд ли это забыли: тело несчастного вытянулось, покрываясь чешуёй, рот превратился в клюв, а крик и стоны – в угрожающее рычание. Рука стала передней лапой с когтями, ноги же – задними, более мускулистыми. С секунду новоявленный василиск осматривал своё новое тело, потом же, как видно, поняв, кто виновник этого превращения, с рёвом бросился на Дмитрия. Разбойники, - все, кроме самого древнего старика, который тогда заступился за царевича, - в страхе бежали.
- Дмитрий, - старик шагнул вперёд, заслоняя собой юношу, - Тебе следовало знать, что клинок василиска не может убить человека, но превращает свою жертву в чудовище. Беги, царевич. Тебе рано умирать. Я горжусь знакомством с тобой.
- Вместе спасёмся! – Дмитрий схватил брошенную кем-то из разбойников саблю и с боевым криком ринулся в бой, но тут же был остановлен когтистой лапой.
- Не дури, - прошелестел над его ухом знакомый тихий голос. Юноша поднял голову и улыбнулся от затеплившейся в сердце надежды: рядом с ним, взявшийся словно из воздуха, стоял его знакомый василиск, - Дмитрий сразу узнал его.
- Храбрый юноша, - клокочущий голос василиска звучал решительно, - Дар, который я тебе дал – слишком маленькая плата за то, что ты для меня сделал. Теперь я должен спасти твою жизнь в благодарность за месть. Беги.
Отбежав на безопасное расстояние, царевич видел, как его василиск разрывает клювом шею бывшего атамана, и как тот падает, корчась в смертельной агонии и стремительно превращаясь обратно в человека. Атаман хрипел, рука его, дрожа, тянулась к ране на горле; он пытался что-то сказать, но ничего, кроме сдавленных стонов и кровяных пузырей у него не выходило. Василиск, сделав своё дело, взмыл в воздух, скрываясь в бескрайнем небе.
«А я ведь ранил в руку генерала… Как же он, бедняга, будет с лапой вместо одной конечности?» - усмехнулся Дмитрий, когда первый шок прошёл.
Разбойники, уже успевшие вернуться, причитая, унесли безжизненного атамана – лечить. Спустя несколько дней Дмитрий узнал, что бабка - травница, у которой тот лечился, выдала его проезжавшему через деревню боярину, и беднягу казнили. Теперь царевич, сидя в осиротевшем древесном домике атамана, со дня на день ждал, что в чащу вернутся разбойники, чтобы сделать его новым атаманом.
Они и вправду пришли.

                Глава 5.

Иногда ночью лес бывает особенно тих – птицы не поют, только слышно, как в темноте возится ночное зверьё. Даже деревья, оставленные в покое сорванцом – ветром не шумят, точно из уважения к ночной поре. На ночь наплевать только шайке разбойников – вон они, сидят у костра и горланят пьяные песни. Весело трещит огонь, пожирая поленья, веселы и чмолодого, загадочного Дмитрия, за красоту, да и за глаза которого все звали его Гарной Харей. Сейчас же Гарная Харя сидит отчего-то задумчив, глядя перед собой слегка затуманенными глазами и улыбаясь неземной улыбкой мечтателя. И один Бог ведает, что ему блазится из-за гнусного, колдовского Кольца.
Дмитрий вглядывался вперёд в светлеющую даль, наслаждаясь видением, которое показывало ему Кольцо. Богатый дом, чудесный цветущий сад, по которому гуляла она – та самая девушка, которую он видел, в первый раз надев артефакт, - в окружении двух других девушек, одетых не так роскошно, как его незнакомка.
«Должно быть, это её служанки», - догадался царевич. Он жадно всматривался в лицо красавицы, отчаянно желая находиться сейчас в этом прекрасном саду, рядом с ней, держать её за руку, шептать ей на ухо о любви…
Одна из служанок, взяв девушку под руку, нежно, как к сестре, обратилась к ней по имени:
- Пани Марина…
«Марина!» - мысленно повторил Дмитрий, упиваясь чудесным звуком её имени.
Вот, как, значит, зовут её, его любовь! Какое необычное, прекрасное имя!
Но почти сразу видение изменилось. Теперь юноша видел себя самого, - такого же, как в своих давних снах, - гладко выбритого, в одежде на европейский манер, сидящего на царском троне.
- Слушай меня, герой, - раздался уже знакомый ему бесплотный голос, который царевич слышал всякий раз, когда надевал Кольцо, - Теперь твой путь лежит в Литву – чтобы сразиться с русским царём, тебе необходима помощь его злейших врагов. Потом – в Польшу. Говори всем только правду, не скрывай своей родословной, Димитрий, будущий государь всея Руси. Разбойники тебе больше не нужны – уходи от них. Они выполнили своё предназначение в твоей жизни, научив тебя драться на саблях. Теперь ваши пути расходятся.

Шайка вздрогнула, когда Гарная Харя, как был, с задумчивым, обращённым куда-то вдаль взглядом встал на ноги, и, сняв с пальца кольцо, повернулся к старику:
- Я благодарен тебе за твои добрые советы, - сказал Дмитрий, протягивая старому разбойнику руку. Тот, помня горький опыт атамана, не сразу пожал её, словно боясь, как бы царевич не отрубил его морщинистую, худую руку. В его глазах промелькнул страх, когда юноша, видя его осторожность старика, сам пожал её.
- Всегда рад помочь царевичу, - не сводя с его лица настороженных, пытливых глаз, сказал старик, - Надеюсь, ты, Дмитрий, не пойдёшь по стопам своего отца и не станешь казнить невинных людей. Я – волхв. Последний…
- Не буду, - честно пообещал царевич. Помня наказ лесных духов, юноша точно знал, какую веру он заставит исповедовать русских. Дмитрий не собирался истреблять ни кудесников, ни волхвов, ни ворожей – он мечтал дать им свободу, которой у них никогда не было, - Не бойся, волхв. Я не такой, как мой отец.
- Я верю в это, мой царевич, - волхв благодарно улыбнулся.
- А теперь, - царевич обвёл нетерпеливым взглядом сгрудившихся вокруг них со стариком разбойников, - Кто даст мне свою саблю? У меня ведь только волшебный клинок, а им человека, как вы знаете, не убить.
- Возьми мою!
- Нет, мою!
Окинув взглядом перекрикивающих друг друга в приступе подобострастия разбойников, Дмитрий выбрал одну саблю – она была как раз ему по руке, в красивых, посеребрённых ножнах, невероятно острая на вид. Взяв её, юноша, провожаемый своими людьми, вышел из леса на поляну, где отдыхали со своими конями пастухи.
Подождав, пока они отвернутся, Дмитрий подкрался к ним, расстреножив и оседлав особенно приглянувшегося ему коня, - белоснежного, в яблоках, с отливающей золотом гривой, - пришпорил его:
- Пошёл!
Когда пастухи услышали его крик, было уже поздно – поднимая тучи пыли, вор мчался во весь опор, превращаясь с каждой секундой в маленькое пятнышко на горящем золотом горизонте. Они, не став зря охать и причитать, оседлали своих скакунов и понеслись вдогонку за наглецом.
Дмитрий не сразу заметил погоню: скорее, он услышал её ещё издалека и тут же пришпорил коня, до крови расцарапав острыми шпорами конскую кожу.
- Держи его! Держи! – вопили преследователи, и стук копыт их коней звучал уже пугающе близко.
- Быстрее! - как он охаживал плетью коня, как цеплялся слабеющими от волнения пальцами за уздечку! Наконец, животное, всё в пене, взмыленное, почти подыхающее, упало прямо на дороге, подвернув ногу. Дмитрий кубарем скатился с его спины, к счастью, ничего не ушибив. Но вот беда – пастухи тут же настигли его.
- Попался! – злорадно проревел один из них, мальчик лет тринадцати с каштановыми волосами, - Сейчас ответ держать будешь. Почто скакуна украл?!
Дмитрий не знал, что на это ответить. Интуиция говорила, что сейчас его будут бить, и наверняка очень больно. Царевич пытался драться, но силы были слишком неравными, – семеро мальчишек против него одного. Однако у юноши было против них одно преимущество  - он, в отличие от них, был вооружён и немного владел саблей, - научился, таки у разбойников.
Выхватив оружие из ножен, Дмитрий встал в боевую стойку, что, как видно, очень впечатлило его неприятелей, - они отшатнулись от него, как от огня.
- Трусы! Нападайте! Или испугались?! – весело оскалился юноша, поигрывая саблей.
Внезапно пастухи с дикими криками ужаса бросились наутёк, толкая друг друга. Их голоса перебивали один другой:
- Колдун! Колдун!
С секунду Дмитрий никак не мог понять, что их так испугало. Реакция подростков была такая, как будто царевич вдруг отрастил себе третью руку или, ещё страшнее, вторую голову с рогами. Только потом, почувствовав на своём плече чьи-то колючие лапки, он скосил туда глаза и увидел ворона. Большая чёрная птица сидела, как ни в чём не бывало, даже не каркая, лишь победно хлопая своими крыльями.
Это было, по крайней мере, волшебно: как Дмитрий не заметил его, когда тот подлетал? Или он появился прямо из воздуха?
Пока царевич ломал голову над этим вопросом, со стороны леса показалась загадочная процессия – восемь, или девять белых, как лунь, стариков в очень светлых льняных одеждах, с серебряными бородами и волосами до пояса. Они шли гуськом, - один за другим, - вполголоса напевая какую-то старинную, похожую на молитву, песню. Или они так в самом деле молились деревьям и кустам?
Дмитрий наблюдал за ними, не пряча горящих любопытством глаз: такое он видел впервые. На Руси водились волхвы, да и то ещё до его рождения, колдуны и знахари… друиды же, - лесные волшебники, поклоняющиеся деревьям, - жили только в лесах Европы. Неужели он уже в Литве?
Дмитрий неплохо знал литовский язык, так что ему не составило труда обратиться к друидам на родном для них наречии:
- Добрый день. Это ваш ворон?
Спросил просто так, уже зная ответ на свой вопрос, и тут же получил ответ:
- Да.
- Он спас меня, - юноша коснулся пальцами перьев птицы, желая погладить ворона, но тот предупреждающе каркнул, отстранившись.
- Он боится чужих. Крогон, ко мне, - приказал тот из друидов, в котором угадывался главный, и ворон так же бесшумно, как появился, исчез с плеча Дмитрия, и тут же возник на плече друида.
Царевич любил магию всё магическое, и потому, вместо того, чтобы испугаться, воззвать к Богу или, - ещё позорнее, - убежать, юноша жадно впился глазами в волшебного ворона, моля вещую птицу показать ещё хоть какую-нибудь волшебную штуку. Уловив каким-то образом мысли, а может, настроение Дмитрия, друид улыбнулся:
- Крогон, покажи мальчику, что ты ещё умеешь.
Сердце царевича враскачку, нетерпеливо забилось в груди, когда Крогон, слетев с плеча друида, опустился на землю, прихорошился, помотал головой, и вдруг увеличился в размерах, посветлел опереньем, которое стало светло-шоколадным, и превратился… в орла! Дмитрий вскрикнул, но в его голосе не было страха – одна лишь радость.
- Это мудрая птица, - видя восторг царевича, улыбнулся главный друид, - С самого утра он волновался, каркал нечто похожее на «Цар-ревич, цар-ревич!», а когда на тебя хотели напасть пастухи, слетел со своего дерева и понёсся тебе на выручку.
- Вы знаете, а я на самом деле царевич. Меня зовут Дмитрий.
- Слышали? – один из друидов, что был гораздо моложе, чем его товарищи, - ему было лет сорок, - восторженно хлопнул в ладоши, - Крогон никогда не ошибается. А вам, друзья мои неверующие, позор на седые головы.
- Дмитрий… Какая честь! – главный друид протянул юноше руку и с восторгом пожал руку Дмитрия, - Не хочешь ли ты отдохнуть в нашем поселении?
- С удовольствием, - сияя, как начищенный пятак, ответил юноша. Первый раз в жизни он чувствовал такой восторг, от которого ему на миг захотелось обнять друидов, всех по очереди, от чего его вовремя отговорил здравый смысл. Поселение волшебников! Настоящих, - представьте, настоящих, - магов!

И всё-таки лес в Литве был красивее, чем на Руси: Дмитрий что-то не припомнил в родных ему лесах такого буйства красок. Было тут и золото, и мраморная белизна берёз, и пурпур рябин, и изумрудные, - как глаза Марины, - какие-то неизвестные царевичу травы. Косые лучи заходящего солнца играли на мокрых от росы ярко-зелёных травинках, и роса переливалась всеми цветами радуги как драгоценные бриллианты.
«Вот, значит, как выглядит по-настоящему волшебный лес», - думал Дмитрий, окидывая восторженным взглядом эту чарующую красоту.
Поселение друидов напомнило юноше ненавистную Чудовскую обитель, но неприятное впечатление сразу исчезло, когда вместо златоглавого собора юноша увидел языческое капище и понял, что Бог христиан здесь не имеет никакой власти.
Мимо них спокойным, медленным шагом, ничуть не дичась людей, прошёл оленёнок и уткнулся доверчивой мордочкой в руки девушки. Худенькая, черноволосая, с большими, карими, как у Дмитрия глазами, она засмеялась от щекочущего прикосновения, после чего подняла глаза, встретившись взглядом с царевичем. Сразу, как две пары карих глаз встретились, юношу точно солнышком согрел её взгляд – столько в нём было нежности и любви.
Смутившись, царевич отвёл глаза, но девушка уже сама подошла к нему, ласково коснувшись его руки.
- Здравствуй, - голос девушки звучал как звон струек весеннего ручейка, - Как тебя зовут?
- Дмитрий, - под её взглядом царевич ощутил, как его лицо заливает горячая краска.
- А меня Вия. Ты наш гость, Дмитрий. Отец сказал, что ты царевич. Это правда?
- Ну… да…
- Вот как… И ты из Руси. Я всегда мечтала побывать там, хоть остальные и говорят, что это страшная, опасная страна.
- Да, лучше подожди, пока я свергну Бориску, - небрежно ухмыльнулся Дмитрий, но тут же зло одёрнул себя. Что это он делает? Флиртует? Мерзавец, он же пообещал себе, в тот момент, когда увидел Марину, что его сердце будет принадлежать ей одной! Но тут же другая, - более страстная и плотская часть его сознания, - возразила, что Дмитрий ещё не знает не только саму Марину, но и то, согласится ли она выйти за него замуж. Ещё ничего не известно.
«Нет, прекрати!»
Вия, казалось, не замечала его мучительной внутренней борьбы;  она погладила руку царевича и прильнула к нему своим нежным телом, так что её чёрные волосы защекотали щёку Дмитрия. Никогда ещё царевич не чувствовал себя так неловко. В этом было что-то неправильное: ни одна русская девушка не стала бы первой оказывать знаки внимания парню, но всё же юноша чувствовал тепло в груди. Чёрт побери, ему было приятно её внимание!
 А Вия всё улыбалась ему своей лучистой, солнечной улыбкой и рассказывала Дмитрию про волшебный лес. Юноша слушал её в пол уха – ему больше нравилось смотреть на её изысканные черты лица, чувствовать плечом её мягкое тело…
- Вот мы и пришли, - сказала девушка, когда они остановились около небольшой деревянной хижины, - Пока ты гостишь у нас, это твой дом.
Поблагодарив Вию и друидов, которые всё это время, пока парень с девушкой шли, неслышно следовали за ними, юноша переступил порог хижины и оказался в небольшой горнице, от стен которой веяло приятной прохладой. На полу лежал однотонный коричневый ковёр, ковры были и на стенах. На столе – ещё не тронутые закуски: молоко, свежий белый хлеб, ароматное мясо в чугунном горшке. Подкрепив силы мясом  с хлебом и запив холодным молоком, Дмитрий улёгся в приготовленную для него накрытую покрывалом лавку. Как же он устал…

