Реки моего детства

Чулым – «большой ручей»

Осмелюсь вам признаться: я, выросшая на берегу могучей реки, совсем плохо умею плавать. Перебираю руками и ногами по-собачьи – вот так можно назвать то, что я проделываю в воде, пытаясь плыть. Одна мысль, что не смогу ногой коснуться дна, когда мне этого захочется, вызывает у меня жуткую панику! От страха слабеют мышцы, голова перестаёт понимать происходящее, чувство беспомощности заполняет до краёв  моё сознание. Почему такое со мной происходит именно на воде? Возможно, эти страхи родом из моего раннего детства. Ведь в семье я была последышком - долгожданной и единственной девочкой. Берегли меня и любили по-особенному. И поскольку детскую свободу в деревне, когда родители почти круглые сутки на работе, ограничить очень трудно, то единственное, что могло спасти ребёнка  от опасности – объяснение сути этой опасности. Вот тут мама моя постаралась во всех красках! И главной опасностью, как считала она, была река. Не стрела крана, на которую мы с пацанами забирались до самого острия и  прыгали на огромную гору песка. Не катание на плоту по затопленному весной огороду, где глубина была «по шейку», и дно в неглубоких местах затягивало по колено. Не построенные нами снежные лабиринты, из которых задним ходом было не выбраться – шуба выворачивалась наизнанку. Обо всём этом мама не догадывалась. А вот - река! Дело в том, что мама работала многие годы в водном транспорте, плавала по матушке-Оби шкипером на паузке. Случались, конечно, всякие ситуации на воде. И за борт падала не раз. Тонула по-настоящему. Спасали, слава Богу. Я слушала мамин рассказ о том, как надо выбираться из-под катера или паузка, если тебя вдруг туда затянуло, как справиться с воронкой на воде, и моё воображение дорисовывало картинки, раскрашивало их в самые тревожные цвета. Получались настоящие страсти-мордасти. Но при этом меня почему-то особо и не учили плавать. Да и как было этому научиться?

    Чулым, на котором я выросла - большая сибирская река. Судоходная, с глубоким фарватером, приток Оби.  Змейкой извивается на карте, как большой ручей. Предполагают, что именно так переводится название реки с татарского языка. Я хочу рассказать о том, каким был Чулым во времена моего детства.
  А был он полноводным, разливающимся и затапливающим почти каждую весну прибрежные деревни.  Из-за извилистости реки, её берега часто переходили из песчаного и пологого в крутой и  обрывистый. И походил обрывистый берег на слоёный пирог, который подмывался мутными водами Чулыма и обваливался большими пластами. При этом погибало много деревьев, а большинство из них -  сосны в три обхвата. Долгое время  деревья торчали из воды вверх корнями, а потом плыли по реке вниз и постепенно превращались в топляки, опасные для моторных лодок и крупных судов. Однажды, бывало, ехали с отцом ранним утром на рыбалку или по ягоды-грибы, уже не помню точно, вдоль речного обрыва. Вилась дорога узкой лентой - огибая деревья - иногда подходила совсем близко к берегу - метра за два. Сердце - в пятки! Но другим путём не проехать, лес стоит стеной. А когда возвращались вечерней порой домой - дороги уже не было! Обвалилась в реку.
     Пологий берег, с жёлтым мелким песком, претендовал стать прекрасным пляжем. Но можно было пройти вглубь реки метром пятьдесят-семьдесят, а вода доходила при этом не более чем до колена. В этом-то и была опасность. Потому что глубина начиналась неожиданно, устремляла человека своим быстрым течением на середину реки. И тогда уж только самый опытный пловец мог выбраться обратно на берег, чему был несказанно рад. Купальщики всё равно находились, рисковали, каждый год тонули. Такое происшествие на короткое время делало пляжи пустынными, но жаркие денёчки притягивали к воде новых смельчаков, и всё повторялось. Дети без старших на реку Чулым не ходили. А уж тем более, не учились в ней плавать.
   На пологих берегах экскаваторами добывали песок, вырывая котлованы. Эти места местные называли песками. В начале июня, когда река после большого весеннего разлива возвращалась в свои берега,  котлованы стояли заполненные водой. В западню попадали многочисленные мальки, стайками резвящиеся в тёплой застоявшейся воде. Высыхали котлованы к середине лета, потому всех подросших к тому времени рыбёшек ждала неминуемая смерть. Ребятня вылавливала их сачками и в стеклянных банках переносила в реку.  Вот в этих котлованах мы тренировались в плавании. Чаще по разрешению родителей, а иногда самовольно убегали туда на целый день.
