Льдинка в сердце. Глава 2. Обо всём понемногу

 Словно острая щепка,  вонзилась в сердце обида. Не любил, значит, Толька. А она-то! Всем для него пожертвовала, всех друзей растеряла, для него одного жила.
А он не ценил, оказывается, только пользовался. А теперь нашёл себе другую, Томка ему надоела, вот и ушёл. Слёзы брызнули из Томкиных глаз, а сердце словно умерло: ничего оно не чувствовало, ничего  не желало теперь. Пусто в сердце, бесприютно. Вот вернётся из армии сын и скажет: «Эх, мама, что мне с тобой жить, уйду я от тебя!» И уйдёт. А ей всё равно.
Это раньше – переживала она за сына, когда в институт не стал поступать, как все нормальные дети. Сам пошёл в военкомат. А теперь – пусть идёт. Томке было всё равно.

Вернулся из армии Генка. Услышав об уходе отца, вроде и не удивился. В вуз поступать не стал, но и к отцу в гараж работать не пошёл (хотя Анатолий настойчиво звал сына к себе), нашёл работу в другом месте, ещё до армии женился на однокласснице, после армии молодые жили у Томки. Томка  невестку не обижала, жили мирно как две соседние страны: граница на замке, кухня – нейтральная полоса.

Руки у Генки, как и предсказывал отец, были золотые, за что ни брался – всё у него получалось. Вот только выпить любил, как отец. Жена Светлана словно бы не замечала Генкиного «увлечения», даже наоборот: возьмёт Генка чекушку в руки – Светка ему уже стакан подаёт, закуску на стол ставит, полную тарелку наложит мужу, да ещё добавить норовит. Томка удивлялась, но молчала. Она вообще другая стала, сама на себя не похожая, о чём Генка шёпотом рассказывал жене (чтобы мать, не дай бог не услышала).

Женился  сын ещё до армии, с матерью не посоветовался, просто сказал: «Мам, мы со Светкой расписались, пока у неё поживём, а там и к нам переедем, она пока не хочет». Томка поджала губы, молчала. А Генка ждал поздравлений, на худой конец – упрёков – что ж ты мать не спросил, не посоветовался…

Но и упрёков не дождался Генка. Мать помолчала,  поглядела исподлобья на Светкины алевшие двумя маками щёки и махнула рукой: «Ну что ж, живите где хотите, воля ваша» - и ушла в кухню. Генка обиделся на мать, а Светлана перевела дух и сказала: «Да ладно тебе, наладится».

Не наладилось. Уже родилась и подрастала Ритка, уже давно перебрались молодые к Геннадию, но как ни старалась Светлана подружиться со свекровью – не получилось. Томка словно стеной от них отгородилась. Жила бок о бок, как соседка, ни во что не вмешивалась. Только к маленькой Ритке приходила, когда она плакала, а Светлана возилась на кухне. Томка брала внучку на руки, меняла ей пелёнки и, убаюкав, уходила к себе. Так и жили, как соседи. Хорошие, добрые, но – соседи.

После смерти Анатолия Томкина семья, которую и раньше она не считала семьёй, рассыпалась совсем. Не распалась, не развалилась, а именно рассыпалась: каждый жил своей, отдельной жизнью, даже маленькая Ритка!

Геннадий переселился на дачу, на работу оттуда ездил, хотя было далеко. Томка со Светланой и маленькой Ритой приезжали по выходным. Генка целый день стучал в сарае молотком, слова из него не вытянешь. Привыкли.

