На плаву в потоке сознания

                НА ПЛАВУ  В ПОТОКЕ  СОЗНАНИЯ  *
            (Глава из документально-психологического романа «Дом разбитых зеркал»)
       
      Душегубы мои,  судьбой    недобитые!  Доколь будете  мытарить душу мою!?  Где, где она, эта легенда о бесценной жизни человеческой?!
      Ангелок мой ясный! Душенька моя! Зорька ясная! Телочек    волоокий, печаль  души моей!   Как мне плохо здесь без тебя. С чем приду я к тебе?  Что  возьму я с собой нагая и ограбленная? В каких грехах мне каяться и кому молиться?! Где эта песня  о  Ясном Соколе? Почему не слышна она?  И как мне найти  нужные слова?
      Всё начинается  с причитаний, эмоций, а  потом на смену им приходят воспоминания.
      Каждая эпоха по-своему пыталась корёжить русский язык, старалась нагло гадить на его чистом первобытном поле. После 17 года большевики изменили календарь, ввели декретное  время, убрали из алфавита лишние буквы. Потом НЭП  и индустриализация, сплошные сокращения названий организаций, профессий, эстрадный одесско-еврейский и уголовный жаргон, убогий юмор эстрады в исполнении бывших местечковых евреев, дурновкусие и вкусовщина. Империя великого Заточения в период торжества  побед социализма в конце 30-х годов насчитывала не меньше десятка особо рода «сословий». Зэка, бывшие зэка с поражением в правах и бывшие без поражения, ссыльные на срок элементы городского типа и пожизненные ссыльнопоселенцы, спецпоселенцы-срочники (старорежимные интеллигенты), и спецпоселенцы-бессрочники (раскулаченные крестьяне), а над  всеми этими имперскими рабами стояли  партийные рабы, ссыльный коммунистический интернационал, русские  немцы – поселенцы-партийцы, вся та  идейная  интернациональная сволочь.  Та самая,  которая гноила и уничтожала российское крестьянство, русскую научную мысль и русскую культуру. Какое  место в этой рабской иерархии занимала Зина, когда обреталась в мордовских лагерях и числилась в табели о рангах ЖВН?  Хорошее место. Повезло Зине со статьёй, очень  повезло. Как хорошо, что она в своё время  сказала следователям о своей партийной линии, что она всегда горячо и искренне поддерживала и индустриализацию страны, и коллективизацию сельского хозяйства. А как же без них –  без этого уже давно не было бы советского государства… Вот откуда берёт начало двурушничество. Какая же она, Зина, мерзота! Как только от стыда  зеркало не лопнет, отражая её гнусную  физиономию?
      Война ввела в русский язык много новых немецких бытовых и научных терминов и  блатных песен, лагерную романтику среди  детей войны. В местах неволи  возникли новые понятия. Например, к ставшему хрестоматийным   ещё с времён коллективизации: «спецпоселение» в 1949 году  добавилось новое – «пожизненное поселение» (пожизненная ссылка без права иметь настоящий паспорт). Кстати, в это тяжёлое послевоенное время на таком же  положении были колхозники. Они тоже, не имея паспортов  безвыездно  жили и трудились на общенародной земле, а тех, кто  дерзко пытался убежать в город, тех ловили и отправляли на поселение осваивать восточную Сибирь. В это время появилось слово «повторник», ни в одном словаре живого и мёртвого русского и советского языка не найдёте вы его! Только в документах МГБ-МВД. Повторник –это освобождённый  из лагеря  по окончанию срока  гражданин, который арестовывался по старому преступлению вторично и снова попадал в лагерь или на поселение. А потом, по особому указу и  на  вечное поселение строить в Сибири под началом комсомольцев-добровольцев и энтузиастов новые города и новую жизнь. Зина помнит тех из повторников, кто отбыл за одно и то же преступление три срока. Ну чем они не трижды Герои Социалистического труда? А? Ну, что молчите, суки позорные? Обхезались со страху, в штаны наложили? А позднее, незадолго до первых помилований и реабилитаций возникла в стране в мирное  ещё  время одна категория советских граждан – безвестно отсутствующие…   Как и не мёртвые они, но в то же время и не живые. Как бы  символически заживо погребённые, но  ещё  дееспособные как грубая рабочая сила. Такое ни одному царю-императору всероссийскому не снилось, ни Пушкину, ни Гоголю. И это вам  не тени забытых предков. Это вчерашние жёны и мужья, с которыми не было времени развестись, от которых отказались, или которых лишили родительских прав как антисоветских элементов, лишили «права переписки».  