Данила

Данила Беляев, дед моего мужа по материнской линии, родился в 1880 году.  Когда началась мобилизация на мировую империалистическую войну 1914 года, ему уже исполнилось 34 года.
 Стреляю я хорошо. По другому и быть не может. С малых лет ходил с тятей в тайгу, на промысел. Не раз встречались с медведем, рысью и росомахой. Редко какой зверь рискнёт первым напасть на таких рослых и сильных мужиков, как я с тятей. Мы даже когда с деревенскими, или городскими боремся, только пол силы применяем. Зачем грех на Душу брать, и людей калечить. Любое движение доставляет удовольствие, любая мышца тела играет и безпрекословно подчиняется. Махнёшь косой, и полполя скошено. Выпрягаешь коня из телеги жалеючи, а сам впрягаешься играючи. Как приятно удивить всю деревню, когда стог по дороге движется, а коняка следом скачет.
 Ах, разгуляйся-развеселись добрый молодец! Покажи-похвались силушкой молодецкой! Да попривыкли к силе моей немереной, и уж никто не удивляется, когда на горке-горе стог-стожище появляется. Рутина, а не жизнь. Жена- мастерица пироги печёт- непроизвольно слюна идёт.  Знаешь, наверняка, что завтра будет. Будет ясный день-хлебороб, труда крестьянского  круговорот. Куда же силушку богатырскую девать-применять! Ах, как хочется мир посмотреть, да себя показать! Господи, неужели я родился, только для того, что бы землю пахать и хлеб сеять. Жену любить, да детишек плодить? Неужели нет мне применения другого? Так думал я горевал, пока войну не увидал.

Война эта оказалась совсем не та, о какой старики сказывали. Думал я, что без устали, не щадя живота своего, будем гнать врага с земли русской. Победим ворога и закрепимся на границе нашей. Но на деле всё пошло не так. Приказывают нам как кротам рыть в земле глубокие норы – окопы. Добротно укреплять стенки и обустраиваться для длительного пребывания. После каждого обстрела опять занимаемся ремонтом и обустройством. Немцы занимаются тем же самым. По сути, мы просто с переменным успехом выбиваем  друг друга из окопов, при этом неся большие потери. Сколько прошли вперёд, столько же и назад. И так не три дня, не три ночи, а три долгих и тяжёлых года. Можно сказать, что страха и слабости до войны я не знал. Шёл в пехоту с полной уверенностью: либо грудь в крестах, либо в голова в кустах. Кто если не я, защитит мою семью, поля, луга и леса, всё, что дорого и любо сердцу моему? На войне я узнал, что такое страх и робость, когда сила ушла и сноровки не осталось.

Пришла весна 1917 года. Объявили очередную атаку. Большими хлопьями  идёт мокрый снег. Покрывает белоснежным искрящимся саваном  израненное и изрытое снарядами чёрное поле, с остывающими телами воинов. 
Отяжёлевшие грязные шинели, раньше сидевшие на нас как влитые (так как подбирались по росту и по размеру) сейчас нещадно хлещут истощенные и изъеденные бельевыми да тифозными вшами тела. Обветренные и растрескавшиеся в кровь губы не могут полностью раскрыться.  Простуженные глотки издают лишь хрип и кашель, вместо громогласного: Ура- а- а- а ! ! !

Идём в очередную  бессмысленную атаку. Именно бессмысленность твоих действий отнимает последние силы. Враг уже не вызывает ненависти и злости. Он такой же истощённый и беспомощный. Месяцами не подвозят снарядов, гранат и патронов, как нам так и им. Если нам подвезли вперёд, то мы выбьем их из окопов. Если им подвезли, то они убивают и гонят нас безоружных. Потом всё повторяется. Конечно, немец преуспел в травле ядовитыми газами. Но бывает и у них противогазы прохудятся, или газ какой другой изобретут, что их же противогазы его и пропускают. Как увидят, что своих же солдат травят, так противогазы совершенствуют. А наши высокие чины, в надушенных накрахмаленных воротничках гранаты новые - непроверенные привозят, а они в руках солдатских взрываются. Если в бой идти откажешься, тебя ещё и палками отдубасят.
 Какой прок простому солдату умирать не поймёшь от чего и за чем. Бессмыслица, какая то. Вот вернусь домой, Александра с детьми начнут расспрашивать, про героические подвиги защитника своего. А что тут рассказывать то? Как немытый, небритый, вшами изъеденный, думаю только о том, как бы с голоду не издохнуть. Ох, обидно во время войны, да с голоду помереть. Раньше снабжение хорошее было, да и противника из окопов выгонишь, и у них было что покушать. А сейчас что у нас, что у них везде голодно. Крысы хитрые и умные, их трудно в ловушки поймать, что бы на обед приготовить. Развелось их несметное количество, жируют на солдатских трупах, а живых во сне грызут нещадно. Оттепель началась опять надо перемирие заключать, кажным  своих хоронить. С первыми лучами тёплого весеннего солнца появляется тошнотворный смрад, который трудно передать словами. В окопы течёт гнилая талая вода. Вороны и крысы не в состоянии разобраться с горами тел воинов, ушедших в свой последний бой. Ох, и накопилось их за долгую холодную зиму!

