Роза и крест Даниила Андреева

РОЗА  И  КРЕСТ  ДАНИИЛА  АНДРЕЕВА

Когда в одном человеке органически соединились два полноценных дара, его личность нельзя рассматривать сквозь призму верховенства и преимущества одного из них. Но поскольку в случае Даниила Андреева одна из сторон его творчества для читателя непреодолимо трансцендентна (то есть совершенно непознаваема личным опытом большинства), возникает естественный вопрос, как ее воспринимать: в качестве ли произвольной концепции одаренного чудака-фантазера; как чисто художественный феномен гениального философа и поэта; в качестве мистериальной проекции грандиозного откровения визионера и мифотворца? Думается, здесь все зависит от типа мышления воспринимающего, а типы эти, в свою очередь, примерно соответствуют трем уровням познания, о которых можно прочесть в книге Ламы Анагарики Говинды «Психология раннего буддизма». Это – 1) субъективный уровень, поскольку в таком познании выделяется прежде всего сам переживающий субъект с его чувственными впечатлениями и часто верхоглядными оценками; 2) объективный, т. е. способный на абстрагирование и рефлексию, но в пределах своей же понятийной сферы; 3) интуитивный уровень, как единство субъекта и объекта, «синтетическое видение мира, переживание космического сознания, в котором Бесконечность не только умозрительно познается, но и реализуется».
Конечно, и третий тип познающего не застрахован от аберраций сознания, как и не исключает собственного критического взгляда. Однако только такая, в некотором смысле, кармическая сопричастность с данииландреевской Темой, плюс наличие некоторого духовного опыта, хотя бы в непреходящем ощущении смертоносной схватки скрытых от нашего дневного взора причин, приближают к реальному о ней знанию. С этих позиций у нас и пойдет разговор.
У известного русского писателя Леонида Андреева 2 ноября (новый стиль) 1906 года в Берлине рождается сын. До этого вполне здоровая 26-летняя мать умирает вскоре после родов, а безутешный отец отказывается от ребенка. Спустя некоторое время его забирает на воспитание в Москву родная тетка, сестра покойной, и ранние годы Даниила проходят в кругу семьи Добровых, людей высококультурных и вместе с тем хлебосольных и общительных, чей дом был открыт многочисленным интеллектуалам. Таким образом, будущий русский поэт-духовидец, унаследовав от отца талант писателя, с детства и навсегда обосновывается в России, а не за границей. Неужели случайное стечение обстоятельств?..
Канва его биографии доступна теперь любому, кто пожелает с ней ознакомиться. Кульминационное событие судьбы – арест в 1947 году и последующее отбывание срока во Владимирском политизоляторе, в обществе видных деятелей науки и культуры. К счастью, тогда на короткий период высшая мера заменялась 25-летним сроком (еще одна провиденциальная удача!), да и Сталину оставалось жить гораздо меньше… В подвалах Лубянки гибнет роман «Странники ночи», поэмы, стихи и письма. Однако обстановка тюрьмы со временем странным образом способствует почти непрерывному потоку потусторонних озарений, которые и прежде случались с Андреевым, но лишь отрывочно. «Как могу я не преклониться с благодарностью перед судьбой, приведшей меня на целое десятилетие в те условия, которые проклинаются почти всеми, их испытавшими, и которые были не вполне легки и для меня, но которые вместе с тем послужили могучим средством к приоткрытию духовных органов моего существа? Именно в тюрьме, с ее изоляцией от внешнего мира… начался для меня новый этап метаисторического и трансфизического познания… Глубинная память стала посылать в сознание все более и более отчетливые образы, озарявшие новым смыслом и события моей личной жизни, и события истории и современности. И, наконец, пробуждаясь утром после короткого, но глубокого сна, я знал, что сегодня сон был наполнен не сновидениями, но совсем другим: трансфизическими странствиями» ( Д. Андреев, «Роза Мира»).      
