АЗМ ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ Часть 3

КНИГА ПЕРВАЯ.
"СПИСКИ" БЕДНОГО МОНАХА АВЕЛЯ.

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ.

«ПРЕЛЮДИЯ».

Кольцо Соломона.
    
     Давным – давно, как говорят древние манускрипты и мудрые, хранящие знания прошедших времен, люди, жил великий, могучий и мудрый царь объединенного Израильского царства СОЛОМОН. Был он высок ростом, могуч телосложением, прекрасен лицом,  имел острый, как кинжал, ум и доброе, отзывчивое сердце, но не сдержан был  в страстях своих, суров в гневе, упрям в принятых решениях, яростен и раздражителен в спорах.
     Зная за собой такие недостатки, которые ему мешали  постоянно быть справедливым государем и, видя, что его несдержанность все чаще и чаще приносит боль дорогим ему людям, обратился он как-то к придворному мудрецу и летописцу с просьбой:
     - Мой дорогой Иосафат, помоги мне! В этой жизни очень многое способно  вывести меня из себя.  Я сильно подвержен страстям и это сильно мне мешает быть по-настоящему справедливым и мудрым. К тому же от взрывов моего гнева, нетерпения и раздражения страдают часто совершенно невинные люди. Сделай что ни будь такое, чтобы увидев это в тот момент, когда страсти одолевают меня, я успокоился и принял верное решение холодным рассудком.
     Мудрец ничего не сказал царю, низко, до самого пола, выложенного белоснежным мрамором, поклонился и также молча, вышел.
     Прошло совсем немного времени, и как-то утром летописец Иосафат с поклоном преподнес Соломону массивный перстень. Центр его занимала красивая печатка. Два квадрата наложены друг на друга так, что их углы проходят ровно посередине сторон. Два мира. Две части света. Восток и  Запад. Восемь углов объединения. Восемь углов могущества. Восемь углов примирения. Восемь углов доброжелательства. И в центре шестиугольная звезда СОЛОМОНА!
     С благодарностью принял дар мудреца царь. Одарил его богатыми дарами. А на следующий день, ДЕНЬ ЦАРСКОГО СУДА, надел перстень и решил его испытать.
     ДЕНЬ ЦАРСКОГО СУДА проводился в конце каждого месяца по специальному указу самого царя. На большой площади перед Храмом, возведенным Соломоном, собирались практически все жители Иерусалима, а также просители  из окружавших столицу поселений. Некоторые вопросы решались просто. Но были и такие, которые приходилось разбирать при помощи установленных законов. И даже тех древних обычаев, которые возможно и не становились законом жизни, подписанным государем, но в быту существовали, как этические и моральные правила, нарушение которых призывало к немедленному справедливому решению. Поэтому рядом с Соломоном всегда присутствовали – первосвященник Авиафар, командующий войсками Ванея, министр налогообложения Адонирам и начальник царской администрации Ахисар. В этот день к ним прибавился еще и Азария – начальник наместников.
     Никто не имел права прибыть на ДЕНЬ ЦАРСКОГО СУДА с оружием. НИКТО! Даже стража, следящая за порядком, имела на вооружении только специальные дубинки. НИКТО…,  кроме самого царя. Церемониальный короткий меч, знак власти и справедливости, в красных кожаных ножнах, спокойно покоился на боку Соломона.
     Время близилось к полудню. Уже было разобрано двенадцать исков и принято десять справедливых решений по «букве законов», два дела отправлены на дознание в царскую администрацию. Но вот к площадке истцов, что располагалась рядом с возвышением в восемь ступеней, на котором в кресле восседал сам царь, подошли пять человек. Руки одного из них, стройного юноши в рваной одежде и со следами побоев на лице, были связаны. Волосяной аркан, накинутый на его шею, тянул  бородатый муж, по одежде явно слуга или раб. Перед ним другой слуга вел за руку, закутанную в черное покрывало, женщину. А, впереди этой процессии шел толстый, важный торговец сукном, что было видно по наплечному знаку. Две миниатюрные штуки сукна, соединенные в косой крест.
     Подойдя к первой ступени возвышения, торговец упал на колени и заголосил:
     - К великому и мудрому царю нашему Соломону обращаюсь я - Сахем из рода Лопара, торговец тканями, сукном, нитками и швейными инструментами! Прошу у светлого господина нашего защиты моей чести и достоинства!
     С последними словами Сахем упал на землю, раскинув в стороны руки.
     - Встань на ноги, Сахем из рода Лопара! – громко сказал Соломон: - Встань! И объясни нам суть покушения на твою честь и достоинство.
     Торговец, кряхтя и отдуваясь, медленно поднялся с земли. Переведя дыхание, он изложил суть дела.
     - Пять месяцев назад ко мне пришел  Бенсу из рода Хома и попросил взять на работу своего правнука Нарика. Зная преклонный возраст самого Бенсу, а также то, что в роде Хома почти не осталось молодых мужчин….  Многие из них погибли в последней войне с народом пустыни…. Я взял Нарика и относился к нему, как к собственному сыну. Я окружил его заботой и вниманием! Я  всегда производил справедливый расчет за проделанную работу с ним! Я кормил его! Я оберегал его драгоценное здоровье! И вот его плата за это! Горе! Горе! Горе! Мне!
     - Хватит причитать Сахем! Мы все прекрасно знаем, какой ты «заботливый хозяин» на самом деле! Особенно по отношению к твоим работникам, рабам и наложницам! – свирепо крикнул со своего места командующий войсками Ванея: - Говори по сути дела, а не пускай нам пыль в глаза, что б вызвать слезы умиления, своей «добротой» и «заботой».
     Торговец досадливо пыхнул, надул обиженно и так толстые щеки и, смущенно потупив глаза, тихо сказал:
     - Он изнасиловал мою третью наложницу Зарину.
     По толпе прошел гул возмущения. Это было страшное обвинение. Насилие над женщиной и тем более над молодой девушкой, просто попытка насилия, каралась по всем законам государства, по всем морально-этическим правилам родов – СМЕРТЬЮ. Причем смертью страшной, медленной… Смертью не от руки опытного, умеющего быстро убивать, палача, а смертью от неопытной и поэтому не знающей как убивать милосердно, жертвы.
     Теперь встал со своего места первосвященник Авиафар:
     - Сахем из рода Лопара! Ты выдвигаешь серьезное обвинение против Нарика из рода Хома! Чем ты можешь подтвердить его? У тебя есть два свидетеля? Есть доверенное лица от самой Зарины?
     Женщины не имели своего права голоса на ДНЕ ЦАРСКОГО СУДА. Поэтому свои личные показания они могли довести до него только через доверенных лиц.
     -Да, Ваша святость! Мои слуги – Шакр  и Тол видели все это своими глазами. Зарина не может представить своего доверенного лица, так как является сиротой, пригретой на моей груди, как родная дочь, и все время плачет, потеряв свою невинность. Я прошу Вас, Ваша святость, провести обряд очищения в храме от этого грязного пятна на душе моей наложницы.
     - Шакр и Тол! Вы подтверждаете слова своего  господина? – голос Авиафара возвысился до пронзительных ноток. Впереди было одно - вынесение приговора. А Соломон прекрасно знал, как любит первосвященник выносить ПРИГОВОРЫ!
     Слуги торговца сукном закивали головами.
     И тут царь увидел, как стал рваться из своих пут юноша. Как он стал мычать, поднося свои связанные руки к раскрытому рту, как в уголках его губ пузырями пошла кровавая слюна. Как дернулась из руки слуги девушка, скрытая от глаз зрителей черным покрывалом, дернулась в сторону не «заботливого» торговца, а в сторону практически уже приговоренного к смерти молодого человека.
     Волна темных страстей стала подниматься, как холодный водяной вал, все быстрее и быстрее из желудка, прямо к мозгу царя. Он уже знал, что последует за этим и поднес руку с кольцом мудреца к глазам. «ВСЕ ПРОЙДЕТ» - прочитал он вязь на его внешней стороне. И словно молнией промелькнуло – «Не все здесь так просто, как говорит этот хряк. Приглядись к девушке, расспроси её, прежде чем произнести истинно сказанное». «Водяной вал» исчез.
     Поднятие руки царя служило сигналом прекращения обсуждения вопроса и желанием самого государя высказать своё мнение. Мертвая тишина обрушилась на площадь. Все обратили внимание на своего Верховного господина.
     Соломон встал с кресла и быстро спустился к истцу. Хотя это было и нелегко. Высота каждой ступени возвышения было равно трем четвертям голени взрослого мужчины. Это очень затрудняло быстрый подъём к царскому трону и давало охране время принять решение, если на божественную особу государя будет совершено покушение из толпы. Вслед за ним спустился, как и положено,  Ванея. Он отвечал за безопасность государства, а значит и за безопасность мудрейшего из мудрых.
     - Так ты, почтеннейший Сахем из рода Лопара, говоришь, что у твоей наложницы Зарины нет доверенного лица? – спокойно спросил царь.
     - Нет, мудрейший из мудрых, - прошептал, почему-то испугано, торговец, низко кланяясь.
     - А я! Разве я, ваш царь, не могу быть доверенным лицом твоей наложницы? Я ли не отец всем вам, дети мои! – громко воскликнул Соломон, поворачиваясь к толпе.
     Толпа взревела в едином порыве:
     - Да! Можешь! Да! Можешь!
     - Тогда я им и стану!
     Царь подошел к слуге, что держал руку девушки, и  вырвал её  из его грубых рук.
     - Пойдем, дитя моё. Ничего не бойся и ничего не говори, - тихо и ласково произнес Соломон, чувствуя, как Зарину бьет сильная нервная дрожь.
     Отведя наложницу в сторону от истца, он снял с неё черное покрывало. Да! Все было так, как он и предполагал. Было так, как подсказал ему перстень. Рот девушки был крепко завязан платком. Лицо мокро от слез. Вся она дрожала, словно голые ветки акации под порывами осеннего ветра. Казалось, говорить она не могла, только всхлипывала и морщила опухшие под тугой повязкой губы.
     «Странно!» – подумал Соломон: - « Обычно слезы и гнев уродуют женщину, а тут совсем наоборот. Она  прекрасна даже в слезах. Богатство! Настоящее  - БОГАТСТВО! И это только для ХРЯКА? Надо выкупить её у него».
     - Ничего не говори, - снова повторил ласково царь, любуясь наложницей: - Твой насильник заслуживает смерти от тебя. Вот тебе мой меч. Соверши казнь прямо сейчас. Здесь! При всем народе.
     Соломон вынул из ножен клинок и вручил его Зарине. Та недоуменно посмотрела сначала на оружие, потом на царя.
     - Действуй дитя моё! Действуй! Я все беру на себя.
     И вдруг! Девушка громко вскрикнула:
     - Он отрезал моему Нарику язык! Он отрезал моему Нарику язык! 
     И с этим криком, как боевым кличем, кинулась к торговцу, неумело, но твердо, держа меч перед собой. Сахем обернулся на крик. Лезвие меча по рукоять погрузилось в его необозримое брюхо.
     Толпа ахнула! Ахнул и Соломон. Этого он не ожидал.  Никак не ожидал. Кто-то из слуг, да! Сам Нарик, да! Но её хозяин, но её господин…!?  И это произошло на глазах у всех, кто пришел на ДЕНЬ  ЦАРСКОГО СУДА!
     В сердцах сорвал с пальца мудрый царь кольцо и хотел бросить его в толпу за то, что не смог разгадать его подсказки и тут в свете полуденного солнца увидел еще одну надпись на его внутренней стороне – «ПРОЙДЕТ И ЭТО». А в голове вновь как всполох молнии – «Не спеши! Подожди! Успокойся! Мир многообразен своими событиями. Не все мы понимаем, не все мы знаем, но  не становимся глупее только тогда, когда умеем ждать».
     - Вот кто мой настоящий насильник! – тем временем кричала в толпу девушка: - Он каждую неделю пользовался моим телом! Я прекрасно знаю о своём положении наложницы. Да, я обязана доставлять своему хозяину радость. Но о какой радости может идти речь, если тебя каждый раз берут силой, не спрашивая, хочешь ты этого или нет, можно тебе это или нет в настоящий момент. И эта жирная свинья, отрезала язык моему Нарику! Отрезала за тем, чтобы он не рассказал правду на ДНЕ ЦАРСКОГО СУДА! Я совершила праведный суд! Суд мой! А теперь делайте с нами все, что хотите ЛЮДИ!
    С этими словами она подошла к юноше, обняла  и закрыла от любопытных глаз его изувеченное лицо.
    А Соломон надел кольцо снова на палец.
     Пройдет много лет. Больше снимать это кольцо с пальца он не будет. В конце своего времени, уже чувствуя приближающийся конец и вспоминая прошлую жизнь, он обнаружит еще одну надпись, надпись на ребре кольца. «НИЧТО НЕ ПРОХОДИТ». Покинет этот мир Соломон со счастливой улыбкой. Свою миссию он выполнил. Выполнил с честью, чтобы не говорили мудрецы.
     А кольцо…?
     Бог Вавилона Мардук качнулся в кресле своего быстрого, как мысль «ДРАКОНА». Двигатель пел свою песню полета. Ветер свистел, срываясь туманными струями с кончиков коротких острых крыльев. Все что прошло - остается памятью. Все что сейчас – остается действием. Все что впереди – остается ЦЕЛЬЮ! Он усмехнулся и в который раз за этот  день прочитал на ребре кольца, сняв его с большого пальца левой руки, –  «НИЧТО НЕ ПРОХОДИТ»!

«ПРОРОК».
Атлантическое побережье Франции к югу от города Биарриц. Конец мая 1796 года.

     - Ничто не проходит! Ничто не проходит! – шепчут, как заклинание, усталые губы.  Слезятся много повидавшие глаза. Ноет к дождю старая рана в левом боку. Ласковый шорох волн, что равномерно ударяют на берег, играя с белоснежным песком, не успокаивает – тревожит, вселяет в душу омерзительное чувство постоянства этого мира и словно подтверждает твоё бессилие изменить что-то в его стабильном и непреклонном движении вперед. Куда? Зачем? Для чего?
     Скрип шагов прерывает размышления. За ними он не заметил, как к берегу причалила шлюпка. Из неё выпрыгнул сын. И вот он уже рядом, совсем рядом, с камнем, на котором он расположился.
     - Небесные Пряхи Судьбы, да будут к тебе благосклонны и добры, мой Великий Отец! – подошедший юноша, преклонил правое колено и, склонив голову, протянул  обе руки с открытыми ладонями вверх.
     - Встань, сын мой. Присаживайся рядом. У нас есть время поговорить?
     - Есть, отец. Но немного. Ты же знаешь…
     - Да, знаю. Мир, как всегда, против нас. Гея никак не хочет признавать ни нашего могущества, ни нашей помощи, оказанной ей, ни нашего затянувшегося присутствия на её теле. Приливы, отливы…!  Всё против нас!
     - Ты устал, мой Великий Отец! Тебя ждет отдых.
     - Да! Я устал. Все короче и короче становятся циклы нашего пребывания здесь. Все меньше и меньше дается нам времени на претворение в жизнь основной цели нашего существования.
     - В чем же она состоит?
     - А ты до сих пор не понял, сын мой?
     - Пребывая на Гее, я выполняю твои указания, Великий Отец. Как ты говоришь, «творю новые нити для Небесных Прях Судьбы, что плетут матрицу текущего времени и помогаю им исправлять ошибки…». Но конечная цель всего этого мне не ведома, ибо, будучи сыном Великого Отца своего, «Великого Змея», бога А.САГ, блистательного Бела - Мардука, я до сих пор не прошел обряд «ИСТИННОГО ПОСВЯЩЕНИЯ» в чертогах Великого Храма.
     - И не надо тебе этот обряд проходить. Став «ИСТИННО ПОСВЯЩЕННЫМ» ты навсегда лишишься собственной воли, собственного мнения и станешь простой марионеткой в руках не всегда чистоплотных, как мы их называем, «ИСТИННЫХ». Но истинные ли они? Вот в чем вопрос. А конечная цель любого мира… - это КОНЕЦ! Конец его! Запомни это твердо, сын мой. Чем больше негатива, чем больше страданий, чем больше бед, сотворенных людьми, войн, различных экспериментов, как в науке, так и в общественных отношениях, которые приводят к новым бедам и лишениям простого народа, тем этот КОНЕЦ становится всё ближе и ближе.
     - Отец! Нам пора. Скоро начнется отлив, а здесь он стремителен…
     - Да, да сын. Пора! Помоги мне встать.
     С невольным кряхтением, опираясь на посох и крепкую руку сына, встаешь с камня. А ведь совсем недавно ты был молод и силен. Как ты мчался на боевой колеснице?! Как ты рвал острыми крыльями своего верного «ДРАКОНА» белоснежные облака?! Какое наслаждение ты получал от ощущения могучего и послушного любому желанию тела?! А теперь? Все короче циклы пребывания на Гее. Её тяготение все ощутимее влияет на физиологические параметры  телесной оболочки. Вот уже цикл пребывания сократился с 500 оборотов вокруг Шамаша – Аммона – Гелиоса – Солнца до презренных 100. И все чаще приходится покидать этот мир, чтобы вернуть себе силы  продолжительным сном в питательном восстанавливающем растворе  регенерации в чреве «новой Нибиру», что в древнем Вавилоне звали СИН, а сейчас – ЛУНА.
     Первые шаги самые трудные. Они всегда трудны – и в деле, и в творчестве, но особенно трудны в старости.
     - Обопрись на меня, отец.
     - Чего придумал! Я еще могу с тобой посоревноваться на «марафонской миле». И  неизвестно – кто прибежит первым?!
     - Извини меня, Великий Отец! Я не хотел тебя обидеть, - поклонился молодой человек.
     - Пустое, Набу! Пустое! Ты лучше скажи, как там наша Сарпанит?
     - Мама ушла в поля ВЕЧНЫХ, - последовал грустный ответ.
     - Когда!? Как?!
     - Еще до моего пробуждения. Несчастный случай. Она с группой специалистов работала на поверхности. Настраивали аппаратуру наблюдения и антенны связи. Метеоритный поток. Предупредить заранее не смогли. На время работ аппаратура была отключена…
     - На такой случай включают резервную аппаратуру!
     - Отец! Ты не знаешь истинного положения дел в базовом лагере. Все выходит из строя. Запасных частей практически нет. Раствор регенерации на исходе. Его экономят для «полевых искателей». И в результате многие покидают нас. Не помогает уже и слабое тяготение на Сине. Кто в результате подобных случаев, кто по собственной воле. Просто останавливают сердце, не видя перед собой выхода из этого заточения. Ты же был замурован в Экуре – Великой пирамиде. Кому, как не тебе, знать, что это такое. Вот и они, те, кто хранят Син, такие же заключенные.
     - Сейчас ты сам и подошел к ответу на вопрос – в чем заключается сейчас основная цель нашего существования. Мы слишком заигрались в этой ролевой игре в БОГОВ и ЛЮДЕЙ. Слишком! Нам пора оставить этот мир в покое. Нам пора покинуть его, выполнив требование Суда Небесного Трибунала. И если бы не Нергал! Это порождение черных демонов полей ВЕЧНЫХ! Если бы он не запечатал портал марсианской базы с её складами, ангарами «драконов», подземными стоянками крейсеров…, мы могли бы со спокойной совестью вернуться к Союзу двенадцати планет, вернуться на истинную Нибиру. Вернуться к себе ДОМОЙ! Но нет! Как же тяжело стать опять рядовым нибируанцем, если здесь тебя возносят, как БОГА! Как ИСТИНУ! Поклоняются тебе и поют тебе религиозные гимны! Но есть возможность вернуться, сын. Мы «полевые искатели» не зря колесим по Гее. Возьми моего скарабея. Повесь на шею. Здесь все установки, что я оставляю тебе на этот цикл. Мы ищем два артефакта. Люди зовут их – «КОПЬЕ СУДЬБЫ» и «ЧАША ГРААЛЯ». На самом деле это «КЛЮЧ» и «ЗАМОК» к марсианскому порталу, что находится в горах Тибета. И я  знаю, что эти артефакты существуют. Один из них сам держал в руках. Теперь на эти поиски отправляешься ты. В скарабее  все сказано.
     - Хорошо, отец. Я буду стараться.
     - Да! Вот, возьми мои перстни. С меня все равно их снимут при погружении в саркофаг. Береги их. По ним многие люди узнают тебя, как моего представителя в этом мире и будут подчиняться твоим приказам. За холмом стоит карета. В ней двое «ВЕРНЫХ». Они твои слуги, твои помощники. Можешь доверять им все. Но знай! Они смертные. Они земляне. В Париже к тебе присоединится еще один. Он из касты «Посвященных». Ты знаешь – это дети Инанны…
     - Отец! – Набу уже во второй раз прервал своего Великого Отца, чем вызвал его недовольный взгляд и грозно сведенные брови: - Каждый раз, слыша от тебя это имя, имею желание спросить прямо. Эта стерва, что замуровала тебя живьем в Великой пирамиде, имеет для тебя до сих пор такое большое значение, что даже свой трехмачтовик ты назвал её именем? Ты что, до сих пор любишь её?
     - Возможно…, возможно, - Мардук отвел глаза и стиснул кулаки: - Хотя нет! Страсть, былая страсть, давно прошла. Сейчас мы с ней просто «дикие», как нас называют ИСТИННЫЕ, «полевые искатели» и делаем одно дело. Тем более, что её специфический ареал – Россия. А именно там, как мне кажется, надо искать артефакты. Там и в Польше. Но это ты еще узнаешь из скарабея. Я давно ждал от тебя, Набу, этого вопроса. Я плохой отец.  Знаю это. Я все всем прощаю, и предательство, и унижение. Но что я могу с собой поделать, если каждый раз при встрече с ней я вижу не ту, что произнесла –
«В огромнейшей темнице будет запечатан,
Никто не сможет пищи принести ему;
Один страдать он будет, от жажды умирая,
И путь к истокам водным будет перекрыт.»
А ту что увидел на берегу Нила солнечным летним утром, после того как мы осушили болота и освободили от их объятий «ЗВЕЗДНОГО ЗВЕРЯ». Я знаю. Ты еще не любил девушку, женщину. Никого кроме своей матери. Вот кто был для тебя примером и идеалом. Вот кто был настоящей женщиной, верной подругой, сильным, стойким и умелым бойцом, которому я неоднократно доверял прикрывать мне спину. И её я тоже любил, горячо и самоотверженно. Но! Первая любовь всегда с нами. Запомни это сын.
     Они подошли к шлюпке и Мардук при помощи гребцов забрался в неё. Набу без особого усилия приподнял нос лодки и мощным рывком отправил её на глубину. Матросы опустили весла и стали быстро грести. Отлив набирал силу.
     - Все указания и рекомендации в скарабее! – донеслось с моря: - По дороге в Париж внимательно их изучи и запомни!
*******
     В песчаных дюнах Аквитании в карету сел Набу сын Мардука, а к предместьям Парижа подъезжал администратор - послушник  католического монашеского ордена картезианцев брат Бенедикт. В охваченную революционным движением столицу Франции его привели якобы чисто коммерческие дела, подписание договорных обязательств с господами Брезеленом и Дембье на поставку знаменитого ликера «шартрез». Это обеспечивало беспрепятственный проезд через все заставы охраняемые революционными гвардейцами.
     Любому государственному перевороту, любой революции, любому восстанию кроме пламенных речей, волнующих призывов и решительных лозунгов, как воздух, нужна некоторая доля алкогольной подпитки. Она может быть и не движущая сила, но то, что это великолепная смазка между мерзостью и честью, между понятием добра и зла, между предательством и верностью – доказано не раз за время истории человечества.
      Карета углубилась в узкие улочки Парижа и через некоторое время остановилась у небольшого двухэтажного домика, довольно запущенного, но крепкого, за номером 16 на улице Кадэ. Брат Бенедикт вышел на тротуар, дернул рычаг звонка, ответил ключевым словом на пароль  и вошел в распахнутые двери. По этому адресу в Париже располагалась штаб-квартира старейшей масонской ложи Европы – «Великий восток Франции». Здесь Набу встретился с её Великим Мастером  Филиппом, герцогом Орлеанским. Свидание было коротким. Герцог, узнав перстни Мардука на пальцах его сына, глубоким поклоном выразил полное повиновение любым приказам гостя в простой монашеской сутане. Брат Бенедикт подошел к Филиппу вплотную, взял за плечи и прошептал на ухо:
     - «Корсиканец». Мальта. Египет. Император. Европа. Россия.
     Когда он отошел от Великого Мастера, тот  жестом руки пригласил его к двум креслам, расположенным у камина, между которыми стоял сервированный вазами с фруктами и бокалами с вином изящный столик.
     - Благодарю, но я очень спешу. В Париже не спокойно. Нам надо из него как можно скорее выехать, -  твердо произнес Набу.
     -Все понимаю и не смею задерживать, - Филипп подошел к столику, взял с его поверхности красивый кожаный бювар и подал его своему посетителю: - Здесь все ваши и вашего компаньона документы: паспорта, рекомендательные письма,  верительные грамоты от Великого магистра Мальтийского ордена Эмманюэля де Роган-Польдюка. Специальным Указом вы возведены  в Рыцари Справедливости с неограниченными полномочиями. Все документы подлинные.
     «Картезианец» с поклоном благодарности принял этот бювар от Великого Мастера.
     - Место для краткого отдыха и смены лошадей Вам определено. Это аббатство Сен-Дени. Там Вас уже ждут. В Кале зафрактован легкий быстроходный фрегат «Стремительный». Его капитан в курсе Вашей миссии. Он преданный «каменщик». И последнее. Вы ничего не сказали, как поступить с Директорией?   
     - «Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться», -  громко произнес Набу, направляясь к выходу.
     До 18 брюмера оставалось два года и шесть месяцев.
*******
     - Итак! Вы шевалье Эрнест де Валь виконт Але-Ле-Бен. В прошлом и настоящем (это, как Вы представились) Рыцарь (брат-послушник) Ордена святого Храма Иерусалимского. Похвальная преданность, надо признаться. Но по документам, что у меня в руках, Вы  Рыцарь   Ордена Госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. Это прошу запомнить крепко. А также то, что став членом моей миссии в Россию, Вы полностью подчиняетесь мне без малейшего права на проявления личной инициативы. Действовать только по моим приказам  и наставлениям, и никакой самодеятельности.
     - Я все понял ваше…. Извините! Но я не знаю, как к Вам обращаться.
     - Ахад фон Вален, князь Остготский, к Вашим услугам!
     - Уж не родственники ли мы? – улыбнулся шевалье.
     - В какой-то мере… - Набу поддержал своей улыбкой улыбку шевалье: - Ваша мать когда-то давно была любовницей моего отца. Но меня произвела на свет другая женщина. Настоящая его жена. Но все это к делу не относится.
     - Ну почему же! Это даже очень забавно, ваше сиятельство. Французское «де Валь» очень созвучно с немецким «фон Вален». Но вы, ваше сиятельство, совершенно правы – «это к делу не относится». У меня один вопрос…
     - Задавайте.
     - Мы с Вами случайно не встречались в …
     - Тамплиеры. Операция «Исход». И если не изменяет память, еще раз – Париж, ночь святого Варфоломея…
     - Так это вы, ваше  сиятельство, спасли меня от разъяренных католиков….
     - Это одна из моих обязанностей, а вовсе не заслуга, дорогой Эрнест. Ваши раны, полученные в той схватке, лечили  монахи этого монастыря. Так что вы очень многим обязаны этому месту. А вот  за ваше участие в битве при Грюнвальде, я получил очень серьезное порицание.
     - Да! Было время! Я в том походе подружился с двумя рыцарями – бароном Вильгельмом фон Ротницем и рыцарем Иоганном фон Беловым, родственником барона. О! Как мы шли в конную атаку в «знаменах»  Конрада фон Валленрода! Земля дрожала! Но, смоленские полки, что стояли у нас на пути, оказались неприступны. Их витязи сражались, как заговоренные.  Особенно один из них. Высокий, седой, голый по пояс. Только два широких кожаных ремня косым крестом на груди и спине. В руках  двуручный меч с лезвием поразительной длины. Он этим мечом в капусту рубил и рыцарей, и кнехтов. Меня  сшиб, подрезав коню передние ноги. Я на всем скаку, да из седла….   На этом битва для меня и закончилась. Очнулся, а уже татары вяжут, в полон берут. Барона посек тоже, а вот Иоганна...  Видел какая-то старая карга его с поля волоком тащила. А что дальше… не помню.
     - А что с тем витязем  стало?
     - Я же сильно контуженный был. То видел, то нет. То слышал, то в омут черный падал. Рядом он бился. Гора трупов под ногами. А может это кнехты его на копья взяли и приподняли. Не могу точно сказать. Татары нас быстро в лесок увели, как добычу. Фон Ротница чуть не зарезали по дороге. Зачем им раненный. Я отстоял. Сам его потащил, а потом на становище перевязал. В общем – и не потешился мечом, играя им вволю, да еще и вас, Ваше сиятельство, подвел. Так, что Вы правы. Со мной строгим надо быть. Шалун – ничего не скажешь.
     - Ну, ладно, шалун!  Мы еще вернемся к этим воспоминаниям. Скажите, что  за трое молодцов с вами?
     - Это трое моих верных друзей – Шамон Плеси, Эдгар Гейс и Мутобат. Они не раз спасали мою жизнь, как и я их жизни. К тому же есть некоторые обстоятельства, по которым оставаться в Европе им просто не рекомендуется. Шамон осужден заочно к смертной казни в трех королевствах, Эдгара разыскивает тайная полиция английской короны, а Мутобат… Он из Америки, индеец. Этот просто без присмотра пропадет. Поэтому они всегда со мной.
     - Ладно! Лишние люди нам не помешают. Завтра выезжаем в Кале. Проверьте все. Лошадей, упряжь, провизию, состояние кареты. Остановок на ремонт или какие-либо покупки делать не будем. Вот ваши документы. Изучите их досконально, чтобы не попасть впросак. Я полагаюсь на вас, виконт. Можете идти.
     - Слушаюсь, ваше сиятельство! – шевалье по военному отдал честь, повернулся и зашагал к выходу.
     Они еще не знали, что им предстоит пережить в этом опасном предприятии. 6 июня 1796 года  легкий быстроходный фрегат «Стремительный» покинет порт Кале и выйдет на просторы Северного моря.  С 15 по 20 июня  фрегат попадет в сильный шторм, который значительно повредит оснастку, что  замедлит его передвижение. Ни один порт, выполняя требования антифранцузской коалиции, не даст «Стремительному» пристанище для произведения ремонтных работ, как военному кораблю Франции. Наконец 12 июля они встанут на рейд шведского порта Мальмё, где им будет оказана  помощь. Конечно, за очень круглую сумму, на что капитан фрегата скажет крылатые слова: - «Дайте мне эти деньги, и я обновлю оснастку на всем военном флоте Франции!» Работы займут почти четыре недели. Наконец  18 августа фрегат войдет в Балтийское море. У острова Готланд их вновь настигнет сильный шторм и придется несколько дней скрываться в небольшой бухте. Но на этом неприятности не кончатся. Четыре линейных  60-ти пушечные шведских корабля арестуют фрегат и проводят его на рейд Стокгольма. Начнется бюрократическая волокита по выяснению целей, которые преследует военный корабль Франции в территориальных водах  королевства Швеции.  В конце – концов,  Набу призовет на помощь масонские ложи, и дело в отношении его людей стронется с мертвой точки. Но только в начале ноября 1796 года миссия  Ахада фон Валена, князя Остготского пересечет границу Российской империи и прибудет в её столицу Санкт-Петербург. А фрегат…? Он так и останется в карантине. Пришвартуют его к отдаленному пирсу. Команду снимут с корабля и разместят в предместье Стокгольма в добротно  сколоченных  домиках. Определят французам  пенсион из королевской казны. Приставят караульный взвод, состоящий  из шести человек, не считая капрала. И заживут французские военные моряки тихой, спокойной жизнью простых бюргеров, попивая эль и пиво по субботам и воскресениям в таверне, копаясь в своих огородах в будние дни и тиская охочих до горячих галлов шведок в любое время. И эта спокойная  размеренность новой жизни так им понравится, что когда маршал Франции Жан-Батист Жюль Бернадот в 1810 году, став кронпринцем и регентом при короле Швеции Карле XII, попытается принять участие в освобождении земляков… Желающих вернуться на родину окажется ровно по количеству солдат караульной роты – 7 человек.
     А пока…
     Цвог-ток! Цвог-ток! – стучали по каменному полу кельи каблуки офицерских сапог шевалье. Впереди была неизвестность, а значит, впереди были приключения. И это замечательно! Дверь захлопнулась за Эрнестом. ЦВОГ!
    
      Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет Павла I, приемная зала перед кабинетом, 12 декабря 1796 года.12 часов 30 минут.
    
     Цвог! Цвог-ток! Цвог! Шшрр-цвог! – император российский, закинув руки за спину и наклонив голову, возбужденно шагал по кабинету от рабочего стола к окну и обратно, звеня малыми парадными шпорами и твердо впечатывая каблуки ботфорт в ореховый паркет пола. Нет! Страха перед открывшимися ему пророчествами сидельца не было. Свою судьбу он знал давно, еще за два года до его первой женитьбы.
     Душным летом 1771 года,  мать и двор выехали  в Петергоф, спасаясь от жары. Там, обманув бдительность воспитателей, Петруша со своим постоянным другом Сашкой Куракиным переодевшись в простое платье, натянув на лица маски, как герои рыцарского романа, тайно бежали из дворца и посетили цыганский табор, что разбил свои шатры на берегу Финского залива. Какое это было прекрасное время! Вот в этом таборе он и встретил старую, похожую на бабу-Ягу, цыганку. Она ему и предсказала, гадая на картах.
     - Женат – два раза будешь!  Первая с другим спать будет, понесет от него. Бог ваш её накажет и как блудницу, и как иноверку. Умрет она при родах через два с половиной года как замуж вышла. Умрет вместе с дитятком. Тебе с рогами недолго ходить придется. В этом же годе ты второй раз женишься. Вот тут тебе хорошо! И верна будет, и заботлива, и прощать тебе твои мужские шалости будет, и детей тебе много принесет.
     Павел не выдержал, спросил:
     - А сколько…?
     Цыганка внимательно и строго посмотрела на Павла:
     - Очень знать хочешь князь светлый?
     - Очень!
     Рука цыганки стремительно, как бросок змеи, метнулась к его шевелюре.
     -Ой! – вскрикнул цесаревич.
     В руке старухи оказался клок его волос. Достав из сваленной рядом посуды тарелку, она налила в неё немного воды. Потом встала, кряхтя и потирая поясницу. С высоты своего роста разжала пальцы над тарелкой. Волосы медленно стали падать. Рядом горел костер, с Финского залива дул слабый ветерок. Это заставляло легкие волоски плясать в воздухе. Все, также кряхтя и охая,  цыганка села,  внимательно глядя на воду в тарелке. На её поверхность упало всего несколько волосков. Остальные унес ветер.
     - Десять детей у тебя будет. Десять! Один умрет в детстве от болезни неизвестной, а остальные – живы и здоровы будут.
     - Спасибо, бабушка! – весело поблагодарил Павел «бабу-Ягу» и стал доставать из кармана кафтана кошель с деньгами.
     -Убери! Не возьму у тебя ничего! – вдруг сердито крикнула гадалка.
     - Это почему же!? – тоже в унисон ей воскликнул цесаревич: - Ты хорошо потрудилась, приятные вести мне принесла. Изволь получить, что полагается. И не кричи на меня!
     Он встал, отсчитал из кошеля пять серебряных рублей, нагнулся и аккуратно высыпал монеты цыганке на подол верхней юбки. Разгибаясь, бросил взгляд на цыганку и увидел в её глазах слезы. Дернул головой, фыркнул, резко развернулся и быстро пошел к  соседнему костру, где Сашка Куракин слушал цыганские песни под звон двух гитар.
     - Двадцать восемь! Слышишь!? Двадцать восемь лет всего проживешь ты под её теплым крылом. А потом упорхнешь из-под него на небо избитым, изувеченным с шарфом офицерским белым на шее. Но не побежденным! Бойся места своего рождения! Там тебя смерть дожидаться будет! Соколик ты наш ВЕЛИКОМУЧЕННЫЙ! – ударило ему в спину.
     Он повернулся. Старая цыганка уткнулась лицом в колени и, обхватив голову руками, рыдала, страшно содрогаясь всем телом.
     Император вздрогнул от этого воспоминания, точно также как вздрогнул тогда, в цыганском таборе, и остановился.
  -« А и сбылись эти предсказания! Наталья Алексеевна через два с половиной года после женитьбы умерла при родах. Неверность её мне не доказана зрительно, но слухов и наветов было множество. Зато Машенька моя, Мария Федоровна…! Самим Фридрихом Великим мне самолично представленная…! Уж до того хороша, во всех аспектах жизни совместной! И деторождением нас с ней бог не обидел. Я еще только императором стал российским, а уж восемь детей имею. Было бы девять…, но Оленька в прошлом годе от болезни странной умерла. И тоже все так, как старая цыганка мне предсказала. А эти слова её последние, мною особому вниманию не преданные, но очень в память мою вошедшие,  сейчас и этим отцом честным повторенные. Так значит, существует в мире предсказательная правда! И значит все то, что этот сиделец мне о моих сыновьях и  их сыновьях говорил  тоже сбудется! Так что же делать? Как их предупредить? И будет ли толк от моих предупреждений? Вот я! Знал же все и знаю! С Наташей жить как муж и жена боялся. За это от матери столько упреков имел, не сосчитать.  До крика и ругани дело доходило. А все равно сбылось! И кончина моя так же сбудется! Страшно! Укрепи меня боже праведный! Так что делать, что решить? СТОП! Как там сказал отец честной – «будет при последнем Николае старец умеющий сыну его кровь останавливать, так надо этого старца во всем слушаться, и тогда возможно година страшная сдвинется и крови много не прольётся, и зверь черный  желтым туманом захлебнется и сгинет. Но трудно это принять и еще труднее сделать. Ибо сам ты, как агнец жертвенный уже подведен к алтарю богову. И нет рядом Авеля, что кровь праведную на жертвеннике сменит на дары земные». Нет рядом Авеля! Раз нет, так надо сделать так, что б был. Может именно в этом ключ к той двери, что откроет мне новую реальность, где я буду царствовать многие лета, пока сам господь бог не призовет меня в свой удел, и не свершится то страшное и пугающее предсказание смерти подлой, низкой, лютой, насильственной. Грех-то, какой на убивцах моих будет!!! Простишь ли ты их, боже правый? Пора принимать решение!»            
     Император  быстро подошел к столику в уголке отдыха и улыбнулся сидельцу, забирая бумаги со своими записями и пометками, что он делал во время беседы.
     - Все хорошо, отец честный! Все хорошо! Об одном прошу,  даже не прошу, а приказываю! Как император российский приказываю! Ты понимаешь?
     - Да, батюшка-государь, понимаю, - пролепетал Вася Васильев, уже и сам себя изругавший последними словами за все, что вдруг, не смотря на  предупреждения и наставления, выложил государю в разговоре то, что ему было представлено в видениях камерой за номером 22.
     -  Если эта ересь, что ты мне поведал, пойдет гулять по городам и весям, то тебя, голубчик, не спасет ни моё заступничество, ни заступничество самого господа нашего. Понимаешь?!
     - Понимаю, батюшка… - совсем сник бедный Василий.
     - Вот и понимай! – Павел быстро вернулся к столу и звякнул в колокольчик.
     Дверь моментально распахнулась, и в кабинет вошел камер-лакей Василий Кокорев.
     - Слушаю! Ваше Императорское величество! – гаркнул он.
     - Чего кричишь! Кто там у меня в приемной зале? – сказал Павел, усаживаясь за свой рабочий стол.
     - Так все  те же! Генерал-прокурор князь Куракин Алексей Борисович и капитан гусар Вашего Императорского величества Кропивницкий.
     - Вот и зови ко мне этого гусара, быстро! -  император отдавал распоряжение, уже строча что-то на бумаге.
     - Слушаюсь, Ваше Императорское величество! – опять гаркнул  Кокорев и исчез за дверью.
     Через некоторое время в кабинете появился капитан гусар. Он сделал положенные четыре строевых шага к рабочему столу императора, придерживая левой рукой кавалерийскую саблю, со звоном шпор сильно сомкнул каблуки сапог и только приготовился доложить о своём прибытии, как Павел махнул рукой, не отрываясь от работы:
     - Сегодня без церемоний, капитан! Подойдите ближе.
     - Слушаюсь, Ваше Императорское величество!
     Павел поднял голову, несколько раз дернул ей и посмотрел на капитана.
     - Что вы сегодня все кричите,  в ушах звенит!
     Капитан виновато потупился, смущенно кашлянул в кулак и подошел  к рабочему столу  почти вплотную.
     - А впрочем, это не важно,- улыбнулся император российский: - Как служба, капитан? Привыкаешь? Разобрался? Не тяготит?
     - Разобрался и не тяготит, Ваше Императорское величество!
     - Хорошо отвечаешь! Молодец! А вот скажи мне по чести, есть у тебя особые ребята в отряде? Такие, что в огонь и в воду? И ты бы за них мог поручиться, как за себя?
     - Как не быть, Ваше Императорское величество! Вестимо есть!
     - И сколько таких?
     - Да почти весь отряд! Все как один смерть за Вас, Ваше Императорское величество, принять готовы!
     - Это хорошо! А особо доверенные есть? Такие что и дело сделают, и наград не попросят, и молчать будут под любой пыткой?
     - Есть и такие.
     - А имена назвать можешь?
     - Так это – Смагин Петр, Свистунов Федор, Решето Спиридон…
     - Стоп! Вот на них и остановимся. Сейчас пойдешь в кавалергардию, если стоят в карауле, подменишь. Прикажешь готовить лошадей и полную амуницию для секретной прогулки в Гатчину, тебе тоже пусть все приготовят, а сам ко мне за поручением. Понял?
     - Так точно, Ваше Императорское величество!
     - Ступай, капитан. И возвращайся живенько!
         
*******
     В приемном зале к спешащему Кропивницкому подошел князь Куракин. Он был явно взволнован до бледности.
     - Постойте, Андрей Денисович. Всего одна минута, прошу Вас!
     - Ваша светлость, спешу, очень спешу!
     - Вы мне только скажите, как государь. Как он? В духе, гневе или озабоченности?
     - Ничего не заметил. Пишут. Улыбаются. На крики сетуют. Вот меня с поручением посылают, да еще и с тремя гусарами в полной экипировке.
     - А куда?
     - Да недалеко. В Гатчину с посланием, но под секретом. Большим секретом. А как вы узнали моё имя - отчество?
     - Так я же генерал-прокурор при Тайной Экспедиции все же.  Не смею больше задерживать, капитан. Вы явно далеко пойдете. Удачи вам!
     Кропивницкий убежал. Алексей Борисович подошел к окну и задумчиво стал разглядывать зимний, бело-черный петербургский пейзаж.
     - Послушай Василий, - не поворачиваясь от окна, вдруг сказал он, обращаясь к камер-лакею.
     - Весь внимания, Ваша светлость!
     - Вот оказия какая свершилась. Мне бы надо слугу своего Гришку послать по одному важному делу. А он в дворницкой, на первом этаже прохлаждается. Им же, слугам, сюда нельзя.  А мне тоже туда спуститься нельзя. А вдруг вызовет! Как бы нам эту проблему решить? А?
     - Так, ваше сиятельство, можно мальчонку дежурного послать. Они у нас именно на подобные случаи и предназначены. В комнате для прислуги сидят по суткам. Целых шесть душ в одной смене. А что?  Два рубля за смену, тоже деньги. А за послание не боитесь. Они все у нас неграмотные. Специально таких подбираем и проверяем строго. Вы пишите. Вон там, в шкапчике, и бумага, и перо с чернилами. Да и сургуч тоже там есть, если запечатать надо. А я мальца пока позову. Да, там еще грифельная доска, напишите на ней имя вашего слуги и отдайте мальчику.
     - Ну, Васька! Выручил. Держи рубчик и ты! – обрадовался князь, подбегая к шкапчику.
     «Их императорское величество изволили послать малый гусарский разъезд количеством в четыре человека в секретном и срочном порядке в Гатчину с неким посланием сразу после беседы с монахом. Во главе разъезда  капитан Кропивницкий. Едут в Гатчину. Отправятся сразу по получению послания».
     Свернув письмо в конверт, Алексей Борисович опечатал его своей печатью, а на конверте крупно написал:
« Ахаду фон Валену, князю Остготскому, рыцарю Справедливости Мальтийского ордена – лично в руки, немедленно»
     Паренек, лет шести – семи уже ждал возле князя.
     - Держи! В дворницкую, слуге князя Куракина Гришке лично в руки. И сразу назад. Понял.
     Паренек кивнул головой, схватил конверт, грифельную доску и помчался по анфиладе комнат к лестнице на первый этаж.
     - Чего это он, «ни здрасте, ни спасибо»? А, Василий?
     - Так немой он. Мы на эту службу только немых принимаем.
     - По всей империи небось ищите.
     -  Да нет. Нашей волости вполне хватает. Дело то хорошее. Одет, обут, сыт, живет в тепле, да еще и два рубля за смену. Это в целом за месяц 10-12 рубчиков. Пять рубчиков родителям, остальное себе в копилку. Они служат у нас по три-четыре года. Посчитай, сколько накопят? То-то!  Почти 300 рублей. На последнем году с ними голландец Цейдер занимается. Он их политесу, языку жестов учит, грамоте, что б могли при помощи грифельной доски изъясняться. А там и настоящие хозяева найдутся. Спрос большой на немых слуг. Нет вернее слуги с физическим изъяном. Это всем известно.
     - Так ты хочешь сказать, что многие из них родились вполне нормальными?
     - Ага! То самое! Семьи у нас большие. Так чего одному, второму язычок то и не подрезать в младенчестве ради их же сытой жизни?  А?
     - Не знал про такое, просто не знал…
     - А зачем вам, Ваше сиятельство, и знать то про это. Вы государственными делами занимаетесь…
     В это время прибежал постреленок, подошел к князю, поклонился, показал большой палец, а потом изобразил пальцами быстро бегущего человека.
    - Он вам, ваше сиятельство, семафорит. Письмо отдал. Ваш слуга побежал.
     В это время зазвучал колокольчик из кабинета императора. Камер-лакей расправил плечи, приосанился, оправил ливрею, смахнул с груди, возможно несуществующую, пылинку и гордо вскинув голову, открыл дверь.

*******
     - Ну, вот все и порешили! Все и порешили! – в веселом возбуждении император опять стремительно вышагивал по кабинету от рабочего стола к окну и обратно, с полным удовлетворением потирая руки. – Наш отец честный, милейший князь, изъявил желание вновь посвятить свою жизнь монашескому подвигу. Это делает ему честь, и я, как император российский, отказать ему в этой просьбе не могу. Вот мой указ…. Право скорее не указ, а просьба, нижайшая просьба, к нашему митрополиту Гавриилу о предоставлении расстриге Василию Васильеву возможности вновь пройти обряд вторичного пострижения в монахи под именем АВЕЛЬ. Вы уж, Алексей Борисович, очень настоятельно передайте мою просьбу митрополиту. У нас с ним недавно небольшое недоразумение приключилось, так пусть зла на меня не держит, а простит и посодействует значительно в новом крещении инока божия и именно под именем АВЕЛЬ. А чтобы не было это как-то сразу, да еще и в поспешности, то я свой указ-просьбу 14 числом пометил. Так на всякий случай. Тут ошибки не может быть! Тут время на размышление, утряску возможных непониманий, время для вопросов и ответов. Место затворничества и
вид схимы пусть сам выбирает. В этих желаниях препятствий ему не чинить. Вам, Алексей Борисович препоручаю все это проконтролировать, при беседе, покаянии и самом обряде присутствовать и мне  по выполнению доложить.
     Император закончил свою речь и остановился точно посередине своей «беговой
дорожки». Он повернулся к присутствующим в кабинете  и развел руки:
     - Ну, вот все и порешили!
     Павел демонстративно, как актер, поклонился, взял со стола  два документа запечатанные императорской печатью и подошел к Куракину, что сидел в уголке отдыха рядом с Васильевым.
     - Вот это мой указ-просьба, а это письмо лично владыке. Пусть с ним сначала познакомится. Ну а мы с тобой, отец честный, давай попрощаемся.
     Вася Васильев встал и сразу очутился в объятьях императора. Со стороны эта сцена могла показаться довольно смешной. Василий был почти на две головы выше Павла, поэтому самодержец смог обнять его немного выше талии, а голову преклонить на широкую грудь провидца.
     - Будь мне АВЕЛЕМ, отец честной, и замени кровь праведную на жертвеннике на дары земные, - прошептал император, а в голос, отстраняясь, сказал: - Помни о моей просьбе, о моём приказе тебе детинушка и не дай бог тебе нарушить его! Сам знаешь, что тогда будет. Все пропадет, ВСЕ! А теперь иди, подожди светлейшего князя в приемной зале. Мне с ним еще немного поговорить надо.
     Как только дверь за Васильевым закрылась, император подхватил князя под руку и подвел его к окну.
     - Скажите мне прямо, милейший Алексей Борисович, сколько человек говорили с ним или слушали его высказывания?
     - Право слово, Ваше Императорское величество, я затрудняюсь ответить точно. В Шлиссельбургской крепости по освобождению он вечер и ночь провел в караулке. Мылся в бане с парильщиком, спал при всем карауле…
     - Так! Поименный список всех – солдат, унтеров, офицеров... Всех кто хоть как был с ним рядом мне на стол к  вечеру 15-го. А здесь?
     - Я, генерал-аншеф Чернышёв Андрей Гаврилович,  Полина Пронина – кухарка генерал-аншефа, Кропотников Семен – цирюльник комендантский, Сомов Николай – этот одежку подбирал, из купчишек, капитан гусар Кропивницкий…  Кажется все, ваше Императорское величество.
     - Тебе и капитану верю. Остальных отдельным списком и тоже 15-го к вечеру. Приходи, будем думать. А теперь поезжай в Александро-Невскую Лавру с отцом честным и сделай все, как я повелел. Ступай.
     Алексей Борисович, поцеловав руку императору, пошел к двери. Бросив взгляд на рабочий стол, он увидел там небольшую черепаховую шкатулку, которой ранее на нем не было.

Россия. Дорога из Санкт-Петербурга в Гатчину. 12 декабря 1796 года, около 17 часов вечера.

     Стучат копыта. Шипит поземка, бросая сгустки снега, растянутые ветром в ленты под ноги лошадей. Солнце садится в ярко желтом зареве. Все кругом становится серым, бесцветным, пронизывающе  холодным и печально мрачным. В такое время надо сидеть в теплом доме у стреляющего смолой горящих поленьев камина, сидеть и пить маленькими глотками горячий пунш.
     - Вашество, четверо из леска выскочили. За нами припустились.
     Это Федька Свистун. Глазастый черт! Ничего никогда не пропустит, все заметит, обо все сообщит. И все не безделки, все в масть, все по делу.
     - Оторвемся! Как думаешь?
     - Так надо бы, но лошадки притомились уже. Да и ветер в морды. Вона как ноздри то заиндевели, до сосулек дело дошло. Надо бы остановиться, да ноздри им почистить. Так как остановишься. Эти  вона догоняют. Явно по наши души. Загонять будут.
     - Их четверо и нас четверо…
     - Годи, вашество! Они через версту стрелять начнут. Всех и положат  Мы на закате, как мишени  с подсветкой. Бей, не хочу!
     - Экипированы хорошо. По два пистоля в седельных кобурах, еще два за поясами. Ружья кавалерийские аглицкие. Убойная сила зверская. Всадника с конем просто так положат. И в поле россыпью не уйдешь. Снег лег. Кони ноги в ямках поломают.
      - Смага! Ну и зрение у тебя. Черт лысый!
     - Я бритый, не лысый. Так парик легче носить.
     - А как же девки? Они лысых не любят!
     - А ну тебя Решето! Пора богу молиться за спасение или упокой, а ты все под юбку наровишь руку сунуть.
     - Ох! Черт! Достал!
     Встречный ветер задержал звук выстрела. Пуля пришла раньше. На белом доломане Свистунова появилась черная метка, брызнувшая алым с левой стороны под плечом.
     - Свистун! Ты как?! Держись!
     - Ох! В башке звездочки. Мутит, как с  перепою. И что-то в нутрях обрывается.
Немеет рука левая.
     - Ах ты зараза! Мать твою перемать!!!
     Гусар Смагин на полном скаку вырывает из седельной кобуры пистоль, привстает в стременах, поворачивается к противнику и сразу, почти не целясь, стреляет. Один из преследователей слетает с седла, и его лошадь не чувствуя всадника шарахается в сторону.
     Тут же от нападающих беззвучно отделяется белое на черном фоне облачко выстрела. Решето Спиридон валится на спину своего скакуна и со звуком выстрела медленно съезжает по крупу вниз под копыта, смотря в зимнее небо уже остекленевшими глазами. В след за Спиридоном, съезжает с седла и Свистунов Федор.
     - Все братцы! Нет больше сил! Полежать бы мне,- последнее, что слышат Кропивницкий и Смагин, уносясь вперед.
     - Дымы, Смага! Дымы из труб! Гатчина!!! – кричит капитан: - Смотри! Гатчинский разъезд нам на встречу скачет!
     - Не успеют. Далеко еще!
     Смагин вынимает кавалерийскую саблю.
     - Эх! Две бы мне «сестрички». Ужо показал бы я супостатам, что такое со смертью танцевать.
     - Держи мою!
     - Она ж в бою захвачена, господин капитан. Не гоже это!
     Но Кропивницкий уже отцепил ножны и бросает саблю Смагину.
     - Держи, черт лысый! СМАГА! ПРИКРОЙ!
   
«КНЯЗЬ»
Северный Кавказ. Урочище Белого Волка. Август 1277 год.