   Вела на пески широкая дорога, по которой зимой на мощных лесовозах возили древесину к укреплённому зимнику через Чулым. А по краям дороги летом зеленели заросли многочисленных кустов черной и красной смородины. Ягода никогда не успевала дозреть и - по праву - считалась настоящим лакомством для нас. Всегда бывало так: только спускаемся с горки - от села к дороге - сразу в кусты. Тучи комаров! Рот молниеносно  набивается кислой ягодой, и мы пулей вылетаем на дорогу. Проглатываем ягоды и опять - в кусты! И так бежим до самых котлованов.  Наедались зелёной ягоды до оскомины на зубах. Нам, неизбалованным всякими вкусностями, деревенским детям, она казалась даже сладкой.
   Перебраться через Чулым, на другую сторону, можно было на пароме. Во время разлива паром плыл несколько часов, и к нему выстраивались большие очереди из автомобилей. Поездка в соседний город или в областной центр становилась настоящим событием. Студенты старались в это время в родное село вообще не приезжать. Отец мой долгое время работал мастером в газовом участке, и мне удавалось с ним вместе на грузовом автомобиле ездить, вернее, ходить на пароме, за баллонами с газом в соседний городок. Въезжали на паром ранним утром, только рассветёт, прямо с улицы села, а выезжали на улице уже соседнего городка. Плыли мимо верхушек затопленных черёмух, тополей, сосен по необозримой водной глади. «Наверное, вот такое и есть море!» – думала я тогда, глядя на просторы моей реки. Вот так разливался наш Чулым!
   На пароме теснились автомобили с разным грузом. Однажды рядом оказалась большая машина с крытой будкой, наполненной коробками. А в коробках -  маленькие цыплята, желтенькие  комочки, только что вылупившиеся из яиц. Дверь будки отворили, чтобы цыплята не задохнулись. Возле неё сразу столпилась детвора. Нам даже разрешили подержать комочки в руках. Необыкновенное ощущение осталось в памяти до сих пор! Маленькое тёплое тельце, совершенно беспомощное в моих руках.
- Пальцы не сжимайте! А-то переломаете крылышки малышам! – громко приказывала женщина в белом халате.
-Папочка, попроси у тёти цыплёнка! – стала я умолять отца с таким видом, что отказать мне было невозможно. Глаза, наверное, выражали целый фейерверк эмоций: «Как я вообще раньше жила на свете без этого создания?» Отец был вначале смущён, а потом возмутился такой моей наглости, но возвращать цыплёнка я наотрез отказалась, а вырывать его из рук было опасно для его же жизни. И пришлось отцу  просить  подарить мне птенца. Женщина оказалась знакомой и - к моему восторгу - согласилась.
    Так в хозяйстве появился Петька, уход за которым полностью возложили на меня. Петька жил в небольшой клетке, сделанной когда-то для бурундука. В мои обязанности входило вовремя Петьку накормить и не забывать наливать ему воды.   
   Клетку с Петькой я носила с собой по подружкам. Когда светило яркое солнышко, цыплёнок громко пел песенку: «Тек-тек-тек!» А когда небо закрывали облака – съёживался в комочек, закрывал глазки и спал. Мы с подружками очень быстро это заметили и стали устраивать целые спектакли с участием Петьки. Накроем его клетку тряпочкой – Петька укладывается спать, скинем тряпочку – Петька поёт. Под бурный смех детворы этот спектакль повторялся многократно, и Петька стал пользоваться заслуженной популярностью у публики. Однажды случилась первая в моей жизни настоящая беда, запомнившаяся на всю жизнь. Во время знойного дня я заигралась с подружкой  и забыла в игрушечном домике под палящими лучами солнца своего Петьку. Когда вспомнила, было уже поздно. Мой Петька лежал на спинке, поджав ножки, и не дышал. Он умер. В полном отчаянии, я пыталась Петьку оживить, но всё безрезультатно. И когда поняла, что ничего изменить нельзя, впала в истерику и рыдала несколько часов подряд. Меня даже никто не ругал, а наоборот пытались успокоить. А мне  тогда было так стыдно за себя! Так и уснула вся зарёванная далеко заполночь.