Стояла тихая ночь, и звёзды за окном казались такими низкими, что, чудилось, до них можно было дотянуться рукой. Царевич проснулся от тихого скрипа двери и шагов чьих-то босых ног по устланному ковром полу: под этими шагами скрипели половицы.
Кто это? Ночной вор, а может, подосланный Борисом убийца? Дмитрий, совсем забыв, что находится в безопасной Литве, рывком соскочил с заскрипевшей постели и схватил саблю.
- Не бойся, милый, - Вия! Это её голос! – Не бойся, это всего лишь я.
- Я и не боюсь, - осознав, в какое дурацкое положение он попал, юноша залился краской, - Что тебе здесь нужно?
- Я пришла по зову своего сердца, - шептала красавица на чистом, правильном литовском, которого Дмитрий почти не понимал от пережитого волнения, - Я люблю тебя, Дмитрий.
Наконец, когда до царевича дошёл смысл сказанных ею слов, он отшатнулся от неё:
- Что ты! Мы ведь друг друга совсем не знаем! К тому же, - юноша с сожалением сознавал, какую боль это может причинить девушке, - Прости, но я люблю другую. Знаю, это может прозвучать бредом, - я и её совсем не знаю, - но я женюсь только на ней. Ты уж извини…
- Другая? – в голосе Вии зазвенели слёзы, - Как её зовут?
- Марина…
- Что ж… Я желаю тебе счастья и любви со своей… Мариной…
Больше Вия не могла говорить – она горько разрыдалась и, закрыв лицо руками, выбежала из хижины. Дмитрий вздохнул бы с облегчением, если бы не потревоженная совесть: откуда-то он знал, что этой ночью случится нечто невообразимо печальное и страшное, и повинен в этом будет он сам. Терзаемый невесёлыми мыслями о Вие, царевич снова лёг на лавку и, укрывшись тонким одеялом, сам не заметил, как заснул.

 Утром юноша проснулся от того, что кто-то бесцеремонно тормошил его за плечо. Приоткрыв заспанные глаза, Дмитрий увидел над собой искажённое болью и яростью лицо младшего из друидов:
- Вставай! Вставай сейчас же, подлец! Моя дочь…, - тут голос мужчины сорвался и был прерван горестными рыданиями, - Моя Вия…
Дмитрий второй раз в жизни испугался по-настоящему:
- Что с ней?
- Моя девочка…, - друид усилием воли взял себя в руки, хотя его щёки всё ещё блестели от слёз, - Она утопилась в лесном пруду! Рыбаки нашли её тело. Ты… мерзавец… Ночью я слышал ваш разговор! Это из-за тебя она погибла!
- Мне очень жаль…
- Что в этом проку?! Вию не вернуть! Уходи. Прочь!
Не дожидаясь, пока друид не передумал и не решил принести его в жертву, юноша оседлал коня:
- Что ж… Прощайте. Мне, правда, очень жаль.
Друиды проводили его ненавидящими, холодными как лёд, взглядами. Дмитрий ехал, не разбирая дороги, и в его памяти до сих пор звучал рыдающий голос девушки, погибшей из-за него. Юноша, как ни старался, не мог выкинуть из головы её ласковую улыбку и ясные карие глаза. Вия представлялась ему то с мирным, кротким выражением лица, как при их первой встречи, то страстной соблазнительницей, какой она предстала перед ним, перед тем, как…
Нет, не надо. Дмитрий потряс головой, пытаясь скорее забыть, стереть из памяти. Он не следил за тем, куда везёт его конь, и потому, очнувшись от мучительных мыслей, был слегка удивлён – животное привезло его прямиком к лесному озеру.
«Оно и понятно, - тут же догадался юноша, - Он хочет пить, как, впрочем, и я»
Дав скакуну напиться, Дмитрий склонился над водой, чтобы побрызгать на разгорячённое лицо холодной водой, но тут же отпрянул в ужасе.
Это было не его отражение! Не его! Из воды на юношу смотрел какой-то незнакомый некрасивый, даже уродливый парень с рыжеватыми, к тому же, волосами. Отросшие, сальные вихры делали его лицо ещё страшнее, но самыми жуткими деталями внешности этого урода были три большие бородавки – одна, большая, на носу, другая, поменьше – на щеке, третья – на лбу. Более плебейскую внешность было трудно себе вообразить.
Что это за упырь?! Дмитрий с криком ужаса схватился за лицо и, к своему великому отчаянию, нащупал вместо своего благородной, царственной формы носа нос «уточкой» с уродливой, большой бородавкой!
Великие святые! Царевич был так напуган и растерян, что обратился к христианским чудотворцам, но тут же заехал кулаком себе в глаз, наказав за малодушие.
Что же ему теперь делать? Дмитрий чуть не плакал от досады. Как же он теперь, с такой рожей, - по-другому не скажешь, - займёт престол своего отца?
К счастью, юноша вовремя опомнился: ещё можно всё исправить! Окрылённый надеждой, он вскочил на коня и поскакал из леса, к деревне.
«В любой деревне есть мельница, а заправляет ею настоящий колдун! В любой стране так!»
Но его надежде вернуть свою красоту так и не суждено было сбыться: колдун, с сочувствием поглядев на изуродованного магией Дмитрия, вздохнул и сказал такое, что царевич едва сдержал слёзы отчаяния:
- Быть тебе в этом облике до тех пор, пока тебя не поцелует твоя Маринка. Шучу. А если серьёзно, от магии друидов нет спасения, и ходить тебе уродом всю твою злосчастную жизнь.
- Проклятый шутник! – взвыл царевич, вонзив ногти в огрубевшую кожу своего страшного лица, - Разве можно так шутить?! И у меня совсем нет никакой надежды?
- Нету, - и колдун произнёс те самые слова, которые царевич говорил друидам перед отъездом, - Мне, правда, очень жаль…
Дмитрий вылетел из мельницы колдуна как ошпаренный, и долго стоял под накрапывающим дождём, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы и, боясь, как бы они не потекли по щекам.
- Не горюй, - царевич даже не заметил, как из мельницы медвежьей походкой вышел сам колдун и положил юноше руку на плечо, - Полюбит тебя твоя красавица и в таком обличье. Любят, знаешь ли, не за внешность, а за душу. Помни это.
- Ну да, как же!
- Послушай меня, старика. Видать сильно ты друидов разозлил, раз они тебя так изуродовали. Ну, ничего…, - он неловко похлопал Дмитрия по плечу.
Кое-как справившись с эмоциями, юноша надел на палец Кольцо Судьбы и закричал в ужасе: на троне, в европейской одежде, гладко выбритый, сидел вместо него тот урод, которого он увидел в глади озера. Будущее изменилось вместе с обликом юноши…

                Глава 6.

В октябре, когда с деревьев уже облетал последний жёлто-красный лист, Дмитрий остановился у князя Вишневецкого и, желая хоть где-то устроиться в Литве, предложил свою кандидатуру в слуги. Господин Вишневецкий был весьма рад принять у себя в доме грамотного юношу, к тому же, Дмитрий проявлял немалое усердие в службе, чем заслужил безоговорочное доверие хозяина.
Дом у князя был каменный, двухэтажный: на первом этаже – кухня, гостиная и небольшая комнатушка для слуг, на втором – комната господ Вишневецких и, по словам служанки, детская. Дмитрий сразу отметил, что как только девушка сказала слово «детская», хозяйка таким волком глянула на неё, что та сразу же замолчала, как будто поняв, что выдала какую-то страшную тайну. Госпожа Вишневецкая, заметив удивление Дмитрия, быстро солгала, что у них был ребёнок, который очень сильно болел и недавно скончался, так что им с мужем больно даже упоминать про детскую, но проницательный юноша без труда раскрыл её ложь. Дмитрий был большим знатоком вранья: он легко отличал бездарную ложь от талантливой и даже гениальной, он чувствовал её всеми фибрами души и ловил лжецов на беглых улыбках, слишком блестящих, честных глазах или почёсывании носов.
Разумеется, госпожа Вишневецкая сразу и строго-настрого запретила новому слуге не только заходить в детскую, но даже подниматься на второй этаж. Этот второй этаж был кошмаром слуг дома Вишневецкого: старая Кристина, - седая полная женщина лет шестидесяти, служащая в их доме экономкой, - часто холодными осенними ночами, за чашкой крепко заваренного чая рассказывала многочисленным молодым слугам о том, что в доме нечисто. Страшно выпучив слезящиеся и припухшие от старости глаза, зловещим, сдавленным, точно её душила неведомая сила, шёпотом, говорила, будто проклятая душа маленького Вишневецкого до сих пор гуляет по дому в поисках нового тела.
- Слушайте, - шептала она, сама точно прислушиваясь к ночным шорохам, - Слышите, как скрипит лестница? Это маленький сынок господ спускается за нашими душами. Сейчас он войдёт в нашу комнату, и…
Как ни смешно, но дверь в комнату слуг и правда заскрипела (служанки запищали от страха), но следом за этим вошёл не призрак маленького мальчика, а госпожа Вишневецкая, мелкой дрожью дрожащая от злобы:
- Да как ты смеешь, старая карга?! – зашипела женщина, хватая старую Кристину за седые волосы, - Так порочить память моего сына?! За это тебя ждёт самая жестокая порка! А вы чего слушаете, болваны?! – это она уже обращалась к прочим слугам, сжавшимся от страха, - Вы ей верили! Вы… все…
Она не договорила и, утащив за собой напуганную старуху, громко хлопнула дверью.
- Не бойтесь, - пытался успокоить дрожащих девушек Дмитрий, - Её просто выпорют – и всё. Господин Вишневецкий не допустит, чтобы со старухой обошлись более жестоко.
Старую Кристину и правда всего лишь высекли, зато так, что она неделю не могла сидеть. После этого неприятного случая страшилки про покойного хозяйского ребёнка прекратились раз и навсегда. Но мистика на этом не прекратилась…
Как-то раз, когда Вишневецкий с женой сидели на кухне и обедали, а Дмитрий со старой Кристиной подавали им еду на серебряных подносах, задрожал потолок. В тарелки с супом посыпались штукатурка с пылью, люстра закачалась, так и норовя последовать на стол вслед за ними. Следом за этим сверху донесся такой жуткий вой, что голос волка в ночи показался по сравнению с ним райской музыкой.
- Что это? – в страхе содрогнулась старая Кристина, уронив поднос и разбив вдребезги дорогой китайский сервиз.
Господа Вишневецкие не знали, что сказать; господин побледнел, госпожа же крепко сжала его дрожащую руку:
- Это… ничего…
Этой же ночью старая Кристина не спала: в вое ветра ей чудился плач ребёнка, потом перешедший в истерический детский смех. Дмитрий тоже не сомкнул глаз – из злополучной детской наверху доносилась какая-то возня и смех, - детский смех! – только не истерический, а истинно зловещий. На лестнице кто-то играл: голос мальчика лет семи командовал на литовском «ать-два», «вперёд», «пошли строем», затем – быстрые шаги, как будто кто-то маленький и лёгкий взбежал вверх по лестнице, снова разразившись злобным смехом, да ещё с волчьим подвыванием. Жуткие звуки не дали Дмитрию сомкнуть глаз всю ночь – он заснул только под утро и проснулся с чугунной, больной головой.
- Бездельник, - отчитывала его госпожа Вишневецкая, когда он, зевая и сонно щуря глаза, соизволил прийти на кухню, - Толку от тебя! Иди, подмети лестницу, да не смей подниматься наверх!
Царевич заметил, что сегодня хозяйка выглядела бледнее и более осунувшейся, чем обычно: по ней было видно, что она тоже не спала в эту тревожную ночь. Не возражая, юноша взял веник и принялся подметать ступеньки. Когда он смахнул пыль с предпоследней ступеньки, сердце его чуть не выскочило из груди от внезапно захлестнувшего её волнения: на лестнице лежал игрушечный солдатик. Конечно, не такой, каким играют русские мальчишки - он был в литовском мундире. Но главное, - то, что так взволновало и, пожалуй, слегка напугало Дмитрия, - было другое: откуда взялся на лестнице солдатик в доме, где нет детей? И кто, интересно, в него играл? Кто смеялся и бегал по лестнице?
Взяв солдатика, Дмитрий спустился по заскрипевшей, словно предупреждающей его, лестнице, на первый этаж, в комнату слуг.
- Вот, - сказал он, бережно поставив солдатика на стол, - Разве призрак стал бы играть в солдатики, Кристина?
Старуха выпучилась на солдатика своими блеклыми серыми глазами и стала хватать ртом воздух, как выуженная из воды рыба:
- Убери это! Убери, Димитрас, дурак! 
- Ты не понимаешь, - юноша едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, хотя смешного здесь было мало, - В этом доме нет никакого привидения ребёнка. У господ Вишневецких просто есть больной сын, которого они, стесняясь, а может, боясь чего-то, прячут наверху, в детской. Вчера ночью он вышел из своей комнаты и гулял по дому. Возможно, его прячут из-за какого-то врождённого уродства, - немного подумав, добавил Дмитрий, внутренне содрогнувшись от своего предположения – он никогда не видел уродов.
- Господи, смилуйся над нами! – запричитала Кристина, - Кто знает, какое чудовище разгуливает здесь ночью? Димитрас! – мгновенно сменив тон на заискивающий, старуха схватила Дмитрия за плечо крючковатыми, как птичьи когти, пальцами и несколько раз тряхнула, - Поклянись защищать меня и девочек! Ты умный, ты смелый, не то, что мы…
- Клянусь, - юноша улыбнулся, накрыв своей рукой дрожащую морщинистую руку старой Кристины. Как же было прекрасно знать, что ему есть, кого защищать! - Если это правда чудовище, или нечто другое, не менее опасное, то, - клянусь всеми духами русских лесов, - я убью его, и плевать, что за это со мной сделает хозяйка. Только и вы поклянитесь, что если почувствуете угрозу своим жизням, то сразу уйдёте из этого проклятого дома.
- Клянёмся, - всё ещё дрожа, кивнула старуха.
- Клянёмся, - дрожащим голосом ответила за всех одна из служанок, та, что была у девушек за старшую.

