Выборы в Верховный совет. Классовая зачистка

     Выборы  в  Верховный  Совет.  Классовая  зачистка.
Это было время перехода к нормальной жизни после тягот Мировой и Гражданской войн.
Я ещё помню продуктовые карточки и помню, что как-то дедушка их потерял, но карточки были приписаны к определённому магазину, продавцы которого знали своих, приписанных к магазину покупателей, и поэтому отпускали дедушке продукты.
В 34-м карточки отменили, и взрослые какие-то из не отоваренных карточек оставили на память – ведь думали, что карточки ушли навсегда.
На Лахте был магазин “Сельпо” (сельской потребительской кооперации) и я помню, что стоял в очередь, как мне помнится, за пшеном, но это, по крайней мере, в Ленинграде, быстро прошло и магазины наполнились горами колбасы от нежной “Чайной”, до твёрдой “Московской”. «Чайная» колбаса тогда набивалась в толстую кишку, так, что ломоть колбасы покрывал ломоть хлеба. На прилавках стояли фаянсовые посудины, изображающие бочонки, в которых были паюсная (черная) и кетовая (красная) икра, стояли вынутые из ящиков блоки разных сортов сливочного масла. Но, конечно, даже в голову не могла прийти мысль о том, чтобы купить икры. Как-то я встречал дядю Марка на Московском вокзале, он зашёл в гастроном напротив вокзала и купил несколько штук пирожных в качестве гостинца на Лахту. Ему эти пирожные положили в специальную, по числу пирожных, корзинку. Пирожные же не завернешь в бумажку.
Москву, Ленинград и столицы союзных республик превратили в витрину, которая обещала благоденствие для всех. Особенно Москву с ее  подземными дворцами в только что пущенном метрополитене, с её превращенными в прекрасные проспекты бывшим Охотным Рядом и бывшей Тверской. Приезжающие иностранные делегации, знаменитые писатели восхищались многолюдными улицами с роскошными магазинами в преобразующейся в современный город Москве.
Остальной стране еще было очень, очень далеко до Москвы, однако общая тенденция была – всё лучше и лучше, к тому же Россия к этому времени «избавилась от класса эксплуататоров», и было политически целесообразно отразить это  в общественной жизни.
 5 декабря 1936 года была принята первая в истории России демократическая конституция, которая провозглашала равные права для всех граждан, отменив все дореволюционные и послереволюционные ограничения избирательных прав. До революции были ограничены квотой права рабочих и крестьян, а после революции до 1936-го года избирательных прав лишились многие из тех, кто имел все права до революции. Именно день 5 декабря надо праздновать в России, как день конституции.
Между прочим, не без влияния нашей революции и конституции, во всех остальных странах мира, где этого положения не было, всеобщее избирательное право (в том числе и для женщин!) стало непременным положением в их конституциях.
Конституция потом менялась, менялась в 77 году, менялась в 93 году, и сейчас в нее вносятся не вполне демократические поправки, может быть, еще будет меняться.
Но 5 декабря 1936 года была впервые в многовековой истории России принята Конституция, которая провозглашала выборность всех ступеней власти  прямым тайным всеобщим голосованием. Герб, гимн, административное деление и всякого рода свободы – это гарнир к главному, что было в блюде, а главным в блюде были выборы (не голосование, а ВЫБОР состава ЗАКОНОДАТЕЛЬНОГО собрания).  И задача  поколений  первой половины XX века, второй половины XX века, первой половины XXI века, второй половины XXI века и всех последующих веков была, есть и будет –  добиваться от руководства России выполнения этого главного пункта Конституции.
