Следующий

Через две недели Ваня уже разгуливал по больничному коридору, благо ноги  целы. А поломанные ребра, не беда,  быстро заживут, вот только дышать еще больно и рука под гипсом ноет и чешется.
 — Ивановым ты будешь? — остановил его мент, то есть полицейский конечно. — Судя по твоей разукрашенной физиономии точно ты. Я участковый, пойдем-ка, поговорим.
Разговор был коротким. Понятно, что никто не виноват, у Генки отец в мэрии работает, а дружки его тоже  «имеют алиби», люди не бедные. А Ваня  что, детдомовский, у таких как он, репутация известная. И тот факт, что у двоих из четверки его обидчиков тоже травмы — не в пользу Вани, хотя...  Короче,  доводить дело до суда не в его интересах.
В палате душно. За окном барабанит дождь, но свежий ветер старательно избегает узкую форточку, из которой пахнет лекарствами и скукой.
 — Ну ты как, Иванов, ставку делаешь или опять отделяешься от народа? — спрашивает парень с поломанной ключицей.
Это Стас, массовик-затейник, блин. От нечего делать придумал спорить на «следующего». На шестом этаже онкология, от туда каждую неделю кого-нибудь в подвал спускают —  под простыней и с биркой на ноге. Пацаны, когда на процедуры ходят или в больничном сквере гуляют, высматривают пациентов онкологического отделения и спорят, кто из них станет следующим клиентом Федора, здешнего патологоанатома.
 — Следующим Седой будет, — нехотя ответил Ваня.
Вчера, в тихий час, Ваня поднимался на крышу больницы. С нее вид открывается — рисуй не хочу. Жаль только здесь ни холста, ни красок нормальных. Ваня любит акварель,  легкую, прозрачную, под которой видно,  как трепещет лист на ветру, как облако несет охапки воздуха или как вода в ручье впитывает солнечный свет. Природу можно писать только акварелью! А для городского пейзажа лучше масло. Ваня выпросил ключ у медсестры Ниночки и часто сюда приходит, делает наброски карандашом. Здесь он и познакомился с Седым неделю назад. На самом деле старика зовут Илья Алексеевич и по фамилии он тоже Иванов. Да и не старик он еще, по глазам видно.
Усевшись на ящик рядом с Ваней, Седой  долго смотрел, как под уверенными штрихами карандаша на листке блокнота проявляется целый мир, существующий совсем рядом, на расстоянии одного шага. Этот мир здесь, под крышей больничного здания, между небом, до которого ему скоро предстоит коснуться своей измученной душой, и твердыней земли, готовой принять его одряхлевшее тело. 
 — У тебя, талант, парень,  — сказал Седой и закашлялся. Немного отдышавшись добавил:
 — Но учиться надо. Ты после школы куда собираешься?
 — В армию, куда же еще, — Ваня рассердился дурацкому вопросу. Впрочем, откуда старику знать о прелестях сиротской жизни. Но Седой будто прочел его мысли:
 — В Питер поедешь? В Репинское? Я тебе помогу. И денег дам.
Денег у Седого — можно все училище купить. Только от смерти они его не спасут. Наследство оставлять некому, пока зарабатывал — всю жизнь пропустил. А в живописи он знает толк, приходилось дело иметь и с художественными ценностями. У него даже своя коллекция есть. Мечтал оставить дела, осчастливить конкурентов, и галерею открыть, вот только не успел. Эх, если бы еще одну жизнь прожить, с чистого листа, так сказать! Седой опять закашлялся, сплюнул кровью. Но время его вышло...
 — Откуда уверенность? —  оживился Стас.
 — Знаю,  — Ваня слез с подоконника и лег на кровать, подсунув под загипсованную руку смятую подушку.
Вчера Седой был молчалив. Сидел на самом краю бардюра, согнувшись в спине, но с открытым ветру лицом,  как старая мудрая птица. Потом он сказал, что больше они не увидятся, пора ему самому сделать решающий шаг, не по-мужски это в муках встречать Ее Величество.
 — Вот,  — Седой протянул Ване пластиковую карту,  — здесь хватит на все.
 — Я не возьму. Зачем это? Мне не нужно! — Ваня никогда копейки чужой не взял. Тем более у старого больного человека.
 — Зря отказываешься. Деньги это возможности. Мне они уже ни к чему.
 — И  мне чужого не надо! — Ваня закрыл блокнот, уронив источенный карандаш. Он покатился по скату крыши, в ту сторону, где нет ограждений и мягко упал в пустоту...
 — А ты в курсе, кто такой этот твой Седой? Про него разные слухи ходят. Говорят, его полстраны хоронить приедет, как президента, — Стас открыл тумбочку и зашелестел пакетами.
 — Не мели ерунду,  — Ваня пытался сосредоточиться, уловить какую-то мысль, которая петляла где-то на задворках сознания. Решающий шаг...
 — Ты куда подорвался? Счас Ниночка с уколами...  — Ваня уже не слышал последних слов Стаса.
Дверь на лестницу, которая вела на крышу, оказалась распахнутой. Седой сидел на том же месте, где и вчера.
 — А, это ты, Ваня. Передумал? И правильно.
 — Я не передумал. Я пришел извинится. И... вот, возьмите на память, —  Ваня протянул рисунок с портретом Седого.