 Более-менее доступны сегодня и книги Даниила Леонидовича: грандиозный трактат «Роза Мира», поэтический ансамбль «Русские боги», драматическая поэма «Железная мистерия». Нелишним будет, однако, напомнить, что в литературе, которую принято условно именовать «советской», Андреев появляется как бы совершенно ниоткуда – ведь даже к «внутренней эмиграции» его никак нельзя отнести. Ибо господствовавшей и осудившей его на 25 лет тюрьмы идеологии противопоставляет он не просто сумму чуждых ей образов и идей. Личность мистика и пророка, по размаху своему совершенно для XX века неожиданная, насмерть поражает нечто более в нынешнем сознании укорененное, чем наследие специфически тоталитарного режима. Она без экивоков опровергает всю в целом систему философских воззрений современного человека, который, по словам К. Г. Юнга, «утратил метафизическую уверенность своего средневекового собрата» и на ее место поставил «идеалы материального благоденствия, безопасности, гуманизма». Это было послание, к которому у нас никак не готовился ни полузнайка-образованец, давно списавший в архив откровения Бёме и Сведенборга, ни респектабельный гуманитарий, с унылой покорностью взирающий на «Божественную Комедию» Данте как на «памятник из гранита, воздвигнутый в честь гранита и якобы для раскрытия его идеи…» Но почему-то всегда оно так бывало, и на Западе, и у нас: кто-нибудь неожиданно придет и напомнит о том, что «временами эти миры сходятся так близко, что самые наши привычные земные вещи кажутся лишь тенями вещей небесных» (У. Б. Йейтс, «Кельтские сумерки»).
Мистико-поэтический трактат «Роза Мира» – основополагающая книга Андреева, без нее невозможно представить остальные. Сложность же разговора о ней состоит, как мне кажется, в следующем: скрытый глубинный мир образов, событий и сущностей, у обычного писателя и поэта едва просвечиваемый за их внешнеизобразительной канвой, у Андреева вольно или невольно выведен наружу вперемежку с сознательными умозаключениями самого автора. Явленная  «изнанка мира» –  по всей видимости, есть результат непростого взаимодействия реально существующего и до времени скрытого от нас с проекцией бессознательного конкретной человеческой психики. Сам Д. Андреев не однажды напоминает о возможном проникновении человеческого элемента в трансфизическое познание и об его замутнении. Он объяснял, что происходит это на этапе метаисторического осмысления, после этапов метаисторического озарения и метаисторического созерцания. Одним словом, вещи ноуменальные (непознаваемые) все равно ими остаются, а «Розу Мира» порой называют даже «романом»…   
 Поскольку любой процесс человеческого познания в сущности своей троичен (тезис–антитезис–синтез или субъект–объект–интуиция), попытаемся в откровениях «Розы Мира» выделить три ценностных ряда, в обратном порядке соответствующие трем его уровням.
1.  ПРОВИДЧЕСКИЙ РЯД основных понятий, то, что не подлежит сомнению,  ибо подсказывается проницающей смысл мироздания мистической интуицией и одновременно подтверждается логикой видимых вещей. Это лежащее в основе концепции Розы Мира учение о многослойности  Вселенной, о том, например, что рядом с нами сосуществуют смежные слои с иным числом пространственных координат, время которых имеет несколько измерений и т. д. Что брамфатура нашей планеты (Шаданакар), как и большинство брамфатур нашей галактики – есть поле борьбы Провиденциальных и демонических сил. (Вспомним у Достоевского: «Здесь дьявол с Богом борются, а поле битвы – сердца людей»). Это метаистория – «ноуменальная сторона того универсального процесса, который одной из своих сторон открывается нам как история» (С. Булгаков). Или по Андрееву – «совокупность процессов, протекающих в тех слоях инобытия, которые, будучи погружены в другие потоки времени и в другие виды пространства, просвечивают иногда сквозь процесс, воспринимаемый нами как история».  В конце концов, понятие метаистории напрямую связано с фактором многослойности и не может из него не вытекать! Это сверхнарод с надстоящей над ним метакультурой – группа наций или народностей, объединенных общей, совместно созидаемой культурой, физиогномически отличной от других, возглавляемых общим демиургом и одухотворяемых идеальной соборной душой. Андреев выделяет два типа таких образований: когда несколько этнически различных наций в разные века передавали друг другу ведущую роль (Северо-западный, Романо-католический сверхнароды); и когда из числа наций, составляющих сверхнарод, сразу же выделялась ведущая (древнеегипетская, русская). «Сложившись из пестрых этнических элементов, как в свое время народ Египта, русская нация оказалась, как и он, сильнейшей творческой силой в кругу сочетавшихся с ней в единой культуре меньших народов», – пишет Андреев. Существование злобных и могущественных начал, именуемых в книге уицраорами, демонами великодержавной государственности, играющих в истории двойственно-противоречивую роль. Демиурги, чтобы защитить свой народ от внешнего врага, вынуждены вступать с ними во временный союз. Отсюда трансфизическое противостояние Небесного Кремля и перевернутого подобия Кремля, т. е. его демонического двойника, его изнанки в российской метаистории. Двойственная природа государственной власти во внешней истории достаточно очевидна. Одухотворенность сил природы, воплощенная Андреевым в образы стихиалей. Подобное отношение к природе пантеистическому сознанию всегда открыто. Предвидение религии итога и наступления эсхатологических времен. Вступление Земли во Второй эон, что, между прочим, вполне согласуется с эволюционным учением теософов.