В развитии России по дороге к свободе история оставила нам три вехи:
  -   Отмена крепостничества;
  -   Свержение монархии;
  -   Принятие первой Конституции;

Как выполнялась первая демократическая конституция, и как сейчас выполняется конституция 93 года можно спорить и даже ругаться, но идея политической свободы была освящена 5 декабря. Приняв её, ей отвели роль плаката. Некоторое время после смерти Ленина, Сталин побеждал на съездах доводами и логикой, доказывая свою правоту, т.е.  была, хотя бы, партийная демократия. (Микоян рассказывает, как он ездил в Нижний убеждать местных партийцев занять позицию сталинского крыла партии). Ко времени принятия новой демократической конституции всякое подобие выборности (в том числе и в самой партии) было отменено. Всех, кого должны были избирать, от депутата сельского совета и секретаря первичной партийной ячейки и до членов Политбюро и депутатов Верховного Совета, после обсуждения в узком кругу назначали. Но необходимость выборности провозгласили.
В 1937 году были проведены “демократические” выборы с тайным голосованием, но на каждое место в Верховном Совете был один кандидат. Результат был предопределён – 99 и 9 десятых! Кто  после двух десятилетий репрессий мог решиться голосовать «против», да и как считали?! Не исключено, что “за” были все 100%, но, изображая “демократичность” сообщали о девяносто девяти с разной (обязательно разной) долей десятых.
До самого краха Советской власти, чтобы продемонстрировать свободное волеизъявление, по всему Союзу, в каждой без исключения области при выборах в местные советы только в одном-единственном сельском совете кандидат “получал” меньше 50%, и назначались повторные выборы. А во всех остальных 99,9! Промежуточных вариантов не было – интересно, это были бесконечно глупы политические руководители, или эти политические руководители за  дураков принимали весь народ? Впрочем, из моих теперешних знакомых никто этого не заметил, и, тем более по газетам, как я, не анализировал.
У нас кандидатом был Дунаевский, и он в качестве предвыборной кампании дал концерт на летней эстраде в приморском парке Ольгино. Я, разумеется, на этом концерте был. Свободных мест во время концерта, было много – пожалуй, половина, потому что явка избирателей была не обязательной, а любопытных не так много.

Я уж не помню, построили ли мы социализм к этому времени или нет, но вот капитализм в это время, стремительно мчался к краху.
В городе на стене дома громадное панно: по железной дороге мчится локомотив, на котором написано “капитализм”. На пути развилка, одна ветка которой после стрелки ведет к пропасти. А у стрелки стоит смерть в виде стрелочника, на котором написано “кризис”, и этот стрелочник переводит стрелку на ветку, ведущую в пропасть.
В Европе набирал силу германский и итальянский фашизм. Кругом были “шпионы” и “диверсанты”. Мы уничтожали всех, в ком Сталин видел угрозу своей власти. Я помню, как дети в учебнике выцарапывали глаза Блюхеру – бывшему до этого герою гражданской войны, а теперь «агенту империализма».
Революция пожирала своих героев. Во Франции гильотиной, у нас ставили к стенке.
 Перед этим Блюхер сам подписывал приговор Тухачевскому. Если бы поставили памятник жертвам репрессий, то я бы изобразил Сталина сидящим в плетеном кресле с трубкой в руке, а к нему по колено в крови идут Крыленко, Бухарин, Ягода, Ежов, Блюхер и другие. И все без голов, а в руках несут Сталину головы тех, кому они их сами поснимали – Блюхер несет голову Тухачевского и т.д.
А идут они по безымянным трупам специалистов, служащих, интеллигенции, – много народа покосили.
Это был Большой Террор во властных структурах, а до него был классовый террор, когда террором зачищали народ от классово чуждых элементов, перевоспитывая их или уничтожая перевоспитанию не поддающихся.

Когда Великий эксперимент пришел к своему печальному завершению, я прочел о том, что некоторые первые секретари регионов, в частности Хрущев, просили Политбюро (т.е. Сталина) увеличить им разнарядку на разрешенное количество расстрелов. Сейчас модно, анализируя историю, историю времени жизни Сталина рассматривать, как историю деяний Сталина, и Сталина априори рассматривать как исчадье ада, как абсолютное зло.