Даже если  такие «безвестно отсутствующие» по документам и долбили на секретной  шахте урановую руду, то всё равно в реальной жизни их души не играли никакого значения –спецпоселенке,  (спецпоселенцу,)  можно было вторично, повторно, жениться и выходить замуж, причём  если каким-то чудом и возникал из небытия «безвестно отсутствующий» муж (или жена)  и возвращался к своей бывшей  жене, то она принимала его и не считалась  двумужней (двоежёнцем), они  могли спокойно  «жить втроём». Как Лиля Брик с мужем Осипом и  Володей Маяковским, пролетарским поэтом. Регистрация брака  была единственным правом, которое давалось поселенцам «право на совместное проживание  в зарегистрированном  браке». Вот такая от   формулировочка. Причём для начальства имел силу только новый брак, заключённый по месту ссылки. Бывшие ещё до ареста супруги, разлучённые  в далёком вольном прошлом, ни в коем случае не соединялись. Разрешение на регистрацию  брака нужно было ещё получить: или заслужить ударным трудом или  купить. Последнее средство было  более реальным нежели первое (при тех высоких норм выработки и скудном пайке). Взяткой при этом могло быть всё что угодно – деньги, золото, дефицитная вещь и даже сама невеста «на одну ночь». Гримасы времени? Может быть. А иначе откуда у нас берутся моральные уроды эпохи? Зина  в своей жизни не раз  встречала таких  безвестно отсутствующих. Видение, по её мнению, совершенно фантастическое, это как возвращение на лодке Харона с того света, как совершенно потрясающая встреча на берегу Стикса!  Франциско Гойя и Брейгель  Старший,  где вы?!  Это вам не встреча на Эльбе и даже не воскрешение Лазаря. Сколько тысяч или сотен тысяч было в стране безвестно отсутствующих работников  коммунистического  завтра? А чёрт их знает. Не знает их числа и Госплан. Их никто не считал. Они всегда были в нетях. Их не считали даже ради «хорошей» статистики, чтобы сказать идеологическим врагам: наши люди не смотря ни на что продолжают стремительно размножаться  в любых условиях!
     Зина не осуждала никого из женщин  мира  великого Заточения. После  чудовищного геноцида русского крестьянства и казачества, после  сатанинской мясорубки мировой войны в стране возник  острый дефицит на мужчин. И много молодых женщин  по «доброй воле и велению сердца», по «комсомольскому призыву»  с большим риском для себя  ринулось искать себе мужей на просторах Севлага, Сиблага и Дальлага.  По разному складывались их судьбы. Кто-то из них  вышел замуж за лагерного администратора, кто-то  за охранника или  режимного офицера, а кто-то и за бесправного поселенца, бывшего заключённого. В местах неволи нет и не может быть по-настоящему свободных людей. И  даже те, кто охраняет и имеет власть над бесправными рабами тоже человек подневольный. Таких на острове Сахалин жалел когда-то   «беллетрист и драматург»  Чехов, о таких писал когда-то писатель Короленко: «Добрые люди на скверном месте».  Да было всякое. Зине не раз  доводилось  видеть. как из глубин нравственного  одичания возносился к небу вопль о  раскаянии и прощении, как с этим возгласами к  умирающим людям возвращалось право на звание человека. Запоздалое право, которым его обладатель никогда не воспользуется на этой земле. И не потому ли  хищные особи нашего общества считают эти запоздалые  вопли о прощении минутными слабостями людей с подавленной  или раздавленной волей?
