Спецхимики. Газогенерирующие твердые топлива или Е

           Газогенерирующие твердые ракетные топлива
                или
                ЕВГЕНИЙ  ДОМАШЕВ

    Все звали его Женей, даже когда у него поседели виски. Мне это казалось неприличным, потому что первые три года после института я провел на заводе, а там мои начальники, которые работали на пороховых заводах еще в войну, твердо учили нас официальному обращению даже друг к другу.

    - Никаких Мань, никаких Вань. Вы должны звать друг друга только по имени-отчеству, а аппаратчиков - по фамилии. Аппаратчики должны обращаться к вам только по имени-отчеству, иначе никакой дисциплины не будет.

    А Евгения Степановича все упорно звали Женей. Кроме меня. Я только что перешел с завода в НИИ, и молодой специалист Домашев оказался в моей группе. А я уже привык называть всех без исключения сотрудников по имени-отчеству и до сих пор от этой дурной привычки не могу избавиться. Домашев работал первый год после окончания СТИ, - Сибирского технологического института в Красноярске. Очень симпатичный, рослый, плотный, с открытым русским лицом, несколько флегматичный и даже, пожалуй, «увалистый» он буквально излучал чувство надежности.

    Если не считать нескольких случайных, второстепенных научно-исследовательских тем, которые надо же кому-то выполнять, Евгений всю долгую научную жизнь разрабатывал газогенерирующие твердые топлива для вспомогательных ракетных двигателей, без которых не летает ни одна уважающая себя ракета. Это двигатели систем ориентации ракет и космических объектов по курсу, тангажу и крену; это газогенераторы для вращения электротурбинок бортовых источников питания; это ПАДы - пороховые аккумуляторы давления для всевозможных систем наддува: от выдавливания жидкого топлива из баков до выброса межконтинентальных ракет из пусковых шахт подводных лодок.
 
    Надо сказать, что Домашев в этой области стал непревзойденным мастером. А разработка твердых топлив для вспомогательных ракетных двигателей – задача очень и очень непростая. Сложность ее увеличивается еще и тем, что на эти «мелкие» работы ракетчики особого внимания не обращают. Вот 30-тонный заряд для первой ступени, или хотя бы трехтонник для третьей, - это серьезно, это впечатляет. А какой-то ПАДик или там газогенераторишко, - это просто, это примитив. И с наградами тут не сильно разбежишься, пока дойдет дело до разработчиков всех этих вспомогательных устройств, - тут и ордена уже кончатся, и мешок с медалями опустеет. Как сказал однажды замминистра Л.Забелин на вручении наград за очередную работу:
 
    - Рад бы всем вам дать по ордену, вы это заслужили, да вот кончились они, нет их больше у меня.
 
    А по научной сложности разработка топлива для маленького газогенератора ничуть не проще, чем разработка высокоэнергетического топлива для маршевых двигателей баллистической ракеты. И эти маленькие «движки» выполняют задачи ничуть не проще, чем многотонные маршевые ступени. Вот, скажем, все ступени сработали нормально, а ракету улетела не к цели, а чёрт её знает куда. Почему? Да потому что «движок» ориентации по крену не доработал, дал импульс чуть послабее, и ракету понесло не по расчетному курсу. И вместо полигона на Камчатке она угодила на Северный полюс, или в центр Тихого океана, а могла ведь упасть, тьфу-тьфу, и на  какой-нибудь островок вроде Хоккайдо. И если этого не случается, то лишь потому, что разработчики всех этих мелких вспомогательных «движков» старательно и правильно выполнили свою работу.
 
    Или возьмем запуск баллистической ракеты с подводной лодки, находящейся на глубине, к примеру, в триста метров. Там ведь давление воды – 30 атмосфер. Если ракету просто как-то выбросить из пускового контейнера, - давление воды ее просто раздавит в лепешку, вроде камбалы. Значит надо «надуть» все ступени до такого же давления. Чем надуть? Да все тем ПАДом наддува. Если этот ПАД немного не «додует», ракету раздавит давление воды, а если ПАД чуть «передует», она лопнет от избыточного давления в корпусе.
 
    Там еще много всяких заморочек, одна сложнее другой, часто даже специалистам эти заморочки порой кажутся неразрешимыми, а ведь решает же их кто-то. Но я не буду утомлять Читателя подробностями, мы ведь сейчас ух как бережем свои мозги от лишних шарад  и ребусов, хотя это очень вредно для нас. Известно, чем меньше мы тренируем орган, тем быстрее он атрофируется и перестает работать. Поэтому я все-таки приведу несколько примеров тех трудностей, которые каждый день вставали перед Евгением Степановичем приведу.
 