     - Смага! Прикрой! – неожиданно, как гром среди ясного неба, раздался где-то справа полный ярости голос князя.
     Серко вздрогнул и пропустил удар сабли молодого алана, что нападал на него слева. Острие  с противным скрежетом скользнуло по кольчуге, разрубая её. Острая  боль пронзила левый бок.
     - Ах! Ты! Мать- Пресвятая Богородица! – взревел гридь и, подставив легкий медный щит под летящий в его голову клинок правого противника, резко крутанулся на месте, доставая своим длинным, еще дедовским, булатным мечом того, кто посмел так злодейски воспользоваться его секундным замешательством. Лезвие меча врезалось в бармицу кавказкой мисюрки алана, распластало её, и молодой воин, хрипя рассеченным горлом, повалился на залитую кровью землю. Второй противник попытался вновь атаковать, пользуясь тем, что враг повернулся к нему спиной, но Серко уже завершил полный оборот, присел, успел поймать вновь щитом нацеленный в плечо удар и ответил сам. Снизу вверх, со всей силы, прямо под широкий ремень из буйволовой кожи, в самое болезненное место. Алан охнул, выронил саблю, выпучил глаза и, согнувшись, упал на колени, пытаясь восстановить перехваченное болью дыхание. Конечно, его  нужно было добить. Но гридь не стал марать о безоружного святую сталь рода и поэтому довершил начатое дело, сильным ударом щита по голове поверженного противника.
     - Смага! Мать твою! Прикрой! – вновь раздался полный гнева голос князя.
     - Уже иду! – громко ответил Серко, бросаясь на зов своего повелителя. Раненный бок уже не болел, но от него по всему телу стала расползаться пугающая немота, а исподняя рубаха намокла от крови.
     «Ничего, часа два еще продержусь, с божьей помощью. Исподня прилипнет к ране и остановит руду», - подумал оруженосец и телохранитель князя, пробираясь с трудом по наваленным трупам, что оставил после себя клин княжеской дружины, как нож в масло влетевшей в самый центр аланского войска.
     Сеча длилась уже несколько часов и приближалась к своей кульминации.  Рубка первых минут схватки, когда ярость, злость и ненависть затмевают собой разум, и все твои навыки и способности сосредотачиваются только на одном, успеть ударить первому и не упасть, иначе сразу смерть, просто затопчут, уже давно прошла. Неумелые, но злые, а так же трусливые и подлые, те, кого как всегда ставят в первую и вторую линию сотен, были полностью вырублены или, воспользовавшись моментом, удрали. Остались настоящие воины. Поэтому сеча приобрела вид отдельных яростных схваток. Стала сказываться усталость. Иногда можно было видеть такую картину. Два сражающихся воина вдруг прекращали бой и разом садились на землю, чтобы по прошествии некоторого времени вновь встать на ноги, возобновляя  его. Победа русских сотен при фланговой поддержке двух туменов булгар была явной и неоспоримой. Но противник не покидал поле боя, и солнце еще не садилось, а значит,  не прекращалась и смертоубийственная работа.
     - Смага!!! На кол посажу!!!
     - Да тут я! Чего надобно-то? – в сердцах  проговорил Серко, оказавшись, наконец, за спиной князя.
     Князь, как ему и было положено, стоял во главе клина своей дружины. Высокий, широкоплечий, ладный фигурой, чью красоту  подчеркивал богатый и прочный измирский доспех, он прекрасно владел оружием обеими руками и поэтому просто был незаменим на этом месте. Справа и слева его прикрывали наиболее преданные дружинники щитами и короткими, окованными железными пластинами, сулицами, которыми они не подпускали к князю противников с боков, одновременно следя за ходом клина и не давая его голове оторваться от основной массы. Князь же действовал, как заведенная машина смерти. В правой руке его была тяжелая, с елманью, персидская сабля дамасской стали. В левой – легкая, почти прямая кавказская. Эти два смертоносных лезвия, словно мельничные крылья, сверкающими на солнце полукружьями, крушили все на своем пути. Удар! Удар! Шаг вперед. Защита. Удар! Удар! Шаг вперед. Защита. Так вгрызался клин княжеской дружины в живое тело аланской передовой тысячи. Остальные дружинники, а сейчас их оставалось не так много, как было вначале, двумя уступами продвигались вслед за князем, действуя мечами, боевыми топорами и шестоперами на длинных рукоятях.
     - Смага! Эти дети гор перебьют все мои сотни!  А хан и князь Андрей, не смотри, что сын самого Александра Невского не пришлют помощи, пока хоть один багряный щит моего дружинника алеет в поле. Сеча нами выиграна, но умирать победившим мне что-то не хочется. Ты сейчас меня заменишь, а я кликну «Поединок». Хорошо? И-и! Эх! – князь вместе с последними словами рубанул с потягом подскочившего к нему алана, истошно визжащего для устрашения противника.
     - Менга - хан будет недоволен, княже. Вон, как на рубку любуется с холма.
     - А мне сейчас на него  нас…. с большого дерева. Мне своих людей спасать надо. Эти черти упрямы, как быки без телок.
     - Знамо! Ведь они своих телок и защищают!
     - Хватит лясы точить! На счет три. Понял?
     - Понял, понял!
     - Тогда! Раз, два, три!
     Князь быстро шагнул назад, и на его место сразу встал Серко, прикрываясь щитом. Запоздало он успел спросить:
     - А кого вызываешь-то, княже?
     - Вон того, полуголого, - кивнул в сторону князь, срывая с головы пробитый в двух местах шишак и войлочную шапку скуфейку. С наслаждением он тряхнул мокрой от пота головой и черные, цвета воронова крыла, с широкими крыльями седины по вискам, кудри сыпанули на плечи, сразу покрыв их словно сменив кольчужную, искусно сплетенную, бармицу  шишака на естественную, природную, свою родную.
     Смага глянул туда, куда указал князь и увидел  русоволосого богатыря, что  недалеко от них методично уничтожал наседавших на него булгар своей булавой, имеющей довольно устрашающий  вид своими размерами. Он был обнажен до пояса,  лишь небольшая металлическая пластина на груди, укрепленная широкими кожаными ремнями, служила ему чем-то вроде защитного панциря. Казалось, в своей обнаженности он настолько уязвим, что давно должен бы был пасть в этой жестокой сечи. Но он жил, жил и бился, словно был заколдован. И сколько Серко не напрягал зрения, на его теле он не обнаружил и царапины.
     - Княже...! –  попробовал воспротивиться решению своего хозяина гридь, но опоздал.
     Князь отстегнул от поясного ремня небольшой рог и протрубил в него три раза. Это был сигнал к «поединку». Над полем сечи пронесся дружный выдох: - «У-У-Ф!!!», и схватки сразу прекратились. Тысячи, оставшихся в живых мужчин, с большим удовольствием опустили свои орудия смерти. Они устали, они измотались в этой битве, и были несказанно счастливы тому, что, наконец, нашелся тот, кто взял на себя решение главного в настоящий момент вопроса: «Кто и каким образом выйдет в этой бойне победителем?», и одновременно возложил на свои плечи выполнение ими своего долга с полным соблюдением правил мужской чести.
     Тем временем князь отдал рог Серко и медленно пошел, уже никого не боясь, прямо к полуобнаженному богатырю. Перед ним с уважением расступились как враги, так и друзья. Одни смотрели на него с восхищением и гордостью, другие с тайной надеждой, что этого пожилого, а значит гораздо сильнее уставшего, и, поэтому не особо сильного  воина, легко одолеет их товарищ. Подойдя к месту схватки силача с отрядом булгар, он остановился, движением руки повелел булгарам расступиться и,  опустив оружие к земле, скрестил обагренные кровью клинки, знак того, что в самое ближайшее время ими никто не воспользуется для коварного удара.
     - Я, потомок смоленских Рюриковичей, Федор Ростиславович по прозвищу Чермный, князь Можайский и Ярославский вызываю тебя, богатырь, на честный поединок! Дабы он решил исход этого ристалища, пока жив хоть один из противников, сошедшихся здесь, - вслед за этими словами, князь поднял над головой скрещенные сабли и трижды ударил их клинками друг о друга: - Назови своё имя, богатырь, и оповести всех, готов ли ты сразиться со мной не на живот, а на смерть?
     Неожиданно тот, к кому обращались, ответил князю на чистом русском языке:
     - Я, Тахир бен-Саади, в принятой мной христианской вере зовусь Иоанном! Я рыцарь славного Ордена тамплиеров и боевой кличь мой «Босеан!», и моё боевое знамя «Босеан», и знак мой – красный крест на белом фоне. Я принимаю твой вызов князь, хотя Уставом Ордена нам запрещено участвовать в одиночных ристалищах. Но я тоже, как и ты, хочу положить конец этому бессмысленному истреблению друг друга. Пусть сам Господь Бог наш милосердный рассудит нас и дарует победу тому, кто более её достоин!
     «Ух – Алл!!» - взревели обрадованные аланы, взметнув к небу свои сабли.
     «Ур - Ра!!» - вторили им оставшиеся в живых русские, ударив рукоятями мечей и секир в багряные щиты.
     « Бег – Да!!» - самозабвенно заорали булгары, срывая с голов островерхие кожаные шапки и подбрасывая их в воздух.
     Этот рев красноречиво говорил о том, что решение, принятое двумя бойцами,  устраивало абсолютно всех. Мгновенно  наиболее расторопные стали освобождать от трупов участок земли для поединка. А тем временем к князю подошел Серко.
     - Княже, дозволь слово молвить?
     - Валяй Смага, - весело ответил Федор Ростиславович, снимая с себя броню.
     - Не дело ты задумал, князь, ой не дело. Да посмотри ты, какого вепря выбрал в поединщики? Он же …
     - Смага! Ты говори, да не  заговаривайся! – грозно прикрикнул Федор: - Ты что, учить меня вздумал, смерд!?
     - Да ты посмотри, Федор Ростиславович? Сколь сеча-то наша длится, а на этом звере нет и царапины. А ты хоть и без ран, а весь синий от ударов.
     К тому времени князь снял с себя измирский доспех,  кольчугу двойной вязки с вплетенными в неё нагрудными и наспинными кованными стальными пластинами, и стал стягивать  холщевую толстую рубаху. Уже на ней были видны следы крови, а когда тело Федора обнажилось, то взору гридя предстала страшная картина. Левое плечо пересекла глубокая царапина, оставленная явно скользящим ударом топора, левый бок был похож на сплошной багрово-фиолетовый синяк, руки покрыты ссадинами и кровоподтеками. Но, тем не менее, Федор Ростиславович был бодр и весел.
     - Ты вот что, не скрипи, как старый пень, а лучше помоги мне наручи одеть. Да ты смотрю тоже раненный?
     - Да, так, царапнули немного. И зачем надо было разоблачаться? – Серко горько вздохнул,  застегивая железные наручи на руках князя.
     - Поединок должен быть честным. Раз он голый, то и я буду голый. Да и устал я от доспеха. Ух, хорошо то как! Ну и напугать я его хочу своими синяками, - засмеялся Ростиславович.
     Послышался стук копыт, и к образованному зрителями кругу подлетел вороной жеребец. В седле сидел князь Андрей Городецкий, сын великого Александра Невского.
     - Федор! Мать твою! Ты что задумал!? – закричал он через головы зрителей, явно боясь ехать сквозь толпу. Да никто в ней и не расступился.
     - А что такое, Андрюшенька?! – ответил со смешком князь Ярославский.
     - Так ведь битва же….
     - Так ведь она родимая!
     - Так ведь у нас уже всё готово!
     - У вас еще утром всё было готово. Вот полчаса тому назад, вы  как раз во время успели бы, а теперь эта битва моя! – вдруг из насмешника в грозного воина превратился Федор Чермный: - Моя сеча! Моя победа! Моя победа и Менгу-Тимур хана! И я, её никому не отдам! Костьми лягу, а не отдам! А теперь уезжай, пока добром прошу, мне работать надо, честь русскую защищать.
     С этими словами Федор Чермный Ярославский взял в руки тяжелую персидскую саблю и вступил в круг. Иоанн, сменивший булаву на рыцарский меч, уже стоял на противоположной стороне освобожденной для поединка площадки. Он терпеливо ждал своего соперника, зная прекрасно, на какой риск идет этот избитый и заморенный битвой русский, совершенно не знающий того, с каким противником ему предстоит сейчас сразиться.
    Воцарилась тишина. Зрители затаили дыхание. Только сейчас они все по- настоящему рассмотрели бойцов. Сухой, жилистый, тонкий в талии Федор Ростиславович был похож на грациозную горную кошку и чем-то напоминал самих алан, особенно своими длинными иссиня черными волосами, что он связал кожаным ремешком на затылке, что б не мешали в бою. И немного тяжеловесный, но тоже ладный и опасный Иоанн. Прекрасно развитая мускулатура тамплиера при каждом движении перекатывалась тугими узлами под тонкой кожей.  И возможно все бы было ничего, если бы избитое тело князя не бросало тень уныния на его болельщиков, и не зажигало искры надежды у соперников.
     Бойцы, следя за каждым движением, друг друга, стали медленно ходить по кругу, выбирая подходящий момент для атаки. Князь, приглядевшись, понял, что с виду массивный меч рыцаря на самом деле великолепно сбалансированное  оружие и по весу совершенно не уступает его сабле, а может даже и легче её. Это его немного огорчило. Потому, как рыцарь держал его в слегка отведенной в сторону руке и, направив острие клинка в правое бедро противника, перекрывая тем самым практически всю переднею сферу реализации атаки, Ростиславович определил, что имеет дело с очень серьезным противником. Под ложечкой заныло, и в левом боку стала просыпаться боль от ушибов.
     Первым пошел в атаку тамплиер. Его движение было стремительно, и если бы в своё время  князь не уделял столько времени на тренировки с оружием, то наверно на этой атаке поединок бы и закончился. Клинок меча рыцаря неожиданно исчез в каскаде едва уловимых для глаза движений, столь незначительно малых по своей амплитуде, что он практически оставался на месте, и в тоже время его не было видно для человеческого глаза. Сам Иоанн бросился вперед, и только по  интуитивному чувству, Федор понял, что удар будет режущим в области правого бедра или бока. Поэтому он сместился резко влево, не видя клинка противника, все же умудрился как-то поймать его своей тяжелой саблей и, используя её кривизну, закрутить справа налево, а в высшей точке выбросить в противоположную от себя сторону. По инерции рыцарь пролетел мимо. Открылся для прямого удара его правый бок, чем князь и попытался воспользоваться. Противник был рядом. Сабля по положению в очень выгодной позиции. Одно движение. Раз! Удар от левого плеча прямо в бок противника. Открытый и не защищенный бок. Но тут случилось просто невозможное. Время словно замерло. И в этом застывшем времени, Федор Ростиславович Ярославский видел, как медленно его сабля приближается к незащищенному телу рыцаря. Еще чуть-чуть и утяжеленная елманью боевая часть клинка с чавкающим звуком врубится в живую плоть, и из страшной раны ударит фонтан крови. Но наперерез клинку сабли уже стремительно летел меч тамплиера. Откуда он взялся?! По всем законам инерции он должен был еще только начать возвращаться для защиты правой полусферы? И сам Иоанн? Он уже успел развернуться и уйти чуть ли не за спину самого князя. А сабля, сабля князя, поражает  пустоту! И тут её настиг меч. Удар оказался столь силен, что Федор чуть не выпустил эфес из руки. Непроизвольно ему пришлось сделать несколько стремительных шагов вперед, вслед за отброшенным клинком. Это фактически спасло Ростиславовича от повторного нападения тамплиера, столь неожиданно оказавшегося за его спиной  в очень выгодном положении.
     Все это длилось одно мгновение. «У-У-ФФ!!» - вылетело громко из сотен глоток зрителей, напряженно следящих за поединком. Среди них практически не осталось молодняка, который бы кричал, подзадоривал или прямо всячески оскорблял противника того бойца, за которого они болели. За схваткой следили опытные бойцы, имеющие на своем счету не одну сечу и прекрасно понимающие каждое движение и каждый удар, и знающие не со слов, а из своего опыта, что такое на самом деле поединок один на один, да еще без доспеха и после почти четырех часов неистовой рубки. Поэтому благостная тишина окружала бойцов, и ничто не отвлекало их от той смертоносной работы, что взяли они на свои плечи. Лишь в особо напряженные моменты прорывались сдавленные возгласы, переживающих за них воинов.   
     Противники оказались вновь  лицом друг к другу. В глазах тамплиера появилось легкое недоумение. Значит, он тоже не ожидал такого от русского витязя. Опять князь и рыцарь стали осторожно кружить по ристалищу, примериваясь  и выискивая слабые стороны у противника в  ожидание подходящего момента для атаки.
     По законам поединка следующий ход был Ростиславовича. Опыт подсказывал ему, что перед ним незаурядный боец, что его противник превосходит его и в силе, и в ловкости, а реакция его настолько молниеносна, что прорваться сквозь защитные блоки с применением финтов и ложных выпадов просто не мыслимо. Необходимо было придумать что-то неординарное, что-то такое неожиданное для рыцаря и никогда не встречавшееся им прежде, чтобы заставить его хоть на очень короткое время растеряться, рассредоточить его внимание, а нервное напряжение довести до такого критического состояния, когда холодный разумный расчет подменяется яростно-огненной вспышкой гнева, туманящего рассудок. И Федор понял, что у него только один выход, это «Танец Смерти», его излюбленный прием. Однажды, в далеком детстве, находясь по приказу отца в племени язычников смарагов под Смоленском, где он познавал таинства и магию ратного дела, воины племени ему показали этот танец. Он произвел на юного княжича такое впечатление, что все своё свободное время Ростиславович стал тратить на изучение и отработку его па и приемов. Со временем Федор добился блестящих результатов и не раз в жарких схватках применение этого танца или просто некоторых элементов из него спасало ему жизнь. Но сейчас, принятие подобного решения  было безумством с его стороны, самым настоящим безрассудством. Дело  в том, что «Танец Смерти» требовал такого огромного вложения сил, такого невероятного напряжения и внимания, что его просто могло не выдержать это избитое и уставшее в сече тело, не выдержать надорванное годами и невзгодами сердце. Он мог просто упасть замертво, так и не добравшись до своего противника. Но другого выхода не было, и князь Ярославский неожиданно остановился, свел ноги вместе, развел руки в стороны, вытянулся в струнку, высоко подняв голову. Дружина русичей тревожно ахнула. Они поняли, на что решился их предводитель. Тахир бен-Саади тоже недоуменно остановился. Фигура русского, освещенная со спины заходящим солнцем, напоминала ему  крест, тот крест, на котором был распят сам Христос, и сам князь был похож на распятого Спасителя, но не мученически склонившего голову, а гордо, вызывающе смотрящего в небо. Это тревожной ноткой звонко отозвалось в  сердце тамплиера. 
     Между тем Федор Чермный потянулся всем телом, встав на носки, и начал творить ратную магию танца. Ноги его сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стали выделывать замысловатые па, отвлекая внимание противника на себя. Они словно были снабжены пружинами, и это не давало им возможности замереть на месте. Шаг вперед. Раз! Два шага назад. Два! Три шага в сторону. Три! Два шага вперед. Четыре! Казалось, эти перемещения даются князю просто и непринужденно, столь легки и стремительны они были. Но только знающий человек мог понять, сколько сил, внимания, внутреннего напряжения это все стоило. В одном месте Ростиславович сбился, и русские витязи, видя затруднения  своего предводителя, стали в такт шагам хлопать в ладоши. Все стремительнее шаги, все быстрее такт, все ярче заходящее солнце сверкает своими последними лучами в отполированной, на совесть, дамасской стали клинка персидской сабли. Два шага  вперед. Раз! Удар! Шаг назад. Два! Защита! Три шага в сторону. Шаг вперед. Удар! Два шага в сторону. Три! Защита! Кажется, вокруг тамплиера кружится сверкающий вихрь множества клинков, которые в любой момент могут смертельно поразить его. На лице Тахира бен-Саади появились недоумение и растерянность. Что, никогда не видел русского «Танца Смерти»?!
     Кружится, кружится в бешеном танце князь. Хлопают в ладоши, стучат рукоятями мечей в щиты, бьют кулаками в обнаженную грудь в такт танца русские витязи. Это завораживает и подчиняет себе всех окружающих. Сначала к русским присоединяются булгары, потом начинают вплетать в общий хор свои ритмы аланы. Доходит до того, что уже где-то за кругом недавние непримиримые враги, начинают свои танцы по этот чарующий ритм. А князь кружит, кружит вокруг своего соперника, все быстрее, все быстрее в такт ускоряющимся хлопкам, стукам, гулким ударам. Удар! Удар! Защита! Удар! Удар! Удар! Защита!
     В какой-то момент тамплиер попытался перехватить инициативу. Пошел напролом. Он вышел из себя от этого постоянно ускользающего противника. Он на секунду потерял над собой контроль. Размах меча слишком крут и высок. Князь словно играючи, слегка согнувшись, проскользнул под этой взлетевшей к небесам рукой, оказался   за спиной рыцаря и с размаху ударил по голове. В самый последний момент, то, что он увидел на левой лопатке своего противника, заставило его изменить положение клинка сабли. Он ударил плашмя. Но тяжелая елмань, есть тяжелая елмань. Тахир бен-Саади, в христианстве названный Иоанном, рыцарь славного Ордена тамплиеров, как подкошенный упал на взрыхленную «Танцем Смерти» площадку.
     Федор Ростиславович остановился. Он с трудом перевел дыхание. Хрипло, с шипением выплескивая слова из себя, сказал:
     - По Закону Божьему и Закону поединка ты рыцарь Иоанн да будешь моим пленником до моего окончательного решения насчет твоей судьбы. Смага! Вяжи его!
     -Князь! Ты победитель! Скажи, что с остальными делать? – спросил громко сотник Лука Сыромятых, выйдя из круга зрителей вперед.
     - По Законам сечевого поединка, победа дается победителю и его стороне. Мы победили. Но крови своего соперника я не пролил и жизни его не отбирал. Поэтому даю аланам время до полного захода солнца убраться отсюда. Ночью придете за мертвыми. Мы вас не тронем. А завтра с утра «пойдем на ВЫ!» Я всё сказал.
     Князь пошатнулся, и если бы не Серко, что уже успел связать руки рыцарю, то, скорее всего, повалился бы рядом со своим пленником.
     - Все слышали! – взревел бас Луки: - Что князь наш пресветлый сказал? Аланы, брысь отсель! А мы своих погибших к подножью холма, где Ставка, сносить будем. Наша Победа братья! Ур-Ра!!!
     Над полем брани, над наваленными кучами трупов, над тошнотворным запахом свежей и уже начинающей портиться крови, над всем этим ужасом, пронесся радостный тысячеголосый человеческий вопль, который возвещал: - Ад прекратился!  Ур-Ра!!!
     Гридь осторожно отвел князя в сторону,  усадил на землю и дал баклагу с водой. Федор с жадностью припал к ней, и теплая вода, которая раньше показалась бы противной, сейчас была для него слаще меда.
     - Проха! – поймал Серко одного из дружинников: - А ну быстро в лагерь и приведи сюда коня князя. И еще плащ его вишневый захвати, а то неровен час «трясунец» начнется. Да только одна нога здесь, другая там. Ты меня понял!?
     - Уже бегу! – и сечевик Прохор по прозвищу Пень стремглав помчался к левому отрогу холма, на самой вершине которого сверкал в лучах заходящего солнца шелковый шатер Ставки хана Менгу-Тимура, и толпилось около двух десятков всадников, «верховных зрителей» сечи.
     - Как ты, княже? – участливо спросил Серко.
     - Я то, нормально, а вот ты скоро кровью изойдешь,  дурень. Смотри она, так и не перестала течь, - князь встал: - Где моя рубаха?
     - Вот она, - гридь подал своему хозяину рубаху, хотел тоже встать, но неожиданно все перед глазами закружилось, к горлу подступила противная дурнота, и Серко со стоном повалился на землю.
     - Дурак, ты Смага! Как есть, дурак! – в сердцах крикнул Федор, доставая из-за голенища сапога «засапожник» и пластая им свою рубаху на длинные и узкие полотна.
     - Давай снимай с себя свою броню! – сердито приказал он, когда с рубахой было покончено.
     С трудом Серко снял  кольчугу и попытался за ней снять рубаху, но она уже успела  присохнуть  к краям рану, и резкая боль пронзила бок.
     - Ой! Не могу!
     - Ты что, гридь, или баба чухонская? – Князь схватил рубаху за подол и резко рванул её вверх. Вместе с криком Смаги, из раны хлынула кровь.
     - Ну и прорва у тебя её, руды этой окаянной!
     Князь наклонился над телохранителем и стал ловко, словно все время занимался этим делом, перебинтовывать своего слугу. Скоро весь бок парня был покрыт толстым слоем холщевых полотен, изготовленных из княжеской рубахи.
     - Внукам своим будешь рассказывать, как тебя князь Федор Ростиславович Чермный своей рубахой перевязывал в сечи у урочища Белого Волка, - засмеялся  Федор, ласково теребя белесый от седины чуб своего телохранителя.
     - Княже, а может пора нам домой собираться? А? Сколько ж можно дело ратное тащить на себе? Ведь уже более десяти лет по чужбинам мыкаемся. И в Византии побывали, и в Литве ратоборствовали, а вот теперь кавказские народы громим. Всему же предел должен быть, - грустно произнес Серко, глядя неожиданно повлажневшими глазами на своего повелителя.
     - Ты чего Смага? Состарился окончательно, что ли от этого удара аланского? Заныл, как старый замшелый старик, - беззлобно, усаживаясь рядом со своим слугой прямо на землю, произнес Федор: - Ты всего-то на пять годков меня старше. Да и куда нам с тобой возвращаться? Где теперь наш дом? В Можайске уже новый князь с легкой руки брата моего Глеба сидит. А в Ярославле, ты сам знаешь, как нам рады будут, хорошо, что хоть ратников регулярно поставляют.
     - Так попроси у Менгу сотни три нукеров, он тебе не откажет. Да наших четыре. Ей богу осилим и мечом твой законный стол возьмем, Даже не сомневайся!
     -  Ну, уж нет! По молодости один раз взял грех на свою душу, окропил меч русской кровью. Теперь зарекся на своих  руку поднимать. Да и как я  «пойду на ВЫ»  на сына родного? А?  Ксения Любомировна, конечно, еще та змея подколодная, но ведь и её понять можно. Эх, найти бы того наушника, что ей про наше участие в той сече нашептал! Я бы с него живым шкуру спустил. Как есть, спустил бы!
     - Не вини себя в том участии, княже, то не наша воля была. Тебя сам  князь Александр Ярославович Невский послал сопровождать отряд переписчиков. Да если бы не ты, гореть Ярославлю, как есть гореть. Уж больно тогда  Менгу  на них разгневался. Особо за ту стрелу, что ты отвел. Подленько тогда поступили, как есть, подленько. За что и сеча вышла такая кровавая. Не будь той стрелы, миром бы дело решили. Нельзя говорить плохо о мертвых, но Константин Всеволодович все же не прав был тогда. Кровь молодецкая играла, и стол Ярославский манил. Да тут еще и тёща будущая твоя, молодая вдовушка, его, как мужика ни во что нем ставила. Все подкалывала и унижала всячески молодого князька. Это сейчас она подурнела, опухла и скособочилась, а тогда, помнишь, писаная  красавица, хоть и не знатная, была. Вот и ударило все это  в голову. А с тебя какой спрос? Тебе от роду еще и двадцати не было. А что перепись? Ну, переписал нас Мункэ, да что толку? Дань стала больше? Вот возьми Ярославль. Пока ты в Орде твоя пресветлая Ксения Любомировна, как сыр в масле катается, ни гроша по дани не платит. Все ты платишь, добычей ратной и доблестью своей. Не зря хан Менгу нас во главу рати своей поставил. Знает, что не подведем. Вот и не подвели. Люда ратного стали больше в Орду посылать? Так сам Менгу-Тимур уложение явил – церковных и монастырских работников не трогать. Вот теперь все церковные или монастырские, а те кто посадские, те под твою руку идут. Да что мы! Ты посмотри, сколько князей русских на службе у него состоят. А значит, отдыхает земля русская, богатеет и людьми, и городами. Да если честно говорить, то мы сами себе больше глоток режем, чем нам ордынцы. Разве я не прав? А тещу свою не особо защищай. Все знают, как она к князю Константину относилась. Наверно радовалась, узнав, что его стрелами утыкали, как ежа. И только слово Александра Ярославовича насчет тебя, как жениха для Марии свет Васильевны, и решило все дело с Ярославским княжеством. Да и княгиня Марина Олеговна сразу встала на твою сторону. Ну и Менгу, конечно, расстарался перед своим папашей. Поэтому то, в чем обвинила тебя, княже, Ксения Любомировна, есть чистой воды лицемерие с её стороны. И ты это в сердце своём, как укор, не держи.
     В это время послышался стон со стороны лежащего на земле рыцаря.
     - Да никак наш полоняник очнулся, - встрепенулся, сидящий в задумчивости до этого, князь и, вскочив, подошел к лежащему воину.
     - Княже, дай ему моей медовухи, сразу оклемается, - произнес в след Федору Серко и кинул тому небольшую заветную флягу, что отцепил от пояса.
     Тамплиер между тем сел и попытался дотронуться до головы руками, но не смог и удивленно, видимо еще плохо соображая, уставился на путы, что стянули его запястья.
     - Ну что, мил друг, болит головушка? – спросил его присевший перед ним князь.
     - Болит, - с трудом выдавил из себя рыцарь.
     - Я победил тебя рыцарь и объявил перед всеми, что ты мой полоняник. Теперь дай мне клятву чести, что согласен со мной в этом, - серьезно сказал Федор Ростиславович.
     Иоанн недоуменно посмотрел на русского витязя, потом опять на путы, и, наконец, поняв суть дела, глухо произнес:
     - Клянусь честью тебе славный князь, что с сего момента считаю, себя твоим пленником и буду выполнять любые требования, что ты соизволишь наложить на меня.
     - Вот и хорошо, - с этими словами Федор при помощи «засапожника» разрезал веревки на руках  Тахира бен-Саади и протянул ему флягу с медовухой.
     - На, выпей нашего богатырского зелья. Голова, Смага прав, сразу пройдет.
     Тамплиер с жадностью приложился к фляге. Жгучая жидкость обожгла и перехватила ему горло. Он вытаращил глаза, закашлялся, замотал головой.
     - Кто ж так медовуху пьет? Эх, и неучи вы латиняне безмозглые. Так и умереть можно, - засмеялся князь, со всей силы ударяя по широкой спине своего бывшего соперника: - Её надо, как девку, нежно, не дыша и не спеша вовнутрь пропускать. Вот смотри и учись.
     Ростиславович отобрал флягу у рыцаря и показал, как надо пить медовуху, потом вновь протянул её.
     - Теперь повтори.
     - Не надо, - еле выдавил из себя тамплиер с хрипом.
     - То есть, как это не надо! Ты же мне честью поклялся! Давай! Давай! Пей! А то тащить тебя, такого большого в лагерь, нам со Смагой уже и сил никаких нет.
     Иоанн пересилил себя и сделал глоток, как учил его Федор. Теперь он не поперхнулся, горячая  струя пронеслась в желудок и взорвалась там блаженным теплом. На лице рыцаря появилась улыбка.
     - Хорошо, - только и смог произнести тот, прислушиваясь к  происходящему внутри его тела и находя все это просто восхитительным.
     - А я что говорил? – усмехнулся князь, возвращая флягу хозяину, - И голова прошла. Аль нет?
     - Прошла. Твоя, князь, правда, - радостно оповестил всех  тамплиер.
     - Ну, вот видишь, и вылечили тебя болезного, - Федор похлопал Иоанна по плечу: - Ты мне вот что скажи, мил друг, что это ты делаешь среди алан, каким ветром тебя занесло в наши края, почему встал в ряды сражающихся в сечи, что тебя, кажется, и не касается вовсе и что это за знак на твоей спине? Откуда он? Учти, что по условиям плена, ты должен говорить мне только правду.
     Рыцарь немного задумался, внимательно посмотрел на князя, потом тряхнул головой, словно решившись на что-то окончательно и начал говорить:
     - Великий Магистр Ордена рыцарей Храма, светлейший Гийом де Боже послал меня в ваши края с миссией доброй воли. В мою задачу входило изучить дорогу в  Орду и предстать перед Великим ханом Белой Орды Менгу-Тимуром. Я есть «Посланник», и Менгу-Тимур знает обо мне. Знак креста на моей спине, что я получил с рождения, как раз и удостоверяет это. К аланам, как вы их называете, я попал совершенно случайно. Один из моих оруженосцев заболел в дороге, и нам пришлось остановиться в их крепости, что находится отсюда на расстоянии двадцати полетов стрелы. Нас очень приветливо встретили, накормили и оказали помощь. Не мог же я ответить неблагодарностью им за это. Поэтому, когда пришли ваши воины, моя честь повелела мне встать на защиту более слабых алан.
     - Но, тебя же могли убить. А как же тогда твоя миссия? – недоуменно и в тоже время с оттенком восхищения спросил князь.
     - Убить тамплиера не так то просто. Нас в бою сберегает Святая Дева Мария, которой каждый из нас воздвиг в своём сердце нерукотворный алтарь. А в принципе ты прав. Это было ребячество с моей стороны, но ты поймешь меня наверно. Знаешь, так сильно иногда хочется подраться.
     - Княже! К нам идет кто-то! – неожиданно раздался тревожный голос Серко.
     Собеседники обернулись и посмотрели по направлению, куда указывал гридь. С холма, что располагался в той стороне урочища, куда ушли разбитые аланы, спускался небольшой караван, состоящий из трех лошадей и двух мулов. А сопровождали его шестеро одетых совсем не как аланы мужчин.
     - Не волнуйтесь. Это моя свита. Мои оруженосцы и слуги, а также все то, что взял я в дорогу, - поспешил успокоить русских рыцарь: - Теперь это все ваше. Прошу лишь о милости, оставить мне тунику и плащ тамплиера, а также послание нашего Великого Магистра к вашему светлому хану Менгу-Тимуру.
     - Послушай, Ваня! – вдруг резко повернулся к своему пленнику князь: - Давай сразу договоримся, ты лишь на словах остаешься моим полоняником. Твои пожитки меня совершенно не интересуют. А вот меч, я, как память, возьму себе. Хорошо?
     - Хорошо, - оторопело проговорил Тахир бен-Саади.
     - Уж больно люб он мне, - с этими словами Федор поднял лежащий на земле меч рыцаря и с удовольствием несколько раз крутанул им в воздухе: - Согласись, хоть что-то  я должен с тебя взять?
     - Конечно! Конечно! Бери! Это самое настоящее произведение искусства. Его делал сам Джованни Бота, знаменитый венецианский мастер. На клинке его клеймо. В придачу я еще тебе дам кинжал его работы, что был сделан вместе с этим мечом.
     - Ну, вот и договорились. А пока на время похода ты будешь находиться в нашем лагере. Я выберу время и представлю тебя хану Менгу. Сегодня это делать не стоит. Он сейчас не в том расположении духа, что бы вести какие-то беседы. Уж ты мне поверь. Вон и нукер запылил, видимо по мою душу. Смага! А где мой конь? – неожиданно сердито крикнул Федор.
     - А вон его Пень ведет, - показал Серко на приближающегося дружинника, что вел под уздцы каурого стройного жеребца, к седлу которого был приторочен вишневый плащ князя.
     - Ладно. Ругаться сегодня не буду, что-то настроение хорошее. Видно не к добру.
     Тамплиер тронул Ростиславовича за плечо.
     - Послушай князь. То, что ты только что сказал, это правда, или варварская шутка, которую я просто не понимаю.
     - Нет, рыцарь, я не шутил, говоря о твоей относительной свободе. Ты мне еще про страны ваши рассказывать будешь, и с обычаями познакомишь. Вот в чем заключаться, твой полон будет. А пока мой запасной шатер в твоём полном распоряжении. Смага, покажешь все господину рыцарю. Слышишь!? И отношение к нему как к равному мне чтобы было! Понял!?
     - Слышу и понял, - отозвался гридь.
     - Послушай Федор Ростиславович, это для меня просто не понятно. У нас совсем другие обычаи и законы в поведении с пленными.
     - Ваня, я князь и сам устанавливаю для себя законы поведения с пленными. Хочу, секу головы, хочу, отпускаю на свободу! Тебя я пока на свободу не отпускаю, но и в узилище сажать, не намерен. Люб ты мне! Что тут не понятного?
     - Князь! У меня есть с собой прекрасное ожерелье для твоей жены…
      Тамплиер осекся и не закончил фразы, увидев, как потемнел лицом неожиданно Ростиславович, как мертво с большой силой сжались его челюсти, а на щеках вздыбились каменные желваки, как непроизвольно дернулось горло, словно перехваченное тугой петлей аркана.
     - Извини. Я не хотел… Я не знал, - прошептал Иоанн, молитвенно складывая руки на груди и склоняя голову.
     - Моя  Марьюшка, четыре лета, как оставила меня, - тихо, но твердо сказал Федор и отвернулся к жеребцу, который, почуяв хозяина, уже радостно ржал и тянулся к нему своей точеной головой, нежно шевеля бархатистыми губами.
     Тут и подскакал нукер. Не останавливая коня, он лихо соскочил с седла, сразу припал на одно колено перед князем, склонил голову в вежливом поклоне и положил раскрытую ладонь правой руки на место, где билось его свободолюбивое степное сердце.
     - Кнэзь! Великий хан Белой Орды Менгу-Тимур желает видеть тебя перед своими очами немедленно, - скороговоркой быстро произнес он. И не дожидаясь ответа, что говорило о гневе самого Менгу к тому, кого он вызывал, вскочил на ноги, пронзительно свистнул, подзывая лошадь, и птицей влетел в седло, опять же ни на секунду не задерживая её бег. Это произвело на тамплиера такое впечатление, что рот его открылся от изумления.
     - Да, осерчал  Менгу, осерчал. Ладно, я поскакал к нему, а вы все в лагерь отправляйтесь, - отдал распоряжение князь,  садясь в седло, набрасывая себе на плечи свой вишневый плащ и направляя коня галопом к Ставке хана на вершине холма. Конь радостно повел крупом, прыгнул и понесся вперед, аккуратно, даже на такой скорости обходя трупы, что усеивали все урочище Белого Волка.
     Уже подъезжая к своей цели, скорее инстинктивно, чем намеренно, Федор Ростиславович заметил какое-то движение на  аланской стороне. Он оглянулся. На вершине соседнего холма появились два всадника. Они на секунду замерли, а потом помчались по кривой к середине спуска. Острые глаза воина увидели, как неизвестные отпустили поводья, отстегнули от седел луки и достали из заплечных саадаков стрелы.
     Холодом повеяло в сердце витязя. Ростиславович сразу догадался, для кого эти всадники приготовили свои стрелы. Прямо перед шатром Ставки на степном низкорослом иноходце возвышалась тучная фигура хана Менгу-Тимура. Лучшей мишени избрать просто было невозможно. Лучи заходящего солнца оттеняли её на темно-лазоревом небосводе. Ветра практически не было. Стоял тот предвечерний час, когда все готовится ко сну и замирает перед последним проблеском светила.
     - Орлик, птичка моя, не подведи дружок! – ласково прошептал на ухо своему верному боевому другу Федор, пригибаясь к гриве и сильно ударяя пятками в его бока. Конь почувствовал желание своего господина и, всхрапнув, полетел стрелой.
     «Быстрее! Быстрее! Господи! Мать Пресвятая Богородица! Только бы успеть!» - гулко билось сердце, ветер выбивал из глаз непрошенные и такие ненужные сейчас слезы. Летел конь, стелился в своем стремительном беге, развевалась на ветру его шелковистая грива, наливались кровью от напряжения темно-карие глаза. Вслед за его гривой,  её продолжением, трепетал, как живой, вишневый плащ князя. 
     «Быстрее! Быстрее!!»  Всё: небо, затухающее солнце, белые барашки облаков, гулкая под копытами скакуна земля – все кричало одно слово – «БЫСТРЕЕ!!!»
     Вот уже неизвестные натягивают прямо на скаку тугие тетивы своих луков. Вот уже ловят их прищуренные глаза неподвижную, темнеющую на фоне неба, цель. Вот уже ноги сжимают бока коней и поворачивают их так, что бы они летели в своем распластанном полете параллельно цели. Вот берется упреждение в вышину, по ветру и на скорость движения самих коней. Вот выбирается момент, когда все четыре ноги коня в воздухе, задерживается дыхание и спускается тетива. Все!  Свистят в полете стрелы.
     И-и-и! Эх!!! – закричал не своим голосом князь. Рядом, рядом, совсем рядом хан Менгу-Тимур. Господи Всемогущий! Он смотрит с ужасом на летящего на него бешеного скакуна с его тоже сумасшедшим всадником. И совсем не смотрит в небо, где уже на заданной вершине дуги направили в его сердце свои каленые оголовки тяжелые стрелы. Рука его тянется к рукояти кривой бухарской сабли, что когда-то подарил ему сам великий Бату-хан. Но защитит ли сабля от невидимой стремительной смерти?
    И-и-и!!! Эх!!! – кричит Федор Ростиславович. Управлять конем на такой скорости практически невозможно. Но князь совершает это невозможное! Орлик взлетает в невероятном прыжке в воздух  прямо перед застывшим с полуобнаженной саблей ханом и жалобно ржет. Из его гордой, такой стройной и красивой шеи торчит  оперение стрелы. Конь принял её всю в себя, без остатка. А где вторая?! Тревожно скашивает глаза Федор на своего друга, на хана Менгу-Тимура. Нет, живой, только уж очень удивленный. Почему-то становится легко и спокойно. Мимо пролетела! Слава тебе Господи! Рука отпускает повод. Князь хочет поприветствовать своего господина и друга. Сила инерции отбрасывает его руку назад, и она натыкается на вторую стрелу. Та торчит из правого бедра самого витязя. Но почему нет боли? В глазах темнеет. Конь со всего маха врезается, хрипя, в землю. Федор летит  через его голову. Последнее что он видит. Из-за левого отрога, на ходу разворачиваясь в лаву, вылетает тысяча Андрея Городецкого. «Как мне тебя Андрюха в полдень не хватало» - успевает подумать Ростиславович. Что он слышит последнее. Истошный девичий крик: «А! А! А!» Удар о землю! Тьма!