     Последние минуты жизни, последние желания, и видения, доступные только одним уходящим в Вечность. Открытые рты, стекленеющие взгляды,  нелепые и непонятные движения ног и  рук. Если они ещё  имеют возможность двигаться, запах  холодного пота переходящего в запах тления. Что они говорят. что шепчут и бормочут невнятно?  Чаще всего всякую чепуху, связанную с жизнью тела  и вещами… Одни вспоминали о вкусной пище на свободе и в мирной жизни. Другие бредили вкусной баландой на принудительных работах в Италии или в Германии у местных фермеров. Чаще всего это стоны и реже – хриплые проклятия тем, или тому, кто  так зло и подло их обманул. Трудно умирал «СК» – «спецконтингент» – люди попавшие в советский ад из другого ада –из ада войны и  гитлеризма. Эти люди были обречены на смерть и они это понимали. ЭСКА делились на срочников и бессрочников — «до особо распоряжения».  И они умирали. Ежедневно, еженощно умирали отчаянно, отбиваясь от смерти. Ибо они были молодыми. Ещё мальчишки. Попавшие  в сатанинские жернова людоедской эпохи, они то отчаянно отбиваясь от гибели, то уже сдаваясь, звали  перед концом маму. Чтобы мама спасла от гибели своё чадо, спрятала его в своё лоно от кровавых клыков антропофагов. А сколько покончило собой и умерло от надругательств и унижений. от тоски, истощения  и безысходности  подруг-товарищей  по неволе?
      Никто из них не хотел умирать здесь в вонючем, грязном санитарном бараке.
     Одинокая  вольная девушка-комсомолка также беззащитна в специальных поселениях и лагерных посёлках,  как и расконвоированная заключённая  или    ссыльная поселенка. Дикие, суровые края и человеческие существа твоего рода, но другого пола. И  множество непредвиденных ситуаций, когда ты  один на один  с тёмной природой человека. Когда ты одна, а напротив тебя стоит мужчина.  И ты твёрдо знаешь, чего  именно он от тебя хочет. Перед тобой особый человек и человек не простой, а  мужчина великого Заточения. Может быть, это солдат или младший офицер внутренних войск, осатанелый от мужских командировок, от таёжной глухомани, от однополой жизни. Он бросится на тебя  с диким рыком  и изнасилует. И любое  тут сопротивление невозможно, потому что у лагерной охраны  здесь всегда при себе  огнестрельное и холодное оружие. Под дулом пистолета сама разденешься, жить захочешь – сама отдашься. Будешь делать, всё, что прикажут. Но могут быть у  вольнонаёмной девушки  встречи и пострашнее. Это может быть беглец-уголовник и рецидивист, какой-нибудь матёрый людоед из Нарыма,  который под ножом изнасилует тебя, потом зарежет, расчленит  твоё тело и возьмёт окорока и ливер  в  дальнюю дорогу  «на мясо». Зина таких встреч, слава Богу избежала, но историй такого рода  наслышалась вдоволь.  Сначала не верила, думала, что это всё лагерные враки, ночные сказки для детей, что-то в виде нового вида народного творчества в духе  рассказов-ужасов Эдгара По. Но женщина в неволе как рабыня и  и как товар обмена  – это   было сплошь и рядом, в зоне и на поселении.
     Подневольные женщины в системе ГУЛАГА были  ходовым обменным товаром. Как и во времена крепостного права лагерное начальство их  меняло  на  зэков-специалистов,  обмен шёл на штуки. За одного опытного печника или столяра-краснодеревщика  начальник женского  лагеря отдавал  пять-семь  молодых девушек.  «Иван Петрович, у меня тут беда случилась: ленд-лизовский «Даймонд» сломался и трактор-тягач на ладан дышит! Будь другом, отдай мне  на два  месяца  своего   эстонца-автомеханика, а я тебе за него  семь бабёнок молодых отдам!  Все – свежак, ещё не порченные. У меня такого добра в этом году навалом…».
