Ника Гольц из цикла Присягнувшие Музе

Ника Георгиевна Гольц
1925-2012

alisa.zubkova@inbox.ru

За каторжный труд иллюстратора художники берутся ради заработка – в девяти случаях из десяти. Ника Гольц – не исключение. «В книгу я пошла для заработка, а потом это стало моим,» - говорила сама Ника Георгиевна. В Советском Союзе за иллюстрирование детских книг крупные государственные издательства (а других и не было!) платили весьма приличные гонорары. Единственное, что требовалось тогда от иллюстратора – соответствовать… общепринятому стилю, не проявлять ни в коем случае ни малейшего инакомыслия в рисунке, оставаясь везде, во всех деталях реалистом (ну, или хотя бы стремиться к максимальной схожести с натурой, даже если иллюстратор работает над сказкой). Идеология!..

В таких жёстких рамках разгуляться творческой фантазии художника трудно: знаешь наперёд, что не дадут сделать своё, запретят, забракуют на ближайшем худсовете, не издадут. Создать свой индивидуальный стиль в таких условиях, когда требуется как раз стилевое однообразие– подвиг! А ведь наличие своего стиля – это как раз главная ценность любого художника (совершенно не важно, в какой технике он работает при этом). И потрясает тот факт, что стиль у Ники Гольц как раз был: её работы сразу опознаваемы из сотни других. И вот эти уникальные рисунки, выдающиеся из общей массы иллюстраций, принимали в издательствах!

Нечеловеческое трудолюбие, самоотдача и требовательность к качеству собственных иллюстраций – вот те основные качества, которые сопровождали Нику Георгиевну всю её долгую жизнь. Каждый свой день она отдавала творчеству: рисунок, рисунок и ещё раз рисунок -  с чашки утреннего кофе до четырёх-пяти часов дня. «Время на обед было тратить жалко!» - признавалась она. Это потому, что уходит самая ценная часть дня для художника – световая, а при электрическом освещении работать акварелью не так хорошо, как при естественном. Но и по окончании рабочей части дня все мысли остаются с нарисованными за день персонажами: что-то где-то надо завтра утром изменить, исправить, дополнить…

Ника Георгиевна была очень самокритична (и без этой самокритики настоящий художник не растёт профессионально!): даже после выхода книг с её иллюстрациями, после выставок её работ ей часто хотелось вмешаться в тот или иной рисунок – перекроить целиком, или дополнить, или изменить какие-то мелкие детали («А вот здесь всё вообще надо было по-другому сделать!»). И это при том, что рисунок кажется зрителю безупречным!

В этом каторжном труде – поиске некой совершенной линии, создав которую уже можно будет уйти на заслуженный покой - прошла вся жизнь. Этому же поиску была отдана и жизнь отца Ники Георгиевны – Георгия Павловича Гольца, известного советского архитектора. Но мне кажется, что найти эту линию (цвет, звук), успокоиться, удовлетвориться достигнутым, остановиться ни один по-настоящему творческий человек никогда не сможет. И всегда его будет преследовать сожаление: как мало я сделал за всю жизнь!..

Рисовать Ника начала дома, под влиянием папы. «Папа был главным и первым учителем. Он рисовал для меня. Я рисовала рядом с ним. Папа поощрял моё рисование.» Георгий Павлович любил работать дома. Вся их небольшая квартирка из двух комнат (спальня и столовая-кабинет) в деревянном одноэтажном доме с мезонином по Мансуровскому переулку (не сохранился, дом 7, квартира 1) была завалена папиными чертежами, рисунками, проектами. Работать в Мансуровский переулок приходила вся папина архитектурная бригада; папу посещал знаменитый Жолтовский (они работали совместно над какими-то проектами). Маленькую Нику никогда не прогоняли, чертили и обсуждали проекты при ней. И вот эта творческая и одновременно по-настоящему рабочая атмосфера родительского дома не могла не отразиться на интересах Ники.

Помимо высокого профессионализма папины коллеги (а папа – в первую очередь!) были «людьми исключительными, неимоверно талантливыми». Можно представить себе, насколько достойными были эти люди во всех отношениях, насколько развитыми духовно, насколько начитанными, какого уровня разговоры велись…

И, конечно, когда Ника Георгиевна называла своего отца учителем, это не означало, что он буквально стоял над ней и говорил, что и как правильно рисовать. Нет! Учила Нику и прививала ей любовь к работе сама атмосфера родительского дома. Атмосфера – лучший воспитатель! В случае с Никой ещё и прекрасные корни как со стороны отца, так и матери. Можно сказать, что, родившись именно в этой семье, судьба маленькой Ники была естественным образом предопределена.

Во время работы папа включал маленький радиоприёмник: ему нравилось работать под классическую музыку. Он сам играл на виолончели, его родная сестра Катя – тётя Ники – на фортепьяно (Катя жила в том же доме в Мансуровском в соседней квартире; этот дом до 1917 года был собственностью матери Георгия и Екатерины). Не отставала и мама Ники, Галина Николаевна Щеглова: она писала стихи, в молодости обучалась в частной танцевальной студии, играла в небольшом «местном» молодёжном театре здесь же, в Мансуровском (группа молодёжи просто снимала какое-то помещение, так было принято; в Мансуровском 3 в 1914 году так же «на птичьих правах» репетировали в съёмной комнате молодые актёры тогда ещё неизвестной студии Вахтангова). Кстати, там родители Ники и познакомились: мама - актриса, папа – театральный художник, декоратор спектаклей (Георгий Павлович всегда оставался архитектором, никогда не предавал своей основной профессии, но театр был его отдушиной, его постоянной любовью, как и классическая музыка, графика).

После рождения единственной дочери маме пришлось совершенно оставить всё своё творчество – ради семьи. «Такая типичная женская судьба,» - говорила о ней Ника Георгиевна.

