Запмски графомана

 



     Читатель! Если ты привык к классической литературе, то закрой эту книгу, ибо привычного сюжета, фабулы, интриги и прочих канонов литературы  ты здесь днём с огнём не найдёшь. Любители детективов тоже могут отдыхать – нет здесь бешеных погонь, стрельбы и ни одного трупа. Даже «клубнички»  -  и той нет.  «  Боже, да о чём же в наши дни можно ещё написать?» - удивишься ты. Отвечаю – о том, как прожил свои годы, где бывал, что видал и, конечно, о любви. Без неё никак не обойтись, без неё и жить-то неинтересно. «Так, понятно, - скажешь ты. – Значит, мемуары настрочил» И опять не угадал. Мемуары пишут великие люди, а я самый что ни на есть простой человек, такой же как и ты, читатель. На тебя и рассчитана моя книжка. И если на двадцатой странице не уснёшь от скуки, то уже хорошо, значит можно читать и дальше. Потому что у всякого человека за семь десятков лет хоть что-то интересное происходило, есть о чём рассказать.
Вот и я решил поведать миру какую бурную ,красивую, интересную и нелёгкую жизнь прожил на  этом свете. Пока не переселился  на тот, где Чубайсу ухе не надо платить за свет. Как тебе мой каламбурчик?  Я и дальше буду шутить, когда уж совсем невесело будет. Вот и всё, считай, с предисловием покончил, отнял  кусок хлеба у какого-нибудь именитого писателя.
  Деваться некуда, приходится писать  ЭПИГРАФ
Я выбрал изречение, которое было моим девизом многие годы и вполне оправдало себя. «Живи так, будто сегодняшний день последний». У   Владимира Солоухина написаны «Камешки на ладони», у Виктора Астафьева – «Затеси», а что же мне придумать такое? Ведь сюжета-то у меня нет. Тогда я решил  давать заголовки-ориентиры, которые как дорожные указатели не дадут тебе, читатель, заблудиться.

                Перекати – поле   

/ Жизнь прожить – не поле перейти /

Судя по эпиграфу, поле перейти легко. Наверное, так оно и есть, если  это не минное поле. Но жизнь каждого из нас  очень похожа на минное поле. Не наступить на смертоносную мину – это вопрос удачи, везения. Иногда и знания, где эти мины расставлены. Самое время сказать, почему у этой главы такой заголовок.
Всего один раз в своей жизни видел я шар из сухой выгоревшей на солнце травы, который в народе метко назвали «перекати-поле». Он действительно катился по полю туда, куда дул ветер, то замедляя, то убыстряя свой бег. А  рядом с ним и чуть дальше легко, играючись, катились другие такие же светло-желтые и бурые кружевные шары. Зрелище для меня было новое, интересное и даже забавное, но никаких мыслей-ассоциаций тогда не вызвало. Только теперь, на закате жизни, когда уже отчётливо видна финишная ленточка, вдруг вспомнилась эта картина. Будто ангел сел на плечо и тихонечко шепнул:- Парень, а ведь это твоя Судьба, ты её тогда видел!
Так оно и есть, ангел не ошибся. Оглядываясь  назад, в прошлое, вспоминая, где жил и работал, где отдыхал или лечился, понимаешь, что похож на это самое «перекати-поле». Захотелось рассказать какие ветры гнали меня, где я останавливался надолго, а где сразу поворачивал назад.
Бывало и так, что в тупик попадал, бывало и по-над пропастью катился , но уцелел, выжил мой шар, хотя пообломался изрядно. Не кинозвезда, не известный политик и даже не ветеран труда (не удостоился), а  всего лишь малая песчинка, но  в то же время я гражданин  великой страны и пережил уже пять «царей». Так говаривала моя покойная бабушка Катя, имея ввиду генсеков, начиная  с Ленина..Сама она родилась при Николае Первом и для неё Ленин, Сталин тоже были царями
Кстати, о бабушке Кате. Именно ей я обязан тем, что всю жизнь менял города, работу, жён и друзей-товарищей. С малых лет она учила меня:
 - Коляня, запомни, заруби себе на носу: под лежачий камень вода не бежит. Исповедуя сама  эту веру, она выгнала свою пятнадцатилетнюю дочь (мою будущую мать) из дому, чтобы научилась сама добывать себе кусок хлеба.
Так моя мать стала «перекати-поле». Здесь я сделаю маленькое отступление, чтобы высказать твёрдое своё убеждение: дети наследуют от родителей не только внешность, характер, болячки, но и судьбу. Я судьбу матери повторил почти один в один, к великому моему сожалению.
         В тридцатом году прошлого века моя мать поступает в педучилище города Саранска и, закончив его, получает направление в родные места  - в Оренбургскую область, в Бузулукский район. С дипломом сельской  учительницы в кармане она сидела с подружкой на скамейке у саранского железнодорожного вокзала и ждала свой поезд.
Вдруг подружка вскочила на ноги и закричала: - Вера, Вера! Посмотри под скамейку, там кто-то пищит. Вера посмотрела, увидела тугой свёрток, а когда развязала все тряпки, увидела плачущего ребёнка. Это была девочка, на вид годика три-четыре, живой скелет. Присмотревшись внимательно, она ахнула: - Да это же сестра моя!! Надька!
Здесь необходимо пояснить, что на дворе стоял 33-й голодный год, когда люди умирали тысячами и матери, желая спасти хотя бы детей, подбрасывали их, кто куда в надежде, что люди подберут и не дадут умереть с голоду. Так поступила и моя бабушка Катя. Для меня до сих пор  её поступок загадка. Ведь в деревнях тогда легче было выжить, и почему баба Катя привезла  младшую дочь за сотни вёрст именно в Саранск - не понятно.
Не думала – не гадала баба Катя, что старшая дочь привезёт назад младшую, и потому сразу сказала, как отрубила: - Сама привезла – сама и корми. Но всё-таки и перепугалась как бы Вера не заявила «куда следует» .Пришлось бы ехать на лесоповал. Следуя своей заповеди про лежачий камень, баба Катя не залежалась в деревне и тайком сбежала в Среднюю Азию, в Ташкент. Так из старшей сестры моя мать превратилась в «мать-одиночку». О том, что и сколько она пережила надо писать отдельно, но скажу лишь, что сумела сестрёнку и выходить, и выучить, и даже замуж выдать за хорошего человека. Тётка моя – Надежда Степановна – тоже стала сельской учительницей. Именно она научила меня и читать, и писать, когда мне было всего – то пять лет, сделала деревенским «вундеркиндом». Очень полюбил я книжки. Вырывая из них листок за листком, я делал целые эскадрильи самолётиков и щедро раздавал их своим сверстникам. Тётка порола меня ремнём, я часами стоял в углу на коленях, но и это не помогало. Но когда я стал школьником и начал понимать прочитанное, то стал заядлым книгочеем, и тут уже моя мать боролась, сражалась со мной и библиотекарями, чтобы я не читал так много. Книги как раз и породили во мне страсть к перемене мест, к путешествиям. «Помог» мне в этом и голодный послевоенный  47-й год. (У матери это был 33-й год). Родной отец «пал смертью храбрых», как в похоронке было написано, и моя мать уже в 46-м году вышла замуж, а через год родила братца Сашу. Братец родился не хилый – весом в пять с лишним килограммов – а кормить его было нечем.  Отчим сбежал к какой-то женщине и самое страшное – забрал продовольственные карточки. Для нас троих это был смертный приговор. В доме ни куска хлеба, ни полена дров, ни копейки денег, а на дворе, повторяю, голодный год. Сшила мне мать суму нищенскую и пошёл я по дворам «ради Христа» просить. Подавали плохо. Нас таких в городе много было, на всех не напасёшься. Мать уже не могла ходить, лежала на кровати опухшая с голодухи, а за пустые груди тянул её наш богатырь, просил есть. Пришлось мне надевать вторую суму, садиться на  товарные поезда (на пассажирские нас не пускали) и ехать на ближние станции. Оттуда уже пешочком до ближних деревень. Там нас жалели и подавали очень даже хорошо, я привозил полные сумки. Так мы и выжили.
Зато я стал настоящим беспризорником, отвык от дома. Каждый раз я уезжал всё дальше и дальше от дома. Теперь уже неделями и месяцами меня искала мать и милиция. Мне давно пора было идти в школу, а на ногах нет обуви, нет хотя бы сносной одежды. Я уж не говорю об учебниках и портфеле. Меня находили, приводили домой, но я снова убегал, словно одичал от вольницы. Никого и ничего не боялся, знал, как прокормиться, где лучше переночевать и от кого надо держаться как можно дальше.
Как тут не вспомнить фильм «Судьба человека». Первый раз я не смог его досмотреть до конца. Там есть эпизод с мальчонкой, когда он в кабине грузовика признал в шофёре своего отца. Бондарчук явно списал этот случай из моей судьбы один к одному. Слёзы душили меня, я узнал себя, долю свою горькую и сбежал из зрительного зала.
           Судьба берегла меня: я не попал ни в одну воровскую шайку, не попал под поезд, не замёрз зимой. Своё дело сделали и прочитанные мной книги. Я уже знал, что воровать, грабить, жить обманом нельзя, грешно и подло.
И жизнь потихоньку налаживалась. Сегодня модно и выгодно клеймить Сталина, коммунистов, но тогда страна за каких-то 10 – 15 лет встала из руин, из пепла. Уже давно не было карточек, работали заводы и фабрики, засевали поля колхозные, все дети учились. Таких слов как «инфляция»,«дефолт», «инвестиции», «приватизация» слыхом не слыхивали. Такие понятия как «безработица» были просто не понятны советскому человеку. Я уж не говорю о наркотиках, проституции и прочих «голубых». В страшном сне не могло такое присниться, а сегодня это наши будни.
( Не удержался. Прости меня, читатель, за такие суждения. Грешен, никакие «перестройки» меня не сломали, никакие «реформы» дерьмократов не убедили меня, что РФ лучше СССР.)
Моя жизнь тоже наладилась. Я уже не был «перекати-поле», учился в школе-семилетке, ел досыта ,не щеголял заплатками на штанах и рубахе. .Мне даже костюмишко справили, когда я пошёл в 6-й класс, а в доме появились тарелки и ложки железные вместо деревянных. Школу закончил с отличием, и надо было учиться дальше. Из горькой и позорной нищеты наша семья вырвалась, но зато  прибавилась на два брата – Витю и Вову. Бедность жила вместе с нами ещё долго, пока отчим не научился валять валенки. За учёбу платить было нечем и мы с матерью стали выбирать техникум, где была хорошая  (по нашим понятиям) стипендия. В нашем Бузулуке такого не оказалось, а другие были далеко и на билет у нас денег туда не хватало. Всё же нашли «золотую середину»- горно-металлургический техникум в Башкирии, где и стипендия была максимальная, и даже форму давали. Но самое главное – мать наскребла денег на билет, и я поехал с огромным деревянным чемоданом, где кроме пары белья и ведра картошки ничего не было.
В техникум поступил легко и так же легко учился за счёт прекрасной памяти.
И желания узнать как можно больше полезного и интересного. К тому же, я всегда стремился к лидерству, и самолюбие не позволяло болтаться где-то  в «середнячках»
Знания впитывал как губка и даже башкирский язык выучил за два месяца, общаясь с местными мальчишками и детьми директора техникума. В их доме я быстро стал своим человеком, а красавица – дочка даже братом меня называла. Мне было уже 15 лет, сложился характер и характер далеко не сахар, конфликтный и неуживчивый. Как раз тот случай, когда говорят «язык мой – враг мой». Все беды были оттого, что я не терпел лжи, несправедливости, подлости. От кого бы они не исходили. Авторитетов не признавал, никого и ничего не боялся, всегда шёл напролом, как говорят «с открытым забралом». Забрало от этого нисколько не страдало, зато я получал неприятностей предостаточно. Зря поговорка утверждает, будто на одни грабли два раза не наступают. Я только это и делал, но уроки впрок не шли. Так случилось и с директором техникума, в которого я швырнул тяжеленную стеклянную чернильницу, что стояла у него на столе. Попал в лицо, облил всего чернилами, но успел не только сбежать, но и закрыть его на ключ, который торчал в двери кабинета. Так я перестал быть студентом техникума, хотя до окончания первого курса оставались считанные дни, и я перешёл бы на второй курс без особых усилий, благо, что учился на одни пятёрки.
Совсем коротко об истории с чернильницей. У директора техникума в ту пору было двое детей: десятилетний сын и дочь Роза. Имя своё она оправдывала  на двести процентов .Ей шёл  пятнадцатый год, но она уже выглядела вполне сложившейся девушкой и за ней пытались ухаживать наши студенты-старшекурсники. Все их усилия были обречены на провал. Роза была ещё ребёнком и просто не понимала, чего от неё хотят эти надоедливые поклонники. Роза с братом, я и Яша – сын одного из преподавателей техникума – всегда играли вместе и были настолько неразлучны, что отец Розы частенько говорил:
- Не ходи в общежитие, оставайся у нас ночевать. Всё равно ребята к тебе убегут.
Со временем я стал почти членом семьи директора, дети очень привязались ко мне, да и я не был к ним равнодушен. И хотя я был на год старше Розы, я в ней не видел девушку, для меня тогда понятия «любовь», «свидания», «поцелуй» были абстрактными, и Роза для меня была товарищем по играм, подружкой и почти сестрой. Кстати, я с детства мечтал, чтобы у меня была сестрёнка.
И вот однажды разъярённый, красный от гнева, директор забирает меня прямо из аудитории и ведёт к себе в кабинет. Я сразу вспомнил, что мы вчера вместе с Ильдаром (сыном директора) нечаянно разбили сразу две пиалы. Однако, услышал совсем другое обвинение
- Негодяй, подлец! – обрушился на меня директор. – Как ты посмел обесчестить мою дочь?! Я считал тебя вторым сыном, ты ел и пил в моём доме, а теперь опозорил и себя, и всех нас.
Сказать, что я был возмущён или оскорблён этим диким обвинением, значит,  ничего не сказать. Выражаясь научно, я был в состоянии аффекта и уже не слышал, что орал директор, нервно расхаживая по кабинету, то садясь на стул, то вскакивая с него. Я схватил со стола увесистую стеклянную чернильницу(тогда даже у директоров не было авторучек) и кинул в обидчика.
На следующий день я уже был дома, чем немало удивил свою матушку. Она встретила меня словами: - Ну ,вот! Ещё один дармоед в доме объявился. Что так рано – то?
Я что-то красиво соврал, но слово «дармоед» меня не просто обидело, а оскорбило до глубины души. Мать быстро забыла голодный 47-й год, когда именно я спас её и брата от голодной смерти. Родной дом сразу стал чужим, и даже подросшие братья не радовали. Я крепко и надолго обиделся. На следующий день я забрался на крышу поезда «Москва – Ташкент» и уехал из дома, никому ничего не сказав. Без денег, без вещей, с портфелем, в котором лежал недавно полученный паспорт и книжка «Подвиг разведчика».Даже смены белья не было, но на дворе стояло лето, Ташкент не Воркута и я не унывал
Почему я выбрал Ташкент? А я не выбирал, Пришёл на вокзал и сел на первый поезд, который пришёл на станцию Бузулук. Мог быть и другой поезд. Тогда, глядишь, и судьба по-другому повернулась бы. Но что удивительно – Средняя Азия для нашего семейства стала как бы убежищем, где мы спасались от житейских бурь. Туда сбежал мой дядя по отцу, когда пришли раскулачивать моего деда, и тем самым спас себя от Соловков, куда загремела вся семья в 30-м году. Туда же сбежала и моя бабушка Катя, опасаясь тюрьмы за дочь – подкидыша. Несколькими годами позже переехала туда и моя мать в надежде на лучшую жизнь.
Теперь ехал и я, но не на одном поезде. Билета у меня, конечно, не было, но зато был богатый опыт «зайца». Однако и ревизоры были опытные и регулярно выкидывали меня из поезда. Спасибо хоть в милицию не сдавали и я, дождавшись следующего поезда (не обязательно пассажирского) ехал дальше. Кормился тем, что люди дадут сироту жалеючи. Да, теперь я счёл себя круглым сиротой .и решил никогда даже не вспоминать, что у меня есть мать. Врал, обманывал? И да, и нет.
Формально мать была, но лучше бы её не было, если сложить в кучу все беды и неприятности, что привнесла она в мою жизнь и тогда, и потом.
Ташкент показался мне городом из восточных сказок, где всё было в диковинку: смуглые лица, пестрота халатов на мужчинах, обилие осликов, женщины в парандже. Поражало буйство зелени, фрукты прямо над головой висят, когда  по улице идёшь, и всё это перемежается шумными разговорами, криками вездесущих продавцов, перезвоном трамваев, гудками машин. Надо сказать, что Ташкент в далёком теперь 55-м году был мало похож на нынешний красавец-город. Только в центре были большие трёх – пятиэтажные здания ещё с царских времён сохранившиеся. Асфальта и в помине не было, только булыжник, да и то не везде. Пыль в воздухе висела постоянно. Жара стояла жуткая, всё время хотелось пить, но воду надо было покупать, а «финансы пели романсы» и спасали многочисленные арыки. В какую бы сторону от центра  не пойдёшь – видишь сплошную стену глинобитных заборов (дувалов), пыльные дороги-улицы, стаи лохматых собак и оравы узбечат. В редкой семье узбека было два – три ребёнка. Как правило, семь – десять. В годы войны эти семьи умудрялись принимать к себе на прокорм и наших
детей-сирот. Ещё немного об арыках. Только прожив какое – то  время в Ташкенте, я узнал их огромную пользу для горожан. Вот уж поистине «вода – это жизнь». Если бы в одночасье арыки пересохли, то Ташкент (да и любой другой азиатский город) через неделю стал бы пустыней, мёртвым городом. Арыки – это сложнейшая ирригационная система, в сравнение с которой городской водопровод просто детский лепет. Поэтому самые почитаемые и уважаемые люди – это те, кто следит за арыками.
Русских в городе было много и потому было, кого спросить, как проехать или дойти до нужного места. При моей прекрасной памяти нетрудно было запомнить адрес некоей тёти Клавы, о которой кому-то рассказывала моя мать ещё в Бузулуке.
-Как мне найти 3-ий Оборонный тупик? – спросил я у прохожего
- Очень просто, - ответил тот. – Садишься вот здесь на седьмой трамвай и на пятой остановке сходишь.
Тут и случился у меня казус. Я аккуратно отсчитал шесть ушедших трамваев и сел на седьмой по счёту. Вышел, как и подсказали на пятой остановке, и естественно никакого Оборонного тупика  там не обнаружил, но зато мне популярно объяснили, что седьмой трамвай – это маршрут №7 и табличка висит на вагоне впереди и сбоку.
-  Из деревни поди-ка приехал? – спросил меня тот, кто просветил по поводу трамвая
-  Да, - соврал я, хотя и считал себя городским
Нашёл я всё-таки этот тупик и тётю Клаву. Которая оказалась вовсе не тётей, а древней старушкой, да ещё и глухой как стенка Всё же я докричался, что я внук бабушки Кати, с которой они когда-то дружили. Меня впустили в дом, накормили и показали сундук в углу комнатушки, на котором разрешили спать. Половина дела была сделана, и осталось решить – что я буду есть. Денег у меня не было, просить «Христа ради» стыдно, а воровать не умел и не хотел. В большом городе всегда можно заработать на мелких услугах. Я подносил чемоданы и мешки на вокзале, разгружал овощи и фрукты на рынках, мыл посуду в чайханах или там же разносил подносы с чайниками и пиалушками. На хлеб хватало и пусть не всегда досыта, но ел я каждый день. Но я приехал сюда учиться, надо было найти техникум, где мне разрешили бы сдать экзамены, пока не придут по почте мои документы из .Башкирии. Обидное правило «без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек»  и в те времена работало безотказно. Мне никто не верил и неудивительно. Моя худоба, заношенные до дыр штаны и видавшая виды рубашка, да ещё и босиком  --  всё это мало располагало к доверию. Именно поэтому меня на вокзале забрали в милицию
Там они поняли, что напрасно сочли меня шпаной и оставили жить у себя, то есть
Спать на нарах вместе с теми, кого вылавливали на вокзале и в окрестностях. Такая доброта объяснялась просто: я развлекал ментов во время ночных дежурств и  сказками, и историями, которых знал во множестве и умел рассказывать. Самые добрые даже тайком подкармливали меня. Я всё же уговорил одного директора техникума, и он разрешил мне сдавать вступительные экзамены.
Я сдал два экзамена на «отлично» и – о, счастье!- пришли из Башкирии мои документы. Сдал ещё два и был зачислен на первый курс электромеханического техникума. Вовсе не потому, что я мечтал стать электриком. Это мог оказаться и мукомольный, и строительный и какой угодно другой техникум. Мне тогда было не до выбора профессии. Самое неприятное заключалось в том, что у этого техникума не было своего общежития, и я просто не представлял где буду жить. Как всегда помог Его Величество Случай, но об этом чуть позже.
Самое время рассказать о том, что я всё-таки решился написать тому самому директору, в которого бросил чернильницу. Очень боялся, что меня арестуют и потащат в суд, но удивлению моему не было конца, когда вместе с моими документами пришло и письмо. В нём директор сам, своей рукой написал следующее: «…Коля, сынок, возвращайся скорее. Ты переведён на второй курс без экзаменов, Прости меня, дурака старого, что возвёл на тебя напраслину. Я не в обиде на тебя, приезжай!
-  Ага, нашёл дурачка,- подумал я тогда. -  Вернусь, а меня тут же и скрутят. Нет уж, фигушки!
И не поехал, остался в Ташкенте. Живу в вокзальной милиции, учусь в техникуме, кормлюсь, где придётся. Но однажды нагрянуло милицейское начальство с проверкой ночной и обнаружило в числе прочих и меня
-  А этот доходяга за что задержан? –строго спросил милицейский чин у дежурного милиционера.
-  Он не задержан, он живёт здесь, - ответил тот.
-  Что значит «живёт»? – возмутился начальник. –  Здесь что гостиницу устроили?
Чуть позже он сменил гнев на милость, вышел со мной на улицу, расспросил, что и как, а потом сказал:
-  Вот что, дорогой мой…Тебе надо в детдом определяться, ты имеешь на это полное право, хотя тебе уже 16 лет. Вот тебе адрес, сходи туда. Там знают что делать.
  Уже на следующий день я был в кабинете заведующей городского отдела народного образования (Гороно), где мне популярно строгим казённым языком растолковали, что без таких-то и таких документов даже говорить со мной никто не будет.
-  А что же мне теперь делать, где я эти документы возьму? – спросил я у этой тети весом не меньше центнера.
-  Не знаю, - развела она руками. – Сходи в Облоно, может там помогут.
Я сходил. Там другая тётя очень и  вежливо душевно отказала мне. Сетуя на строгость законов. Я спросил её:
-  А над вами есть начальник?
-  Конечно, есть, - ответила она. – А зачем тебе? – удивилась она
-  Надо! – отрезал я и прямиком туда, к её начальнику.
Но на порог Министерства  культуры (оно тогда и образованием ведало) меня не пустил швейцар. Его можно было понять. Уж очень я смахивал на бродяжку, хотя и с портфелем в руках
  -  Обед у нас, понимаешь ты или нет! – орал на меня строгий и неприступный страж вратарный. – Нет министра, обедает он!
Я понимал, что он обедает, но и я есть хотел. И не уходил. На моё счастье, на высокое крыльцо подъезда поднялась женщина-узбечка маленького росточка и спросила швейцара:
-  С кем воюешь, Кузьмич?
-  Вот шпана какая-то к вам рвётся, а я не пускаю. Ещё вшей нанесёт..
Женщина взяла меня за руку, Кузьмич услужливо распахнул перед ней массивные двери и мы по лестнице молча поднялись на второй этаж. Вошли в огромную приёмную устланную коврами, на которые мне даже страшно стало наступать. Там за барьером сидели пять или шесть секретарш, а в креслах посетители, которые вскочили при нашем появлении, но так и остались стоять с открытыми ртами. Видно, не часто такое видели, растерялись с непривычки, но женщина, не выпуская моей руки и не отвечая на приветствия, открыла дверь в кабинет.
Тут уж и я растерялся от  роскошного убранства кабинета, от его огромных размеров  и батареи разноцветных телефонов на гигантском столе. Женщина, и без того маленького роста, на фоне этого монстра вовсе терялась.  Она уселась в кресло больше похожее на царский трон, показала на стул рядом с собой и на плохом русском языке, с сильным акцентом спросила:
-  Ну, зачем тебе министр понадобился, рассказывай
-  А где министр? – спросил я
-Как это «где»? Я и есть министр
-  Вы?! – изумился и не поверил я ей
    Министра я представлял себе  здоровенным мужиком с огромным пузом, с громоподобным голосом, но никак не эта пигалица
-  Да ты вроде не веришь мне, - тоже изумилась она и нажала на кнопку. Тут же вошла одна из секретарш
-  Милая, ну-ка скажи этому молодцу, кем я тут работаю, - и улыбнулась
-  Как это «кем»? Министром образования и культуры, - ответила опешившая девушка
-  Ну, спасибо! Выручила ты меня. Иди, работай, - отпустила она вконец растерявшуюся сотрудницу. – Ну, давай знакомиться. Меня зовут Насриддинова, а тебя?…..
  Я рассказал ей кто я, откуда, все свои мечты и планы, а заодно и о посещении  Гороно и Облоно . Биография моя вряд ли её удивила. Нас таких горемык в Ташкенте ещё со времён недавней войны хватало, а вот бездушие чиновниц  возмутило её  до крайности. Она тут же приказала привезти их к себе в кабинет, и пока они ехали, успела напоить меня чаем, сунула мне в портфель деньги и не отходила от меня ни на шаг.
Появились те самые начальницы, которые не захотели мне помочь. Насриддинова даже не предложила им сесть и спросила, обращаясь сразу к обеим:
-  Скажите, у вас есть дети?
-  Да, двое, - ответила одна из них.
У другой их оказалось трое, но они, видимо, так и не поняли, куда она клонит, к чему эти вопросы
-  А мужья у вас есть?
- Да, конечно
-  И ваши дети могут каждый день говорить «мама» и «папа», они сыты, обуты-одеты. Этого мальчика помните? – спросила Насриддинова, указывая на меня, и продолжала говорить, не дожидаясь ответа. – Он круглый сирота, он не каждый день кушает, посмотрите, как он одет! И вы не захотели ему помочь. Не к себе в дом, а в государственный не смогли пристроить, бумажки вам понадобились. Мы в годы войны без всяких бумажек брали таких ребятишек к себе домой, жалели
Всё, вы обе свободны. Идите в канцелярию и оставьте там заявления об уходе. Вам нельзя работать с детьми.
  …Через полчаса на правительственном «ЗИМ»е Насриддинова сама привезла меня в детдом №11, хотя до этого хотела определить в детдом одарённых детей. Но я категорически отказался, не считая себя одарённым ни в коей мере.
Жил я в этом детдоме как коронованная особа: ведь меня сама Насриддинова привезла и сказала директору:
-  Запомните, этот мальчик мой и ваш сын. Если что-нибудь будет не так – у него есть мой телефон.
  Директор рядового детдома, каких в Ташкенте было несколько десятков, никогда в жизни не увидел бы Министра рядом с собой, сделал всё, чтобы персонал работал прежде всего на меня. Ах, как же мне было стыдно и неловко перед другими детьми, ничем нее хуже меня, как я пытался  жить как все, но…Директор в буквальном смысле стоял передо мной на коленях и говорил:
-  Коленька, дорогой, если меня не жалко, то хоть детей моих пожалей! Их у меня восемь душ. Не могу я поселить тебя в общую палату и посадить за общий стол, понимаешь ты это или нет?!      
   Так и вынужден был жить в сытости, в чистоте, обласканным и ухоженным. У персонала тоже были дети, и они тоже боялись потерять работу. Однако, «недолго музыка играла, надолго длился карнавал». Случилось так, что меня взял к себе в дом заслуженный скульптор республики Бреславский  Вадим Тимофеевич. Его сын Боря учился со мной в одной группе и очень полюбил меня за то, что я половину его студенческих работ делал вместо него. Он щедро платил за это и мы оба были довольны. Боря был стопроцентным, прямо-таки эталонным  Митрофанушкой, этаким избалованным барчуком, баловнем и капризулей. К нему в качестве гувернёра и взяли меня из детдома.  Стал я жить в роскошном особняке с лепными потолками, с мозаичным полом, с сервизом на обеденном столе и с двумя машинами в гараже.  Потом выяснилось, что я ещё должен был помогать и по хозяйству по принципу «принеси – подай», но холуем, слугой я не стал. Не тот характер. Зато  Борю я целиком и полностью подчинил себе. То, чего родители не могли добиться за 15 лет, я сделал за два года. Не беседами, не уговорами, а личным примером, то-есть «делай как я, делай вместе со мной, делай лучше, чем я». Боря многое стал делать сам, не капризничал, не закатывал истерики и, кажется, стал понимать что в жизни надо надеяться прежде всего на себя. Мы очень подружились, жили как братья, и если Вадим Тимофеевич порол нас ремнём, то обоих, не спрашивая, кто прав, а кто виноват.
В этом доме ангелом-хранителем была  мать Бориса, Анастасия Ивановна, редкой души человек  Как её угораздило выйти замуж за еврея я, конечно, не знаю до сих пор, но она так и осталась русской женщиной. Борю и старшего сына Вадима она воспитывала в русских традициях, и это очень не нравилось Вадиму Тимофеевичу. У неё был талант улаживать любой конфликт в доме. Ко мне относилась даже лучше чем к родным детям.
Так прошло два года. Мы с Борей перешли уже на третий курс, и тут случилась любовь. Моя Первая Любовь. Я потому пишу с большой буквы это слово, что второй любви не бывает, как не бывает второй матери. Звали мою любимую Люда Горшкова. С этого момента можно начинать другую повесть, но я ведь о другом пишу. О ветрах и бурях, которые гнали моё «перекати-поле» по ухабам судьбы
Любовь была чистой и светлой ( мы тогда даже не подозревали что есть такое слово «секс». Ведь именно это имела ввиду депутат – женщина,..когда сказала «в СССР секса не было» ) Более того, любовь была взаимной и мы оба жили как в сказочном сне, сами себе завидуя. Но счастья никогда не бывает много, и очень скоро нас разлучила мамаша Людмилы. У неё были другие планы как устроить судьбу единственной дочки-красавицы . Я в эти планы не вписывался никоим образом и потому Люду мою увезли тайком от меня в город Иваново Плохо же знала мамаша меня, если думала, что расстояние меня остановит и я сдамся на милость победителя. К тому же, давно известно, что истинная  любовь не знает преград. Напрасно отговаривали меня и Анастасия Ивановна, и Вадим  Тимофеевич. Я написал заявление о переводе в Ивановский индустриальный техникум и не дожидаясь ответа ринулся на поиски любимой. На этот раз впервые в жизни я ехал в пассажирском поезде по билету и даже с солидным запасом еды. Это  Бреславские позаботились. Когда в вагон заходил ревизор, я по привычке бежал прятаться
Через три дня пребывания в Иваново я нашёл дом, но там Людмилы уже не было. Только её бабушка. Она лишила меня всякой надежды:
-  Милок, я всё про тебя знаю, мне Милка рассказала, но где она сейчас, куда её мать увезла - хоть убей  -  не знаю.
  Я сник, впал в глубокую депрессию , выражаясь научным языком, потерял всякий интерес к жизни и даже собирался на рельсы лечь, но что-то удержало. Скорее всего, мой неукротимый оптимизм и уверенность, что я всё равно найду свою Людмилу
Город  Иваново в 57-м году был таким же захолустьем как Пенза или Саратов, но своё шутливое прозвище «город невест» оправдывал полностью. После шумного многоцветного огромного Ташкента этот город казался мне большой деревней, где надо было привыкать к «окающему» говору, к другим нравам, к другому ритму жизни и к … одиночеству. Скоро пришли документы о переводе, и я стал студентом другого техникума, но по родственной специальности, сохранив статус детдомовца.
Этот период запомнился только тем, что именно здесь я первый раз женился. Отнюдь не по любви. Об этом событии я тоже расскажу, но позже.
 
Осенью 59-го года начался Сахалинский этап моей жизни. Диплом техника-электрика получен и по распределению я поехал на Сахалин. Мне как «женатику» и владельцу «красного» диплома предлагали Украину, Урал и Сибирь, где ждали меня «хлебные» должности и даже жильё через полгода, но я настоял на сахалинском варианте. Мотивов было два. Первый --- я наконец-то увижу Байкал, которым бредил тогда, даже во сне видел. Второй --- проеду поездом почти через всю страну от края и до края. Нетрудно догадаться, что умом был не богат, зато романтикой переполнен. Поехал не один. Уговорил девчонок из других групп, тоже получивших дипломы в наших ивановских техникумах, нарисовал им радужные перспективы ВУЗ ( Выйти Удачно Замуж ). В «городе невест» они намучились без женихов, и потому клюнули на такую наживку,  рассчитывая или на капитана дальнего плавания, или на богатенького шахтёра. Позже выяснилось, что я не обманул их. Пять девчонок из семи, что поехали со мной уже через год были замужем, а одна даже успела стать мамой и звала меня на крестины.
Всё сбылось. И Байкал увидел (даже успел искупаться в нём пока поезд стоял на станции Слюдянка), и на краю света пожил, но романтики не убавилось. Скорее наоборот. Сегодня в свободной и независимой России инженеры ходят в сторожах и грузчиках (если повезёт), а тогда даже молодой техник-электрик был в цене. Поэтому я получил должность начальника ЦЭС (Центральная электростанция) с окладом в 2100 рублей. Узнав об этом из приказа по шахте «Мгачи», я едва заикой не стал. В ту пору я и 500 рублей в руках не держал, а уж о тысячах даже не мечтал. Мало того, меня стали величать по имени-отчеству, что заставляло меня мучительно краснеть и смущённо отводить взгляд в сторону. Тем более, что лет мне было всего-то двадцать, а обращались ко мне люди куда как старше.
Заодно выяснилось, что как специалист я и гроша ломаного не стою. На моей электростанции стояло японское трофейное оборудование, и в бразильских джунглях я тогда блуждал бы меньше. Какой уж там начальник, если даже электриком на этой станции я не смог бы работать. Пошёл к начальнику шахты «сдаваться», но он возмущённо замахал руками:
-  Ты что, хочешь, чтоб меня с работы выгнали? Как я могу молодого специалиста простым электриком поставить? Иди, работай и голову мне не морочь
          Сошлись на том, что приказ он издавать не будет, а я пойду шахтным электриком по самому высокому разряду, оставаясь формально на прежней должности. Это тоже было нарушением КЗоТа, но тут начальник не убоялся почему-то ответственности. Получив свою первую в жизни зарплату более трёх тысяч, я почувствовал себя Рокфеллером, не представляя себе куда же я дену такие деньжищи. Выручила тёща. Она прислала письмо и сообщила, что Таня (моя первая жена) поступила в техникум, и ей теперь надо хорошо одеваться, учебники покупать, питаться хорошо .Стало быть, как муж я обязан помогать жене. Я никогда не был жадным, не имел больших денег и потому с лёгким сердцем стал регулярно отсылать в Иваново по две тысячи. Но мужем и женатым себя не считал, справедливо полагая, что фиктивный брак меня ни к чему не обязывает, а Таньку всё равно жалко было.
О жизни на Сахалине, о том, как взрослел и мужал можно много рассказать. Жизнь на острове так сильно отличалась от прежней жизни на материке, что пришлось не только многому учиться заново, но и переучиваться. Там очень ценилось землячество. Если встречались два человека из одной области, не говоря уж о городе, они автоматически становились друзьями и не разлучались  Вторая особенность – это бескорыстная помощь , даже если ты о ней и не просишь. Расскажу,  как добирался  от Победино до Александровска на  попутном грузовике. За два дня мы преодолели 200 км. Именно преодолели, а не проехали по дороге, которую и дорогой –то грех назвать. Каждый раз, когда мы останавливались перекусить или по другой нужде, около нас останавливались другие машины и шофера спрашивали, не случилось ли чего и не требуется ли помощь. Никто не проехал мимо! Безмерно удивлённый, я спросил своего шофёра:
           -  А если бы кто-то  из них не остановился?
-  Он больше в рейс не выехал бы. Его просто выгнали бы с работы с позором
        Всех сахалинцев объединяло чувство оторванности от большой родины, от материка и ощущение того, что все мы плывём в одной лодке. Суровая погода, постоянные ветра тоже способствовали сближению и стремлению помочь человеку, если он в этом нуждался. Поначалу странно и непривычно было слышать по радио
«Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!» и 12 ударов часов, когда в 8 утра мы спускались в шахту. Девственная природа, почти нетронутая человеком, разное зверьё в лесах, обилие рыбы в речках, трёхметровые сугробы снега зимой --- всё это остров Сахалин, каким я его увидел
Почту и продукты зимой нам сбрасывали с вертолёта прямо на землю около поселкового клуба, а дорогу-тоннель на шахту случалось, копали всем миром, включая школьников. Самым большим деликатесом и дефицитом считалась водка.
За одну бутылку отдавали две, а то и три бутылки спирта, который надоел до чёртиков. Икру красную ели ложками, сколько влезет. Добыть её было так же легко и просто  ( а главное – безнаказанно ) как развести в лесу костёр. Когда рыба шла на нерест, мы вставляли палку в движущийся косяк, и она не падала, двигалась вместе с рыбой. Рыбу хватали руками, выкидывали на берег и тут же освобождали от икры.
Браконьерами себя не считали. Мы ведь брали сотую, а может быть и тысячную долю икры. Кроме того, помнили статью, нет, не Уголовного Кодекса, а сталинской Конституции , где, как и в нынешней, было написано, что земля и недра принадлежат народу. Значит, своё брали. Прошло полгода, уже стал привыкать к новой жизни, обрёл друзей и подружку, играл на аккордеоне в нашем шахтёрском клубе. Одним словом, живи и радуйся. Видно, не для радостей родился я и не для оседлой жизни. Стал получать из Иванова от фиктивной жены Тани ласковые письма, где она красочно описывала как тяжко и одиноко живётся ей без меня. Якобы, мать ей житья не даёт, обзывая всяко-разно предпоследними словами . Приезжай, мол, заступник мой любимый, нарожаю тебе кучу детей и любить буду до гроба. Мне стало жалко её и себя тоже почему-то.  Сразу уехать я не мог, тогда надо было три года отработать там, куда направили. Написал письмо в Москву в нужное ведомство, и мне дали так называемый «свободный диплом». Весной 60-го года уже был в Иваново.
Конечно же, меня подло обманули, облапошили. Оказывается, Таня писала письма под диктовку матери, и не я был им нужен, а моё согласие на развод. Вернулся из армии давно запланированный жених для Тани, денег на предстоящую свадьбу я прислал достаточно, и будущего мужа Таня успела полюбить. Я не расстроился особенно, даже не рассердился на этих аферисток, подмахнул заявление о разводе и тут же уехал в Саратов.
Почему именно в Саратов, я теперь уже не помню, но работать мне пришлось в соседнем Энгельсе на номерном заводе. Поселился в заводском общежитии, получал 120 рублей. После сахалинских тысяч первые недели ощущал себя нищим и не представлял, как буду жить на эти жалкие гроши .Работа тоже была не по душе, с начальством ругался постоянно, а тут ещё и Люба подвернулась. Гуляли с ребятами в соседнем  женском общежитии, хорошо погуляли. Настолько хорошо, что утром я проснулся в одной постели с милой девушкой. Там же, в постели, оказывается, обещал жениться. Пришлось, как истинному джентльмену, идти в ЗАГС и отдать Любе свою фамилию. Жить стало негде, квартира нам не светила, зарплаты у обоих  мизерные и решили мы податься в денежные края.
Скорый на подъем и быстрый на решения я легко убедил Любу, и мы на пароходе двинули искать своё счастьё на Белоярскую атомную станцию, где по слухам и платили хорошо, и можно было быстро получить жильё. По дороге сосед по каюте перевербовал нас, и мы направились в город Березники Пермской области.
Как говорится, «нищему пожар не страшен, одна деревня сгорит – в другую пойду»
Терять нам было нечего, и теперь уже два «перекати-поле» двигались в неизвестность.

Помыкались мы в Березниках изрядно, поскитались по частным квартирам, и всё же нашёл организацию, где обещали квартиру через полгода. Если я соглашусь в уральской тайге строить ЛЭП-35 на должности мастера. Согласился и уехал с бригадой в тайгу, а Люба осталась в городе, она уже с животиком ходила.
В моём повествовании, сильно смахивающем на анкету для  Первого отдела, что-то не видно других героев, рассказа о событиях в стране и за бугром. Получается пресно и скучно. Потерпи, читатель. Я сейчас исправлюсь на ходу. Имея общительный характер, любознательность и стремление подружиться едва ли не с каждым, я помню и знаю очень многих. О каждом можно что-то рассказать интересное и поучительное, и тогда моё повествование распухнет до романа, но уже не обо мне, не об извилистом и тернистом пути «перекати-поле» Поэтому рассказывать буду только о тех, кто сыграл ключевую роль в моей судьбе
Что касается жизни страны в те времена, то она описана  в учебниках истории,  и желающих  отсылаю туда.  До горбачёвской «перестройки» мало кого в стране волновала политика, кремлёвские дрязги. Мы регулярно читали в «Правде» неправду о выполнениях и перевыполнениях планов, а на майских и ноябрьских парадах носили портреты одних и тех же членов Политбюро и ЦК КПСС. Мы далеко не всему верили, знали, что на бумаге всё прекрасно, а в реальной жизни не совсем так или совсем не так. Однако заводы и фабрики работали, уголёк в шахтах добывали, поля колхозные засевали и даже города строили. Были пионеры и октябрята, было огромное издательство ( Детгиз ) , где для детей печатались книжки и журналы. Стоили они копейки и были доступны даже в самой бедной семье.  Я выписывал тогда 4 – 5 «толстых» журналов, два – три «тонких» для жены и две – три газеты. В почтовый ящик это не влезало и пришлось на почте купить себе именной ящик. Имея в кармане ОДИН РУБЛЬ можно было зайти в магазин. Любой, кроме ювелирного. Всё это «перестройщики» и «реформаторы» обозвали  застоем и стали внушать народу, что только демократия нас всех спасёт.
Не обманули родимые. Жизнь действительно стала неузнаваемо новой. Порой даже непредсказуемой.  Наркомания, токсикомания, детская проституция, шопинги и пирсинги, детские самоубийства и беспризорность --- все эти «блага» пришли вместо застоя». Дерьмократам есть чем гордиться: нет великой страны СССР, нет КПСС,  и нашими президентами очень довольны извечные и лютые враги наши. Теперь они, оказывается, лучшие наши друзья, а тех, кто сомневается в этом, тут же причисляют к шовинистам или националистам. Сегодня мы потеряли детей. У них отобрали пионерские галстуки и «Пионерскую правду», их лишили идеалов, а взамен дали жвачку и стали учить безопасному сексу. Уже есть результаты. Сегодня «крутой» мальчик уже не скажет ,краснея и смущаясь «я люблю тебя». Он смело и уверенно говорит девочке «я хочу тебя» и, если она сомневается, то достанет из кармана презерватив. Для мальчиков в изобилии открылись школы самбо и восточных единоборств, где культ силы принимает конкретные формы. В телеприставках типа «денди» дети вставляют картриджи со стрелялками и убивалками, там тоже царит культ насилия и разрушения. В магазинах сразу исчезли детские конструкторы, где ребёнок учился строить и создавать
        . Не забыли и девочек. Для них появились конкурсы красоты, салоны фотомоделей и «досуг с сауной» круглосуточно. В любом киоске можно увидеть роскошные глянцевые журналы с голыми или полуголыми девицами на обложках. Там же можно купить самую массовую на сегодня порно-газету «Спид-инфо» Там девочки и девушки стали просто секстоваром. Спрос на наших русских и нищих красавиц огромный во всём мире. Выйти замуж за богатого иностранца – это голубая мечта каждой россиянки. Можно долго ещё перечислять «достижения»  липовых демократов, но тогда я становлюсь публицистом.
Нет, мне, да и тебе, читатель, это ни к чему. Не принято сегодня хвалить нашу прошлую жизнь, обвинят в ностальгии и тут же примутся убеждать, что к прошлому возврата нет. А жаль. Очень хотелось бы вернуть то время, когда на наших глазах и нашими руками строились города, заводы м фабрики ,могучие гидростанции. Наши суперсовременные самолёты и подводные лодки надёжно охраняли рубежи страны, нас боялись и уважали. Ещё и за то что кормили и вооружали своих союзников: Китай, Вьетнам, Куба, Корея и страны т.н. соц. Лагеря. А сегодня сами побираемся по всему миру, вызывая смех и недоумение
Пора вернуться к своей теме. В нашем голодном послевоенном детстве детекторный приёмник «Комсомолец» был чудом из чудес. Сегодняшние дети на компьютер смотрят как на домашнюю утварь вроде утюга или сковородки. В кармане каждого третьего школьника    лежит мобильник и он, не выходя из класса, может позвонить хоть в Париж. Чудом это не считается. Моя внучка просто не поверила мне, что в моём детстве не было телевизора. Зато она визжала от восторга, когда в деревне впервые за свои 11 лет увидела живого петуха и поросёнка.
Коли завёл речь о детях и детстве, то, наверное, пора и своё вспомнить, хотя не очень-то хочется.. Не было его у меня, того самого счастливого безмятежного, той самой золотой поры, когда все заботятся  о тебе, а ты не знаешь ни хлопот, ни забот. Были нужда, бедность и нищета. Виновата война, отнявшая у нас отцов-кормильцев, виновата послевоенная разруха, виновата и моя мать, которая умудрилась выйти замуж за тупого безграмотного деревенского мужика и привезла его в город, в дом, построенный ещё моим отцом. Десять лет отчим зарабатывал только лопатой. Грузил уголь, чистил паровозные топки, кочегарил на паровом кране. Зато настрогал троих сыновей. Хорошо ещё, что мать не побоялась сесть в тюрьму и делала аборты. Нас тогда было бы куда больше.
Сносно жить мы стали после того как отчим научился валять валенки. Тогда зимы были суровые и валенки нужны были в каждой семье. Для постоянной носки и для выхода «в люди» Труд вальщика каторжный сам по себе, но он ещё и под запретом был. Надо было патент брать (сегодня это называется лицензией) и платить налоги. Откуда брать деньги? Поэтому работал отчим по ночам. Здоровый был мужичок. После восьмичасового кидания лопатой на работе он ещё столько же вкалывал дома. Здоровье отчим унаследовал от отца, который прожил 112 лет. Из них он 106 лет пас стадо. Уникальный был дедок, прямо-таки сказочный персонаж.. Я его до сих пор помню.
Мы стали жить настолько богато, что мне купили старенькую, но голосистую гармошку. Меня постоянно звали поиграть то на крестины, то на именины и даже на свадьбы. Мой родной отец был гармонистом «от бога», и гены сделали своё дело – я тоже не был обделён музыкальными данными. К тому же, любил музыку не меньше чем книги. Других радостей у меня не было. Каждые два года появлялся в доме братик, и всех их приходилось нянчить. Для них я был и нянька, и воспитатель, и товарищ по играм.
-  А что же мать делала? – спросите вы. Отвечаю. Она нигде не работала, но в доме бывала редко. То  на свадьбу позвали, то на похороны уйдёт, то в карты у соседей играет. Она знала, что я детей не брошу, и развлекалась, как могла. За каждый мой промах в обращении с братьями следовала порка ремнём. Даже соседи частенько корили её:
-  Вера, что же ты над парнишкой изгаляешься? Разве не ты его рожала? Побойся  Бога, если от людей не совестно.
Не боялась мать ни Бога, ни чёрта. Часто наказывала голодом, за стол не пускала, а  сажала в подполье, где у меня на такой случай были припасены сухари, свечка и книжки. Доставалось мне и за школу, где я числился в тройке самых отъявленных нарушителей дисциплины. Когда надо было сорвать урок, то обращались только ко мне как к специалисту. Уже в этот день дома я получал  от матери заслуженную «награду». Много раз грозились исключить меня из школы, но спасали три обстоятельства: сын погибшего фронтовика, круглый отличник и бессменный редактор школьной газеты.
,
Отступление от темы явно затянулось и пора мне вернуться в славный город Березники, где дымили десятки разнокалиберных труб, извергая из недр своих дымы всех цветов радуги, где трудно было дышать, если ветер дул в сторону города. Никого это не пугало и народ  ехал и ехал в надежде быстро получить жильё. Желающих было тысячи, а счастливчиков  сотни, но мы с Любой в их число не попали, и квартиру я заработал в тайге, когда моя построенная  ЛЭП – 35 упёрлась в дробильно-обогатительную фабрику. Строили её две бригады китайцев. Строили хорошо и быстро, заодно постигая тайны русского характера. Уходя на обеденный перерыв, инструмент и рукавицы они  оставляли там, где работали. Когда возвращались, то ни того, ни другого не обнаруживали. Их узкие глаза становились очень широкими, они начинали лихорадочно искать пропавшее. Им и в голову не приходило, что всё украли наши русские рабочие. Так повторялось несколько раз, пока они не догадались оставлять сторожа
Мне предложили должность энергетика этой самой фабрики, неплохой по тем временам оклад и – самое ценное – квартиру в новом только что построенном кирпичном доме .Конечно, посёлок Карьер-Известняк это вам не город Березники, но лучше быть первым в деревне, чем последним в городе решил я и согласился. Тем более, что и жене моей нашлась работа. Так мы с Любой обрели свой угол, работу и даже смогли купить мебель. Осенью 61-го у нас родился сын, и я стал отцом. Теперь многое изменилось в моей жизни. Надо было пускать корни, обживаться на новом месте и думать не только о себе.
Я уже говорил, что родился не для счастья. Нам бы жить-поживать, да добра наживать, как в сказках пишут, но помешал голод. Самый настоящий, когда были деньги, но на них ничего нельзя было купить в единственном поселковом магазине была высохшая, белая от соли селёдка, вздувшиеся банки рыбных консервов, серо-бурого цвета макароны и соль. По «блату» -- я всё же в начальниках ходил, к поселковой знати относился – продавщица тайком, из-под полы, совала бутылку подсолнечного масла, и это было царским подарком. Выручила нас картошка, которую я посадил весной. Но сыну не картошка нужна была, а молоко. У Любы оно почему-то пропало, купить же коровье было невозможно ни за какие деньги. Что делать? Как дальше жить?
Прошло семь лет с того дня, когда я пацаном уехал от матери, которая хуже мачехи была для меня. Уже почти забыл о её существовании, привык к мысли, что у меня её нет. В один прекрасный день, доставая газеты и журналы из почтового ящика, я   у видел письмо.. Глазам своим не поверил – оно было от матери! Оказывается, все эти годы она искала меня, но только найдёт, а я уже укатил в другое место. На этот раз успела. Письмо было слёзное, мать просила простить её за всё содеянное и звала хотя бы погостить. Она ещё не знала, что стала бабушкой и была уверена, что я давно сижу на нарах тюремных или вкалываю на «стройках коммунизма» с номером на зековском бушлате. За прошедшие годы мать с отчимом продали наш дом в Бузулуке и уехали в город Ангрен, что в ста двадцати километрах от Ташкента. Живут в сытости и достатке.
Сердце не камень, мать всё равно мать, и голос крови, чувство родства взяли своё. На братьев  тоже очень хотелось посмотреть. Хотя, если не лукавить, главной причиной всё же был голод, который моего первенца медленно, но верно превращал в дистрофика.
Жалко было терять квартиру, хорошую работу, обретённых друзей, но «голод не тётка» и мы всё-таки поехали в Ангрен. Не очень-то я поверил лицемерной и лживой матери, но знал, что в Средней Азии жить куда легче. Не нужна тёплая одежда, полно фруктов-овощей, и они стоят там копейки. Да, чужая земля, другой уклад жизни, другой климат и узбеки, которым мы – русские уже порядком надоели. Тем более, что вели себя как хозяева, считая себя «белыми людьми», а самих узбеков едва ли не второсортными. Мы научили узбеков пить нашу водку, материться, воровать. Мы избавили их от чапанов и чалмы, переодели в европейскую одежду. Мы пересадили их с ишаков на «москвичи» и «победы» ( «Жигулей» и иномарок тогда в помине не было ), но мы не научились у них уважать старшего в семье, трудолюбию, национальному единству ,искренней любви к Богу  ( у них к Аллаху ). Мы вели себя как оккупанты, завоевавшие  чужую страну.
Неудивительно, что с годами неприязнь переплавилась в ненависть к нам  и уже в восьмидесятые годы все азиаты открытым текстом, не скрывая, говорили: - Убирайтесь в свою Россию! Не знали они, да и мы тогда не догадывались, что и в России мы не нужны. Легче было уехать в Германию, Турцию или в Америку. Многие, у кого были деньги, так и сделали. Человек родившийся в России, где живут его дети и внуки, имеющий заслуги перед бывшей родиной ( СССР ) с узбекским или другим паспортом годами не мог получить российское гражданство. Зря я  написал в прошедшем  времени. Сегодня, сейчас, когда я пишу эти строчки, за спиной сидит моя 80-летняя  тёща. Она приехала доживать свой век к дочери в Пензу с узбекским паспортом, и вот уже третий год эта «иностранка» (кстати, родившаяся на пензенской земле) не может получить российское гражданство. Пенсию тоже не получает, но зато потребовали справку о доходах.
Я опять отвлёкся, но «у кого что болит, тот о том и говорит» Поезд привёз нас в «Ташкент – город хлебный» и название это он тут же оправдал. На вокзале, в буфете Люба моя стала хватать  бутылки с ряженкой, варенцом, кефиром и совать их в сумку. Изумлённой буфетчице она, плача, как в бреду  говорила: - Не бойтесь, я заплачу, я обязательно заплачу. За всё.
Вот что значит пожить в голоде, до какой черты дойти. Я кое-как её успокоил, убедил, что не надо запасаться, что всё это есть в любом магазине. Телеграмму мы не давали и заявились в дом к матери нежданно-негаданно. Первое, что сделала мать – вырвала из рук Любы сына Женьку и, наверное, зацеловала бы до смерти, если б я не отнял и не вернул его Любе. Мать моя искренно радовалась, что нашёлся и вернулся сын, да ещё и с внуком, что не сгинул я, не пропал в житейских бурях и даже диплом имею. Люба моя тоже ей понравилась поначалу, и они подружились. На новом месте нашлась и работа для нас обоих, и место в яслях для нашего малыша, и даже квартира отдельная. Всё это устроила мать. Она к той поре вступила в партию, была членом  горкома и с ней считались  .Даже побаивались – язык у неё был, как бритва, и если уж кто попадался под горячую руку, то долго об этом помнил.
Братьев было не узнать. Старший Саша учился  в 7-м классе и выглядел симпатичным богатырём, не зря с детства звали его «бутузом». Меня он узнал сразу, с первых минут и очень обрадовался. Средний – и любимый мой братец Витя – тоже узнал, но держался  робко и больше смотрел на нашего Женьку, чем на меня. Внешне он был совсем не похож ни на братьев, ни на отца своего, и это обстоятельство было причиной  многих скандалов и ссор между матерью и отчимом. Младший братишка учился во втором классе и о моём существовании знал лишь по рассказам матери и братьев. Он при нашем появлении мельком взглянул на нас и тут же убежал на улицу. Улица для него была даже не вторым, а первым домом. Она-то его впоследствии и сгубила, а тогда это был непоседа, неслух и мелкий воришка. Сладости от него прятать было бесполезно – найдёт и слопает один. Одним словом,  росли нормальные пацаны, и радуя, и огорчая родителей. Сынишку нашего они полюбили так крепко, что дрались между собой за право поиграть с ним. А уж как я его любил, и говорить-то не приходится. Одной только фото- и киноплёнки километры снял, чтобы потом по фотографиям проследить как он рос, изменялся.
Прошло два  года. Срок вроде бы небольшой, но за это время мы с Любой поняли, что ужиться вместе не сможем и стандартная формулировка  при  разводе «не сошлись характерами» очень точно отражала нашу ситуацию .Если по характеру  я был действующим вулканом, то она стоячим болотом. Она -  нелюдимая заядлая домоседка, я – всегда куда-то спешу, жить не могу в четырех стенах, задыхаюсь. Сначала художественная самодеятельность, потом театр создавать стал, на танцах играл на аккордеоне и дома появлялся только поесть, да переночевать. Люба к тому же была очень ревнивой и патологически мнительной. Уже на пороге, когда я заходил в дом, она вынюхивала меня, не пахну ли духами, выискивала следы губной помады и постоянно возмущалась: зачем мне все эти театры и сцены, если денег от этого в доме не прибавляется. Наверное, она была по-своему права, но день ото дня мы отдалялись друг от  друга, ссоры стали постоянными, и такая жизнь меня уже тяготила. Внесла свою лепту и мамаша моя. Она  так сказала: 
-  Не мучай ни её, ни себя, ни сына. Тебе нужна другая жена, а Женьку мы не бросим.
Навязанное мне чувство вины рождало обречённость, безысходность. Мне казалось, что и отец я никудышный, и как хозяин мало чего стою, коли денег в дом не приношу в достаточном количестве. После долгого и трудного разговора с Любой мы решили развестись и разойтись. Сказано – сделано. Мы быстренько развелись и я пришёл жить к матери. Она утешала меня:
-  Не переживай, сынок, не ты первый, не ты последний. Она ещё сто раз покается, на коленках к тебе приползёт.
Зачем мне нужна жена, ползающая на коленях? О женитьбе у меня и мыслей не было, а вот не слышать больше каждый день бесконечные «а это что?» или «а почему?» из уст своего сыночка, постигающего мир людей, я уже не мог. Чтобы не мучиться, не страдать, я решил уехать куда-нибудь подальше. Как говорят «с глаз долой – из сердца  вон»
Уехал в Учкудук, на урановые рудники, где тогда платили бешеные деньги. Однако, не любовь к деньгам была главной причиной этой добровольной ссылки, а желание обеспечить сына. Так оно и случилось. С глаз долой – да, а вот из сердца вон – нет. Наоборот,             б появилась постоянная ноющая боль и чувство вины за то, что при живом отце растёт ещё один сирота, безотцовщина. Мне ли было не знать, что это такое? Чтобы мой дорогой и любимый сыночек этого не ощущал, я бывал с ним почти каждый месяц, задаривал его игрушками, сладостями, книжками. Но легче на душе от этого не становилось, и каждый раз, уезжая к себе в Учкудук, мы оба плакали. Только он, не скрывая слёз, а я …Приходилось врать ему, почему от него уезжаю, он глупый верил, а я казнил себя за эту вынужденную ложь. Вернуться тоже было нельзя. Люба не любила меня с самого начала и замуж пошла за меня назло парню, которого ждала из армии, а он женился на другой. Теперь, когда у неё был ребёнок, я и вовсе ей был ни к чему. Спасибо ей за то, что сына против меня не настраивала и не привела в дом отчима для него.
            Денежки у меня водились, и я купил себе на пробу кинокамеру. Простенькую ,любительскую .Как всегда увлечение переросло в страсть, и я постепенно от бытовой съёмки перешел к съёмкам культурной, спортивной и производственной жизни посёлка. Тайком удалось снять весь процесс сборки и спуск в карьер гигантского и единственного в стране роторного экскаватора. Когда отснятый материал посмотрело начальство, то похвалили и разрешили снимать всё, что я сочту нужным и полезным.
Случилось так, что к нам в Учкудук приехал наш тогдашний министр Славский Ефим Павлович. Сопровождала его целая свита, в которой был и «урановый король» наш царь и бог – Зарапетян Зураб Петросович. Теперь я уже снимал его визит как кинорепортёр примитивной дешёвенькой камерой, которая не позволяла снимать издалека. Приходилось подходить совсем близко. Ефим Павлович любил и умел пошутить, он спросил:
-  Парень, а ты мне нос не своротишь камерой своей?
Зарапетян заорал на меня:
-  Вон отсюда, нахал! 
       Но за меня вступился Ефим Павлович:
-  Ты чего орёшь на него? Он своё дело делает. Больше того, он историю делает. Мы с тобой помрем, и никто не вспомнит про нас. А он плёночку покажет, и, глядишь, труды наши люди оценят. Не трогай его. Лучше хорошую камеру ему купи.
 Вот он – Его Величество Случай! Слова  министра в корне изменили мою жизнь, мою судьбу. Спустя неделю я уже въехал в просторную трёхкомнатную квартиру в новой девятиэтажке в городе Навои. Город продолжал строиться, становился день ото дня краше и был как бы столицей нашего уранового царства. Как по мановению волшебной палочки, я получил инженерную должность, приличную зарплату, всяческие привилегии и кличку «придворный репортёр». Мне завидовали, но не мешали, не чинили препятствий. Ведь моим единственным начальником и покровителем был сам Зарапетян, у которого в руках была безграничная власть и  такие же возможности. Пришёл мой «звёздный час», когда я сам себе был хозяин, имел неограниченный творческий простор, не знал ни в чём нужды. Только опыта у меня не было, и надо было на ходу учиться. Ездил по стране к именитым и известным тогда директорам любительских киностудий, набирался ума-разума, и потихоньку росло моё мастерство. Создал в городе свою киностудию, где ребятишки пропадали вечерами, пока родители не приходили за ними и не уводили домой..
Сначала фильмы мои были «немые» и на чёрно-белой плёнке, потом научился их озвучивать. На второй год уже снимал на цветную плёнку, и фильмы нравились не только тем, кого я снимал, но и тем, для кого они делались. Золотое было времечко. Я был уверен, что моё «перекати-поле» крепко и надолго зацепилось за удачу, и вряд ли кто сможет помешать этому. Помешал опять-таки случай и…моя «звёздная болезнь», но об этом чуть позже.
Я совсем забыл сказать о второй своей жене, которую нашёл ещё в Учкдуке, до переезда в Навои. Лида работала в лагерной зоне, не помню уже кем. Моя ровесница, разведёнка, сыну  Серёже  шесть лет. Жила снами и младшая сестра Лиды. Семья у нас получилась дружная  и  весёлая, дом всегда был полон гостей, звучала музыка, пели песни хорошие, если случалось застолье. Серёжа с первых дней стал звать меня папой, а я старался, как мог, этому высокому званию соответствовать. Тем более, что моё отцовское чувство искало выхода, родной сын был далеко, а этот -  рядом, и на редкость славный мальчуган оказался.  Все трое учились. Лида и сестра в техникуме, а Серёжа в школе. Лиду и её сестру  я заставил поступить в техникум, не хотели они учиться, не верили в себя.  Всем троим помогал, и дело подвигалось. По натуре я азартный и неисправимый игрок. Поэтому ко мне приходили и картёжники заядлые, и шахматисты, и киношники. Не было только любителей выпить. Я не любил спиртное и в доме эту гадость не держал. Если и приходилось пить в компании, то пил я всегда только один раз. Курил только трубку, набивая её ароматнейшим табаком «Золотое руно». Настолько ароматным, что женщины мои иногда просили закурить. .Появилось ещё одно увлечение – мотоцикл. Наш отечественный «кровопивец», как шутливо называли тогда «Ковровец». Это, конечно, не чешская «Ява», но и на нём я ездил на предельной скорости. Одним словом, не жизнь, а праздник, живи и радуйся. Если бы верил в бога, то самую толстую свечку поставил бы  тёзке своему, Николаю-Угоднику
Кончился мой золотой век так же неожиданно, как и начался.  Из-за нелепой случайности, где и вины-то моей не было, мой повелитель Зарапетян наорал на меня прилюдно. Я крепко обиделся, хлопнул дверью и ушёл. Такие выходки  Зарапетян не прощал никому, и вскоре с небес я опустился на грешную землю. Мне бы, дураку, отсидеться, отмолчаться, выждать, когда Зураб остынет и забудет инцидент. Но гонор, гордыня, оскорблённое самолюбие взяли верх, и разум отступил. Не мог, не умел и не хотел я склонять даже повинную голову, и потому шишек на ней всегда хватало. Умные люди советовали продолжать работать, как ни в чём не бывало, не лезть на рожон, но чтобы пользоваться умными советами надо как минимум самому быть умным.
Беда, как известно никогда не приходит одна.  Пришла весна 71-го года, и в один далеко не прекрасный день жена признаётся мне, что у неё есть любовник, и они хотят соединить свои судьбы, не могут жить друг без друга.. Моя родная семья тоже стала катастрофически уменьшатся. Сначала привезли брата Сашу из армии в цинковом гробу. Сержант, сопровождавший этот гроб, сказал мне:
-  Гроб лучше не открывать. Там сапоги да фуражка и остатки Саши, которые удалось собрать.
На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем, все 10 тонн. Что там могло остаться? Когда хоронили Сашу, я не уследил, и отчим растолкал солдат, которые уже готовились к салюту, вырвал у кого-то топор и вскрыл крышку. С кладбища он вернулся. седой, и неделю молчал, курил беспрерывно. Опасались, что умом тронулся, но обошлось.  Хуже было с матерью. Её прямо с кладбища увезла «скорая» и едва-едва спасли. Больше месяца в больнице пробыла.
Ровно через полгода, день в день, младший из братьев попадает под поезд, и голова его непутёвая  остаётся лежать  между рельс. Эти похороны доконали отчима. Он потерял дар речи, постарел лет на двадцать, и на него без слёз нельзя было смотреть. Вовку он любил безоглядной фанатичной любовью, души в нём не чаял и – вот тебе «подарок» судьбы. Мать повредилась в уме, и только это обстоятельство спасло её от неминуемой смерти Долго, очень долго она возвращалась к нормальной жизни. Остался у меня один брат Витя, который служил в год похорон в армии и мне пришлось уехать из Учкудука к старикам своим, чтобы поддержать их как-то в горестные дни..
Выслушав признание жены в грехе своём, я не стал ничего выяснять, упрекать и ссориться. За неделю уволился с работы, купил билет на самолёт и направился в город Сосновый Бор, где строилась  Ленинградская атомная станция, крупнейшая в мире по тем временам. Там жил и работал один из моих приятелей, он не раз приглашал меня, зная,  какая жестокая ностальгия у меня по России. Нашёл дом, квартиру приятеля, но дверь открыла его жена и прямо у порога повисла у меня на плечах, рыдая.
-  Света ,Света, что случилось, чего ты ревёшь?  - спросил я её, предчувствуя беду.
Оказалось, что за неделю до моего приезда он вместо водки выпил дихлорэтан, от которого умер в страшных мучениях. Света считала себя виноватой. Она сама в бутылку из-под водки налила этот яд и спрятала на кухне под раковиной, чтобы потом отдать мужу для  какой-то надобности. Ведь знала, что муж любит выпить, что ему всегда «чуть-чуть» не хватает, и он ищет «заначку» по всему дому. Но не зря ведь говорят: «знал бы, где упаду – соломку  подстелил»
После солнечного Узбекистана, домашнего уюта я долго не мог привыкнуть к постоянным дождям, к пасмурному небу и к жизни в общаге, где с вечера до утра гремела музыка, мельтешили женщины всех возрастов и калибров, а на полу в коридорах рядами и колоннами стояли пустые бутылки из-под водки и вина. .Стирать, гладить  бельё мне никогда не приходилось, варить еду тоже не умел, и жилось мне весьма неуютно, хотя я и сменил опостылевшую Азию на любимую Россию.
Однажды вечером слышу стук в дверь, открываю и глазам своим не верю – на пороге стоит Нина, с которой был знаком ещё в Учкудуке.
- Девонька моя, какими судьбами? Как нашла? – удивился я. 
- Не я, а сердце моё нашло – ответила она, - Пройти-то можно или так и будем  у порога стоять?
Выяснилось, что она меня давно любит, но там, в Учкудуке  семью разбивать не решилась, а когда узнала, что нет у меня семьи, то пустилась в розыски и – вот она здесь.
«Да-а-а-…- подумал я, - вот это сюрприз так сюрприз! Что же делать-то? Что ей сказать?»  Я уже по горло был сыт женитьбами. После разрыва и предательства Лиды в душе была пустыня и мрак, но и холостяком век доживать, тихо спиваться с соседями по комнате тоже не очень-то хотелось. Пришлось из двух зол выбрать меньшее, и я сказал ей:
-  Ладно, приезжай, что с тобой сделаешь.
Через месяц она приехала. Не одна, а с дочкой Таней, которая училась в шестом  классе., но выглядела старше своих лет и совсем не походила на мать.. Нина сразу устроилась продавцом в гастроном, а вскоре мне дали квартиру двухкомнатную, и мы принялись обустраивать семейное гнёздышко. Город строился быстро и хорошо, место для него было выбрано на редкость удачно. Я до сих пор считаю его самым лучшим, удобным и красивым из всех городов, где мне довелось жить.. Здесь мне снова пришлось всё начинать с нуля, но зато я твёрдо решил не искать лучшей доли, если Господь не выделил её для меня. Хватит, наездился по белу свету.
Прошло пять лет. Срок не такой уж большой, но сколько событий вместил он, сколько пришлось всего пережить – об этом мой дальнейший рассказ. У меня уже всё  было: роскошный аккордеон, библиотека из сотен книг, мотоцикл «Ява», много хороших знакомых и даже один друг. О годах, прожитых в Сосновом Бору можно написать отдельный и нескучный роман – так много всего они вместили в себя – но я ведь эту главу назвал «перекати-поле» и потому, читатель мой дорогой, покатили дальше.
Поехал контейнер с вещами моими, а мы с сыном - он уже жил со мной, Любу мы похоронили - полетели на самолёте в город Фрунзе, столицу Киргизии. Мы вынуждены были уехать. Жёнушка моя к той поре спилась окончательно, и жить с ней стало просто опасно Здесь нас уже ждали, нам было куда идти. И мы приготовились начинать новую жизнь. Трудности появились сразу, и не кончались, пока я там жил. Началось с прописки. Нет работы – нет прописки.  Ищу работу, нахожу, берут охотно, но….нет прописки. Заколдованный круг. Как вырваться из него?
-  Надо дать, - сказали знающие люди.
-  Кому и сколько? – спросил я.
Другие знающие люди подсказали, и я получил и прописку, и работу, а Женя мой поступил в ПТУ на экскаваторщика учиться. Училище было в соседнем с Фрунзе городке, всего час езды на  «Яве».Всё вроде бы складывалось удачно, я даже квартиру частную нашёл рядом с заводом, где работал мастером за очень скромные деньги. Как гром среди ясного неба обрушилась на нас новая беда  --- мой пятитонный контейнер, битком набитый моим имуществом, пришёл пустым. По дороге его обчистили, не тронули только «Яву» почему-то. Остались мы с сыном раздеты-разуты, и надеяться нам было не на кого. Вот уж где я лиха хлебнул полной мерой. Даже бочку с дерьмом возил по ночам с одним киргизом, чтобы с одного рейса иметь десять рублей, разгружал вагоны  и  не гнушался никакой работой. Лишь бы платили. Не унывал, верил в себя, знал, что выберусь из нужды. Не впервой было начинать с нуля. Только бы здоровья  хватило. Оно не подвело, хотя спал я тогда 3 – 4 часа в сутки
Не знаю, чем кончилось бы моя борьба за выживание, чего бы я достиг в этом  несчастливом для меня городе, если бы  не случайная встреча на улице с кем бы вы думали? С Лидой, той самой Лидой, что семь лет назад осталась жить с любовником,  как она сама выразилась, « сменяла кукушку на ястреба».  Рассказала о горькой своей судьбе, о своём суженом, который почему-то окурки тушил у неё на груди, бил-колотил через день, но она терпела.
- Меня бог наказал, дуру такую, за моё предательство, за твою поломанную судьбу. Так мне и надо! –призналась она мне. – Ну, а ты как живёшь? Где сын твой?
Не скрывая, рассказал ей о своих трудностях. Лида выслушала и сказала:
-  Нечего тебе тут мучиться, уродоваться на трёх – четырёх работах. Поехали ко мне в Учкудук. Там тебя помнят, знают и даже любят. Не пугайся, я не к себе зову хотя живём мы в твоей же квартире втроём.
-  А кто третий? – спросил я
-  Сына я родила от этого изверга, а его в тюрьму упрятала на восемь лет.
Лида уехала домой, а через месяц и я появился в Учкудуке. Она оказалась права. Мне сразу же предложили хорошую должность. А деньги там всегда платили приличные .Бывшие коллеги ,приятели наперебой звали к себе жить, но я не решился. Выглядеть неудачником, которого надо вытаскивать из беды, жалеть – это было не для меня. Я поехал в соседний город Зарафшан и там устроился ещё лучше.  Не прошло и года, как я встал на ноги, приобрёл всё необходимое, перестал походить на доходягу. Приехал и мой сын сразу с тремя специальностями. И все «хлебные». Его первая зарплата оказалась почти вдвое больше моей инженерной, чему и он, и я очень обрадовались. Оба жили в общежитии, но мне твёрдо обещали квартиру в строящемся доме. Надо было только подождать.
Здесь самое время сказать о том, что ждать я никогда не умел и не любил. Это пожизненная беда моя. Конечно же, я сто раз слышал поговорку «поспешишь – людей насмешишь», и другие похожие истины, но  всё же не меняюсь. Поэтому, когда представилась возможность быстро получить жильё, я долго не раздумывал, и переехал снова в уже знакомый и обжитой город Навои. Тем более, что случай свёл меня с молодой,  красивой и незамужней девушкой по имени  Люда. Она согласилась стать моей женой, не зная и даже не предполагая, что я многожёнец и репутация моя, мягко выражаясь, подмоченная. Со мной приехал и сын. Отношения с ним стали у нас портиться. Три года ПТУшной вольницы, когда меня рядом не было, сделали своё дело. Он стал неуправляем и уже не боялся меня, как в детстве. Мне совсем не хочется  перечислять его пороки и изъяны, но я понял, что сына потерял и вряд ли смогу что-то изменить.
Кончилось тем, что он сбежал от меня в армию, но думал, что на два года, а загремел во флот на целых три года. Ох, как он потом каялся и ругал себя, но…»близок локоть, да не укусишь». Позже и сам признался, что три года жизни  «коту под хвост». Не стал он там человеком, как рассчитывал. Напротив, растерял то немногое, что успел я ему дать за годы жизни со мной, и вернулся он  до неузнаваемости другим человеком, почти чужим. Уезжал парнем, а вернулся мужчиной. Жить хотел по своим правилам, но с моей  помощью, точнее – на мои деньги. Так появилась первая трещина в наших с ним отношениях, которая  быстро превратилась в пропасть. Преодолеть её, построить мост, он не захотел, а я не стал настаивать
В ЗАГС мы с Людой не пошли. Я уже знал, что никакая бумажка семью не сбережёт, если что-то не сложится, а ей тоже бумажка была не нужна. Прожив какое-то время с Людой, я вдруг понял: все мои предыдущие встречи с Леной, с Ниной, с Лидой были не случайны Шар моей судьбы катился всё-таки по чьей-то воле свыше. Не знаю, как это назвать – Бог, Судьба ,Случай, но твёрдо верю: срок нашей жизни, качество её предопределены. Утверждение будто «каждый кузнец своего счастья» верно лишь тогда, когда ты действительно кузнец, и знаешь, что такое счастье. Остановите на улице сто человек и спросите их:
-  Что такое счастье? Как вы его понимаете?
И услышите сто разных ответов. Для меня счастье – это свобода и чувство человеческого достоинства, хотя смешно о нём говорить мне, выросшему в унизительной бедности и убожестве. В урановой империи ( Учкудук, Зарафшан, Навои) много лет пришлось работать с заключёнными. Они да солдаты стройбата строили у нас и жильё, и промышленные объекты. Насмотрелся я на этих горемык вдоволь и именно тогда понял истинное значение слова ВОЛЯ.  Но для меня свобода не только воля, а ещё и независимость, когда на меня не давят. Не навязывают свою волю, свои идеи и я сам принимаю решения.
На этот раз Фортуна повернулась ко мне лицом. Я получил от неё роскошный подарок  по имени Людмила. Не буду врать о внезапной любви, о возвышенном пламенном чувстве. Был голый расчёт и состоял он в том, что она намного моложе меня и успеет ещё родить мне дочку, такую же милую и славную. Сына что-то уже не хотелось. Тогда, наконец-то,  я  стану счастливым отцом и буду любить их обоих.. Люда уже перешагнула тридцатилетний рубеж и рожать вроде бы поздновато было .Да и люди не советовали. Пугали её, мол, « поматросит и бросит». Если честно, то и я не очень-то верил, что как раз она  станет моей последней, самой верной, самой преданной и любящей женой. Уже четверть века терпит она мой далеко не ангельский характер, мой буйный нрав, мои, нежно выражаясь, недостатки и выверты.
Благодаря ей, я понял, почему на Руси жён когда-то называли словом «берегиня». Понял и то, что любая семья держится отнюдь не на нашем брате мужике, а на «слабом поле», который сильнее нас многократно. «Людниковый период» как я в шутку называю нашу с Людмилой жизнь,  показал очевидную истину: вся предыдущая жизнь была «разведкой боем», репетицией. Теперь я уже не боялся потерять работу, дом, друзей. Из «перекати-поле» я стал тем самым лежачим камнем, под который вода не бежит. Зато ( по поговорке ) он мохом обрастает. Под мохом я понимаю достаток, друзей-товарищей, стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Мой первоначальный расчёт не оправдался - детей у нас нет, но я и не жалею теперь об этом. Немного я знаю семей, где дети радуют родителей, где полная гармония  в отношениях, и все счастливы.
Произошла и другая перемена. Моя мать учила меня уже взрослого:
-  Надо знать, сынок, где лизнуть, а где гавкнуть
Лизать я так и не научился ( не тот характер), но зато перестал «гавкать», то-есть рвать на себе рубаху, добиваясь справедливости для других, не стал дураку говорить в глаза, что он дурак. Понял: он умнее не станет, а я, действительно, выгляжу дураком, обнажая очевидное. Ещё я научился в своих неудачах и промахах винить себя, а не других. Жизнь в корне переменилась. Если раньше меня звали на свадьбы-юбилеи как баяниста, фотографа и тамаду, то теперь люди постарше и поумнее стали спрашивать совета, зауважали меня.. Мне шёл 41-й год, и я всерьёз задумался о здоровье. Радикулиту обязан. Нажил его в мототуризме, где приходилось порой и на себе тащить своего железного коня
Люда уговорила меня поехать на знаменитый курорт «Белокуриха», что на Алтае находится и по сей день. Там я быстро и надолго избавился от своей болячки, а главное – побывал на родине моего кумира Василия  Шукшина. Даже нашёл товарищей его детства, сестру двоюродную и узнал много нового и интересного из биографии любимого писателя. Вот уж поистине «не было бы счастья, да несчастье помогло». Я тогда тяжко болел Шукшиным, зачитывался его рассказами и повестями, не пропускал ни одного фильма с его участием. «Калину красную» смотрел, наверное, раз двадцать, не меньше. Чем же дорог мне писатель Шукшин? Правдой жизни. Он ничего не придумывал. Героев его рассказов я узнавал в Сростках, куда дважды приезжал поклониться  земле, по которой ходил  Вася Шукшин. Правда у Шукшина очень разная: и горькая, и смешная, и грустная, но всегда Правда. Его биография, характер, отношение к людям поразительно схожи с моей биографией, с моими переживаниями и мыслями. Порою мне казалось, что не он, а я написал его рассказы. Звучит кощунственно, наглость неслыханная.  У меня и тысячной доли его таланта нет, но и мне всегда хотелось рассказать, как трудно живётся  на Руси простому труженику. Не спекулянту, не торгашу-барыге, не чиновнику-хапуге, а простому честному человеку.. У него это получилось гениально, Лучшее тому доказательство  его похороны в Москве. Только он да ещё Высоцкий удостоились такой всенародной  любви и скорби.
Прости меня, терпеливый читатель, если ты добрался до этого места  и не выбросил ещё мои записки. Увлёкся и отвлёкся. Но уже и конец главы близок. Хорошо жилось мне с Людой в Навои. Много путешествовал по стране туристом. То на воде по реке Чусовой или Белой, то на своей «Яве» по Кавказу, то на комфортабельном теплоходе по Енисею. Чем лучше мне жилось, тем хуже становилась жизнь русских в Навои, да и в Узбекистане в целом.. Ещё не пришёл к власти первый губитель страны, плешивый демагог, но в воздухе запахло распадом. Город Навои узбеки не строили, заводы, рудники и шахты урановые тоже не их руками созданы. Среди жителей Навои узбеков почти не было, и остряки называли город «белый платок в чёрную крапинку». Не вслух, конечно. За это можно было и срок схлопотать. Но зато когда город Навои вдруг стал областным и подчиняться стал Ташкенту, а не Москве, то узбеки не боялись говорить «убирайтесь к себе в Россию» Город быстро превратился в «чёрный платок с белыми полосками» Уже в середине 80-х самые прозорливые стали уезжать. Надумал и я сменить место жительства.
-  Ребята, дёргаем отсюда. Не дадут они нам тут житья, - предлагал я своим  приятелям-русакам
-  Да брось ты ерунду-то говорить! Куда они без нас денутся? – возражали мне оптимисты и обзывали паникёром
-  Они жили без нас 15 веков и ещё столько же проживут, - доказывал я им, но не убедил.
Я взял перевод и уехал в закрытый режимный город Пенза-19  в  83-ем году, а мои оптимисты  очень скоро драпали оттуда, побросав и квартиры, и мебель, и барахло. Лишь бы ноги унести.
Через год приехала моя Люда, и вот уже 23 года мы живём в маленьком уютном и красивом городке, который стал называться по-людски  --- город Заречный. И нисколько об этом не жалеем. «Перекати-поле» больше нет, и я этим очень доволен. Думаю, читатель, и ты доволен, что кончилась самая длинная  глава, и может быть дальше будет интереснее. Честно говоря, я и сам на это очень надеюсь. Пришла пора рассказать о других людях, о том, чем и как жил, о находках и потерях, о жизни страны моей многострадальной.




 
                Переходный период

Не ручаюсь за точность цитаты, но китайская древняя пословица гласит: «не дай Бог жить в эпоху перемен». Нам  бог дал такую возможность.. Сначала всех охватила эйфория. Появилась «гласность» и «новое мышление», которое усиленно предлагало выдавить из себя раба, а пока началось выдавливание русских отовсюду, где мы жили незваными гостями. Появились беженцы и вынужденные переселенцы, которых никто в России не ждал. Работу тогда ещё можно было найти, а вот крышу над головой… только у родни или у друзей. Со всех «братских» республик нашего «старшего брата» стали выживать любыми способами. Начались малые войны, которые скромно именовались «горячие точки»,  но мы ещё не догадывались, что начался развал страны.
Новый генсек приступил к главному своему делу – к службе на благо немецкого народа и вскоре две  Германии  стали одним государством, а Горбачёв стал. « Первым немцем», как любовно называли его европейцы. Зато для своего народа он стал первым губителем государства, предателем, и народ стал понимать, что в очередной раз обманут. Слова явно не сходились с делами. В обществе наметился раскол. Одни продолжали верить пустозвону Горбачёву, другие проклинали его вслух, благо КГБ уже не боялись. Даже женщины ударились в политику и мужей ругали не только за пьянку-гулянку, но и за неправильное понимание внешней и внутренней политики. Надежда, как известно, умирает последней, и потому каждый понимал: всё новое рождается в муках. Однако родовые муки явно затянулись и кончились выкидышем. Выкинули Горбачёва на историческую свалку. Радовались мы не долго.
Началась самая страшная и гнусная эпоха Ельцина. В 1991-м году великая держава с названием СССР приказала долго жить, семнадцатимиллионная армия коммунистов тихо умерла, а коммунистов стали называть «коммуняками» жёлто-коричневого цвета. Только ленивый не плевал в недавнее прошлое. В мутной и кровавой воде «реформ» новоявленные «демократы» азартно ловили рыбку, наживая финансовый и политический капитал. Началась растащиловка, распродажа и грабёж страны. Появились анекдоты про новых русских, смысл которых сводился к тому, что тупые, наглые и недалёкие вдруг стали сказочно богаты. Это в анекдотах они так выглядели, а в жизни эти  ушлые ребята быстро и безнаказанно ( теперь, оказывается, ещё и ЗАКОННО ) прибрали к рукам национальное богатство. Супераферист всех времён и народов еврей Чубайс успешно провёл «прихватизацию» госсобственности, пообещав каждому из нас по две «Волги». Самые умные и прозорливые из нас успели обменять его «ваучеры» на бутылку водки, остальные отдали сборщикам за копейки и стали ждать «навар». Ждут до сих пор.
Все союзные республики получили «вольную» под названием «суверенитет», не успели и глазом моргнуть как Россия превратилась в лоскутное одеяло. Всюду президенты и губернаторы ( хотя губерний нет), мэры и префекты, а в Кремле  - борьба за близость к трону главы Семьи,  и  возможность урвать свой кусок от уцелевших богатств страны. Пышным цветом расцвели цветы демократии – преступность, наркомания, проституция, коррупция. В страну хлынули орды религиозных сект и «строителей капитализма» из ближних и дальних стран. А для своих граждан появились всюду биржи безработных, лицемерно именуемых «Центрами занятости».
- Ну, вот, опять тебя в политику занесло. Твоё ли это дело? Твоё дело работать, а не рассуждать на дилетантском уровне, - может упрекнуть меня недовольный и уставший от политики читатель..
Я работал. Сначала мы перестали получать аванс, потом стали задерживать выплату «получки» на месяц, на два и больше и, наконец, платить начали только часть заработанного.
Заводы и фабрики вдруг враз стали нерентабельными и убыточными, а дворцы и хоромы директоров этих же заводов и фабрик росли как грибы. Разрыв в уровне жизни стал рекордным в мире – в десятки раз. Как жить? Выход нашли гениально простой. На макаронной фабрике зарплату выдавали макаронами, на швейной – бюстгальтерами, а у нас на часовом заводе  – часами. Слово «торгаш» у меня всегда было ругательным. Теперь же я сам сделался торгашом. Набивал рюкзак часами, и ездил по городам России, продавая их с «наваром» в 20 – 30 процентов. Были и талоны-карточки как в далёком 47-м году, которые надо было отоваривать, выстаивая длиннющие очереди. И эту беду пережили. Как было не пережить, если граждане обнищавшей России в одночасье проснулись миллионерами. Мне отпускные начислили целых полтора  миллиона!  Получить эти деньги удалось только по решению суда, и я тут же был уволен «по сокращению штатов». Приобрёл статус безработного, зарегистрировался на бирже, но и там пособие не платили полгода. Зато на пенсию отправили не в 60 лет, а на два года раньше. Все эти передряги привели к трём инфарктам, и вскоре я стал инвалидом  второй группы с нищенской пенсией.
Все  СМИ взахлёб верещали о достижениях реформаторов, о возрождении России и сообщали где, в какой стране обедает или ужинает наш президент-алкаш. Ну, как тут не станешь политиком? Стал политиком, создав в нашем маленьком  городке самую большую по численности Партию пенсионеров. Меня сразу же выбрали председателем, и началась борьба под лозунгом «Защитим себя сами». Время показало, что не умеем и боимся ( по привычке ) защищать себя от произвола властей и чиновников. Вирус иждивенчества, потребительства въелся в кровь и плоть нашу. Мы даже зарплату свою всю жизнь получкой называли.. В силу привычки, по инерции мы ещё кудахтали на своих насестах о государстве, о законах и своих конституционных правах. Не заметили, как народ превратили в «электорат», позарез нужный за месяц до выборов. Поворчали, поматерились и …купили у родного государства новый паспорт гражданина России, где не нашли графу «национальность». Отняли её у нас реформаторы, и теперь у нас у всех одна гордая кличка - «РОССИЯНИН». Если я вдруг начну возмущаться, протестовать, то немедленно повесят ярлык националиста или шовиниста. Нас – русских – в России восемь из десяти, но говорить об этом вслух, тем более с трибуны, неприлично. Так же, как ругать или (упаси. Боже!) обвинять в наших бедах евреев.
Десятки, сотни недоуменных вопросов у каждого из нас, но кого спросить, где получить честный и правильный ответ – этого никто не знает. Ответ нашёлся сразу, как только удалось прочитать документ, составленный ещё в прошлом веке в недрах ЦРУ в тех самых США, которые сегодня числятся у нас в друзьях. Там чётко, пункт за пунктом прописана программа уничтожения  СССР и нас, русских
Прошло более 50 лет. Программа успешно выполнятся, и близится к завершению. Если ничего не изменится в ближайшие пять-десять лет, то скоро Россия станет 53-м штатом США во главе с колониальным правительством и населением 70-80 миллионов, готовым и привыкшим работать бесплатно. Страшно? Да. Обидно? Ещё как! А на кого обижаться-то? Разве к избирательным  урнам нас плетьми или  нагайками гнали, когда мы выбирали своих рабовладельцев? На бесплатную работу спешили, боясь опоздать, тоже не под конвоем. Как малые дети верили официальной брехне, отдавали жуликам из «МММ» и «Хопёр-Инвеста» свои кровные, страстно желая получить от них халяву в виде сказочных процентов-дивидендов. На какие благие перемены мы все надеялись, если «всенародно» избранный президент из танков расстреливал парламент нами же – народом! – избранный?
Скорбный список вопросов можно продолжать до бесконечности, но зачем? Ответов у меня нет. Я тоже не понимаю, почему веками непобедимый народ вдруг превратился в молчаливое покорное стадо, которое ведут на убой. Вряд ли и ты, читатель, знаешь, почему самая богатая в мире страна по запасам нефти и газа, алмазов и золота, древесины и пушнины вдруг оказалась беднее бедных. Если попробовать ТРЕБОВАТЬ и БОРОТЬСЯ, то молодцы из ОМОНа быстро и доходчиво объяснят, что почём своими «дубинаторами»
И всё же у нашего времени есть свои «плюсы». Говорю это без всякой иронии. Первый и главный – мы перестали бояться. Мои заметки лучшее тому доказательство. Второй плюс – нет уравниловки. Если ты не лодырь, если  «котелок варит», если есть «крыша» в стане чиновников или в рядах славной милиции, то можешь делать всё, что приносит прибыль. Никто не назовёт тебя обидным словом «спекулянт». Будешь причислен к предпринимателям или даже к бизнесменам, если свои же коллеги не пришлёпнут, наняв «киллера». Третий плюс – можешь поехать в любую страну, если есть деньги. Можешь даже остаться там. Будешь человеком второго сорта, но всё равно жить будешь лучше, чем в государстве, именуемом ныне Российской Федерацией Других «плюсов» не вижу, кроме тех, что демократы сделали из советских «минусов». К примеру,  царя Николая 11 называли не иначе как «кровавый». Теперь он и вся его семья причислен к лику святых. Секса в СССР и,  правда, не было. Была любовь, семья и женщины не боялись родить двух-трёх детей. Этот «минус» быстро превратили в «плюс». Теперь у нас секса навалом, вместе с эротикой и порнухой, есть уже 12-ти летние мамаши, и парень не скажет «я люблю тебя». Всё свелось к простой как гвоздь формуле – «я хочу тебя». Педерастов у нас ласково называют «голубыми» и скоро, наверное, разрешат браки между ними. Возможно, они поднимут рождаемость в стране. Теперь нам, дикарям, не стыдно перед цивилизованным Западом, всё как у людей
Вот и скатился я до публицистики. Художественной литературой и не пахнет. Но я ведь и не обещал тебе, читатель, художественных красот. Не умею, не способен, не научен. Прости меня, грешного. Сегодня у нас другой президент, но не надо забывать, КТО его оставил после себя. Жить стало полегче, но света в конце тоннеля так и не видать. День ото дня растут цены, тарифы, налоги. Зарплаты, пенсии. пособия и стипендии не поспевают за ними. Зато можно приватизировать казённое жильё, продать его за бешеные деньги и …И что? Жить-то всё равно надо где-то. Не землянку же в лесу рыть. Можно уехать в деревню, к свежему молоку, на чистый воздух, подальше от городской суеты.
Не советую. Очень даже не советую. Во-первых, не во всякой деревне теперь есть молоко. Под нож пустили коровок и завели коз. Коров некому пасти. Некому запасать сено. В деревнях доживают свой век старики и старухи, а те что помоложе работы не имеют и спиваются, деградируют потихоньку. Случись какая беда, ни»скорую», ни пожарную машину не вызовешь. Нет телефонов в деревне, а если и есть, то машины эти туда весной или осенью не проедут. Нет дорог и не скоро будут. На мои уговоры переехать в деревню жена отвечает предельно коротко:
-  Сиди и не дёргайся. Пока жить можно и здесь.
 Она права: ПОКА можно. Старенький холодильник работает, ровесница ему стиральная машина стирает, детей и внуков в школу снаряжать не надо, и потому разорительных трат не предвидится. А каково молодым, которые только начинают жизнь? Но и тут жена не согласилась со мной:
-  Ты сходи в наш ЦУМ и посмотри, что творится у витрины с ювелирными товарами
Очередь стоит, хватают, будто хлеб в голодный год. Посмотри, в каких колясках детей возят, как одеты молодые мамашки.
Опять она права. Что ж, получается напраслину возвожу, сгущаю краски, искажаю действительность злонамеренно? Как говорят демократы липовые,  обуяла ностальгия по колбасе за  2.20.? Грешен, есть ностальгия. Только не по колбасе, а по тем временам, когда в обиходе нашем не было фразы «это твоя проблема» и «новости» по радио и телевизору не начинались с перечисления  убитых, утонувших, сгоревших заживо или похищенных бандитами. Не было нахальной, агрессивной лживой рекламы и засилья фильмов США на телевидении. Я уж не говорю о передачах типа «За стеклом», «Про это» или «Дом-2», растлевающих и предельно вульгарных. Как тут не тосковать по тем «застойным» временам?
-  Ты не прав, - говорят мне некоторые. – Ты ослеп что ли? Разве не видишь роскошные особняки, такие же иномарки на дорогах, битком набитые витрины продуктовых магазинов?
-  Нет, ребята, не ослеп. Всё это замечательно, и я радуюсь за тех, кому эти блага стали доступны. Молодцы! Успели ухватить птицу удачи за хвост.
Ладно, хватит о грустном. Как говорит один мой знакомый, «давайте лучше о бабах». В самом деле, а почему бы и не поговорить о них? Тем более, что жена считает меня неисправимым бабником и, чтобы совсем уж  доконать, добавляет: «чёрного кобеля не отмоешь добела».. Я не обижаюсь на правду. Люблю женщин. Они того стоят, наши великолепные красавицы и умницы, фантастически выносливые и сверхтерпеливые женщины.. Россия  жива только благодаря им, нашим жёнам и матерям.
Когда жена просит меня сходить в магазин и купить по списку продукты, я отбояриваюсь изо всех сил. Не потому,  что лень идти, а из-за космических, «высокогорных» цен. Я после посещения магазина два дня таблетки глотаю, во мне просыпается зверь, и хочется где-то достать пулемёт. В наши дни это совсем не трудно. Проблема – в кого стрелять? Не в продавщиц же, не в женщин! Хозяева же этих магазинов сидят в казино или с девочками в сауне утомляются, или на Мальдивах загорают. Поди-ка, достань их…
Женщины наши таблеток не пьют, несут после работы сумки-пакеты домой, выкладывают продукты, горько вздохнут и приступают ко второй смене – становятся к плите, к корыту. Ближе к ночи кое-как добираются до постели, а там уже муженёк заждался. Начинается третья смена. Муж сыт, накормлен и успел уже футбол или хоккей по «ящику» посмотреть, но разве «эта дура» поймёт, почему «Спартак» лучше играет, чем «Локомотив».? Утром она встанет первая, стараясь не шуметь, не громыхать посудой,  приготовит завтрак, разбудит детей и мужа, накормит и отправит кого в школу или в институт, а мужа на работу (если она у него есть). Но самое удивительное – она успела и себя в божеский вид привести. Причесалась, нанесла «боевую раскраску», и вот вам обаятельная и привлекательная, смотрите и завидуйте. Бежит, торопится милая на работу, где ей не ах какие деньги платят, или вовсе не платят. Но всё равно боится опоздать, до пенсии ещё ох, как далеко, пахать да пахать!
У кого повернётся язык сказать, что нашу русскую женщину можно не любить? Как же не писать о ней и для неё стихи и песни, не дарить ей цветы и подарки? Я ни разу не видел, чтобы наша женщина вошла в горящую избу или коня остановила на скаку. Зато много раз видел, как они шпалы и рельсы таскали, а в годы войны впрягались в плуг, и поле пахали. Образцом женской самоотверженности и преданности считаются жёны декабристов, которые поехали к своим мужьям в Сибирь на каторгу. Да ,конечно, они вызывают и восхищение, и уважение. Не надо забывать, что ехали они не к мужьям-алкашам, а к таким же воспитанным и высокообразованным людям, как и они сами. Наши же жёны почти все, поголовно, живут на ежедневной каторге и далеко не с князьями и «графьями» При этом умудряются выглядеть королевами, царевнами. Надо быть бесчувственным бревном или евнухом-импотентом, чтобы не любить таких женщин, не восхищаться ими и ….не стать бабником. Немудрено, что после политики и футбола третья тема разговоров у нас, мужиков, о них, о женщинах. Говорим и о наших «победах» над ними, хотя каждый из нас знает, «кто в доме хозяин».
Сегодняшних девочек и девушек жалко до слёз. Редко какая из них услышит робкое « я люблю тебя».Скорее всего это будет хамское «я ХОЧУ тебя». Распив по бутылочке пива, выкурив по сигаретке, она  это самое «хочу» удовлетворит, если у него с собой презерватив. Школа уже обучила их обоих – нет, не любить – безопасному сексу. Чем играешь, тем и ушибешься, гласит поговорка. Смотришь, а девочка-то  уже с животиком холит, «залетела» бедняжка. Ну, и что? Сегодня это не позор, и даже  не стыдно. Станут жить гражданским браком, а если повезёт, то и в ЗАГС позовёт. А там уж пусть родители думают, как и где молодым жить .Родители знают – сегодня три брака из пяти распадаются, не прожив и года, но кому охота думать о таком печальном конце, когда вот они, рядышком, целуются, как голубки.
Ещё и потому девчонок жалко, что приходится им рожать нездоровых  детей от  неполноценных мужей. Читатель может подумать, что я хватил через край, совсем уж мрачную картину рисую. Ах, как я хотел бы ошибиться! Если мне веры нет, то поспрашивайте врачей или сходите в военкомат и спросите там, сколько ребят из призывного пункта возвращаются домой, не пройдя комиссию. И сколько потом возвращаются уже из армии, а тем, кто остался служить, можно только посочувствовать. «Откосить» от армии, откупиться сегодня считается нормой. Не хотят защищать Родину, которая их предала, пустила на подножный корм и готовит к американскому образу жизни
Молодым сегодняшняя жизнь нравится. Ещё бы! Угадал в «Поле чудес» буковку -- получи от Аркаши Якубовича ключи от авто или от квартиры. Ответил на 15 вопросов и Максим Галкин выдаст  МИЛЛИОН рублей. Ещё лучше поучаствовать в шоу «Своя игра». Там игра идёт на КИЛОГРАММЫ денег. Разве это не растление, не духовная  диверсия? Ну, какой же дурак или дура пойдут к станку, в поле, на ферму коров доить? Нет уж, дудки! Пусть дураки пашут, а они лучше учиться пойдут. Мама с папой поднатужатся, тысяч сорок-пятьдесят отдадут, и, глядишь, через 5 лет чадо принесёт диплом менеджера или экономиста-финансиста. Красота! Хотя на улице брось палку и непременно попадёшь или в менеджера, или в финансиста. Значит опять к маме-папе на шею сядут. Не все. Удачливые, красивые, изворотливые и талантливые устроятся, но таких не много
Я здесь распинаюсь, молодёжь жалею. А они на НАС смотрят с брезгливой жалостью, и недоумками считают.
-  Не умели вы жить! Поэтому и страну, и жизнь свою прос….ли, - грубо и нагло заявил мне  по-пьяни мой сорокалетний сын.
Да, не ловчили, не спекулировали, не останавливали фуры на автотрассах. Жалели слабых, не топтали их и слишком много говорили о совести, сострадании, взаимовыручке и прочих глупостях. Одним словом, бездарно жили. Выучили их – умников – квартирами снабдили, внуков вынянчили, а сами теперь кукуем, доживаем век на позорную нищенскую пенсию. Действительно, за что нас таких уважать? Вот вам и проблема «отцы и дети» в переходный период. Кто и как будет решать её? Никто и никак. Других проблем хватает. А жить надо. Махнув руной на детей, мы переключились на внуков, стараемся хотя бы их спасти от губительных новшеств. Внуки нас любят, тянутся к нам ( родителям не до  них: им «бабки» надо заколачивать ) и даже порой слушают, но … не понимают. Просто  НЕ  ПО-НИ-МА-ЮТ.
-  Кто это? – спрашивает десятилетний мальчик у деда своего и показывает пальчиком на памятник Ленину
-  Что это?  -  и показывает на пионерский галстук, где на фотографии снят его отец
-  Почему я должен встать и уступить место  этой бабушке? Ведь она большая, а я маленький? – удивлённо спрашивает юный школьник в автобусе.
Те, что постарше убеждают нас, что РЭП  --  это клёво, классно и прикольно, а мы в музыке ничего не понимаем. Знакомая картина? То-то! Но мы пыжимся, пытаемся доказать, что жили правильно, лучше, честнее и достойнее. Зря стараемся. Только  инфаркты да инсульты наживаем, таблетки пачками глотаем. Другие спиваются  и даже в петлю лезут от безысходности
Мужчины ( сильный пол )  и до пенсии не доживают, а славные наши женщины живут. Ещё и нас спасают, на плаву держат, не дают сопли-нюни распускать. Как обидно и досадно, что женщин не выбирают во власть! Уж они-то не дали бы развалить,  разворовать страну, уберегли бы нас и от Афганистана, и от  Чечни, и от чубайсов с гайдарами. Ведь они по природе своей берегини, хранительницы очага семейного. Им можно и нужно доверить власть, но в таком случае  куда же нам податься? К ним под каблучок?
-  Нет уж, накося-выкуси! Мы сами с усами. Дай им волю – совсем заклюют! - говорим мы, мужчины и продолжаем рулить. Приехали в тупик. Надо разворачиваться, а куда? В какую сторону  податься? Не знаем. Зато хорошо знают те, кто выполняет программу «товарища Даллеса». Всё идёт по плану, без срывов, без отклонений, в интересах государства. Только не нашего почему-то. Но это уже другая история. Поэтому закончу своей любимой поговоркой: живы будем – не помрём!
Маленькое послесловие. Мой приятель, прочитав эту главу, спросил:
-  Парень, а не кажется ли тебе, что твой шар «перекати-поле» может закатиться в подвалы ФСБ  и там тебя просто растопчут?
-  Кажется,  -  ответил я ему, - но не боюсь. Я ведь давно умер, ещё в 91-м году.