    Вот говорят, всему виной конфликт интересов… Фраза то какая. Научная, обтекаемая. Это вам не химическая формула  жизни. Не любила Зина вспоминать о случаях людоедства в  лагерной системе  страны Советов. С неё довольно и тех страшных картин Голодомора  на Украине и на  Северном Кавказе. Когда она отдыхала в  ведомственных санаториях  в Сочи, в Кисловодске и в  Крыму, женщин-людоедок она  не видела. Их было  много во  время голода в Поволжье в 21 году. Да, ели  матери своих детей, милиция их ловила и отдавала под суд. Об этом все советские газеты открыто писали, ибо во всём были виноваты белые и Антанта. И жадные попы. Они не хотели отдавать в помощь голодающим свои церковные ценности. Каннибалы мужского пола Зине встречались только во время войны, когда нормы выработки стали запредельно высокими, а пайка запредельно малой. Одному антропофагу  ей пришлось  даже оказывать первую медицинскую помощь. Ничего в нём такого  ужасного не было, только взгляд какой-то странный, белесые, пустые, бесстрастные глаза.  Но Зина где-то читала, что у многих людей после длительной голодухи психика меняется. Да, конечно, но всё же, всё же…  каков он, тот, кого  можно до вести  до такого поступка? Велика сила жизни, но и страшна!  А кто доводит людей до этого? А? Кто голодом заморил? Да, не всякий человек пойдёт на  каннибальство, но и не все  люди изначально были травоядными? Были среди них и охотники и первые скотоводы, у которых вместо животных в загонах временно обретались пленные чужаки? Кто скажет? Может Энгельс? Не доводите народ до ручки и не будет вам голодных, соляных и денежно-медных бунтов. Не провоцируйте, сучары поганые, свой народ на горячую кровь. Вот и вся диалектика вместе с этикой. А знаете, кто был этим любителем  парной человечинки?  Уроженец Донецкой области, заключённый бытовик, переживший голод 1933 года, работавший до войны в системе  Министерства пищевой  промышленности под руководством  Микояна. Что это такое? Оскал Красной Судьбы?

    Да  уж! Чего уж там! Не надо падать в обморок! С людоедством на почве голода  вроде бы уже пора и смириться. Всякое бывает. Была в Европе и чума. Может и с надругательством над женщиной смириться? Ведь в проститутки идут  довольно часто не от голода, а по «зову плоти» и обеспеченного существования. И в то же время кормящую мать язык не повернётся назвать проституткой.  С  надругательством над женщиной многие смирялись и несли свой крест сексуального рабства со смирением. Если бы не эта сучья двойная  советская мораль. Если бы не эти блюстители  советской нравственности среди  лагерного начальства, для которых составить акт о  «преступной незаконной  связи зэка с зэчкой» было  чуть ли  творческим актом, высшим наслаждением – наказать любовников и послать их на тяжёлые общие работы «за разврат». 
     В некоторых политических зонах  под угрозой наказания  для  ЖВН  запрещена была  даже ненормативная лексика и антисоветские высказывания. Советскому человеку даже в неволе в период длительного исправления  на великих стройках коммунизма не свойственно дурно выражать свои мысли, думать о всяких эротических глупостях, слушать антисоветские речи и отправлять устаревшие религиозные культы. Советским людям в лагере и на свободе внушалась под угрозой кары  «одна, но пламенная страсть»: безмерная любовь к своей родной партии и родному правительству во главе с очередным ЗАИБАНОМ (так называемая сексология по-советски).  Зину вначале такая борьба  палачей  за нравственность своих  жертв забавляла, а потом стала бесить. Запрет на непристойные темы и тайные соития (блуд) в местах неволи напоминал ей  христианскую догму о первородном грехе, о библейском дьяволе и преисподней. Тема продолжения рода и любви и связанные с этой темой неэтичные, непристойные сюжеты и слова  навязчиво оттеснялись темой высшей духовности и безграничной любви к Богу. И это было понятно верующему человеку, было логично.
      Здесь же в посёлке  между двух лагерей  –   женским и мужским –  любовь к  Богу оттеснялась любовью к великому Вождю, потом любовью  к гражданину  начальнику  лагеря, к  командиру конвоя, к коменданту посёлка, к офицеру и начальнику склада. Охранникам разрешался блуд с невольницами, а невольницы за него  подвергались дисциплинарному  наказанию. Они были виновны в том, что детские комбинаты были переполнены незаконнорожденными младенцами. Зина пыталась разобраться в всех хитросплетениях лагерной любви и лагерных романов. Часто это «зов молодой и юной  крови», часто как способ выживания и страх умереть от голода.  Любовь в грубой, животной форме являлась для узников и узниц некой социальной отдушиной в этой  смрадной атмосфере серого существования. Соитие  снимало  накопленную агрессию. Это одна его  сторона, а другая – раз я обладаю (мною обладают), значит, я ещё жив-здоров (жива и желанна).