*******
         
       Великий хан Белой Орды, внук прославленного Бату-хана, сорокавосьмилетний  Менгу-Тимур  сидел на мягких шелковых подушках в шатре Ставки и, задумчиво крутя, длинный ус в пальцах левой руки, слушал доклад князя Андрея Городецкого.
     - Мы догнали их у самой кромки леса, что лежит сразу за холмом. Еще немного и ушли бы стервецы. Виноваты, пресветлый хан, но пришлось стрелять из луков, а то бы скрылись они от нас в чащобе. Один сразу погиб, шею сломал при падении с лошади. Второй был жив, когда мои вои подлетели. Но столь была велика их злость на того, кто посмел тебя лишить жизни, Великий, что посекли они его, не смотря на мой приказ, взять злодея живым. Уж не обессудь, пресветлый хан! Но я тела убитых осмотрел и вот, что принес тебе, - с этими словами князь Андрей протянул, подошедшему к нему нукеру окровавленную тряпицу.
     - Хорошо, князь. Иди, - тихо произнес Менгу и махнул рукой, отпуская Андрея Александровича.
     Городецкий вышел из шатра.
     Нукер с поклоном протянул хану, взятую им у русского князя тряпицу, но Менгу раздраженно отмахнулся от неё.
     - Я уже догадываюсь, что там. Тангут, посмотри сам.
     Из темного угла шатра на его середину вышел худой, высокой муж. Он был в черном облачение, что говорило о нем, как о служителе Божественного  Тенгри.   Белые квадратные нашивки по обе стороны груди, на которых были вышиты голубой равносторонний крест слева, и зеленая, свернувшаяся кольцами, змея справа,  указывали на его высокий духовный сан. Об этом говорил и резной жезл в его руках. Он был обвит орнаментом из двух змей. И змеи эти соприкасались ртами друг с другом в красивом изгибе над луковицей навершия этого жезла. 
     Муж подошел к нукеру, взял из его рук тряпицу и бросил её в серебряный чан с водой, что стоял на треножнике недалеко от входа в шатер. Дав отмокнуть слипшейся от крови ткани, Тангут развернул сверток прямо в воде и достал из него два лоскута кожи. Внимательно посмотрел на них и резким движением руки с жезлом отослал нукеров внутренней стражи вон из шатра.
     - Ты как всегда прав  Великий. Смотри! – торжественно произнес он, как только нукеры покинули Ставку, и, подойдя к хану, показал ему то, что принес князь Андрей.
     На блёклых срезах кожи ярко голубели татуировки племенного знака, искусно выколотая оскаленная собачья голова.
     - Так и есть! Мангкыты! – прошипел хан Менгу-Тимур: - Опять этот Иса! Опять Ногай!
     - Или кто-то из его окружения очень хочет поссорить тебя с ним, - спокойно произнес Тангут: - Это еще не доказательство причастности именно хана Иса-Ногая к сегодняшнему покушению на твою жизнь. Даже наоборот. Это говорит о том, что все сделано для того, что бы ты именно так об этом и подумал. Так что не будем пока  подозревать Непобедимого  Ногая  в столь больших грехах.  Тем более это нам не с руки. Зажечь гражданскую войну всегда очень просто, а вот остановить её практически невозможно. Причем длиться она будет не год, не десятилетие, а века, то, затухая, то, разгораясь с новой силой.
     - Твои слова Тангут возможно  справедливы и как всегда мудры. Но как же быть с моей честью? Как же быть с жизнью моего преданного друга, что висит сейчас на волоске? Его кровь вопиет к отмщению! Да и не в моих правилах прощать врагов, что покушаются на мою жизнь и жизнь близких мне людей. Что подумают обо мне мои нукеры!? Ты это не учитываешь?
     - Ну почему же я этого не учитываю, мой дорогой Тимур. Очень даже учитываю. Почему бы нам, не увидеть в этих двух стрелках просто двух алан, которые таким предательским способом  вознамерились  решить исход войны? Оскаленная собачья голова очень похожа на оскаленную волчью голову. Все это вполне логично и в характере этого змеиного племени. А эти доказательства, - Тангут показал на куски кожи: - Мы спрячем до поры до времени в ларец и отошлем в Сарай-Берке твоему брату Туда-Менгу с сопроводительным посланием. Ларец же опечатаем твоей печатью, что можно срывать только лично тебе самому, или твоему наследнику после твоей смерти. Я приложу для значимости и свою печать, священную печать Тенгри. Так всегда поступал Человек из Железа, и нам порой надо брать с него пример.
     - Хорошо! Да будет так! – Менгу-Тимур встал со своего места и хлопнул в ладоши.
     В шатер Ставки сразу же за хлопком влетел темник  Бек-Аллаш и, упав на одно колено, низко склонил голову, ожидая распоряжений своего повелителя.
     - Завтра на рассвете мы будем хоронить наших славных воинов, а потом решим, что будем делать дальше, - торжественно, как и подобает хану, произнес Менгу: - Оповести нукеров о том, что эти мерзкие дети волков сегодня подняли руку на их Великого Хана, поэтому пощады не будет никому. Пленных не брать! Эта земля должна так пропитаться кровью, чтобы десять по десять лет она не могла родить ничего. Их селения и города-крепости стереть с лица земли. Пусть пустыня вернется сюда. Но сделаем мы это лишь после того, как совершим все обряды похорон и отдания чести павшим воинам. Ты все понял!?
     - Да, мой повелитель! – громко ответил хану темник.
     - Теперь иди, и пусть войдет ко мне мой лекарь.
     - Он у руссов в лагере, мой повелитель.
     - Ах, да! Совсем забыл. Что слышно о доблестном князе Федоре и его быстроногом коне?
     - Конь умер. Стрелы были отравлены, мой повелитель. А русский князь борется, как и подобает Великому Батыру за свою жизнь.
     - Где Гюльзар?
     - Она тоже в русском лагере, у шатра князя Федора, вместе со своими  «пантерами».
     - Ладно, иди. Готовь тумены к обряду похорон и места для захоронения павших.  Я сам приду к своему другу, когда решу все дела.
     С последними словами хана темник, пятясь задом и продолжая сгибаться в вежливом поклоне, покинул шатер. Менгу-Тимур немного прошелся по коврам, устилавшим пол шатра, и снова сел на своё место.
     - Зачем тебе понадобился лекарь, Великий? – заботливо спросил Тангут.
     - Когда я волнуюсь, у меня всегда начинает болеть правый бок. Сегодня он болит особенно сильно, иначе я давно бы был в русском лагере у своего друга, - кривясь, произнес хан.
     Служитель Тенгри внимательно посмотрел на Тимура. В его взгляде промелькнула досада и сожаление, словно ветвистый всполох молнии в черной грозовой туче.
     - Сейчас я помогу тебе, - Тангут  снял с пояса небольшую фляжку, накапал из неё определенное количество капель изумрудной жидкости в высокий золотой кубок, смешно шевеля своими бледными губами, когда считал их, и, разбавив это водой из кувшина, преподнес кубок хану: - На, выпей. Тебе сразу станет легче.
     Менгу выпил. Через некоторое время, внимательно прислушиваясь к себе, он констатировал:
     - Ты смотри, и в самом деле стало легче. Что это за зелье у тебя?
     - К сожалению, оно не лечит, а только снимает боль. И то только в определенных пропорциях. Дай я тебе на несколько капель больше, и ты бы уснул вечным, блаженным сном.
     Менгу-Тимур вздрогнул всем телом. Холод страха кольнул в его сердце.
     - Не бойся. Твой срок еще не подошел. И то предначертание, которое определяет Божественный Тенгри любому живущему под ним разумному существу, ты еще не выполнил. Так было со всеми. Так было с твоим дедом Могучим Чингизом. Так было со вторым сыном Чингисхана Непобедимым Бату. Так было  с твоим отцом, братом Бату, ханом Берке. Так будет и с тобой.
     - А что предначертано мне? – спросил тихо хан.
     - Я не знаю этого. Знаю лишь то, что уже говорил тебе. Должен прибыть «Посланник». Ты узнаешь его по кресту божественного Тенгри на левой лопатке. Он и будет твоим предначертанием, то есть, то, что он тебе скажет, будет твоим путём в этой жизни. Так говорят о тебе сам Тенгри и его звезды.
     Менгу помолчал, рассматривая служителя Бога, Бога, которому поклонялся так же истово, как поклонялись все его предки. Потом продолжил беседу.
     - Давно хочу тебя спросить Тангут. Сколько лет прошло со дня твоего рождения? Когда мне, еще мальчику, Непобедимый Бату-хан дарил эту бухарскую саблю, ты стоял рядом с ним и был точно таким же, как сейчас. Твои рассказы о походах великого  Чингисхана были всегда настолько ярки и жизненны, словно ты сам сидел в седле боевого коня рядом с ним.  Вот и сейчас от твоих слов веет такой древней мудростью, что я просто теряюсь в догадках и невольно про себя спрашиваю, а человек ли это передо мной? Может это, говорит сам Божественный Тенгри?
     - Нельзя так говорить, - строго сказал служитель: - Никто не может равнять себя  даже в мыслях с образом Божественного Тенгри. Никто и никогда! Мы лишь жалкие слуги его. Мы пыль на его ногах! И не смотря на то, что «Вечно Живущий» использует мои недостойные уста для  личной беседы со своими детьми, это не говорит о том, что я несу в себе хоть самую ничтожную частицу его божественной сущности.
     - Прости великодушно! Я сказал, не подумав, - сокрушенно произнес Менгу.
     Тангут провел по своему лицу ладонями, словно стирая с него маску гнева, и устало опустился на походный раскладной стульчик рядом с ханом. В отличие от последнего он никак не мог привыкнуть к полулежащему положению тела на мягких подушках во время беседы или приема пищи.
     - Так ты хочешь узнать, сколько мне лет? – задумчиво и тихо спросил служитель.
     - Если мой вопрос столь неуместен, то можно считать, что я не задавал его, - также тихо сказал Тимур.
     - Ну, почему же, я давно жду этого вопроса от тебя. Его задавал мне и Чингисхан, и Бату, и твой отец Берке. А до них отец Чингисхана  Есугей-багатур и многие другие славные вожди народа  олкунутов, что отделился в своё время от основной массы  племенного союза тюрок и по указанию самого Бога Тенгри ушел к святому морю – Далай-Нор, с берегов великой реки Ра, которую теперь называют Волгой, на далекий Восток. Нас, служителей, было семеро, священное число, когда могучий вождь тюрок Бумын провозгласил себя каганом. Мы принимали непосредственное участие в создании его империи. В то время я был самым младшим из «посвященных». Скорее всего, именно поэтому мне и было поручено  вести олкунутов к берегам Далай-Нор. В начале я воспринял это указание бога, как наказание за проступок, который, как ни старался, не мог найти. Я терялся в догадках, но по истечению довольно продолжительного срока, когда у славного Есугей-багатура на реке Онон в урочище Делпун-Болдан родился мальчик с кровавым крестом бога Тенгри на ладони правой руки, все встало на свои места, и мне снизошла с небес благая весть моего истинного предназначения.
     - Но тогда тебе высокочтимый Тангут…, - начал было, прерывая служителя, Менгу.
     - Да, Великий! Мне сейчас более восьмисот лет, - с печалью в голосе произнес тот, не дав хану закончить свою мысль: - И ты не особо удивляйся этому. Да  будет тебе известно, что в очень далекие времена, мыслящие существа, порожденные самой Землей, жили  очень долгое время. Потом Боги разгневались на них и сократили им время пребывания на этом свете, но дали надежду, что остаток своего существования они смогут провести в райских кущах, если будут в бренной жизни достаточно чтить богов и выполнять их требования и предназначения. Но в одном ты прав. Со мной все немного по-другому.
     Моё имя Тангут, и назван я так в честь того народа, к которому принадлежу. Но тангутом был только мой отец. Матерью же стала одна из богинь, что прислуживает самому Тенгри. Именно поэтому я могу жить столь долго. Но в остальном, я такой же человек, как и ты. Меня можно убить мечом, копьем или стрелой, утопить в реке, сжечь на костре, сбросить с высокой скалы на острые камни и, я разобьюсь, а не полечу птицей. Вот яд на меня не действует, что правда, то правда. Таковы все служители Бога Тенгри. И надо честно признаться, я очень устал от этого бремени. Ты даже представить себе не можешь, как это утомительно жить столь долго. Как видишь, уже изначально мне было уготовано служить верой и правдой нашему Богу. Родился я в святом городе на далеком севере и там проходил обучение. Потом был отправлен служителем  в племенные союзы тюрков. Дальнейшее я тебе уже поведал.
     С рождением Темучина, этого  «Человека из железа», в моей жизни появилась истинная цель, подтвержденная наставлениями, полученными от Тенгри, и этому  я следую до сих пор.
     - Так  в чем же она заключается? – не удержался Тимур.
     - Она проста, как апельсин, - улыбнулся Тангут: - Ответь мне на один вопрос. Что делает человека сильным?
     Менгу-Тимур немного подумал и потом уверенно произнес:
     - Страх!
     - Ты совершенно прав. Хотя в начале это чувство может сделать из человека раба. Но чем дольше он испытывает его, тем сильнее ему хочется преодолеть это унизительное и недостойное чувство. Начинается процесс познания и изучение всего того, что порождает страх. В конце концов, человек убеждается в том, что его можно не только преодолеть, но с ним можно и бороться. Мы пришли сюда для того, что бы посеять такой ужас в этих краях, вселить в  душах живущих здесь людей такой страх, чтобы единственным решением при преодолении этого для них стала жизненная необходимость объединения всех сил в борьбе за своё выживание. Мы принимаем участие в создании новой Империи, которой уготована высшими силами Великая участь в истории всей Земли.
     - Но не копаем ли мы сами себе могилу, помогая созданию такой могущественной Империи?
     -  И ты опять прав, мой дорогой Менгу-Тимур. Как у каждого человека, так и у каждого народа, есть своё предназначение в этом мире. Одни приносят знания, другие навыки ратного искусства, третьи изучают мир и делают его доступным для всех, четвертые своими действиями пробуждают другие народы от спячки, от вековой междоусобицы, что может, в конце концов, стереть их с лица Земли, к новым великим свершениям.  Предназначение твоего народа – пробудить Русь! Так хочет сам Тенгри! Мои предки в своё время по велению своего бога покинули родные края, пришли в страну «трехсот шестидесяти священных гор», которую сейчас вы зовете Тубот, а  те, кто поклоняются Алалу с его пророком Мухаммедом, зовут  Тобзт, чтобы раствориться в местном населении и принести ему светоч истинной веры. Так и вы должны поступить на Руси. Наши верования схожи. У них, как и у нас один священный символ – крест. Один самый большой праздник, праздник Богоявления, когда после зимнего солнцестояния день начинает пребывать. В этот день они, как и мы, приносят в дом вечнозеленую ёлку, знак жизни, благосостояния и здоровья. Они также празднуют приход весны крашеными яйцами и пышными куличами. У нас один обряд крещения, крещения водой, с троекратным, полным погружением. Наши боги живут на небе и в принципе являются прообразами самого человека.
     - Прости, что опять перебиваю тебя, дорогой Тангут, но мне кажется, ты не очень точен в некоторых деталях. Да русские поклоняются  Христу, что был распят на кресте и принял мученическую смерть. Но во главе их пантеона богов на первом месте все же стоит мать Христа, Дева Мария, Матерь Божья. Именно её иконы ими считаются самыми чудотворными и дорогими.
     - Ну, это просто временное явление. Как только мы покажем им силу и справедливость Тенгри, все это уйдет на второй план. И ты, именно ты, мой дорогой Менгу-Тимур, начал этот процесс. Ты выдал ярлык, говорящий о неприкосновенности русской церкви. Если Бату-хан освободил служителей их бога от налогов, то ты утвердил новые привилегии для них, как отдельной социальной группы, включая и членов их семей. Ты освободил всех «церковных людей» от военной службы и одарил многие монастыри большими земельными наделами. А своим нойонам ты запретил под страхом смерти отбирать эти наделы, требовать от церковных людей какой-либо службы и приказал приговаривать к казни всех тех, кто клевещет и поносит православную веру. У нас сложились очень теплые и сердечные отношения с епископом Митрофаном, что по разрешению самого Бату-хана  построил в Сарае русскую православную церковь. Слияние церквей началось. Необходимо только не упустить момент, когда выпадет наиболее благоприятный случай, что даст возможность сменить Христа на Тенгри. И тогда ваша божественная миссия будет с честью выполнена. Но если мы не уловим этого момента, или нам что-то помешает это сделать, тогда ты прав вдвойне. Мы сами себе выкопаем могилу! Русские просто поглотят нас, и мы растворимся в их среде.
     - Так почему мы здесь? Почему мы воюем каких-то алан, когда нам надо и дальше крепить наши связи с русской православной церковью?
     - Что делает хороший пастух, отыскав для своей отары новое обильное разнотравьем пастбище? Он, прежде всего, проверяет, а нет ли в ближайших лесах волчьих стай. И если находит их, безжалостно уничтожает. Сейчас мы как раз этим делом и занимаемся. Мы уничтожаем по границам будущей Империи все те хищные стаи, что могут сорвать процесс её создания. Ногай усмирил окончательно Византию, породнившись с её императором Михаилом. Литовскому княжеству мы не двусмысленно дали понять, что Русь наш улус и ничей больше. Сейчас разбив аланов, мы обеспечим довольно длительный мир на юге. На очереди булгары, эти непредсказуемые и вечно недовольные драчуны. Но думаю, и с ними мы справимся. А тем временем процесс сращивания наших церквей уже идет. Ты не волнуйся так! Многие русские воины, что состоят на твоей службе, уже не особо различают, где алтарь Тенгри, а где амвон православной церкви. Крест для них становится практически не различимым и крестное знамение одним и тем же. Это я  контролирую неусыпно.
     - Так что же делать мне?
     - Тебе? Выполнять предначертания Тенгри и ждать «Посланника».
     - А что будем делать с Исой? Это его уже третье покушение на мою жизнь.
     - Иса Ногай, этот Собака-Калин-Царь, как называют его русские, закончит свою жизнь в бою, как и подобает великому воину. Больше он тревожить тебя не будет. Предоставим разобраться с ним Тохте.
     - Уж не этому ли захудалому нойону Тохте, имеющему самый маленький улус у кипчаков?
     - Да, именно ему, ибо он в свое время победит славного воина Ногая.
     - Ты говоришь загадками, дорогой Тангут. Откуда тебе это известно?
     - Дороги и мысли бога неисповедимы, а Великие Небесные Пряхи Судьбы уже вяжут узелки на нитях Иса Ногая и простого русского паренька Семена Буслаева, сына Степанова, - загадочно проговорил служитель бога Тенгри, печально улыбаясь в глаза своему хану.
     Он уже знал, что тому осталось жить лишь два года, что после его смерти на престол Белой Орды сядет его единокровный брат Туда-Менгу, что в 1283 году он примет ислам и отойдет от дел, поручив управление Ордой своему племяннику Тула-Буге. В 1291 году Тула-Буга будет пронзен кинжалом наемного убийцы, и, подославший его Ногай провозгласит ханом кипчаков Тохту. Этого захудалого нойона, имеющего самый маленький улус. И именно он, захудалый нойон Тохта начнет непримиримую войну с кровожадным и жадным Исой Ногаем.  В 1295 году в битве на реке Кагамлык к Ставке хана Ногая прорвется русский воин Семка Буслаев, сын Степанов, и одним ударом своего булатного меча  снесет тому голову. Со своей добычей он вернется в стан хана Тохты и преподнесет тому голову его врага, в ожидании щедрой награды. Долго будет Тохта смотреть в залитые кровью глаза мертвого Исы, а потом  процедит сквозь зубы: «Нет прав у простолюдина поднимать руку на хана, и тем более нет прав лишать его жизни. Казнить!» Бросят Семку на землю подбежавшие нукеры. Упрется в его спину коленом Хорсо богатырь. Дернут вверх за руки и ноги его помощники, и страшно громко  среди воцарившейся тишины раздастся хруст Семкиной спины, прерывая его громкий, похожий на звериный, крик отчаянья.
     А в 1313 году, в первый год правления хана Узбека, провозгласившего ислам официальной религией при ханском дворе, такая же участь ждет и его самого, служителя бога Тенгри, Тангута из рода тангутов. Но только это произойдет не под ясным небом, а в затхлом подземном каземате ханского дворца. И не будет крика, будет лишь сипение. Перед казнью ему отрежут язык. Последнее, что промелькнет перед взором Тангут в колеблющемся свете факелов, будет горькая, полная сожаления, улыбка улема Амиру Зарраба, ближайшего наставника в новом вероучении великого хана Золотой Орды Султан Мухаммед Узбека. 
     Так провалится священная миссия, начатая «Человеком из Железа». А первая трещина в этом монолите появится через два дня, когда перед ханом Менгу-Тимуром предстанет «Посланник». Но вот этого Тангут не знал. Пути богов и в самом деле неисповедимы.

