Листопад

ЛИСТОПАД
(цикл «Хроники маньяков»)

Темнеть начинает всё раньше. Вдоль дорог и на набережной собирают листья дворники в кучи, поджигают их. Запах одуряющий. Я стою в дыму и вдыхаю этот невероятный, расслабляющий, уносящий прочь аромат. Но стоит открыть глаза, стоит только переместить чуть тело в сторону, а зрачки сфокусировать, и я вижу, что просто лежу в подвале, на продавленном от старости диване. А под потолком небольшое, залитое грязью оконце, открытая форточка, и в неё, видимо, и проникает запах. Я сажусь и оглядываю своё убежище. Старый диван, старый ковёр на полу, на стене коврик тканый с надписью Берлин, письменный стол, два книжных шкафа, без дверцы, пять венских разномастных стульев вокруг круглого стола, пара кресел, вот собственно и всё. Всё это когда-то принадлежало разным людям и несёт свой отпечаток, свою историю, свою жизнь, и приходится об этом только догадываться, или видеть сны, а потом, пробудившись лихорадочно припоминать детали. Детали важны. Если запомнить две или три детали, то и остальное потянется следом, вот как запах горящих листьев за окошком, проник сюда, в полу подземелье и разбудил меня, вытащил из забытья.
Кофе на электроплитке напомнило мне общагу, там это считалось шиком, иметь электроплитку, банку из-под киноплёнки с песком и прокопчённую турку с самодельной деревянной ручкой. Подождать, пока пенка поднимется, снять с жара, подождать, пока пенка осядет, снова поставить на плитку, а когда пенка поднимется во второй раз – влить холодной воды чуть-чуть, пару ложек рижского бальзама и разлить в две чашечки. Пока вспоминал, кофе чуть не убежало. Теперь можно и присесть за стол, закурить, смотреть в грязное окно, вдыхать свежий воздух с оттенками жжённой листвы и впадать в оцепенение, погружаясь всё больше в свои фантомные видения, путешествовать по горам прошлого бытия и скользить в вымысел происходящего.
На улице марля дождя, редкие прохожие, воскресная пустота и несколько дымящихся куч листьев, которые даже дождь не способен затушить, листья падают и с деревьев. Это та неуловимая пора, состоящая из нескольких дней, когда почти все листья с деревьев опадают, застилают всё окрест, а дворники, матерясь, по многу часов очищают дорожки и тротуары, газоны и проходы, сгребают, сваливают, поджигают листья и нервно курят, облокотившись о грабли и тяжко вздыхая, с ненавистью глядя на падающие листья. Я их прекрасно понимаю, я сам был дворником и помню это ощущение бессилия, а ещё помню детский сад, когда нас, малышню выводили на улицу, на площадку, а там, за забором дымили листья и голова кружилась и дома были огромными, жизнь бесконечной, а Новый год совсем скоро, и будет Дед Мороз дарить подарки, будут праздничные ёлки, будет весело, бело и холодно и можно будет не идти в сад, потому, что каникулы, слово-то какое сладкое, словно карамелька – «каникулы», и лицо невольно разглаживается, улыбка растягивает губы и пальцы обжигает окурок. Я стою, застывший во дворе, улыбаюсь и смотрю на листья.
В подвале жарко и тихо, но стоит вернуться сюда, как становится прохладно и появляются звуки, скрипы, капы, шорохи, шуршания, дыхание, шаги, звяки, бряки, вздохи, чирки, и ещё десятки неприметных, привычных звуков, которые приходят вместе с человеком и с ним же уходят. Я задёргиваю штору под потолком. О том, что я тут живу, не надо всем знать, достаточно, что об этом знают участковый и жилец первого этажа – Владимир Филиппович, спивающийся скульптор – монументалист, собственно чей подвал и есть. Тут была его мастерская когда-то, до пожара, а потом он забросил её, потом познакомился со мною, на бульваре, где я читал книжку о Коненкове, и вот теперь в этой бывшей мастерской живу я, и всё потому, что больше мне жить негде. За три недели я привёл подвал в порядок, да так, что не узнать. А Владимир Филиппович просто молча принёс пять бутылок водки, мешок картошки, сетку лука и батон колбасы, и мы два дня выпивали и разговаривали, я давно столько ни с кем не разговаривал. Вот тогда-то, на второй день я и рассказал Филипповичу, про Листопад, и тогда же запах листьев в огне появился за стенами дома, а потом проник в прокуренный зал подземелья.