      Страшная ругань во время яростного и жадного соития двух партнёров, связанная с образами материально-телесного низа,  направлена вниз, в бездну, к смерти, к разрушению невинности и чистоты, но с другой стороны и вверх, к возрождению, к со-творению,  ибо здесь участвуют  прежде всего атрибуты плодородия. Грубое,  оскорбительное на свободе выражение  «Иди ты…» в местах лишения свободы и длительного полового  воздержания  звучит чаще всего незлобно, а иногда сопровождается  доброжелательным смехом и грубое слово и даже грязное  ругательство звучит здесь в иной тональности, как бы ласково… Оно  мифологически отсылает адресата  не только в преисподнюю (которая здесь и сейчас), но и в плодоносное чрево, в  чрево вечной жизни и возрождения. Конечно, Зина всё это считала философией в духе философии «войны полов», о  которой так много  шумела русская  интеллигенция в начале  ХХ века. И всё же эти мысли как-то  успокаивали Зину. Они не позволяли ей окончательно возненавидеть весь человеческий род, особенно   в дни   свального блуда, который иногда случался в лагере или  в посёлке в праздничные дни.  Бывало разное, иногда  грубо сработанное под красивый, романтизированный местными зэками-поэтами и поэтессами:            
                Дева прыгнула на койку,
                Приготовилась. Смеётся.
                Белые,  как крылья, ноги
                В полумраке опадают.
                Зубы звонкие сверкнули
                Под вишнёвыми губами.
                Извивается змеёю
                На колу, надутом кровью.
                Кожа тонкая прозрачна,
                Словно небо на рассвете.
                Всё залитое пожаром
                Красным  оком посредине,
                Где молекулы как дети.
                И томительно и верно
                На конце копья живого
                Начинает свой ужасный
                Полуобморочный танец.
               
      А иногда  свершалось  нечто похожее еа   легендарный  «колымский трамвай» средней тяжести, и тогда  уже жить не очень хотелось:
                Капли прыгают галопом,
                Скачут гадины гурьбой
                С рабским потом, конским топом
                И бесстыдною молвой…
                На диване маршал Троцкий,
                Грозный Сталин на стене.
                В пятилетку меч  вонзился,
                Коминтерна слышен крик…
                Люби ярых, кудреватых,
                При серебряных часах…
                Павианов волосатых
                Через ужас, боль и страх…
    Плавание в потоке  сознания – это как спуск на резиновой лодке   по скатам горной реки. Это тяжкая работа души. Зина так любившая  прежде советские музыкальные фильмы и песни, люто возненавидела  вдруг (во время празднования семидесятилетия, холуйского тезоименитства Вождя) почти всех советских творческих  работников, особенно поэтов и композиторов-песенников В огромной стране повсюду  шумела холуйская  вакханалия восторгов и пламенных изъяснений  в любви и преданности, с клятвами отдать жизнь за любимого вождя и отца родного. Каждый народ шаманил по-своему, а продажные поэты, бахари, акыны и трубадуры на свой лад вопили свои  радостные песни  о великом друге и вожде. Одновременно с песнями о великом Сталине  по радио стали назойливо  звучать в лакейских  конвульсиях  пекинские здравицы  самому мудрейшему из мудрейших  Великому Кормчему. В занюханных мрачных и вонючих бараках  появились красочные плакаты  на тему советско-китайской дружбы, счастливые советские люди, взявшись крепко за  руки, улыбаются белозубыми улыбка и смотрят в светлые дали…
                Сталин и   Мао смотрят на нас!
                Смотрят на нас!   
                Москва-Пекин! Москва-Пекин!
                Идут, идут народы.