Вот и настала ночь. За окном светила полная луна, точно око какого-то неведомого божества темноты, выводил коленчатые трели соловей. Темень из окон заливалась в окна дома, борясь там со мерцанием свечей и порождая на стенах и на полу причудливые тени, похожие на сказочных чудовищ с длинными, извивающимися шеями, руками и ногами.
В комнате прислуги никто не спал: девушки со старой Кристиной во главе дрожали под тонкими, латанными-перелатанными одеялами, с часу на час ожидая зловещего хохота и беготни невидимого уродца, каким рисовала его старуха в своём воображении, передавая страх остальным служанкам.
- Димитрас, - прошептала одна из девушек, самая молоденькая, лет четырнадцати, толкая в бок лежащего на кровати Дмитрия, - Димитрас, ты не спишь?
- Нет, - юноша привстал на локтях, - Не бойся. Ложись спать – я защищу вас.
Вой раздался ближе к полуночи – высокий, хриплый и тягуче – печальный. Даже рыжие волосы далеко не пугливого Дмитрия встали дыбом. Девушки, забравшись все на кровать к старой Кристине, обнявшись, плакали от страха, когда царевич выхватил из ножен саблю и, подавив острое желание забраться с головой под одеяло, встал у двери.
- Димитрас, - дрожа и всхлипывая, провыла старуха, - Заклинаю тебя Богом, только не открывай дверь!
Вой повторился. На этот раз было слышно, как нечто небольшое, но страшное, постукивая когтями и шумно дыша, спускается с лестницы. Вслед ему откуда-то сверху звучал плачущий голос госпожи Вишневецкой:
- Янис, сынок, солнышко моё, прекрати! Вернись в свою комнату!
В ответ на её увещевания раздался такой громогласный рык, что одна девушка лишилась чувств. Дмитрий, не дрогнув, только крепче сжал в руках саблю.
- Янис! – несчастная мать, судя по быстрым шагам, бегом спустилась с лестницы. Тут же у самой двери раздался голос, который Дмитрий, даже если дожил бы до четырёхсот лет, вряд ли забыл бы. Этот голос, несомненно, принадлежал ребёнку, но прозвучал он так, как будто у двери говорило хором как минимум десять детей:
- Отвяжись!
- Янис, - женщина всхлипнула, - Они же наши слуги! Ты уже убил предыдущих слуг, а если убьёшь и этих, то к нам перестанут посылать людей, понимаешь?! Солнышко, давай я тебе лучше на завтрак мясо ягнёнка сварю?
- Нет!
Чьи-то острые когти начали царапать дверь в комнату, потом нечто, шипящее и рычащее, навалилось на неё всем телом, пытаясь выбить с петель. Это что-то было неимоверной силы, судя по тому, что дверь так и задрожала, скрипя несмазанными петлями.
- Димитрас!!! – кричали служанки.
- Янис!!! – неслось с той стороны двери.
Наконец, дверь всё - таки сорвало с петель, и это нечто показалось на пороге.
Грязная, свалявшаяся бурая шерсть, местами с крупными проплешинами… маленькие, налитые кровью глаза, из которых, казалось, взирало на служанок самое воплощённое Зло, так и горели нечеловеческим огнём… Оно было небольшим, как ребёнок шести – семи лет, горбатым, сильно воняло псиной… Его морда была смешением волчьего и человеческого – глаза волка, но с человеческим носом и ртом…
Служанки визжали хором, старая Кристина осела на пол, держась за сердце. Дмитрий смотрел на чудовище, и его разбирали досада с разочарованием: обыкновенный оборотень! Было бы чего бояться!
- Не смей нападать на них! – сделав вперёд ловкий выпад, юноша воткнул саблю в ногу оборотню, а когда выдернул, оружие было в чёрной смердящей крови. Впрочем, чудовище не осталось в долгу – оно вцепилось зубами в грудь Дмитрию, и они покатились в обнимку по полу.
- Янис, сынок! – причитала госпожа Вишневецкая.
- Царевич! – раненый, визжал тот, кого женщина звала Янисом, - Димитрий! Порву на части!
Откуда он узнал? Растерявшись, юноша позволил чудовищу оцарапать грязными когтями свою сухую руку, но тут же загладил промах, ударив голову Яниса о стену. Оборотень затих, перестав рычать.

На следующий день рана Дмитрия воспалилась: всю грудь залила краснота, укус припух и теперь нестерпимо болел. Эта боль, не отпускающая его ни на секунду, доводила юношу до исступлённых стонов и потери сознания. Ещё через день он слёг в постель. Служанки во главе со старой Кристиной самоотверженно ухаживали за своим спасителем – обрабатывали его гноящуюся рану, стирали холодный пот со лба, приносили холодную воду для питья, так как Дмитрий мучился жаждой. Казалось, он слабел с каждым часом.
- Димитрас, - одна из служанок, едва сдерживая слёзы, коснулась его горячей от жара руки, - Только не умирай! Я за тебя молиться буду!
- Не… нужно…, - Дмитрий улыбнулся через силу, - Я тебе не говорил раньше… Еретик я. Почти колдун. Воспитывался лесной нечистью, жил в лесу… Потом меня взяли в монастырь, но мне там не нравилось…
Слово за слово, юноша рассказал в ужасе внимающей служанке всю свою историю. Он ожидал, что девушка отпрянет от него, убежит как от заражённого чумой, но она молча выслушала его сбивчивую речь:
- Ты недаром оказался здесь, - мягко сказала она, дослушав историю Дмитрия до конца, - Тебя вёл сам Господь. Ты спас нас всех, и за это Бог наверняка простит тебя.
- Мне не нужно его прощение. Я не нуждаюсь в его помощи.
- Позволь привести священника.
Юноша отказывался, но девушка так отчаянно умоляла его исповедоваться, что Дмитрий, наконец, сдался.
Между тем Янису тоже становилось всё хуже и хуже: из раны обильно шёл гной, её резанные края местами почернели. Ребёнок не вставал с постели и, как и юноша, всё время стонал. Глядя на него, сразу становилось ясно, что в лучшем случае мальчик лишиться ноги, в худшем – жизни. Отчаявшаяся, безутешная мать не отходила от его постели и внимала каждому слову своего сына, которое слетало с его посиневших, запёкшихся губ:
- Приведите… Димитрия…, - прошептал Янис, поймав руку матери и сжав её до боли, - Я… хочу… его видеть…
- Но, милый, Димитрас тоже ранен. Он не может прийти.
- Тогда… попроси прощения… за меня…
Женщина не поверила своим ушам, хотя удивляться было нечему: как она позже расскажет Дмитрию, в полнолуние Янис был сам не свой, точно в его изуродованное проклятием тело вселялся кто-то чужой, но когда ночь проходила, мальчик очень жалел о своих ночных злодеяниях. Такое было не в первый раз. Год назад, - скажет госпожа Вишневецкая, - Янис загрыз свою горячо любимую няню, не отдавая себе отчёта в полночный час полнолуния, зато потом долго скорбел по своей жертве.
Как бы то ни было, женщина, посланная больным сыном, спустилась в комнату прислуги и, найдя там лежащего в почти беспамятстве от боли юношу, неловко и нехотя попросила у него прощения. Она опоздала: Дмитрий лежал без сознания, исхудавший; его щёки впали, а нос заострился, как у мёртвого. Над ним, упав юноше на грудь, безутешно рыдала служанка.
- Он умер? – пошатнувшись, спросила хозяйка.
- Умирает! – простонала девушка, не отрывая от лица рук.
Пришедший к ним в дом священник кое-как привёл Дмитрия в чувство, но и это, казалось, было бесполезно: юноша уже не узнавал знакомых лиц и через каждые пять минут просил воды.
- Он при смерти, - вздохнул священник, трогая рукой горящий, мокрый от испарины лоб царевича, - Но я исповедовал ещё и не таких тяжёлых больных.
Когда спустя несколько минут боль юноши немного отступила, и его карие глаза стали смотреть более осмысленно, он с такой ненавистью глянул на священника, что тот невольно содрогнулся.
- Зачем ты пришёл? Дай мне умереть!
- Ты ничего не хочешь рассказать мне? – усилием воли священнику удавалось сохранять на лице спокойное, дружелюбное выражение.
- Хочу, - Дмитрий с прорвавшимся сквозь зубы тяжким стоном сел на кровати, дерзко взглянув в глаза священнику, - Я еретик и согласился на исповедь только затем, чтобы успокоить моего друга – она очень за меня переживает. Ну что, приступим? – царевич вымученно рассмеялся, хоть даже это далось ему с мучительной болью, - Я не признаю вашего Бога – это раз. И… ещё…, - юноша мучительно, надрывно закашлялся, прикрывая рот рукой. Когда он отнял руку от лица, ладонь его была красная от свежей крови, - Я не говорил никому в Литве раньше… Я сын… русского царя… Если мне предстоит умереть, то похороните меня как хоронят царевичей. Вот…, - Дмитрий распахнул ворот рубахи, показывая на груди золотой, украшенный рубинами крест.
- Матерь Божья! – только и смогла вымолвить госпожа Вишневецкая, - Царевич Димитрий – наш слуга?
- Еретик, а крест носишь, - добродушно заметил священник.
Царевич зарделся, уязвлённый в самое сердце:
- Его мне на грудь матушка надела… при крещении.
- Заблудшая ты душа, - священник тяжко вздохнул, потрепав Дмитрия по влажным от пота волосам, - Исповедовать бы тебя по-хорошему, да ты, дурачок, никак не даёшься. Ну, полно, не горячись. Ишь, как распетушился. Злость – это хорошо. Жить будешь.
«Жить будешь!»
 Дмитрий возликовал от этих простых слов. Забыв свой несправедливый гнев, юноша радостно рассмеялся, не обращая внимания на боль. Вместе с ним, так же светло и спасительно засмеялись и все присутствующие.
- Слава Велесу! – хриплым, сорвавшимся от счастья голосом крикнул царевич.
- Нет, слава Богу, - мягко поправил священник, а госпожа Вишневецкая перекрестилась.
Через неделю Дмитрий уже ходил, опираясь на плечо господина Вишневецкого – они с юношей крепко сдружились за время его болезни, которая отступала с каждым днём. Часто к ним заглядывал тот самый католический священник, который так неудачно пытался исповедовать строптивого юношу.
- Я тяжело ранил маленького Яниса, - как-то раз сказал ему Дмитрий, когда священник учил его читать Священное Писание на латыни, - Теперь, когда мне стало гораздо лучше, я должен отвезти его в Польшу – там живёт знакомый доктор Вишневецких. Может, это положит начало моей дружбы с вашим, христианским Богом.
- Помоги тебе Господь, сын мой, - священник счастливо улыбнулся, и царевич тоже ответил ему улыбкой. На душе у Дмитрия было тепло и радостно.

                Глава 7.

Дорога вилась, как змея, петляя вокруг густых тёмных боров и небольших европейских деревень. До Польши оставалось совсем немного, а  взмыленный конь начинал хромать от усталости, тяжело дыша и то и дело спотыкаясь. Карета с больным ребёнком в сопровождении мамок с няньками и всадники, охраняющие Яниса, то отставали, то нагоняли царевича, скачущего рядом с ними на коне.
- У, волчье мясо! – ругался Дмитрий по-литовски, нещадно охаживая скакуна плетью.
- Не надо, - Янис, добрый от природы, высунулся из окна кареты и неодобрительно посмотрел на юношу, - Ему же больно.
- Но из-за него ты можешь лишиться ноги, юный господин, - мягко возражал Дмитрий, которого забавляла временная, - он ясно понимал это, - роль слуги.
Мальчик надолго замолкал, обиженный на царевича за жестокое обращение с бедной «лошадкой». За время службы у богатых господ юноша всё чаще замечал несуразную несправедливость, которая выражалась в том, что к доброму скакуну эти странные люди относились с большим трепетом, чем к своим слугам – невинно угнетаемым людям, которые, кажется, были ничуть не хуже, чем их хозяева. С некоторым раздражением Дмитрий отметил, что когда конь в очередной раз упал, едва не сломав ногу, Янис с такой мукой сморщился, что юноше показалось, он сейчас заплачет, и плевать мальчику было, что конь, споткнувшись, придавил своим телом упавшего с него царевича, чуть  не оставив его калекой.
«Чудаки они», - думал Дмитрий, кряхтя, вылезая из-под подыхающего животного и с досадой слушая, как Янис по-литовски причитает над его конём. Неужели он сам, если бы рос при дворе, был бы таким же…, извините, слюнтяем?
Дмитрий с трудом встал, отряхивая одежду и перебирая в мыслях все немногочисленные ругательства, которые он успел узнать за свою недолгую жизнь. У загнанного коня глаза уже подёрнулись плёнкой, изо рта же  бежала пена. Юноша милосердно прекратил его страдания ударом сабли в сердце (под плач и причитания Яниса о «бедной лошадке»).
- Что ты наделал?! Ты злой, злой! – горестно вопил литовский мальчик, высунувшись из окна кареты.
- А ты хотел, чтобы я на нём сломал себе шею? – огрызнулся Дмитрий, тут же пожалев об этом – глупо было обижаться на дворянского ребёнка, которому, должно быть, с детства внушили любовь к братьям нашим меньшим и презрение к простым людям. Разве Янис был в этом виноват?
Больше всего на свете сейчас ему хотелось пнуть павшего коня и назвать его оглоедом, собакой блохастой – самые крепкие ругательства, которые он слышал от атамана и из-за отсутствия жизненного опыта посчитал самыми страшными. Но юноша вовремя сдержался: не при ребёнке же, в самом деле! Сплюнув рядом с конём и мрачно пробормотав «пся крев», Дмитрий отошёл от издохшего уже животного.
«Ну, прекрасно! Теперь мне придётся идти пешком!»
Впрочем, он зря расстраивался – один из литовцев, - немолодой уже мужчина лет пятидесяти с чем-то, - жестом предложил Дмитрию сесть сзади на свою лошадь. Всё-таки замечательные они люди, эти литовцы! Усевшись на чужого коня позади всадника, юноша мягко напомнил остальным, что не плохо бы продолжить путь, пока жалостливый Янис не предложил похоронить «лошадку».
До Польши они добрались к вечеру: прекрасная Варшава встретила их грибным дождём, ленивым грохотом грома где-то за горизонтом и проблеском солнца из-за тяжёлых осенних туч. Дмитрий со вздохом облегчения спрыгнул с тихоходной клячи пожилого литовца и вдохнул полной грудью сладкий, свежий воздух Польши. В нём носились неумолимые запахи мокрой от росы по-осеннему желтеющей травы, спелых  яблок из расположенного неподалёку базара, аромат каких-то сладостей, от которого заёрзал в своей карете, забыв про «лошадку», Янис…
Варшава произвела на юношу огромное впечатление: это был прекрасный, гордый, старинный город с каменными домами, над которыми возвышалась, звеня колоколами, католическая церковь. И весь он, - величественный, словно вышедший из сказки, или легенды, - дышал стариной, чудесно сочетающейся с дуновением ветра перемен, здесь шли бок о бок сказанья старины и мечты о будущем. Никогда ещё Дмитрий не видел такой красоты…
- Любуешься, Димитрас? – тяжёлая рука того пожилого литовца, который прокатил его на своей лошади, легла ему на плечо, - Как тебе Варшава?
- Я в жизни не видел ничего более красивого, - шепнул юноша, боясь не то потревожить громким голосом покой этого прекрасного города, не то показать литовцу своё волнение.
Мужчина понимающе хмыкнул и как-то осторожно, почти вкрадчиво поинтересовался, не угодно ли Дмитрию и остальным продолжить путь. Снова вскакивая на чужую лошадь, юноша окинул влюблённым взором Варшаву, и в его душе невольно поднялась волна настоящего горя: почему это не его город? Почему он не поляк?
Сейчас, любуясь гордой Варшавой, Дмитрий, в немом восхищении оглядывая эти чудесные, сказочные дома, отчаянно жалел лишь об одном: почему он не родился здесь? Какая чудовищная несправедливость… Юноша уже заранее любил Польшу, все её города (если они хоть немного похожи на Варшаву), а заодно – и всех поляков. Мимо их процессии проехали польские воины на каких-то стройных, высоких, хорошо сложенных конях, с ангельскими крыльями, притороченными к сёдлам, и это тоже было волшебно… На улицах Варшавы Дмитрий, разглядывая прохожих, видел красивые, благородные лица даже у простых людей.

