Жених

Самолетик, стальной стрекозой распластавшись над тундрой, мерно ревел моторами. В брюхе его воняло керосином. Густой пар от дыхания инеем оседал на брови и ресницы пассажиров, куржавил меха и шарфы.

– Девятый круг ада! – буркнул фотограф, протягивая задубевшие ноги в цивильных ботиночках к пилотской кабине, где бубнили радиоголоса Земли, и еле тянуло теплом от печки, согревавшей летчиков.
– В аду жарко, – вспомнив чертей со сковородками, вздохнула я.
– Данта читай! – усмехнулся фотограф, и с усов его посыпался снег: «Одни лежат; другие вмерзли стоя, кто вверх, кто книзу головой застыв…»
– А что, похоже! – фыркнула я, оглядев скрюченных пассажиров, кое-как умостившихся среди ящиков и узлов, заваливших проход и хвостовую часть «аннушки». Объемистый мешок с чернильным штампом «Почта СССР», банки с тушенкой и зеленым горошком, бухты силового кабеля, лыжи для снегоходов и четыре обвязанных шпагатом коробки, в которых летела в Снежногорск наша выставка.

Глава культурного десанта истинных целей поездки не скрывал:
– Баба у меня там, – объяснил он. – Ждет, понимаешь?
Я пожала плечами:
– А мне, значит, публику встречать?
– Сама наснимала, сама и показывай, – ухмыльнулся он.
– В школе не отпустят, наверное, – вздохнула я. – 10-й класс же…
Но оказалось, все уже договорено. И отчетная выставка нашего фотокружка, месяц висевшая в Доме политпросвещения, отправляется на гастроли. Вместе с автором семи из сорока уложенных в коробки работ. Мысль о том, что их увидят так далеко от Норильска, приятно щекотала мое самолюбие.

«Далеко» – это 160 километров над нехоженой тундрой. Я продышала в ледяном панцире иллюминатора дырочку и стала глядеть вниз на режущую глаз белизну, разлитую до горизонта. Извилистые плеши озер, редкая щетинка кустов, воткнутых как драные веники, в сугробы, юркая тень мышкующего песца…
Под крылом зазмеилось русло реки, самолет пошел на снижение. Окоченевшие пассажиры завозились, подтаскивая свои чувалы поближе.
– ГЭС видишь? – спросил фотограф.
– Нет, только море…
Мерзлое зеркало водохранилища дымилось под ветром. Но вот возник берег и десяток сбившихся в кучу домов, по-звериному берегущих тепло. Чуть в стороне бетонные зубы плотины, вонзились в устье Хантайки.

Гостиница, куда нас привез исполкомовский газик, оказалась просто квартирой в доме на отшибе. Прихожую, и без того тесную, загромождали крытые камусом сани с накрученными на передок сыромятными ремнями.
– Нарты не мешают? – спросил водитель. – А то уберем…
– Ух ты! – я с интересом тронула гладкие деревянные полозья.
– Будет погода – прокатим с ветерком, – пообещал шофер.
– На оленях? – обрадовалась я.
– Зачем олени? Их пасти надо. Собаки есть...

Водитель ушел покурить. Мы разложили пожитки и вышли на крыльцо. Поселок энергетиков зимовал, уютно нахлобучив снеговые шапки на крыши и отгородившись от мира ледяной коростой окон. От дома к дому кралась по сугробам звонкая от холода арктическая тишина.

Внезапно в безмолвии, сковавшем улицу, словно из под земли раздалось нутряное «аааа-уу» – будто крокодил зевнул во всю пасть, разинув ее до хвоста. Я перегнулась через перила: «Ой, мамочки!» – из под крыльца вылез… полярный волк, что ли?! Туловищем зверь напоминал сардельку, обросшую неимоверно густой белой шерстью. С одной стороны сардельки торчал черный нос, с другой – приветственно плескался фонтан хвоста – чудовище было радо нас видеть.
– Красавец какой! – ахнул фотограф. – Это ж самоед!
Сам съест – не подавится, мысленно согласилась я, и тут вспомнила, что самоедами в старые времена называли ненцев – здешних кочевников-оленеводов.
– Лайка, что ли?
– Коренная порода! – фотограф подманил пса и бесстрашно запустил руки в его необъятный загривок, – Хороший мальчик, хороший…
Зверь блаженно зажмурился и утробно зарокотал, как маленькая динамо-машина.