   На следующий день я никак не могла проснуться, металась по постели с высокой температурой. Врач признал воспаление лёгких. И положили меня на целых три недели в больницу. Не знаю, может моя простуда и это несчастье просто совпали по времени. Но мне кажется, что маленькая девочка  очень тяжело перенесла первую в своей жизни встречу со смертью. И пережила глубокое чувство вины за эту смерть.
 

 Куендат – «медвежья река»

    Рядом с нашим селом протекает ещё и маленькая речушка Куендат, с которой неразрывно связано моё самое раннее детство. И было бы не справедливо не рассказать о ней.
    Куендат огибает  село с западной стороны. В те времена местами он был даже глубоким и опасным для купания, с невысокими, но обрывистыми берегами на крутых поворотах. А местами – совсем мелел во время летней засухи, превращаясь в широкий ручей, который можно было перейти в брод. Эти самые мелкие места доставляли мне и моей подружке настоящее удовольствие. Мы часами могли собирать в реке зелёные длинные водоросли, вьющиеся вдоль дна, похожие на волосы сказочной Русалки. Собрав  приличный пучок, заплетали в косы, мастерили загадочные прически своим куклам.
   На лугу - вдоль реки - росла мягкая трава с жёлтыми мелкими цветочками. Её мы рвали-«косили» для своих кукольных коров, сушили, ворошили, складывали в «стога» и вывозили на игрушечных машинках на высокую гору, где стояли наши с подружкой дома. Всё делалось всерьёз! Машины  с трудом переезжали через колдобины, переворачивались на кочках. Куклы мастерски, нашими руками, конечно же, укладывали сено в кузова и продолжали путь. Две маленькие девочки изрядно уставали, пока довозили груз до игрушечных сеновалов. Усталыми, наработавшимися на закате летнего солнца возвращались домой.
    А родители  в это время ещё допоздна укладывали в сеновалы настоящее сено, привезённое с дальнего покоса. Сладко пахло сушеными луговыми цветами: тысячелистником, зверобоем, душицей. Столько лет прошло, а я с закрытыми глазами могу до сих пор различить эти цветы по запаху среди сотни других. С сеном вместе приезжали в стогах кузнечики. Несметное их количество, быстро перебравшись  в огороды, устраивали такие концерты на всю ночь, что могли бы поспорить в мастерстве с настоящими музыкантами! Но как хорошо спалось под эти концерты! Детство… Какие тёплые чувства оно вызывает в душе, как тоскливо  постанывает  сердце от понимания  невозвратности этого счастливого времени…
     Вдоль берегов Куендата стояли деревянные, очень вёрткие, самодельные лодки и металлические, с плоским дном. Таких лодок было обычно по паре в каждой семье. И, как правило, у всех был лодочный мотор. Первый такой мотор «Ветерок», бывший в употреблении, моя семья приобрела по настоянию старшего сына, моего брата – главного нашего рыбака. Совсем маленьким мальчиком, ещё дошкольником, его отпускали на рыбалку с самодельной удочкой, в три раза длиннее его роста. Вставал он до рассвета. А ко времени выгона коров на пастбище уже приносил в бидоне изрядное количество чебаков и окуньков на жарево для семьи.
    А когда мне исполнилось пять-шесть лет, брат стал брать с собой на рыбалку и меня. Уезжали с ним на лодке с мотором сначала  по Куендату, а потом по Чулыму, в его верховье, на целый день. Солнце нещадно палило! Разговаривать было нельзя,  чтобы не распугать рыбу! Реветь громко было тоже нельзя! Хочешь - плачь. Но потихоньку. Хочешь - смотри на поплавок своей удочки. Может, рыбёшка какая-нибудь клюнет. Всё-таки развлечение! Червяков было ужасно жалко нанизывать на крючок. Брат с вечера накопал их в огороде и поместил в баночку с землёй. И они были живыми, шевелились в руке. Я обливалась слезами, но выпросить у брата быстрое возвращение домой – бесполезное занятие! Только с первыми звёздами, покусанную комарами, наревевшуюся, меня возвращали маме. Но дома летом мне оставаться было не с кем, потому на следующую рыбалку я опять ехала с братом, не смотря на слёзы и упрашивания.