Может быть, именно по этой причине Ника не создала собственной семьи – хотелось отдаться полностью любимому делу, не отвлекаться на быт. Ника знала, что работа – главное в жизни её отца, что семья, пусть очень любимая, но… как бы на втором плане. «Папа всегда служил искусству!» Служение искусству – это полная самоотдача и самозабвение, на которые способен далеко не каждый творческий человек. Многим сейчас кажется, что это удел юродивых, «ушибленных» людей, с явными психическими отклонениями, неадекватных… Нет, Георгий Павлович был абсолютно полноценным, прекрасно образованным, разносторонне развитым, энергичным и общительным человеком. Просто… архитектура была его любовью и призванием всю жизнь, его неугасимым интересом.

В этом смысле Ника пошла по стопам отца – её преданность рисунку и иллюстрации стали пожизненными. Самая близкая подруга Ники, Таня Лившиц, живописец, была из той же породы людей: полная самоотдача любимому делу.

Семья заранее была принесена в жертву.

А может быть, причина банальна: после такого удивительного папы очень трудно психологически впустить в свою жизнь другого мужчину, мужа. Невольно сравниваешь, невольно примеряешь будущего кандидата к персоне отца. Кандидат неизбежно проигрывает, увы. Хороший отец – чересчур высокая планка.

Жизнь никиного отца сложилась трагически. Дело здесь не только в том, что он погиб в самом расцвете своего таланта (его сбила машина на Садовом кольце; ему было 53 года): он всю жизнь искал некую новую совершенную архитектурную форму, которая могла бы буквально «успокоить его глаз», которая была бы одновременно и актуальной, и классической, но этим поискам не суждено было дойти до победного финала. В молодости Георгий Павлович все свои интересы сосредоточил на античности («Я не зря Ника!» - говорила Ника Георгиевна), призывая в какой-то мере вернуться к её формам, точнее – создавать собственные после глубокого изучения классических основ. Классика была для него отдельной планетой, иным измерением, своеобразной религией, философией, которую он всю жизнь старался постигнуть, пропустить через себя. Супрематизм и конструктивизм, господствующие в 30-ых годах, совершенно его не удовлетворяли, несмотря на то, что он был современным активным молодым архитектором, идущим в ногу со временем. Но, к сожалению, когда так называемый сталинский ампир стал господствующим советским архитектурным стилем, Георгий Павлович был до крайности разочарован: бессмысленный набор выхваченных классических архитектурных форм и отдельных деталей, часто совершенно бездарно, без понимания, без уважения прилепленных на фасады зданий…

Разве к такому пониманию классики он призывал коллег?!

Тем не менее ему присвоили звание академика архитектуры, после его гибели мама Ники получала весьма солидную государственную пенсию за мужа.

Самое известное и, к сожалению, чуть ли не единственное реализованное сооружение Георгия Гольца – шлюз на Яузе, между Таможенным и Салтыковским мостами. Прекрасный каменный остров, с цветущим яблоневым садом, пребывающий как бы вне современной эпохи, вне мегаполиса, спокойные и строгие формы основного здания стоят здесь, на этом острове, как будто целую вечность…

Помимо данного проекта были ещё сотни других, оставшихся на бумаге: у отца Ники не было «таланта» пробивать, продвигать свои проекты. Он работал и один, и в команде с другими талантливыми архитекторами, но каким-то магическим образом всегда получалось так, что реализовывать проекты позволяли кому угодно, только не Гольцу, хотя заказы он получать не переставал (и эту работу всегда хорошо оплачивали), с архитектурных конкурсов его никогда не снимали, проекты его охотно демонстрировали публике (на улице Горького была специальная витрина, где выставлялись многочисленные работы всех советских архитекторов на всеобщее обозрение), от власти он никогда не имел никаких гонений или даже претензий, как это можно было бы предположить…

Он вообще нормально вписывался в советскую жизнь, главным для него всегда оставалась работа, а работать советская власть ему позволяла, сколько душе угодно. Гольц был удостоен сталинской премии в 1941 году за постройку жилого дома по Большой Калужской улице. Увидели свет несколько его небольших «типовых» насосных станций (трудно назвать их типовыми – они чем-то напоминают… древнегреческие культовые постройки). Но по сравнению с тем, какое количество удивительных по красоте и монументальности идей так и осталось в столе у Георгия Павловича, эти постройки достижениями назвать нельзя.
 
Кроме этой профессиональной нереализованности была ещё одна «неприятность» в жизни Георгия Павловича – арест родной любимой сестры Кати в 1938 году. Катя служила физиологом в Институте экспериментальной медицины в Москве. В лагере, куда её отправили, осудив на 8 лет, она тоже работала врачом, написав научный труд о дистрофии. В 1943 году её отпустили домой, но жить в Москве она больше не имела право. Тогда Катя отправилась куда-то в Подмосковье, в семью одного из заключённых, знакомого или коллеги-врача по лагерю, для временного проживания. И именно здесь с ней случился инсульт. Приехавший брат, чтобы не подводить ту семью, в которой гостила Катя (все знали, что она только что вышла из мест заключения), нанял ночью подводу и тайно закопал сестру в лесу.

Это случилось в 1944 году. Екатерине Павловне было 52 года, она была всего на год старше брата.
 
Ника Георгиевна утверждала, что тётю Катю выпустили из лагеря раньше срока потому, что она уже была очень больным человеком, а «на зоне лишние смерти им были не нужны, её отправили домой умирать». Даже и не домой, а просто так, в пространство – выпустили. Собственно, так оно и случилось: известна ли сейчас её могила?

Георгий пережил сестру на два года. Как он их проживал? С какими мыслями продолжал служить советской стране, Родине? Не это ли вынужденное примирение было для Георгия Павловича самой большой трагедией в его жизни? На своей последней фотографии он очень уставший, какой-то опустошённый, выжатый, весь седой; в молодости его называли «брызги шампанского» - за его энергию и весёлый нрав…
Ни одного проекта театра по его чертежам (а он мечтал самостоятельно выстроить и театр) так и не было реализовано, только декорации для детских спектаклей в 20-ых годах. Все проекты Ника передала в последние годы своей жизни в архитектурный музей имени Щусева. В 2011 году этим музеем была организована выставка работ Гольца – эскизы театральных костюмов. Кое-какие постановки (для которых рисовал Гольц) были реализованы в театрах Москвы и Ленинграда.