Вернулся шофер.
– А, познакомились уже, – обрадовался он. – Это наш Лорд! А свиту его не видали? – он сунул пальцы в рот и коротко свистнул – Жук! Амба!
Из под крыльца с визгом вылетели черный с подпалинами вертлявый кобель и лохматая саамка и завертелись у нас под ногами, исходя неподдельным щенячьим восторгом. Шофер достал из под сиденья пакет с требухой, вывалил ее в снег, и собаки с урчанием накинулись на еду.
– Ишь, рысаки, – разнежено глядя на них, сказал шофер. – Лорд – коренник, а эти у него в пристяжных ходят. Ну, давайте-ка в машину, – спохватился он, – обед стынет!

После огненного борща и котлет «Северных», которыми нас ублажили в столовой АБК*, мы с фотографом принялись за устройство выставки в фойе рядом с обеденным залом. Управились к концу смены на ГЭС, когда в столовку повалил голодный, но любопытный и приветливый люд. Самодельная афиша у входа извещала о начале фото-десанта «Таймырские параллели». Крупные глянцевые снимки, сияли как окна в другую жизнь – снежногорцы, неизбалованные впечатлениями, охотно в них заглядывали. Улучив момент, фотограф сунул мне ключи от гостиницы: «Одна-то не забоишься?», и ушел к своей зазнобе.

Здешняя жизнь вертелась вокруг Усть-Хантайской ГЭС, дававшей ток для Норильска. Утром нас повезли туда на экскурсию. Самая северная ГЭС потрясала. Оказавшись внутри, я поняла, почему не видела ее с самолета – станция была под землей. 17 вырубленных в отвесной скале этажей уходили в ее толщу на 47 метров. Пожилой мастер, полдня водивший нас всюду, посмеивался над нашими «ахами», дожидаясь, пока мы перестанем клацать затворами камер. Впереди ждало самое интересное – машинный зал.
Сердце ГЭС – гидрогенераторы. Их белые корпуса на мощных красных лапах, вибрировали от бешено вращавшихся турбин – в зале стоял тяжкий, давящий на уши гул. Работали шесть агрегатов. Седьмой, остановленный, был раскрыт. Мастер знаком предложил мне подняться по железной лесенке, крепившейся сбоку, и заглянуть внутрь.

Я так и сделала: поднялась и сунула любопытный нос в недра турбины. Взгляду предстали тусклые стальные лопасти и могучие поворотные механизмы.
– Замужем? – строго спросили над ухом?
Я чуть с лестницы не свалилась:
– Н-нет…
Ступенькой ниже стоял веселый парень в замасленной синей спецовке и каске из под которой свисал русый чуб.
– Это хорошо! – он широко улыбнулся. – Меня Костей зовут. Ну как, нравится турбина?
– Ага, – кивнула я. – Вы ее чините?
– Проверяем, – важно сказал он, – скоро опять запустим. А вы откуда к нам?
Узнав про выставку, обещал заглянуть в АБК после смены.

Слово Костя сдержал – пришел тем же вечером. Похвалив без разбору фотографии, сел рядом и завел длинную речь. О турбинах. Светлые глаза из под чуба смотрели прямо и честно. О турбинах Костя знал всё. Покончив с ними, перешел к своей биографии. Родители его приехали в эти края с первым комсомольским десантом – построили ГЭС, Снежногорск и крепкую семью. Костя рос вместе с поселком… рос, пока на выставке не осталось ни одного посетителя.

– Я вас провожу, – вызвался он, но прежде набрал в столовой пирожков в пакет, и еще рассовал по карманам пяток беляшей.
Пирожки, застенчиво улыбаясь, сунул мне:
– Вот, чайку попьете.
Возле гостиницы ждали собаки. Жук и Амба, учуяв сдобу, едва не сбили нас с ног. Один Лорд хранил невозмутимость. Его, уважая собачью гордость, Костя оделил беляшами первым. Получив свою долю еды и ласки, псы пошли провожать кормильца. Я же, не найдя в тот вечер иного занятия, рано улеглась спать.
Проснулась около полуночи от голубого лунного света. За окном, спаянные холодом блистали снега и мертво без единого огонька дрых посёлок. Внизу стоял Костя и смотрел на темные гостиничные окна. У ног его преданно сидел Лорд. Спросонок это даже не показалось мне странным. Я зевнула и задернула штору.