   Для каждого вспомогательного «движка» требовалось топливо со своей температурой и чистотой газов, со своей скоростью горения. И Евгений Степанович ухитрялся все требования выполнять. Нужна температура газов, допустим, 1500 градусов Кельвина, - пожалуйста. А в соседнем «движке» нужно 1800 градусов, - пожалуйста, и это сделаем.
 
  А уж что проделывал Евгений Степанович со скоростью горения твердых ракетных топлив, - ни один фокусник такое не сумеет. В движке коррекции  крена топливо должно гореть со скоростью, к примеру, 1,5 миллиметра в секунду. Алле, гоп! Вот вам 1,5 мм/сек. А в движке коррекции курса надо иметь топливо со скоростью горения 10,1 миллиметра в секунду. Ну и что? Вот вам такая скорость. На каждой солидной ракете, и жидкостной, и твердотопливной таких движков навешано по несколько десятков, и для каждого приходится «сочинять» топливо со своей скоростью горения, своей температурой горения, своим объемом продуктов сгорания, своей чистотой и химической агрессивностью их.
      
    Евгений Степанович до того освоил все эти хитрости горения твердых топлив, что даже сумел сделать то, что никому нигде никогда не удавалось ни на одном континенте, ни в одном островном государстве. Обычно топлива горят тем быстрее, чем выше давление в камере сгорания. Это – закон природы. А он научился делать топлива, которые с увеличением давления горят все медленнее и медленнее. Это было так необычно, что поначалу никто не хотел в такое верить. Но постепенно привыкли, перестали удивляться, хотя никто больше таких топлив разработать не сумел.
 
     Ему не поставили памятника при жизни. Памятники или хотя бы бюсты ставят очень большим организаторам науки, а не начальникам лабораторий и тем более, не старшим научным сотрудникам, иначе в России не осталось бы земли для сельского хозяйства, всю нашу территорию усеяли бы такие памятники. А вот Евгений Степанович сам ставил памятники. Вернее, он ставил один памятник.
 
    Однажды наш любимый директор АНИИХТ, «отец родной» Я.Ф.Савченко приобрел для нашей организации памятник нашему алтайскому земляку космонавту №2 Герману Титову. Решено было установить его на въезде в наш микрорайон АБ. И почетная работа: выкопать глубокую яму под фундамент памятника, - по разнарядке досталась нашей лаборатории. Бригаду землекопов возглавил Евгений Степанович. Сохранился фотоснимок: из глубокой ямы выглядывают наши сотрудники, и на переднем плане – Домашев с лопатой.
 
    Памятник Герману Титову стоит в Бийске на квартале АБ до сих пор. Местные остряки сразу же дали этому памятнику прозвище «Рыбак». Бронзовый космонавт №2 на высоком пьедестале изображен сразу после приземления, в скафандре, без шлема, он широко раскинул руки. Острословы поясняли: это рыбак, он показывает: «Вот такая сорвалась!». Прозвище «Рыбак» страшно огорчало Я.Ф.Савченко. Он горячился:

     - Это не рыбак показывает, что вот такая сорвалась! Это космонавт Герман Титов после приземления говорит: «Здравствуй, земля!».

   У Евгения Степановича за всю жизнь в спецхимии не случилось ни одного несчастного случая, - он до педантизма старательно выполнял все требования по технике безопасности. У него только один раз в опытной мастерской его состав повел себя «неадекватно», - но это было на заре его деятельности и исключительно по моей инициативе.
 
    Нам требовалось создать топливо с огромной газопроизводительностью, но все наши старания не давали результата. Я решил ввести в состав некое вещество, которое разлагалось при нагревании с выделением большого количества газов. В опытной мастерской этот заказ курировал Домашев.  И вот нам звонит технолог мастерской и истерически требует нашего присутствия. Мы с Евгением Степановичем помчались туда. Оказывается, прессформы с нашим составом не раскрывались, как работники ни бились с ними. Их будто заклинило изнутри. Нас с Домашевым посадили в вышибном бетонном дворике, похожем на каземат Петропавловской крепости, свалили возле нас кучу прессформ с нашим интересным составом, дали в руки гаечные ключи из цветного металла и попросили раскрыть все прессформы.