      
      Слушая такую блевотину по радио, Зина не раз хотела запустить в  чёрную радиотарелку свой тяжёлый зимний ботинок. Из всех советских работников идеологического  фронта Зина почему-то яро возненавидела   композиторов-евреев. Эти негодяи от советской  культуры   так изощрённо, так  вдохновенно  и талантливо холуйствовали перед высшей властью, перед тираном, что  её иногда подташнивало. Охватывало чувство  омерзения  и не хотелось жить. Чёрт возьми, она сама еврейка. Но чтобы вот  так гнусно и грубо  льстить?!  Да ещё не ради спасительного  куска ржаного хлеба, а ради особых  благ и привилегий. Никогда! Ни за что! В висках стучало, лицо и тело  охватывал жаркий прилив.  Откуда-то, из далёкой  пустыни Негёв  налетал знойный и сухой хамсин, под ложечкой  перекатывался   отвратительный комок, а все люди вокруг  мельтешили перед глазами, как китайские тени в театре абсурда. Существование Зины в условиях добровольной внутренней эмиграции облиняло до полной серости. Именно тогда она поняла, что  такое  быть в  яме, находиться в подполье, живя в шкафу на втором  этаже  у  бывшего белого офицера Яна!   Вот и стала она иудейкой-юдофобкой? Да быть такого не может! А вот может, чёрт возьми!
       Сучары!  Суки позорные! Мерзота! Из-за таких как вы, твари продажные и дымились трубы Освенцима и гибли  невинные люди. В эти минуты она  становилась ярой мизантропкой. В ней просыпались древний опыт самообороны и нападения,  яростная жажда отмщения. В эти минуты  она хотела  сделаться летописцем  своих и  чужих страданий. И она так жалела об утраченных письмах своих родных и близких за все эти тюремно-лагерные годы(отобранных при обысках, этапах, и повторных арестах). Из них  можно было бы создать человеческий документ огромной  разящий силы, достойный  Общемирового судебного  процесса по преступлениям против человечности. Найдётся ли такой писатель–борец с лжецами-критянами, который оседлает реального мифического Пегаса?  Писатель, обладающий ясным  умом и доброй волей, который умеет выразить сущность обычного человеческого взгляда на сущность вещей, который не побоится  увидеть в учении Христа его высокомерие, пессимизм, нетерпимость к фарисеям и оголтелый эгоизм к своим родным и близким.
    Но найдётся ли такой писатель, который не побоится всё это  правдиво без утайки отобразить в книге скорби и страдании  русской женщины? Кто скажет правду о той эпохе, под тяжестью которой гнуло старух, а стариков ломало насмерть?  Кто скажет о нас как о слабом поле. который далеко и во многом  опережал сильный пол в умении выдерживать любую пытку?
     Она ли это? Какие бесы вселились в неё, в бывшую  тёмноглазую, задумчивую гимназистку тысяча девятьсот шестнадцатого года, так любившую читать стихи Лохвицкой и Надсона? И этот вечный страх и эта  накатывающая вдруг горячая ненависть. И эти  оптимистическая мечтательность  с её теорией  наименьшего зла, с то и дело прорывающейся тревогой, с облегчённым вздохом травоядного животного: могло быть хуже – могли бы и живьём сожрать! Как там, в антисоветском стишке Корнея Чуковского?  «Волки от испуга скушали друг друга!»
     Иногда она ловила себя на том, что  в ней угасает напрочь желание чадородия и чадолюбия. Ей казалось, что лагерная жизнь начисто выбила из её души то чувство умильности и нежности, которое обязательно требуется для общения с детьми. Всё чаще ей вспоминается мрачное и, увы, вполне обоснованное выражение Мартина Лютера о том, что «все дети  в этом мире,  зачинаются в горячечном жаре похоти и в блуде». Перед глазами встают  картины  пьяных  оргий  лагерной охраны  в женском бараке №3. Вспоминая этот  безумный свальный грех, Зина мрачно смотрела на будущее советской цивилизации. И поражалась тем женщинам, которые в скотском, пьяном соитии зачинали под изощрённый мат и страшную ругань новую жизнь и выбрасывали из свое чрева в этот  омерзительный и жестокий мир нового младенчика. Один раз она  в бане на пересыльной тюрьме видела этих бывших  лагерных нимф, сексуальных утех  и горе-рожалок, с обвисшими грудями и вислыми животами и ягодицами, с пустым мёртвым взглядом…  Вышедших в тираж, затёртых мочалок, старых вонючих кошёлок…   Для чего их рожали матери на белый свет. Неужели для утех отбросов человечества?