Проехав узенькими улочками по центру Варшавы, процессия остановилось в дорогом постоялом дворе – одном из лучших в Польше. Дмитрий скучал, прислонившись к стене роскошного вида двухэтажного здания, пока одна из нянек, - старшая, - расплачивалась за комнаты для маленького Яниса и прислуги. Юноша, не привыкший к большим городам и в то же время, маясь  бездельем, жадно разглядывал прихожих: были среди них и пузатые торговцы, и щуплые подмастерья, и простые крестьяне да работяги. Впрочем, последние не вызывали в Дмитрии особого интереса: подобных людей, хоть бородатых и по-другому одетых, он мог видеть и у себя на Руси. Внимание его привлекли к себе три человека подозрительного вида – бритоголовых то ли монахов, то ли странников в поношенных чёрных плащах, с серебряными кинжалами на поясах. Эти трое не спускали глаз с кареты Яниса, что сразу не понравилось царевичу. Он незаметно сделал знак одному из телохранителей мальчика: «будь начеку». Тот понимающе кивнул, и, незаметно положив руку на рукоять меча, подобрался ближе к карете с мальчиком.
За бесконечными дневными хлопотами, - проверить почерневшую ногу Яниса, разобрать вещи, осмотреть комнаты, - прошёл весь день и наступил тихий вечер. Даже слишком тихий: ни один звук не проникал в комнату, которую выделили Дмитрию и охранникам. Мужчины с азартом резались в картишки, совершенно забыв не только про царевича, но и обо всём на свете. Вздохнув, юноша уселся с ногами на своей кровати и обратил скучающий взгляд в окно, где подобно большому круглому фонарю, висела полная луна. Часы на первом этаже гулко пробили двенадцать, когда из комнаты, отведённой Янису и женщинам, раздался душераздирающий крик, почти сразу перешедший в безутешный женский плач:
- Я-а-а-н-и-и-с!!!
Нащупав на поясе саблю, Дмитрий пробежал по тёмному коридору и, пинком распахнув дверь, влетел в комнату мальчика. Следом за ним вбежала и охрана:
- Что случилось?!
- Янис, - всхлипывала старшая няня, дрожащим пальцем показывая в открытое настежь окно, - Сбежал… ровно в полночь… превратившись… в это…
Да, правильно говорят, что беда не приходит одна. Они исколесили всю Варшаву в поисках юного оборотня: от смрадных подворотней (оказывается, таковые есть и в этом неземном городе!) до нарядных торговых площадей. Няньки под охраной ходили по узким тёмным, освещаемым лишь призрачным светом луны, улицам, выкрикивая имя своего юного господина. Разумеется, ответом им была тишина. Дмитрий быстро понял, в чём была их ошибка: они искали милого семилетнего мальчика с каштановыми кудряшками и умными голубыми глазёнками, а не жуткого волка с человеческим, искажённым злобой лицом и бурой свалявшейся шерстью. Разумеется, юноша сразу сказал об этом женщинам и охране, и те отчаялись ещё больше.
Куда мог побежать ребёнок – оборотень в незнакомом городе, да ещё в полнолуние? Ответ один – в злачные трущобы, на охоту. Эта догадка Дмитрия подтвердилась, когда из одной грязной, заваленной мусором улочки они услышали страшный вой зверя и крик человека. Впрочем, этот крик принадлежал далеко не жертве – скорее, это был боевой клич. Прибежав на место, откуда они слышали эти звуки, слуги во главе с Дмитрием увидели поистине шокирующую картину: три фигуры в чёрном схватили сетью Яниса. Один из них уже заносил над оборотнем серебряный кинжал со злорадной усмешкой на бритом лице.
Дмитрий опомнился раньше телохранителей – подлетев к злодеям, он саблей рассёк одному из них грудь, другому ловко снёс с могучих плеч голову. Эти типы явно не ожидали такого поворота событий: юноша обрушился на них как снег на голову. Последний, третий бросился было бежать, но один из телохранителей Яниса метнул ему в горло кинжал, и злодей упал как срезанный сноп. Когда Дмитрий с охранниками подбежали к нему, тот был ещё жив: смотрел ненавидящими, выпученными, хоть и налитыми кровью глазами и, видимо, пытался проклинать своих убийц, но из-за льющейся изо рта крови из его губ вырывалось лишь невнятное бульканье.
- Кто вы такие? – спросил Дмитрий, тряхнув умирающего за шиворот – глупый жест, ведь тому, исходящему кровью, уже не страшна была никакая грубость.
- Мы… охотники…
- Да-а? – хоть ситуация была ничуть не смешная, юноша едва не рассмеялся, - Охотники? Во-первых: что вы забыли в городе, милейший? Во-вторых: как же это вы спутали оборотня с обычным волком?
- Глупец…, - каждое слово давалось злодею с трудом, но это Дмитрий услышал отчётливо, - Охотники… на… нечисть…
- Боже! – ахнула одна из нянек, когда услышала то, что прошептал умирающий, - Димитрас, ты угробил честных католиков! Госпожа Вишневецкая сама виновата в том, что породила такое чудовище! Янис должен был умереть, как любая нечисть!
Не слушая её и остальных добропорядочных нянек, раскудахтавшихся как перепуганные курицы, Дмитрий подошёл к метущемуся в сетях, рычащему Янису и одним движением сабли разрезал связавшие оборотня путы. Чудовище было так измотано, что у него не хватило сил наброситься на своего спасителя, что сделал бы на его месте любой другой оборотень – Янис просто лишился чувств на руках у Дмитрия.
С ослабевшим Янисом на руках, к утру принявшим вид человеческого ребёнка, Дмитрий вместе с охраной и причитающими няньками добрались до постоялого двора, где остались, брошенные ночью, все их вещи. Няньки держались от юноши и мальчика на почтительном расстоянии: ночное превращение Яниса оставило неизгладимый след на их психике. Этим утром только и разговоров было о «зловещем ребёнке госпожи Вишневецкой», да о «злобном Димитрасе – убийце честных христиан». Дмитрий старался не слушать эти россказни, но даже то, что невзначай достигало его ушей, особо не расстраивало царевича.
- А теперь это чудовище и злой еретик окончательно сдружились, - пуча свои итак большие, навыкате глаза, шептала старшая нянька, - Боже Иисусе, хоть бы этот Янис поскорее помер от своей чёрной язвы на ноге. Я бы хоть вздохнула свободно и ушла бы из этого Богом проклятого дома.
- А я видела, как этот Димитрас накладывал повязку на его больную ногу, - с трусливым придыханием сообщила другая нянька, - рябая толстушка с большими отвислыми грудями, - А нога у юного господина, - страх Божий, - вся чёрная, яко уголь и мокрая от гноя!
- Фу! Зачем ты рассказываешь это перед завтраком? – морщась, хныкала младшая из нянек, ровесница Дмитрия.
Зато телохранители его зауважали. За столом старший из них налил юноше полный бокал доброго старого вина и самолично поднял тост «за отвагу нашего Димитраса». Потом, изрядно выпивши, охранники открыто, не таясь любопытных поляков, величали его царевичем, а Дмитрий (как ни стыдно ему было вспоминать об этом позже), не отставая в выпивке от своих новых товарищей, уселся на самый высокий стул, похожий на трон, заставляя охранников присягать ему как царю. Что было дальше, юноша плохо помнил.
Редкие, как вылетающие из гаснущего костра огненные мошки-искры, после в его памяти роились воспоминания:
Старшая няня расплачивается за ночлег,
Конь несёт его, почти беспамятного, вместе с каретой и остальными всадниками куда-то на самую окраину Варшавы,
Пожилой лысеющий уже мужчина осматривает Яниса, начинает его лечить, но, послушав пьяный рассказ одного из телохранителей об отважном Димитрасе, резко отказывается.
Тут всё похмелье с Дмитрия как рукой сняло:
- Что это значит? Ты… не хочешь лечить ребёнка?
Следом за ним стремительно протрезвели и остальные охранники, выхватив из ножен мечи.
- Убийца, - красные, воспалённые глаза доктора взирали на Дмитрия с ненавистью, - Ты убил моего единственного сына! Он был борцом с нечистью!
- Так ты следил бы лучше за своим сынулей, чтобы тот не бегал с дружками по ночам и не нападал бы на господских детей, - дёрнула нелёгкая юношу за язык. Только когда слова уже слетели с его языка, Дмитрий понял, какое оскорбление нанёс старику.
- Вон, - процедил доктор, указывая на дверь скрюченным, как коготь хищной птицы, острым указательным пальцем, - Убирайтесь прочь с глаз моих! Если слуги Вишневецкого убили моего сына, почему я должен лечить его ребёнка? Мальчишка умрёт от чёрной язвы!
Янис, всё это время спавший, проснулся от боли в ноге и тихонько захныкал, но даже это не разжалобило старика – тот в ярости хлопнул дверью прямо перед носами охранников и Дмитрия.
На следующий день мальчик скончался. Он умер в поистине адских, каких не пожелаешь врагу, муках; умер на руках у верного Дмитрия. Перед смертью Янис бредил, зовя мать с отцом и удивляясь, почему они так долго не идут к нему – казалось, он забыл, что находится в Польше, среди чужих ему людей. Няньки, которые в последние дни ненавидели и боялись мальчика, теперь голосили по нему как по родному:
- Янис! Что мы господам-то скажем? Не умирай, родной! Они ж с нас головы-то снимут! – причитала старшая из них, гладя умирающего ребёнка по пушистой голове.
- Матушка…, - шептал Янис – как и смертельно раненому охотнику, каждое слово давалось ему с трудом, - Где отец с матушкой?
- Они не смогут прийти, Янис, - тихо отвечал ему Дмитрий. Юноша был единственным из слуг, кто не плакал и не убивался по ребёнку, хотя горевал о нём больше всех, - Матушка с отцом сейчас далеко, но ты встретишься с ними, обязательно.
- А, хорошо, - мальчик слабо улыбнулся, закрывая глаза. Через секунду его душа отлетела в вечность.
После его смерти Дмитрий написал письмо Вишневецким, в котором вкратце рассказал о гибели ребёнка, тщательно подбирая слова, чтобы не слишком ранить этих людей, на долю которых итак выпало несчастье иметь ребёнка-оборотня. Он не хотел возвращаться к ним в дом, но Дмитрия уговорил один из охранников. И уже спустя трое суток, после того, как тело Яниса с почестью придали земле, господин Вишневецкий открыл царевичу тайну своего сына:
- Это случилось ещё до рождения Яниса. Тогда мы с моей женой, - будущей женой, - уточнил литовец, - были совсем юными. За ней ухаживал один богатый князь, алхимик и, как поговаривали в народе, злой колдун. Нет, в сущности-то он не был таким страшным, каким его представили в городских байках. Звали его Владис. Ухаживал он за моей будущей женой довольно долго, лет пять, если не шесть, но она постоянно его отвергала. Вскоре на арене появился я, и девушка, совершенно забыв про несчастного Владиса, спустя полгода после нашего с ней знакомства согласилась выйти за меня замуж, к великому отчаянию своего незадачливого ухажёра. В день нашей свадьбы Владис с коварной улыбкой вручил ей красивую белую розу, и как бы нечаянно уколол ей палец её шипом. Уколов палец, моя бедная невеста лишилась чувств прямо во время торжественной церемонии. Подумав, что убил её, Владис упал рядом с ней на колени и в раскаянии сознался мне и гостям, как из-за безумной ревности решился на преступление: пропитать шипы розы одним из своих зелий с добавлением слюны оборотня.
«Я надеюсь, что она выживет, - говорил он, - Но если она родит ребёнка, то он появится на свет уже отравленным. Лучше бы он умер сразу. Яд слюны впитается в его тело, и на вашего сына, или дочь падёт страшное проклятье».
Моя бедная жена три дня пролежала без сознания, и когда через год у нас родился сын, я стал замечать кое-какие странности за нашим Янисом.
- Что же случилось с Владисом?
- Он повесился в тюрьме, куда его посадили за покушение на мою жену. Повесился, когда до него начали доходить слухи о загадочной болезни Яниса. Да какая теперь разница? – господин Вишневецкий тяжело, прерывисто вздохнул, - Тебе, царевич Димитрас, нужно не о Владисе думать, а о своём будущем. Я мог бы подсказать тебе прекрасного человека в Польше, который мог бы помочь тебе на пути к царской короне. Его фамилия – Мнишек.


