Куда

Однажды знойным полднем я въехал на велосипеде с шоблой своих приятелей в почти что безымянную деревню, едва ли обозначенную на карте. Поставили велосипеды к дощатой стене продуктового магазина, а сами пошли внутрь. Мы проделали уже немалый путь и теперь намеревались хорошенько отдохнуть и подкрепиться в тенистом дворике магазина.

Устал ли я? Очень. Такой вот странный отдых – от работы, от города, от людей. Я давно приметил, что любые монотонные, равномерные и терпеливые упражнения, будь то бег, плавание, чистка картофеля или избивание неприятеля, способствуют тому, чтобы человек вывалился из реальности. Я предпочитаю велосипед. Отличный способ найти просвет в стремнине потока мирских дел.

Чем дальше я еду на велосипеде, тем плавнее становятся мысли. Чем выше моя скорость, тем быстрее разглаживаются неразрешимые вопросы. Чем замысловатее рулежка, тем в большем покое я пребываю. На пике максимального качества езды я достигаю точки абсолютного покоя. В точке абсолютного покоя я неуязвим для белого шума окружающей действительности. Я прозрачен. Я невменяем.

В этот момент я океан. Где-то там, на поверхности, бушуют штормы, рушатся миры, гибнут цивилизации. Но, пребывая в толще воды, в непроглядной темноте и тишине, мне видится это все не более, чем мелкими неурядицами и досадными обстоятельствами, способными существовать без моего участия и не касаться моего внимания. Всего лишь рябь. Очень скоро любые невзгоды разглаживаются и не оставляют следа, как не оставляют никакого следа самые страшные бури на поверхности воды. Поверхностные дела мне совсем неинтересны. Библейский персонаж провозглашал: «Я видел все, что сделано под солнцем, и вот, все — суета сует и томление духа». И, как известно, когда постигаешь этот смысл – то стоишь в одном шаге от отчаяния – и в одном от просветления.

Я достигаю высшей точки, переваливаюсь через нее, и теперь мой велосипед стремительно набирает скорость, стремясь под гору. Только катится вниз одна форма, и эта форма не имеет содержания. Я улыбаюсь.

Я рассредотачиваюсь. Потом сосредотачиваюсь. Умиротворение разливается по телу. Чувствую, что не только легок и остер мой ум, но и тело давно уже не розовый ленивый господин, которому я должен служить, а выносливый и неприхотливый слуга, который счастлив служить мне.

И вот, в этот знойный полдень в безымянной деревне я купил себе бутылку холодного кваса, расстегнул молнию на взмокшей джерси и растекся по завалинке. Наше общество напоминало мне всадников на привале, только кони были алюминиевые и углепластиковые, и очень худые. Вместо металлических шлемов с кольчужной бармицей мы поснимали свои пенопластовые каски, а вместо шпор скрежетали по асфальту шипами контактных педалей. Разморенные и оплывшие, мы поначалу ленились говорить друг с другом, и лишь прихлебывали из бутылочек, уставившись каждый в свою точку. Но постепенно расслабленные умы вышли из медитативного оцепенения, и из приятелей начали сыпаться первые осторожные остроты.

- Какое колесо не крутится на велосипеде, когда он едет?

- Очевидно, которым ты закинулся, братишка.

Вдруг из-за забора выкатился на своем ветхом советском велосипеде паренек. А за ним еще один, и еще. Первые два были чумазые, белобрысые и лохматые. Оба худосочные, а третий – толстый. Аккуратно причесанный, в продранной, но опрятной рубашке. Хотя с него струился пот и было очевидно, что езда на велосипеде дается ему тяжелее всех, но по чему-то едва уловимому было заметно, кто из них тут вожак и обладает большими правами.

Парни явно не ожидали встретить у магазина нас, городских велосипедных пижонов, пестрящих бестолковыми непонятными словами на облегающей одежде. Они с любопытством разглядывали нас, нашу экипировку и велосипеды. Вожак, как полагается, вышел вперед, и, поплевывая в пыль, спросил, откуда мы и куда едем. Мы ответили. Кто-то с улыбкой предложил, мол, давайте, ребятки, с нами. Толстяк окинул его взглядом, склонил голову набок, хмыкнул и развязно ответил:

- Куда? – в том смысле, что это мы бездельники с велосипедами, городское дурачье, которому нечем заняться, а у него-то есть дела и поважнее.

Вопрос прозвучал с ухмылочкой, с прищуром, по-детски надменно и оттого столь же комично. Но сквозь этот вопрос уже просвечивало что-то более глубокое. И опасное, как я понял чуть позже. Из этого вопроса сквозило безвозвратностью. Куда? Такой простой вопрос поперек всего движения. Палка в колеса всему стремлению куда-то – куда?

В этом «куда» было так много искреннего удивления. Ведь все, что только может быть настоящего, ценного, значимого, находится прямо здесь. И ехать никуда не нужно, нужно ехать сюда. В эту самую точку. И находиться только в этом конкретном моменте.

Это «куда» прозвучало с такой недостижимой высоты, что вызвало некоторое смятение на лицах моих приятелей. Кто-то глупо засмеялся, кто-то стал беспокойно оборачиваться и заглядывать в другие лица, словно ища поддержки. Куда можно деться из настоящего момента? «Куда?» – задал себе этот вопрос и я, и просветлел.