    Конечно, первую прессформу начал открывать я, а Евгения Степановича попросил спрятаться за бетонный выступ. Мне с трудом удалось отвинтить гайки, и когда я ударом молотка сбросил хомут,  крышка прессформы со страшной силой и со звуком, похожим на пушечный выстрел, отлетела и ударилась в бетонную монолитную стену. В том месте до сих пор есть заметная щербина. Оказывается, введенное мной в топливо некое вещество разлагалось слишком легко и успело полностью разложиться при изготовлении «изделий». Я сообразил, что особой опасности для нас с Домашевым нет, и мы довольно ловко и быстро «распечатали» все прессформы. В вышибном дворике звучали частые резкие звуки, похожие на беглый огонь противотанковой пушки. Когда мы вышли из дворика, работники опытной мастерской смотрели на нас не то, чтобы с уважением, но как-то особенно. Больше никаких эксцессов у Евгения Степановича в его работе не случалось никогда.
 
    Его можно назвать педантом, можно даже назвать занудой, - он внушал подчиненным свою мысль до тех пор, пока они не заучивали ее наизусть, но проработать в спецхимии руководителем группы, старшим научным сотрудником пятьдесят лет, выполнять все без исключения трудные задания и не иметь ни одного несчастного случая, - это редчайший случай. Он как никто аккуратно и уважительно подходил к нашей опасной работе, и работа будто уважала его.
 
    Все правила техники безопасности в спецхимии выработаны на крови пострадавших и погибших работников. Когда Евгений Степанович стал руководителем группы, в смежной группе, которой руководила моя однокашница Ираида Евдокимова, погибла сотрудница, старший техник Нина Душкина. Погибла глупо, как обычно погибают на производстве от несчастных случаев. Группа Ираиды Евдокимовой отрабатывала новый пресс, сотрудница проводила очередной пуск. Собственно, в ее задачу входил только контроль за работой, работники мастерской знали свое дело, а научным сотрудникам запрещалось вмешиваться в их работу. И вот на прессе забился дозатор, пресс заработал вхолостую, и прессующий плунжер терся и терся о топливо. Аппаратчики остановили пресс, теперь надо по инструкции выждать 20 минут, и лишь потом входить в кабину пресса. И тут Нина Душкина проявила инициативу. Она не захотела ждать и вошла в кабину. Аппаратчики остались на пульте управления. В кабине пресса раздался взрыв. Перегретый от трения плунжера состав загорелся в замкнутом объеме, и продукты горения вызвали «физический» взрыв, как «взрывается» иногда автомобильная шина или паровой котел. Осколками Нина была убита на месте. У нее осталась пятилетняя дочка.
   
    А вот Домашев никогда не допускал никакого нетерпения. Надо ждать 20 минут, - значит, будем ждать. Надо предварительно провести нудные, но обязательные пробы, - будем их проводить. Даже экспериментальные данные он проверял по нескольку раз, пока не убеждался в их надежности, - и у него никогда не было сногсшибательных «открытий», которые частенько случались у других, и от которых их авторы потом долго не могли смотреть в глаза коллегам. Он вообще отличался редкостным спокойствием, никогда не эмоционировал, не возмущался, не кипятился. Когда другие от эмоций «выпрыгивали из штанов», Евгений Степанович лишь многозначительно усмехался и скептически качал головой.
 
    Его можно бы считать флегматиком, но флегматики просто равнодушны ко всему на свете, а Евгений Степанович не был таким. Он всегда с большим увлечением готовил в лаборатории общие скромные праздники, писал юмористические поздравительные открытки нашим женщинам к 8 марта, ко дням рождения. На лабораторных застольях он искренне веселился. Но я за много-много лет ни разу не видел его пьяным или просто сильно «поддавшим».

    И еще он отличался ярко выраженным нежеланием «высвечиваться». Обычно научные сотрудники стремятся публиковать свои работы, даже если в них нет ничего, стоящего внимания коллег. Многие с пеной у рта отстаивают свой приоритет от посягательств на него других коллег. А вот Евгения Степановича можно назвать редким исключением из этого правила. Он в своих экспериментах не раз получал удивительные результаты, совершенно новые закономерности, - и не спешил писать статьи. Он по десять раз проверял полученные данные, но даже после многократного подтверждения их он не стремился публиковать их.
 
     Очень характерный для Домашева случай произошел при отработке заряда для ПАД выброса одной жидкостной ракеты морского базирования. Заряд для этого ПАД разрабатывала другая лаборатория, и сотрудники там взяли топливо, которое чуть раньше разработал Евгений Степанович. Это было, как все у Домашева, отличное топливо, оно полностью выполняло все требовании ТЗ, но морякам не понравилось, что посла срабатывания ПАД в пусковой шахте подлодки оказывалось много сажи. Они потребовали «убрать» сажу. Начальник лаборатории, который не имел опыта работа с такими топливами,  буквально впал в панику. Он не знал, что делать, и в конце концов пришел к «конкуренту» Домашеву. А Евгений Степанович, который тогда работал в другой лаборатории, коротко посоветовал:
 
       - Добавьте в топливо процента 3 сажи.
 
