Третье решение

                (Как роза сердце утешает
                И сколько радости дарит!
                Цветок любви душе внимает
                И тайной прелести манит.
                Как передать мне восхищенье
                Необычайной красотой,
                Как передать души волненье
                От встречи с жизнью
                неземной...).

   Пасмурное холодное сентябрьское утро. Холода наступили рано, и электрички ещё не отапливались. Зябко поёживаясь на скамейке, я пыталась остановиться на какой-нибудь мысли, чтобы затем облечь её в стихотворную форму. Это я, по обыкновению, проделывала, совершая привычный маршрут Воскресенск-Рязань и обратно, и к концу пути, как правило, стихотворение было уже готово.
   Но сегодня никак не удавалось сосредоточиться, и я рассеянно поглядывала по сторонам.

   Приблизительно посредине пути в вагон вошли трое: молодая пара и человек в рясе. Последний сел рядом со мной на скамейке - я его видела сбоку, молодая пара - напротив. Мужчины беседовали. Я не прислушивалась к их разговору; и лишь время от времени до меня долетало слово "священник", отчего нетрудно было догадаться, что затрагивались богослужебные темы. Их спутница - молоденькая женщина (нельзя было не заметить обручального кольца на руке) - периодически обращалась к человеку в рясе, называя его отцом, и до поры до времени это не вызывало во мне никакого интереса. К тому же, её лицо, лишённое косметики, с малокровными губами без чёткого рисунка, озябшее, было под стать серому утру. Но остановиться на таком описании моей соседки было бы крайне несправедливо.

   В руках она держала букет роз в прозрачном конверте. Цветы как будто притягивали её, и, когда она глядела на них, лицо её освещалось изнутри тем загадочным таинственным светом, что всегда делает лицо необычайно красивым. Она бережно перебирала букет в руках, и движения её были так трогательны, что, поистине, по тому, как женщина держит цветы, можно судить о степени её открытости для прекрасного.
   Всё это так располагало к откровенности, а мне безудержно хотелось прочитать соседке мои стихи о розе, что стоило усилия воли не сделать этого.

   Только теперь я внимательнее взглянула на моего соседа. В отцы в нашем житейском, мирском понимании он явно не годился: лицо молодое, пышущее здоровьем, как и у молодого человека, сидящего напротив. Что их всех привело к Богу? Вечное стремление человека к возвышенному, к таинству, что за пределами обычного человеческого сознания, куда проникают гении и где царит высший разум, природа в её первозданной чистоте, дух?.. Это роднит религию с поэзией - ведь недаром поэтическое называют божественным. И в моих стихах есть невольное обращение к Всевышнему (хотя освящалось ли моё имя церковью - для меня остаётся загадкой).

   В таких размышлениях продолжался путь. И я лишь сожалела о том, что что-то мне мешало поделиться той же радостью от соприкосновения с тайной. Помните, в "Дневниках" у Михаила Пришвина: "...Цветок - красота... Красота управляет миром. Из неё рождается добро, и из добра счастье, сначала моё, а потом всеобщее...". Отсюда: постигая тайну цветка, мы постигаем тайну мира...
   Электричка двигалась в своём размеренном темпе, монотонностью перестука колёс наводя уныние.
   Вдруг окно вагона выхватило такой яркий кусок живописного полотна - осенняя листва в пожаре, что женщина напротив меня ахнула. "Ах, какая красота!" - тихо проговорила она. И действительно, зрелище было ошеломляющим, продолжалось какие-то доли секунды. Все цвета пламени - от слабо-жёлтого до тёмно-бордового - присутствовали одновременно. Когда-то так же в электричке я это пережила и выразила в строчках:

           Какое буйство красок,
           Я так поражена!
           В природе нет тех масок,
           Что пользует душа...

   Тут уж мне стало нестерпимо трудно удержать себя от откровенности. Но почему мне надо было сдерживать себя?
   Быть поэтом (а кто не мечтает им быть?!) - значит любить весь мир, каждого в этом мире; и не поделиться с малой частичкой мира - очень, очень трудно. Но это значило раскрыть себя перед совершенно незнакомым человеком, сознавая всю необычность такого поступка. Безумие...
   Или слиться со всеми, отказаться от своего лица, как улитка, уползти в раковину, прячась всё глубже от пошлости и цинизма, задыхаясь и заживо разлагаясь. Духовная, а с нею и физическая смерть...
   Что же предпочесть?
   Через несколько остановок мои попутчики вышли. А мучительные колебания продолжались и до тех пор... пока не было найдено третье решение: написать об этом рассказ.
   Когда же писала, поняла: язык красоты един, и он сроднит всех нас - всё человечество.

1997

   P.S. По прошествии некоторого времени после написания этого рассказа. перечитывая "Человеческую комедию" Бальзака (впервые прочла в студенческие годы), я наткнулась на интересные размышления автора. Может, и тебе они покажутся таковыми, мой дорогой читатель:
   "...Если необходимо быть по натуре поэтом, чтобы стать музыкантом, то не нужны ли поэзия и любовь, чтобы слушать и понимать великие музыкальные произведения? Не являются ли религия, любовь и музыка тройственным выражением одного и того же чувства - стремления выйти за пределы своей личности, обуревающего всякую благородную душу? Каждый из этих трёх видов поэзии ведёт к богу, в котором находят разрешение все земные чувства. Вот почему эта святая троица человечества причастна бесконечному величию творца, которого мы окружаем в своём представлении пламенем любви, музыкой золотых систр*, светом и гармонией. Не в нём ли начало и конец наших творений?.."**

* Систр - древне-египетский музыкальный инструмент, металлический, ударный.
** О. Бальзак. "Человеческая комедия" (из "Сцен парижской жизни" - "Герцогиня
   де Ланже").