7. Череп

           За окнами было темно, и на стекле в рамах отражался электрической свет. Мальчики готовились к танцам. Лёжа на кровати, Лёшка делал вид, что читает книгу — «Белые ночи» Достоевского, а сам думал о Наташе. В голове его вертелись слова Боба, услышанные на кладбище: «Свистну — побежит!» Как бы не так! Не побежит. Она умная. Лёшка смотрел перед собой, будто заглядывая в будущее… Сегодня же он сделает ей признание. Надо опередить Боба. Встряхнув рукой, Лёшка взглянул на часы: до танцев оставалось меньше часа.

— Шатов, как я тебе? — окликнул Широков. Надев на голое тело пиджак, он запрыгнул на кровать и, будто причмокивая, рассматривал своё отражение в окне. Именно такой пиджак — однобортный, в чёрную и зелёную крапинку, с воротником стоечкой — носил актёр Збруев в сериале «Большая перемена».
— Фиксу в зубы — и вылитый урка, — ответил Лёшка то ли с насмешкой, то ли с лестью.
— А я скажу, что с рубашкой — приличнее, — возразил Новосёлов, подходя к окну, чтобы причесать свой тяжёлый чуб.
— А без рубашки понтовее! — отрезал Широков, довольный своим видом. Проверив стрелки на клешах, он расстегнул верхние пуговицы на пиджаке и поддёрнул плечи кверху. Тотчас обнажённая грудь его раздвинулись широко, точно у штангиста.
— Как оно, а?
— Надо было, наоборот, нижнюю пуговку расстёгивать, — поучал Новосёлов.
— Так, что ли?
— Да не на брюках! На пиджаке! Сестра сказала, джентльмены носят именно так.
— Джельмены? — Широков хохотнул. — А что ещё она знает?
Сестра у Новосёлова училась в институте.
— Да, всякое.
— Про отношения, например, — вкрадчиво произнёс Широков.
— Половые?
— Это я без неё знаю. А вот как, к примеру, понять: нравишься ты женщине или нет?
Лёшка, окончательно отложив книгу, повернулся к ним. Его интересовал ответ.
— Как понять, нравишься или нет? — раздумчиво повторил Новосёлов. — Во-первых, если она бегает за тобой.
— Так. А во-вторых?
— Подарки делает.
— Так. А если ты, к примеру, не нравишься?
— Не помню, — сказал Новосёлов. Свернув ухо трубочкой, он помолчал недолго и, распустив ухо, продолжил: — А вот! Если женщина целуется с открытыми глазами, значит, не любит.
Широков, сойдя с кровати, задумался.

— Мне-то дай, — раздался жалобный голос Бякина.
Они с Гусевичем, толкая друг друга, смотрели через щелку в занавесе. А по другую сторону наглухо задёрнутого занавеса, в зале, прихорашивались девочки.
— Как мельница машет расчёской. Уже стог наметала, — азартно говорил Гусевич и, обернувшись ко всем, сообщил: — Соболева Тоцкой начёс делает. О! Тимошина в лифчике — тушите свет!
Бякин с досады пихнул Гусевича. Тот едва не упал со сцены. Занавес заколыхался. Девочки взвизгнули. Гусевич дал сдачи Бякину и проблеял, высунув язык:
— Бя-ша! Бе-е-е…
— Лапы красные! — парировал Бякин.
— Ах, так!
Минут через пять, перепрыгивая через кровати, они носились друг за другом и хлестались подушками.
— Дурдом! — пробормотал Лёшка, сунул книгу под одеяло и, предупредительно постучав, вышел за занавес.

В зале кипела работа: девочки красили губы, подводили тушью глаза… Увидев его, Тимошина игриво улыбнулась, нарочито одёрнув на себе тугую блузку. Наташа Тоцкая сидела на табуретке, смежив веки. На голове у неё вздымалась копна волос. По обе стороны лица свисали прядки, как у Маришки из «Shocking Blue». Алла колдовала над Наташей, то отступая на шаг, то подходя к ней вплотную, и концом алюминиевой расчёски делала в причёске последние штрихи…
Лёшка хотел сказать Наташе что-то приветливое и уже спускался по ступенькам со сцены, как вдруг свет погас, и мальчишеский голос, похожий на голос Мишеля, прокричал:
— Полундра! 
В окне появился череп с зажжённой свечой внутри. Девочки завизжали, истово топоча ногами. Алла, подражая Крамарову в «Неуловимых мстителях», кричала басом:
— Нечистая! Нечистая!
Череп исчез. За окном дробно упало что-то тяжелое. Это развалилась пирамида, которую составили Боб, Серж и Джон.
— Включить свет! — прозвучал строгий женский голос. Свет зажгли. Классная, Варвара Степановна, шла по проходу, всматриваясь в лица ребят. Все стояли столбами.
— Путинцева! Что тут было? Почему без света?
— Мальчики череп показывали.
— Чей череп?
— Покойника.
— Какого покойника?
— Я не знаю, — призналась Таня Путинцева.
Послышались смешки. Повернувшись круто, Варвара Степановна заметила, что её дочь Ольга, содрогаясь от сдавленного смеха, переглядывалась с Аллой. Череп-то был коровий.
— Соболева! — обратилась классная к Алле. — Что ты видела?
Алла молчала, чтобы не расхохотаться в голос. Классная резким шагом подошла к своей дочери.
— Накрасилась? — язвительно заметила она, изучая взглядом Ольгу. — А это что? — Она указала на глубокий разрез на блузке. — Кого ты думаешь прельстить, милая моя?
Потупив глаза, Ольга стянула разрез рукой. Варвара Степановна увидела, что дочь расплела косу.
— Распустилась. Какие амуры порхают в твоей голове?
Ольга молчала.
— Что ты о себе возомнила… Ты… ты…
Варвара Степановна подавилась кашлем (у неё были слабые лёгкие) и, недоговорив, поднесла носовой платок ко рту. Ольга с испугом бросилась к ней.
— Мама, успокойся… мама…
Обняв мать, она гладила её и плакала. Женские слёзы Лёшка не переносил и поскорей вышел из клуба.
Ночь была тёплая, тихая. Он посмотрел на часы. До танцев оставалось двадцать минут. Спустившись с крыльца, он шёл в тени тополей. Мимо, не заметив его, проследовала ватага: Боб, Серж, Джон и Мишель.
— Натали не откажется.
— Наш человек!
— Алка тоже.
— Гитару не забудь.
Взбежав по ступенькам, все четверо вошли в клуб. Они явно что-то затевали.