Светлана тихо радовалась, что после смерти отца Генка перестал выпивать – как отрезал. Но Томку это не обрадовало, а было как-то всё равно. Невестка, болтушка и хохотушка,  притихла и разговаривала с Генкой, когда Томки не было поблизости. При свекрови помалкивала.  «Жалеет меня, что ли?» - думала Томка. – Не хочет показывать, как ей жить радостно, а без меня, наверное, хохочет-заливается…»

Даже внучка стала другой. Повзрослела. После школы, наскоро приготовив уроки, убегала на улицу – и пропадала до вчера. А раньше любила дома сидеть, с куклами. Вдвоём с бабушкой они шили куклам юбочки, платья,  шляпки, широкие плащи с капюшоном «по последней моде». Рита быстро перенимала все премудрости шитья, быстро училась и шила с удовольствием. «Это у неё от меня!» - с гордостью думала Томка.

Теперь куклы были заброшены, Рита о них и не вспоминала. То в кино уйдёт, то к подружке на полдня. Томка без неё скучала, напекла как-то к её приходу целую гору оладий (Рита обожала бабушкины оладьи). Рита равнодушно взглянула на накрытый стол, нехотя принялась жевать.

- Ты пустые-то не ешь, в сметанку макай, или в маслице, я сливочное тебе растопила, как ты любишь.
- Не хочется что-то, бабушка. – И ушла в свою комнату, аккуратно прикрыв дверь.

Томка обиделась и больше оладий не затевала. А внучка не просила. Вот и Ритке она не нужна, ей теперь с подружками веселее, чем с бабушкой. «Выросла внучка, - грустно думала Томка, - она теперь школьница, и друзей у неё  целый класс…»

А она, Томка? У неё ведь тоже были друзья, и всем она была нужна. А потом вышла замуж. За Тольку. А могла бы выйти за Павла…

Уже заглянули в комнату сумерки, предвещая осеннюю долгую ночь, а Томка всё сидела не зажигая света. Вот сейчас она встанет, щелкнет выключателем и мягкий свет из молочно-белого плафона прольётся на пожелтевшие страницы старенькой записной книжки, которую она держала в руках и боялась открыть. Боялась набрать давно забытые номера – и не найти забывших о ней друзей.  Кто-то ей откликнется? Кто из них?

Много было у Томки друзей, а замуж вышла за Анатолия, с которым десять лет сидела за одной партой. А могла бы выйти за Павла. Опоздала.

Пашка был женат и разводиться не собирался. В их дружной походной компании принято было ничего друг от друга не скрывать, и Пашка всем рассказывал, какая у него жена.
 – И готовить умеет, и где был не спрашивает, в поход вот – отпустила… А рукодельница какая! – соловьём заливался Пашка, не оставляя Томке надежды…
- А ты приводи её к нам, нам такие девчата в группе очень даже нужны!
- Чего захотели! Я своей жене не позволю по лесам бегать, пускай дома сидит.

К слову сказать,  у Пашки уже были две маленькие дочки-двойняшки, и его жена не смогла бы пойти в поход, даже если бы захотела. А Павла он отпускала, потому что на выходные к ним приезжала её мама, и дочкам хватало ласковых рук.

Пашка приходил в поход надутый от гордости – и хвастался, хвастался… Вот вчера он кормил дочек, и они послушно ели – ложку за ложкой, и съели всё, а у матери всегда капризничают… Вот подрастут немного,  и он  приведёт их в поход… «Тридцатник для первого раза тяжело, а двадцать семь пройдут, в крайнем случае на плечах доедут, плеч в группе много» - мечтал Пашка о невозможном, и его не прерывали.

Пашку терпели, хотя он всех уже достал своими россказнями, и предлагали не тянуть и произвести на свет двух сыновей – раз у Пашки  по одному не получается. Пусть будет четверо, для ровного счёта. Павел замолкал и надолго задумывался.

Тамара пришла в группу случайно, ей было не по себе в незнакомой компании. Но ей повезло: группа оказалась дружной и приветливой к новеньким, которые уже к обеду переставали чувствовать себя новичками (как вариант: вообще переставали себя чувствовать и, дотащившись на непослушных ногах до станции, больше у них не появлялись). А когда приходили в  группу второй раз – новичками их никто не считал.