Р о д н я

Не могу похвастаться многочисленной  роднёй, хотя по отцу одних только тёток у меня было четыре. Все они жили в разных концах Союза и  необученные грамоте даже писем не писали друг другу. Только тётя Нюра и тётя Таня жили в соседних деревнях, но и они виделись в год раз-два, да и то по большим праздникам. Тётя Нюра, самая младшая из сестёр отца, в моём голодном беспризорном детстве была «запасным аэродромом». Если уж сосем туго приходилось, и деться было некуда, я отправлялся в деревню Нижняя Вязовка к моей спасительнице
У неё в ту пору своих «ртов» было трое при весьма скромном достатке, да к тому же муж –дядя Гриша – меня, мягко выражаясь, не любил. Но кусок хлеба, кружка молока и место на лавке за печкой мне всегда тётя Нюра находила. Не скупилась она и на ласковое слово. Если дяди Гриши, которого я боялся как огня, не было дома, то из сундука извлекалась гармонь и тётя Нюра ставила мне её на колени:
-  Поиграй, золотой мой, гармошку эту твой отец тебе оставил, когда на фронт ушёл. Вырастешь большой и заберёшь её, а пока я беречь её буду.
Я играл, а она садилась напротив, скрещивала натруженные руки на груди , слушала и плакала тихими слезами, приговаривая:
-  Ну, вылитый отец! Даже голову над гармошкой наклоняешь как он. Где же ты, родимый, играть-то выучился, когда успел?
Я и сегодня не могу ответить на эти вопросы. Нигде не учился, никто ни разу не показал, как её в руки брать, а играть начал с шестилетнего возраста. Наверное, гены сделали своё дело. Отец мой был первым гармонистом в округе и в праздники престольные, в пору свадеб на селе был нарасхват. Мать неплохо играла на гитаре, любила и умела петь, за эти её таланты в любой компании была желанным гостем. Выходит, мне по наследству достались музыкальные способности и любовь к музыке
Тётя Нюра с мужем говорили на родном мордовском языке, а дети стеснялись почему-то. С акцентом, путаясь в словах и ударениях, упорно говорили по-русски. Отец даже поколачивал их за это, но без пользы. До сих пор скрывают своё мордовское происхождение. Кстати, когда мой сын понял, что и он, строго говоря, тоже мордвин, то умолял никому и никогда не говорить об этом. Я ещё могу понять «русских» евреев, но почему мордвин  изо всех сил желает называться русским для меня загадка неразрешимая. Именно в семье тёти Нюры и научился понимать мордовский язык и даже более-менее изъясняться на нём. Когда живал у бабушки Кати в Павловке, где жили только чуваши, то и по-чувашски выучился говорить. Теперь я понимаю, почему детей иностранным языкам надо учить с трёх-четырёх лет. Видимо, этот возраст идеально подходит для малыша, который стремительно постигает мир, как губка, впитывая знания. Детская память самая прочная и долговечная.
Свою любимую тётку я увидел уже взрослым, когда специально приехал к ней со своим сыном в 75-м году и ещё раз через семь лет. С мототуристами мы проезжали Пятигорск, и я уговорил ребят сделать остановку на один день, мотивируя тем, что не видел сестру Валю (старшую дочь тёти Нюры) ровно сорок лет. Старенькая, сухонькая, со слезящимися глазами, одетая в какое-то серое тряпьё, она выглядела  заброшенной, всеми забытой. Так оно и оказалось на самом деле. После смерти мужа Валя забрала её из деревни к себе, поселила на кухне в летнем домике и строго наказала нос не высовывать, если в большом доме будут гости. Валя стеснялась своей неграмотной косноязычной матери, сама при этом старалась выглядеть светской дамой, воплощением всех мыслимых добродетелей.
Тётя Нюра узнала меня сразу, расплакалась:
-  Я ведь, грешница, свечку за упокой души твоей ставлю. Мне Валя сказала, что ты на мотоцикле разбился. А ты вон какой вымахал и, слава Богу, живой. Ну, рассказывай, где бывал, что видал . Рада-то я как!
Особенно рассказывать было нечего, да и не для этого я приехал. Мне очень хотелось побольше узнать о своём отце. Правду узнать. Мать моя про отца говорила так:  -  Ангел земной. А вот в кого ты уродился – сам чёрт не разберёт. Мать желаемое выдавала за действительное. Нет, далеко не ангел был мой отец, а нормальным мужиком со всеми присущими нам «плюсами» и «минусами». Даже дочь сумел на стороне сделать, о чём мать моя ,естественно, даже не подозревала. Когда тётю Нюру парализовало, её взяла к себе младшая дочь Маша. У неё она и ласку, и заботу увидела, но через три года, прожив чуть больше 80-ти лет, она ушла из жизни.. К той поре я уже схоронил всех близких, но ни разу не плакал на похоронах. Когда  увидел тётю Нюру в гробу, то не плакал, а рыдал, ревел в голос, и едва сердечным приступом дело не кончилось. Так мне жалко её было, будто мать родную потерял.
Расскажу о другой тётке, но уже по линии матери. Зовут её Надежда Степановна, она на двенадцать лет моложе моей матери. Между ними нет ничего общего, хотя от одной матери родились .Второй муж бабки Катерины – Степан – был мужик гулевой, ветреный, любил выпить и даже в подпитии бабку Катю вожжами «учил». Его  убили в пьяной драке, и осталась Катерина с двумя девчонками  на руках. Росла Наденька избалованной капризной девочкой, и именно ей доставался и сладкий кусочек, и новое платьице, и ласковое слово. Она и умница, и красавица, и кровинушка, на неё только что не молилась мама Катя. Мать же моя на свою беду уродилась некрасивой, да ещё и косоглазой. За словом в карман не лезла, острой на язык была. Жила на положении Золушки. Бабка Катя навсегда определила её судьбу:
-  Вековухой помрёшь. Ни один дурак тебя замуж не возьмет. Так и будешь у меня всю жизнь на шее сидеть
Плохим пророком оказалась баба Катя. Мать моя пять раз выходила замуж, родила пять парней. Родила бы и больше, но нищета не позволяла. Красотой, женской статью она не отличалась, но – как не странно – успехом у мужчин пользовалась.
Надежда Степановна была моим первым учителем. Она работала в сельской школе учителем начальных классов, как и моя мать. Там же, при школе и жила в крохотной комнатушке. Я в любое время заходил в класс, где одновременно сидели ученики первого, второго и третьего класса. Но всё равно их было немного, так как  прошла война только что, и рожать было не от кого .Много букварей и тетрадок извёл я тогда на изготовление самолётиков и голубей. Не раз и не два получал взбучку за грех этот, но к шести годам свободно и охотно читал  всё, что под руку попадёт. Особенно любил почему-то газеты. Может быть, потому, что в деревне были они большой редкостью.
Когда из деревни мы переехали жить в город, Надежда Степановна приезжая по школьным делам, всегда привозила не только перья, тетрадки, учебники, но и непременно книжку, а то и две. За это я ей до сих пор благодарен. Именно она научила меня любить книгу, беречь её и считать главным учителем в жизни. Но это было её единственным добрым делом потому, что ничего ей не стоило. Когда я с нищенской сумой ходил по деревням, она подкараулила меня и сурово предупредила:
-  Не смей появляться в нашей деревне, не позорь нас.
К той поре она уже была замужем, жила в сытости и достатке в доме мужа. На дворе полно было скотины, пекли свой хлеб, и я никак не стал бы для них в тягость, обузой. Забыла Надежда Степановна тоже голодный 33-й год, когда моя мать подобрала её под скамейкой на Саранском вокзале. Забыла и то ,что именно моя мать её вырастила, выучила  и даже замуж отдала. Теперь она стала богатой, счастливой и нищий племянник был как бельмо на глазу. Прошло 25 лет с той поры. Жил я в городе Сосновый Бор, жил не бедно, ни в чём не нуждался, и пришла мне в голову мысль: -«изменилась ли Надежда Степановна за эти годы?». Заодно решил проверить «на вшивость» и других. Эксперимент выглядел так.
Я написал пять писем: матери, брату, бывшей жене, Надежде Степановне и случайному знакомому (ехали в одном купе и на всякий случай обменялись адресами) .Мне хотелось узнать кто и как поможет (и поможет ли вообще), если я окажусь в беде. Сочинил «страшную» беду и отослал письма .Результат был ошеломляющим. Мать и брат даже не ответили, бывшая жена прислала  50 рублей, случайный знакомый телеграфом (!!) прислал 300 рублей, а родная тётка Надя прислала даже не письмо, а записку. В ней было написано: « Вы с матерью всю жизнь нищие. Сам попал в беду – сам и выкручивайся». Как говорится, комментарии излишни.
Разумеется, деньги я вернул сразу же с благодарностью, но эксперимент стал для меня хорошим уроком. Я понял, что родни у меня нет, что рассчитывать в этой жизни на них не приходится. Открытие грустное, неприятное и ситуация незавидная, но «се ля ви», как говорят французы.
Теперь о братьях расскажу. Их давно уже нет в живых, все погибли. Именно погибли, а не умерли своей смертью. Будто рок преследовал нашу семью. Я уже упоминал здесь Сашу, родившегося в 47-м году. Недолгим оказался его век – всего-то 20 лет.. Помню его этаким добродушным увальнем, немногословным и флегматичным. Учился на «троечки». Книжки вовсе не читал, но очень любил рыбалку. Отца своего любил, мать боялся (мы все её боялись), а сына моего маленького обожал и с рук не спускал. При живых родителях в детдоме три года прожил вместе с братом Витей. В армию попал в строительные войска и служил в Казахстане. Оттуда и привезли его в цинковом гробу пять солдат. На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем.
Брат Витя был на два года моложе Саши и если бы не одна фамилия, то никто не поверил бы, что они братья. Полная противоположность, антипод, по-научному выражаясь. Хитрый проныра и интриган, любитель халявы, подхалим и лицемер – это портрет Вити как в детстве, так и во взрослой жизни, где прибавилось ещё и беспробудное пьянство.
В школе учился с переменным успехом, дружил больше с девчонками и был фанатиком-телезрителем. Он мог бы сутками сидеть у телевизора, если б ему это позволили. От какой-либо работы по дому отлынивал, свою вину никогда не признавал, даже если ждала его экзекуция  со стороны скорой на расправу матери. Из армии он вернулся к родителям, быстро женился, стал отцом двух симпатичных малышей-погодков, и всё было бы хорошо, если б не соблазнился на большие деньги. В «Узбекзолото» он стал очень неплохо зарабатывать, и это его погубило. Постоянные командировки, собутыльники, случайные женщины – и семья распалась. Начались его скитания, и кончилось тем, что в Москве, где он был на заработках, его убили менты. Просто так, от скуки ночного дежурства, подло и безнаказанно..
Был и третий брат – Вова. Он родился, когда я уже заканчивал школу-семилетку, и мне мало пришлось его понянчить. Даже не помню его малышом. Увидел уже школьником и поразился его сходству с отцом. Как раз тот случай, когда говорят «ну, просто копия». Небольшого росточка, курносый, круглолицый крепыш, с весёлым нравом и очень ласковый. Отец боготворил его. Вовка умело этим пользовался, получая такие блага, о которых братья и мечтать не могли. Конфеты он мог есть без всякой меры. Прятать их мать уже перестала: всё равно найдёт, перепрячет и втихую, один все съест. Даже деньги приворовывал дома, чтобы купить конфет.  Только не долго он их ел. Учился в 9-м классе, попал под поезд и …нет у меня брата.
Братья отняли у меня детство, но это не их вина. Мать считала моей святой обязанностью нянчиться с ними, когда ей было некогда. А некогда ей было всегда. То на свадьбу позовут, то к соседям в карты уйдёт играть, то просто в гости пойдёт к кому-то .Возить братьев в ясли и садик –летом на самодельной и довольно тяжёлой тележке, зимой – на огромных деревянных салазках – было тоже моей обязанностью. Так же как и забирать их оттуда, и доставлять домой. В любое время года и в любую погоду.  Радовался я только тогда, когда кто-то из них заболевал, и мать вручала мне посуду, чтобы я принёс причитающуюся им еду из садика. Это был праздник! Там давали божественно вкусную манную кашу, котлетки, которых у нас в доме отродясь не было и компот из сухофруктов. От одного запаха этого компота у меня слюнки текли. От котлетки я откусить не мог: сразу было заметно. Зато по дороге домой я тихо-тихо, предельно осторожно ,пальчиком по краешку миски снимал тонкий слой каши. В середине миски  вырастал бугорок, и это могло меня выдать. Тогда я и его съедал. Иногда  и сам не успевал понять, куда делась каша. Дома врал матери, что кашу сегодня не дали. Она понимала, конечно, куда каша делась, но не наказывала и делала вид, что верит. Заниженный уровень компота в кружке она тоже, якобы, не замечала,  а я мечтал только об одном – чтобы подольше болел братишка.
Конечно же, я был плохой нянькой, и чаще всего оставлял их в одной половине избы, а сам с книжкой усаживался в другой. Зачитывался до того, что не слышал, как приходила мать, и тут же получал трёпку за недогляд. Попадало и за то, что кто-то их них разбил или сломал что-нибудь из домашней утвари, за синяки и ссадины на их телах. Но я не плакал и не обижался на мать. Зато как горько и неутешно плакал, когда отчим приходил в день получки, и раздавал сыновьям конфетки и пряники. Мне не полагалось. Я, оказывается, был «большой,» и мне вроде бы уже стыдно должно быть получать эти гостинцы. Этому «большому было всего-то десять-одиннадцать лет. Мои сверстники гоняли мяч по пыльной улице, катались на коньках зимой, бегали на речку купаться, а я как проклятый сидел с братьями. Что и говорить, любви к ним это не прибавляло, но всё равно они для меня были и остались самыми близкими и родными людьми на всём белом свете. Дорого бы я дал сегодня, чтобы кого-то из них обнять при встрече и спросить:
- Ну ,как житуха, братец?
И меня никто не спросит , нет их, погибли.
Об отчиме я расскажу отдельно, ибо личность была настолько неординарная и колоритная, что, походя, вскользь, о нём сказать – это было бы большим упущением с моей стороны.

    
            .    

О т ч и м   

Слово «отчим» я услышал и понял его смысл, уже повзрослев, а с шести лет, когда мать вышла замуж за Перова Андрея Андреевича, называл его «папа». Какому же пацану не хотелось тогда, сразу после войны, произносить это сладкое слово, быть похожим на отца и гордиться им? Звать-то я его звал отцом (мать велела), но быть похожим на него и тем более гордиться что-то совсем не хотелось. Ни ростом, ни статью, ни красотой он не удался. Об уме и интеллекте даже смешно говорить, если учесть, что он был абсолютно неграмотным человеком, и даже расписаться в ведомости при получении зарплаты для него было непосильной задачей. Когда его спрашивали об образовании, он говорил:
- Три зимы к попу ходил, если валенки были свободны.
Речь его была просто чудовищна. Русский по паспорту, выросший среди мордвы, он использовал неведомый на Руси язык, который редко кто понимал с первого раза. Вот несколько примеров. Он говорил: «чаво». «табе», «надоть» («что, тебе, нужно)  Когда жили в городе, то тротуар он называл «плитуар», школьный портфель у него звучал как «протхвиль». Свою речь он густо сдабривал семиэтажным матом, вовсе не считая это предосудительным. Речь его походила на смесь рычания с хрипом и тот, кто слышал её в первый раз, стоял с открытым  от изумления ртом.
Обычно он молчал. Мать воспитала его, постоянно твердя «молчи, дурак, умнее будешь». Без цигарки я его не представляю. Махорку «термоядерную» по крепости он смолил постоянно, сидя на корточках, около печки зимой или на завалинке летом. В доме всё было пропитано вонючим табачищем, на ругань матери он просто не обращал внимания, пока она не брала в руки кочергу или ещё что-нибудь тяжёлое.
Делать он ничего не умел и не хотел, ремесла никакого не знал и не стремился узнавать .Как же так? Родиться в деревне, прожить в ней сорок лет и ничего не уметь? Разве такое возможно? Возможно. Отец Андрея Андреевича прожил 112 лет, из которых 106 лет пас стадо. Тогда ещё не было Книги рекордов Гинесса и только поэтому мир так и не узнал этого рекорда. Летом  своих сыновей – Андрея и Ивана – он видел только спящими, а зимой надолго уходил пешком в какой-нибудь дальний монастырь грехи замаливать. Хотя какие у него могли быть грехи, если он и людей-то видел совсем мало. Я помню, как однажды зимой распахнулась дверь, и в клубах пара, как из сказки, появился настоящий Дед Мороз. Тулупчик, валенки, посох в руке, белая пышная борода и круглые румяные с мороза щёки – вот таким я увидел деда Перова в первый раз. Из мешка он вытащил связку бубликов и объёмистый мешочек с тыквенными жареными семечками. Ушёл он так же неожиданно, как и появился, будто испарился. Умер он от тоски, когда  ему запретили пасти стадо. Не болел, не жаловался ни на что. Просто лёг на лавку и умер.
Что мог дать такой отец сыновьям своим? Только здоровье. Богатырское здоровье, надо сказать. Отец (здесь я его так буду называть) никогда, ни одного часа не болел, хотя работал всю жизнь на улице или у топки с большим перепадом температур. Любой из нас через неделю загнулся бы на этой каторжной работе, а ему хоть бы хны! Ещё и то надо учесть, что питался он отнюдь не мясом и не колбасой. Картошка  « в мундире», пара луковиц, иногда бутылка молока и это весь его рацион. « На фронте, - рассказывал он, - и этого по три дня не видали. Ничего, не померли. Ещё и Гитлеру  пи…лей дали». Войну он прошёл  с первого дня до последнего. Был ездовым  в артиллерийском полку, ни разу даже не ранен. Ушёл рядовым и вернулся в этом же звании, но несколько медалей у него всё же были, и мы, дети, долго играли ими.
После его ЦПШ (церковно-приходская школа) мне пришлось его переучивать. Дело пошло настолько успешно, что года через три он уже мог читать книгу, но по слогам..Он так полюбил чтение, что за день одолевал целую страницу и ему не терпелось поделиться впечатлениями от прочитанного. Читал он одну-единственную книжку «Пётр Первый» А.Толстого. Долго читал, больше года. Для жителей нашего двора летом было всегда обеспечено бесплатное развлечение. Называлось оно «дядя Андрей будет про Петра Первого рассказывать». О прочитанном отец рассказывал на своём неповторимом языке, давая свои оценки героям, событиям, и при этом эмоции били через край! Мужики валялись по земле, бабы визжали и хватались за животы, вытирая слёзы. Отец входил в раж и уже явно работал на публику. Народ уже уползал на четвереньках, а он всё рассказывал. Пока мать не выходила из дома и не уводила его со двора.
Помню один случай. Как-то он спрашивает меня
-  Ты вот шибко грамотный, всё знаешь, а скажи-ка мне, как это цельный хор Пятницкого в радиве помещается?  
Я стал ему популярно объяснять про радиоволны, про электричество и что звуки приходят по проводам к репродуктору. Он выслушал меня, матюгнулся и, обращаясь к матери моей, сказал:
-  Иди, глянь на своего умника. Дурак дураком! У него хор Пятницкого по проводам ходить. А ещё книжки читаешь день и ночь. Правильно тебя мать-то лупит.
Это он уже мне высказал, но на самом деле был первым моим защитником. Если бы не он, мать или забила бы меня до смерти, или дурачком сделала.  За все годы, что прожили мы с ним, имею ввиду детство, он – единственный раз по требованию матери – высек меня ремнём Я сразу понял разницу: мужская рука – это вам не фунт изюму. И больше не нарывался.
Погиб он до обидного глупо. Сосед сверху решил сэкономить на электричестве и подключил фазный провод к батарее отопления, а отец в это время сидел в ванной, мылся после работы. Хоронили его всем двором вскладчину. Не от бедности. Любили его во дворе. Прожил он ровно 75 лет. Уже потом, после смерти отца я спросил мать:
- Скажи честно, как тебя угораздило выйти замуж за этого пентюха? Ведь не любовь же тобой руководила? Как никак ты была сельской интеллигенцией, образованной и не уродкой,  а выбрала человека, про которого твоя же сестра Надя сказала – «уже не обезьяна, но ещё не человек».
- В том-то и дело, сынок, что не мы, а нас выбирали. Ох, как много нас после войны было! И молодых, и старых, и красивых, и не очень. А мужиков в деревню вернулось раз-два и обчёлся. Им было из кого выбирать. Мне муж « не светил», как вы теперь выражаетесь. У меня  ты был на руках, и ни кола, ни двора. Вот и выбрал Перов Андрей – уличная кличка «ворона» - не абы кого, а ту самую сельскую интеллигенцию. Все в округе ахнули, больше чем удивились, а я не ахала,  пошла за него. Мне моя мать сказала, что «и плохой мужичишка хорошей бабе покрышка». Тем более у него была корова в качестве приданого. И дочь Лена от первого брака. Надеялась со временем поднять его до себя, а вышло по-другому. Сама едва до него не опустилась.
Выслушав эту горькую исповедь, я задал ещё один вопрос, тоже не самый умный:
-  Коли поняла, что вляпалась, зачем тогда рожала от него одного за другим? 
- Тогда  за аборты сажали, дорогой мой. На кого бы я тебя оставила? К тому же, надеялась, что дети заставят его перемениться, другим стать. Зря надеялась, не тот оказался человек. Не забывай и то ещё, что он у меня был уже третьим мужем. Меня всякий осудил бы, если ушла от него или его самого выгнала.
Больше вопросов матери я не задавал. Она пережила отца на десять лет и тоже умерла в 75 лет, но своей смертью, избежав участи остальных.



                Друзья, товарищи и остальные 

/ Друг – это тот, кто придёт к вам на помощь в
любую минуту. Если вспомнит ваш телефон /
Наверное, дошёл до самого трудного места и даже не знаю, с чего начать эту главу. Лучше всего начать словами песни, которую так душевно исполняет Вахтанг Кикабидзе:  мои друзья – моё богатство. Друзей не бывает много. Их можно на пальцах одной руки пересчитать, если к понятию «друг» подходить строго. Для меня друг – это второе моё я, но лучше. Потому что себя ещё можно обмануть, а друга – никогда, даже в мелочах. Друг понимает тебя с полуслова, его не надо ни о чём просить, он хорошо знает, чем и как может помочь. Не зря говорим, что друзья познаются в беде. Но ведь не из одних только бед наша жизнь складывается. И в радостные, счастливые дни хочется, чтобы друг был рядом и порадовался вместе с тобой.  Особенно нуждаешься в нём, когда стоишь на распутье, когда полон сомнений, тревог и трудно выбрать единственно правильную дорогу.
Были у меня такие друзья. Мало, но были и горько теперь писать об этом в прошедшем времени . Кто-то ушёл из жизни раньше срока, кто-то затерялся в житейских джунглях и тоже, наверное, ищет меня на просторах огромной страны. Сейчас, сегодня рядом нет ни одного, а заводить новых трудно и поздно. Некогда уже дружить, не успеем. По нынешним меркам я и так уже долгожитель в свои 67 лет, пора и честь знать
Вспоминается друг детства Юрка Глебов, с которым учились в одном классе все семь лет и жили  рядом, через забор. Дружить нам не давали и мои, и его родители. Причин было две. Первая и главная – он был сыном машиниста паровоза, а я – сыном чистильщика паровозных топок Как в Одессе говорят – это две большие разницы. Юркин отец получал три-четыре тысячи рублей, а мой всего 600 рублей. Юркина мать, не стесняясь, орала на всю улицу:
-  Иди домой, паразит! Сколько тебе можно говорить, чтобы ты к этим нищим не ходил? Ещё вшей в дом принесёшь!
Моя мать выражалась ещё круче:
-  Увижу тебя в ихнем дворе – башку оторву!
Но мы всё равно были неразлучными, закадычными друзьями, не боялись ремня отцовского и других карательных мер. Вторая причина состояла  в том, что Юркина мать всюду жаловалась, что именно я испортил её сына, сбиваю его с пути и очень дурно влияю на него. Моя мать имела противоположное мнение, хотя не раз говорила про нас с Юркой – «два сапога – пара» Можно отдельный том написать о наших с ним проказах и проделках. Энергия и фантазия били через край, оба не боялись ни Бога, ни чёрта и вытворяли такое, что порой и самим страшно было. К примеру, мы на спор пролезали под товарным  вагоном, когда поезд трогался с места. Побеждал тот, кто успевал сделать это два раза.
Моя кочевая жизнь просто не состоялась бы, если каждый раз на новом месте я не находил друзей. Имея весёлый, общительный характер, хорошо подвешенный язык и проявляя искренний интерес, я легко сходился с людьми. Каждый новый человек, будь то коллега по работе, сосед по дому или по больничной палате, был для меня как бы книгой. Сначала я смотрел оглавление, потом перелистывал страницы. Если находил что-то интересное, неординарное, «изюминку» в характере или поведении, то впивался как клещ в этого человека, старался подружиться с ним. Надо признаться, что дружить со мной трудно было всегда. Я максималист и никакой золотой середины, никаких компромиссов не признаю. Мне или всё, или ничего. К тому же, я не умею прощать. Это очень мешало мне всю жизнь, в том числе и дружбе, вредило. Но и себя я тоже не щадил. Мои друзья могли спать спокойно, зная, что я никогда не подведу, не обману, не схитрю.
Есть в моей градации категория  «приятели». Эти рангом пониже друзей, но тоже очень украшают жизнь. Их гораздо больше, чем друзей, даже не сочтёшь теперь сколько, но и приятельские отношения тоже надо строить. Фундамент в этой стройке  вполне понятен – приятное. Ты – мне, я – тебе, и больше ничего не надо. Для поездки за город или на рыбалку, для весёлого застолья, партию в шахматы или преферанс сгонять – вот для этого и нужны приятели.
И, наконец, последняя самая обширная категория – это знакомые. Хорошие знакомые, просто знакомые и те, с которыми здороваешься на улице, а потом мучительно вспоминаешь -  как же его или её зовут?. Порой знакомые оказываются куда лучше приятелей, но это скорее исключение, чем правило.
Вступительно-пояснительная часть закончена, и пора уже рассказать о друзьях, которых помню и люблю до сих пор, кто в моей судьбе сыграл важную роль. Начну, пожалуй, с Герки Артамонова. Жена учит меня:
 - Что ты всё пишешь Юрка-Герка- Машка? Некрасиво это, грубо и по-плебейски.
 На что я ей отвечаю так
 – А я никогда в патрициях  не числился. К тому же, у меня язык не поворачивается Юрку Глебова назвать Юрий Леонидович.
Герка был другом моей юности, сокурсником и соседом по комнате в общежитии. Учились мы на разных факультетах. Он – на радиотехническом, а я  на электромеханическом, но это нам нисколько не мешало. Герка был старше меня на год и был на редкость красивым парнем.  Девчонки висли на нём гроздьями, проходу не давали. Его это вполне устраивало и даже помогало жить. Мы оба имели статус детдомовцев и по этой причине жили вдвоём в комнате. У нас даже в двери стоял врезной замок, у каждого из нас был свой ключ. О такой привилегии остальные студенты могли только мечтать. Ключик свой Герка частенько давал напрокат. Плату брал деньгами, продуктами и …девочками.. Надо сказать, что он был человеком без комплексов. Говоря проще, наглым и бессовестным. Не стыдился быть альфонсом, врал и обманывал  при каждом удобном случае. Мало того, что Казанова ему и в подмётки не годился, так он ещё и авантюристом был похлеще Остапа Бендера. Если Остап знал 400 способов добыть деньги, не нарушая Уголовный Кодекс, то Герка знал не меньше тысячи. Он просто фонтанировал идеями, планами и проектами на эту тему. Этот гениальный прохвост, проныра и аферист пытался и меня сделать партнёром, но ничего не вышло из этой затеи. Мне шёл двадцатый год, но я был целомудрен и женщин боготворил. Половой акт считал надругательством и даже избегал разговоров «про это». Герка посмеивался, немножко презирал меня за такую отсталость, но не настаивал. Когда приходил с очередной жертвой, говорил мне:
-  Иди, святоша, погуляй, пока мы тут покувыркаемся.
Я уходил, чтобы через час-другой вернуться. Он уже был один, сидел на  кровати, скрестив ноги по-турецки (его любимая поза) и читал книжку. Как раз книжки нас и сблизили. Герка все деньги тратил на них ,всегда советуясь со мной. Книжных полок у нас не было, и книги стопками лежали на полу, на подоконнике, на столе. Всегда делились впечатлениями от прочитанного, спорили, даже ссорились иногда, отстаивая каждый свою точку зрения.
Помню наш « подвиг»,которым мы прославились не только в масштабах своего техникума, но и на весь город. Тогда вся страна знала имена четырёх матросов, которые 47 дней выживали в открытом океане на барже. Даже гармонь съели. Герка предложил:
-  Давай переплюнем этих морячков! У них океан, баржа, смертельная опасность. А у нас тёплая комната в общаге, народ кругом и если что – сдохнуть не дадут. Зато мы не 49 дней, а два месяца жрать не будем. Представляешь?! На всю страну прогремим, нас за деньги показывать будут. Усёк?
Я усёк, и идея мне понравилась, но были и сомнения. Ведь надо было и учиться. Герка успокоил, сказав, что нас в зените славы и так переведут на другой курс, Напомнил известную фразу – «победителей не судят». Сомнения отпали, и мы приступили к эксперименту. Выкинули из комнаты всё съестное, поставили у каждой кровати по чайнику воды и завели толстую амбарную книгу, где  должны были описывать наши ощущения, мысли и всё, что будет происходить с нами. Герка уверял меня, что эти записи у нас с руками оторвут, чтобы издать отдельной книжкой.
Не стану описывать подробности, но кончилось вся эта затея больничной палатой, где после трех  недель голодовки  нас возвращали к жизни. Славу мы, конечно, заработали, но отнюдь не мировую. Зато в палату к нам ходили целые делегации. И было до слёз обидно, что всю вкуснятину, что они приносили нам, отбирали. Чтобы мы не самовольничали, нас к кроватям привязали, как сумасшедших.
-  Знаем мы вас, ухарей! – говорили сестры и нянечки, но в день выписки отдали нам  большущий пакет с конфетами, печеньем.
Из техникума нас не исключили только потому, что спас статус детдомовцев, но от «хвостов мы ещё долго избавлялись .Комнату в общежитии нам тоже вернули и покатилась наша жизнь прежним чередом. Комендантша общежития даже прослезилась, увидев нас живыми, и каждый день приносила что-нибудь съестное. А ведь ей досталось больше всего за наш «подвиг». Недоглядела, халатность допустила.
Чем же закончилась наша дружба? Она не закончилась. Диплом Герка защитил раньше меня и уехал по направлению в порт Находка. Там его определили радистом на СРТ, и отправился  он рыбу ловить в Тихий океан. Прислал восторженное письмо о романтике морской, о бешеных деньгах, которые, якобы, ждут их на берегу, и строго наказал океаническую рыбу даже в руки не брать.  В те годы и СССР, и США проводили подводные испытания  ядерных зарядов. Герка писал, что иногда  бывали дни, когда с обоих бортов видна была дохлая рыба. Сами они тоже ловили заражённую рыбу. Её проверяли на радиоактивность и если больше нормы, то отправляли за борт. Но лишь тогда, когда план по улову был выполнен. Руководствовались при этом тем, что «до Бога высоко, а до Москвы далеко. И ничего – сходило с рук.
Прошло около двух месяцев. И, однажды, раздался стук в дверь. Я в комнате жил теперь один и если кто приходил, то стучаться ему не надо было. Вошли трое. Женщина невзрачной наружности, небольшого росточка, неопределённого возраста, которая  сразу же прокурорским тоном спросила:
-  Где твой дружок?
- Вы кого имеете в виду? – удивлённо спросил я её, - у меня много друзей.
-  Ты давай не придуривайся, а отвечай по делу, - грозно предупредил меня не хилого сложения мужчина лет этак двадцати пяти и для убедительности показал кулак величиной с чайник. За их спинами робко жалась к стене девица. Огромные глаза навыкате, длинный нос с горбинкой, и жидкие кудряшки на голове придавали этой юной особе весьма непривлекательный вид.
-  Уехал, - пролепетал я, уже догадываясь о цели визита, - получил диплом и уехал.
Мои недобрые предчувствия сбылись. Оказывается, пока я в летние каникулы прошлого года путешествовал по стране, Герка жил в общаге и как всегда водил девок, благо в «городе невест» (Иваново) их хватало. Я не знаю, чем прельстила его эта замухрышка Таня, но ушла она от него уже не девочкой. Зато полюбила на всю жизнь и, конечно же, поверила этому ловеласу. И вдруг он исчез, как испарился. Таня крепко обиделась и …всё рассказала маме. Тане этой шёл 17-й годочек.
-  Передай своему дружку, чтоб сушил сухари, -  зловеще прошипела мамаша. – Годочков пятнадцать придётся ему на нарах посидеть.
Хлопнули дверью и ушли. А я стоял столбом и переваривал услышанное. В голове вихрем проносились слова: изнасилование…нары…15 лет…несовершеннолетняя…
Надо сказать, что и тогда, и теперь я панически боялся суда, милиции, КГБ и всего, что с этими структурами связано. Понимал, что однажды попав в эти гибельные сети, уже не вырваться. Когда воображение нарисовало мне картинку, где мой любимец и друг сидит на нарах, то понял – Герку надо спасать и немедленно. А как?! Выход подсказала мать Тани. Однажды, она с хитрым прищуром маленьких крысиных глаз спросила меня:
-  А не ты ли, соколик, девку-то мою испортил, а?
На следующий день Таня пришла одна, и мы с ней договорились, что я всё возьму на себя.                Подробности опускаю. Таня стала моей  женой в неполные семнадцать  лет, а я, соответственно, мужем. Оба были страшно довольны: она спасла любимого, а я спас друга. Довольна была и моя новоиспечённая тёща, которая спасла репутацию дочери, всячески способствуя нашему фиктивному браку .Герка узнал об этом через полгода. Мы ждали письма с кучей благодарностей, а получили телеграмму. Очень короткую – «Ну, и дурак». Дальнейшие события показали, что он был прав. С тех пор ничего о своём друге не знаю. Совсем не потому, что на «дурака» обиделся. Скорее всего, он потерял ко мне интерес или сгинул в какой-нибудь  очередной авантюре.
      Мне всю жизнь везло на хороших людей. Во взрослой жизни подружился я с Васей Шаминым. Конец 70-х, я живу и работаю в Зарафшане, что стоит посредине пустыни Кызылкумы. Положение у меня, как сказал бы Владимир Ильич Ленин, «архисложное», и впереди просвета не видно. Житейские неурядицы обложили меня флажками, как волка при облаве, и в это трудное время случай, а точнее работа, сводит меня с этим человеком .Ростом, как и меня, бог его  не обидел , но за его широченной спиной меня просто  не видно было. Увалень с медвежьей походкой, он был на редкость добрым и покладистым человеком, трудоголиком. Понимал шутки и сам умел пошутить. Начальников редко любят, но его и любили, и уважали . Семьянин был образцовый. Повезло ему и с женой. Про Свету надо бы оды слагать, удивительная женщина! Не красавица, самая заурядная с виду, мужчины на таких не засматриваются. Зато душевная, гостеприимная, с врожденным чувством такта, она , как хорошо отлаженный барометр, не только  отражала погоду в доме, но и создавала её ласковой, но твёрдой рукой. Работала она заведующей детским садом,  детей любила  беззаветно,. и если бы не своя семья, то, наверное, жила бы в своём детсаду. Она и с нами, мужиками, разговаривала как с детьми: не пугала зря, не обижалась на наши глупости и грубости, как-то незаметно обихаживала обоих. Вроде бы и рядом всегда – только позови – но вроде бы и нет её. Не лезла к нам с советами, вопросами, разговорами. Если же мы с Васей где-то «перегибали палку», то умела обоих «в угол поставить».
Их дом в ту пору, их дружная семья, их помощь и участие стали для меня землёй обетованной, а Вася и Света – ангелами-хранителями. Вася был уже опытным кинолюбителем, а я  делал первые шаги и с удовольствием учился у него. А он учился у меня сценарии писать. Оба в шахматы играли азартно, пока Света не переворачивала доску и не разгоняла нас по разным углам. Меня тогда больше всего удивляло, как они воспитывали своих детей. Их было двое: старшая сестра и братишка десятилетний. Их никак не воспитывали. Я ни разу не слышал, чтобы их в чём-то упрекали, ругали или хвалили, заставляли что-то делать или, напротив, запрещали что-то. Просто Вася и Света любили друг друга, никогда не ссорились при детях, во всём помогали друг другу. Получалось по формуле «делай как мы, делай вместе с нами, делай лучше нас». У детей  просто не было другого выбора. Фантастика! Ни до, ни после я таких семей не встречал. Наверное, и я  в  чём-то стал лучше, пока дружил с Васей и любил его, как родного.
Вскоре я уехал в другие края. Написал им  несколько писем, по телефону иногда звонил, но дружба не выдержала испытание расстоянием, потерялись мы. Я и по сей день ищу их, даже в телепередачу «Жди меня» написал. Дорого бы дал за счастье обнять их обоих при встрече. Нам есть, что вспомнить и о чём поговорить. Мы с Васей и тогда были единомышленниками.
Я мог бы рассказать и о других моих друзьях. Кто-то был старше меня, кто-то намного моложе, но все они были мне дороги и необходимы, как воздух , как живая вода из сказки. Наверное, и я был им нужен. Никто не отрёкся, не ушёл, хлопнув дверью. И всё же очень хотелось бы посмотреть – кто потащится за моим гробом.

Н а ч а л  ь н и к и    

Начальника и тёщу не выбирают, их бог даёт. Вот уж с кем мне не везло в жизни,  так это с начальниками. Чаще всего из-за них менял  работу,  города, и, в конечном итоге, судьбу свою. Наивно полагая, что начальник – это лучший из лучших, умнейший из умных и, безусловно, справедливый и честный человек, я чаще убеждался в обратном. Начальник  -- это вожак стаи, как мне виделось, и я даже предположить не мог, что вожак может быть глупым, слепым и глухим. Тем более, что он может жрать собственное стадо.
Беда моя ещё и в том состояла, что я не умел и не хотел подчиняться дуракам, подлецам и самодурам. Шёл с ними в бой с открытым забралом. Сценарий был примерно такой. Я устраивался на работу, и через какое-то время, почему-то именно мне, сослуживцы жаловались на начальника.  Рассказывали  какой он негодный человек, и о всех его неблаговидных делах.
-  Чего же вы терпите , почему молчите? – удивлялся я.
-  Если хочешь здесь работать, то и ты будешь терпеть, - отвечали мне.
-  Я? Терпеть?! Ну, знаете…- закипал я праведным гневом, - Давайте факты. Мы быстро поставим его на место, мало не покажется.
Фактов всегда  хватало, успевай только записывать. Потом я сочинял коллективную жалобу и отправлял по трём адресам: вышестоящему начальнику, в горком партии и в редакцию местной газеты. Самое трудное было собрать подписи под этой жалобой. Никто не хотел ставить свою подпись первым.
-  Ты подпиши, а мы тебя всегда поддержим. Тут всё правильно и очень здорово написано
Апофеоз. Я на трибуне, обиженные в зале. Говорю пламенную обличительную речь. Мне даже аплодируют, кричат: «Правильно!»,  «Молодец!».  Дают слово начальнику. Он обращается к залу:
-  Ну, кто ещё хочет выступить? Прошу сюда, на трибуну.
В зале устанавливается похоронная тишина, никто к трибуне не рвётся. Тогда начальник делает второе предложение:
-  Поднимите руку, кто согласен с выступавшим товарищем.
Никто, ни единый человек руку не поднимает. Тогда начальник поворачивается к комиссии из парткома и, состроив горестную гримасу, вздыхая тяжело, говорит им:
-  Вот с кем приходится работать. Принимал на работу инженера, а оказался писатель.
Я в шоке от предательства тех, кого так яростно взялся защищать. Теряю дар речи, сгораю от стыда, комок в горле. Ошарашено, всё ещё с надеждой, смотрю в зал. Жду, вот-вот кто-нибудь встанет и скажет, что не свои шкурные интересы отстаивал наш порученец, нас всех защищал. Тишина. Я возмущённый до предела хлопал дверью и покидал зал. Выглядело это как бегство клеветника и кляузника. На другой день я брал за грудки тех, кто нёс мне факты, кого больше всех обижал начальник, и орал ему в лицо:
- Что же ты, сволочь, молчал вчера?! Почему отдал меня на съедение?
-  Пойми, тебе терять нечего, ты тут без года неделю, а я вот-вот должен квартиру получить, - отвечал тот
Другой ждал повышения разряда, третий – место в детсаду для ребёнка, четвёртый… Одним словом все боялись расправы и неизбежных потерь. Для меня финал был всегда один и тот же: заявление «по собственному желанию» и – адью, мадам и месье! Если по-русски, то – гуляй ,Вася! Но если бы и оставил меня начальник работать, я всё равно не стал бы работать с этими трусами и предателями, которых презирал всей душой
Нет, я не играл роль бесстрашного борца за справедливость .Просто так устроен, мать таким родила, хотя мать учила несколько по-другому:
-  Если хочешь чего-то в жизни добиться,. то надо знать, где лизнуть, а где гавкнуть.
Лизать натура не позволяла, а гавкать не переставал. Казалось бы, такой жестокий урок должен бы навсегда отбить охоту бороться за справедливость, рвать на себе рубаху за чужие интересы, донкихотствовать. Увы, на эти грабли я наступал с упорством садомазохиста. Наверное, это из области патологии, вывих психики. Но так было. Не понимал я тогда, что воюю с системой, а не с человеком. Система по имени «номенклатура»сажала в кресло начальника  не потому, что человек был умён, грамотен и умел руководить людьми. Лишь бы партбилет члена КПСС был и умел доложить «будет сделано!». Неважно, какой ценой И такой начальник сегодня руководил стройкой, завтра – городской баней, а послезавтра  --  автопарком .Непотопляемые эти начальники  плыли на броненосце  »КПСС»  и боялись только одного – потерять партбилет
Никого из таких начальников называть не хочу, а вот о редких исключениях из правила, о хороших, настоящих  начальниках расскажу с удовольствием. Они того стоят. Первым назову Смирнова Юрия Михайловича  Умница, профессионал, спокойный и выдержанный человек, не лишённый чувства юмора человек. Он так руководил нашим отделом, что мы этого не замечали, как не замечаем своего дыхания.
Бывало, подойдёт к столу, наклонится и негромко скажет:
-  Зайди, пожалуйста, ко мне
А мог ведь через секретаря вызвать, не утруждать себя. Мог с порога кабинета на всю комнату приказать громогласно.
--  Я посмотрел твой проект, в нём много полезного, но вот здесь и здесь  ты недоработал. Иди, и подумай. У тебя обязательно получится
Уходишь от него не оплёванный, не униженный, не побитой собакой, а с чувством личной вины и досады на  самого себя. Тут уж наизнанку вывернешься, а сделаешь всё как надо За пять лет совместной работы с этим человеком ни разу не слышал от него бранного слова, окрика или угрозы в чей-то адрес. Если кто-то допускал «ляп» или прогулял день, то он подходил к нему в конце рабочего дня и говорил примерно так:
-  Ну, ты сам понимаешь, что премия тебе в этом месяце не светит. Краснеть за тебя  в кабинете начальника управления я не намерен. Думай, парень, как нам дальше работать вместе
И парень этот работал так, что впору хоть медаль вешай на грудь. Юрий Михайлович помнил день рождения каждого из нас, никогда не забывал поздравить. Даже детей наших знал по именам. В обеденный перерыв азартно играл с нами в шахматы или в нарды, но никто из нас не мог сказать, что Юрий Михайлович «свой в доску» Мы держали дистанцию, понимали, что «кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево». Кстати, на доске почёта управления больше всех красовались ребята из нашего отдела. Вот что значит хороший начальник.
На дворе уже 21-й век, другая страна, другая власть и люди стали другими. Как же начальники? Какие здесь перемены? Ни-ка-ких! Формула взаимоотношений всё та же::«Ты начальник, я дурак. Я начальник, ты дурак»Разница только в том, что в прежние времена можно было пожаловаться вышестоящему начальнику, в профком или в газету написать. Не всегда ожидаемая, но какая-то реакция была. Сегодня эти попытки вызовут только снисходительную улыбку, тебя сочтут неисправимым оптимистом в лучшем случае.
Что же делать-то, как дальше жить? Ничего не делать. Живём же мы с тёщами, иных даже любим. Так и с начальниками. Если повезёт, то можно угодить и к хорошему.
Маленькое отступление. Мой знакомый прочитав эту главу и сказал поучительно:
-  Ты не прав, дорогой! Начальник по определению не может, и не должен быть хорошим, добрым и справедливым. Начальник – это пастух, а у пастуха всегда при себе кнут. Кому-то этот кнут достаточно показать, а таких,, как ты, бьют. Бьют больно, чтобы «знал сверчок свой шесток». Я не стал спорить. На пенсию он ушёл с поста директора фабрики. Ему виднее.

Ж ё н ы

  О моих жёнах и женитьбах можно написать роман и не один, а целых семь. По числу жён, с которыми побывал в ЗАГСе. «Нашёл чем хвастаться, многожёнец несчастный!» возмутится каждый, прочитав эти строчки. При этом ярлык «бабник» на моём облико-морале будет выглядеть невинным фиговым листочком. Совершенно искренно говорю: -  Ребята, не виноватый я!
Дело в том, что жён выбирали для меня или мать, или Его Величество Случай. В обоих вариантах не я решал гамлетовскую проблему «быть или не быть» мне …мужем. .Решала опять-таки моя мудрая мама. Вовсе не потому, что я был «мамсиком» По разработанной ею программе-тесту моя жена должна была обладать таким набором добродетелей, которого хватило бы на трёх святых. Её это не смущало. Когда я устал подчиняться её воле и вякнул что-то вроде «мама, ну сколько же можно?!», то получил мудрый ответ: - Столько, сколько нужно. Я лучше тебя знаю, с какой женой ты должен жить. И запомни, у меня в заднице ума больше, чем у тебя в голове
После такого убийственного аргумента что-либо возражать, спорить было не только бесполезно, но и опасно. Маман была скорая на расправу и рука у неё была тяжёлая. Я это с детства помнил. Матушка желала для меня жену, которую природа ещё не создала, не успела угнаться за её  буйной фантазией. Красивая и умная, щедрая и экономная, во всём уступать и уметь постоять за себя – вот краткий перечень качеств моей будущей жены. В мамином воображении лёд и пламень легко совмещались. Ей и в голову не приходило, что сама она – жена и мать – не обладает и десятой долей тех достоинств, которые искала в кандидатках на высокое звание «жена МОЕГО сына». Я для неё был не просто красивый и умный, а  самый красивый и самый умный. Поэтому меня не удивлял её приговор «она тебе не пара» или, ещё хуже, «она ногтя твоего не стоит»
Читатель, ты опять подумал, что был я слюнтяй  затурканный, безвольный подкаблучник. Нет! Тысячу раз нет. Я был вполне самостоятельный и решительный парень.  Жизнь уже научила меня принимать  нужные решения, не ожидая подсказки или пинка в зад. Однако, в общении с матерью все эти навыки теряли всякую силу и смысл. Она говорила:
-  Я хочу тебе только добра. Жён может быть сколько угодно, а мать у тебя одна
Дорога в ад выстлана благими намерениями, но я эту прописную истину тогда не знал Кроме того, я жил в её доме, она готовила еду и для меня тоже, обихаживала. Но даже тогда, когда я жил в своей квартире и был независим от неё полностью – всё равно последнее слово было за ней. Неугодную ей сноху она напрямую или тихой сапой, интригами или шантажом выживала из дома. А меня утешала:
-  Не переживай! Я найду тебе в десять раз лучше
Шли годы. одна жена сменяла другую, а семьи так и не было. Не успевала состояться.. Даже когда родился сын, когда семья всё-таки образовалась, мать сказала мне-
  Она не только плохая жена, но и мать никудышная. Ты бы видел, как она купает ребёнка!
Я видел, нормально купала, но не так как хотелось бы свекрови. И обеды она варила невкусные, и стирала с желтизной, и ещё много чего не так. Одним словом, не дала нам жить, развела. В гости её никто не звал, она всегда сваливалась как снег на голову. Жена уже знала чего можно ждать от свекрови и едва ли наизнанку не выворачивалась, стараясь угодить ей. Бесполезно. Любой пустяк, невпопад сказанное слово, даже взгляд, могли с пол-оборота завести мою мать и … дальше всё шло па накатанной колее.
Кончилось моё терпение вместе с уважением к деспотичной и неумной родительнице моей. Я уехал далеко и там случай свёл с девушкой, которая и стала последней женой Если с предыдущими жёнами я жил по году или по пять лет, то с этой живём уже 28-й год. Прежде всего потому, что в первый же приезд-ревизию матери я сказал ей::
-  Всё, дорогая моя! Теперь у меня в заднице больше ума, чем у тебя…
Я не договорил этой фразы. Мать хлопнула дверью и уехала, так и не успев навредить .Долго мы её не видели после этого.
Хочу рассказать немного о тех кому так не повезло со мной, о жёнах .Не могу называть их имён. Они и сегодня живы, не хочу ещё раз портить им жизнь. Но не по номерам же их называть. Поэтому имена вымышленные, кроме первой – фиктивной – жены Тани. О ней, и о нас я уже рассказал в главе «Друзья – товарищи. Во втором браке виноваты были книжки. До того начитался, что стал рыцарем. Не на поле брани, а  на поле нравственности.
Случилось так, что после весёлого застолья нас оставили в комнате одних. На дворе стояла глухая ночь, и пришлось заночевать здесь же, в этой комнате… А утром она меня спрашивает:
-  А ты не обманешь? Ты точно женишься?
-  Я женщин никогда не обманываю, как ты могла так подумать?! – возмутился я, и уже через две недели  Люба стала носить мою фамилию, но недолго её носила.
Нину нашла мне мать. От неё мы удрали очень далеко и неплохо жили. Работала она учителем биологии в школе, прекрасно играла на пианино, готовила – пальчики оближешь. По характеру полная противоположность моя, но разноимённые полюса, как известно, притягиваются. Однако, и здесь нашла нас моя неугомонная маманя. Уж не помню теперь, чем именно  Нина не угодила ей, но мы вдребезги разругались все, и кончилось всё  разводом. Хорошо ещё, что ребёнка не успели завести.
Лида была мне ровесница, жила с младшей сестрой и сыном-дошкольником, сбежав от мужа-пьяницы. Ей соседи расхвалили меня, что и не пьёт мужик, и не курит, и холостой ходит – смотри, девка, не упусти такой шанс. Она не упустила. Так я стал отчимом для шестилетнего Серёжи. Мать убеждала меня, что это почти тот же отец и потому  забуду про родного сына, со временем всё «устаканится» (её любимое  выражение). Серёжка оказался славным мальчишкой, очень ко мне привязался  за пять лет, что мы прожили вместе. Забегая вперёд, скажу, что, увидев меня через двадцать пять лет на пороге своего дома, он сразу меня узнал и заорал:
-  Жена, радость-то какая, отец приехал! Иди скорее сюда, познакомься.
 Я едва слезу не уронил. Выходит не отчимом, а отцом ему был.
Расстались мы с Лидой по её вине. Оказывается, у неё был любовник, ион убедил её перейти к нему в дом, пообещав «златые горы и реки дивные вина». Я такой пламенной любви мешать не захотел и сразу уехал за тысячи километров от этого места. Дал себе клятву не жениться больше,  даже по приговору Верховного Суда.
Клятву, конечно, нарушил. Ну, не мог, не умел я жить один., а гражданские браки тогда не приветствовались и на официальном языке назывались сожительством. Мне это слово не нравилось, оскорбительным казалось, и я ещё два раза сходил в ЗАГС, чтоб «всё, как у людей» было. Я никогда и ни о чём не жалею, но теперь, оглядываясь назад, в те годы, что потрачены на этих двух жён, считаю самой чёрной полосой в своей жизни,.и потому с удовольствием перехожу к светлой.
 Видно, Господь сжалился над непутёвым рабом своими подарил мне .судьбоносную встречу. Я случайно узнал, находясь в командировке, что в этом городе живёт и работает мой бывший подчинённый. Теперь он сам был таким же начальником –прошло почти десять лет -  и встрече нашей мы оба были очень рады.. Разговаривали мы у него в рабочем кабинете, в рабочее время и довольно шумно. Вышли на улицу покурить и я его спрашиваю:   
-  Витя, а что за девица сидит у тебя в кабинете? Секретаршей обзавёлся что ли?
-  Ах, ты развратник старый! Узрел всё-таки хищник жертву, но тут тебя ждёт облом. Она у нас в недотрогах числится, почти святая и таких ухарей, как ты, за версту чует, - пошутил мой приятель.
Когда вернулись в кабинет, я уже другими глазами посмотрел на молодую, симпатичную девушку, которая сидела в уголке за своим столом, что-то писала и нас будто и не видела. Я пошёл на штурм крепости.
-  Девушка, я впервые в этом городе, - лихо соврал я. – Хотел бы поближе с ним познакомиться. Вы не согласитесь на время стать моим гидом?
-  Я на работе, - тихо сказала она и посмотрела на меня.
Я обомлел. Это был взгляд ребёнка, чистого и доверчивого, ещё не познавшего, что рядом с добром уживается зло. Увидев эти глаза, я понял  --  вот с таких лиц пишут иконы. .Обидеть, обмануть, предать  такие глаза – всё равно, что в родник плюнуть. И хотя у меня был богатый опыт общения с женщинами, я растерялся. Выручил меня Витя. Он  сказал:
-  Люда, я отпускаю тебя с работы и тоже прошу уважить просьбу моего давнего друга.
Она моча сложила свои бумаги в папочку, встала, взяла свою сумочку и сказала:
-  Ну, пойдёмте, я покажу вам наш город
И она водила меня по улицам и паркам города, в котором я когда-то прожил три года и знал не хуже её. Со мной всегда был фотоаппарат, и я сделал несколько довольно удачных снимков. Люда и сейчас иногда достаёт их, зовёт меня и спрашивает:
- Ну, хоть теперь-то тебя совесть не мучает, обманщик несчастный? «Покажите мне город» - передразнивает меня тогдашнего
Нет, не мучает! Если бы тогда я не прикинулся гостем города, а Люда осталась бы сидеть за своим столом, то одним счастливчиком  сегодня было бы меньше. Фортуна наконец-то повернулась ко мне лицом. Не скажу, что у нас семейная идиллия, что умрём мы в один день, но живём мы очень даже неплохо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Я не считаю себя многожёнцем. У меня одна-единственная жена и другой мне не надо. Просто поиск затянулся. Конечно,  Людмиле я об этом не говорю, чтоб не возгордилась и не загнала меня под каблук
Теперь я убедился, что брак – это лотерея. Вытащить счастливый билет удаётся далеко не всем, и не сразу, не с первой попытки. И ещё одну истину постиг .Быть семье или не быть, какой она будет – целиком зависит от жены, от женщины. Когда нас, мужей, называют главой семьи, я считаю это роскошным комплиментом в наш адрес. Добытчик? Да. Защитник? Конечно, но никак не глава.


Кумиры

В еврейской библии есть заповедь:«и не сотвори себе кумира». Иисусу Христу не нужны конкуренты, любить обязаны только его одного. Я всю жизнь нарушал эту заповедь. Есть подозрение, что не я один виновен в этом грехе.
В детстве было два кумира: кондуктор в автобусе и контролёр в кинотеатре. Первый катался весь день бесплатно, а второй кино смотрел, сколько захочет. Когда выучился читать и малость подрос, то число кумиров резко возросло. Можно сказать, что они в «коммуналке» жили. Тут были:  индеец Соколиный Глаз, капитан Немо, наш советский разведчик Николай Кузнецов и Чапаев Василий Иванович, нынешний герой анекдотов. Позже их сменили  Аркадий Райкин, Максим Горький. Когда увидел первый раз Татьяну Доронину на киноэкране, то вовсе голову потерял. Письмо ей написал, где клялся любить только её, как идеал женской красоты.
Сейчас смешно вспоминать об этом, а тогда свято верил, что так оно и будет. Не вижу ничего греховного и постыдного в стремлении иметь кумира, любить его, поклоняться красоте и таланту, быть хоть чуточку на него похожим. Конечно, я не стал бы отрывать пуговицу от пальто  Шукшина Василия Макаровича или всю жизнь хранить носовой платок той же Тани Дорониной. Такой убогий фанатизм  - это  удел тщеславных и недалёких, что-то вроде спорта.
Недавно я похвастался приятелю:
-  Поздравь меня, теперь у меня есть весь Высоцкий!
Да, сбылась моя давняя мечта, я теперь могу слушать ВСЕ его песни. Долгие годы мы - поклонники его таланта – охотились за каждой новой песней нашего кумира. Не знаю, как у других, но мной руководил не спортивный азарт, а желание получше узнать этого человека. Ведь в своих песнях он выражал и себя, как всякий творческий человек. За год до его смерти мне посчастливилось сидеть с ним рядом, и даже поговорить. Я сказал ему, что, возможно, в детстве мы с ним  на улице пинали один мяч. Он с мамой жил одно время в нашем Бузулуке и как раз на нашей улице.
-  Слушай, - сказал он, явно заинтересованный, - ведь это же тема, прекрасная тема! Приходи ко мне вечером в гостиницу, там поговорим.
 И ушёл на сцену продолжать концерт после антракта. В гостиницу, разумеется, я не пошёл, а на следующий день он уже уехал в другой город 
В заповеди «не сотвори кумира» есть и другой смысл: она как бы предостерегает тебя, пытается уберечь от печального дня, когда кумир развенчан, когда ты понимаешь вдруг, что не тому богу молился. Так у меня случилось с Виктором Астафьевым .Его книги я зачитывал до дыр. «Царь-рыбу» и «Оду русскому огороду» знаю чуть ли не наизусть и убеждён, что в послевоенной советской литературе вряд ли кого можно поставить в один ряд с ним. В прозе Астафьев для русского человека был второй Пушкин – вот даже до чего я додумался в своём обожании.
Конечно, мысль крамольная и пушкинисты вызвали бы меня на дуэль, но за меня заступится всякий, кто прочтет описания природы в его книгах. Там не проза, там высочайший пик поэзии. Но вот попадает мне в руки одна из последних его книг «Прокляты и убиты». Тяжело, ох, как тяжело читать эту книгу о самой страшной и жестокой войне! Ещё и потому, что рассказал о ней простой солдат, которому посчастливилось и победить, и выжить. Рассказал без прикрас, грубо и правдиво до озноба.
Но мне очень не понравилась патологическая ненависть автора к политрукам и коммунистам. Тем более, что это совпало по времени с оголтелой кампанией оплёвывания, шельмования, когда в «коммуняк» не плевал только ленивый. Тогда же  первый секретарь обкома публично выбросил свой партбилет. и на этой волне поднялся до кресла первого президента России .И об этом губителе страны, алкаше и политическом ничтожестве Астафьев отзывался так, будто лучшего человека в своей жизни не встречал. Я был потрясён. Как мог умница, талантище, великий труженик и истинно русский человек не увидеть в Ельцине врага народа, предателя и оборотня? С этого момента Астафьев для меня умер, и одним кумиром стало меньше. А на душе остался горький осадок, не утихает боль разочарования
Никогда не простил бы себе, если не рассказал здесь ещё об одном человеке. Слово «кумир» к нему вряд ли применимо, но я считал его гениальным музыкантом, а каждую встречу с ним – праздником. Звали этого человека Лёня Иончиков.
Магазин «Синяя птица», где продавали кур, торговал ещё и водкой. Любители выпить сразу же шли в наш подъезд, благо он  рядом, и стучали в дверь. Просили стакан и божились, что вернут. Так случилось и на этот раз. Лето, жара, сижу в одних трусах  под струёй прохладного воздуха из кондиционера и разучиваю «Чардаш» Монти на баяне. Дело подвигается с трудом, я злюсь, чертыхаюсь. А тут ещё и стук в дверь.  Я беру стакан, открываю дверь и молча сую его мужику в руку. Он берёт, пытается что-то сказать, но я уже захлопнул дверь и продолжаю мучить баян и себя. Минут через десять опять стук в дверь и я, не снимая баян с плеч, иду за стаканом. Так и есть. Стоит тот же крепенький мужичок лет тридцати, круглолицый, с чёрными запорожскими усами и в заметном подпитии:
-  Спасибо, выручил, - говорит он и протягивает мне стакан, но не пустой, а налитый наполовину. – Это тебе. А можно я послушаю, как ты играешь?
Редкий музыкант откажет в такой просьбе, не устоял и я . Снисходительно изрёк:
-  Ну, проходи, послушай. Мне не жалко.
Он прошел в  комнату, застенчиво так присел на краешек стула и приготовился слушать. Я решил блеснуть. Пусть этот алкаш узнает, что не в одной водке счастье. Играл недолго, но от души. Даже самому понравилось. И тут этот мужик говорит:
-  А можно я попробую? Уж больно у тебя баян красивый
Действительно, баян был роскошный, немецкий «WELTMASTER» пятирядный.
-  А ты хоть в руках-то держал когда-нибудь такой инструмент? – высокомерно, почти с издёвкой спросил я его
-  Да, вроде приходилось,- скромно ответил он и взял в руки баян
Мама родная! Уже через минуту я сгорал от стыда за чванство своё, высокомерный тон в разговоре с ним. Баян не играл, не пел. Он разговаривал, он наполнил мир таким звучанием, что я впал в некое забытьё, в транс. Никогда в жизни я не слышал и не видел ТАКОЙ игры.. Происходящее казалось сном. «Ас! Гений!!  Фантастика!!!» проносилось в голове и очень не хотелось, чтобы этот сон наяву закончился. Мужчина снял с плеч баян, поставил на стол и, протягивая мне руку, сказал:
-  Звать Лёня. Если хочешь ещё послушать – беги за бутылкой.
Боже! Какая бутылка?! Да я десять бутылок готов был поставить,  лишь бы это чудо не кончалось. Через десять минут две бутылки уже стояли на столе, магнитофон был включен на запись, а Лёня играл. Играл всё, что я любил, помнил и хотел бы услышать. И как играл!  Я до сих пор храню те записи как зеницу ока и слушаю с наслаждением.
Оказывается, Лёня закончил консерваторию по классу баяна, был вторым баяном в Уральском народном хоре, лауреатом многочисленных конкурсов, но сгубили его водка и женщины. И то, и другое он любил самозабвенно, «до потери пульса» как он сам выражался. Из хора выгнали, жена тоже от него ушла. Он пробавлялся игрой на свадьбах, на юбилеях. И даже просто за бутылку, как в случае со мной.  Где он сейчас, как сложилась судьба этого замечательного музыканта, увы, не знаю. Скорее всего, как и у всех талантов на Руси – спился, пропал, сгинул, будто и не было его на свете. Жалко до слёз. Славный был человек!

                Кое-что из детства

Идёт третий год Великой Отечественной войны. Мы с матерью живём в деревне, на дворе зима. Я сижу на печке весь измазанный дёгтем и замотанный в холстину. Так лечили от чесотки. Мне почти четыре года вот-вот исполнится. Вдруг открывается дверь в избу, и на пороге вырастает фигура  мужчины в длинной серой шинели и с вещмешком в руках.  Я и разглядеть ничего не успел, как оказался в его руках, и уже приготовился зареветь от страха. Мужчин мы, дети, тогда практически не видели, а тут такая неожиданность.
-  Сынок, папка пришёл! – истошно закричала мать и залилась счастливыми слезами.
Да, это моего родного отца отпустили на сутки домой перед отправкой на фронт после третьего ранения. Другие отцы уже после второго серьезного ранения  возвращались домой, но мой считался сыном кулака, и ему советская власть такого подарка не захотела сделать даже после третьего ранения  тоже серьёзного.  Он сказал, прощаясь с матерью:
-  Вера, не дадут мне вернуться. Береги сына, пусть Бог поможет вам. Гитлера мы всё равно свалим, не сомневайся.
Об этом мне, уже взрослому, рассказала мать. А тогда, в тот зимний день, я сидел у отца на коленях, грыз кусок сахара, и любовался неслыханным богатством – винтовочным патроном.  Другой игрушки для сына отец просто не успел найти. В сутках только 24 часа, а его отпустили только на сутки. И сегодня ещё память хранит ощущение холодной колючей отцовской щеки, и слышится его глуховатый негромкий голос. Это и есть моё самое первое детское воспоминание.
До школы, а потом и в школьные летние каникулы, я жил у бабушки Кати в её мазанке, наполовину ушедшей в землю. О трудностях  и лишениях я уже достаточно рассказал. Теперь о счастливом детстве. Я это без иронии говорю. Оно и впрямь было счастливым, как и у всех детей мира. Потому что открывал для себя мир, каждый день узнавал что-то новое, доселе незнакомое и непонятное. Деревенский быт, леса и поля вокруг деревень, где тогда учительствовала моя мать, наконец, люди – всё это мало походило на наше городское житьё, когда пришлось уехать из деревни
Большой удачей, почти праздником, был день, когда бабушка Катя посылала меня с каким-нибудь поручением в соседнее село к своей младшей дочери. Я пулей летел, песни орал от избытка чувств. Дорога плавно спускалась, петляя, вниз, и обе её колеи были полны тёплой пылью. Босые ноги купались в ней, а руки на ходу срывали пшеничные колосья, шелушили их, и горсть зерна казалась лакомством. .Ещё интереснее было идти прямо по пшеничному полю. Там можно было поймать кузнечика, а то и двух, и долго разглядывать, пытаясь понять, чем же они стрекочут. Изловить бабочку тоже было непросто, но зато, какое удовольствие держать в руке трепетное тельце и ощущать себя властелином – хочу, выпущу, а захочу и оборву ей крылья. Ящерицу, как правило, поймать не удавалось, и чаще всего в руках оставался только её хвост. Суслика, стоящего столбиком у норки тоже видел много раз, но достать его тогда не умел. Потом, уже с пацанами постарше их добывали десятками, выливая из нор водой и карауля у всех выходов
Бабушка ждала меня назад через два-три часа, а возвращался я намного позже.
-  Тебя только за смертью посылать, - ворчала бабушка, отвешивая мне подзатыльник. Я не обижался. День прошёл славно! Бывало и так, что деревенские мальчишки видели меня, когда я порхал по полю в своей белой рубашонке, словно бабочка-капустница. Они ждали меня, зная, что опять услышат какую-нибудь страшную историю, коих  помнил я во множестве. А чаще сам придумывал, импровизируя по ходу рассказа. Но и они в долгу не оставались -  приводили к заброшенной мельнице, где под огромным деревянным мельничным колесом недвижно стояла чёрная вода. Камыши стеной стояли вокруг, а  на воде вдруг появлялись расходящиеся круги, слышался всплеск, шорохи. Пацаны уверяли, что тут живёт Водяной и по ночам крутит мельничное колесо. Теперь уже мне становилось страшно и хотелось поскорее отсюда убраться.
В деревню я любил ходить и потому ещё, что пока доходил до дома тёти Нади, успевал побывать ещё во многих домах. И всюду давали нехитрый деревенский гостинец. Тогда не знали слова «подарок». Чаще всего это были жареные тыквенные семечки, два-три куриных яйца,  кружка холодного молока из погреба с куском пирога. Здесь многие помнили не только моего отца, но и деда. Старики качали головой, вздыхали и обращаясь ко мне говорили:
-  Дед твой справный мужик был. Две лошади, жеребец на выезд, коров не меньше пяти. И ведь управлялся, никого не нанимал. Разве что сено косить помогали ему
Из детских лет запомнился ещё один эпизод.
Бабушка моя была человеком верующим и меня приобщала к вере, постоянно твердя:  «без Бога не до порога». За стол не пускала, если не перекрещусь. В церковь с собой таскала. Там же она и крестик «золотой» мне купила на шёлковом шнурочке,.и зорко следила, чтоб я его не потерял.. Мне очень нравился этот крестик. Особенно, когда крутишь его на шнурочке вокруг пальца. Получается сверкающий на солнце опять же «золотой» круг. И однажды крестик сорвался с пальца и улетел в крапивные джунгли, которые всегда обходили стороной. Только куры не боялись этих дремучих зарослей позади огорода. Баба Катя сразу заметила пропажу и учинила строгий допрос. Пришлось признаться. Тогда она взяла хворостину и погнала меня на место»преступления»
-  Лезь, ищи! – приказала
-  Ну, ба-а-а… - загнусил я со слезой в голосе
-  Лезь, сказала! Будешь знать, как с крестом обращаться надо, - повторила неумолимая  бабка
 Обливаясь слезами, полез, но сколько не ползал там, крестика, конечно, не нашёл. Долго потом баба Катя лечила меня от волдырей, ругала себя, каялась. Она и предположить не могла, что с Богом я расстанусь навсегда. Уговоры, битьё – ничего не помогало. И крестик носить, и молиться, и в церковь с бабкой ходить я больше не стал. Крепко обиделся на Бога, который не защитил меня тогда, перед крапивным адом. Даже окрепло подозрение, что нет его, Бога этого. Потом, в школе меня в этом убедили окончательно
И последнее детское воспоминание. Непослушных детей пугали волком, бабаем, милиционером, которые вот-вот придут и заберут. Если не помогало, то в ход шёл «кандидат педагогических наук», то есть отцовский ремень. Или, ещё хуже, стояние в углу на коленях, да ещё и на горохе. Не очень-то я этого боялся, но стоило произнести одну волшебную фразу, как я враз становился образцом смирения и послушания. Трепетал от ужаса, бледнел от непреодолимого страха. Фраза звучала так: «не будешь слушаться, тогда сейчас пойдёшь рожать»
Откуда взялся этот страх? Видимо, вот откуда. У бабы Кати был сепаратор, и деревенские бабы каждый день приходили с молоком, усаживались на лавки и вели свои женские разговоры, не обращая внимания на мальца, что сидел на печке и жадно впитывал услышанное. Не избежали бабы и темы родов, какой ценой они даются. А тут ещё и моя детская фантазия красок добавила – вот и родилась фобия. Я уже школьником был, но бабы деревенские всё ещё спрашивали:
-  Ну, как? Не родил ещё? А то я кумой пойду, не забудь позвать, - и смеялись довольные своей шуткой.
Долго ещё подтрунивали надо мной. Я не обижался. Уже грамотный стал, но всё равно считал, что детей у матери достают, разрезая ей живот. Однако, самое интересное событие моего детства я опишу в следующей главе.

                Моя первая свадьба

Шла трудная весна победного 45-го года. Наши солдаты воевали уже на вражеской территории, все ждали победы. Но ещё больше ждали своих мужей, отцов, братьев. Деревенские бабы истерзанные голодухой, каторжным трудом и каждодневным страхом перед трижды проклятой «похоронкой», верили, надеялись и, как могли, приближали день победы. Военные историки давно подсчитали все потери за годы войны, но никто не подсчитал сколько слёз пролили наши женщины. Наверное, реки и озёра горькой и солёной воды получились бы. 
Но не таковы русские бабы, чтобы только слёзы лить, да судьбу клясть. Однажды, поплакав над очередной похоронкой, кто-то из женщин громко, чтоб все услышали, сказала:
- Бабы, хватит реветь! Жалко, ой, как жалко мужиков наших, но ведь у нас другие растут. Тоже наши и тоже родные. Сопливые, правда, но все-таки мужики. Об них надо думать. Давайте-ка свадебку сыграем.
- Рехнулась баба, совсем умом тронулась с горя, - осудил кто-то эту женщину.
-   А что? Почему бы и на свадебке не погулять? – неожиданно поддержала её другая. – Благо и жених, и невеста нам давно известны, водой их не разольёшь.
Речь шла обо мне и соседской девчонке Таньке Соколовой. Наши избы стояли рядом, и мы играли на одном дворе. Моя мать постоянно что-то шила, у неё оставались лоскутки, и я щедро раздавал их девчонкам. Самые большие и красивые доставались почему-то именно Таньке. Для  девчонок эти лоскутки были неслыханным богатством. Сами полураздетые, в заплатках, в застиранных платьишках, они наряжали своих кукол по-королевски, хвастались друг перед другом. Пожалуй, для них это была единственно доступная радость
Если Танина мать что-то пекла вкусное, то Танюха всегда приносила мне кусочек полакомиться.. Стояла рядом и неотрывно смотрела, как я  уплетаю за обе щёки, а свою долю держала в руке за спиной Часто она и свою долю отдавала мне. Я не был рыцарем и без тени смущения  съедал её . А она всё смотрела и смотрела на меня, будто я какое-то волшебство совершаю. Взрослые тоже заметили, что мы всегда рядом и стали в шутку дразнить нас женихом и невестой. Дети – наши товарищи по играм – пошли ещё дальше. Частенько они орали на всю улицу:
- Тили – тили тесто, жених да невеста,
   Тесто засохло, а невеста сдохла.
Я кидался в драку. Мне очень обидно было, что «невеста сдохла», но это только подливало масло в огонь, и ребятишки орали ещё громче,  ещё азартнее.
Такова предыстория, а история стала развиваться быстро и по всем правилам. Уже на следующий день к Таниной маме пришли сватать «ярку», та долго не упиралась и отдала дочь»замуж», чтобы не портить спектакль. Я всего этого, конечно, не помню и знаю по рассказам матери. Зато сани-розвальни, лошадь гривастую и колокольчики под дугой в памяти остались, когда нас с Таней везли в сельсовет «регистрироваться». Там, видимо, тоже не страдали отсутствием чувства юмора и выдали «документ», где Таня была уже не Соколова, а с моей фамилией.  Только бабки старые ворчали и в глаза ругали устроителей свадьбы.
-  Совсем сдурели девки-то наши!  Гля-кось, чего вытворяют окаянные. И греха не боятся!
Но на этот импровизированный спектакль всё же пришли посмотреть. Пришли не с пустыми руками. Гулять так гулять! В большой и просторной горнице в доме «жениха» составили столы буквой П и разложили на них  свадебное угощение. Хотя какое уж там могло быть богатство и разнообразие, если к весне и картошку-то подъели. Но нашлась и выпивка, и закуска. Зато песен, частушек, страданий перепели вдосталь, наплясались до изнеможения. Люди как-то незаметно для себя втянулись в эту нечаянную игру, забыли на время о бедах и невзгодах своих
Мы с Таней, в пух и прах разнаряженные, сидели даже не за столом, а на столе. Поставили две табуретки и усадили нас рядышком. Иначе нас просто не видно было бы из-за малого роста. Дети, как известно, тоже любят поиграть, и наверняка нам с Танькой скучно не было. Особенно мне понравилось целовать Таню, когда за столом орали «горько!» Я так втянулся в это дело, что целовал уже не дожидаясь, когда закричат «Горько!», вне очереди.
-  Гляньте-ка, бабы, какой Таньке муженёк-то попался ласковый! Ведь зацелует девку.
Кто-то умудрился плеснуть нам с Таней бражки, нас быстро разморило, и мы уже клевали носом. Нас уложили спать на одну кровать, а сами продолжали веселиться. На  следующее утро бабы, проходя мимо Таниного дома, дурашливо орали: в адрес её матери:
-  Настёна, ты чего же простынь-то не повесила во дворе? Смотри, дождёшься, принесём тебе дырявых блинов!
Что было дальше -  не помню, сочинять не стану. Прошли годы, и я приехал в эту деревню в гости к своей крёстной. Надо, наверное, писать ещё и слово «матери», но никто и никогда его не добавляет. Так и называют – крёстная. Она жила как раз напротив дома Соколовых. Крёстную тоже звали Татьяна, она очень любила меня, баловала, и я даже порой жалел, что не она моя мать
Когда она увидела на пороге  парня, по-городскому одетого, да ещё и с букетиком полевых цветов в руках, то прослезилась6
-  Господи, вырос-то как! Тебя теперь не всякий и признает в деревне.
-  Лишь бы ты меня признала, хорошая моя, а другим я вряд ли нужен.
За разговорами и расспросами время пролетело быстро, и я уже собрался уходить. Тут крёстная и говорит:
-  А что же ты, милок, про жену свою не спрашиваешь? Аль забыл свою суженую?
Я и в самом деле забыл, даже имя не мог вспомнить. Но посмотреть очень захотелось
-А разве она здесь, не уехала из деревни? – спросил я
-  Куда же ей ехать? Ей и тут не плохо живётся. Девка хорошая, Настёна не нахвалится. И помощница, и рукодельница, и учится на одни «пятёрки». Ну, что, пойдём в гости к ним?
-  Я не против, пошли. Только у меня никакого гостинца для них нету, неудобно получится.
-  Ничего-ничего, - успокоила меня крёстная. – Ты сам для них подарок будешь
Мы прихватили со стола кое-что из еды, горсть конфет, а крёстная сунула мне в карман что-то блестящее и сказала:
-  Таньке своей подаришь
Мы перешли улицу и постучались в дверь к Соколовым
-  Кто там? – услышали мы голос тёти Насти
-  Открывай, давай, зятя твоего привела, - отвечала крёстная.
Звякнула щеколда, дверь отворилась, и я увидел дородную женщину. В руках она держала деревянную кадку, откуда шёл густой ароматный запах пахты. «Значит, масло сбивала» - догадался я.
- Батюшки-светы! Явился, не запылился, а мы уж тут все глаза выплакали, - сразу же включилась в игру моя бывшая «тёща». – Экий молодец вымахал! Поди, одними дрожжами кормили?. Проходите, гости дорогие, проходите в избу. Я мигом.
-  А Танька-то твоя дома ли?
-  Дома, где ж ей быть? На погреб послала, придёт вот-вот.
Только проговорили, и вот она уже на пороге стоит. Среднего роста, в простеньком платье, с длинной русой косой и огромными распахнутыми глазами, синими, как вечернее небо. В руках держала большую корзинку с овощами. Стояла и смотрела себе под ноги, пылая как маков цвет .Тут из горницы вышла её мать,  уже принаряженная, причесанная и, взглянув на дочь, сказала:
-  Ты чего к двери присохла? Разве так мужа своего встречают? Ты бы хоть поздоровалась с людьми, аль язык проглотила? – шутливо строжилась тётя Настя.
-  Здрасьте! – чуть слышно пролепетала Таня, и бочком-бочком прошмыгнула в горницу.
-  Ну, всё, теперь её трактором не вытащишь оттуда. Уж больно она у меня стеснительная, - посетовала тётя Настя, и они принялись с крёстной накрывать стол.
-  Ты чего тут столбом стоишь? - напустилась на меня тётя Настя. – Аль тоже из стеснительных? Чтой-то не шибко стеснялся, когда  Таньку мою чуть до смерти не зацеловал. Давай, дуй к ней, не путайся тут под ногами.
Я вошёл в горницу. Таню было не узнать. За считанные минуты она преобразилась настолько, что я стоял с открытым ртом. Уже не Золушка, а юная принцесса в ярко-красном платье с оборочками и рюшечками, белые туфли-лодочки на ногах и венком на голове уложена коса. Я подошёл к ней, вытащил из кармана коробочку, и подал ей.
-  Ой, -  вскрикнула она, открыв коробочку, -  какие красивые! Спасибо тебе, вот ух не ожидала.. А я тебя сразу узнала, когда ты ещё к тёте Тане шёл. Как это ты надумал к нам-то зайти? – спросила она, уже примеряя серёжки, которыми пожертвовала моя крёстная ради моего престижа
«Вот тебе и шибко стеснительная» - подумал я, слушая уверенный и даже чуточку насмешливый голос. Тут уже я оробел, хотя такое за мной не водилось.
Нет смысла рассказывать про застолье и проводы, но Таня мне очень понравилась, и я даже подумал тогда: «Если буду жениться, то только на ней».
Судьба распорядилась иначе. Я уехал далеко и надолго, жизнь закрутила, завертела меня, и про Таню я забыл навсегда.

Юбилейный  «орден» 

Трудовых и боевых подвигов за свою жизнь не совершил и родное государство ничем, кроме пенсии, не наградило. Зато гости, которые пришли поздравить меня с 60-летием и вступлением в ряды пенсионеров, наградили меня роскошным уникальным орденом. Сделан он из керамики в виде мальтийского креста, на широких лучах которого изображены :  книга, мотоцикл, лира и грудастая баба. В центре рельефные цифры 60 и всё это подвешено на красивой муаровой ленте.
Как видите, друзья хорошо меня знают, коли обозначили главные ценности моей жизни. Кое – что узнал и ты, читатель, если добрался до этого места. О книгах и женщинах в моей жизни я уже рассказал, упомянул о мотоцикле и музыке. Теперь подробнее. Сначала про мотострасти. Моя любимая «Ява» не просто средство передвижения, а моя верная, красивая и надёжная подружка. Мы с ней намотали на спидометр 26 тысяч километров и побывали во всех концах СССР, кроме Камчатки и Сахалина. И за все эти годы не было ни единой серьёзной поломки, ни разу «Ява» меня не подвела. Умеют чехи делать мотоциклы! Наши мотоциклы и смотрелись уродцами, и по всем техническим данным безнадёжно отставали. Только по весу они были намного впереди. «Урал» и «Днепр» по сей день называют  тяжёлыми мотоциклами.
Катался я как правило не один. Тогда в каждом городе были авто-мото клубы и назначение у них было одно:  туризм. Самое удивительное и приятное было то, что государство оплачивало нам все расходы за время путешествий, даже командировочные и гостиничные платили. Взамен мы рассказывали о  нашем городе, о нашей республике и наших достижениях в труде и спорте. Слайд-фильмы показывали и даже концерты устраивали там, где нас ждали и встречали.
Но и в одиночку, точнее с женой или с сыном, поездил немало. По маршруту «Ленинград – Кавказ» трижды прокатился, на  Урале побывал, на малую родину ездил. За что я люблю мотоцикл, и не променяю его даже на « крутую» иномарку?  Прежде всего за то, что на нём я смог забраться даже на Эльбрус. Не на самую вершину, конечно, а очень близко к ней, куда путь любой машине недоступен. Не проедет она по горной тропе. На мотоцикле я мог свернуть с дороги в любом месте, проехать и по лесу, и по кромке моря, и в лютое бездорожье.
Второе достоинство – ощущение скорости. В салоне машины скорость не воспринимается телом, нет ощущения полёта, нет всплесков  адреналина, Шутники добавляют и третье преимущество мотоцикла перед машиной: когда едешь на мотоцикле, можно плюнуть в любую сторону.
Сегодня мотоциклов на дорогах не видно. Наша промышленность их почти не выпускает, а японские просто недоступны по цене, хотя являются шедеврами мотостроения. Про бензин я уж и не говорю. Запредельная цена на него – это не экономика, а политика, но не буду о грустном.
Теперь о лире. Не о птице лирохвосте, не об итальянской валюте, а о музыке.
После операции на глазах я неделю лежал с забинтованными глазами, и эта неделя  показалась мне вечностью. Слепота – это большое несчастье, но если бы оказался перед выбором – слепым жить или глухим, то выбрал бы слепоту. Я не мыслю жизни без музыки. Она звучит у меня в доме, не умолкая не на минуту. Она звучит во мне и тогда, когда её никто не слышит. Я даже во сне слышу музыку. Наверное, своё дело сделали гены, наследственность. Отец был гармонист и баянист, мать играла на гитаре и пела неплохо. Поневоле музыкантом родишься.
В детстве я по средам не учился в школе. Этот день недели в нашем городке был базарным днём. Я брал портфель, доходил до школы, прятал его  в кустах и шёл на базар, в тот ряд, где продавали гармошки, баяны и трофейные аккордеоны. Домой уходил вместе с последним продавцом. Именно он не мог не заметить с каким восторгом, напряжённым вниманием смотрел я на тех, кто брал в руки инструмент и пробовал играть Особенно, если играли на аккордеоне. Для меня это была волшебная, неземная музыка и у меня сами по себе текли слёзы. Я как бы растворялся в ней, улетая в небесные выси.
-  Ну, что, пацан? Хочешь поиграть? – спрашивал мужик и протягивал мне гармонь. – Не поломай только, не урони, смотри!
Сказать, что в такие минуты я был счастлив – всё равно, что ничего не сказать Осторожно и бережно, как хрустальную вазу брал в руки этот пусть временный, но роскошный подарок, и начинал играть.
-  Во даёт! Гляньте, люди добрые, сопля зелёная, а как играет! – восхищался хозяин гармошки. Не знал он, что я родился с абсолютным музыкальным слухом. Кроме того, сосед наш, дядя Миша, частенько давал мне свою старенькую, но голосистую «хромку», которую называли ещё и по-другому – «25 на 25». Скоро я стал нарасхват. Приходили соседи, знакомые и просили:
-  Вера, дай Кольку на пару часов. У нас сын из армии вернулся, стол собрали, а музыки нет
-  Но у Кольки гармошки-то нет, на чём он вам играть будет?
-  Гармошку мы нашли, а вот гармониста нету.
И я счастливый, как на крыльях летел, зная, что удастся поиграть. Именины, крестины, праздники и даже свадьбы были и моими праздниками. Репертуар был бедненьким и публика неизбалованная шедеврами. Две-три плясовые мелодии, неизменные «Златые горы», «Катюша» и «Огонёк», но всё равно люди были довольны. Доволен был и я. Не только потому, что приходил домой с дарами, но, прежде всего, наигравшись досыта.
Собственная гармонь появилась у меня только благодаря необычному дару отчима.  Я забыл о нём рассказать в главе «Отчим».От дедов и прадедов передавался этот секретный рецепт и неизменно срабатывал. Однажды я увидел в доме высокого статного военного с женщиной, на которую было страшно смотреть. У неё была так называемая «водянка», то есть мокрая экзема.
Муж-полковник куда только не возил её, кому только не показывал, но ни лекарства дорогие, ни курорты – ничего не спасало. Тогда стали они искать знахарей, и пришли к нам. Отец посмотрел на женщину, велел раздеться, и только  потом сказал:
-  Пусть завтра приходит одна на вечерней заре.
Они ушли, а он начал готовить снадобье. Меня он попросил натереть на рашпиле «чёртов палец», сам  достал порошок вонючей серы, пузырёк с какой-то жидкостью, и закрылся в чулане.
Женщина пришла и раз, и другой, и третий, но мне это было неинтересно, да я и не очень-то верил в целительство отчима. Прошло совсем немного времени и однажды днём, ближе к вечеру, я услышал как сигналит машина у дома. Выглянув в окно, увидел грузовик. Шофер махал мне рукой, подзывал к себе. Я очень удивился, но вышел на улицу.
-  Чего стоишь? Открывай ворота, к вам приехал!
Я подумал, что он или пьяный, или адрес перепутал. К нам машины не ездили, не было у нас и шоферов знакомых. Стоял и смотрел на чумазого мужика. Он вылез из кабины, сам открыл ворота, и заехал во двор. Из дома вышла мать.
-  Хозяйка, принимай добро, - сказал шофёр, и стал открывать борта грузовика.
Мать смотрела ошалело на грузовик, на разбитного шофёра, и ничего не понимала. Я тоже.
Тогда мужик залез в кузов и стал подавать нам вещи. Он привёз столько добра, что нам и во сне не приснилось бы. Там были кровать с никелированными спинками, ящики с посудой, какие-то огромные узлы и – я глазам своим не поверил – велосипед «Даймлер». Это сверкающее чудо шофёр прислонил к завалинке, а я стоял с отвисшей челюстью, смотрел, как завороженный,  Мне в голову не могло прийти, что велосипед этот привезли мне. Но меня ожидало другое потрясение. Пока я любовался трофейным велосипедом, шофёр залез в кабину, и принес завёрнутую в одеяло новенькую гармонь.
Как я умом не тронулся от такого счастья, до сих пор не понимаю. С этой гармонью я даже спал в обнимку, пылинки с неё сдувал. Никто в доме пальцем не смел к ней прикоснуться. Вот уж где я душеньку отвёл!
Вечером на легковой машине приехал тот самый  военный с женой. Я её не узнал. Хрупкая изящная, в необыкновенно красивом платье и шляпке, она была похожа на сказочную фею. Прямо с порога она бросилась в ноги к отчиму и, заливаясь счастливыми слезами, твердила одну и ту же фразу: -- Спаситель мой, спасибо! Кое-как её успокоили, отпоили  водой. Муж её тоже беспрестанно жал руку отцу, называл его волшебником, и глаза у него тоже блестели. Оказывается, женщина полностью излечилась, обрела желание жить, а на теле даже следов от ужасной болезни не осталось. Она это продемонстрировала, стащив с себя платье при всех при нас, нисколько не стесняясь. А мать с отцом не знали, как благодарить благодетеля, который в один день вытащил нас из нищеты, подарил столько добра, что нам вовек не купить бы.
Смело могу сказать, что в этот вечер на земле было только два счастливых человека: я и эта женщина.
Возвращаюсь к теме:«я и музыка».Дорога на кладбище проходила мимо нашей школы и если хоронили с оркестром, то я тут же просился в туалет, а сам шёл за оркестром до самого кладбища, где музыка звучала последний раз.
Уже взрослого, меня спрашивали:
-  Что же ты  в музыкальную школу не пошёл, если такая любовь к музыке была? Тем более, что и способностями бог не обделил.
Денег не было платить за обучение. Как мать моя говорила: «не до жиру, быть бы живу». Но в   музыкальную школу я всё же ходил. Если кто помнит рассказ «Филиппок» Толстого, то он про меня. Были сверхсчастливые дни, просто сказочная удача, когда какая-нибудь сердобольная учительница брала меня за руку и приводила в музыкальный класс. Тихой мышкой сидел я в уголке и с замиранием сердца наблюдал за этими счастливыми мальчишками и девчонками. А они смотрели на меня чужими глазами. Никто из них ни разу даже близко не подошёл ко мне
Но нотную грамоту я потом сам одолел по самоучителю, научился играть на баяне, на аккордеоне. Пробовал играть на гитаре, на саксофоне, но решил, что лучше играть хорошо на баяне, чем кое-как на многих инструментах. Одно время пришлось даже учить ребятишек игре на аккордеоне, и один из них стал профессиональным музыкантом. Но об этом я узнал много позже, когда  встретились с ним случайно на улице, и он узнал меня , а я с трудом признал в могучем бородатом мужчине бывшего своего ученика.
Сегодня я люблю больше слушать, чем играть, и это украшает мою жизнь.
Друзья сделали «орден» в виде креста с четырьмя  лучами, а если бы еврейскую шести конечную звезду подарили, то на двух лучах можно было бы изобразить фото-кино- аппарат  и компьютер. .Но и этой звезды не хватило бы, понадобилось бы  что-то другое  для отображения ещё одного пожизненного увлечения – коллекционирования. В каждом мужчине живёт охотник, только объекты охоты разные.  Кто-то идёт на рыбалку, кто-то с ружьём последнюю уцелевшую живность добивать, а я всю жизнь охочусь за красотой. Будь то открытка с цветком, значок с гербом города, необычной формы бутылка или календари с авто-мототехникой. Лишь бы это радовало глаз и душу. Других критериев нет, как и ощутимой выгоды в рублях.
Написал я эту главу совсем не для саморекламы, не блеснуть многогранностью, а для того лишь, чтобы показать и доказать, если кто сомневается, что не зря,  не скучно и не бездарно прожиты годы моей жизни. Конечно, мог бы добиться большего, если бы этого хотел. Стартового капитала тогда не требовалось.