Ветер, —  тот самый невидимый слушатель, бродяга, оберегающий человеческие тайны, покорный дух проведения — подхватил легкий листок, старик взмахнул рукой, но рисунок лишь коснулся сухой ладони и поманил человека в пустоту...
 — Держитесь! Я сейчас! Руку давайте! — Ваня искал глазами точку спасения.
Он обхватил загипсованной рукой  металлический штырь, оставшийся от старой антенны, и здоровой  вцепился в запястье старика. Тот практически висел в воздухе, опираясь одной ногой на узкий выступ и зацепившись руками за острый край карниза. Казалось, ветер вот-вот подхватит его исхудавшее тело, как легкую бумагу, только Ваня был сильнее его.
 — Отпусти... Отпусти... а то упадем вместе... — шептал Седой.
Нет, ни за что!
 —  Давай! Держись...  — парень тянул старика изо всех сил. — Я поспорил на тебя! Я поспорил! Поспорил, что ты... что ты не умрешь! А-а!
Ваня закричал, превозмагая боль в последнем рывке.
Седой перевернулся на спину, раскинув в стороны содранные в кровь руки, закрыл глаза и тихо спросил:
 — И много на кону?
 — На жизнь хватит.
Прошел месяц. Ваня каждый день приходил в отделение онкологии. Илья Алексеевич почти не вставал. Они говорили о живописи, о художниках, о дальних странах и временах. Судьба их не торопила. Только глаза старика становились все прозрачнее, а голос все тише.
День выписки. Ваня поднялся в лифте на шестой этаж. Лифт вздрогнул и распахнул двери. Выход закрыла каталка, с которой свисала линялая простынь.
 — Слышь, парень, покойников не боишься? Давай, прокати его к Феде, а то я...  — затараторил санитар, закатив каталку в тесный лифт. Двери закрылись.
Ваня нажал на кнопку нулевого этажа и прижался спиной к холодной стене. Под простыней четко выделялись очертания человеческого тела. Маленький, хрупкий силуэт.  Ваня зажмурил глаза и зачем-то протянул руку. Нет, это не он... Не может быть... Лучше не смотреть... В этот миг лифт уперся в конечный этаж. Санитар в зеленой униформе с повязкой на лице потянул каталку на себя.
 — Новенький?
Ваня выбежал из лифта и почти бегом поднялся на шестой. Распахнул дверь палаты — медсестра скручивает в рулон матрас, безжалостно оголяя панцирную сетку пустой кровати.
 — Что? Что вы... делаете?  — стук сердца заглушил собственный голос.
 — Иванов? Сын что ли? — медсестра оценивающе посмотрела на Ваню, потом взяла с тумбочки конверт.  — Это тебе. Велено передать. Ну чего встал? Иди. Мне следующего принимать надо.
В тот день он снова поднялся на крышу и дал волю своим чувствам. Ветер гладил его по спине, ласково ерошил мягкие волосы, обнимал за плечи в робком порыве непрошеного друга. Слез было мало, чтобы излить из себя нестерпимую боль.
Не впервые в жизни Ваня испытал горечь утраты. До восьми лет он жил вместе с бабушкой, единственным родным человеком. Однажды, когда они  возвращались из магазина, бабуля присела на лавочку и велела Ване позвать соседку тетю Пашу. Потом бабушку увезли в больницу, а тетя Паша взяла Ваню к себе. Она заставляла его кушать паровые котлеты, приговаривая: «Ешь, что дают.  В детском доме-то церемонится с тобой не будут».  Ване разрешили  навещать бабушку. После школы он бежал к ней, садился на край высокой кровати и рассказывал  свои детские новости. Потом наклонялся, чтобы она поцеловала его в лоб и обещал слушаться тетю Пашу. Ваня о сих пор помнит, как однажды вошел в палату и увидел, как санитарка сворачивает матрас. Бабушки не стало...
«Ванюша, шанс судьба дает не часто, не обижай ее, прими мою помощь.  Ты в ответе за полученный от Бога талант, поэтому делай, что должно. Не забывай Седого. До встречи в следующей жизни. И. А. Иванов».
    
      Иван поступил в художественное училище, а через два года его работы были представлены на международной выставке.
 — Иван Ильич, вашей картиной заинтересовались, хотят купить в частную галерею, — организатор выставки не удивлен, он был готов к такому успеху. — Но вы предупредили, что эта картина не продается.
Ваня вдруг обернулся, почувствовав пристальный взгляд. Вы?!.. Не может быть... Это невозможно... Илья Алексеевич шагнул на встречу. Ваня обнял друга, не в силах произнести слова. Защелкали камеры, замигали вспышки фотоаппаратов. 
  — Спасибо тебе, сынок! Я тогда решил уехать, сбежать ото всех. Не мог тебя подвести. Ты ведь поспорил на мою жизнь! Значит, поверил, что я выкарабкаюсь. С того света меня вытащила вера твоя...
Илья Алексеевич говорил тихо, как и раньше, его голос проникал до самого дна души. Ваня узнавал своего друга, но в его изменившемся облике теперь чувствовалась уверенность сильного человека.
  И только лишь на огромном холсте, на самом краю земли, согнувшись в спине, но с открытым ветру лицом,  как старая мудрая птица, сидит одинокий седой старик...