Ника считала, что папа был человеком театра… А может быть, если служишь искусству, то… не разделяешь его «на виды и отрасли»; если уж присягнул карандашу и бумаге, то будь верен во всём и везде своим богам. Универсальный талант – редкость, но, может быть, Георгий Павлович Гольц и есть тот самый редкий случай, когда человек мог изобразить на бумаге всё (и всё – удачно): политическую карикатуру, городской пейзаж, театральный костюм, памятный монумент? Главное – уметь хорошо рисовать…

В молодости он помогал гениальной Наталье Гончаровой оформлять спектакль (балет) «Золотой петушок». Такой опыт, такое сотрудничество бесследно не проходят.
О Гольце-художнике и Гольце-архитекторе существуют две большие книги с массой иллюстраций (авторы Третьяков, Быков), вышедшие ещё в советские времена.

Первые школьные годы Ники прошли в обычной общеобразовательной школе в Обыденском переулке, недалеко от её родительского дома (эта школа выросла из гимназии Эмилия Репешинского, располагавшейся здесь до революции).

В 1939 (38?) году в Москве открыли первую среднеобразовательную художественную школу (МСШХ) для одарённых детей - уникальное учебное заведение, существующее в изменённом виде по сей день – со специальными классами рисунка, живописи и лепки. Дали объявление по всесоюзному радио, разослали письма во все рисовальные студии СССР: при школе сразу же предполагалось общежитие-интернат для тех детей, которые приедут в Москву учиться издалека. Первым адресом школы была Каляевская улица; впоследствии школа неоднократно переезжала. Поступить же в школу можно было только на конкурсной основе.

Нику приняли.

Чуть раньше Ники в школу поступили её ровесницы Таня Лившиц, Роша Натапова, Клара Власова… Все четверо станут подругами и коллегами на всю жизнь, особенно близкой будет Таня. Последние 30 лет Ника и Таня будут работать вместе в одной мастерской, вместе путешествовать по Европе, иметь общих друзей, вместе выставляться. Ника переживёт Таню всего на два года, но после её смерти уже не встанет – откажут ноги.

Роша, Рошка, Рашель Исааковна и Клара Филипповна станут известными художницами (Роша – иллюстратором, художником-прикладником; Клара – живописцем, народным художником Дагестана). Они живы до сих пор, эти старейшие московские художницы Москвы, до сих пор они творчески работают и прекрасно помнят тот далёкий прекрасный для них 1939 год и весь их первый набор ребят в художественную школу.

В июне 1941 года директору школы Н.А.Карренбергу удалось оперативно эвакуировать школу в Башкирию. Эшелон с учениками шёл на восток практически наугад: в некоторых городах школе отказывали в размещении, но главное, что детей увозили дальше от войны.

В итоге принять учащихся согласилось русскоязычное старообрядческое село Воскресенское, которое стало для ребят домом на ближайшие три года. Ника прожила в Воскресенском немного меньше остальных детей: папина Академия архитектуры была эвакуирована в Чимкент; папа приехал за Никой в Башкирию; в Чимкенте Ника заканчивала обычную общеобразовательную школу. Ей было на тот момент 17 лет.

Кстати, в Чимкенте папа рисовал акварелью прекрасные воздушные пейзажи города. А какие у Георгия Павловича были замечательные рисунки в простом и цветном карандашах! И это помимо его рабочих чертежей зданий.

Ника знала: как только она сможет вернуться в Москву – она тут же подаст документы в Суриковский институт. Не примут – пойдёт работать в зоопарк, а через год будет опять поступать в Суриковский.

Обстоятельства сложились так, что Нику приняли сразу, с первого раза, а её одноклассники, вернувшиеся из эвакуации годом позже, были зачислены в тот же Суриковский без экзаменов. Это был своеобразный бонус от руководства Института (а может быть, специальный указ Правительства) – некая моральная компенсация за все трудности эвакуации, которые легли на плечи подростков.

Кстати, Ника поступила на монументальное отделение Института: мне кажется, она предполагала в будущем работать вместе с папой (украшать своими панно фасады и интерьеры спроектированных папой зданий). Монументалист – особое направление. Ты художник, но должен отлично знать и чувствовать архитектуру, потому что твоё поле деятельности – не холст, не бумага, а стена.

Условия жизни в Воскресенском были не райские. Ребят разместили в двух общежитиях – отдельно мальчиков, отдельно девочек. Помимо учёбы, которая продолжалась несмотря на войну, подростки обязаны были участвовать в сезонных сельскохозяйственных работах, помогая местному колхозу. Катастрофически не хватало жизненно необходимых материалов – красок, карандашей, бумаги, холстов. Преподаватели учили ребят обходиться подручными средствами.

Природа Башкирии – как назло! – предлагала круглый год прекрасный пленэрный материал для художников, который в Москве (в условиях города) ребята получить конечно же не могли. Упускать такую возможность было бы преступлением, преподаватели это понимали. Учебные часы, отданные по программе занятиям в классах, были заменены на этюды на открытом воздухе. Таким образом жизнь в эвакуации принесла ученикам школы бесценный опыт наблюдения и рисования природы.
Кисточки изготавливали сами: тайком выдирали щетину из деревенских свиней и, обмакнув в клей, вставляли в полость гусиного пера. Писали на лампадном масле или керосине…

Всем ученикам был гарантирован ежедневный паёк: школа находилась на государственном обеспечении. Ученики иногда ходили по избам и просили разрешения местных жителей порисовать интерьеры изб, просили позировать крестьян, предлагая в качестве оплаты свой хлеб. Крестьяне соглашались.