Стала «своей» и Тома. В группе почти все были её ровесниками или чуть старше, со всеми у неё установились ровные дружеские отношения.  И только с Павлом…

Когда она впервые увидела Павла, ещё ничего о нём не зная, - словно искра вспыхнула между ними и, невидимая, спаяла в одно целое. На привале у них  был «общий стол – суп, чай, бутерброды, закуски, десерты… на десерт приносили домашнюю выпечку (поскольку магазинный торт с розочками в рюкзак не положишь – розочки «завянут»).

Томка  баловала ребят булочками с маком и рогаликами, но чаще всего пекла Пашкино любимое творожное рассыпчатое печенье. В группе об этом «знали» (здесь все всё всегда знали и всегда молчали, - ведь свои…) и тактично не заказывали Томке полюбившиеся им рогалики.

Они с Павлом так подходили друг другу, так сходились во всём, что в группе их считали парой. Балагур и весельчак, Пашка был дружен со всеми девчатами в группе, но Томку выделял, чаще других нахваливая её фирменное печенье. И Томка таяла от удовольствия, хотя её печенюшки нравились всем, а не одному Павлу.

Если надо было перейти вброд речку или перебраться через овраг, ребята помогали девчатам, это было неписаное правило. Павел вёл Томку за руку и, переведя, не спешил отпустить, повторяя: «Ну вот и всё, Томусик. Всё позади, уже  можно открывать глаза и идти дальше» Томка на него не обижалась.

Павел стал для неё настоящим другом, но Томка ждала большего. Ждала год. Потом ещё год. Но Пашка не собирался разводиться, любил жену, обожал дочек и был счастлив. И тогда она вышла за Толика (который, к слову, это два года тоже ждал и ни на ком, кроме неё, жениться не собирался). Как же давно всё это было, как давно она с ними не виделась, не интересовалась, как они живут. Как – Пашка… Незачем было. Ни к чему.

 И вот  результат. Не нужна она больше мужу, не нужна домашним, у них своя жизнь. И у неё, Томки, будет своя! Никто ей не запретит, никто ничего не скажет: некому говорить. Томка решительно поднялась, зажгла свет и, придвинув к себе телефон, набрала номер.…
- Галка, привет! Это Тома Казначеева. Помнишь такую? - бодро выдала Томка  заготовленную заранее фразу. И испугалась. Сейчас скажет «А… Тома? Ну, как дела? Ты извини, у меня гости, не могу говорить…».

Галя не сказала «А-ааа», не спросила, как дела, не извинилась, что некогда. Вместо этого она неприлично обрадовалась и вывалила Томке все накопившиеся за несколько лет новости. Группа сменила руководителя – им стал Боря Бергман, а Блинов  «вышел на пенсию» и теперь нянчит внуков на даче. Два раза в год они всей группой едут к нему на дачу – пятнадцать человек, тридцать рабочих рук. И не слушая Колиных протестов, дружно наваливаются на работу – забор поставить, сараюшку-развалюшку подправить или ещё что-нибудь. И на удивление соседям – «на счёт три» встаёт вокруг Колиного участка новый забор, сверкает свежим тёсом сарай, а во дворе на верёвочных  качелях (альпинистский трос и удобные сиденья со спинкой) с радостным визгом качаются Колины внуки…

«Покончив» наконец с Колиной «частной собственностью», группа рассаживается вокруг костра, а Николай будто снова их руководитель… И молодеет его лицо, и не смолкает смех, и Борис поёт под гитару Шуфутинского. Все устали как собаки, но это обычное, так сказать, состояние. Всем хорошо и весело. Колина жена хлопочет у стола. А на столе!.. – Соленья, варенья, пирог с яблоками из своего сада… И знаменитая Татьянина наливка.