                Мои путешествия

 Ветер странствий всегда дул в мои паруса – вот так красиво и поэтично начну рассказывать о своих странствиях. Наверное, я родился бродягой. Ехать, идти, плыть или лететь на самолёте – это у меня  в крови.
Первое своё запланированное путешествие совершил в 19 лет, когда был студентом. Моим кумиром был тогда Максим Горький. Начитавшись его книг, я решил пойти «в люди», как и молодой Пешков. Хотел повидать мир, найти интересных людей, пережить какие-то приключения и всё это осмыслить и описать, чтобы потом, когда стану писателем, было о чём рассказать.
На укладке шпал и рельс я за две недели заработал 400 рублей. Для меня это были огромные деньги, чувствовал себя богачом, которому теперь всё доступно. Маршрут был такой: Иваново –Москва – Ленинград – все три прибалтийские столицы – Киев – Одесса – Астрахань – и по Волге домой. План грандиозный, но планы так и надо составлять. Если даже половину выполнишь из задуманного, то и это неплохо. Горький «в люди» ходил пешком, У него не было моего опыта ездить на пассажирских поездах «зайцем». Поэтому деньги я тратил только на билеты в музеи, театры, всякие развлечения и на еду, если не удавалось эту еду отработать.
Москва покорила меня сразу и навсегда. До изнеможения бродил по улицам и переулкам, посадам и паркам, а сказочно красивое метро осмотрел досконально, каждую станцию. Их тогда не так много было, как сегодня, но день потратил целиком. Не пропускал и музеи, большие магазины, где покупать, естественно, не покупал ничего, но зато во все глаза смотрел, как это делают другие. Ночевал в студенческих общежитиях, летом пустых, за «спасибо» или за символическую плату. Впервые в жизни, не боялся милиционеров, не бегал от них, не прятался. Ведь у меня был паспорт, студенческий билет и …красивая «легенда», как у шпионов. Будто бы я иду по следам погибшего отца-солдата и собираю материал для книги о ратных делах его дивизии. Дело благородное, и никто не усомнился в моих намерениях, ни разу не проверил их  достоверность. В  народе ещё свежа была память о недавней войне, люди были добрее, и редко кто отказывал в помощи. Особенно, если просил сирота и безотцовщина, каковым я и был тогда.
Ах, как не хотелось покидать красавицу-Москву, как много я ещё не увидел, но скоро я уже шагал по Невскому проспекту. Ленинград поразил меня ещё больше, чем Москва. Как завороженный, подолгу  стоял перед роскошными дворцами и соборами, любовался кораблями в порту, часами бродил по залам Эрмитажа. Жил в те дни будто в сказочном сне, лавина впечатлений, эмоций обрушилась на меня, и я впервые осознал, как велик человек  в деяниях своих. Именно там я поверил , что «человек – это звучит гордо».
В Ленинграде не обошлось без приключения, которое могло положить конец моему путешествию. .Под залог паспорта взял на лодочной станции лодку-плоскодонку, чтобы покататься по каналу. Не заметил, как меня вынесло в залив, где гуляли нешуточные волны. Я струсил, запаниковал. Было от чего. То справа, то слева плыли громады пароходов, сновали катера и буксиры. Мне казалось, что плывут они прямо на меня и даже не заметят как потопят. Начал бешено и неумело грести. Лодка крутилась как юла, но к устью канала никак не приближалась. К тому же, я не запомнил, из какого именно канала я попал в залив. На лодке, как на качелях, я то взлетал вверх, то проваливался  вниз, и тогда вообще ничего не видел. Мысленно я уже прощался с жизнью, но мне повезло. Меня увидел рыбак. На своей моторной лодке он подошёл борт к борту и спросил:
-  Ты как оказался тут, парень? Ну-ка быстро лови конец, привязывай к носу и вёсла положи на дно. Теперь держись покрепче. Куда плыть-то?
Я назвал канал, лодочную станцию и мы помчались. Через пятнадцать или двадцать минут сторож лодочной станции уже материл меня и даже грозился побить. Он решил, что я хотел угнать лодку. Никогда я не любил так сторожей, как в эту минуту, а мой спаситель исчез так же быстро, как и появился. Я даже поблагодарить его не успел.
Теперь уже не помню, почему Прибалтика осталась в стороне, зато хорошо помню, что в Киеве у меня украли остатки денег. В кармане «вошь на аркане», в желудке гулкая пустота, город чужой, язык похожий на русский, но всё равно малопонятный .Что делать, куда податься? Мне всю жизнь везёт на   хороших людей, повезло и на этот раз. Одна женщина, выслушав мою историю, посоветовала сходить в ЦК профсоюза. Нашёл здание, вошёл в приёмную и секретарше объяснил цель визита. Она отворила огромную высокую, обитую чёрной кожей дверь, и исчезла за ней. А я увидел табличку с надписью «Голоа» на этой двери, и меня  разобрал смех. Я не знал, что так назывался председатель.  Он не стал меня слушать до конца, взял из рук заявление, которое уже заранее заготовил, и написал на нём: «Касса. Выдать 150 рублей».
-  Иди, хлопчик, на второй этаж, там получишь деньги. Впредь рот не разевай, - и по-доброму усмехнулся.
Когда получал деньги в кассе, то кассирша удивилась, почему я пошёл к этой «голове», а не к той, что ведает учебными заведениями. Не теряя времени, я сходил и туда. Добавилось ещё сто рублей. Ну, чем не Остап Бендер? Но совесть меня не мучила, и я на радостях даже пообедал в ресторане. Это было впервые в моей жизни, я  чувствовал себя очень неуютно в роскошном зале, стеснялся своей одежды и очень боялся, что меня сейчас попрут отсюда. Нет, не выгнали, и официантка даже сама выбрала мне еду, недорогую и вкусную.
Киев мне не понравился. После Москвы и Ленинграда он выглядел, на мой взгляд, скучным и неинтересным. К тому же, я не знал украинского языка, и это очень мешало и раздражало. Поэтому из Киева  уехал, не пробыв и трёх дней.
Одесса просто очаровала меня. Особенно порт и море, которое я видел впервые. И тогда, и теперь я совершенно не понимаю, откуда у меня любовь к морю и кораблям взялась. Вырос я на тихой речке, в роду никого моряков не было, море и корабли видел только на картинках да в кино.  По сей день я  завидую и морякам, и тем, кто живёт у моря. А тогда, в самое первое свидание с морем, я смотрел и смотрел на сине-зелёные громады волн, и не мог понять, почему это прекрасное море назвали Чёрным. Ох, не напрасно говорят: «Ростов – папа, а Одесса – мама». Рот я всё-таки разинул где-то, и у меня снова украли деньги. Но я не расстроился, знал уже истину – «что легко приходит, то так же легко уходит». Паспорт и мои путевые заметки лежали в чемоданчике, который я никогда не выпускал из рук. Утешал себя присказкой дружка своего – «Не боись, прорвёмся!».
И прорвался. Устроился пионервожатым в лагерь, расположенный прямо на берегу моря. Там отдыхали дети китобоев и отдыхали очень даже неплохо. Кормёжка не хуже ресторанной, свой морской катер, даже свой небольшой кинотеатр. Здесь я впервые искупался в море и не просто искупался, а насмешил своих пионеров до слёз. Решил показать, как им повезло с пионервожатым и какой я лихой парень. Стоя на берегу, дождался самой крутой волны, которая и в самом деле приходит девятой по счёту, и с разбега кинулся на неё. Очнулся на берегу, где пионерики мои пытались делать мне искусственное дыхание. Не знал я тогда, что нырять надо ПОД волну, а не бросаться НА неё, как на броню танка, идущему тебе в лоб. Эту простую истину знали даже дети, и потому они подумали, что я удачно сыграл роль новичка.
Очень хорошо помню и сегодня Нину Васильевну, шеф-повара в этом лагере. Я никогда не выглядел румяным здоровяком. Был тощим, высоким довольно нескладным и не блистал нарядами. Когда Нина Васильевна увидела меня в столовой, то подошла ко мне, повернула к себе лицом и спросила:
-  Мальчик, ты когда последний раз ел досыта?  Ну-ка, пойдём со мной, -  и чуть ли не силой повела за собой. При кухне у неё был свой крохотный кабинетик, в котором её необъятная фигура занимала  едва ли не всё пространство. Выслушав, кто я и откуда, с какой целью путешествую, она смахнула фартуком слезу и решительно объявила:
-  Питаться будешь только здесь, у меня, и чтоб без фокусов! На тебя без слёз смотреть нельзя, довёл себя до ручки, - строжилась эта бесконечно добрая и ласковая женщина.
Никогда больше я так много, вкусно и сытно не ел. Когда вернулся в Иваново, меня не узнавали – вот до чего откормила меня Нина Васильевна. Потом она несколько раз присылала неподъёмные посылки, содержимое которых мы всей студенческой братией не могли съесть за один раз. Она же на свои деньги купила мне билет на поезд, не разрешив потратить заработанные в лагере. Опять же впервые ехал в поезде с билетом, но по привычке норовил убежать и спрятаться, когда в вагон заходил ревизор.
За два месяца я столько повидал, столько пережил, что моя толстая общая тетрадь в сто листов была вся исписана мелким убористым почерком, и на каждой странице стоял частокол из восклицательных знаков. Первое моё путешествие укрепило желание стать писателем, сделало патриотом необъятной и великой Родины. Но самым большим и ценным открытием стало то, что хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих, и именно на них мир держится .Первое путешествие запомнилось как первая любовь.
Потом было множество других. Длинных и коротких, опасных и не очень, добровольных и вынужденных, но все они пошли на пользу и стали самыми яркими страницами жизни. Я приобрёл огромное количество знакомых, каждый из которых был по-своему интересен и неповторим. С некоторыми из них мы переписывались годами, ездили в гости друг к другу .Каждый праздник я писал и получал десятки открыток, телеграмм и телефонных звонков. Тогда, в «застойные» времена, это было возможно.
Любой вид туризма был доступен каждому, кто этот вид отдыха считал лучшим. На курорт или в санаторий меня бы и трактором не затащили. Наступал отпуск и я уже смотрел на карту страны, прикидывал куда бы поехать на этот раз. Посылал письмо-заявку, покупал путёвку за весьма умеренную цену и – вперёд!
Запомнилось путешествие на лодках по реке Чусовой в конце семидесятых прошлого века, когда целая флотилия плоскодонок, тяжёлых и неповоротливых, плыла вниз по течению, оглашая берега шумным гвалтом, песнями и звуками музыки из транзистрных  приемников. Красоту тех мест трудно описать словами, даже если ты поэт есенинского плана. Даже цветные фотографии отображают лишь частичку красоты, намёк на неё. Всё великолепие, роскошную панораму Уральской тайги видишь тогда, когда стоишь на вершине утеса, и перед тобой, насколько хватает глаз, расстилается «зелёное море тайги», змеящееся русло реки и пологие склоны гор. Дух захватывает! Такое не забывается.. Путешествие омрачали берега. Человек возомнил себя хозяином на планете Земля, даже назвался царём природы, страдая манией величия, и это пусть не сразу, пусть при жизни других поколений, но обязательно аукнется большой бедой. Примеров тому не счесть. Ещё 100 – 150 лет назад Чусовая была водной магистралью, и по ней вверх и вниз, до самой Камы, сновали пароходы, баржи. Она крутила мельницы и наполняла пруды около железоделательных заводов, поставленных ещё Демидовыми. На берегах Чусовой кипела жизнь, но кто-то решил, что лес важнее и нужнее. Началась варварская беспощадная вырубка лесов. Сначала тех, что стеной стояли по берегам. Их сваливали в реку и она бесплатно доставляла их к пилорамам. Пеньков по берегам больше, чем деревьев. А потом добрались и до  основного леса. Река обмелела, забилась топляками, превратилась в речушку, которую можно перейти, засучив штанины до колен. В прудах не стало воды, заводы встали. Мельницы сломали за ненадобностью .К этим бедам добавилась самая большая – не стало дороги и снабжение всем необходимым для проживания стало большой проблемой. Всё это я узнал, пожив в одной из деревень около недели. Пустые полки магазинов, спивающиеся от безработицы мужики, полное безразличие властей к судьбам тысяч людей, тихая смерть сёл и деревень – все эти «прелести» я увидел задолго до горбачевской перестройки. Начало всем  бедам положил топор дровосека. Приложила руку и плановая советская экономика. С тех пор словосочетание «преобразователь природы» для меня звучит так же, как «Чикатилло – друг детей и женщин»
Вроде бы совсем небольшой срок пять лет, но это были годы, когда страной правил Горбачёв и результаты «перестройки» и «нового мышления» были налицо. С группой туристов я сплавлялся по реке Белой, что течёт в Башкирии. Турбазы мгновенно обнищали, путёвки сильно подорожали, продуктов почти не стало. На ночёвки останавливались в самых глухих местах, надеясь, что сюда воры и хулиганы не доберутся. Другими стали и сами туристы. Уже не развесёлая братия романтиков и бродяг пела песни у костра, а  группки по два-три человека сидели в своих палатках и слушали транзистор или магнитофон. Никто из них не хотел трудиться для других.  Собрать дрова, разжечь костёр, сварить в общем котле еду никого невозможно было заставить. Такой «туризм» и такая компания были не по мне, и на шестой день я не выдержал, собрал манатки и пошёл искать дорогу.
В этом путешествии познакомился с интереснейшим человеком. Он объездил весь Север страны, жил с чукчами, якутами и рассказал много интересного, необычного. Я досадовал на себя, что не догадался взять адрес этого замечательного рассказчика и бывалого человека.
Последним большим и опасным путешествием был мотопробег по маршруту «Навои - Кавказ- Навои». За месяц одолели восемь с половиной тысяч км, побывали в пяти республиках, искупались в двух морях.
Пять человек на трёх «Явах» стартовали из родного города навстречу приключениям. У нас был план-график, опытный командир Олег Киселёв, и всё необходимое для дальних путешествий. Лёня Козлан и его жена Зоя были туристами со стажем. На спидометре их мотоцикла было 26800 км и все эти километры пройдены в походах. Мы с Людмилой рядом с этими асами бледно выглядели. Если я уже к той поре наездил 15000 км, то жена моя  впервые в жизни решилась сесть на мотоцикл, да ещё в такой дальний путь. Она доверилась моему опыту и опыту друзей наших.
Самый трудный этап ждал нас уже к концу первого дня пути. Началась пустыня Каракумы. Для меня пустыня не была экзотикой и в новинку. Я пять лет прожил в Учкудуке. Он как раз стоит посреди другой пустыни – Кызылкумы, то есть Жёлтые пески. Но одно дело, когда живёшь в посёлке, и совсем другое, когда надо проехать полторы тысячи километров, днём изнемогая от жары, а ночью замерзая в палатке. К тому же, в палатку запросто мог и тарантул заползти, и змея не редкость. Когда мы об этом сказали своим женщинам, они наотрез отказались спать в палатке..
Слово «пустыня» содержит в себе понятие «пусто», и кто там не бывал думает, наверное, что ничего в пустыне нет. Как не удивительно, но там есть всё: растения, цветы и даже грибы. И живность всякая, начиная от жука-скарабея и до варана  Зато нет  воды. Нигде и никакой.. Мы это знали и запаслись , как говорится «под завязку», но не учли, что наши железные кони тоже потребуют воду.. Жара под 60 градусов, скорость по отличной и пустой дороге за 100 км/.час и двигатели перегревались так, что вот-вот заклинят и тогда… Об этом даже подумать было страшно Мы останавливались, мочили тряпки драгоценной водой и накрывали ими раскалённые цилиндры двигателей. Поэтому вода у нас кончилась на третий день. Теперь мы узнали что такое миражи, когда видишь голубые озёра и фонтаны воды, а в глотке будто наждачная шкурка застряла.
Когда мы подъезжали к городу Небит-Даг, и увидели у поста ГАИ трубу, из которой лилась вода, то тоже приняли было за мираж. Но когда Олег заорал «Братцы, ВОДА!!!», то дальнейшее описать словами трудно. Гаишники, наблюдавшие нашу оргию, просто онемели от изумления. Прежде всего потому, что впервые за многие годы увидели три мотоцикла, одолевшие раскалённую пустыню в самое жаркое время года. А ещё и потому, что мы не обращали никакого внимания на их просьбы угомониться и через 15 минут в городе пить хорошую воду, а не эту, годную только для мытья машин. Но и в городе мы  никак не могли напиться. Наверное, долго будут помнить горожане, как пятеро сумасшедших, побросав мотоциклы, прямо в одежде купались в фонтане, визжали, орали песни, веселились, как дети. Это был как раз тот день, когда мы на всю жизнь поверили, что вода – это жизнь.
Ещё одно яркое впечатление – комары. С этой тварью мы были, конечно, знакомы и раньше, но дышать комарами, давиться ими и позорно сбежать от них – это произошло на берегу Каракумского канала, где мы хотели переночевать. Сбежали в пустыню, которая нам показалась раем, землёй обетованной после комариного ада.
На морском пароме переплыли Каспийское море, и в Баку начался этап »Кавказ». Здесь всё для нас было интересно, в новинку, и наши запасы фото и киноплёнки катастрофически таяли. За каждым поворотом нас ждало открытие, настолько жизнь, быт, обычаи и сами люди были непохожи на нас и наши устоявшиеся представления. Но и нас встречали как инопланетян. Причин было две: первая – мотоциклы на Кавказе большая редкость, а наши красавицы «Явы» тем более. Вторая – никто не верил, что мы проехали пустыню и собираемся пересечь её ещё один раз. Где бы мы не останавливались, будь то горный аул или столичный город, рядом тут же собиралась толпа, и вопросы сыпались как из рога изобилия. Ухо приходилось держать востро, ибо мальчишки всякий раз пытались отвинтить что-нибудь на память. И ещё надо было спасаться от  чудовищного, неукротимого, навязчивого гостеприимства. Однажды мы не устояли и приехали в горный аул посмотреть, как делают овечий сыр. Посмотрели. И только на вторую ночь, пьяные, сумели тайком удрать от этих бесконечно добрых и милых людей. Они азартно, как бы соревнуясь, кормили и поили нас, почти силой затаскивая в свои дома. Отказ был равносилен оскорблению и выбора у нас не было.  Подаренные нам сыры надо было увозить на грузовике, а не на мотоциклах.
Я написал, что это было опасное путешествие. Да, опасностей хватало. Камнепады на Военно-грузинской дороге, пьяные лихачи на «Жигулях» и «Волгах», серьёзная поломка хотя бы одного из трёх мотоциклов. У меня на серпантине  горной дороги заклинило руль, и если бы я не упёрся ногой в придорожный столбик, то нам с женой долго пришлось бы лететь на дно пропасти. Всякое бывало, но вернулись живы-здоровы, и впечатлений хватило на многие годы. Дико, странно слышать сегодня, что Грузия стала враждебной, чужой страной.  Не хочется в это верить


Королева Красноярского края

Самое яркое, самое памятное и счастливое путешествие состоялось летом 80-го года на теплоходе «Антон Чехов» по реке Енисей. .Впечатлений и событий хватило бы на целую книгу, но я расскажу лишь об одном эпизоде. Ближе к вечеру наш теплоход причалил к берегу на плановую стоянку и туристы хлынули кто куда. Одни сразу в лес, другие с удочками рыбу ловить, третьи с мячом на поляну в волейбол играть. А я спал. Была бурная ночь, с хорошим «допингом», с песнями и, конечно, с женщинами. Спать лёг в пять утра. Разбудил меня резкий настойчивый стук в каюту  и  голоса:
-  Хватит дрыхнуть, вставай!
На пороге увидел не только своих земляков-туристов, но и «культурного эмиссара», как в шутку называли мы Эллу Борисовну. Она отвечала за досуг туристов на теплоходе и уже провела несколько конкурсов, викторин, лотерей и концертов самодеятельных. Наша команда неизменно занимала призовые места и потому меня, как организатора, участника и режиссёра наших выступлений Элла Борисовна считала уже своей правой рукой.
-  Забыл? – спросила она меня
-  О чём? – удивился я, слушая перезвон колоколов в похмельной своей головушке
-  Как это о чём?! – возмутилась Элла Борисовна. – Мы же с тобой договорились, что проведём здесь конкурс «Мисс Енисей», и выберем первую красавицу среди туристок.
Да, был такой уговор дня три назад, но я о нём напрочь забыл.  Нехорошо получалось, надо было как-то выпутываться из этой ситуации. Времени уже не было, первые две команды выступили. Оставалось ещё пять и моя была предпоследней. Я запаниковал. А мне с высокого берега уже махали руками, приглашая на поляну-сцену.
Надо сказать об одной немаловажной детали. Хитрая и коварная Элла Борисовна сказала, что в роли «мисс» будут выступать не женщины, а мужчины, хотя нас было в десять раз меньше. Не очень-то хотелось изображать женщину, но и обижать отказом тоже было нельзя. «Семь бед – один ответ», где наша не пропадала!» - подумал я и, хряпнув стакан «пшеничной» для храбрости, приступил к перевоплощению в «мисс». Включился коллективный разум, нашли платье, панталоны, шляпу с бантом, а вот женских туфель 44-го размера не нашлось. Пришлось остаться в кедах. В рюкзак побросал то, что подвернулось под руку.
И вот я появляюсь на поляне. Народ увидел высоченную даму в очках, в ярком длинном платье, шляпа на голове, пылесос в руке и рюкзак за спиной  Хохот и аплодисменты придали мне уверенность, я подумал: «Первого места мне не видать, но и хуже всех не окажусь». Успел разглядеть слева по ходу столик и пять или шесть человек за ним.  «Жюри, наверное» - догадался я и направился в центр поляны, где был разложен огромный, но ещё не зажженный костёр. Условия конкурса я помнил. Надо было спеть туристскую песню, объяснить назначение каждого предмета в рюкзаке, назвать лучшее средство от комаров и изобразить туристку 21-го века. Вокруг костра 220 туристов и 150 человек команды, во мне 200 граммов водки и настроение типа «пан или пропал».
Теперь, когда прошло 25 лет с того дня, я уже не помню что и как говорил и изображал, но зато хорошо помню три момента. Первый: -. когда закончил выступление, члены  жюри не сидели за столом, а катались по траве около стола.. Второй - мне тут же присвоили звание, но не «Мисс Енисей», а «Королева всего Красноярского края» с вручением диплома. Третий момент – меня долго качали восторженные зрительницы, пока кто-то из наших не догадался вырвать меня из их ласковых рук.
Откуда такой успех? Может быть, я такой талантливый юморист? Нет, конечно. Человек весёлый, шутки люблю и сам пошутить умею, но не настолько, чтобы на руках качали. Ларчик открывался просто. До моего выхода действительно прошёл конкурс и на нём уже выбрали настоящую «Мисс Енисей». Не обидели и других участниц. Я же был единственным мужчиной, который удачно спародировал туристку и 20-го и 21-го века. Капитан теплохода признался на другой день, что он давно так не смеялся, и выдал мне приглашение на следующий сезон, где я бесплатно, на правах гостя, мог ещё раз побывать на Енисее. Рассказали мне и то, что на шум хохочущей толпы приехал лесник верхом на лошади. Вот на этой лошади я ездил вокруг горящего костра, играл на аккордеоне и пел матерные частушки. Но это уже не моя вина. Не надо было наперегонки поить «Королеву».
Закончился мой триумф весьма прозаически. Подошло время отчаливать, а «Королевы» нет, пропала. Искали всем миром, и нашли мирно спящего, невменяемого, под кустом. Как положено королям и королевам, принесли в каюту на руках. Теплоход простоял лишних два часа, но наказания никакого не последовало. Победителей, как известно, не судят.


Председатель

Не люблю политиков и политику, но «жизнь – индейка, а судьба – злодейка». Пришлось и мне окунуться с головой в эти бурные и мутные воды.  Не от хорошей жизни и совершенно неожиданно для меня.
Шёл 1999-й год, не лучше предыдущего, не хуже следующего. Стало очевидным, что самым униженным, оскорблённым и ограбленным  после всех антинародных реформ оказались пенсионеры, то есть старики. Ушлые и проворные КГБшники додумались пробраться во власть, используя  недовольство стариков, и создали Партию Пенсионеров. На самом деле это была пародия на партию, что-то вроде пробного шара. Всех – и меня в их числе – соблазнил лозунг «Защитим себя сами». От бандитской власти, от чиновничьего беспредела и засилья  монополистов. Сорок миллионов пенсионеров – это каждый четвёртый житель страны и я подумал так: «Е:сли даже один из десяти вступит в партию и включится в борьбу, то армия в четыре миллиона обездоленных своё вернёт.  К тому же, нас будет в пять раз больше, чем все партии вместе взятых». А партий тогда было, как у дурака махорки, не счесть. Всем хотелось  урвать свой кусок от пирога власти.  Была даже Партия любителей пива и Партия дураков, официально зарегистрированные в Министерстве юстиции.
За новое, и как мне тогда казалось, благое дело взялся  с  азартом первооткрывателя и в результате бурной деятельности в нашем маленьком городке создал самую крупную организацию в регионе.  В списках значилось 652 члена партии, и я уже два года был председателем городского комитета. Побывал в Москве на помпезном съезде нашей партии, который проходил во Дворце съездов в Кремле. Даже  должен был речь произнести во славу партии, но что-то там не сработало, и речи говорили другие.
На этом  грандиозном спектакле я прозрел и понял, что на нашем горбу, без особых затрат и усилий во власть попадут вовсе не пенсионеры, а те, чьи роскошные иномарки дружной стайкой стояли у стен Кремля.  Эти холёные мужики с бычьими шеями и с военной выправкой то и дело отдавали приказы по мобильникам, а в буфетах Дворца расплачивались долларами. Они давно забыли, как выглядит наш убогий рубль, и им  с  высокой колокольни было наплевать и на пенсионеров, и на их беды. Мы были для них всего лишь будущим электоратом. Горько было сознавать, что вляпался, и ещё горше, что заманил в эту ловушку сотни других, таких же наивных оптимистов.  Зря я терзал себя муками совести. Очень быстро выяснилось, что девяносто процентов вступили в партию вовсе не для борьбы, а в надежде что-то ПОЛУЧИТЬ  от партии. Желательно бесплатно и не выходя из квартиры. Поэтому на собрания приходили 40 – 50  человек активистов, а остальные ждали, когда им  отвоёванные блага принесут на  золотом  блюдечке с голубой каёмочкой. Советская власть воспитала моё поколение иждивенцами и потребителями бесплатных благ. Но самым грустным открытием стало то, что наш партийный лозунг «Защитим себя сами!» надо было писать не с восклицательным, а с вопросительным знаком в конце.
В коридорах власти, в редакциях газет и телевидения никто «Партию нищих», как говорится, в упор не видел. Другие партии, вдруг, сочли нас конкурентами, и даже  «карманной партией» Ельцына, не скупились на  хулу и компромат. Пустили слух, что финансирует меня Кремль. Вот смеху-то было бы, если б они узнали, что моя дохлая пенсия была единственным финансовым источником, пока не взбунтовалась жена, и не прикрыла лавочку.
Члены партии никак не хотели платить взнос в размере три рубля в год. Цена двух стаканов семечек показалась им непосильным бременем. И тогда я понял, что эти люди никогда не будут жить достойно. Не готовы и не умеют так жить, даже не догадываются, что для этого надо хоть что-тоДЕЛАТЬ. Тихо, без лишнего шума, сдал дела своему  заместителю, и распрощался  с партией, с политикой и с надеждой на перемены к лучшему. Убедился и в том ещё, что политика, действительно, грязное дело, и человеку с чистыми руками там не место. Так же, как и с пустым кошельком, даже если ты семи пядей во лбу и святее Папы Римского. Но ни о чём не жалею. Ведь и хорошего было немало. Пусть не так уж много, но всё же были честные, умные и благородные люди, которые и помогали, и ругали, и делали общее наше дело не корысти ради, а по принципу «если не я, то кто же другой?» И сегодня говорю им спасибо.
Партия ещё жива, хотя сильно поредели её ряды. За семь лет мало что изменилось, она так и осталась «партией нищих», которую по-прежнему не признают.  В основе этого неуважения лежит наше, увы, традиционное неуважение к старости и старикам.. Вряд ли эту грустную истину надо кому-то доказывать. Для этого достаточно войти в любой автобус.

                Директор

Не просто директор, а директор Музея Сельской Цивилизации -  это вам не баран чихнул! Тут дело пахло мировой известностью, многомиллионными вливаниями иноземных меценатов и в перспективе Нобелевской премией. Однако, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Как любая другая авантюра, моя директорская карьера начиналась легко и просто. Богатый и умный еврей, который пусть на вторых ролях, но побывавший в правительстве России, решил туда вернуться. Туда – это значит во власть, пусть даже законодательную. Так у Партии пенсионеров появился ещё один кандидат в ГД. Тогда-то я и познакомился с этим  человеком, даже снял о нём  предвыборный ролик.
Респектабельный вальяжный дядька, косил под хлебосольного барина. Мог и с челядью за один стол присесть, если для дела польза была, и даже анекдотец травануть солёный. Очень красиво, грамотно и убедительно говорил и писал о своих планах возрождения русской деревни.
Святое дело, и как сказал бы товарищ Ленин, «архиважное и архисрочное». Никто тогда и не задумался даже, с чего это вдруг ЕВРЕЙ озаботился судьбой РУССКОЙ деревни. Мы ведь не антисемиты какие-то, нам что еврей, что узбек – все братья. Так нас советская власть воспитала.
Деревню спасать надо было давно, ещё лет двадцать назад, но… лучше поздно, чем никогда.  И хотя деревня давно уже живёт как город --  всё равно считается кормилицей. Какая  уж там кормилица, если сами сидят на ступеньках магазина, и ждут хлебовозку. Приедет – будут с хлебом, не приедет – не привыкать, подождут денёк-другой. Отремонтируют колонку – будут с водой, а если ещё и электричество не отключат, то и вовсе жить можно. Заросшие бурьяном и дурниной некогда урожайные поля, разорённые до фундаментов фермы и пустые подворья – это и есть нынешняя деревня.
Знал об этом и новоявленный спаситель, еврей-академик, умный, но недальновидный, чересчур самоуверенный человек. В крошечном посёлке с красивым  поэтичным названием Луговой он скупил у стариков и старух их земельные паи, и организовал крестьянско-фермерское хозяйство. Назвал «Земля обетованная»  возомнив себя  Моисеем, который в библейские времена  привёл туда евреев. Надо отдать ему должное, он сделал для сельчан, брошенных на вымирание, немало.
  .Заработал водопровод, перестали отключать свет, построили постоянный мост через речку  и отремонтировали клуб. Но самое главное – засеял поля пшеницей и ячменём. Не кубанские просторы, а всего-то 40-50 гектаров, но всё равно поля радовали глаз и вселяли надежду. Барину поверили ещё больше, когда на пасеке пчёлки стали приносить мёд, когда прямо во двор трактор привозил бесплатно сено, а на краю посёлка заработала пилорама..  К тому же, более двадцати человек обрели работу и пусть мизерную, но давно забытую зарплату. В конюшне стояли две молодые необъезженные ещё лошадки. Потихоньку рос и машинный двор. Техника была старая, купленная за гроши, но у нас Кулибиных всегда хватало. Подвинтили, подварили, подлатали и – глядишь – техника заработала.
Эти весьма скромные успехи породили эйфорию, и проект незаметно перерос в прожект, в утопию под названием «Ноополис Луговой». Никто до сих пор не знает, что означает первое слово в этом названии, но поняли – что-то грандиозное. В этих планах нашлось место и Музею сельской цивилизации. Не скрою – план этот меня вдохновил. Ешё бы!  Через 5-6 лет любой, кто посетил бы наш даже не Музей, а целый музейный комплекс, увидел бы, как и чем жила русская деревня на Пензенской земле последние сто лет. И что с нею стало, имея ввиду  преображённый и возрождённый Луговой.
Для меня, всю жизнь что-нибудь собиравшего, новая работа пришлась по душе, и я с энтузиазмом приступил к сбору экспонатов. Заодно написал историю посёлка, провёл видеосъёмки в каждом доме. Лазил по пыльным чердакам, по заброшенным сараям и погребам, собирал старую рухлядь, а потом придавал ей вид экспоната. Старушки открывали сундуки, и бесплатно отдавали сарафаны, старые фотографии, иконки. Даже три ткацких стана, вполне пригодных к работе, привезли. Был куплен и выделен для музея большой дом-пятистенок, и я тут же приступил к косметическому ремонту, так как на капитальный пока не было денег. Кстати, о деньгах. Наш «барин» (по-другому его никто и не называл в посёлке) за мой труд полугодовой заплатил мне 200 долларов. Вот тогда-то я увидел впервые доллары эти проклятые.  А потом  он решил, что я, увлеченный  новым интересным делом, и бесплатно буду работать. И не ошибся. Но время работало против  нас. Кому-то мы очень мешали со своими грандиозными планами и делами. Чтобы наш хозяин-преобразователь не сомневался в этом и убрался из Лугового, среди белого дня сожгли дотла его дом-усадьбу. Это был первый и единственный пожар в Луговом за всё время его существования. Сожгли не дом, сожгли барина. У нас на Руси богатых никогда не любили, а уж богатых евреев тем более. Даже если он и благодетель, и спаситель русского села.
 Но он не сдался и тогда подожгли клуб-дворец, в котором только что с помпой отметили 75-летие посёлка. В этом клубе сгорели и все мои музейные экспонаты. Так закончилась моя директорская карьера, и не видать мне теперь Нобелевской премии как своих ушей. Барин уехал к себе домой, в Москву, и в посёлок больше носа не кажет. И правильно делает: получить дырку в голове в наши дни проще простого. Доживает последние дни и «Земля обетованная», а это значит, что и посёлок Луговой вскоре разделит судьбу тысяч российских деревень, то есть исчезнет с лица земли. Обидно до слёз. Не за Музей несостоявшийся, а  за  село и людей, его населяющих.


Свидание с родиной

Если речь идёт о своей стране, то принято писать  слово «родина» с большой буквы.. Я не согласен с этим.  Там,  где родился и вырос, где могилы твоих предков, где знакома каждая тропинка – вот это и есть Родина, милее и дороже которой нет. Именно моя малая Родина научила любить большую страну мою.
Когда  моему сыну исполнилось тринадцать лет, я решил, что пришло время познакомить его с такими понятиями как Родина, родина и родня. Путь предстоял не близкий, но у нас был мотоцикл «Ява» и месяц отпуска, плюс полторы сотни отпускных денег. Больше ничего и не требовалось. Сели и поехали по маршруту «Сосновый Бор – Ленинград – Москва – Пенза - Куйбышев – Бузулук». Стояло засушливое жаркое лето 1975-го года, когда зерновые скашивали на корм скоту.
Сын выполнял штурманские обязанности, а я все остальные. Вести дорожный дневник он отказался, опасаясь наделать в нём кучу ошибок, но заправка «Явы» бензином, подготовка и уборка мест стоянок-ночёвок – всё это тоже делал он. Причём, делал с удовольствием в расчёте на то, что я дам ему сесть за руль на  пустой дороге, где нет «гаишников».Сегодня вряд ли кто поверит, что тогда  литр бензина стоил СЕМЬ КОПЕЕК, дешевле литра газировки с сиропом. А на  1 рубль мы с сыном в любой придорожной столовке наедались досыта. Это не ностальгия, не всхлипы по прошлому, а информация к размышлению для тех, кто поверил лживой пропаганде «реформаторов» о временах «застоя».
На третий день пути мы уже были в подмосковном Ногинске, где жил мой приятель. Оставили у него «Яву» и отправились Москву смотреть. Точнее, не смотреть, а хотел сыну показать то, что ему будет полезно и интересно узнать. Три дня срок -  не большой, но всё же удалось показать многое. На ВДНХ я его чуть ли не силой оттаскивал от машин и тракторов в павильоне «Машиностроение». Он с детства  тянулся ко всему, что двигалось на колёсах.. Картины в музеях, дворцы и парки, даже роскошные станции метро его не очень-то волновали. В те годы иномарки на улицах Москвы были большой редкостью, и мы с сыном, с фотоаппаратом в руках,  караулили их, чтобы запечатлеть на плёнке. Много в Москве соблазнов, но надо было ехать дальше.
Пензу и Куйбышев мы миновали по объездной дороге. Запомнилось кафе «Золотой петушок» на въезде в Пензу. И назвали, и построили его красиво. Внутри всё стилизовано под русскую старину, подавальщицы в сарафанах, посуда деревянная, под Хохлому расписанная. Блюда тоже были с давно забытыми названиями вроде «расстегаи». «щи купеческие в горшочке», «блинцы с мёдом». На улице, рядом с кафе, в просторной клетке увидели  медведя. На таблички «медведя не кормить» никто не обращал внимания. Мы тоже бросили ему на пол клетки кусок колбасы, но он и ухом не повёл  Закормили мишку. Мы явно были ему неинтересны.
Запомнилась ночёвка на Жигулёвских горах. Палатку поставили на самом краю обрыва и любовались роскошной панорамой. Труженица Волга несла на себе вереницы барж, пароходов. Река работала. В наши дни река опустела и загрязнена настолько, что её называют главной сточной канавой России.
В конце третьего дня, после отъезда из Ногинска, мы уже фотографировались с сыном  на фоне указателя с надписью «Бузулук» .Приехали в город моего детства. О чувствах писать не стану. Меня всякий поймёт, кто возвращался на Родину через двадцать с лишним лет. Город  вырос и изменился, я с трудом нашёл дорогу к родному дому, на улицу детства. Стоял рядом с маленьким  домиком в два окошка по фасаду, и глазам своим не верил. «Боже мой, неужели это наш дом?» - думал я. Ведь уехал я из дома, когда мне было 15 лет, чуть больше, чем теперь моему сыну, который гордо восседал за рулём «Явы» и, наверное, очень жалел, что не видят его сейчас ребята-одноклассники.
На шум работающего мотора вышла из ворот девчушка лет двенадцати и уставилась на нас -  Девочка, кто тут живёт? – спросил я её
-  Барсуковы, -коротко ответила она, - позвать? 
-  Позови, милая, позови, - попросил я.
Сын заглушил мотор и мы вошли во двор. С крыльца спускался дядя Миша Барсуков, я его сразу узнал по шраму на лбу, багрово-красному.
-  Здравствуй, дядя Миша, - поздоровался я, протягивая руку. – Вижу, что не признаёшь меня. Забыл поди-ка за эти годы и  Веру  Дмитриевну, и её сына Кольку ?         
Он крепко сжал ладонь мою и, не отпуская, подслеповато всматривался в моё лицо.
- Где ж тут признаешь, если видел пацана сопливого, а теперь мужик стоит передо мной, да не один. Сын что ли твой? – спросил, по-доброму улыбаясь, и пожал руку смущённому сыну
Сбежались соседи, все охали и ахали, удивляясь каким я стал, какой у нас красивый мотоцикл, какие мы с сыном отчаянные, если не побоялись проделать такой путь. Они с трудом узнавали во мне прежнего, вечно голодного, тощего и длинного, как хворостина, мальчишку. Мне тоже было непривычно и грустно видеть их постаревшими, с сединами и морщинами. Всё-таки 21 год срок не малый.
Все стали наперебой звать к себе переночевать. Дядя Миша сразу пресёк все эти разговоры.
-  Он приехал в свой родной дом, и зачем ему спать в чужом?. Коня его железного я уже в стойло поставил, да и сынок его время зря не терял. Вон они уже со Светкой нашей в шашки играют.
Конечно, остались. Долго ещё вспоминали давние времена, нужду беспросветную и как выживали вместе. Именно семья Барсуковых была нам роднее рядных. Такое не забывается. Спать разошлись далеко заполночь .На следующий день поехали на своей «Яве» искать и удивлять моих одноклассников.. В классе нас было сорок человек, а в  городе остались меньше десятка. Почти всех разыскал, наговорились вдосталь, и посмеялись, и взгрустнули, вспоминая ушедшее безвозвратно детство. Побывал и в доме бывшего директора нашей школы. Фёдор Никифорович стол рядом со мной, и седая его голова уткнулась мне в грудь. Маленький щуплый старичок то и дело вытирал набегавшую слезу:
-  Коленька, дорогой мой, да как же я тебя не помню?! Мы ведь с женой хотели усыновить тебя, но твоя мать не согласилась.
А ведь когда-то был он для меня самым грозным и суровым дядькой. Даже порол меня ремнём в своём кабинете по просьбе матери. Но похвальные грамоты каждый год тоже он вручал.
Увидел сын и речку моего детства, в которой я  тонул однажды. Теперь её можно было перейти вброд в любом месте. Посидел он и на той парте, что стояла первой у стены, рядом с окошком. Парта, конечно, была  другая, но стояла на том же месте. Только не было уже круглой печки в углу класса, которая топилась дровами и углём, и потому класс пахнул дымом. Здесь же, на станции, в дальнем тупике, сын увидел «паровозное кладбище». Два десятка паровозов стояли памятниками нашего детства, и не казались уже такими огромными и мощными. Не сдали их и в переплавку, надеясь, видимо, что когда-то и они пригодятся 
Мне не терпелось скорее поехать в деревню, к своей любимой тётке. И вот стоит наша «Ява» на вершине пологого холма, на той самой пыльной дороге моего босоногого детства. Я смотрю на совсем незнакомую панораму окрестностей, вижу внизу деревенские избы, и не могу сдержать слёз.
-  Что с тобой? – обеспокоился сын.
-  Ничего, сынок, сейчас пройдёт, - устыдился я своей минутной слабости.
И вот мы уже едем по деревенской улице, распугивая кур, коз и собак. Деревню не узнаю, будто первый раз её вижу. Вспомнил, что именно здесь, в трёх километрах отсюда, в 1956 году взорвали первую атомную бомбу. Мало что уцелело после взрыва и всё вокруг было новое: и дома, и лес, и даже пруд был в другом месте.  Не было и церквушки, что украшала село и где крестились все мои предки. Сравняли с землёй и кладбище старое.
Дом тёти Нюры стоял на том же месте, но выглядел уже не избой, а именно домом почти городского типа, под железной крышей, с верандой, телеантенной на крыше. Во дворе на лавочке сидел дядя Гриша, муж тёти Нюры, которого я в детстве боялся, как огня. Он дымил папироской, и как-то странно смотрел маленькими своими глазками. (Позже выяснилось, что он совсем слепой стал) Тётя Нюра вышла из сарая с двумя вёдрами в руках, и когда увидела меня в десяти шагах от себя, упустила эти вёдра, охнула, и стала оседать на землю. Я подбежал, подхватил её, не дав упасть. Она запричитала, то плача, то смеясь:
-  Господи, радость-то какая! Вот уж не ждала, не гадала, что доживу до такого дня. Родной ты мой, да как же ты надумал приехать, неужто тётку свою не забыл!. А вырос-то как, век бы не узнала, если б ты на отца своего не был так похож. Вон и сынок твой тоже одно лицо с тобой, твой портрет.
 И засуетилась, забегала старенькая и сухонькая, с дрожащими руками, которые всё норовила спрятать под фартук, будто стыдясь их. Дядя Гриша особой радости не выказал, и похоже так и не понял, кто же заявился к нему в дом. Двумя днями позже он попросил свозить его в соседнее село к родственнику. Ехали по лесной дорожке, скорее тропинке, и я его потерял. Выронил по дороге. Ужас объял меня, жуткий холодок пополз по спине.
«Ни хрена себе! – подумал я. – Мужик войну прошёл и жив остался, а я его угробил»
Вернулся назад и – о, счастье! – увидел его сидящим на пеньке около дороги.
- Дядя Гриша, не расшибся, руки-ноги целы? – первым делом спросил его.
-  Живой я, живой, только зад малость отшиб, когда приземлялся, - успокоил он меня и снова забрался на сиденье, чем немало удивил меня. Обхватил меня руками, прижался ко мне и мы поехали дальше. Теперь я ехал уже предельно осторожно, чтобы моего деда-одуванчика не выкинуло на очередной кочке.
В деревне навестил всех и был счастлив, что люди помнили и меня, и мою родню, хотя лет прошло немало Самым счастливым  в те дни был мой сын.  Он лихо раскатывал по деревне на «Яве», которую тут отродясь никто не видал.  Мало того, он ещё в тайне от меня и мототрюки демонстрировал, и девчонок катал. Но самым ярким его воспоминанием надолго осталось катание верхом на лошади. Друг моего отца, дядя Алексей Агапов возил на ней почту по деревням, а вечерами распрягал, и наступал счастливый час для моего сына. Пока он катался, я слушал рассказы дяди Алексея про отца, про их молодость, про нечаянную встречу на фронтовой дороге. Как бесконечно дорог был мне этот человек, как я молил Бога мысленно, чтоб  жил он как можно дольше.
Сын вряд ли понимал и разделял мои чувства, но я утешал себя тем, что теперь он ЗНАЕТ, где истоки нашего рода, где возрастал его отец. В душе надеялся, что когда-нибудь и он привезет сюда своего сына

Краткие рассуждения о жизни и смерти.

Не знаю как выглядит и где живёт мой ангел-хранитель, не знаю даже, как обратиться к нему, но мне очень хочется сказать ему:
-  Дорогой мой! Сколько же хлопот я доставил тебе за  долгую свою жизнь! Сколько раз ты спасал меня от неминуемой смерти, а я отделывался лишь лёгким испугом,  гипсом на руке или ноге. Спасибо тебе за всё, за  счастье жить на этой земле, в этом прекраснейшем из миров.
Нас, мотоциклистов, не зря называют «самоубийцы в отпуске». Есть даже такой анекдот из «чёрной» серии. Заведующий городским моргом звонит своему приятелю, директору спортивного магазина:
-  Ты сколько вчера продал мотоциклов?
-  Пять штук. А что?
-  Ничего. Значит, один ещё где-то катается.
«Какой же русский не любит быстрой езды» - писал Гоголь.  Я же не просто любил быстро ездить, но считал такую езду нормой для «явиста». Поэтому второй раз ко мне на мотоцикл никто не садился, каждый хотел умереть своей смертью .Не имея других талантов, и будучи человеком тщеславным, чем ещё я мог удивить людей? Только лихачеством на грани безумия. Но за многие годы только руку и ногу по одному разу сломал. Главной причиной такого везения было то, что я не боялся смерти. Знал, что она будет мгновенной, и я даже испугаться не успею. Часто читал в книжках, что в минуту смертельной опасности перед глазами проходит вся жизнь. Ерунда полнейшая. Успеваешь только два слова произнести вслух или мысленно: - «Всё! Конец».  И только оставшись живым и невредимым, медленно оправляясь от шока, начинаешь верить в чудо, в ангела-хранителя своего.
В детстве тонул в речке. Спасли взрослые парни. Оклемавшись, больше всего боялся, что мать об этом узнает. Работая электриком, дважды попадал под напряжение, и опять же отделался лишь ожогами да ушибами при падении. На самолёте попал в переделку, когда при подлёте к ташкентскому аэропорту у него не вышло левое колесо шасси. Самолёт круто взмывал вверх, а потом пикировал к земле. Мы, пассажиры, при этом висели на ремнях безопасности. Колесо выскочило после третьей попытки, и мы приземлились. Вряд ли стоит рассказывать в каком виде. После этого случая пять лет только на поезде ездил, что-то не тянуло в аэропорт.
Был и вовсе случай, достойный пера детективщика.  Не люблю этот жанр и не хочу описывать подробности, раскручивать сюжет, но хочу, чтобы ты, читатель, поверил мне на слово. Мне уже приставлен был нож под ребро,  и надеяться было не на что. Но не зря же я прочитал столько книг. В том числе и про бандитов. Знал, что, общаясь с ними, надо соблюдать основное правило: не верь, не бойся, не проси. Удачно сыграл роль блатного, видавшего виды, прошедшего «Крым, Рим и медные трубы». Сработало. Мне на время подарили жизнь. Этого времени хватило, чтобы я сам сбежал из бандитского логова, и девчонок спас. Собственно из-за них я и попал в эту передрягу.
Моё отношение к смерти философское, выражается одной, всем знакомой фразой – «все ТАМ будем». Об ангеле-хрангителе вспомнил потому, что дожил до старости, когда ему уже  не уберечь меня от финишной ленточки чёрного цвета, на которой будут слова «от жены». «от друзей» и «от тёщи». Чтобы понятно было, почему умер. Как тебе, читатель, такой юмор висельника нравится?
Смерть других переживаю тяжело и мучительно. В голове не укладывается, как же это так случилось, что только два дня назад мы с ним водку пили у меня за столом, анекдоты травили, и вот, на тебе!  Поэтому не хожу на похороны, не могу потом долго войти в колею. Спасаюсь тем, что даже после четырёх инфарктов продолжаю жить так, будто сегодняшний день последний.. Мне вечно не хватает времени, я много ещё не успел сделать. И когда придёт костлявая с косой, я скажу ей:
-  Подожди, у меня столько дел несделанных, меня люди ждут! Успеешь ещё, никуда я не убегу от тебя
Надеюсь, она поймет и придёт в другой раз.

Всё, кончился мой рассказ. Спасибо тебе, читатель, если дочитал до конца.

          .И тут я вспомнил, что по законам жанра в конце должен быть  ЭПИЛОГ .
Название пришло само собой

                Находки и потери. 

Всё познаётся в сравнении. Вряд ли кто станет спорить с этой старой истиной. Мне есть что и с чем сравнивать, но зачем? Зачем же сыпать соль на рану, которая ещё болит? Вот вам и ответ – у кого что болит, тот о том и говорит.
Когда в конце семидесятых я переезжал из Ленинградской области в Киргизию, то все свои вещи, включая мебель и одежду, отправил в контейнере. Он пришёл пустым, и я стал «гол, как сокол». Потеря? Конечно, ещё какая! Переживал? Да, но недолго и не сильно. Знал, что всё это наживу снова. Мне было всего 40 лет, полон сил и здоровья, недостатком оптимизма не страдал. И страна тогда была другая.
Нынешние потери безвозвратны, невосполнимы.
-  Ну, вот – вздохнёт сейчас недовольный читатель. – Опять про политику, неужели не надоело?
Ещё как надоело! Но нельзя жить в насквозь политизированном обществе и не говорить о политике. Только дети в детсаду сейчас не говорят о ней. И это очень плохо, просто губительно, когда  даже бабки на лавочке не о внуках говорят, а спорят какой президент лучше – Ельцын или Путин, и вступать России в ВТО или малость погодить.
Я далеко от этих бабок не ушёл и мои рассуждения, конечно, не блещут новизной и оригинальностью. Душевное здоровье сберегаю тем, что давно уже не включаю радио и «ящик», чтобы не слушать плохие и лживые новости. Пошлая бездарная эстрада, агрессивная  обрыдшая реклама, культ силы и наживы, пропаганда секса – этим переполнен эфир, газетные и журнальные страницы. Но нас убеждают, что это и есть приобщение к цивилизованному миру. Разве понять нам, дикарям с тысячелетней собственной культурой, как необходимы в нашей жизни пирсинг и шопинг, свадьбы «голубых», газета «Спид-инфо» и телепередача  «Дом-2». И не единого слова о пяти миллионах беспризорников, об эпидемии туберкулёза в стране, о планомерном уничтожении села и сельского хозяйства. Тишина, благодать и президент бодро вещает на весь мир, что мы растём и крепнем, и скоро нам будет не стыдно перед просвещённым Западом.
Услышать по радио или увидеть на экране пуск новой гидроэлектростанции, открытие шахты, завода или фабрики, спуск на воду кораблей, вручение орденов Героям труда – всё это из области фантастики. Скорее увидим отставку непотопляемого  Чубайса или арест Черномырдина
Как такое могло произойти? Как с этим бороться? Можно ли вернуть страну и её былое могущество?  Можно ли сберечь то, что ещё не успели разворовать  и разрушить? Все эти вопросы пока остаются без ответа. Чтобы бороться и побеждать, надо как минимум иметь врага и оружие. Врагов у нас не счесть, оружия тоже хватает, но оно у бандитов, не у нас. Бандиты всех мастей как раз и процветают ныне. Их по-разному называют – «оборотни в погонах», таможенники,  воры в законе, олигархи – но суть одна: отнять или украсть. У них в руках и другое оружие – деньги Огромные деньги, какие нам и не снились. Поэтому они сегодня  празднуют бал.
Но если бы случилась наша победа, то рано радоваться  Жизнь показала, что и победой мы распорядиться не умеем. Посмотрите, как живут побежденные нами финны, немцы и японцы. И как живём мы, победители .Весь мир не понимает, как такое может быть, что  в самой богатой стране живёт самый нищий народ. Не понимаю это и я. Теперь о потерях
Наша повседневная жизнь состоит из находок и потерь с перевесом в ту или иную сторону, а горе и радость – это оценки и меры двух составляющих. Вот я и хочу подвести некий итог, установить баланс, выяснить каких полос больше в нашей жизни-тельняшке, чёрных или белых. Начну с потерь. Первая и самая весомая – это здоровье. Букет болячек, пухлая двухтомная медицинская карта в поликлинике, вторая группа инвалидности – всё это мало радует, но врачи утешают:
-  Это возрастное. Не вы один такой. У нас среди молодых уже нет здоровых. Есть более или менее здоровые.
 Слабое утешение. Конечно, на миру и смерть красна, но почему-то пожить охота, у внуков на свадьбе погулять. Японские мужики в среднем 72 года живут, а почему победители только 59 лет – этого мне не понять. Но я догадываюсь. Есть такая развесёлая песенка со словами: -« кто-то теряет, кто-то теряет, а кто-то находит». Итак, если я потерял здоровье, то кто же его нашёл? И что он поимел от этой находки? Совсем неплохо заработали на мне аптеки. Они сегодня процветают. Не в обиде и врачи. Не зря ведь именно терапевтам резко повысили оклады. Мы не нужны терапевтам здоровыми, они тогда без куска хлеба останутся
Моё нездоровье для общества не трагедия и не обо мне речь. Больше всего мне не нравится, даже пугает слово СРЕДНЯЯ  ( продолжительность жизни мужчин в России 59 лет)  Это означает, что кто-то уходит из жизни и в 30-40-50 лет, то есть в самом цветущем возрасте. Самое страшное, что эти люди не умирают. Их убивают. На работе (несчастный случай, авария), на улице ( бандиты, пьяный водитель), в отделении милиции или в солдатской казарме (забили до смерти или довели до самоубийства),дома (пьяная драка, «палёная» водка) и даже на отдыхе ( утонул пароход, взорвался самолёт, загорелась гостиница, теракт в театре). Утомил я тебя, читатель этим длинным списком. Но я его не придумал. Одного брата у меня убили в армии, другого в милиции, а отца – дома, в ванне купался, когда ток к ней подключили .Никто за эти преступления  повестки в суд не получил. А когда я попытался к суду привлечь убийц, мне сказали:
-  Успокойся, если не хочешь лечь рядом с ними.
Назову самого страшного убийцу, виновницу вырождения нации, разрушителя           семей, мать всех сирот и беспризорников, и в то же время источник сказочных барышей. Догадываетесь, о чём это я? Да, о ней, родимой. О водке, которую пили, пьём и будем пить, как гордо заявляют алкаши. Если во всём мире 8,5 литра « на нос» в год – это деградация нации, то у нас приходится аж 14,5 литра. Тут, казалось бы,  во все колокола надо бить, нацию и государство спасать. Что-то не слышу я набатного звона, но думские пустозвоны уверяют, что борьба с алкоголем, то есть с производителями и продавцами, обречена на неудачу. Они правы, к сожалению. Бороться надо с бедностью всенародной, а они борются с бедными, чтобы богатые стали сверхбогатыми.
Вторая потеря – могучая держава с названием СССР. Не советскую власть, не КПСС оплакивает моё поколение. Туда им и дорога, а вот за державу обидно. Мы не ходили по миру с протянутой рукой, не ждали спасительных инвестиций, а сами кормили, одевали и вооружали полмира.. Вместе со страной мы потеряли  истинное братство народов, веру в завтрашний день и даже национальность. Теперь у нас одна кличка на всех – россияне В ту же графу «потери» можно смело вписать армию, науку, промышленность, бесплатное образование и лечение, культуру. Всё это пребывает в жалком состоянии или вот-вот  рухнет окончательно. Как рухнуло село и сельское хозяйство.
Третья и самая страшная потеря – это духовность. Моё поколение жили одурманенные фальшивой идеологией типа «наша цель – коммунизм» и «партия и народ едины»  Но были и не плохие лозунги. Например, «Труд – дело чести, доблести и геройства». Что касается культуры, то у дикторов радио и телевидения мы учились правильно говорить . На сцене позади Клавдии Шульженко, Муслима Магомаева и Людмилы Зыкиной не дёргались полураздетые девицы, не было у них и телохранителей, собственных директоров, спонсоров. Зато была заслуженная всенародная любовь, а не толпы оголтелых фанатов. Фильмы не проповедовали культ силы, наживы и секса. Да, секса в стране не было. Была любовь и парень говорил «я люблю тебя» вместо сегодняшнего «я ХОЧУ тебя» У нас и наших детей не было покемонов, жвачки и кукол «барби2 Книги, газеты и журналы были даже в самой бедной семье.
Сегодня даже написать пару писем и послать три- пять открыток поздравительных стало непозволительной роскошью. Наш прекрасный русский язык заменён воровским жаргоном. У нас даже президент собирался «мочить» чеченцев в сортире. Убогая, куцая  речь молодёжи приводит в уныние. Все эмоции, чувства, настроения выражаются всего тремя словами: «клёво», «классно» и «прикольно». Высшая степень – словом «круто». Ещё добавляют «конкретно», «чисто» и «как бы». Я уж не говорю о косноязычии дикторов и телеведущих,  об армии юмористов, весь юмор которых выше пояса не поднимается.
Хватит о грустном, пора переходить к находкам, к позитивным переменам. Без всякой иронии говорю, что главным достижением последних двух десятилетий стала свобода слова. При советской власти я эти свои рассуждения не только написать, но и вслух произнести побоялся бы. А если  осмелился бы, то бензопила «Дружба» стала  бы моей спутницей на долгие годы. Сегодня я могу говорить и писать почти всё и почти безнаказанно. Оно и правильно. Дай нам полную свободу, так мы такое наговорим и понапишем, что никаких бензопил не хватит. Сегодня свобода слова не опасна, лишь бы про евреев плохо не писал. Словом мы ничего не изменим, а на дела, поступки мы давно уже не способны. Зато выговориться, спустить пар, отвести душу – это, пожалуйста, не возбраняется.
Второе достижение – нет уравниловки. Вовсю заработал главный закон эволюции, когда выживает сильнейший. Закон джунглей заставил оторвать зад от кресла, шевелить мозгами, не жалеть себя любимого, а искать свою нишу, своё дело, своё место в жизни. Как раз такие люди и живут сегодня хорошо, достойно. Их называют  «новые русские», анекдоты про них слагают, но плевать им на эту суету. Они живут хорошо, и дети у них будут жить не хуже. Ругать правителей наших, стонать и жаловаться – на это ни ума, ни таланта не надо. Отнять и раздать всем поровну – это отрыжка  советского воспитания, когда мы все жили одинаково бедно, а слово «карьерист» было бранным, ругательным. Даже получая орден, надо было говорить, что «это заслуга всего коллектива».
Третье благо – снят «железный занавес» и теперь любой человек, если у него есть деньги, может отправиться в любую точку планеты. И не будет за ним тащиться «хвост» из ФСБ .Сегодня даже я, проработавший всю  жизнь в номерных «почтовых ящиках» могу купить заграничный паспорт у государства и … повесить его в рамочке на стенку. Я не американский, а российский пенсионер и мотаться по миру туристом – это из области фантастики. У меня не только долларов, а даже тугриков и тех нет. Но в этом никто, кроме меня не виноват. Надо было, как говорит мой сын, не о Родине думать, а о себе.
Четвёртое и последнее завоевание – выборы. Во времена СССР они тоже были, и даже обставлялись как праздник, то есть дефицит «выбрасывали», концерты показывали. Не было только выбора.  Кандидат был один, и не выбрать его  было невозможно даже теоретически. Но народу  на это было наплевать, нас мало волновало, кто там будет у власти.. Сегодня кандидатов много, порой даже очень много, и выбрать есть из кого. Поэтому у народа появилась надежда как-то повлиять на ход событий. Но люди с чувством юмора утверждают, что если бы выборы могли хоть что-то изменить – их давно бы отменили. Так уж получается, что во власть попадают не лучшие из лучших, а те кто больше заплатил, кто по сути дела купил депутатский мандат. У людей остаётся маленькое утешение в виде такой вот сентенции: «сумел сам разбогатеть, значит и нам поможет». Нет, не помогает. Он уже на следующий день напрочь забывает и обещания свои, и тех, кому обещал. Но это и есть демократия по-русски, тут обижаться не на кого. Дело новое для нас, незнакомое, считай «первый блин» испекли. А он, как известно, всегда комом.
Последняя радость наших дней в том состоит, что нас –  русских  - отовсюду гонят домой, в Россию. Так и говорят открытым текстом – Убирайтесь в свою Россию!
Они ведь не знают, что она для русских давно не своя, что никто нас тут не ждёт. Это вам не Израиль, где евреи, приехавшие на историческую родину, получали не только жильё и работу, а даже домашние тапочки по размеру ноги. И всё это бесплатно! Мы же, русско-советские, были всегда людьми без родины и жили везде, куда партия пошлёт или нужда загонит. А таджик или узбек почему-то не рвались в Рязань, латыш или эстонец в Сибирь ехали только по приговору суда. Они все предпочитали жить на своей родине, со своей культурой, со своим языком. Мы, пришельцы, хоть и считались «старшими братьями», но нас просто терпели, как сводных братьев. За годы советской власти построили казахам космодром Байконур, узбекам  урановые и золотые залежи освоили, литовцам АЭС возвели и отовсюду получили пинок под зад. Вполне заслуженно. Всё это надо было у себя в России делать, для своего народа. Теперь картина ещё нелепее: десятки тысяч иностранцев строят в России и дома, и дороги, и прочие объекты, а наш «русак» опять сбоку-припёку, опять не у дел, в безработных числится..
Вот, пожалуй, и все «плюсы», которые принесла новейшая история. И хотя в них есть свои «минусы» -- всё равно хочется верить, что затянувшиеся роды не кончатся выкидышем. Смутные времена на Руси и раньше случались, но великая держава их пережила, сберегла и себя, и народ, и язык. Верю, что время потерь, утрат кончится, и мы ещё покажем миру «Кузькину мать», как обещал когда-то незабвенный Никита Хрущев. 
 
                г.Заречный     2006 г


 




 










 



     Читатель! Если ты привык к классической литературе, то закрой эту книгу, ибо привычного сюжета, фабулы, интриги и прочих канонов литературы  ты здесь днём с огнём не найдёшь. Любители детективов тоже могут отдыхать – нет здесь бешеных погонь, стрельбы и ни одного трупа. Даже «клубнички»  -  и той нет.  «  Боже, да о чём же в наши дни можно ещё написать?» - удивишься ты. Отвечаю – о том, как прожил свои годы, где бывал, что видал и, конечно, о любви. Без неё никак не обойтись, без неё и жить-то неинтересно. «Так, понятно, - скажешь ты. – Значит, мемуары настрочил» И опять не угадал. Мемуары пишут великие люди, а я самый что ни на есть простой человек, такой же как и ты, читатель. На тебя и рассчитана моя книжка. И если на двадцатой странице не уснёшь от скуки, то уже хорошо, значит можно читать и дальше. Потому что у всякого человека за семь десятков лет хоть что-то интересное происходило, есть о чём рассказать.
Вот и я решил поведать миру какую бурную ,красивую, интересную и нелёгкую жизнь прожил на  этом свете. Пока не переселился  на тот, где Чубайсу ухе не надо платить за свет. Как тебе мой каламбурчик?  Я и дальше буду шутить, когда уж совсем невесело будет. Вот и всё, считай, с предисловием покончил, отнял  кусок хлеба у какого-нибудь именитого писателя.
  Деваться некуда, приходится писать  ЭПИГРАФ
Я выбрал изречение, которое было моим девизом многие годы и вполне оправдало себя. «Живи так, будто сегодняшний день последний». У   Владимира Солоухина написаны «Камешки на ладони», у Виктора Астафьева – «Затеси», а что же мне придумать такое? Ведь сюжета-то у меня нет. Тогда я решил  давать заголовки-ориентиры, которые как дорожные указатели не дадут тебе, читатель, заблудиться.

                Перекати – поле   

/ Жизнь прожить – не поле перейти /

Судя по эпиграфу, поле перейти легко. Наверное, так оно и есть, если  это не минное поле. Но жизнь каждого из нас  очень похожа на минное поле. Не наступить на смертоносную мину – это вопрос удачи, везения. Иногда и знания, где эти мины расставлены. Самое время сказать, почему у этой главы такой заголовок.
Всего один раз в своей жизни видел я шар из сухой выгоревшей на солнце травы, который в народе метко назвали «перекати-поле». Он действительно катился по полю туда, куда дул ветер, то замедляя, то убыстряя свой бег. А  рядом с ним и чуть дальше легко, играючись, катились другие такие же светло-желтые и бурые кружевные шары. Зрелище для меня было новое, интересное и даже забавное, но никаких мыслей-ассоциаций тогда не вызвало. Только теперь, на закате жизни, когда уже отчётливо видна финишная ленточка, вдруг вспомнилась эта картина. Будто ангел сел на плечо и тихонечко шепнул:- Парень, а ведь это твоя Судьба, ты её тогда видел!
Так оно и есть, ангел не ошибся. Оглядываясь  назад, в прошлое, вспоминая, где жил и работал, где отдыхал или лечился, понимаешь, что похож на это самое «перекати-поле». Захотелось рассказать какие ветры гнали меня, где я останавливался надолго, а где сразу поворачивал назад.
Бывало и так, что в тупик попадал, бывало и по-над пропастью катился , но уцелел, выжил мой шар, хотя пообломался изрядно. Не кинозвезда, не известный политик и даже не ветеран труда (не удостоился), а  всего лишь малая песчинка, но  в то же время я гражданин  великой страны и пережил уже пять «царей». Так говаривала моя покойная бабушка Катя, имея ввиду генсеков, начиная  с Ленина..Сама она родилась при Николае Первом и для неё Ленин, Сталин тоже были царями
Кстати, о бабушке Кате. Именно ей я обязан тем, что всю жизнь менял города, работу, жён и друзей-товарищей. С малых лет она учила меня:
 - Коляня, запомни, заруби себе на носу: под лежачий камень вода не бежит. Исповедуя сама  эту веру, она выгнала свою пятнадцатилетнюю дочь (мою будущую мать) из дому, чтобы научилась сама добывать себе кусок хлеба.
Так моя мать стала «перекати-поле». Здесь я сделаю маленькое отступление, чтобы высказать твёрдое своё убеждение: дети наследуют от родителей не только внешность, характер, болячки, но и судьбу. Я судьбу матери повторил почти один в один, к великому моему сожалению.
         В тридцатом году прошлого века моя мать поступает в педучилище города Саранска и, закончив его, получает направление в родные места  - в Оренбургскую область, в Бузулукский район. С дипломом сельской  учительницы в кармане она сидела с подружкой на скамейке у саранского железнодорожного вокзала и ждала свой поезд.
Вдруг подружка вскочила на ноги и закричала: - Вера, Вера! Посмотри под скамейку, там кто-то пищит. Вера посмотрела, увидела тугой свёрток, а когда развязала все тряпки, увидела плачущего ребёнка. Это была девочка, на вид годика три-четыре, живой скелет. Присмотревшись внимательно, она ахнула: - Да это же сестра моя!! Надька!
Здесь необходимо пояснить, что на дворе стоял 33-й голодный год, когда люди умирали тысячами и матери, желая спасти хотя бы детей, подбрасывали их, кто куда в надежде, что люди подберут и не дадут умереть с голоду. Так поступила и моя бабушка Катя. Для меня до сих пор  её поступок загадка. Ведь в деревнях тогда легче было выжить, и почему баба Катя привезла  младшую дочь за сотни вёрст именно в Саранск - не понятно.
Не думала – не гадала баба Катя, что старшая дочь привезёт назад младшую, и потому сразу сказала, как отрубила: - Сама привезла – сама и корми. Но всё-таки и перепугалась как бы Вера не заявила «куда следует» .Пришлось бы ехать на лесоповал. Следуя своей заповеди про лежачий камень, баба Катя не залежалась в деревне и тайком сбежала в Среднюю Азию, в Ташкент. Так из старшей сестры моя мать превратилась в «мать-одиночку». О том, что и сколько она пережила надо писать отдельно, но скажу лишь, что сумела сестрёнку и выходить, и выучить, и даже замуж выдать за хорошего человека. Тётка моя – Надежда Степановна – тоже стала сельской учительницей. Именно она научила меня и читать, и писать, когда мне было всего – то пять лет, сделала деревенским «вундеркиндом». Очень полюбил я книжки. Вырывая из них листок за листком, я делал целые эскадрильи самолётиков и щедро раздавал их своим сверстникам. Тётка порола меня ремнём, я часами стоял в углу на коленях, но и это не помогало. Но когда я стал школьником и начал понимать прочитанное, то стал заядлым книгочеем, и тут уже моя мать боролась, сражалась со мной и библиотекарями, чтобы я не читал так много. Книги как раз и породили во мне страсть к перемене мест, к путешествиям. «Помог» мне в этом и голодный послевоенный  47-й год. (У матери это был 33-й год). Родной отец «пал смертью храбрых», как в похоронке было написано, и моя мать уже в 46-м году вышла замуж, а через год родила братца Сашу. Братец родился не хилый – весом в пять с лишним килограммов – а кормить его было нечем.  Отчим сбежал к какой-то женщине и самое страшное – забрал продовольственные карточки. Для нас троих это был смертный приговор. В доме ни куска хлеба, ни полена дров, ни копейки денег, а на дворе, повторяю, голодный год. Сшила мне мать суму нищенскую и пошёл я по дворам «ради Христа» просить. Подавали плохо. Нас таких в городе много было, на всех не напасёшься. Мать уже не могла ходить, лежала на кровати опухшая с голодухи, а за пустые груди тянул её наш богатырь, просил есть. Пришлось мне надевать вторую суму, садиться на  товарные поезда (на пассажирские нас не пускали) и ехать на ближние станции. Оттуда уже пешочком до ближних деревень. Там нас жалели и подавали очень даже хорошо, я привозил полные сумки. Так мы и выжили.
Зато я стал настоящим беспризорником, отвык от дома. Каждый раз я уезжал всё дальше и дальше от дома. Теперь уже неделями и месяцами меня искала мать и милиция. Мне давно пора было идти в школу, а на ногах нет обуви, нет хотя бы сносной одежды. Я уж не говорю об учебниках и портфеле. Меня находили, приводили домой, но я снова убегал, словно одичал от вольницы. Никого и ничего не боялся, знал, как прокормиться, где лучше переночевать и от кого надо держаться как можно дальше.
Как тут не вспомнить фильм «Судьба человека». Первый раз я не смог его досмотреть до конца. Там есть эпизод с мальчонкой, когда он в кабине грузовика признал в шофёре своего отца. Бондарчук явно списал этот случай из моей судьбы один к одному. Слёзы душили меня, я узнал себя, долю свою горькую и сбежал из зрительного зала.
           Судьба берегла меня: я не попал ни в одну воровскую шайку, не попал под поезд, не замёрз зимой. Своё дело сделали и прочитанные мной книги. Я уже знал, что воровать, грабить, жить обманом нельзя, грешно и подло.
И жизнь потихоньку налаживалась. Сегодня модно и выгодно клеймить Сталина, коммунистов, но тогда страна за каких-то 10 – 15 лет встала из руин, из пепла. Уже давно не было карточек, работали заводы и фабрики, засевали поля колхозные, все дети учились. Таких слов как «инфляция»,«дефолт», «инвестиции», «приватизация» слыхом не слыхивали. Такие понятия как «безработица» были просто не понятны советскому человеку. Я уж не говорю о наркотиках, проституции и прочих «голубых». В страшном сне не могло такое присниться, а сегодня это наши будни.
( Не удержался. Прости меня, читатель, за такие суждения. Грешен, никакие «перестройки» меня не сломали, никакие «реформы» дерьмократов не убедили меня, что РФ лучше СССР.)
Моя жизнь тоже наладилась. Я уже не был «перекати-поле», учился в школе-семилетке, ел досыта ,не щеголял заплатками на штанах и рубахе. .Мне даже костюмишко справили, когда я пошёл в 6-й класс, а в доме появились тарелки и ложки железные вместо деревянных. Школу закончил с отличием, и надо было учиться дальше. Из горькой и позорной нищеты наша семья вырвалась, но зато  прибавилась на два брата – Витю и Вову. Бедность жила вместе с нами ещё долго, пока отчим не научился валять валенки. За учёбу платить было нечем и мы с матерью стали выбирать техникум, где была хорошая  (по нашим понятиям) стипендия. В нашем Бузулуке такого не оказалось, а другие были далеко и на билет у нас денег туда не хватало. Всё же нашли «золотую середину»- горно-металлургический техникум в Башкирии, где и стипендия была максимальная, и даже форму давали. Но самое главное – мать наскребла денег на билет, и я поехал с огромным деревянным чемоданом, где кроме пары белья и ведра картошки ничего не было.
В техникум поступил легко и так же легко учился за счёт прекрасной памяти.
И желания узнать как можно больше полезного и интересного. К тому же, я всегда стремился к лидерству, и самолюбие не позволяло болтаться где-то  в «середнячках»
Знания впитывал как губка и даже башкирский язык выучил за два месяца, общаясь с местными мальчишками и детьми директора техникума. В их доме я быстро стал своим человеком, а красавица – дочка даже братом меня называла. Мне было уже 15 лет, сложился характер и характер далеко не сахар, конфликтный и неуживчивый. Как раз тот случай, когда говорят «язык мой – враг мой». Все беды были оттого, что я не терпел лжи, несправедливости, подлости. От кого бы они не исходили. Авторитетов не признавал, никого и ничего не боялся, всегда шёл напролом, как говорят «с открытым забралом». Забрало от этого нисколько не страдало, зато я получал неприятностей предостаточно. Зря поговорка утверждает, будто на одни грабли два раза не наступают. Я только это и делал, но уроки впрок не шли. Так случилось и с директором техникума, в которого я швырнул тяжеленную стеклянную чернильницу, что стояла у него на столе. Попал в лицо, облил всего чернилами, но успел не только сбежать, но и закрыть его на ключ, который торчал в двери кабинета. Так я перестал быть студентом техникума, хотя до окончания первого курса оставались считанные дни, и я перешёл бы на второй курс без особых усилий, благо, что учился на одни пятёрки.
Совсем коротко об истории с чернильницей. У директора техникума в ту пору было двое детей: десятилетний сын и дочь Роза. Имя своё она оправдывала  на двести процентов .Ей шёл  пятнадцатый год, но она уже выглядела вполне сложившейся девушкой и за ней пытались ухаживать наши студенты-старшекурсники. Все их усилия были обречены на провал. Роза была ещё ребёнком и просто не понимала, чего от неё хотят эти надоедливые поклонники. Роза с братом, я и Яша – сын одного из преподавателей техникума – всегда играли вместе и были настолько неразлучны, что отец Розы частенько говорил:
- Не ходи в общежитие, оставайся у нас ночевать. Всё равно ребята к тебе убегут.
Со временем я стал почти членом семьи директора, дети очень привязались ко мне, да и я не был к ним равнодушен. И хотя я был на год старше Розы, я в ней не видел девушку, для меня тогда понятия «любовь», «свидания», «поцелуй» были абстрактными, и Роза для меня была товарищем по играм, подружкой и почти сестрой. Кстати, я с детства мечтал, чтобы у меня была сестрёнка.
И вот однажды разъярённый, красный от гнева, директор забирает меня прямо из аудитории и ведёт к себе в кабинет. Я сразу вспомнил, что мы вчера вместе с Ильдаром (сыном директора) нечаянно разбили сразу две пиалы. Однако, услышал совсем другое обвинение
- Негодяй, подлец! – обрушился на меня директор. – Как ты посмел обесчестить мою дочь?! Я считал тебя вторым сыном, ты ел и пил в моём доме, а теперь опозорил и себя, и всех нас.
Сказать, что я был возмущён или оскорблён этим диким обвинением, значит,  ничего не сказать. Выражаясь научно, я был в состоянии аффекта и уже не слышал, что орал директор, нервно расхаживая по кабинету, то садясь на стул, то вскакивая с него. Я схватил со стола увесистую стеклянную чернильницу(тогда даже у директоров не было авторучек) и кинул в обидчика.
На следующий день я уже был дома, чем немало удивил свою матушку. Она встретила меня словами: - Ну ,вот! Ещё один дармоед в доме объявился. Что так рано – то?
Я что-то красиво соврал, но слово «дармоед» меня не просто обидело, а оскорбило до глубины души. Мать быстро забыла голодный 47-й год, когда именно я спас её и брата от голодной смерти. Родной дом сразу стал чужим, и даже подросшие братья не радовали. Я крепко и надолго обиделся. На следующий день я забрался на крышу поезда «Москва – Ташкент» и уехал из дома, никому ничего не сказав. Без денег, без вещей, с портфелем, в котором лежал недавно полученный паспорт и книжка «Подвиг разведчика».Даже смены белья не было, но на дворе стояло лето, Ташкент не Воркута и я не унывал
Почему я выбрал Ташкент? А я не выбирал, Пришёл на вокзал и сел на первый поезд, который пришёл на станцию Бузулук. Мог быть и другой поезд. Тогда, глядишь, и судьба по-другому повернулась бы. Но что удивительно – Средняя Азия для нашего семейства стала как бы убежищем, где мы спасались от житейских бурь. Туда сбежал мой дядя по отцу, когда пришли раскулачивать моего деда, и тем самым спас себя от Соловков, куда загремела вся семья в 30-м году. Туда же сбежала и моя бабушка Катя, опасаясь тюрьмы за дочь – подкидыша. Несколькими годами позже переехала туда и моя мать в надежде на лучшую жизнь.
Теперь ехал и я, но не на одном поезде. Билета у меня, конечно, не было, но зато был богатый опыт «зайца». Однако и ревизоры были опытные и регулярно выкидывали меня из поезда. Спасибо хоть в милицию не сдавали и я, дождавшись следующего поезда (не обязательно пассажирского) ехал дальше. Кормился тем, что люди дадут сироту жалеючи. Да, теперь я счёл себя круглым сиротой .и решил никогда даже не вспоминать, что у меня есть мать. Врал, обманывал? И да, и нет.
Формально мать была, но лучше бы её не было, если сложить в кучу все беды и неприятности, что привнесла она в мою жизнь и тогда, и потом.
Ташкент показался мне городом из восточных сказок, где всё было в диковинку: смуглые лица, пестрота халатов на мужчинах, обилие осликов, женщины в парандже. Поражало буйство зелени, фрукты прямо над головой висят, когда  по улице идёшь, и всё это перемежается шумными разговорами, криками вездесущих продавцов, перезвоном трамваев, гудками машин. Надо сказать, что Ташкент в далёком теперь 55-м году был мало похож на нынешний красавец-город. Только в центре были большие трёх – пятиэтажные здания ещё с царских времён сохранившиеся. Асфальта и в помине не было, только булыжник, да и то не везде. Пыль в воздухе висела постоянно. Жара стояла жуткая, всё время хотелось пить, но воду надо было покупать, а «финансы пели романсы» и спасали многочисленные арыки. В какую бы сторону от центра  не пойдёшь – видишь сплошную стену глинобитных заборов (дувалов), пыльные дороги-улицы, стаи лохматых собак и оравы узбечат. В редкой семье узбека было два – три ребёнка. Как правило, семь – десять. В годы войны эти семьи умудрялись принимать к себе на прокорм и наших
детей-сирот. Ещё немного об арыках. Только прожив какое – то  время в Ташкенте, я узнал их огромную пользу для горожан. Вот уж поистине «вода – это жизнь». Если бы в одночасье арыки пересохли, то Ташкент (да и любой другой азиатский город) через неделю стал бы пустыней, мёртвым городом. Арыки – это сложнейшая ирригационная система, в сравнение с которой городской водопровод просто детский лепет. Поэтому самые почитаемые и уважаемые люди – это те, кто следит за арыками.
Русских в городе было много и потому было, кого спросить, как проехать или дойти до нужного места. При моей прекрасной памяти нетрудно было запомнить адрес некоей тёти Клавы, о которой кому-то рассказывала моя мать ещё в Бузулуке.
-Как мне найти 3-ий Оборонный тупик? – спросил я у прохожего
- Очень просто, - ответил тот. – Садишься вот здесь на седьмой трамвай и на пятой остановке сходишь.
Тут и случился у меня казус. Я аккуратно отсчитал шесть ушедших трамваев и сел на седьмой по счёту. Вышел, как и подсказали на пятой остановке, и естественно никакого Оборонного тупика  там не обнаружил, но зато мне популярно объяснили, что седьмой трамвай – это маршрут №7 и табличка висит на вагоне впереди и сбоку.
-  Из деревни поди-ка приехал? – спросил меня тот, кто просветил по поводу трамвая
-  Да, - соврал я, хотя и считал себя городским
Нашёл я всё-таки этот тупик и тётю Клаву. Которая оказалась вовсе не тётей, а древней старушкой, да ещё и глухой как стенка Всё же я докричался, что я внук бабушки Кати, с которой они когда-то дружили. Меня впустили в дом, накормили и показали сундук в углу комнатушки, на котором разрешили спать. Половина дела была сделана, и осталось решить – что я буду есть. Денег у меня не было, просить «Христа ради» стыдно, а воровать не умел и не хотел. В большом городе всегда можно заработать на мелких услугах. Я подносил чемоданы и мешки на вокзале, разгружал овощи и фрукты на рынках, мыл посуду в чайханах или там же разносил подносы с чайниками и пиалушками. На хлеб хватало и пусть не всегда досыта, но ел я каждый день. Но я приехал сюда учиться, надо было найти техникум, где мне разрешили бы сдать экзамены, пока не придут по почте мои документы из .Башкирии. Обидное правило «без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек»  и в те времена работало безотказно. Мне никто не верил и неудивительно. Моя худоба, заношенные до дыр штаны и видавшая виды рубашка, да ещё и босиком  --  всё это мало располагало к доверию. Именно поэтому меня на вокзале забрали в милицию
Там они поняли, что напрасно сочли меня шпаной и оставили жить у себя, то есть
Спать на нарах вместе с теми, кого вылавливали на вокзале и в окрестностях. Такая доброта объяснялась просто: я развлекал ментов во время ночных дежурств и  сказками, и историями, которых знал во множестве и умел рассказывать. Самые добрые даже тайком подкармливали меня. Я всё же уговорил одного директора техникума, и он разрешил мне сдавать вступительные экзамены.
Я сдал два экзамена на «отлично» и – о, счастье!- пришли из Башкирии мои документы. Сдал ещё два и был зачислен на первый курс электромеханического техникума. Вовсе не потому, что я мечтал стать электриком. Это мог оказаться и мукомольный, и строительный и какой угодно другой техникум. Мне тогда было не до выбора профессии. Самое неприятное заключалось в том, что у этого техникума не было своего общежития, и я просто не представлял где буду жить. Как всегда помог Его Величество Случай, но об этом чуть позже.
Самое время рассказать о том, что я всё-таки решился написать тому самому директору, в которого бросил чернильницу. Очень боялся, что меня арестуют и потащат в суд, но удивлению моему не было конца, когда вместе с моими документами пришло и письмо. В нём директор сам, своей рукой написал следующее: «…Коля, сынок, возвращайся скорее. Ты переведён на второй курс без экзаменов, Прости меня, дурака старого, что возвёл на тебя напраслину. Я не в обиде на тебя, приезжай!
-  Ага, нашёл дурачка,- подумал я тогда. -  Вернусь, а меня тут же и скрутят. Нет уж, фигушки!
И не поехал, остался в Ташкенте. Живу в вокзальной милиции, учусь в техникуме, кормлюсь, где придётся. Но однажды нагрянуло милицейское начальство с проверкой ночной и обнаружило в числе прочих и меня
-  А этот доходяга за что задержан? –строго спросил милицейский чин у дежурного милиционера.
-  Он не задержан, он живёт здесь, - ответил тот.
-  Что значит «живёт»? – возмутился начальник. –  Здесь что гостиницу устроили?
Чуть позже он сменил гнев на милость, вышел со мной на улицу, расспросил, что и как, а потом сказал:
-  Вот что, дорогой мой…Тебе надо в детдом определяться, ты имеешь на это полное право, хотя тебе уже 16 лет. Вот тебе адрес, сходи туда. Там знают что делать.
  Уже на следующий день я был в кабинете заведующей городского отдела народного образования (Гороно), где мне популярно строгим казённым языком растолковали, что без таких-то и таких документов даже говорить со мной никто не будет.
-  А что же мне теперь делать, где я эти документы возьму? – спросил я у этой тети весом не меньше центнера.
-  Не знаю, - развела она руками. – Сходи в Облоно, может там помогут.
Я сходил. Там другая тётя очень и  вежливо душевно отказала мне. Сетуя на строгость законов. Я спросил её:
-  А над вами есть начальник?
-  Конечно, есть, - ответила она. – А зачем тебе? – удивилась она
-  Надо! – отрезал я и прямиком туда, к её начальнику.
Но на порог Министерства  культуры (оно тогда и образованием ведало) меня не пустил швейцар. Его можно было понять. Уж очень я смахивал на бродяжку, хотя и с портфелем в руках
  -  Обед у нас, понимаешь ты или нет! – орал на меня строгий и неприступный страж вратарный. – Нет министра, обедает он!
Я понимал, что он обедает, но и я есть хотел. И не уходил. На моё счастье, на высокое крыльцо подъезда поднялась женщина-узбечка маленького росточка и спросила швейцара:
-  С кем воюешь, Кузьмич?
-  Вот шпана какая-то к вам рвётся, а я не пускаю. Ещё вшей нанесёт..
Женщина взяла меня за руку, Кузьмич услужливо распахнул перед ней массивные двери и мы по лестнице молча поднялись на второй этаж. Вошли в огромную приёмную устланную коврами, на которые мне даже страшно стало наступать. Там за барьером сидели пять или шесть секретарш, а в креслах посетители, которые вскочили при нашем появлении, но так и остались стоять с открытыми ртами. Видно, не часто такое видели, растерялись с непривычки, но женщина, не выпуская моей руки и не отвечая на приветствия, открыла дверь в кабинет.
Тут уж и я растерялся от  роскошного убранства кабинета, от его огромных размеров  и батареи разноцветных телефонов на гигантском столе. Женщина, и без того маленького роста, на фоне этого монстра вовсе терялась.  Она уселась в кресло больше похожее на царский трон, показала на стул рядом с собой и на плохом русском языке, с сильным акцентом спросила:
-  Ну, зачем тебе министр понадобился, рассказывай
-  А где министр? – спросил я
-Как это «где»? Я и есть министр
-  Вы?! – изумился и не поверил я ей
    Министра я представлял себе  здоровенным мужиком с огромным пузом, с громоподобным голосом, но никак не эта пигалица
-  Да ты вроде не веришь мне, - тоже изумилась она и нажала на кнопку. Тут же вошла одна из секретарш
-  Милая, ну-ка скажи этому молодцу, кем я тут работаю, - и улыбнулась
-  Как это «кем»? Министром образования и культуры, - ответила опешившая девушка
-  Ну, спасибо! Выручила ты меня. Иди, работай, - отпустила она вконец растерявшуюся сотрудницу. – Ну, давай знакомиться. Меня зовут Насриддинова, а тебя?…..
  Я рассказал ей кто я, откуда, все свои мечты и планы, а заодно и о посещении  Гороно и Облоно . Биография моя вряд ли её удивила. Нас таких горемык в Ташкенте ещё со времён недавней войны хватало, а вот бездушие чиновниц  возмутило её  до крайности. Она тут же приказала привезти их к себе в кабинет, и пока они ехали, успела напоить меня чаем, сунула мне в портфель деньги и не отходила от меня ни на шаг.
Появились те самые начальницы, которые не захотели мне помочь. Насриддинова даже не предложила им сесть и спросила, обращаясь сразу к обеим:
-  Скажите, у вас есть дети?
-  Да, двое, - ответила одна из них.
У другой их оказалось трое, но они, видимо, так и не поняли, куда она клонит, к чему эти вопросы
-  А мужья у вас есть?
- Да, конечно
-  И ваши дети могут каждый день говорить «мама» и «папа», они сыты, обуты-одеты. Этого мальчика помните? – спросила Насриддинова, указывая на меня, и продолжала говорить, не дожидаясь ответа. – Он круглый сирота, он не каждый день кушает, посмотрите, как он одет! И вы не захотели ему помочь. Не к себе в дом, а в государственный не смогли пристроить, бумажки вам понадобились. Мы в годы войны без всяких бумажек брали таких ребятишек к себе домой, жалели
Всё, вы обе свободны. Идите в канцелярию и оставьте там заявления об уходе. Вам нельзя работать с детьми.
  …Через полчаса на правительственном «ЗИМ»е Насриддинова сама привезла меня в детдом №11, хотя до этого хотела определить в детдом одарённых детей. Но я категорически отказался, не считая себя одарённым ни в коей мере.
Жил я в этом детдоме как коронованная особа: ведь меня сама Насриддинова привезла и сказала директору:
-  Запомните, этот мальчик мой и ваш сын. Если что-нибудь будет не так – у него есть мой телефон.
  Директор рядового детдома, каких в Ташкенте было несколько десятков, никогда в жизни не увидел бы Министра рядом с собой, сделал всё, чтобы персонал работал прежде всего на меня. Ах, как же мне было стыдно и неловко перед другими детьми, ничем нее хуже меня, как я пытался  жить как все, но…Директор в буквальном смысле стоял передо мной на коленях и говорил:
-  Коленька, дорогой, если меня не жалко, то хоть детей моих пожалей! Их у меня восемь душ. Не могу я поселить тебя в общую палату и посадить за общий стол, понимаешь ты это или нет?!      
   Так и вынужден был жить в сытости, в чистоте, обласканным и ухоженным. У персонала тоже были дети, и они тоже боялись потерять работу. Однако, «недолго музыка играла, надолго длился карнавал». Случилось так, что меня взял к себе в дом заслуженный скульптор республики Бреславский  Вадим Тимофеевич. Его сын Боря учился со мной в одной группе и очень полюбил меня за то, что я половину его студенческих работ делал вместо него. Он щедро платил за это и мы оба были довольны. Боря был стопроцентным, прямо-таки эталонным  Митрофанушкой, этаким избалованным барчуком, баловнем и капризулей. К нему в качестве гувернёра и взяли меня из детдома.  Стал я жить в роскошном особняке с лепными потолками, с мозаичным полом, с сервизом на обеденном столе и с двумя машинами в гараже.  Потом выяснилось, что я ещё должен был помогать и по хозяйству по принципу «принеси – подай», но холуем, слугой я не стал. Не тот характер. Зато  Борю я целиком и полностью подчинил себе. То, чего родители не могли добиться за 15 лет, я сделал за два года. Не беседами, не уговорами, а личным примером, то-есть «делай как я, делай вместе со мной, делай лучше, чем я». Боря многое стал делать сам, не капризничал, не закатывал истерики и, кажется, стал понимать что в жизни надо надеяться прежде всего на себя. Мы очень подружились, жили как братья, и если Вадим Тимофеевич порол нас ремнём, то обоих, не спрашивая, кто прав, а кто виноват.
В этом доме ангелом-хранителем была  мать Бориса, Анастасия Ивановна, редкой души человек  Как её угораздило выйти замуж за еврея я, конечно, не знаю до сих пор, но она так и осталась русской женщиной. Борю и старшего сына Вадима она воспитывала в русских традициях, и это очень не нравилось Вадиму Тимофеевичу. У неё был талант улаживать любой конфликт в доме. Ко мне относилась даже лучше чем к родным детям.
Так прошло два года. Мы с Борей перешли уже на третий курс, и тут случилась любовь. Моя Первая Любовь. Я потому пишу с большой буквы это слово, что второй любви не бывает, как не бывает второй матери. Звали мою любимую Люда Горшкова. С этого момента можно начинать другую повесть, но я ведь о другом пишу. О ветрах и бурях, которые гнали моё «перекати-поле» по ухабам судьбы
Любовь была чистой и светлой ( мы тогда даже не подозревали что есть такое слово «секс». Ведь именно это имела ввиду депутат – женщина,..когда сказала «в СССР секса не было» ) Более того, любовь была взаимной и мы оба жили как в сказочном сне, сами себе завидуя. Но счастья никогда не бывает много, и очень скоро нас разлучила мамаша Людмилы. У неё были другие планы как устроить судьбу единственной дочки-красавицы . Я в эти планы не вписывался никоим образом и потому Люду мою увезли тайком от меня в город Иваново Плохо же знала мамаша меня, если думала, что расстояние меня остановит и я сдамся на милость победителя. К тому же, давно известно, что истинная  любовь не знает преград. Напрасно отговаривали меня и Анастасия Ивановна, и Вадим  Тимофеевич. Я написал заявление о переводе в Ивановский индустриальный техникум и не дожидаясь ответа ринулся на поиски любимой. На этот раз впервые в жизни я ехал в пассажирском поезде по билету и даже с солидным запасом еды. Это  Бреславские позаботились. Когда в вагон заходил ревизор, я по привычке бежал прятаться
Через три дня пребывания в Иваново я нашёл дом, но там Людмилы уже не было. Только её бабушка. Она лишила меня всякой надежды:
-  Милок, я всё про тебя знаю, мне Милка рассказала, но где она сейчас, куда её мать увезла - хоть убей  -  не знаю.
  Я сник, впал в глубокую депрессию , выражаясь научным языком, потерял всякий интерес к жизни и даже собирался на рельсы лечь, но что-то удержало. Скорее всего, мой неукротимый оптимизм и уверенность, что я всё равно найду свою Людмилу
Город  Иваново в 57-м году был таким же захолустьем как Пенза или Саратов, но своё шутливое прозвище «город невест» оправдывал полностью. После шумного многоцветного огромного Ташкента этот город казался мне большой деревней, где надо было привыкать к «окающему» говору, к другим нравам, к другому ритму жизни и к … одиночеству. Скоро пришли документы о переводе, и я стал студентом другого техникума, но по родственной специальности, сохранив статус детдомовца.
Этот период запомнился только тем, что именно здесь я первый раз женился. Отнюдь не по любви. Об этом событии я тоже расскажу, но позже.
 