К некоторым ребятам приезжали родители, которых тут же определяли на какие-то работы в помощь школе. Родители снимали углы в избах. К Нике и к Кларе приезжали матери, брали на себя часть работ по кухне.

Ну, и конечно помогала пережить эти трудные дни молодость и вера в светлое будущее.

Много-много лет спустя девочки, жившие в одном общежитии в Воскресенском, собирались каждое 8 марта, вспоминали… Вот такая дружба на всю жизнь получилась, вопреки войне, вопреки всем бытовым трудностям. Почти все из тех ребят, которые были в той эвакуации в Башкирии, навсегда связали свою жизнь с искусством.
В Воскресенской картинной галерее в настоящее время есть особый фонд, где хранятся работы тех самых юных художников, проживших в Башкирии почти 3 военных года.

В Суриковском Ника попала в мастерскую к Николаю Михайловичу Чернышёву (1885-1973), которого она боготворили как педагога и как человека. О Чернышёве надо писать отдельную книгу: ученик Валентина Серова, автор исследований по русским фрескам, мозаичист. К сожалению, из-за идеологических разногласий с руководством Института Чернышёв покинул стены данного учебного заведения. В последствии его в принципе лишили права преподавать в ВУЗах. Но Ника успела «взять» от талантливого педагога всё возможное. Под его руководством Ника готовила себя к масштабной деятельности (Ника – такая хрупкая, щуплая, «дохленькая», как она сама о себе говорила – от рождения): масштабные панно на стенах зданий.

Увы, Нике удалось реализовать одно единственное своё панно – детский музыкальный театр Наталии Сац в Москве (там ею была расписана одна большая стена общей площадью 100 кв.метров, куда были вставлены два панно по эскизам папы). Это было уже после смерти папы… Не в память ли о нём была выполнена эта работа? В память о папиной любви к Театру…

К сожалению, я не могу найти точных данных по данному произведению Ники Георгиевны.

После смерти папы двадцатилетняя Ника стала главой семьи. Мама была совершенно разбита папиной гибелью, особенно после того, как стало понятно – это был не несчастный случай, а заказное убийство. Георгия Павловича просто убрали как неугодного. Он в то время руководил архитектурной мастерской Моссовета, молодые архитекторы очень прислушивались к мнению Георгия Павловича. И это при том, что вступать в партию он отказывался…

Надо было содержать себя, маму, московскую квартиру, дачу под Истрой в посёлке НИЛ («Наука», «Литература», «Искусство»), которую папа начал строить по собственному проекту ещё в 1938 году…

Я вот сейчас подумала: почему Ника не захотела брать заказы на монументальную живопись согласно своему основному образованию? Ведь это оплачивалось гораздо лучше, чем иллюстрация. Может быть, смерть папы так изменила её отношение к профессии? Было больно касаться всего того, что составляло папину жизнь?

А может быть, её, Нику, как дочь Георгия Павловича Гольца, не очень-то «хотели брать в компанию»?.. Это был конец сороковых-начало пятидесятых…

Иллюстрирование детской литературы – вот куда она спрячется от всех бед и сомнений.

Но сначала будут открытки по сказкам Андерсена и детские журналы (как же прямо-таки стандартен был и остаётся этот путь для многих художников, ищущих халтуры ради хоть какого-то куска хлеба и хоть капельки репутации!!).

Вообще эта сказочная тема окажется неисчерпаемой для Ники. К Андерсену она будет возвращаться всю жизнь. Её первая тонюсенькая книга, первый заказ в Детгизе – «Стойкий оловянный солдатик», -  которому она была бесконечно рада, вышла отдельной книжечкой небольшого формата в 1956 году. Этот первый заказ был большой победой для Ники. Ей было на тот момент 31 год. Её мастерство ещё только «набирало обороты»; рука Ники, хоть и рука Мастера, ещё не так узнаваема в этой её первой книжной графике. Гольц – ещё не Гольц!

Близкая подруга Татьяна Исааковна Лившиц, с которой она не расставалась с момента поступления в МСШХ, «была приписана» к так называемому Комбинату живописного искусства – государственной организации, объединявшей всех художников, получивших профильное высшее образование и вступивших в МОСХ (Союз художников). Правда, для вступления в тот же Комбинат в секции декоративно-прикладного искусства и графического становиться членом МОСХ было не обязательно.

Большинство художников тех лет стремились «приписываться» к Комбинату – это был гарантированный заработок. В СССР все предприятия, фабрики, заводы, дома культуры, санатории, дома отдыха имели определённую статью расходов в бюджете – на искусство. Эти деньги, выделяемые государством, они должны были обязательно потратить в течении установленного периода. Они обращались именно в этот Комбинат, который распределял заказы между художниками, забирая себе половину стоимости оплаты заказа (всё же в СССР, как и в царской России художники не переставали быть государственными людьми, более или менее сытыми; художники были нужны, большинство из них имели хорошие перспективы в профессии и уважение публики).

Заказывали Комбинату разное – от бесконечной ленинской темы и прославления советского спорта до сказочных сюжетов. Татьяна с удовольствие писала героев пушкинских сказок – маслом, на больших холстах. Хотя таниной основной и самой любимой темой в живописи стал городской московский пейзаж. Она имела возможность бесплатно выставляться на республиканских, всесоюзных, молодёжных выставках – официально «командированная» от этого художественного Комбината. На таких выставках у всех художников была возможность познакомиться с потенциальными покупателями своих работ, которые приглашались затем в мастерские (мастерские были положены всем художникам Комбината) – смотреть и покупать картины. Кроме того, существовали салоны, принимавшие картины на продажу у этих художников. Конечно, выставляться и продаваться можно было и «левым», но гарантированного заработка у последних не было.
 