*******
     Саид аль Хорешани, лекарь хана Белой Орды Менгу-Тимура, горестно покачал головой.
     - Боюсь, князь не доживет до утра, - тихо ответил он на немой вопрос Серко, что стоял перед ним: - Что-то раньше я не замечал за аланами столь изощренного знания растительных ядов и использования их в бою. Поразительно, как быстро меняется мир!
     Лекарь только что вышел из шатра раненного и сразу оказался окруженным со всех сторон соратниками Федора и его друзьями.
     - Неужели ваш столь уважаемый учитель, каким является по вашим словам Абу Али Хусейн Абдаллах, ничего не может вам сейчас подсказать, - раздался в тишине, что последовала за словами Саида, звонкий девичий голос, и к Хорешани подошла девушка в полном боевом доспехе. Она была красива, красива вольной степной красотой и даже закованная в посеребренное железо, властно заставляла мужчин не сводить с неё глаз. Пышные каштановые волосы озорно волновал вечерний ветерок. Большие, чуть раскосые, глаза темными миндалинами сверкали из-под густых и длинных, заносчиво загнутых на концах ресниц. Соболиные брови, словно два идеально полукруглых свода, украшали дорогу к этим зеркалам души. Прямой тонкий нос с трепетными, нервными тонко очерченными ноздрями. Рот с красивыми  пухлыми алыми губами  и небольшой, но твердый подбородок завершали её образ. В отдельности был прекрасен каждый элемент её лица, прекрасен и идеально симметричен. Стройная лебединая шея гордо несла эту чудную головку. Даже железо боевого панциря не могло скрыть стройной фигуры девушки. Небольшие, крепкие груди, возбужденно волновали посеребренную кольчугу, тонкая осиная талия была туго опоясана широким поясом буйволовой кожи, к которому крепились богато украшенные ножны бухарской сабли. Набедренные металлические пластины словно подчеркивали крутой изгиб и стройность её бедер, а сверкающие на солнце полированные поножи настолько плотно и изящно обхватывали её в меру длинные и полные ноги, что общее впечатление от этого образа было одно – «божественно прекрасна».  «Классически прекрасна» - добавил бы любой ценитель искусных вещей. Но собранные вместе, по логичному рассуждению, все эти детали  не смогли бы  создать живой  картины. Именно живой! Она была красива, даже очень красива, но в ней, скорее всего, дотошный зритель усмотрел бы элементы искусственности и нежизненности. А значит, первоначальный восторг сменялся простым любованием, а потом даже некоторым отвращением к этой совершенно не способной к жизни красивой кукле. Так могло быть. Но тут великий мастер природа, казалось, превзошла саму себя в своём искусстве. Её последний мазок на этом шедевре был настолько изящен, настолько точен и верен, что просто захватывало дух. И всего-то, маленькая черная точечка родинки под нижней губой в правом уголке рта. Но этот последний штрих  настолько мощно оживлял все лицо девушки, всю её фигуру, что любой из невольных зрителей останавливал на ней свой взгляд и под действием этой чарующей колдовской красоты загорался необъяснимым желанием видеть её снова и снова.
     - Высоко чтимая госпожа Гюльзар! – склонился в поклоне перед дочерью Великого хана лекарь: - Осмелюсь напомнить, что многоуважаемый ибн Сина, которого на Западе именуют почему-то Авиценной, уже более ста пятидесяти лет принадлежит самому Аллаху и вкушает среди гурий сладкий нектар в его райских садах. И я считаю его своим учителем потому, что он является учителем всех лекарей подлунного мира. Я досконально изучил все его труды, его «Книга исцелений» и «Канон врачебной науки» мои постоянные спутники. Но, к сожалению, даже то, что написано там о лечении отравлений не сможет помочь бедному князю. Состав введенного при помощи стрелы в его кровь яда настолько сложен, а процесс настолько стремителен, что только очень крепкое здоровье этого батыра не дает ему покинуть наш мир немедленно. Простите меня принцесса.
     - Я скормлю тебя своим «пантерам», ничтожный раб! – неожиданно полным отчаянья и гнева голосом вскрикнула молодая воительница, и в руке её мгновенно полыхнул кровавым светом закатного луча солнца хищный тонкий клинок  персидской сабли. Зная, не по слухам, крутой нрав принцессы и безграничную любовь к ней её отца, зрители в испуге отшатнулись. Отшатнулись все, кроме одного. Он то и перехватил руку принцессы с обнаженной саблей, именно в тот момент, когда уже казалось, удар был неизбежен.
     - Не спешите, ваше сиятельство, - прошептал прямо в ухо Гюльзар спокойный и ласковый голос: - Можно я со своим лекарем посмотрю раненого?
     Девушка круто повернулась на голос. Перед ней почтительно, но, не отпуская её руки с оружием, стоял Тахир бен-Саади.
     - Позволь прекрасная, я посмотрю своего друга, - вновь повторил тамплиер с сочувствием в голосе. Глаза, устремленные на него, были полны отнюдь не гнева, они были полны слез и невероятно глубокого и осознанного горя.
     «Ай да князь! Ай да Федор! Да по тебе оказывается, сама принцесса Белой Орды сохнет. Ай да князь!»- успел подумать рыцарь, ожидая ответа Гюльзар.
     Та не могла говорить. Рыдания, вызванные безнадежностью слов лекаря и личным бессилием что-либо изменить в этом страшном горе, давили грудь и горло. И если бы она открыла рот, только открыла, эта сдерживаемая ей с огромным напряжением воли волна, недостойных воина Великого хана, слез хлынула наружу, а этого дочь Менгу-Тимура не могла допустить в присутствии простых нукеров и русских воинов. Поэтому она молча кивнула и опустила голову. Тахир же в свою очередь отпустил её руку.
     - Вот и хорошо. Хем! За мной! – крикнул он в толпу, и из неё выскочил небольшого роста человечек. О его преклонном возрасте, без слов, говорила густая почти белая от седины борода, настолько длинная, что была заткнута за широкий кожаный пояс с большой серебряной пряжкой. Но он по-юношески быстро подбежал к своему хозяину и склонился в поклоне.
     - Ты все взял? – спросил его тамплиер.
     - Да господин, - густой бас карлика удивил всех зрителей и даже немного рассмешил борющуюся саму с собой принцессу.
     - И это твой лекарь? – хрипло, еще полностью не овладев собой, с надрывом спросила она  Тахира.
     - Вы знаете, принцесса, мой Хем спас жизни стольким людям, что если бы каждый из них в знак благодарности выделил ему лишь один год из отпущенного богом времени, то мой приятель жил бы лет  пятьсот с лишним. Я прав, Хем?
     - Хозяин всегда прав, - вновь пророкотал коротышка, чем вызвал всеобщий смех. Смеялась вместе со всеми и принцесса. В её глазах уже не было слез, в её глазах была надежда.
     - Уважаемый! Позвольте мне пойти с вами и если смогу помочь чем-то вам? – заискивающе попросил лекарь, пугливо косясь на девушку.
     Тахир бен-Саади понял, что старик просто боится оставаться рядом с принцессой, и поэтому милостиво согласился. Все трое быстро прошли в шатер князя.
     Тяжелый и густой запах гнили ударил им в ноздри, лишь только полог шатра отрезал их от остального мира. Сумрак на мгновение ослепил глаза. Все освещение составляли две восковых свечи, что горели в изголовье  раненного.
    - Света мало, - произнес карлик, устремляясь к лежанке и уже не обращая ни на кого внимания: - Процесс гниения уже пошел, поэтому надо все делать быстро, точно и очень правильно.
     Он присел на краешек постели раненого, снял со спины плетеный плоский короб и стал доставать оттуда разные необходимые ему предметы. Первыми на свет появились свечи.
     - Господин, зажгите четыре свечи и светите мне вместе со стариком, - распорядился новоявленный лекарь.
     После свечей Хем достал из короба квадратное полотно и расстелил его прямо на земле у кровати. На этой импровизированной скатерти он первым делом разложил несколько металлических инструментов, потом рядом с ними в ряд поставил шесть баночек и горшочков с мазями и отварами. Наконец дело завершили медный таз и ворох нарезанного узкими лентами тряпья.
     Федор лежал на топчане без сознания. Дышал он неровно с хрипом и  страшным клокотанием в груди. В уголках, обметанных белым налетом, губ пузырилась зеленоватая пена. Правое бедро князя неестественно вздулось и посинело. Опухоль приблизилась вверху к паху, а внизу спустилась до самого колена. Небольшая ранка, оставленная стрелой, выделялась на общем белесом с синюшным отливом фоне, страшным черным пятном, края её вспухли и выгнулись наружу, как лепестки необычного траурного цветка.
     - Оголовок стрелы вынули? – спросил, рассматривая рану, Хем.
     - Мне сказали, что вырвали из тела прямо на месте падения витязя с коня, -  неуверенно ответил Хорешани.
     - Рану, конечно, не чистили? – опять спросил, а вернее утвердительно констатировал, карлик.
     - Я побоялся сделать хуже, Пустив кровь, мы вызовем мгновенное распространение яда по всему организму.
     - Да что вы говорите?! – грохнул Хем, - Да! Во время мы успели хозяин. Еще полчаса и спасти бы мы его спасли, а вот с детьми у этого рыцаря  была бы проблема. Ну, воздав хвалу всем добрым горным духам и самой матери Земле, приступим к нашему делу.
      Сначала карлик тщательно ощупал своими пальцами всю опухоль на бедре князя, внимательно и чутко прослушивая  реакцию тела раненого витязя к его манипуляциям. Потом достал из-за пояса небольшую кисточку, обмакнул её в одну из своих склянок и, первоначально нанеся, на пораженное опухолью место пять черных точек, соединил их фигурой макрокосма. Рана оказалась точно в центре этого магического символа. Потом он взял один из пузырьков, накапал из него бесцветной жидкости в небольшой, явно серебряный, стаканчик, разбавил на глазок водой и влил в раскрытый рот князя. Тот поперхнулся, закашлялся, но скоро успокоился, и дыхание его постепенно стало выравниваться.
     - Сейчас он заснет глубоким сном и на час потеряет способность воспринимать болевые ощущения. Это нам с вами сейчас и надо, - сказал Хем, беря Федора за запястье и прислушиваясь к биению его сердца.
      - Так, теперь начали. Светите мне хорошо! – карлик взял небольшой тонкий кинжал со скатерти и быстрыми, точными движениями глубоко разрезал рану крест накрест. Густая, черная в свете свечей кровь хлынула из нее в мгновенно подставленный под струю медный таз. Запах был просто невыносимым. Вместе со струей крови из раны что-то выпало и металлически звякнуло о дно таза.
     - А вот и оголовок. Это хорошо. Копаться в ране не придется.
     Скоро черный цвет кровь сменил алый, и Хем, отшвырнув таз в сторону,  быстро наложил обе руки на рану, закрыл глаза и стал что-то шептать про себя. Это длилось довольно длительное время. Сначала сквозь его пальцы прорывались кровавые ручейки, потом они стали иссякать и, в конце концов, совсем перестали течь. Подождав немного, карлик отнял руки. Черный цвет, которым так пугала рана, исчез совсем. На его место пришли багровый и коричневый цвета. Создавалось впечатление, что её прижгли, раскаленным до красного свечения железом.
     Хорешани во все глаза следил за манипуляциями Хема. Он осознавал, что в настоящий момент является свидетелем применения таинственной древней магии, магии лечения кровоточащих ран. Он читал об этом, неоднократно представлял, как это могло бы выглядеть, даже как-то в молодости пытался сам сотворить заклинание, правда, безуспешно, но ни разу не видел этого на самом деле. В душе своей Саид прекрасно понимал, что настоящим лекарем, как он ни старался, ему стать так и не довелось. При султане Хорезма Хорешани занимал довольно высокий пост, блистал своей эрудицией, сочинял рубаи, но лечить по-настоящему, до конца, до полного выздоровления пациента, никогда не брался, прикрываясь мудрыми цитатами из любимого им  учения ибн Сины. Ему даже не доводилось наблюдать, как это происходит в действительность у других лекарей. Вот почему султан Хорезма при получении требования из Белой Орды на выделение самому хану Менгу-Тимуру мудрого и опытного лекаря без сожаления расстался с ним. И это была та горькая и истинная правда жизни, которую человек неожиданно для себя постигает либо в минуты наивысшей опасности, либо на тонкой грани между смертью и жизнью, достигнув её в преклонные годы. Саид аль Хорешани горестно вздохнул.
     Между тем карлик продолжал своё лечение. Он тщательно вымыл руки, потом аккуратно раскрыл двумя пальцами  рану и прямо туда стал втирать густую, дурно пахнущую, черную как битум, мазь. Когда рана наполнилась до краев, он наложил мазь и поверх её. После чего туго перебинтовал бедро князя.
     - Так, теперь главное. Коллега, так какой яд по вашему определению  внесли со стрелой нашему пациенту? – серьезно спросил он Саида.
     - Скорее всего, растительный, - не смело, и уже сомневаясь во всем, а поэтому излишне робко, ответил тот.
     - Вы правы, коллега. Это кураг – яд гюрзы с добавлением сока черной белены и выжимки из хвоща. Гремучая смесь, но, слава духам гор, составленная давно и успевшая потерять от длительного хранения свои первоначальные убойные силы. Если бы оголовки стрел снабдили  свежим ядом, наш князь скончался бы еще при падении с лошади. Так, теперь составим противоядие.
     Хем поколдовал со своими склянками и скоро протянул глиняную фляжку, наполненную противоядием,  Хорешани.
    - Вот это, мой дорогой коллега, будете давать раненому, по половине этого стакана, два раза в день, утром и вечером. Опухоль к утру  должна сойти, я приду с разрешения своего господина, и сделаю перевязку. Если  опухоль не сойдет, то противоядие будем давать по три раза в день. Вы все поняли?
     - Да, коллега. Я все понял. Не сочтите за праздное любопытство, ответьте мне на вопрос, что это за мазь вы нанесли на рану? Раньше я такой не встречал.
     - Это «Слезы Гор». Очень сильное средство и его применять надо очень осторожно. К тому же оно довольно дорого, - хитро прищурившись, ответил карлик, а потом, уже обращаясь к тамплиеру, добавил: - Я закончил, господин! Ваш друг будет жить, и иметь детей.
     - Молодец Хем, Ужин разделишь сегодня со мной, - весело произнес Тахир, ласково потрепав карлика по плечу.
     Из шатра они вышли все трое. Толпа воинов переживающих за участь князя, к этому времени значительно выросла, но была оттеснена нукерами ханской личной сотни на значительное расстояние. В центре образовавшегося свободного пространства перед шатром появились новые лица. Прибыл сам хан Менгу-Тимур, служитель Тенгри Тангут, темник Бек-Аллаш, рядом с ханом застыла фигура Гюльзар. Нукеры, обеспечивающие охрану драгоценной жизни хана Белой Орды, плотным кольцом на расстоянии десяти шагов, окружили первых лиц Ставки, никого не допуская на освобожденное пространство. В стороне стояли русские князья с Андреем Александровичем Городецким во главе. Из простых воинов лишь Серко было позволено, как и подобает  гридю, находится возле входа в шатер князя Федора.
     - Что скажешь, Саид аль Хорешани? – встревожено спросил Менгу-Тимур, лишь только лекарь, Тахир и Хем появились перед ним.
     - О, пресветлый повелитель, припадаю к твоим ногам и прошу милости и прощения у тебя! – взвыл лекарь, падая, как подрубленный, на колени. Хем ловко успел выхватить из его рук  глиняную бутылочку, иначе в своем страхе перед неминуемым наказанием, тот разбил бы её о землю.
     - Встань и отвечай! – уже с гневом в голосе вскричал хан.
     - Твой славный князь будет жить, Великий хан, - вместо лекаря ответил Тахир.
     - А ты кто такой? – грозно спросил Менгу.
     - Я тот, кого этот славный витязь сегодня победил в поединке и взял в плен. Я Тахир бен-Саади, при принятии христианской веры наречен Иоанном, рыцарь славного Ордена тамплиеров, послан к тебе Великий хан Белой Орды Менгу-Тимур Великим магистром Ордена рыцарей Храма светлейшим Гийомом де Борже с посланием. Я «Посланник», - и Тахир повернулся на секунду к Менгу-Тимуру спиной, что бы он увидел знак креста на его левой лопатке. После этого тамплиер почтительно преклонил колено перед Тимуром. Вслед за хозяином встал на колени и Хем.
     Тревожная тишина воцарилась перед шатром ярославского князя. От неожиданности хан потерял дар речи. Глаза Тангута полыхнули огнем, и в них проскользнуло недоумение с налетом  первых икорок прозрения на действительное положение вещей. Наконец Менгу справился со своей, так не идущей Повелителю Белой Орды, оторопью и торжественно произнес:
     - Хорошо! Я приму тебя, после того как обговорю это с князем Федором. Ведь ты теперь его пленник, а значит почти раб. Хану с рабами как-то не пристало вести переговоры.
     - Ты мудр и благороден Великий хан, - произнес тихо рыцарь и склонил перед могущественным владыкой свою голову.
     - Да, а почему ты до сих пор не в узилище, как и надлежит, быть  пленнику?
     - Князь Федор Чермный Ярославский взял с меня слово рыцаря, что я буду сопровождать его до окончательного решения моей участи. Мое слово чести твердо, как и должна, быть клятва рыцаря Храма.
     - Да, да! Я слышал о твердости клятв рыцарей Европы. Хороший обычай, благородный и красивый. У нас на Востоке все немного не так как у вас, но благородство и честь мы тоже уважаем и блюдем. Так что же там с нашим названным братом князем Федором?
     - Опасность миновала. Мы успели вовремя. Еще немного и князя спасти было бы  гораздо труднее. Сейчас он спит глубоким сном. Аланы использовали яд гюрзы, но он хранился довольно долго и потерял свои изначальные боевые качества, поэтому смерть и не наступила мгновенно.
     - А как же конь? – спросил хан.
     - Стрела перебила ему яремную жилу, попав в шею. Славный конь умер, потеряв много крови.
     - Слушай тамплиер, я наверно выкуплю тебя за любые деньги у князя и тем самым дарую тебе свободу. Как ты смотришь на такое вознаграждение? А? – улыбнулся Менгу-Тимур.
     - Как будет угодно Великому хану, - просто ответил Тахир.
     - А это кто с тобой? – наконец увидел карлика Менгу.
     - Это мой слуга, Великий. Его зовут Хем. Он из древнего рода подземных рудокопов.
     - Ты смотри! А я думал это сказки! – засмеялся хан. Вслед за ним засмеялись и все остальные. Но Повелитель Белой Орды неожиданно прервал смех и громко хлопнул в ладоши. Сразу воцарилась тишина. В этой тишине  раздался голос хана.
     - Повелеваю! Завтра утром все мы примем участие в парадном захоронении славного коня князя Федора, что закрыл собой меня, вашего повелителя, от смерти. А также проводим в «светлый мир» всех наших, погибших сегодня, воинов.  После похорон и воздания памяти погибшим поминальным вином  тумены, выделенные темником Бек-Аллашем, отправятся дальше, к аланским крепостям и сотрут их в порошок. Поход возглавят русские князья и ты, мой верный Бек-Аллаш. Добыча остается победителю! Ты, премудрый Саид аль Хорешани отстраняешься от должности старшего лекаря при моей особе. Назначаю тебя младшим конюхом  при моём табуне. И не дай тебе бог уморить до смерти хоть одного жеребенка! Тогда моя расправа с тобой будет короткой и болезненной. Я же возвращаюсь в Сарай вместе с раненым и его людьми. Мои пять сотен остаются со мной. А теперь всем отдыхать. Дайте отдохнуть и князю Ярославскому. Ему еще нужны силы, что бы побороть смерть.
     С этими словами Менгу-Тимур повернулся и в сопровождении охраны отправился в свою Ставку. Тахир встал и молча провожал его взглядом. Неожиданно пришло ощущение чьего-то пристального и недоброго взгляда, брошенного на него из тьмы. На лагерь уже опустилась ночь. Но как бы не вглядывался он в то место, откуда пришел этот неприятный взгляд, ничего, кроме скользнувшей между шатрами тени, не увидел.
     Кто-то тронул его за руку. Тамплиер вздрогнул и повернулся. Перед ним стояла Гюльзар. Её прекрасные глаза светились от счастья.
     - Рыцарь, я не знаю, как отблагодарить тебя за столь радостное сообщение. Вот, прими от меня в дар этот кинжал, дамасской стали. Он когда-то принадлежал самому Чингисхану. Знаю, пленникам оружие носить нельзя, но сейчас у меня ничего нет достойного твоего поступка и той радости, что ты мне принес. Вот в Сарае, я одарю тебя как положено. А сейчас возьми этот подарок.
     - Спасибо, принцесса, - тихо поблагодарил Гюльсар рыцарь, принимая дар из её рук.
     - Скажи еще, можно мне к нему? – дочь Великого хана Белой Орды застенчиво опустила голову.
     - А как на это посмотрит твой Великий отец?
     - Он посмотрит так, как я захочу, - в голосе принцессы прозвучали нотки избалованной вниманием родителей девочки.
     - Тогда можно. Я думаю лучшей сиделки для нашего общего друга сейчас все равно не найти.
     - И не надо искать.
     - Хем?
     - Да, господин.
     - Расскажи принцессе, что можно, а что нельзя больному и отдай ей противоядие, на ханского лекаря нет большой надежды, да его и на самом деле больше нет. Остался лишь след на земле от его колен. Потом приходи в мой шатер, как и обещал, ужин разделю с тобой.
     - Слушаюсь, господин!
     - Спасибо тебе рыцарь. Наклонись ко мне, пожалуйста, - и когда Тахир наклонился, Гульсар поцеловала его в щеку, а потом молнией умчалась в шатер князя. Хем в развалку, оглядываясь на тамплиера и многозначительно улыбаясь, направился вслед за ней.
      Тахир бен-Саади застыл на месте. Впервые в его жизни девушка, прекрасная девушка, поцеловала его. Он провел ладонью по тому месту щеки, куда пришелся поцелуй. Нет! Не стереть его след, а наоборот втереть его в кожу, что бы вечно помнить о нем.
     «Эх, Федор Ростиславович, Федор Ростиславович! Какой же ты счастливый человек!  Наверно самый счастливый на этой прекрасной и такой не простой земле», – подумал он, глупо улыбаясь сам себе,  бесконечно радуясь тому, что маленький кусочек чужого счастья достался и ему, бедному рыцарю славного Ордена тамплиеров.
     На ночном небе зажглись далекие и холодные звезды, совершенно равнодушные к событиям на ничтожной частичке Вселенной под названием Земля. Холодный блеск звезд слепил глаза, и почему-то тревожно ныло сердце от предчувствия каких-то необычных, поворотных событий в его жизни.
     У шатра, что пожаловал ему князь Федор Ростиславович, Тахира нагнал Серко.
     - Ну, бабы! Ну, змеи! Ты представляешь Ваня? Гульзар весь свой десяток пригнала. А в её десятке, одни девки. Ух! Одна другой краше! Натащили кучу ковров, подушек, шелковых одеяний для князя. Сейчас обмывают его, словно я бы не смог этого сделать. Он же голый совсем лежит. А они его обмывают и смеются, по-своему, что-то лопочут, да так говорят, понять невозможно. А твой-то, твой-то! Стоит посередине, ручки упер в бока, языком цокает, а глазками, глазками так их и ест! Испортят они мне князя! Как есть, испортят! Он же не может на мягких коврах, да подушках лежать, у него судороги начинаются. Сколько лет мы с ним уже в походах. Земля, плащ, седло под голову, вот наша лежанка. А тут ковры, да подушки! Я, было, воспротивился, так Гульзар меня из шатра выгнала. Ну, бабы! Ну, змей! А ты своего слугу быстро не жди. Пока он всех их глазами-то не обшарит, не придет. Это я тебе точно говорю. Ты мне вот что, по-дружески скажи, только честно, без утайки, как там Федор-то Ростиславович?
     - Не надо бояться теперь. Все страшное позади. Хем дело своё знает, и если он сказал, что опасность миновала, то она на самом деле миновала. Так что дней через пять князь опять сядет в седло.
     - Вот за это поклон тебе рыцарь до самой земли! Я теперь у тебя в большом долгу. Чего хочешь, проси, все сделаю! Вот освободить тебя не смогу, не обессудь. То княжеское дело. А так остальное все, как есть сделаю! Мы с тобой сейчас моей медовухи за здоровье светлого князя нашего по жбанчику опрокинем. Не побрезгуешь?
     - Медовухи? Это хорошо, - даже с радостью согласился Тахир. Вкус этого варварского зелья ему явно понравился.
     - Вот и славно! Так я мигом. В обозе нашем у меня бочоночек припрятан, как раз на такой случай, ну и закусить чем прихвачу за одно, - Серко, было, поспешил к месту расположения обоза, но потом вдруг остановился и снова обратился к тамплиеру.
     - Вань, не сочти за назойливость, но скажи ты мне, какого твой слуга роду племени? Видел я карлов, но ведь они все блаженные, богом в рождении обойденные. У нас на Руси их уважают и не обижают. Обидеть блаженного, то есть грех великий. А твой то карла совсем на них не похож. Хоть и мал он ростом, но сила в нем мужицкая  чувствуется, и умом бог не обидел, раз Ростиславовича на ноги поднял, да и взгляд у него совсем на блаженного не похож, умный взгляд, хоть и немного злой. Так кто он есть такой?
     - Хема я в Акре у работорговца выкупил. Сам удивляюсь, как его при захвате не убили сразу. Обычно люди с ними так и расправляются. Очень уж люди на «горный народец» злы. А сам Хем из рода кобальтов. Живут они в Саксонии в Рудничных горах, глубоко под землей. Там у них целые города построены. Сам народ этот очень древний. Возможно, он существовал уже тогда, когда и человека еще не было. А злые они только с виду. Насмешники и забияки, это да. Такое за ними водится. По женской линии, что и говорить, большие любители. Но что бы первыми напасть, или какую пакость сотворить, такого не бывает. Правда, сам я этого не знаю, говорю со слов  Хема.  Он у меня в слугах уже лет десять ходит, и за это время ничего подлого, недостойного ни разу не совершил. А вот помогает мне постоянно. Один раз даже от смерти спас. Почему люди так к его народу относятся, не понимаю. Много гадостей о родичах Хема сочинено. Его племя уже стало легендой и страшной сказкой. Я же с моим кобальтом забот не знаю, и живем мы с ним очень даже мирно. Однажды даже хотел отпустить его на родину, к своему племени, но он сам не захотел. Сказал, что там его уже никто не ждет, а жизнь на свежем воздухе ему даже нравится.
     - Понятно теперь. Так они, эти кобальты, как наши домовые оказывается, только горные. Ну ладно, думаю, мы с ним подружимся.
     - Он сегодня ужинает со мной, так что вы с ним встретитесь и познакомитесь поближе.
     - А он как насчет медовухи…?
     - Насчет медовухи не знаю, но насчет всего остального, в смысле поесть, страстный охотник, - улыбнулся тамплиер.
     - Тогда я еще один бочонок захвачу. Так, на всякий случай.
     С этими словами гридь побежал к обозу. Сегодня можно было забыть о службе у князя. Лучшей охраны, чем десять «пантер» Гюльзар и её самой, для Федора Ростиславовича и желать было нельзя. Самое время немного расслабиться.
     Тамплиер сел прямо на землю у шатра и устало прислонился спиной к его туго натянутому и еще теплому от дневного солнца полотнищу. Натружено гудели руки и ноги, немного болела голова от удара княжеской сабли, но на душе было спокойно и даже весело. Все получилось настолько удачно, что даже и представить себе было невозможно. Да, Амиру Зарраб великий маг и прорицатель! Как он смог это все предвидеть и учесть в тех наставлениях, которыми снабдил Тахира в дорогу? И хотя самое главное было впереди, но рыцарь уже знал, что его миссию уже сейчас можно назвать успешной и результативной. Изгнанному богу Тенгри мечами тамплиеров и их закованными в латы телами будет поставлен надежный заслон на берегах могучей реки Волги. И придет время, когда имя его будет упоминаться только в старых, обветшалых манускриптах.
     Тахир бен-Саади закрыл глаза. Он был готов ко всему, и к победе, и к поражению. И это было правильно. Ибо: - «Не важно, что принесет следующее мгновение жизни, важно к чему ты сам готов в данный момент».