На другой день, отбыв на выставке положенные часы, вернулась в гостиницу. Едва сняла пальто, в дверь позвонили. На пороге светло улыбался Костя в унтах и дохе нараспашку, прижимая к груди коробку конфет и обернутую газетой бутылку.
– Не прогоните? – не дожидаясь ответа, он ввалился в прихожую, обдав меня крепким спиртным духом.
– Вот, – развернув свое подношение, он с гордостью бухнул на стол Крымский мускат, – Еле достал…
– Нет-нет, – замотала головой я, – это вы заберите.
– Не пьете? – огорчился Костя. – Может по капельке, а?
– Лучше чайник поставим, – утешила я. – И пирожки еще остались.

А я вот выпил немножко, – признался Костя. – Поговорим?
–Только не о турбинах! – испугалась я.
Он грустно покачал головой.
Мы сели у стола. В кухне запел чайник. Костя собрался с духом и начал. Парень он работящий, так? В бригаде ценят. Оклад невелик, но со всеми полярками и премией набегает прилично. И квартира есть – родители оставили. Ну, чем он не жених? А девчат в Снежногорске…
Вот те раз!
– Костя, да я же в школе учусь! – со смехом воскликнула я.
– Правда?! – на миг смутился он, – А не скажешь… Ну ничего, я все равно буду вас ждать, – горячо заверил жених.
– Не надо, – сказала я.
– Надо! – Костя был тверд.
Нету на свете такой дуры, которую он не мог бы осчастливить! А я ломала парню жизнь...

Чайник давно вскипел, но расстроенный жених от угощения отказался. Сунув отвергнутое мною вино в карман дохи, он неловко попрощался и ушел.
Остаток вечера я бесцельно слонялась по комнатам, думала про Костю, про то, что послезавтра уже Норильск, а там всё забудется… Часы тикали, ночь надвигалась.

Длинный тоскливый звук возник и угас где-то за домом. Я подошла к окну. За ним лежал пустырь, бугрился изрезанный ветром снег. Между наносов стоял Лорд и, задрав башку к небу, жаловался луне на собачью жизнь. Откуда-то прибежала Амба, и они немножко повыли вдвоем.
– Прямо, как по покойнику, – меня аж передернуло.
Собаки вели себя странно – они что-то нашли там в снегу, и не хотели бросить. Лорд скреб передними лапами и, ухватившись за невидимую тяжесть, волок ее, скуля и надрываясь. Амба снова завыла. И такая скорбь слышалась в этом звуке, что я кинулась одеваться.

Мороз к ночи окреп. Я почуяла это, едва толкнув дверь на улицу – ледяной воздух забил горло, не продохнуть. У подъезда маялся Жук, будто ждал. Он призывно тявкнул и скачками понесся к пустырю. Первое, что я увидела, добежав – Костины унты и пустую бутылку. Я звала его, трясла, пыталась усадить – тщетно. Пришлось взять под микитки и волочь. Собаки крутились рядом, скулили, мешали… Я выбилась из сил. Бежать за подмогой? Поздно, все спят. Пока дозовусь, он тут околеет. Сбегаю за одеялом, решила я. На нем можно тащить, не проваливаясь на каждом шагу. Ворвавшись в номер, я споткнулась в коридоре о нарты. Ура, санки! Теперь я знала, что делать.

Собаки не дали Косте пропасть. Пока меня не было, они легли рядом – согревали собой. Увидев нарты, Амба цапнула зубами накрученные спереди ремни и тянула их, пока не размотала. Тем временем я взволокла тело на нарты. Толстые поводья оказались упряжью, я не знала, что с ней делать, но Лорд метнулся под руку и сам сунул голову, куда надо. Дальше я догадалась. Шлейки Жука и Амбы без затей привязала к передку нар. Собаки тянули, я толкала сзади – и мы двинулись. При этом псы брехали так, что перебудили весь посёлок.
Помощь подоспела, едва мы выбрались с пустыря. Встречные дядьки взялись доставить жертву моих чар в медпункт.

Утром пришел фотограф с сосульками на усах. Сказал, что Костя жив и вроде цел. Спасибо собакам – отогрели. Я вздохнула с облегчением.
– Не очень-то терзайся, – хмыкнул он.
– Почему? – удивилась я.
– Костя этот готов хоть на снежной бабе жениться, да местные девки его бракуют – зануду. Вот он и взялся за приезжих…

В день отъезда исполкомовский газик отвез нас в аэропорт. Водитель помог погрузить в самолет тяжелые коробки, потом отозвал меня в сторону.
– Вот, – вынимая из-за пазухи пакет, добродушно усмехнулся он, – подарочек вам. Жених передал.
Внутри оказался юбилейный буклет Хантайской ГЭС. По первой странице синей пастой наискосок было написано: «Буду ждать!»
–––––––––––––––––––––––
*АБК – административно-бытовой комплекс.