Осенью 59-го года начался Сахалинский этап моей жизни. Диплом техника-электрика получен и по распределению я поехал на Сахалин. Мне как «женатику» и владельцу «красного» диплома предлагали Украину, Урал и Сибирь, где ждали меня «хлебные» должности и даже жильё через полгода, но я настоял на сахалинском варианте. Мотивов было два. Первый --- я наконец-то увижу Байкал, которым бредил тогда, даже во сне видел. Второй --- проеду поездом почти через всю страну от края и до края. Нетрудно догадаться, что умом был не богат, зато романтикой переполнен. Поехал не один. Уговорил девчонок из других групп, тоже получивших дипломы в наших ивановских техникумах, нарисовал им радужные перспективы ВУЗ ( Выйти Удачно Замуж ). В «городе невест» они намучились без женихов, и потому клюнули на такую наживку,  рассчитывая или на капитана дальнего плавания, или на богатенького шахтёра. Позже выяснилось, что я не обманул их. Пять девчонок из семи, что поехали со мной уже через год были замужем, а одна даже успела стать мамой и звала меня на крестины.
Всё сбылось. И Байкал увидел (даже успел искупаться в нём пока поезд стоял на станции Слюдянка), и на краю света пожил, но романтики не убавилось. Скорее наоборот. Сегодня в свободной и независимой России инженеры ходят в сторожах и грузчиках (если повезёт), а тогда даже молодой техник-электрик был в цене. Поэтому я получил должность начальника ЦЭС (Центральная электростанция) с окладом в 2100 рублей. Узнав об этом из приказа по шахте «Мгачи», я едва заикой не стал. В ту пору я и 500 рублей в руках не держал, а уж о тысячах даже не мечтал. Мало того, меня стали величать по имени-отчеству, что заставляло меня мучительно краснеть и смущённо отводить взгляд в сторону. Тем более, что лет мне было всего-то двадцать, а обращались ко мне люди куда как старше.
Заодно выяснилось, что как специалист я и гроша ломаного не стою. На моей электростанции стояло японское трофейное оборудование, и в бразильских джунглях я тогда блуждал бы меньше. Какой уж там начальник, если даже электриком на этой станции я не смог бы работать. Пошёл к начальнику шахты «сдаваться», но он возмущённо замахал руками:
-  Ты что, хочешь, чтоб меня с работы выгнали? Как я могу молодого специалиста простым электриком поставить? Иди, работай и голову мне не морочь
          Сошлись на том, что приказ он издавать не будет, а я пойду шахтным электриком по самому высокому разряду, оставаясь формально на прежней должности. Это тоже было нарушением КЗоТа, но тут начальник не убоялся почему-то ответственности. Получив свою первую в жизни зарплату более трёх тысяч, я почувствовал себя Рокфеллером, не представляя себе куда же я дену такие деньжищи. Выручила тёща. Она прислала письмо и сообщила, что Таня (моя первая жена) поступила в техникум, и ей теперь надо хорошо одеваться, учебники покупать, питаться хорошо .Стало быть, как муж я обязан помогать жене. Я никогда не был жадным, не имел больших денег и потому с лёгким сердцем стал регулярно отсылать в Иваново по две тысячи. Но мужем и женатым себя не считал, справедливо полагая, что фиктивный брак меня ни к чему не обязывает, а Таньку всё равно жалко было.
О жизни на Сахалине, о том, как взрослел и мужал можно много рассказать. Жизнь на острове так сильно отличалась от прежней жизни на материке, что пришлось не только многому учиться заново, но и переучиваться. Там очень ценилось землячество. Если встречались два человека из одной области, не говоря уж о городе, они автоматически становились друзьями и не разлучались  Вторая особенность – это бескорыстная помощь , даже если ты о ней и не просишь. Расскажу,  как добирался  от Победино до Александровска на  попутном грузовике. За два дня мы преодолели 200 км. Именно преодолели, а не проехали по дороге, которую и дорогой –то грех назвать. Каждый раз, когда мы останавливались перекусить или по другой нужде, около нас останавливались другие машины и шофера спрашивали, не случилось ли чего и не требуется ли помощь. Никто не проехал мимо! Безмерно удивлённый, я спросил своего шофёра:
           -  А если бы кто-то  из них не остановился?
-  Он больше в рейс не выехал бы. Его просто выгнали бы с работы с позором
        Всех сахалинцев объединяло чувство оторванности от большой родины, от материка и ощущение того, что все мы плывём в одной лодке. Суровая погода, постоянные ветра тоже способствовали сближению и стремлению помочь человеку, если он в этом нуждался. Поначалу странно и непривычно было слышать по радио
«Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!» и 12 ударов часов, когда в 8 утра мы спускались в шахту. Девственная природа, почти нетронутая человеком, разное зверьё в лесах, обилие рыбы в речках, трёхметровые сугробы снега зимой --- всё это остров Сахалин, каким я его увидел
Почту и продукты зимой нам сбрасывали с вертолёта прямо на землю около поселкового клуба, а дорогу-тоннель на шахту случалось, копали всем миром, включая школьников. Самым большим деликатесом и дефицитом считалась водка.
За одну бутылку отдавали две, а то и три бутылки спирта, который надоел до чёртиков. Икру красную ели ложками, сколько влезет. Добыть её было так же легко и просто  ( а главное – безнаказанно ) как развести в лесу костёр. Когда рыба шла на нерест, мы вставляли палку в движущийся косяк, и она не падала, двигалась вместе с рыбой. Рыбу хватали руками, выкидывали на берег и тут же освобождали от икры.
Браконьерами себя не считали. Мы ведь брали сотую, а может быть и тысячную долю икры. Кроме того, помнили статью, нет, не Уголовного Кодекса, а сталинской Конституции , где, как и в нынешней, было написано, что земля и недра принадлежат народу. Значит, своё брали. Прошло полгода, уже стал привыкать к новой жизни, обрёл друзей и подружку, играл на аккордеоне в нашем шахтёрском клубе. Одним словом, живи и радуйся. Видно, не для радостей родился я и не для оседлой жизни. Стал получать из Иванова от фиктивной жены Тани ласковые письма, где она красочно описывала как тяжко и одиноко живётся ей без меня. Якобы, мать ей житья не даёт, обзывая всяко-разно предпоследними словами . Приезжай, мол, заступник мой любимый, нарожаю тебе кучу детей и любить буду до гроба. Мне стало жалко её и себя тоже почему-то.  Сразу уехать я не мог, тогда надо было три года отработать там, куда направили. Написал письмо в Москву в нужное ведомство, и мне дали так называемый «свободный диплом». Весной 60-го года уже был в Иваново.
Конечно же, меня подло обманули, облапошили. Оказывается, Таня писала письма под диктовку матери, и не я был им нужен, а моё согласие на развод. Вернулся из армии давно запланированный жених для Тани, денег на предстоящую свадьбу я прислал достаточно, и будущего мужа Таня успела полюбить. Я не расстроился особенно, даже не рассердился на этих аферисток, подмахнул заявление о разводе и тут же уехал в Саратов.
Почему именно в Саратов, я теперь уже не помню, но работать мне пришлось в соседнем Энгельсе на номерном заводе. Поселился в заводском общежитии, получал 120 рублей. После сахалинских тысяч первые недели ощущал себя нищим и не представлял, как буду жить на эти жалкие гроши .Работа тоже была не по душе, с начальством ругался постоянно, а тут ещё и Люба подвернулась. Гуляли с ребятами в соседнем  женском общежитии, хорошо погуляли. Настолько хорошо, что утром я проснулся в одной постели с милой девушкой. Там же, в постели, оказывается, обещал жениться. Пришлось, как истинному джентльмену, идти в ЗАГС и отдать Любе свою фамилию. Жить стало негде, квартира нам не светила, зарплаты у обоих  мизерные и решили мы податься в денежные края.
Скорый на подъем и быстрый на решения я легко убедил Любу, и мы на пароходе двинули искать своё счастьё на Белоярскую атомную станцию, где по слухам и платили хорошо, и можно было быстро получить жильё. По дороге сосед по каюте перевербовал нас, и мы направились в город Березники Пермской области.
Как говорится, «нищему пожар не страшен, одна деревня сгорит – в другую пойду»
Терять нам было нечего, и теперь уже два «перекати-поле» двигались в неизвестность.

Помыкались мы в Березниках изрядно, поскитались по частным квартирам, и всё же нашёл организацию, где обещали квартиру через полгода. Если я соглашусь в уральской тайге строить ЛЭП-35 на должности мастера. Согласился и уехал с бригадой в тайгу, а Люба осталась в городе, она уже с животиком ходила.
В моём повествовании, сильно смахивающем на анкету для  Первого отдела, что-то не видно других героев, рассказа о событиях в стране и за бугром. Получается пресно и скучно. Потерпи, читатель. Я сейчас исправлюсь на ходу. Имея общительный характер, любознательность и стремление подружиться едва ли не с каждым, я помню и знаю очень многих. О каждом можно что-то рассказать интересное и поучительное, и тогда моё повествование распухнет до романа, но уже не обо мне, не об извилистом и тернистом пути «перекати-поле» Поэтому рассказывать буду только о тех, кто сыграл ключевую роль в моей судьбе
Что касается жизни страны в те времена, то она описана  в учебниках истории,  и желающих  отсылаю туда.  До горбачёвской «перестройки» мало кого в стране волновала политика, кремлёвские дрязги. Мы регулярно читали в «Правде» неправду о выполнениях и перевыполнениях планов, а на майских и ноябрьских парадах носили портреты одних и тех же членов Политбюро и ЦК КПСС. Мы далеко не всему верили, знали, что на бумаге всё прекрасно, а в реальной жизни не совсем так или совсем не так. Однако заводы и фабрики работали, уголёк в шахтах добывали, поля колхозные засевали и даже города строили. Были пионеры и октябрята, было огромное издательство ( Детгиз ) , где для детей печатались книжки и журналы. Стоили они копейки и были доступны даже в самой бедной семье.  Я выписывал тогда 4 – 5 «толстых» журналов, два – три «тонких» для жены и две – три газеты. В почтовый ящик это не влезало и пришлось на почте купить себе именной ящик. Имея в кармане ОДИН РУБЛЬ можно было зайти в магазин. Любой, кроме ювелирного. Всё это «перестройщики» и «реформаторы» обозвали  застоем и стали внушать народу, что только демократия нас всех спасёт.
Не обманули родимые. Жизнь действительно стала неузнаваемо новой. Порой даже непредсказуемой.  Наркомания, токсикомания, детская проституция, шопинги и пирсинги, детские самоубийства и беспризорность --- все эти «блага» пришли вместо застоя». Дерьмократам есть чем гордиться: нет великой страны СССР, нет КПСС,  и нашими президентами очень довольны извечные и лютые враги наши. Теперь они, оказывается, лучшие наши друзья, а тех, кто сомневается в этом, тут же причисляют к шовинистам или националистам. Сегодня мы потеряли детей. У них отобрали пионерские галстуки и «Пионерскую правду», их лишили идеалов, а взамен дали жвачку и стали учить безопасному сексу. Уже есть результаты. Сегодня «крутой» мальчик уже не скажет ,краснея и смущаясь «я люблю тебя». Он смело и уверенно говорит девочке «я хочу тебя» и, если она сомневается, то достанет из кармана презерватив. Для мальчиков в изобилии открылись школы самбо и восточных единоборств, где культ силы принимает конкретные формы. В телеприставках типа «денди» дети вставляют картриджи со стрелялками и убивалками, там тоже царит культ насилия и разрушения. В магазинах сразу исчезли детские конструкторы, где ребёнок учился строить и создавать
        . Не забыли и девочек. Для них появились конкурсы красоты, салоны фотомоделей и «досуг с сауной» круглосуточно. В любом киоске можно увидеть роскошные глянцевые журналы с голыми или полуголыми девицами на обложках. Там же можно купить самую массовую на сегодня порно-газету «Спид-инфо» Там девочки и девушки стали просто секстоваром. Спрос на наших русских и нищих красавиц огромный во всём мире. Выйти замуж за богатого иностранца – это голубая мечта каждой россиянки. Можно долго ещё перечислять «достижения»  липовых демократов, но тогда я становлюсь публицистом.
Нет, мне, да и тебе, читатель, это ни к чему. Не принято сегодня хвалить нашу прошлую жизнь, обвинят в ностальгии и тут же примутся убеждать, что к прошлому возврата нет. А жаль. Очень хотелось бы вернуть то время, когда на наших глазах и нашими руками строились города, заводы м фабрики ,могучие гидростанции. Наши суперсовременные самолёты и подводные лодки надёжно охраняли рубежи страны, нас боялись и уважали. Ещё и за то что кормили и вооружали своих союзников: Китай, Вьетнам, Куба, Корея и страны т.н. соц. Лагеря. А сегодня сами побираемся по всему миру, вызывая смех и недоумение
Пора вернуться к своей теме. В нашем голодном послевоенном детстве детекторный приёмник «Комсомолец» был чудом из чудес. Сегодняшние дети на компьютер смотрят как на домашнюю утварь вроде утюга или сковородки. В кармане каждого третьего школьника    лежит мобильник и он, не выходя из класса, может позвонить хоть в Париж. Чудом это не считается. Моя внучка просто не поверила мне, что в моём детстве не было телевизора. Зато она визжала от восторга, когда в деревне впервые за свои 11 лет увидела живого петуха и поросёнка.
Коли завёл речь о детях и детстве, то, наверное, пора и своё вспомнить, хотя не очень-то хочется.. Не было его у меня, того самого счастливого безмятежного, той самой золотой поры, когда все заботятся  о тебе, а ты не знаешь ни хлопот, ни забот. Были нужда, бедность и нищета. Виновата война, отнявшая у нас отцов-кормильцев, виновата послевоенная разруха, виновата и моя мать, которая умудрилась выйти замуж за тупого безграмотного деревенского мужика и привезла его в город, в дом, построенный ещё моим отцом. Десять лет отчим зарабатывал только лопатой. Грузил уголь, чистил паровозные топки, кочегарил на паровом кране. Зато настрогал троих сыновей. Хорошо ещё, что мать не побоялась сесть в тюрьму и делала аборты. Нас тогда было бы куда больше.
Сносно жить мы стали после того как отчим научился валять валенки. Тогда зимы были суровые и валенки нужны были в каждой семье. Для постоянной носки и для выхода «в люди» Труд вальщика каторжный сам по себе, но он ещё и под запретом был. Надо было патент брать (сегодня это называется лицензией) и платить налоги. Откуда брать деньги? Поэтому работал отчим по ночам. Здоровый был мужичок. После восьмичасового кидания лопатой на работе он ещё столько же вкалывал дома. Здоровье отчим унаследовал от отца, который прожил 112 лет. Из них он 106 лет пас стадо. Уникальный был дедок, прямо-таки сказочный персонаж.. Я его до сих пор помню.
Мы стали жить настолько богато, что мне купили старенькую, но голосистую гармошку. Меня постоянно звали поиграть то на крестины, то на именины и даже на свадьбы. Мой родной отец был гармонистом «от бога», и гены сделали своё дело – я тоже не был обделён музыкальными данными. К тому же, любил музыку не меньше чем книги. Других радостей у меня не было. Каждые два года появлялся в доме братик, и всех их приходилось нянчить. Для них я был и нянька, и воспитатель, и товарищ по играм.
-  А что же мать делала? – спросите вы. Отвечаю. Она нигде не работала, но в доме бывала редко. То  на свадьбу позвали, то на похороны уйдёт, то в карты у соседей играет. Она знала, что я детей не брошу, и развлекалась, как могла. За каждый мой промах в обращении с братьями следовала порка ремнём. Даже соседи частенько корили её:
-  Вера, что же ты над парнишкой изгаляешься? Разве не ты его рожала? Побойся  Бога, если от людей не совестно.
Не боялась мать ни Бога, ни чёрта. Часто наказывала голодом, за стол не пускала, а  сажала в подполье, где у меня на такой случай были припасены сухари, свечка и книжки. Доставалось мне и за школу, где я числился в тройке самых отъявленных нарушителей дисциплины. Когда надо было сорвать урок, то обращались только ко мне как к специалисту. Уже в этот день дома я получал  от матери заслуженную «награду». Много раз грозились исключить меня из школы, но спасали три обстоятельства: сын погибшего фронтовика, круглый отличник и бессменный редактор школьной газеты.
,
Отступление от темы явно затянулось и пора мне вернуться в славный город Березники, где дымили десятки разнокалиберных труб, извергая из недр своих дымы всех цветов радуги, где трудно было дышать, если ветер дул в сторону города. Никого это не пугало и народ  ехал и ехал в надежде быстро получить жильё. Желающих было тысячи, а счастливчиков  сотни, но мы с Любой в их число не попали, и квартиру я заработал в тайге, когда моя построенная  ЛЭП – 35 упёрлась в дробильно-обогатительную фабрику. Строили её две бригады китайцев. Строили хорошо и быстро, заодно постигая тайны русского характера. Уходя на обеденный перерыв, инструмент и рукавицы они  оставляли там, где работали. Когда возвращались, то ни того, ни другого не обнаруживали. Их узкие глаза становились очень широкими, они начинали лихорадочно искать пропавшее. Им и в голову не приходило, что всё украли наши русские рабочие. Так повторялось несколько раз, пока они не догадались оставлять сторожа
Мне предложили должность энергетика этой самой фабрики, неплохой по тем временам оклад и – самое ценное – квартиру в новом только что построенном кирпичном доме .Конечно, посёлок Карьер-Известняк это вам не город Березники, но лучше быть первым в деревне, чем последним в городе решил я и согласился. Тем более, что и жене моей нашлась работа. Так мы с Любой обрели свой угол, работу и даже смогли купить мебель. Осенью 61-го у нас родился сын, и я стал отцом. Теперь многое изменилось в моей жизни. Надо было пускать корни, обживаться на новом месте и думать не только о себе.
Я уже говорил, что родился не для счастья. Нам бы жить-поживать, да добра наживать, как в сказках пишут, но помешал голод. Самый настоящий, когда были деньги, но на них ничего нельзя было купить в единственном поселковом магазине была высохшая, белая от соли селёдка, вздувшиеся банки рыбных консервов, серо-бурого цвета макароны и соль. По «блату» -- я всё же в начальниках ходил, к поселковой знати относился – продавщица тайком, из-под полы, совала бутылку подсолнечного масла, и это было царским подарком. Выручила нас картошка, которую я посадил весной. Но сыну не картошка нужна была, а молоко. У Любы оно почему-то пропало, купить же коровье было невозможно ни за какие деньги. Что делать? Как дальше жить?
Прошло семь лет с того дня, когда я пацаном уехал от матери, которая хуже мачехи была для меня. Уже почти забыл о её существовании, привык к мысли, что у меня её нет. В один прекрасный день, доставая газеты и журналы из почтового ящика, я   у видел письмо.. Глазам своим не поверил – оно было от матери! Оказывается, все эти годы она искала меня, но только найдёт, а я уже укатил в другое место. На этот раз успела. Письмо было слёзное, мать просила простить её за всё содеянное и звала хотя бы погостить. Она ещё не знала, что стала бабушкой и была уверена, что я давно сижу на нарах тюремных или вкалываю на «стройках коммунизма» с номером на зековском бушлате. За прошедшие годы мать с отчимом продали наш дом в Бузулуке и уехали в город Ангрен, что в ста двадцати километрах от Ташкента. Живут в сытости и достатке.
Сердце не камень, мать всё равно мать, и голос крови, чувство родства взяли своё. На братьев  тоже очень хотелось посмотреть. Хотя, если не лукавить, главной причиной всё же был голод, который моего первенца медленно, но верно превращал в дистрофика.
Жалко было терять квартиру, хорошую работу, обретённых друзей, но «голод не тётка» и мы всё-таки поехали в Ангрен. Не очень-то я поверил лицемерной и лживой матери, но знал, что в Средней Азии жить куда легче. Не нужна тёплая одежда, полно фруктов-овощей, и они стоят там копейки. Да, чужая земля, другой уклад жизни, другой климат и узбеки, которым мы – русские уже порядком надоели. Тем более, что вели себя как хозяева, считая себя «белыми людьми», а самих узбеков едва ли не второсортными. Мы научили узбеков пить нашу водку, материться, воровать. Мы избавили их от чапанов и чалмы, переодели в европейскую одежду. Мы пересадили их с ишаков на «москвичи» и «победы» ( «Жигулей» и иномарок тогда в помине не было ), но мы не научились у них уважать старшего в семье, трудолюбию, национальному единству ,искренней любви к Богу  ( у них к Аллаху ). Мы вели себя как оккупанты, завоевавшие  чужую страну.
Неудивительно, что с годами неприязнь переплавилась в ненависть к нам  и уже в восьмидесятые годы все азиаты открытым текстом, не скрывая, говорили: - Убирайтесь в свою Россию! Не знали они, да и мы тогда не догадывались, что и в России мы не нужны. Легче было уехать в Германию, Турцию или в Америку. Многие, у кого были деньги, так и сделали. Человек родившийся в России, где живут его дети и внуки, имеющий заслуги перед бывшей родиной ( СССР ) с узбекским или другим паспортом годами не мог получить российское гражданство. Зря я  написал в прошедшем  времени. Сегодня, сейчас, когда я пишу эти строчки, за спиной сидит моя 80-летняя  тёща. Она приехала доживать свой век к дочери в Пензу с узбекским паспортом, и вот уже третий год эта «иностранка» (кстати, родившаяся на пензенской земле) не может получить российское гражданство. Пенсию тоже не получает, но зато потребовали справку о доходах.
Я опять отвлёкся, но «у кого что болит, тот о том и говорит» Поезд привёз нас в «Ташкент – город хлебный» и название это он тут же оправдал. На вокзале, в буфете Люба моя стала хватать  бутылки с ряженкой, варенцом, кефиром и совать их в сумку. Изумлённой буфетчице она, плача, как в бреду  говорила: - Не бойтесь, я заплачу, я обязательно заплачу. За всё.
Вот что значит пожить в голоде, до какой черты дойти. Я кое-как её успокоил, убедил, что не надо запасаться, что всё это есть в любом магазине. Телеграмму мы не давали и заявились в дом к матери нежданно-негаданно. Первое, что сделала мать – вырвала из рук Любы сына Женьку и, наверное, зацеловала бы до смерти, если б я не отнял и не вернул его Любе. Мать моя искренно радовалась, что нашёлся и вернулся сын, да ещё и с внуком, что не сгинул я, не пропал в житейских бурях и даже диплом имею. Люба моя тоже ей понравилась поначалу, и они подружились. На новом месте нашлась и работа для нас обоих, и место в яслях для нашего малыша, и даже квартира отдельная. Всё это устроила мать. Она к той поре вступила в партию, была членом  горкома и с ней считались  .Даже побаивались – язык у неё был, как бритва, и если уж кто попадался под горячую руку, то долго об этом помнил.
Братьев было не узнать. Старший Саша учился  в 7-м классе и выглядел симпатичным богатырём, не зря с детства звали его «бутузом». Меня он узнал сразу, с первых минут и очень обрадовался. Средний – и любимый мой братец Витя – тоже узнал, но держался  робко и больше смотрел на нашего Женьку, чем на меня. Внешне он был совсем не похож ни на братьев, ни на отца своего, и это обстоятельство было причиной  многих скандалов и ссор между матерью и отчимом. Младший братишка учился во втором классе и о моём существовании знал лишь по рассказам матери и братьев. Он при нашем появлении мельком взглянул на нас и тут же убежал на улицу. Улица для него была даже не вторым, а первым домом. Она-то его впоследствии и сгубила, а тогда это был непоседа, неслух и мелкий воришка. Сладости от него прятать было бесполезно – найдёт и слопает один. Одним словом,  росли нормальные пацаны, и радуя, и огорчая родителей. Сынишку нашего они полюбили так крепко, что дрались между собой за право поиграть с ним. А уж как я его любил, и говорить-то не приходится. Одной только фото- и киноплёнки километры снял, чтобы потом по фотографиям проследить как он рос, изменялся.
Прошло два  года. Срок вроде бы небольшой, но за это время мы с Любой поняли, что ужиться вместе не сможем и стандартная формулировка  при  разводе «не сошлись характерами» очень точно отражала нашу ситуацию .Если по характеру  я был действующим вулканом, то она стоячим болотом. Она -  нелюдимая заядлая домоседка, я – всегда куда-то спешу, жить не могу в четырех стенах, задыхаюсь. Сначала художественная самодеятельность, потом театр создавать стал, на танцах играл на аккордеоне и дома появлялся только поесть, да переночевать. Люба к тому же была очень ревнивой и патологически мнительной. Уже на пороге, когда я заходил в дом, она вынюхивала меня, не пахну ли духами, выискивала следы губной помады и постоянно возмущалась: зачем мне все эти театры и сцены, если денег от этого в доме не прибавляется. Наверное, она была по-своему права, но день ото дня мы отдалялись друг от  друга, ссоры стали постоянными, и такая жизнь меня уже тяготила. Внесла свою лепту и мамаша моя. Она  так сказала: 
-  Не мучай ни её, ни себя, ни сына. Тебе нужна другая жена, а Женьку мы не бросим.
Навязанное мне чувство вины рождало обречённость, безысходность. Мне казалось, что и отец я никудышный, и как хозяин мало чего стою, коли денег в дом не приношу в достаточном количестве. После долгого и трудного разговора с Любой мы решили развестись и разойтись. Сказано – сделано. Мы быстренько развелись и я пришёл жить к матери. Она утешала меня:
-  Не переживай, сынок, не ты первый, не ты последний. Она ещё сто раз покается, на коленках к тебе приползёт.
Зачем мне нужна жена, ползающая на коленях? О женитьбе у меня и мыслей не было, а вот не слышать больше каждый день бесконечные «а это что?» или «а почему?» из уст своего сыночка, постигающего мир людей, я уже не мог. Чтобы не мучиться, не страдать, я решил уехать куда-нибудь подальше. Как говорят «с глаз долой – из сердца  вон»
Уехал в Учкудук, на урановые рудники, где тогда платили бешеные деньги. Однако, не любовь к деньгам была главной причиной этой добровольной ссылки, а желание обеспечить сына. Так оно и случилось. С глаз долой – да, а вот из сердца вон – нет. Наоборот,             б появилась постоянная ноющая боль и чувство вины за то, что при живом отце растёт ещё один сирота, безотцовщина. Мне ли было не знать, что это такое? Чтобы мой дорогой и любимый сыночек этого не ощущал, я бывал с ним почти каждый месяц, задаривал его игрушками, сладостями, книжками. Но легче на душе от этого не становилось, и каждый раз, уезжая к себе в Учкудук, мы оба плакали. Только он, не скрывая слёз, а я …Приходилось врать ему, почему от него уезжаю, он глупый верил, а я казнил себя за эту вынужденную ложь. Вернуться тоже было нельзя. Люба не любила меня с самого начала и замуж пошла за меня назло парню, которого ждала из армии, а он женился на другой. Теперь, когда у неё был ребёнок, я и вовсе ей был ни к чему. Спасибо ей за то, что сына против меня не настраивала и не привела в дом отчима для него.
            Денежки у меня водились, и я купил себе на пробу кинокамеру. Простенькую ,любительскую .Как всегда увлечение переросло в страсть, и я постепенно от бытовой съёмки перешел к съёмкам культурной, спортивной и производственной жизни посёлка. Тайком удалось снять весь процесс сборки и спуск в карьер гигантского и единственного в стране роторного экскаватора. Когда отснятый материал посмотрело начальство, то похвалили и разрешили снимать всё, что я сочту нужным и полезным.
Случилось так, что к нам в Учкудук приехал наш тогдашний министр Славский Ефим Павлович. Сопровождала его целая свита, в которой был и «урановый король» наш царь и бог – Зарапетян Зураб Петросович. Теперь я уже снимал его визит как кинорепортёр примитивной дешёвенькой камерой, которая не позволяла снимать издалека. Приходилось подходить совсем близко. Ефим Павлович любил и умел пошутить, он спросил:
-  Парень, а ты мне нос не своротишь камерой своей?
Зарапетян заорал на меня:
-  Вон отсюда, нахал! 
       Но за меня вступился Ефим Павлович:
-  Ты чего орёшь на него? Он своё дело делает. Больше того, он историю делает. Мы с тобой помрем, и никто не вспомнит про нас. А он плёночку покажет, и, глядишь, труды наши люди оценят. Не трогай его. Лучше хорошую камеру ему купи.
 Вот он – Его Величество Случай! Слова  министра в корне изменили мою жизнь, мою судьбу. Спустя неделю я уже въехал в просторную трёхкомнатную квартиру в новой девятиэтажке в городе Навои. Город продолжал строиться, становился день ото дня краше и был как бы столицей нашего уранового царства. Как по мановению волшебной палочки, я получил инженерную должность, приличную зарплату, всяческие привилегии и кличку «придворный репортёр». Мне завидовали, но не мешали, не чинили препятствий. Ведь моим единственным начальником и покровителем был сам Зарапетян, у которого в руках была безграничная власть и  такие же возможности. Пришёл мой «звёздный час», когда я сам себе был хозяин, имел неограниченный творческий простор, не знал ни в чём нужды. Только опыта у меня не было, и надо было на ходу учиться. Ездил по стране к именитым и известным тогда директорам любительских киностудий, набирался ума-разума, и потихоньку росло моё мастерство. Создал в городе свою киностудию, где ребятишки пропадали вечерами, пока родители не приходили за ними и не уводили домой..
Сначала фильмы мои были «немые» и на чёрно-белой плёнке, потом научился их озвучивать. На второй год уже снимал на цветную плёнку, и фильмы нравились не только тем, кого я снимал, но и тем, для кого они делались. Золотое было времечко. Я был уверен, что моё «перекати-поле» крепко и надолго зацепилось за удачу, и вряд ли кто сможет помешать этому. Помешал опять-таки случай и…моя «звёздная болезнь», но об этом чуть позже.
Я совсем забыл сказать о второй своей жене, которую нашёл ещё в Учкдуке, до переезда в Навои. Лида работала в лагерной зоне, не помню уже кем. Моя ровесница, разведёнка, сыну  Серёже  шесть лет. Жила снами и младшая сестра Лиды. Семья у нас получилась дружная  и  весёлая, дом всегда был полон гостей, звучала музыка, пели песни хорошие, если случалось застолье. Серёжа с первых дней стал звать меня папой, а я старался, как мог, этому высокому званию соответствовать. Тем более, что моё отцовское чувство искало выхода, родной сын был далеко, а этот -  рядом, и на редкость славный мальчуган оказался.  Все трое учились. Лида и сестра в техникуме, а Серёжа в школе. Лиду и её сестру  я заставил поступить в техникум, не хотели они учиться, не верили в себя.  Всем троим помогал, и дело подвигалось. По натуре я азартный и неисправимый игрок. Поэтому ко мне приходили и картёжники заядлые, и шахматисты, и киношники. Не было только любителей выпить. Я не любил спиртное и в доме эту гадость не держал. Если и приходилось пить в компании, то пил я всегда только один раз. Курил только трубку, набивая её ароматнейшим табаком «Золотое руно». Настолько ароматным, что женщины мои иногда просили закурить. .Появилось ещё одно увлечение – мотоцикл. Наш отечественный «кровопивец», как шутливо называли тогда «Ковровец». Это, конечно, не чешская «Ява», но и на нём я ездил на предельной скорости. Одним словом, не жизнь, а праздник, живи и радуйся. Если бы верил в бога, то самую толстую свечку поставил бы  тёзке своему, Николаю-Угоднику
Кончился мой золотой век так же неожиданно, как и начался.  Из-за нелепой случайности, где и вины-то моей не было, мой повелитель Зарапетян наорал на меня прилюдно. Я крепко обиделся, хлопнул дверью и ушёл. Такие выходки  Зарапетян не прощал никому, и вскоре с небес я опустился на грешную землю. Мне бы, дураку, отсидеться, отмолчаться, выждать, когда Зураб остынет и забудет инцидент. Но гонор, гордыня, оскорблённое самолюбие взяли верх, и разум отступил. Не мог, не умел и не хотел я склонять даже повинную голову, и потому шишек на ней всегда хватало. Умные люди советовали продолжать работать, как ни в чём не бывало, не лезть на рожон, но чтобы пользоваться умными советами надо как минимум самому быть умным.
Беда, как известно никогда не приходит одна.  Пришла весна 71-го года, и в один далеко не прекрасный день жена признаётся мне, что у неё есть любовник, и они хотят соединить свои судьбы, не могут жить друг без друга.. Моя родная семья тоже стала катастрофически уменьшатся. Сначала привезли брата Сашу из армии в цинковом гробу. Сержант, сопровождавший этот гроб, сказал мне:
-  Гроб лучше не открывать. Там сапоги да фуражка и остатки Саши, которые удалось собрать.
На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем, все 10 тонн. Что там могло остаться? Когда хоронили Сашу, я не уследил, и отчим растолкал солдат, которые уже готовились к салюту, вырвал у кого-то топор и вскрыл крышку. С кладбища он вернулся. седой, и неделю молчал, курил беспрерывно. Опасались, что умом тронулся, но обошлось.  Хуже было с матерью. Её прямо с кладбища увезла «скорая» и едва-едва спасли. Больше месяца в больнице пробыла.
Ровно через полгода, день в день, младший из братьев попадает под поезд, и голова его непутёвая  остаётся лежать  между рельс. Эти похороны доконали отчима. Он потерял дар речи, постарел лет на двадцать, и на него без слёз нельзя было смотреть. Вовку он любил безоглядной фанатичной любовью, души в нём не чаял и – вот тебе «подарок» судьбы. Мать повредилась в уме, и только это обстоятельство спасло её от неминуемой смерти Долго, очень долго она возвращалась к нормальной жизни. Остался у меня один брат Витя, который служил в год похорон в армии и мне пришлось уехать из Учкудука к старикам своим, чтобы поддержать их как-то в горестные дни..
Выслушав признание жены в грехе своём, я не стал ничего выяснять, упрекать и ссориться. За неделю уволился с работы, купил билет на самолёт и направился в город Сосновый Бор, где строилась  Ленинградская атомная станция, крупнейшая в мире по тем временам. Там жил и работал один из моих приятелей, он не раз приглашал меня, зная,  какая жестокая ностальгия у меня по России. Нашёл дом, квартиру приятеля, но дверь открыла его жена и прямо у порога повисла у меня на плечах, рыдая.
-  Света ,Света, что случилось, чего ты ревёшь?  - спросил я её, предчувствуя беду.
Оказалось, что за неделю до моего приезда он вместо водки выпил дихлорэтан, от которого умер в страшных мучениях. Света считала себя виноватой. Она сама в бутылку из-под водки налила этот яд и спрятала на кухне под раковиной, чтобы потом отдать мужу для  какой-то надобности. Ведь знала, что муж любит выпить, что ему всегда «чуть-чуть» не хватает, и он ищет «заначку» по всему дому. Но не зря ведь говорят: «знал бы, где упаду – соломку  подстелил»
После солнечного Узбекистана, домашнего уюта я долго не мог привыкнуть к постоянным дождям, к пасмурному небу и к жизни в общаге, где с вечера до утра гремела музыка, мельтешили женщины всех возрастов и калибров, а на полу в коридорах рядами и колоннами стояли пустые бутылки из-под водки и вина. .Стирать, гладить  бельё мне никогда не приходилось, варить еду тоже не умел, и жилось мне весьма неуютно, хотя я и сменил опостылевшую Азию на любимую Россию.
Однажды вечером слышу стук в дверь, открываю и глазам своим не верю – на пороге стоит Нина, с которой был знаком ещё в Учкудуке.
- Девонька моя, какими судьбами? Как нашла? – удивился я. 
- Не я, а сердце моё нашло – ответила она, - Пройти-то можно или так и будем  у порога стоять?
Выяснилось, что она меня давно любит, но там, в Учкудуке  семью разбивать не решилась, а когда узнала, что нет у меня семьи, то пустилась в розыски и – вот она здесь.
«Да-а-а-…- подумал я, - вот это сюрприз так сюрприз! Что же делать-то? Что ей сказать?»  Я уже по горло был сыт женитьбами. После разрыва и предательства Лиды в душе была пустыня и мрак, но и холостяком век доживать, тихо спиваться с соседями по комнате тоже не очень-то хотелось. Пришлось из двух зол выбрать меньшее, и я сказал ей:
-  Ладно, приезжай, что с тобой сделаешь.
Через месяц она приехала. Не одна, а с дочкой Таней, которая училась в шестом  классе., но выглядела старше своих лет и совсем не походила на мать.. Нина сразу устроилась продавцом в гастроном, а вскоре мне дали квартиру двухкомнатную, и мы принялись обустраивать семейное гнёздышко. Город строился быстро и хорошо, место для него было выбрано на редкость удачно. Я до сих пор считаю его самым лучшим, удобным и красивым из всех городов, где мне довелось жить.. Здесь мне снова пришлось всё начинать с нуля, но зато я твёрдо решил не искать лучшей доли, если Господь не выделил её для меня. Хватит, наездился по белу свету.
Прошло пять лет. Срок не такой уж большой, но сколько событий вместил он, сколько пришлось всего пережить – об этом мой дальнейший рассказ. У меня уже всё  было: роскошный аккордеон, библиотека из сотен книг, мотоцикл «Ява», много хороших знакомых и даже один друг. О годах, прожитых в Сосновом Бору можно написать отдельный и нескучный роман – так много всего они вместили в себя – но я ведь эту главу назвал «перекати-поле» и потому, читатель мой дорогой, покатили дальше.
Поехал контейнер с вещами моими, а мы с сыном - он уже жил со мной, Любу мы похоронили - полетели на самолёте в город Фрунзе, столицу Киргизии. Мы вынуждены были уехать. Жёнушка моя к той поре спилась окончательно, и жить с ней стало просто опасно Здесь нас уже ждали, нам было куда идти. И мы приготовились начинать новую жизнь. Трудности появились сразу, и не кончались, пока я там жил. Началось с прописки. Нет работы – нет прописки.  Ищу работу, нахожу, берут охотно, но….нет прописки. Заколдованный круг. Как вырваться из него?
-  Надо дать, - сказали знающие люди.
-  Кому и сколько? – спросил я.
Другие знающие люди подсказали, и я получил и прописку, и работу, а Женя мой поступил в ПТУ на экскаваторщика учиться. Училище было в соседнем с Фрунзе городке, всего час езды на  «Яве».Всё вроде бы складывалось удачно, я даже квартиру частную нашёл рядом с заводом, где работал мастером за очень скромные деньги. Как гром среди ясного неба обрушилась на нас новая беда  --- мой пятитонный контейнер, битком набитый моим имуществом, пришёл пустым. По дороге его обчистили, не тронули только «Яву» почему-то. Остались мы с сыном раздеты-разуты, и надеяться нам было не на кого. Вот уж где я лиха хлебнул полной мерой. Даже бочку с дерьмом возил по ночам с одним киргизом, чтобы с одного рейса иметь десять рублей, разгружал вагоны  и  не гнушался никакой работой. Лишь бы платили. Не унывал, верил в себя, знал, что выберусь из нужды. Не впервой было начинать с нуля. Только бы здоровья  хватило. Оно не подвело, хотя спал я тогда 3 – 4 часа в сутки
Не знаю, чем кончилось бы моя борьба за выживание, чего бы я достиг в этом  несчастливом для меня городе, если бы  не случайная встреча на улице с кем бы вы думали? С Лидой, той самой Лидой, что семь лет назад осталась жить с любовником,  как она сама выразилась, « сменяла кукушку на ястреба».  Рассказала о горькой своей судьбе, о своём суженом, который почему-то окурки тушил у неё на груди, бил-колотил через день, но она терпела.
- Меня бог наказал, дуру такую, за моё предательство, за твою поломанную судьбу. Так мне и надо! –призналась она мне. – Ну, а ты как живёшь? Где сын твой?
Не скрывая, рассказал ей о своих трудностях. Лида выслушала и сказала:
-  Нечего тебе тут мучиться, уродоваться на трёх – четырёх работах. Поехали ко мне в Учкудук. Там тебя помнят, знают и даже любят. Не пугайся, я не к себе зову хотя живём мы в твоей же квартире втроём.
-  А кто третий? – спросил я
-  Сына я родила от этого изверга, а его в тюрьму упрятала на восемь лет.
Лида уехала домой, а через месяц и я появился в Учкудуке. Она оказалась права. Мне сразу же предложили хорошую должность. А деньги там всегда платили приличные .Бывшие коллеги ,приятели наперебой звали к себе жить, но я не решился. Выглядеть неудачником, которого надо вытаскивать из беды, жалеть – это было не для меня. Я поехал в соседний город Зарафшан и там устроился ещё лучше.  Не прошло и года, как я встал на ноги, приобрёл всё необходимое, перестал походить на доходягу. Приехал и мой сын сразу с тремя специальностями. И все «хлебные». Его первая зарплата оказалась почти вдвое больше моей инженерной, чему и он, и я очень обрадовались. Оба жили в общежитии, но мне твёрдо обещали квартиру в строящемся доме. Надо было только подождать.
Здесь самое время сказать о том, что ждать я никогда не умел и не любил. Это пожизненная беда моя. Конечно же, я сто раз слышал поговорку «поспешишь – людей насмешишь», и другие похожие истины, но  всё же не меняюсь. Поэтому, когда представилась возможность быстро получить жильё, я долго не раздумывал, и переехал снова в уже знакомый и обжитой город Навои. Тем более, что случай свёл меня с молодой,  красивой и незамужней девушкой по имени  Люда. Она согласилась стать моей женой, не зная и даже не предполагая, что я многожёнец и репутация моя, мягко выражаясь, подмоченная. Со мной приехал и сын. Отношения с ним стали у нас портиться. Три года ПТУшной вольницы, когда меня рядом не было, сделали своё дело. Он стал неуправляем и уже не боялся меня, как в детстве. Мне совсем не хочется  перечислять его пороки и изъяны, но я понял, что сына потерял и вряд ли смогу что-то изменить.
Кончилось тем, что он сбежал от меня в армию, но думал, что на два года, а загремел во флот на целых три года. Ох, как он потом каялся и ругал себя, но…»близок локоть, да не укусишь». Позже и сам признался, что три года жизни  «коту под хвост». Не стал он там человеком, как рассчитывал. Напротив, растерял то немногое, что успел я ему дать за годы жизни со мной, и вернулся он  до неузнаваемости другим человеком, почти чужим. Уезжал парнем, а вернулся мужчиной. Жить хотел по своим правилам, но с моей  помощью, точнее – на мои деньги. Так появилась первая трещина в наших с ним отношениях, которая  быстро превратилась в пропасть. Преодолеть её, построить мост, он не захотел, а я не стал настаивать
В ЗАГС мы с Людой не пошли. Я уже знал, что никакая бумажка семью не сбережёт, если что-то не сложится, а ей тоже бумажка была не нужна. Прожив какое-то время с Людой, я вдруг понял: все мои предыдущие встречи с Леной, с Ниной, с Лидой были не случайны Шар моей судьбы катился всё-таки по чьей-то воле свыше. Не знаю, как это назвать – Бог, Судьба ,Случай, но твёрдо верю: срок нашей жизни, качество её предопределены. Утверждение будто «каждый кузнец своего счастья» верно лишь тогда, когда ты действительно кузнец, и знаешь, что такое счастье. Остановите на улице сто человек и спросите их:
-  Что такое счастье? Как вы его понимаете?
И услышите сто разных ответов. Для меня счастье – это свобода и чувство человеческого достоинства, хотя смешно о нём говорить мне, выросшему в унизительной бедности и убожестве. В урановой империи ( Учкудук, Зарафшан, Навои) много лет пришлось работать с заключёнными. Они да солдаты стройбата строили у нас и жильё, и промышленные объекты. Насмотрелся я на этих горемык вдоволь и именно тогда понял истинное значение слова ВОЛЯ.  Но для меня свобода не только воля, а ещё и независимость, когда на меня не давят. Не навязывают свою волю, свои идеи и я сам принимаю решения.
На этот раз Фортуна повернулась ко мне лицом. Я получил от неё роскошный подарок  по имени Людмила. Не буду врать о внезапной любви, о возвышенном пламенном чувстве. Был голый расчёт и состоял он в том, что она намного моложе меня и успеет ещё родить мне дочку, такую же милую и славную. Сына что-то уже не хотелось. Тогда, наконец-то,  я  стану счастливым отцом и буду любить их обоих.. Люда уже перешагнула тридцатилетний рубеж и рожать вроде бы поздновато было .Да и люди не советовали. Пугали её, мол, « поматросит и бросит». Если честно, то и я не очень-то верил, что как раз она  станет моей последней, самой верной, самой преданной и любящей женой. Уже четверть века терпит она мой далеко не ангельский характер, мой буйный нрав, мои, нежно выражаясь, недостатки и выверты.
Благодаря ей, я понял, почему на Руси жён когда-то называли словом «берегиня». Понял и то, что любая семья держится отнюдь не на нашем брате мужике, а на «слабом поле», который сильнее нас многократно. «Людниковый период» как я в шутку называю нашу с Людмилой жизнь,  показал очевидную истину: вся предыдущая жизнь была «разведкой боем», репетицией. Теперь я уже не боялся потерять работу, дом, друзей. Из «перекати-поле» я стал тем самым лежачим камнем, под который вода не бежит. Зато ( по поговорке ) он мохом обрастает. Под мохом я понимаю достаток, друзей-товарищей, стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Мой первоначальный расчёт не оправдался - детей у нас нет, но я и не жалею теперь об этом. Немного я знаю семей, где дети радуют родителей, где полная гармония  в отношениях, и все счастливы.
Произошла и другая перемена. Моя мать учила меня уже взрослого:
-  Надо знать, сынок, где лизнуть, а где гавкнуть
Лизать я так и не научился ( не тот характер), но зато перестал «гавкать», то-есть рвать на себе рубаху, добиваясь справедливости для других, не стал дураку говорить в глаза, что он дурак. Понял: он умнее не станет, а я, действительно, выгляжу дураком, обнажая очевидное. Ещё я научился в своих неудачах и промахах винить себя, а не других. Жизнь в корне переменилась. Если раньше меня звали на свадьбы-юбилеи как баяниста, фотографа и тамаду, то теперь люди постарше и поумнее стали спрашивать совета, зауважали меня.. Мне шёл 41-й год, и я всерьёз задумался о здоровье. Радикулиту обязан. Нажил его в мототуризме, где приходилось порой и на себе тащить своего железного коня
Люда уговорила меня поехать на знаменитый курорт «Белокуриха», что на Алтае находится и по сей день. Там я быстро и надолго избавился от своей болячки, а главное – побывал на родине моего кумира Василия  Шукшина. Даже нашёл товарищей его детства, сестру двоюродную и узнал много нового и интересного из биографии любимого писателя. Вот уж поистине «не было бы счастья, да несчастье помогло». Я тогда тяжко болел Шукшиным, зачитывался его рассказами и повестями, не пропускал ни одного фильма с его участием. «Калину красную» смотрел, наверное, раз двадцать, не меньше. Чем же дорог мне писатель Шукшин? Правдой жизни. Он ничего не придумывал. Героев его рассказов я узнавал в Сростках, куда дважды приезжал поклониться  земле, по которой ходил  Вася Шукшин. Правда у Шукшина очень разная: и горькая, и смешная, и грустная, но всегда Правда. Его биография, характер, отношение к людям поразительно схожи с моей биографией, с моими переживаниями и мыслями. Порою мне казалось, что не он, а я написал его рассказы. Звучит кощунственно, наглость неслыханная.  У меня и тысячной доли его таланта нет, но и мне всегда хотелось рассказать, как трудно живётся  на Руси простому труженику. Не спекулянту, не торгашу-барыге, не чиновнику-хапуге, а простому честному человеку.. У него это получилось гениально, Лучшее тому доказательство  его похороны в Москве. Только он да ещё Высоцкий удостоились такой всенародной  любви и скорби.
Прости меня, терпеливый читатель, если ты добрался до этого места  и не выбросил ещё мои записки. Увлёкся и отвлёкся. Но уже и конец главы близок. Хорошо жилось мне с Людой в Навои. Много путешествовал по стране туристом. То на воде по реке Чусовой или Белой, то на своей «Яве» по Кавказу, то на комфортабельном теплоходе по Енисею. Чем лучше мне жилось, тем хуже становилась жизнь русских в Навои, да и в Узбекистане в целом.. Ещё не пришёл к власти первый губитель страны, плешивый демагог, но в воздухе запахло распадом. Город Навои узбеки не строили, заводы, рудники и шахты урановые тоже не их руками созданы. Среди жителей Навои узбеков почти не было, и остряки называли город «белый платок в чёрную крапинку». Не вслух, конечно. За это можно было и срок схлопотать. Но зато когда город Навои вдруг стал областным и подчиняться стал Ташкенту, а не Москве, то узбеки не боялись говорить «убирайтесь к себе в Россию» Город быстро превратился в «чёрный платок с белыми полосками» Уже в середине 80-х самые прозорливые стали уезжать. Надумал и я сменить место жительства.
-  Ребята, дёргаем отсюда. Не дадут они нам тут житья, - предлагал я своим  приятелям-русакам
-  Да брось ты ерунду-то говорить! Куда они без нас денутся? – возражали мне оптимисты и обзывали паникёром
-  Они жили без нас 15 веков и ещё столько же проживут, - доказывал я им, но не убедил.
Я взял перевод и уехал в закрытый режимный город Пенза-19  в  83-ем году, а мои оптимисты  очень скоро драпали оттуда, побросав и квартиры, и мебель, и барахло. Лишь бы ноги унести.
Через год приехала моя Люда, и вот уже 23 года мы живём в маленьком уютном и красивом городке, который стал называться по-людски  --- город Заречный. И нисколько об этом не жалеем. «Перекати-поле» больше нет, и я этим очень доволен. Думаю, читатель, и ты доволен, что кончилась самая длинная  глава, и может быть дальше будет интереснее. Честно говоря, я и сам на это очень надеюсь. Пришла пора рассказать о других людях, о том, чем и как жил, о находках и потерях, о жизни страны моей многострадальной.




 
                Переходный период

Не ручаюсь за точность цитаты, но китайская древняя пословица гласит: «не дай Бог жить в эпоху перемен». Нам  бог дал такую возможность.. Сначала всех охватила эйфория. Появилась «гласность» и «новое мышление», которое усиленно предлагало выдавить из себя раба, а пока началось выдавливание русских отовсюду, где мы жили незваными гостями. Появились беженцы и вынужденные переселенцы, которых никто в России не ждал. Работу тогда ещё можно было найти, а вот крышу над головой… только у родни или у друзей. Со всех «братских» республик нашего «старшего брата» стали выживать любыми способами. Начались малые войны, которые скромно именовались «горячие точки»,  но мы ещё не догадывались, что начался развал страны.
Новый генсек приступил к главному своему делу – к службе на благо немецкого народа и вскоре две  Германии  стали одним государством, а Горбачёв стал. « Первым немцем», как любовно называли его европейцы. Зато для своего народа он стал первым губителем государства, предателем, и народ стал понимать, что в очередной раз обманут. Слова явно не сходились с делами. В обществе наметился раскол. Одни продолжали верить пустозвону Горбачёву, другие проклинали его вслух, благо КГБ уже не боялись. Даже женщины ударились в политику и мужей ругали не только за пьянку-гулянку, но и за неправильное понимание внешней и внутренней политики. Надежда, как известно, умирает последней, и потому каждый понимал: всё новое рождается в муках. Однако родовые муки явно затянулись и кончились выкидышем. Выкинули Горбачёва на историческую свалку. Радовались мы не долго.
Началась самая страшная и гнусная эпоха Ельцина. В 1991-м году великая держава с названием СССР приказала долго жить, семнадцатимиллионная армия коммунистов тихо умерла, а коммунистов стали называть «коммуняками» жёлто-коричневого цвета. Только ленивый не плевал в недавнее прошлое. В мутной и кровавой воде «реформ» новоявленные «демократы» азартно ловили рыбку, наживая финансовый и политический капитал. Началась растащиловка, распродажа и грабёж страны. Появились анекдоты про новых русских, смысл которых сводился к тому, что тупые, наглые и недалёкие вдруг стали сказочно богаты. Это в анекдотах они так выглядели, а в жизни эти  ушлые ребята быстро и безнаказанно ( теперь, оказывается, ещё и ЗАКОННО ) прибрали к рукам национальное богатство. Супераферист всех времён и народов еврей Чубайс успешно провёл «прихватизацию» госсобственности, пообещав каждому из нас по две «Волги». Самые умные и прозорливые из нас успели обменять его «ваучеры» на бутылку водки, остальные отдали сборщикам за копейки и стали ждать «навар». Ждут до сих пор.
Все союзные республики получили «вольную» под названием «суверенитет», не успели и глазом моргнуть как Россия превратилась в лоскутное одеяло. Всюду президенты и губернаторы ( хотя губерний нет), мэры и префекты, а в Кремле  - борьба за близость к трону главы Семьи,  и  возможность урвать свой кусок от уцелевших богатств страны. Пышным цветом расцвели цветы демократии – преступность, наркомания, проституция, коррупция. В страну хлынули орды религиозных сект и «строителей капитализма» из ближних и дальних стран. А для своих граждан появились всюду биржи безработных, лицемерно именуемых «Центрами занятости».
- Ну, вот, опять тебя в политику занесло. Твоё ли это дело? Твоё дело работать, а не рассуждать на дилетантском уровне, - может упрекнуть меня недовольный и уставший от политики читатель..
Я работал. Сначала мы перестали получать аванс, потом стали задерживать выплату «получки» на месяц, на два и больше и, наконец, платить начали только часть заработанного.
Заводы и фабрики вдруг враз стали нерентабельными и убыточными, а дворцы и хоромы директоров этих же заводов и фабрик росли как грибы. Разрыв в уровне жизни стал рекордным в мире – в десятки раз. Как жить? Выход нашли гениально простой. На макаронной фабрике зарплату выдавали макаронами, на швейной – бюстгальтерами, а у нас на часовом заводе  – часами. Слово «торгаш» у меня всегда было ругательным. Теперь же я сам сделался торгашом. Набивал рюкзак часами, и ездил по городам России, продавая их с «наваром» в 20 – 30 процентов. Были и талоны-карточки как в далёком 47-м году, которые надо было отоваривать, выстаивая длиннющие очереди. И эту беду пережили. Как было не пережить, если граждане обнищавшей России в одночасье проснулись миллионерами. Мне отпускные начислили целых полтора  миллиона!  Получить эти деньги удалось только по решению суда, и я тут же был уволен «по сокращению штатов». Приобрёл статус безработного, зарегистрировался на бирже, но и там пособие не платили полгода. Зато на пенсию отправили не в 60 лет, а на два года раньше. Все эти передряги привели к трём инфарктам, и вскоре я стал инвалидом  второй группы с нищенской пенсией.
Все  СМИ взахлёб верещали о достижениях реформаторов, о возрождении России и сообщали где, в какой стране обедает или ужинает наш президент-алкаш. Ну, как тут не станешь политиком? Стал политиком, создав в нашем маленьком  городке самую большую по численности Партию пенсионеров. Меня сразу же выбрали председателем, и началась борьба под лозунгом «Защитим себя сами». Время показало, что не умеем и боимся ( по привычке ) защищать себя от произвола властей и чиновников. Вирус иждивенчества, потребительства въелся в кровь и плоть нашу. Мы даже зарплату свою всю жизнь получкой называли.. В силу привычки, по инерции мы ещё кудахтали на своих насестах о государстве, о законах и своих конституционных правах. Не заметили, как народ превратили в «электорат», позарез нужный за месяц до выборов. Поворчали, поматерились и …купили у родного государства новый паспорт гражданина России, где не нашли графу «национальность». Отняли её у нас реформаторы, и теперь у нас у всех одна гордая кличка - «РОССИЯНИН». Если я вдруг начну возмущаться, протестовать, то немедленно повесят ярлык националиста или шовиниста. Нас – русских – в России восемь из десяти, но говорить об этом вслух, тем более с трибуны, неприлично. Так же, как ругать или (упаси. Боже!) обвинять в наших бедах евреев.
Десятки, сотни недоуменных вопросов у каждого из нас, но кого спросить, где получить честный и правильный ответ – этого никто не знает. Ответ нашёлся сразу, как только удалось прочитать документ, составленный ещё в прошлом веке в недрах ЦРУ в тех самых США, которые сегодня числятся у нас в друзьях. Там чётко, пункт за пунктом прописана программа уничтожения  СССР и нас, русских
Прошло более 50 лет. Программа успешно выполнятся, и близится к завершению. Если ничего не изменится в ближайшие пять-десять лет, то скоро Россия станет 53-м штатом США во главе с колониальным правительством и населением 70-80 миллионов, готовым и привыкшим работать бесплатно. Страшно? Да. Обидно? Ещё как! А на кого обижаться-то? Разве к избирательным  урнам нас плетьми или  нагайками гнали, когда мы выбирали своих рабовладельцев? На бесплатную работу спешили, боясь опоздать, тоже не под конвоем. Как малые дети верили официальной брехне, отдавали жуликам из «МММ» и «Хопёр-Инвеста» свои кровные, страстно желая получить от них халяву в виде сказочных процентов-дивидендов. На какие благие перемены мы все надеялись, если «всенародно» избранный президент из танков расстреливал парламент нами же – народом! – избранный?
Скорбный список вопросов можно продолжать до бесконечности, но зачем? Ответов у меня нет. Я тоже не понимаю, почему веками непобедимый народ вдруг превратился в молчаливое покорное стадо, которое ведут на убой. Вряд ли и ты, читатель, знаешь, почему самая богатая в мире страна по запасам нефти и газа, алмазов и золота, древесины и пушнины вдруг оказалась беднее бедных. Если попробовать ТРЕБОВАТЬ и БОРОТЬСЯ, то молодцы из ОМОНа быстро и доходчиво объяснят, что почём своими «дубинаторами»
И всё же у нашего времени есть свои «плюсы». Говорю это без всякой иронии. Первый и главный – мы перестали бояться. Мои заметки лучшее тому доказательство. Второй плюс – нет уравниловки. Если ты не лодырь, если  «котелок варит», если есть «крыша» в стане чиновников или в рядах славной милиции, то можешь делать всё, что приносит прибыль. Никто не назовёт тебя обидным словом «спекулянт». Будешь причислен к предпринимателям или даже к бизнесменам, если свои же коллеги не пришлёпнут, наняв «киллера». Третий плюс – можешь поехать в любую страну, если есть деньги. Можешь даже остаться там. Будешь человеком второго сорта, но всё равно жить будешь лучше, чем в государстве, именуемом ныне Российской Федерацией Других «плюсов» не вижу, кроме тех, что демократы сделали из советских «минусов». К примеру,  царя Николая 11 называли не иначе как «кровавый». Теперь он и вся его семья причислен к лику святых. Секса в СССР и,  правда, не было. Была любовь, семья и женщины не боялись родить двух-трёх детей. Этот «минус» быстро превратили в «плюс». Теперь у нас секса навалом, вместе с эротикой и порнухой, есть уже 12-ти летние мамаши, и парень не скажет «я люблю тебя». Всё свелось к простой как гвоздь формуле – «я хочу тебя». Педерастов у нас ласково называют «голубыми» и скоро, наверное, разрешат браки между ними. Возможно, они поднимут рождаемость в стране. Теперь нам, дикарям, не стыдно перед цивилизованным Западом, всё как у людей
Вот и скатился я до публицистики. Художественной литературой и не пахнет. Но я ведь и не обещал тебе, читатель, художественных красот. Не умею, не способен, не научен. Прости меня, грешного. Сегодня у нас другой президент, но не надо забывать, КТО его оставил после себя. Жить стало полегче, но света в конце тоннеля так и не видать. День ото дня растут цены, тарифы, налоги. Зарплаты, пенсии. пособия и стипендии не поспевают за ними. Зато можно приватизировать казённое жильё, продать его за бешеные деньги и …И что? Жить-то всё равно надо где-то. Не землянку же в лесу рыть. Можно уехать в деревню, к свежему молоку, на чистый воздух, подальше от городской суеты.
Не советую. Очень даже не советую. Во-первых, не во всякой деревне теперь есть молоко. Под нож пустили коровок и завели коз. Коров некому пасти. Некому запасать сено. В деревнях доживают свой век старики и старухи, а те что помоложе работы не имеют и спиваются, деградируют потихоньку. Случись какая беда, ни»скорую», ни пожарную машину не вызовешь. Нет телефонов в деревне, а если и есть, то машины эти туда весной или осенью не проедут. Нет дорог и не скоро будут. На мои уговоры переехать в деревню жена отвечает предельно коротко:
-  Сиди и не дёргайся. Пока жить можно и здесь.
 Она права: ПОКА можно. Старенький холодильник работает, ровесница ему стиральная машина стирает, детей и внуков в школу снаряжать не надо, и потому разорительных трат не предвидится. А каково молодым, которые только начинают жизнь? Но и тут жена не согласилась со мной:
-  Ты сходи в наш ЦУМ и посмотри, что творится у витрины с ювелирными товарами
Очередь стоит, хватают, будто хлеб в голодный год. Посмотри, в каких колясках детей возят, как одеты молодые мамашки.
Опять она права. Что ж, получается напраслину возвожу, сгущаю краски, искажаю действительность злонамеренно? Как говорят демократы липовые,  обуяла ностальгия по колбасе за  2.20.? Грешен, есть ностальгия. Только не по колбасе, а по тем временам, когда в обиходе нашем не было фразы «это твоя проблема» и «новости» по радио и телевизору не начинались с перечисления  убитых, утонувших, сгоревших заживо или похищенных бандитами. Не было нахальной, агрессивной лживой рекламы и засилья фильмов США на телевидении. Я уж не говорю о передачах типа «За стеклом», «Про это» или «Дом-2», растлевающих и предельно вульгарных. Как тут не тосковать по тем «застойным» временам?
-  Ты не прав, - говорят мне некоторые. – Ты ослеп что ли? Разве не видишь роскошные особняки, такие же иномарки на дорогах, битком набитые витрины продуктовых магазинов?
-  Нет, ребята, не ослеп. Всё это замечательно, и я радуюсь за тех, кому эти блага стали доступны. Молодцы! Успели ухватить птицу удачи за хвост.
Ладно, хватит о грустном. Как говорит один мой знакомый, «давайте лучше о бабах». В самом деле, а почему бы и не поговорить о них? Тем более, что жена считает меня неисправимым бабником и, чтобы совсем уж  доконать, добавляет: «чёрного кобеля не отмоешь добела».. Я не обижаюсь на правду. Люблю женщин. Они того стоят, наши великолепные красавицы и умницы, фантастически выносливые и сверхтерпеливые женщины.. Россия  жива только благодаря им, нашим жёнам и матерям.
Когда жена просит меня сходить в магазин и купить по списку продукты, я отбояриваюсь изо всех сил. Не потому,  что лень идти, а из-за космических, «высокогорных» цен. Я после посещения магазина два дня таблетки глотаю, во мне просыпается зверь, и хочется где-то достать пулемёт. В наши дни это совсем не трудно. Проблема – в кого стрелять? Не в продавщиц же, не в женщин! Хозяева же этих магазинов сидят в казино или с девочками в сауне утомляются, или на Мальдивах загорают. Поди-ка, достань их…
Женщины наши таблеток не пьют, несут после работы сумки-пакеты домой, выкладывают продукты, горько вздохнут и приступают ко второй смене – становятся к плите, к корыту. Ближе к ночи кое-как добираются до постели, а там уже муженёк заждался. Начинается третья смена. Муж сыт, накормлен и успел уже футбол или хоккей по «ящику» посмотреть, но разве «эта дура» поймёт, почему «Спартак» лучше играет, чем «Локомотив».? Утром она встанет первая, стараясь не шуметь, не громыхать посудой,  приготовит завтрак, разбудит детей и мужа, накормит и отправит кого в школу или в институт, а мужа на работу (если она у него есть). Но самое удивительное – она успела и себя в божеский вид привести. Причесалась, нанесла «боевую раскраску», и вот вам обаятельная и привлекательная, смотрите и завидуйте. Бежит, торопится милая на работу, где ей не ах какие деньги платят, или вовсе не платят. Но всё равно боится опоздать, до пенсии ещё ох, как далеко, пахать да пахать!
У кого повернётся язык сказать, что нашу русскую женщину можно не любить? Как же не писать о ней и для неё стихи и песни, не дарить ей цветы и подарки? Я ни разу не видел, чтобы наша женщина вошла в горящую избу или коня остановила на скаку. Зато много раз видел, как они шпалы и рельсы таскали, а в годы войны впрягались в плуг, и поле пахали. Образцом женской самоотверженности и преданности считаются жёны декабристов, которые поехали к своим мужьям в Сибирь на каторгу. Да ,конечно, они вызывают и восхищение, и уважение. Не надо забывать, что ехали они не к мужьям-алкашам, а к таким же воспитанным и высокообразованным людям, как и они сами. Наши же жёны почти все, поголовно, живут на ежедневной каторге и далеко не с князьями и «графьями» При этом умудряются выглядеть королевами, царевнами. Надо быть бесчувственным бревном или евнухом-импотентом, чтобы не любить таких женщин, не восхищаться ими и ….не стать бабником. Немудрено, что после политики и футбола третья тема разговоров у нас, мужиков, о них, о женщинах. Говорим и о наших «победах» над ними, хотя каждый из нас знает, «кто в доме хозяин».
Сегодняшних девочек и девушек жалко до слёз. Редко какая из них услышит робкое « я люблю тебя».Скорее всего это будет хамское «я ХОЧУ тебя». Распив по бутылочке пива, выкурив по сигаретке, она  это самое «хочу» удовлетворит, если у него с собой презерватив. Школа уже обучила их обоих – нет, не любить – безопасному сексу. Чем играешь, тем и ушибешься, гласит поговорка. Смотришь, а девочка-то  уже с животиком холит, «залетела» бедняжка. Ну, и что? Сегодня это не позор, и даже  не стыдно. Станут жить гражданским браком, а если повезёт, то и в ЗАГС позовёт. А там уж пусть родители думают, как и где молодым жить .Родители знают – сегодня три брака из пяти распадаются, не прожив и года, но кому охота думать о таком печальном конце, когда вот они, рядышком, целуются, как голубки.
Ещё и потому девчонок жалко, что приходится им рожать нездоровых  детей от  неполноценных мужей. Читатель может подумать, что я хватил через край, совсем уж мрачную картину рисую. Ах, как я хотел бы ошибиться! Если мне веры нет, то поспрашивайте врачей или сходите в военкомат и спросите там, сколько ребят из призывного пункта возвращаются домой, не пройдя комиссию. И сколько потом возвращаются уже из армии, а тем, кто остался служить, можно только посочувствовать. «Откосить» от армии, откупиться сегодня считается нормой. Не хотят защищать Родину, которая их предала, пустила на подножный корм и готовит к американскому образу жизни
Молодым сегодняшняя жизнь нравится. Ещё бы! Угадал в «Поле чудес» буковку -- получи от Аркаши Якубовича ключи от авто или от квартиры. Ответил на 15 вопросов и Максим Галкин выдаст  МИЛЛИОН рублей. Ещё лучше поучаствовать в шоу «Своя игра». Там игра идёт на КИЛОГРАММЫ денег. Разве это не растление, не духовная  диверсия? Ну, какой же дурак или дура пойдут к станку, в поле, на ферму коров доить? Нет уж, дудки! Пусть дураки пашут, а они лучше учиться пойдут. Мама с папой поднатужатся, тысяч сорок-пятьдесят отдадут, и, глядишь, через 5 лет чадо принесёт диплом менеджера или экономиста-финансиста. Красота! Хотя на улице брось палку и непременно попадёшь или в менеджера, или в финансиста. Значит опять к маме-папе на шею сядут. Не все. Удачливые, красивые, изворотливые и талантливые устроятся, но таких не много
Я здесь распинаюсь, молодёжь жалею. А они на НАС смотрят с брезгливой жалостью, и недоумками считают.
-  Не умели вы жить! Поэтому и страну, и жизнь свою прос….ли, - грубо и нагло заявил мне  по-пьяни мой сорокалетний сын.
Да, не ловчили, не спекулировали, не останавливали фуры на автотрассах. Жалели слабых, не топтали их и слишком много говорили о совести, сострадании, взаимовыручке и прочих глупостях. Одним словом, бездарно жили. Выучили их – умников – квартирами снабдили, внуков вынянчили, а сами теперь кукуем, доживаем век на позорную нищенскую пенсию. Действительно, за что нас таких уважать? Вот вам и проблема «отцы и дети» в переходный период. Кто и как будет решать её? Никто и никак. Других проблем хватает. А жить надо. Махнув руной на детей, мы переключились на внуков, стараемся хотя бы их спасти от губительных новшеств. Внуки нас любят, тянутся к нам ( родителям не до  них: им «бабки» надо заколачивать ) и даже порой слушают, но … не понимают. Просто  НЕ  ПО-НИ-МА-ЮТ.
-  Кто это? – спрашивает десятилетний мальчик у деда своего и показывает пальчиком на памятник Ленину
-  Что это?  -  и показывает на пионерский галстук, где на фотографии снят его отец
-  Почему я должен встать и уступить место  этой бабушке? Ведь она большая, а я маленький? – удивлённо спрашивает юный школьник в автобусе.
Те, что постарше убеждают нас, что РЭП  --  это клёво, классно и прикольно, а мы в музыке ничего не понимаем. Знакомая картина? То-то! Но мы пыжимся, пытаемся доказать, что жили правильно, лучше, честнее и достойнее. Зря стараемся. Только  инфаркты да инсульты наживаем, таблетки пачками глотаем. Другие спиваются  и даже в петлю лезут от безысходности
Мужчины ( сильный пол )  и до пенсии не доживают, а славные наши женщины живут. Ещё и нас спасают, на плаву держат, не дают сопли-нюни распускать. Как обидно и досадно, что женщин не выбирают во власть! Уж они-то не дали бы развалить,  разворовать страну, уберегли бы нас и от Афганистана, и от  Чечни, и от чубайсов с гайдарами. Ведь они по природе своей берегини, хранительницы очага семейного. Им можно и нужно доверить власть, но в таком случае  куда же нам податься? К ним под каблучок?
-  Нет уж, накося-выкуси! Мы сами с усами. Дай им волю – совсем заклюют! - говорим мы, мужчины и продолжаем рулить. Приехали в тупик. Надо разворачиваться, а куда? В какую сторону  податься? Не знаем. Зато хорошо знают те, кто выполняет программу «товарища Даллеса». Всё идёт по плану, без срывов, без отклонений, в интересах государства. Только не нашего почему-то. Но это уже другая история. Поэтому закончу своей любимой поговоркой: живы будем – не помрём!
Маленькое послесловие. Мой приятель, прочитав эту главу, спросил:
-  Парень, а не кажется ли тебе, что твой шар «перекати-поле» может закатиться в подвалы ФСБ  и там тебя просто растопчут?
-  Кажется,  -  ответил я ему, - но не боюсь. Я ведь давно умер, ещё в 91-м году.



Р о д н я

Не могу похвастаться многочисленной  роднёй, хотя по отцу одних только тёток у меня было четыре. Все они жили в разных концах Союза и  необученные грамоте даже писем не писали друг другу. Только тётя Нюра и тётя Таня жили в соседних деревнях, но и они виделись в год раз-два, да и то по большим праздникам. Тётя Нюра, самая младшая из сестёр отца, в моём голодном беспризорном детстве была «запасным аэродромом». Если уж сосем туго приходилось, и деться было некуда, я отправлялся в деревню Нижняя Вязовка к моей спасительнице
У неё в ту пору своих «ртов» было трое при весьма скромном достатке, да к тому же муж –дядя Гриша – меня, мягко выражаясь, не любил. Но кусок хлеба, кружка молока и место на лавке за печкой мне всегда тётя Нюра находила. Не скупилась она и на ласковое слово. Если дяди Гриши, которого я боялся как огня, не было дома, то из сундука извлекалась гармонь и тётя Нюра ставила мне её на колени:
-  Поиграй, золотой мой, гармошку эту твой отец тебе оставил, когда на фронт ушёл. Вырастешь большой и заберёшь её, а пока я беречь её буду.
Я играл, а она садилась напротив, скрещивала натруженные руки на груди , слушала и плакала тихими слезами, приговаривая:
-  Ну, вылитый отец! Даже голову над гармошкой наклоняешь как он. Где же ты, родимый, играть-то выучился, когда успел?
Я и сегодня не могу ответить на эти вопросы. Нигде не учился, никто ни разу не показал, как её в руки брать, а играть начал с шестилетнего возраста. Наверное, гены сделали своё дело. Отец мой был первым гармонистом в округе и в праздники престольные, в пору свадеб на селе был нарасхват. Мать неплохо играла на гитаре, любила и умела петь, за эти её таланты в любой компании была желанным гостем. Выходит, мне по наследству достались музыкальные способности и любовь к музыке
Тётя Нюра с мужем говорили на родном мордовском языке, а дети стеснялись почему-то. С акцентом, путаясь в словах и ударениях, упорно говорили по-русски. Отец даже поколачивал их за это, но без пользы. До сих пор скрывают своё мордовское происхождение. Кстати, когда мой сын понял, что и он, строго говоря, тоже мордвин, то умолял никому и никогда не говорить об этом. Я ещё могу понять «русских» евреев, но почему мордвин  изо всех сил желает называться русским для меня загадка неразрешимая. Именно в семье тёти Нюры и научился понимать мордовский язык и даже более-менее изъясняться на нём. Когда живал у бабушки Кати в Павловке, где жили только чуваши, то и по-чувашски выучился говорить. Теперь я понимаю, почему детей иностранным языкам надо учить с трёх-четырёх лет. Видимо, этот возраст идеально подходит для малыша, который стремительно постигает мир, как губка, впитывая знания. Детская память самая прочная и долговечная.
Свою любимую тётку я увидел уже взрослым, когда специально приехал к ней со своим сыном в 75-м году и ещё раз через семь лет. С мототуристами мы проезжали Пятигорск, и я уговорил ребят сделать остановку на один день, мотивируя тем, что не видел сестру Валю (старшую дочь тёти Нюры) ровно сорок лет. Старенькая, сухонькая, со слезящимися глазами, одетая в какое-то серое тряпьё, она выглядела  заброшенной, всеми забытой. Так оно и оказалось на самом деле. После смерти мужа Валя забрала её из деревни к себе, поселила на кухне в летнем домике и строго наказала нос не высовывать, если в большом доме будут гости. Валя стеснялась своей неграмотной косноязычной матери, сама при этом старалась выглядеть светской дамой, воплощением всех мыслимых добродетелей.
Тётя Нюра узнала меня сразу, расплакалась:
-  Я ведь, грешница, свечку за упокой души твоей ставлю. Мне Валя сказала, что ты на мотоцикле разбился. А ты вон какой вымахал и, слава Богу, живой. Ну, рассказывай, где бывал, что видал . Рада-то я как!
Особенно рассказывать было нечего, да и не для этого я приехал. Мне очень хотелось побольше узнать о своём отце. Правду узнать. Мать моя про отца говорила так:  -  Ангел земной. А вот в кого ты уродился – сам чёрт не разберёт. Мать желаемое выдавала за действительное. Нет, далеко не ангел был мой отец, а нормальным мужиком со всеми присущими нам «плюсами» и «минусами». Даже дочь сумел на стороне сделать, о чём мать моя ,естественно, даже не подозревала. Когда тётю Нюру парализовало, её взяла к себе младшая дочь Маша. У неё она и ласку, и заботу увидела, но через три года, прожив чуть больше 80-ти лет, она ушла из жизни.. К той поре я уже схоронил всех близких, но ни разу не плакал на похоронах. Когда  увидел тётю Нюру в гробу, то не плакал, а рыдал, ревел в голос, и едва сердечным приступом дело не кончилось. Так мне жалко её было, будто мать родную потерял.
Расскажу о другой тётке, но уже по линии матери. Зовут её Надежда Степановна, она на двенадцать лет моложе моей матери. Между ними нет ничего общего, хотя от одной матери родились .Второй муж бабки Катерины – Степан – был мужик гулевой, ветреный, любил выпить и даже в подпитии бабку Катю вожжами «учил». Его  убили в пьяной драке, и осталась Катерина с двумя девчонками  на руках. Росла Наденька избалованной капризной девочкой, и именно ей доставался и сладкий кусочек, и новое платьице, и ласковое слово. Она и умница, и красавица, и кровинушка, на неё только что не молилась мама Катя. Мать же моя на свою беду уродилась некрасивой, да ещё и косоглазой. За словом в карман не лезла, острой на язык была. Жила на положении Золушки. Бабка Катя навсегда определила её судьбу:
-  Вековухой помрёшь. Ни один дурак тебя замуж не возьмет. Так и будешь у меня всю жизнь на шее сидеть
Плохим пророком оказалась баба Катя. Мать моя пять раз выходила замуж, родила пять парней. Родила бы и больше, но нищета не позволяла. Красотой, женской статью она не отличалась, но – как не странно – успехом у мужчин пользовалась.
Надежда Степановна была моим первым учителем. Она работала в сельской школе учителем начальных классов, как и моя мать. Там же, при школе и жила в крохотной комнатушке. Я в любое время заходил в класс, где одновременно сидели ученики первого, второго и третьего класса. Но всё равно их было немного, так как  прошла война только что, и рожать было не от кого .Много букварей и тетрадок извёл я тогда на изготовление самолётиков и голубей. Не раз и не два получал взбучку за грех этот, но к шести годам свободно и охотно читал  всё, что под руку попадёт. Особенно любил почему-то газеты. Может быть, потому, что в деревне были они большой редкостью.
Когда из деревни мы переехали жить в город, Надежда Степановна приезжая по школьным делам, всегда привозила не только перья, тетрадки, учебники, но и непременно книжку, а то и две. За это я ей до сих пор благодарен. Именно она научила меня любить книгу, беречь её и считать главным учителем в жизни. Но это было её единственным добрым делом потому, что ничего ей не стоило. Когда я с нищенской сумой ходил по деревням, она подкараулила меня и сурово предупредила:
-  Не смей появляться в нашей деревне, не позорь нас.
К той поре она уже была замужем, жила в сытости и достатке в доме мужа. На дворе полно было скотины, пекли свой хлеб, и я никак не стал бы для них в тягость, обузой. Забыла Надежда Степановна тоже голодный 33-й год, когда моя мать подобрала её под скамейкой на Саранском вокзале. Забыла и то ,что именно моя мать её вырастила, выучила  и даже замуж отдала. Теперь она стала богатой, счастливой и нищий племянник был как бельмо на глазу. Прошло 25 лет с той поры. Жил я в городе Сосновый Бор, жил не бедно, ни в чём не нуждался, и пришла мне в голову мысль: -«изменилась ли Надежда Степановна за эти годы?». Заодно решил проверить «на вшивость» и других. Эксперимент выглядел так.
Я написал пять писем: матери, брату, бывшей жене, Надежде Степановне и случайному знакомому (ехали в одном купе и на всякий случай обменялись адресами) .Мне хотелось узнать кто и как поможет (и поможет ли вообще), если я окажусь в беде. Сочинил «страшную» беду и отослал письма .Результат был ошеломляющим. Мать и брат даже не ответили, бывшая жена прислала  50 рублей, случайный знакомый телеграфом (!!) прислал 300 рублей, а родная тётка Надя прислала даже не письмо, а записку. В ней было написано: « Вы с матерью всю жизнь нищие. Сам попал в беду – сам и выкручивайся». Как говорится, комментарии излишни.
Разумеется, деньги я вернул сразу же с благодарностью, но эксперимент стал для меня хорошим уроком. Я понял, что родни у меня нет, что рассчитывать в этой жизни на них не приходится. Открытие грустное, неприятное и ситуация незавидная, но «се ля ви», как говорят французы.
Теперь о братьях расскажу. Их давно уже нет в живых, все погибли. Именно погибли, а не умерли своей смертью. Будто рок преследовал нашу семью. Я уже упоминал здесь Сашу, родившегося в 47-м году. Недолгим оказался его век – всего-то 20 лет.. Помню его этаким добродушным увальнем, немногословным и флегматичным. Учился на «троечки». Книжки вовсе не читал, но очень любил рыбалку. Отца своего любил, мать боялся (мы все её боялись), а сына моего маленького обожал и с рук не спускал. При живых родителях в детдоме три года прожил вместе с братом Витей. В армию попал в строительные войска и служил в Казахстане. Оттуда и привезли его в цинковом гробу пять солдат. На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем.
Брат Витя был на два года моложе Саши и если бы не одна фамилия, то никто не поверил бы, что они братья. Полная противоположность, антипод, по-научному выражаясь. Хитрый проныра и интриган, любитель халявы, подхалим и лицемер – это портрет Вити как в детстве, так и во взрослой жизни, где прибавилось ещё и беспробудное пьянство.
В школе учился с переменным успехом, дружил больше с девчонками и был фанатиком-телезрителем. Он мог бы сутками сидеть у телевизора, если б ему это позволили. От какой-либо работы по дому отлынивал, свою вину никогда не признавал, даже если ждала его экзекуция  со стороны скорой на расправу матери. Из армии он вернулся к родителям, быстро женился, стал отцом двух симпатичных малышей-погодков, и всё было бы хорошо, если б не соблазнился на большие деньги. В «Узбекзолото» он стал очень неплохо зарабатывать, и это его погубило. Постоянные командировки, собутыльники, случайные женщины – и семья распалась. Начались его скитания, и кончилось тем, что в Москве, где он был на заработках, его убили менты. Просто так, от скуки ночного дежурства, подло и безнаказанно..
Был и третий брат – Вова. Он родился, когда я уже заканчивал школу-семилетку, и мне мало пришлось его понянчить. Даже не помню его малышом. Увидел уже школьником и поразился его сходству с отцом. Как раз тот случай, когда говорят «ну, просто копия». Небольшого росточка, курносый, круглолицый крепыш, с весёлым нравом и очень ласковый. Отец боготворил его. Вовка умело этим пользовался, получая такие блага, о которых братья и мечтать не могли. Конфеты он мог есть без всякой меры. Прятать их мать уже перестала: всё равно найдёт, перепрячет и втихую, один все съест. Даже деньги приворовывал дома, чтобы купить конфет.  Только не долго он их ел. Учился в 9-м классе, попал под поезд и …нет у меня брата.
Братья отняли у меня детство, но это не их вина. Мать считала моей святой обязанностью нянчиться с ними, когда ей было некогда. А некогда ей было всегда. То на свадьбу позовут, то к соседям в карты уйдёт играть, то просто в гости пойдёт к кому-то .Возить братьев в ясли и садик –летом на самодельной и довольно тяжёлой тележке, зимой – на огромных деревянных салазках – было тоже моей обязанностью. Так же как и забирать их оттуда, и доставлять домой. В любое время года и в любую погоду.  Радовался я только тогда, когда кто-то из них заболевал, и мать вручала мне посуду, чтобы я принёс причитающуюся им еду из садика. Это был праздник! Там давали божественно вкусную манную кашу, котлетки, которых у нас в доме отродясь не было и компот из сухофруктов. От одного запаха этого компота у меня слюнки текли. От котлетки я откусить не мог: сразу было заметно. Зато по дороге домой я тихо-тихо, предельно осторожно ,пальчиком по краешку миски снимал тонкий слой каши. В середине миски  вырастал бугорок, и это могло меня выдать. Тогда я и его съедал. Иногда  и сам не успевал понять, куда делась каша. Дома врал матери, что кашу сегодня не дали. Она понимала, конечно, куда каша делась, но не наказывала и делала вид, что верит. Заниженный уровень компота в кружке она тоже, якобы, не замечала,  а я мечтал только об одном – чтобы подольше болел братишка.
Конечно же, я был плохой нянькой, и чаще всего оставлял их в одной половине избы, а сам с книжкой усаживался в другой. Зачитывался до того, что не слышал, как приходила мать, и тут же получал трёпку за недогляд. Попадало и за то, что кто-то их них разбил или сломал что-нибудь из домашней утвари, за синяки и ссадины на их телах. Но я не плакал и не обижался на мать. Зато как горько и неутешно плакал, когда отчим приходил в день получки, и раздавал сыновьям конфетки и пряники. Мне не полагалось. Я, оказывается, был «большой,» и мне вроде бы уже стыдно должно быть получать эти гостинцы. Этому «большому было всего-то десять-одиннадцать лет. Мои сверстники гоняли мяч по пыльной улице, катались на коньках зимой, бегали на речку купаться, а я как проклятый сидел с братьями. Что и говорить, любви к ним это не прибавляло, но всё равно они для меня были и остались самыми близкими и родными людьми на всём белом свете. Дорого бы я дал сегодня, чтобы кого-то из них обнять при встрече и спросить:
- Ну ,как житуха, братец?
И меня никто не спросит , нет их, погибли.
Об отчиме я расскажу отдельно, ибо личность была настолько неординарная и колоритная, что, походя, вскользь, о нём сказать – это было бы большим упущением с моей стороны.

    
            .    

О т ч и м   

Слово «отчим» я услышал и понял его смысл, уже повзрослев, а с шести лет, когда мать вышла замуж за Перова Андрея Андреевича, называл его «папа». Какому же пацану не хотелось тогда, сразу после войны, произносить это сладкое слово, быть похожим на отца и гордиться им? Звать-то я его звал отцом (мать велела), но быть похожим на него и тем более гордиться что-то совсем не хотелось. Ни ростом, ни статью, ни красотой он не удался. Об уме и интеллекте даже смешно говорить, если учесть, что он был абсолютно неграмотным человеком, и даже расписаться в ведомости при получении зарплаты для него было непосильной задачей. Когда его спрашивали об образовании, он говорил:
- Три зимы к попу ходил, если валенки были свободны.
Речь его была просто чудовищна. Русский по паспорту, выросший среди мордвы, он использовал неведомый на Руси язык, который редко кто понимал с первого раза. Вот несколько примеров. Он говорил: «чаво». «табе», «надоть» («что, тебе, нужно)  Когда жили в городе, то тротуар он называл «плитуар», школьный портфель у него звучал как «протхвиль». Свою речь он густо сдабривал семиэтажным матом, вовсе не считая это предосудительным. Речь его походила на смесь рычания с хрипом и тот, кто слышал её в первый раз, стоял с открытым  от изумления ртом.
Обычно он молчал. Мать воспитала его, постоянно твердя «молчи, дурак, умнее будешь». Без цигарки я его не представляю. Махорку «термоядерную» по крепости он смолил постоянно, сидя на корточках, около печки зимой или на завалинке летом. В доме всё было пропитано вонючим табачищем, на ругань матери он просто не обращал внимания, пока она не брала в руки кочергу или ещё что-нибудь тяжёлое.
Делать он ничего не умел и не хотел, ремесла никакого не знал и не стремился узнавать .Как же так? Родиться в деревне, прожить в ней сорок лет и ничего не уметь? Разве такое возможно? Возможно. Отец Андрея Андреевича прожил 112 лет, из которых 106 лет пас стадо. Тогда ещё не было Книги рекордов Гинесса и только поэтому мир так и не узнал этого рекорда. Летом  своих сыновей – Андрея и Ивана – он видел только спящими, а зимой надолго уходил пешком в какой-нибудь дальний монастырь грехи замаливать. Хотя какие у него могли быть грехи, если он и людей-то видел совсем мало. Я помню, как однажды зимой распахнулась дверь, и в клубах пара, как из сказки, появился настоящий Дед Мороз. Тулупчик, валенки, посох в руке, белая пышная борода и круглые румяные с мороза щёки – вот таким я увидел деда Перова в первый раз. Из мешка он вытащил связку бубликов и объёмистый мешочек с тыквенными жареными семечками. Ушёл он так же неожиданно, как и появился, будто испарился. Умер он от тоски, когда  ему запретили пасти стадо. Не болел, не жаловался ни на что. Просто лёг на лавку и умер.
Что мог дать такой отец сыновьям своим? Только здоровье. Богатырское здоровье, надо сказать. Отец (здесь я его так буду называть) никогда, ни одного часа не болел, хотя работал всю жизнь на улице или у топки с большим перепадом температур. Любой из нас через неделю загнулся бы на этой каторжной работе, а ему хоть бы хны! Ещё и то надо учесть, что питался он отнюдь не мясом и не колбасой. Картошка  « в мундире», пара луковиц, иногда бутылка молока и это весь его рацион. « На фронте, - рассказывал он, - и этого по три дня не видали. Ничего, не померли. Ещё и Гитлеру  пи…лей дали». Войну он прошёл  с первого дня до последнего. Был ездовым  в артиллерийском полку, ни разу даже не ранен. Ушёл рядовым и вернулся в этом же звании, но несколько медалей у него всё же были, и мы, дети, долго играли ими.
После его ЦПШ (церковно-приходская школа) мне пришлось его переучивать. Дело пошло настолько успешно, что года через три он уже мог читать книгу, но по слогам..Он так полюбил чтение, что за день одолевал целую страницу и ему не терпелось поделиться впечатлениями от прочитанного. Читал он одну-единственную книжку «Пётр Первый» А.Толстого. Долго читал, больше года. Для жителей нашего двора летом было всегда обеспечено бесплатное развлечение. Называлось оно «дядя Андрей будет про Петра Первого рассказывать». О прочитанном отец рассказывал на своём неповторимом языке, давая свои оценки героям, событиям, и при этом эмоции били через край! Мужики валялись по земле, бабы визжали и хватались за животы, вытирая слёзы. Отец входил в раж и уже явно работал на публику. Народ уже уползал на четвереньках, а он всё рассказывал. Пока мать не выходила из дома и не уводила его со двора.
Помню один случай. Как-то он спрашивает меня
-  Ты вот шибко грамотный, всё знаешь, а скажи-ка мне, как это цельный хор Пятницкого в радиве помещается?  
Я стал ему популярно объяснять про радиоволны, про электричество и что звуки приходят по проводам к репродуктору. Он выслушал меня, матюгнулся и, обращаясь к матери моей, сказал:
-  Иди, глянь на своего умника. Дурак дураком! У него хор Пятницкого по проводам ходить. А ещё книжки читаешь день и ночь. Правильно тебя мать-то лупит.
Это он уже мне высказал, но на самом деле был первым моим защитником. Если бы не он, мать или забила бы меня до смерти, или дурачком сделала.  За все годы, что прожили мы с ним, имею ввиду детство, он – единственный раз по требованию матери – высек меня ремнём Я сразу понял разницу: мужская рука – это вам не фунт изюму. И больше не нарывался.
Погиб он до обидного глупо. Сосед сверху решил сэкономить на электричестве и подключил фазный провод к батарее отопления, а отец в это время сидел в ванной, мылся после работы. Хоронили его всем двором вскладчину. Не от бедности. Любили его во дворе. Прожил он ровно 75 лет. Уже потом, после смерти отца я спросил мать:
- Скажи честно, как тебя угораздило выйти замуж за этого пентюха? Ведь не любовь же тобой руководила? Как никак ты была сельской интеллигенцией, образованной и не уродкой,  а выбрала человека, про которого твоя же сестра Надя сказала – «уже не обезьяна, но ещё не человек».
- В том-то и дело, сынок, что не мы, а нас выбирали. Ох, как много нас после войны было! И молодых, и старых, и красивых, и не очень. А мужиков в деревню вернулось раз-два и обчёлся. Им было из кого выбирать. Мне муж « не светил», как вы теперь выражаетесь. У меня  ты был на руках, и ни кола, ни двора. Вот и выбрал Перов Андрей – уличная кличка «ворона» - не абы кого, а ту самую сельскую интеллигенцию. Все в округе ахнули, больше чем удивились, а я не ахала,  пошла за него. Мне моя мать сказала, что «и плохой мужичишка хорошей бабе покрышка». Тем более у него была корова в качестве приданого. И дочь Лена от первого брака. Надеялась со временем поднять его до себя, а вышло по-другому. Сама едва до него не опустилась.
Выслушав эту горькую исповедь, я задал ещё один вопрос, тоже не самый умный:
-  Коли поняла, что вляпалась, зачем тогда рожала от него одного за другим? 
- Тогда  за аборты сажали, дорогой мой. На кого бы я тебя оставила? К тому же, надеялась, что дети заставят его перемениться, другим стать. Зря надеялась, не тот оказался человек. Не забывай и то ещё, что он у меня был уже третьим мужем. Меня всякий осудил бы, если ушла от него или его самого выгнала.
Больше вопросов матери я не задавал. Она пережила отца на десять лет и тоже умерла в 75 лет, но своей смертью, избежав участи остальных.