Я стараюсь рассматривать события, а не Сталина, и вижу, что избежать при этом оценки действий Сталина, действительно невозможно – он был абсолютный самодержец. А в данном случае (если это действительно было), казалось бы, то, что секретари Обкомов обращались к Сталину с просьбой разрешить им больше людей расстрелять, чем было предусмотрено предыдущими решениями, характеризует Сталина, как верховного защитника невинных людей от произвола местных палачей. Такая оценка была бы возможна, если бы можно было забыть, что сам такой жестокий вариант действий в управлении государством во время Мировой Пролетарской революции, считался допустимым, необходимым и действенным по представлению Ленина и самого Сталина, как отражение принципов революционной марали. Я не допускаю мысли, что Хрущевым руководила жажда крови, или стремление выслужиться. Я верю в искренность стремления дореволюционных большевиков построить общество всеобщего счастья и могу понять их недоумение: почему это народ не побежал за ними вприпрыжку. Вполне искренне они полагали, что это не естественно, не может народ отказываться от нарисованного ими счастья, что дурят голову народу и мешают им недобитые бывшие и новые перерожденцы. Как же так, ведь в Гражданскую войну пошел народ за Советами. И добивали, и перевоспитывали, т.е. Сталин был не один, эти руководители были соратниками Сталина в его представлении о методах строительства нового мира, который в принципе должен освободить человечество от насилия, и вылилось все это в насилие превентивных расстрелов и в нагнетание страха – не болтай, не перечь – этого и добивались?
(Было ли это недоумением, было ли их недоумение искренним, действительно ли они не понимали «почему это народ», нам в принципе не дано знать, мы только можем строить в соответствии со своим положением умозаключения или конъюнктурные, или личные, считая их безошибочными, потому что «вы тоже правы»).
Перевоспитание основывалось на том, что трудящиеся не могут быть контрреволюционерами, поэтому перевоспитывать надо трудом, чтобы перевоспитываемые стали трудящимися.
Жена коллеги из семьи, с которой мы дружим, Ольга – дочь машиниста, одиннадцатый ребенок в семье, рассказывает, что ее брата – Виктора Дмитриевича Быстрова, студента факультета пушного хозяйства, еще до её рождения за несдержанную студенческую болтовню осудили и направили на строительство Беломорканала. Виктор Дмитриевич классово был «чист» – сын машиниста, он был судим за легкомысленность. Ведь он не был борцом против Советской власти, не был агитатором, призывающим к борьбе против проводимой политики. Там в лагере Виктор окончил педагогический институт, и после освобождения работал директором школы. Конечно, не все в лагерях учились, других и на воле не заставишь учиться.
В 49-м году Виктор Дмитриевич решил избавиться от совершенно не пригодной к педагогической деятельности учительницы и по клеветническому доносу мужа этой учительницы – члена партии, вновь был осужден на 7 лет за, якобы, антисоветские взгляды на воспитание. По мнению Ольги, малый срок (меньше 10 лет), при таком зловещем обвинении, наводит на мысль, что суд понимал, что это месть, и только по необходимости реагировал на ясный для них клеветнический характер доноса. (А моему папе только 5 лет дали).
Ужаса натерпелись братья и сестры осужденного – дети пролетария, члены партии – исключат, не исключат?… Что, значит, быть исключенным из партии? Ну, беспартийный ты и беспартийный, но ты Советский человек, а если ты исключенный, то значит, ты в чем-то провинился – в данном случае не уследил за взглядами брата, и тебя осуждают на недоверие. Это как отлучение от церкви в православии. Но обошлось.
Отправили его в лагерь на Кольском полуострове добывать апатиты. Он и в этом лагере стал учиться и окончил техникум нерудных ископаемых.
После смерти Сталина, Виктора Дмитриевича в 54-м году освободили и реабилитировали. Но он не стал уезжать, а как специалист остался работать на “своем” комбинате, и перевез туда семью; там его дети получили Высшее образование. Это интересный момент в истории страны – многие из бывших заключенных и на апатитах, и в Норильске, и на шахтах Колымы после прекращения сталинских репрессий, и осознания, что это принципиальное изменение ситуации, остались жить и работать на «своих» предприятиях.