«СПЕЦЫ»

(Московская область. Город Пушкино. Улица Энтузиастов, дом 58, корпус 1, квартира 24. Январь, 1999  года).

     «Не важно, что принесет следующее мгновение жизни, важно к чему ты сам готов в данный момент». Красивым каллиграфическим подчерком вывела на чистой странице своего «дневника» Галина Степановна Баранова и вздрогнула от внезапно раздавшейся трели электрического дверного звонка.
     - Господи! Кого это несет еще?  - пробурчала она себе под нос и, спрятав «дневник» в ящик письменного стола, медленно и нехотя пошла к входной двери.
     В раз и навсегда установленное время, а именно - с 16.00 до 18.00, её никто не имел права беспокоить, ни родственники, ни сын с дочерью, ни соседи. Для всех  она отдыхала. Для себя же, она боролась со старческим склерозом и поддерживала свой жизненный потенциал. Раньше это были физические упражнения и закаливание холодной водой. Но постепенно тело стало сдавать свои позиции, появилась усталость и лень. Тогда Галине Степановне пришлось придумать новое для себя занятие. Лично она не хотела сдаваться в своей борьбе со временем.  78 лет, есть 78 лет и убежать от возраста, что бы не говорили, еще никому не удавалось. Поиски замены занятий спортом привели к идее ведения «Дневника». И это оказалось на удивление увлекательным и, способствующим хорошей умственной тренировке, занятием. Вот уже несколько лет она аккуратно вела ежедневные записи, в которых высказывала своё мнение о просмотренных телевизионных передачах, прочитанных книгах, газетных статьях. Просто о погоде, о том, что в настоящий момент видят глаза, о ценах на продукты питания, о самочувствии. Иногда проскальзывали попытки сочинить стихи или, как сегодня, афоризмы. Воспоминаний прошлого она старалась не касаться. Во-первых, её служба в органах КГБ имела довольно специфический характер, и многие темы до сих пор носили грифы «Секретно» и «Особой важности», а во-вторых, ей самой было больно вспоминать то время. Время постоянного увлекательного поиска, интенсивной интеллектуальной работы, время горьких потерь и счастливых мгновений. А самое главное, постоянного ощущения своей значимости в работе того коллектива «Специального отдела», в котором она имела честь служить долгие сорок лет. С одной стороны подобное занятие выглядело ребячеством, баловством, но с другой, это был большой силы тренинг мысли, тренинг работы мозга, что в свою очередь благотворно сказывалось на общем состоянии здоровья старушки. И в  78 лет, благодаря всем этим усилиям, она выглядела гораздо младше своего возраста.
     Галина Степановна подошла к двери и громко спросила:
     - Кто там?
     - Извините, Галина Степановна, что побеспокоил вас, но это генерал-полковник Моховой Юрий Ильич к вам по поручению из управления.
     - Что?! Генерал – полковник?! – удивилась Баранова.
     - Да! Да! Можете смело открывать дверь.
     Но старушка все же посмотрела в глазок. Она не могла поверить в то, что  это происходило на самом деле. В туманной линзе глазка было плохо видно. Но того, что перед дверью на лестничной площадке стоял явно военный человек в шинели и папахе, Галине Степановне вполне хватило, и она распахнула дверь.
     Скажите, какое женское сердце останется равнодушным перед широким красным кантом на брюках и перед погонами, сверкающими золотом,  с вшитыми в их поверхность тремя большими, тоже золотыми, звездами?
     - Господи! И в самом деле, генерал-полковник,- обомлела Баранова, совершенно не зная, как вести себя дальше.
     Видя состояние женщины, Моховой сразу взял инициативу в свои руки.
     - Можно пройти, Галина Степановна? – спросил он, проходя в квартиру, не дожидаясь ответа.
     - Да, да, проходите, пожалуйста, - запоздало, уже в спину неожиданного гостя, пролепетала хозяйка  квартиры.
     - Уважаемая Галина Степановна, - начал торжественную часть генерал: - Мы в управлении приняли решение посетить наших бывших сотрудников, познакомиться с их условиями жизни, помочь, чем сможем, поддержать заботой и вниманием в это непростое время. Это вам от правительства, а это от нас с немного, извините, запоздалым поздравлением с Новым Годом и пожеланием счастья, здоровья и благополучия.
     Только сейчас старушка обратила внимание на два больших целлофановых пакета в руках гостя.
     - Здесь праздничные наборы. Конфеты, консервы, икра, хорошая колбаса, фрукты, печенье, коньяк и вино. Куда можно поставить?
     - Ставьте здесь, - махнула рукой в конец растерявшаяся женщина, но, поймав немного недоуменный взгляд генерала, спохватилась: - Хотя нет, давайте я отнесу их в кухню.
     - Галина Степановна, - покачал головой Моховой: - Они тяжелые.
     - Тогда пойдемте со мной.
     Гость посмотрел на свои туфли и вопросительно на хозяйку.
     - Можно не снимать обувь, - приходя, наконец, в себя уже с небольшим повелительным оттенком  в голосе, одновременно горделиво и кокетливо произнесла  Галина Степановна и, пытаясь хоть как-то обозначить свою грудь, которая в молодости была наверно довольно соблазнительной, проводила Юрия Ильича в кухню.
     Там генерал водрузил пакеты на стол и приступил ко второму акту, разыгрываемого перед старушкой спектакля.
     - Галина Степановна, я специально вызвался лично посетить вас, преследуя также и меркантильные цели. Мне нужна ваша консультация по некоторым очень важным вопросам.
     - Все это так неожиданно, - уже во всю кокетничала старушка: - Я просто не знаю, чем могу вам помочь, товарищ генерал. Право, я  смущена.
     При словах «товарищ генерал» по лицу гостя, прошла судорога неприязни. Ох, как он не любил это словосочетание, как не любил.
     - Давайте, дражайшая Галина Степановна, поступим так. Вы меня угостите чайком, мы за этим занятием с вами и побеседуем. Я задам вам несколько вопросов и тогда посмотрим, сможете вы мне помочь или нет? Хорошо?
     - Ой! – попыталась стрельнуть в генерала глазами Баранова: - Как же это я так опростоволосилась. Простите! Это я должна была настаивать на чае. Да, обязательно чай! И как можно скорее. Вы раздевайтесь в прихожей и проходите в комнату, а я мигом соберу на стол.
     Галина Степановна засуетилась на кухне, а генерал пошел раздеваться.
     Квартира Барановой произвела на Юрия Ильича приятное впечатление. Везде чистота и порядок, просто армейский порядок. Из вещей только необходимое, ничего лишнего. Много книг. И практическое отсутствие разных побрякушек, статуэток, косметических принадлежностей и других, чисто женских, вещей, которые порой так раздражают и портят настроение своей беспорядочностью и абсолютной бесполезностью. Одно удивило генерала, полное отсутствие цветов на подоконниках. Обычно старые женщины увлекаются разведением цветов, выйдя на пенсию и не имея под боком внуков. Здесь этого не было, что и насторожило Мохового.
     Баранова оказалась не только крепенькой старушкой, но и отличной хозяйкой. И без подарков от правительства и управления у неё все было. Не прошло и двадцати минут, как на столе, что стоял в центре комнаты, появились тарелки с красиво нарезанной колбасой, сыром, ветчиной, две хрустальные салатницы с маринованными огурцами и помидорами, большая ваза с фруктами, два столовых прибора, запотевшая бутылка «Посольской». Юрий Ильич просто ахнул про себя: «Как это она могла узнать, что я пью только «Посольскую» и только из морозилки, со слезой?»  Между тем в комнату торжественно был внесен большой электрический самовар, литров на пять не меньше, и подключен к переносной розетке. По тому как, спокойно и плавно покачивая бедрами, несла его на вытянутых руках Галина Степановна, генерал понял,  это её коронный номер; номер, предназначенный для полного обольщения неожиданного гостя. Да эффект, прямо скажем, был поразительный.
     «Вот тебе и семьдесят восемь лет, вот тебе и бабушка «Божий одуванчик», - пронеслось в голове генерала.
     Общую картину стола довершила большая коробка шоколадных конфет и две глубокие чашки с блюдцами, расписанные голубыми цветами.
     - Прошу к столу, - торжественно объявила Баранова, широким жестом руки приглашая Мохового занять своё место.
     - Честно признаюсь, я просто поражен, дорогая Галина Степановна, просто поражен. Готовился увидеть старость, запущенность, моральную опустошенность, безверие, нищету, а тут… Вы меня просто поразили, поразили в самое сердце, - ни сколько не лукавя, проговорил генерал, усаживаясь на предложенное место.
     - Я очень извиняюсь, но от столь неожиданного вашего визита просто забыла, как вас величать по имени отчеству? – немного нараспев смущенно произнесла хозяйка, продолжая кокетливо «обстреливать» генерала глазами.
     - Юрий Ильич, к вашим услугам!
     - Так вот, Юрий Ильич! Все ведь от человека зависит. Особенно от женщины. Одинокий мужчина это нонсенс, это исключение из общего правила. Этого просто не должно быть в природе. Поэтому он, когда одинок, похож на медведя шатуна. Он так же, как медведь, болен и потенциально опасен для общества. Мужчина по своему природному предназначению должен кого-то оберегать, о ком-то заботится, для кого-то жить. Нет этого, нет мужчины. Вот почему одинокие мужчины в большинстве своем не живут долго, чаще сходят с ума, кончают жизнь самоубийством, а пьянство я считаю именно самоубийством и ни чем другим.
     Женщина же более свободна от этого. Её основная задача родить детей, продолжить свой род. Я вышла замуж в 1944 году. В 1946 родила сына, в 47 – дочь. Муж погиб на Западной Украине в 1948 году. С тех пор я не была замужем. Воспитывала и поднимала детей, потом помогала нянчить внуков. А практически жила все время одна. Ухажеры были, и сватались многие. Но лучше моего Сережки все равно не было, поэтому вторично я так замуж и не вышла. Сын живет в Ленинграде, дочь в Красноярске. Он бизнесмен, она детский врач. Все устроены, все при деле, все не бедствуют. Зовут к себе постоянно, но я не еду. Не хочу никому доставлять неудобства. У меня своя жизнь, у них своя. Что могла я для них сделала, теперь делаю для себя. Ну, они, конечно, помогают, не без этого. Сколько в детей вложишь, столько и получишь от них в старости. Был бы на моем месте  мужчина, он бы обязательно поехал, стал учить взрослых детей уму разуму и, в конце концов, со всеми бы переругался. А женщине этого не надо. Она счастлива уже тем, что её дети здоровы и все у них нормально. Наверно именно поэтому мы и живем дольше вашего, именно живем полной жизнью, а сохранить форму, это уж дело плевое. Ищите интересы, делайте сами свою жизнь интересной и нужной, прежде всего для самих себя, и все будет прекрасно. И здоровье, и фигура, и сила, и ум.
     - Да вы просто Сенека, уважаемая Галина Степановна! – воскликнул пораженный генерал: - А говорите, что не сможете мне помочь. Вы знаете, вы уже сейчас мне помогаете. Не в тему, но помогаете своей житейской мудростью. Простите, можно вопрос не по существу?
     - Пожалуйста, задавайте. Но сначала, поухаживайте за дамой, - кольнула Юрия Ильича хозяйка, одарив его обворожительной улыбкой и насмешливым взглядом.
     - Ой, простите великодушно, - теперь смутился Моховой. Он всё не мог перехватить инициативу в разговоре. Это его слегка нервировало, но с другой стороны то, как говорила хозяйка, как она себя вела, настраивало самого генерала на игривый лад, и этот легкий налет флирта придавал всему происходящему такой особо острый и увлекательный характер, что  Юрий Ильич уже сам не замечал, как увлекся этой словесной пикировкой.
     Когда была выпита первая рюмка и оба собеседника дружно закусили, Моховой вернулся к своему вопросу:
     - Так вот мой вопрос, дорогая Галина Степановна. Все женщины, как я знаю, заядлые цветоводы, особенно когда они на пенсии. А почему у вас я не вижу цветов на подоконниках?
     -  Это моё кредо, - серьезно сказала Баранова: - Там где живет человек, где он спит, ест, любит, ругается, переживает – растений не должно быть.
     - Но ведь есть  комнатные растения, специально созданные зоологами  с одной целью, принести красоту, а значит мир в жилище?
     - Генерал, а вы в своей жизни видели красоту, которая приносит мир? Почитайте внимательно историю, и вы поймете, что красота во все века и у всех народов провоцировала только войну, а значит смерть и разрушение. Она возбуждает зависть, стремление обладать ею, а это значит война, значит убийство. Нет, я не против выращивания цветов,  но растите их на даче, в специальных оранжереях, зимних садах. Растения более тонкие живые существа, чем мы люди. Они практически беззащитны перед нашими могучими магнитными полями. И воспринимают они любые изменения в нашем настроении, а значит и наши колебательные контуры, очень болезненно. Ведь вы просто физически не сможете быть в одном и том же настроении, полезным вашему зеленому любимцу с фиолетовыми глазами, постоянно. Значит волей не волей, вы нанесете ему боль.
     - Но разве растения живые существа?
     - А что такое живое существо, по-вашему?
     Юрий Ильич напрягся и вдруг к своему великому ужасу понял, что не может четко ответить на этот вопрос. А, в самом деле, что можно назвать живым существом? Видя его затруднительное положение,  Галина Степановна пришла к нему на помощь.
     - Это существо обладает произвольным и свободным движением. Оно имеет общий вид для всех особей и определенное строение тела. В нем  наличествуют особенности в строении тканей, способах размножения, химическом составе и обмене веществ. Ну и последнее, это живое существо способно проявлять признаки сознания и чувствительности, - Баранова замолчала, загадочно поглядывая на генерала.
     - Хорошо! Примем ваше определение за основу, - немного помолчав, переваривая услышанное, произнес Моховой: - Тем более мне просто нечем вам возразить. Никогда, исходя из специфики рода моих занятий, не задавался таким вопросом и, скажу честно, никогда им и не интересовался по существу. Но даже, исходя из того, что вы только что сказали, как можно растения отнести к разряду живых существ, особенно в свете последнего пункта вашего определения?
     - Уважаемый Юрий Ильич, я не буду утомлять вас научной терминологией и философскими изысками. Я просто приведу вам, как мне кажется, очень характерный пример из своей жизни. Думаю, вам сразу все станет ясно.
     - Это было бы замечательно, - произнес Моховой, украдкой поглядывая на часы. Встреча с фигуранткой явно затягивалась, но сожаления он не испытывал. Магия  теплой, аккуратной и чистой квартирки, накрытого, именно для неторопливой, умной беседы, стола, наличие интересной во всех отношениях собеседницы, полностью захватила его, всколыхнула в душе какие-то детские чудесные, радостные воспоминания и растворила в блаженном покое все его заботы, тревоги, нерешенные задачи. Он почувствовал себя простым человеком. Не функционером, не целеустремленной машиной сыска, преследования, сбора материала, анализа имеющихся данных, а именно простым человеком. И это было настолько замечательно и восхитительно прекрасно, что генерал просто удивлялся, как это раньше подобное не приходило с ним.
     - Так вот, дорогой Юрий Ильич, - между тем начала свой рассказ Галина Степановна: - Была у меня подруга, Леночка Захарова. Жила она с мужем по соседству. Это было еще в Москве, на старой моей квартире. Леночка и Андрей, так звали мужа моей подруги, оба были заядлыми цветоводами. Просто души не чаяли в своих питомцах. Вся их квартира походила на большую оранжерею. Причем цветы были поделены между ними, за одними ухаживал Андрюша, за другими Лена. Семья была дружная, приветливая, хорошая семья. Я часто бывала у них и просто отдыхала душой, настолько в их квартире было много тепла, взаимоуважения, любви и сердечности. Тайно я даже завидовала Леночке, очень завидовала. Иногда даже, вернувшись от них к своим проблемам, плакала тайно, в свою вдовью подушку, при детях этого конечно не делала.
     Но вот однажды, как это бывает в любой семье, и у моих друзей наступила черная полоса. Не помню уже, с чего у них все это началось. Или Андрей приревновал Лену, или Лена - Андрея, но пустяковый на первый взгляд конфликт перерос в жуткий скандал, который вылился в полный разрыв отношений. Не в моих правилах вмешиваться в чужую жизнь, но даже я попыталась как-то помирить их. Но без какого либо успеха. Одним словом они разошлись. Андрей временно поселился у своих родителей, что жили на другом краю Москвы, цветы же свои оставил пока у Лены, так как места для них там не было.
     Однажды, недели через три, я заглянула к своей подруге. Елена открыла мне дверь вся в слезах, и на мой вопрос, в чем дело, сказала, что все цветы Андрея погибли. Ну, я по простоте душевной упрекнула её, что не надо было вымещать свою обиду на мужа на его безгласных питомцах, надо было поливать и подкармливать их регулярно. Ленка еще сильнее зарыдала и уверила меня, что следила за ними даже лучше чем за своими цветами. Потом махнула рукой и попросила, что бы я сама все посмотрела. Я прошла в комнату. И вы знаете, Юрий Ильич, мне стало немного дурно, когда,  приглядевшись, я увидела истинную причину гибели цветов Андрея. Китайская  роза, которой так гордился бывший муж Лены, была  самым натуральным образом задушена вьюнком моей подруги. Её императорская бегония пустила своё ползучее надземное корневище в горшок азиатской бегонии Андрюши. А когда мы вынули азиатку из горшка, то вся её корневая система была перевита этим отростком. И даже мирные маргаритки победно сияли своими небесно-голубыми и нежно-розовыми цветками возле покрытых коричневыми пятнами похожих на ремни  листьев клавии. В общем, мне показалось, да, нет, я была уверена, что присутствую на поле сражения. Цветы Лены объявили войну  цветам Андрея, и те, лишившись своего главного защитника, потерпели в ней страшное поражение. Вот и говорите мне после этого, что растения лишены сознания и чувствительности. Нет, уважаемый Юрий Ильич, весь мир вокруг нас живой со своим определенным сознанием и чувством. Поэтому любой человек должен сознавать всю меру своей ответственности за тех живых существ, которых он берет под своё крыло. И это не игры, это должно быть серьезное и обдуманное решение. Лично я считаю, что именно комнатные растения обладают, в отличие от братьев наших меньших, более тонко чувствующей энергетической колебательной системой, и поэтому не отваживаюсь заводить их в своих старушечьих апартаментах. Вы удовлетворены ответом?
     - В полной мере, в полной мере, - тихо произнес генерал, все еще находясь под впечатлением рассказа Галины Степановны.
     - Тогда, давайте еще по одной выпьем, - расхрабрилась старушка, весело блестя глазами.
     - А что? Давайте! – в тон ей, тоже весело подхватил предложение Моховой: - И я хочу выпить за вас, глубокоуважаемая Галина Степановна! За ваше здоровье, за ваше счастье, за ваш оптимизм!
     Он встал, по-гусарски отставил локоть правой руки перпендикулярно телу и лихим залпом выпил свою рюмку.
     - Спасибо, мой генерал, - томно потупила глаза хозяйка.
     Юрий Ильич с чувством полного удовлетворения, словно красиво и хорошо выполнил трудную работу, сел, поймал на вилку, манерно отставив мизинец, кусок ветчины и отправил его весь в рот, весело подмигнув пожилой женщине. А потом так же лихо хрустнул маринованным огурчиком. Баранова засмеялась, а потом сквозь смех спросила:
     - Так о чем вы хотели проконсультироваться у меня уважаемый генерал-полковник?
     Вопрос был ожидаем, но, не смотря на это, Моховой поперхнулся.
     - Да, понимаете Галина Степановна, - откашлявшись, начал он: - Нас заинтересовали некоторые вопросы, которыми занимался ваш отдел при Главном Управлении НКВД в годы войны.
     - И какие вопросы именно? – неожиданно встрепенулась и как-то испуганно взглянула на генерала хозяйка.
       Моховой инстинктивно зафиксировал изменение  в  состоянии Барановой, но  не стал пока заострять на этом внимание и решительно продолжил:
     - Лично для меня до сих пор является загадкой то, почему и как возродили этот отдел после столь жесткого уничтожения его сотрудников в 1937 году? Ведь выбили буквально всех, кто в нем работал, остались в живых единицы. И то только те, кого взял лично Глеб Иванович Бокий, но не позднее 1936 года. Самого Бокия, Барченко, Гопиус и еще восемь сотрудников расстреляли, остальных сослали на Соловки, где с ними очень быстро разделались. Уже к 1940 году, я специально проследил по документам, в живых никого не осталось. А с началом войны, в августе 1941 года его возрождают снова, под началом полковника Арсентьева Игоря Петровича. Но, покопавшись в архивах, я нашел небольшую рекомендательную записку  на имя Лаврентия Павловича Берии с предложением о возрождении Особого Отдела НКВД от капитана Арсентьева И.П., датируемой 18 октября 1938 года. Что интересно! На рекомендательной записке нет резолюции Берии, там стоит резолюция самого Сталина. По памяти её помню: «Создать немедленно! Оформить, как фотолабораторию! Сталин». Опять вопрос почему? Почему, сначала уничтожили, а потом вдруг снова возродили и, причем, в спешном порядке?
     - Дорогой Юрий Ильич! Я была рядовой сотрудницей отдела, даже не имела воинского звания. Простой рядовой сотрудницей, хотя некоторые поручения, что давал мне Игорь Петрович прямо, скажем, тянули минимум на майора. У меня  был определенный допуск к документам, и то их мне порой выдавали в виде «копировальных» образцов. То есть все то, что меня не касается и знать мне не положено, было скрыто специальной черной краской. Могу  вам  рассказать лишь то, что знаю из слухов, сплетен, баек, которыми всегда полны коридоры любого учреждения, особенно если там есть женский контингент, - хозяйка видимо оправилась от первоначального, пока непонятного испуга, и уже лукаво улыбалась.
     - Галина Степановна, это-то мне и нужно! – воскликнул генерал: - Именно слухи, сплетни, байки! Потом, когда я совмещу ваш рассказ с имеющими место сухими и лаконичными документами, то сразу станет ясно, что к чему. Ведь любому документу, для открытия своей тайны, скрытой между строк, как раз такой жизни и не хватает.
     - Минутку, - Баранова встала, подошла к небольшому старинному бюро в углу комнаты, открыла один из его ящичков и достала две толстые тетради: - Это я для восстановления памяти. На старости лет немного сочинительством занялась, «Дневник» пишу. Так разную мелочь, бытовые записи, даже стихи пробую. Какое никакое дело, да и интересно мне это.
     У генерала, как у ястреба, сверкнули глаза, но он тут же спрятал их блеск, отведя взгляд в сторону.
     - Так вот насчет нашего отдела ходил такой слушок среди сотрудников. В марте 1924 года от одного из наших нелегалов в Германии пришло сообщение о появлении на политическом горизонте нового лица, Адольфа Гитлера. В ней кратко описывался известный нам пивной путч в Мюнхене и давалась почти полностью речь Гитлера на суде, где его судили по обвинению в государственной измене и приговорили к пяти годам лишения свободы в крепости Ландсберг на юге Баварии. Я вам прочитаю только одну выдержку из нее. Хорошо?
     Юрий Ильич кивнул головой.
     - На заседании суда Гитлер выступал в роли собственного адвоката, а сказал он следующее: «Не нужно принуждать человека, призванного стать диктатором. Он сам жаждет этого. Никто не подталкивает его, он сам движется вперед. В этом нет ничего нескромного. Тот, кто чувствует, что призван править, не имеет права говорить: «Если вы выберете меня…» Нет! Это его долг выступить вперед. Моя позиция такова: я предпочитаю быть повешенным в большевистской Германии, чем погибнуть под французским мечом. Не вам, господа, судить нас. Приговор вынесет вечный суд истории. Вы можете объявить нас виновными тысячу раз, но богиня вечного суда истории посмеется и разорвет на клочки приговор этого суда, ибо она оправдает нас». После окончания его речи зал суда вместе с судьями дружно встал и разразился бурными аплодисментами. Говорили, что «Хозяин» очень заинтересовался этим человеком и приказал срочно собрать на него досье. Мне кажется, что Иосиф Виссарионович наверно даже немного позавидовал столь бурному темпераменту и точности формулировок в речи своего будущего политического и военного противника. Материал для досье подбирался очень тщательно. Практически четыре месяца наши люди в  Германии и Австрии, кто легально, кто открыто через наши представительства, собирали по крупицам данные об Адольфе Гитлере. Наконец досье было собрано и легло на стол Сталина. Тот очень внимательно изучил его и натолкнулся на то, что в молодые годы, будучи в Вене, Гитлер очень интересовался «Копьем Судьбы» выставленным как экспонат в Зале сокровищ Габсбургов в музее Хофбург. Это легендарное копье якобы принадлежало центуриону Гаю Кассию по прозвищу Лонгин, бывшему при распятии  Христа в качестве представителя проконсула Понтия Пилата. Именно этим копьем  Гай Кассий  нанес Иисусу «удар милосердия», прервав тем самым его мучения.
     По легенде, обладатель этого копья становился настолько могущественным человеком, что при определенных обстоятельствах мог стать владыкой мира. Говорят, что это место в досье Иосиф Виссарионович выделил особо. А потом дал указание собирать материалы на всех приближенных Адольфа, на всю его свору и регулярно эти материалы подавать ему без промедления. Говорили, что наши так подсуетились, что книгу Гитлера Сталин прочел еще  при заголовке «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». Это потом издатель Макс Аман сократил её название до «Mein Kampf». Так на стол «Хозяина» стали, чуть ли не ежедневно, приходить материалы на самого Гитлера, на Геббельса, Бормана, Геринга, Гиммлера и других  сподвижников будущего фюрера.  В 1933 году в Германии нацисты пришли к власти. В марте 1938 года германские войска вошли на территорию Австрии, и произошел аншлюс – объединение Австрии и Германии в единое государство. Первое что сделал Гитлер, прибыв в Вену, это предъявил свои права на «императорские знаки высшей власти», хранившиеся в музее Хофбург. В эту коллекцию входило и «Копье Судьбы». Вальтер Бух, тесть Мартина Бормана и руководитель Верховного партийного суда, обеспечил легальную передачу сокровищ германской империи. Он также отвечал за перевозку «императорских знаков власти» в Нюрнберг – город, в котором проводились партийные съезды НСДАП. Этот город по решению Гитлера должен быть стать священным городом Тысячелетнего рейха, хранилищем священных реликвий древности. Якобы, в откровении, что получил Адольф Гитлер еще в начале века, «Копье Судьбы» должно было храниться в древней приходской церкви Святой Екатерины Нюрнбергской. В том её зале, где в средние века проводились знаменитые состязания мейстерзингеров, этих средневековых «мастеров пения». 13 октября 1938 года одним из бронепоездов СС Генриха Гиммлера, что носил имя «Зигфрид», героя древнего германского эпоса, сокровища были доставлены в Нюрнберг.  И тут, право не пойму, каким образом, 18 октября этого года на стол Сталина ложится  рекомендательная записка капитана  Арсентьева, где как раз об этом и говорится, что в связи с появлением у Германии столь мощного старинного артефакта необходимо и нам начать поиски своих сильных священных талисманов. А для этого необходимо возобновить работу Специального Отдела НКВД. Добро было дано, и Арсентьев сразу стал подполковником. Я тоже эту записку видела. Мне её Слава Прокофьев как-то показывал.