Я помню себя только осенью, реже зимою, и то, только некоторые дни, чаще просто ощущения Нового года, а вот осени, и всё что происходило в это время, настолько отчётливо и ясно, словно это произошло только что. Сад, Интернат, Лесная школа, смерть матери, рождение дочери, смерть жены, авария – всё это осень, всё это время Листопада. Именно во время Листопада мир меняется, и я чувствую приближение небытия, приближение момента, когда память начнёт отключаться, дни мелькать, всё растворяться в дыму и исчезать, калейдоскоп, мгла и я открываю глаза в очередную осень, но вот кем я стану? Смутно помню себя разным - художником, пекарем, стеклодувом, дворником, водителем троллейбуса, спецназовцем ГРУ…. Это только то, что я помню более или менее, или мне кажется. Вот сейчас, я решил это записать, хотя может и раньше записывал, просто не помню. Сейчас я живу в подвале, видимо знаком с искусством скульптуры, иначе с чего бы меня заинтересовала книга о Коненкове? Но точно помню с того момента, как очнулся от лёгкого дыма листвы на алее, и тут подошёл мужчина лет шестидесяти и присел рядом. Так я вернулся в этот мир и меня зовут Игорь, чему свидетельство – паспорт, но имя это мне не нравится, оно сжимает меня обручем, и иногда, я на него не откликаюсь. А участковый мне нравится, видимо и я ему. Я чисто и аккуратно одет, не валяюсь, не пьянею, не дебоширю, и спустя два дня, после того как вселился в подвал, помог ему задержать какого-то беглого преступника, который неожиданно выскочил на меня из-за угла дома, а я машинально сделал подсечку, заломил руку и потребовал у подбежавшего участкового наручники… вот откуда у меня это? Теперь у меня два знакомых, а это не мало для человека, живущего осенью, во время Листопада.
Я сам себя только так и называю – Листопад.
А может я просто маньяк? Или у меня личность распалась на осколки, и я пытаюсь её собрать? Сгрести в кучу и сжечь? Но после Нового года, меня точно не станет, это я знаю, вот только откуда это знание – не понятно. Хотя «после» - это что? Первого января - это после Нового года? Или как? Может тогда я и вовсе не исчезаю, застреваю где-то, засыпаю на время, а потом, просыпаюсь, пробуждаюсь в ином месте, в ином обличье, а всё то время, небытия, я же что-то делаю, передвигаюсь, ем, люблю, сплю, работаю…Но разве всё надо знать, всё понимать, всё помнить? Лучше не начинать, остановить думы и погрузить тело в горячую жидкость воды в ванной, а внутрь влить небесной слезы и начать грезить наяву, грёзы о грёзах, улыбаюсь, беру литровую бутылку в магазине, водки, сигарет, две груши, сто грамм шоколадных конфет «Трюфель», расплачиваюсь из чужого кошелька, выхожу на улицу и выбрасываю лопатник в мусорку, предварительно вынув наличные. Место не знакомое, город не знакомый, язык не знакомый, страна чужая…
В голове бахает, стучит, гремит, не даёт сна, это стучат в дверь, я встаю из кресла и открываю дверь. Владимир Филиппович кивает, проходит внутрь, в руках у него пакет с бутылками, из второго он выкладывает шмат сала, круг краковской, банку солёных огурцов, я прибавляю миску с капустою, тарелку холодной варёной картошки, рюмки, кружки, пепельницы, хлеб и лук. Всё это мы делаем быстро, споро и молча, словно танец, заученный до автоматизма. Так могут действовать только люди давно знакомые и относящиеся с уважением и любовью.
- Я знаю, что ты не Игорь, - Владимир Филиппович разлил по полной рюмке, чокнулся, выпил, закусил, прикрыл глаза, выдохнул, открыл глаза, закурил и выжидательно посмотрел на меня.
- Знаю, - я в точности повторил движения Владимира Филипповича, только смотрел на него не выжидательно, а с надеждою, что он что-то знает такое, что не знаю я, и он мне обязательно расскажет.
В дверь снова застучали. Мы переглянулись, я встал и открыл, в двери стоял участковый. Я оглянулся, в зале никого не было и стол был чист. Участковый кивает, проходит внутрь, в руках у него пакет с бутылками, из второго он выкладывает шмат сала, круг краковской, банку солёных огурцов, я прибавляю миску с капустою, тарелку холодной варёной картошки, рюмки, кружки, пепельницы, хлеб и лук. Всё это мы делаем быстро, споро и молча, словно танец, заученный до автоматизма. Так могут действовать только люди давно знакомые и относящиеся с уважением и любовью.