                Глава 8.

Вот я и добралась до середины нашей с Димитрасом приключенческой, невероятной истории. Я пишу эти строки, и перед моими глазами так и стоит тот самый день, когда мы с ним впервые встретились в Самборе в доме моего отца. Как же много дней, как воды, утекло с тех пор, но одного не забыть мне никогда – выражения глаз Димитраса, когда он впервые меня увидел. В этом взгляде было одновременно столько жаркой страсти и столько нежной, трепетной любви, что я в смущении каждый раз отводила глаза.
Эти воспоминания – единственная радость в моей жизни. Я давно покинула отчий дом и теперь живу с другим Димитрасом, и, мне кажется, не будет преступлением, если мои потомки, для которых я пишу эту книгу, узнают его настоящее имя: Матвей Верёвкин. Дурацкое имя, дурацкая, какая-то висельная фамилия. Чего только не сделаешь, чтобы прийти к власти – даже терпеть около себя некрасивого, бородатого, волосатого мужика…
О, если бы я только могла вернуть то золотое время назад – то время пышных балов у нас, в Польше, мой первый танец с Гришей… Но сейчас Гриши давно нет, и единственное, что мне осталось в утешение – это его могила у нас, в Самборе. Впрочем, не будем о грустном. Как приложение к сей невероятной истории я сохранила листы из моего дневника, который я начала вести в шестнадцатилетнем возрасте – впечатления ещё глупенькой и наивной, как большинство девочек этого возраста, особы. Эти несколько страниц – настоящая повесть о нашем с Гришей (Димитрасом) знакомстве и дальнейшем сказочном счастье.
                Марина Мнишек

20 октября

Сегодня весь день шёл дождь. Гнусная, унылая погода, хотя мне следовало бы радоваться, что ещё не так холодно, как обычно бывает в это время. Я сидела в своей комнате наверху и тайком слушала, как служанки рассказывают друг другу сплетни о прекрасном царевиче из далёкой Руси, прибывшим к нам в Польшу за помощью короля Сигизмунда. Девушки рассказывали, что у него прекрасные, голубые, как небо, лучистые глаза и блестящие каштановые волосы, и лицом он столь прекрасен, что можно на него любоваться бесконечно. Я слушала и не знала, верить, или нет. Красивый мужчина из Руси? Лично я представляла себе всех русских грубыми и заросшими косматыми бородами, как гномов из сказок. Тут внезапно внизу прозвенел колокольчик, и одна из служанок побежала открывать дверь, а я из чистого любопытства спустилась следом за ней.
На пороге, мокрый от дождя и выстукивающий зубами какой-то бодрый марш, стоял незнакомый мне парень.
«Боже, - подумала я тогда, - Ну и урод»
Мне было отчего так подумать: парень был небольшого, - чуть выше меня, - роста, рыжеволосый, с невыразительными карими глазами, щуплый, и с бородавками, - с большими, жуткими бородавками (!), - на носу, на щеке и на лбу! А я-то раньше думала, что бородавки бывают только у стариков… Даже нос у него был какой-то такой смешной и уродливый, что я невольно фыркнула. Отец, спустившийся следом за мной, сделал мне замечание:
- Ты что, глупая! То ж царевич!
 М-да, ну и верь после этого в сказки о прекрасных принцах…
Тут мне пришло удивиться гораздо больше – «прекрасный принц» склонился передо мной в учтивом полупоклоне и галантно протянул мне руку.
- Здравствуй, дражайшая пани.
 Чего это он так покраснел, когда коснулся моей руки? Странный какой-то…
Но когда наши глаза встретились, я мигом забыла про все свои насмешки: в них было нечто такое, что не поддавалось описанию…Отец тоже это заметил и перед сном спросил:
- Ты видела, как он на тебя смотрел?
Впрочем, это будет после, а пока я оторопело стояла, удивлённо глядя ему в глаза. Он быстро отвёл взгляд, застеснявшись.
- Это моя дочь, Марина, - вовремя нашёлся отец, чтобы избежать неловкой паузы, - Марина, это Дмитрий. Царевич.
Мне так и хотелось спросить «настоящий?», но я вовремя сдержалась от такого позора.
Далее был обед, где повара постарались на славу, стоит это признать. Все ели, пили, веселились, и только мне было слегка не по себе: кто их знает, этих русских, тем более, царской крови? Этот страшненький царевич так и не сводил с меня глаз…

21 октября

Этот противный царевич так и обосновался в нашем доме, из-за чего нам с братом не разрешают спускаться вниз, в гостиную. Брат, предатель, уже мечтает, как он будет помогать мерзкому Димитрасу завоёвывать Русь. Нет, я, конечно, ничего не имею против его планов, но он так надоел мне со своими ребяческими фантазиями! (Парню 18 лет)
А всё этот Димитрас… Временами мне кажется, что я превратилась в невидимку – обо мне все забыли. Все, кроме противного царевича… Даже наша кошка спустилась вниз и теперь ластится к Димитрасу… Зато рыжий царевич смотрит на меня такими влюблёнными глазами, что я просто прохожу мимо него, опустив взгляд, чтобы ненароком не пересечься с ним глазами.
Как-то раз мы с ним пересеклись в коридоре, и тут он ТАКОЕ выдал:
- А ты знаешь, пани, что я видел тебя раньше?
- Нет, - говорю,- Не припомню.
- Я любовался тобой в своём видении. Только в жизни ты ещё прекраснее.
Влюбился он в меня, что ли? И какое видение? Может, он колдун, или сумасшедший?
Ночью, перед сном, я пугала трусоватых и жадных до сказок служанок страшилками о Димитрасе, а на самом страшном месте как заору: «Бу-у!»
Служанки подняли такой визг и с таким грохотом сбежали с лестницы, кого-то уронив, судя по звуку, что от этого шума пробудился весь дом. В довершение к грохоту раздался истошный вопль младшей из них:
- А-а-а-а!!! Колдун!!!
И снова визг, уже удаляющийся, следом за этим – приглушённая брань Димитраса на каком-то непонятном языке (вероятно, на русском).
Торжествуя в душе, не в силах скрыть злорадной усмешки, я спустилась вниз, где внизу лестницы валялся, потирая ушибленную ногу, злосчастный царевич.
- За что ты так со мной? – я была сильно озадачена, когда услышала, какая мука звучала в его голосе, - Что я тебе сделал?
Я не знала, что на это ответить. Мне было ужасно стыдно, но этот стыд мгновенно прошёл, когда Димитрас, видимо, взяв себя в руки, с ухмылкой сказал:
- Я ведь царевич, пани Марина. Вот обижусь – и пойду войной на вашу Польшу.
Матерь Божья!
- Извини! Извини, пан Димитрас! – как же я перед ним унижалась, чтобы спасти мою любимую Родину, - Я, право, больше не буду рассказывать про тебя страшилки! И шутки не буду про вас придумывать, и… Рыжим Тараканом называть…
«Пан Димитрас» насмешливо поднял рыжую бровь, хотя в глазах его промелькнуло настоящее отчаяние. Видимо, у него на мой счёт рухнули какие-то планы и надежды, одному Рыжему Таракану известные. (Мой дневник он не прочитает, ха-ха;)

22 октября

С сегодняшнего дня я веду себя тише воды, ниже травы, ибо кончились мои весёлые денёчки: я спасаю нашу любимую Польшу.
Встав утром пораньше, я отнесла в комнату к Рыжему Таракану горячий чай с испечёнными мной (слегка подгорелыми) булочками. Он ещё спал, и я хотела по-быстрому удалиться в свою комнату, когда уродливый царевич проснулся. Он сел на кровати и в его глазах вспыхнул уже знакомый мне восторг, который появляется каждый раз, когда Рыжий Таракан имеет удовольствие меня видеть.
- Это что, мне? – его карие глаза сияли, и в этот момент Таракан не показался мне таким уж страшным.
- Ну… да, - я неловко улыбнулась, с ужасом понимая, что вместо приветливой улыбки у меня, кажется, получился какой-то оскал. Впрочем, царевича это ничуть не смутило.
- Открой мне секрет, пани Марина, - Рыжий Таракан взглянул на меня долгим, пытливым взглядом, - Ты пришла ради своей Польши, чтобы я не напал на вас? Или тебя послал твой отец?
- Нет, ни то, ни другое, - я всегда неплохо лгала, - Я пришла по зову своего сердца, царевич, чтобы извиниться перед тобой за своё недостойное поведение. Мне кажется, в твоих глазах я сильно опозорила Польшу.
- Что ты, совсем чуть-чуть, - улыбка царевича стала насмешливой.
Значит, всё-таки опозорила… Главное – отцу не говорить. Судя по тому, каким жаром запылали мои щёки, я густо покраснела, а когда представила, как может истолковать «пан Димитрас» моё смущение, я покраснела ещё больше. Впрочем, проницательный Таракан, как видно, понял всё правильно:
- Давай погуляем сегодня, пани Марина. Мне нужно многое тебе рассказать, и ни в коем случае не в доме твоего отца. Встретимся в саду сегодня вечером?
Он приглашает меня… на свидание? Вот уж совсем смешно! Точно так же повёл себя Габрис, - сын местного князька, которому я улыбнулась один раз просто из дружелюбия, а он уже решил, что я в него влюбилась. Тогда мне кое-как удалось отвязаться от свидания с ним, что ужасно расстроило моего отца,  - он считал выгодной партией моё замужество с сыном князя. Да вот только я считаю по-другому.
Чего только не сделаешь ради своей Родины… Представляю: в будущем на площади Самбора будет стоять памятник мне, на табличке которого напишут: «Марина Мнишек. Согласилась на свидание со страшным русским ради спасения Польши. Честь, хвала и уважение отважной деве!»
Хотя, наверное, никто никогда и не узнает об этом моём славном подвиге, а жаль…
- Я согласна, - с улыбкой (потому что представила свой памятник, да ещё и мысленно его позолотила) ответила я, - А теперь – приятного поедания этих головёшек.
И я удалилась из его комнаты, слыша за собой его искренний, весёлый смех – видимо, до Таракана, как и до любого иностранца, не сразу дошёл смысл моей шутки.

Вечер того же дня.
Собираюсь на свидание с Рыжим Тараканом (под хихиканье и перешёптывание моих бесстыжих служанок). Девушки хотят надеть на меня моё лучшее платье, но я, сделав страшные глаза, сказала этим ехиднам, что пойду в будничной одежде (слишком велика честь для Таракашки).

Ух, как всё прошло! Таракашка не стал ни лапать меня, ни целовать, ни шептать на ухо разные пошлости… Он всего-то  рассказал мне свою историю, больше всего похожую на волшебную сказку. Нет, на собрание волшебных сказок!
Начнём с убийства его приёмных родителей слугами русского царя Бориса и дальнейшую жизнь Димитраса в лесу, среди лесных духов. Да, он, выходит, воспитывался нечистью, был еретиком, хотел вернуть свою Русь во времена язычества, но совсем недавно, живя в доме Вишневецких, царевич встретился с католическим священником и решил принять нашу латинскую веру! Это было для него важным шагом, который он просто, без всякого драматизма объяснил… любовью ко мне.
- Я знаю, ты не сможешь полюбить такого богопротивного еретика, как я, и потому я, чтобы завоевать твоё сердце, прекрасная Марина, решил принять католичество.
- Это весьма самоотверженно с твоей стороны, - переняв его стиль речи, пропела я жеманным голосом (всё ради Польши!).
 Димитрас ласково коснулся моей щеки, и потянулся было к губам, когда я резко от него отпрянула.
- Куда, пан Димитрас?!
- Извини, - царевич, словно испугавшись, отшатнулся от меня, краснея, как молоденькая пани.
Эх, знал бы ты, пан Димитрас, что твоя пани Марина до сих пор думает, какое прозвище тебе больше подходит. Даже стыдно немного. В первый раз в жизни стыдно…
Дальше, видя, что потерпел фиаско, царевич принялся рассказывать, как он одолел в не совсем честной схватке атамана разбойников, как летал на василиске, и, в конце концов, сам стал новым атаманом. Рассказывая это, парень так забавно жестикулировал, в лицах, к тому же, показывая, как боялся воевода, как выпучивал глаза атаман перед смертью и как сам он, - Димитрас, - отрубил ему руку вместо рукопожатия, что я смеялась от души.
- Как чудесно, Димитрас! – смеясь, я совершенно забыла назвать его паном, - Неужели всё правда? Пережить все эти приключения! Тебе повезло, какая интересная жизнь!
- Да, я вполне счастлив, прекрасная пани, - даже в сгущающейся темноте было видно, что царевич улыбался. Никогда ещё ни у кого я не видела такой тёплой, искренне весёлой улыбки, - Но больше всего на свете я счастлив от того, что нашёл тебя. Помнишь, я говорил о том, как видел тебя в видении? Это правда: моё кольцо показывает мне будущее. Каждый, когда одевает его, видит своё: атаман видел виселицу и палача, а я… Я увидел тебя.
Разумеется, я не поверила. Сначала… ну а потом, долго думая об этом в своей комнате, пришла к выводу: а зачем ему лгать мне? Да и стал бы царевич такой сильной державы, как Русь, рассказывать сказки обычной польской девчонке, чтобы только произвести впечатление? Исключено…
- Доброй ночи, пани Марина.
- Доброй ночи, пан Димитрас.
Мы разошлись по своим комнатам. Как же я устала писать этот дневник… Кому и зачем это надо, интересно знать? Ясно, как сказал бы отец: «Тебе, Марина». Да-да, в первую очередь, мне. Вообще, вести дневник – это была идея моих родителей. В целом, идея неплоха: через годы все эти страницы будет забавно перечитывать (только из-за этого не бросила писать его).
Итак, всем спокойной ночи.

23 октября

Сегодня утром я проснулась от небывалого ощущения счастья и лёгкости: я влюбилась! Всю ночь, до самого рассвета мне снился Димитрас; мы с ним то целовались, сидя в лодке, то вместе правили жутковатой русской Москвой, которую я увидела во сне грязной, полуразрушенной, с уродливыми медведями, разгуливающими прямо по её улицам. Спрошу у Димитраса о ней позже, когда увижусь с ним. Что же он так рвётся на царство?
Димитрас, Димитрас… как же мне не терпится его увидеть! Я не могу не замечать резкого контраста между его неказистой внешностью и красотой души, тёплой улыбкой, искренним смехом. Мне начинает казаться, что передо мной – настоящий сказочный принц, только заколдованный какой-то злой силой.