Одним словом, Тане повезло: она имела возможность делать за зарплату работу для души уже в то время, когда Ника только начинала свой путь в иллюстрации.
Иногда художницы работали вместе на даче отца Ники. После войны дача чудом уцелела: город Истра, в нескольких километрах от дачного посёлка НИЛ, была стёрта с лица земли. Волоколамское направление во время войны – из всех подмосковных – пострадало наиболее сильно. Дачные дома остались относительно целыми по той причине, что там, на этих дачах, жили немцы, подступающие к Москве. В доме Гольц был немецкий телефонный узел. Во время бомбёжки советскими самолётами снаряд попал в крышу, проделав огромную дыру. Вся семья Гольц была в это время в эвакуации, о бомбёжке дачного посёлка никто не знал; через дыру не один сезон внутрь дома попадала вода; нижние венцы сруба стали гнить…

Чтобы восстановить дом и сделать его пригодным к жилью необходимы были немалые средства. Кроме того, смерть отца в принципе не позволила довести строительство и внутреннюю отделку дома до конца – не хватало ни денег, ни стройматериалов до войны, а после войны папы не стало.

Ника и мама продали ценное старинное пианино Стейнвэй, принадлежавшее когда-то Кате, старшей сестре отца, которая была замечательным музыкантом (сам Георгий превосходно играл на виолончели). На эти деньги была перекрыта крыша и заменены венцы сруба. Но впоследствии одну из комнат большого дачного дома Нике Георгиевне пришлось сдавать жильцам – на эти деньги поддерживался дом (я думаю, что заработки иллюстратора были хоть и удовлетворительными, но богемными, а дом требовал капиталовложений постоянно).

При этом и Ника, и Татьяна сознательно старались отодвигать как можно дальше все бытовые вопросы, чтобы не тратить на них драгоценное время, которое предназначалось для творчества.

В этом доме Ника и Таня любила работать вместе. Приезжала сюда на второй этаж дачи и Рашель – поработать рядом с подругами.

Заказы от Детгиза Ника Георгиевна вскоре стала получать регулярно. Но не на все предложения она отвечала согласием: если она знала, что по выбранному руководством произведению уже существуют безупречные – по её мнению – иллюстрации другого художника, то она отклоняла заказ. «Чужие хорошие иллюстрации меня сбивали!» По-моему, это понятная реакция профессионального иллюстратора: конечно, можно создавать героев заново, но, если ты чувствуешь, что кто-то до тебя их уже создал и создал гениально – лучше, наверное, не пытаться «переплюнуть» коллег, а иметь уважение к чужому труду.

Я, например, не совсем понимаю, как можно создать образ нового Буратино или нового Незнайки? А вот Баба Яга или Царевна Лягушка вполне стерпят новые модификации.

Как сегодня не хватает этого понимания и уважения к уже созданным образам героев старых детских книг, выдержавших испытание временем! В погоне за заработком иллюстраторы плодят великое множество бездарных и даже отвратительных новых работ, которые не только не приносят эстетического удовлетворения зрителю, но даже отталкивают от хорошо знакомой книги.

У Ники Георгиевны одним из любимейших произведений стала сказка Антония Погорельского «Чёрная курица». До неё данное произведение уже иллюстрировалось, но в данном случае, видимо, она почувствовала, что её иллюстрации смогут быть не менее интересными. К одним и тем же событиям сказки она создавала по нескольку вариантов иллюстраций – искала идеальное «положение дел», не могла довольствоваться найденной композицией. Однако для зрительского глаза все они кажутся безупречными.

Очень много у Ники Георгиевны работ по произведениям Андерсена. Она ездила в Данию (вместе с Татьяной), показывала свои работы датским издателям. В Дании охотно смотрели, но в печать не брали – в Дании видят произведения Андерсена по-другому. «Мой Андерсен – это русский Андерсен. У них, в Дании – свой!» - говорила Ника Георгиевна.

Точно такая же история произошла с иллюстрированием Гофмана.
 
Когда ей предложили иллюстрировать Маленького принца, она согласилась только при условии, что в очередном издании будут сохранены рисунки самого автора, Сент-Экзюпери: уже имеющиеся авторские рисунки – неотъемлемая часть повествования, они дополняют текст, их ни в коем случае нельзя выбрасывать… Стараться «переплюнуть» автора литературного произведения по части рисунка – глупость. Ника Георгиевна была большим профессионалом и хорошо это понимала. Для её Маленького принца нашлась прекрасная модель – белокурый мальчик Ваня, который был призван к Нике Георгиевне домой позировать. Так книгу и издали – с рисунками обоих иллюстраторов. Кроме того, Ника Георгиевна сделала для книги портрет самого Экзюпери: он - пилот, сидит в авиационном шлеме в кабине своего самолёта…

Вообще рисунки Гольц не пёстрые, скорее – монохромные (большинство из них), что не мешает им, конечно же, быть прекрасными и очень стильными. Много серого, чёрно-белого, охры… Много просто белой бумаги, которая даёт лишь намёк на подразумеваемый художником предмет, без внутренней прорисовки мелких деталей, что бывает даже интереснее «готового изделия». Однако такие «романтические намёки» в эпоху перестройки издателей перестали устраивать. «Нам сейчас нужно что-то поярче и попушистее!» - говорили Нике Георгиевне.

Вот так был отклонён её Щелкунчик. Прекрасные иллюстрации Ника Георгиевна убрала в стол.

Однако времена меняются! В 2004 году Ника Гольц была удостоена Серебряной медали Академии художеств за иллюстрирование сборника ею любимого Андерсена «Большая книга лучших сказок Андерсена». В 2006 году она абсолютно заслуженно была включена в Почётный список художников-иллюстраторов детской книги Международного совета по детской книге. Премию Андерсена (или Золотую медаль Андерсена) Ника Георгиевна не получала: такую высокую награду из всех отечественных иллюстраторов получила только Татьяна Маврина в 1976 году. Ника Георгиевна имела только Почётный диплом (Китай, Макао, 2006 год) за иллюстрации «Большой книги», что тоже является очень почётной наградой.

Андерсен вёл её всю жизнь!

Ника Георгиевна делала иллюстрации и для себя, для души, не на заказ, но всегда при этом надеясь, что однажды эти работы увидят свет, дойдут до зрителя.