- Я знаю, что ты не Игорь, - Участковый разлил по полной рюмке, чокнулся, выпил, закусил, прикрыл глаза, выдохнул, открыл глаза, закурил и выжидательно посмотрел на меня.
- Знаю, - я в точности повторил движения Участкового, только смотрел на него не выжидательно, а с надеждою, что он что-то знает такое, что не знаю я, и он мне обязательно расскажет.
Свет мигнул, погас и в синеве отблеска газовой колонки, в углу зала, что-то мелькнуло, зашелестело, закружило, подняло меня и подбросило вверх, а уже в следующий момент сверкнула молния, брызнуло светом и я, поднял голову. Владимир Филиппович и Участковый выжидательно смотрели на меня.
- Ты ходить будешь? – Участковый отложил карты разлил всем по рюмкам и улыбнулся – За мизер!
На прикупе я король черв, кленовый лист к семёрке, вальту, даме и тузу, остаётся только сливать, льёт при том, что ещё есть листья и дождь сбивает остатки, налетает ветер, шатает деревья, трясёт их, что бы оставшиеся слетели, и мы слетаем, мы падаем, падаем вниз, и бессильно цепляясь за ветки несёмся к погибели в огне, в уничтожение, в пепельность, в пыль, и раствориться, исчезнуть и опасть частичкою на кончик сигареты. И затянувшись, я стряхиваю пепел, выпиваю рюмку, поднимаю пятку от слива, и вода стекает в слив, вертится и струя бьётся о дно. Что это сейчас было? Прошлое или будущее и почему на полу листья? Они откуда тут-то? Стук в дверь ванны. Вот это забавно. Я выключаю воду, вытираюсь, одеваюсь. Открываю двери и выхожу.
За столом, над которым нависает массивная бронзовая люстра с хрусталём, сидит моя жена и дочь, но это, скорее видение, потому, что они умерли, давно, в ином листопаде.
На столе ужин, комната расширилась и стен не видно.
- Да что с тобой происходит? – Жена положила на тарелку овощи с мясом и тревожно посмотрела на мои руки, я перевёл взгляд на них, они были испачканы землёй, травой, с налипшими листьями, мусором. Я встал и вернулся в ванну, внутри было замочено бельё, а в зеркале над раковиной я увидел человека в камуфляже и руки в крови, я смыл кровь и выглянул в зал, там тихо перемещались люди, вздрагивала молния вспышки, за столом сидел мужчина в штатском с знакомым лицом и записывал в блокноте слова. На полу лежала женщина, из груди торчала рукоятка большого кухонного ножа, чуть подальше лицом вниз лежал мужчина в камуфляже. Я захлопнул блокнот, дело было тёмное. Дверь закрыта снаружи, всюду листья, окна закрыты и исчез ребёнок. Не могла же сделать это двенадцатилетняя девочка. Или могла. Надо её найти, больше здесь делать нечего. Надо встретиться с участковым, почему его ещё нет, пьёт что ли? Отдал распоряжение найти его, что ж за запах знакомый? Что-то такое приятное и неуловимое. На улице моросило, было легко и приятно, сейчас вернусь домой и посижу спокойно за столом. Приготовлю что-нибудь особенное, например, пельмени, - и улыбнулся. На лавочке сидит мужчина, рассматривает альбом, что-то знакомое, ба-а, да это же альбом Коненкова. Надо же, разве этим интересуются ещё, надо бы полюбопытствовать.
- Здравствуйте, извините за любопытство….
И снова всё завертелось, подземелье, Владимир Филиппович, мёртвая жена, листья, мизер, Червовый король, Участковый, вывески на иностранном языке, зазвучали трубы парового отопления и оркестра, заплясала пуговица балерина, пронеслась над заполненной ванной в паруснике – пепельнице, мигнула кровавым глазом от затяжки сигарета, капнула с горлышка водка на лист прилипший к лавочке, отодвинулась фармуга, скрипнула кровать, раздался стон и отвалившись на бок я разжимаю объятия. Она поднимается, спиною ко мне, собирает разбросанные вещи, берёт за руки плюшевого мыша и ёжика из папье-маше, выходит, не оглядываясь, и я поскальзываюсь, хрустит сломанная нога и сеточка линий разбегается по лобовому окну и справа дочь, уткнулась омертвелым лицом, я задыхаюсь от дыма, огонь всё ближе, а сил вырваться нет, нет и не будет, потому, что листопад, потому, что листья сухи и горят быстро и весело, а дождь ещё начнётся не скоро. Но это уже не важно, совсем не важно, ведь это очередной листопад, сколько их ещё. Сколько?

Н. Антонов
г. Москва
12 ноября 2015 г.