Вечером, на балу, он сыграл надо мной злую шутку. Как я могла позволить себе влюбиться в этого… этого негодяя, подлеца! Ненавижу тебя, Димитрас!
А началось всё так невинно: мы с ним танцевали мазурку, когда царевич вдруг признался мне, что на самом деле выглядит совсем иначе:
- Я околдован, пани Марина, - шепнул он мне на ухо, когда мы кружились в танце по залу, - Меня заколдовал волхв за смерть своей дочери, погибшей по моей вине. Превратил меня в этого урода, который сейчас танцует с тобой: все эти бородавки, рыжие волосы, это мерзкое лицо… Я не могу без дрожи смотреться в зеркало. И только одно может спасти меня от ужасного проклятия: поцелуй юной девы.
- Ах, Димитрас, - да, стыдно, стыдно, но в тот момент я почувствовала, как на мои глаза наворачиваются слёзы жалости, - Мне так жаль…
- Вот и колдун с мельницы сказал то же самое, - вздохнул царевич.
И тогда я совершила самую ужасную, самую непростительную глупость в своей жизни: поцеловала его! Прямо в губы!
А я-то, наивная дура, думала: сейчас загорится яркий свет, и Димитрас изменится до неузнаваемости, превратившись в прекрасного юношу, каким его описывали служанки! Какая же я глупая была…
Когда я оторвалась от его губ, меня ждало страшнейшее в моей шестнадцатилетней жизни разочарование: никаким красавцем Димитрас не стал. Он стоял и улыбался своей дурацкой  сияющей улыбкой. Тогда, ослеплённая яростью, я влепила ему звонкую пощёчину и убежала из залы.
Оглянувшись, я видела, как мой отец подходит к царевичу и сурово говорит ему: «Поцеловал – женись!» Димитрас стоял, как громом поражённый, всё ещё под впечатлением моего, - первого в жизни! – поцелуя. И первого в его жизни, наверное…

                Глава 9.

30 октября

Разумеется, после сего неприятного инцидента Димитрас долго и упорно рассыпался передо мной в извинениях, но простила я его лишь тогда, когда царевич сделал мне предложение и преподнёс мне в подарок ожерелье из настоящих бриллиантов, сияющих как звёзды. Жаль, что тогда он не мог проводить со мной много времени – мой Димитрас готовился к походу на Русь. Великий король Сигизмунд самолично снабдил его войском из своих лучших людей, а Папа Римский благословил в дорогу.
Уже больше двух месяцев я не видела царевича, и сердце моё ныло и болело от тревоги; я не смыкала глаз ночами, почти не притрагивалась к еде. Моя тихая паника росла с каждым днём ещё и оттого, что вместе с Димитрасом в бой пошёл мой старший брат. Всем сердцем в эти долгие, мучительные месяцы я была с этими двумя.
К весне мне пришло письмо от брата, в котором он написал, что на Руси творятся настоящие чудеса: якобы впереди войска они с царевичем летели на василиске, а из лесу к ним примкнули те самые разбойники, у которых Димитрас так недолго был атаманом.
Я тогда даже не знала, верить ему, или нет: мой брат всегда был шутником и большим фантазёром. Что, если они с царевичем решили таким образом подшутить надо мной? Не одну ночь я убеждала себя: Димитрас с моим братом не стали бы так лгать мне. В конце концов, они же оба любят меня…
Что ж, если это обман, то когда-нибудь я узнаю правду и тогда устрою «весёлую жизнь» обоим шутникам.

1 ноября

Скорее бы они вернулись… Последние несколько дней ни от брата, ни от царевича нет никаких вестей, и я места себе не нахожу от беспокойства.
Мать с отцом ходят сами не свои: я знаю, они так же, как я, волнуются за своего сына. Каждую ночь я зажигаю свечку и молюсь Всевышнему за Димитраса и брата, прося его о том, чтобы они, мои дорогие, скорее бы вернулись с этой ужасной, кровопролитной войны живыми и невредимыми.

                Глава 10.

13 апреля 1605 г.

Слагайте же, гусляры, про меня песни, как о живом герое, и пусть в памяти потомков навсегда запечатлеет мой образ, как спасителя Руси! Мой вечный, тёмный враг, - мерзкий злодей, душегуб Бориска, - скончался в страшных муках от моей справедливой десницы. Как же мне радостно!
Я на коне мчусь по необъятным русским лугам, по светлому берёзовому лесу, где прошло моё детство и отрочество, и во всё горло распеваю песни.
А природа радуется вместе со мной: в зелёных кронах деревьев дружественно шумит мне ветер, даже лесные птицы подхватили мелодию моей песни и щебечут теперь вместе со мной: «Я – царь, я - царь!». Ветер гонится за мной, развевая полы моей одежды, весело, по-дружески толкая в спину и как товарищу свистя мне на ухо «Ты – царь!».
- Я ц-а-а-а-р-ь!!! – пастухи, пасущие скот на лесной опушке, шарахнулись от меня в сторону, как от сумасшедшего, а я вихрем, с шумом, эффектно пронёсся мимо них на коне, кинув им холщовый мешочек, полный серебряных монет. Пусть выпьют в честь моего праздника, ибо я – царь!
Как же ярко светит солнце, как голубеет по-весеннему ясное небо! Всё это теперь – моё! Вся эта красота принадлежит мне и моей Марине!
Вспомнив о ней, моей голубке, я сломя голову поскакал к себе в терем – писать письмо. Здесь я не буду (в отличие от неё) приводить текст письма, в котором, кроме восторженных, пафосных фраз, всё равно не было ничего путного. После я забежал в покои к её брату, юному Мнишку и мы вдвоём напились от радости... Я смутно помню, что мы делали дальше… Кажется, начали играть в чехарду, как маленькие дети.
Прости меня, Мариночка, что споил твоего брата.
Марина, я царь, ЦАРЬ, Ц-А-А-А-Р-Ь!!!
(Дальше был какой-то бессвязный бред пьяного человека и клякса)

Ох, бедная моя голова!
Жаль, что я с пьяных глаз испортил столько ценной бумаги. Надеюсь, моя Марина никогда не прочитает этой пьяной размазни. Моя голова уже почти прошла – и это к лучшему. Теперь самое время сесть и написать, наконец, как я сражался со своим лютым врагом – на память потомкам.

Итак, я ворвался в Борискины палаты во время грозы, когда молодой весенний гром громыхал над напуганной Москвой, а всполохи молний резали пылающее небо, как ножами. Слуги, ужаснувшись моего вида, - вида воплощённой мести, - шарахнулись к двери и позорно бежали прочь. Я пинком, как обычно, распахнул дверь в Борискину спальню, где тот, - я думал, - прятался со своей женой. Я ошибся – Борис ждал меня.
- А, Димитрий, - Бориска нехорошо усмехнулся, и в наступившей на миг ночной полутьме я с содроганием увидел, что глаза царя светятся, как у кошки, - Я знал, что ты придёшь, чтобы забрать мою жизнь в ответ на мои убийства. Я думал, ты умер, проклятый мальчишка, - он ощерился, как пёс.
От Бориса волнами, - я не могу точно объяснить, как именно, - исходило Зло, и я это чувствовал. Я даже видел эти чёрные волны, как они колыхались над его головой, безраздельно властвуя над тёмной душой государя.
- Так значит, ты тоже колдун? – холодея, спросил я. Никогда ещё я не чувствовал такого страха, не ощущал себя таким беспомощным, - как сказал Борис, - мальчишкой…
- Какой ты догадливый! – Борис хрипло, страшно расхохотался мне в лицо, и это вернуло моё самообладание: царь насмехался надо мной! Я не мог такого вынести, - Но почему же «тоже»? А, знаю, - сказал он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне, - В лесу тебя воспитали как следует, верно? Дитя лесных духов, бедный мальчик, воспитанный без батюшки с матушкой…
Голос Годунова был чистым ядом. Плотный, с тёмно-русыми, с сединой, волосами и бородой, он больше походил на матёрого волка, чем на человека. Мой же страх постепенно исчез, как будто его и не было, оставив одну только ненависть. Я, выхватив из ножен саблю, шагнул к кровати, на которой сидел царь, готовый одним движением снести ему голову с широких плеч.
- Я вижу, ты настроен серьёзно, - Борис уже не говорил, а шипел как змея, - Но не думаешь ли ты, что можешь победить меня?
- Я пришёл сюда, чтобы убить тебя, злодей, либо сложить здесь свою голову в честном поединке, - процедил я сквозь зубы.
Услышав это, Годунов снова расхохотался, и его зловещий смех громовым эхом отразили стены:
- Глупец! Ты хочешь, чтобы с тобой сражался я сам? Ну, нет! Свои чёрные дела я творил руками моих слуг, и пусть Божья воля свершится их же руками.
Когда Борис трижды хлопнул в ладоши, в его палату ворвался молодой воевода. Тот самый , которого я ранил мечом василиска! Но как он выглядел сейчас: из правого плеча вместо руки росла огромная лапа, которая могла бы принадлежать взрослому василиску, но никак не человеку – она не подходила ему даже по размеру.
- Ты будешь сражаться с ним, Димитрас, - ухмыльнулся Годунов, - А ты, Петро, не хочешь ли отомстить за свою руку?
- Мечтаю, мой государь, - Петро осклабился, демонстрируя жёлтые, острые, похожие на клыки, зубы.
В следующий миг этот зловещий воевода с лапой василиска набросился на меня со всей своей яростью, целясь когтями мне в сердце, словно надеясь вырвать его из груди. Я ловко увёртывался от его выпадов, размахивая саблей, но разве справишься обычным оружием с существом, частично превращённым в чудовище?
- Это всё ты, - прошипел воевода, схватив лапой василиска меня за горло с такой силой, что у меня на шее потемнело в глазах, - Ты виноват во всех моих бедах! Из-за тебя от меня ушла жена, когда увидела, в кого я превратился!
- Я лишь помог моему другу отомстить.
- Чудовищу!
- Ты… большее чудовище, чем… тот… василиск, - выдохнул я из последних сил, уже почти теряя сознание. В глазах у меня стремительно темнело, во рту уже ощущался пугающий вкус крови.
«Вот и всё, - пронеслось у меня в голове, - Прощай, Марина».
«Не сдавайся. Борись до конца, герой, если хочешь удержать своё счастье».
Что это? Поначалу я подумал, что сошёл с ума, но нет – шелестящий голос доносился из моего кольца и, скосив глаза на свою левую руку, я увидел, что изумруд на кольце светится ровным зеленоватым светом.
«Воспользуйся Кольцом как оружием и твои враги убоятся его»
Тем временем страшная лапа генерала, - лапа чудовища, - с неимоверной силой продолжала сжимать моё горло, причиняя мне невыносимые страдания. Секунды тянулись как часы, и с каждой из них мне было всё труднее дышать.
До сих пор не понимаю, что тогда мной двигало: страх ли за свою жизнь, ярость ли, страх за Марину, что она придёт в отчаяние, узнав о моей смерти... я не знаю, однако, я совершил то, что совершил – умышленно коснулся рукой с Кольцом лица генерала. Сейчас это кажется мне безумием – я всегда хорошо относился к магам, хотя сам не смыслю в магии ровным счётом ничего. Итак, раздалось страшное шипение, треск, и Петро схватился с криком за свой глаз, которого коснулось Кольцо василиска. Его хватка разжалась; я, задыхаясь и кашляя, упал на пол, схватившись за горло. Ртом шла кровь, и я в тот момент подумал, что сейчас умру, но не более чем через  несколько минут понял, что ошибся – я буду жить. Я осознал это, когда мне стало гораздо легче. Справившись с болью и поднявшись с колен, я с торжеством взглянул на своих врагов. Петро отнял руки от глаза, вернее, от глазницы, оставшейся на его месте – Кольцо выжгло его глаз, и в единственном, оставшемся целом глазу его читался безотчётный ужас. Достаточно было одного моего шага к нему, чтобы «доблестный» воевода с поросячьим визгом бросился вон из царских палат.
На Годунове же не было лица. Точнее, оно, конечно, было, но посеревшее, какое-то резко состарившееся и осунувшееся.
- Ты выиграл, царевич, - прошипел Годунов, и мне показалось, что слово «царевич» он сплюнул сквозь стиснутые зубы как грязное ругательство, - Но выслушай меня перед тем, как убьёшь. Это моё последнее желание.
- Говори, - я, всё ещё из опаски не сводя глаз с Бориски, сел рядом с ним на кровати; я полностью контролировал краем глаза малейшие его движения, чтобы предугадать дальнейшие попытки злодея убить меня.
- А ты изменился, - не скрывал злорадства царь, - Я помню тебя красивым мальчиком с тонкими чертами лица, в этом же уроде я еле-еле тебя узнал. Кто это тебя так околдовал?
- Я не собираюсь отсчитываться перед тобой.
- Так на чём это я остановился? Ах, да. Ты быстро убьёшь меня, не приведёшь, разумеется, ко мне, бедному, священника, чтобы исповедовать мои грехи. Поэтому я хотел бы выговориться перед тобой. Димитрий, - голос Бориски меньше всего напоминал голос человека, который хочет облегчить совесть, - Это я убил твоего отца.
Я вскрикнул, вскочив с кровати и с ужасом уставившись на человека, виновного во всех моих бедах.
- Как?!
- Я отравил его, - просто сказал Годунов, и его губы разъехались в чудовищной ухмылке, - Иоанну всюду мерещились враги перед смертью, но никто не знает, что это я довёл его до крайней степени помешательства. Я подсылал к нему в комнату актёров в белых саванах, перемазанных свиной кровью, чтобы они изображали бедных, казнённых им крестьян. Сведённый мною с ума, Иоанн сам просил лёгкой смерти через яд, а я в своём милосердии выполнил его просьбу. И, да: мои люди убили твоего милого братца, приняв маленького Ваню за тебя.
- Какого Ваню? – холодея, завопил я, хотя уже заранее знал ответ: близнец.
- Да, ты прав, - словно прочитав мои мысли, Борис улыбнулся шире, и в его глазах мелькнуло что-то звериное, - Двое не могут наследовать один трон, верно? Вот царица втайне от Иоанна и отослала второго сына в деревню близ Углича сразу после вашего рождения. Ты был старшим, Димитрий. Об этом секрете знала только ваша кормилица, которая за деньги проболталась мне. Узнав от кого-то из предателей, что тебе, Димитрий, грозит неминуемая гибель, кормилица подменила тебя Ваней. Ты, может, и не помнишь, но тебя, пятилетнего, отвезли в семью малоизвестного князя, и они воспитывали тебя как сына. Но ваше счастье длилось недолго: узнав, что ты жив, я послал своих людей за тобой. Предательство твоего приёмного отца было лишь предлогом, и я убил бы тебя, если бы не твоя приёмная мать, которая увезла тебя в лес.
Я пошатнулся, но всё же устоял на ногах, хотя услышанное потрясло меня до глубины души. Точно живая передо мной встала картина: красивая женщина, скачущая на коне с ребёнком на руках, а за ней гонятся безжалостные убийцы, посланные царём-деспотом. Она погибла, спасая меня. И не только она: и приёмный отец, и мой бедный родной брат, которого я никогда не видел и не увижу. Неужели я стою того, чтобы все эти люди жертвовали ради меня своими бесценными жизнями?
Впрочем, моё потрясение длилось недолго: почти сразу оно сменилось яростью. Таким гневом, какого я ещё не испытывал никогда в жизни. Не давая себе отсчёта, я бросился на Бориса с саблей, нанося ему удар за ударом.
Я не знаю, что творилось на душе у Годунова в тот миг, но умирал он страшно: до сих пор помню его окровавленный, растянутый в безумной усмешке, рот, из которого раздавался несвойственный ему, чужой смех, как будто хохотал не Борис, а два или три человека с грубыми голосами. Наконец, голос самого Годунова снова прозвучал, но донёсся он откуда-то из его толстого живота и прозвучал с такой искренней мольбой, так измученно, что в руках у меня невольно дрогнула сабля:
- Убей… меня… Я не хозяин… себе.
Размахнувшись, я одним движением снёс его голову с плеч и потом долго ещё стоял, с ужасом глядя, как отрубленная голова, подкатившись к моим ногам, всё разевает рот в безумном, беззвучном смехе, а сам хохот всё звучал и звучал, но теперь не из губ и не из тела Бориса, а со всех сторон, эхом отдаваясь от стен и разносясь по всем царским палатам.