      Все подняли его на смех. Но деваться некуда, утопающий хватается за соломинку, и начальник лаборатории решился ввести сажу в топливо.  И что же? После очередного испытания пусковая шахта осталась чистой. Все изумлялись: это надо же, добавили в топливо сажу, и сажа в продуктах горения исчезла!
 
      Как часто бывает, всю заслугу в этом небольшом, но блестящем успехе приписал себе честолюбивый начальник лаборатории, он полностью забыл, что обязан оригинальным решением Евгению Домашеву. Этот честолюбец потом стал заместителем директора НИИ, лауреатом, доктором наук, член-корреспондентом РАРАН, получил кучу наград, но всегда, до конца дней своих он считал своим главным личным научным достижением именно это и частенько хвастал:
 
      - Чтобы избавиться от сажи в продуктах сгорания, я добавил в топливо сажу! Знай наших!

      Он уже умер, этот не слишком чистоплотный честолюбец, и унес с собой в могилу все свои грехи и заслуги, поэтому я не называю его фамилию. Тем более, что он особой щепетильностью в научной работе и в других случаях не отличался. Умер он от рака, умирал он трудно, в сильных и долгих мучениях. Иногда я спрашиваю себя: его длительные предсмертные мучения, - не есть ли они результат угрызений нечистой совести или возмездием высших законов природы по отношению к человеку? Ведь он отлично знал правду. Многие верят, и я верю, что ни одно злодеяние не остается безнаказанным. Верующие относят это за Божью справедливость. А ведь для научных работников самое тяжкое злодеяние, -  это плагиат, кража чужой идеи. Так и хочется сказать:

       - Господа научные сотрудники! Не воруйте чужих идей!
 
       Евгений же Степанович никогда никому не напоминал, что это он посоветовал радикальное решение по очистке пусковых шахт подлодки от сажи и фактически спас серьезнейшую разработку от провала, и он никогда не требовал за это никаких благ. Возможно, он даже не знал о практических результатах своей блестящей идеи и давно забыл о такой «мелочи». Он продолжал спокойно трудиться на своей не слишком высокой должности.
 
    Я считал в те годы лучшей книгой по горению смесевых твердых топлив монографию младшего научного сотрудника института химической физики АН СССР Н.Н.Бахмана  «Горение гетерогенных конденсированных систем». Бахман был доктором наук, профессором, но занимал смешную должность младшего научного сотрудника ИХФ. Говорили, что виной тому его очень сложный «русскоязычный» характер. Но Бахман удивительно наглядно описал в своей книге все процессы, которые проходят при горении, казалось, читатель сам находится внутри пламени и наблюдает происходящее в мощный микроскоп.
 
   Вот такой же способностью наглядно и предельно ясно объяснять результаты своих экспериментов обладал Домашев. Он в своих официальных отчетах так просто и понятно показывал картину горения газогенерирующих твердых ракетных топлив, что мог вполне написать книгу, которая стала бы настольной для поколений спецхимиков. Но он, к сожалению, не писал монографий. Он даже статьи писал очень редко и неохотно, приходилось буквально «выдавливать» их из него.

   По своим работам, по их научной новизне, по их практической ценности он спокойно мог бы защитить докторскую диссертацию. Но он не стал доктором наук. Свою кандидатскую диссертацию он написал и защитил лет на 15 позднее, чем любой другой сделал бы это на его месте. И ним не раз пришлось говорить на эту тему, чтобы заставить его сесть за диссертацию. А разговаривать о докторской диссертации он вовсе отказывался. Не знаю, чем это объяснить. То ли его сдерживала чрезмерная требовательность к себе, - кто я такой, чтобы поучать других? То ли крайняя осторожность, - а вдруг все эти удивительные результаты – просто ошибка эксперимента?
 
    Были ли в его работе подвиги? Нет, подвигов не было. Ведь подвиг – это всегда результат предыдущего головотяпства, как вышло однажды у меня с неким веществом. Евгений же Степанович никогда не допускал головотяпства сам и старался не допустить постороннего головотяпского вмешательства в его дела. И то, что у него в работе не было подвигов, но не было и несчастных случаев – это и есть величайший подвиг в спецхимии.