     - Ну а Бокий…?
     - Говорили разное. Конечно версия тайного общества «Единое Трудовое Братство» общеизвестна сейчас и это имело большое значение при вынесении приговора, но мне все же кажется что Бокию и его людям, главным в вину ставили то, что они не смогли  вернуть в СССР Николая Константиновича Рериха. Сталин по этому поводу был просто вне себя. И еще одно. Юрий Ильич, вы читали произведение Алексея Николаевича Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»?
     - Конечно! Ну, кто в детстве не увлекался фантастикой. И его «Аэлиту» несколько раз прочел в своё время.
     Галина Степановна внимательно посмотрела на генерала.
     - А не знаком ли вам инженер Цимлянский  Аполлон Аркадьевич?
     - К сожалению, нет, не знаком. Первый раз слышу.
     - Так вот, - в голосе женщины прозвучали нотки превосходства: - Цимлянский Аполлон Аркадьевич явился прототипом инженера Гарина, героя романа Толстого. Причем они были знакомы, поскольку жили вместе в Царском Селе под Петербургом. Этот Цимлянский был очень талантливым инженером, обладал кипучей энергией и незаурядным талантом конструктора и изобретателя. Он интересовался буквально всем. Были данные о том, что еще в начале 20-х годов им был создан опытный образец боевого лазера, способного на значительном расстоянии разрезать металлические листы. Интересовался он так же космическими полетами и работами с радиоактивными веществами. Очень часто его можно было видеть в радиометрической специальной лаборатории, открытой в Павловске для изучения залежей урансодержащих глин, расположенных на небольших глубинах, недалеко от Царского Села.
     Мне как-то пришлось копаться в старых архивах, уж не помню по какому вопросу. Так вот там я наткнулась на очень любопытную папку с материалами по этому инженеру. Там говорилось, что в середине двадцатых годов инженером Цимлянским было сделано открытие в области радиоактивных веществ, которое могло способствовать ускорению создания ядерного оружия. И, что совершенно непонятно, там же есть рекомендательное письмо Академии наук СССР от 24 ноября 1928 года с просьбой откомандировать «товарища» Цимлянского на длительный срок в Германию. И ехать предстояло не куда-нибудь, а в лабораторию атомной физики, которая активно работала при концерне Круппа, поддерживавшего Гитлера. В феврале-марте 1929 года Аполлон Аркадьевич выехал в Германию.
     - И как это все связывается со Спецотделом?
     - С самим Спецотделом никак не связывается. Но на рекомендательном письме стоит резолюция самого Бокия, разрешительная резолюция.
     - Вы уж простите, Галина Степановна, но я опять не понимаю. Ну и что?
     - По данным нашей разведки в марте 1936 года в научном центре «Саксония-38» германские ученые продемонстрировали Адольфу Гитлеру некоторые опытные образцы боевого оружия нового поколения. Это были первые ракеты, первые «ФАУ», «Фауст-патрон», первые «тепловые» пушки, первые ультразвуковые излучатели и, только не делайте удивленные глаза, первые атомные заряды.
     - Этого не может быть?
     - К сожалению, может. Первый атомный заряд, созданный на основе металлического урана и графита, был взорван в Германии в заброшенных шахтах Рудных гор Саксонии на глубине трехсот пятидесяти метров в 1936 году. Это есть факт! Гитлер был поражен силой взрыва, но его испугало заражение почвы радиоактивными веществами и как следствие – лучевая болезнь, как мирного населения, так и самих военнослужащих. Да и было это очень дорогим удовольствием. Поэтому финансирование проекта приостановили.
     «Хозяина», конечно, поставили в известность и по поводу взрыва, и по Цимлянскому. Всплыло на свет рекомендательное письмо с резолюцией Бокия. Можете сами сделать выводы, если в 1936 году самого Алексея Николаевича Толстого органы взяли в довольно серьезный оборот, пытаясь выведать у него все, что он мог знать об Аполлоне Аркадьевиче и его связях  в  Союзе  и за рубежом.
     - Теперь понимаю.
     - У нас ведь как было. Стоило копнуть немного, и море фактов получается. За Рерихом – Цимлянский. За Цимлянским – «Единое Трудовое Братство». Чем больше фактуры, тем больше людей. А порой косили всех, так на всякий случай, чтобы не промахнуться. Вот и загремел весь Спецотдел «под фанфары».
     - Ну, а дальнейшая судьба этого «инженера Гарина» вам известна?
     - Странно, генерал, что вы об этом не знаете, - подозрительно покосилась на Юрия Ильича Баранова.
     - Буду с вами прям и откровенен, уважаемая Галина Степановна, - по опыту оперативной работы Моховой знал, что правдивость в разговоре с фигурантом дает тебе шанс услышать правду и от него: - Вот именно, буду с вами прям и откровенен. Генерала получил в органах МВД. Осенью 1993-го я был переведен в Главное управление ФСБ с повышением, как в должности, так и в воинском звании. Согласитесь, при той загруженности, что имеет место в настоящее время, у меня просто нет физической возможности знать всё. Поэтому и обращаюсь к вам, старым и опытным кадрам, за помощью.
     - Понимаю, понимаю вас, милейший Юрий Ильич, - тихо сказала женщина. Она внимательно  разглядывала генерал-лейтенанта, словно пытаясь определить, а в самом ли деле он с ней искренен, и, видимо удовлетворенная своим осмотром, продолжила: - Хорошо. Аполлон Аркадьевич до тридцать восьмого года работал совместно с Вернером фон Брауном под патронажем Мартина Бормана. 27 октября 1938 года зафиксировано посещение им советского посольства в Берлине. А 28 октября он скончался от пищевого отравления в своей квартире в Потсдаме. Выводы делайте сами, Юрий Ильич. Теперь, если по Спецотделу вопросов нет, то давайте перейдем к следующей проблеме.
     - Прекрасно. По Спецотделу больше вопросов нет. Так я продолжу?
     - Валяйте, мой генерал, - играя слегка пьяную женщину, махнула рукой Баранова: - Но сначала, налейте себе и даме.
     - Простите, зарапортовался, - подыгрывая хозяйке, смутился Моховой.
     Пока они закусывали, Юрий Ильич постоянно ощущал на себе внимательный и серьезный взгляд старой сотрудницы КГБ. Про себя он усмехнулся: «Смотри, смотри, старая перечница. На простака всегда самая крупная рыба выплывает». Когда с закуской было покончено и все комплименты по поводу угощения были сказаны, Моховой продолжил разговор.
     -Галина Степановна, в вашем деле говорится, что вы фактически являлись нашим сотрудником с ноября 1940 года, а начали работать в Спецотделе с 24 июля 1941 года?
     - Совершенно верно. Что грех таить, в ноябре 1940 года, будучи студенткой первого курса историко-археологического факультета МГУ, я стала секретным сотрудником НКВД, иначе говоря – «сексоткой». Вы же понимаете прекрасно, как умеют работать по вербовке агентов сотрудники нашего аппарата. А со мной проводил собеседование сам Берестов Семен Иванович. Он в те времена курировал МГУ и слыл одним из лучших специалистов по вербовке. Наше собеседование продлилось тридцать минут. Всего через тридцать минут я стала сотрудницей НКВД.   Правда ни на кого ничего не доносила, да и не успела просто этого сделать. В январе 1941 года стали набирать студентов для работы в поле, и я попала с легкой руки моих кураторов из НКВД в самаркандский список.
     - Как так? Первый курс, и сразу в поле? – удивился генерал.
     - В этом нет ничего особенного. Выезд в поле, это ведь не только археологические раскопки, но и работа в колхозах. И формирование подобных групп было принято осуществлять задолго до летних каникул. Обычно это проводилось перед новогодними праздниками. Но я попала в особый отряд, который отправлялся в Самарканд.  Гитлер приобрел «Копье Судьбы», а мы что хуже что ли? И мы стали искать у себя артефакты. И почему бы нам не вскрыть гробницу Железного Хромого – Тамерлана?
     - Так вы присутствовали при вскрытии гроба Тимура!? – воскликнул Юрий Ильич.
     - Ну что вы! Женщин в Гур-Эмир не допускали. Я постоянно была в базовом лагере и занималась  самым что ни наесть женским делом, варила обеды для всей экспедиции. Нас было пять девушек, и все при кухне состояли. Руководители жили, конечно, в гостинице, ну а подсобные рабочие в палаточном лагере, недалеко от гробницы. Ими же осуществлялась и охрана места раскопок.
     - Жаль! – непроизвольно вырвалось у Махового.
     - Это как посмотреть? – загадочно произнесла Баранова: - Те, кто работал в самой усыпальнице, с одной стороны, были на самом острие важных событий, а с другой, совершенно не видели того, что творилось вокруг, а порой это было не менее загадочно и таинственно чем-то, что встретилось им под землей.
     - Галина Степановна! Я весь внимание! – загорелся генерал.
     - Тогда, вы уж извините, я немного начну с истории самого вопроса о вскрытии могилы Тамерлана. Хорошо?
     - Как вам будет удобнее, дражайшая Галина Степановна, - благосклонно разрешил генерал, про себя отмечая, что решение основных вопросов опять откладывается на неопределенное время. Но спешить ему было практически не куда, да и затронутая тема была интересна и любопытна. И еще, интуитивно он почувствовал, что все эти невероятные и необъяснимые с научной точки зрения события – звенья одной цепи. Той цепи, что сковала воедино и «Копье Судьбы», и бедного монаха Авеля, и операцию «Зигфрид», и таинственного «Князя», и Цимлянского, и корпорацию «EGO», и Смагина Виктора Анатольевича.
     - В 1929 году, - начала свой рассказ Баранова: - В Совет народных комиссаров Узбекской ССР поступила записка от известного археолога Михаила Масона с предложением организовать вскрытие могилы Тимура. К этой записке прилагались «Отчеты о магнитных наблюдениях 1925 года» за этим объектом. Вывод был по их результатам следующий. В захоронении четко прослеживается наличие полых металлических предметов непонятной конструкции и предназначения. Записку отослали в Москву. Там она попала в руки Глебу Ивановичу Бокию, но дальнейшего хода не имела, так как тогда полным ходом шла операция «Шамбала» и заниматься  могилами у Спецотдела не было ни сил, ни времени. И лишь в марте 1940 года  подполковник Арсентьев получил разрешение от Лаврентия Павловича на подготовку и проведение операции «Тимур». Прикрытие и предлог были найдены, казалось, хорошие. В 1941 году исполнялось 500 лет  узбекскому поэту Алишеру Навои и якобы в гробницах Тамерлана и его внука – покровителя ученых  Улугбека – лежат неизвестные рукописи поэта. Игорь Петрович слегка перестарался, а Лаврентий Павлович этого не заметил. Алишер Навои родился в 1441 году. Тамерлан скончался в 1405-м, а Улугбек в 1449-м. В год смерти внука Тимура Навои исполнилось всего восемь лет. Конечно, никаких рукописей в могилах быть не могло. Но машина была запущена. На участие в раскопках дали согласие, дождавшийся, наконец, своего часа Михаил Масон, узбекский писатель Садреддин Айни, ученый востоковед А.А.Семенов. Для проведения своёобразной эксгумации останков этих исторических личностей был привлечен Михаил Михайлович Герасимов, который с радостью согласился.
     К концу декабря сорокового года основная научная группа практически была укомплектована, и подполковник Арсентьев был принят Сталиным.
     - Прошу прощения, Галина Степановна. Один маленький вопрос, - перебил старушку Моховой.
     - Слушаю вас, Юрий Ильич, - вежливо ответила она.
     - По моим данным Специальный Отдел при НКВД занимался масштабной радио- и радиотехнической разведкой, дешифровкой телеграмм, разработкой шифров, радиоперехватом, пеленгацией и выявлением вражеских шпионских передатчиков на территории СССР. В его ведение также входило – обеспечение режима секретности и охрана государственной тайны. Недаром одним из главных действующих лиц в знаменитой операции «Трест» был сам Бокий и его сотрудники.
     - Да, вы правы. Всем этим мы и в дальнейшем занимались. Наш отдел был самой засекреченной структурой в НКВД. Наверно поэтому и самой болтливой. Правда болтали мы лишь только сами с собой и в стенах нашего учреждения. Мы и жили  отдельно от всех остальных – Малая Лубянка, дом № 2. Но, вращаясь ежедневно в среде тайн, волей неволей начинаешь сталкиваться с необъяснимыми явлениями. Так что по роду службы приходилось заниматься и могилами, и священными артефактами, и пророчествами, и пророками, и НЛО, и родиной ариев, и Шамбалой, и святыми чудесами, да разве все перечислишь. Работы, я вам скажу, было, выше крыши.
     - Что и НЛО имело место?
     - Как вам сказать? – прищурилась Галина Степановна: - В 1944 году Слава Прокофьев был откомандирован с группой на Алтай. Что они там нашли, я не знаю. Могу сказать одно. Когда он вернулся, то шепнул мне на ухо: «Мы не одиноки во вселенной, и мы уже сейчас не одни в этом мировом хаосе».
     - Интересно! Но вернемся к Тамерлану.
     - С удовольствием. Так вот после новогодних праздников в 1941 году  Игорь Петрович Арсентьев был принят Иосифом Виссарионовичем. И на его докладной записке появилась размашистая сталинская резолюция: «Работы по вскрытию гробницы Тимура в Самарканде начать не позднее мая. И. Сталин». Напомню вам, Алишер Навои родился 9 февраля 1441 года. Сейчас Сталина изображают злодеем, тираном, жестоким и недалеким человеком. А он сразу понял, что прикрытие операции дырявое и смешное, но имел такт не выставлять на всеобщее посмешище своих подчиненных.
     К 15 мая все члены экспедиции собрались в Самарканде. И сразу началось необъяснимое. Вдруг неожиданно заболел главный участник экспедиции, сам Михаил Масон. Он должен был быть руководителем при вскрытии гробницы. С признаками дизентерии и с высокой температурой его отправили в Ташкент. Нам же всем объявили карантин, и до начала июня никаких работ не проводилось. Ученых заперли в гостинице, нас в палаточном лагере. Лишь 5-го июня была вскрыта первая могила, могила  Шахруха, одного из сыновей Тимура. 17 июня вскрыли могилу Улугбека. Это оказался именно он. Череп был отделен от тела. Будучи сыном Шахруха Улугбек после его смерти стал правителем империи Тимура, но не справился с этой задачей, так как много времени уделял ученым занятиям. Потерпев сокрушительное поражение от своего сына Абдуллатифа, он отрекся от престола и попросил отпустить его в мекканский хадж. Что и было  выполнено. Но в первый же день пути на караван было совершено нападение, явно по приказу самого Абдуллатифа, и Улугбеку отрубили голову.
     Останки великого ученого Герасимов распорядился отправить в Москву, в его лабораторию и мастерскую. На очереди была могила самого Тамерлана. Вот тут и началось самое главное и непонятное.
     18 июня я как раз дежурила по кухне, а это подъем в четыре утра. Меня разбудил дежурный по лагерю раньше положенного срока. Вышла я из палатки и смотрю, из разбитого купола мечети, прямо в небо направлен зеленоватый луч света. Уже стало довольно светло, но этот луч было очень хорошо видно. Спрашиваю дежурного: «Что это?», а он мне: «Тут такое у нас ночью творилось! Кони ржут, люди кричат, лязг металлический, топот копыт, ну полное звуковое сопровождение средневековой битвы. Потом этот луч вспыхнул, а по нему тени, тени, тени. Морда лошадиная оскаленная, лицо человеческое залитое кровью, знамена какие-то странные, клинки железные друг о друга ударяются. И все это в цвете, все огромно и словно наяву. Одним словом, страшное дело. Сейчас уже ничего. Видений нет, и шум прекратился, но все равно этот луч страшный какой-то». Я, честно сказать, не очень поверила этому дежурному. Нас часто ребята из состава экспедиции разыгрывали и пугали. Но луч я видела сама, что было, то было. Минут через десять он погас, словно его и не было.
     Вообще о могиле Тамерлана в народе ходило много разных легенд, сказаний, фантазий. Она в Средней Азии пользовалась большим почетом. Простые люди свято верили в её магическую и целебную силу. Говорят, все края надгробного камня были повреждены. Это многочисленные паломники отбивали от него куски, потом мельчили в порошок, разбавляли водой и пили. Такой напиток, как говорили,  помогал от всех болезней. И еще говорили, что каждую годовщину своей смерти Тимур покидает свою гробницу и ходит ночью по улицам города. Ходит и смотрит, все ли в порядке. Очень он любил свою столицу.
     Да и, правда, Самарканд это удивительный и прекрасный город. Восточные писатели называли его «ликом земли», «городом святых», «садом угодников Божьих». Одних мусульманских святых в нем похоронено свыше 200 человек. Европейские писатели именовали Самарканд «Москвой Средней Азии». В нем красиво всё: мавзолеи, мечети, минареты, много тополей, карагача и абрикосовых деревьев, искусно выложены арыки. Даже узкие улочки чисты и опрятны. Сейчас он стал еще краше. Я недавно по телевизору его видела, душа радовалась. Ну да ладно.
     В мои обязанности дежурной по кухне было вменено обязательное посещение базара для покупки зелени, приправ и лука с чесноком. Все остальное нам привозили. Вот часов в десять я и пошла на базар. К тому времени наши главные повара проснулись, завтраком я всех еще в восемь часов накормила и наряду работу дала. Поэтому с чистой совестью  отправилась на местный базар, что располагался практически за погребальным комплексом. Пришла на базар, поторговалась, купила все что необходимо, собралась уже идти назад, как вдруг меня кто-то сзади за руку потрогал. Я обернулась. Стоит мальчик, красивый такой смуглый мальчик, и приглашает меня рукой следовать за ним. Я пошла. Подвел он меня к небольшой лавке в самом конце базара и показал на дверь. Пришлось зайти, хоть и страшно было, но ведь я уже тогда себя чувствовала «секретным агентом НКВД». Небольшое помещение, полумрак. На невысоком возвышении у задней стенки лавки сидел старик в чалме, полосатом халате и по моему мнению совершенно слепой. Сидит, четки большие перебирает и поверх моей головы смотрит, а глаза белые-белые, зрачков совсем не видать. «Здравствуйте, дедушка!» - сказала ему. «Здравствуй» - на чистом русском языке ответил он и предложил присесть. Села я на стульчик, что стоял рядом, и приготовилась слушать. Он помолчал немного, пощелкал четками, а потом начал говорить. Я вам это зачитаю. По памяти записала еще тогда в записную книжку, а сейчас восстановила. Этого генерал никто и никогда не слышал. Никому об этом не говорила и не докладывала. Почему? Тогда это показалось мне самой настоящей ахинеей,  теперь это стало нашей жизнью. Да и вы поймете, почему я так поступила, после того, как я прочитаю вам все.
     Галина Степановна прочистила горло, раскрыла тетрадь и начала читать свои записи
     - «Три глупца пошли остановить то, что предсказано.
         Книгу Книг взяли, позабыв, что читать её не умеют.
         Не будет им веры, только посмеются над ними.
         Так решил Всевышний, и нет силы это решение отменить.
         Черная туча придет с запада тогда, когда Железный Хромец увидит свет дня.
         Он сухорук, и горный орел тоже плохо владеет одним крылом.
         А тот, кто поднял эту тучу, осенил себя по глупости летящим в небе орлом.
         Это не есть правильно.
         Ибо быть ему тоже сухоруким.
         И поэтому лежать парящему орлу под стенами красного замка.
         Красного замка, где спит не живой и не мертвый оракул.
         Оракул, который уже никогда не скажет своего слова.
         Только письмена его еще будут небольшое время согревать пустые души.
         Души без веры, души, без имени, души имеющие только одно отечество.
         Но потом и эти письмена покроются пылью забвения.
         Много крови будет пролито, много героев и извергов появится на свете.
         Но только, как всегда сухорукий победит, ибо перейдет к нему сила Железного.
         Правда будет эта победа горькой, а со временем побежденный станет жить лучше победителя.
         Страшна будет смерть однокрылого горного орла, ибо в последний момент поймет он, что все он делал не так, как надо было.
         И не будет возле него плакальщиц, будут одни вороны, рожденные им самим.
         Слетятся они лишь для того, чтобы дальше терзать уже и так растерзанную землю.
         Клевать то зерно, которому надо бы дать прорасти.
         Клевать это зерно и уносить его в зобу только своим птенцам.
         И долго не будет орла на этой земле.
         Многие будут приходить с голосом райской птицы, но оперением ворона.
         И будет еще не раз страдать эта святая земля, избранная богами для своих битв и игрищ.
         Но родится в ней на закате столетия мальчик с белым пятном.
         Но возьмет он силу отца своего.
         Но позовет его та, что будет чертить линии жизни.
         Но придут к нему на помощь верные друзья.
         И будет их святое число семь.
         И остановят они святое жертвоприношение кровью, чем всегда начинали новый поворот боги.
         И  помогут они вернуться всем богам снова на небо.
         И станут люди Геи-Земли сами подобны богам.
         Ибо живет бог в каждом человеке вечно.
         И высший суд ему сама святая Земля.
         Ибо именно она и есть самый могущественный и единый бог для человека.
         Ибо мать она ему».
     Галина Степановна перевела дыхание.
     - А потом он сказал мне следующее: «Это ты будешь помнить вечно и жить ты будешь долго, никому этого не говори, пока не придет к тебе человек, что принесет с собой три звезды и не станет тебе задавать вопросы о твоей прошлой службе у кровавого молоха, сам служа ему». Мальчик проводил меня до самого лагеря. Так закончилось это приключение.
     - Занятно, занятно, - прошептал перехваченным от волнения голосом Моховой: - Кхе! Кхе! Так значит, я и есть тот, кому предназначалось это послание из далекого 41-го года?
     - Выходит что так. Я чуть сознания не лишилась, когда вы меня про службу в Спецотделе спросили. Сколько времени прошло. Сколько воды утекло. Я уж и думать забыла об этом. А вот ведь как, все по старику и вышло.
     - Да, Галина Степановна! Задали вы мне задачку со многими неизвестными. И что же мне теперь делать? Как эту информацию использовать? Как вообще прикажите это понимать? – неожиданно для себя разволновался генерал. Он, уже не спрашивая разрешения у хозяйки, скинул, ставший вдруг удушливо тесным китель, сорвал галстук и, наполнив себе, целый фужер водки одним махом выпил её.
     - Генерал, голубчик! – засуетилась старушка: - Ну что вы так переживаете, право слово. Может это все и самая настоящая чепуха?!
     - Чепуха говорите?!  А предсказания монаха Авеля тоже чепуха? Вы  им  в 42-м занимались. А письмо «Цезаря русской правды», которое пришло в русский Генеральный Штаб в начале 14-го года. Это тоже чепуха? А вечный странник «Князь» с двумя старинными перстнями на руке, который то появляется, то исчезает, но всегда там, где необходимо сделать поворот истории. Тоже чепуха?! Нет, уважаемая Галина Степановна, это все уже не чепуха. Это, матушка моя, уже наша действительность, и мы с вами влезли в самую её сердцевину. Сначала вы, теперь и я. И выбираться нам с вами придется вместе.
     - Господи, вы ведь все знаете, - округлила глаза Баранова.
     - Я много знаю, но, к сожалению не всё, - уже спокойно произнес Юрий Ильич, наливая себе водки, но теперь в рюмку: - Я пришел к вам, чтобы узнать о вашей работе по монаху Авелю, о том, что вы знаете об операции «Зигфрид». Узнать о вашем постоянном напарнике Вячеславе Исаевиче Прокофьеве, о Смагине Викторе Анатольевиче, об этом пресловутом «Князе», что неожиданно появился у нас, и моя служба засекла первые контакты его с людьми, имеющими определенную власть. А вместо ответов на эти вопросы, получаю такую информацию, что волосы встают дыбом. Простите меня, Галина Степановна, но это так.
     - Прекрасно понимаю вас, Юрий Ильич. Прекрасно понимаю. Давайте я чайку поставлю. Мы его с варением попьем и все обсудим. Хорошо?
     - Да давайте чайку. И водку уберите, а то не ровен час, напьюсь.
     - Вот и прекрасно, - засуетилась старушка: - Если вы курите, то курите, не стесняйтесь, я к табачному дыму привычная.
     - За это, мадам, вам двойное спасибо, - произнеся это, Моховой понял, что водки ему и в самом деле больше не надо.
     Пока генерал с наслаждением  выкуривал сигарету, Баранова включила самовар, заварила чай, принесла из кухни и расставила на столе вазочки с варением. Потом разлила пахучий янтарный напиток по большим чашкам и, заняв свое место за столом, продолжила беседу.
