Четыре женщины в жизни мужчины

Первая ворвалась в  привычный монотонный  темп будней стремительно и юно,
с весенним сквозняком,  захватив в чарующий плен с первого взгляда. Расцветила  жизнь акварельными красками. Зазвучала  в холостяцкой судьбинушке многоголосием буйной и чарующей молодости, родниковым  чистым журчанием  любовных слов. Наполнила неуловимыми флюидами все  мужские сосуды - емкости.

И я вмиг у ног юной прелестницы. Кураж, головокружение необыкновенное.
Ты ничего не понимаешь, и не хочешь думать ни о чем. Только поглощен, упоен  чарами  молодой кудесницы в невинном легком кружевном платьице.  Пьян без вина, околдован - очарован. И несешься с ней, не раздумывая о последствиях, отважным  бумажным корабликом  в бурном половодье экстазных чувств, гордо распустив парус в косую линейку.

Первая, желанная, юная. О!.. Но иногда мужской разум шепчет: «Остановись. Где твое благоразумие. Всмотрись в себя и оглянись кругом. Эта милая ветреница  с фривольными кудряшками не твоя, не тебе принадлежит. Очнись. Ещё мгновение,
и девчонка, покуролесив,  бросит тебя,  убежит…»

Так и случилось. Сглазил. С майскими грозами, с первым порывом бесшабашного теплого ветра  испарилась щебетунья, улетело зеленоглазое длинноногое чудо,  будто и не было.  Но благоразумно оставив дверь открытой. Я глянул, не успев опечалится, а на пороге стоит другая,  искрящаяся  красотой молодая женщина.

Локоны, черным атласом отливая,  струятся  по плечам, стекают шелковым водопадом ниже пояса, глаза  то ясные,
то с поволокою страстною, то сапфирами, то изумрудами светятся. Все желания мужские видят и одобряют. Кожа нежная, золотисто-розовым персиком  манит, на щеках алой зорькой румянится. Стан тонкий, да гибкий сам в руки просится.  Губы сочные и  яркие, ягодно - сладкие призывно улыбаются. Грудь наливная колышется, желанием полна, как мягкая упругая волна… И потянулся к ней, не раздумывая, нырнул  смело в глубинную плоть душистую, да и утонул
в жарких  объятиях. Таких горячих, зноем солнечным пышущих, что и дышать тяжело. Как влагу живительную, пил  бы,
пил круглосуточно страсть обжигающего нутра. И воздуха не хватает уже,  глоток бы спасительный  сделать,  ан, нет.
Терпи, браток. Сам захотел, сам и налетел.

Горло пересохло до немоты,  как в Сахаре песок раскаленный, а жажда не покидает и еще больше иссушает. Вот это женщина!.. Жгучая,  как кайенский перец, темперамента невиданного,  иногда дикого, неукротимого. Полыхает зарницами,  обжигает до красноты. Характера непредсказуемого. А если что не по ней, так брови нахмурит, да блеснет молнией-взглядом,  припечатает   словом – громом, что и чувство, подобное страху проберет с головы до ног и, как под проливным дождем, взмокнешь до ниточки, до последней клеточки и тела, и сознания. Так пробирает, окатывает, что и слов нет.

И уже хочется чего - то тихого, уютного, мирного и спокойного.
Как в детстве, самая лучшая из женщин, мамочка, посадит на колени и гладит, гладит, целуя, головушку, что-то припевает-приговаривает. И улетаешь под ее  песни - сказки далеко-далеко, а на душе сладостно и легко. Честно, я устал от нескончаемого бешеного напора южной горячей степной кобылицы. Но скакать с ней день и ночь, сознаюсь,  стало невмочь. Пусть такая знойная страсть лучше ночами иногда  снится, но не  круглосуточно творится. И ведь понимающая женщина!
Все своевременно сообразила, и по-английски, не прощаясь, ушла, восвояси без претензий укатила.

Но в гости,  перед  уходом, как бы невзначай,  рыжеволосую подружку привела.
А та, в самом соку, зрелая,  холеная  дама - красавица. С горчинкой в мудром взгляде, с улыбкой лукавой мимолётной.