- Стол-то какой накрыли, даже есть жалко!. Так я чё хотел-то… Будем праздновать Татьянин День? Танечка, за тебя! Те, кто может, пьют – стоя.
- Тогда и за хозяина надо, за Николая… угодника! Он такой костёр нам развёл, чуть сарай не спалил, всем, короче, угодил. Коля, за тебя. За нашего бессменного… За нашу группу! За нас за всех и за каждого отдельно… Тань, тащи, что там у тебя, душа просит… (Хорохорятся, изображают развесёлых-разудалых, соседи думают, Колькины «гостенёчки» канистру спиртяги прикончили, а у всех… в стаканах вода из родника, у Коли родник за участком, от воды зубы ломит и вкус необыкновенный. Наливочку посмаковали и остановились: стоп-кран, нельзя. Пол-группы со спортом «дружат», остальные «приятельствуют».


…«Что ещё? – вспоминала Галя. – Сашка с Инной в Германии живут, и там у них уже трое детей. Пишут, всё у них хорошо, только скучают по походам, нет в Германии походов выходного дня! А говорят, развитая страна…»

Долго рассказывала Галя… Томке не удавалось вставить ни слова, а ей  так хотелось спросить про Павла! Но спрашивать не пришлось: про Павла Галя сказала сама.
 – Приходи, Том! – звала Галя. – В эту субботу у Николая день рождения, собираемся у него на даче. Опять не в очередь Татьянин день отметим! – рассмеялась Галя. – Заодно и смородину соберём, у Коли двадцать кустов, им одним не справиться. А жена его знаешь какую наливку делает, смородиновую! Речка Смородина, Калинов мост! Приходи, и пирогов напеки с вареньем. Коля с яблочным любит, не забыла ещё? Между прочим, Пашка обещал быть, он у нас теперь в женихах ходит…

И словоохотливая подруга поведала Томке, что Павел с женой давно развёлся, но до сих пор переживает, что она не даёт ему видеться с дочками («Вот как повернулось у Павла, а ведь так любил жену!» - сжалось Томкино сердце).
- Пашка ушёл к другой, там тоже не сложилось… В общем, теперь холостой. Шлёт на дочек алименты, а жена ему их обратно отправляет, представляешь?! Пашка на женщин смотреть уже не может, не верит никому, с ребятами только общается, а баб за километр обходит, - болтала Галя. – Тебя, между прочим, вспоминал! Говорит, женился бы на Томке, и  горя бы не знал. А я, дурак, думал – наладится у нас со Светкой, да и девчонок жалко, малолетки… А Светка не думала: сама ушла и меня же объявила виноватым. Томка бы никогда не бросила…

- Никогда, - подтвердила Тома. – Так ты говоришь, она сама от него сбежала? С двумя детьми ушла?!
- Знаешь, она  звонила мне тогда, - понизила голос Галя, хотя никто не мог их слышать. – Говорила, что Пашка совсем перестал дома бывать, всё по походам, по горам мотается, а дочек на нас с мамой бросил, и меня, говорит, бросил…

Светлана терпела долго, даже слишком долго: любила Павла, ждала что опомнится и о семье вспомнит. Но Павел собирался провести отпуск в горах и на все её уговоры поехать с детьми к морю («Там что, гор нет? В «радиальные» можно ходить, и компания всегда найдётся») отвечал:
- Тебе оно надо, море это? Надо? Ну так  езжай, путёвки я достану, с мамой и езжайте, вчетвером, девчонки там накупаются-назагораются... А я в горы хочу! Ты же ни в чём не хочешь себе отказывать, а я почему должен – отказывать? Достала уже со своей ревностью. Я один еду, один, понятно тебе?

Светлана проглотила комок в горле,хотела промолчать,но не выдержала:
- Да поезжай. Хоть бы ты там сдох, в своих горах!

На том и порешили. Вернувшись из отпуска, Павел не нашёл дома ни жены, ни детей. Семейная жизнь кончилась. И что он ей сделал?..

Тома положила трубку с колотящимся сердцем. Павел… Её Павел! Он её помнит!
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2015/11/14/1155