                Друзья, товарищи и остальные 

/ Друг – это тот, кто придёт к вам на помощь в
любую минуту. Если вспомнит ваш телефон /
Наверное, дошёл до самого трудного места и даже не знаю, с чего начать эту главу. Лучше всего начать словами песни, которую так душевно исполняет Вахтанг Кикабидзе:  мои друзья – моё богатство. Друзей не бывает много. Их можно на пальцах одной руки пересчитать, если к понятию «друг» подходить строго. Для меня друг – это второе моё я, но лучше. Потому что себя ещё можно обмануть, а друга – никогда, даже в мелочах. Друг понимает тебя с полуслова, его не надо ни о чём просить, он хорошо знает, чем и как может помочь. Не зря говорим, что друзья познаются в беде. Но ведь не из одних только бед наша жизнь складывается. И в радостные, счастливые дни хочется, чтобы друг был рядом и порадовался вместе с тобой.  Особенно нуждаешься в нём, когда стоишь на распутье, когда полон сомнений, тревог и трудно выбрать единственно правильную дорогу.
Были у меня такие друзья. Мало, но были и горько теперь писать об этом в прошедшем времени . Кто-то ушёл из жизни раньше срока, кто-то затерялся в житейских джунглях и тоже, наверное, ищет меня на просторах огромной страны. Сейчас, сегодня рядом нет ни одного, а заводить новых трудно и поздно. Некогда уже дружить, не успеем. По нынешним меркам я и так уже долгожитель в свои 67 лет, пора и честь знать
Вспоминается друг детства Юрка Глебов, с которым учились в одном классе все семь лет и жили  рядом, через забор. Дружить нам не давали и мои, и его родители. Причин было две. Первая и главная – он был сыном машиниста паровоза, а я – сыном чистильщика паровозных топок Как в Одессе говорят – это две большие разницы. Юркин отец получал три-четыре тысячи рублей, а мой всего 600 рублей. Юркина мать, не стесняясь, орала на всю улицу:
-  Иди домой, паразит! Сколько тебе можно говорить, чтобы ты к этим нищим не ходил? Ещё вшей в дом принесёшь!
Моя мать выражалась ещё круче:
-  Увижу тебя в ихнем дворе – башку оторву!
Но мы всё равно были неразлучными, закадычными друзьями, не боялись ремня отцовского и других карательных мер. Вторая причина состояла  в том, что Юркина мать всюду жаловалась, что именно я испортил её сына, сбиваю его с пути и очень дурно влияю на него. Моя мать имела противоположное мнение, хотя не раз говорила про нас с Юркой – «два сапога – пара» Можно отдельный том написать о наших с ним проказах и проделках. Энергия и фантазия били через край, оба не боялись ни Бога, ни чёрта и вытворяли такое, что порой и самим страшно было. К примеру, мы на спор пролезали под товарным  вагоном, когда поезд трогался с места. Побеждал тот, кто успевал сделать это два раза.
Моя кочевая жизнь просто не состоялась бы, если каждый раз на новом месте я не находил друзей. Имея весёлый, общительный характер, хорошо подвешенный язык и проявляя искренний интерес, я легко сходился с людьми. Каждый новый человек, будь то коллега по работе, сосед по дому или по больничной палате, был для меня как бы книгой. Сначала я смотрел оглавление, потом перелистывал страницы. Если находил что-то интересное, неординарное, «изюминку» в характере или поведении, то впивался как клещ в этого человека, старался подружиться с ним. Надо признаться, что дружить со мной трудно было всегда. Я максималист и никакой золотой середины, никаких компромиссов не признаю. Мне или всё, или ничего. К тому же, я не умею прощать. Это очень мешало мне всю жизнь, в том числе и дружбе, вредило. Но и себя я тоже не щадил. Мои друзья могли спать спокойно, зная, что я никогда не подведу, не обману, не схитрю.
Есть в моей градации категория  «приятели». Эти рангом пониже друзей, но тоже очень украшают жизнь. Их гораздо больше, чем друзей, даже не сочтёшь теперь сколько, но и приятельские отношения тоже надо строить. Фундамент в этой стройке  вполне понятен – приятное. Ты – мне, я – тебе, и больше ничего не надо. Для поездки за город или на рыбалку, для весёлого застолья, партию в шахматы или преферанс сгонять – вот для этого и нужны приятели.
И, наконец, последняя самая обширная категория – это знакомые. Хорошие знакомые, просто знакомые и те, с которыми здороваешься на улице, а потом мучительно вспоминаешь -  как же его или её зовут?. Порой знакомые оказываются куда лучше приятелей, но это скорее исключение, чем правило.
Вступительно-пояснительная часть закончена, и пора уже рассказать о друзьях, которых помню и люблю до сих пор, кто в моей судьбе сыграл важную роль. Начну, пожалуй, с Герки Артамонова. Жена учит меня:
 - Что ты всё пишешь Юрка-Герка- Машка? Некрасиво это, грубо и по-плебейски.
 На что я ей отвечаю так
 – А я никогда в патрициях  не числился. К тому же, у меня язык не поворачивается Юрку Глебова назвать Юрий Леонидович.
Герка был другом моей юности, сокурсником и соседом по комнате в общежитии. Учились мы на разных факультетах. Он – на радиотехническом, а я  на электромеханическом, но это нам нисколько не мешало. Герка был старше меня на год и был на редкость красивым парнем.  Девчонки висли на нём гроздьями, проходу не давали. Его это вполне устраивало и даже помогало жить. Мы оба имели статус детдомовцев и по этой причине жили вдвоём в комнате. У нас даже в двери стоял врезной замок, у каждого из нас был свой ключ. О такой привилегии остальные студенты могли только мечтать. Ключик свой Герка частенько давал напрокат. Плату брал деньгами, продуктами и …девочками.. Надо сказать, что он был человеком без комплексов. Говоря проще, наглым и бессовестным. Не стыдился быть альфонсом, врал и обманывал  при каждом удобном случае. Мало того, что Казанова ему и в подмётки не годился, так он ещё и авантюристом был похлеще Остапа Бендера. Если Остап знал 400 способов добыть деньги, не нарушая Уголовный Кодекс, то Герка знал не меньше тысячи. Он просто фонтанировал идеями, планами и проектами на эту тему. Этот гениальный прохвост, проныра и аферист пытался и меня сделать партнёром, но ничего не вышло из этой затеи. Мне шёл двадцатый год, но я был целомудрен и женщин боготворил. Половой акт считал надругательством и даже избегал разговоров «про это». Герка посмеивался, немножко презирал меня за такую отсталость, но не настаивал. Когда приходил с очередной жертвой, говорил мне:
-  Иди, святоша, погуляй, пока мы тут покувыркаемся.
Я уходил, чтобы через час-другой вернуться. Он уже был один, сидел на  кровати, скрестив ноги по-турецки (его любимая поза) и читал книжку. Как раз книжки нас и сблизили. Герка все деньги тратил на них ,всегда советуясь со мной. Книжных полок у нас не было, и книги стопками лежали на полу, на подоконнике, на столе. Всегда делились впечатлениями от прочитанного, спорили, даже ссорились иногда, отстаивая каждый свою точку зрения.
Помню наш « подвиг»,которым мы прославились не только в масштабах своего техникума, но и на весь город. Тогда вся страна знала имена четырёх матросов, которые 47 дней выживали в открытом океане на барже. Даже гармонь съели. Герка предложил:
-  Давай переплюнем этих морячков! У них океан, баржа, смертельная опасность. А у нас тёплая комната в общаге, народ кругом и если что – сдохнуть не дадут. Зато мы не 49 дней, а два месяца жрать не будем. Представляешь?! На всю страну прогремим, нас за деньги показывать будут. Усёк?
Я усёк, и идея мне понравилась, но были и сомнения. Ведь надо было и учиться. Герка успокоил, сказав, что нас в зените славы и так переведут на другой курс, Напомнил известную фразу – «победителей не судят». Сомнения отпали, и мы приступили к эксперименту. Выкинули из комнаты всё съестное, поставили у каждой кровати по чайнику воды и завели толстую амбарную книгу, где  должны были описывать наши ощущения, мысли и всё, что будет происходить с нами. Герка уверял меня, что эти записи у нас с руками оторвут, чтобы издать отдельной книжкой.
Не стану описывать подробности, но кончилось вся эта затея больничной палатой, где после трех  недель голодовки  нас возвращали к жизни. Славу мы, конечно, заработали, но отнюдь не мировую. Зато в палату к нам ходили целые делегации. И было до слёз обидно, что всю вкуснятину, что они приносили нам, отбирали. Чтобы мы не самовольничали, нас к кроватям привязали, как сумасшедших.
-  Знаем мы вас, ухарей! – говорили сестры и нянечки, но в день выписки отдали нам  большущий пакет с конфетами, печеньем.
Из техникума нас не исключили только потому, что спас статус детдомовцев, но от «хвостов мы ещё долго избавлялись .Комнату в общежитии нам тоже вернули и покатилась наша жизнь прежним чередом. Комендантша общежития даже прослезилась, увидев нас живыми, и каждый день приносила что-нибудь съестное. А ведь ей досталось больше всего за наш «подвиг». Недоглядела, халатность допустила.
Чем же закончилась наша дружба? Она не закончилась. Диплом Герка защитил раньше меня и уехал по направлению в порт Находка. Там его определили радистом на СРТ, и отправился  он рыбу ловить в Тихий океан. Прислал восторженное письмо о романтике морской, о бешеных деньгах, которые, якобы, ждут их на берегу, и строго наказал океаническую рыбу даже в руки не брать.  В те годы и СССР, и США проводили подводные испытания  ядерных зарядов. Герка писал, что иногда  бывали дни, когда с обоих бортов видна была дохлая рыба. Сами они тоже ловили заражённую рыбу. Её проверяли на радиоактивность и если больше нормы, то отправляли за борт. Но лишь тогда, когда план по улову был выполнен. Руководствовались при этом тем, что «до Бога высоко, а до Москвы далеко. И ничего – сходило с рук.
Прошло около двух месяцев. И, однажды, раздался стук в дверь. Я в комнате жил теперь один и если кто приходил, то стучаться ему не надо было. Вошли трое. Женщина невзрачной наружности, небольшого росточка, неопределённого возраста, которая  сразу же прокурорским тоном спросила:
-  Где твой дружок?
- Вы кого имеете в виду? – удивлённо спросил я её, - у меня много друзей.
-  Ты давай не придуривайся, а отвечай по делу, - грозно предупредил меня не хилого сложения мужчина лет этак двадцати пяти и для убедительности показал кулак величиной с чайник. За их спинами робко жалась к стене девица. Огромные глаза навыкате, длинный нос с горбинкой, и жидкие кудряшки на голове придавали этой юной особе весьма непривлекательный вид.
-  Уехал, - пролепетал я, уже догадываясь о цели визита, - получил диплом и уехал.
Мои недобрые предчувствия сбылись. Оказывается, пока я в летние каникулы прошлого года путешествовал по стране, Герка жил в общаге и как всегда водил девок, благо в «городе невест» (Иваново) их хватало. Я не знаю, чем прельстила его эта замухрышка Таня, но ушла она от него уже не девочкой. Зато полюбила на всю жизнь и, конечно же, поверила этому ловеласу. И вдруг он исчез, как испарился. Таня крепко обиделась и …всё рассказала маме. Тане этой шёл 17-й годочек.
-  Передай своему дружку, чтоб сушил сухари, -  зловеще прошипела мамаша. – Годочков пятнадцать придётся ему на нарах посидеть.
Хлопнули дверью и ушли. А я стоял столбом и переваривал услышанное. В голове вихрем проносились слова: изнасилование…нары…15 лет…несовершеннолетняя…
Надо сказать, что и тогда, и теперь я панически боялся суда, милиции, КГБ и всего, что с этими структурами связано. Понимал, что однажды попав в эти гибельные сети, уже не вырваться. Когда воображение нарисовало мне картинку, где мой любимец и друг сидит на нарах, то понял – Герку надо спасать и немедленно. А как?! Выход подсказала мать Тани. Однажды, она с хитрым прищуром маленьких крысиных глаз спросила меня:
-  А не ты ли, соколик, девку-то мою испортил, а?
На следующий день Таня пришла одна, и мы с ней договорились, что я всё возьму на себя.                Подробности опускаю. Таня стала моей  женой в неполные семнадцать  лет, а я, соответственно, мужем. Оба были страшно довольны: она спасла любимого, а я спас друга. Довольна была и моя новоиспечённая тёща, которая спасла репутацию дочери, всячески способствуя нашему фиктивному браку .Герка узнал об этом через полгода. Мы ждали письма с кучей благодарностей, а получили телеграмму. Очень короткую – «Ну, и дурак». Дальнейшие события показали, что он был прав. С тех пор ничего о своём друге не знаю. Совсем не потому, что на «дурака» обиделся. Скорее всего, он потерял ко мне интерес или сгинул в какой-нибудь  очередной авантюре.
      Мне всю жизнь везло на хороших людей. Во взрослой жизни подружился я с Васей Шаминым. Конец 70-х, я живу и работаю в Зарафшане, что стоит посредине пустыни Кызылкумы. Положение у меня, как сказал бы Владимир Ильич Ленин, «архисложное», и впереди просвета не видно. Житейские неурядицы обложили меня флажками, как волка при облаве, и в это трудное время случай, а точнее работа, сводит меня с этим человеком .Ростом, как и меня, бог его  не обидел , но за его широченной спиной меня просто  не видно было. Увалень с медвежьей походкой, он был на редкость добрым и покладистым человеком, трудоголиком. Понимал шутки и сам умел пошутить. Начальников редко любят, но его и любили, и уважали . Семьянин был образцовый. Повезло ему и с женой. Про Свету надо бы оды слагать, удивительная женщина! Не красавица, самая заурядная с виду, мужчины на таких не засматриваются. Зато душевная, гостеприимная, с врожденным чувством такта, она , как хорошо отлаженный барометр, не только  отражала погоду в доме, но и создавала её ласковой, но твёрдой рукой. Работала она заведующей детским садом,  детей любила  беззаветно,. и если бы не своя семья, то, наверное, жила бы в своём детсаду. Она и с нами, мужиками, разговаривала как с детьми: не пугала зря, не обижалась на наши глупости и грубости, как-то незаметно обихаживала обоих. Вроде бы и рядом всегда – только позови – но вроде бы и нет её. Не лезла к нам с советами, вопросами, разговорами. Если же мы с Васей где-то «перегибали палку», то умела обоих «в угол поставить».
Их дом в ту пору, их дружная семья, их помощь и участие стали для меня землёй обетованной, а Вася и Света – ангелами-хранителями. Вася был уже опытным кинолюбителем, а я  делал первые шаги и с удовольствием учился у него. А он учился у меня сценарии писать. Оба в шахматы играли азартно, пока Света не переворачивала доску и не разгоняла нас по разным углам. Меня тогда больше всего удивляло, как они воспитывали своих детей. Их было двое: старшая сестра и братишка десятилетний. Их никак не воспитывали. Я ни разу не слышал, чтобы их в чём-то упрекали, ругали или хвалили, заставляли что-то делать или, напротив, запрещали что-то. Просто Вася и Света любили друг друга, никогда не ссорились при детях, во всём помогали друг другу. Получалось по формуле «делай как мы, делай вместе с нами, делай лучше нас». У детей  просто не было другого выбора. Фантастика! Ни до, ни после я таких семей не встречал. Наверное, и я  в  чём-то стал лучше, пока дружил с Васей и любил его, как родного.
Вскоре я уехал в другие края. Написал им  несколько писем, по телефону иногда звонил, но дружба не выдержала испытание расстоянием, потерялись мы. Я и по сей день ищу их, даже в телепередачу «Жди меня» написал. Дорого бы дал за счастье обнять их обоих при встрече. Нам есть, что вспомнить и о чём поговорить. Мы с Васей и тогда были единомышленниками.
Я мог бы рассказать и о других моих друзьях. Кто-то был старше меня, кто-то намного моложе, но все они были мне дороги и необходимы, как воздух , как живая вода из сказки. Наверное, и я был им нужен. Никто не отрёкся, не ушёл, хлопнув дверью. И всё же очень хотелось бы посмотреть – кто потащится за моим гробом.

Н а ч а л  ь н и к и    

Начальника и тёщу не выбирают, их бог даёт. Вот уж с кем мне не везло в жизни,  так это с начальниками. Чаще всего из-за них менял  работу,  города, и, в конечном итоге, судьбу свою. Наивно полагая, что начальник – это лучший из лучших, умнейший из умных и, безусловно, справедливый и честный человек, я чаще убеждался в обратном. Начальник  -- это вожак стаи, как мне виделось, и я даже предположить не мог, что вожак может быть глупым, слепым и глухим. Тем более, что он может жрать собственное стадо.
Беда моя ещё и в том состояла, что я не умел и не хотел подчиняться дуракам, подлецам и самодурам. Шёл с ними в бой с открытым забралом. Сценарий был примерно такой. Я устраивался на работу, и через какое-то время, почему-то именно мне, сослуживцы жаловались на начальника.  Рассказывали  какой он негодный человек, и о всех его неблаговидных делах.
-  Чего же вы терпите , почему молчите? – удивлялся я.
-  Если хочешь здесь работать, то и ты будешь терпеть, - отвечали мне.
-  Я? Терпеть?! Ну, знаете…- закипал я праведным гневом, - Давайте факты. Мы быстро поставим его на место, мало не покажется.
Фактов всегда  хватало, успевай только записывать. Потом я сочинял коллективную жалобу и отправлял по трём адресам: вышестоящему начальнику, в горком партии и в редакцию местной газеты. Самое трудное было собрать подписи под этой жалобой. Никто не хотел ставить свою подпись первым.
-  Ты подпиши, а мы тебя всегда поддержим. Тут всё правильно и очень здорово написано
Апофеоз. Я на трибуне, обиженные в зале. Говорю пламенную обличительную речь. Мне даже аплодируют, кричат: «Правильно!»,  «Молодец!».  Дают слово начальнику. Он обращается к залу:
-  Ну, кто ещё хочет выступить? Прошу сюда, на трибуну.
В зале устанавливается похоронная тишина, никто к трибуне не рвётся. Тогда начальник делает второе предложение:
-  Поднимите руку, кто согласен с выступавшим товарищем.
Никто, ни единый человек руку не поднимает. Тогда начальник поворачивается к комиссии из парткома и, состроив горестную гримасу, вздыхая тяжело, говорит им:
-  Вот с кем приходится работать. Принимал на работу инженера, а оказался писатель.
Я в шоке от предательства тех, кого так яростно взялся защищать. Теряю дар речи, сгораю от стыда, комок в горле. Ошарашено, всё ещё с надеждой, смотрю в зал. Жду, вот-вот кто-нибудь встанет и скажет, что не свои шкурные интересы отстаивал наш порученец, нас всех защищал. Тишина. Я возмущённый до предела хлопал дверью и покидал зал. Выглядело это как бегство клеветника и кляузника. На другой день я брал за грудки тех, кто нёс мне факты, кого больше всех обижал начальник, и орал ему в лицо:
- Что же ты, сволочь, молчал вчера?! Почему отдал меня на съедение?
-  Пойми, тебе терять нечего, ты тут без года неделю, а я вот-вот должен квартиру получить, - отвечал тот
Другой ждал повышения разряда, третий – место в детсаду для ребёнка, четвёртый… Одним словом все боялись расправы и неизбежных потерь. Для меня финал был всегда один и тот же: заявление «по собственному желанию» и – адью, мадам и месье! Если по-русски, то – гуляй ,Вася! Но если бы и оставил меня начальник работать, я всё равно не стал бы работать с этими трусами и предателями, которых презирал всей душой
Нет, я не играл роль бесстрашного борца за справедливость .Просто так устроен, мать таким родила, хотя мать учила несколько по-другому:
-  Если хочешь чего-то в жизни добиться,. то надо знать, где лизнуть, а где гавкнуть.
Лизать натура не позволяла, а гавкать не переставал. Казалось бы, такой жестокий урок должен бы навсегда отбить охоту бороться за справедливость, рвать на себе рубаху за чужие интересы, донкихотствовать. Увы, на эти грабли я наступал с упорством садомазохиста. Наверное, это из области патологии, вывих психики. Но так было. Не понимал я тогда, что воюю с системой, а не с человеком. Система по имени «номенклатура»сажала в кресло начальника  не потому, что человек был умён, грамотен и умел руководить людьми. Лишь бы партбилет члена КПСС был и умел доложить «будет сделано!». Неважно, какой ценой И такой начальник сегодня руководил стройкой, завтра – городской баней, а послезавтра  --  автопарком .Непотопляемые эти начальники  плыли на броненосце  »КПСС»  и боялись только одного – потерять партбилет
Никого из таких начальников называть не хочу, а вот о редких исключениях из правила, о хороших, настоящих  начальниках расскажу с удовольствием. Они того стоят. Первым назову Смирнова Юрия Михайловича  Умница, профессионал, спокойный и выдержанный человек, не лишённый чувства юмора человек. Он так руководил нашим отделом, что мы этого не замечали, как не замечаем своего дыхания.
Бывало, подойдёт к столу, наклонится и негромко скажет:
-  Зайди, пожалуйста, ко мне
А мог ведь через секретаря вызвать, не утруждать себя. Мог с порога кабинета на всю комнату приказать громогласно.
--  Я посмотрел твой проект, в нём много полезного, но вот здесь и здесь  ты недоработал. Иди, и подумай. У тебя обязательно получится
Уходишь от него не оплёванный, не униженный, не побитой собакой, а с чувством личной вины и досады на  самого себя. Тут уж наизнанку вывернешься, а сделаешь всё как надо За пять лет совместной работы с этим человеком ни разу не слышал от него бранного слова, окрика или угрозы в чей-то адрес. Если кто-то допускал «ляп» или прогулял день, то он подходил к нему в конце рабочего дня и говорил примерно так:
-  Ну, ты сам понимаешь, что премия тебе в этом месяце не светит. Краснеть за тебя  в кабинете начальника управления я не намерен. Думай, парень, как нам дальше работать вместе
И парень этот работал так, что впору хоть медаль вешай на грудь. Юрий Михайлович помнил день рождения каждого из нас, никогда не забывал поздравить. Даже детей наших знал по именам. В обеденный перерыв азартно играл с нами в шахматы или в нарды, но никто из нас не мог сказать, что Юрий Михайлович «свой в доску» Мы держали дистанцию, понимали, что «кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево». Кстати, на доске почёта управления больше всех красовались ребята из нашего отдела. Вот что значит хороший начальник.
На дворе уже 21-й век, другая страна, другая власть и люди стали другими. Как же начальники? Какие здесь перемены? Ни-ка-ких! Формула взаимоотношений всё та же::«Ты начальник, я дурак. Я начальник, ты дурак»Разница только в том, что в прежние времена можно было пожаловаться вышестоящему начальнику, в профком или в газету написать. Не всегда ожидаемая, но какая-то реакция была. Сегодня эти попытки вызовут только снисходительную улыбку, тебя сочтут неисправимым оптимистом в лучшем случае.
Что же делать-то, как дальше жить? Ничего не делать. Живём же мы с тёщами, иных даже любим. Так и с начальниками. Если повезёт, то можно угодить и к хорошему.
Маленькое отступление. Мой знакомый прочитав эту главу и сказал поучительно:
-  Ты не прав, дорогой! Начальник по определению не может, и не должен быть хорошим, добрым и справедливым. Начальник – это пастух, а у пастуха всегда при себе кнут. Кому-то этот кнут достаточно показать, а таких,, как ты, бьют. Бьют больно, чтобы «знал сверчок свой шесток». Я не стал спорить. На пенсию он ушёл с поста директора фабрики. Ему виднее.

Ж ё н ы

  О моих жёнах и женитьбах можно написать роман и не один, а целых семь. По числу жён, с которыми побывал в ЗАГСе. «Нашёл чем хвастаться, многожёнец несчастный!» возмутится каждый, прочитав эти строчки. При этом ярлык «бабник» на моём облико-морале будет выглядеть невинным фиговым листочком. Совершенно искренно говорю: -  Ребята, не виноватый я!
Дело в том, что жён выбирали для меня или мать, или Его Величество Случай. В обоих вариантах не я решал гамлетовскую проблему «быть или не быть» мне …мужем. .Решала опять-таки моя мудрая мама. Вовсе не потому, что я был «мамсиком» По разработанной ею программе-тесту моя жена должна была обладать таким набором добродетелей, которого хватило бы на трёх святых. Её это не смущало. Когда я устал подчиняться её воле и вякнул что-то вроде «мама, ну сколько же можно?!», то получил мудрый ответ: - Столько, сколько нужно. Я лучше тебя знаю, с какой женой ты должен жить. И запомни, у меня в заднице ума больше, чем у тебя в голове
После такого убийственного аргумента что-либо возражать, спорить было не только бесполезно, но и опасно. Маман была скорая на расправу и рука у неё была тяжёлая. Я это с детства помнил. Матушка желала для меня жену, которую природа ещё не создала, не успела угнаться за её  буйной фантазией. Красивая и умная, щедрая и экономная, во всём уступать и уметь постоять за себя – вот краткий перечень качеств моей будущей жены. В мамином воображении лёд и пламень легко совмещались. Ей и в голову не приходило, что сама она – жена и мать – не обладает и десятой долей тех достоинств, которые искала в кандидатках на высокое звание «жена МОЕГО сына». Я для неё был не просто красивый и умный, а  самый красивый и самый умный. Поэтому меня не удивлял её приговор «она тебе не пара» или, ещё хуже, «она ногтя твоего не стоит»
Читатель, ты опять подумал, что был я слюнтяй  затурканный, безвольный подкаблучник. Нет! Тысячу раз нет. Я был вполне самостоятельный и решительный парень.  Жизнь уже научила меня принимать  нужные решения, не ожидая подсказки или пинка в зад. Однако, в общении с матерью все эти навыки теряли всякую силу и смысл. Она говорила:
-  Я хочу тебе только добра. Жён может быть сколько угодно, а мать у тебя одна
Дорога в ад выстлана благими намерениями, но я эту прописную истину тогда не знал Кроме того, я жил в её доме, она готовила еду и для меня тоже, обихаживала. Но даже тогда, когда я жил в своей квартире и был независим от неё полностью – всё равно последнее слово было за ней. Неугодную ей сноху она напрямую или тихой сапой, интригами или шантажом выживала из дома. А меня утешала:
-  Не переживай! Я найду тебе в десять раз лучше
Шли годы. одна жена сменяла другую, а семьи так и не было. Не успевала состояться.. Даже когда родился сын, когда семья всё-таки образовалась, мать сказала мне-
  Она не только плохая жена, но и мать никудышная. Ты бы видел, как она купает ребёнка!
Я видел, нормально купала, но не так как хотелось бы свекрови. И обеды она варила невкусные, и стирала с желтизной, и ещё много чего не так. Одним словом, не дала нам жить, развела. В гости её никто не звал, она всегда сваливалась как снег на голову. Жена уже знала чего можно ждать от свекрови и едва ли наизнанку не выворачивалась, стараясь угодить ей. Бесполезно. Любой пустяк, невпопад сказанное слово, даже взгляд, могли с пол-оборота завести мою мать и … дальше всё шло па накатанной колее.
Кончилось моё терпение вместе с уважением к деспотичной и неумной родительнице моей. Я уехал далеко и там случай свёл с девушкой, которая и стала последней женой Если с предыдущими жёнами я жил по году или по пять лет, то с этой живём уже 28-й год. Прежде всего потому, что в первый же приезд-ревизию матери я сказал ей::
-  Всё, дорогая моя! Теперь у меня в заднице больше ума, чем у тебя…
Я не договорил этой фразы. Мать хлопнула дверью и уехала, так и не успев навредить .Долго мы её не видели после этого.
Хочу рассказать немного о тех кому так не повезло со мной, о жёнах .Не могу называть их имён. Они и сегодня живы, не хочу ещё раз портить им жизнь. Но не по номерам же их называть. Поэтому имена вымышленные, кроме первой – фиктивной – жены Тани. О ней, и о нас я уже рассказал в главе «Друзья – товарищи. Во втором браке виноваты были книжки. До того начитался, что стал рыцарем. Не на поле брани, а  на поле нравственности.
Случилось так, что после весёлого застолья нас оставили в комнате одних. На дворе стояла глухая ночь, и пришлось заночевать здесь же, в этой комнате… А утром она меня спрашивает:
-  А ты не обманешь? Ты точно женишься?
-  Я женщин никогда не обманываю, как ты могла так подумать?! – возмутился я, и уже через две недели  Люба стала носить мою фамилию, но недолго её носила.
Нину нашла мне мать. От неё мы удрали очень далеко и неплохо жили. Работала она учителем биологии в школе, прекрасно играла на пианино, готовила – пальчики оближешь. По характеру полная противоположность моя, но разноимённые полюса, как известно, притягиваются. Однако, и здесь нашла нас моя неугомонная маманя. Уж не помню теперь, чем именно  Нина не угодила ей, но мы вдребезги разругались все, и кончилось всё  разводом. Хорошо ещё, что ребёнка не успели завести.
Лида была мне ровесница, жила с младшей сестрой и сыном-дошкольником, сбежав от мужа-пьяницы. Ей соседи расхвалили меня, что и не пьёт мужик, и не курит, и холостой ходит – смотри, девка, не упусти такой шанс. Она не упустила. Так я стал отчимом для шестилетнего Серёжи. Мать убеждала меня, что это почти тот же отец и потому  забуду про родного сына, со временем всё «устаканится» (её любимое  выражение). Серёжка оказался славным мальчишкой, очень ко мне привязался  за пять лет, что мы прожили вместе. Забегая вперёд, скажу, что, увидев меня через двадцать пять лет на пороге своего дома, он сразу меня узнал и заорал:
-  Жена, радость-то какая, отец приехал! Иди скорее сюда, познакомься.
 Я едва слезу не уронил. Выходит не отчимом, а отцом ему был.
Расстались мы с Лидой по её вине. Оказывается, у неё был любовник, ион убедил её перейти к нему в дом, пообещав «златые горы и реки дивные вина». Я такой пламенной любви мешать не захотел и сразу уехал за тысячи километров от этого места. Дал себе клятву не жениться больше,  даже по приговору Верховного Суда.
Клятву, конечно, нарушил. Ну, не мог, не умел я жить один., а гражданские браки тогда не приветствовались и на официальном языке назывались сожительством. Мне это слово не нравилось, оскорбительным казалось, и я ещё два раза сходил в ЗАГС, чтоб «всё, как у людей» было. Я никогда и ни о чём не жалею, но теперь, оглядываясь назад, в те годы, что потрачены на этих двух жён, считаю самой чёрной полосой в своей жизни,.и потому с удовольствием перехожу к светлой.
 Видно, Господь сжалился над непутёвым рабом своими подарил мне .судьбоносную встречу. Я случайно узнал, находясь в командировке, что в этом городе живёт и работает мой бывший подчинённый. Теперь он сам был таким же начальником –прошло почти десять лет -  и встрече нашей мы оба были очень рады.. Разговаривали мы у него в рабочем кабинете, в рабочее время и довольно шумно. Вышли на улицу покурить и я его спрашиваю:   
-  Витя, а что за девица сидит у тебя в кабинете? Секретаршей обзавёлся что ли?
-  Ах, ты развратник старый! Узрел всё-таки хищник жертву, но тут тебя ждёт облом. Она у нас в недотрогах числится, почти святая и таких ухарей, как ты, за версту чует, - пошутил мой приятель.
Когда вернулись в кабинет, я уже другими глазами посмотрел на молодую, симпатичную девушку, которая сидела в уголке за своим столом, что-то писала и нас будто и не видела. Я пошёл на штурм крепости.
-  Девушка, я впервые в этом городе, - лихо соврал я. – Хотел бы поближе с ним познакомиться. Вы не согласитесь на время стать моим гидом?
-  Я на работе, - тихо сказала она и посмотрела на меня.
Я обомлел. Это был взгляд ребёнка, чистого и доверчивого, ещё не познавшего, что рядом с добром уживается зло. Увидев эти глаза, я понял  --  вот с таких лиц пишут иконы. .Обидеть, обмануть, предать  такие глаза – всё равно, что в родник плюнуть. И хотя у меня был богатый опыт общения с женщинами, я растерялся. Выручил меня Витя. Он  сказал:
-  Люда, я отпускаю тебя с работы и тоже прошу уважить просьбу моего давнего друга.
Она моча сложила свои бумаги в папочку, встала, взяла свою сумочку и сказала:
-  Ну, пойдёмте, я покажу вам наш город
И она водила меня по улицам и паркам города, в котором я когда-то прожил три года и знал не хуже её. Со мной всегда был фотоаппарат, и я сделал несколько довольно удачных снимков. Люда и сейчас иногда достаёт их, зовёт меня и спрашивает:
- Ну, хоть теперь-то тебя совесть не мучает, обманщик несчастный? «Покажите мне город» - передразнивает меня тогдашнего
Нет, не мучает! Если бы тогда я не прикинулся гостем города, а Люда осталась бы сидеть за своим столом, то одним счастливчиком  сегодня было бы меньше. Фортуна наконец-то повернулась ко мне лицом. Не скажу, что у нас семейная идиллия, что умрём мы в один день, но живём мы очень даже неплохо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Я не считаю себя многожёнцем. У меня одна-единственная жена и другой мне не надо. Просто поиск затянулся. Конечно,  Людмиле я об этом не говорю, чтоб не возгордилась и не загнала меня под каблук
Теперь я убедился, что брак – это лотерея. Вытащить счастливый билет удаётся далеко не всем, и не сразу, не с первой попытки. И ещё одну истину постиг .Быть семье или не быть, какой она будет – целиком зависит от жены, от женщины. Когда нас, мужей, называют главой семьи, я считаю это роскошным комплиментом в наш адрес. Добытчик? Да. Защитник? Конечно, но никак не глава.


Кумиры

В еврейской библии есть заповедь:«и не сотвори себе кумира». Иисусу Христу не нужны конкуренты, любить обязаны только его одного. Я всю жизнь нарушал эту заповедь. Есть подозрение, что не я один виновен в этом грехе.
В детстве было два кумира: кондуктор в автобусе и контролёр в кинотеатре. Первый катался весь день бесплатно, а второй кино смотрел, сколько захочет. Когда выучился читать и малость подрос, то число кумиров резко возросло. Можно сказать, что они в «коммуналке» жили. Тут были:  индеец Соколиный Глаз, капитан Немо, наш советский разведчик Николай Кузнецов и Чапаев Василий Иванович, нынешний герой анекдотов. Позже их сменили  Аркадий Райкин, Максим Горький. Когда увидел первый раз Татьяну Доронину на киноэкране, то вовсе голову потерял. Письмо ей написал, где клялся любить только её, как идеал женской красоты.
Сейчас смешно вспоминать об этом, а тогда свято верил, что так оно и будет. Не вижу ничего греховного и постыдного в стремлении иметь кумира, любить его, поклоняться красоте и таланту, быть хоть чуточку на него похожим. Конечно, я не стал бы отрывать пуговицу от пальто  Шукшина Василия Макаровича или всю жизнь хранить носовой платок той же Тани Дорониной. Такой убогий фанатизм  - это  удел тщеславных и недалёких, что-то вроде спорта.
Недавно я похвастался приятелю:
-  Поздравь меня, теперь у меня есть весь Высоцкий!
Да, сбылась моя давняя мечта, я теперь могу слушать ВСЕ его песни. Долгие годы мы - поклонники его таланта – охотились за каждой новой песней нашего кумира. Не знаю, как у других, но мной руководил не спортивный азарт, а желание получше узнать этого человека. Ведь в своих песнях он выражал и себя, как всякий творческий человек. За год до его смерти мне посчастливилось сидеть с ним рядом, и даже поговорить. Я сказал ему, что, возможно, в детстве мы с ним  на улице пинали один мяч. Он с мамой жил одно время в нашем Бузулуке и как раз на нашей улице.
-  Слушай, - сказал он, явно заинтересованный, - ведь это же тема, прекрасная тема! Приходи ко мне вечером в гостиницу, там поговорим.
 И ушёл на сцену продолжать концерт после антракта. В гостиницу, разумеется, я не пошёл, а на следующий день он уже уехал в другой город 
В заповеди «не сотвори кумира» есть и другой смысл: она как бы предостерегает тебя, пытается уберечь от печального дня, когда кумир развенчан, когда ты понимаешь вдруг, что не тому богу молился. Так у меня случилось с Виктором Астафьевым .Его книги я зачитывал до дыр. «Царь-рыбу» и «Оду русскому огороду» знаю чуть ли не наизусть и убеждён, что в послевоенной советской литературе вряд ли кого можно поставить в один ряд с ним. В прозе Астафьев для русского человека был второй Пушкин – вот даже до чего я додумался в своём обожании.
Конечно, мысль крамольная и пушкинисты вызвали бы меня на дуэль, но за меня заступится всякий, кто прочтет описания природы в его книгах. Там не проза, там высочайший пик поэзии. Но вот попадает мне в руки одна из последних его книг «Прокляты и убиты». Тяжело, ох, как тяжело читать эту книгу о самой страшной и жестокой войне! Ещё и потому, что рассказал о ней простой солдат, которому посчастливилось и победить, и выжить. Рассказал без прикрас, грубо и правдиво до озноба.
Но мне очень не понравилась патологическая ненависть автора к политрукам и коммунистам. Тем более, что это совпало по времени с оголтелой кампанией оплёвывания, шельмования, когда в «коммуняк» не плевал только ленивый. Тогда же  первый секретарь обкома публично выбросил свой партбилет. и на этой волне поднялся до кресла первого президента России .И об этом губителе страны, алкаше и политическом ничтожестве Астафьев отзывался так, будто лучшего человека в своей жизни не встречал. Я был потрясён. Как мог умница, талантище, великий труженик и истинно русский человек не увидеть в Ельцине врага народа, предателя и оборотня? С этого момента Астафьев для меня умер, и одним кумиром стало меньше. А на душе остался горький осадок, не утихает боль разочарования
Никогда не простил бы себе, если не рассказал здесь ещё об одном человеке. Слово «кумир» к нему вряд ли применимо, но я считал его гениальным музыкантом, а каждую встречу с ним – праздником. Звали этого человека Лёня Иончиков.
Магазин «Синяя птица», где продавали кур, торговал ещё и водкой. Любители выпить сразу же шли в наш подъезд, благо он  рядом, и стучали в дверь. Просили стакан и божились, что вернут. Так случилось и на этот раз. Лето, жара, сижу в одних трусах  под струёй прохладного воздуха из кондиционера и разучиваю «Чардаш» Монти на баяне. Дело подвигается с трудом, я злюсь, чертыхаюсь. А тут ещё и стук в дверь.  Я беру стакан, открываю дверь и молча сую его мужику в руку. Он берёт, пытается что-то сказать, но я уже захлопнул дверь и продолжаю мучить баян и себя. Минут через десять опять стук в дверь и я, не снимая баян с плеч, иду за стаканом. Так и есть. Стоит тот же крепенький мужичок лет тридцати, круглолицый, с чёрными запорожскими усами и в заметном подпитии:
-  Спасибо, выручил, - говорит он и протягивает мне стакан, но не пустой, а налитый наполовину. – Это тебе. А можно я послушаю, как ты играешь?
Редкий музыкант откажет в такой просьбе, не устоял и я . Снисходительно изрёк:
-  Ну, проходи, послушай. Мне не жалко.
Он прошел в  комнату, застенчиво так присел на краешек стула и приготовился слушать. Я решил блеснуть. Пусть этот алкаш узнает, что не в одной водке счастье. Играл недолго, но от души. Даже самому понравилось. И тут этот мужик говорит:
-  А можно я попробую? Уж больно у тебя баян красивый
Действительно, баян был роскошный, немецкий «WELTMASTER» пятирядный.
-  А ты хоть в руках-то держал когда-нибудь такой инструмент? – высокомерно, почти с издёвкой спросил я его
-  Да, вроде приходилось,- скромно ответил он и взял в руки баян
Мама родная! Уже через минуту я сгорал от стыда за чванство своё, высокомерный тон в разговоре с ним. Баян не играл, не пел. Он разговаривал, он наполнил мир таким звучанием, что я впал в некое забытьё, в транс. Никогда в жизни я не слышал и не видел ТАКОЙ игры.. Происходящее казалось сном. «Ас! Гений!!  Фантастика!!!» проносилось в голове и очень не хотелось, чтобы этот сон наяву закончился. Мужчина снял с плеч баян, поставил на стол и, протягивая мне руку, сказал:
-  Звать Лёня. Если хочешь ещё послушать – беги за бутылкой.
Боже! Какая бутылка?! Да я десять бутылок готов был поставить,  лишь бы это чудо не кончалось. Через десять минут две бутылки уже стояли на столе, магнитофон был включен на запись, а Лёня играл. Играл всё, что я любил, помнил и хотел бы услышать. И как играл!  Я до сих пор храню те записи как зеницу ока и слушаю с наслаждением.
Оказывается, Лёня закончил консерваторию по классу баяна, был вторым баяном в Уральском народном хоре, лауреатом многочисленных конкурсов, но сгубили его водка и женщины. И то, и другое он любил самозабвенно, «до потери пульса» как он сам выражался. Из хора выгнали, жена тоже от него ушла. Он пробавлялся игрой на свадьбах, на юбилеях. И даже просто за бутылку, как в случае со мной.  Где он сейчас, как сложилась судьба этого замечательного музыканта, увы, не знаю. Скорее всего, как и у всех талантов на Руси – спился, пропал, сгинул, будто и не было его на свете. Жалко до слёз. Славный был человек!

                Кое-что из детства

Идёт третий год Великой Отечественной войны. Мы с матерью живём в деревне, на дворе зима. Я сижу на печке весь измазанный дёгтем и замотанный в холстину. Так лечили от чесотки. Мне почти четыре года вот-вот исполнится. Вдруг открывается дверь в избу, и на пороге вырастает фигура  мужчины в длинной серой шинели и с вещмешком в руках.  Я и разглядеть ничего не успел, как оказался в его руках, и уже приготовился зареветь от страха. Мужчин мы, дети, тогда практически не видели, а тут такая неожиданность.
-  Сынок, папка пришёл! – истошно закричала мать и залилась счастливыми слезами.
Да, это моего родного отца отпустили на сутки домой перед отправкой на фронт после третьего ранения. Другие отцы уже после второго серьезного ранения  возвращались домой, но мой считался сыном кулака, и ему советская власть такого подарка не захотела сделать даже после третьего ранения  тоже серьёзного.  Он сказал, прощаясь с матерью:
-  Вера, не дадут мне вернуться. Береги сына, пусть Бог поможет вам. Гитлера мы всё равно свалим, не сомневайся.
Об этом мне, уже взрослому, рассказала мать. А тогда, в тот зимний день, я сидел у отца на коленях, грыз кусок сахара, и любовался неслыханным богатством – винтовочным патроном.  Другой игрушки для сына отец просто не успел найти. В сутках только 24 часа, а его отпустили только на сутки. И сегодня ещё память хранит ощущение холодной колючей отцовской щеки, и слышится его глуховатый негромкий голос. Это и есть моё самое первое детское воспоминание.
До школы, а потом и в школьные летние каникулы, я жил у бабушки Кати в её мазанке, наполовину ушедшей в землю. О трудностях  и лишениях я уже достаточно рассказал. Теперь о счастливом детстве. Я это без иронии говорю. Оно и впрямь было счастливым, как и у всех детей мира. Потому что открывал для себя мир, каждый день узнавал что-то новое, доселе незнакомое и непонятное. Деревенский быт, леса и поля вокруг деревень, где тогда учительствовала моя мать, наконец, люди – всё это мало походило на наше городское житьё, когда пришлось уехать из деревни
Большой удачей, почти праздником, был день, когда бабушка Катя посылала меня с каким-нибудь поручением в соседнее село к своей младшей дочери. Я пулей летел, песни орал от избытка чувств. Дорога плавно спускалась, петляя, вниз, и обе её колеи были полны тёплой пылью. Босые ноги купались в ней, а руки на ходу срывали пшеничные колосья, шелушили их, и горсть зерна казалась лакомством. .Ещё интереснее было идти прямо по пшеничному полю. Там можно было поймать кузнечика, а то и двух, и долго разглядывать, пытаясь понять, чем же они стрекочут. Изловить бабочку тоже было непросто, но зато, какое удовольствие держать в руке трепетное тельце и ощущать себя властелином – хочу, выпущу, а захочу и оборву ей крылья. Ящерицу, как правило, поймать не удавалось, и чаще всего в руках оставался только её хвост. Суслика, стоящего столбиком у норки тоже видел много раз, но достать его тогда не умел. Потом, уже с пацанами постарше их добывали десятками, выливая из нор водой и карауля у всех выходов
Бабушка ждала меня назад через два-три часа, а возвращался я намного позже.
-  Тебя только за смертью посылать, - ворчала бабушка, отвешивая мне подзатыльник. Я не обижался. День прошёл славно! Бывало и так, что деревенские мальчишки видели меня, когда я порхал по полю в своей белой рубашонке, словно бабочка-капустница. Они ждали меня, зная, что опять услышат какую-нибудь страшную историю, коих  помнил я во множестве. А чаще сам придумывал, импровизируя по ходу рассказа. Но и они в долгу не оставались -  приводили к заброшенной мельнице, где под огромным деревянным мельничным колесом недвижно стояла чёрная вода. Камыши стеной стояли вокруг, а  на воде вдруг появлялись расходящиеся круги, слышался всплеск, шорохи. Пацаны уверяли, что тут живёт Водяной и по ночам крутит мельничное колесо. Теперь уже мне становилось страшно и хотелось поскорее отсюда убраться.
В деревню я любил ходить и потому ещё, что пока доходил до дома тёти Нади, успевал побывать ещё во многих домах. И всюду давали нехитрый деревенский гостинец. Тогда не знали слова «подарок». Чаще всего это были жареные тыквенные семечки, два-три куриных яйца,  кружка холодного молока из погреба с куском пирога. Здесь многие помнили не только моего отца, но и деда. Старики качали головой, вздыхали и обращаясь ко мне говорили:
-  Дед твой справный мужик был. Две лошади, жеребец на выезд, коров не меньше пяти. И ведь управлялся, никого не нанимал. Разве что сено косить помогали ему
Из детских лет запомнился ещё один эпизод.
Бабушка моя была человеком верующим и меня приобщала к вере, постоянно твердя:  «без Бога не до порога». За стол не пускала, если не перекрещусь. В церковь с собой таскала. Там же она и крестик «золотой» мне купила на шёлковом шнурочке,.и зорко следила, чтоб я его не потерял.. Мне очень нравился этот крестик. Особенно, когда крутишь его на шнурочке вокруг пальца. Получается сверкающий на солнце опять же «золотой» круг. И однажды крестик сорвался с пальца и улетел в крапивные джунгли, которые всегда обходили стороной. Только куры не боялись этих дремучих зарослей позади огорода. Баба Катя сразу заметила пропажу и учинила строгий допрос. Пришлось признаться. Тогда она взяла хворостину и погнала меня на место»преступления»
-  Лезь, ищи! – приказала
-  Ну, ба-а-а… - загнусил я со слезой в голосе
-  Лезь, сказала! Будешь знать, как с крестом обращаться надо, - повторила неумолимая  бабка
 Обливаясь слезами, полез, но сколько не ползал там, крестика, конечно, не нашёл. Долго потом баба Катя лечила меня от волдырей, ругала себя, каялась. Она и предположить не могла, что с Богом я расстанусь навсегда. Уговоры, битьё – ничего не помогало. И крестик носить, и молиться, и в церковь с бабкой ходить я больше не стал. Крепко обиделся на Бога, который не защитил меня тогда, перед крапивным адом. Даже окрепло подозрение, что нет его, Бога этого. Потом, в школе меня в этом убедили окончательно
И последнее детское воспоминание. Непослушных детей пугали волком, бабаем, милиционером, которые вот-вот придут и заберут. Если не помогало, то в ход шёл «кандидат педагогических наук», то есть отцовский ремень. Или, ещё хуже, стояние в углу на коленях, да ещё и на горохе. Не очень-то я этого боялся, но стоило произнести одну волшебную фразу, как я враз становился образцом смирения и послушания. Трепетал от ужаса, бледнел от непреодолимого страха. Фраза звучала так: «не будешь слушаться, тогда сейчас пойдёшь рожать»
Откуда взялся этот страх? Видимо, вот откуда. У бабы Кати был сепаратор, и деревенские бабы каждый день приходили с молоком, усаживались на лавки и вели свои женские разговоры, не обращая внимания на мальца, что сидел на печке и жадно впитывал услышанное. Не избежали бабы и темы родов, какой ценой они даются. А тут ещё и моя детская фантазия красок добавила – вот и родилась фобия. Я уже школьником был, но бабы деревенские всё ещё спрашивали:
-  Ну, как? Не родил ещё? А то я кумой пойду, не забудь позвать, - и смеялись довольные своей шуткой.
Долго ещё подтрунивали надо мной. Я не обижался. Уже грамотный стал, но всё равно считал, что детей у матери достают, разрезая ей живот. Однако, самое интересное событие моего детства я опишу в следующей главе.

                Моя первая свадьба

Шла трудная весна победного 45-го года. Наши солдаты воевали уже на вражеской территории, все ждали победы. Но ещё больше ждали своих мужей, отцов, братьев. Деревенские бабы истерзанные голодухой, каторжным трудом и каждодневным страхом перед трижды проклятой «похоронкой», верили, надеялись и, как могли, приближали день победы. Военные историки давно подсчитали все потери за годы войны, но никто не подсчитал сколько слёз пролили наши женщины. Наверное, реки и озёра горькой и солёной воды получились бы. 
Но не таковы русские бабы, чтобы только слёзы лить, да судьбу клясть. Однажды, поплакав над очередной похоронкой, кто-то из женщин громко, чтоб все услышали, сказала:
- Бабы, хватит реветь! Жалко, ой, как жалко мужиков наших, но ведь у нас другие растут. Тоже наши и тоже родные. Сопливые, правда, но все-таки мужики. Об них надо думать. Давайте-ка свадебку сыграем.
- Рехнулась баба, совсем умом тронулась с горя, - осудил кто-то эту женщину.
-   А что? Почему бы и на свадебке не погулять? – неожиданно поддержала её другая. – Благо и жених, и невеста нам давно известны, водой их не разольёшь.
Речь шла обо мне и соседской девчонке Таньке Соколовой. Наши избы стояли рядом, и мы играли на одном дворе. Моя мать постоянно что-то шила, у неё оставались лоскутки, и я щедро раздавал их девчонкам. Самые большие и красивые доставались почему-то именно Таньке. Для  девчонок эти лоскутки были неслыханным богатством. Сами полураздетые, в заплатках, в застиранных платьишках, они наряжали своих кукол по-королевски, хвастались друг перед другом. Пожалуй, для них это была единственно доступная радость
Если Танина мать что-то пекла вкусное, то Танюха всегда приносила мне кусочек полакомиться.. Стояла рядом и неотрывно смотрела, как я  уплетаю за обе щёки, а свою долю держала в руке за спиной Часто она и свою долю отдавала мне. Я не был рыцарем и без тени смущения  съедал её . А она всё смотрела и смотрела на меня, будто я какое-то волшебство совершаю. Взрослые тоже заметили, что мы всегда рядом и стали в шутку дразнить нас женихом и невестой. Дети – наши товарищи по играм – пошли ещё дальше. Частенько они орали на всю улицу:
- Тили – тили тесто, жених да невеста,
   Тесто засохло, а невеста сдохла.
Я кидался в драку. Мне очень обидно было, что «невеста сдохла», но это только подливало масло в огонь, и ребятишки орали ещё громче,  ещё азартнее.
Такова предыстория, а история стала развиваться быстро и по всем правилам. Уже на следующий день к Таниной маме пришли сватать «ярку», та долго не упиралась и отдала дочь»замуж», чтобы не портить спектакль. Я всего этого, конечно, не помню и знаю по рассказам матери. Зато сани-розвальни, лошадь гривастую и колокольчики под дугой в памяти остались, когда нас с Таней везли в сельсовет «регистрироваться». Там, видимо, тоже не страдали отсутствием чувства юмора и выдали «документ», где Таня была уже не Соколова, а с моей фамилией.  Только бабки старые ворчали и в глаза ругали устроителей свадьбы.
-  Совсем сдурели девки-то наши!  Гля-кось, чего вытворяют окаянные. И греха не боятся!
Но на этот импровизированный спектакль всё же пришли посмотреть. Пришли не с пустыми руками. Гулять так гулять! В большой и просторной горнице в доме «жениха» составили столы буквой П и разложили на них  свадебное угощение. Хотя какое уж там могло быть богатство и разнообразие, если к весне и картошку-то подъели. Но нашлась и выпивка, и закуска. Зато песен, частушек, страданий перепели вдосталь, наплясались до изнеможения. Люди как-то незаметно для себя втянулись в эту нечаянную игру, забыли на время о бедах и невзгодах своих
Мы с Таней, в пух и прах разнаряженные, сидели даже не за столом, а на столе. Поставили две табуретки и усадили нас рядышком. Иначе нас просто не видно было бы из-за малого роста. Дети, как известно, тоже любят поиграть, и наверняка нам с Танькой скучно не было. Особенно мне понравилось целовать Таню, когда за столом орали «горько!» Я так втянулся в это дело, что целовал уже не дожидаясь, когда закричат «Горько!», вне очереди.
-  Гляньте-ка, бабы, какой Таньке муженёк-то попался ласковый! Ведь зацелует девку.
Кто-то умудрился плеснуть нам с Таней бражки, нас быстро разморило, и мы уже клевали носом. Нас уложили спать на одну кровать, а сами продолжали веселиться. На  следующее утро бабы, проходя мимо Таниного дома, дурашливо орали: в адрес её матери:
-  Настёна, ты чего же простынь-то не повесила во дворе? Смотри, дождёшься, принесём тебе дырявых блинов!
Что было дальше -  не помню, сочинять не стану. Прошли годы, и я приехал в эту деревню в гости к своей крёстной. Надо, наверное, писать ещё и слово «матери», но никто и никогда его не добавляет. Так и называют – крёстная. Она жила как раз напротив дома Соколовых. Крёстную тоже звали Татьяна, она очень любила меня, баловала, и я даже порой жалел, что не она моя мать
Когда она увидела на пороге  парня, по-городскому одетого, да ещё и с букетиком полевых цветов в руках, то прослезилась6
-  Господи, вырос-то как! Тебя теперь не всякий и признает в деревне.
-  Лишь бы ты меня признала, хорошая моя, а другим я вряд ли нужен.
За разговорами и расспросами время пролетело быстро, и я уже собрался уходить. Тут крёстная и говорит:
-  А что же ты, милок, про жену свою не спрашиваешь? Аль забыл свою суженую?
Я и в самом деле забыл, даже имя не мог вспомнить. Но посмотреть очень захотелось
-А разве она здесь, не уехала из деревни? – спросил я
-  Куда же ей ехать? Ей и тут не плохо живётся. Девка хорошая, Настёна не нахвалится. И помощница, и рукодельница, и учится на одни «пятёрки». Ну, что, пойдём в гости к ним?
-  Я не против, пошли. Только у меня никакого гостинца для них нету, неудобно получится.
-  Ничего-ничего, - успокоила меня крёстная. – Ты сам для них подарок будешь
Мы прихватили со стола кое-что из еды, горсть конфет, а крёстная сунула мне в карман что-то блестящее и сказала:
-  Таньке своей подаришь
Мы перешли улицу и постучались в дверь к Соколовым
-  Кто там? – услышали мы голос тёти Насти
-  Открывай, давай, зятя твоего привела, - отвечала крёстная.
Звякнула щеколда, дверь отворилась, и я увидел дородную женщину. В руках она держала деревянную кадку, откуда шёл густой ароматный запах пахты. «Значит, масло сбивала» - догадался я.
- Батюшки-светы! Явился, не запылился, а мы уж тут все глаза выплакали, - сразу же включилась в игру моя бывшая «тёща». – Экий молодец вымахал! Поди, одними дрожжами кормили?. Проходите, гости дорогие, проходите в избу. Я мигом.
-  А Танька-то твоя дома ли?
-  Дома, где ж ей быть? На погреб послала, придёт вот-вот.
Только проговорили, и вот она уже на пороге стоит. Среднего роста, в простеньком платье, с длинной русой косой и огромными распахнутыми глазами, синими, как вечернее небо. В руках держала большую корзинку с овощами. Стояла и смотрела себе под ноги, пылая как маков цвет .Тут из горницы вышла её мать,  уже принаряженная, причесанная и, взглянув на дочь, сказала:
-  Ты чего к двери присохла? Разве так мужа своего встречают? Ты бы хоть поздоровалась с людьми, аль язык проглотила? – шутливо строжилась тётя Настя.
-  Здрасьте! – чуть слышно пролепетала Таня, и бочком-бочком прошмыгнула в горницу.
-  Ну, всё, теперь её трактором не вытащишь оттуда. Уж больно она у меня стеснительная, - посетовала тётя Настя, и они принялись с крёстной накрывать стол.
-  Ты чего тут столбом стоишь? - напустилась на меня тётя Настя. – Аль тоже из стеснительных? Чтой-то не шибко стеснялся, когда  Таньку мою чуть до смерти не зацеловал. Давай, дуй к ней, не путайся тут под ногами.
Я вошёл в горницу. Таню было не узнать. За считанные минуты она преобразилась настолько, что я стоял с открытым ртом. Уже не Золушка, а юная принцесса в ярко-красном платье с оборочками и рюшечками, белые туфли-лодочки на ногах и венком на голове уложена коса. Я подошёл к ней, вытащил из кармана коробочку, и подал ей.
-  Ой, -  вскрикнула она, открыв коробочку, -  какие красивые! Спасибо тебе, вот ух не ожидала.. А я тебя сразу узнала, когда ты ещё к тёте Тане шёл. Как это ты надумал к нам-то зайти? – спросила она, уже примеряя серёжки, которыми пожертвовала моя крёстная ради моего престижа
«Вот тебе и шибко стеснительная» - подумал я, слушая уверенный и даже чуточку насмешливый голос. Тут уже я оробел, хотя такое за мной не водилось.
Нет смысла рассказывать про застолье и проводы, но Таня мне очень понравилась, и я даже подумал тогда: «Если буду жениться, то только на ней».
Судьба распорядилась иначе. Я уехал далеко и надолго, жизнь закрутила, завертела меня, и про Таню я забыл навсегда.

Юбилейный  «орден» 

Трудовых и боевых подвигов за свою жизнь не совершил и родное государство ничем, кроме пенсии, не наградило. Зато гости, которые пришли поздравить меня с 60-летием и вступлением в ряды пенсионеров, наградили меня роскошным уникальным орденом. Сделан он из керамики в виде мальтийского креста, на широких лучах которого изображены :  книга, мотоцикл, лира и грудастая баба. В центре рельефные цифры 60 и всё это подвешено на красивой муаровой ленте.
Как видите, друзья хорошо меня знают, коли обозначили главные ценности моей жизни. Кое – что узнал и ты, читатель, если добрался до этого места. О книгах и женщинах в моей жизни я уже рассказал, упомянул о мотоцикле и музыке. Теперь подробнее. Сначала про мотострасти. Моя любимая «Ява» не просто средство передвижения, а моя верная, красивая и надёжная подружка. Мы с ней намотали на спидометр 26 тысяч километров и побывали во всех концах СССР, кроме Камчатки и Сахалина. И за все эти годы не было ни единой серьёзной поломки, ни разу «Ява» меня не подвела. Умеют чехи делать мотоциклы! Наши мотоциклы и смотрелись уродцами, и по всем техническим данным безнадёжно отставали. Только по весу они были намного впереди. «Урал» и «Днепр» по сей день называют  тяжёлыми мотоциклами.
Катался я как правило не один. Тогда в каждом городе были авто-мото клубы и назначение у них было одно:  туризм. Самое удивительное и приятное было то, что государство оплачивало нам все расходы за время путешествий, даже командировочные и гостиничные платили. Взамен мы рассказывали о  нашем городе, о нашей республике и наших достижениях в труде и спорте. Слайд-фильмы показывали и даже концерты устраивали там, где нас ждали и встречали.
Но и в одиночку, точнее с женой или с сыном, поездил немало. По маршруту «Ленинград – Кавказ» трижды прокатился, на  Урале побывал, на малую родину ездил. За что я люблю мотоцикл, и не променяю его даже на « крутую» иномарку?  Прежде всего за то, что на нём я смог забраться даже на Эльбрус. Не на самую вершину, конечно, а очень близко к ней, куда путь любой машине недоступен. Не проедет она по горной тропе. На мотоцикле я мог свернуть с дороги в любом месте, проехать и по лесу, и по кромке моря, и в лютое бездорожье.
Второе достоинство – ощущение скорости. В салоне машины скорость не воспринимается телом, нет ощущения полёта, нет всплесков  адреналина, Шутники добавляют и третье преимущество мотоцикла перед машиной: когда едешь на мотоцикле, можно плюнуть в любую сторону.
Сегодня мотоциклов на дорогах не видно. Наша промышленность их почти не выпускает, а японские просто недоступны по цене, хотя являются шедеврами мотостроения. Про бензин я уж и не говорю. Запредельная цена на него – это не экономика, а политика, но не буду о грустном.
Теперь о лире. Не о птице лирохвосте, не об итальянской валюте, а о музыке.
После операции на глазах я неделю лежал с забинтованными глазами, и эта неделя  показалась мне вечностью. Слепота – это большое несчастье, но если бы оказался перед выбором – слепым жить или глухим, то выбрал бы слепоту. Я не мыслю жизни без музыки. Она звучит у меня в доме, не умолкая не на минуту. Она звучит во мне и тогда, когда её никто не слышит. Я даже во сне слышу музыку. Наверное, своё дело сделали гены, наследственность. Отец был гармонист и баянист, мать играла на гитаре и пела неплохо. Поневоле музыкантом родишься.
В детстве я по средам не учился в школе. Этот день недели в нашем городке был базарным днём. Я брал портфель, доходил до школы, прятал его  в кустах и шёл на базар, в тот ряд, где продавали гармошки, баяны и трофейные аккордеоны. Домой уходил вместе с последним продавцом. Именно он не мог не заметить с каким восторгом, напряжённым вниманием смотрел я на тех, кто брал в руки инструмент и пробовал играть Особенно, если играли на аккордеоне. Для меня это была волшебная, неземная музыка и у меня сами по себе текли слёзы. Я как бы растворялся в ней, улетая в небесные выси.
-  Ну, что, пацан? Хочешь поиграть? – спрашивал мужик и протягивал мне гармонь. – Не поломай только, не урони, смотри!
Сказать, что в такие минуты я был счастлив – всё равно, что ничего не сказать Осторожно и бережно, как хрустальную вазу брал в руки этот пусть временный, но роскошный подарок, и начинал играть.
-  Во даёт! Гляньте, люди добрые, сопля зелёная, а как играет! – восхищался хозяин гармошки. Не знал он, что я родился с абсолютным музыкальным слухом. Кроме того, сосед наш, дядя Миша, частенько давал мне свою старенькую, но голосистую «хромку», которую называли ещё и по-другому – «25 на 25». Скоро я стал нарасхват. Приходили соседи, знакомые и просили:
-  Вера, дай Кольку на пару часов. У нас сын из армии вернулся, стол собрали, а музыки нет
-  Но у Кольки гармошки-то нет, на чём он вам играть будет?
-  Гармошку мы нашли, а вот гармониста нету.
И я счастливый, как на крыльях летел, зная, что удастся поиграть. Именины, крестины, праздники и даже свадьбы были и моими праздниками. Репертуар был бедненьким и публика неизбалованная шедеврами. Две-три плясовые мелодии, неизменные «Златые горы», «Катюша» и «Огонёк», но всё равно люди были довольны. Доволен был и я. Не только потому, что приходил домой с дарами, но, прежде всего, наигравшись досыта.
Собственная гармонь появилась у меня только благодаря необычному дару отчима.  Я забыл о нём рассказать в главе «Отчим».От дедов и прадедов передавался этот секретный рецепт и неизменно срабатывал. Однажды я увидел в доме высокого статного военного с женщиной, на которую было страшно смотреть. У неё была так называемая «водянка», то есть мокрая экзема.
Муж-полковник куда только не возил её, кому только не показывал, но ни лекарства дорогие, ни курорты – ничего не спасало. Тогда стали они искать знахарей, и пришли к нам. Отец посмотрел на женщину, велел раздеться, и только  потом сказал:
-  Пусть завтра приходит одна на вечерней заре.
Они ушли, а он начал готовить снадобье. Меня он попросил натереть на рашпиле «чёртов палец», сам  достал порошок вонючей серы, пузырёк с какой-то жидкостью, и закрылся в чулане.
Женщина пришла и раз, и другой, и третий, но мне это было неинтересно, да я и не очень-то верил в целительство отчима. Прошло совсем немного времени и однажды днём, ближе к вечеру, я услышал как сигналит машина у дома. Выглянув в окно, увидел грузовик. Шофер махал мне рукой, подзывал к себе. Я очень удивился, но вышел на улицу.
-  Чего стоишь? Открывай ворота, к вам приехал!
Я подумал, что он или пьяный, или адрес перепутал. К нам машины не ездили, не было у нас и шоферов знакомых. Стоял и смотрел на чумазого мужика. Он вылез из кабины, сам открыл ворота, и заехал во двор. Из дома вышла мать.
-  Хозяйка, принимай добро, - сказал шофёр, и стал открывать борта грузовика.
Мать смотрела ошалело на грузовик, на разбитного шофёра, и ничего не понимала. Я тоже.
Тогда мужик залез в кузов и стал подавать нам вещи. Он привёз столько добра, что нам и во сне не приснилось бы. Там были кровать с никелированными спинками, ящики с посудой, какие-то огромные узлы и – я глазам своим не поверил – велосипед «Даймлер». Это сверкающее чудо шофёр прислонил к завалинке, а я стоял с отвисшей челюстью, смотрел, как завороженный,  Мне в голову не могло прийти, что велосипед этот привезли мне. Но меня ожидало другое потрясение. Пока я любовался трофейным велосипедом, шофёр залез в кабину, и принес завёрнутую в одеяло новенькую гармонь.
Как я умом не тронулся от такого счастья, до сих пор не понимаю. С этой гармонью я даже спал в обнимку, пылинки с неё сдувал. Никто в доме пальцем не смел к ней прикоснуться. Вот уж где я душеньку отвёл!
Вечером на легковой машине приехал тот самый  военный с женой. Я её не узнал. Хрупкая изящная, в необыкновенно красивом платье и шляпке, она была похожа на сказочную фею. Прямо с порога она бросилась в ноги к отчиму и, заливаясь счастливыми слезами, твердила одну и ту же фразу: -- Спаситель мой, спасибо! Кое-как её успокоили, отпоили  водой. Муж её тоже беспрестанно жал руку отцу, называл его волшебником, и глаза у него тоже блестели. Оказывается, женщина полностью излечилась, обрела желание жить, а на теле даже следов от ужасной болезни не осталось. Она это продемонстрировала, стащив с себя платье при всех при нас, нисколько не стесняясь. А мать с отцом не знали, как благодарить благодетеля, который в один день вытащил нас из нищеты, подарил столько добра, что нам вовек не купить бы.
Смело могу сказать, что в этот вечер на земле было только два счастливых человека: я и эта женщина.
Возвращаюсь к теме:«я и музыка».Дорога на кладбище проходила мимо нашей школы и если хоронили с оркестром, то я тут же просился в туалет, а сам шёл за оркестром до самого кладбища, где музыка звучала последний раз.
Уже взрослого, меня спрашивали:
-  Что же ты  в музыкальную школу не пошёл, если такая любовь к музыке была? Тем более, что и способностями бог не обделил.
Денег не было платить за обучение. Как мать моя говорила: «не до жиру, быть бы живу». Но в   музыкальную школу я всё же ходил. Если кто помнит рассказ «Филиппок» Толстого, то он про меня. Были сверхсчастливые дни, просто сказочная удача, когда какая-нибудь сердобольная учительница брала меня за руку и приводила в музыкальный класс. Тихой мышкой сидел я в уголке и с замиранием сердца наблюдал за этими счастливыми мальчишками и девчонками. А они смотрели на меня чужими глазами. Никто из них ни разу даже близко не подошёл ко мне
Но нотную грамоту я потом сам одолел по самоучителю, научился играть на баяне, на аккордеоне. Пробовал играть на гитаре, на саксофоне, но решил, что лучше играть хорошо на баяне, чем кое-как на многих инструментах. Одно время пришлось даже учить ребятишек игре на аккордеоне, и один из них стал профессиональным музыкантом. Но об этом я узнал много позже, когда  встретились с ним случайно на улице, и он узнал меня , а я с трудом признал в могучем бородатом мужчине бывшего своего ученика.
Сегодня я люблю больше слушать, чем играть, и это украшает мою жизнь.
Друзья сделали «орден» в виде креста с четырьмя  лучами, а если бы еврейскую шести конечную звезду подарили, то на двух лучах можно было бы изобразить фото-кино- аппарат  и компьютер. .Но и этой звезды не хватило бы, понадобилось бы  что-то другое  для отображения ещё одного пожизненного увлечения – коллекционирования. В каждом мужчине живёт охотник, только объекты охоты разные.  Кто-то идёт на рыбалку, кто-то с ружьём последнюю уцелевшую живность добивать, а я всю жизнь охочусь за красотой. Будь то открытка с цветком, значок с гербом города, необычной формы бутылка или календари с авто-мототехникой. Лишь бы это радовало глаз и душу. Других критериев нет, как и ощутимой выгоды в рублях.
Написал я эту главу совсем не для саморекламы, не блеснуть многогранностью, а для того лишь, чтобы показать и доказать, если кто сомневается, что не зря,  не скучно и не бездарно прожиты годы моей жизни. Конечно, мог бы добиться большего, если бы этого хотел. Стартового капитала тогда не требовалось.

                Мои путешествия

 Ветер странствий всегда дул в мои паруса – вот так красиво и поэтично начну рассказывать о своих странствиях. Наверное, я родился бродягой. Ехать, идти, плыть или лететь на самолёте – это у меня  в крови.
Первое своё запланированное путешествие совершил в 19 лет, когда был студентом. Моим кумиром был тогда Максим Горький. Начитавшись его книг, я решил пойти «в люди», как и молодой Пешков. Хотел повидать мир, найти интересных людей, пережить какие-то приключения и всё это осмыслить и описать, чтобы потом, когда стану писателем, было о чём рассказать.
На укладке шпал и рельс я за две недели заработал 400 рублей. Для меня это были огромные деньги, чувствовал себя богачом, которому теперь всё доступно. Маршрут был такой: Иваново –Москва – Ленинград – все три прибалтийские столицы – Киев – Одесса – Астрахань – и по Волге домой. План грандиозный, но планы так и надо составлять. Если даже половину выполнишь из задуманного, то и это неплохо. Горький «в люди» ходил пешком, У него не было моего опыта ездить на пассажирских поездах «зайцем». Поэтому деньги я тратил только на билеты в музеи, театры, всякие развлечения и на еду, если не удавалось эту еду отработать.
Москва покорила меня сразу и навсегда. До изнеможения бродил по улицам и переулкам, посадам и паркам, а сказочно красивое метро осмотрел досконально, каждую станцию. Их тогда не так много было, как сегодня, но день потратил целиком. Не пропускал и музеи, большие магазины, где покупать, естественно, не покупал ничего, но зато во все глаза смотрел, как это делают другие. Ночевал в студенческих общежитиях, летом пустых, за «спасибо» или за символическую плату. Впервые в жизни, не боялся милиционеров, не бегал от них, не прятался. Ведь у меня был паспорт, студенческий билет и …красивая «легенда», как у шпионов. Будто бы я иду по следам погибшего отца-солдата и собираю материал для книги о ратных делах его дивизии. Дело благородное, и никто не усомнился в моих намерениях, ни разу не проверил их  достоверность. В  народе ещё свежа была память о недавней войне, люди были добрее, и редко кто отказывал в помощи. Особенно, если просил сирота и безотцовщина, каковым я и был тогда.
Ах, как не хотелось покидать красавицу-Москву, как много я ещё не увидел, но скоро я уже шагал по Невскому проспекту. Ленинград поразил меня ещё больше, чем Москва. Как завороженный, подолгу  стоял перед роскошными дворцами и соборами, любовался кораблями в порту, часами бродил по залам Эрмитажа. Жил в те дни будто в сказочном сне, лавина впечатлений, эмоций обрушилась на меня, и я впервые осознал, как велик человек  в деяниях своих. Именно там я поверил , что «человек – это звучит гордо».
В Ленинграде не обошлось без приключения, которое могло положить конец моему путешествию. .Под залог паспорта взял на лодочной станции лодку-плоскодонку, чтобы покататься по каналу. Не заметил, как меня вынесло в залив, где гуляли нешуточные волны. Я струсил, запаниковал. Было от чего. То справа, то слева плыли громады пароходов, сновали катера и буксиры. Мне казалось, что плывут они прямо на меня и даже не заметят как потопят. Начал бешено и неумело грести. Лодка крутилась как юла, но к устью канала никак не приближалась. К тому же, я не запомнил, из какого именно канала я попал в залив. На лодке, как на качелях, я то взлетал вверх, то проваливался  вниз, и тогда вообще ничего не видел. Мысленно я уже прощался с жизнью, но мне повезло. Меня увидел рыбак. На своей моторной лодке он подошёл борт к борту и спросил:
-  Ты как оказался тут, парень? Ну-ка быстро лови конец, привязывай к носу и вёсла положи на дно. Теперь держись покрепче. Куда плыть-то?
Я назвал канал, лодочную станцию и мы помчались. Через пятнадцать или двадцать минут сторож лодочной станции уже материл меня и даже грозился побить. Он решил, что я хотел угнать лодку. Никогда я не любил так сторожей, как в эту минуту, а мой спаситель исчез так же быстро, как и появился. Я даже поблагодарить его не успел.
Теперь уже не помню, почему Прибалтика осталась в стороне, зато хорошо помню, что в Киеве у меня украли остатки денег. В кармане «вошь на аркане», в желудке гулкая пустота, город чужой, язык похожий на русский, но всё равно малопонятный .Что делать, куда податься? Мне всю жизнь везёт на   хороших людей, повезло и на этот раз. Одна женщина, выслушав мою историю, посоветовала сходить в ЦК профсоюза. Нашёл здание, вошёл в приёмную и секретарше объяснил цель визита. Она отворила огромную высокую, обитую чёрной кожей дверь, и исчезла за ней. А я увидел табличку с надписью «Голоа» на этой двери, и меня  разобрал смех. Я не знал, что так назывался председатель.  Он не стал меня слушать до конца, взял из рук заявление, которое уже заранее заготовил, и написал на нём: «Касса. Выдать 150 рублей».
-  Иди, хлопчик, на второй этаж, там получишь деньги. Впредь рот не разевай, - и по-доброму усмехнулся.
Когда получал деньги в кассе, то кассирша удивилась, почему я пошёл к этой «голове», а не к той, что ведает учебными заведениями. Не теряя времени, я сходил и туда. Добавилось ещё сто рублей. Ну, чем не Остап Бендер? Но совесть меня не мучила, и я на радостях даже пообедал в ресторане. Это было впервые в моей жизни, я  чувствовал себя очень неуютно в роскошном зале, стеснялся своей одежды и очень боялся, что меня сейчас попрут отсюда. Нет, не выгнали, и официантка даже сама выбрала мне еду, недорогую и вкусную.
Киев мне не понравился. После Москвы и Ленинграда он выглядел, на мой взгляд, скучным и неинтересным. К тому же, я не знал украинского языка, и это очень мешало и раздражало. Поэтому из Киева  уехал, не пробыв и трёх дней.
Одесса просто очаровала меня. Особенно порт и море, которое я видел впервые. И тогда, и теперь я совершенно не понимаю, откуда у меня любовь к морю и кораблям взялась. Вырос я на тихой речке, в роду никого моряков не было, море и корабли видел только на картинках да в кино.  По сей день я  завидую и морякам, и тем, кто живёт у моря. А тогда, в самое первое свидание с морем, я смотрел и смотрел на сине-зелёные громады волн, и не мог понять, почему это прекрасное море назвали Чёрным. Ох, не напрасно говорят: «Ростов – папа, а Одесса – мама». Рот я всё-таки разинул где-то, и у меня снова украли деньги. Но я не расстроился, знал уже истину – «что легко приходит, то так же легко уходит». Паспорт и мои путевые заметки лежали в чемоданчике, который я никогда не выпускал из рук. Утешал себя присказкой дружка своего – «Не боись, прорвёмся!».
И прорвался. Устроился пионервожатым в лагерь, расположенный прямо на берегу моря. Там отдыхали дети китобоев и отдыхали очень даже неплохо. Кормёжка не хуже ресторанной, свой морской катер, даже свой небольшой кинотеатр. Здесь я впервые искупался в море и не просто искупался, а насмешил своих пионеров до слёз. Решил показать, как им повезло с пионервожатым и какой я лихой парень. Стоя на берегу, дождался самой крутой волны, которая и в самом деле приходит девятой по счёту, и с разбега кинулся на неё. Очнулся на берегу, где пионерики мои пытались делать мне искусственное дыхание. Не знал я тогда, что нырять надо ПОД волну, а не бросаться НА неё, как на броню танка, идущему тебе в лоб. Эту простую истину знали даже дети, и потому они подумали, что я удачно сыграл роль новичка.
Очень хорошо помню и сегодня Нину Васильевну, шеф-повара в этом лагере. Я никогда не выглядел румяным здоровяком. Был тощим, высоким довольно нескладным и не блистал нарядами. Когда Нина Васильевна увидела меня в столовой, то подошла ко мне, повернула к себе лицом и спросила:
-  Мальчик, ты когда последний раз ел досыта?  Ну-ка, пойдём со мной, -  и чуть ли не силой повела за собой. При кухне у неё был свой крохотный кабинетик, в котором её необъятная фигура занимала  едва ли не всё пространство. Выслушав, кто я и откуда, с какой целью путешествую, она смахнула фартуком слезу и решительно объявила:
-  Питаться будешь только здесь, у меня, и чтоб без фокусов! На тебя без слёз смотреть нельзя, довёл себя до ручки, - строжилась эта бесконечно добрая и ласковая женщина.
Никогда больше я так много, вкусно и сытно не ел. Когда вернулся в Иваново, меня не узнавали – вот до чего откормила меня Нина Васильевна. Потом она несколько раз присылала неподъёмные посылки, содержимое которых мы всей студенческой братией не могли съесть за один раз. Она же на свои деньги купила мне билет на поезд, не разрешив потратить заработанные в лагере. Опять же впервые ехал в поезде с билетом, но по привычке норовил убежать и спрятаться, когда в вагон заходил ревизор.
За два месяца я столько повидал, столько пережил, что моя толстая общая тетрадь в сто листов была вся исписана мелким убористым почерком, и на каждой странице стоял частокол из восклицательных знаков. Первое моё путешествие укрепило желание стать писателем, сделало патриотом необъятной и великой Родины. Но самым большим и ценным открытием стало то, что хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих, и именно на них мир держится .Первое путешествие запомнилось как первая любовь.
Потом было множество других. Длинных и коротких, опасных и не очень, добровольных и вынужденных, но все они пошли на пользу и стали самыми яркими страницами жизни. Я приобрёл огромное количество знакомых, каждый из которых был по-своему интересен и неповторим. С некоторыми из них мы переписывались годами, ездили в гости друг к другу .Каждый праздник я писал и получал десятки открыток, телеграмм и телефонных звонков. Тогда, в «застойные» времена, это было возможно.
Любой вид туризма был доступен каждому, кто этот вид отдыха считал лучшим. На курорт или в санаторий меня бы и трактором не затащили. Наступал отпуск и я уже смотрел на карту страны, прикидывал куда бы поехать на этот раз. Посылал письмо-заявку, покупал путёвку за весьма умеренную цену и – вперёд!
Запомнилось путешествие на лодках по реке Чусовой в конце семидесятых прошлого века, когда целая флотилия плоскодонок, тяжёлых и неповоротливых, плыла вниз по течению, оглашая берега шумным гвалтом, песнями и звуками музыки из транзистрных  приемников. Красоту тех мест трудно описать словами, даже если ты поэт есенинского плана. Даже цветные фотографии отображают лишь частичку красоты, намёк на неё. Всё великолепие, роскошную панораму Уральской тайги видишь тогда, когда стоишь на вершине утеса, и перед тобой, насколько хватает глаз, расстилается «зелёное море тайги», змеящееся русло реки и пологие склоны гор. Дух захватывает! Такое не забывается.. Путешествие омрачали берега. Человек возомнил себя хозяином на планете Земля, даже назвался царём природы, страдая манией величия, и это пусть не сразу, пусть при жизни других поколений, но обязательно аукнется большой бедой. Примеров тому не счесть. Ещё 100 – 150 лет назад Чусовая была водной магистралью, и по ней вверх и вниз, до самой Камы, сновали пароходы, баржи. Она крутила мельницы и наполняла пруды около железоделательных заводов, поставленных ещё Демидовыми. На берегах Чусовой кипела жизнь, но кто-то решил, что лес важнее и нужнее. Началась варварская беспощадная вырубка лесов. Сначала тех, что стеной стояли по берегам. Их сваливали в реку и она бесплатно доставляла их к пилорамам. Пеньков по берегам больше, чем деревьев. А потом добрались и до  основного леса. Река обмелела, забилась топляками, превратилась в речушку, которую можно перейти, засучив штанины до колен. В прудах не стало воды, заводы встали. Мельницы сломали за ненадобностью .К этим бедам добавилась самая большая – не стало дороги и снабжение всем необходимым для проживания стало большой проблемой. Всё это я узнал, пожив в одной из деревень около недели. Пустые полки магазинов, спивающиеся от безработицы мужики, полное безразличие властей к судьбам тысяч людей, тихая смерть сёл и деревень – все эти «прелести» я увидел задолго до горбачевской перестройки. Начало всем  бедам положил топор дровосека. Приложила руку и плановая советская экономика. С тех пор словосочетание «преобразователь природы» для меня звучит так же, как «Чикатилло – друг детей и женщин»
Вроде бы совсем небольшой срок пять лет, но это были годы, когда страной правил Горбачёв и результаты «перестройки» и «нового мышления» были налицо. С группой туристов я сплавлялся по реке Белой, что течёт в Башкирии. Турбазы мгновенно обнищали, путёвки сильно подорожали, продуктов почти не стало. На ночёвки останавливались в самых глухих местах, надеясь, что сюда воры и хулиганы не доберутся. Другими стали и сами туристы. Уже не развесёлая братия романтиков и бродяг пела песни у костра, а  группки по два-три человека сидели в своих палатках и слушали транзистор или магнитофон. Никто из них не хотел трудиться для других.  Собрать дрова, разжечь костёр, сварить в общем котле еду никого невозможно было заставить. Такой «туризм» и такая компания были не по мне, и на шестой день я не выдержал, собрал манатки и пошёл искать дорогу.
В этом путешествии познакомился с интереснейшим человеком. Он объездил весь Север страны, жил с чукчами, якутами и рассказал много интересного, необычного. Я досадовал на себя, что не догадался взять адрес этого замечательного рассказчика и бывалого человека.
Последним большим и опасным путешествием был мотопробег по маршруту «Навои - Кавказ- Навои». За месяц одолели восемь с половиной тысяч км, побывали в пяти республиках, искупались в двух морях.
Пять человек на трёх «Явах» стартовали из родного города навстречу приключениям. У нас был план-график, опытный командир Олег Киселёв, и всё необходимое для дальних путешествий. Лёня Козлан и его жена Зоя были туристами со стажем. На спидометре их мотоцикла было 26800 км и все эти километры пройдены в походах. Мы с Людмилой рядом с этими асами бледно выглядели. Если я уже к той поре наездил 15000 км, то жена моя  впервые в жизни решилась сесть на мотоцикл, да ещё в такой дальний путь. Она доверилась моему опыту и опыту друзей наших.
Самый трудный этап ждал нас уже к концу первого дня пути. Началась пустыня Каракумы. Для меня пустыня не была экзотикой и в новинку. Я пять лет прожил в Учкудуке. Он как раз стоит посреди другой пустыни – Кызылкумы, то есть Жёлтые пески. Но одно дело, когда живёшь в посёлке, и совсем другое, когда надо проехать полторы тысячи километров, днём изнемогая от жары, а ночью замерзая в палатке. К тому же, в палатку запросто мог и тарантул заползти, и змея не редкость. Когда мы об этом сказали своим женщинам, они наотрез отказались спать в палатке..
Слово «пустыня» содержит в себе понятие «пусто», и кто там не бывал думает, наверное, что ничего в пустыне нет. Как не удивительно, но там есть всё: растения, цветы и даже грибы. И живность всякая, начиная от жука-скарабея и до варана  Зато нет  воды. Нигде и никакой.. Мы это знали и запаслись , как говорится «под завязку», но не учли, что наши железные кони тоже потребуют воду.. Жара под 60 градусов, скорость по отличной и пустой дороге за 100 км/.час и двигатели перегревались так, что вот-вот заклинят и тогда… Об этом даже подумать было страшно Мы останавливались, мочили тряпки драгоценной водой и накрывали ими раскалённые цилиндры двигателей. Поэтому вода у нас кончилась на третий день. Теперь мы узнали что такое миражи, когда видишь голубые озёра и фонтаны воды, а в глотке будто наждачная шкурка застряла.
Когда мы подъезжали к городу Небит-Даг, и увидели у поста ГАИ трубу, из которой лилась вода, то тоже приняли было за мираж. Но когда Олег заорал «Братцы, ВОДА!!!», то дальнейшее описать словами трудно. Гаишники, наблюдавшие нашу оргию, просто онемели от изумления. Прежде всего потому, что впервые за многие годы увидели три мотоцикла, одолевшие раскалённую пустыню в самое жаркое время года. А ещё и потому, что мы не обращали никакого внимания на их просьбы угомониться и через 15 минут в городе пить хорошую воду, а не эту, годную только для мытья машин. Но и в городе мы  никак не могли напиться. Наверное, долго будут помнить горожане, как пятеро сумасшедших, побросав мотоциклы, прямо в одежде купались в фонтане, визжали, орали песни, веселились, как дети. Это был как раз тот день, когда мы на всю жизнь поверили, что вода – это жизнь.
Ещё одно яркое впечатление – комары. С этой тварью мы были, конечно, знакомы и раньше, но дышать комарами, давиться ими и позорно сбежать от них – это произошло на берегу Каракумского канала, где мы хотели переночевать. Сбежали в пустыню, которая нам показалась раем, землёй обетованной после комариного ада.
На морском пароме переплыли Каспийское море, и в Баку начался этап »Кавказ». Здесь всё для нас было интересно, в новинку, и наши запасы фото и киноплёнки катастрофически таяли. За каждым поворотом нас ждало открытие, настолько жизнь, быт, обычаи и сами люди были непохожи на нас и наши устоявшиеся представления. Но и нас встречали как инопланетян. Причин было две: первая – мотоциклы на Кавказе большая редкость, а наши красавицы «Явы» тем более. Вторая – никто не верил, что мы проехали пустыню и собираемся пересечь её ещё один раз. Где бы мы не останавливались, будь то горный аул или столичный город, рядом тут же собиралась толпа, и вопросы сыпались как из рога изобилия. Ухо приходилось держать востро, ибо мальчишки всякий раз пытались отвинтить что-нибудь на память. И ещё надо было спасаться от  чудовищного, неукротимого, навязчивого гостеприимства. Однажды мы не устояли и приехали в горный аул посмотреть, как делают овечий сыр. Посмотрели. И только на вторую ночь, пьяные, сумели тайком удрать от этих бесконечно добрых и милых людей. Они азартно, как бы соревнуясь, кормили и поили нас, почти силой затаскивая в свои дома. Отказ был равносилен оскорблению и выбора у нас не было.  Подаренные нам сыры надо было увозить на грузовике, а не на мотоциклах.
Я написал, что это было опасное путешествие. Да, опасностей хватало. Камнепады на Военно-грузинской дороге, пьяные лихачи на «Жигулях» и «Волгах», серьёзная поломка хотя бы одного из трёх мотоциклов. У меня на серпантине  горной дороги заклинило руль, и если бы я не упёрся ногой в придорожный столбик, то нам с женой долго пришлось бы лететь на дно пропасти. Всякое бывало, но вернулись живы-здоровы, и впечатлений хватило на многие годы. Дико, странно слышать сегодня, что Грузия стала враждебной, чужой страной.  Не хочется в это верить


Королева Красноярского края

Самое яркое, самое памятное и счастливое путешествие состоялось летом 80-го года на теплоходе «Антон Чехов» по реке Енисей. .Впечатлений и событий хватило бы на целую книгу, но я расскажу лишь об одном эпизоде. Ближе к вечеру наш теплоход причалил к берегу на плановую стоянку и туристы хлынули кто куда. Одни сразу в лес, другие с удочками рыбу ловить, третьи с мячом на поляну в волейбол играть. А я спал. Была бурная ночь, с хорошим «допингом», с песнями и, конечно, с женщинами. Спать лёг в пять утра. Разбудил меня резкий настойчивый стук в каюту  и  голоса:
-  Хватит дрыхнуть, вставай!
На пороге увидел не только своих земляков-туристов, но и «культурного эмиссара», как в шутку называли мы Эллу Борисовну. Она отвечала за досуг туристов на теплоходе и уже провела несколько конкурсов, викторин, лотерей и концертов самодеятельных. Наша команда неизменно занимала призовые места и потому меня, как организатора, участника и режиссёра наших выступлений Элла Борисовна считала уже своей правой рукой.
-  Забыл? – спросила она меня
-  О чём? – удивился я, слушая перезвон колоколов в похмельной своей головушке
-  Как это о чём?! – возмутилась Элла Борисовна. – Мы же с тобой договорились, что проведём здесь конкурс «Мисс Енисей», и выберем первую красавицу среди туристок.
Да, был такой уговор дня три назад, но я о нём напрочь забыл.  Нехорошо получалось, надо было как-то выпутываться из этой ситуации. Времени уже не было, первые две команды выступили. Оставалось ещё пять и моя была предпоследней. Я запаниковал. А мне с высокого берега уже махали руками, приглашая на поляну-сцену.
Надо сказать об одной немаловажной детали. Хитрая и коварная Элла Борисовна сказала, что в роли «мисс» будут выступать не женщины, а мужчины, хотя нас было в десять раз меньше. Не очень-то хотелось изображать женщину, но и обижать отказом тоже было нельзя. «Семь бед – один ответ», где наша не пропадала!» - подумал я и, хряпнув стакан «пшеничной» для храбрости, приступил к перевоплощению в «мисс». Включился коллективный разум, нашли платье, панталоны, шляпу с бантом, а вот женских туфель 44-го размера не нашлось. Пришлось остаться в кедах. В рюкзак побросал то, что подвернулось под руку.
И вот я появляюсь на поляне. Народ увидел высоченную даму в очках, в ярком длинном платье, шляпа на голове, пылесос в руке и рюкзак за спиной  Хохот и аплодисменты придали мне уверенность, я подумал: «Первого места мне не видать, но и хуже всех не окажусь». Успел разглядеть слева по ходу столик и пять или шесть человек за ним.  «Жюри, наверное» - догадался я и направился в центр поляны, где был разложен огромный, но ещё не зажженный костёр. Условия конкурса я помнил. Надо было спеть туристскую песню, объяснить назначение каждого предмета в рюкзаке, назвать лучшее средство от комаров и изобразить туристку 21-го века. Вокруг костра 220 туристов и 150 человек команды, во мне 200 граммов водки и настроение типа «пан или пропал».
Теперь, когда прошло 25 лет с того дня, я уже не помню что и как говорил и изображал, но зато хорошо помню три момента. Первый: -. когда закончил выступление, члены  жюри не сидели за столом, а катались по траве около стола.. Второй - мне тут же присвоили звание, но не «Мисс Енисей», а «Королева всего Красноярского края» с вручением диплома. Третий момент – меня долго качали восторженные зрительницы, пока кто-то из наших не догадался вырвать меня из их ласковых рук.
Откуда такой успех? Может быть, я такой талантливый юморист? Нет, конечно. Человек весёлый, шутки люблю и сам пошутить умею, но не настолько, чтобы на руках качали. Ларчик открывался просто. До моего выхода действительно прошёл конкурс и на нём уже выбрали настоящую «Мисс Енисей». Не обидели и других участниц. Я же был единственным мужчиной, который удачно спародировал туристку и 20-го и 21-го века. Капитан теплохода признался на другой день, что он давно так не смеялся, и выдал мне приглашение на следующий сезон, где я бесплатно, на правах гостя, мог ещё раз побывать на Енисее. Рассказали мне и то, что на шум хохочущей толпы приехал лесник верхом на лошади. Вот на этой лошади я ездил вокруг горящего костра, играл на аккордеоне и пел матерные частушки. Но это уже не моя вина. Не надо было наперегонки поить «Королеву».
Закончился мой триумф весьма прозаически. Подошло время отчаливать, а «Королевы» нет, пропала. Искали всем миром, и нашли мирно спящего, невменяемого, под кустом. Как положено королям и королевам, принесли в каюту на руках. Теплоход простоял лишних два часа, но наказания никакого не последовало. Победителей, как известно, не судят.


Председатель

Не люблю политиков и политику, но «жизнь – индейка, а судьба – злодейка». Пришлось и мне окунуться с головой в эти бурные и мутные воды.  Не от хорошей жизни и совершенно неожиданно для меня.
Шёл 1999-й год, не лучше предыдущего, не хуже следующего. Стало очевидным, что самым униженным, оскорблённым и ограбленным  после всех антинародных реформ оказались пенсионеры, то есть старики. Ушлые и проворные КГБшники додумались пробраться во власть, используя  недовольство стариков, и создали Партию Пенсионеров. На самом деле это была пародия на партию, что-то вроде пробного шара. Всех – и меня в их числе – соблазнил лозунг «Защитим себя сами». От бандитской власти, от чиновничьего беспредела и засилья  монополистов. Сорок миллионов пенсионеров – это каждый четвёртый житель страны и я подумал так: «Е:сли даже один из десяти вступит в партию и включится в борьбу, то армия в четыре миллиона обездоленных своё вернёт.  К тому же, нас будет в пять раз больше, чем все партии вместе взятых». А партий тогда было, как у дурака махорки, не счесть. Всем хотелось  урвать свой кусок от пирога власти.  Была даже Партия любителей пива и Партия дураков, официально зарегистрированные в Министерстве юстиции.
За новое, и как мне тогда казалось, благое дело взялся  с  азартом первооткрывателя и в результате бурной деятельности в нашем маленьком городке создал самую крупную организацию в регионе.  В списках значилось 652 члена партии, и я уже два года был председателем городского комитета. Побывал в Москве на помпезном съезде нашей партии, который проходил во Дворце съездов в Кремле. Даже  должен был речь произнести во славу партии, но что-то там не сработало, и речи говорили другие.
На этом  грандиозном спектакле я прозрел и понял, что на нашем горбу, без особых затрат и усилий во власть попадут вовсе не пенсионеры, а те, чьи роскошные иномарки дружной стайкой стояли у стен Кремля.  Эти холёные мужики с бычьими шеями и с военной выправкой то и дело отдавали приказы по мобильникам, а в буфетах Дворца расплачивались долларами. Они давно забыли, как выглядит наш убогий рубль, и им  с  высокой колокольни было наплевать и на пенсионеров, и на их беды. Мы были для них всего лишь будущим электоратом. Горько было сознавать, что вляпался, и ещё горше, что заманил в эту ловушку сотни других, таких же наивных оптимистов.  Зря я терзал себя муками совести. Очень быстро выяснилось, что девяносто процентов вступили в партию вовсе не для борьбы, а в надежде что-то ПОЛУЧИТЬ  от партии. Желательно бесплатно и не выходя из квартиры. Поэтому на собрания приходили 40 – 50  человек активистов, а остальные ждали, когда им  отвоёванные блага принесут на  золотом  блюдечке с голубой каёмочкой. Советская власть воспитала моё поколение иждивенцами и потребителями бесплатных благ. Но самым грустным открытием стало то, что наш партийный лозунг «Защитим себя сами!» надо было писать не с восклицательным, а с вопросительным знаком в конце.
В коридорах власти, в редакциях газет и телевидения никто «Партию нищих», как говорится, в упор не видел. Другие партии, вдруг, сочли нас конкурентами, и даже  «карманной партией» Ельцына, не скупились на  хулу и компромат. Пустили слух, что финансирует меня Кремль. Вот смеху-то было бы, если б они узнали, что моя дохлая пенсия была единственным финансовым источником, пока не взбунтовалась жена, и не прикрыла лавочку.
Члены партии никак не хотели платить взнос в размере три рубля в год. Цена двух стаканов семечек показалась им непосильным бременем. И тогда я понял, что эти люди никогда не будут жить достойно. Не готовы и не умеют так жить, даже не догадываются, что для этого надо хоть что-тоДЕЛАТЬ. Тихо, без лишнего шума, сдал дела своему  заместителю, и распрощался  с партией, с политикой и с надеждой на перемены к лучшему. Убедился и в том ещё, что политика, действительно, грязное дело, и человеку с чистыми руками там не место. Так же, как и с пустым кошельком, даже если ты семи пядей во лбу и святее Папы Римского. Но ни о чём не жалею. Ведь и хорошего было немало. Пусть не так уж много, но всё же были честные, умные и благородные люди, которые и помогали, и ругали, и делали общее наше дело не корысти ради, а по принципу «если не я, то кто же другой?» И сегодня говорю им спасибо.
Партия ещё жива, хотя сильно поредели её ряды. За семь лет мало что изменилось, она так и осталась «партией нищих», которую по-прежнему не признают.  В основе этого неуважения лежит наше, увы, традиционное неуважение к старости и старикам.. Вряд ли эту грустную истину надо кому-то доказывать. Для этого достаточно войти в любой автобус.