Простой человек ко всему старается приспособиться, как солженицинский Иван Денисович, а искренние идейные коммунисты считали, что человека действительно можно перевоспитать трудом. Простая, не именитая интеллигенция (был такой термин: “Народная Интеллигенция”) готова была, как и Иван Денисович, на любое перевоспитание –  лишь бы выжить.
Смех, да и только: Солженицыну за Ивана Денисовича не дали Ленинской премии из-за того, что его герой приспособленец, а Советский человек должен быть борцом!
Вот, непримиримая именитая интеллигенция такому трудовому перевоспитанию и не поддавалась, она стояла на своем, мало того, протестовала, а это вызывало глухую злобу у исполнителей перевоспитательной работы. Многие из именитых, которых тюремщики оценили, как не поддающихся перевоспитанию, были казнены, а многие, как Лихачев, дожили до реабилитации.
По замыслу, создавались-то Соловки как «отстойник», куда поместили революционеров, с которыми разошлись в вопросе о путях развития революции. Расстрелять их было нельзя – это были боевые товарищи тех, кто стоял у власти, и держать на свободе было нельзя, потому что разногласия были принципиальными, а огонь революционного кострища в народе еще не потух. Троцкого и многих других выслали, чтобы не путались под ногами и не мешали строить бесклассовое общество, а эти посидят, увидят, что не правы и образумятся. И условия в лагере первое время были, как на даче, откуда нельзя уехать.
Однако революционеры, которые шли к революции сквозь царские тюрьмы и каторги, не были ренегатами, «дача» превратилась в тюрьму, а идейных пришлось расстрелять. Даже, не расстреливали, а умерщвляли выстрелом в затылок. Ведь оппозиция в принципе не предполагалась.
А «оппозиция» была и вне Соловков, но это была не политическая оппозиция, а дискуссии о вариантах развития. В стране только что начался взрыв индустриализации, первая пятилетка, инженеры и экономисты были творческой силой этого взрыва. И они, активно и с энтузиазмом участвуя в индустриализации, имели свои представления о методах и направлении модернизации экономики страны. Казалось бы, надо воспользоваться возможностью в дискуссии оценить выбираемое направление и методы строительства новой страны, но Сталин дискуссии в принципе не допускал. На всю страну прогремели «Шахтинское дело», дело «Промпартии» и инженерный корпус был прорежен. Джавахарлал Неру, выражая в письмах своей дочери уверенность, что будущее человечества это социализм, делиться с ней недоумением и досадой по поводу уничтожения части наших инженеров, когда в развернувшемся грандиозном строительстве каждый инженер должен цениться на вес золота.
Прасковья Андреевна Малинина в своих воспоминаниях, хотя и отредактированных при Хрущеве, несколькими фразами тоже делится с нами недоумением и досадой по поводу устранения из работы ученых специалистов сельского хозяйства, возможно, обвиняемых в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии».
Папу осудила «тройка», как возможного потенциального противника, без предъявления конкретного обвинения. По прибытии к месту заключения, его спросили, за что осужден, и он сказал, что не знает. Видно и в сопроводительных документах это не было указано. Имущество (богатое – земля, лошади, механизмы) отняли, а самого изолировали на 5 лет.
Беда страны была в том, что вычесывали не только потенциальных противников строя, но и на рядовых граждан обрушивались превентивные репрессии, на «прослойку». Страшное было время своей непредсказуемостью.   