В день выхода очередной книги радость почти всегда была омрачена… качеством полиграфии. Особенно в советские времена! Увы, другого качества печати не было. Самые выдающиеся, самые гениальные рисунки при печати теряли по сравнению с оригиналом такое количество прекрасных графических и цветовых подробностей (хорошо различимых при экспонировании на выставках их подлинников), что иллюстраторы только хватались за голову. Печатный станок и качество книжной бумаги не только искажало первоначальную линии, её напор, её чёткость, яркость, энергию, но главное – искажён и передан как бы в пол силы оказывался цвет.

Конечно, юный читатель этого не замечал…

Но сам автор этого не заметить не мог. Напечатанная в книге иллюстрация казалась как будто вовсе и не его рук творение. А ведь книги и открытки выпускались в СССР государственными издательствами миллионными тиражами! К сожалению, именно такую Гольц массовый читатель видел практически всю её творческую жизнь. Полиграфия книг (массовая) стала приемлемой по качеству печати только последние 10-15 лет. К счастью, Ника Георгиевна застала это чудо.

В этом смысле посещать выставки художников-иллюстраторов вредно: их иллюстрации в книгах кажутся потом как будто бракованными, прямо-таки не хочется после этого в книжку заглядывать. И мне очень понятно желание коллекционеров непременно иметь подлинник растиражированной иллюстрации: человек хочет насладиться настоящим цветом, настоящей линией, настоящей атмосферой рисунка, которые никакая полиграфия удовлетворительно передать не может.

Для Ники Георгиевны своеобразным объектом поклонения была не только книжная графика (отдельные листы бумаги «с чем-то нарисованным на них»), но Детская Книга целиком как явление современной цивилизации. Этот неразлучимый союз текста и соответствующего рисунка, их взаимное сплетение, проникновение, дополнение, их диалог, их стилевое соответствие одного другому. «Я располагаю картинку справа на развороте, не слева, как учил Фаворский… Я хочу, чтобы текст книги разбивался о мою иллюстрацию!..»

Каким делать будущий рисунок – техника, графический материал, общая цветовая гамма – это всегда зависело от самого произведения, это диктовалось произведением. «Нельзя иллюстрировать Гофмана так же, как Пушкина», - говорила Ника Георгиевна. Очень жаль, что она никогда и нигде не давала никаких мастер-классов и не читала специальных курсов – вот уж кому было, чем поделиться с будущими иллюстраторами, несмотря на то, что Ника Георгиевна, по сути, была гениальным иллюстратором-самоучкой. Её умение хорошо рисовать, этот главный её талант (как и её отца), позволил ей достичь таких вершин в своей профессии (по образованию она так и оставалась художником-монументалистом).

У Ники Георгиевны была очень высокая культура речи – семейное воспитание, полученное в детстве.

Ника Георгиевна говорила, что преподавать её не приглашали. Но мне кажется, что она рада была этому не-приглашению: это отняло бы её драгоценное время от собственного творчества (преподаванию надо так же отдаваться целиком, как и творчеству, а красть время то у одного, то у другого – нечестно, получаются в итоге полуфабрикаты). Подруги Ники вспоминали, что ни на одном дне рождении, ни на одном банкете, юбилее она никогда не задерживалась допоздна: надо домой, надо подумать над очередной иллюстрацией, надо… успеть сегодня подержать карандаш в руках. Мне почему-то кажется, что именно в таком режиме жил и работал её отец-архитектор.

С очередными посиделками связана была у Ники Георгиевны и Татьяны Исааковны одна история (они тогда жили вместе; квартира Ники Георгиевны была превращена в совместную мастерскую). Это было 8 марта – день встречи всех девочек, деливших в эвакуации в Башкирии одно общежитие. Этим девочкам было уже за семьдесят лет, но они, верные своей юношеской дружбе, старались ежегодно встречаться. Поздно вечером, возвращаясь домой, Татьяна и Ника, пребывая в самом благодушном настроении, сжалились над чёрно-белым котёнком, так выразительно призывавшим на помощь с городской помойки. Котёнка назвали Бенвенуто  - «желанный», тот, которому говорят «добро пожаловать». Вскоре Бенвенуто стал просто Нутиком; он разжирел, несколько обнаглел, хозяйки жаловались на то, что невозможно рисовать – повсюду на красках и кисточках остаётся кошачья шерсть, но, однако, польза, которую принёс в дом художниц беспородный Нутик, стала неоценимой: Ника Георгиевна использовала кота как модель, когда она иллюстрировала «Кота в сапогах» и некоторые сказки Андерсена. Кот как будто со временем понял, чего от него хотят, зачем он здесь, и старался позировать сам, подолгу сохраняя неподвижность. Ох и повезло же бездомному коту! Вероятно, что он жив до сих пор. Хотя, даже если он и ушёл вслед за хозяйками, он… остался бессмертным на рисунках Ники Георгиевны.

Ещё одна история двух подруг, запомнившаяся мне: на даче в НИЛе был камин, спроектированный папой Ники для общего зала на первом этаже (к слову – рабочий костюм «для садово-огородных работ» папа тоже спроектировал себе сам – относительно просторный комбинезон, с большими прямоугольными карманами). Камин – больше для эстетики, чем для тепла, поэтому в доме ещё имелась и кирпичная печь. Облицовочного материала для печки не нашлось (негде и не на что его было достать, некому выполнить работу, да и вообще долгое время не до красоты было по разным причинам в этом дачном доме). Печь несколько лет стояла просто обмазанная серой шамотной глиной. И вот однажды, во время очередного пребывания Ники и Татьяны на даче, печь была загрунтована казеиновой темперой и расписана… под настоящие голландские изразцы. Изразцы делались в натуральную величину, прямоугольные, все разноцветные, очень яркие, очень сочные, с неповторяющимися сюжетами (сценки из жизни, нарисованные и подписанные с огромным юмором). Прямо-таки царская печь получилась! Печь-книга с картинками (как и подобает настоящей облицованной печи).
Самое удивительное: издалека эти нарисованные изразцы были неотличимы от настоящих, но при детальном рассмотрении, когда обман обнаруживался, изразцы притягивали к себе ещё больше!