2. МИФОТВОРЧЕСКИЙ РЯД. Все, что, не являясь игрой одного ума, стало, однако, личным откровением. Индивидуально объективированная космогония. Любая антропоморфность или персонификация тех или иных понятий, начал, сил, стихий, явлений, олицетворение их в конкретных мистериальных персонажах, в то время как они могут принимать для другого воспринимающего сознания совершенно иные облики, т. е. явленных индивидуальному духовидческому воображению. Их неповторимые имена, иногда сознательно условные как Яросвет и Навна, чаще уникально услышанные, дивно-божественные – Лиурна, Звента-Свентана, и демонически-жуткие – Жругр, Гагтунгр. Имена пространственные, как Ирольн, Олирна, Дигм, Друккарг, скорее всего, того же порядка. Собственные построения, основанные на именах и названиях, известных из религий и оккультизма, из общекультурных мифологем, или же на созвучиях, в языках давно укорененных: Сальватэрра, Эдем, Рай, Асгард, Монсальват, Лилит, Велга, родомысл, демиург, даймон, эгрегор, эйцехоре. Мифологизация будущего: не исключено, что сюда относится само наречение будущей интеррелигии Розой Мира, а также сроки ее появления; дальнейшее развитие христианского мифа вплоть до прихода антихриста. (Одним словом, сколь бы ни услаждало себя постиндустриальное мышление скептическим «боги ушли на пенсию», а в лице Д. А. мы ни много ни мало встречаемся с новейшим пантеоном.)
3. СУБЪЕКТИВНЫЙ РЯД. Оценки сугубо личные, то, что может быть результатом собственных авторских пристрастий, вкусов и мнений, обусловленных вполне объяснимыми пробелами или замутнениями в его человеческих знаниях. Самый великий духовидец, покуда он продолжает свое воплощение в Энрофе (физическом мире), остается существом промежуточным и открывающиеся ему панорамы неизбежно «засоряют» предубеждения этого мира. Так, читатель «Розы Мира» вправе усомниться в истинности идентификации старца Федора Кузьмича с императором Александром I. «Легенду о старце» Андреев хорошо знал, наверняка читал изданную в 1923 году книгу проф. К. В. Кудряшова, некоторые  из нее сведения приводятся в «Розе Мира». Так что тот, «перед чьим внутренним зрением промчался в воздушных пучинах лучезарный гигант», вполне мог созерцать кого-то другого… Довольно раcплывчато определение дара вестничества, не всегда убедительны примеры. Почему, например, к вестникам не относятся романтики пушкинской поры Николай Полевой и Владимир Одоевский? Разве «Блаженство безумия» или «Сильфида» с «Саламандрой» не приоткрывают «высшую правду и свет, льющийся из миров иных»?   С другой стороны, о какой «высшей реальности» вещают Лев Толстой и Чехов? Ведь описания облаков и даже предчувствия «неба в алмазах» здесь не достаточно. Увы, сдается, что сам Д. Андреев временами попадается в ловушку фактора прижизненной популярности и посмертной славы. Или почему, размышляя о Тургеневе, не касается Даниил Леонидович целого ряда рассказов последнего десятилетия его жизни, пропитанных мистицизмом насквозь? Почему ничего не говорит он о писателях и поэтах Серебряного века, явно