Заключенных было не меньше чем сейчас, но они не варежки шили, как молодой здоровый Ходорковский, а возили тачки с бетоном и киркой махали. Практически на всех стройках, на всех рудниках работала эта безропотная рабочая сила, которая формировалась из осужденных самостоятельных крестьян, служащих и уголовников. Вся страна была гигантской стройкой, и осужденные в этой стройке участвовали. Среди осужденных  были и церковные служащие, которые, предали анафеме власть Советов, и оказались в лагерях вместе с уголовниками. Уголовников было много. Одна за другой прошли германская и гражданская войны, послевоенная разруха, миллионы беспризорников заполнили города, большинство из них попали в уголовную среду и выросли в этой среде. Не все могли попасть на перевоспитание к Макаренко, в «Республику Шкид», кто-то из этой среды вырвался сам, кого-то спасли детские дома, организованные Дзержинским (уже за это он достоин памятника), но миллионы остались массой заполнившей лагеря ГУЛАГа.
Ю. Нерсесов в своей книге «Продажная история» (Москва «Яуза-прасс» 2012; все цифры я в основном беру из этой книги) на основании документов считает близким к истине, что с 30 по 52 год было вынесено около 20 миллионов приговоров на заключение в лагеря, колонии и тюрьмы. Больше всего (2 760 095) заключенных было в 1950 году, из них три четверти были уголовниками, т.е. действительно преступниками.
Сейчас (2007г) главный начальник современного ГУЛАГа (сейчас это ведомство по другому называется) Ю. Калинин в интервью сказал, что через его ведомство (это только на территории бывшего РСФСР) ежегодно проходит 3,1 млн. заключенных т.е. уголовников. Вряд ли после разрухи их было меньше, а т.к. по Марксу преступность в буржуазном обществе порождается люмпенизацией трудящихся, то тюрьма не могла их исправить. Исправить их мог только труд, т.к. трудящиеся по определению не могли быть преступниками. После войны лагеря пополнились и осужденными за контакт с немцами в плену. И после смерти Сталина, когда политических реабилитировали, уголовников продолжали перевоспитывать трудом: Верили ли перевоспитатели в перевоспитание трудом?  Я думаю, искренне уверовавшие в идею революции – верили. Заключенные участвовали в важных для страны стройках, проекты строек были выполнены грамотными инженерами, труд руководством стройки и работниками НКВД был по возможности организован так, чтобы уложиться в плановые сроки. Специалистов по возможности старались поставить на такие работы, чтобы использовать их знания; не обязательно, но по возможности. Так, похоже, Берием были созданы «шарашки».
Юра Воробьев в семейных мемуарах пишет о Петре – начальнике его отца. Петр был из богатых и поругивал советскую власть, которая не давала возможности богатеть, а отец из бедняков – середняков ему поддакивал. Дело кончилось тем, что пришли и несознательного вражеского элемента забрали прямо с работы – из конторы, а отца предупредили: «А ты-то что? Туда же захотел?». Петра отправили строить Беломорканал. Там была организована настоящая работа с оплатой труда, он был бухгалтером. Из зарплаты вычиталось на питание, на одежду, на оплату охраны, за жилье в бараке, а остальное откладывалось на сберкнижку. После освобождения он на эти деньги, взяв еще  кредит, построил дом. Этот дом до сих пор стоит на Красной Глинке (2000г).
Но подневольный труд не был санаторием, за 20 лет (с 30 по 52) 1 792 598 заключенных умерло. Смертность каторжан, особенно на Колыме и на лесоповале, была выше, чем на воле.
 Кто-то из власть имущих в перевоспитание искренне верил, а кто-то в этой вере остервенел. Страшна любая безоглядная вера, страшен любой фанатизм. А уж карьеристы, способные на подлость, и чудовища, способные мучить, всегда в любом обществе найдутся –  дай только таким волю –  и одни другим волю давали. Вспомним костры инквизиции. Страшные рассказы дошли с Соловков о творимых там издевательствах и истязаниях. Я читал о ледяной лестнице, по которой скатывались, брошенные на неё палачами, истязаемые. Ведь и христианская церковь посылала людей на костер не ради зрелища мучений. Честные фанатики христианства искренне считали, что борются с сатаной, а другие при этом приобретали конфискованное имущество сожженных.