Кажется, Ника и Татьяна выполнили однажды подобную роспись кому-то из соседей по дачам: там было принято дружить семьями, все были своеобразные родственные души (наука, искусство, литература традиционно объединяли людей).

Ну, а теперь, то, что осталось за кулисами театра Ники Гольц (под словом «театр» я подразумеваю творчество Ники Георгиевны).

Сознательное пренебрежение всем тем, что не имеет отношения к творчеству, уберегло Нику Георгиевну (это моё субъективное наблюдение) и от конфликтных ситуаций внутри их семьи. Ветвь Гольц была совсем малочисленной – папа, мама, Ника (тётя Катя умерла незамужней). Но у мамы, Галины Николаевны Щегловой была родная сестра Наталия Николаевна Щеглова, так же актриса в молодости (студии Вахтангова), бывшая очень непродолжительное время замужем за известным впоследствии советским поэтом Павлом Антокольским (известный русский скульптор Марк Антокольский – брат деда Павла). Поженившись в 1919 году, в 1923 они уже расстались. Однако в этом браке родилось двое детей – Наталия Павловна (1921 год) и Владимир Павлович (1923), соответственно двоюродные сестра и брат Ники Георгиевны и единственные её ближайшие родственники после родителей.

Павел Антокольский ещё до рождения сына Володи увлёкся актрисой (опять актрисой) Зоей Бажановой и оставил первую семью. Однако он поддерживал с ними самые тёплые отношения, постоянно помогая материально: его новая жена его в этом очень поддерживала, собственных детей у неё никогда не было. Наташа и Володя постоянно бывали в гостях в новой папиной семье.

Отец Ники, Георгий Павлович, при строительстве дома в дачном посёлке НИЛ, сразу же отвёл отдельную комнату для сестры жены и её двоих детей. Они действительно там гостили, «урывками» (приезжал под Истру и сам Павел Антокольский – в гости к своей первой семье и к родителям Ники), но часто и подолгу оставаться вместе большой семье так и не пришлось. В 1942 году Володя погиб, это известие семья Гольц получит в эвакуации (именно ему Павел Антокольский посвятит известную поэму «Сын»), а сестра Ники, Наташа, по прозвищу «Кипса», данное ей её отцом при рождении, будет чаще приезжать на другую дачу – в посёлок «Красная Пахра», такие же писательские дачи, только недалеко от города Троицка.

Ника и Наташа, двоюродные сёстры, будут в дружеских отношениях.
 
Наташа выйдет замуж за эстонского поэта Леона Тоома, сын которого, Андрей Тоом, известный математик, жив и здравствует ныне в Бразилии. Дочь Леона и Наташи, Катя, ставшая тоже художницей, пропадёт без вести, не дожив до 35-ти лет: будучи в состоянии алкогольного опьянения она поймает «частника», чтобы попасть с дачи в «Красной Пахре» в московскую квартиру… Муж Кати, талантливый иконописец, реставратор и, увы, наркоман, до 35-летного возраста не дожил (Михаил Журавский).

После смерти Зои Бажановой, второй жены Павла Антокольского, на даче под Троицком окажется в полном составе его разросшаяся семья от первого брака: бывшая супруга Наталья Николаевна, которая стремилась поддержать овдовевшего мужа и помочь дочери Наталье в хозяйстве (чем она и занималась всю свою жизнь), сама Наталья («Кипса»), Андрей Тоом с первой женой Людмилой и сыном Денисом, а потом и со второй женой Анной и сыном Антоном, Катя Тоом с мужем Михаилом Журавским и тремя малолетними сыновьями (Иваном, Василием и Данилой)…
 
Дом, построенный Павлом Антокольским и Зоей Бажановой был велик, но такая орава родственников, всех одинаково творческих, существовать мирно в нём не могла. Кроме того, Наталья («Кипса») не умела и не хотела структурировать быт, учитывая интересы пожилого отца, хозяина дома, содержавшего к тому же всю огромную семью (она вообще как-то «чудила» последние годы – вероятно из-за своей прогрессирующей болезни).

Павел Антокольский умер, не оставив завещания; дочь Наталья, не скрывавшая своей усталости от постоянного вынужденного нахождения рядом с престарелым отцом, ушла за ним вслед, через два года, от диабетической комы, тоже не распорядившись имуществом отца (и своим, как главной наследницы). В итоге Наталия Николаевна Щеглова-Антокольская, Андрей Тоом и Катя Тоом-Журавская остались наследниками имущества поэта.
 
Дело пришлось решать через суд: мирно поделить дом не смогли. Вторая жена Андрея настаивала на том, чтобы всё было передано её мужу Андрею, как «основному хранителю архива Павла Антокольского, как человеку, который заботится о памяти своего великого деда» и пр. Наталья Николаевна отдала свою долю внуку Денису Тоому, сыну Андрея от первого брака… Доля Кати перешла её троим сыновьям, которые и по сей день живут на этой даче под Троицком, равно как и отчим Дениса, театральный художник.

И вот эти три сына Кати, племянницы Ники Георгиевны, являются единственно живущими (на территории России) кровными родственниками Ники Георгиевны Гольц.

Ника Георгиевна называла наследников Павла Антокольскго не очень порядочными людьми. Оказалось, что Антокольский хорошо рисовал, но внук Андрей как «основной хранитель архива деда» (забравший архив с собой в Бразилию) по каким-то причинам не смог сохранить наследие деда, в частности – эти замечательные рисунки, судьба которых неизвестна. Ника Георгиевна предполагала, что рисунки могли быть проданы в Литву (почему в Литву – не знаю; Ника Георгиевна могла перепутать с Эстонией: муж Наташи, Леон Тоом был эстонец.) Он, кстати, оставил Наталью и детей в конце 50-ых, уйдя к другой женщине; погиб при неизвестных обстоятельствах в Москве (выбросился из окна).