Война окопная, вот и бегаешь между окопами, оставляя  убитых, тяжело контуженных и смертельно раненых. Во время захоронений враги временно становятся друзьями по несчастью. Скорбя и почитая павших. Если обмундирование и документы хорошо сохранились, то нет вопросов, каждого уносят в отдельное захоронение. Но когда это лишь неопределённые останки, тогда  закапываем вместе. Очищая поле брани и подготавливая его к принятию новых убиенных. Это по истине, страшное перемирие.

Как хорошо, Господи, что у меня есть друзья сибиряки. Мы всю войну держимся друг подле друга. Один падает, другой плечо подставляет. Землёй от взрыва засыплет - друг откопает. Раненого с поля боя вынесет и под обстрелом прикроет. На своих семерых земляков надеюсь как на самого себя.  Но вот в последнем бою никто не смог меня спасти. Пришлось самому выкарабкиваться. А дело было так:
Не добежал я шагов этак двадцать до вражеского окопа, как вдруг сквозь грохот боя и крики раненых слышу свист снаряда, летящего по мою Душу. Воинский опыт требует, быстро запрыгнуть в старую воронку, мол снаряд редко в одно место попадает. Но вместо этого запнулся обо что-то, не видимое в рыхлом снегу, и со всего маху упал ничком. Уже потом, обдумывая детали этого события,  с удивлением понял, что падение было единственно правильным действием, что спасло мне жизнь. Снаряд угодил именно в ту проклятую воронку, в которую я и планировал прыгнуть. Друзья, видя сквозь дым и огонь, что от меня летят во все стороны ошмётки, решили, что я погиб. На самом деле  осколками как бритвой срезало лямки моего вещмешка, и яростно терзая, подняло в воздух. Ударная волна выбросила старый слежавшийся снег и комья мёрзлой земли. Оглушила и вдавила  меня ещё глубже, засыпая всем этим месивом сверху.

Очнулся от звона в ушах и ласкового голоса моей хозяюшки, жёнушки моей Александры. Ох, как я по ней соскучился! По ненаглядной голубушке моей! И так всё явственно показалось, что  даже запах от наваристых щей и печёных пирогов почувствовал. И так  обидно стало, что не отведаю больше из её рук пирога горячего, и не попарит меня в баньке веничком пихтовым. Что дёрнулся, выгнулся всем замёршим и бесчувственным телом и пробил каской корку снега над головой. Выполз из под завала и осмотрелся. Луна ярко светит. Все позиции как на ладони. Но где теперь свои, а где чужие не разберёшь. Прислушался - родной говор намного ближе. Значит, на сей раз мы победили.  Но звать на помощь нельзя, иначе пушки стрелять начнут. Значит самому ползти надобно. Тело как деревянное - не слушается, винтовка мешает, на ремне болтается. Только локти чувствительность не потеряли, потому что во время падения подо мной грелись. Вот так на локтях и дополз, волоча туловище и ноги. Так и дотащился до бруствера, а дальше заграждения  пролезть не получается. Думаю, ладно придётся на помощь звать. А голоса своего не слышу, шёпот только хриплый.
- Ребяты-ы-ы…подмогните…
-Данила! Ты что ли? Раненый?
-Нет, только замёрз шипко.
-А мы тебя помянули, ты уж прости нас. Сейчас спиртом напоим, разотрём и накормим сытно. Немецкую тушёнку холодную есть придётся. Повезло нам сегодня. Как раз продукты и снаряды немцам привезли, а они воспользоваться не успели, на дальние позиции удрали. Сегодня наша взяла! Сыты, пьяны и нос в табаке!
Я слушал восторженно – возбуждённые голоса земляков и думал, что счастливее меня нет человека на всём белом свете. Но внезапно нестерпимая боль вырвала меня из состояния этого блаженства. Сотни раскаленных игл одновременно впились в моё обмороженное тело. Обветренные растрескавшиеся губы разрываясь и разбрызгивая кровь издали громогласный звериный рык.
 - Господи, прости меня за всё и помоги выдержать эту боль!!! Прости за то, что не ценил простую жизнь свою! Прости за то, что не берёг, то что ты дарил мне! Прости, что обижал жену, а не хвалил её! Прости, что не играл с детём, а чарку заливал! Прости, что не схотел я сына научить, как лапти ловкие связать и сапоги пошить! Прости за всё, что натворил я за свои года! Позволь исправить всё сполна! Не дай мне помереть!