мистиках, таких как Федор Сологуб, Мирра Лохвицкая? Вообще, от всего символизма, следуя школьной советской традиции,  Андреев по большому счету оставляет одного Блока (если не считать дежурных сарказмов в адрес Бальмонта, Брюсова, Северянина и беглого упоминания Вячеслава Иванова и Андрея Белого). Не появляется в данииландреевских «Миссиях и судьбах» и воспевший Бегущую по волнам романтик А. Грин, хотя в своем земном времени они явно не разминулись. И совершенно уже предвзятыми видятся рассуждения Д. Андреева о Франции и французской культуре последних веков как «удивительно бедной вестничеством». По всей вероятности, он не имел представления о творчестве Шарля Нодье, Альфонса де Ламартина, Альфреда де Виньи, Вилье де Лиль-Адана, Эдмона Ростана, не говоря уже о целой плеяде мистиков XVIII-XIX веков, таких как Луи-Клод де Сен-Мартен, Фабр д’Оливе, Станислас де Гюайта, Эдуард Шюре, Элифас Леви и др.; здесь кстати припомнить и французских художников-символистов – Одилона Редона, Гюстава Моро… Нелишне упомянуть и философа-традиционалиста Рене Генона.
Конечно, писалась «Роза Мира» в условиях наитягчайших, и напряжение, выпавшее на долю ее автора, поистине овеяно героикой. В 1954 году на тюремных нарах он перенес инфаркт. Освобожденный в апреле 1957 года усилиями отбывшей лагерный срок жены (а трудности его реабилитации были вызваны заявлением «пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком»), Даниил Андреев ни о каком устроении быта не помышлял. Последние два года его скитальческой жизни были посвящены завершению миссии. Понятно, что в подобной обстановке, при невозможности оседлого образа жизни, должно быть, отсутствии необходимых книг, в состоянии, когда жизнь поддерживалась той самой надчеловеческой силой, которая ее же и сокращала, – вкрапление неизбежных ошибок увеличивалось. Однако никакие частные недоразумения не могут умалить весомость унаследованной нами книги, они только подчеркивают сложность жизненного задания ее творца…
С другой стороны, как не увидеть аналогичных миссий, в других условиях, других культурах питающих корни бессмертного Древа Традиции? И как не вспомнить в этой связи профессора Дж. Р. Р. Толкина, создателя грандиозной романной эпопеи, вдохновленной образами и идеями (воспользуемся словарем Д. Андреева) Северо-западного мифа, что отражает, в свою очередь, великий трансмиф Монсальвата? Другие имена, другой жанр, по-европейски благополучная судьба автора, но неизбежно столкновение сил Света и Тьмы, воплощенных в образы забавных добрых существ, мужественных людей, стихий Природы, созданий и посланцев Высшего Мира, заблудших человекоорудий Темного Властелина и его присных – ящероподобных чудовищ и полчищ дьяволочеловечества… Разве только слепой может не увидеть духовно-субстанциональной основы явлений подобного масштаба, не распознать провиденциального смысла произведений, время от времени озаряющих человеческую культуру! Как кстати тут слова Д. Андреева, «что сверхнароды, пока они существуют в Энрофе, не завершают творения своих мифов никогда». 