Думаю, что вся эта история была бы психологически губительна для Ники Георгиевны, если бы художница позволила себе глубже вникнуть в этот конфликт (а ведь совсем отвернуться она не могла – её мама, Галина Николаевна и оставленная с двумя детьми на руках Наталья Николаевна Антокольская были родными сёстрами!). Кроме того, Ника и Наталья «Кипса» были дружны в молодости… (Кипса, выпускница театрального отделения училища им. 1905-ого года, была востребованным детским иллюстратором; таким образом, у Ники и Кипсы всегда был повод для профессионального общения помимо их кровного родства).

Кстати, а не вслед ли за двоюродной сестрой Ника Георгиевна пошла в иллюстрацию? Интересно, что и у Натальи профильное образование тоже было не совсем «по теме».

Давид Самойлов близко дружил с Леоном Тоомом, мужем Кипсы, периодически общаясь и с ней на дружеских посиделках. Он говорил о Кипсе как о человеке «бурного характера, шумном, энергичном, эмоциональном, категорическом, верховодившем в семье». Вероятно, с годами эти качества, так притягательные для окружающих в молодости, приобрели гротескную форму и стали трудно терпимыми при общении. Позднее добавились ещё и бытовые трудности, которые Кипсе приходилось переживать в общем-то без поддержки (дети, внуки, пожилая мать в большой тесноте в маленькой трёхкомнатной квартирке на улице Вахтангова), уход мужа к другой женщине (Наталье было около сорока лет на от момент), а дальше – диабет. Было от чего сойти с ума! По сохранившимся фотографиям видно, насколько быстро и не в лучшую сторону менялась внешность Натальи Павловны Тоом. Последние годы жизни ей легче было передвигаться при помощи костылей.

Мать Натальи Николаевны и Галины Николаевны (бабушка Ники по матери, соответственно) – Антонина Михайловна, родом из Нижнего Новгорода, как и дед Ники Георгиевны, жила с семьями дочерей на даче в НИЛе. Я упоминаю все эти «мелкие штрихи» для того, чтобы было понятно: Ника Георгиевна не была совершенно свободна и изолирована от семьи и жизни (семейных событий) в принципе…

Наталья Николаевна, тётя Ники, потерявшая под конец жизни зрение, пережила и мужа, и дочь, и сына. Насколько долгой была жизнь мамы Ники – я не знаю.

Это обратная сторона Творчества, куда лучше не заглядывать. Я не могла об этом не упомянуть ещё и потому, что подобные семейные истории, коснувшиеся Творца, вышибают из рабочей колеи на месяцы и годы! Это как болезнь, которая высасывает из тебя силы и здоровье. Да, в горе и несчастье тоже можно творить, но если уж ты решил посвятить себя Творчеству, то надо максимально отодвинуть от себя всё лишнее… Ну или иметь колоссальную силу воли, чтобы выстоять!

Павел Антокольский в последние годы своей жизни, уже не имея физической возможности спрятаться хоть ненадолго от своей бывшей жены, своеобразной дочери (тучная Наталья хозяйничала на даче беспардонно и нахраписто, отец не оказывал сопротивления), внуков, правнуков, начинал активно дымить за общим обедом своей курительной трубкой. На протест столующихся он отвечал, что таким образом создаёт дымовую завесу, сквозь которую он не видит своих родственников. Такая вот «естественная» преграда!

Нике Георгиевне в своём доме не от кого было «занавешиваться». Хорошо это или плохо – не знаю. Но в итоге это одиночество и свобода ото всех помогли ей оставить после себя такое огромное количество прекрасных работ. Роша Натапова с грустью сказала о подруге: «Пока человек живёт, тебе и не видно, сколько всего он сделал.»

Напоследок: даты жизни… участников спектакля (увы, удалось найти не всех)

Ника Георгиевна Гольц 1925-2012;
Георгий Павлович Гольц 1893-1946;
Екатерина Павловна Гольц, тётя Ники по отцу 1892-1944;
Галина Николаевна Щеглова-Гольц, мама ок.1893-?  ;

Антонина Михайловна Щеглова, бабушка по матери  ? - ок. 1950?

Наталия Николаевна Щеглова-Антокольская, тётя Ники по матери 1895-1983 (!), Давид Самойлов говорил о ней – «математик», не благодаря ли ей видным математиком стал внук Андрей, сын Кипсы?;
Павел Григорьевич Антокольский, муж Наталии Николаевны 1896-1978;
Наталия Павловна Антокольская-Тоом, «Кипса», двоюродная сестра Ники 1921-1980
(окончила театральное отделение училища им. 1905-ого года в 1949 году);
Владимир Павлович Антокольский, двоюродный брат Ники 1923-1942 (погиб на фронте);

Леон Валентинович Тоом, муж «Кипсы», блестящий переводчик с эстонского, поэт 1921-1969;
Андрей Леонович Тоом, племянник Ники, г.р.1942 (Бразилия; Анна – вторая жена, двое детей от данного брака);
Екатерина Леоновна Тоом-Журавская, племянница Ники, ок.1957 – ок. 1990;

Людмила Робертовна Тоом, первая жена Андрея Тоома, актриса 1948-2006;
Денис Андреевич Тоом г.р. 1968 (мама – Людмила Тоом);
Иван Михайлович Журавский, Василий Михайлович Журавский, Данила Михайлович Журавский (возможно, Журавские-Тоом) – внучатые племянники Ники (сыновья Кати)

Леон Тоом похоронен рядом с женой Наталией Антокольской в Переделкино;

Рашель Исааковна Натапова, подруга Ники, г.р. 1925;
Клара Филипповна Власова, подруга Ники, г.р. 1926;
Татьяна Исааковна Лившиц, подруга Ники, 1925-2010
……………………………………………………………………………………………..