Тень змеи

Иногда я все еще просыпаюсь ночью в холодном поту, задыхаясь.


Сердце колотится где-то в глотке.  В ушах дрожат сдавленные крики. Их поглощают укутанные ковром, загороженные старыми деревянными шкафами стены. Звук глухой, как в колодце, и, верно, потому он такой жалобный, надрывный. Страх сковывает, вынуждает сжаться в комок, боясь шелохнуться. Только бы не выдать себя. Ведь, резко открыв глаза, в которых не осталось больше сна, могу поклясться, что в тусклом прямоугольнике света, падающего из окна, вижу тень длинной извивающейся змеи. Она истерично, яростно бьется, словно пытаясь вырваться из западни. Резкие, сбивчивые движения хлестко звенят в воздухе, перебиваясь криками. Временами в эту какофонию мешается грубая брань. Нечеткая, рокотоподобная, так что нельзя разобрать ни слова. Или это из-за гула в ушах? Лишь бы не шуметь, не привлекать к себе внимания. Не дышать. Не всхлипывать.
О, как больно жалит эта змея!
Огнем горит след каждого касания на руках, спине, лице. Комната переполнена тяжелым металлическим запахом крови, теплым, сладковатым, дурманным. Тошнота подкатывает к горлу. Стерпеть это все сложнее. Маленькая щелка, оставшаяся между краем серой выцветшей скатерти и давно немытым полом, открывает глазам много того, чего не хотелось бы видеть: багровые брызги, потеки покрыли дверь в ванную, стены внутри, а кое-где даже потолок. Кажется, я слышу тяжелое, хрипами, словно после страшной погони, дыхание, доносящееся оттуда. Хочется крикнуть, сорваться в рев. Здесь, в черной тени стола, затравленным зверенышем, с трудом вспоминаю себя. Горло болит. Не смогу выдавить ни писка. Нижняя губа опухла. Облизнув ее, чувствую солоноватое на языке. Больно. К маме… Только… где она? Страшно. В голове так пусто.
Не шуметь, не всхлипывать, - мама об этом просила.
Не привлекать внимания. Сидеть тихо.
Я так старался защитить ее, но мое тело такое маленькое, слабое, а она просто умоляла уйти и спрятаться где-нибудь. Все же наладится.
А теперь…
Страшная змея дергается еще пару раз, будто отряхиваясь, разбрасывая вокруг тяжелые капли. Звук хлюпающий, словно она касается чего-то мокрого. Потом устало падает на перемазанную плитку, гремя металлом. Темно-коричневая, вся в густых красных разводах. Ее жало уже не блестит, не золотится от света, замутненное кровью. Стараюсь сглотнуть комок чего-то отвратительного в горле. Не шуметь. Нет… Меня начинает безудержно рвать, во рту кисловато-горький привкус, от которого еще больше мутит. С трудом унятые слезы снова бегут из глаз. Вся эта вонючая грязь на полу мешается с кровью, капающей из моей растревоженной ранки на губе. Когда, едва отдышавшись после спазмов, открываю глаза, вижу: из дверей ванной комнаты вылетает высокий, бледный, как смерть, мужчина. Его одежда, руки и лицо в темных потеках; глаза безумны, как у зверя. Я вжимаюсь в черноту под столом. Непослушными дрожащими руками мужчина не сразу попадает ключом в замочную скважину тяжелой двери на улицу. Потом, наконец, справившись с ней, рывком открывает настежь, так что та ударяется о стену. Шорохом сыплется штукатурка. Ничего не замечая, мужчина в перемазанной рубашке (тут я начинаю узнавать)… рубашке моего отца выбегает в подъезд. Беззвучно вслед шепчу губами «папа?». Глаза щиплет. На ватных ногах выползаю из-под стола. За разинутым, как рот огромного монстра, дверным проемом, - темнота. Нет, я не пойду туда.
Холодный воздух ночи обжигает кожу. Когда успела наступить ночь?
Перевожу взгляд на освещенный вход в ванную. На полу, изогнувшись, лежит страшная злая змея. Долго всматриваюсь в нее, чтобы увериться, что чудовище утихло (уснуло?). И лишь убедившись, несмело иду на свет. Каждый шаг отдается в исполосованной лодыжке, бедре, спине, заставляя морщиться. Замираю перед порожком. Какой густой здесь запах. Так пахнут… боль и страх. Облизнув кровь с губы, делаю еще несколько шагов. Тихо, почти шепотом  произношу, не узнавая своего голоса: «Мама… Мамочка, ты здесь?» 
(Я, кажется, помню, как ты вбежала сюда, плача, как захлопнула дверь).
Какой ужасный запах, от него кружится голова. Пол скользкий и мокрый. В ванной кто-то лежит. Кажется. Но я не слышу дыхания, не ощущаю тепла от чьего-то присутствия рядом. Холодно. Очень холодно. На руке этого кого-то, свесившейся с края ванной, - мамино кольцо. Почему?
На полу, в лужице крови, сбегающей с тонких пальцев, мой купальный резиновый зайчик. Весь перемазанный, больше совсем не серый. Сложно взять его в руки, дрожащие и ничего не чувствующие. Глаза, затуманенные, видят только смутные очертания предметов вокруг.
Раздражает стук зубов: «кц- кц-кц-кц-к-к-к-ккк-ккк-кккк-кк…».  И лишь потом понимаю: это я сам. Челюсть ходит ходуном, тело в мурашках.  Страх накатывает волнами. Тишину разбавляет звук падающих капель. Из крана, - воды, а о других не хочется думать. Мир не спеша раскачивается кругом меня. Странным кажется здесь едва различимый стон. Откуда он? Поднимаю взгляд, силясь его на чем-то сосредоточить. Бледная, вся в буро-черных полосах, рука. И больше ничего не видно, если не вставать с коленок. Но… пальцы висели прямо, как плети (я точно помню), а теперь они согнуты (согнуты?). Не могу отвести глаз.
И тут раздается еле слышное «ммм-мнннн-нн…», а следом какой-то булькающий звук. Подскакиваю на ноги, чуть не поскользнувшись. Мои голубые носки, края домашних брюк багровые, мокрые. «Кхр-кх-нннн…». Из разбитого носа, посиневших губ лежащей в ванной идут красные пузыри. «Оох-х-кхр…». На моей голове шевелятся волосы, но я не могу бежать, нет сил просто сдвинуться, даже тогда, когда рука этой женщины, лица которой не разобрать из-за побоев, а одежда превратилась с лохмотья, тянется ко мне. Больно впивается ледяными пальцами в плечо, кажется, никогда не отпустит. Резиновый зайчик выскальзывает из моей ладони, падает, пискнув. Ее синие разбитые губы шелестят на грани слышимости, по подбородку течет кровавая пена. Еще один неясный звук (имя?). Потом еще тише «уфх-ххх-хх…». Хватка ослабевает так внезапно, что я не успеваю ничего понять, а рука уже безжизненно падает, тяжело ударившись о край ванной. Касаюсь своего плеча, пульсирующего болью…
«Ма…?»