    В доме всегда было много рыбы. Она гирляндами сушилась в кладовке на верёвочке, вялилась на солнце и коптилась в самодельной коптильне. Жирные язи, подъязки, щуки. Осенью ловили налимов. Иногда попадалась в сети стерлядь. К ней было особенное, бережное отношение. Мелких стерлядок всегда отпускали на волю, жалели.
    Не смотря на простоту и не особенную образованность моих родителей, в семье всегда царило благородство и бережность по отношению к природе. Не разрешалось подходить близко к птичьим гнёздам. Зимой птицы всегда подкармливались пшеном и свежим салом. Мелкую рыбёшку отпускали в реку. Для залетевшей в дом пчелы открывали широко окно, чтобы та улетела на волю. Отец никогда не участвовал в забое домашнего скота. А поскольку скотину держали в деревне все, и забивать её всё равно приходилось, то перед этим событием несколько дней пил сердечные лекарства. Возле нашего дома росли ели, спасённые  когда-то от вырубки в лесу. Со временем они стали такими высокими, что местоположение нашего дома можно было по ним определить от самого Чулыма. В лесу отец никогда не ломал веток на деревьях. А если приходилось устроить на природе обед, то после него заставлял нас тщательно убирать за собой мусор. Иногда мне казалось, что природу отец любил больше, чем людей. Он говорил, что в природе всё правильно и справедливо. Несправедливость в неё несёт только человек.


Живи, моя река!

    Два десятка лет я живу вдали от рек моего детства. Но всякий раз, приезжая погостить в родное село, стараюсь съездить со старшим братом на рыбалку. Он остался тем же заядлым рыбаком в нашей семье. Его лодка стоит всё лето на старице Чулыма, в двадцати километрах от села. И только глубокой осенью, когда вода в реке покрывается льдом, начинается шуга, и плавать на лодке становится опасно, брат доставляет её на зимовку домой. Он гордится своим новеньким лодочным мотором, привезённым ему старшим сыном из города. Мотор и правда - дорогой и мощный, как дикий зверь. Седовласые мужики, друзья брата, кажутся мне такими же пацанами, как пять десятков лет назад, когда хвалятся уловом, ударяя ребром ладони по левой руке, всякий раз, явно преувеличивая величину пойманных рыбин. Они тайно завидуют брату, приобретшему новенькую технику, называют его буржуином и частенько напрашиваются на рыбалку в верховья Чулыма, где водится благородная рыба.
     В очередной мой приезд брат опять необыкновенно порадовал меня предложением порыбачить. Собирались основательно. Встали затемно, чтобы к первым лучам солнца  быть уже на реке. Заботливая сноха собрала полную сумку с едой, чему я уже не удивилась – на свежем воздухе всё подметается! Тем более, возвращение домой ожидалось только поздним вечером. В повидавший жизнь уазик положили старую шубу и тёплую шаль, снасти, спасательные жилеты, продукты. И - в путь!
    Такой солнечной и тёплой осени, как в прошлом году, не было  давненько в Томской области. Наступила уже середина октября, деревья давно сбросили свой  наряд, а столбик термометра даже ночами не опускался ниже десяти градусов. Лиственный лес стоял прозрачный и тихий. Ветви калины и рябины  тяжело наклонились к земле под тяжестью гроздей зрелых ягод.  Вот и не верь примете, что ягодное лето - к большой зимней стуже. Так ведь и случилось нынче! Но пока было необыкновенно тепло и сухо. Сплошной золотой покров, нетронутый дождями, укутал подножия деревьев, сквозь которые синело глубокое, почти бездонное, небо. Тёмно-зелёными пятнами расцвечивали картину вековые сосны.
    Свернув с трассы в сторону деревушки, продолжили путь мимо покосных лугов со стоящими там и здесь скирдами сена. Проехали мимо большого стада коров, мирно пасущихся на травке, половина из которых отдыхала, перетирая челюстями зелёную жвачку. Ещё километра через три, на пустом лугу, возле  запряжённой лошади спал, раскинув руки, мужик с заросшим щетиной лицом. Вокруг валялось несколько пустых бутылок. Услышав звуки подъезжающего автомобиля, мужик поднял голову, махнув рукой,  попросил остановиться.
