Мотя

  — Пойдём гулять... Ну, давай поднимайся! Кому это надо? Мне что ли?

    Мотя смотрела на меня своими карими глазами не собираясь идти на улицу.

  — Поднимайся, тебе говорю.

    Она встала и пошла за мной к двери. Такое и раньше с ней случалось, редко, но бывало, что она не очень торопилась на прогулку. Она ещё не старая, — всего восемь лет. Для спаниеля — средний возраст. Просто слегка капризна по-девчачьи. Ей не нравилось гулять под дождём. Слякоть Мотька не жаловала — старательно обходила все лужи и талый снег. Зимние антигололёдные реагенты, обильно рассыпанные дворниками по тротуарам, она преодолевала на моих руках. Собачью обувь и комбинезон Матильда не признавала. Ещё в её щенячьем детстве я предпринимал попытки защитить лапы от грязи, а тело от холода, или дождя. Однако, облачённая в свой оранжевый «скафандр», она просто замирала неподвижной статуей собаки-космонавта. Зато без комбеза, с удовольствием прыгала по чистому снегу, периодически зарывая свой любопытный нос в белоснежные сугробы. Нынешняя весна позволяла продлить зимнее удовольствие. За окном давно март, а зима, будто в самом в разгаре.

    Этой зимой снега навалило — таять будет долго... Но гулять надо! Вышли с Мотькой из дома топтать сугробы. Мы уже давно и хорошо знаем друг друга. Я не стал настаивать на длительной прогулке. Вернулись домой быстро. Душ для лам, персональное полотенце. Оставив её дома, я уехал по делам.

  — Пап, с Мотей что-то не так. Я к врачу её отвезу, — раздался голос дочери в телефоне.

    Освободившись, прямиком поехал в ветеринарную клинику, адрес которой прочёл в телефонном сообщении. Мотьке было совсем плохо. Вялая, она вопрошающе осматривала всех и всё. После её выхода на улицу на снегу у клиники оставалось тёмно-бурое пятно. Не надо было быть медиком, чтобы понять всю тяжесть её заболевания. Вот только невозможно было понять, откуда оно появилась? И что это за болезнь? Накануне Матильда была совершенно здоровой собакой. Утром недомогание и уже днём такое! Срочные капельницы, анализы, узи. Некоторые анализы пришлось отвозить в специализированную лабораторию. Я сижу с ней у стола, удерживая свою Мотьку, следя за правильным ходом капельного процесса. Вердирк совещания врачей не утешительный: «Собаке нужна срочная операция, или усыпление. Решайте». После такого приехавшая жена почти потеряла способность соображать и ориентироваться. Она была уверена, что это какое-нибудь отравление… Мотька, — наш дорогой и всеми любимый член семьи.

  — Без операции она у Вас до вечера не доживёт. Да Вы не волнуйтесь, операция ей поможет, — заверила хирург. – Вы посоветуйтесь...

    «Усыпление», «Вы посоветуйтесь…» — звучало не слишком обнадёживающе. «Но что случилось? Ведь только утром с ней гулял! Я где-то слышал, что подобные операции у собак, лишь на некоторое время продлевают их мучения. Однако сказать: «Усыпляйте»? Невозможно! Врач, уверенная в себе, или в успехе операции вселяет некоторую надежду… В конце концов, я не медик, тем более не ветеринар. Хорошо, что ещё не уехала подруга дочери, поскольку свою машину я уже продал, а купить новую не успел. Подруга на колёсах и её можно отправить за кровью для Мотьки. Пока идёт операция, она должна успеть обернуться, здесь недалеко. Лишь бы пробок не было».

  — Делайте.

    Когда Матильде вводили анестезию, и она рухнула у меня на руках, я вдруг подумал о худшем. «Вот, наверное, как проходит усыпление животных. Так быстро и тихо...»

    «Как мучительно тянется время. Дочка раньше в разговоре иногда шутила, говоря мне: «Пойдёшь на пенсию, будешь с палочкой и старой Мотей в «Райсобес» ходить». Как далеко ещё до пенсии, но как хочется в Собес с Мотькой...»

  — Операция прошла успешно. Всё удалили, зашили, скоро очнётся. Кровь привезли?
  — Да, привезли.
  — Хорошо, Сейчас поставим ей капельницу с кровью. Будьте внимательны, когда она очнётся, будет дёргаться, не понимая, что и где! Держите и капельницу, чтоб не сдёрнула!

