2016, март. 1

1
    — Нам на четырёхсотый – мигом домчит, — Настя стояла у подъезда, поглядывая по сторонам.
    — Давай, — не, ну, надо было что-то сказать.
    Вообще, насколько мне помнится, в городе моей бытности трамвайных маршрутов оставалось так, с пятОк.
    Не, я видел, конечно, такое вот одноглазое чудо – циклоповски посреди лба торчащая фара на вагоне, каковой во столицах называли «аннушкой», вроде. Такой, привязанный к рельсам и проводам рыдван колесил по городу в зимние наносы, посредством скребка и вмонтированных в него метёлок освобождая пути для трамвайноного поколения некст.
    Этот был без отягчающих бренное тело примочек, однако ж лохмотился краской и вихлял, как подранок.
    — Наш, — сказала Настя.
    — Ага, — умилился я.
    Дверные провалы пахли затхлостью и разнаряженным в блёклое народом. Настя сиганула первой, и, что-то такое сплясав коротенечко, махнула мне: присоединяйся, мол. Сего танца я не запомнил, однако ж расшаркался дурацки на каких-то, похожих на полированные латунные, блямбах на полу у перегородки, отделявшей вагоновожатую от пассажиров. Тётка за штурвалом, полуобернувшись, сунула мне пару монет.
    — Сдача? — осведомился.
    Посмотрела на меня, как на не ко времени восставшего упыря. Сдача, так сдача. Я пожал плечами. На меня покосились. Развернув те, которыми пожал, приготовился раздвигать толпу. А меня пропускали. Таким вот карасём подплыл к Насте, цеплявшейся за обмотанный тряпичной изолентой поручень.
    — Долго ехать-то?
    — Прикалываешься? — скорее, почувствовал, чем сквозь дребезжание электроповозки расслышал.
    Нахмурилась, повела глазами направо-налево. Народ таращился.
Через три колена, по невесть откуда взявшимся закоулкам, доплелись до площади трёх вокзалов. Главный жедешный напоминал тот, который я знал разве что только размерами. Здание администрации дыбилось покосившимися балконами, поросшими лохматыми плетьми, вроде бы – винограда. Средоточие же приезжающих – отъезжающих провисшей крышей и наполовину бесстекольными рамами навевало жуть и сострадание к оказавшимся внутри. Парковка завалена гнильём автопрома, ну да меня было этим уж не удивить.
    Автовокзал при свете дня копошился дымящим едва не поголовно народом и коптящими автобусами, вид которых ещё несколько часов назад мог во мне пробудить желание сдать билет и пройтись эдак километров четыреста пешочком.
    Прелестница кивала забулдыгам, пару раз приостановилась, чтобы пожать руку тем, кого я ещё недавно мог бы отождествить с таксистами. Взяла у бабки в дырявом жакете пару пирожков, станцевав перед перечницей джигу на латунных пятаках, вмонтированных в тротуарную плитку. Пирожочница кинула Насте монету. Мне ручкой сделала. Оглянулся – никого. Кивнул: спасибо, мол.
    Приноровившись ко всеобщему молчанию, впадая уже в угрюмость, ткнулся в спину остановившейся Насти. Она повела рукой, как гид, заостряющий внимание туристов на живописности окрестностей. Или гнилописности – что казалось более подходящим выражением. Пригородный походил на покрытый плесенью здоровенный кусок сыра, а синий циферблат на долженствовавшем быть фронтоном месте сиял морковной краской и отсутствием стрелок.
    — Батайск, Азов, Таганрог, — сказал тип в полинявшем камуфляже и с такой же рожей, гладко бритой в тех местах, что не были заклеены клочками пропитавшейся сукровицей газеты. ПахнУло дешёвым одеколоном и соляркой. Тип вращал рукой – на запястье болталось замусоленное верёвочное кольцо с деревянным ключом.
    — Нам на ту сторону, — сказала Настя. Буратино глянул на меня и потерялся. Я полопал глазами – и впрямь словно в воду канул.
    — Ты мне ничего не хочешь объяснить? — шаблонно вопросил.
    — Сказала же, сначала – на работу. — Моя сладкая, подумал я. Во рту не то чтобы сахарно стало, но истомно как-то.
    — Давай. Мне-то чем заняться?
    — Кораблики считай, — кивнула в сторону Темернички, туда, за остовы троллейбусов на кругу конечной остановки, за остовы, всё ещё подключенные штангами к контактной сети.
    — Они что, ездят?
    — Ходят. Не говори это «ездят» мариманам, — Настя с чего-то покраснела.
    — Да я про тролики, — и не хотелось, а получилось извиняющимся тоном. В конце концов, мне тут всё внове.
    — Ага. Я побежала. Вон мой магазин, - ткнула пальчиком в то место, где на моей памяти был киоск с хот-догами и прочими шавермами. Там несколько павильонов блестели стеклами и белели сайдингом совсем не по-здешнему. Ладно, наведаемся при случае.
    Перешёл на другую сторону, уворачиваясь от колымаг, будто вырванных из Калькутты лет так через десяток после глобальной войны. Троллейбусы кряхтели, готовясь стартовать. За ними плещилась Темерничка.