                Директор

Не просто директор, а директор Музея Сельской Цивилизации -  это вам не баран чихнул! Тут дело пахло мировой известностью, многомиллионными вливаниями иноземных меценатов и в перспективе Нобелевской премией. Однако, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Как любая другая авантюра, моя директорская карьера начиналась легко и просто. Богатый и умный еврей, который пусть на вторых ролях, но побывавший в правительстве России, решил туда вернуться. Туда – это значит во власть, пусть даже законодательную. Так у Партии пенсионеров появился ещё один кандидат в ГД. Тогда-то я и познакомился с этим  человеком, даже снял о нём  предвыборный ролик.
Респектабельный вальяжный дядька, косил под хлебосольного барина. Мог и с челядью за один стол присесть, если для дела польза была, и даже анекдотец травануть солёный. Очень красиво, грамотно и убедительно говорил и писал о своих планах возрождения русской деревни.
Святое дело, и как сказал бы товарищ Ленин, «архиважное и архисрочное». Никто тогда и не задумался даже, с чего это вдруг ЕВРЕЙ озаботился судьбой РУССКОЙ деревни. Мы ведь не антисемиты какие-то, нам что еврей, что узбек – все братья. Так нас советская власть воспитала.
Деревню спасать надо было давно, ещё лет двадцать назад, но… лучше поздно, чем никогда.  И хотя деревня давно уже живёт как город --  всё равно считается кормилицей. Какая  уж там кормилица, если сами сидят на ступеньках магазина, и ждут хлебовозку. Приедет – будут с хлебом, не приедет – не привыкать, подождут денёк-другой. Отремонтируют колонку – будут с водой, а если ещё и электричество не отключат, то и вовсе жить можно. Заросшие бурьяном и дурниной некогда урожайные поля, разорённые до фундаментов фермы и пустые подворья – это и есть нынешняя деревня.
Знал об этом и новоявленный спаситель, еврей-академик, умный, но недальновидный, чересчур самоуверенный человек. В крошечном посёлке с красивым  поэтичным названием Луговой он скупил у стариков и старух их земельные паи, и организовал крестьянско-фермерское хозяйство. Назвал «Земля обетованная»  возомнив себя  Моисеем, который в библейские времена  привёл туда евреев. Надо отдать ему должное, он сделал для сельчан, брошенных на вымирание, немало.
  .Заработал водопровод, перестали отключать свет, построили постоянный мост через речку  и отремонтировали клуб. Но самое главное – засеял поля пшеницей и ячменём. Не кубанские просторы, а всего-то 40-50 гектаров, но всё равно поля радовали глаз и вселяли надежду. Барину поверили ещё больше, когда на пасеке пчёлки стали приносить мёд, когда прямо во двор трактор привозил бесплатно сено, а на краю посёлка заработала пилорама..  К тому же, более двадцати человек обрели работу и пусть мизерную, но давно забытую зарплату. В конюшне стояли две молодые необъезженные ещё лошадки. Потихоньку рос и машинный двор. Техника была старая, купленная за гроши, но у нас Кулибиных всегда хватало. Подвинтили, подварили, подлатали и – глядишь – техника заработала.
Эти весьма скромные успехи породили эйфорию, и проект незаметно перерос в прожект, в утопию под названием «Ноополис Луговой». Никто до сих пор не знает, что означает первое слово в этом названии, но поняли – что-то грандиозное. В этих планах нашлось место и Музею сельской цивилизации. Не скрою – план этот меня вдохновил. Ешё бы!  Через 5-6 лет любой, кто посетил бы наш даже не Музей, а целый музейный комплекс, увидел бы, как и чем жила русская деревня на Пензенской земле последние сто лет. И что с нею стало, имея ввиду  преображённый и возрождённый Луговой.
Для меня, всю жизнь что-нибудь собиравшего, новая работа пришлась по душе, и я с энтузиазмом приступил к сбору экспонатов. Заодно написал историю посёлка, провёл видеосъёмки в каждом доме. Лазил по пыльным чердакам, по заброшенным сараям и погребам, собирал старую рухлядь, а потом придавал ей вид экспоната. Старушки открывали сундуки, и бесплатно отдавали сарафаны, старые фотографии, иконки. Даже три ткацких стана, вполне пригодных к работе, привезли. Был куплен и выделен для музея большой дом-пятистенок, и я тут же приступил к косметическому ремонту, так как на капитальный пока не было денег. Кстати, о деньгах. Наш «барин» (по-другому его никто и не называл в посёлке) за мой труд полугодовой заплатил мне 200 долларов. Вот тогда-то я увидел впервые доллары эти проклятые.  А потом  он решил, что я, увлеченный  новым интересным делом, и бесплатно буду работать. И не ошибся. Но время работало против  нас. Кому-то мы очень мешали со своими грандиозными планами и делами. Чтобы наш хозяин-преобразователь не сомневался в этом и убрался из Лугового, среди белого дня сожгли дотла его дом-усадьбу. Это был первый и единственный пожар в Луговом за всё время его существования. Сожгли не дом, сожгли барина. У нас на Руси богатых никогда не любили, а уж богатых евреев тем более. Даже если он и благодетель, и спаситель русского села.
 Но он не сдался и тогда подожгли клуб-дворец, в котором только что с помпой отметили 75-летие посёлка. В этом клубе сгорели и все мои музейные экспонаты. Так закончилась моя директорская карьера, и не видать мне теперь Нобелевской премии как своих ушей. Барин уехал к себе домой, в Москву, и в посёлок больше носа не кажет. И правильно делает: получить дырку в голове в наши дни проще простого. Доживает последние дни и «Земля обетованная», а это значит, что и посёлок Луговой вскоре разделит судьбу тысяч российских деревень, то есть исчезнет с лица земли. Обидно до слёз. Не за Музей несостоявшийся, а  за  село и людей, его населяющих.


Свидание с родиной

Если речь идёт о своей стране, то принято писать  слово «родина» с большой буквы.. Я не согласен с этим.  Там,  где родился и вырос, где могилы твоих предков, где знакома каждая тропинка – вот это и есть Родина, милее и дороже которой нет. Именно моя малая Родина научила любить большую страну мою.
Когда  моему сыну исполнилось тринадцать лет, я решил, что пришло время познакомить его с такими понятиями как Родина, родина и родня. Путь предстоял не близкий, но у нас был мотоцикл «Ява» и месяц отпуска, плюс полторы сотни отпускных денег. Больше ничего и не требовалось. Сели и поехали по маршруту «Сосновый Бор – Ленинград – Москва – Пенза - Куйбышев – Бузулук». Стояло засушливое жаркое лето 1975-го года, когда зерновые скашивали на корм скоту.
Сын выполнял штурманские обязанности, а я все остальные. Вести дорожный дневник он отказался, опасаясь наделать в нём кучу ошибок, но заправка «Явы» бензином, подготовка и уборка мест стоянок-ночёвок – всё это тоже делал он. Причём, делал с удовольствием в расчёте на то, что я дам ему сесть за руль на  пустой дороге, где нет «гаишников».Сегодня вряд ли кто поверит, что тогда  литр бензина стоил СЕМЬ КОПЕЕК, дешевле литра газировки с сиропом. А на  1 рубль мы с сыном в любой придорожной столовке наедались досыта. Это не ностальгия, не всхлипы по прошлому, а информация к размышлению для тех, кто поверил лживой пропаганде «реформаторов» о временах «застоя».
На третий день пути мы уже были в подмосковном Ногинске, где жил мой приятель. Оставили у него «Яву» и отправились Москву смотреть. Точнее, не смотреть, а хотел сыну показать то, что ему будет полезно и интересно узнать. Три дня срок -  не большой, но всё же удалось показать многое. На ВДНХ я его чуть ли не силой оттаскивал от машин и тракторов в павильоне «Машиностроение». Он с детства  тянулся ко всему, что двигалось на колёсах.. Картины в музеях, дворцы и парки, даже роскошные станции метро его не очень-то волновали. В те годы иномарки на улицах Москвы были большой редкостью, и мы с сыном, с фотоаппаратом в руках,  караулили их, чтобы запечатлеть на плёнке. Много в Москве соблазнов, но надо было ехать дальше.
Пензу и Куйбышев мы миновали по объездной дороге. Запомнилось кафе «Золотой петушок» на въезде в Пензу. И назвали, и построили его красиво. Внутри всё стилизовано под русскую старину, подавальщицы в сарафанах, посуда деревянная, под Хохлому расписанная. Блюда тоже были с давно забытыми названиями вроде «расстегаи». «щи купеческие в горшочке», «блинцы с мёдом». На улице, рядом с кафе, в просторной клетке увидели  медведя. На таблички «медведя не кормить» никто не обращал внимания. Мы тоже бросили ему на пол клетки кусок колбасы, но он и ухом не повёл  Закормили мишку. Мы явно были ему неинтересны.
Запомнилась ночёвка на Жигулёвских горах. Палатку поставили на самом краю обрыва и любовались роскошной панорамой. Труженица Волга несла на себе вереницы барж, пароходов. Река работала. В наши дни река опустела и загрязнена настолько, что её называют главной сточной канавой России.
В конце третьего дня, после отъезда из Ногинска, мы уже фотографировались с сыном  на фоне указателя с надписью «Бузулук» .Приехали в город моего детства. О чувствах писать не стану. Меня всякий поймёт, кто возвращался на Родину через двадцать с лишним лет. Город  вырос и изменился, я с трудом нашёл дорогу к родному дому, на улицу детства. Стоял рядом с маленьким  домиком в два окошка по фасаду, и глазам своим не верил. «Боже мой, неужели это наш дом?» - думал я. Ведь уехал я из дома, когда мне было 15 лет, чуть больше, чем теперь моему сыну, который гордо восседал за рулём «Явы» и, наверное, очень жалел, что не видят его сейчас ребята-одноклассники.
На шум работающего мотора вышла из ворот девчушка лет двенадцати и уставилась на нас -  Девочка, кто тут живёт? – спросил я её
-  Барсуковы, -коротко ответила она, - позвать? 
-  Позови, милая, позови, - попросил я.
Сын заглушил мотор и мы вошли во двор. С крыльца спускался дядя Миша Барсуков, я его сразу узнал по шраму на лбу, багрово-красному.
-  Здравствуй, дядя Миша, - поздоровался я, протягивая руку. – Вижу, что не признаёшь меня. Забыл поди-ка за эти годы и  Веру  Дмитриевну, и её сына Кольку ?         
Он крепко сжал ладонь мою и, не отпуская, подслеповато всматривался в моё лицо.
- Где ж тут признаешь, если видел пацана сопливого, а теперь мужик стоит передо мной, да не один. Сын что ли твой? – спросил, по-доброму улыбаясь, и пожал руку смущённому сыну
Сбежались соседи, все охали и ахали, удивляясь каким я стал, какой у нас красивый мотоцикл, какие мы с сыном отчаянные, если не побоялись проделать такой путь. Они с трудом узнавали во мне прежнего, вечно голодного, тощего и длинного, как хворостина, мальчишку. Мне тоже было непривычно и грустно видеть их постаревшими, с сединами и морщинами. Всё-таки 21 год срок не малый.
Все стали наперебой звать к себе переночевать. Дядя Миша сразу пресёк все эти разговоры.
-  Он приехал в свой родной дом, и зачем ему спать в чужом?. Коня его железного я уже в стойло поставил, да и сынок его время зря не терял. Вон они уже со Светкой нашей в шашки играют.
Конечно, остались. Долго ещё вспоминали давние времена, нужду беспросветную и как выживали вместе. Именно семья Барсуковых была нам роднее рядных. Такое не забывается. Спать разошлись далеко заполночь .На следующий день поехали на своей «Яве» искать и удивлять моих одноклассников.. В классе нас было сорок человек, а в  городе остались меньше десятка. Почти всех разыскал, наговорились вдосталь, и посмеялись, и взгрустнули, вспоминая ушедшее безвозвратно детство. Побывал и в доме бывшего директора нашей школы. Фёдор Никифорович стол рядом со мной, и седая его голова уткнулась мне в грудь. Маленький щуплый старичок то и дело вытирал набегавшую слезу:
-  Коленька, дорогой мой, да как же я тебя не помню?! Мы ведь с женой хотели усыновить тебя, но твоя мать не согласилась.
А ведь когда-то был он для меня самым грозным и суровым дядькой. Даже порол меня ремнём в своём кабинете по просьбе матери. Но похвальные грамоты каждый год тоже он вручал.
Увидел сын и речку моего детства, в которой я  тонул однажды. Теперь её можно было перейти вброд в любом месте. Посидел он и на той парте, что стояла первой у стены, рядом с окошком. Парта, конечно, была  другая, но стояла на том же месте. Только не было уже круглой печки в углу класса, которая топилась дровами и углём, и потому класс пахнул дымом. Здесь же, на станции, в дальнем тупике, сын увидел «паровозное кладбище». Два десятка паровозов стояли памятниками нашего детства, и не казались уже такими огромными и мощными. Не сдали их и в переплавку, надеясь, видимо, что когда-то и они пригодятся 
Мне не терпелось скорее поехать в деревню, к своей любимой тётке. И вот стоит наша «Ява» на вершине пологого холма, на той самой пыльной дороге моего босоногого детства. Я смотрю на совсем незнакомую панораму окрестностей, вижу внизу деревенские избы, и не могу сдержать слёз.
-  Что с тобой? – обеспокоился сын.
-  Ничего, сынок, сейчас пройдёт, - устыдился я своей минутной слабости.
И вот мы уже едем по деревенской улице, распугивая кур, коз и собак. Деревню не узнаю, будто первый раз её вижу. Вспомнил, что именно здесь, в трёх километрах отсюда, в 1956 году взорвали первую атомную бомбу. Мало что уцелело после взрыва и всё вокруг было новое: и дома, и лес, и даже пруд был в другом месте.  Не было и церквушки, что украшала село и где крестились все мои предки. Сравняли с землёй и кладбище старое.
Дом тёти Нюры стоял на том же месте, но выглядел уже не избой, а именно домом почти городского типа, под железной крышей, с верандой, телеантенной на крыше. Во дворе на лавочке сидел дядя Гриша, муж тёти Нюры, которого я в детстве боялся, как огня. Он дымил папироской, и как-то странно смотрел маленькими своими глазками. (Позже выяснилось, что он совсем слепой стал) Тётя Нюра вышла из сарая с двумя вёдрами в руках, и когда увидела меня в десяти шагах от себя, упустила эти вёдра, охнула, и стала оседать на землю. Я подбежал, подхватил её, не дав упасть. Она запричитала, то плача, то смеясь:
-  Господи, радость-то какая! Вот уж не ждала, не гадала, что доживу до такого дня. Родной ты мой, да как же ты надумал приехать, неужто тётку свою не забыл!. А вырос-то как, век бы не узнала, если б ты на отца своего не был так похож. Вон и сынок твой тоже одно лицо с тобой, твой портрет.
 И засуетилась, забегала старенькая и сухонькая, с дрожащими руками, которые всё норовила спрятать под фартук, будто стыдясь их. Дядя Гриша особой радости не выказал, и похоже так и не понял, кто же заявился к нему в дом. Двумя днями позже он попросил свозить его в соседнее село к родственнику. Ехали по лесной дорожке, скорее тропинке, и я его потерял. Выронил по дороге. Ужас объял меня, жуткий холодок пополз по спине.
«Ни хрена себе! – подумал я. – Мужик войну прошёл и жив остался, а я его угробил»
Вернулся назад и – о, счастье! – увидел его сидящим на пеньке около дороги.
- Дядя Гриша, не расшибся, руки-ноги целы? – первым делом спросил его.
-  Живой я, живой, только зад малость отшиб, когда приземлялся, - успокоил он меня и снова забрался на сиденье, чем немало удивил меня. Обхватил меня руками, прижался ко мне и мы поехали дальше. Теперь я ехал уже предельно осторожно, чтобы моего деда-одуванчика не выкинуло на очередной кочке.
В деревне навестил всех и был счастлив, что люди помнили и меня, и мою родню, хотя лет прошло немало Самым счастливым  в те дни был мой сын.  Он лихо раскатывал по деревне на «Яве», которую тут отродясь никто не видал.  Мало того, он ещё в тайне от меня и мототрюки демонстрировал, и девчонок катал. Но самым ярким его воспоминанием надолго осталось катание верхом на лошади. Друг моего отца, дядя Алексей Агапов возил на ней почту по деревням, а вечерами распрягал, и наступал счастливый час для моего сына. Пока он катался, я слушал рассказы дяди Алексея про отца, про их молодость, про нечаянную встречу на фронтовой дороге. Как бесконечно дорог был мне этот человек, как я молил Бога мысленно, чтоб  жил он как можно дольше.
Сын вряд ли понимал и разделял мои чувства, но я утешал себя тем, что теперь он ЗНАЕТ, где истоки нашего рода, где возрастал его отец. В душе надеялся, что когда-нибудь и он привезет сюда своего сына

Краткие рассуждения о жизни и смерти.

Не знаю как выглядит и где живёт мой ангел-хранитель, не знаю даже, как обратиться к нему, но мне очень хочется сказать ему:
-  Дорогой мой! Сколько же хлопот я доставил тебе за  долгую свою жизнь! Сколько раз ты спасал меня от неминуемой смерти, а я отделывался лишь лёгким испугом,  гипсом на руке или ноге. Спасибо тебе за всё, за  счастье жить на этой земле, в этом прекраснейшем из миров.
Нас, мотоциклистов, не зря называют «самоубийцы в отпуске». Есть даже такой анекдот из «чёрной» серии. Заведующий городским моргом звонит своему приятелю, директору спортивного магазина:
-  Ты сколько вчера продал мотоциклов?
-  Пять штук. А что?
-  Ничего. Значит, один ещё где-то катается.
«Какой же русский не любит быстрой езды» - писал Гоголь.  Я же не просто любил быстро ездить, но считал такую езду нормой для «явиста». Поэтому второй раз ко мне на мотоцикл никто не садился, каждый хотел умереть своей смертью .Не имея других талантов, и будучи человеком тщеславным, чем ещё я мог удивить людей? Только лихачеством на грани безумия. Но за многие годы только руку и ногу по одному разу сломал. Главной причиной такого везения было то, что я не боялся смерти. Знал, что она будет мгновенной, и я даже испугаться не успею. Часто читал в книжках, что в минуту смертельной опасности перед глазами проходит вся жизнь. Ерунда полнейшая. Успеваешь только два слова произнести вслух или мысленно: - «Всё! Конец».  И только оставшись живым и невредимым, медленно оправляясь от шока, начинаешь верить в чудо, в ангела-хранителя своего.
В детстве тонул в речке. Спасли взрослые парни. Оклемавшись, больше всего боялся, что мать об этом узнает. Работая электриком, дважды попадал под напряжение, и опять же отделался лишь ожогами да ушибами при падении. На самолёте попал в переделку, когда при подлёте к ташкентскому аэропорту у него не вышло левое колесо шасси. Самолёт круто взмывал вверх, а потом пикировал к земле. Мы, пассажиры, при этом висели на ремнях безопасности. Колесо выскочило после третьей попытки, и мы приземлились. Вряд ли стоит рассказывать в каком виде. После этого случая пять лет только на поезде ездил, что-то не тянуло в аэропорт.
Был и вовсе случай, достойный пера детективщика.  Не люблю этот жанр и не хочу описывать подробности, раскручивать сюжет, но хочу, чтобы ты, читатель, поверил мне на слово. Мне уже приставлен был нож под ребро,  и надеяться было не на что. Но не зря же я прочитал столько книг. В том числе и про бандитов. Знал, что, общаясь с ними, надо соблюдать основное правило: не верь, не бойся, не проси. Удачно сыграл роль блатного, видавшего виды, прошедшего «Крым, Рим и медные трубы». Сработало. Мне на время подарили жизнь. Этого времени хватило, чтобы я сам сбежал из бандитского логова, и девчонок спас. Собственно из-за них я и попал в эту передрягу.
Моё отношение к смерти философское, выражается одной, всем знакомой фразой – «все ТАМ будем». Об ангеле-хрангителе вспомнил потому, что дожил до старости, когда ему уже  не уберечь меня от финишной ленточки чёрного цвета, на которой будут слова «от жены». «от друзей» и «от тёщи». Чтобы понятно было, почему умер. Как тебе, читатель, такой юмор висельника нравится?
Смерть других переживаю тяжело и мучительно. В голове не укладывается, как же это так случилось, что только два дня назад мы с ним водку пили у меня за столом, анекдоты травили, и вот, на тебе!  Поэтому не хожу на похороны, не могу потом долго войти в колею. Спасаюсь тем, что даже после четырёх инфарктов продолжаю жить так, будто сегодняшний день последний.. Мне вечно не хватает времени, я много ещё не успел сделать. И когда придёт костлявая с косой, я скажу ей:
-  Подожди, у меня столько дел несделанных, меня люди ждут! Успеешь ещё, никуда я не убегу от тебя
Надеюсь, она поймет и придёт в другой раз.

Всё, кончился мой рассказ. Спасибо тебе, читатель, если дочитал до конца.

          .И тут я вспомнил, что по законам жанра в конце должен быть  ЭПИЛОГ .
Название пришло само собой

                Находки и потери. 

Всё познаётся в сравнении. Вряд ли кто станет спорить с этой старой истиной. Мне есть что и с чем сравнивать, но зачем? Зачем же сыпать соль на рану, которая ещё болит? Вот вам и ответ – у кого что болит, тот о том и говорит.
Когда в конце семидесятых я переезжал из Ленинградской области в Киргизию, то все свои вещи, включая мебель и одежду, отправил в контейнере. Он пришёл пустым, и я стал «гол, как сокол». Потеря? Конечно, ещё какая! Переживал? Да, но недолго и не сильно. Знал, что всё это наживу снова. Мне было всего 40 лет, полон сил и здоровья, недостатком оптимизма не страдал. И страна тогда была другая.
Нынешние потери безвозвратны, невосполнимы.
-  Ну, вот – вздохнёт сейчас недовольный читатель. – Опять про политику, неужели не надоело?
Ещё как надоело! Но нельзя жить в насквозь политизированном обществе и не говорить о политике. Только дети в детсаду сейчас не говорят о ней. И это очень плохо, просто губительно, когда  даже бабки на лавочке не о внуках говорят, а спорят какой президент лучше – Ельцын или Путин, и вступать России в ВТО или малость погодить.
Я далеко от этих бабок не ушёл и мои рассуждения, конечно, не блещут новизной и оригинальностью. Душевное здоровье сберегаю тем, что давно уже не включаю радио и «ящик», чтобы не слушать плохие и лживые новости. Пошлая бездарная эстрада, агрессивная  обрыдшая реклама, культ силы и наживы, пропаганда секса – этим переполнен эфир, газетные и журнальные страницы. Но нас убеждают, что это и есть приобщение к цивилизованному миру. Разве понять нам, дикарям с тысячелетней собственной культурой, как необходимы в нашей жизни пирсинг и шопинг, свадьбы «голубых», газета «Спид-инфо» и телепередача  «Дом-2». И не единого слова о пяти миллионах беспризорников, об эпидемии туберкулёза в стране, о планомерном уничтожении села и сельского хозяйства. Тишина, благодать и президент бодро вещает на весь мир, что мы растём и крепнем, и скоро нам будет не стыдно перед просвещённым Западом.
Услышать по радио или увидеть на экране пуск новой гидроэлектростанции, открытие шахты, завода или фабрики, спуск на воду кораблей, вручение орденов Героям труда – всё это из области фантастики. Скорее увидим отставку непотопляемого  Чубайса или арест Черномырдина
Как такое могло произойти? Как с этим бороться? Можно ли вернуть страну и её былое могущество?  Можно ли сберечь то, что ещё не успели разворовать  и разрушить? Все эти вопросы пока остаются без ответа. Чтобы бороться и побеждать, надо как минимум иметь врага и оружие. Врагов у нас не счесть, оружия тоже хватает, но оно у бандитов, не у нас. Бандиты всех мастей как раз и процветают ныне. Их по-разному называют – «оборотни в погонах», таможенники,  воры в законе, олигархи – но суть одна: отнять или украсть. У них в руках и другое оружие – деньги Огромные деньги, какие нам и не снились. Поэтому они сегодня  празднуют бал.
Но если бы случилась наша победа, то рано радоваться  Жизнь показала, что и победой мы распорядиться не умеем. Посмотрите, как живут побежденные нами финны, немцы и японцы. И как живём мы, победители .Весь мир не понимает, как такое может быть, что  в самой богатой стране живёт самый нищий народ. Не понимаю это и я. Теперь о потерях
Наша повседневная жизнь состоит из находок и потерь с перевесом в ту или иную сторону, а горе и радость – это оценки и меры двух составляющих. Вот я и хочу подвести некий итог, установить баланс, выяснить каких полос больше в нашей жизни-тельняшке, чёрных или белых. Начну с потерь. Первая и самая весомая – это здоровье. Букет болячек, пухлая двухтомная медицинская карта в поликлинике, вторая группа инвалидности – всё это мало радует, но врачи утешают:
-  Это возрастное. Не вы один такой. У нас среди молодых уже нет здоровых. Есть более или менее здоровые.
 Слабое утешение. Конечно, на миру и смерть красна, но почему-то пожить охота, у внуков на свадьбе погулять. Японские мужики в среднем 72 года живут, а почему победители только 59 лет – этого мне не понять. Но я догадываюсь. Есть такая развесёлая песенка со словами: -« кто-то теряет, кто-то теряет, а кто-то находит». Итак, если я потерял здоровье, то кто же его нашёл? И что он поимел от этой находки? Совсем неплохо заработали на мне аптеки. Они сегодня процветают. Не в обиде и врачи. Не зря ведь именно терапевтам резко повысили оклады. Мы не нужны терапевтам здоровыми, они тогда без куска хлеба останутся
Моё нездоровье для общества не трагедия и не обо мне речь. Больше всего мне не нравится, даже пугает слово СРЕДНЯЯ  ( продолжительность жизни мужчин в России 59 лет)  Это означает, что кто-то уходит из жизни и в 30-40-50 лет, то есть в самом цветущем возрасте. Самое страшное, что эти люди не умирают. Их убивают. На работе (несчастный случай, авария), на улице ( бандиты, пьяный водитель), в отделении милиции или в солдатской казарме (забили до смерти или довели до самоубийства),дома (пьяная драка, «палёная» водка) и даже на отдыхе ( утонул пароход, взорвался самолёт, загорелась гостиница, теракт в театре). Утомил я тебя, читатель этим длинным списком. Но я его не придумал. Одного брата у меня убили в армии, другого в милиции, а отца – дома, в ванне купался, когда ток к ней подключили .Никто за эти преступления  повестки в суд не получил. А когда я попытался к суду привлечь убийц, мне сказали:
-  Успокойся, если не хочешь лечь рядом с ними.
Назову самого страшного убийцу, виновницу вырождения нации, разрушителя           семей, мать всех сирот и беспризорников, и в то же время источник сказочных барышей. Догадываетесь, о чём это я? Да, о ней, родимой. О водке, которую пили, пьём и будем пить, как гордо заявляют алкаши. Если во всём мире 8,5 литра « на нос» в год – это деградация нации, то у нас приходится аж 14,5 литра. Тут, казалось бы,  во все колокола надо бить, нацию и государство спасать. Что-то не слышу я набатного звона, но думские пустозвоны уверяют, что борьба с алкоголем, то есть с производителями и продавцами, обречена на неудачу. Они правы, к сожалению. Бороться надо с бедностью всенародной, а они борются с бедными, чтобы богатые стали сверхбогатыми.
Вторая потеря – могучая держава с названием СССР. Не советскую власть, не КПСС оплакивает моё поколение. Туда им и дорога, а вот за державу обидно. Мы не ходили по миру с протянутой рукой, не ждали спасительных инвестиций, а сами кормили, одевали и вооружали полмира.. Вместе со страной мы потеряли  истинное братство народов, веру в завтрашний день и даже национальность. Теперь у нас одна кличка на всех – россияне В ту же графу «потери» можно смело вписать армию, науку, промышленность, бесплатное образование и лечение, культуру. Всё это пребывает в жалком состоянии или вот-вот  рухнет окончательно. Как рухнуло село и сельское хозяйство.
Третья и самая страшная потеря – это духовность. Моё поколение жили одурманенные фальшивой идеологией типа «наша цель – коммунизм» и «партия и народ едины»  Но были и не плохие лозунги. Например, «Труд – дело чести, доблести и геройства». Что касается культуры, то у дикторов радио и телевидения мы учились правильно говорить . На сцене позади Клавдии Шульженко, Муслима Магомаева и Людмилы Зыкиной не дёргались полураздетые девицы, не было у них и телохранителей, собственных директоров, спонсоров. Зато была заслуженная всенародная любовь, а не толпы оголтелых фанатов. Фильмы не проповедовали культ силы, наживы и секса. Да, секса в стране не было. Была любовь и парень говорил «я люблю тебя» вместо сегодняшнего «я ХОЧУ тебя» У нас и наших детей не было покемонов, жвачки и кукол «барби2 Книги, газеты и журналы были даже в самой бедной семье.
Сегодня даже написать пару писем и послать три- пять открыток поздравительных стало непозволительной роскошью. Наш прекрасный русский язык заменён воровским жаргоном. У нас даже президент собирался «мочить» чеченцев в сортире. Убогая, куцая  речь молодёжи приводит в уныние. Все эмоции, чувства, настроения выражаются всего тремя словами: «клёво», «классно» и «прикольно». Высшая степень – словом «круто». Ещё добавляют «конкретно», «чисто» и «как бы». Я уж не говорю о косноязычии дикторов и телеведущих,  об армии юмористов, весь юмор которых выше пояса не поднимается.
Хватит о грустном, пора переходить к находкам, к позитивным переменам. Без всякой иронии говорю, что главным достижением последних двух десятилетий стала свобода слова. При советской власти я эти свои рассуждения не только написать, но и вслух произнести побоялся бы. А если  осмелился бы, то бензопила «Дружба» стала  бы моей спутницей на долгие годы. Сегодня я могу говорить и писать почти всё и почти безнаказанно. Оно и правильно. Дай нам полную свободу, так мы такое наговорим и понапишем, что никаких бензопил не хватит. Сегодня свобода слова не опасна, лишь бы про евреев плохо не писал. Словом мы ничего не изменим, а на дела, поступки мы давно уже не способны. Зато выговориться, спустить пар, отвести душу – это, пожалуйста, не возбраняется.
Второе достижение – нет уравниловки. Вовсю заработал главный закон эволюции, когда выживает сильнейший. Закон джунглей заставил оторвать зад от кресла, шевелить мозгами, не жалеть себя любимого, а искать свою нишу, своё дело, своё место в жизни. Как раз такие люди и живут сегодня хорошо, достойно. Их называют  «новые русские», анекдоты про них слагают, но плевать им на эту суету. Они живут хорошо, и дети у них будут жить не хуже. Ругать правителей наших, стонать и жаловаться – на это ни ума, ни таланта не надо. Отнять и раздать всем поровну – это отрыжка  советского воспитания, когда мы все жили одинаково бедно, а слово «карьерист» было бранным, ругательным. Даже получая орден, надо было говорить, что «это заслуга всего коллектива».
Третье благо – снят «железный занавес» и теперь любой человек, если у него есть деньги, может отправиться в любую точку планеты. И не будет за ним тащиться «хвост» из ФСБ .Сегодня даже я, проработавший всю  жизнь в номерных «почтовых ящиках» могу купить заграничный паспорт у государства и … повесить его в рамочке на стенку. Я не американский, а российский пенсионер и мотаться по миру туристом – это из области фантастики. У меня не только долларов, а даже тугриков и тех нет. Но в этом никто, кроме меня не виноват. Надо было, как говорит мой сын, не о Родине думать, а о себе.
Четвёртое и последнее завоевание – выборы. Во времена СССР они тоже были, и даже обставлялись как праздник, то есть дефицит «выбрасывали», концерты показывали. Не было только выбора.  Кандидат был один, и не выбрать его  было невозможно даже теоретически. Но народу  на это было наплевать, нас мало волновало, кто там будет у власти.. Сегодня кандидатов много, порой даже очень много, и выбрать есть из кого. Поэтому у народа появилась надежда как-то повлиять на ход событий. Но люди с чувством юмора утверждают, что если бы выборы могли хоть что-то изменить – их давно бы отменили. Так уж получается, что во власть попадают не лучшие из лучших, а те кто больше заплатил, кто по сути дела купил депутатский мандат. У людей остаётся маленькое утешение в виде такой вот сентенции: «сумел сам разбогатеть, значит и нам поможет». Нет, не помогает. Он уже на следующий день напрочь забывает и обещания свои, и тех, кому обещал. Но это и есть демократия по-русски, тут обижаться не на кого. Дело новое для нас, незнакомое, считай «первый блин» испекли. А он, как известно, всегда комом.
Последняя радость наших дней в том состоит, что нас –  русских  - отовсюду гонят домой, в Россию. Так и говорят открытым текстом – Убирайтесь в свою Россию!
Они ведь не знают, что она для русских давно не своя, что никто нас тут не ждёт. Это вам не Израиль, где евреи, приехавшие на историческую родину, получали не только жильё и работу, а даже домашние тапочки по размеру ноги. И всё это бесплатно! Мы же, русско-советские, были всегда людьми без родины и жили везде, куда партия пошлёт или нужда загонит. А таджик или узбек почему-то не рвались в Рязань, латыш или эстонец в Сибирь ехали только по приговору суда. Они все предпочитали жить на своей родине, со своей культурой, со своим языком. Мы, пришельцы, хоть и считались «старшими братьями», но нас просто терпели, как сводных братьев. За годы советской власти построили казахам космодром Байконур, узбекам  урановые и золотые залежи освоили, литовцам АЭС возвели и отовсюду получили пинок под зад. Вполне заслуженно. Всё это надо было у себя в России делать, для своего народа. Теперь картина ещё нелепее: десятки тысяч иностранцев строят в России и дома, и дороги, и прочие объекты, а наш «русак» опять сбоку-припёку, опять не у дел, в безработных числится..
Вот, пожалуй, и все «плюсы», которые принесла новейшая история. И хотя в них есть свои «минусы» -- всё равно хочется верить, что затянувшиеся роды не кончатся выкидышем. Смутные времена на Руси и раньше случались, но великая держава их пережила, сберегла и себя, и народ, и язык. Верю, что время потерь, утрат кончится, и мы ещё покажем миру «Кузькину мать», как обещал когда-то незабвенный Никита Хрущев. 
 
                г.Заречный     2006 г


 




 













.
. 


 
 

 


      
-   



- 


 



     Читатель! Если ты привык к классической литературе, то закрой эту книгу, ибо привычного сюжета, фабулы, интриги и прочих канонов литературы  ты здесь днём с огнём не найдёшь. Любители детективов тоже могут отдыхать – нет здесь бешеных погонь, стрельбы и ни одного трупа. Даже «клубнички»  -  и той нет.  «  Боже, да о чём же в наши дни можно ещё написать?» - удивишься ты. Отвечаю – о том, как прожил свои годы, где бывал, что видал и, конечно, о любви. Без неё никак не обойтись, без неё и жить-то неинтересно. «Так, понятно, - скажешь ты. – Значит, мемуары настрочил» И опять не угадал. Мемуары пишут великие люди, а я самый что ни на есть простой человек, такой же как и ты, читатель. На тебя и рассчитана моя книжка. И если на двадцатой странице не уснёшь от скуки, то уже хорошо, значит можно читать и дальше. Потому что у всякого человека за семь десятков лет хоть что-то интересное происходило, есть о чём рассказать.
Вот и я решил поведать миру какую бурную ,красивую, интересную и нелёгкую жизнь прожил на  этом свете. Пока не переселился  на тот, где Чубайсу ухе не надо платить за свет. Как тебе мой каламбурчик?  Я и дальше буду шутить, когда уж совсем невесело будет. Вот и всё, считай, с предисловием покончил, отнял  кусок хлеба у какого-нибудь именитого писателя.
  Деваться некуда, приходится писать  ЭПИГРАФ
Я выбрал изречение, которое было моим девизом многие годы и вполне оправдало себя. «Живи так, будто сегодняшний день последний». У   Владимира Солоухина написаны «Камешки на ладони», у Виктора Астафьева – «Затеси», а что же мне придумать такое? Ведь сюжета-то у меня нет. Тогда я решил  давать заголовки-ориентиры, которые как дорожные указатели не дадут тебе, читатель, заблудиться.

                Перекати – поле   

/ Жизнь прожить – не поле перейти /

Судя по эпиграфу, поле перейти легко. Наверное, так оно и есть, если  это не минное поле. Но жизнь каждого из нас  очень похожа на минное поле. Не наступить на смертоносную мину – это вопрос удачи, везения. Иногда и знания, где эти мины расставлены. Самое время сказать, почему у этой главы такой заголовок.
Всего один раз в своей жизни видел я шар из сухой выгоревшей на солнце травы, который в народе метко назвали «перекати-поле». Он действительно катился по полю туда, куда дул ветер, то замедляя, то убыстряя свой бег. А  рядом с ним и чуть дальше легко, играючись, катились другие такие же светло-желтые и бурые кружевные шары. Зрелище для меня было новое, интересное и даже забавное, но никаких мыслей-ассоциаций тогда не вызвало. Только теперь, на закате жизни, когда уже отчётливо видна финишная ленточка, вдруг вспомнилась эта картина. Будто ангел сел на плечо и тихонечко шепнул:- Парень, а ведь это твоя Судьба, ты её тогда видел!
Так оно и есть, ангел не ошибся. Оглядываясь  назад, в прошлое, вспоминая, где жил и работал, где отдыхал или лечился, понимаешь, что похож на это самое «перекати-поле». Захотелось рассказать какие ветры гнали меня, где я останавливался надолго, а где сразу поворачивал назад.
Бывало и так, что в тупик попадал, бывало и по-над пропастью катился , но уцелел, выжил мой шар, хотя пообломался изрядно. Не кинозвезда, не известный политик и даже не ветеран труда (не удостоился), а  всего лишь малая песчинка, но  в то же время я гражданин  великой страны и пережил уже пять «царей». Так говаривала моя покойная бабушка Катя, имея ввиду генсеков, начиная  с Ленина..Сама она родилась при Николае Первом и для неё Ленин, Сталин тоже были царями
Кстати, о бабушке Кате. Именно ей я обязан тем, что всю жизнь менял города, работу, жён и друзей-товарищей. С малых лет она учила меня:
 - Коляня, запомни, заруби себе на носу: под лежачий камень вода не бежит. Исповедуя сама  эту веру, она выгнала свою пятнадцатилетнюю дочь (мою будущую мать) из дому, чтобы научилась сама добывать себе кусок хлеба.
Так моя мать стала «перекати-поле». Здесь я сделаю маленькое отступление, чтобы высказать твёрдое своё убеждение: дети наследуют от родителей не только внешность, характер, болячки, но и судьбу. Я судьбу матери повторил почти один в один, к великому моему сожалению.
         В тридцатом году прошлого века моя мать поступает в педучилище города Саранска и, закончив его, получает направление в родные места  - в Оренбургскую область, в Бузулукский район. С дипломом сельской  учительницы в кармане она сидела с подружкой на скамейке у саранского железнодорожного вокзала и ждала свой поезд.
Вдруг подружка вскочила на ноги и закричала: - Вера, Вера! Посмотри под скамейку, там кто-то пищит. Вера посмотрела, увидела тугой свёрток, а когда развязала все тряпки, увидела плачущего ребёнка. Это была девочка, на вид годика три-четыре, живой скелет. Присмотревшись внимательно, она ахнула: - Да это же сестра моя!! Надька!
Здесь необходимо пояснить, что на дворе стоял 33-й голодный год, когда люди умирали тысячами и матери, желая спасти хотя бы детей, подбрасывали их, кто куда в надежде, что люди подберут и не дадут умереть с голоду. Так поступила и моя бабушка Катя. Для меня до сих пор  её поступок загадка. Ведь в деревнях тогда легче было выжить, и почему баба Катя привезла  младшую дочь за сотни вёрст именно в Саранск - не понятно.
Не думала – не гадала баба Катя, что старшая дочь привезёт назад младшую, и потому сразу сказала, как отрубила: - Сама привезла – сама и корми. Но всё-таки и перепугалась как бы Вера не заявила «куда следует» .Пришлось бы ехать на лесоповал. Следуя своей заповеди про лежачий камень, баба Катя не залежалась в деревне и тайком сбежала в Среднюю Азию, в Ташкент. Так из старшей сестры моя мать превратилась в «мать-одиночку». О том, что и сколько она пережила надо писать отдельно, но скажу лишь, что сумела сестрёнку и выходить, и выучить, и даже замуж выдать за хорошего человека. Тётка моя – Надежда Степановна – тоже стала сельской учительницей. Именно она научила меня и читать, и писать, когда мне было всего – то пять лет, сделала деревенским «вундеркиндом». Очень полюбил я книжки. Вырывая из них листок за листком, я делал целые эскадрильи самолётиков и щедро раздавал их своим сверстникам. Тётка порола меня ремнём, я часами стоял в углу на коленях, но и это не помогало. Но когда я стал школьником и начал понимать прочитанное, то стал заядлым книгочеем, и тут уже моя мать боролась, сражалась со мной и библиотекарями, чтобы я не читал так много. Книги как раз и породили во мне страсть к перемене мест, к путешествиям. «Помог» мне в этом и голодный послевоенный  47-й год. (У матери это был 33-й год). Родной отец «пал смертью храбрых», как в похоронке было написано, и моя мать уже в 46-м году вышла замуж, а через год родила братца Сашу. Братец родился не хилый – весом в пять с лишним килограммов – а кормить его было нечем.  Отчим сбежал к какой-то женщине и самое страшное – забрал продовольственные карточки. Для нас троих это был смертный приговор. В доме ни куска хлеба, ни полена дров, ни копейки денег, а на дворе, повторяю, голодный год. Сшила мне мать суму нищенскую и пошёл я по дворам «ради Христа» просить. Подавали плохо. Нас таких в городе много было, на всех не напасёшься. Мать уже не могла ходить, лежала на кровати опухшая с голодухи, а за пустые груди тянул её наш богатырь, просил есть. Пришлось мне надевать вторую суму, садиться на  товарные поезда (на пассажирские нас не пускали) и ехать на ближние станции. Оттуда уже пешочком до ближних деревень. Там нас жалели и подавали очень даже хорошо, я привозил полные сумки. Так мы и выжили.
Зато я стал настоящим беспризорником, отвык от дома. Каждый раз я уезжал всё дальше и дальше от дома. Теперь уже неделями и месяцами меня искала мать и милиция. Мне давно пора было идти в школу, а на ногах нет обуви, нет хотя бы сносной одежды. Я уж не говорю об учебниках и портфеле. Меня находили, приводили домой, но я снова убегал, словно одичал от вольницы. Никого и ничего не боялся, знал, как прокормиться, где лучше переночевать и от кого надо держаться как можно дальше.
Как тут не вспомнить фильм «Судьба человека». Первый раз я не смог его досмотреть до конца. Там есть эпизод с мальчонкой, когда он в кабине грузовика признал в шофёре своего отца. Бондарчук явно списал этот случай из моей судьбы один к одному. Слёзы душили меня, я узнал себя, долю свою горькую и сбежал из зрительного зала.
           Судьба берегла меня: я не попал ни в одну воровскую шайку, не попал под поезд, не замёрз зимой. Своё дело сделали и прочитанные мной книги. Я уже знал, что воровать, грабить, жить обманом нельзя, грешно и подло.
И жизнь потихоньку налаживалась. Сегодня модно и выгодно клеймить Сталина, коммунистов, но тогда страна за каких-то 10 – 15 лет встала из руин, из пепла. Уже давно не было карточек, работали заводы и фабрики, засевали поля колхозные, все дети учились. Таких слов как «инфляция»,«дефолт», «инвестиции», «приватизация» слыхом не слыхивали. Такие понятия как «безработица» были просто не понятны советскому человеку. Я уж не говорю о наркотиках, проституции и прочих «голубых». В страшном сне не могло такое присниться, а сегодня это наши будни.
( Не удержался. Прости меня, читатель, за такие суждения. Грешен, никакие «перестройки» меня не сломали, никакие «реформы» дерьмократов не убедили меня, что РФ лучше СССР.)
Моя жизнь тоже наладилась. Я уже не был «перекати-поле», учился в школе-семилетке, ел досыта ,не щеголял заплатками на штанах и рубахе. .Мне даже костюмишко справили, когда я пошёл в 6-й класс, а в доме появились тарелки и ложки железные вместо деревянных. Школу закончил с отличием, и надо было учиться дальше. Из горькой и позорной нищеты наша семья вырвалась, но зато  прибавилась на два брата – Витю и Вову. Бедность жила вместе с нами ещё долго, пока отчим не научился валять валенки. За учёбу платить было нечем и мы с матерью стали выбирать техникум, где была хорошая  (по нашим понятиям) стипендия. В нашем Бузулуке такого не оказалось, а другие были далеко и на билет у нас денег туда не хватало. Всё же нашли «золотую середину»- горно-металлургический техникум в Башкирии, где и стипендия была максимальная, и даже форму давали. Но самое главное – мать наскребла денег на билет, и я поехал с огромным деревянным чемоданом, где кроме пары белья и ведра картошки ничего не было.
В техникум поступил легко и так же легко учился за счёт прекрасной памяти.
И желания узнать как можно больше полезного и интересного. К тому же, я всегда стремился к лидерству, и самолюбие не позволяло болтаться где-то  в «середнячках»
Знания впитывал как губка и даже башкирский язык выучил за два месяца, общаясь с местными мальчишками и детьми директора техникума. В их доме я быстро стал своим человеком, а красавица – дочка даже братом меня называла. Мне было уже 15 лет, сложился характер и характер далеко не сахар, конфликтный и неуживчивый. Как раз тот случай, когда говорят «язык мой – враг мой». Все беды были оттого, что я не терпел лжи, несправедливости, подлости. От кого бы они не исходили. Авторитетов не признавал, никого и ничего не боялся, всегда шёл напролом, как говорят «с открытым забралом». Забрало от этого нисколько не страдало, зато я получал неприятностей предостаточно. Зря поговорка утверждает, будто на одни грабли два раза не наступают. Я только это и делал, но уроки впрок не шли. Так случилось и с директором техникума, в которого я швырнул тяжеленную стеклянную чернильницу, что стояла у него на столе. Попал в лицо, облил всего чернилами, но успел не только сбежать, но и закрыть его на ключ, который торчал в двери кабинета. Так я перестал быть студентом техникума, хотя до окончания первого курса оставались считанные дни, и я перешёл бы на второй курс без особых усилий, благо, что учился на одни пятёрки.
Совсем коротко об истории с чернильницей. У директора техникума в ту пору было двое детей: десятилетний сын и дочь Роза. Имя своё она оправдывала  на двести процентов .Ей шёл  пятнадцатый год, но она уже выглядела вполне сложившейся девушкой и за ней пытались ухаживать наши студенты-старшекурсники. Все их усилия были обречены на провал. Роза была ещё ребёнком и просто не понимала, чего от неё хотят эти надоедливые поклонники. Роза с братом, я и Яша – сын одного из преподавателей техникума – всегда играли вместе и были настолько неразлучны, что отец Розы частенько говорил:
- Не ходи в общежитие, оставайся у нас ночевать. Всё равно ребята к тебе убегут.
Со временем я стал почти членом семьи директора, дети очень привязались ко мне, да и я не был к ним равнодушен. И хотя я был на год старше Розы, я в ней не видел девушку, для меня тогда понятия «любовь», «свидания», «поцелуй» были абстрактными, и Роза для меня была товарищем по играм, подружкой и почти сестрой. Кстати, я с детства мечтал, чтобы у меня была сестрёнка.
И вот однажды разъярённый, красный от гнева, директор забирает меня прямо из аудитории и ведёт к себе в кабинет. Я сразу вспомнил, что мы вчера вместе с Ильдаром (сыном директора) нечаянно разбили сразу две пиалы. Однако, услышал совсем другое обвинение
- Негодяй, подлец! – обрушился на меня директор. – Как ты посмел обесчестить мою дочь?! Я считал тебя вторым сыном, ты ел и пил в моём доме, а теперь опозорил и себя, и всех нас.
Сказать, что я был возмущён или оскорблён этим диким обвинением, значит,  ничего не сказать. Выражаясь научно, я был в состоянии аффекта и уже не слышал, что орал директор, нервно расхаживая по кабинету, то садясь на стул, то вскакивая с него. Я схватил со стола увесистую стеклянную чернильницу(тогда даже у директоров не было авторучек) и кинул в обидчика.
На следующий день я уже был дома, чем немало удивил свою матушку. Она встретила меня словами: - Ну ,вот! Ещё один дармоед в доме объявился. Что так рано – то?
Я что-то красиво соврал, но слово «дармоед» меня не просто обидело, а оскорбило до глубины души. Мать быстро забыла голодный 47-й год, когда именно я спас её и брата от голодной смерти. Родной дом сразу стал чужим, и даже подросшие братья не радовали. Я крепко и надолго обиделся. На следующий день я забрался на крышу поезда «Москва – Ташкент» и уехал из дома, никому ничего не сказав. Без денег, без вещей, с портфелем, в котором лежал недавно полученный паспорт и книжка «Подвиг разведчика».Даже смены белья не было, но на дворе стояло лето, Ташкент не Воркута и я не унывал
Почему я выбрал Ташкент? А я не выбирал, Пришёл на вокзал и сел на первый поезд, который пришёл на станцию Бузулук. Мог быть и другой поезд. Тогда, глядишь, и судьба по-другому повернулась бы. Но что удивительно – Средняя Азия для нашего семейства стала как бы убежищем, где мы спасались от житейских бурь. Туда сбежал мой дядя по отцу, когда пришли раскулачивать моего деда, и тем самым спас себя от Соловков, куда загремела вся семья в 30-м году. Туда же сбежала и моя бабушка Катя, опасаясь тюрьмы за дочь – подкидыша. Несколькими годами позже переехала туда и моя мать в надежде на лучшую жизнь.
Теперь ехал и я, но не на одном поезде. Билета у меня, конечно, не было, но зато был богатый опыт «зайца». Однако и ревизоры были опытные и регулярно выкидывали меня из поезда. Спасибо хоть в милицию не сдавали и я, дождавшись следующего поезда (не обязательно пассажирского) ехал дальше. Кормился тем, что люди дадут сироту жалеючи. Да, теперь я счёл себя круглым сиротой .и решил никогда даже не вспоминать, что у меня есть мать. Врал, обманывал? И да, и нет.
Формально мать была, но лучше бы её не было, если сложить в кучу все беды и неприятности, что привнесла она в мою жизнь и тогда, и потом.
Ташкент показался мне городом из восточных сказок, где всё было в диковинку: смуглые лица, пестрота халатов на мужчинах, обилие осликов, женщины в парандже. Поражало буйство зелени, фрукты прямо над головой висят, когда  по улице идёшь, и всё это перемежается шумными разговорами, криками вездесущих продавцов, перезвоном трамваев, гудками машин. Надо сказать, что Ташкент в далёком теперь 55-м году был мало похож на нынешний красавец-город. Только в центре были большие трёх – пятиэтажные здания ещё с царских времён сохранившиеся. Асфальта и в помине не было, только булыжник, да и то не везде. Пыль в воздухе висела постоянно. Жара стояла жуткая, всё время хотелось пить, но воду надо было покупать, а «финансы пели романсы» и спасали многочисленные арыки. В какую бы сторону от центра  не пойдёшь – видишь сплошную стену глинобитных заборов (дувалов), пыльные дороги-улицы, стаи лохматых собак и оравы узбечат. В редкой семье узбека было два – три ребёнка. Как правило, семь – десять. В годы войны эти семьи умудрялись принимать к себе на прокорм и наших
детей-сирот. Ещё немного об арыках. Только прожив какое – то  время в Ташкенте, я узнал их огромную пользу для горожан. Вот уж поистине «вода – это жизнь». Если бы в одночасье арыки пересохли, то Ташкент (да и любой другой азиатский город) через неделю стал бы пустыней, мёртвым городом. Арыки – это сложнейшая ирригационная система, в сравнение с которой городской водопровод просто детский лепет. Поэтому самые почитаемые и уважаемые люди – это те, кто следит за арыками.
Русских в городе было много и потому было, кого спросить, как проехать или дойти до нужного места. При моей прекрасной памяти нетрудно было запомнить адрес некоей тёти Клавы, о которой кому-то рассказывала моя мать ещё в Бузулуке.
-Как мне найти 3-ий Оборонный тупик? – спросил я у прохожего
- Очень просто, - ответил тот. – Садишься вот здесь на седьмой трамвай и на пятой остановке сходишь.
Тут и случился у меня казус. Я аккуратно отсчитал шесть ушедших трамваев и сел на седьмой по счёту. Вышел, как и подсказали на пятой остановке, и естественно никакого Оборонного тупика  там не обнаружил, но зато мне популярно объяснили, что седьмой трамвай – это маршрут №7 и табличка висит на вагоне впереди и сбоку.
-  Из деревни поди-ка приехал? – спросил меня тот, кто просветил по поводу трамвая
-  Да, - соврал я, хотя и считал себя городским
Нашёл я всё-таки этот тупик и тётю Клаву. Которая оказалась вовсе не тётей, а древней старушкой, да ещё и глухой как стенка Всё же я докричался, что я внук бабушки Кати, с которой они когда-то дружили. Меня впустили в дом, накормили и показали сундук в углу комнатушки, на котором разрешили спать. Половина дела была сделана, и осталось решить – что я буду есть. Денег у меня не было, просить «Христа ради» стыдно, а воровать не умел и не хотел. В большом городе всегда можно заработать на мелких услугах. Я подносил чемоданы и мешки на вокзале, разгружал овощи и фрукты на рынках, мыл посуду в чайханах или там же разносил подносы с чайниками и пиалушками. На хлеб хватало и пусть не всегда досыта, но ел я каждый день. Но я приехал сюда учиться, надо было найти техникум, где мне разрешили бы сдать экзамены, пока не придут по почте мои документы из .Башкирии. Обидное правило «без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек»  и в те времена работало безотказно. Мне никто не верил и неудивительно. Моя худоба, заношенные до дыр штаны и видавшая виды рубашка, да ещё и босиком  --  всё это мало располагало к доверию. Именно поэтому меня на вокзале забрали в милицию
Там они поняли, что напрасно сочли меня шпаной и оставили жить у себя, то есть
Спать на нарах вместе с теми, кого вылавливали на вокзале и в окрестностях. Такая доброта объяснялась просто: я развлекал ментов во время ночных дежурств и  сказками, и историями, которых знал во множестве и умел рассказывать. Самые добрые даже тайком подкармливали меня. Я всё же уговорил одного директора техникума, и он разрешил мне сдавать вступительные экзамены.
Я сдал два экзамена на «отлично» и – о, счастье!- пришли из Башкирии мои документы. Сдал ещё два и был зачислен на первый курс электромеханического техникума. Вовсе не потому, что я мечтал стать электриком. Это мог оказаться и мукомольный, и строительный и какой угодно другой техникум. Мне тогда было не до выбора профессии. Самое неприятное заключалось в том, что у этого техникума не было своего общежития, и я просто не представлял где буду жить. Как всегда помог Его Величество Случай, но об этом чуть позже.
Самое время рассказать о том, что я всё-таки решился написать тому самому директору, в которого бросил чернильницу. Очень боялся, что меня арестуют и потащат в суд, но удивлению моему не было конца, когда вместе с моими документами пришло и письмо. В нём директор сам, своей рукой написал следующее: «…Коля, сынок, возвращайся скорее. Ты переведён на второй курс без экзаменов, Прости меня, дурака старого, что возвёл на тебя напраслину. Я не в обиде на тебя, приезжай!
-  Ага, нашёл дурачка,- подумал я тогда. -  Вернусь, а меня тут же и скрутят. Нет уж, фигушки!
И не поехал, остался в Ташкенте. Живу в вокзальной милиции, учусь в техникуме, кормлюсь, где придётся. Но однажды нагрянуло милицейское начальство с проверкой ночной и обнаружило в числе прочих и меня
-  А этот доходяга за что задержан? –строго спросил милицейский чин у дежурного милиционера.
-  Он не задержан, он живёт здесь, - ответил тот.
-  Что значит «живёт»? – возмутился начальник. –  Здесь что гостиницу устроили?
Чуть позже он сменил гнев на милость, вышел со мной на улицу, расспросил, что и как, а потом сказал:
-  Вот что, дорогой мой…Тебе надо в детдом определяться, ты имеешь на это полное право, хотя тебе уже 16 лет. Вот тебе адрес, сходи туда. Там знают что делать.
  Уже на следующий день я был в кабинете заведующей городского отдела народного образования (Гороно), где мне популярно строгим казённым языком растолковали, что без таких-то и таких документов даже говорить со мной никто не будет.
-  А что же мне теперь делать, где я эти документы возьму? – спросил я у этой тети весом не меньше центнера.
-  Не знаю, - развела она руками. – Сходи в Облоно, может там помогут.
Я сходил. Там другая тётя очень и  вежливо душевно отказала мне. Сетуя на строгость законов. Я спросил её:
-  А над вами есть начальник?
-  Конечно, есть, - ответила она. – А зачем тебе? – удивилась она
-  Надо! – отрезал я и прямиком туда, к её начальнику.
Но на порог Министерства  культуры (оно тогда и образованием ведало) меня не пустил швейцар. Его можно было понять. Уж очень я смахивал на бродяжку, хотя и с портфелем в руках
  -  Обед у нас, понимаешь ты или нет! – орал на меня строгий и неприступный страж вратарный. – Нет министра, обедает он!
Я понимал, что он обедает, но и я есть хотел. И не уходил. На моё счастье, на высокое крыльцо подъезда поднялась женщина-узбечка маленького росточка и спросила швейцара:
-  С кем воюешь, Кузьмич?
-  Вот шпана какая-то к вам рвётся, а я не пускаю. Ещё вшей нанесёт..
Женщина взяла меня за руку, Кузьмич услужливо распахнул перед ней массивные двери и мы по лестнице молча поднялись на второй этаж. Вошли в огромную приёмную устланную коврами, на которые мне даже страшно стало наступать. Там за барьером сидели пять или шесть секретарш, а в креслах посетители, которые вскочили при нашем появлении, но так и остались стоять с открытыми ртами. Видно, не часто такое видели, растерялись с непривычки, но женщина, не выпуская моей руки и не отвечая на приветствия, открыла дверь в кабинет.
Тут уж и я растерялся от  роскошного убранства кабинета, от его огромных размеров  и батареи разноцветных телефонов на гигантском столе. Женщина, и без того маленького роста, на фоне этого монстра вовсе терялась.  Она уселась в кресло больше похожее на царский трон, показала на стул рядом с собой и на плохом русском языке, с сильным акцентом спросила:
-  Ну, зачем тебе министр понадобился, рассказывай
-  А где министр? – спросил я
-Как это «где»? Я и есть министр
-  Вы?! – изумился и не поверил я ей
    Министра я представлял себе  здоровенным мужиком с огромным пузом, с громоподобным голосом, но никак не эта пигалица
-  Да ты вроде не веришь мне, - тоже изумилась она и нажала на кнопку. Тут же вошла одна из секретарш
-  Милая, ну-ка скажи этому молодцу, кем я тут работаю, - и улыбнулась
-  Как это «кем»? Министром образования и культуры, - ответила опешившая девушка
-  Ну, спасибо! Выручила ты меня. Иди, работай, - отпустила она вконец растерявшуюся сотрудницу. – Ну, давай знакомиться. Меня зовут Насриддинова, а тебя?…..
  Я рассказал ей кто я, откуда, все свои мечты и планы, а заодно и о посещении  Гороно и Облоно . Биография моя вряд ли её удивила. Нас таких горемык в Ташкенте ещё со времён недавней войны хватало, а вот бездушие чиновниц  возмутило её  до крайности. Она тут же приказала привезти их к себе в кабинет, и пока они ехали, успела напоить меня чаем, сунула мне в портфель деньги и не отходила от меня ни на шаг.
Появились те самые начальницы, которые не захотели мне помочь. Насриддинова даже не предложила им сесть и спросила, обращаясь сразу к обеим:
-  Скажите, у вас есть дети?
-  Да, двое, - ответила одна из них.
У другой их оказалось трое, но они, видимо, так и не поняли, куда она клонит, к чему эти вопросы
-  А мужья у вас есть?
- Да, конечно
-  И ваши дети могут каждый день говорить «мама» и «папа», они сыты, обуты-одеты. Этого мальчика помните? – спросила Насриддинова, указывая на меня, и продолжала говорить, не дожидаясь ответа. – Он круглый сирота, он не каждый день кушает, посмотрите, как он одет! И вы не захотели ему помочь. Не к себе в дом, а в государственный не смогли пристроить, бумажки вам понадобились. Мы в годы войны без всяких бумажек брали таких ребятишек к себе домой, жалели
Всё, вы обе свободны. Идите в канцелярию и оставьте там заявления об уходе. Вам нельзя работать с детьми.
  …Через полчаса на правительственном «ЗИМ»е Насриддинова сама привезла меня в детдом №11, хотя до этого хотела определить в детдом одарённых детей. Но я категорически отказался, не считая себя одарённым ни в коей мере.
Жил я в этом детдоме как коронованная особа: ведь меня сама Насриддинова привезла и сказала директору:
-  Запомните, этот мальчик мой и ваш сын. Если что-нибудь будет не так – у него есть мой телефон.
  Директор рядового детдома, каких в Ташкенте было несколько десятков, никогда в жизни не увидел бы Министра рядом с собой, сделал всё, чтобы персонал работал прежде всего на меня. Ах, как же мне было стыдно и неловко перед другими детьми, ничем нее хуже меня, как я пытался  жить как все, но…Директор в буквальном смысле стоял передо мной на коленях и говорил:
-  Коленька, дорогой, если меня не жалко, то хоть детей моих пожалей! Их у меня восемь душ. Не могу я поселить тебя в общую палату и посадить за общий стол, понимаешь ты это или нет?!      
   Так и вынужден был жить в сытости, в чистоте, обласканным и ухоженным. У персонала тоже были дети, и они тоже боялись потерять работу. Однако, «недолго музыка играла, надолго длился карнавал». Случилось так, что меня взял к себе в дом заслуженный скульптор республики Бреславский  Вадим Тимофеевич. Его сын Боря учился со мной в одной группе и очень полюбил меня за то, что я половину его студенческих работ делал вместо него. Он щедро платил за это и мы оба были довольны. Боря был стопроцентным, прямо-таки эталонным  Митрофанушкой, этаким избалованным барчуком, баловнем и капризулей. К нему в качестве гувернёра и взяли меня из детдома.  Стал я жить в роскошном особняке с лепными потолками, с мозаичным полом, с сервизом на обеденном столе и с двумя машинами в гараже.  Потом выяснилось, что я ещё должен был помогать и по хозяйству по принципу «принеси – подай», но холуем, слугой я не стал. Не тот характер. Зато  Борю я целиком и полностью подчинил себе. То, чего родители не могли добиться за 15 лет, я сделал за два года. Не беседами, не уговорами, а личным примером, то-есть «делай как я, делай вместе со мной, делай лучше, чем я». Боря многое стал делать сам, не капризничал, не закатывал истерики и, кажется, стал понимать что в жизни надо надеяться прежде всего на себя. Мы очень подружились, жили как братья, и если Вадим Тимофеевич порол нас ремнём, то обоих, не спрашивая, кто прав, а кто виноват.
В этом доме ангелом-хранителем была  мать Бориса, Анастасия Ивановна, редкой души человек  Как её угораздило выйти замуж за еврея я, конечно, не знаю до сих пор, но она так и осталась русской женщиной. Борю и старшего сына Вадима она воспитывала в русских традициях, и это очень не нравилось Вадиму Тимофеевичу. У неё был талант улаживать любой конфликт в доме. Ко мне относилась даже лучше чем к родным детям.
Так прошло два года. Мы с Борей перешли уже на третий курс, и тут случилась любовь. Моя Первая Любовь. Я потому пишу с большой буквы это слово, что второй любви не бывает, как не бывает второй матери. Звали мою любимую Люда Горшкова. С этого момента можно начинать другую повесть, но я ведь о другом пишу. О ветрах и бурях, которые гнали моё «перекати-поле» по ухабам судьбы
Любовь была чистой и светлой ( мы тогда даже не подозревали что есть такое слово «секс». Ведь именно это имела ввиду депутат – женщина,..когда сказала «в СССР секса не было» ) Более того, любовь была взаимной и мы оба жили как в сказочном сне, сами себе завидуя. Но счастья никогда не бывает много, и очень скоро нас разлучила мамаша Людмилы. У неё были другие планы как устроить судьбу единственной дочки-красавицы . Я в эти планы не вписывался никоим образом и потому Люду мою увезли тайком от меня в город Иваново Плохо же знала мамаша меня, если думала, что расстояние меня остановит и я сдамся на милость победителя. К тому же, давно известно, что истинная  любовь не знает преград. Напрасно отговаривали меня и Анастасия Ивановна, и Вадим  Тимофеевич. Я написал заявление о переводе в Ивановский индустриальный техникум и не дожидаясь ответа ринулся на поиски любимой. На этот раз впервые в жизни я ехал в пассажирском поезде по билету и даже с солидным запасом еды. Это  Бреславские позаботились. Когда в вагон заходил ревизор, я по привычке бежал прятаться
Через три дня пребывания в Иваново я нашёл дом, но там Людмилы уже не было. Только её бабушка. Она лишила меня всякой надежды:
-  Милок, я всё про тебя знаю, мне Милка рассказала, но где она сейчас, куда её мать увезла - хоть убей  -  не знаю.
  Я сник, впал в глубокую депрессию , выражаясь научным языком, потерял всякий интерес к жизни и даже собирался на рельсы лечь, но что-то удержало. Скорее всего, мой неукротимый оптимизм и уверенность, что я всё равно найду свою Людмилу
Город  Иваново в 57-м году был таким же захолустьем как Пенза или Саратов, но своё шутливое прозвище «город невест» оправдывал полностью. После шумного многоцветного огромного Ташкента этот город казался мне большой деревней, где надо было привыкать к «окающему» говору, к другим нравам, к другому ритму жизни и к … одиночеству. Скоро пришли документы о переводе, и я стал студентом другого техникума, но по родственной специальности, сохранив статус детдомовца.
Этот период запомнился только тем, что именно здесь я первый раз женился. Отнюдь не по любви. Об этом событии я тоже расскажу, но позже.
 
Осенью 59-го года начался Сахалинский этап моей жизни. Диплом техника-электрика получен и по распределению я поехал на Сахалин. Мне как «женатику» и владельцу «красного» диплома предлагали Украину, Урал и Сибирь, где ждали меня «хлебные» должности и даже жильё через полгода, но я настоял на сахалинском варианте. Мотивов было два. Первый --- я наконец-то увижу Байкал, которым бредил тогда, даже во сне видел. Второй --- проеду поездом почти через всю страну от края и до края. Нетрудно догадаться, что умом был не богат, зато романтикой переполнен. Поехал не один. Уговорил девчонок из других групп, тоже получивших дипломы в наших ивановских техникумах, нарисовал им радужные перспективы ВУЗ ( Выйти Удачно Замуж ). В «городе невест» они намучились без женихов, и потому клюнули на такую наживку,  рассчитывая или на капитана дальнего плавания, или на богатенького шахтёра. Позже выяснилось, что я не обманул их. Пять девчонок из семи, что поехали со мной уже через год были замужем, а одна даже успела стать мамой и звала меня на крестины.
Всё сбылось. И Байкал увидел (даже успел искупаться в нём пока поезд стоял на станции Слюдянка), и на краю света пожил, но романтики не убавилось. Скорее наоборот. Сегодня в свободной и независимой России инженеры ходят в сторожах и грузчиках (если повезёт), а тогда даже молодой техник-электрик был в цене. Поэтому я получил должность начальника ЦЭС (Центральная электростанция) с окладом в 2100 рублей. Узнав об этом из приказа по шахте «Мгачи», я едва заикой не стал. В ту пору я и 500 рублей в руках не держал, а уж о тысячах даже не мечтал. Мало того, меня стали величать по имени-отчеству, что заставляло меня мучительно краснеть и смущённо отводить взгляд в сторону. Тем более, что лет мне было всего-то двадцать, а обращались ко мне люди куда как старше.
Заодно выяснилось, что как специалист я и гроша ломаного не стою. На моей электростанции стояло японское трофейное оборудование, и в бразильских джунглях я тогда блуждал бы меньше. Какой уж там начальник, если даже электриком на этой станции я не смог бы работать. Пошёл к начальнику шахты «сдаваться», но он возмущённо замахал руками:
-  Ты что, хочешь, чтоб меня с работы выгнали? Как я могу молодого специалиста простым электриком поставить? Иди, работай и голову мне не морочь
          Сошлись на том, что приказ он издавать не будет, а я пойду шахтным электриком по самому высокому разряду, оставаясь формально на прежней должности. Это тоже было нарушением КЗоТа, но тут начальник не убоялся почему-то ответственности. Получив свою первую в жизни зарплату более трёх тысяч, я почувствовал себя Рокфеллером, не представляя себе куда же я дену такие деньжищи. Выручила тёща. Она прислала письмо и сообщила, что Таня (моя первая жена) поступила в техникум, и ей теперь надо хорошо одеваться, учебники покупать, питаться хорошо .Стало быть, как муж я обязан помогать жене. Я никогда не был жадным, не имел больших денег и потому с лёгким сердцем стал регулярно отсылать в Иваново по две тысячи. Но мужем и женатым себя не считал, справедливо полагая, что фиктивный брак меня ни к чему не обязывает, а Таньку всё равно жалко было.
О жизни на Сахалине, о том, как взрослел и мужал можно много рассказать. Жизнь на острове так сильно отличалась от прежней жизни на материке, что пришлось не только многому учиться заново, но и переучиваться. Там очень ценилось землячество. Если встречались два человека из одной области, не говоря уж о городе, они автоматически становились друзьями и не разлучались  Вторая особенность – это бескорыстная помощь , даже если ты о ней и не просишь. Расскажу,  как добирался  от Победино до Александровска на  попутном грузовике. За два дня мы преодолели 200 км. Именно преодолели, а не проехали по дороге, которую и дорогой –то грех назвать. Каждый раз, когда мы останавливались перекусить или по другой нужде, около нас останавливались другие машины и шофера спрашивали, не случилось ли чего и не требуется ли помощь. Никто не проехал мимо! Безмерно удивлённый, я спросил своего шофёра:
           -  А если бы кто-то  из них не остановился?
-  Он больше в рейс не выехал бы. Его просто выгнали бы с работы с позором
        Всех сахалинцев объединяло чувство оторванности от большой родины, от материка и ощущение того, что все мы плывём в одной лодке. Суровая погода, постоянные ветра тоже способствовали сближению и стремлению помочь человеку, если он в этом нуждался. Поначалу странно и непривычно было слышать по радио
«Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!» и 12 ударов часов, когда в 8 утра мы спускались в шахту. Девственная природа, почти нетронутая человеком, разное зверьё в лесах, обилие рыбы в речках, трёхметровые сугробы снега зимой --- всё это остров Сахалин, каким я его увидел
Почту и продукты зимой нам сбрасывали с вертолёта прямо на землю около поселкового клуба, а дорогу-тоннель на шахту случалось, копали всем миром, включая школьников. Самым большим деликатесом и дефицитом считалась водка.
За одну бутылку отдавали две, а то и три бутылки спирта, который надоел до чёртиков. Икру красную ели ложками, сколько влезет. Добыть её было так же легко и просто  ( а главное – безнаказанно ) как развести в лесу костёр. Когда рыба шла на нерест, мы вставляли палку в движущийся косяк, и она не падала, двигалась вместе с рыбой. Рыбу хватали руками, выкидывали на берег и тут же освобождали от икры.
Браконьерами себя не считали. Мы ведь брали сотую, а может быть и тысячную долю икры. Кроме того, помнили статью, нет, не Уголовного Кодекса, а сталинской Конституции , где, как и в нынешней, было написано, что земля и недра принадлежат народу. Значит, своё брали. Прошло полгода, уже стал привыкать к новой жизни, обрёл друзей и подружку, играл на аккордеоне в нашем шахтёрском клубе. Одним словом, живи и радуйся. Видно, не для радостей родился я и не для оседлой жизни. Стал получать из Иванова от фиктивной жены Тани ласковые письма, где она красочно описывала как тяжко и одиноко живётся ей без меня. Якобы, мать ей житья не даёт, обзывая всяко-разно предпоследними словами . Приезжай, мол, заступник мой любимый, нарожаю тебе кучу детей и любить буду до гроба. Мне стало жалко её и себя тоже почему-то.  Сразу уехать я не мог, тогда надо было три года отработать там, куда направили. Написал письмо в Москву в нужное ведомство, и мне дали так называемый «свободный диплом». Весной 60-го года уже был в Иваново.
Конечно же, меня подло обманули, облапошили. Оказывается, Таня писала письма под диктовку матери, и не я был им нужен, а моё согласие на развод. Вернулся из армии давно запланированный жених для Тани, денег на предстоящую свадьбу я прислал достаточно, и будущего мужа Таня успела полюбить. Я не расстроился особенно, даже не рассердился на этих аферисток, подмахнул заявление о разводе и тут же уехал в Саратов.
Почему именно в Саратов, я теперь уже не помню, но работать мне пришлось в соседнем Энгельсе на номерном заводе. Поселился в заводском общежитии, получал 120 рублей. После сахалинских тысяч первые недели ощущал себя нищим и не представлял, как буду жить на эти жалкие гроши .Работа тоже была не по душе, с начальством ругался постоянно, а тут ещё и Люба подвернулась. Гуляли с ребятами в соседнем  женском общежитии, хорошо погуляли. Настолько хорошо, что утром я проснулся в одной постели с милой девушкой. Там же, в постели, оказывается, обещал жениться. Пришлось, как истинному джентльмену, идти в ЗАГС и отдать Любе свою фамилию. Жить стало негде, квартира нам не светила, зарплаты у обоих  мизерные и решили мы податься в денежные края.
Скорый на подъем и быстрый на решения я легко убедил Любу, и мы на пароходе двинули искать своё счастьё на Белоярскую атомную станцию, где по слухам и платили хорошо, и можно было быстро получить жильё. По дороге сосед по каюте перевербовал нас, и мы направились в город Березники Пермской области.
Как говорится, «нищему пожар не страшен, одна деревня сгорит – в другую пойду»
Терять нам было нечего, и теперь уже два «перекати-поле» двигались в неизвестность.

Помыкались мы в Березниках изрядно, поскитались по частным квартирам, и всё же нашёл организацию, где обещали квартиру через полгода. Если я соглашусь в уральской тайге строить ЛЭП-35 на должности мастера. Согласился и уехал с бригадой в тайгу, а Люба осталась в городе, она уже с животиком ходила.
В моём повествовании, сильно смахивающем на анкету для  Первого отдела, что-то не видно других героев, рассказа о событиях в стране и за бугром. Получается пресно и скучно. Потерпи, читатель. Я сейчас исправлюсь на ходу. Имея общительный характер, любознательность и стремление подружиться едва ли не с каждым, я помню и знаю очень многих. О каждом можно что-то рассказать интересное и поучительное, и тогда моё повествование распухнет до романа, но уже не обо мне, не об извилистом и тернистом пути «перекати-поле» Поэтому рассказывать буду только о тех, кто сыграл ключевую роль в моей судьбе
Что касается жизни страны в те времена, то она описана  в учебниках истории,  и желающих  отсылаю туда.  До горбачёвской «перестройки» мало кого в стране волновала политика, кремлёвские дрязги. Мы регулярно читали в «Правде» неправду о выполнениях и перевыполнениях планов, а на майских и ноябрьских парадах носили портреты одних и тех же членов Политбюро и ЦК КПСС. Мы далеко не всему верили, знали, что на бумаге всё прекрасно, а в реальной жизни не совсем так или совсем не так. Однако заводы и фабрики работали, уголёк в шахтах добывали, поля колхозные засевали и даже города строили. Были пионеры и октябрята, было огромное издательство ( Детгиз ) , где для детей печатались книжки и журналы. Стоили они копейки и были доступны даже в самой бедной семье.  Я выписывал тогда 4 – 5 «толстых» журналов, два – три «тонких» для жены и две – три газеты. В почтовый ящик это не влезало и пришлось на почте купить себе именной ящик. Имея в кармане ОДИН РУБЛЬ можно было зайти в магазин. Любой, кроме ювелирного. Всё это «перестройщики» и «реформаторы» обозвали  застоем и стали внушать народу, что только демократия нас всех спасёт.
Не обманули родимые. Жизнь действительно стала неузнаваемо новой. Порой даже непредсказуемой.  Наркомания, токсикомания, детская проституция, шопинги и пирсинги, детские самоубийства и беспризорность --- все эти «блага» пришли вместо застоя». Дерьмократам есть чем гордиться: нет великой страны СССР, нет КПСС,  и нашими президентами очень довольны извечные и лютые враги наши. Теперь они, оказывается, лучшие наши друзья, а тех, кто сомневается в этом, тут же причисляют к шовинистам или националистам. Сегодня мы потеряли детей. У них отобрали пионерские галстуки и «Пионерскую правду», их лишили идеалов, а взамен дали жвачку и стали учить безопасному сексу. Уже есть результаты. Сегодня «крутой» мальчик уже не скажет ,краснея и смущаясь «я люблю тебя». Он смело и уверенно говорит девочке «я хочу тебя» и, если она сомневается, то достанет из кармана презерватив. Для мальчиков в изобилии открылись школы самбо и восточных единоборств, где культ силы принимает конкретные формы. В телеприставках типа «денди» дети вставляют картриджи со стрелялками и убивалками, там тоже царит культ насилия и разрушения. В магазинах сразу исчезли детские конструкторы, где ребёнок учился строить и создавать
        . Не забыли и девочек. Для них появились конкурсы красоты, салоны фотомоделей и «досуг с сауной» круглосуточно. В любом киоске можно увидеть роскошные глянцевые журналы с голыми или полуголыми девицами на обложках. Там же можно купить самую массовую на сегодня порно-газету «Спид-инфо» Там девочки и девушки стали просто секстоваром. Спрос на наших русских и нищих красавиц огромный во всём мире. Выйти замуж за богатого иностранца – это голубая мечта каждой россиянки. Можно долго ещё перечислять «достижения»  липовых демократов, но тогда я становлюсь публицистом.
Нет, мне, да и тебе, читатель, это ни к чему. Не принято сегодня хвалить нашу прошлую жизнь, обвинят в ностальгии и тут же примутся убеждать, что к прошлому возврата нет. А жаль. Очень хотелось бы вернуть то время, когда на наших глазах и нашими руками строились города, заводы м фабрики ,могучие гидростанции. Наши суперсовременные самолёты и подводные лодки надёжно охраняли рубежи страны, нас боялись и уважали. Ещё и за то что кормили и вооружали своих союзников: Китай, Вьетнам, Куба, Корея и страны т.н. соц. Лагеря. А сегодня сами побираемся по всему миру, вызывая смех и недоумение
Пора вернуться к своей теме. В нашем голодном послевоенном детстве детекторный приёмник «Комсомолец» был чудом из чудес. Сегодняшние дети на компьютер смотрят как на домашнюю утварь вроде утюга или сковородки. В кармане каждого третьего школьника    лежит мобильник и он, не выходя из класса, может позвонить хоть в Париж. Чудом это не считается. Моя внучка просто не поверила мне, что в моём детстве не было телевизора. Зато она визжала от восторга, когда в деревне впервые за свои 11 лет увидела живого петуха и поросёнка.
Коли завёл речь о детях и детстве, то, наверное, пора и своё вспомнить, хотя не очень-то хочется.. Не было его у меня, того самого счастливого безмятежного, той самой золотой поры, когда все заботятся  о тебе, а ты не знаешь ни хлопот, ни забот. Были нужда, бедность и нищета. Виновата война, отнявшая у нас отцов-кормильцев, виновата послевоенная разруха, виновата и моя мать, которая умудрилась выйти замуж за тупого безграмотного деревенского мужика и привезла его в город, в дом, построенный ещё моим отцом. Десять лет отчим зарабатывал только лопатой. Грузил уголь, чистил паровозные топки, кочегарил на паровом кране. Зато настрогал троих сыновей. Хорошо ещё, что мать не побоялась сесть в тюрьму и делала аборты. Нас тогда было бы куда больше.
Сносно жить мы стали после того как отчим научился валять валенки. Тогда зимы были суровые и валенки нужны были в каждой семье. Для постоянной носки и для выхода «в люди» Труд вальщика каторжный сам по себе, но он ещё и под запретом был. Надо было патент брать (сегодня это называется лицензией) и платить налоги. Откуда брать деньги? Поэтому работал отчим по ночам. Здоровый был мужичок. После восьмичасового кидания лопатой на работе он ещё столько же вкалывал дома. Здоровье отчим унаследовал от отца, который прожил 112 лет. Из них он 106 лет пас стадо. Уникальный был дедок, прямо-таки сказочный персонаж.. Я его до сих пор помню.
Мы стали жить настолько богато, что мне купили старенькую, но голосистую гармошку. Меня постоянно звали поиграть то на крестины, то на именины и даже на свадьбы. Мой родной отец был гармонистом «от бога», и гены сделали своё дело – я тоже не был обделён музыкальными данными. К тому же, любил музыку не меньше чем книги. Других радостей у меня не было. Каждые два года появлялся в доме братик, и всех их приходилось нянчить. Для них я был и нянька, и воспитатель, и товарищ по играм.
-  А что же мать делала? – спросите вы. Отвечаю. Она нигде не работала, но в доме бывала редко. То  на свадьбу позвали, то на похороны уйдёт, то в карты у соседей играет. Она знала, что я детей не брошу, и развлекалась, как могла. За каждый мой промах в обращении с братьями следовала порка ремнём. Даже соседи частенько корили её:
-  Вера, что же ты над парнишкой изгаляешься? Разве не ты его рожала? Побойся  Бога, если от людей не совестно.
Не боялась мать ни Бога, ни чёрта. Часто наказывала голодом, за стол не пускала, а  сажала в подполье, где у меня на такой случай были припасены сухари, свечка и книжки. Доставалось мне и за школу, где я числился в тройке самых отъявленных нарушителей дисциплины. Когда надо было сорвать урок, то обращались только ко мне как к специалисту. Уже в этот день дома я получал  от матери заслуженную «награду». Много раз грозились исключить меня из школы, но спасали три обстоятельства: сын погибшего фронтовика, круглый отличник и бессменный редактор школьной газеты.
,
Отступление от темы явно затянулось и пора мне вернуться в славный город Березники, где дымили десятки разнокалиберных труб, извергая из недр своих дымы всех цветов радуги, где трудно было дышать, если ветер дул в сторону города. Никого это не пугало и народ  ехал и ехал в надежде быстро получить жильё. Желающих было тысячи, а счастливчиков  сотни, но мы с Любой в их число не попали, и квартиру я заработал в тайге, когда моя построенная  ЛЭП – 35 упёрлась в дробильно-обогатительную фабрику. Строили её две бригады китайцев. Строили хорошо и быстро, заодно постигая тайны русского характера. Уходя на обеденный перерыв, инструмент и рукавицы они  оставляли там, где работали. Когда возвращались, то ни того, ни другого не обнаруживали. Их узкие глаза становились очень широкими, они начинали лихорадочно искать пропавшее. Им и в голову не приходило, что всё украли наши русские рабочие. Так повторялось несколько раз, пока они не догадались оставлять сторожа
Мне предложили должность энергетика этой самой фабрики, неплохой по тем временам оклад и – самое ценное – квартиру в новом только что построенном кирпичном доме .Конечно, посёлок Карьер-Известняк это вам не город Березники, но лучше быть первым в деревне, чем последним в городе решил я и согласился. Тем более, что и жене моей нашлась работа. Так мы с Любой обрели свой угол, работу и даже смогли купить мебель. Осенью 61-го у нас родился сын, и я стал отцом. Теперь многое изменилось в моей жизни. Надо было пускать корни, обживаться на новом месте и думать не только о себе.
Я уже говорил, что родился не для счастья. Нам бы жить-поживать, да добра наживать, как в сказках пишут, но помешал голод. Самый настоящий, когда были деньги, но на них ничего нельзя было купить в единственном поселковом магазине была высохшая, белая от соли селёдка, вздувшиеся банки рыбных консервов, серо-бурого цвета макароны и соль. По «блату» -- я всё же в начальниках ходил, к поселковой знати относился – продавщица тайком, из-под полы, совала бутылку подсолнечного масла, и это было царским подарком. Выручила нас картошка, которую я посадил весной. Но сыну не картошка нужна была, а молоко. У Любы оно почему-то пропало, купить же коровье было невозможно ни за какие деньги. Что делать? Как дальше жить?
Прошло семь лет с того дня, когда я пацаном уехал от матери, которая хуже мачехи была для меня. Уже почти забыл о её существовании, привык к мысли, что у меня её нет. В один прекрасный день, доставая газеты и журналы из почтового ящика, я   у видел письмо.. Глазам своим не поверил – оно было от матери! Оказывается, все эти годы она искала меня, но только найдёт, а я уже укатил в другое место. На этот раз успела. Письмо было слёзное, мать просила простить её за всё содеянное и звала хотя бы погостить. Она ещё не знала, что стала бабушкой и была уверена, что я давно сижу на нарах тюремных или вкалываю на «стройках коммунизма» с номером на зековском бушлате. За прошедшие годы мать с отчимом продали наш дом в Бузулуке и уехали в город Ангрен, что в ста двадцати километрах от Ташкента. Живут в сытости и достатке.
Сердце не камень, мать всё равно мать, и голос крови, чувство родства взяли своё. На братьев  тоже очень хотелось посмотреть. Хотя, если не лукавить, главной причиной всё же был голод, который моего первенца медленно, но верно превращал в дистрофика.
Жалко было терять квартиру, хорошую работу, обретённых друзей, но «голод не тётка» и мы всё-таки поехали в Ангрен. Не очень-то я поверил лицемерной и лживой матери, но знал, что в Средней Азии жить куда легче. Не нужна тёплая одежда, полно фруктов-овощей, и они стоят там копейки. Да, чужая земля, другой уклад жизни, другой климат и узбеки, которым мы – русские уже порядком надоели. Тем более, что вели себя как хозяева, считая себя «белыми людьми», а самих узбеков едва ли не второсортными. Мы научили узбеков пить нашу водку, материться, воровать. Мы избавили их от чапанов и чалмы, переодели в европейскую одежду. Мы пересадили их с ишаков на «москвичи» и «победы» ( «Жигулей» и иномарок тогда в помине не было ), но мы не научились у них уважать старшего в семье, трудолюбию, национальному единству ,искренней любви к Богу  ( у них к Аллаху ). Мы вели себя как оккупанты, завоевавшие  чужую страну.
Неудивительно, что с годами неприязнь переплавилась в ненависть к нам  и уже в восьмидесятые годы все азиаты открытым текстом, не скрывая, говорили: - Убирайтесь в свою Россию! Не знали они, да и мы тогда не догадывались, что и в России мы не нужны. Легче было уехать в Германию, Турцию или в Америку. Многие, у кого были деньги, так и сделали. Человек родившийся в России, где живут его дети и внуки, имеющий заслуги перед бывшей родиной ( СССР ) с узбекским или другим паспортом годами не мог получить российское гражданство. Зря я  написал в прошедшем  времени. Сегодня, сейчас, когда я пишу эти строчки, за спиной сидит моя 80-летняя  тёща. Она приехала доживать свой век к дочери в Пензу с узбекским паспортом, и вот уже третий год эта «иностранка» (кстати, родившаяся на пензенской земле) не может получить российское гражданство. Пенсию тоже не получает, но зато потребовали справку о доходах.
Я опять отвлёкся, но «у кого что болит, тот о том и говорит» Поезд привёз нас в «Ташкент – город хлебный» и название это он тут же оправдал. На вокзале, в буфете Люба моя стала хватать  бутылки с ряженкой, варенцом, кефиром и совать их в сумку. Изумлённой буфетчице она, плача, как в бреду  говорила: - Не бойтесь, я заплачу, я обязательно заплачу. За всё.
Вот что значит пожить в голоде, до какой черты дойти. Я кое-как её успокоил, убедил, что не надо запасаться, что всё это есть в любом магазине. Телеграмму мы не давали и заявились в дом к матери нежданно-негаданно. Первое, что сделала мать – вырвала из рук Любы сына Женьку и, наверное, зацеловала бы до смерти, если б я не отнял и не вернул его Любе. Мать моя искренно радовалась, что нашёлся и вернулся сын, да ещё и с внуком, что не сгинул я, не пропал в житейских бурях и даже диплом имею. Люба моя тоже ей понравилась поначалу, и они подружились. На новом месте нашлась и работа для нас обоих, и место в яслях для нашего малыша, и даже квартира отдельная. Всё это устроила мать. Она к той поре вступила в партию, была членом  горкома и с ней считались  .Даже побаивались – язык у неё был, как бритва, и если уж кто попадался под горячую руку, то долго об этом помнил.
Братьев было не узнать. Старший Саша учился  в 7-м классе и выглядел симпатичным богатырём, не зря с детства звали его «бутузом». Меня он узнал сразу, с первых минут и очень обрадовался. Средний – и любимый мой братец Витя – тоже узнал, но держался  робко и больше смотрел на нашего Женьку, чем на меня. Внешне он был совсем не похож ни на братьев, ни на отца своего, и это обстоятельство было причиной  многих скандалов и ссор между матерью и отчимом. Младший братишка учился во втором классе и о моём существовании знал лишь по рассказам матери и братьев. Он при нашем появлении мельком взглянул на нас и тут же убежал на улицу. Улица для него была даже не вторым, а первым домом. Она-то его впоследствии и сгубила, а тогда это был непоседа, неслух и мелкий воришка. Сладости от него прятать было бесполезно – найдёт и слопает один. Одним словом,  росли нормальные пацаны, и радуя, и огорчая родителей. Сынишку нашего они полюбили так крепко, что дрались между собой за право поиграть с ним. А уж как я его любил, и говорить-то не приходится. Одной только фото- и киноплёнки километры снял, чтобы потом по фотографиям проследить как он рос, изменялся.
Прошло два  года. Срок вроде бы небольшой, но за это время мы с Любой поняли, что ужиться вместе не сможем и стандартная формулировка  при  разводе «не сошлись характерами» очень точно отражала нашу ситуацию .Если по характеру  я был действующим вулканом, то она стоячим болотом. Она -  нелюдимая заядлая домоседка, я – всегда куда-то спешу, жить не могу в четырех стенах, задыхаюсь. Сначала художественная самодеятельность, потом театр создавать стал, на танцах играл на аккордеоне и дома появлялся только поесть, да переночевать. Люба к тому же была очень ревнивой и патологически мнительной. Уже на пороге, когда я заходил в дом, она вынюхивала меня, не пахну ли духами, выискивала следы губной помады и постоянно возмущалась: зачем мне все эти театры и сцены, если денег от этого в доме не прибавляется. Наверное, она была по-своему права, но день ото дня мы отдалялись друг от  друга, ссоры стали постоянными, и такая жизнь меня уже тяготила. Внесла свою лепту и мамаша моя. Она  так сказала: 
-  Не мучай ни её, ни себя, ни сына. Тебе нужна другая жена, а Женьку мы не бросим.
Навязанное мне чувство вины рождало обречённость, безысходность. Мне казалось, что и отец я никудышный, и как хозяин мало чего стою, коли денег в дом не приношу в достаточном количестве. После долгого и трудного разговора с Любой мы решили развестись и разойтись. Сказано – сделано. Мы быстренько развелись и я пришёл жить к матери. Она утешала меня:
-  Не переживай, сынок, не ты первый, не ты последний. Она ещё сто раз покается, на коленках к тебе приползёт.
Зачем мне нужна жена, ползающая на коленях? О женитьбе у меня и мыслей не было, а вот не слышать больше каждый день бесконечные «а это что?» или «а почему?» из уст своего сыночка, постигающего мир людей, я уже не мог. Чтобы не мучиться, не страдать, я решил уехать куда-нибудь подальше. Как говорят «с глаз долой – из сердца  вон»
Уехал в Учкудук, на урановые рудники, где тогда платили бешеные деньги. Однако, не любовь к деньгам была главной причиной этой добровольной ссылки, а желание обеспечить сына. Так оно и случилось. С глаз долой – да, а вот из сердца вон – нет. Наоборот,             б появилась постоянная ноющая боль и чувство вины за то, что при живом отце растёт ещё один сирота, безотцовщина. Мне ли было не знать, что это такое? Чтобы мой дорогой и любимый сыночек этого не ощущал, я бывал с ним почти каждый месяц, задаривал его игрушками, сладостями, книжками. Но легче на душе от этого не становилось, и каждый раз, уезжая к себе в Учкудук, мы оба плакали. Только он, не скрывая слёз, а я …Приходилось врать ему, почему от него уезжаю, он глупый верил, а я казнил себя за эту вынужденную ложь. Вернуться тоже было нельзя. Люба не любила меня с самого начала и замуж пошла за меня назло парню, которого ждала из армии, а он женился на другой. Теперь, когда у неё был ребёнок, я и вовсе ей был ни к чему. Спасибо ей за то, что сына против меня не настраивала и не привела в дом отчима для него.
            Денежки у меня водились, и я купил себе на пробу кинокамеру. Простенькую ,любительскую .Как всегда увлечение переросло в страсть, и я постепенно от бытовой съёмки перешел к съёмкам культурной, спортивной и производственной жизни посёлка. Тайком удалось снять весь процесс сборки и спуск в карьер гигантского и единственного в стране роторного экскаватора. Когда отснятый материал посмотрело начальство, то похвалили и разрешили снимать всё, что я сочту нужным и полезным.
Случилось так, что к нам в Учкудук приехал наш тогдашний министр Славский Ефим Павлович. Сопровождала его целая свита, в которой был и «урановый король» наш царь и бог – Зарапетян Зураб Петросович. Теперь я уже снимал его визит как кинорепортёр примитивной дешёвенькой камерой, которая не позволяла снимать издалека. Приходилось подходить совсем близко. Ефим Павлович любил и умел пошутить, он спросил:
-  Парень, а ты мне нос не своротишь камерой своей?
Зарапетян заорал на меня:
-  Вон отсюда, нахал! 
       Но за меня вступился Ефим Павлович:
-  Ты чего орёшь на него? Он своё дело делает. Больше того, он историю делает. Мы с тобой помрем, и никто не вспомнит про нас. А он плёночку покажет, и, глядишь, труды наши люди оценят. Не трогай его. Лучше хорошую камеру ему купи.
 Вот он – Его Величество Случай! Слова  министра в корне изменили мою жизнь, мою судьбу. Спустя неделю я уже въехал в просторную трёхкомнатную квартиру в новой девятиэтажке в городе Навои. Город продолжал строиться, становился день ото дня краше и был как бы столицей нашего уранового царства. Как по мановению волшебной палочки, я получил инженерную должность, приличную зарплату, всяческие привилегии и кличку «придворный репортёр». Мне завидовали, но не мешали, не чинили препятствий. Ведь моим единственным начальником и покровителем был сам Зарапетян, у которого в руках была безграничная власть и  такие же возможности. Пришёл мой «звёздный час», когда я сам себе был хозяин, имел неограниченный творческий простор, не знал ни в чём нужды. Только опыта у меня не было, и надо было на ходу учиться. Ездил по стране к именитым и известным тогда директорам любительских киностудий, набирался ума-разума, и потихоньку росло моё мастерство. Создал в городе свою киностудию, где ребятишки пропадали вечерами, пока родители не приходили за ними и не уводили домой..
Сначала фильмы мои были «немые» и на чёрно-белой плёнке, потом научился их озвучивать. На второй год уже снимал на цветную плёнку, и фильмы нравились не только тем, кого я снимал, но и тем, для кого они делались. Золотое было времечко. Я был уверен, что моё «перекати-поле» крепко и надолго зацепилось за удачу, и вряд ли кто сможет помешать этому. Помешал опять-таки случай и…моя «звёздная болезнь», но об этом чуть позже.
Я совсем забыл сказать о второй своей жене, которую нашёл ещё в Учкдуке, до переезда в Навои. Лида работала в лагерной зоне, не помню уже кем. Моя ровесница, разведёнка, сыну  Серёже  шесть лет. Жила снами и младшая сестра Лиды. Семья у нас получилась дружная  и  весёлая, дом всегда был полон гостей, звучала музыка, пели песни хорошие, если случалось застолье. Серёжа с первых дней стал звать меня папой, а я старался, как мог, этому высокому званию соответствовать. Тем более, что моё отцовское чувство искало выхода, родной сын был далеко, а этот -  рядом, и на редкость славный мальчуган оказался.  Все трое учились. Лида и сестра в техникуме, а Серёжа в школе. Лиду и её сестру  я заставил поступить в техникум, не хотели они учиться, не верили в себя.  Всем троим помогал, и дело подвигалось. По натуре я азартный и неисправимый игрок. Поэтому ко мне приходили и картёжники заядлые, и шахматисты, и киношники. Не было только любителей выпить. Я не любил спиртное и в доме эту гадость не держал. Если и приходилось пить в компании, то пил я всегда только один раз. Курил только трубку, набивая её ароматнейшим табаком «Золотое руно». Настолько ароматным, что женщины мои иногда просили закурить. .Появилось ещё одно увлечение – мотоцикл. Наш отечественный «кровопивец», как шутливо называли тогда «Ковровец». Это, конечно, не чешская «Ява», но и на нём я ездил на предельной скорости. Одним словом, не жизнь, а праздник, живи и радуйся. Если бы верил в бога, то самую толстую свечку поставил бы  тёзке своему, Николаю-Угоднику
Кончился мой золотой век так же неожиданно, как и начался.  Из-за нелепой случайности, где и вины-то моей не было, мой повелитель Зарапетян наорал на меня прилюдно. Я крепко обиделся, хлопнул дверью и ушёл. Такие выходки  Зарапетян не прощал никому, и вскоре с небес я опустился на грешную землю. Мне бы, дураку, отсидеться, отмолчаться, выждать, когда Зураб остынет и забудет инцидент. Но гонор, гордыня, оскорблённое самолюбие взяли верх, и разум отступил. Не мог, не умел и не хотел я склонять даже повинную голову, и потому шишек на ней всегда хватало. Умные люди советовали продолжать работать, как ни в чём не бывало, не лезть на рожон, но чтобы пользоваться умными советами надо как минимум самому быть умным.
Беда, как известно никогда не приходит одна.  Пришла весна 71-го года, и в один далеко не прекрасный день жена признаётся мне, что у неё есть любовник, и они хотят соединить свои судьбы, не могут жить друг без друга.. Моя родная семья тоже стала катастрофически уменьшатся. Сначала привезли брата Сашу из армии в цинковом гробу. Сержант, сопровождавший этот гроб, сказал мне:
-  Гроб лучше не открывать. Там сапоги да фуражка и остатки Саши, которые удалось собрать.
На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем, все 10 тонн. Что там могло остаться? Когда хоронили Сашу, я не уследил, и отчим растолкал солдат, которые уже готовились к салюту, вырвал у кого-то топор и вскрыл крышку. С кладбища он вернулся. седой, и неделю молчал, курил беспрерывно. Опасались, что умом тронулся, но обошлось.  Хуже было с матерью. Её прямо с кладбища увезла «скорая» и едва-едва спасли. Больше месяца в больнице пробыла.
Ровно через полгода, день в день, младший из братьев попадает под поезд, и голова его непутёвая  остаётся лежать  между рельс. Эти похороны доконали отчима. Он потерял дар речи, постарел лет на двадцать, и на него без слёз нельзя было смотреть. Вовку он любил безоглядной фанатичной любовью, души в нём не чаял и – вот тебе «подарок» судьбы. Мать повредилась в уме, и только это обстоятельство спасло её от неминуемой смерти Долго, очень долго она возвращалась к нормальной жизни. Остался у меня один брат Витя, который служил в год похорон в армии и мне пришлось уехать из Учкудука к старикам своим, чтобы поддержать их как-то в горестные дни..
Выслушав признание жены в грехе своём, я не стал ничего выяснять, упрекать и ссориться. За неделю уволился с работы, купил билет на самолёт и направился в город Сосновый Бор, где строилась  Ленинградская атомная станция, крупнейшая в мире по тем временам. Там жил и работал один из моих приятелей, он не раз приглашал меня, зная,  какая жестокая ностальгия у меня по России. Нашёл дом, квартиру приятеля, но дверь открыла его жена и прямо у порога повисла у меня на плечах, рыдая.
-  Света ,Света, что случилось, чего ты ревёшь?  - спросил я её, предчувствуя беду.
Оказалось, что за неделю до моего приезда он вместо водки выпил дихлорэтан, от которого умер в страшных мучениях. Света считала себя виноватой. Она сама в бутылку из-под водки налила этот яд и спрятала на кухне под раковиной, чтобы потом отдать мужу для  какой-то надобности. Ведь знала, что муж любит выпить, что ему всегда «чуть-чуть» не хватает, и он ищет «заначку» по всему дому. Но не зря ведь говорят: «знал бы, где упаду – соломку  подстелил»
После солнечного Узбекистана, домашнего уюта я долго не мог привыкнуть к постоянным дождям, к пасмурному небу и к жизни в общаге, где с вечера до утра гремела музыка, мельтешили женщины всех возрастов и калибров, а на полу в коридорах рядами и колоннами стояли пустые бутылки из-под водки и вина. .Стирать, гладить  бельё мне никогда не приходилось, варить еду тоже не умел, и жилось мне весьма неуютно, хотя я и сменил опостылевшую Азию на любимую Россию.
Однажды вечером слышу стук в дверь, открываю и глазам своим не верю – на пороге стоит Нина, с которой был знаком ещё в Учкудуке.
- Девонька моя, какими судьбами? Как нашла? – удивился я. 
- Не я, а сердце моё нашло – ответила она, - Пройти-то можно или так и будем  у порога стоять?
Выяснилось, что она меня давно любит, но там, в Учкудуке  семью разбивать не решилась, а когда узнала, что нет у меня семьи, то пустилась в розыски и – вот она здесь.
«Да-а-а-…- подумал я, - вот это сюрприз так сюрприз! Что же делать-то? Что ей сказать?»  Я уже по горло был сыт женитьбами. После разрыва и предательства Лиды в душе была пустыня и мрак, но и холостяком век доживать, тихо спиваться с соседями по комнате тоже не очень-то хотелось. Пришлось из двух зол выбрать меньшее, и я сказал ей:
-  Ладно, приезжай, что с тобой сделаешь.
Через месяц она приехала. Не одна, а с дочкой Таней, которая училась в шестом  классе., но выглядела старше своих лет и совсем не походила на мать.. Нина сразу устроилась продавцом в гастроном, а вскоре мне дали квартиру двухкомнатную, и мы принялись обустраивать семейное гнёздышко. Город строился быстро и хорошо, место для него было выбрано на редкость удачно. Я до сих пор считаю его самым лучшим, удобным и красивым из всех городов, где мне довелось жить.. Здесь мне снова пришлось всё начинать с нуля, но зато я твёрдо решил не искать лучшей доли, если Господь не выделил её для меня. Хватит, наездился по белу свету.
Прошло пять лет. Срок не такой уж большой, но сколько событий вместил он, сколько пришлось всего пережить – об этом мой дальнейший рассказ. У меня уже всё  было: роскошный аккордеон, библиотека из сотен книг, мотоцикл «Ява», много хороших знакомых и даже один друг. О годах, прожитых в Сосновом Бору можно написать отдельный и нескучный роман – так много всего они вместили в себя – но я ведь эту главу назвал «перекати-поле» и потому, читатель мой дорогой, покатили дальше.
Поехал контейнер с вещами моими, а мы с сыном - он уже жил со мной, Любу мы похоронили - полетели на самолёте в город Фрунзе, столицу Киргизии. Мы вынуждены были уехать. Жёнушка моя к той поре спилась окончательно, и жить с ней стало просто опасно Здесь нас уже ждали, нам было куда идти. И мы приготовились начинать новую жизнь. Трудности появились сразу, и не кончались, пока я там жил. Началось с прописки. Нет работы – нет прописки.  Ищу работу, нахожу, берут охотно, но….нет прописки. Заколдованный круг. Как вырваться из него?
-  Надо дать, - сказали знающие люди.
-  Кому и сколько? – спросил я.
Другие знающие люди подсказали, и я получил и прописку, и работу, а Женя мой поступил в ПТУ на экскаваторщика учиться. Училище было в соседнем с Фрунзе городке, всего час езды на  «Яве».Всё вроде бы складывалось удачно, я даже квартиру частную нашёл рядом с заводом, где работал мастером за очень скромные деньги. Как гром среди ясного неба обрушилась на нас новая беда  --- мой пятитонный контейнер, битком набитый моим имуществом, пришёл пустым. По дороге его обчистили, не тронули только «Яву» почему-то. Остались мы с сыном раздеты-разуты, и надеяться нам было не на кого. Вот уж где я лиха хлебнул полной мерой. Даже бочку с дерьмом возил по ночам с одним киргизом, чтобы с одного рейса иметь десять рублей, разгружал вагоны  и  не гнушался никакой работой. Лишь бы платили. Не унывал, верил в себя, знал, что выберусь из нужды. Не впервой было начинать с нуля. Только бы здоровья  хватило. Оно не подвело, хотя спал я тогда 3 – 4 часа в сутки
Не знаю, чем кончилось бы моя борьба за выживание, чего бы я достиг в этом  несчастливом для меня городе, если бы  не случайная встреча на улице с кем бы вы думали? С Лидой, той самой Лидой, что семь лет назад осталась жить с любовником,  как она сама выразилась, « сменяла кукушку на ястреба».  Рассказала о горькой своей судьбе, о своём суженом, который почему-то окурки тушил у неё на груди, бил-колотил через день, но она терпела.
- Меня бог наказал, дуру такую, за моё предательство, за твою поломанную судьбу. Так мне и надо! –призналась она мне. – Ну, а ты как живёшь? Где сын твой?
Не скрывая, рассказал ей о своих трудностях. Лида выслушала и сказала:
-  Нечего тебе тут мучиться, уродоваться на трёх – четырёх работах. Поехали ко мне в Учкудук. Там тебя помнят, знают и даже любят. Не пугайся, я не к себе зову хотя живём мы в твоей же квартире втроём.
-  А кто третий? – спросил я
-  Сына я родила от этого изверга, а его в тюрьму упрятала на восемь лет.
Лида уехала домой, а через месяц и я появился в Учкудуке. Она оказалась права. Мне сразу же предложили хорошую должность. А деньги там всегда платили приличные .Бывшие коллеги ,приятели наперебой звали к себе жить, но я не решился. Выглядеть неудачником, которого надо вытаскивать из беды, жалеть – это было не для меня. Я поехал в соседний город Зарафшан и там устроился ещё лучше.  Не прошло и года, как я встал на ноги, приобрёл всё необходимое, перестал походить на доходягу. Приехал и мой сын сразу с тремя специальностями. И все «хлебные». Его первая зарплата оказалась почти вдвое больше моей инженерной, чему и он, и я очень обрадовались. Оба жили в общежитии, но мне твёрдо обещали квартиру в строящемся доме. Надо было только подождать.
Здесь самое время сказать о том, что ждать я никогда не умел и не любил. Это пожизненная беда моя. Конечно же, я сто раз слышал поговорку «поспешишь – людей насмешишь», и другие похожие истины, но  всё же не меняюсь. Поэтому, когда представилась возможность быстро получить жильё, я долго не раздумывал, и переехал снова в уже знакомый и обжитой город Навои. Тем более, что случай свёл меня с молодой,  красивой и незамужней девушкой по имени  Люда. Она согласилась стать моей женой, не зная и даже не предполагая, что я многожёнец и репутация моя, мягко выражаясь, подмоченная. Со мной приехал и сын. Отношения с ним стали у нас портиться. Три года ПТУшной вольницы, когда меня рядом не было, сделали своё дело. Он стал неуправляем и уже не боялся меня, как в детстве. Мне совсем не хочется  перечислять его пороки и изъяны, но я понял, что сына потерял и вряд ли смогу что-то изменить.
Кончилось тем, что он сбежал от меня в армию, но думал, что на два года, а загремел во флот на целых три года. Ох, как он потом каялся и ругал себя, но…»близок локоть, да не укусишь». Позже и сам признался, что три года жизни  «коту под хвост». Не стал он там человеком, как рассчитывал. Напротив, растерял то немногое, что успел я ему дать за годы жизни со мной, и вернулся он  до неузнаваемости другим человеком, почти чужим. Уезжал парнем, а вернулся мужчиной. Жить хотел по своим правилам, но с моей  помощью, точнее – на мои деньги. Так появилась первая трещина в наших с ним отношениях, которая  быстро превратилась в пропасть. Преодолеть её, построить мост, он не захотел, а я не стал настаивать
В ЗАГС мы с Людой не пошли. Я уже знал, что никакая бумажка семью не сбережёт, если что-то не сложится, а ей тоже бумажка была не нужна. Прожив какое-то время с Людой, я вдруг понял: все мои предыдущие встречи с Леной, с Ниной, с Лидой были не случайны Шар моей судьбы катился всё-таки по чьей-то воле свыше. Не знаю, как это назвать – Бог, Судьба ,Случай, но твёрдо верю: срок нашей жизни, качество её предопределены. Утверждение будто «каждый кузнец своего счастья» верно лишь тогда, когда ты действительно кузнец, и знаешь, что такое счастье. Остановите на улице сто человек и спросите их:
-  Что такое счастье? Как вы его понимаете?
И услышите сто разных ответов. Для меня счастье – это свобода и чувство человеческого достоинства, хотя смешно о нём говорить мне, выросшему в унизительной бедности и убожестве. В урановой империи ( Учкудук, Зарафшан, Навои) много лет пришлось работать с заключёнными. Они да солдаты стройбата строили у нас и жильё, и промышленные объекты. Насмотрелся я на этих горемык вдоволь и именно тогда понял истинное значение слова ВОЛЯ.  Но для меня свобода не только воля, а ещё и независимость, когда на меня не давят. Не навязывают свою волю, свои идеи и я сам принимаю решения.
На этот раз Фортуна повернулась ко мне лицом. Я получил от неё роскошный подарок  по имени Людмила. Не буду врать о внезапной любви, о возвышенном пламенном чувстве. Был голый расчёт и состоял он в том, что она намного моложе меня и успеет ещё родить мне дочку, такую же милую и славную. Сына что-то уже не хотелось. Тогда, наконец-то,  я  стану счастливым отцом и буду любить их обоих.. Люда уже перешагнула тридцатилетний рубеж и рожать вроде бы поздновато было .Да и люди не советовали. Пугали её, мол, « поматросит и бросит». Если честно, то и я не очень-то верил, что как раз она  станет моей последней, самой верной, самой преданной и любящей женой. Уже четверть века терпит она мой далеко не ангельский характер, мой буйный нрав, мои, нежно выражаясь, недостатки и выверты.
Благодаря ей, я понял, почему на Руси жён когда-то называли словом «берегиня». Понял и то, что любая семья держится отнюдь не на нашем брате мужике, а на «слабом поле», который сильнее нас многократно. «Людниковый период» как я в шутку называю нашу с Людмилой жизнь,  показал очевидную истину: вся предыдущая жизнь была «разведкой боем», репетицией. Теперь я уже не боялся потерять работу, дом, друзей. Из «перекати-поле» я стал тем самым лежачим камнем, под который вода не бежит. Зато ( по поговорке ) он мохом обрастает. Под мохом я понимаю достаток, друзей-товарищей, стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Мой первоначальный расчёт не оправдался - детей у нас нет, но я и не жалею теперь об этом. Немного я знаю семей, где дети радуют родителей, где полная гармония  в отношениях, и все счастливы.
Произошла и другая перемена. Моя мать учила меня уже взрослого:
-  Надо знать, сынок, где лизнуть, а где гавкнуть
Лизать я так и не научился ( не тот характер), но зато перестал «гавкать», то-есть рвать на себе рубаху, добиваясь справедливости для других, не стал дураку говорить в глаза, что он дурак. Понял: он умнее не станет, а я, действительно, выгляжу дураком, обнажая очевидное. Ещё я научился в своих неудачах и промахах винить себя, а не других. Жизнь в корне переменилась. Если раньше меня звали на свадьбы-юбилеи как баяниста, фотографа и тамаду, то теперь люди постарше и поумнее стали спрашивать совета, зауважали меня.. Мне шёл 41-й год, и я всерьёз задумался о здоровье. Радикулиту обязан. Нажил его в мототуризме, где приходилось порой и на себе тащить своего железного коня
Люда уговорила меня поехать на знаменитый курорт «Белокуриха», что на Алтае находится и по сей день. Там я быстро и надолго избавился от своей болячки, а главное – побывал на родине моего кумира Василия  Шукшина. Даже нашёл товарищей его детства, сестру двоюродную и узнал много нового и интересного из биографии любимого писателя. Вот уж поистине «не было бы счастья, да несчастье помогло». Я тогда тяжко болел Шукшиным, зачитывался его рассказами и повестями, не пропускал ни одного фильма с его участием. «Калину красную» смотрел, наверное, раз двадцать, не меньше. Чем же дорог мне писатель Шукшин? Правдой жизни. Он ничего не придумывал. Героев его рассказов я узнавал в Сростках, куда дважды приезжал поклониться  земле, по которой ходил  Вася Шукшин. Правда у Шукшина очень разная: и горькая, и смешная, и грустная, но всегда Правда. Его биография, характер, отношение к людям поразительно схожи с моей биографией, с моими переживаниями и мыслями. Порою мне казалось, что не он, а я написал его рассказы. Звучит кощунственно, наглость неслыханная.  У меня и тысячной доли его таланта нет, но и мне всегда хотелось рассказать, как трудно живётся  на Руси простому труженику. Не спекулянту, не торгашу-барыге, не чиновнику-хапуге, а простому честному человеку.. У него это получилось гениально, Лучшее тому доказательство  его похороны в Москве. Только он да ещё Высоцкий удостоились такой всенародной  любви и скорби.
Прости меня, терпеливый читатель, если ты добрался до этого места  и не выбросил ещё мои записки. Увлёкся и отвлёкся. Но уже и конец главы близок. Хорошо жилось мне с Людой в Навои. Много путешествовал по стране туристом. То на воде по реке Чусовой или Белой, то на своей «Яве» по Кавказу, то на комфортабельном теплоходе по Енисею. Чем лучше мне жилось, тем хуже становилась жизнь русских в Навои, да и в Узбекистане в целом.. Ещё не пришёл к власти первый губитель страны, плешивый демагог, но в воздухе запахло распадом. Город Навои узбеки не строили, заводы, рудники и шахты урановые тоже не их руками созданы. Среди жителей Навои узбеков почти не было, и остряки называли город «белый платок в чёрную крапинку». Не вслух, конечно. За это можно было и срок схлопотать. Но зато когда город Навои вдруг стал областным и подчиняться стал Ташкенту, а не Москве, то узбеки не боялись говорить «убирайтесь к себе в Россию» Город быстро превратился в «чёрный платок с белыми полосками» Уже в середине 80-х самые прозорливые стали уезжать. Надумал и я сменить место жительства.
-  Ребята, дёргаем отсюда. Не дадут они нам тут житья, - предлагал я своим  приятелям-русакам
-  Да брось ты ерунду-то говорить! Куда они без нас денутся? – возражали мне оптимисты и обзывали паникёром
-  Они жили без нас 15 веков и ещё столько же проживут, - доказывал я им, но не убедил.
Я взял перевод и уехал в закрытый режимный город Пенза-19  в  83-ем году, а мои оптимисты  очень скоро драпали оттуда, побросав и квартиры, и мебель, и барахло. Лишь бы ноги унести.
Через год приехала моя Люда, и вот уже 23 года мы живём в маленьком уютном и красивом городке, который стал называться по-людски  --- город Заречный. И нисколько об этом не жалеем. «Перекати-поле» больше нет, и я этим очень доволен. Думаю, читатель, и ты доволен, что кончилась самая длинная  глава, и может быть дальше будет интереснее. Честно говоря, я и сам на это очень надеюсь. Пришла пора рассказать о других людях, о том, чем и как жил, о находках и потерях, о жизни страны моей многострадальной.




