Николина Гора

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ВОРОНЫ
(Живой Журнал, 2 августа 2015)

Когда мне было 8 лет, на даче 1 июня выпал из гнезда вороненок. Бабушка его подобрала, посадила в большой посылочный ящик, кормила кусочками сырого мяса. Очень скоро он научился вылезать из ящика, а потом и летать стал. Часто прятал кусочки мяса в туфли, а также под ножку складного кресла, которое дедушка выносил на улицу.

Собственно, из гнезда выпало два вороненка, но второго (не помню, выпавшего раньше или позже) обнаружили дохлым, а наш был в полном порядке. Потом и гнездо упало, остававшийся в нем вороненок, кажется, не пострадал; вороны продолжали о нем заботиться, а бабушкины попытки его кормить были встречены им не очень благосклонно. Через день-два он покинул гнездо, надеюсь, благополучно.

Нашего вороненка мы назвали Яшкой. Нам советовали подрезать ему крылья, но мы, конечно, не стали этого делать. Он всюду сопровождал нас, и в лес, и в магазин (внутрь, понятно, не залетая), как дворовая собака, бегающая за хозяевами без поводка, а когда понадобится, отлучающаяся по своим собственным делам. Когда кто-то из взрослых уезжал в Москву, Яшка провожал его до остановки и потом заглядывал в автобус через окно, имевшееся в крыше, чем чрезвычайно веселил публику.

Однажды мы откуда-то узнали, что нашего Яшку на соседней даче посадили в клетку. Мы с младшим братом пошли его выручать. Яшка сидел в канареечной клетке, настолько тесной для него, что он не мог даже расправить крылья. Увидев нас, он заволновался. Няня мальчика, нашего ровесника, довольно грубо нас отшила: это наша ворона, мы ее поймали; но его сестра, девочка лет пятнадцати, встретившаяся нам на обратном пути, тут же приняла нашу сторону и выпустила Яшку.

Яшка жил у нас, вероятно, около месяца, а потом исчез. Скорее всего, сгинул из-за чрезмерной доверчивости. А может быть, зажил нормальной вороньей жизнью.

ГОРЯЩЕЕ БОЛОТО
(Живой Журнал, 7 августа 2015)

Когда мне было 12 лет, на даче мне очень нравилось находившееся неподалеку болото, изрезанное старыми траншеями, соединявшимися в две речки, впадавшие в Москву-реку. Болото было покрыто зарослями, в том числе двухметровой крапивой; были там и камыши, и карликовая береза, и черная смородина. Однажды я собрал столько смородины, что из нее изготовили банку варенья; точнее, не варенья, а по вошедшей тогда в моду технологии смородину с большим количеством сахара пропускали через мясорубку. Банку, правда, маленькую - меньше пол-литра. Со дна траншей я набирал замечательную белую глину (но до того, чтобы что-то из нее лепить, дело никогда не дошло).

На болото мы ходили с четырнадцатилетним другом, иногда к нам присоединялся кто-то еще; один я туда, вероятно, никогда не ходил. Бывал я там и в следующие годы, но редко. Однажды, помню, был с собакой, и она, точнее, он свалился в озерцо, оставшееся после добычи торфа; берега были абсолютно вертикальными, так что бедный пес не мог выбраться, плавал туда-сюда, пока я его не вытащил.

Приходилось пробираться через крапиву, перепрыгивать через траншеи, но трясины я не помню; вероятно, она была кое-где, но ее легко было обойти. Были и сухие участки - "степи".

С одного края болото горело, и это было великолепнее всего. Выгоревший торф имел красноватый оттенок, поверхность бугрилась маленькими, в несколько сантиметров, вулканами, из которых шел дым, а иногда показывался и огонь. Какой-нибудь кустик на краю такой марсианской равнины мог вдруг вспыхнуть настоящим пламенем. Позже, читая в Библии, как Бог разговаривал с Моисеем из горящего куста, я всегда вспоминал эти горящие кусты на болоте. На прогоревший торф наступать было нельзя: он был совсем рыхлым, так что можно было сразу провалиться в горящую преисподнюю. Но мы как-то не очень боялись.

С тех пор запах горящего торфа вызывает у меня самые приятные ассоциации. Так что, когда в 2010 г. торфяники горели по всему подмосковью и в городе пахло гарью, все этим огорчались, а я в тайне радовался приятному запаху, забивавшему запах автомобильных выхлопов.