      У-у-у, суки поганые! Людоеды советские. Они, чекисты, отлавливали нас, верных большевиков, как бешеных собак. Они  так и в газетах писали о нас от имени всего народа: «Расстрелять, как бешеных собак!». Они бросили все свои силы на нас, врагов народа, террористов, шпионов, диверсантов, вредителей, потом они бросили все свои силы на  жен и детей врагов народа. До дилеров криминального мира, до блатарей-паханов, насильников и убийц у них руки  не доходили. С бандитами было опасно бороться, у бандитов было оружие. Лагерное начальство и коменданты вечных поселений было местной советской элитой, состоявшей из  разных кланов.  На местах в империи неволи клановой  была также поэзия и литература, музыка и эстрада. Среди  этих деятелей культуры были и творческие сталинисты, поэты-песенники  умилённого типа.  Они просто сочились благостным восхищением великой эпохой, искренним желанием приобщить незрелого ещё  читателя-слушателя к высокой гражданской и партийной  поэзии.  К своему гармоничному, светлому миру, в котором так плодотворно и  полно живут они.  Зине осточертела вся эта гражданская и патриотическая лирика, эти рифмованные клятвы в любви к вождю, родной партии и советской отчизне. И в то же время, как она  любила говорить потом своим внукам, на неё накатывала «лирическая дурь». Накатывал порой на неё поток образов и мыслей, нечто среднее между  стихотворной прозой и прозой в стихах, не то стих, не то обрывок песни без мелодии, что-то ещё не-до-свершенное, возникшее не без вмешательства Эрато и  Эвтерпы. В некоторых текстовых болванках и эфирных образах прослеживался некий сюжет и даже идея, а некоторых сплошная красивая романтическая чушь. Некоторые ручейки  сознания хотелось назвать по имени и запечатлеть  журчание и стремительный бег на бумагу. Она понимала, что этот стихотворный мусор нельзя   даже близко назвать  стихами. Но записанные на  бумаге, они для неё представляли ценность, иногда ей казалось, что такую же ценность они будут иметь и для её  внуков  Бори и Макару.
      «Убить Сталина? Легче убить отца. Не  подобраться к даче с гранатою до   крыльца. Вне досягаемости  он. Не знал покушений и Наполеон. В осаде, в осаде я. Я  –  муравей Иван. Знаете, в чём мой изъян? Не убийца я и не вор! Отец мой честный немец по имени  Христофор. Сталин стоит над законом. Люди в красном, люди в чёрном. Люди Икс и внуки с горном продолжат дело людей в чёрном. Хайль,  товарищ Хесс!  Вам так идёт форма СС!»
      В феврале 1952 года у Зины закончилось поражение в правах, а вот жить в Москве она не имела права. А это самая главная проблема, ибо кроме Москвы для неё и для миллионов таких, как она,  в стране нигде не было   нормальной жизни. Всюду, кроме Москвы, были колхозы и пожизненное поселение в зонах рискованного выживания и земледелия. Не может страна обойтись без бывших зэков, все производство на них держится. К этому времени многие  друзья и подруги по долгой неволе  или умерли на этапах, с голоду на шахтах, или сошли с ума на вечном поселении и  повесились от полной безнадёги.  А некоторые   выпивали яд в ожидании второго или третьего ареста. И всё же как хорошо возвращаться из страшных снов к  разумной человеческой повседневности. Оказаться вновь такой же,  как все. Не этапницей, не ЖВН, не пушниной, не одиночницей, не материал для  отработки методики социальной селекции.