И все в ней, и стать, и полнота чувств, и  тихая, ласковая обворожительность, и  нега, и очарование очей. Слова, что шелест листвы. Касания рук, как паутинка на осеннем ветерке.

И щедрая сама и на поступки, и на слова, и на чувства. Вкус отменный во всем. А какие незабываемые ароматы источает, радуя взгляд добротными нарядами.  Запожарила медвяная рыжеволоска мою душу. Недаром писал поэт. Ох, недаром...

И мне никуда от ясного пламени не деться. Только влюбиться, сердцем  мужским покориться и вновь загореться.
Новая  обольстительница в обволакивающей опытной ласке, тиха и покорна, нежна, не любовница, не мама, не жена,
не сестра, но что-то большее такое. Заботливое существо родное.

И отголоски в ней от предыдущих моих любовей звенят и волнами идут по крови.
И все бы хорошо. Уже ничто не мучит, не тревожит беспокойный ум. И в минуты блаженного покоя, отрешившись от хлопотно - бытовой  мирской суеты, всматриваешься безмятежно в бездонные,  манящие небесные выси,  начинающие слегка блекнуть  красками, готовясь к новым  временным переменам в природном круговороте.

Но почему у женщин, у красавиц столь короток  век  цветения и плодоношения.  Все чаще сердечная подруга начинает хмуриться и плакать беспричинно, заливая надолго  моё настроение беспросветной  слякотной тоской и хмарью.
Все больше в ее поведении и разговорах слышно заунывной нудности.  От беспричинных слез,  хлюпающих  вздохов, ноющих причитаний в унисон промозглым осенним ветрам, постепенно, как на проявляющемся черно-белом снимке, появляется
в лике ненаглядном  дряблость щек с глубокими носогубными складками, опущенность припухших век в мелкую сеточку
от морщинок-грустинок, набухшие  осенней сыростью  коричневато-желтоватые мешочки под глазами.

Однажды поутру,  в свете  наступающего на горло,  серого и чахлого, но правдивого дня, любимая,  представ моему взору  обнаженной,   после беспросветной ночи взаимных обид и упреков,  вмиг убила меня… Руками, скрюченными,  голыми, костлявыми к себе маня, желание мужское отбила, загубила… Старуха… дряхлая и страшная, отвратная, хотя и жалкая,
в губительном,  пронзительном ознобе…   Брезгливость, отчужденность, зябкое разочарование для нее от меня в ответ…

Не смог сдержать себя.
О, моветон, могу сказать я только НЕТ! Отвянь! Ты в зеркало взгляни на отсвет своих лет… Но почему, ведь я берег тебя, зачем увяла до срока быстротечно, не пойму… Я убежал, сам кинул несчастную «красотку»,  непристойно  и недостойно убежал. Нет, не  такую я любил,  и жаждал и алкал… Ретировался, позиции свои без боя сдал, сбежал.  В глазах людских, понятно, что наглец,  предатель и нахал.

Но правильно меня поймите. Не Дон Жуан я, честно, строго не судите. Каких я только женщин не брал, не знал и не видал…  По этой, малодушно и не по-мужски рыдал… Но для нее, увы, пропал…

Теперь,  я умудренный  опытом, в попутчицы  надежные возьму другую. Холодную и властную, суровую подругу дорогую.
Пусть проблесками редкими и серебрится иней в пушистых белоснежных волосах. И холод с изморозью  в  ледяных глазах.  Но телеса  достойные  стройны, гладки и хороши.  И в здравии разумном  еще сознание,  и крепкое хозяйское пожатие  руки. Хотя объятия,  порой морозностью изводят, но  к чувствам  новым неизведанным  взывают, и радость с удовольствием
в общении находят. Как на катке скользя, мы с ней соприкоснемся, сольемся, словно  лед и пламень. И раздроблюсь сосульками на мелкие осколочки  я перед ней,  в былом - мужской кремень и твердый камень.

В сугроб зарывшись, затаюсь, застыну, буду соблюдать все правила игры до той поры, когда вернутся  в обновленье  ярком времена, и вновь ворвется в душу юная чертовка, бестия  цветущая,  весна.