Чаепитие. О русской деревне в предвоенные годы

В деревне в довоенные годы старые люди почитали церковные праздники. В августе 1940 года в школьные каникулы я приехала к бабушке в деревню Ипоть Смоленской области. Было это на Спасов День, престольный, особо почитаемый праздник в этой округе. Правильное его название - «Яблочный Спас».
Отметить его к моей бабушке Гале пришли ее подруги: бабушка Авдотья и бабушка Катя. В былые времена они пошли бы в церковь, но в эти годы все церкви поблизости были или разрушены, или закрыты, или в них разместили сельские клубы.
По случаю этого большого праздника на колхозную работу бабушки не вышли. В колхозе они не пахали, не сеяли, не косили, не молотили. Для них хватало другой разной работы полегче. Латали старые, изрядно потрепанные мешки, – в колхозе при уборке урожая в них ссыпалось и увозилось на элеватор обмолоченное зерно. Пропалывали в поле картофель и другие посевы; сушили на лугах скошенную траву, - чтобы она сохла ее надо было время от времени ворошить граблями. Сгребали сено в копны. Еще они «прали» лен. Это такая работа, когда влажные стебли льна на твердой поверхности (на доске) размягчали или разминали, ударяя по ним деревянными колотушками, называвшимися «пральниками». Ими же выколачивали белье при полоскании на мостках в речке. Вместе со взрослыми колотили лен и дети. Всем было очень весело. Где-то в других местах эту работу выполняли на машинах-льномялках. У Булгакова, в рассказе «Полотенце с петухом» описан трагический случай, когда у девушки такой машиной покалечило ноги. А вот здесь, вручную, эта работа была всем в радость.
Жили бабушки одни. Мужья их умерли, взрослые дети разъехались по стране не в поисках легкой жизни, а в поисках работы, которая давала бы возможность кормить семью. В колхозе, о котором я пишу, этой возможности почти не было.
К празднику бабушка готовилась, все вымыла, вычистила.
В переднем углу избы, перед иконами, горит лампада. Иконы украшает перекинутое по их верху белое холщевое полотенце (рушник) с красными узорами на концах, вышитыми «крестиком». На столе расстелена белая с кружевом домотканая скатерть. День стоит теплый, солнечный. Окно у стола распахнуто в палисадник, где разросся куст черной смородины. Ветки ее достают до окна, запах наполняет избу.
На подоконнике второго окна, также открытого в палисадник, разлеглась белая кошка. Она отдыхает, потому что трудилась ночью, ловила мышей. В деревне кошек держали не для забавы, а для этой серьезной работы, и они сами себя кормили. Молока для них не было. Коровы остались лишь в немногих дворах. В блюдце для кошки бабушка наливала воду.
А вот лая собак я тогда в деревне не слышала. Собака во дворе это сторож, и ее надо кормить. Сама себя она прокормить не смогла бы.
Вернусь к нашему празднику. Все готово к чаепитию. Посредине стола шумит самовар. Воду в нем греют раскаленные древесные угли. В кипящую воду опущены в марлевом мешочке яйца, они варятся вкрутую. На крышке самовара стоит чайник, в котором бабушка заварила китайский чай. Его она бережет для великих праздников. В другие дни, если ставили самовар, то заваривали фруктовый чай. Он был дешевый и продавался в сельском магазине.
В сахарнице лежат два куска твердого сахара в виде глыбок, а рядом блюдце с мелкими кусочками, отколотыми от глыбок. Когда пьют чай, в блюдце от большого куска щипцами откалывают эти маленькие кусочки. В миску с холодной водой уже выложены сваренные в самоваре яйца. На столе стоит четвертинка водки и рюмки. Одна тарелка с салом, порезанном маленькими прямоугольными кусочками, другая тарелка с черным хлебом. Белого хлеба в деревне не было. Хлеб в сельский магазин привозили из райцентра два раза в неделю. За ним выстраивалась очередь. В одни руки продавали одну буханку или один килограмм, я точно не помню. Свой хлеб здесь колхозники в то время не выпекали, так как зерно на заработанные трудодни выдавали в очень малом количестве: 100 – 150 граммов на один трудодень. Так, например, на 100 трудодней, - а их выработать было нелегко, - получали всего 15 килограммов, и это до следующего урожая.