Забегая на века вперед, даже провидец может не доглядеть конкретных событий и не распознать точных сроков и дат. Но одно из ближайших пророчеств Д. Андреева – разрушение материалистической доктрины уже к концу XX столетия – на государственном уровне вполне сбылось. Другое дело, что идеологически разреженный воздух способствует головокружениям, и тут уж каждый, будучи предоставлен самому себе, нащупывает собственную путеводную нить – мировоззренческую и нравственную опору сообразно умственному развитию и душевному возрасту. К сожалению, путем духовного поиска идут немногие. Человеческому же большинству свойственно полагаться на элементарные и, казалось бы, вполне здоровые инстинкты самосохранения и выживания. Но в той же инстинктивной сфере, согласно Андрееву (что известно также из учения отцов церкви), зарыт основной корень мирового зла. В конце книги он неутешительно предупреждает о том, что даже в случае наступления на земле условий золотого века, останутся такие противоречия, которые «нельзя разрешить до тех пор, пока человечество, как говорил Достоевский, не переменится физически». И называет их буквально по имени-отчеству. «Такие противоречия можно смягчить, сгладить, временно заглушить, но устранить их корень нельзя, потому что корень их – в том эйцехоре, которое со времен падения Лилит, свойственно всем живым существам Энрофа, кроме тех, кто изжил его и испепелил в ходе своего просветления. Главнейшие из этих противоречий психологически выражаются наличием в человеке импульса жажды власти и сложной, двойственной и противоречивой, структурой его сексуальной сферы… Если найти убедительное и обаятельное учение, которое убаюкало бы человеческий страх перед снятием узды с инстинкта абсолютной сексуальной свободы, произойдет моральная катастрофа, подобных которой еще не происходило никогда. Высвобождение центробежной энергии, заложенной в этом инстинкте, могло бы, переходя в цепную реакцию, вызвать такой сокрушительный общественно-психологический переворот, который сравним с высвобождением внутриядерной энергии в области техники».
 Сегодняшний мир, безусловно, не вполне освободился от уз Добра. Однако все то, что воочию наблюдаем мы сегодня на театре власти, в деятельности СМИ, в современном искусстве рождает чересчур наглядные ассоциации с бессмертной книгой Андреева. Не иначе как Великая обезьяна Бога то и дело шлет на авансцену истории ничем не брезгающих политических персонажей-марионеток, и от спектаклей, которые мы смотрим вот уже полтора десятилетия, исходит «духовная духота» двухмерной Гашшарвы (цитадель планетарного антикосмоса). Порой так и кажется, что излучениями Дуггура (слой демонических стихиалей, конденсирующий излучения похоти) пропитаны бесчисленные развлекательные телепередачи,  многие популярные клипы и добрая часть рекламы. А не в испарениях ли Буствича (тот из миров возмездия, где происходит «гниение заживо», превращение эфирного тела в подобие кала) черпают вдохновение знаменитые ныне писатели, такие, к примеру, видные фекаломаны и копрофаги как П. Зюскинд, В. Сорокин?

Загробное, прогрессу льстя,
Рисуем мы пером вседневности,
И даже малое дитя
Смеется над геенной древности.
В век политической игры,
Дебатов выспренних в парламенте,
Кто станет думать, что миры
Воздвиглись на таком фундаменте?
Еще гуманный «Абсолют»
Мы допустить способны изредка;
А я твержу одно: что лют
Закон бушующего Призрака;
Что Призрак – явственней, чем явь,
Реальностью реален высшею.
И демоны несутся вплавь,
Как корабли, над нашей крышею.
О, как безмерно глубоко
Религий вещих одиночество,
Их детское, как молоко,
Доверье к голосу пророчества!..

Пророк и мыслитель Даниил Андреев провозглашал истину «относительного дуализма – борьбы двух космических принципов, – борьбы хотя и не вечной, но столь протяженной во времени, что наше сознание склонно пренебрегать этой неточностью» («Русские боги»). Относителен же он потому, что в конце концов неизбежно преображение падших монад ангелов мрака, что с окончательной победой Первотворца исчезнет само Зло. Конечно, со времен древности и средневековья человеческие представления о размерах и структуре Вселенной расширились невообразимо. Того, кто весьма условно назван людьми Люцифером или Денницей, визионер середины XX столетия уже не помещает в центре земного Ада, как сделал это Данте Алигьери (у Даниила Андреева эту роль выполняет планетарный демон Гагтунгр), а поясняет, что события, о коих рассказывают легенды, «совершились некогда в плане вселенском, в превышающих все категории нашего разума масштабах…» Но как ни мал человеческий разум, в сравнении с Разумом макрокосмическим, он может иногда мыслить символически, и вправе подумать: случайно ли это созвучие имен? Не принимает ли наш относительно бедный мифологией и мистикой, малоодаренный эпосом восточно-славянский мир некую положенную ему эстафету у Времени? И не заключает ли определенный ответ сама монограмма имени нашего великого поэта-духовидца? Ведь по-русски это означает: ДА.
               
                Август 2006