Резко включившийся свет врывается в сознание, как молния. Ласковый родной голос встревоженно произносит: «Что с тобой? Господи, снова ты расцарапал шрамы?! Глупенький мой». Заботливые руки обнимают меня, гладят по волосам, спине. «Тише, тише». В этих объятиях мой кошмар меркнет, пусть я и знаю, что он вернется, как возвращается уже много лет подряд. Стоит только перенапрячься. «Пойдем, я заварю тебе ромашку. Как же ты напугал меня криками! В три часа ночи!» Искренний, полный жизни голос Аси, - сам по себе лекарство. Царапины на моих руках невыносимо чешутся. Девчонка кусает губы, мажа меня прохладным кремом, который специально привезла моя тетя из Германии (Да-да, он поможет… до новой сессии, или поиска другой работы, или нашей следующей ссоры). Выключив чайник, Ася разливает по большим чашкам золотистый чай, распространяющий ароматы прогретого солнцем летнего луга. Она жалобно протягивает: «Ну и денек… На работе бардак (Моя девушка, на три года старше меня самого, через день допоздна мешает коктейли, гостям ближайшего пафосного бара, болтая с ними о том, о сем)… Только вернулась, вышла из душа, а тут… такое.. Не представляю, что тебе снова снилось…»
В ее глазах молчаливый вопрос. 
Нет, милая. Никогда я тебе этого не расскажу.
Словно прочтя мысли на моем лице, она опускает взгляд, уткнувшись в кружку. Кудрявые каштановые прядки мягко опускаются на стол.
Ну как, как я могу тебе сказать, почему так стремился переехать (сбежать?) к тебе от тети и дяди?
Как могу объяснить, что всего полчаса назад включенный тобой свет словно бы стер, как с холста, с белоснежных обоев в спальне густые багровые потеки?..
Следы моего кошмара. Моего прошлого.