    Матильду принесли в специальной повязке. Я расстелил новую пелёнку. Она ещё спала. Просыпалась, взбрыкивая, но я удерживал её на столе, как мог, руками и головой одновременно нашёптывая ей в ухо успокаивающие слова. Кому больше нужны были эти слова? Ей или мне?

    Я не мог отойти от неё ни на минуту, хотя дочь предлагала подменить меня. Жена тоже сидела рядом в безмолвном оцепенении. Отпустили нас домой почти ночью. Решив сделать перерыв в капельницах и дать отдохнуть дома. Вернувшись, я положил Мотю с собой, но ближе к ногам. Она всегда укладывалась у лица, а через некоторое время перебиралась к ногам. Я решил упростить ей эту задачу. Через пару минут она встала и шатающейся походкой подошла к моему лицу. Я чуть поддержал её. Она легла и уснула. Даже не помню, спал я или дремал, но утро не заставило себя ждать. Сонная подружка дочери позвонила с вопросом: «Везти?»

    В клинике нас ждали с надеждой. Такое впечатление, что под вчерашней уверенностью скрывались сомнения.

    Второй день начался с уже знакомых процедур в виде капельниц. Полной картины диагноза Матильдиного заболевания ветеринары не давали. Они ждали результатов анализов отправленных в лабораторию. Симптомы, выявленные ими на месте, предполагали какое-то страшное инфекционное заболевание, либо случайное отравление неизвестным препаратом. Некоторые борцы с бродячими собаками разбрасывают отраву. Может где и лизнула? Много ли ей надо? А за её любопытным носом уследить почти невозможно. Сколько раз я вынимал у неё изо рта всякую гадость! Ведь всегда сыта, а дрянные кости у неё отнимал. Снег, сугробы, что там под ними?

    Состояние собаки не улучшалось. Я выходил с ней на улицу с миской, и реакция медиков на увиденное в ней не вселяло оптимизма. Я по локти пропитанный мочой и кровью кажется, сам дурел от осознания того, что улучшения не происходит. Вся влитая вчера в Мотьку кровь снова покидает её с мочой.

    Так прошёл целый день. Я пытался подслушивать врачебные разговоры, из которых было понятно, что они не знают, что ещё можно сделать. Вечером, прощаясь с нами, они выписали Матильде целую портянку лекарств и специального питания на несколько тысяч. Благо, что продал машину. Теперь было, чем расплачивался с медиками за анализы, операцию, кровь, исследования, лекарства, консультации и прочее...

    В клинику за нами снова заехал кто-то из друзей дочери и перевёз домой. Я уложил Мотю на кровать, раскладывая на столике по часам вечерние уколы. Шприцы и ампулы были готовы. Но Мотя слабела. Уже с трудом поворачивала голову в мою сторону и взгляд…

    Она стала умирать. Я это понял. Хватаясь за лекарства, я сделал ей назначенный укол. Стараясь не показывать паники и суеты, тихонько говорил с ней. Дочка стояла рядом.

  — Она умирает, — тихо сказала, или спросила дочь.

    Сын доделывал уроки, а жена подглядывала из-за двери боясь войти в комнату. Мотьке становилось всё хуже. Я это видел и, не зная, что ещё можно предпринять, схватился за следующую ампулу, другого лекарства не дожидаясь установленного времени. Она уже хрипела. Я сделал новый укол. Мотенька на мгновенье очнувшись, повернула ослабшую голову в мою сторону. Посмотрела мне в глаза, словно говоря, что уже не надо… Простилась и умерла.

    Вся семья была дома. Я с дочерью смотрел на Мотю в каком-то отчаянном отрицании произошедшего. Я ещё продолжал гладить её, пытаясь случайно почувствовать дыхание или движение сердца. Жена тихо заплакала под дверью. Сын был в другой комнате. Наша Мотя, ещё вчера утром гулявшая со мной теперь лежала на кровати бездыханно.

  — Она, что умерла? – Всхлипывая слезами, спросила жена.
  — Её больше нет. — Ответил я, признавая произошедшее.
  — Как!? Что с ней? — Захлёбывающимся голосом продолжала спрашивать жена. Она всегда переспрашивает, будто это как-то может повлиять на окончательный ответ.
  — Умерла Мотя. — Подтвердила ей дочка неровным голосом.