Папу, дядю Петю, Ивана Корзюка и, вот, Виктора Дмитриевича воспитывали трудом, а они-то и были самые, что ни на есть трудящиеся, в отличие от не очень трудолюбивых.
Из 12 линий предков моих внуков в 5 линиях были репрессированные. Означает ли это, что половины семей в России коснулись репрессии? Нет, конечно, в средней деревне 1 – 2 двора раскулачивали и переселяли, ну, иногда, может быть, больше, а иногда и не одного – всего по стране меньше 400 000 дворов было раскулачено (менее 2%). Линии у моих внуков попались такие. Даже один невинно пострадавший это беда государства, но не надо забывать, что это была революция. Все они были репрессированы в период сортировки народа, его «чистки» от элементов, которые, по представлению революционеров, по своей классовой принадлежности, могли тормозить переустройство.
Я передаю рассказ Ольги о конкретной судьбе её брата, но были и другие судьбы. Опубликованы рассказы бывших узников о страшных лагерях Колымы, где отбывали каторгу, вероятно, не только “именитые”, которые писали эти рассказы.
Я не пишу о Колыме, потому что мне не довелось встретить в жизни тех, кто был на Колыме, но я верю рассказам очевидцев.
Если судить о репрессиях по рассказу Ольги, то это были трудовые лагери с возможностью учиться в Высшем учебном заведении – и так было. Если судить о репрессиях по колымским рассказам Шаламова, то это для заключенных  был предсмертный ад – и так было. Раскулаченные не были заключенными, они были переселены на новое место жительства и прижились там (дед моего свата) – и так было. Но для какой-то части раскулаченных, это место жительства оказывалось в тайге, где работа была только на лесоповале с большой смертностью – и так было (родные мамы моего троюродного брата – Валентина Ивановича Фастовича).
Шла революционная война (кстати, при Дзержинском не было превентивных расстрелов – уничтожались действительные враги революции, но правосудие было революционным: «тройки», «двойки»  и линчевание).
Правящий класс всех государств учит своих граждан убивать; готовит из них армию убийц граждан других государств. «Владельцы заводов, газет, пароходов» посылают своих граждан на смертный бой, чтобы завладеть богатствами богачей других государств. Что может быть омерзительней и преступней превращения своих граждан в убийц… Народы и солдаты, и побежденные и победители терпят в войну только страдания и получают в результате войны только лишения. Война между государствами за территории, за торговые пути и привилегии, за национальные интересы преступна. В отличие от таких войн, революционная война, провоцируемая агрессивным поведением эксплуататоров, имела хоть какое-то оправдание. В революционную войну один народ не идет войной на другой народ, народ в своем государстве, между своими гражданами вооруженным путем, если нет демократического пути, решает вопросы справедливого распределения своих национальных богатств. Богачи всего мира, славя убийц, которые защищают их «национальные» интересы и несут угрозу богатствам их соперников из других стран, с ненавистью вспоминают эпоху революционных войн и революционеров, которые лишали их собственных богатств.
Но во взаимном угаре уничтожения революционеров и контрреволюционеров, сажали и разрушали судьбы невинных, в этом был ужас революций вообще. С бульона истории снималась не только революционная и контрреволюционная накипь; шумовка революции зачерпнула и гущу народную.
(О справедливых и несправедливых войнах писал Ленин, писал о том, что живем мы не в сказочном, а в реальном мире. Если бы у России не было своей армии, то кто бы её защитил в Первую Отечественную и во Вторую Отечественную войны?.
«А куда ж ты, паренек?       А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,       Да в солдаты!
В Красной Армии штыки,   Чай найдутся.
Без тебя большевики            Обойдутся». На что Ваня отвечал:
«Если б все были такие           Ротозеи,
Чтоб осталось от Москвы  От Расеи».
То, что я привел здесь эти стихи – это уж моя самодеятельность. Демьян Бедный их писал в 18 году, призывая молодежь в Красную Армию для защиты Революции, но мне они показались подходящими по теме, ведь это не учебник истории).