                Глава 11.

11 июня 1605.

Наконец-то началось моё правление! Как же долго я ждал этой чёртовой, этой благословенной минуты, когда, наконец, сяду на вожделенный престол, сжав в руке скипетр! Однако мне ещё нужно устранить кое-какие мелкие неприятности – подавить бунт в одном небольшом пригороде недалеко от Москвы. Не думаю, что это будет так уж нелегко или займёт много времени, к тому же, как я сказал моему другу Мнишеку, это отличный сюжет для очередной волшебной истории, которую я расскажу Марине в своём письме.
Но юный Мнишек, как всегда, чем-то недоволен:
- Почему это везде ты главный герой, Димитрас? – возмущённо спросил парень, о котором я и правда, всегда писал вскользь, если вообще писал. Собственно, почему? – Разве я мало тебе послужил и не имею права поучаствовать в твоей истории?
Ох уж мне эти юные вояки, мнящие себя великими воинами! Хотя, думаю, Марине будет интереснее читать, если я приплету в новую сказку ещё и её брата.
(Примеч. переводчицы: это листок из личного дневника Гришки Отрепьева, который он не собирался показывать Марине, и неизвестно, как он попал в эту книгу, как и черновик, который они с юным Мнишеком писали вдвоём по очереди. По сути, это первая текстовая ролевая игра, какими сейчас увлекается современная молодёжь)

Гришка: 11 июня, когда наше сиятельство село на трон, я услышал, что в одном из мелких городов вспыхнул бунт среди мастеровых. Те мечтали отомстить за убитого мною Бориску и замученного моими людьми царевича Фёдора. Чего только не сделаешь, чтобы прийти к власти – мне ничуть не стыдно. Итак, прекрасным летним вечером мы с братом Марины и войском стрельцов ехали на конях по чистому полю, и вдруг путь нам преградила огромная толпа. Русские мастеровые были похожи на вышедших из леса разбойников – такие же лохматые, бородатые, со сверкающими из-под бровей маленькими, похожими на уголья, глазами. Некоторые из них рычали как звери. Когда мы приблизились к ним, один из них – самый старший, которому было за пятьдесят, - тряхнув зажатыми в ручище вилами, крикнул:
- Смотрите! Вот  идут убийцы! Убили нашего царя-батюшку и радуются! Да, расстрига?
Я вспыхнул: это он мне! Я знал, что по Руси ходит слух, что я ни кто иной, как самозванец: не царевич, а какой-то беглый монах, еретик. «Борис Годунов, - я тихонько скрипнул зубами от злобы, - Даже после смерти ты не даёшь мне покоя: эти слухи – твоих рук дело!»
Закричав от ярости, я выхватил меч и ринулся на струсивших и бежавших в страхе врагов. Стрельцы по моей команде обрушили на головы бунтовщиков ливень из стрел. Только старший из мастеров не дрогнул ни одним мускулом своего богатырского тела; недобро усмехнувшись, он изрёк:
- Отважный царевич защищает своего друга – сосунка! Как это мило и трогательно! – сказав это, он, посмеиваясь, пошёл прямо на застывшего в страхе и растерянности Мнишека.
Мнишек: Мужик не сказал «сосунка». Он в страхе косился на юного воина, боясь в то же время встретиться с его ясными, властными глазами. Пусть вид хилого, рыжего, некрасивого Димитраса не внушал ему уважения, крестьянин понимал, что поляк не даст своего друга в обиду.
Гришка: Мастеровой содрогнулся, когда я со звоном выхватил клинок и, пришпорив коня, понёсся на нём в самую гущу толпы, срубая бородатые головы русских направо и налево. Глава горожан бросился было бежать, но мой меч настиг его и поразил в самое сердце. Разгорячённый, я спрыгнул с коня, радуясь победе, но моя радость была недолгой. Я перепутал мечи! Всё это время я сражался не обычной саблей, а мечом из слёз василиска! Мгновенно поняв опасность, я вспрыгнул на коня и, нещадно охаживая его плетью, поскакал к застывшему в растерянности мальчику Мнишеку.
- Что я наделал?! Мнишек, бежим!!!
Паренёк мгновенно понял, что от него хотят, и пришпорил своего коня. Когда мы уже неслись сломя головы по полю, догоняемые армией василисков, в которых превратились убитые волшебным мечом горожане, Мнишек повернул ко мне искажённое ужасом лицо и спросил:
- Что нам теперь делать, государь?
Мнишек: Э, нет, как раз всё было наоборот! Мы с Димитрасом скакали во весь опор, а он, бедный, весь дрожал. Он был так напуган, что едва держал в руках поводья. И, повернув ко мне залитое слезами страха лицо, спросил:
- Что нам теперь делать, Мнишек?
Ни на секунду не растерявшись, я похлопал горе – царя по плечу и, улыбаясь дерзкой, бесстрашной улыбкой, ответил:
- Наш путь лежит в кузницу, в которой этот дуралей – кузнец дал тебе «волшебный» меч. Может, у него найдётся что-нибудь, чтобы убить василисков?
Димитрас, утеревшись, поскакал следом за мной.
Гришка: Мастеровые, превратившись в василисков, казалось, вот-вот нас догонят. Послушав совета Мнишека (в кое-то веки мальчишка сказал что-то умное), я направил коня к кузнице. Парень отставал от меня так сильно, что я начал бояться за его жизнь. Судя по тому, как Мнишек болтался в седле, он только-только научился ездить на коне, и я содрогнулся, когда мальчик свалился с лошади лицом в грязь, судя по жалобному крику, что-то себе ушибив. Рискуя жизнью, я вернулся за ним и, посадив брата моей невесты на своего коня, пришпорил скакуна так, что тот понёсся как ветер. Василиски же не отставали от нас ни на шаг: как исполинские стрекозы, они летели над нами, так и норовя опустится нам на головы и сцапать нас своими кривыми когтями.
Через полчаса дикой, отчаянной скачки мы были уже на месте. Кузницу я заметил ещё издалека: кое-как выстроенная, какая-то кособокая, уродливая избушка, чадящая дымом из щелей, из которой ещё на расстоянии полкилометра тянуло гарью. Когда мы поравнялись с ней, навстречу нам не по-крестьянски степенно, как боярин, вышел высокий, дородный кузнец. Но как же он изменился! Наверное, его жизнь в последнее время была полна тревог и опасностей, потому что его смоляные кудри были посеребрены сединой, на лица же, которое показалось мне при нашей первой встрече ещё совсем молодым, показалась сетка морщин.
- Что вам нужно, путники? – не слишком дружелюбно спросил кузнец, хмуря свои густые, чёрные с проседью брови.
- Ты что, не видишь, дядя?! – взвизгнул Мнишек, - За нами гонится толпа разъярённых чудовищ, появлением которых мы с другом, между прочим, обязаны твоему мечу!
- Волшебный клинок из слёз василиска, - в глазах мужчины показалась тревога, - Год назад я подарил его самому царевичу Димитрию, но сейчас я вижу перед собой не Димитрия, а безымянного расстригу, проклятого Богом. Откуда ты взял его, Лжедмитрий?
Кому-нибудь другому я врезал бы в глаз за такую бессовестную клевету, но его, моего старого знакомого и, пожалуй, уже друга, я решил пощадить. Вместо ответа я показал ему золотой крест на моей груди. Увидев его, кузнец стал бел лицом словно мел:
- Господи! Ты снял его с мёртвого Димитрия?
- Да нет же! – я едва не кричал от досады, но ничего не мог поделать с этим неверующим «Фомой».
Мнишек: Видя, что дяденька упорно не верит, а наш бедненький Димитрик чуть не плачет, тщетно пытаясь доказать ему о своём царском происхождении, между тем как василиски не дремлют и продолжают погоню, я выручил Димитрика дерзким вопросом:
- Не суть важно, кому принадлежит меч: Дмитрию, или расстриге. Дяденька, наша жизнь – у тебя в руках. Есть у тебя что-нибудь, что может убить василисков?
- Я не собираюсь помогать ляхам, - ещё больше нахмурился кузнец, - Как и Лжедмитрию.
- Ты понимаешь, что если через две секунды ты не дашь мне меч, убивающий василисков, мы все будем покойниками?! И ты тоже! – вконец взорвался я.
Гришка: Между тем, наши доблестные стрельцы, оставленные снаружи, доблестно сражались с армией василисков. Но разве могут обычные смертные противостоять разъярённым чудовищам? С улицы уже неслись предсмертные крики наших людей и торжествующий клёкот празднующих победу василисков. Русские ругательства, какие-то отдельные слова, звучащие в унисон с хлопаньем десятков крыльев, звучали чудовищным шумом, от которого закладывало уши. Пока Мнишек подобно обыкновенному дворовому мальчишке беспомощно кричал на кузнеца, я, мигом оценив ситуацию, сжал в кулаке Кольцо, чтобы быстро взглянуть в своё будущее и узнать, ждёт ли нас с другом сегодня смерть. Я увидел себя, сидящего на троне (с перебинтованной головой, всего исцарапанного и нещадно избитого, но всё же живого!). Увиденное придало мне душевных сил и решимости: надев на палец Кольцо, я мысленно воззвал к моему знакомому василиску:
«Явись, друг!»
С минуту ничего не происходило, но зато потом сильный порыв ветра ворвался в избу, так что мы с Мнишеком чуть не повалились на деревянный пол. Качнуло всю кузницу: со стен, звеня, посыпались уже готовые мечи, огонь в печи дрогнул, и несколько обугленных поленьев выкатилось из очага. Затем я услышал уже знакомый мне шелестящий голос, от звука которого моё сердце быстрее забилось в груди от радости:
- Здравствуй, храбрый юноша.
Забыв про опасность, - радость встречи со старым другом оказалась сильнее чувства самосохранения, - я выбежал из кузницы, оказавшись прямо в гуще боя. Наши с Мнишеком люди, казалось, ободренные появлением огромного василиска, который был на нашей стороне, с новыми силами стреляли во врагов, и вот уже десятки чудовищ падали на землю, пронзённые стрелами и истекающие чёрной кровью. Надо сказать, что люди, превращённые моим дурацким мечом в василисков, сильно отличались от моего крылатого товарища: они были вдвое, если не втрое меньше, чем он, и если мой старый друг был ростом с лося, то люди, превращённые в чудовищ были едва больше лошадей.
Оторвавшись от битвы, василиск склонил ко мне свою большую петушиную голову, слегка коснувшись клювом моего плеча и прошелестел:
- Как ты изменился…
Мне некогда было рассказывать эту неприятную историю с друидами, потому я просто спросил:
- Как ты узнал меня?
- Я вижу не только тело, но и душу, - был ответ, - А она у тебя осталась такая же чистая и благородная. Душа настоящего героя.
Мнишек: Да, сам себя не похвалишь – никто не похвалит; Ну ладно, я отвлёкся. Итак, пока Димитрик целовался-обнимался с василиском, я коснулся подаренного мне отцом медальона, в котором были заключены могущественные силы, и воззвал к древнему дракону – хранителю нашего рода.
«Приди, о, Хранитель рода Мнишеков и внемли моей просьбе!»
Гришка: Вот фантазии нет…
Мнишек: Небо подёрнулось мглой, в кронах деревьев жутко завыл ветер. Вода в озёрах вскипела, как вскипает она в русском самоваре, и с небес раздался страшный рык, в котором угадывались слова:
- Что тебе нужно, мой господин?
Василиск Димитрика задрожал, а ноги самого «великого героя» не удержали его – он лишился чувств, и, если бы не его василиск, вовремя прикрывший его своим крылом, «храброму юноше» пришлось бы ой как несладко.
Гришка: Прости, Марина, за то, что я нечаянно, совсем нечаянно травмировал твоего брата. Ох, то есть, даже не травмировал, а просто недоглядел. Мой юный друг спускался с лестницы и, - ты же знаешь, какой он неуклюжий, - случайно оступился и упал лицом на камень. Мне так жаль… Сейчас слуги прикладывают ему холод к глазу; похоже, будет синяк. И не верь, если он будет говорить, что это я его ударил – из-за травмы головы чего только не примерещится. Историю, как мы с ним подавляли бунт в пригороде я, похоже, так и не допишу. Ну, ничего:  расскажу тебе её позже, когда ты приедешь в Москву.

                Глава 12.

10 мая 1606 .