    Боль и слёзы душили. Ком в горле не давал возможности больше говорить. Я жестом оправил дочь за чистой простынёй. Взял ножницы стал аккуратно срезать с Матильды больничные повязки, пластыри. Вынул катетер. Использованные шприцы, пустые ампулы всё собрал в пакет. Остановив жену с Мотей, я сам рассказал сыну о случившемся. Когда он успокоился, предложил проститься с Матильдой. Говорить никто не мог. Молча смотрели и, подходя в последний раз, бережно гладили нашу Мотю.

    Свернув простынь вчетверо, я аккуратно переложил Мотю на середину. Бережно сложив её лапки, расправил ушки и в последний раз погладив, завернул. Перевязал в нескольких местах широкой белой тесьмой, вынес на балкон.

  — Завтра поеду на дачу.
  — Я позвоню, кому ни будь из друзей...
  — Не надо. Я сам отвезу её. Она ведь так любила кататься сидя в сумке. Я поеду на автобусе.

    Печальна и безмолвно получилась поездка. Мы с женой и Мотей ехали в автобусе совершенно опустошённые. Отрешённые взгляды, отсутствие мыслей, боль в груди. Ещё из автобуса я позвонил сторожу, чтобы расчистил снег у калитки. «Наверняка сосед напротив приезжая на дачу всю зиму расчищал свои ворота, заваливая снегом чужие». Так уж устроен человек, что если ему нужно очистить вход к себе, то можно завалить чужой. Я не ошибся. Подходя к участку, увидел копающегося человечка. Хорошо, что застал и попросил ещё об услуге. Участок тоже был по колено в снегу и кажется, у меня нет сил, самому вырыть могилку.

  — Подойди через пол часика ещё покопать нужно будет. И лопату ещё захвати обычную. Мне до сарая не добраться.

    «Отменная зима выдалась, — снежная. И ведь как будто не собирается таять. А до снегопадов были морозы сильные. Топор в бытовке. Заиндевелая земля под сугробами наверняка сохранила свою твёрдость. Наверно рубить придётся. Я ведь сам хотел выкопать могилку своей Мотьке, но какая-то подавленность не отпускает. Странно, ведь я знал, что когда-нибудь это случится и присматривал на участке уголок… А вот случилось, приехали и место стало очевидным, но совсем другое…».

  — Выкопай яму, вот здесь. — Указал я точное место гастрабайтеру, подручному сторожа. — Размером с этот коврик.
  — Тут куст.
  — Вырубай его на ... Вот топор.
  — Глубоко?
  — Метра хватит.

    Опустошение во мне заполнялось ненавистью к медикам — ветеринарам. «Ладно, я ни черта в этом не понимаю. Но ведь они не могли совсем не знать, что происходит!? Я, что — первый с подобным случаем? Операция, получается, вообще не была нужна? А кровь, капельницы... Результат из лаборатории так и не пришёл ещё. Только сегодня обещали. Какого это всё чёрта?! Что происходит?! Это что — психологическая подготовка к неизбежному, или вытрясывание из клиента всего, на что он готов? Мне не жаль денег… Чёрт с ними, хотя деньги не малые..! Мне жаль другого...»

  — Цветы сажать будете? – улыбался землекоп.
  — Естественно. «Вот идиот»!

    Гастрабайтер ушёл. Жена сидела в обнимку с Мотькиной подушкой.

  — Положи ей.

    Я молча уложил подушку на дно могилы. Открыл сумку и перенёс в могилу Мотю. Ошейник, поводок, игрушку... Укрыл, поверх савана и стал медленно засыпать землёй.

    Пустая, лёгкая сумка.

    «Походили мы с тобой в Собес... Водки бы выпить... Нет, не могу, — итак тошно. Но может легче станет, ведь не за рулём. Но почему мне должно быть легче? Да и она не любила, если кто-то выпивал. Нет, всё равно не полезет».

    Обратно ехали также молча. «Кажется, я давно не ел. Всё только кофе». Дома, открыв холодильник, я вывалил на себя большой пакет с лекарствами на несколько тысяч рублей. Купленные вчера вечером, кому и зачем? «Сраные медики! Ведь знали, что мы не вернёмся... Куда теперь этот мешок»? Горло перехватило злобой. «Надо в аптеку, — купить капель себе в глаза. Всем объяснять, да рассказывать про конъюнктивит, или что надуло... А глаза щиплет…»

    Как резко вдруг кончилась наша восьмилетняя...