Помолившись на иконы, бабушки сели за стол. Одеты они в праздничные сарафаны из темно-синего и коричневого ситца в мелкий цветочек. Сарафаны были длинные широкие, густо присборенные по талии. Сверху носили кофты с длинным рукавом из такой же ткани. Головы покрыты новыми ситцевыми, светлыми платками. Лица у них загоревшие, в морщинах, с добрыми улыбками.
В рюмки разлили совсем немного водки. Эта четвертинка перейдет еще на один праздник, и еще… Выпив, закусывали салом и крутыми яйцами, густо посыпанными солью. Деревенские люди соль любили и относились к ней бережно, как и к хлебу. О чем они говорили, я не помню, но улыбки не сходили с их лиц - значит о чем-то хорошем.
После недолгой закуски началось чаепитие. Угли в самоваре еще красные, чай горячий. В чашки наливали сначала заварку из чайника, наслаждаясь ее ароматом, а потом кипяток из крана самовара, каждая себе. В чайник с заваркой доливали кипяток и ставили на крышку самовара опять настаивать. Пили чай из блюдец, прихлебывая, не спеша, вприкуску с маленькими кусочками сахара. Если бы я умела рисовать, я бы показала на их добрых лицах почтение к происходящему и наслаждение всем этим. Как мало надо человеку. Я бы непременно выделила их натруженные руки, которые держали не мотыги и грабли, а блюдца с чаем.
По мере того, как бабушки подливали себе в чашки чай, угли в самоваре остывали, затухали, и, наконец, бабушки поставили перевернутые чашки на блюдца.
Встав из-за стола и помолившись на иконы, они ушли. Честь празднику была оказана такой чайной церемонией.
На следующий день мы с бабушкой Галей отправились в город, в районный центр, за пять километров от нашей деревни. Бабушка должна была заплатить в какую-то заготконтору налог яйцами за своих кур. У нее были три или четыре курицы и один петух.
В один из дней недели к ней пришел уполномоченный из налоговой инспекции, - этот госорган тогда конечно назывался по-другому, но как именно я не знаю, - и напомнил о налоге. Во дворе он посчитал кур, заглянул и на насест, не прячутся ли они там, открыл дверь в хлев, где хрюкал поросенок. Другой живности не было. Так в деревне он проверял каждый двор. За день он проходил пешком много километров голодный. Бабушка ему посочувствовала. Она посадила его за стол, налила тарелку похлебки, положила хлеб. Вот такое доброе было отношение к представителям государственной власти.
Налогом облагались только куры, петух не облагался. Одному взрослому человеку полагалось содержать три или четыре курицы, точно не помню. С этого количества и взимался налог. Брали его все равно с этих четырех даже, если кур было меньше. Если содержали больше четырех, налог взимался, конечно, с них со всех. А вот, какое количество яиц надо было отдать за одну курицу, я не знаю. Такая существовала изобретательная налоговая политика.
Для того, чтобы куры несли яйца, им было недостаточно того, что они клевали с земли, обязательно надо было сыпать зерно. Зерна колхозникам не хватало ни для себя, ни для живности. Поэтому ее с каждым годом все меньше становилось во дворах.
Летними вечерами после трудовых будней, когда соседки собирались посидеть у бабушки на крыльце, разговоры, как я помню, были все о войне с Германией. Все знали, что будет война, рассказывали даже истории, что где-то в поле кто-то видел немецкого парашютиста, и он быстро скрылся в лесу. Как будто бы, немцы забрасывали к нам разведчиков, чтобы получить нужные для них сведения о нашей стране. А еще колхозницы недоумевали и возмущались тем, что в Германию от нас гнали железнодорожные составы с пшеницей.
За несколько месяцев до начала войны бабушка уехала из деревни к одной из своих дочерей.
Когда наши войска с боями освобождали эту местность, немцы при отступлении сожгли деревню. На время боев люди укрывались в лесу. Вернулись на пепелища. Жить было негде. Старые люди и женщины с малыми детьми стали рыть себе землянки, помогая друг другу. Так выживали. Но об этом я знаю по рассказам.