 
                Переходный период

Не ручаюсь за точность цитаты, но китайская древняя пословица гласит: «не дай Бог жить в эпоху перемен». Нам  бог дал такую возможность.. Сначала всех охватила эйфория. Появилась «гласность» и «новое мышление», которое усиленно предлагало выдавить из себя раба, а пока началось выдавливание русских отовсюду, где мы жили незваными гостями. Появились беженцы и вынужденные переселенцы, которых никто в России не ждал. Работу тогда ещё можно было найти, а вот крышу над головой… только у родни или у друзей. Со всех «братских» республик нашего «старшего брата» стали выживать любыми способами. Начались малые войны, которые скромно именовались «горячие точки»,  но мы ещё не догадывались, что начался развал страны.
Новый генсек приступил к главному своему делу – к службе на благо немецкого народа и вскоре две  Германии  стали одним государством, а Горбачёв стал. « Первым немцем», как любовно называли его европейцы. Зато для своего народа он стал первым губителем государства, предателем, и народ стал понимать, что в очередной раз обманут. Слова явно не сходились с делами. В обществе наметился раскол. Одни продолжали верить пустозвону Горбачёву, другие проклинали его вслух, благо КГБ уже не боялись. Даже женщины ударились в политику и мужей ругали не только за пьянку-гулянку, но и за неправильное понимание внешней и внутренней политики. Надежда, как известно, умирает последней, и потому каждый понимал: всё новое рождается в муках. Однако родовые муки явно затянулись и кончились выкидышем. Выкинули Горбачёва на историческую свалку. Радовались мы не долго.
Началась самая страшная и гнусная эпоха Ельцина. В 1991-м году великая держава с названием СССР приказала долго жить, семнадцатимиллионная армия коммунистов тихо умерла, а коммунистов стали называть «коммуняками» жёлто-коричневого цвета. Только ленивый не плевал в недавнее прошлое. В мутной и кровавой воде «реформ» новоявленные «демократы» азартно ловили рыбку, наживая финансовый и политический капитал. Началась растащиловка, распродажа и грабёж страны. Появились анекдоты про новых русских, смысл которых сводился к тому, что тупые, наглые и недалёкие вдруг стали сказочно богаты. Это в анекдотах они так выглядели, а в жизни эти  ушлые ребята быстро и безнаказанно ( теперь, оказывается, ещё и ЗАКОННО ) прибрали к рукам национальное богатство. Супераферист всех времён и народов еврей Чубайс успешно провёл «прихватизацию» госсобственности, пообещав каждому из нас по две «Волги». Самые умные и прозорливые из нас успели обменять его «ваучеры» на бутылку водки, остальные отдали сборщикам за копейки и стали ждать «навар». Ждут до сих пор.
Все союзные республики получили «вольную» под названием «суверенитет», не успели и глазом моргнуть как Россия превратилась в лоскутное одеяло. Всюду президенты и губернаторы ( хотя губерний нет), мэры и префекты, а в Кремле  - борьба за близость к трону главы Семьи,  и  возможность урвать свой кусок от уцелевших богатств страны. Пышным цветом расцвели цветы демократии – преступность, наркомания, проституция, коррупция. В страну хлынули орды религиозных сект и «строителей капитализма» из ближних и дальних стран. А для своих граждан появились всюду биржи безработных, лицемерно именуемых «Центрами занятости».
- Ну, вот, опять тебя в политику занесло. Твоё ли это дело? Твоё дело работать, а не рассуждать на дилетантском уровне, - может упрекнуть меня недовольный и уставший от политики читатель..
Я работал. Сначала мы перестали получать аванс, потом стали задерживать выплату «получки» на месяц, на два и больше и, наконец, платить начали только часть заработанного.
Заводы и фабрики вдруг враз стали нерентабельными и убыточными, а дворцы и хоромы директоров этих же заводов и фабрик росли как грибы. Разрыв в уровне жизни стал рекордным в мире – в десятки раз. Как жить? Выход нашли гениально простой. На макаронной фабрике зарплату выдавали макаронами, на швейной – бюстгальтерами, а у нас на часовом заводе  – часами. Слово «торгаш» у меня всегда было ругательным. Теперь же я сам сделался торгашом. Набивал рюкзак часами, и ездил по городам России, продавая их с «наваром» в 20 – 30 процентов. Были и талоны-карточки как в далёком 47-м году, которые надо было отоваривать, выстаивая длиннющие очереди. И эту беду пережили. Как было не пережить, если граждане обнищавшей России в одночасье проснулись миллионерами. Мне отпускные начислили целых полтора  миллиона!  Получить эти деньги удалось только по решению суда, и я тут же был уволен «по сокращению штатов». Приобрёл статус безработного, зарегистрировался на бирже, но и там пособие не платили полгода. Зато на пенсию отправили не в 60 лет, а на два года раньше. Все эти передряги привели к трём инфарктам, и вскоре я стал инвалидом  второй группы с нищенской пенсией.
Все  СМИ взахлёб верещали о достижениях реформаторов, о возрождении России и сообщали где, в какой стране обедает или ужинает наш президент-алкаш. Ну, как тут не станешь политиком? Стал политиком, создав в нашем маленьком  городке самую большую по численности Партию пенсионеров. Меня сразу же выбрали председателем, и началась борьба под лозунгом «Защитим себя сами». Время показало, что не умеем и боимся ( по привычке ) защищать себя от произвола властей и чиновников. Вирус иждивенчества, потребительства въелся в кровь и плоть нашу. Мы даже зарплату свою всю жизнь получкой называли.. В силу привычки, по инерции мы ещё кудахтали на своих насестах о государстве, о законах и своих конституционных правах. Не заметили, как народ превратили в «электорат», позарез нужный за месяц до выборов. Поворчали, поматерились и …купили у родного государства новый паспорт гражданина России, где не нашли графу «национальность». Отняли её у нас реформаторы, и теперь у нас у всех одна гордая кличка - «РОССИЯНИН». Если я вдруг начну возмущаться, протестовать, то немедленно повесят ярлык националиста или шовиниста. Нас – русских – в России восемь из десяти, но говорить об этом вслух, тем более с трибуны, неприлично. Так же, как ругать или (упаси. Боже!) обвинять в наших бедах евреев.
Десятки, сотни недоуменных вопросов у каждого из нас, но кого спросить, где получить честный и правильный ответ – этого никто не знает. Ответ нашёлся сразу, как только удалось прочитать документ, составленный ещё в прошлом веке в недрах ЦРУ в тех самых США, которые сегодня числятся у нас в друзьях. Там чётко, пункт за пунктом прописана программа уничтожения  СССР и нас, русских
Прошло более 50 лет. Программа успешно выполнятся, и близится к завершению. Если ничего не изменится в ближайшие пять-десять лет, то скоро Россия станет 53-м штатом США во главе с колониальным правительством и населением 70-80 миллионов, готовым и привыкшим работать бесплатно. Страшно? Да. Обидно? Ещё как! А на кого обижаться-то? Разве к избирательным  урнам нас плетьми или  нагайками гнали, когда мы выбирали своих рабовладельцев? На бесплатную работу спешили, боясь опоздать, тоже не под конвоем. Как малые дети верили официальной брехне, отдавали жуликам из «МММ» и «Хопёр-Инвеста» свои кровные, страстно желая получить от них халяву в виде сказочных процентов-дивидендов. На какие благие перемены мы все надеялись, если «всенародно» избранный президент из танков расстреливал парламент нами же – народом! – избранный?
Скорбный список вопросов можно продолжать до бесконечности, но зачем? Ответов у меня нет. Я тоже не понимаю, почему веками непобедимый народ вдруг превратился в молчаливое покорное стадо, которое ведут на убой. Вряд ли и ты, читатель, знаешь, почему самая богатая в мире страна по запасам нефти и газа, алмазов и золота, древесины и пушнины вдруг оказалась беднее бедных. Если попробовать ТРЕБОВАТЬ и БОРОТЬСЯ, то молодцы из ОМОНа быстро и доходчиво объяснят, что почём своими «дубинаторами»
И всё же у нашего времени есть свои «плюсы». Говорю это без всякой иронии. Первый и главный – мы перестали бояться. Мои заметки лучшее тому доказательство. Второй плюс – нет уравниловки. Если ты не лодырь, если  «котелок варит», если есть «крыша» в стане чиновников или в рядах славной милиции, то можешь делать всё, что приносит прибыль. Никто не назовёт тебя обидным словом «спекулянт». Будешь причислен к предпринимателям или даже к бизнесменам, если свои же коллеги не пришлёпнут, наняв «киллера». Третий плюс – можешь поехать в любую страну, если есть деньги. Можешь даже остаться там. Будешь человеком второго сорта, но всё равно жить будешь лучше, чем в государстве, именуемом ныне Российской Федерацией Других «плюсов» не вижу, кроме тех, что демократы сделали из советских «минусов». К примеру,  царя Николая 11 называли не иначе как «кровавый». Теперь он и вся его семья причислен к лику святых. Секса в СССР и,  правда, не было. Была любовь, семья и женщины не боялись родить двух-трёх детей. Этот «минус» быстро превратили в «плюс». Теперь у нас секса навалом, вместе с эротикой и порнухой, есть уже 12-ти летние мамаши, и парень не скажет «я люблю тебя». Всё свелось к простой как гвоздь формуле – «я хочу тебя». Педерастов у нас ласково называют «голубыми» и скоро, наверное, разрешат браки между ними. Возможно, они поднимут рождаемость в стране. Теперь нам, дикарям, не стыдно перед цивилизованным Западом, всё как у людей
Вот и скатился я до публицистики. Художественной литературой и не пахнет. Но я ведь и не обещал тебе, читатель, художественных красот. Не умею, не способен, не научен. Прости меня, грешного. Сегодня у нас другой президент, но не надо забывать, КТО его оставил после себя. Жить стало полегче, но света в конце тоннеля так и не видать. День ото дня растут цены, тарифы, налоги. Зарплаты, пенсии. пособия и стипендии не поспевают за ними. Зато можно приватизировать казённое жильё, продать его за бешеные деньги и …И что? Жить-то всё равно надо где-то. Не землянку же в лесу рыть. Можно уехать в деревню, к свежему молоку, на чистый воздух, подальше от городской суеты.
Не советую. Очень даже не советую. Во-первых, не во всякой деревне теперь есть молоко. Под нож пустили коровок и завели коз. Коров некому пасти. Некому запасать сено. В деревнях доживают свой век старики и старухи, а те что помоложе работы не имеют и спиваются, деградируют потихоньку. Случись какая беда, ни»скорую», ни пожарную машину не вызовешь. Нет телефонов в деревне, а если и есть, то машины эти туда весной или осенью не проедут. Нет дорог и не скоро будут. На мои уговоры переехать в деревню жена отвечает предельно коротко:
-  Сиди и не дёргайся. Пока жить можно и здесь.
 Она права: ПОКА можно. Старенький холодильник работает, ровесница ему стиральная машина стирает, детей и внуков в школу снаряжать не надо, и потому разорительных трат не предвидится. А каково молодым, которые только начинают жизнь? Но и тут жена не согласилась со мной:
-  Ты сходи в наш ЦУМ и посмотри, что творится у витрины с ювелирными товарами
Очередь стоит, хватают, будто хлеб в голодный год. Посмотри, в каких колясках детей возят, как одеты молодые мамашки.
Опять она права. Что ж, получается напраслину возвожу, сгущаю краски, искажаю действительность злонамеренно? Как говорят демократы липовые,  обуяла ностальгия по колбасе за  2.20.? Грешен, есть ностальгия. Только не по колбасе, а по тем временам, когда в обиходе нашем не было фразы «это твоя проблема» и «новости» по радио и телевизору не начинались с перечисления  убитых, утонувших, сгоревших заживо или похищенных бандитами. Не было нахальной, агрессивной лживой рекламы и засилья фильмов США на телевидении. Я уж не говорю о передачах типа «За стеклом», «Про это» или «Дом-2», растлевающих и предельно вульгарных. Как тут не тосковать по тем «застойным» временам?
-  Ты не прав, - говорят мне некоторые. – Ты ослеп что ли? Разве не видишь роскошные особняки, такие же иномарки на дорогах, битком набитые витрины продуктовых магазинов?
-  Нет, ребята, не ослеп. Всё это замечательно, и я радуюсь за тех, кому эти блага стали доступны. Молодцы! Успели ухватить птицу удачи за хвост.
Ладно, хватит о грустном. Как говорит один мой знакомый, «давайте лучше о бабах». В самом деле, а почему бы и не поговорить о них? Тем более, что жена считает меня неисправимым бабником и, чтобы совсем уж  доконать, добавляет: «чёрного кобеля не отмоешь добела».. Я не обижаюсь на правду. Люблю женщин. Они того стоят, наши великолепные красавицы и умницы, фантастически выносливые и сверхтерпеливые женщины.. Россия  жива только благодаря им, нашим жёнам и матерям.
Когда жена просит меня сходить в магазин и купить по списку продукты, я отбояриваюсь изо всех сил. Не потому,  что лень идти, а из-за космических, «высокогорных» цен. Я после посещения магазина два дня таблетки глотаю, во мне просыпается зверь, и хочется где-то достать пулемёт. В наши дни это совсем не трудно. Проблема – в кого стрелять? Не в продавщиц же, не в женщин! Хозяева же этих магазинов сидят в казино или с девочками в сауне утомляются, или на Мальдивах загорают. Поди-ка, достань их…
Женщины наши таблеток не пьют, несут после работы сумки-пакеты домой, выкладывают продукты, горько вздохнут и приступают ко второй смене – становятся к плите, к корыту. Ближе к ночи кое-как добираются до постели, а там уже муженёк заждался. Начинается третья смена. Муж сыт, накормлен и успел уже футбол или хоккей по «ящику» посмотреть, но разве «эта дура» поймёт, почему «Спартак» лучше играет, чем «Локомотив».? Утром она встанет первая, стараясь не шуметь, не громыхать посудой,  приготовит завтрак, разбудит детей и мужа, накормит и отправит кого в школу или в институт, а мужа на работу (если она у него есть). Но самое удивительное – она успела и себя в божеский вид привести. Причесалась, нанесла «боевую раскраску», и вот вам обаятельная и привлекательная, смотрите и завидуйте. Бежит, торопится милая на работу, где ей не ах какие деньги платят, или вовсе не платят. Но всё равно боится опоздать, до пенсии ещё ох, как далеко, пахать да пахать!
У кого повернётся язык сказать, что нашу русскую женщину можно не любить? Как же не писать о ней и для неё стихи и песни, не дарить ей цветы и подарки? Я ни разу не видел, чтобы наша женщина вошла в горящую избу или коня остановила на скаку. Зато много раз видел, как они шпалы и рельсы таскали, а в годы войны впрягались в плуг, и поле пахали. Образцом женской самоотверженности и преданности считаются жёны декабристов, которые поехали к своим мужьям в Сибирь на каторгу. Да ,конечно, они вызывают и восхищение, и уважение. Не надо забывать, что ехали они не к мужьям-алкашам, а к таким же воспитанным и высокообразованным людям, как и они сами. Наши же жёны почти все, поголовно, живут на ежедневной каторге и далеко не с князьями и «графьями» При этом умудряются выглядеть королевами, царевнами. Надо быть бесчувственным бревном или евнухом-импотентом, чтобы не любить таких женщин, не восхищаться ими и ….не стать бабником. Немудрено, что после политики и футбола третья тема разговоров у нас, мужиков, о них, о женщинах. Говорим и о наших «победах» над ними, хотя каждый из нас знает, «кто в доме хозяин».
Сегодняшних девочек и девушек жалко до слёз. Редко какая из них услышит робкое « я люблю тебя».Скорее всего это будет хамское «я ХОЧУ тебя». Распив по бутылочке пива, выкурив по сигаретке, она  это самое «хочу» удовлетворит, если у него с собой презерватив. Школа уже обучила их обоих – нет, не любить – безопасному сексу. Чем играешь, тем и ушибешься, гласит поговорка. Смотришь, а девочка-то  уже с животиком холит, «залетела» бедняжка. Ну, и что? Сегодня это не позор, и даже  не стыдно. Станут жить гражданским браком, а если повезёт, то и в ЗАГС позовёт. А там уж пусть родители думают, как и где молодым жить .Родители знают – сегодня три брака из пяти распадаются, не прожив и года, но кому охота думать о таком печальном конце, когда вот они, рядышком, целуются, как голубки.
Ещё и потому девчонок жалко, что приходится им рожать нездоровых  детей от  неполноценных мужей. Читатель может подумать, что я хватил через край, совсем уж мрачную картину рисую. Ах, как я хотел бы ошибиться! Если мне веры нет, то поспрашивайте врачей или сходите в военкомат и спросите там, сколько ребят из призывного пункта возвращаются домой, не пройдя комиссию. И сколько потом возвращаются уже из армии, а тем, кто остался служить, можно только посочувствовать. «Откосить» от армии, откупиться сегодня считается нормой. Не хотят защищать Родину, которая их предала, пустила на подножный корм и готовит к американскому образу жизни
Молодым сегодняшняя жизнь нравится. Ещё бы! Угадал в «Поле чудес» буковку -- получи от Аркаши Якубовича ключи от авто или от квартиры. Ответил на 15 вопросов и Максим Галкин выдаст  МИЛЛИОН рублей. Ещё лучше поучаствовать в шоу «Своя игра». Там игра идёт на КИЛОГРАММЫ денег. Разве это не растление, не духовная  диверсия? Ну, какой же дурак или дура пойдут к станку, в поле, на ферму коров доить? Нет уж, дудки! Пусть дураки пашут, а они лучше учиться пойдут. Мама с папой поднатужатся, тысяч сорок-пятьдесят отдадут, и, глядишь, через 5 лет чадо принесёт диплом менеджера или экономиста-финансиста. Красота! Хотя на улице брось палку и непременно попадёшь или в менеджера, или в финансиста. Значит опять к маме-папе на шею сядут. Не все. Удачливые, красивые, изворотливые и талантливые устроятся, но таких не много
Я здесь распинаюсь, молодёжь жалею. А они на НАС смотрят с брезгливой жалостью, и недоумками считают.
-  Не умели вы жить! Поэтому и страну, и жизнь свою прос….ли, - грубо и нагло заявил мне  по-пьяни мой сорокалетний сын.
Да, не ловчили, не спекулировали, не останавливали фуры на автотрассах. Жалели слабых, не топтали их и слишком много говорили о совести, сострадании, взаимовыручке и прочих глупостях. Одним словом, бездарно жили. Выучили их – умников – квартирами снабдили, внуков вынянчили, а сами теперь кукуем, доживаем век на позорную нищенскую пенсию. Действительно, за что нас таких уважать? Вот вам и проблема «отцы и дети» в переходный период. Кто и как будет решать её? Никто и никак. Других проблем хватает. А жить надо. Махнув руной на детей, мы переключились на внуков, стараемся хотя бы их спасти от губительных новшеств. Внуки нас любят, тянутся к нам ( родителям не до  них: им «бабки» надо заколачивать ) и даже порой слушают, но … не понимают. Просто  НЕ  ПО-НИ-МА-ЮТ.
-  Кто это? – спрашивает десятилетний мальчик у деда своего и показывает пальчиком на памятник Ленину
-  Что это?  -  и показывает на пионерский галстук, где на фотографии снят его отец
-  Почему я должен встать и уступить место  этой бабушке? Ведь она большая, а я маленький? – удивлённо спрашивает юный школьник в автобусе.
Те, что постарше убеждают нас, что РЭП  --  это клёво, классно и прикольно, а мы в музыке ничего не понимаем. Знакомая картина? То-то! Но мы пыжимся, пытаемся доказать, что жили правильно, лучше, честнее и достойнее. Зря стараемся. Только  инфаркты да инсульты наживаем, таблетки пачками глотаем. Другие спиваются  и даже в петлю лезут от безысходности
Мужчины ( сильный пол )  и до пенсии не доживают, а славные наши женщины живут. Ещё и нас спасают, на плаву держат, не дают сопли-нюни распускать. Как обидно и досадно, что женщин не выбирают во власть! Уж они-то не дали бы развалить,  разворовать страну, уберегли бы нас и от Афганистана, и от  Чечни, и от чубайсов с гайдарами. Ведь они по природе своей берегини, хранительницы очага семейного. Им можно и нужно доверить власть, но в таком случае  куда же нам податься? К ним под каблучок?
-  Нет уж, накося-выкуси! Мы сами с усами. Дай им волю – совсем заклюют! - говорим мы, мужчины и продолжаем рулить. Приехали в тупик. Надо разворачиваться, а куда? В какую сторону  податься? Не знаем. Зато хорошо знают те, кто выполняет программу «товарища Даллеса». Всё идёт по плану, без срывов, без отклонений, в интересах государства. Только не нашего почему-то. Но это уже другая история. Поэтому закончу своей любимой поговоркой: живы будем – не помрём!
Маленькое послесловие. Мой приятель, прочитав эту главу, спросил:
-  Парень, а не кажется ли тебе, что твой шар «перекати-поле» может закатиться в подвалы ФСБ  и там тебя просто растопчут?
-  Кажется,  -  ответил я ему, - но не боюсь. Я ведь давно умер, ещё в 91-м году.



Р о д н я

Не могу похвастаться многочисленной  роднёй, хотя по отцу одних только тёток у меня было четыре. Все они жили в разных концах Союза и  необученные грамоте даже писем не писали друг другу. Только тётя Нюра и тётя Таня жили в соседних деревнях, но и они виделись в год раз-два, да и то по большим праздникам. Тётя Нюра, самая младшая из сестёр отца, в моём голодном беспризорном детстве была «запасным аэродромом». Если уж сосем туго приходилось, и деться было некуда, я отправлялся в деревню Нижняя Вязовка к моей спасительнице
У неё в ту пору своих «ртов» было трое при весьма скромном достатке, да к тому же муж –дядя Гриша – меня, мягко выражаясь, не любил. Но кусок хлеба, кружка молока и место на лавке за печкой мне всегда тётя Нюра находила. Не скупилась она и на ласковое слово. Если дяди Гриши, которого я боялся как огня, не было дома, то из сундука извлекалась гармонь и тётя Нюра ставила мне её на колени:
-  Поиграй, золотой мой, гармошку эту твой отец тебе оставил, когда на фронт ушёл. Вырастешь большой и заберёшь её, а пока я беречь её буду.
Я играл, а она садилась напротив, скрещивала натруженные руки на груди , слушала и плакала тихими слезами, приговаривая:
-  Ну, вылитый отец! Даже голову над гармошкой наклоняешь как он. Где же ты, родимый, играть-то выучился, когда успел?
Я и сегодня не могу ответить на эти вопросы. Нигде не учился, никто ни разу не показал, как её в руки брать, а играть начал с шестилетнего возраста. Наверное, гены сделали своё дело. Отец мой был первым гармонистом в округе и в праздники престольные, в пору свадеб на селе был нарасхват. Мать неплохо играла на гитаре, любила и умела петь, за эти её таланты в любой компании была желанным гостем. Выходит, мне по наследству достались музыкальные способности и любовь к музыке
Тётя Нюра с мужем говорили на родном мордовском языке, а дети стеснялись почему-то. С акцентом, путаясь в словах и ударениях, упорно говорили по-русски. Отец даже поколачивал их за это, но без пользы. До сих пор скрывают своё мордовское происхождение. Кстати, когда мой сын понял, что и он, строго говоря, тоже мордвин, то умолял никому и никогда не говорить об этом. Я ещё могу понять «русских» евреев, но почему мордвин  изо всех сил желает называться русским для меня загадка неразрешимая. Именно в семье тёти Нюры и научился понимать мордовский язык и даже более-менее изъясняться на нём. Когда живал у бабушки Кати в Павловке, где жили только чуваши, то и по-чувашски выучился говорить. Теперь я понимаю, почему детей иностранным языкам надо учить с трёх-четырёх лет. Видимо, этот возраст идеально подходит для малыша, который стремительно постигает мир, как губка, впитывая знания. Детская память самая прочная и долговечная.
Свою любимую тётку я увидел уже взрослым, когда специально приехал к ней со своим сыном в 75-м году и ещё раз через семь лет. С мототуристами мы проезжали Пятигорск, и я уговорил ребят сделать остановку на один день, мотивируя тем, что не видел сестру Валю (старшую дочь тёти Нюры) ровно сорок лет. Старенькая, сухонькая, со слезящимися глазами, одетая в какое-то серое тряпьё, она выглядела  заброшенной, всеми забытой. Так оно и оказалось на самом деле. После смерти мужа Валя забрала её из деревни к себе, поселила на кухне в летнем домике и строго наказала нос не высовывать, если в большом доме будут гости. Валя стеснялась своей неграмотной косноязычной матери, сама при этом старалась выглядеть светской дамой, воплощением всех мыслимых добродетелей.
Тётя Нюра узнала меня сразу, расплакалась:
-  Я ведь, грешница, свечку за упокой души твоей ставлю. Мне Валя сказала, что ты на мотоцикле разбился. А ты вон какой вымахал и, слава Богу, живой. Ну, рассказывай, где бывал, что видал . Рада-то я как!
Особенно рассказывать было нечего, да и не для этого я приехал. Мне очень хотелось побольше узнать о своём отце. Правду узнать. Мать моя про отца говорила так:  -  Ангел земной. А вот в кого ты уродился – сам чёрт не разберёт. Мать желаемое выдавала за действительное. Нет, далеко не ангел был мой отец, а нормальным мужиком со всеми присущими нам «плюсами» и «минусами». Даже дочь сумел на стороне сделать, о чём мать моя ,естественно, даже не подозревала. Когда тётю Нюру парализовало, её взяла к себе младшая дочь Маша. У неё она и ласку, и заботу увидела, но через три года, прожив чуть больше 80-ти лет, она ушла из жизни.. К той поре я уже схоронил всех близких, но ни разу не плакал на похоронах. Когда  увидел тётю Нюру в гробу, то не плакал, а рыдал, ревел в голос, и едва сердечным приступом дело не кончилось. Так мне жалко её было, будто мать родную потерял.
Расскажу о другой тётке, но уже по линии матери. Зовут её Надежда Степановна, она на двенадцать лет моложе моей матери. Между ними нет ничего общего, хотя от одной матери родились .Второй муж бабки Катерины – Степан – был мужик гулевой, ветреный, любил выпить и даже в подпитии бабку Катю вожжами «учил». Его  убили в пьяной драке, и осталась Катерина с двумя девчонками  на руках. Росла Наденька избалованной капризной девочкой, и именно ей доставался и сладкий кусочек, и новое платьице, и ласковое слово. Она и умница, и красавица, и кровинушка, на неё только что не молилась мама Катя. Мать же моя на свою беду уродилась некрасивой, да ещё и косоглазой. За словом в карман не лезла, острой на язык была. Жила на положении Золушки. Бабка Катя навсегда определила её судьбу:
-  Вековухой помрёшь. Ни один дурак тебя замуж не возьмет. Так и будешь у меня всю жизнь на шее сидеть
Плохим пророком оказалась баба Катя. Мать моя пять раз выходила замуж, родила пять парней. Родила бы и больше, но нищета не позволяла. Красотой, женской статью она не отличалась, но – как не странно – успехом у мужчин пользовалась.
Надежда Степановна была моим первым учителем. Она работала в сельской школе учителем начальных классов, как и моя мать. Там же, при школе и жила в крохотной комнатушке. Я в любое время заходил в класс, где одновременно сидели ученики первого, второго и третьего класса. Но всё равно их было немного, так как  прошла война только что, и рожать было не от кого .Много букварей и тетрадок извёл я тогда на изготовление самолётиков и голубей. Не раз и не два получал взбучку за грех этот, но к шести годам свободно и охотно читал  всё, что под руку попадёт. Особенно любил почему-то газеты. Может быть, потому, что в деревне были они большой редкостью.
Когда из деревни мы переехали жить в город, Надежда Степановна приезжая по школьным делам, всегда привозила не только перья, тетрадки, учебники, но и непременно книжку, а то и две. За это я ей до сих пор благодарен. Именно она научила меня любить книгу, беречь её и считать главным учителем в жизни. Но это было её единственным добрым делом потому, что ничего ей не стоило. Когда я с нищенской сумой ходил по деревням, она подкараулила меня и сурово предупредила:
-  Не смей появляться в нашей деревне, не позорь нас.
К той поре она уже была замужем, жила в сытости и достатке в доме мужа. На дворе полно было скотины, пекли свой хлеб, и я никак не стал бы для них в тягость, обузой. Забыла Надежда Степановна тоже голодный 33-й год, когда моя мать подобрала её под скамейкой на Саранском вокзале. Забыла и то ,что именно моя мать её вырастила, выучила  и даже замуж отдала. Теперь она стала богатой, счастливой и нищий племянник был как бельмо на глазу. Прошло 25 лет с той поры. Жил я в городе Сосновый Бор, жил не бедно, ни в чём не нуждался, и пришла мне в голову мысль: -«изменилась ли Надежда Степановна за эти годы?». Заодно решил проверить «на вшивость» и других. Эксперимент выглядел так.
Я написал пять писем: матери, брату, бывшей жене, Надежде Степановне и случайному знакомому (ехали в одном купе и на всякий случай обменялись адресами) .Мне хотелось узнать кто и как поможет (и поможет ли вообще), если я окажусь в беде. Сочинил «страшную» беду и отослал письма .Результат был ошеломляющим. Мать и брат даже не ответили, бывшая жена прислала  50 рублей, случайный знакомый телеграфом (!!) прислал 300 рублей, а родная тётка Надя прислала даже не письмо, а записку. В ней было написано: « Вы с матерью всю жизнь нищие. Сам попал в беду – сам и выкручивайся». Как говорится, комментарии излишни.
Разумеется, деньги я вернул сразу же с благодарностью, но эксперимент стал для меня хорошим уроком. Я понял, что родни у меня нет, что рассчитывать в этой жизни на них не приходится. Открытие грустное, неприятное и ситуация незавидная, но «се ля ви», как говорят французы.
Теперь о братьях расскажу. Их давно уже нет в живых, все погибли. Именно погибли, а не умерли своей смертью. Будто рок преследовал нашу семью. Я уже упоминал здесь Сашу, родившегося в 47-м году. Недолгим оказался его век – всего-то 20 лет.. Помню его этаким добродушным увальнем, немногословным и флегматичным. Учился на «троечки». Книжки вовсе не читал, но очень любил рыбалку. Отца своего любил, мать боялся (мы все её боялись), а сына моего маленького обожал и с рук не спускал. При живых родителях в детдоме три года прожил вместе с братом Витей. В армию попал в строительные войска и служил в Казахстане. Оттуда и привезли его в цинковом гробу пять солдат. На него пьяный шофёр перевернул МАЗ, груженный бутовым камнем.
Брат Витя был на два года моложе Саши и если бы не одна фамилия, то никто не поверил бы, что они братья. Полная противоположность, антипод, по-научному выражаясь. Хитрый проныра и интриган, любитель халявы, подхалим и лицемер – это портрет Вити как в детстве, так и во взрослой жизни, где прибавилось ещё и беспробудное пьянство.
В школе учился с переменным успехом, дружил больше с девчонками и был фанатиком-телезрителем. Он мог бы сутками сидеть у телевизора, если б ему это позволили. От какой-либо работы по дому отлынивал, свою вину никогда не признавал, даже если ждала его экзекуция  со стороны скорой на расправу матери. Из армии он вернулся к родителям, быстро женился, стал отцом двух симпатичных малышей-погодков, и всё было бы хорошо, если б не соблазнился на большие деньги. В «Узбекзолото» он стал очень неплохо зарабатывать, и это его погубило. Постоянные командировки, собутыльники, случайные женщины – и семья распалась. Начались его скитания, и кончилось тем, что в Москве, где он был на заработках, его убили менты. Просто так, от скуки ночного дежурства, подло и безнаказанно..
Был и третий брат – Вова. Он родился, когда я уже заканчивал школу-семилетку, и мне мало пришлось его понянчить. Даже не помню его малышом. Увидел уже школьником и поразился его сходству с отцом. Как раз тот случай, когда говорят «ну, просто копия». Небольшого росточка, курносый, круглолицый крепыш, с весёлым нравом и очень ласковый. Отец боготворил его. Вовка умело этим пользовался, получая такие блага, о которых братья и мечтать не могли. Конфеты он мог есть без всякой меры. Прятать их мать уже перестала: всё равно найдёт, перепрячет и втихую, один все съест. Даже деньги приворовывал дома, чтобы купить конфет.  Только не долго он их ел. Учился в 9-м классе, попал под поезд и …нет у меня брата.
Братья отняли у меня детство, но это не их вина. Мать считала моей святой обязанностью нянчиться с ними, когда ей было некогда. А некогда ей было всегда. То на свадьбу позовут, то к соседям в карты уйдёт играть, то просто в гости пойдёт к кому-то .Возить братьев в ясли и садик –летом на самодельной и довольно тяжёлой тележке, зимой – на огромных деревянных салазках – было тоже моей обязанностью. Так же как и забирать их оттуда, и доставлять домой. В любое время года и в любую погоду.  Радовался я только тогда, когда кто-то из них заболевал, и мать вручала мне посуду, чтобы я принёс причитающуюся им еду из садика. Это был праздник! Там давали божественно вкусную манную кашу, котлетки, которых у нас в доме отродясь не было и компот из сухофруктов. От одного запаха этого компота у меня слюнки текли. От котлетки я откусить не мог: сразу было заметно. Зато по дороге домой я тихо-тихо, предельно осторожно ,пальчиком по краешку миски снимал тонкий слой каши. В середине миски  вырастал бугорок, и это могло меня выдать. Тогда я и его съедал. Иногда  и сам не успевал понять, куда делась каша. Дома врал матери, что кашу сегодня не дали. Она понимала, конечно, куда каша делась, но не наказывала и делала вид, что верит. Заниженный уровень компота в кружке она тоже, якобы, не замечала,  а я мечтал только об одном – чтобы подольше болел братишка.
Конечно же, я был плохой нянькой, и чаще всего оставлял их в одной половине избы, а сам с книжкой усаживался в другой. Зачитывался до того, что не слышал, как приходила мать, и тут же получал трёпку за недогляд. Попадало и за то, что кто-то их них разбил или сломал что-нибудь из домашней утвари, за синяки и ссадины на их телах. Но я не плакал и не обижался на мать. Зато как горько и неутешно плакал, когда отчим приходил в день получки, и раздавал сыновьям конфетки и пряники. Мне не полагалось. Я, оказывается, был «большой,» и мне вроде бы уже стыдно должно быть получать эти гостинцы. Этому «большому было всего-то десять-одиннадцать лет. Мои сверстники гоняли мяч по пыльной улице, катались на коньках зимой, бегали на речку купаться, а я как проклятый сидел с братьями. Что и говорить, любви к ним это не прибавляло, но всё равно они для меня были и остались самыми близкими и родными людьми на всём белом свете. Дорого бы я дал сегодня, чтобы кого-то из них обнять при встрече и спросить:
- Ну ,как житуха, братец?
И меня никто не спросит , нет их, погибли.
Об отчиме я расскажу отдельно, ибо личность была настолько неординарная и колоритная, что, походя, вскользь, о нём сказать – это было бы большим упущением с моей стороны.

    
            .    

О т ч и м   

Слово «отчим» я услышал и понял его смысл, уже повзрослев, а с шести лет, когда мать вышла замуж за Перова Андрея Андреевича, называл его «папа». Какому же пацану не хотелось тогда, сразу после войны, произносить это сладкое слово, быть похожим на отца и гордиться им? Звать-то я его звал отцом (мать велела), но быть похожим на него и тем более гордиться что-то совсем не хотелось. Ни ростом, ни статью, ни красотой он не удался. Об уме и интеллекте даже смешно говорить, если учесть, что он был абсолютно неграмотным человеком, и даже расписаться в ведомости при получении зарплаты для него было непосильной задачей. Когда его спрашивали об образовании, он говорил:
- Три зимы к попу ходил, если валенки были свободны.
Речь его была просто чудовищна. Русский по паспорту, выросший среди мордвы, он использовал неведомый на Руси язык, который редко кто понимал с первого раза. Вот несколько примеров. Он говорил: «чаво». «табе», «надоть» («что, тебе, нужно)  Когда жили в городе, то тротуар он называл «плитуар», школьный портфель у него звучал как «протхвиль». Свою речь он густо сдабривал семиэтажным матом, вовсе не считая это предосудительным. Речь его походила на смесь рычания с хрипом и тот, кто слышал её в первый раз, стоял с открытым  от изумления ртом.
Обычно он молчал. Мать воспитала его, постоянно твердя «молчи, дурак, умнее будешь». Без цигарки я его не представляю. Махорку «термоядерную» по крепости он смолил постоянно, сидя на корточках, около печки зимой или на завалинке летом. В доме всё было пропитано вонючим табачищем, на ругань матери он просто не обращал внимания, пока она не брала в руки кочергу или ещё что-нибудь тяжёлое.
Делать он ничего не умел и не хотел, ремесла никакого не знал и не стремился узнавать .Как же так? Родиться в деревне, прожить в ней сорок лет и ничего не уметь? Разве такое возможно? Возможно. Отец Андрея Андреевича прожил 112 лет, из которых 106 лет пас стадо. Тогда ещё не было Книги рекордов Гинесса и только поэтому мир так и не узнал этого рекорда. Летом  своих сыновей – Андрея и Ивана – он видел только спящими, а зимой надолго уходил пешком в какой-нибудь дальний монастырь грехи замаливать. Хотя какие у него могли быть грехи, если он и людей-то видел совсем мало. Я помню, как однажды зимой распахнулась дверь, и в клубах пара, как из сказки, появился настоящий Дед Мороз. Тулупчик, валенки, посох в руке, белая пышная борода и круглые румяные с мороза щёки – вот таким я увидел деда Перова в первый раз. Из мешка он вытащил связку бубликов и объёмистый мешочек с тыквенными жареными семечками. Ушёл он так же неожиданно, как и появился, будто испарился. Умер он от тоски, когда  ему запретили пасти стадо. Не болел, не жаловался ни на что. Просто лёг на лавку и умер.
Что мог дать такой отец сыновьям своим? Только здоровье. Богатырское здоровье, надо сказать. Отец (здесь я его так буду называть) никогда, ни одного часа не болел, хотя работал всю жизнь на улице или у топки с большим перепадом температур. Любой из нас через неделю загнулся бы на этой каторжной работе, а ему хоть бы хны! Ещё и то надо учесть, что питался он отнюдь не мясом и не колбасой. Картошка  « в мундире», пара луковиц, иногда бутылка молока и это весь его рацион. « На фронте, - рассказывал он, - и этого по три дня не видали. Ничего, не померли. Ещё и Гитлеру  пи…лей дали». Войну он прошёл  с первого дня до последнего. Был ездовым  в артиллерийском полку, ни разу даже не ранен. Ушёл рядовым и вернулся в этом же звании, но несколько медалей у него всё же были, и мы, дети, долго играли ими.
После его ЦПШ (церковно-приходская школа) мне пришлось его переучивать. Дело пошло настолько успешно, что года через три он уже мог читать книгу, но по слогам..Он так полюбил чтение, что за день одолевал целую страницу и ему не терпелось поделиться впечатлениями от прочитанного. Читал он одну-единственную книжку «Пётр Первый» А.Толстого. Долго читал, больше года. Для жителей нашего двора летом было всегда обеспечено бесплатное развлечение. Называлось оно «дядя Андрей будет про Петра Первого рассказывать». О прочитанном отец рассказывал на своём неповторимом языке, давая свои оценки героям, событиям, и при этом эмоции били через край! Мужики валялись по земле, бабы визжали и хватались за животы, вытирая слёзы. Отец входил в раж и уже явно работал на публику. Народ уже уползал на четвереньках, а он всё рассказывал. Пока мать не выходила из дома и не уводила его со двора.
Помню один случай. Как-то он спрашивает меня
-  Ты вот шибко грамотный, всё знаешь, а скажи-ка мне, как это цельный хор Пятницкого в радиве помещается?  
Я стал ему популярно объяснять про радиоволны, про электричество и что звуки приходят по проводам к репродуктору. Он выслушал меня, матюгнулся и, обращаясь к матери моей, сказал:
-  Иди, глянь на своего умника. Дурак дураком! У него хор Пятницкого по проводам ходить. А ещё книжки читаешь день и ночь. Правильно тебя мать-то лупит.
Это он уже мне высказал, но на самом деле был первым моим защитником. Если бы не он, мать или забила бы меня до смерти, или дурачком сделала.  За все годы, что прожили мы с ним, имею ввиду детство, он – единственный раз по требованию матери – высек меня ремнём Я сразу понял разницу: мужская рука – это вам не фунт изюму. И больше не нарывался.
Погиб он до обидного глупо. Сосед сверху решил сэкономить на электричестве и подключил фазный провод к батарее отопления, а отец в это время сидел в ванной, мылся после работы. Хоронили его всем двором вскладчину. Не от бедности. Любили его во дворе. Прожил он ровно 75 лет. Уже потом, после смерти отца я спросил мать:
- Скажи честно, как тебя угораздило выйти замуж за этого пентюха? Ведь не любовь же тобой руководила? Как никак ты была сельской интеллигенцией, образованной и не уродкой,  а выбрала человека, про которого твоя же сестра Надя сказала – «уже не обезьяна, но ещё не человек».
- В том-то и дело, сынок, что не мы, а нас выбирали. Ох, как много нас после войны было! И молодых, и старых, и красивых, и не очень. А мужиков в деревню вернулось раз-два и обчёлся. Им было из кого выбирать. Мне муж « не светил», как вы теперь выражаетесь. У меня  ты был на руках, и ни кола, ни двора. Вот и выбрал Перов Андрей – уличная кличка «ворона» - не абы кого, а ту самую сельскую интеллигенцию. Все в округе ахнули, больше чем удивились, а я не ахала,  пошла за него. Мне моя мать сказала, что «и плохой мужичишка хорошей бабе покрышка». Тем более у него была корова в качестве приданого. И дочь Лена от первого брака. Надеялась со временем поднять его до себя, а вышло по-другому. Сама едва до него не опустилась.
Выслушав эту горькую исповедь, я задал ещё один вопрос, тоже не самый умный:
-  Коли поняла, что вляпалась, зачем тогда рожала от него одного за другим? 
- Тогда  за аборты сажали, дорогой мой. На кого бы я тебя оставила? К тому же, надеялась, что дети заставят его перемениться, другим стать. Зря надеялась, не тот оказался человек. Не забывай и то ещё, что он у меня был уже третьим мужем. Меня всякий осудил бы, если ушла от него или его самого выгнала.
Больше вопросов матери я не задавал. Она пережила отца на десять лет и тоже умерла в 75 лет, но своей смертью, избежав участи остальных.



                Друзья, товарищи и остальные 

/ Друг – это тот, кто придёт к вам на помощь в
любую минуту. Если вспомнит ваш телефон /
Наверное, дошёл до самого трудного места и даже не знаю, с чего начать эту главу. Лучше всего начать словами песни, которую так душевно исполняет Вахтанг Кикабидзе:  мои друзья – моё богатство. Друзей не бывает много. Их можно на пальцах одной руки пересчитать, если к понятию «друг» подходить строго. Для меня друг – это второе моё я, но лучше. Потому что себя ещё можно обмануть, а друга – никогда, даже в мелочах. Друг понимает тебя с полуслова, его не надо ни о чём просить, он хорошо знает, чем и как может помочь. Не зря говорим, что друзья познаются в беде. Но ведь не из одних только бед наша жизнь складывается. И в радостные, счастливые дни хочется, чтобы друг был рядом и порадовался вместе с тобой.  Особенно нуждаешься в нём, когда стоишь на распутье, когда полон сомнений, тревог и трудно выбрать единственно правильную дорогу.
Были у меня такие друзья. Мало, но были и горько теперь писать об этом в прошедшем времени . Кто-то ушёл из жизни раньше срока, кто-то затерялся в житейских джунглях и тоже, наверное, ищет меня на просторах огромной страны. Сейчас, сегодня рядом нет ни одного, а заводить новых трудно и поздно. Некогда уже дружить, не успеем. По нынешним меркам я и так уже долгожитель в свои 67 лет, пора и честь знать
Вспоминается друг детства Юрка Глебов, с которым учились в одном классе все семь лет и жили  рядом, через забор. Дружить нам не давали и мои, и его родители. Причин было две. Первая и главная – он был сыном машиниста паровоза, а я – сыном чистильщика паровозных топок Как в Одессе говорят – это две большие разницы. Юркин отец получал три-четыре тысячи рублей, а мой всего 600 рублей. Юркина мать, не стесняясь, орала на всю улицу:
-  Иди домой, паразит! Сколько тебе можно говорить, чтобы ты к этим нищим не ходил? Ещё вшей в дом принесёшь!
Моя мать выражалась ещё круче:
-  Увижу тебя в ихнем дворе – башку оторву!
Но мы всё равно были неразлучными, закадычными друзьями, не боялись ремня отцовского и других карательных мер. Вторая причина состояла  в том, что Юркина мать всюду жаловалась, что именно я испортил её сына, сбиваю его с пути и очень дурно влияю на него. Моя мать имела противоположное мнение, хотя не раз говорила про нас с Юркой – «два сапога – пара» Можно отдельный том написать о наших с ним проказах и проделках. Энергия и фантазия били через край, оба не боялись ни Бога, ни чёрта и вытворяли такое, что порой и самим страшно было. К примеру, мы на спор пролезали под товарным  вагоном, когда поезд трогался с места. Побеждал тот, кто успевал сделать это два раза.
Моя кочевая жизнь просто не состоялась бы, если каждый раз на новом месте я не находил друзей. Имея весёлый, общительный характер, хорошо подвешенный язык и проявляя искренний интерес, я легко сходился с людьми. Каждый новый человек, будь то коллега по работе, сосед по дому или по больничной палате, был для меня как бы книгой. Сначала я смотрел оглавление, потом перелистывал страницы. Если находил что-то интересное, неординарное, «изюминку» в характере или поведении, то впивался как клещ в этого человека, старался подружиться с ним. Надо признаться, что дружить со мной трудно было всегда. Я максималист и никакой золотой середины, никаких компромиссов не признаю. Мне или всё, или ничего. К тому же, я не умею прощать. Это очень мешало мне всю жизнь, в том числе и дружбе, вредило. Но и себя я тоже не щадил. Мои друзья могли спать спокойно, зная, что я никогда не подведу, не обману, не схитрю.
Есть в моей градации категория  «приятели». Эти рангом пониже друзей, но тоже очень украшают жизнь. Их гораздо больше, чем друзей, даже не сочтёшь теперь сколько, но и приятельские отношения тоже надо строить. Фундамент в этой стройке  вполне понятен – приятное. Ты – мне, я – тебе, и больше ничего не надо. Для поездки за город или на рыбалку, для весёлого застолья, партию в шахматы или преферанс сгонять – вот для этого и нужны приятели.
И, наконец, последняя самая обширная категория – это знакомые. Хорошие знакомые, просто знакомые и те, с которыми здороваешься на улице, а потом мучительно вспоминаешь -  как же его или её зовут?. Порой знакомые оказываются куда лучше приятелей, но это скорее исключение, чем правило.
Вступительно-пояснительная часть закончена, и пора уже рассказать о друзьях, которых помню и люблю до сих пор, кто в моей судьбе сыграл важную роль. Начну, пожалуй, с Герки Артамонова. Жена учит меня:
 - Что ты всё пишешь Юрка-Герка- Машка? Некрасиво это, грубо и по-плебейски.
 На что я ей отвечаю так
 – А я никогда в патрициях  не числился. К тому же, у меня язык не поворачивается Юрку Глебова назвать Юрий Леонидович.
Герка был другом моей юности, сокурсником и соседом по комнате в общежитии. Учились мы на разных факультетах. Он – на радиотехническом, а я  на электромеханическом, но это нам нисколько не мешало. Герка был старше меня на год и был на редкость красивым парнем.  Девчонки висли на нём гроздьями, проходу не давали. Его это вполне устраивало и даже помогало жить. Мы оба имели статус детдомовцев и по этой причине жили вдвоём в комнате. У нас даже в двери стоял врезной замок, у каждого из нас был свой ключ. О такой привилегии остальные студенты могли только мечтать. Ключик свой Герка частенько давал напрокат. Плату брал деньгами, продуктами и …девочками.. Надо сказать, что он был человеком без комплексов. Говоря проще, наглым и бессовестным. Не стыдился быть альфонсом, врал и обманывал  при каждом удобном случае. Мало того, что Казанова ему и в подмётки не годился, так он ещё и авантюристом был похлеще Остапа Бендера. Если Остап знал 400 способов добыть деньги, не нарушая Уголовный Кодекс, то Герка знал не меньше тысячи. Он просто фонтанировал идеями, планами и проектами на эту тему. Этот гениальный прохвост, проныра и аферист пытался и меня сделать партнёром, но ничего не вышло из этой затеи. Мне шёл двадцатый год, но я был целомудрен и женщин боготворил. Половой акт считал надругательством и даже избегал разговоров «про это». Герка посмеивался, немножко презирал меня за такую отсталость, но не настаивал. Когда приходил с очередной жертвой, говорил мне:
-  Иди, святоша, погуляй, пока мы тут покувыркаемся.
Я уходил, чтобы через час-другой вернуться. Он уже был один, сидел на  кровати, скрестив ноги по-турецки (его любимая поза) и читал книжку. Как раз книжки нас и сблизили. Герка все деньги тратил на них ,всегда советуясь со мной. Книжных полок у нас не было, и книги стопками лежали на полу, на подоконнике, на столе. Всегда делились впечатлениями от прочитанного, спорили, даже ссорились иногда, отстаивая каждый свою точку зрения.
Помню наш « подвиг»,которым мы прославились не только в масштабах своего техникума, но и на весь город. Тогда вся страна знала имена четырёх матросов, которые 47 дней выживали в открытом океане на барже. Даже гармонь съели. Герка предложил:
-  Давай переплюнем этих морячков! У них океан, баржа, смертельная опасность. А у нас тёплая комната в общаге, народ кругом и если что – сдохнуть не дадут. Зато мы не 49 дней, а два месяца жрать не будем. Представляешь?! На всю страну прогремим, нас за деньги показывать будут. Усёк?
Я усёк, и идея мне понравилась, но были и сомнения. Ведь надо было и учиться. Герка успокоил, сказав, что нас в зените славы и так переведут на другой курс, Напомнил известную фразу – «победителей не судят». Сомнения отпали, и мы приступили к эксперименту. Выкинули из комнаты всё съестное, поставили у каждой кровати по чайнику воды и завели толстую амбарную книгу, где  должны были описывать наши ощущения, мысли и всё, что будет происходить с нами. Герка уверял меня, что эти записи у нас с руками оторвут, чтобы издать отдельной книжкой.
Не стану описывать подробности, но кончилось вся эта затея больничной палатой, где после трех  недель голодовки  нас возвращали к жизни. Славу мы, конечно, заработали, но отнюдь не мировую. Зато в палату к нам ходили целые делегации. И было до слёз обидно, что всю вкуснятину, что они приносили нам, отбирали. Чтобы мы не самовольничали, нас к кроватям привязали, как сумасшедших.
-  Знаем мы вас, ухарей! – говорили сестры и нянечки, но в день выписки отдали нам  большущий пакет с конфетами, печеньем.
Из техникума нас не исключили только потому, что спас статус детдомовцев, но от «хвостов мы ещё долго избавлялись .Комнату в общежитии нам тоже вернули и покатилась наша жизнь прежним чередом. Комендантша общежития даже прослезилась, увидев нас живыми, и каждый день приносила что-нибудь съестное. А ведь ей досталось больше всего за наш «подвиг». Недоглядела, халатность допустила.
Чем же закончилась наша дружба? Она не закончилась. Диплом Герка защитил раньше меня и уехал по направлению в порт Находка. Там его определили радистом на СРТ, и отправился  он рыбу ловить в Тихий океан. Прислал восторженное письмо о романтике морской, о бешеных деньгах, которые, якобы, ждут их на берегу, и строго наказал океаническую рыбу даже в руки не брать.  В те годы и СССР, и США проводили подводные испытания  ядерных зарядов. Герка писал, что иногда  бывали дни, когда с обоих бортов видна была дохлая рыба. Сами они тоже ловили заражённую рыбу. Её проверяли на радиоактивность и если больше нормы, то отправляли за борт. Но лишь тогда, когда план по улову был выполнен. Руководствовались при этом тем, что «до Бога высоко, а до Москвы далеко. И ничего – сходило с рук.
Прошло около двух месяцев. И, однажды, раздался стук в дверь. Я в комнате жил теперь один и если кто приходил, то стучаться ему не надо было. Вошли трое. Женщина невзрачной наружности, небольшого росточка, неопределённого возраста, которая  сразу же прокурорским тоном спросила:
-  Где твой дружок?
- Вы кого имеете в виду? – удивлённо спросил я её, - у меня много друзей.
-  Ты давай не придуривайся, а отвечай по делу, - грозно предупредил меня не хилого сложения мужчина лет этак двадцати пяти и для убедительности показал кулак величиной с чайник. За их спинами робко жалась к стене девица. Огромные глаза навыкате, длинный нос с горбинкой, и жидкие кудряшки на голове придавали этой юной особе весьма непривлекательный вид.
-  Уехал, - пролепетал я, уже догадываясь о цели визита, - получил диплом и уехал.
Мои недобрые предчувствия сбылись. Оказывается, пока я в летние каникулы прошлого года путешествовал по стране, Герка жил в общаге и как всегда водил девок, благо в «городе невест» (Иваново) их хватало. Я не знаю, чем прельстила его эта замухрышка Таня, но ушла она от него уже не девочкой. Зато полюбила на всю жизнь и, конечно же, поверила этому ловеласу. И вдруг он исчез, как испарился. Таня крепко обиделась и …всё рассказала маме. Тане этой шёл 17-й годочек.
-  Передай своему дружку, чтоб сушил сухари, -  зловеще прошипела мамаша. – Годочков пятнадцать придётся ему на нарах посидеть.
Хлопнули дверью и ушли. А я стоял столбом и переваривал услышанное. В голове вихрем проносились слова: изнасилование…нары…15 лет…несовершеннолетняя…
Надо сказать, что и тогда, и теперь я панически боялся суда, милиции, КГБ и всего, что с этими структурами связано. Понимал, что однажды попав в эти гибельные сети, уже не вырваться. Когда воображение нарисовало мне картинку, где мой любимец и друг сидит на нарах, то понял – Герку надо спасать и немедленно. А как?! Выход подсказала мать Тани. Однажды, она с хитрым прищуром маленьких крысиных глаз спросила меня:
-  А не ты ли, соколик, девку-то мою испортил, а?
На следующий день Таня пришла одна, и мы с ней договорились, что я всё возьму на себя.                Подробности опускаю. Таня стала моей  женой в неполные семнадцать  лет, а я, соответственно, мужем. Оба были страшно довольны: она спасла любимого, а я спас друга. Довольна была и моя новоиспечённая тёща, которая спасла репутацию дочери, всячески способствуя нашему фиктивному браку .Герка узнал об этом через полгода. Мы ждали письма с кучей благодарностей, а получили телеграмму. Очень короткую – «Ну, и дурак». Дальнейшие события показали, что он был прав. С тех пор ничего о своём друге не знаю. Совсем не потому, что на «дурака» обиделся. Скорее всего, он потерял ко мне интерес или сгинул в какой-нибудь  очередной авантюре.
      Мне всю жизнь везло на хороших людей. Во взрослой жизни подружился я с Васей Шаминым. Конец 70-х, я живу и работаю в Зарафшане, что стоит посредине пустыни Кызылкумы. Положение у меня, как сказал бы Владимир Ильич Ленин, «архисложное», и впереди просвета не видно. Житейские неурядицы обложили меня флажками, как волка при облаве, и в это трудное время случай, а точнее работа, сводит меня с этим человеком .Ростом, как и меня, бог его  не обидел , но за его широченной спиной меня просто  не видно было. Увалень с медвежьей походкой, он был на редкость добрым и покладистым человеком, трудоголиком. Понимал шутки и сам умел пошутить. Начальников редко любят, но его и любили, и уважали . Семьянин был образцовый. Повезло ему и с женой. Про Свету надо бы оды слагать, удивительная женщина! Не красавица, самая заурядная с виду, мужчины на таких не засматриваются. Зато душевная, гостеприимная, с врожденным чувством такта, она , как хорошо отлаженный барометр, не только  отражала погоду в доме, но и создавала её ласковой, но твёрдой рукой. Работала она заведующей детским садом,  детей любила  беззаветно,. и если бы не своя семья, то, наверное, жила бы в своём детсаду. Она и с нами, мужиками, разговаривала как с детьми: не пугала зря, не обижалась на наши глупости и грубости, как-то незаметно обихаживала обоих. Вроде бы и рядом всегда – только позови – но вроде бы и нет её. Не лезла к нам с советами, вопросами, разговорами. Если же мы с Васей где-то «перегибали палку», то умела обоих «в угол поставить».
Их дом в ту пору, их дружная семья, их помощь и участие стали для меня землёй обетованной, а Вася и Света – ангелами-хранителями. Вася был уже опытным кинолюбителем, а я  делал первые шаги и с удовольствием учился у него. А он учился у меня сценарии писать. Оба в шахматы играли азартно, пока Света не переворачивала доску и не разгоняла нас по разным углам. Меня тогда больше всего удивляло, как они воспитывали своих детей. Их было двое: старшая сестра и братишка десятилетний. Их никак не воспитывали. Я ни разу не слышал, чтобы их в чём-то упрекали, ругали или хвалили, заставляли что-то делать или, напротив, запрещали что-то. Просто Вася и Света любили друг друга, никогда не ссорились при детях, во всём помогали друг другу. Получалось по формуле «делай как мы, делай вместе с нами, делай лучше нас». У детей  просто не было другого выбора. Фантастика! Ни до, ни после я таких семей не встречал. Наверное, и я  в  чём-то стал лучше, пока дружил с Васей и любил его, как родного.
Вскоре я уехал в другие края. Написал им  несколько писем, по телефону иногда звонил, но дружба не выдержала испытание расстоянием, потерялись мы. Я и по сей день ищу их, даже в телепередачу «Жди меня» написал. Дорого бы дал за счастье обнять их обоих при встрече. Нам есть, что вспомнить и о чём поговорить. Мы с Васей и тогда были единомышленниками.
Я мог бы рассказать и о других моих друзьях. Кто-то был старше меня, кто-то намного моложе, но все они были мне дороги и необходимы, как воздух , как живая вода из сказки. Наверное, и я был им нужен. Никто не отрёкся, не ушёл, хлопнув дверью. И всё же очень хотелось бы посмотреть – кто потащится за моим гробом.

Н а ч а л  ь н и к и    

Начальника и тёщу не выбирают, их бог даёт. Вот уж с кем мне не везло в жизни,  так это с начальниками. Чаще всего из-за них менял  работу,  города, и, в конечном итоге, судьбу свою. Наивно полагая, что начальник – это лучший из лучших, умнейший из умных и, безусловно, справедливый и честный человек, я чаще убеждался в обратном. Начальник  -- это вожак стаи, как мне виделось, и я даже предположить не мог, что вожак может быть глупым, слепым и глухим. Тем более, что он может жрать собственное стадо.
Беда моя ещё и в том состояла, что я не умел и не хотел подчиняться дуракам, подлецам и самодурам. Шёл с ними в бой с открытым забралом. Сценарий был примерно такой. Я устраивался на работу, и через какое-то время, почему-то именно мне, сослуживцы жаловались на начальника.  Рассказывали  какой он негодный человек, и о всех его неблаговидных делах.
-  Чего же вы терпите , почему молчите? – удивлялся я.
-  Если хочешь здесь работать, то и ты будешь терпеть, - отвечали мне.
-  Я? Терпеть?! Ну, знаете…- закипал я праведным гневом, - Давайте факты. Мы быстро поставим его на место, мало не покажется.
Фактов всегда  хватало, успевай только записывать. Потом я сочинял коллективную жалобу и отправлял по трём адресам: вышестоящему начальнику, в горком партии и в редакцию местной газеты. Самое трудное было собрать подписи под этой жалобой. Никто не хотел ставить свою подпись первым.
-  Ты подпиши, а мы тебя всегда поддержим. Тут всё правильно и очень здорово написано
Апофеоз. Я на трибуне, обиженные в зале. Говорю пламенную обличительную речь. Мне даже аплодируют, кричат: «Правильно!»,  «Молодец!».  Дают слово начальнику. Он обращается к залу:
-  Ну, кто ещё хочет выступить? Прошу сюда, на трибуну.
В зале устанавливается похоронная тишина, никто к трибуне не рвётся. Тогда начальник делает второе предложение:
-  Поднимите руку, кто согласен с выступавшим товарищем.
Никто, ни единый человек руку не поднимает. Тогда начальник поворачивается к комиссии из парткома и, состроив горестную гримасу, вздыхая тяжело, говорит им:
-  Вот с кем приходится работать. Принимал на работу инженера, а оказался писатель.
Я в шоке от предательства тех, кого так яростно взялся защищать. Теряю дар речи, сгораю от стыда, комок в горле. Ошарашено, всё ещё с надеждой, смотрю в зал. Жду, вот-вот кто-нибудь встанет и скажет, что не свои шкурные интересы отстаивал наш порученец, нас всех защищал. Тишина. Я возмущённый до предела хлопал дверью и покидал зал. Выглядело это как бегство клеветника и кляузника. На другой день я брал за грудки тех, кто нёс мне факты, кого больше всех обижал начальник, и орал ему в лицо:
- Что же ты, сволочь, молчал вчера?! Почему отдал меня на съедение?
-  Пойми, тебе терять нечего, ты тут без года неделю, а я вот-вот должен квартиру получить, - отвечал тот
Другой ждал повышения разряда, третий – место в детсаду для ребёнка, четвёртый… Одним словом все боялись расправы и неизбежных потерь. Для меня финал был всегда один и тот же: заявление «по собственному желанию» и – адью, мадам и месье! Если по-русски, то – гуляй ,Вася! Но если бы и оставил меня начальник работать, я всё равно не стал бы работать с этими трусами и предателями, которых презирал всей душой
Нет, я не играл роль бесстрашного борца за справедливость .Просто так устроен, мать таким родила, хотя мать учила несколько по-другому:
-  Если хочешь чего-то в жизни добиться,. то надо знать, где лизнуть, а где гавкнуть.
Лизать натура не позволяла, а гавкать не переставал. Казалось бы, такой жестокий урок должен бы навсегда отбить охоту бороться за справедливость, рвать на себе рубаху за чужие интересы, донкихотствовать. Увы, на эти грабли я наступал с упорством садомазохиста. Наверное, это из области патологии, вывих психики. Но так было. Не понимал я тогда, что воюю с системой, а не с человеком. Система по имени «номенклатура»сажала в кресло начальника  не потому, что человек был умён, грамотен и умел руководить людьми. Лишь бы партбилет члена КПСС был и умел доложить «будет сделано!». Неважно, какой ценой И такой начальник сегодня руководил стройкой, завтра – городской баней, а послезавтра  --  автопарком .Непотопляемые эти начальники  плыли на броненосце  »КПСС»  и боялись только одного – потерять партбилет
Никого из таких начальников называть не хочу, а вот о редких исключениях из правила, о хороших, настоящих  начальниках расскажу с удовольствием. Они того стоят. Первым назову Смирнова Юрия Михайловича  Умница, профессионал, спокойный и выдержанный человек, не лишённый чувства юмора человек. Он так руководил нашим отделом, что мы этого не замечали, как не замечаем своего дыхания.
Бывало, подойдёт к столу, наклонится и негромко скажет:
-  Зайди, пожалуйста, ко мне
А мог ведь через секретаря вызвать, не утруждать себя. Мог с порога кабинета на всю комнату приказать громогласно.
--  Я посмотрел твой проект, в нём много полезного, но вот здесь и здесь  ты недоработал. Иди, и подумай. У тебя обязательно получится
Уходишь от него не оплёванный, не униженный, не побитой собакой, а с чувством личной вины и досады на  самого себя. Тут уж наизнанку вывернешься, а сделаешь всё как надо За пять лет совместной работы с этим человеком ни разу не слышал от него бранного слова, окрика или угрозы в чей-то адрес. Если кто-то допускал «ляп» или прогулял день, то он подходил к нему в конце рабочего дня и говорил примерно так:
-  Ну, ты сам понимаешь, что премия тебе в этом месяце не светит. Краснеть за тебя  в кабинете начальника управления я не намерен. Думай, парень, как нам дальше работать вместе
И парень этот работал так, что впору хоть медаль вешай на грудь. Юрий Михайлович помнил день рождения каждого из нас, никогда не забывал поздравить. Даже детей наших знал по именам. В обеденный перерыв азартно играл с нами в шахматы или в нарды, но никто из нас не мог сказать, что Юрий Михайлович «свой в доску» Мы держали дистанцию, понимали, что «кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево». Кстати, на доске почёта управления больше всех красовались ребята из нашего отдела. Вот что значит хороший начальник.
На дворе уже 21-й век, другая страна, другая власть и люди стали другими. Как же начальники? Какие здесь перемены? Ни-ка-ких! Формула взаимоотношений всё та же::«Ты начальник, я дурак. Я начальник, ты дурак»Разница только в том, что в прежние времена можно было пожаловаться вышестоящему начальнику, в профком или в газету написать. Не всегда ожидаемая, но какая-то реакция была. Сегодня эти попытки вызовут только снисходительную улыбку, тебя сочтут неисправимым оптимистом в лучшем случае.
Что же делать-то, как дальше жить? Ничего не делать. Живём же мы с тёщами, иных даже любим. Так и с начальниками. Если повезёт, то можно угодить и к хорошему.
Маленькое отступление. Мой знакомый прочитав эту главу и сказал поучительно:
-  Ты не прав, дорогой! Начальник по определению не может, и не должен быть хорошим, добрым и справедливым. Начальник – это пастух, а у пастуха всегда при себе кнут. Кому-то этот кнут достаточно показать, а таких,, как ты, бьют. Бьют больно, чтобы «знал сверчок свой шесток». Я не стал спорить. На пенсию он ушёл с поста директора фабрики. Ему виднее.

Ж ё н ы

  О моих жёнах и женитьбах можно написать роман и не один, а целых семь. По числу жён, с которыми побывал в ЗАГСе. «Нашёл чем хвастаться, многожёнец несчастный!» возмутится каждый, прочитав эти строчки. При этом ярлык «бабник» на моём облико-морале будет выглядеть невинным фиговым листочком. Совершенно искренно говорю: -  Ребята, не виноватый я!
Дело в том, что жён выбирали для меня или мать, или Его Величество Случай. В обоих вариантах не я решал гамлетовскую проблему «быть или не быть» мне …мужем. .Решала опять-таки моя мудрая мама. Вовсе не потому, что я был «мамсиком» По разработанной ею программе-тесту моя жена должна была обладать таким набором добродетелей, которого хватило бы на трёх святых. Её это не смущало. Когда я устал подчиняться её воле и вякнул что-то вроде «мама, ну сколько же можно?!», то получил мудрый ответ: - Столько, сколько нужно. Я лучше тебя знаю, с какой женой ты должен жить. И запомни, у меня в заднице ума больше, чем у тебя в голове
После такого убийственного аргумента что-либо возражать, спорить было не только бесполезно, но и опасно. Маман была скорая на расправу и рука у неё была тяжёлая. Я это с детства помнил. Матушка желала для меня жену, которую природа ещё не создала, не успела угнаться за её  буйной фантазией. Красивая и умная, щедрая и экономная, во всём уступать и уметь постоять за себя – вот краткий перечень качеств моей будущей жены. В мамином воображении лёд и пламень легко совмещались. Ей и в голову не приходило, что сама она – жена и мать – не обладает и десятой долей тех достоинств, которые искала в кандидатках на высокое звание «жена МОЕГО сына». Я для неё был не просто красивый и умный, а  самый красивый и самый умный. Поэтому меня не удивлял её приговор «она тебе не пара» или, ещё хуже, «она ногтя твоего не стоит»
Читатель, ты опять подумал, что был я слюнтяй  затурканный, безвольный подкаблучник. Нет! Тысячу раз нет. Я был вполне самостоятельный и решительный парень.  Жизнь уже научила меня принимать  нужные решения, не ожидая подсказки или пинка в зад. Однако, в общении с матерью все эти навыки теряли всякую силу и смысл. Она говорила:
-  Я хочу тебе только добра. Жён может быть сколько угодно, а мать у тебя одна
Дорога в ад выстлана благими намерениями, но я эту прописную истину тогда не знал Кроме того, я жил в её доме, она готовила еду и для меня тоже, обихаживала. Но даже тогда, когда я жил в своей квартире и был независим от неё полностью – всё равно последнее слово было за ней. Неугодную ей сноху она напрямую или тихой сапой, интригами или шантажом выживала из дома. А меня утешала:
-  Не переживай! Я найду тебе в десять раз лучше
Шли годы. одна жена сменяла другую, а семьи так и не было. Не успевала состояться.. Даже когда родился сын, когда семья всё-таки образовалась, мать сказала мне-
  Она не только плохая жена, но и мать никудышная. Ты бы видел, как она купает ребёнка!
Я видел, нормально купала, но не так как хотелось бы свекрови. И обеды она варила невкусные, и стирала с желтизной, и ещё много чего не так. Одним словом, не дала нам жить, развела. В гости её никто не звал, она всегда сваливалась как снег на голову. Жена уже знала чего можно ждать от свекрови и едва ли наизнанку не выворачивалась, стараясь угодить ей. Бесполезно. Любой пустяк, невпопад сказанное слово, даже взгляд, могли с пол-оборота завести мою мать и … дальше всё шло па накатанной колее.
Кончилось моё терпение вместе с уважением к деспотичной и неумной родительнице моей. Я уехал далеко и там случай свёл с девушкой, которая и стала последней женой Если с предыдущими жёнами я жил по году или по пять лет, то с этой живём уже 28-й год. Прежде всего потому, что в первый же приезд-ревизию матери я сказал ей::
-  Всё, дорогая моя! Теперь у меня в заднице больше ума, чем у тебя…
Я не договорил этой фразы. Мать хлопнула дверью и уехала, так и не успев навредить .Долго мы её не видели после этого.
Хочу рассказать немного о тех кому так не повезло со мной, о жёнах .Не могу называть их имён. Они и сегодня живы, не хочу ещё раз портить им жизнь. Но не по номерам же их называть. Поэтому имена вымышленные, кроме первой – фиктивной – жены Тани. О ней, и о нас я уже рассказал в главе «Друзья – товарищи. Во втором браке виноваты были книжки. До того начитался, что стал рыцарем. Не на поле брани, а  на поле нравственности.
Случилось так, что после весёлого застолья нас оставили в комнате одних. На дворе стояла глухая ночь, и пришлось заночевать здесь же, в этой комнате… А утром она меня спрашивает:
-  А ты не обманешь? Ты точно женишься?
-  Я женщин никогда не обманываю, как ты могла так подумать?! – возмутился я, и уже через две недели  Люба стала носить мою фамилию, но недолго её носила.
Нину нашла мне мать. От неё мы удрали очень далеко и неплохо жили. Работала она учителем биологии в школе, прекрасно играла на пианино, готовила – пальчики оближешь. По характеру полная противоположность моя, но разноимённые полюса, как известно, притягиваются. Однако, и здесь нашла нас моя неугомонная маманя. Уж не помню теперь, чем именно  Нина не угодила ей, но мы вдребезги разругались все, и кончилось всё  разводом. Хорошо ещё, что ребёнка не успели завести.
Лида была мне ровесница, жила с младшей сестрой и сыном-дошкольником, сбежав от мужа-пьяницы. Ей соседи расхвалили меня, что и не пьёт мужик, и не курит, и холостой ходит – смотри, девка, не упусти такой шанс. Она не упустила. Так я стал отчимом для шестилетнего Серёжи. Мать убеждала меня, что это почти тот же отец и потому  забуду про родного сына, со временем всё «устаканится» (её любимое  выражение). Серёжка оказался славным мальчишкой, очень ко мне привязался  за пять лет, что мы прожили вместе. Забегая вперёд, скажу, что, увидев меня через двадцать пять лет на пороге своего дома, он сразу меня узнал и заорал:
-  Жена, радость-то какая, отец приехал! Иди скорее сюда, познакомься.
 Я едва слезу не уронил. Выходит не отчимом, а отцом ему был.
Расстались мы с Лидой по её вине. Оказывается, у неё был любовник, ион убедил её перейти к нему в дом, пообещав «златые горы и реки дивные вина». Я такой пламенной любви мешать не захотел и сразу уехал за тысячи километров от этого места. Дал себе клятву не жениться больше,  даже по приговору Верховного Суда.
Клятву, конечно, нарушил. Ну, не мог, не умел я жить один., а гражданские браки тогда не приветствовались и на официальном языке назывались сожительством. Мне это слово не нравилось, оскорбительным казалось, и я ещё два раза сходил в ЗАГС, чтоб «всё, как у людей» было. Я никогда и ни о чём не жалею, но теперь, оглядываясь назад, в те годы, что потрачены на этих двух жён, считаю самой чёрной полосой в своей жизни,.и потому с удовольствием перехожу к светлой.
 Видно, Господь сжалился над непутёвым рабом своими подарил мне .судьбоносную встречу. Я случайно узнал, находясь в командировке, что в этом городе живёт и работает мой бывший подчинённый. Теперь он сам был таким же начальником –прошло почти десять лет -  и встрече нашей мы оба были очень рады.. Разговаривали мы у него в рабочем кабинете, в рабочее время и довольно шумно. Вышли на улицу покурить и я его спрашиваю:   
-  Витя, а что за девица сидит у тебя в кабинете? Секретаршей обзавёлся что ли?
-  Ах, ты развратник старый! Узрел всё-таки хищник жертву, но тут тебя ждёт облом. Она у нас в недотрогах числится, почти святая и таких ухарей, как ты, за версту чует, - пошутил мой приятель.
Когда вернулись в кабинет, я уже другими глазами посмотрел на молодую, симпатичную девушку, которая сидела в уголке за своим столом, что-то писала и нас будто и не видела. Я пошёл на штурм крепости.
-  Девушка, я впервые в этом городе, - лихо соврал я. – Хотел бы поближе с ним познакомиться. Вы не согласитесь на время стать моим гидом?
-  Я на работе, - тихо сказала она и посмотрела на меня.
Я обомлел. Это был взгляд ребёнка, чистого и доверчивого, ещё не познавшего, что рядом с добром уживается зло. Увидев эти глаза, я понял  --  вот с таких лиц пишут иконы. .Обидеть, обмануть, предать  такие глаза – всё равно, что в родник плюнуть. И хотя у меня был богатый опыт общения с женщинами, я растерялся. Выручил меня Витя. Он  сказал:
-  Люда, я отпускаю тебя с работы и тоже прошу уважить просьбу моего давнего друга.
Она моча сложила свои бумаги в папочку, встала, взяла свою сумочку и сказала:
-  Ну, пойдёмте, я покажу вам наш город
И она водила меня по улицам и паркам города, в котором я когда-то прожил три года и знал не хуже её. Со мной всегда был фотоаппарат, и я сделал несколько довольно удачных снимков. Люда и сейчас иногда достаёт их, зовёт меня и спрашивает:
- Ну, хоть теперь-то тебя совесть не мучает, обманщик несчастный? «Покажите мне город» - передразнивает меня тогдашнего
Нет, не мучает! Если бы тогда я не прикинулся гостем города, а Люда осталась бы сидеть за своим столом, то одним счастливчиком  сегодня было бы меньше. Фортуна наконец-то повернулась ко мне лицом. Не скажу, что у нас семейная идиллия, что умрём мы в один день, но живём мы очень даже неплохо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Я не считаю себя многожёнцем. У меня одна-единственная жена и другой мне не надо. Просто поиск затянулся. Конечно,  Людмиле я об этом не говорю, чтоб не возгордилась и не загнала меня под каблук
Теперь я убедился, что брак – это лотерея. Вытащить счастливый билет удаётся далеко не всем, и не сразу, не с первой попытки. И ещё одну истину постиг .Быть семье или не быть, какой она будет – целиком зависит от жены, от женщины. Когда нас, мужей, называют главой семьи, я считаю это роскошным комплиментом в наш адрес. Добытчик? Да. Защитник? Конечно, но никак не глава.