      Разве это не счастье,  идти по направлению к долгожданной свободе? Ощущать острый пароксизм счастья. Не радости, не удовольствия, а именно особого безумного  счастья, такого неземного и нездешнего полёта души. А стоять в очереди за свободой –это счастье? Нет, это глумление над  свободным человеком. А это хождение по кабинетам чиновников со справкой об освобождении. Кто имел эту справку, тот знает, чего стоит эта свобода с особой отметкой в паспорте. Бесы неволи  прописаны в ней с  их одушевлённой дьявольской силой. Она будит в тебе доисторическую прапамять  одинокого снежного человека с его  неандертальской тоской. Голый и никому ненужный, морально устаревший человек  в чужой и враждебной пустыне. Слишком долго и много Зину растаптывали и морили нравственно, всё её тело пропитано зловонным дыханием тюремщиков. Всё человеконенавистническое, всё мерзостное, всё  смертоносное воплощалось для неё в  двух словах – Карлаг и АЛЖИР.
      Адаптация к свободе в  нашей стране всегда бывает трудной. Многое здесь, как и в лагере, зависит от везения  и свойств характера. Что было с ней там, в Карелии, в Карлаге?  Там шла  чистка спецконтингента от  человеческого хлама старого мира, от свидетелей  прошлой  жизни. А что было в Мордовии и в Севлаге и Дальлаге? Там  шла  окончательная чистка свидетелей. Освобождение от свидетелей Обвинения и Воздаяния. ВОТ И ВСЁ! Без политической демагогии и либеральной риторики.
* Данная глава – одна из нескольких вынужденно  изъятых автором   глав, относящихся к  документально-исторической  части романа, где были   показаны некоторые  потаённые  стороны сталинской эпохи. Она, как  и две других  документально-историческая глав –«Вещие сны об изъятии  душ» и  «…Сталин ходит в лаптях по Чебоксарам…»  по прихоти издателей выходит  за  формат  сегодняшней литературной иерархии  и  насущных запросов  больного и  неграмотного российского народонаселения.
Автор  надеется, что полный вариант романа «Дом разбитых зеркал» (вместе с авторскими примечаниями и дополнениями к отдельным главам)  выйдет в свет в электронном виде в 2016 году. Всё зависит от нашего отношения к литературе и к самому процессу чтения, которое сейчас мало востребовано и стало  маргинальной практикой ещё не вымерших философов.  Всё зависит от  дальнейшего распространения библиофобии и её производной формы функциональной неграмотности,   в результате  которой, увы,   большинство людей  ещё думают, но уже не мыслят. В Год литературы и в Год культуры, из года в год, русскому писателю становится всё невыносимей жить и творить, ибо он оказался между  двумя  «враждебными силами» - между современным агрессивным  читателем-снобом и алчным издателем-коммерсантом. И тот и другой стремятся  всячески унизить авторитет автора, возвыситься над ним, навязать ему свою волю, манипулировать сознанием писателя, стать лидером и чуть ли ни бета-самцом  всего  литературного процесса. В последнее время издатели рассматривают автора, как   обычного  наборщика текста самого  банального содержания, который по своему объему не должен превышать 1 млн. знаков. Почему не больше?  Да потому, что по мнению издателя,  такую калиброванную книгу  скорее купят. Ещё вчера издатели уверяли авторов, что читателю нравятся пухлые и солидные тома, а сегодня, что читательский,  ленивый  глаз стал  косить в сторону   на худенькой  книжки с картинками и крупным шрифтом… В обществе сверхпотребления  и «грамотных потребителей» (министр образования РФ Ливанов) читатель – тот же покупатель фасованной и калиброванной продукции, который, как известно «всегда прав»  и «на свете всех умней». Круг чтения, как показали бездуховные  «нулевые годы», понятие давно не конвенциональное, не идеологическое и даже не мировоззренческое, а вкусовое. Всюду на книжном рынке  царит  дурновкусие и вкусовщина. Даже мыслящий,  стремительно вымирающий  читатель и тот в растерянности: читать «попсу» – стыдно, жестокую правду – тошно. Подстроить книги под себя – не можем,  подстраиваться под них – не хотим и ленимся. Душа наша  не желает трудиться, она устала.  Писателю приходится при этом, утешать себя слабой  надеждой, что рано или поздно его труд ума и сердца в печатном или электронном виде,  не окажется напрасным, будет востребован потомками с благодарностью  и почтением.