    В бытность мою здесь ещё намедни река представляла собою загаженный мелкий недопоток, лениво катящийся меж бетонных берегов к Дону. Теперь же – вполне себе артерия для транспорта, при виде нескольких представителей которого мне поплохело. Казалось, набитые гогочащей молодёжью корыта не тонут только потому, что гребными винтами упираются в дно. Над посудинами вился спиралями перекрученный дым, хлопья копоти колыхались в воздухе.
    — Давай к нам! — проорал немытый-нечёсанный субъект в спецовке с логотипом «РСМ» на нагрудном кармане. Тип помахал перед физиономией чем-то, похожим на гофрированный шланг то ли от пылесоса, то ли от противогаза. Ага, щас.
    Надо было найти Настю, да и курить хотелось.
    Настя перебирала тряпьё, которому, казалось, и при плохой жизни не место в гардеробе. Однако ж вещички оказывались на вешалках, те – крюках, торчащих тут и там из отверстий перфорированных панелей стен. Ценников не наблюдалось, зато перед прилавком с калькулятором на столешнице, на полу, блестели знакомые латунные блямбы.
    — И чего мне сплясать? — я принял стойку, что видел в какой-то передаче про балерунов. — Да, и где тут на сигареты откаблучить чего?
    — Рядом, у Ашота. — Ну надо же, что здесь, что «там». Или Ашот тоже перепрыгнул в это «здесь», в котром оказался я?
    Да нет – этот помоложе, в плечах поуже и не такой приветливый.
    — Тебе каких?
    Я оглядел витрину – ни одного знакомого сорта.
    — Новенький? — спросил хозяин.
    — Ага, — я протянул руку.
    — Ты тут это… Не принято у нас. Настёна ещё не просветила? — заметив моё замешательство, пояснил, кивнув на стеклянную дверь. Я покачал головой.
    — Полоски, рулоны – это для местных. Счастьеводы?.. – раздумчиво сощурился, глядя в сторону разнокалиберных гофрированных шлангов с разноцветными загубниками. — Э-э-э, держи, — положил передо мною коричневую пачку.
    Не сработало. Я видел, как пальцы охватывают упаковку, сжимают её, но чувствовал, что они соприкасаются между собой. Пачка оставалось на месте, а сжатая ладонь разлепилась и вновь попыталась схватить. Безуспешно.
    — Э-э-э, — озадаченно так протянул. — Давай, желтые тогда попробуй, «двоечку».
    — Давай, — просипел я, другой рукою всё пытаясь угомонить ту, что хватала пустоту.
    Жёлтая на ощупь казалась губчатой, и теперь я видел, как пальцы проникают вовнутрь, будто частично растворяясь в пачке – никакого видимого перехода плоти в бумагу или следов надавливания.
    Я прошаркал – почти привычно – по латунным блямбам на полу. Ашот брякнул о прилавок квадратной монетой. Или жетоном – не поймёшь: ни тебе орла, ни решки.
Вместо зажигалки в кармане оказался полупустой коробок спичек. Стоя на пороге сигаретного ларька, уже смирившись с собственным сумасшествием, я пытался открыть пачку, глядя, как пальцы вместо того, чтобы оторвать целлофановую полоску, проникают в упаковку.
    — Привет, — тип в застиранной болоньевой куртке и рюкзаком на сутулых плечах хотел было меня отодвинуть, потом блеснул глазами сквозь сальные патлы.       — Пошли.
    — Не понял.
    — Так все говорят, — пожал плечами. В рюкзаке брякнуло. — Это тут, за углом. Настёна привела?. — Меня покоробило: да моя прелестница пользуется популярностью.
    Молча зашли за павильоны. Какой-то захламлённый то ли гараж, то ли склад. В пыли по углам валяются эти шланги с загубниками, какие-то фильтры навроде автомобильных воздушных, скрученные обрывки крупной наждачной бумаги.
    Незнакомец скинул рюкзак, вытянул оттуда жестяной термос, свинтил с него крышку. Подобрал с пола шланг. Сдёрнул с него наконечник, пошарил по карманам, вынул синий загубник, прикрутил ко шлангу. Взял – так просто – из моей руки пачку, вскрыл её, вытряхнул сигареты в ладонь, размял, высыпал в термос. Чиркнул спичкой и бросил её в горловину. Когда появился дымок, сунул другой конец шланга в ёмкость.
    Загубник на колышущемся гофрированном теле шланга сиренево маячил перед моим лицом, как голова загипнотизированной дудочником кобры. Вдруг захотелось откусить ей голову.
    — Полегчало? — выдернул загубник из моего рта владелец термоса. — Держи, — протянул мне пинг-понговый шарик. Я его ощущал. Уже неплохо. — Ты как, с нами?
    — Куды ж девацца… — развёл я руками. — На теплоходе музыка играет и всё такое.
    — Ну да, — он хлопнул меня по плечу. С непонятно как оказавшейся на мне драной телогрейки взвилось облачко пыли. — Костик.
    — Понял, — сказал я, понимая, что не понимаю ничего.