– Ребята, вы стадо моё не видели? – огорошил нас вопросом. Мужик оказался местным пастухом, проспавшим в пьяном угаре своё  стадо. Брат указал рукой в сторону бурёнок, пошутил незлобно над горьким пьяницей, и мы продолжили путь. Обернувшись, долго смеялись: сделав несколько бесполезных попыток взгромоздиться на своего скакуна, пастух неуверенным шагом повёл  его за поводья в сторону потерянного стада.
    Вот и деревня со старинным названием Вознесенка. Дома, в основном, ветхие, с просевшими деревянными крышами, занесёнными листвой от стоящих рядом тополей. Много брошенных хибар, с заколоченными досками окнами. Но жизнь сохранилась и здесь. На озерке в центре деревни - целая стая гусей. Ещё одна стая стоит посреди улицы так, что не объехать. Тяжелый горбоносый гусак, хозяин птичьего гарема, с недовольством во взгляде вытянул шею и двинулся в сторону нашей машины. Пришлось сделать остановку. Тем более, рядом был дом старого знакомого, такого же заядлого рыбака. Как не поделиться новостями? Откуда не возьмись, появилась большая коза. Бока  сплошь покрыты репейником, зрачки глаз - жёлтые прямоугольники. Тянет морду к рукам, мягкими губами трогает пальцы. Как такую не угостить хлебушком? Угостили на свою голову. Тут же вокруг нас собралось целое стадо – собаки, собачки, собачищи, несколько коз и даже пятнистый поросёнок. Ни кем не пуганные, жаждущие поживиться на халяву. Среди всех выделялась лопоухая легавая, оказавшаяся большой умницей. Она не просто выпрашивала кусочки, а  при этом подавала нам по очереди лапу и голосом напоминала о своём присутствии. Хозяином собаки оказался знакомый брата. Он ласково трепал Шельму, так звали собаку, по загривку, просил выполнить всяческие цирковые трюки. Особенной примечательностью Шельмы был её хвост, напоминающий саблю. Крутила она им, как пропеллером.  Почуяв запах колбаски, Шельма была готова на всё! Зверинец лаял, мекал, хрюкал, дрался за кусочки. В общем, театр Куклачева да и только!
    Поговорив со знакомым, а потом с трудом прорвав кольцо нападения, мы двинулись дальше.
    Вот и старица. Берега, заросшие густым кустарником, обрамляли неширокое, но достаточно глубокое, русло. Вода  была удивительного изумрудного цвета. Солнце уже поднялось, и мир отражался в воде, создавая впечатление, как будто там, в изумрудном зазеркалье, росли свои кусты, светило своё солнце, парили  облака, и на волшебной лодочке плыли два рыбака. Только всё в том мире было вверх ногами. Или мы живём вверх ногами, потому и не вхожие в тот сказочный мир.
    Поперёк старицы уже стояли рыбацкие сети. Чтобы их не порвать, подъезжали медленно, вынимая из воды мотор. Здешние рыбаки знают друг друга в лицо, портят снасти разве только случайно. Все понимают, что рыба в деревне летом – одно из основных блюд на столе и хороший способ подзаработать денег.
    Вышли в Чулым. Как изменился он за последние двадцать лет! Обмелел. То здесь, то там появились песчаные островки. Фарватер не чистят, как раньше. Не встретить теперь груженых песком и щебнем тяжелых барж, потому убрали бакены.  Частенько топляки цепляются за дно и торчат из реки, указывая тем самым обмелевшие места. Все опасности на родной реке брат знает наизусть, плыть с ним даже на большой скорости приятно и спокойно.
   Я разместилась посередине лодки. В спасательном жилете, шубе, шали. Но холодному ветру всё равно удаётся проникать за пазуху. В нос бьют запахи речной воды, тины, осенней прелости с берега. Лодка несётся, высоко задрав нос, подпрыгивает на волнах от встречных судёнышек. Река делает несколько поворотов, то вправо, то влево. Проплываем мимо деревень. На небе - ни облачка, только синяя глубина. Отражаясь на солнце, рябь на реке напоминает серебряную рыбью чешую.
    Поднимаемся в верховье. Закрепляем сети. Чтобы не сносило лодку, гребём на вёслах против течения. И через считанные минуты поплавки с силой уходят в глубину. Брат довольно улыбается: «Попался, чертяка! Килограммов на пятнадцать будет. Придётся вытягивать. Силушка в нём немереная, порвёт сети, и закончится наша с тобой рыбалка, не начавшись».