Три дня назад отгремела наша с Мариной свадьба. Никогда не забуду, как она в красном, расшитом рубинами и алмазами платье вышла ко мне на встречу, как наши губы соединились в нежном поцелуе, когда священник обвенчал нас, надев на её и на мою голову украшенные драгоценными каменьями царские венцы. Зелёные, как изумруды, глаза моей невесты сияли от счастья, да и сам я никогда не был так счастлив, как в этот благословенный день. Потом мы ехали в кремль в карете, и народ бросал в воздух семена. Колокола не смолкали целый день, возвещая о царском торжестве.
Но теперь всё это в прошлом, будущее же предстаёт передо мной загадочным,  туманным и зловещим. Читатель, который спустя столетия будет читать эту запись, наверное, удивится: как он может бояться, когда уже стал царём и женился на любимой женщине? Я отвечу: я не боюсь, я безмерно счастлив, и всё же в сердце ко мне заползла тревога, и тому были причины.
Сегодня поутру пришёл мой соглядатай и доложил, что против меня готовится заговор, а коварный Шуйский, этот змей, это воплощённое Зло, - хочет моей смерти. Да, я ожидал чего-то такого: скорого разоблачения, народного недовольства…. Но почему так скоро? Почему?!  Сейчас, сидя на троне, я не подаю виду, что встревожен, и, чего таиться, - напуган. Совсем слегка. Что мне сказать Марине? Сам я не боюсь смерти, но страшусь пыток, к которым наверняка прибегнет проклятый Шуйский, чтобы своими железными когтями вырвать у меня из глотки правду. Представьте себе: великий воин Димитрас боится боли. Но больше всего я переживаю за Марину: зло Шуйского может пасть и на неё, сделать ей больно. Что, если её, мою родную, тоже… будут пытать?Надо всё ей рассказать, как-то намекнуть, - осторожно, чтобы люди Шуйского не поняли, о чём идёт речь, - о надвигающейся опасности. Похоже, пришло время моей последней, самой главной истории, которую моя девочка услышит перед тем, как меня казнят.  Человек сказал, что до заговора осталось меньше недели: за это время я успею вызвать из Польши подкрепление, поставить везде стражу, предупредить моих людей, наконец. Пусть всё обойдётся малой кровью, пожалуйста.
Я не знаю, кого молю о помощи – никогда не молился Богу, и не собираюсь. 

11 мая 1606.

С каждым днём всё вернее и вернее приближаюсь к смерти. Никак не решаюсь предупредить Марину, а напрасно – время не ждёт. К тому же, теперь у меня есть и другие заботы: как-никак, я должен править, и даже на дневник времени уходит всё меньше и меньше.
Сегодня попытался казнить Шуйского, но в самый последний момент, когда над головой злодея уже занёсся топор палача, моя инокиня – мать умолила меня оставить его в живых, и я не мог ей отказать.

12 мая 1606.

Сегодня весь день громыхала гроза: ревел в тучах гром, словно какие-то огненные демоны, небо рассекали сверкающие молнии. Или это Перун с Громовицей празднуют свою пышную свадьбу? В тронном зале, где я восседал на престоле, на людях лица не было от страха: эти дурачки, наполовину ещё язычники, воображали, что это Илья Пророк готовит миру Светопреставление. Хах, наивные!
В самый весёлый момент, когда эти дрожащие трусы-бояре в ужасе и томлении сгрудились в одну гомонящую толпу, в зал вбежал какой-то дьячок и срывающимся от волнения голосом крикнул мне:
- Антихрист! Верни нам царя-батюшку, Гришка Отрепьев!
По бледным лицам бояр и слуг видно было, что они полностью поддерживают этого дьячка, почитая его чуть не за героя, и что только трусость не даёт им повторить его «подвиг». А я устал быть великодушным.
Вяло махнув рукой, я приказал схватить дьячка и повесить, как когда-то подлый Бориска хотел повесить меня. Как же я устал…
Приказав дрожащим слугам налить мне вина, я чуть было не решил напиться, как когда-то, с телохранителями Яниса. Весёлое было время… Но сейчас что-то подсказало мне, что царю не резон вести себя как простому парню, каким я никогда уже не стану.
Временами мне так хочется сбежать от всех этих боящихся и одновременно ненавидящих меня людей, к себе, в Галич, где остались все мои друзья. Ой, тьфу ты, я хотел сказать, в волшебный лес.
Лгать, постоянно приходится лгать… Всё надоело, опостылело… И если бы не поляки, (с Мнишеком, подбитый глаз которого опять начал видеть), если бы не моя Марина, я бы удавился со скуки.
Иногда у нас бывает довольно весело: я приглашаю музыкантов и мы втроём, - Марина, я и её брат, - танцуем до утра, а иногда просто сидим и слушаем пение гусляров. Но в последнее время это случается всё реже и реже – чаще всего приходится выслушивать жалобы недовольных чем-то горожан, бояр…
Наконец, когда наступил тихий, полный ласковой прохлады и вдохновенных трелей соловья, вечер, когда из-за туч выплыл рогатый полумесяц, похожий на перевёрнутый серебряный серп, я иду к Марине.
Моя красавица ждёт меня в наших с ней покоях, одетая в своё лучшее платье, и её бледная, молочная кожа при свете свечей отливает серебром. Я уже молчу об её длинных распущенных волосах - каждый волос её как золотая нить, сияет в лунном и свечном свете. Увидев меня, она степенно склоняется в поклоне, и на её нежных щеках проступает лёгкий румянец.
- Димитрас…
- Марина, - я улыбаюсь и, подхватив её, - лёгкую, молоденькую, - на руки, кручу в воздухе.
Вот и настало наше с ней время: время трепетного аромата её кожи, дрожащего света свечей и, конечно, невероятных историй. Наконец-то я всё же рассказал ей правду о заговоре злодея Шуйского. Конечно, в своём стиле.

17 мая 1606.

Как же я бежала! Навстречу мне по лестнице неслись какие-то русские с перекошенными от гнева лицами, с факелами в руках. Один из них, - случайно, или умышленно, - столкнул меня с верхней ступеньки, так что я упала с лестницы, пролетев вниз головой шесть или семь ступенек. Упав, я больно стукнулась головой и долгое время лежала без сознания, так что до сих пор удивляюсь, как эти изверги не затоптали насмерть моё почти бездыханное тело.
Когда я очнулась, все куда-то неслись, что-то кричали. И тут точно молния, на меня снизошла догадка: это было предупреждение.
Димитрас знал. Он в своей невероятной истории дал понять, что так и будет.
Из ссадины на лбу по лицу струилась кровь, но у меня не было сил её утирать. С огромным трудом поднявшись, я бросилась следом за всеми, но чьи-то властные руки остановили меня. Шуйский! Сам Шуйский!
Он крепко сжимал мои плечи, преградив своим огромным телом мне дорогу.
- Пустите!!!
- Ты хочешь погибнуть вместе с ним?
Точно холодными тисками сдавило сердце, и на мгновение мир перестал для меня существовать:
- С кем? – спросила я, уже зная ответ.
- С твоим «Димитрием». Сегодня его убили.
Вот так…

- Марина, остерегайся человека с длинной бородой и толстым брюхом.
- Ха-ха, это ещё почему?
- Этот человек – злобный вурдалак, и под его началом целая армия оборотней, кикимор и других вурдалаков. Но он всё же, самый злобный и страшный. В некотором королевстве на трон вместо короля сел его юный сын, и все были счастливы, но наш злодей разнёс слух, что этот королевич – всего- навсего, злой еретик, беглый монах. В одну тёмную ночь, когда в лесах выли волки, а над зловещим замком вурдалака кружили с карканьем стаи воронов, злодей выехал в город на волшебном чёрном коне и поднял народ на бунт. Королевича схватили и придали ужасным пыткам, и этот самый вурдалак лично вырвал из груди его ещё тёплое сердце…
- Дурацкая страшилка.

Но что заставило злого «вурдалака» Шуйского спасать меня? Не знаю…

                Эпилог

Дорогая Марина!
Прежде всего, я должен извиниться перед тобой за бессовестную ложь: никакой я не Димитрий, не Димитрас и уж тем более не царевич и не волшебник, каким я представился перед тобой. Я до сих пор в удивлении, почему ты мне поверила? Конечно, будь ты постарше – поняла бы, что я просто рассказываю тебе сказки. Марина, мне нравилось, с каким интересом ты мне внимаешь, широко распахнув свои прекрасные глаза и жадно ловя каждое моё слово.
Сейчас я ожидаю суда над собой и с какой-то тоской вспоминаю наш с тобой первый поцелуй. Помнишь, как ты хотела расколдовать меня от «проклятия друидов» и поцеловала в ответ на мою глупую шутку? Дурак я, дурак… Если бы сейчас можно было вернуть всё назад, я не стал бы так шутить над тобой – я больше уделял бы тебе внимания, задаривал бы тебя подарками… Но нет, это невозможно. Всё кончено. Я попросил последнее желание перед смертью – написать тебе письмо. Прочитай же мою последнюю историю, если я ещё не противен тебе.
Меня зовут Григорий Отрепьев. Не волнуйся: я из хорошего, дворянского рода. Кому я вру?! Да, я дворянин, но наш род малоизвестен и давно обеднел, так что моя семья всю жизнь бедствовала. В 19 лет я решил уйти в монастырь, но не из-за того, что был религиозен – я из-за своей молодой дури посчитал, что там не надо трудиться. Каким же я глупцом был тогда! В итоге, потратил на монастырь свои самые лучшие, самые интересные годы. Да, Марина, я еретик. Не такой, что общался с лесными духами и поклонялся Велесу: я просто не люблю церковь.
С детства я смертельно скучал в храмах, а в католичество обратился только затем, чтобы угодить тебе, Марина, и остальным полякам. Если бы я сказал тебе, кто я на самом деле, ты бы возненавидела меня, верно?
Чтобы искупить свою вину перед тобой, говорю сейчас: Марина, беги! Ты молодая и ещё мало пожила. Ты не должна погибать из-за меня. И прошу тебя, не надо меня оплакивать – я не стою того, чтобы ты лила обо мне слёзы. Даже в Аду я буду счастлив, если ты спасёшься, но если погибнешь…, я… Я никогда себе этого не прощу. 
Только одно в моих словах не было ложью – то, что я люблю тебя. Я пронесу любовь к тебе сквозь смерть, боль и муки Ада. А ты живи счастливо и помни о моей любви к тебе. Возвращайся в Польшу, Марина. Как же я был бы горд, если бы был поляком, если бы твоя Родина была бы и моей!
Прощай же, любовь моя. За мной пришли. Даже на пороге смерти я думаю о тебе одной, и когда меня будут пытать, я буду вспоминать твои ясные глаза. Как странно… Я ни о чём не жалею. Я счастлив, что исполнил твоё заветное желание, Марина – чтобы ты стала царицей. Ты ведь и побыла ею несколько дней. А теперь – прощай.
                Твой Григорий.

Гриша… Вот как его звали… Как же она не могла догадаться с первого раза, что перед ней не царевич, а самозванец? Да это теперь и неважно.
Надо отдать Марине должное – она не порвала письмо в клочья, не выбросила его в распахнутое окно. Господин Вишневецкий и пан Мнишек были огорошены, ошеломлены, когда увидели, как девушка горько плачет, прижав письмо к груди. Первым опомнился пан Мнишек:
- Доченька! – он подбежал к Марине и заключил её, содрогающуюся в безутешных рыданиях, в объятия, - Господи… Марина, это из-за этого «Димитрия», из-за простого русского князька? Да мы с матушкой найдём тебе нового жениха! Получше этого рыжего заморыша – красивее и богаче!
Как же он не понимает? Кроме Гриши ей никто не нужен! Пропадите пропадом все знатные поляки: и рыцари, и вельможи! Пан Мнишек, казалось, не видел, или не хотел видеть, что у неё на душе, господин Вишневецкий смущённо покашливал, удивлённый слезами девушки.
- Гриша…, - Марина опустилась на колени, покрывая поцелуями и заливая слезами хрупкий берестяной листочек, - Гриша…
Когда слёзы девушки иссякли, она поднялась с колен, и, шатаясь, как пьяная, подошла к пану Мнишку. Её глаза смотрели на него и в то же время куда-то в сторону, как у безумной.
- Отец, - её голос был твёрд, как будто она не получала этого страшного письма, как будто и не видела казни, - Мы должны привезти его тело из Руси в Польшу – Гриша мечтал быть поляком. Помнишь?
- Как хочешь, - пан Мнишек неопределённо передёрнул плечами, - Хочешь хоронить – хорони. Я бы за этого дурака не дал бы дохлой крысы. А ты, поди, ещё и выкупить его тело собираешься, а?
На следующей неделе экспедиция из всадников во главе с самой Мариной Мнишек отправилась в так и не сдавшуюся им страну. Они не успели…
- А где он? – на ломанном русском спросила Марина у одного из московских крестьян, лицо которого показалось ей более-менее приветливым, - Где тело самозванца?
Первое впечатление приветливости оказалось обманчивым: увидев  молодую полячку, мужик ощерился, как разозлённый пёс и грубо сплюнул на землю, чудом не попав плевком Марине на ноги.
- А, жёнка Гришки, - он грубо расхохотался; смех русского походил на лай собаки, - Тю-тю твоего благоверного. Выстрелили его прахом вчерась из пушки, прямо в сторону вашей любимой Польши.
Марина ахнула и чуть не осела на землю – один из слуг вовремя подхватил её и крепко сжал дрожащую руку девушки.
- Не сейчас, пани, - шепнул ей на ухо поляк, видя, что Марина снова готова расплакаться, - Не показывай врагам своего горя.
Каким-то чудом, не иначе, полячке удалось взять себя в руки; махнув рукой, она на плохо слушающихся ногах дошла до своей кареты. Слуга всё это время бережно поддерживал её под руку.

Кончено, как написал Гриша. Всё кончено.
Марина стояла над мраморным надгробием, опустив голову. Только ей одной было известно, что под этим камнем не покоится ничьё тело - прах её молодого супруга достался ветрам, а те развеяли его над мирной, прекрасной Польшей.
«Ты всё-таки стал хоть немного поляком, мой Димитрас» - с нежной, светлой грустью подумала Марина, гладя рукой холодный мрамор, на котором твёрдой рукой мастера по-польски было выведено:
«Григорий Отрепьев, 1584 – 1606»
- И Польша усыновила тебя, - ветру шепнула девушка. А ветер, словно рука её невидимого мужа, нежно потрепал её по волосам, и в его неясном шуме ей послышался тихий голос Гриши:
- Будь счастлива, Марина.
Конечно, ей это только послышалось. Хотя, кто знает? Если хоть немного верить в сказки Гришки, - сквозь слёзы, с улыбкой сказала себе Марина, - То можно придумать, что душа этого сказочника превратилась в дух ветра, охраняющего Польшу. А раз так – то её (нет, их с Гришей!) Родина будет блистать на досаду других стран долго-долго, пока звёзды не упадут с небес.

Надгробье Гриши Отрепьева не сохранилась – его разбили в 1612 году патриоты-поляки, не допустившие, чтобы на их любимой земле был похоронен русский.