Кумиры

В еврейской библии есть заповедь:«и не сотвори себе кумира». Иисусу Христу не нужны конкуренты, любить обязаны только его одного. Я всю жизнь нарушал эту заповедь. Есть подозрение, что не я один виновен в этом грехе.
В детстве было два кумира: кондуктор в автобусе и контролёр в кинотеатре. Первый катался весь день бесплатно, а второй кино смотрел, сколько захочет. Когда выучился читать и малость подрос, то число кумиров резко возросло. Можно сказать, что они в «коммуналке» жили. Тут были:  индеец Соколиный Глаз, капитан Немо, наш советский разведчик Николай Кузнецов и Чапаев Василий Иванович, нынешний герой анекдотов. Позже их сменили  Аркадий Райкин, Максим Горький. Когда увидел первый раз Татьяну Доронину на киноэкране, то вовсе голову потерял. Письмо ей написал, где клялся любить только её, как идеал женской красоты.
Сейчас смешно вспоминать об этом, а тогда свято верил, что так оно и будет. Не вижу ничего греховного и постыдного в стремлении иметь кумира, любить его, поклоняться красоте и таланту, быть хоть чуточку на него похожим. Конечно, я не стал бы отрывать пуговицу от пальто  Шукшина Василия Макаровича или всю жизнь хранить носовой платок той же Тани Дорониной. Такой убогий фанатизм  - это  удел тщеславных и недалёких, что-то вроде спорта.
Недавно я похвастался приятелю:
-  Поздравь меня, теперь у меня есть весь Высоцкий!
Да, сбылась моя давняя мечта, я теперь могу слушать ВСЕ его песни. Долгие годы мы - поклонники его таланта – охотились за каждой новой песней нашего кумира. Не знаю, как у других, но мной руководил не спортивный азарт, а желание получше узнать этого человека. Ведь в своих песнях он выражал и себя, как всякий творческий человек. За год до его смерти мне посчастливилось сидеть с ним рядом, и даже поговорить. Я сказал ему, что, возможно, в детстве мы с ним  на улице пинали один мяч. Он с мамой жил одно время в нашем Бузулуке и как раз на нашей улице.
-  Слушай, - сказал он, явно заинтересованный, - ведь это же тема, прекрасная тема! Приходи ко мне вечером в гостиницу, там поговорим.
 И ушёл на сцену продолжать концерт после антракта. В гостиницу, разумеется, я не пошёл, а на следующий день он уже уехал в другой город 
В заповеди «не сотвори кумира» есть и другой смысл: она как бы предостерегает тебя, пытается уберечь от печального дня, когда кумир развенчан, когда ты понимаешь вдруг, что не тому богу молился. Так у меня случилось с Виктором Астафьевым .Его книги я зачитывал до дыр. «Царь-рыбу» и «Оду русскому огороду» знаю чуть ли не наизусть и убеждён, что в послевоенной советской литературе вряд ли кого можно поставить в один ряд с ним. В прозе Астафьев для русского человека был второй Пушкин – вот даже до чего я додумался в своём обожании.
Конечно, мысль крамольная и пушкинисты вызвали бы меня на дуэль, но за меня заступится всякий, кто прочтет описания природы в его книгах. Там не проза, там высочайший пик поэзии. Но вот попадает мне в руки одна из последних его книг «Прокляты и убиты». Тяжело, ох, как тяжело читать эту книгу о самой страшной и жестокой войне! Ещё и потому, что рассказал о ней простой солдат, которому посчастливилось и победить, и выжить. Рассказал без прикрас, грубо и правдиво до озноба.
Но мне очень не понравилась патологическая ненависть автора к политрукам и коммунистам. Тем более, что это совпало по времени с оголтелой кампанией оплёвывания, шельмования, когда в «коммуняк» не плевал только ленивый. Тогда же  первый секретарь обкома публично выбросил свой партбилет. и на этой волне поднялся до кресла первого президента России .И об этом губителе страны, алкаше и политическом ничтожестве Астафьев отзывался так, будто лучшего человека в своей жизни не встречал. Я был потрясён. Как мог умница, талантище, великий труженик и истинно русский человек не увидеть в Ельцине врага народа, предателя и оборотня? С этого момента Астафьев для меня умер, и одним кумиром стало меньше. А на душе остался горький осадок, не утихает боль разочарования
Никогда не простил бы себе, если не рассказал здесь ещё об одном человеке. Слово «кумир» к нему вряд ли применимо, но я считал его гениальным музыкантом, а каждую встречу с ним – праздником. Звали этого человека Лёня Иончиков.
Магазин «Синяя птица», где продавали кур, торговал ещё и водкой. Любители выпить сразу же шли в наш подъезд, благо он  рядом, и стучали в дверь. Просили стакан и божились, что вернут. Так случилось и на этот раз. Лето, жара, сижу в одних трусах  под струёй прохладного воздуха из кондиционера и разучиваю «Чардаш» Монти на баяне. Дело подвигается с трудом, я злюсь, чертыхаюсь. А тут ещё и стук в дверь.  Я беру стакан, открываю дверь и молча сую его мужику в руку. Он берёт, пытается что-то сказать, но я уже захлопнул дверь и продолжаю мучить баян и себя. Минут через десять опять стук в дверь и я, не снимая баян с плеч, иду за стаканом. Так и есть. Стоит тот же крепенький мужичок лет тридцати, круглолицый, с чёрными запорожскими усами и в заметном подпитии:
-  Спасибо, выручил, - говорит он и протягивает мне стакан, но не пустой, а налитый наполовину. – Это тебе. А можно я послушаю, как ты играешь?
Редкий музыкант откажет в такой просьбе, не устоял и я . Снисходительно изрёк:
-  Ну, проходи, послушай. Мне не жалко.
Он прошел в  комнату, застенчиво так присел на краешек стула и приготовился слушать. Я решил блеснуть. Пусть этот алкаш узнает, что не в одной водке счастье. Играл недолго, но от души. Даже самому понравилось. И тут этот мужик говорит:
-  А можно я попробую? Уж больно у тебя баян красивый
Действительно, баян был роскошный, немецкий «WELTMASTER» пятирядный.
-  А ты хоть в руках-то держал когда-нибудь такой инструмент? – высокомерно, почти с издёвкой спросил я его
-  Да, вроде приходилось,- скромно ответил он и взял в руки баян
Мама родная! Уже через минуту я сгорал от стыда за чванство своё, высокомерный тон в разговоре с ним. Баян не играл, не пел. Он разговаривал, он наполнил мир таким звучанием, что я впал в некое забытьё, в транс. Никогда в жизни я не слышал и не видел ТАКОЙ игры.. Происходящее казалось сном. «Ас! Гений!!  Фантастика!!!» проносилось в голове и очень не хотелось, чтобы этот сон наяву закончился. Мужчина снял с плеч баян, поставил на стол и, протягивая мне руку, сказал:
-  Звать Лёня. Если хочешь ещё послушать – беги за бутылкой.
Боже! Какая бутылка?! Да я десять бутылок готов был поставить,  лишь бы это чудо не кончалось. Через десять минут две бутылки уже стояли на столе, магнитофон был включен на запись, а Лёня играл. Играл всё, что я любил, помнил и хотел бы услышать. И как играл!  Я до сих пор храню те записи как зеницу ока и слушаю с наслаждением.
Оказывается, Лёня закончил консерваторию по классу баяна, был вторым баяном в Уральском народном хоре, лауреатом многочисленных конкурсов, но сгубили его водка и женщины. И то, и другое он любил самозабвенно, «до потери пульса» как он сам выражался. Из хора выгнали, жена тоже от него ушла. Он пробавлялся игрой на свадьбах, на юбилеях. И даже просто за бутылку, как в случае со мной.  Где он сейчас, как сложилась судьба этого замечательного музыканта, увы, не знаю. Скорее всего, как и у всех талантов на Руси – спился, пропал, сгинул, будто и не было его на свете. Жалко до слёз. Славный был человек!

                Кое-что из детства

Идёт третий год Великой Отечественной войны. Мы с матерью живём в деревне, на дворе зима. Я сижу на печке весь измазанный дёгтем и замотанный в холстину. Так лечили от чесотки. Мне почти четыре года вот-вот исполнится. Вдруг открывается дверь в избу, и на пороге вырастает фигура  мужчины в длинной серой шинели и с вещмешком в руках.  Я и разглядеть ничего не успел, как оказался в его руках, и уже приготовился зареветь от страха. Мужчин мы, дети, тогда практически не видели, а тут такая неожиданность.
-  Сынок, папка пришёл! – истошно закричала мать и залилась счастливыми слезами.
Да, это моего родного отца отпустили на сутки домой перед отправкой на фронт после третьего ранения. Другие отцы уже после второго серьезного ранения  возвращались домой, но мой считался сыном кулака, и ему советская власть такого подарка не захотела сделать даже после третьего ранения  тоже серьёзного.  Он сказал, прощаясь с матерью:
-  Вера, не дадут мне вернуться. Береги сына, пусть Бог поможет вам. Гитлера мы всё равно свалим, не сомневайся.
Об этом мне, уже взрослому, рассказала мать. А тогда, в тот зимний день, я сидел у отца на коленях, грыз кусок сахара, и любовался неслыханным богатством – винтовочным патроном.  Другой игрушки для сына отец просто не успел найти. В сутках только 24 часа, а его отпустили только на сутки. И сегодня ещё память хранит ощущение холодной колючей отцовской щеки, и слышится его глуховатый негромкий голос. Это и есть моё самое первое детское воспоминание.
До школы, а потом и в школьные летние каникулы, я жил у бабушки Кати в её мазанке, наполовину ушедшей в землю. О трудностях  и лишениях я уже достаточно рассказал. Теперь о счастливом детстве. Я это без иронии говорю. Оно и впрямь было счастливым, как и у всех детей мира. Потому что открывал для себя мир, каждый день узнавал что-то новое, доселе незнакомое и непонятное. Деревенский быт, леса и поля вокруг деревень, где тогда учительствовала моя мать, наконец, люди – всё это мало походило на наше городское житьё, когда пришлось уехать из деревни
Большой удачей, почти праздником, был день, когда бабушка Катя посылала меня с каким-нибудь поручением в соседнее село к своей младшей дочери. Я пулей летел, песни орал от избытка чувств. Дорога плавно спускалась, петляя, вниз, и обе её колеи были полны тёплой пылью. Босые ноги купались в ней, а руки на ходу срывали пшеничные колосья, шелушили их, и горсть зерна казалась лакомством. .Ещё интереснее было идти прямо по пшеничному полю. Там можно было поймать кузнечика, а то и двух, и долго разглядывать, пытаясь понять, чем же они стрекочут. Изловить бабочку тоже было непросто, но зато, какое удовольствие держать в руке трепетное тельце и ощущать себя властелином – хочу, выпущу, а захочу и оборву ей крылья. Ящерицу, как правило, поймать не удавалось, и чаще всего в руках оставался только её хвост. Суслика, стоящего столбиком у норки тоже видел много раз, но достать его тогда не умел. Потом, уже с пацанами постарше их добывали десятками, выливая из нор водой и карауля у всех выходов
Бабушка ждала меня назад через два-три часа, а возвращался я намного позже.
-  Тебя только за смертью посылать, - ворчала бабушка, отвешивая мне подзатыльник. Я не обижался. День прошёл славно! Бывало и так, что деревенские мальчишки видели меня, когда я порхал по полю в своей белой рубашонке, словно бабочка-капустница. Они ждали меня, зная, что опять услышат какую-нибудь страшную историю, коих  помнил я во множестве. А чаще сам придумывал, импровизируя по ходу рассказа. Но и они в долгу не оставались -  приводили к заброшенной мельнице, где под огромным деревянным мельничным колесом недвижно стояла чёрная вода. Камыши стеной стояли вокруг, а  на воде вдруг появлялись расходящиеся круги, слышался всплеск, шорохи. Пацаны уверяли, что тут живёт Водяной и по ночам крутит мельничное колесо. Теперь уже мне становилось страшно и хотелось поскорее отсюда убраться.
В деревню я любил ходить и потому ещё, что пока доходил до дома тёти Нади, успевал побывать ещё во многих домах. И всюду давали нехитрый деревенский гостинец. Тогда не знали слова «подарок». Чаще всего это были жареные тыквенные семечки, два-три куриных яйца,  кружка холодного молока из погреба с куском пирога. Здесь многие помнили не только моего отца, но и деда. Старики качали головой, вздыхали и обращаясь ко мне говорили:
-  Дед твой справный мужик был. Две лошади, жеребец на выезд, коров не меньше пяти. И ведь управлялся, никого не нанимал. Разве что сено косить помогали ему
Из детских лет запомнился ещё один эпизод.
Бабушка моя была человеком верующим и меня приобщала к вере, постоянно твердя:  «без Бога не до порога». За стол не пускала, если не перекрещусь. В церковь с собой таскала. Там же она и крестик «золотой» мне купила на шёлковом шнурочке,.и зорко следила, чтоб я его не потерял.. Мне очень нравился этот крестик. Особенно, когда крутишь его на шнурочке вокруг пальца. Получается сверкающий на солнце опять же «золотой» круг. И однажды крестик сорвался с пальца и улетел в крапивные джунгли, которые всегда обходили стороной. Только куры не боялись этих дремучих зарослей позади огорода. Баба Катя сразу заметила пропажу и учинила строгий допрос. Пришлось признаться. Тогда она взяла хворостину и погнала меня на место»преступления»
-  Лезь, ищи! – приказала
-  Ну, ба-а-а… - загнусил я со слезой в голосе
-  Лезь, сказала! Будешь знать, как с крестом обращаться надо, - повторила неумолимая  бабка
 Обливаясь слезами, полез, но сколько не ползал там, крестика, конечно, не нашёл. Долго потом баба Катя лечила меня от волдырей, ругала себя, каялась. Она и предположить не могла, что с Богом я расстанусь навсегда. Уговоры, битьё – ничего не помогало. И крестик носить, и молиться, и в церковь с бабкой ходить я больше не стал. Крепко обиделся на Бога, который не защитил меня тогда, перед крапивным адом. Даже окрепло подозрение, что нет его, Бога этого. Потом, в школе меня в этом убедили окончательно
И последнее детское воспоминание. Непослушных детей пугали волком, бабаем, милиционером, которые вот-вот придут и заберут. Если не помогало, то в ход шёл «кандидат педагогических наук», то есть отцовский ремень. Или, ещё хуже, стояние в углу на коленях, да ещё и на горохе. Не очень-то я этого боялся, но стоило произнести одну волшебную фразу, как я враз становился образцом смирения и послушания. Трепетал от ужаса, бледнел от непреодолимого страха. Фраза звучала так: «не будешь слушаться, тогда сейчас пойдёшь рожать»
Откуда взялся этот страх? Видимо, вот откуда. У бабы Кати был сепаратор, и деревенские бабы каждый день приходили с молоком, усаживались на лавки и вели свои женские разговоры, не обращая внимания на мальца, что сидел на печке и жадно впитывал услышанное. Не избежали бабы и темы родов, какой ценой они даются. А тут ещё и моя детская фантазия красок добавила – вот и родилась фобия. Я уже школьником был, но бабы деревенские всё ещё спрашивали:
-  Ну, как? Не родил ещё? А то я кумой пойду, не забудь позвать, - и смеялись довольные своей шуткой.
Долго ещё подтрунивали надо мной. Я не обижался. Уже грамотный стал, но всё равно считал, что детей у матери достают, разрезая ей живот. Однако, самое интересное событие моего детства я опишу в следующей главе.

                Моя первая свадьба

Шла трудная весна победного 45-го года. Наши солдаты воевали уже на вражеской территории, все ждали победы. Но ещё больше ждали своих мужей, отцов, братьев. Деревенские бабы истерзанные голодухой, каторжным трудом и каждодневным страхом перед трижды проклятой «похоронкой», верили, надеялись и, как могли, приближали день победы. Военные историки давно подсчитали все потери за годы войны, но никто не подсчитал сколько слёз пролили наши женщины. Наверное, реки и озёра горькой и солёной воды получились бы. 
Но не таковы русские бабы, чтобы только слёзы лить, да судьбу клясть. Однажды, поплакав над очередной похоронкой, кто-то из женщин громко, чтоб все услышали, сказала:
- Бабы, хватит реветь! Жалко, ой, как жалко мужиков наших, но ведь у нас другие растут. Тоже наши и тоже родные. Сопливые, правда, но все-таки мужики. Об них надо думать. Давайте-ка свадебку сыграем.
- Рехнулась баба, совсем умом тронулась с горя, - осудил кто-то эту женщину.
-   А что? Почему бы и на свадебке не погулять? – неожиданно поддержала её другая. – Благо и жених, и невеста нам давно известны, водой их не разольёшь.
Речь шла обо мне и соседской девчонке Таньке Соколовой. Наши избы стояли рядом, и мы играли на одном дворе. Моя мать постоянно что-то шила, у неё оставались лоскутки, и я щедро раздавал их девчонкам. Самые большие и красивые доставались почему-то именно Таньке. Для  девчонок эти лоскутки были неслыханным богатством. Сами полураздетые, в заплатках, в застиранных платьишках, они наряжали своих кукол по-королевски, хвастались друг перед другом. Пожалуй, для них это была единственно доступная радость
Если Танина мать что-то пекла вкусное, то Танюха всегда приносила мне кусочек полакомиться.. Стояла рядом и неотрывно смотрела, как я  уплетаю за обе щёки, а свою долю держала в руке за спиной Часто она и свою долю отдавала мне. Я не был рыцарем и без тени смущения  съедал её . А она всё смотрела и смотрела на меня, будто я какое-то волшебство совершаю. Взрослые тоже заметили, что мы всегда рядом и стали в шутку дразнить нас женихом и невестой. Дети – наши товарищи по играм – пошли ещё дальше. Частенько они орали на всю улицу:
- Тили – тили тесто, жених да невеста,
   Тесто засохло, а невеста сдохла.
Я кидался в драку. Мне очень обидно было, что «невеста сдохла», но это только подливало масло в огонь, и ребятишки орали ещё громче,  ещё азартнее.
Такова предыстория, а история стала развиваться быстро и по всем правилам. Уже на следующий день к Таниной маме пришли сватать «ярку», та долго не упиралась и отдала дочь»замуж», чтобы не портить спектакль. Я всего этого, конечно, не помню и знаю по рассказам матери. Зато сани-розвальни, лошадь гривастую и колокольчики под дугой в памяти остались, когда нас с Таней везли в сельсовет «регистрироваться». Там, видимо, тоже не страдали отсутствием чувства юмора и выдали «документ», где Таня была уже не Соколова, а с моей фамилией.  Только бабки старые ворчали и в глаза ругали устроителей свадьбы.
-  Совсем сдурели девки-то наши!  Гля-кось, чего вытворяют окаянные. И греха не боятся!
Но на этот импровизированный спектакль всё же пришли посмотреть. Пришли не с пустыми руками. Гулять так гулять! В большой и просторной горнице в доме «жениха» составили столы буквой П и разложили на них  свадебное угощение. Хотя какое уж там могло быть богатство и разнообразие, если к весне и картошку-то подъели. Но нашлась и выпивка, и закуска. Зато песен, частушек, страданий перепели вдосталь, наплясались до изнеможения. Люди как-то незаметно для себя втянулись в эту нечаянную игру, забыли на время о бедах и невзгодах своих
Мы с Таней, в пух и прах разнаряженные, сидели даже не за столом, а на столе. Поставили две табуретки и усадили нас рядышком. Иначе нас просто не видно было бы из-за малого роста. Дети, как известно, тоже любят поиграть, и наверняка нам с Танькой скучно не было. Особенно мне понравилось целовать Таню, когда за столом орали «горько!» Я так втянулся в это дело, что целовал уже не дожидаясь, когда закричат «Горько!», вне очереди.
-  Гляньте-ка, бабы, какой Таньке муженёк-то попался ласковый! Ведь зацелует девку.
Кто-то умудрился плеснуть нам с Таней бражки, нас быстро разморило, и мы уже клевали носом. Нас уложили спать на одну кровать, а сами продолжали веселиться. На  следующее утро бабы, проходя мимо Таниного дома, дурашливо орали: в адрес её матери:
-  Настёна, ты чего же простынь-то не повесила во дворе? Смотри, дождёшься, принесём тебе дырявых блинов!
Что было дальше -  не помню, сочинять не стану. Прошли годы, и я приехал в эту деревню в гости к своей крёстной. Надо, наверное, писать ещё и слово «матери», но никто и никогда его не добавляет. Так и называют – крёстная. Она жила как раз напротив дома Соколовых. Крёстную тоже звали Татьяна, она очень любила меня, баловала, и я даже порой жалел, что не она моя мать
Когда она увидела на пороге  парня, по-городскому одетого, да ещё и с букетиком полевых цветов в руках, то прослезилась6
-  Господи, вырос-то как! Тебя теперь не всякий и признает в деревне.
-  Лишь бы ты меня признала, хорошая моя, а другим я вряд ли нужен.
За разговорами и расспросами время пролетело быстро, и я уже собрался уходить. Тут крёстная и говорит:
-  А что же ты, милок, про жену свою не спрашиваешь? Аль забыл свою суженую?
Я и в самом деле забыл, даже имя не мог вспомнить. Но посмотреть очень захотелось
-А разве она здесь, не уехала из деревни? – спросил я
-  Куда же ей ехать? Ей и тут не плохо живётся. Девка хорошая, Настёна не нахвалится. И помощница, и рукодельница, и учится на одни «пятёрки». Ну, что, пойдём в гости к ним?
-  Я не против, пошли. Только у меня никакого гостинца для них нету, неудобно получится.
-  Ничего-ничего, - успокоила меня крёстная. – Ты сам для них подарок будешь
Мы прихватили со стола кое-что из еды, горсть конфет, а крёстная сунула мне в карман что-то блестящее и сказала:
-  Таньке своей подаришь
Мы перешли улицу и постучались в дверь к Соколовым
-  Кто там? – услышали мы голос тёти Насти
-  Открывай, давай, зятя твоего привела, - отвечала крёстная.
Звякнула щеколда, дверь отворилась, и я увидел дородную женщину. В руках она держала деревянную кадку, откуда шёл густой ароматный запах пахты. «Значит, масло сбивала» - догадался я.
- Батюшки-светы! Явился, не запылился, а мы уж тут все глаза выплакали, - сразу же включилась в игру моя бывшая «тёща». – Экий молодец вымахал! Поди, одними дрожжами кормили?. Проходите, гости дорогие, проходите в избу. Я мигом.
-  А Танька-то твоя дома ли?
-  Дома, где ж ей быть? На погреб послала, придёт вот-вот.
Только проговорили, и вот она уже на пороге стоит. Среднего роста, в простеньком платье, с длинной русой косой и огромными распахнутыми глазами, синими, как вечернее небо. В руках держала большую корзинку с овощами. Стояла и смотрела себе под ноги, пылая как маков цвет .Тут из горницы вышла её мать,  уже принаряженная, причесанная и, взглянув на дочь, сказала:
-  Ты чего к двери присохла? Разве так мужа своего встречают? Ты бы хоть поздоровалась с людьми, аль язык проглотила? – шутливо строжилась тётя Настя.
-  Здрасьте! – чуть слышно пролепетала Таня, и бочком-бочком прошмыгнула в горницу.
-  Ну, всё, теперь её трактором не вытащишь оттуда. Уж больно она у меня стеснительная, - посетовала тётя Настя, и они принялись с крёстной накрывать стол.
-  Ты чего тут столбом стоишь? - напустилась на меня тётя Настя. – Аль тоже из стеснительных? Чтой-то не шибко стеснялся, когда  Таньку мою чуть до смерти не зацеловал. Давай, дуй к ней, не путайся тут под ногами.
Я вошёл в горницу. Таню было не узнать. За считанные минуты она преобразилась настолько, что я стоял с открытым ртом. Уже не Золушка, а юная принцесса в ярко-красном платье с оборочками и рюшечками, белые туфли-лодочки на ногах и венком на голове уложена коса. Я подошёл к ней, вытащил из кармана коробочку, и подал ей.
-  Ой, -  вскрикнула она, открыв коробочку, -  какие красивые! Спасибо тебе, вот ух не ожидала.. А я тебя сразу узнала, когда ты ещё к тёте Тане шёл. Как это ты надумал к нам-то зайти? – спросила она, уже примеряя серёжки, которыми пожертвовала моя крёстная ради моего престижа
«Вот тебе и шибко стеснительная» - подумал я, слушая уверенный и даже чуточку насмешливый голос. Тут уже я оробел, хотя такое за мной не водилось.
Нет смысла рассказывать про застолье и проводы, но Таня мне очень понравилась, и я даже подумал тогда: «Если буду жениться, то только на ней».
Судьба распорядилась иначе. Я уехал далеко и надолго, жизнь закрутила, завертела меня, и про Таню я забыл навсегда.

Юбилейный  «орден» 

Трудовых и боевых подвигов за свою жизнь не совершил и родное государство ничем, кроме пенсии, не наградило. Зато гости, которые пришли поздравить меня с 60-летием и вступлением в ряды пенсионеров, наградили меня роскошным уникальным орденом. Сделан он из керамики в виде мальтийского креста, на широких лучах которого изображены :  книга, мотоцикл, лира и грудастая баба. В центре рельефные цифры 60 и всё это подвешено на красивой муаровой ленте.
Как видите, друзья хорошо меня знают, коли обозначили главные ценности моей жизни. Кое – что узнал и ты, читатель, если добрался до этого места. О книгах и женщинах в моей жизни я уже рассказал, упомянул о мотоцикле и музыке. Теперь подробнее. Сначала про мотострасти. Моя любимая «Ява» не просто средство передвижения, а моя верная, красивая и надёжная подружка. Мы с ней намотали на спидометр 26 тысяч километров и побывали во всех концах СССР, кроме Камчатки и Сахалина. И за все эти годы не было ни единой серьёзной поломки, ни разу «Ява» меня не подвела. Умеют чехи делать мотоциклы! Наши мотоциклы и смотрелись уродцами, и по всем техническим данным безнадёжно отставали. Только по весу они были намного впереди. «Урал» и «Днепр» по сей день называют  тяжёлыми мотоциклами.
Катался я как правило не один. Тогда в каждом городе были авто-мото клубы и назначение у них было одно:  туризм. Самое удивительное и приятное было то, что государство оплачивало нам все расходы за время путешествий, даже командировочные и гостиничные платили. Взамен мы рассказывали о  нашем городе, о нашей республике и наших достижениях в труде и спорте. Слайд-фильмы показывали и даже концерты устраивали там, где нас ждали и встречали.
Но и в одиночку, точнее с женой или с сыном, поездил немало. По маршруту «Ленинград – Кавказ» трижды прокатился, на  Урале побывал, на малую родину ездил. За что я люблю мотоцикл, и не променяю его даже на « крутую» иномарку?  Прежде всего за то, что на нём я смог забраться даже на Эльбрус. Не на самую вершину, конечно, а очень близко к ней, куда путь любой машине недоступен. Не проедет она по горной тропе. На мотоцикле я мог свернуть с дороги в любом месте, проехать и по лесу, и по кромке моря, и в лютое бездорожье.
Второе достоинство – ощущение скорости. В салоне машины скорость не воспринимается телом, нет ощущения полёта, нет всплесков  адреналина, Шутники добавляют и третье преимущество мотоцикла перед машиной: когда едешь на мотоцикле, можно плюнуть в любую сторону.
Сегодня мотоциклов на дорогах не видно. Наша промышленность их почти не выпускает, а японские просто недоступны по цене, хотя являются шедеврами мотостроения. Про бензин я уж и не говорю. Запредельная цена на него – это не экономика, а политика, но не буду о грустном.
Теперь о лире. Не о птице лирохвосте, не об итальянской валюте, а о музыке.
После операции на глазах я неделю лежал с забинтованными глазами, и эта неделя  показалась мне вечностью. Слепота – это большое несчастье, но если бы оказался перед выбором – слепым жить или глухим, то выбрал бы слепоту. Я не мыслю жизни без музыки. Она звучит у меня в доме, не умолкая не на минуту. Она звучит во мне и тогда, когда её никто не слышит. Я даже во сне слышу музыку. Наверное, своё дело сделали гены, наследственность. Отец был гармонист и баянист, мать играла на гитаре и пела неплохо. Поневоле музыкантом родишься.
В детстве я по средам не учился в школе. Этот день недели в нашем городке был базарным днём. Я брал портфель, доходил до школы, прятал его  в кустах и шёл на базар, в тот ряд, где продавали гармошки, баяны и трофейные аккордеоны. Домой уходил вместе с последним продавцом. Именно он не мог не заметить с каким восторгом, напряжённым вниманием смотрел я на тех, кто брал в руки инструмент и пробовал играть Особенно, если играли на аккордеоне. Для меня это была волшебная, неземная музыка и у меня сами по себе текли слёзы. Я как бы растворялся в ней, улетая в небесные выси.
-  Ну, что, пацан? Хочешь поиграть? – спрашивал мужик и протягивал мне гармонь. – Не поломай только, не урони, смотри!
Сказать, что в такие минуты я был счастлив – всё равно, что ничего не сказать Осторожно и бережно, как хрустальную вазу брал в руки этот пусть временный, но роскошный подарок, и начинал играть.
-  Во даёт! Гляньте, люди добрые, сопля зелёная, а как играет! – восхищался хозяин гармошки. Не знал он, что я родился с абсолютным музыкальным слухом. Кроме того, сосед наш, дядя Миша, частенько давал мне свою старенькую, но голосистую «хромку», которую называли ещё и по-другому – «25 на 25». Скоро я стал нарасхват. Приходили соседи, знакомые и просили:
-  Вера, дай Кольку на пару часов. У нас сын из армии вернулся, стол собрали, а музыки нет
-  Но у Кольки гармошки-то нет, на чём он вам играть будет?
-  Гармошку мы нашли, а вот гармониста нету.
И я счастливый, как на крыльях летел, зная, что удастся поиграть. Именины, крестины, праздники и даже свадьбы были и моими праздниками. Репертуар был бедненьким и публика неизбалованная шедеврами. Две-три плясовые мелодии, неизменные «Златые горы», «Катюша» и «Огонёк», но всё равно люди были довольны. Доволен был и я. Не только потому, что приходил домой с дарами, но, прежде всего, наигравшись досыта.
Собственная гармонь появилась у меня только благодаря необычному дару отчима.  Я забыл о нём рассказать в главе «Отчим».От дедов и прадедов передавался этот секретный рецепт и неизменно срабатывал. Однажды я увидел в доме высокого статного военного с женщиной, на которую было страшно смотреть. У неё была так называемая «водянка», то есть мокрая экзема.
Муж-полковник куда только не возил её, кому только не показывал, но ни лекарства дорогие, ни курорты – ничего не спасало. Тогда стали они искать знахарей, и пришли к нам. Отец посмотрел на женщину, велел раздеться, и только  потом сказал:
-  Пусть завтра приходит одна на вечерней заре.
Они ушли, а он начал готовить снадобье. Меня он попросил натереть на рашпиле «чёртов палец», сам  достал порошок вонючей серы, пузырёк с какой-то жидкостью, и закрылся в чулане.
Женщина пришла и раз, и другой, и третий, но мне это было неинтересно, да я и не очень-то верил в целительство отчима. Прошло совсем немного времени и однажды днём, ближе к вечеру, я услышал как сигналит машина у дома. Выглянув в окно, увидел грузовик. Шофер махал мне рукой, подзывал к себе. Я очень удивился, но вышел на улицу.
-  Чего стоишь? Открывай ворота, к вам приехал!
Я подумал, что он или пьяный, или адрес перепутал. К нам машины не ездили, не было у нас и шоферов знакомых. Стоял и смотрел на чумазого мужика. Он вылез из кабины, сам открыл ворота, и заехал во двор. Из дома вышла мать.
-  Хозяйка, принимай добро, - сказал шофёр, и стал открывать борта грузовика.
Мать смотрела ошалело на грузовик, на разбитного шофёра, и ничего не понимала. Я тоже.
Тогда мужик залез в кузов и стал подавать нам вещи. Он привёз столько добра, что нам и во сне не приснилось бы. Там были кровать с никелированными спинками, ящики с посудой, какие-то огромные узлы и – я глазам своим не поверил – велосипед «Даймлер». Это сверкающее чудо шофёр прислонил к завалинке, а я стоял с отвисшей челюстью, смотрел, как завороженный,  Мне в голову не могло прийти, что велосипед этот привезли мне. Но меня ожидало другое потрясение. Пока я любовался трофейным велосипедом, шофёр залез в кабину, и принес завёрнутую в одеяло новенькую гармонь.
Как я умом не тронулся от такого счастья, до сих пор не понимаю. С этой гармонью я даже спал в обнимку, пылинки с неё сдувал. Никто в доме пальцем не смел к ней прикоснуться. Вот уж где я душеньку отвёл!
Вечером на легковой машине приехал тот самый  военный с женой. Я её не узнал. Хрупкая изящная, в необыкновенно красивом платье и шляпке, она была похожа на сказочную фею. Прямо с порога она бросилась в ноги к отчиму и, заливаясь счастливыми слезами, твердила одну и ту же фразу: -- Спаситель мой, спасибо! Кое-как её успокоили, отпоили  водой. Муж её тоже беспрестанно жал руку отцу, называл его волшебником, и глаза у него тоже блестели. Оказывается, женщина полностью излечилась, обрела желание жить, а на теле даже следов от ужасной болезни не осталось. Она это продемонстрировала, стащив с себя платье при всех при нас, нисколько не стесняясь. А мать с отцом не знали, как благодарить благодетеля, который в один день вытащил нас из нищеты, подарил столько добра, что нам вовек не купить бы.
Смело могу сказать, что в этот вечер на земле было только два счастливых человека: я и эта женщина.
Возвращаюсь к теме:«я и музыка».Дорога на кладбище проходила мимо нашей школы и если хоронили с оркестром, то я тут же просился в туалет, а сам шёл за оркестром до самого кладбища, где музыка звучала последний раз.
Уже взрослого, меня спрашивали:
-  Что же ты  в музыкальную школу не пошёл, если такая любовь к музыке была? Тем более, что и способностями бог не обделил.
Денег не было платить за обучение. Как мать моя говорила: «не до жиру, быть бы живу». Но в   музыкальную школу я всё же ходил. Если кто помнит рассказ «Филиппок» Толстого, то он про меня. Были сверхсчастливые дни, просто сказочная удача, когда какая-нибудь сердобольная учительница брала меня за руку и приводила в музыкальный класс. Тихой мышкой сидел я в уголке и с замиранием сердца наблюдал за этими счастливыми мальчишками и девчонками. А они смотрели на меня чужими глазами. Никто из них ни разу даже близко не подошёл ко мне
Но нотную грамоту я потом сам одолел по самоучителю, научился играть на баяне, на аккордеоне. Пробовал играть на гитаре, на саксофоне, но решил, что лучше играть хорошо на баяне, чем кое-как на многих инструментах. Одно время пришлось даже учить ребятишек игре на аккордеоне, и один из них стал профессиональным музыкантом. Но об этом я узнал много позже, когда  встретились с ним случайно на улице, и он узнал меня , а я с трудом признал в могучем бородатом мужчине бывшего своего ученика.
Сегодня я люблю больше слушать, чем играть, и это украшает мою жизнь.
Друзья сделали «орден» в виде креста с четырьмя  лучами, а если бы еврейскую шести конечную звезду подарили, то на двух лучах можно было бы изобразить фото-кино- аппарат  и компьютер. .Но и этой звезды не хватило бы, понадобилось бы  что-то другое  для отображения ещё одного пожизненного увлечения – коллекционирования. В каждом мужчине живёт охотник, только объекты охоты разные.  Кто-то идёт на рыбалку, кто-то с ружьём последнюю уцелевшую живность добивать, а я всю жизнь охочусь за красотой. Будь то открытка с цветком, значок с гербом города, необычной формы бутылка или календари с авто-мототехникой. Лишь бы это радовало глаз и душу. Других критериев нет, как и ощутимой выгоды в рублях.
Написал я эту главу совсем не для саморекламы, не блеснуть многогранностью, а для того лишь, чтобы показать и доказать, если кто сомневается, что не зря,  не скучно и не бездарно прожиты годы моей жизни. Конечно, мог бы добиться большего, если бы этого хотел. Стартового капитала тогда не требовалось.

                Мои путешествия

 Ветер странствий всегда дул в мои паруса – вот так красиво и поэтично начну рассказывать о своих странствиях. Наверное, я родился бродягой. Ехать, идти, плыть или лететь на самолёте – это у меня  в крови.
Первое своё запланированное путешествие совершил в 19 лет, когда был студентом. Моим кумиром был тогда Максим Горький. Начитавшись его книг, я решил пойти «в люди», как и молодой Пешков. Хотел повидать мир, найти интересных людей, пережить какие-то приключения и всё это осмыслить и описать, чтобы потом, когда стану писателем, было о чём рассказать.
На укладке шпал и рельс я за две недели заработал 400 рублей. Для меня это были огромные деньги, чувствовал себя богачом, которому теперь всё доступно. Маршрут был такой: Иваново –Москва – Ленинград – все три прибалтийские столицы – Киев – Одесса – Астрахань – и по Волге домой. План грандиозный, но планы так и надо составлять. Если даже половину выполнишь из задуманного, то и это неплохо. Горький «в люди» ходил пешком, У него не было моего опыта ездить на пассажирских поездах «зайцем». Поэтому деньги я тратил только на билеты в музеи, театры, всякие развлечения и на еду, если не удавалось эту еду отработать.
Москва покорила меня сразу и навсегда. До изнеможения бродил по улицам и переулкам, посадам и паркам, а сказочно красивое метро осмотрел досконально, каждую станцию. Их тогда не так много было, как сегодня, но день потратил целиком. Не пропускал и музеи, большие магазины, где покупать, естественно, не покупал ничего, но зато во все глаза смотрел, как это делают другие. Ночевал в студенческих общежитиях, летом пустых, за «спасибо» или за символическую плату. Впервые в жизни, не боялся милиционеров, не бегал от них, не прятался. Ведь у меня был паспорт, студенческий билет и …красивая «легенда», как у шпионов. Будто бы я иду по следам погибшего отца-солдата и собираю материал для книги о ратных делах его дивизии. Дело благородное, и никто не усомнился в моих намерениях, ни разу не проверил их  достоверность. В  народе ещё свежа была память о недавней войне, люди были добрее, и редко кто отказывал в помощи. Особенно, если просил сирота и безотцовщина, каковым я и был тогда.
Ах, как не хотелось покидать красавицу-Москву, как много я ещё не увидел, но скоро я уже шагал по Невскому проспекту. Ленинград поразил меня ещё больше, чем Москва. Как завороженный, подолгу  стоял перед роскошными дворцами и соборами, любовался кораблями в порту, часами бродил по залам Эрмитажа. Жил в те дни будто в сказочном сне, лавина впечатлений, эмоций обрушилась на меня, и я впервые осознал, как велик человек  в деяниях своих. Именно там я поверил , что «человек – это звучит гордо».
В Ленинграде не обошлось без приключения, которое могло положить конец моему путешествию. .Под залог паспорта взял на лодочной станции лодку-плоскодонку, чтобы покататься по каналу. Не заметил, как меня вынесло в залив, где гуляли нешуточные волны. Я струсил, запаниковал. Было от чего. То справа, то слева плыли громады пароходов, сновали катера и буксиры. Мне казалось, что плывут они прямо на меня и даже не заметят как потопят. Начал бешено и неумело грести. Лодка крутилась как юла, но к устью канала никак не приближалась. К тому же, я не запомнил, из какого именно канала я попал в залив. На лодке, как на качелях, я то взлетал вверх, то проваливался  вниз, и тогда вообще ничего не видел. Мысленно я уже прощался с жизнью, но мне повезло. Меня увидел рыбак. На своей моторной лодке он подошёл борт к борту и спросил:
-  Ты как оказался тут, парень? Ну-ка быстро лови конец, привязывай к носу и вёсла положи на дно. Теперь держись покрепче. Куда плыть-то?
Я назвал канал, лодочную станцию и мы помчались. Через пятнадцать или двадцать минут сторож лодочной станции уже материл меня и даже грозился побить. Он решил, что я хотел угнать лодку. Никогда я не любил так сторожей, как в эту минуту, а мой спаситель исчез так же быстро, как и появился. Я даже поблагодарить его не успел.
Теперь уже не помню, почему Прибалтика осталась в стороне, зато хорошо помню, что в Киеве у меня украли остатки денег. В кармане «вошь на аркане», в желудке гулкая пустота, город чужой, язык похожий на русский, но всё равно малопонятный .Что делать, куда податься? Мне всю жизнь везёт на   хороших людей, повезло и на этот раз. Одна женщина, выслушав мою историю, посоветовала сходить в ЦК профсоюза. Нашёл здание, вошёл в приёмную и секретарше объяснил цель визита. Она отворила огромную высокую, обитую чёрной кожей дверь, и исчезла за ней. А я увидел табличку с надписью «Голоа» на этой двери, и меня  разобрал смех. Я не знал, что так назывался председатель.  Он не стал меня слушать до конца, взял из рук заявление, которое уже заранее заготовил, и написал на нём: «Касса. Выдать 150 рублей».
-  Иди, хлопчик, на второй этаж, там получишь деньги. Впредь рот не разевай, - и по-доброму усмехнулся.
Когда получал деньги в кассе, то кассирша удивилась, почему я пошёл к этой «голове», а не к той, что ведает учебными заведениями. Не теряя времени, я сходил и туда. Добавилось ещё сто рублей. Ну, чем не Остап Бендер? Но совесть меня не мучила, и я на радостях даже пообедал в ресторане. Это было впервые в моей жизни, я  чувствовал себя очень неуютно в роскошном зале, стеснялся своей одежды и очень боялся, что меня сейчас попрут отсюда. Нет, не выгнали, и официантка даже сама выбрала мне еду, недорогую и вкусную.
Киев мне не понравился. После Москвы и Ленинграда он выглядел, на мой взгляд, скучным и неинтересным. К тому же, я не знал украинского языка, и это очень мешало и раздражало. Поэтому из Киева  уехал, не пробыв и трёх дней.
Одесса просто очаровала меня. Особенно порт и море, которое я видел впервые. И тогда, и теперь я совершенно не понимаю, откуда у меня любовь к морю и кораблям взялась. Вырос я на тихой речке, в роду никого моряков не было, море и корабли видел только на картинках да в кино.  По сей день я  завидую и морякам, и тем, кто живёт у моря. А тогда, в самое первое свидание с морем, я смотрел и смотрел на сине-зелёные громады волн, и не мог понять, почему это прекрасное море назвали Чёрным. Ох, не напрасно говорят: «Ростов – папа, а Одесса – мама». Рот я всё-таки разинул где-то, и у меня снова украли деньги. Но я не расстроился, знал уже истину – «что легко приходит, то так же легко уходит». Паспорт и мои путевые заметки лежали в чемоданчике, который я никогда не выпускал из рук. Утешал себя присказкой дружка своего – «Не боись, прорвёмся!».
И прорвался. Устроился пионервожатым в лагерь, расположенный прямо на берегу моря. Там отдыхали дети китобоев и отдыхали очень даже неплохо. Кормёжка не хуже ресторанной, свой морской катер, даже свой небольшой кинотеатр. Здесь я впервые искупался в море и не просто искупался, а насмешил своих пионеров до слёз. Решил показать, как им повезло с пионервожатым и какой я лихой парень. Стоя на берегу, дождался самой крутой волны, которая и в самом деле приходит девятой по счёту, и с разбега кинулся на неё. Очнулся на берегу, где пионерики мои пытались делать мне искусственное дыхание. Не знал я тогда, что нырять надо ПОД волну, а не бросаться НА неё, как на броню танка, идущему тебе в лоб. Эту простую истину знали даже дети, и потому они подумали, что я удачно сыграл роль новичка.
Очень хорошо помню и сегодня Нину Васильевну, шеф-повара в этом лагере. Я никогда не выглядел румяным здоровяком. Был тощим, высоким довольно нескладным и не блистал нарядами. Когда Нина Васильевна увидела меня в столовой, то подошла ко мне, повернула к себе лицом и спросила:
-  Мальчик, ты когда последний раз ел досыта?  Ну-ка, пойдём со мной, -  и чуть ли не силой повела за собой. При кухне у неё был свой крохотный кабинетик, в котором её необъятная фигура занимала  едва ли не всё пространство. Выслушав, кто я и откуда, с какой целью путешествую, она смахнула фартуком слезу и решительно объявила:
-  Питаться будешь только здесь, у меня, и чтоб без фокусов! На тебя без слёз смотреть нельзя, довёл себя до ручки, - строжилась эта бесконечно добрая и ласковая женщина.
Никогда больше я так много, вкусно и сытно не ел. Когда вернулся в Иваново, меня не узнавали – вот до чего откормила меня Нина Васильевна. Потом она несколько раз присылала неподъёмные посылки, содержимое которых мы всей студенческой братией не могли съесть за один раз. Она же на свои деньги купила мне билет на поезд, не разрешив потратить заработанные в лагере. Опять же впервые ехал в поезде с билетом, но по привычке норовил убежать и спрятаться, когда в вагон заходил ревизор.
За два месяца я столько повидал, столько пережил, что моя толстая общая тетрадь в сто листов была вся исписана мелким убористым почерком, и на каждой странице стоял частокол из восклицательных знаков. Первое моё путешествие укрепило желание стать писателем, сделало патриотом необъятной и великой Родины. Но самым большим и ценным открытием стало то, что хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих, и именно на них мир держится .Первое путешествие запомнилось как первая любовь.
Потом было множество других. Длинных и коротких, опасных и не очень, добровольных и вынужденных, но все они пошли на пользу и стали самыми яркими страницами жизни. Я приобрёл огромное количество знакомых, каждый из которых был по-своему интересен и неповторим. С некоторыми из них мы переписывались годами, ездили в гости друг к другу .Каждый праздник я писал и получал десятки открыток, телеграмм и телефонных звонков. Тогда, в «застойные» времена, это было возможно.
Любой вид туризма был доступен каждому, кто этот вид отдыха считал лучшим. На курорт или в санаторий меня бы и трактором не затащили. Наступал отпуск и я уже смотрел на карту страны, прикидывал куда бы поехать на этот раз. Посылал письмо-заявку, покупал путёвку за весьма умеренную цену и – вперёд!
Запомнилось путешествие на лодках по реке Чусовой в конце семидесятых прошлого века, когда целая флотилия плоскодонок, тяжёлых и неповоротливых, плыла вниз по течению, оглашая берега шумным гвалтом, песнями и звуками музыки из транзистрных  приемников. Красоту тех мест трудно описать словами, даже если ты поэт есенинского плана. Даже цветные фотографии отображают лишь частичку красоты, намёк на неё. Всё великолепие, роскошную панораму Уральской тайги видишь тогда, когда стоишь на вершине утеса, и перед тобой, насколько хватает глаз, расстилается «зелёное море тайги», змеящееся русло реки и пологие склоны гор. Дух захватывает! Такое не забывается.. Путешествие омрачали берега. Человек возомнил себя хозяином на планете Земля, даже назвался царём природы, страдая манией величия, и это пусть не сразу, пусть при жизни других поколений, но обязательно аукнется большой бедой. Примеров тому не счесть. Ещё 100 – 150 лет назад Чусовая была водной магистралью, и по ней вверх и вниз, до самой Камы, сновали пароходы, баржи. Она крутила мельницы и наполняла пруды около железоделательных заводов, поставленных ещё Демидовыми. На берегах Чусовой кипела жизнь, но кто-то решил, что лес важнее и нужнее. Началась варварская беспощадная вырубка лесов. Сначала тех, что стеной стояли по берегам. Их сваливали в реку и она бесплатно доставляла их к пилорамам. Пеньков по берегам больше, чем деревьев. А потом добрались и до  основного леса. Река обмелела, забилась топляками, превратилась в речушку, которую можно перейти, засучив штанины до колен. В прудах не стало воды, заводы встали. Мельницы сломали за ненадобностью .К этим бедам добавилась самая большая – не стало дороги и снабжение всем необходимым для проживания стало большой проблемой. Всё это я узнал, пожив в одной из деревень около недели. Пустые полки магазинов, спивающиеся от безработицы мужики, полное безразличие властей к судьбам тысяч людей, тихая смерть сёл и деревень – все эти «прелести» я увидел задолго до горбачевской перестройки. Начало всем  бедам положил топор дровосека. Приложила руку и плановая советская экономика. С тех пор словосочетание «преобразователь природы» для меня звучит так же, как «Чикатилло – друг детей и женщин»
Вроде бы совсем небольшой срок пять лет, но это были годы, когда страной правил Горбачёв и результаты «перестройки» и «нового мышления» были налицо. С группой туристов я сплавлялся по реке Белой, что течёт в Башкирии. Турбазы мгновенно обнищали, путёвки сильно подорожали, продуктов почти не стало. На ночёвки останавливались в самых глухих местах, надеясь, что сюда воры и хулиганы не доберутся. Другими стали и сами туристы. Уже не развесёлая братия романтиков и бродяг пела песни у костра, а  группки по два-три человека сидели в своих палатках и слушали транзистор или магнитофон. Никто из них не хотел трудиться для других.  Собрать дрова, разжечь костёр, сварить в общем котле еду никого невозможно было заставить. Такой «туризм» и такая компания были не по мне, и на шестой день я не выдержал, собрал манатки и пошёл искать дорогу.
В этом путешествии познакомился с интереснейшим человеком. Он объездил весь Север страны, жил с чукчами, якутами и рассказал много интересного, необычного. Я досадовал на себя, что не догадался взять адрес этого замечательного рассказчика и бывалого человека.
Последним большим и опасным путешествием был мотопробег по маршруту «Навои - Кавказ- Навои». За месяц одолели восемь с половиной тысяч км, побывали в пяти республиках, искупались в двух морях.
Пять человек на трёх «Явах» стартовали из родного города навстречу приключениям. У нас был план-график, опытный командир Олег Киселёв, и всё необходимое для дальних путешествий. Лёня Козлан и его жена Зоя были туристами со стажем. На спидометре их мотоцикла было 26800 км и все эти километры пройдены в походах. Мы с Людмилой рядом с этими асами бледно выглядели. Если я уже к той поре наездил 15000 км, то жена моя  впервые в жизни решилась сесть на мотоцикл, да ещё в такой дальний путь. Она доверилась моему опыту и опыту друзей наших.
Самый трудный этап ждал нас уже к концу первого дня пути. Началась пустыня Каракумы. Для меня пустыня не была экзотикой и в новинку. Я пять лет прожил в Учкудуке. Он как раз стоит посреди другой пустыни – Кызылкумы, то есть Жёлтые пески. Но одно дело, когда живёшь в посёлке, и совсем другое, когда надо проехать полторы тысячи километров, днём изнемогая от жары, а ночью замерзая в палатке. К тому же, в палатку запросто мог и тарантул заползти, и змея не редкость. Когда мы об этом сказали своим женщинам, они наотрез отказались спать в палатке..
Слово «пустыня» содержит в себе понятие «пусто», и кто там не бывал думает, наверное, что ничего в пустыне нет. Как не удивительно, но там есть всё: растения, цветы и даже грибы. И живность всякая, начиная от жука-скарабея и до варана  Зато нет  воды. Нигде и никакой.. Мы это знали и запаслись , как говорится «под завязку», но не учли, что наши железные кони тоже потребуют воду.. Жара под 60 градусов, скорость по отличной и пустой дороге за 100 км/.час и двигатели перегревались так, что вот-вот заклинят и тогда… Об этом даже подумать было страшно Мы останавливались, мочили тряпки драгоценной водой и накрывали ими раскалённые цилиндры двигателей. Поэтому вода у нас кончилась на третий день. Теперь мы узнали что такое миражи, когда видишь голубые озёра и фонтаны воды, а в глотке будто наждачная шкурка застряла.
Когда мы подъезжали к городу Небит-Даг, и увидели у поста ГАИ трубу, из которой лилась вода, то тоже приняли было за мираж. Но когда Олег заорал «Братцы, ВОДА!!!», то дальнейшее описать словами трудно. Гаишники, наблюдавшие нашу оргию, просто онемели от изумления. Прежде всего потому, что впервые за многие годы увидели три мотоцикла, одолевшие раскалённую пустыню в самое жаркое время года. А ещё и потому, что мы не обращали никакого внимания на их просьбы угомониться и через 15 минут в городе пить хорошую воду, а не эту, годную только для мытья машин. Но и в городе мы  никак не могли напиться. Наверное, долго будут помнить горожане, как пятеро сумасшедших, побросав мотоциклы, прямо в одежде купались в фонтане, визжали, орали песни, веселились, как дети. Это был как раз тот день, когда мы на всю жизнь поверили, что вода – это жизнь.
Ещё одно яркое впечатление – комары. С этой тварью мы были, конечно, знакомы и раньше, но дышать комарами, давиться ими и позорно сбежать от них – это произошло на берегу Каракумского канала, где мы хотели переночевать. Сбежали в пустыню, которая нам показалась раем, землёй обетованной после комариного ада.
На морском пароме переплыли Каспийское море, и в Баку начался этап »Кавказ». Здесь всё для нас было интересно, в новинку, и наши запасы фото и киноплёнки катастрофически таяли. За каждым поворотом нас ждало открытие, настолько жизнь, быт, обычаи и сами люди были непохожи на нас и наши устоявшиеся представления. Но и нас встречали как инопланетян. Причин было две: первая – мотоциклы на Кавказе большая редкость, а наши красавицы «Явы» тем более. Вторая – никто не верил, что мы проехали пустыню и собираемся пересечь её ещё один раз. Где бы мы не останавливались, будь то горный аул или столичный город, рядом тут же собиралась толпа, и вопросы сыпались как из рога изобилия. Ухо приходилось держать востро, ибо мальчишки всякий раз пытались отвинтить что-нибудь на память. И ещё надо было спасаться от  чудовищного, неукротимого, навязчивого гостеприимства. Однажды мы не устояли и приехали в горный аул посмотреть, как делают овечий сыр. Посмотрели. И только на вторую ночь, пьяные, сумели тайком удрать от этих бесконечно добрых и милых людей. Они азартно, как бы соревнуясь, кормили и поили нас, почти силой затаскивая в свои дома. Отказ был равносилен оскорблению и выбора у нас не было.  Подаренные нам сыры надо было увозить на грузовике, а не на мотоциклах.
Я написал, что это было опасное путешествие. Да, опасностей хватало. Камнепады на Военно-грузинской дороге, пьяные лихачи на «Жигулях» и «Волгах», серьёзная поломка хотя бы одного из трёх мотоциклов. У меня на серпантине  горной дороги заклинило руль, и если бы я не упёрся ногой в придорожный столбик, то нам с женой долго пришлось бы лететь на дно пропасти. Всякое бывало, но вернулись живы-здоровы, и впечатлений хватило на многие годы. Дико, странно слышать сегодня, что Грузия стала враждебной, чужой страной.  Не хочется в это верить


Королева Красноярского края

Самое яркое, самое памятное и счастливое путешествие состоялось летом 80-го года на теплоходе «Антон Чехов» по реке Енисей. .Впечатлений и событий хватило бы на целую книгу, но я расскажу лишь об одном эпизоде. Ближе к вечеру наш теплоход причалил к берегу на плановую стоянку и туристы хлынули кто куда. Одни сразу в лес, другие с удочками рыбу ловить, третьи с мячом на поляну в волейбол играть. А я спал. Была бурная ночь, с хорошим «допингом», с песнями и, конечно, с женщинами. Спать лёг в пять утра. Разбудил меня резкий настойчивый стук в каюту  и  голоса:
-  Хватит дрыхнуть, вставай!
На пороге увидел не только своих земляков-туристов, но и «культурного эмиссара», как в шутку называли мы Эллу Борисовну. Она отвечала за досуг туристов на теплоходе и уже провела несколько конкурсов, викторин, лотерей и концертов самодеятельных. Наша команда неизменно занимала призовые места и потому меня, как организатора, участника и режиссёра наших выступлений Элла Борисовна считала уже своей правой рукой.
-  Забыл? – спросила она меня
-  О чём? – удивился я, слушая перезвон колоколов в похмельной своей головушке
-  Как это о чём?! – возмутилась Элла Борисовна. – Мы же с тобой договорились, что проведём здесь конкурс «Мисс Енисей», и выберем первую красавицу среди туристок.
Да, был такой уговор дня три назад, но я о нём напрочь забыл.  Нехорошо получалось, надо было как-то выпутываться из этой ситуации. Времени уже не было, первые две команды выступили. Оставалось ещё пять и моя была предпоследней. Я запаниковал. А мне с высокого берега уже махали руками, приглашая на поляну-сцену.
Надо сказать об одной немаловажной детали. Хитрая и коварная Элла Борисовна сказала, что в роли «мисс» будут выступать не женщины, а мужчины, хотя нас было в десять раз меньше. Не очень-то хотелось изображать женщину, но и обижать отказом тоже было нельзя. «Семь бед – один ответ», где наша не пропадала!» - подумал я и, хряпнув стакан «пшеничной» для храбрости, приступил к перевоплощению в «мисс». Включился коллективный разум, нашли платье, панталоны, шляпу с бантом, а вот женских туфель 44-го размера не нашлось. Пришлось остаться в кедах. В рюкзак побросал то, что подвернулось под руку.
И вот я появляюсь на поляне. Народ увидел высоченную даму в очках, в ярком длинном платье, шляпа на голове, пылесос в руке и рюкзак за спиной  Хохот и аплодисменты придали мне уверенность, я подумал: «Первого места мне не видать, но и хуже всех не окажусь». Успел разглядеть слева по ходу столик и пять или шесть человек за ним.  «Жюри, наверное» - догадался я и направился в центр поляны, где был разложен огромный, но ещё не зажженный костёр. Условия конкурса я помнил. Надо было спеть туристскую песню, объяснить назначение каждого предмета в рюкзаке, назвать лучшее средство от комаров и изобразить туристку 21-го века. Вокруг костра 220 туристов и 150 человек команды, во мне 200 граммов водки и настроение типа «пан или пропал».
Теперь, когда прошло 25 лет с того дня, я уже не помню что и как говорил и изображал, но зато хорошо помню три момента. Первый: -. когда закончил выступление, члены  жюри не сидели за столом, а катались по траве около стола.. Второй - мне тут же присвоили звание, но не «Мисс Енисей», а «Королева всего Красноярского края» с вручением диплома. Третий момент – меня долго качали восторженные зрительницы, пока кто-то из наших не догадался вырвать меня из их ласковых рук.
Откуда такой успех? Может быть, я такой талантливый юморист? Нет, конечно. Человек весёлый, шутки люблю и сам пошутить умею, но не настолько, чтобы на руках качали. Ларчик открывался просто. До моего выхода действительно прошёл конкурс и на нём уже выбрали настоящую «Мисс Енисей». Не обидели и других участниц. Я же был единственным мужчиной, который удачно спародировал туристку и 20-го и 21-го века. Капитан теплохода признался на другой день, что он давно так не смеялся, и выдал мне приглашение на следующий сезон, где я бесплатно, на правах гостя, мог ещё раз побывать на Енисее. Рассказали мне и то, что на шум хохочущей толпы приехал лесник верхом на лошади. Вот на этой лошади я ездил вокруг горящего костра, играл на аккордеоне и пел матерные частушки. Но это уже не моя вина. Не надо было наперегонки поить «Королеву».
Закончился мой триумф весьма прозаически. Подошло время отчаливать, а «Королевы» нет, пропала. Искали всем миром, и нашли мирно спящего, невменяемого, под кустом. Как положено королям и королевам, принесли в каюту на руках. Теплоход простоял лишних два часа, но наказания никакого не последовало. Победителей, как известно, не судят.


Председатель

Не люблю политиков и политику, но «жизнь – индейка, а судьба – злодейка». Пришлось и мне окунуться с головой в эти бурные и мутные воды.  Не от хорошей жизни и совершенно неожиданно для меня.
Шёл 1999-й год, не лучше предыдущего, не хуже следующего. Стало очевидным, что самым униженным, оскорблённым и ограбленным  после всех антинародных реформ оказались пенсионеры, то есть старики. Ушлые и проворные КГБшники додумались пробраться во власть, используя  недовольство стариков, и создали Партию Пенсионеров. На самом деле это была пародия на партию, что-то вроде пробного шара. Всех – и меня в их числе – соблазнил лозунг «Защитим себя сами». От бандитской власти, от чиновничьего беспредела и засилья  монополистов. Сорок миллионов пенсионеров – это каждый четвёртый житель страны и я подумал так: «Е:сли даже один из десяти вступит в партию и включится в борьбу, то армия в четыре миллиона обездоленных своё вернёт.  К тому же, нас будет в пять раз больше, чем все партии вместе взятых». А партий тогда было, как у дурака махорки, не счесть. Всем хотелось  урвать свой кусок от пирога власти.  Была даже Партия любителей пива и Партия дураков, официально зарегистрированные в Министерстве юстиции.
За новое, и как мне тогда казалось, благое дело взялся  с  азартом первооткрывателя и в результате бурной деятельности в нашем маленьком городке создал самую крупную организацию в регионе.  В списках значилось 652 члена партии, и я уже два года был председателем городского комитета. Побывал в Москве на помпезном съезде нашей партии, который проходил во Дворце съездов в Кремле. Даже  должен был речь произнести во славу партии, но что-то там не сработало, и речи говорили другие.
На этом  грандиозном спектакле я прозрел и понял, что на нашем горбу, без особых затрат и усилий во власть попадут вовсе не пенсионеры, а те, чьи роскошные иномарки дружной стайкой стояли у стен Кремля.  Эти холёные мужики с бычьими шеями и с военной выправкой то и дело отдавали приказы по мобильникам, а в буфетах Дворца расплачивались долларами. Они давно забыли, как выглядит наш убогий рубль, и им  с  высокой колокольни было наплевать и на пенсионеров, и на их беды. Мы были для них всего лишь будущим электоратом. Горько было сознавать, что вляпался, и ещё горше, что заманил в эту ловушку сотни других, таких же наивных оптимистов.  Зря я терзал себя муками совести. Очень быстро выяснилось, что девяносто процентов вступили в партию вовсе не для борьбы, а в надежде что-то ПОЛУЧИТЬ  от партии. Желательно бесплатно и не выходя из квартиры. Поэтому на собрания приходили 40 – 50  человек активистов, а остальные ждали, когда им  отвоёванные блага принесут на  золотом  блюдечке с голубой каёмочкой. Советская власть воспитала моё поколение иждивенцами и потребителями бесплатных благ. Но самым грустным открытием стало то, что наш партийный лозунг «Защитим себя сами!» надо было писать не с восклицательным, а с вопросительным знаком в конце.
В коридорах власти, в редакциях газет и телевидения никто «Партию нищих», как говорится, в упор не видел. Другие партии, вдруг, сочли нас конкурентами, и даже  «карманной партией» Ельцына, не скупились на  хулу и компромат. Пустили слух, что финансирует меня Кремль. Вот смеху-то было бы, если б они узнали, что моя дохлая пенсия была единственным финансовым источником, пока не взбунтовалась жена, и не прикрыла лавочку.
Члены партии никак не хотели платить взнос в размере три рубля в год. Цена двух стаканов семечек показалась им непосильным бременем. И тогда я понял, что эти люди никогда не будут жить достойно. Не готовы и не умеют так жить, даже не догадываются, что для этого надо хоть что-тоДЕЛАТЬ. Тихо, без лишнего шума, сдал дела своему  заместителю, и распрощался  с партией, с политикой и с надеждой на перемены к лучшему. Убедился и в том ещё, что политика, действительно, грязное дело, и человеку с чистыми руками там не место. Так же, как и с пустым кошельком, даже если ты семи пядей во лбу и святее Папы Римского. Но ни о чём не жалею. Ведь и хорошего было немало. Пусть не так уж много, но всё же были честные, умные и благородные люди, которые и помогали, и ругали, и делали общее наше дело не корысти ради, а по принципу «если не я, то кто же другой?» И сегодня говорю им спасибо.
Партия ещё жива, хотя сильно поредели её ряды. За семь лет мало что изменилось, она так и осталась «партией нищих», которую по-прежнему не признают.  В основе этого неуважения лежит наше, увы, традиционное неуважение к старости и старикам.. Вряд ли эту грустную истину надо кому-то доказывать. Для этого достаточно войти в любой автобус.

                Директор

Не просто директор, а директор Музея Сельской Цивилизации -  это вам не баран чихнул! Тут дело пахло мировой известностью, многомиллионными вливаниями иноземных меценатов и в перспективе Нобелевской премией. Однако, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Как любая другая авантюра, моя директорская карьера начиналась легко и просто. Богатый и умный еврей, который пусть на вторых ролях, но побывавший в правительстве России, решил туда вернуться. Туда – это значит во власть, пусть даже законодательную. Так у Партии пенсионеров появился ещё один кандидат в ГД. Тогда-то я и познакомился с этим  человеком, даже снял о нём  предвыборный ролик.
Респектабельный вальяжный дядька, косил под хлебосольного барина. Мог и с челядью за один стол присесть, если для дела польза была, и даже анекдотец травануть солёный. Очень красиво, грамотно и убедительно говорил и писал о своих планах возрождения русской деревни.
Святое дело, и как сказал бы товарищ Ленин, «архиважное и архисрочное». Никто тогда и не задумался даже, с чего это вдруг ЕВРЕЙ озаботился судьбой РУССКОЙ деревни. Мы ведь не антисемиты какие-то, нам что еврей, что узбек – все братья. Так нас советская власть воспитала.
Деревню спасать надо было давно, ещё лет двадцать назад, но… лучше поздно, чем никогда.  И хотя деревня давно уже живёт как город --  всё равно считается кормилицей. Какая  уж там кормилица, если сами сидят на ступеньках магазина, и ждут хлебовозку. Приедет – будут с хлебом, не приедет – не привыкать, подождут денёк-другой. Отремонтируют колонку – будут с водой, а если ещё и электричество не отключат, то и вовсе жить можно. Заросшие бурьяном и дурниной некогда урожайные поля, разорённые до фундаментов фермы и пустые подворья – это и есть нынешняя деревня.
Знал об этом и новоявленный спаситель, еврей-академик, умный, но недальновидный, чересчур самоуверенный человек. В крошечном посёлке с красивым  поэтичным названием Луговой он скупил у стариков и старух их земельные паи, и организовал крестьянско-фермерское хозяйство. Назвал «Земля обетованная»  возомнив себя  Моисеем, который в библейские времена  привёл туда евреев. Надо отдать ему должное, он сделал для сельчан, брошенных на вымирание, немало.
  .Заработал водопровод, перестали отключать свет, построили постоянный мост через речку  и отремонтировали клуб. Но самое главное – засеял поля пшеницей и ячменём. Не кубанские просторы, а всего-то 40-50 гектаров, но всё равно поля радовали глаз и вселяли надежду. Барину поверили ещё больше, когда на пасеке пчёлки стали приносить мёд, когда прямо во двор трактор привозил бесплатно сено, а на краю посёлка заработала пилорама..  К тому же, более двадцати человек обрели работу и пусть мизерную, но давно забытую зарплату. В конюшне стояли две молодые необъезженные ещё лошадки. Потихоньку рос и машинный двор. Техника была старая, купленная за гроши, но у нас Кулибиных всегда хватало. Подвинтили, подварили, подлатали и – глядишь – техника заработала.
Эти весьма скромные успехи породили эйфорию, и проект незаметно перерос в прожект, в утопию под названием «Ноополис Луговой». Никто до сих пор не знает, что означает первое слово в этом названии, но поняли – что-то грандиозное. В этих планах нашлось место и Музею сельской цивилизации. Не скрою – план этот меня вдохновил. Ешё бы!  Через 5-6 лет любой, кто посетил бы наш даже не Музей, а целый музейный комплекс, увидел бы, как и чем жила русская деревня на Пензенской земле последние сто лет. И что с нею стало, имея ввиду  преображённый и возрождённый Луговой.
Для меня, всю жизнь что-нибудь собиравшего, новая работа пришлась по душе, и я с энтузиазмом приступил к сбору экспонатов. Заодно написал историю посёлка, провёл видеосъёмки в каждом доме. Лазил по пыльным чердакам, по заброшенным сараям и погребам, собирал старую рухлядь, а потом придавал ей вид экспоната. Старушки открывали сундуки, и бесплатно отдавали сарафаны, старые фотографии, иконки. Даже три ткацких стана, вполне пригодных к работе, привезли. Был куплен и выделен для музея большой дом-пятистенок, и я тут же приступил к косметическому ремонту, так как на капитальный пока не было денег. Кстати, о деньгах. Наш «барин» (по-другому его никто и не называл в посёлке) за мой труд полугодовой заплатил мне 200 долларов. Вот тогда-то я увидел впервые доллары эти проклятые.  А потом  он решил, что я, увлеченный  новым интересным делом, и бесплатно буду работать. И не ошибся. Но время работало против  нас. Кому-то мы очень мешали со своими грандиозными планами и делами. Чтобы наш хозяин-преобразователь не сомневался в этом и убрался из Лугового, среди белого дня сожгли дотла его дом-усадьбу. Это был первый и единственный пожар в Луговом за всё время его существования. Сожгли не дом, сожгли барина. У нас на Руси богатых никогда не любили, а уж богатых евреев тем более. Даже если он и благодетель, и спаситель русского села.
 Но он не сдался и тогда подожгли клуб-дворец, в котором только что с помпой отметили 75-летие посёлка. В этом клубе сгорели и все мои музейные экспонаты. Так закончилась моя директорская карьера, и не видать мне теперь Нобелевской премии как своих ушей. Барин уехал к себе домой, в Москву, и в посёлок больше носа не кажет. И правильно делает: получить дырку в голове в наши дни проще простого. Доживает последние дни и «Земля обетованная», а это значит, что и посёлок Луговой вскоре разделит судьбу тысяч российских деревень, то есть исчезнет с лица земли. Обидно до слёз. Не за Музей несостоявшийся, а  за  село и людей, его населяющих.


Свидание с родиной

Если речь идёт о своей стране, то принято писать  слово «родина» с большой буквы.. Я не согласен с этим.  Там,  где родился и вырос, где могилы твоих предков, где знакома каждая тропинка – вот это и есть Родина, милее и дороже которой нет. Именно моя малая Родина научила любить большую страну мою.
Когда  моему сыну исполнилось тринадцать лет, я решил, что пришло время познакомить его с такими понятиями как Родина, родина и родня. Путь предстоял не близкий, но у нас был мотоцикл «Ява» и месяц отпуска, плюс полторы сотни отпускных денег. Больше ничего и не требовалось. Сели и поехали по маршруту «Сосновый Бор – Ленинград – Москва – Пенза - Куйбышев – Бузулук». Стояло засушливое жаркое лето 1975-го года, когда зерновые скашивали на корм скоту.
Сын выполнял штурманские обязанности, а я все остальные. Вести дорожный дневник он отказался, опасаясь наделать в нём кучу ошибок, но заправка «Явы» бензином, подготовка и уборка мест стоянок-ночёвок – всё это тоже делал он. Причём, делал с удовольствием в расчёте на то, что я дам ему сесть за руль на  пустой дороге, где нет «гаишников».Сегодня вряд ли кто поверит, что тогда  литр бензина стоил СЕМЬ КОПЕЕК, дешевле литра газировки с сиропом. А на  1 рубль мы с сыном в любой придорожной столовке наедались досыта. Это не ностальгия, не всхлипы по прошлому, а информация к размышлению для тех, кто поверил лживой пропаганде «реформаторов» о временах «застоя».
На третий день пути мы уже были в подмосковном Ногинске, где жил мой приятель. Оставили у него «Яву» и отправились Москву смотреть. Точнее, не смотреть, а хотел сыну показать то, что ему будет полезно и интересно узнать. Три дня срок -  не большой, но всё же удалось показать многое. На ВДНХ я его чуть ли не силой оттаскивал от машин и тракторов в павильоне «Машиностроение». Он с детства  тянулся ко всему, что двигалось на колёсах.. Картины в музеях, дворцы и парки, даже роскошные станции метро его не очень-то волновали. В те годы иномарки на улицах Москвы были большой редкостью, и мы с сыном, с фотоаппаратом в руках,  караулили их, чтобы запечатлеть на плёнке. Много в Москве соблазнов, но надо было ехать дальше.
Пензу и Куйбышев мы миновали по объездной дороге. Запомнилось кафе «Золотой петушок» на въезде в Пензу. И назвали, и построили его красиво. Внутри всё стилизовано под русскую старину, подавальщицы в сарафанах, посуда деревянная, под Хохлому расписанная. Блюда тоже были с давно забытыми названиями вроде «расстегаи». «щи купеческие в горшочке», «блинцы с мёдом». На улице, рядом с кафе, в просторной клетке увидели  медведя. На таблички «медведя не кормить» никто не обращал внимания. Мы тоже бросили ему на пол клетки кусок колбасы, но он и ухом не повёл  Закормили мишку. Мы явно были ему неинтересны.
Запомнилась ночёвка на Жигулёвских горах. Палатку поставили на самом краю обрыва и любовались роскошной панорамой. Труженица Волга несла на себе вереницы барж, пароходов. Река работала. В наши дни река опустела и загрязнена настолько, что её называют главной сточной канавой России.
В конце третьего дня, после отъезда из Ногинска, мы уже фотографировались с сыном  на фоне указателя с надписью «Бузулук» .Приехали в город моего детства. О чувствах писать не стану. Меня всякий поймёт, кто возвращался на Родину через двадцать с лишним лет. Город  вырос и изменился, я с трудом нашёл дорогу к родному дому, на улицу детства. Стоял рядом с маленьким  домиком в два окошка по фасаду, и глазам своим не верил. «Боже мой, неужели это наш дом?» - думал я. Ведь уехал я из дома, когда мне было 15 лет, чуть больше, чем теперь моему сыну, который гордо восседал за рулём «Явы» и, наверное, очень жалел, что не видят его сейчас ребята-одноклассники.
На шум работающего мотора вышла из ворот девчушка лет двенадцати и уставилась на нас -  Девочка, кто тут живёт? – спросил я её
-  Барсуковы, -коротко ответила она, - позвать? 
-  Позови, милая, позови, - попросил я.
Сын заглушил мотор и мы вошли во двор. С крыльца спускался дядя Миша Барсуков, я его сразу узнал по шраму на лбу, багрово-красному.
-  Здравствуй, дядя Миша, - поздоровался я, протягивая руку. – Вижу, что не признаёшь меня. Забыл поди-ка за эти годы и  Веру  Дмитриевну, и её сына Кольку ?         
Он крепко сжал ладонь мою и, не отпуская, подслеповато всматривался в моё лицо.
- Где ж тут признаешь, если видел пацана сопливого, а теперь мужик стоит передо мной, да не один. Сын что ли твой? – спросил, по-доброму улыбаясь, и пожал руку смущённому сыну
Сбежались соседи, все охали и ахали, удивляясь каким я стал, какой у нас красивый мотоцикл, какие мы с сыном отчаянные, если не побоялись проделать такой путь. Они с трудом узнавали во мне прежнего, вечно голодного, тощего и длинного, как хворостина, мальчишку. Мне тоже было непривычно и грустно видеть их постаревшими, с сединами и морщинами. Всё-таки 21 год срок не малый.
Все стали наперебой звать к себе переночевать. Дядя Миша сразу пресёк все эти разговоры.
-  Он приехал в свой родной дом, и зачем ему спать в чужом?. Коня его железного я уже в стойло поставил, да и сынок его время зря не терял. Вон они уже со Светкой нашей в шашки играют.
Конечно, остались. Долго ещё вспоминали давние времена, нужду беспросветную и как выживали вместе. Именно семья Барсуковых была нам роднее рядных. Такое не забывается. Спать разошлись далеко заполночь .На следующий день поехали на своей «Яве» искать и удивлять моих одноклассников.. В классе нас было сорок человек, а в  городе остались меньше десятка. Почти всех разыскал, наговорились вдосталь, и посмеялись, и взгрустнули, вспоминая ушедшее безвозвратно детство. Побывал и в доме бывшего директора нашей школы. Фёдор Никифорович стол рядом со мной, и седая его голова уткнулась мне в грудь. Маленький щуплый старичок то и дело вытирал набегавшую слезу:
-  Коленька, дорогой мой, да как же я тебя не помню?! Мы ведь с женой хотели усыновить тебя, но твоя мать не согласилась.
А ведь когда-то был он для меня самым грозным и суровым дядькой. Даже порол меня ремнём в своём кабинете по просьбе матери. Но похвальные грамоты каждый год тоже он вручал.
Увидел сын и речку моего детства, в которой я  тонул однажды. Теперь её можно было перейти вброд в любом месте. Посидел он и на той парте, что стояла первой у стены, рядом с окошком. Парта, конечно, была  другая, но стояла на том же месте. Только не было уже круглой печки в углу класса, которая топилась дровами и углём, и потому класс пахнул дымом. Здесь же, на станции, в дальнем тупике, сын увидел «паровозное кладбище». Два десятка паровозов стояли памятниками нашего детства, и не казались уже такими огромными и мощными. Не сдали их и в переплавку, надеясь, видимо, что когда-то и они пригодятся 
Мне не терпелось скорее поехать в деревню, к своей любимой тётке. И вот стоит наша «Ява» на вершине пологого холма, на той самой пыльной дороге моего босоногого детства. Я смотрю на совсем незнакомую панораму окрестностей, вижу внизу деревенские избы, и не могу сдержать слёз.
-  Что с тобой? – обеспокоился сын.
-  Ничего, сынок, сейчас пройдёт, - устыдился я своей минутной слабости.
И вот мы уже едем по деревенской улице, распугивая кур, коз и собак. Деревню не узнаю, будто первый раз её вижу. Вспомнил, что именно здесь, в трёх километрах отсюда, в 1956 году взорвали первую атомную бомбу. Мало что уцелело после взрыва и всё вокруг было новое: и дома, и лес, и даже пруд был в другом месте.  Не было и церквушки, что украшала село и где крестились все мои предки. Сравняли с землёй и кладбище старое.
Дом тёти Нюры стоял на том же месте, но выглядел уже не избой, а именно домом почти городского типа, под железной крышей, с верандой, телеантенной на крыше. Во дворе на лавочке сидел дядя Гриша, муж тёти Нюры, которого я в детстве боялся, как огня. Он дымил папироской, и как-то странно смотрел маленькими своими глазками. (Позже выяснилось, что он совсем слепой стал) Тётя Нюра вышла из сарая с двумя вёдрами в руках, и когда увидела меня в десяти шагах от себя, упустила эти вёдра, охнула, и стала оседать на землю. Я подбежал, подхватил её, не дав упасть. Она запричитала, то плача, то смеясь:
-  Господи, радость-то какая! Вот уж не ждала, не гадала, что доживу до такого дня. Родной ты мой, да как же ты надумал приехать, неужто тётку свою не забыл!. А вырос-то как, век бы не узнала, если б ты на отца своего не был так похож. Вон и сынок твой тоже одно лицо с тобой, твой портрет.
 И засуетилась, забегала старенькая и сухонькая, с дрожащими руками, которые всё норовила спрятать под фартук, будто стыдясь их. Дядя Гриша особой радости не выказал, и похоже так и не понял, кто же заявился к нему в дом. Двумя днями позже он попросил свозить его в соседнее село к родственнику. Ехали по лесной дорожке, скорее тропинке, и я его потерял. Выронил по дороге. Ужас объял меня, жуткий холодок пополз по спине.
«Ни хрена себе! – подумал я. – Мужик войну прошёл и жив остался, а я его угробил»
Вернулся назад и – о, счастье! – увидел его сидящим на пеньке около дороги.
- Дядя Гриша, не расшибся, руки-ноги целы? – первым делом спросил его.
-  Живой я, живой, только зад малость отшиб, когда приземлялся, - успокоил он меня и снова забрался на сиденье, чем немало удивил меня. Обхватил меня руками, прижался ко мне и мы поехали дальше. Теперь я ехал уже предельно осторожно, чтобы моего деда-одуванчика не выкинуло на очередной кочке.
В деревне навестил всех и был счастлив, что люди помнили и меня, и мою родню, хотя лет прошло немало Самым счастливым  в те дни был мой сын.  Он лихо раскатывал по деревне на «Яве», которую тут отродясь никто не видал.  Мало того, он ещё в тайне от меня и мототрюки демонстрировал, и девчонок катал. Но самым ярким его воспоминанием надолго осталось катание верхом на лошади. Друг моего отца, дядя Алексей Агапов возил на ней почту по деревням, а вечерами распрягал, и наступал счастливый час для моего сына. Пока он катался, я слушал рассказы дяди Алексея про отца, про их молодость, про нечаянную встречу на фронтовой дороге. Как бесконечно дорог был мне этот человек, как я молил Бога мысленно, чтоб  жил он как можно дольше.
Сын вряд ли понимал и разделял мои чувства, но я утешал себя тем, что теперь он ЗНАЕТ, где истоки нашего рода, где возрастал его отец. В душе надеялся, что когда-нибудь и он привезет сюда своего сына

Краткие рассуждения о жизни и смерти.

Не знаю как выглядит и где живёт мой ангел-хранитель, не знаю даже, как обратиться к нему, но мне очень хочется сказать ему:
-  Дорогой мой! Сколько же хлопот я доставил тебе за  долгую свою жизнь! Сколько раз ты спасал меня от неминуемой смерти, а я отделывался лишь лёгким испугом,  гипсом на руке или ноге. Спасибо тебе за всё, за  счастье жить на этой земле, в этом прекраснейшем из миров.
Нас, мотоциклистов, не зря называют «самоубийцы в отпуске». Есть даже такой анекдот из «чёрной» серии. Заведующий городским моргом звонит своему приятелю, директору спортивного магазина:
-  Ты сколько вчера продал мотоциклов?
-  Пять штук. А что?
-  Ничего. Значит, один ещё где-то катается.
«Какой же русский не любит быстрой езды» - писал Гоголь.  Я же не просто любил быстро ездить, но считал такую езду нормой для «явиста». Поэтому второй раз ко мне на мотоцикл никто не садился, каждый хотел умереть своей смертью .Не имея других талантов, и будучи человеком тщеславным, чем ещё я мог удивить людей? Только лихачеством на грани безумия. Но за многие годы только руку и ногу по одному разу сломал. Главной причиной такого везения было то, что я не боялся смерти. Знал, что она будет мгновенной, и я даже испугаться не успею. Часто читал в книжках, что в минуту смертельной опасности перед глазами проходит вся жизнь. Ерунда полнейшая. Успеваешь только два слова произнести вслух или мысленно: - «Всё! Конец».  И только оставшись живым и невредимым, медленно оправляясь от шока, начинаешь верить в чудо, в ангела-хранителя своего.
В детстве тонул в речке. Спасли взрослые парни. Оклемавшись, больше всего боялся, что мать об этом узнает. Работая электриком, дважды попадал под напряжение, и опять же отделался лишь ожогами да ушибами при падении. На самолёте попал в переделку, когда при подлёте к ташкентскому аэропорту у него не вышло левое колесо шасси. Самолёт круто взмывал вверх, а потом пикировал к земле. Мы, пассажиры, при этом висели на ремнях безопасности. Колесо выскочило после третьей попытки, и мы приземлились. Вряд ли стоит рассказывать в каком виде. После этого случая пять лет только на поезде ездил, что-то не тянуло в аэропорт.
Был и вовсе случай, достойный пера детективщика.  Не люблю этот жанр и не хочу описывать подробности, раскручивать сюжет, но хочу, чтобы ты, читатель, поверил мне на слово. Мне уже приставлен был нож под ребро,  и надеяться было не на что. Но не зря же я прочитал столько книг. В том числе и про бандитов. Знал, что, общаясь с ними, надо соблюдать основное правило: не верь, не бойся, не проси. Удачно сыграл роль блатного, видавшего виды, прошедшего «Крым, Рим и медные трубы». Сработало. Мне на время подарили жизнь. Этого времени хватило, чтобы я сам сбежал из бандитского логова, и девчонок спас. Собственно из-за них я и попал в эту передрягу.
Моё отношение к смерти философское, выражается одной, всем знакомой фразой – «все ТАМ будем». Об ангеле-хрангителе вспомнил потому, что дожил до старости, когда ему уже  не уберечь меня от финишной ленточки чёрного цвета, на которой будут слова «от жены». «от друзей» и «от тёщи». Чтобы понятно было, почему умер. Как тебе, читатель, такой юмор висельника нравится?
Смерть других переживаю тяжело и мучительно. В голове не укладывается, как же это так случилось, что только два дня назад мы с ним водку пили у меня за столом, анекдоты травили, и вот, на тебе!  Поэтому не хожу на похороны, не могу потом долго войти в колею. Спасаюсь тем, что даже после четырёх инфарктов продолжаю жить так, будто сегодняшний день последний.. Мне вечно не хватает времени, я много ещё не успел сделать. И когда придёт костлявая с косой, я скажу ей:
-  Подожди, у меня столько дел несделанных, меня люди ждут! Успеешь ещё, никуда я не убегу от тебя
Надеюсь, она поймет и придёт в другой раз.

Всё, кончился мой рассказ. Спасибо тебе, читатель, если дочитал до конца.

          .И тут я вспомнил, что по законам жанра в конце должен быть  ЭПИЛОГ .
Название пришло само собой

                Находки и потери. 

Всё познаётся в сравнении. Вряд ли кто станет спорить с этой старой истиной. Мне есть что и с чем сравнивать, но зачем? Зачем же сыпать соль на рану, которая ещё болит? Вот вам и ответ – у кого что болит, тот о том и говорит.
Когда в конце семидесятых я переезжал из Ленинградской области в Киргизию, то все свои вещи, включая мебель и одежду, отправил в контейнере. Он пришёл пустым, и я стал «гол, как сокол». Потеря? Конечно, ещё какая! Переживал? Да, но недолго и не сильно. Знал, что всё это наживу снова. Мне было всего 40 лет, полон сил и здоровья, недостатком оптимизма не страдал. И страна тогда была другая.
Нынешние потери безвозвратны, невосполнимы.
-  Ну, вот – вздохнёт сейчас недовольный читатель. – Опять про политику, неужели не надоело?
Ещё как надоело! Но нельзя жить в насквозь политизированном обществе и не говорить о политике. Только дети в детсаду сейчас не говорят о ней. И это очень плохо, просто губительно, когда  даже бабки на лавочке не о внуках говорят, а спорят какой президент лучше – Ельцын или Путин, и вступать России в ВТО или малость погодить.
Я далеко от этих бабок не ушёл и мои рассуждения, конечно, не блещут новизной и оригинальностью. Душевное здоровье сберегаю тем, что давно уже не включаю радио и «ящик», чтобы не слушать плохие и лживые новости. Пошлая бездарная эстрада, агрессивная  обрыдшая реклама, культ силы и наживы, пропаганда секса – этим переполнен эфир, газетные и журнальные страницы. Но нас убеждают, что это и есть приобщение к цивилизованному миру. Разве понять нам, дикарям с тысячелетней собственной культурой, как необходимы в нашей жизни пирсинг и шопинг, свадьбы «голубых», газета «Спид-инфо» и телепередача  «Дом-2». И не единого слова о пяти миллионах беспризорников, об эпидемии туберкулёза в стране, о планомерном уничтожении села и сельского хозяйства. Тишина, благодать и президент бодро вещает на весь мир, что мы растём и крепнем, и скоро нам будет не стыдно перед просвещённым Западом.
Услышать по радио или увидеть на экране пуск новой гидроэлектростанции, открытие шахты, завода или фабрики, спуск на воду кораблей, вручение орденов Героям труда – всё это из области фантастики. Скорее увидим отставку непотопляемого  Чубайса или арест Черномырдина
Как такое могло произойти? Как с этим бороться? Можно ли вернуть страну и её былое могущество?  Можно ли сберечь то, что ещё не успели разворовать  и разрушить? Все эти вопросы пока остаются без ответа. Чтобы бороться и побеждать, надо как минимум иметь врага и оружие. Врагов у нас не счесть, оружия тоже хватает, но оно у бандитов, не у нас. Бандиты всех мастей как раз и процветают ныне. Их по-разному называют – «оборотни в погонах», таможенники,  воры в законе, олигархи – но суть одна: отнять или украсть. У них в руках и другое оружие – деньги Огромные деньги, какие нам и не снились. Поэтому они сегодня  празднуют бал.
Но если бы случилась наша победа, то рано радоваться  Жизнь показала, что и победой мы распорядиться не умеем. Посмотрите, как живут побежденные нами финны, немцы и японцы. И как живём мы, победители .Весь мир не понимает, как такое может быть, что  в самой богатой стране живёт самый нищий народ. Не понимаю это и я. Теперь о потерях
Наша повседневная жизнь состоит из находок и потерь с перевесом в ту или иную сторону, а горе и радость – это оценки и меры двух составляющих. Вот я и хочу подвести некий итог, установить баланс, выяснить каких полос больше в нашей жизни-тельняшке, чёрных или белых. Начну с потерь. Первая и самая весомая – это здоровье. Букет болячек, пухлая двухтомная медицинская карта в поликлинике, вторая группа инвалидности – всё это мало радует, но врачи утешают:
-  Это возрастное. Не вы один такой. У нас среди молодых уже нет здоровых. Есть более или менее здоровые.
 Слабое утешение. Конечно, на миру и смерть красна, но почему-то пожить охота, у внуков на свадьбе погулять. Японские мужики в среднем 72 года живут, а почему победители только 59 лет – этого мне не понять. Но я догадываюсь. Есть такая развесёлая песенка со словами: -« кто-то теряет, кто-то теряет, а кто-то находит». Итак, если я потерял здоровье, то кто же его нашёл? И что он поимел от этой находки? Совсем неплохо заработали на мне аптеки. Они сегодня процветают. Не в обиде и врачи. Не зря ведь именно терапевтам резко повысили оклады. Мы не нужны терапевтам здоровыми, они тогда без куска хлеба останутся
Моё нездоровье для общества не трагедия и не обо мне речь. Больше всего мне не нравится, даже пугает слово СРЕДНЯЯ  ( продолжительность жизни мужчин в России 59 лет)  Это означает, что кто-то уходит из жизни и в 30-40-50 лет, то есть в самом цветущем возрасте. Самое страшное, что эти люди не умирают. Их убивают. На работе (несчастный случай, авария), на улице ( бандиты, пьяный водитель), в отделении милиции или в солдатской казарме (забили до смерти или довели до самоубийства),дома (пьяная драка, «палёная» водка) и даже на отдыхе ( утонул пароход, взорвался самолёт, загорелась гостиница, теракт в театре). Утомил я тебя, читатель этим длинным списком. Но я его не придумал. Одного брата у меня убили в армии, другого в милиции, а отца – дома, в ванне купался, когда ток к ней подключили .Никто за эти преступления  повестки в суд не получил. А когда я попытался к суду привлечь убийц, мне сказали:
-  Успокойся, если не хочешь лечь рядом с ними.
Назову самого страшного убийцу, виновницу вырождения нации, разрушителя           семей, мать всех сирот и беспризорников, и в то же время источник сказочных барышей. Догадываетесь, о чём это я? Да, о ней, родимой. О водке, которую пили, пьём и будем пить, как гордо заявляют алкаши. Если во всём мире 8,5 литра « на нос» в год – это деградация нации, то у нас приходится аж 14,5 литра. Тут, казалось бы,  во все колокола надо бить, нацию и государство спасать. Что-то не слышу я набатного звона, но думские пустозвоны уверяют, что борьба с алкоголем, то есть с производителями и продавцами, обречена на неудачу. Они правы, к сожалению. Бороться надо с бедностью всенародной, а они борются с бедными, чтобы богатые стали сверхбогатыми.
Вторая потеря – могучая держава с названием СССР. Не советскую власть, не КПСС оплакивает моё поколение. Туда им и дорога, а вот за державу обидно. Мы не ходили по миру с протянутой рукой, не ждали спасительных инвестиций, а сами кормили, одевали и вооружали полмира.. Вместе со страной мы потеряли  истинное братство народов, веру в завтрашний день и даже национальность. Теперь у нас одна кличка на всех – россияне В ту же графу «потери» можно смело вписать армию, науку, промышленность, бесплатное образование и лечение, культуру. Всё это пребывает в жалком состоянии или вот-вот  рухнет окончательно. Как рухнуло село и сельское хозяйство.
Третья и самая страшная потеря – это духовность. Моё поколение жили одурманенные фальшивой идеологией типа «наша цель – коммунизм» и «партия и народ едины»  Но были и не плохие лозунги. Например, «Труд – дело чести, доблести и геройства». Что касается культуры, то у дикторов радио и телевидения мы учились правильно говорить . На сцене позади Клавдии Шульженко, Муслима Магомаева и Людмилы Зыкиной не дёргались полураздетые девицы, не было у них и телохранителей, собственных директоров, спонсоров. Зато была заслуженная всенародная любовь, а не толпы оголтелых фанатов. Фильмы не проповедовали культ силы, наживы и секса. Да, секса в стране не было. Была любовь и парень говорил «я люблю тебя» вместо сегодняшнего «я ХОЧУ тебя» У нас и наших детей не было покемонов, жвачки и кукол «барби2 Книги, газеты и журналы были даже в самой бедной семье.
Сегодня даже написать пару писем и послать три- пять открыток поздравительных стало непозволительной роскошью. Наш прекрасный русский язык заменён воровским жаргоном. У нас даже президент собирался «мочить» чеченцев в сортире. Убогая, куцая  речь молодёжи приводит в уныние. Все эмоции, чувства, настроения выражаются всего тремя словами: «клёво», «классно» и «прикольно». Высшая степень – словом «круто». Ещё добавляют «конкретно», «чисто» и «как бы». Я уж не говорю о косноязычии дикторов и телеведущих,  об армии юмористов, весь юмор которых выше пояса не поднимается.
Хватит о грустном, пора переходить к находкам, к позитивным переменам. Без всякой иронии говорю, что главным достижением последних двух десятилетий стала свобода слова. При советской власти я эти свои рассуждения не только написать, но и вслух произнести побоялся бы. А если  осмелился бы, то бензопила «Дружба» стала  бы моей спутницей на долгие годы. Сегодня я могу говорить и писать почти всё и почти безнаказанно. Оно и правильно. Дай нам полную свободу, так мы такое наговорим и понапишем, что никаких бензопил не хватит. Сегодня свобода слова не опасна, лишь бы про евреев плохо не писал. Словом мы ничего не изменим, а на дела, поступки мы давно уже не способны. Зато выговориться, спустить пар, отвести душу – это, пожалуйста, не возбраняется.
Второе достижение – нет уравниловки. Вовсю заработал главный закон эволюции, когда выживает сильнейший. Закон джунглей заставил оторвать зад от кресла, шевелить мозгами, не жалеть себя любимого, а искать свою нишу, своё дело, своё место в жизни. Как раз такие люди и живут сегодня хорошо, достойно. Их называют  «новые русские», анекдоты про них слагают, но плевать им на эту суету. Они живут хорошо, и дети у них будут жить не хуже. Ругать правителей наших, стонать и жаловаться – на это ни ума, ни таланта не надо. Отнять и раздать всем поровну – это отрыжка  советского воспитания, когда мы все жили одинаково бедно, а слово «карьерист» было бранным, ругательным. Даже получая орден, надо было говорить, что «это заслуга всего коллектива».
Третье благо – снят «железный занавес» и теперь любой человек, если у него есть деньги, может отправиться в любую точку планеты. И не будет за ним тащиться «хвост» из ФСБ .Сегодня даже я, проработавший всю  жизнь в номерных «почтовых ящиках» могу купить заграничный паспорт у государства и … повесить его в рамочке на стенку. Я не американский, а российский пенсионер и мотаться по миру туристом – это из области фантастики. У меня не только долларов, а даже тугриков и тех нет. Но в этом никто, кроме меня не виноват. Надо было, как говорит мой сын, не о Родине думать, а о себе.
Четвёртое и последнее завоевание – выборы. Во времена СССР они тоже были, и даже обставлялись как праздник, то есть дефицит «выбрасывали», концерты показывали. Не было только выбора.  Кандидат был один, и не выбрать его  было невозможно даже теоретически. Но народу  на это было наплевать, нас мало волновало, кто там будет у власти.. Сегодня кандидатов много, порой даже очень много, и выбрать есть из кого. Поэтому у народа появилась надежда как-то повлиять на ход событий. Но люди с чувством юмора утверждают, что если бы выборы могли хоть что-то изменить – их давно бы отменили. Так уж получается, что во власть попадают не лучшие из лучших, а те кто больше заплатил, кто по сути дела купил депутатский мандат. У людей остаётся маленькое утешение в виде такой вот сентенции: «сумел сам разбогатеть, значит и нам поможет». Нет, не помогает. Он уже на следующий день напрочь забывает и обещания свои, и тех, кому обещал. Но это и есть демократия по-русски, тут обижаться не на кого. Дело новое для нас, незнакомое, считай «первый блин» испекли. А он, как известно, всегда комом.
Последняя радость наших дней в том состоит, что нас –  русских  - отовсюду гонят домой, в Россию. Так и говорят открытым текстом – Убирайтесь в свою Россию!
Они ведь не знают, что она для русских давно не своя, что никто нас тут не ждёт. Это вам не Израиль, где евреи, приехавшие на историческую родину, получали не только жильё и работу, а даже домашние тапочки по размеру ноги. И всё это бесплатно! Мы же, русско-советские, были всегда людьми без родины и жили везде, куда партия пошлёт или нужда загонит. А таджик или узбек почему-то не рвались в Рязань, латыш или эстонец в Сибирь ехали только по приговору суда. Они все предпочитали жить на своей родине, со своей культурой, со своим языком. Мы, пришельцы, хоть и считались «старшими братьями», но нас просто терпели, как сводных братьев. За годы советской власти построили казахам космодром Байконур, узбекам  урановые и золотые залежи освоили, литовцам АЭС возвели и отовсюду получили пинок под зад. Вполне заслуженно. Всё это надо было у себя в России делать, для своего народа. Теперь картина ещё нелепее: десятки тысяч иностранцев строят в России и дома, и дороги, и прочие объекты, а наш «русак» опять сбоку-припёку, опять не у дел, в безработных числится..
Вот, пожалуй, и все «плюсы», которые принесла новейшая история. И хотя в них есть свои «минусы» -- всё равно хочется верить, что затянувшиеся роды не кончатся выкидышем. Смутные времена на Руси и раньше случались, но великая держава их пережила, сберегла и себя, и народ, и язык. Верю, что время потерь, утрат кончится, и мы ещё покажем миру «Кузькину мать», как обещал когда-то незабвенный Никита Хрущев. 
 
                г.Заречный     2006 г


 




 













.
. 


 
 

 


      
-   



- 





.
. 


 
 

 


      
-   



-