   Ой! Ай! Ух! Ах! Огромная рыбина изгибается дугой, бьёт по воде хвостом, обливает нас фонтаном брызг! Уже в лодке накрываю её фуфайкой, придавливаю всем телом ко дну. Иначе не удержать! На глаза накатываются слёзы. Никудышный из меня рыбак, жалею рыбину до слёз! Сколько в ней силы и желания выжить! В сетях запуталось ещё пяток крупных язей, килограмма по два каждый. Но они на фоне «чертяки» казались малозначимой мелкотнёй. А он почти до самого вечера шевелил жабрами на могучей голове и вздрагивал всем своим богатырским телом.
    Сети устанавливали ещё несколько раз, но такой удачи больше не было. Пленниками становились в основном крупночешуйчатая рыба и небольшие, по килограмму, стерлядки. Брат отпускал стерлядь обратно в реку: «Молодёжь. Пусть нагуляют жирок».
    Обедаем на островке, расположившись на золотом ковре из берёзовых листьев. Никакие посторонние запахи цивилизации не отвлекают наше обоняние от осенней свежести, аромата смородинового чая, прихваченного в термосе из дома, ещё сохранившегося запаха копченой рыбы от самодельной коптильни, оставленной кем-то на островке. Водрузившись на верхушках деревьев, за нами наблюдают сороки. С их длинных хвостов периодически слетают последние сорочьи новости. Мир вокруг нас настолько спокоен, естественен, что не хочется нарушать его течение даже редкими фразами. Они кажутся лишними среди звуков леса и реки в зените осени.
    Незаметно накатывает вечер. Солнце уже проглядывает между высоких деревьев по берегам. От него по тёмной воде бежит красно-золотая дорожка поперёк реки. Начинает пугать быстрое наступление темноты, потянуло холодом от воды. Пора возвращаться домой. Несёмся навстречу первой, самой яркой на небе звезде, мимо мелькающих топляков. Я вся дрожу от мысли, что брат не заметит в сумраке какой-нибудь топляк, и тогда происшествия не избежать, слишком большая скорость! Но удовольствие, получаемое от быстрого скольжения по воде, перебарывает страхи. Хочется громко закричать: «Ого-го-го-о-о-о!»
   Переживая  это желание, я начинаю громким голосом петь: «Из-за о-о-острова на стре-е-ежень, на просто-о-о-ор речной волны-ы-ы выплыва-а-а-ают расписны-ы-ы-ые Стеньки Ра-а-а-азина челны…» В голове рождаются романтические стихи, какие-то давно забытые приятные ощущения из детства заполняют сердце до самых краёв…
    Входим в старицу почти в полной темноте. Под винтом вдруг звонко тенькает, как будто лопается тонкая струна. «Порвали чьи-то поставленные на ночь сети», - хмурит брови брат. Тени от прибрежных кустов совсем мало различимы, в воде отражаются рождающиеся яркие октябрьские звёзды.
   Когда были уже в машине на берегу, выкатился из-за горизонта огромный шар. Сначала красный, могучий. Потом шар уменьшился в размерах и стал ярко-желтым. «Цыганское солнце», - пошутил брат. Такой луны и богатой, драгоценной россыпи звёзд на осеннем небе  я не видела уже много-много лет. Наверное, с тех пор, как уехала из деревни в крупный город. Стало немного грустно от того, что подошла к концу ещё одна долгожданная  встреча с Чулымом.
   
   Живи, моя река! Наполняйся весенними водами, радуй людей  благородной рыбой, отражай солнце и звёзды от своей глади! Не забывай про меня, маленькую частичку томского причулымья. И я храню воспоминания о тебе всю свою жизнь.
   Последние годы мне часто снится один и тот же сон. Будто плыву я по широкой реке моего детства. Ощущаю прохладу воды, разгребаю её перед собой сильными  руками. Меня покачивает на волнах. Я точно знаю, что доберусь обязательно до берега. Светит яркое-яркое солнце. И сердце наполняется необыкновенным чувством счастья. Кажется, что нет в мире ни тьмы, ни страха, ни разочарований, ни предательства. Только одно сплошное свечение дня…