 В то же мгновение боль отступила и я вновь увидел дорогую мою хозяюшку.  Сашенька светилась счастливой улыбкой и прикрываясь ладошкой от яркого солнца показывала рукой куда то в поле. Повсюду светил ласковый солнечный свет. А, это наверно старший сын пашет небольшое извивающееся между деревьев и кустов поле. А это скорее всего дочка плетёт венок из полевых васильков. Александра смеясь, отмахивалась от игривого расшалившегося жеребёнка.  Огрубевшее моё сердце, настроенное на долгую разлуку с родными и близкими, сжалось и защемило. Как буд то спала с него пелена. Какой смысл в этой проклятой войне? Столько лет убиваем врага, а не сдвинулись не на пядь. Как в какой то безумной пляске скачем от окопа к окопу. Бельё кишит вшами. Болеем тифом.  Хороним товарищей. Окопы похожи на лазареты. Немцы машут белыми тряпками и идут к нам обмениваться вещами, обувью, противогазами, продуктами, табаком и спиртом. Что бы потом, обувшись и отогревшись, с новыми силами опять идти в атаку и убивать друг друга.

Боль вернулась, но уже тупая и терпимая. На следующий день снова была атака, но на этот раз немецкая. Нас гнали обратно. Я не мог идти. С обмороженных ступней кожа слазила с мясом. Друзья несли меня на плащ палатке.  Мой самый верный друг и соратник, мастер сапожных дел Кирьян,  обшивающий весь наш район от мала до велика сапогами  и сапожками, пал смертью храбрых в этом бою. Он даже мёртвый не выпускал из руки угол плащ палатки, на которой я лежал. Второму земляку оторвало ногу. Его унесли в госпиталь, а нога здесь, в поле осталась. Теперь у меня всего пять земляков. Когда до окопа добежали и плюхнулись в зловонную жижу. Уже не помню, кто из нас тихо и горько произнёс:
- Может домой рванём ребята? Навоевались вволю. Себя показали. На врагов насмотрелись. Весна на дворе, пора пашню пахать и хлеб сеять…
Наступила ночь. Мы поставили винтовки к стене окопа, и пошли к себе в тыл к железнодорожной станции. Я не шёл, а скорее висел на руках у товарищей. Военный патрульный со станции, спросил откуда мы, и выслушав посоветовал:
- Сейчас все поезда в Петроград идут. Там и подлечитесь. Там и выбор сейчас большой. Много войск формируется. Всем бойцы нужны.
  Хоть я и малограмотный, газет не читаю, но в политике война проклятая научила разбираться. Если у кого гонор остался дак и флаг им в руки, я же отвоевался робяты. Домой хочу! Только домой! В Петрограде дали мази от обморожения, бинтов и продуктов.  Друзья повели на  Финляндский вокзал  послушать речь, приехавшего туда же Владимира Ульянова(Ленина). На всю жизнь запомнились его слова: Всю Землю нужно отдать в пользование - крестьянам!
- Слава Богу! Значит не надо больше мыкаться по кочкарнику  да полянкам. Где плуг застревает в корнях, и коса ломается в кустах. На хороших то землях и скотинку можно развести. Излишки на базар свезти. Жене и детишкам обувку и одёжку справить.
Так думал и мечтал, уходя с привокзальной площади, и усаживаясь в теплушку.
Пока ехал до дому залечил все свои обморожения, выздоровел. Отдохнул.
Когда доковылял до знакомой горки, и увидел родную деревню всю как на ладони. Поверил, что Бог подарил мне вторую жизнь. Ведь ничего вокруг не изменилось. Так же как всегда летают, кружат ласточки, стучат монотонно дятлы. Медвежонок забавляется где то невдалеке, играет- бренчит щепкой от пня. Всё осталось прежним, но я изменился.
 Вот я уже иду с горки, а мне навстречу бежит моя семья. Встречают меня, родимые.
Я так много хотел им сказать. Так долго подбирал слова. Много раз представлял нашу встречу, но такого от себя  никак не ожидал. Я просто встал перед ними на колени. Они тоже опустились передо мною. Я целовал их заплаканные и счастливые лица. Я вдыхал их родной аромат, и не мог надышаться. Вокруг пахло миром и покоем. Пахло землёй и пихтой. У меня от радости и слабости кружилась голова. По моему лицу, наверное в первые в жизни, текли слёзы:
-  Родные мои, я вернулся… Всю зиму, мёрз в узких и жёстких ботинках с обмотками. Теперь точно знаю, чем c радостью и любовью буду заниматься  до конца  дней своих. Тебе, Сашенька и деткам нашим, сколько их ещё не народится, нашью красивых и уютных сапожек! А себе и всем окружающим людям буду шить тёплую, удобную и мягкую обувь!