     - За годы работы в Спецотделе НКВД и КГБ у меня, дорогой Юрий Ильич, сложилось определенное представление об окружающей нас действительности. Я полностью уверена в том, что существуют какие-то определенные силы, которые руководят нашими действиями и при помощи наших поступков творят то, что мы воспринимаем как исторический процесс. Я не оспариваю то факт, что существовала легенда о том, что вместе с телом Тамерлана в его гробнице был заключен дух войны. Но снова и снова вспоминая все детали вскрытия захоронений, в который раз убеждаюсь в том, что нашими действиями в Самарканде кто-то тайно руководил. Вся цепь событий подтверждает это. Неожиданная болезнь Масона, и наложенный на нас карантин. Вскрытие гробниц проводилось в непонятном мне порядке. Мы же приехали изучать останки самого Тимура. Зачем в начале надо было возиться с Шахруком? Потом терять время на гробницу Улугбека? И лишь только после всего этого, разбираться с самим Железным Хромым? На его гробницу было потрачено три дня. 18-го июля подняли надгробную плиту из нефрита. 19-го июня три гранитных плиты, что оказались под ней. И лишь 21-го занялись гробом великого завоевателя. А утром 22-го началась Великая Отечественная война. Почему его не вскрыли 20-го числа? А потому что с утра пришли три старика с толстой рукописной книгой в кожаном переплете с заявлением, что могилу вскрывать нельзя, начнется война. И половину дня руководители экспедиции потратили на разговоры с ними. Потом неожиданно и по непонятной причине погас свет на целых три часа. Да и сам гроб надо было сначала описать, изучить, сфотографировать, зарисовать в целом состоянии. Вот и получается, что по цепи событий нас подводили именно к этой дате – 21 июня. Но кто это делал? Затрудняюсь сказать. Ведь даже об этих трех стариках лично я знала уже 18 июля, знала от своего неожиданного прорицателя, что они глупцы с Книгой Книг в руках уже пошли. Но появились они только 20-го. Почему?  Словно кто-то выжидал удобного момента целых два дня, и когда он наступил, дал команду «Фас!». И старики с книгой появились на месте раскопок. И с другой стороны, зачем это надо было делать? Придать начавшейся войне магический оттенок? Совершить какой-то древний ритуал? Но опять же зачем, по какому поводу, и какой именно ритуал? Голова кругом идет от этих вопросов и предположений. Вы пейте, пейте чаёк. Он у меня  душистый, с мятой и зверобоем.
     - Спасибо, Галина Степановна! Чай у вас и в самом деле замечательный. Но время позднее, давайте  кратко пройдемся по монаху Авелю.
     - Зачем кратко, - Баранова поднялась из-за стола, подошла к бюро и достала  толстую картонную папку: - Вот здесь все материалы по этому загадочному старцу. Я их практически собирала в течение всей своей работы в Спецотделе. По уходу на пенсию обязана была их сдать, но не сдала. Душой к этому Авелю прикипела, да и то, что поручали, в виде отчетов, все имеется в архиве. А здесь, в этой папке, моя индивидуальная работа.
     - О четвертой и пятой  книгах пророчеств  Авеля, здесь тоже есть?
     - Вы и об их, якобы существовании, знаете?
     - Я даже примерно знаю, где, и у кого он в настоящий момент может находиться.
     - Ярославский след?
     - Да.
     - Я пыталась его отследить, но без результата. И, честно говоря, мне не очень верится в существование пятой книги. Четвертая да, эта может существовать. Но пятая…. Я сомневаюсь.
     - Почему, позвольте спросить?
     - Обычно пророки способны определить с более-менее точной достоверностью ближайшее будущее. Так порядка на лет сто, сто пятьдесят вперед. Потом появляется синдром повторения исторических параллелей и их высказывания просто подтягивают за уши к тем или иным похожим событиям. И мне еще кажется, что именно Авель был избран высшей силой для предостережения рода Романовых, именно рода, но не  всей страны.
     - А как же тогда его пророчества о второй мировой войне. В них даже год и месяц  указаны точно – сентябрь 1939-го. И о победе нашего народа в 45-м тоже говорится. А выделение для монаха Авеля большого количества бумаги в Спасо-Ефимьевском монастыре?
     - Опять же, якобы пророчества Авеля о второй мировой войне есть в его четвертой книге. Но её самой нет, или она не найдена. Да, легенда, о её написании, существует, а в действительности реальных фактов нет. А  в этом монастыре я была, копалась в их архиве. Бумагу получал инок Савелий. Это тот, кто отбывал урок, по досмотру за старцем. А в его реестр наказаний было положено ежемесячное переписывание большого Часослова  и сдачу своей работы на проверку самому настоятелю. Есть количество выданной бумаги, есть количество сданной на проверку. Оно практически сходится.
     - А почему практически?
     - Ну, есть там потеря двух, трех листов в месяц, списаны  по случаю порчи.
     - Списаны! А учтены?
     - В графе получения стоит просто цифра два и слово «порча». И все. Более детально мне никто разъяснить не мог. Монастыря как такового в то время, когда я там была, не было. Была политическая тюрьма, в которой  содержались генерал-фельдмаршал Фридрих фон Паулюс со штабом и чешский генерал Людвиг Свобода.
     - Значит, в месяц этот инок Савелий мог утаить два-три листа бумаги. Пусть даже один. Это 12-24 листа в год, а Авель провел в этой церковной темнице  целых пятнадцать лет. Да за это время не одну книгу можно было написать. Тем более у таких одаренных людей «синдром Кассандры» как раз и проявляется в замкнутом пространстве, при тяжелых условиях жизни.
     - Что ж, возможно вы правы, генерал. Вот в письме к  графине Прасковье Андреевне Потемкиной, которая финансировала его поездки по святым местам, он пишет о том, что сочинил для нее несколько книг, но хранятся они в потаенном месте. Эти книги удивительны, страшны и не для каждого читателя, особенно не подготовленного, они предназначены. Но Прасковья Андреевна так этих книг и не получила.
     - Нет! Это не то! Те семь лет, что он путешествовал, дали один результат. Это его «Житие и страдания отца и монаха Авеля» и «Книгу Бытия». Поверьте, на большее он был не способен в то время. Еще раз повторяю, «Синдром Кассандры» проявляется у таких людей, как Авель, лишь в определенных условиях. Здесь же постоянная смена мест, новые встречи, новые впечатления. Нет, это не то! Я  более склонен верить, что основные свои труды, посвященные 20 и 21 векам, он творит в стенах Спасо-Ефимьевского монастыря. Больше просто негде. И там у него появляется прилежный писарь, который ухищряется доставать бумагу, и добросовестно  заносит на неё его высказывания. Вот материал, толчковый материал, для своих предсказаний он мог получить в своих путешествиях. Он мог встречать в дороге, в монастырях, где останавливался, святых пустынников, затворников, просто интересных людей. И они вполне могли дать его разуму пищу для дальнейшей переработки её в видения будущего.
     - Возможно, вы правы, генерал, - тихо повторила Галина Степановна.
     - Так, ладно. С Авелем мы немного разобрались. Я ваши материалы посмотрю, и если у меня появятся вопросы, то вы мне еще на одну консультацию уделите время?
     - Конечно, конечно, дорогой Юрий Ильич. В любое время, всегда к вашим услугам.
     - Ну а теперь, что вы знаете об операции «Зигфрид»?
     - Только слухи, только слухи. Эта операция проходила под личным контролем «Хозяина» и поэтому была сверхсекретной. Поэтому деталей, кроме её непосредственных участников, не знает никто. Курировал эту операцию от нашего отдела Слава Прокофьев. Он выступал главным экспертом по тому артефакту, что необходимо было захватить. Силовой контакт осуществляла разведывательно-диверсионная группа «Ночные призраки». А названа операция была так в честь  бронепоезда СС, который именовался «Зигфрид». История этого бронепоезда заслуживает внимания. Как я уже говорила, именно на нем из Вены в Нюрнберг было перевезено «Копье Судьбы». В 1939 году авторитет Гиммлера в глазах Адольфа Гитлера резко пошатнулось. Обещанного Святого Грааля люди Гиммлера так и не нашли, Шамбалу тоже, Гиперборею, родину арийцев, отметили на карте, но весомых доказательств пока не представили. Гранитный постамент в замке Вевельсбург, приготовленный для святой чаши пустовал. Гитлер был недоволен своим верным Генрихом. И тот решил исправить создавшееся положение. Он отрядил свой личный бронепоезд для участия в  польской компании. Отлично вооруженный и укомплектованный отборными воинами СС, он должен был действовать на Варшавском направлении. Сначала это было красиво и в настоящем тевтонском духе. Развевающиеся знамена, пальба их всех орудий, решительные лица солдат. Все  было показано в кинохронике. Но перед Варшавой бронепоезд «Зигфрид» попал под бомбовый удар своей же авиации, то есть авиации Геринга, и она его прекрасно покорежила. Война есть война. Что тут поделаешь. Но в принципе нельзя исключать и злонамеренный умысел со стороны Германа Геринга. У них с Гиммлером всегда были очень натянутые отношения. Польшу разгромили. Бронепоезд оттащили в Варшаву и сначала хотели резать на металлолом, но Великий Магистр Черного Ордена очень хотел его сохранить, хотя бы как реликвию.
     Весной 1943 года Генеральный штаб Вермахта разработал операцию летнего наступления. Гитлер видимо чувствовал, что это возможно последний шанс исправить положение дел после Сталинграда. Поэтому было принято решение применить, наконец, древние артефакты. Один из них необходимо было доставить фельдмаршалу Клюге в Брянск. Для этого и решили использовать отремонтированный, как раз к этому времени, бронепоезд Гиммлера, тем более что стоял он в Варшаве, а сама операция должна была начаться в Кракове. Почему именно в Кракове, не знаю. Честно скажу, мы все думали, что будут посылать «Копье Судьбы», но его нашли американцы в конце войны в Нюрнберге и вернули в Вену.
     Как проходила сама операция не имею представления. Только она провалилась. Бронепоезд взяли, взорвали, но никакого артефакта не нашли. Сталин был в неописуемом гневе. Всю группу диверсантов отправили в подвалы Лубянки. Допросы следовали ежедневно. Ходили слухи, что один не выдержал, сошел с ума. И так бы расстреляли всех «Ночных Призраков», но тут Курская битва закончилась полным разгромом германских армий. Значит, артефакт не сработал, значит, его не довезли. Ребят выпустили, вернули звания, оружие, подлечили и опять на фронт. Что это был за артефакт, для чего он предназначался и какую символику нес в себе, до сих пор никто не знает. Да и не узнает уже, наверное. Как мне известно, из всех участников в живых остался лишь Виктор Анатольевич Смагин. Остальные либо погибли на войне, либо уже в мирное время умерли.
     - Но вы же сказали, что специалистом по древним артефактам в группе был Вячеслав Исаевич Прокофьев?
     - Слава? Да, Слава был там. Как эксперта его было приказано беречь, как зеницу ока, поэтому в самом ходе операции он участия не принимал, а вот результаты видел. Вернулся он какой-то потерянный и очень расстроенный. Я думала, что это результат провала операции. Но, уже после войны, на одной из наших вечеринок, изрядно выпив, Витя, как-то горестно и потерянно, сказал мне один на один. «Ты знаешь «серая уточка», что такое атака на открытой местности танками вооруженного до зубов вражеского бронепоезда? Причем с танков снят весь боекомплект. Ты понимаешь, весь боекомплект! Ни одного снаряда, ни одного патрона, только индивидуальное оружие. Ночь, прожекторы, танки как на ладони, и выстрелы из зенитных орудий. Стрельба, как в тире! Два взвода, целых два взвода положили за пустоту! Господи, как они горели, как страшно они горели!» Потом он замолчал, и палец к губам прижал, то есть дал понять, что об этом никому ни слова. Сейчас я  не знаю, жив ли он. Понимаете, какая история таинственная получилась. В марте 1960 года  на космодроме «Байконур» проводился экспериментальный запуск баллистической ракеты. Но она упала не в расчетную точку, а в районе Подкаменной Тунгуски, как раз в эпицентр знаменитого тунгусского взрыва. Слава тогда уже занимался НЛО и даже руководил отделом при КГБ по этому вопросу, поэтому с экспедицией на поиски ракеты полетел он. Ракету нашли, все прошло хорошо, но сам Слава не вернулся. Говорили, что все было готово к отлету. Первая партия с ракетой уже улетела, остальные ждали вертолета. Вдруг, никому ничего не сказав, Прокофьев собрался и ушел в тайгу, ушел и не вернулся к обещанному часу. Его искали четыре дня. Как никак целый полковник КГБ в тайге пропал. Подняли всю округу. Создали несколько отрядов поисковиков-охотников. Но все безрезультатно. Наши ребята улетели, но местные еще почти месяц искали. Все говорило о том, что Слава, скорее всего, погиб. И вот в 1986 году, я уже была на пенсии, но жила еще в московской квартире, мне пришло поздравление с восьмым марта. И знаете откуда? Не поверите! С Тибета, с Лхасы!
Открытка красивая, с видом на буддийский монастырь. А на обороте надпись. «Серая Уточка, поздравляю тебя с восьмым марта». И все. Ни обратного адреса, ни подписи.  Мне соседка, по национальности монголка, попыталась перевести их иероглифы на почтовых штемпелях. Потом говорит: «Не понимаю. Тангут это. Тибет. Лхаса». А звал меня «серой уточкой» один Слава. Вот и думайте, как это понимать? Конечно, надо было заявить об этом послании, Но тут  перестройка обороты стала набирать. Я, было, сунулась, но меня послали, сами знаете куда. Обиделась и больше не ходила. А потом, когда сюда, в Пушкино переехала, то вообще от всех дел отстранилась и при переезде видимо эту открытку по случайности выбросила, либо потеряла.
      - Да, загадок становится все больше и больше, - удрученно проговорил генерал.
     - Да нет. Слава был настоящий патриот и верный товарищ. На предательство он пойти не мог. Да и смысл, какой? Ему здесь генеральские погоны светили. Кто ж из мужиков от генеральских погон бегает. Нет! Здесь что-то не так. Да и возможно и умер он давно. Он же на шесть лет меня старше. Мне сейчас 78, а ему все 84 годика. Нет! Не верю я во все это.
     - Хорошо, Галина Степановна, мы разберемся, разберемся. У нас есть к кому обратиться в Лхасе, и мы наведем справки. И в самом деле, вон, куда его забросило. Не мог где-то поближе обосноваться. Ладно, с этим тоже разобрались. Ну а что вы можете сказать о Смагине Викторе Анатольевиче?
     - О Вите? Да в принципе ничего. Он же с Сафоновым воевал, в его группе «Ночные Призраки». Во многих операциях участвовал. И этого «Зигфрида» брал, но был ранен и остался с партизанами. А после Курской битвы его переправили через линию фронта, и он опять вернулся к своей группе. Их по всем фронтам носило. Где что-то непонятное, таинственное, сверхъестественное – там они. Но и простые армейские операции проводили. Винница, Краков, предместье Кенигсберга, Берлин. В Берлине его ранило, и уже после ранения он вернулся в Москву. Через год поступил в академию, а по её окончанию перешел на преподавательскую работу. Практически вместе со мной вышел на пенсию. А потом как-то потерялся. Да я особо и не интересовалась. У нас с ним ничего общего не было. Работали в разных отделах, поэтому часто не встречались. Да и кто я – «серая уточка». А он, «человек – легенда».
     - Хорошо. А что вы можете сказать о «Князе»?
     - Вот тут разговор особый. Давайте я чай подогрею. С варением. Вы не торопитесь?
     - Нет, дорогая Галина Степановна, я не тороплюсь. А чаю выпью с удовольствием.
     Надо отдать должное, но и варение у Галины Степановны было отменное. Особенно понравилось Юрию Ильичу варение из «райских яблочек». Он, не очень-то любивший  сладкое, просто не мог от него оторваться. Баранова же с милой улыбкой смотрела на то, как он с причмокиванием и блаженным постаныванием уничтожает её запасы.
     - Ну, так, что там «Князь»? – наконец спросил генерал, с трудом отвалившись от стола.
     - В процессе работы по монаху Авелю, я с ним встречалась несколько раз, - начала свой рассказ старушка: - Первый раз он, как-то мимоходом, словно старый знакомый, промелькнул в сообщении саксонского резидента в Петербурге Розенцвейга, который доносил об имеющем место в России заговоре против      императора Павла I в 1800 году. Тогда в состав заговорщиков входили и играли главную роль граф Никита Петрович Панин, адмирал Осип Михайлович де Рибас и граф Петр Алексеевич фон дер Пален. Так вот резидент сообщал, что Панин дважды встречался с «Князем» и имел с ним продолжительные беседы. По тому, как это было написано, складывалось впечатление, что этот пресловутый «Князь» очень хорошо знаком как самому Розенцвейгеру, так и его хозяевам. В ноябре 1800 года Панин был отправлен в ссылку и уже из ссылки в письме фон дер Палену просил того предупредить адмирала де Рибаса о том, что «Князю» нельзя доверять в полной мере, что это страшный человек, и он хочет обагрить их руки безвинной кровью. Доподлинно неизвестно, ознакомил ли Петр Алексеевич фон дер Пален адмирала с письмом Панина, или нет.  Так как в начале декабря 1800 года де Рибас внезапно умер. И опять в сообщении Розенцвейгера мелькает «Князь». Уже в феврале 1801 года он пишет: «Щедрость лорда Уитворда поразительна. Сам же «Князь» теперь всегда рядом с дер Паленом». Из всего этого я сделала следующий вывод. Некто «Князь», вполне возможно, явился вдохновителем, заговора против императора Павла I.  В начале ставка делалась на графа Никиту Петровича Панина и его сподвижников. Но Панин наотрез отказался от насильственных мер, что должны были привести к смерти императора. Поэтому его подставили и отправили в ссылку. Неугодного свидетеля адмирала де Рибаса  попросту убили, что бы не выдал основную суть переворота. Теперь главой заговорщиков становится фон дер Пален. Его щедро финансируют. Есть свидетельства, что в марте 1801 года, играя в карты, Пален поставил 200 тысяч рублей золотом. Для скромного курляндского дворянина, пусть и достигшего высот власти, это огромные деньги. Все это привело к трагическим событиям, что произошли в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года.
     Далее тень князя появляется у  нас в 1812 году. После Бородинского сражения фельдмаршала Кутузова посещают двое: граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов и его друг князь, а дальше в регистрационной книге идет прочерк. Честно  признаюсь, зная аккуратность и ревностное отношение к службе штабистов Кутузова по другим документам, я была немного поражена этой записью. О чем они беседовали неизвестно. Но только на следующий день Михайло Илларионович вдруг неожиданно потребовал от своих адъютантов срочно вызвать в ставку брандмайора города Москвы, что и было сделано. Вечером брандмайор был у Кутузова. До исторического Совета в Филях оставалось три дня.
     Точно с такой же записью я встретилась в Спасо-Ефимьевском монастыре за 1835 год. В сентябре месяце в этот застенок для высокопоставленных лиц, как церковных, так и мирских, прибыл некто «князь» - дальше прочерк, для доверительной беседы с опальным монахом Авелем. Далее есть приписка, что Авель, узнав о посетителе, сказался больным и оного «князя»  не принял. С чем тот и уехал.
     Потом эта тема возникает во времена Григория Распутина. В воспоминаниях одной из его поклонниц, которые печатались в больших количествах после его смерти, описывается такой случай. Во время одного из общих обедов, что так любил устраивать Григорий Ефимович, ему с укоризной было сказано, что необходимо остерегаться и быть осторожным, так как многие хотят его погибели. На это Распутин громогласно заявил: «Я ничего не боюсь! Меня сам «князь» на путь истинный наставил, и этому пути я буду следовать, даже если как агнец божий пойду на заклание».
     И последний раз я совершенно случайно подслушала разговор Славы Прокофьева с Арсентьевым, где-то в начале 1948 года. Вот его примерное содержание:
     «Слава: - Игорь Петрович опять «Князь» нам все карты путает.
     Арсентьев: - Вячеслав Исаевич, а не пора ли нам выводить его из игры?
     Слава: - Так ведь пробовали уже, а что получилось? Он заговоренный какой-то, право слово. И чутье у него прямо звериное.
     Арсентьев: - Да, ты прав. Его чутьё я лично по Берлину помню. А «меченный» не появлялся?
     Слава: - Какой меченый?
     Арсентьев: - Ну, такой смуглый красавец, со шрамом на щеке?
     Слава: - Нет, такого не было.
     Арсентьев: - Вот этого «оборотня» опасайся особо. А насчет «князя», что ж будем думать вместе».
     - Галина Степановна, так вы предполагаете, что это один и тот же человек?
     - Я ничего не предполагаю, уважаемый Юрий Ильич. Сама я этого «Князя» в глаза не видела, что он представляет собой, совершенно не знаю. Один это человек, или разные люди, понятия не имею. Хочется верить в то, что это разные люди, но…, как видите, есть «НО». Да и чего мне пенсионерке голову ломать? Теперь ваше время, вот вы и ломайте, а я что знала, все сказала.
     - Да вы правы, теперь наше время. Придется послать людей перелопатить все архивы.
     - Вы, Юрий Ильич, коль имеете подобную власть, в партийных архивах покопайтесь тоже. Многие материалы по операциям нашего отдела почему-то в них оседали, и к нам  не возвращались. Почему не знаю. Но так было. Затребуют, специального курьера пришлют и все, поминай, как звали.
     - Вот это ценное уточнение. То-то я смотрю, многих дел нет в наличии. По слухам были, проводились, а материалы отсутствуют.
     - Да, покопайтесь там. Наши со Славой материалы даже знаю, в какой отдел уходили. Я один раз что-то провозилась с одним делом и в установленный срок  не сдала его в архив. Утром из архива звонят, где дело? Я говорю у меня, для сдачи готово, сейчас привезу. Они мне, ехать не надо, курьер сам к вам уже выехал, ему по описи и сдадите, а потом опись вернете к нам. Минут через десять приехал курьер, важный, весь из себя. Заполнили опись передачи. Вот тогда я и увидела, что моё дело идет в спецотдел партийного архива под грифом  YIII-Б. Так что ищите там.
     - Ну, спасибо вам, Галина Степановна. Информация ваша очень интересна и если что я воспользуюсь еще раз, с вашего конечно разрешения, вашими консультациями. Спасибо также за все, за радушный прием, а особенно за это замечательное варение.
     - Да, что вы, Юрий Ильич! – всплеснула руками Баранова: - Коль варение понравилось, то я вам баночку с собой дам. Его у меня много. В прошлом году сын навез мне этих райских яблочек пропасть. Уж я варила, варила это варение, из сил выбилась. И смотрите, как получилось. Кто не попробует, всем нравится.
     - Премного благодарен! Не сочтите за наглость, но от баночки этой прелести не откажусь, - генерал встал и надел мундир, галстук спрятал в карман: - Да, Галина Степановна, а к чему вы думаете это предсказание старика из Самарканда лично для меня?
     Галина Степановна застыла в дверях, потом медленно повернулась:
     - Если бы знать, генерал. Если бы знать. Моя миссия была передать вам его, я это сделала, а теперь ваша очередь разгадывать сей ребус. Старик больше ничего не просил передать лично вам. Наверно скоро получите знак, который раскроет ваше участие в дальнейшем ходе событий.
     - Вы мне дайте ваши записи, я его перепишу.
     - Этого не требуется, Юрий Ильич. Вы теперь в любое время его полностью будете помнить, в любое время. Сама это испытала на себе. Бывало, вспомню, запишу. Потом забуду, что записала, а оно снова в памяти до буковки, до запятой. Так что не волнуйтесь, вы его уже знаете наизусть, и если вы и в самом деле тот, кому я была обязана его передать, то будете помнить его всю жизнь.
     Моховой крякнул, махнул рукой, для одного вечера информации было более чем достаточно, и пошел в прихожую надевать шинель. Там его уже ждала Баранова  с банкой варения в руках.
     - Да вот еще что, господин генерал, - Моховой неожиданно вздрогнул, изменение «товарища генерала» на «господина генерала» очень поразило его. В голове пронеслось: «Она что, мысли читает?» - Чуть не забыла. В Самарканде еще одна странность была. Весь материал, что перевозился в Москву, упаковывали в стандартные длинные, как гробы, ящики. Я имею в виду останки исторических личностей. Остальной материал укладывали в простые деревянные, кубические ящики. Все пронумерованные. У столовой и кухни был статус особо охраняемого объекта, так как именно на кухню был проведен телефон, поэтому до отправки все они складировались возле неё. Так вот, 21 июня в день вскрытия самого гроба Тимура, наш старший, потом я узнала – майор Сёмкин Эдуард, отчество не помню, прибежал, как ошпаренный из Гур-Эмира, позвонил по телефону и сказал только одно: «Нашли. Присылайте». Минут через двадцать в лагерь приехала «Эмка» местного НКВД и грузовик с солдатами. Все они прошли вместе с нашим майором в Гур-Эмир. Потом солдаты вынесли оттуда  два ящика. Знаете, такие зеленые, в которых боеприпасы хранятся? Ящики были закрыты на навесные замки и опечатаны сургучовыми печатями. Номеров на них не было, а были красные кресты, как на аптечках. Их сначала поставили возле кухни, поэтому я эти ящики очень хорошо рассмотрела. Потом, что-то долго делали в кузове грузовой машины и лишь после всего этого погрузили. Майор Семкин передал командовать группой своему заместителю, и как я поняла, с этими ящиками в тот же день вылетел в Москву. Что в них было, представления не имею. Может те полые металлические объекты, о которых в своё время говорил Масон? Но то, что ящиков было два и с красными крестами, это я помню твердо.
     Галина Степановна замолчала и внимательно посмотрела на Юрия Ильича. У того холодок пробежал по позвоночнику от этого взгляда и этой новой загадки. Голова уже шла кругом, и ему вдруг очень захотелось как можно скорее покинуть эту такую гостеприимную квартиру, потому что все то, что он узнал, уже звало в новую дорогу, в новый поиск, на новую охоту.
     Но, не смотря ни на что, они тепло простились, как старые друзья. Генерал галантно поцеловал даме ручку, чем привел её в трепетное волнение. Потом дверь за неожиданным гостем закрылась, и Галина Степановна  вновь осталась одна.
     «Неисповедимы пути твои Господи», - подумала старая женщина и перекрестила дверь, желая столь любезному генерал-полковнику счастливой дороги и удачной охоты. А то, что он встал на её тропу, она ни капельки не сомневалась. Галина Степановна улыбнулась. Сегодня был явно «День афоризмов». В сознании, словно всполох молнии, возникли слова:
     «Охота всегда влекла  настоящих мужчин, особенно охота на себе подобных, и нет слаще мгновения чем-то, что приносит победу в ней».



«ВОИНЫ»

(СССР. Район Сталинграда. Зима 1942 года)

      «Охота всегда влекла настоящих мужчин. Особенно охота на себе подобных. И нет слаще мгновения чем-то, что приносит победу в ней», - промелькнули в голове оберштурмбанфюрера СС Герхарда фон Роттница слова его нового начальника, что сидел на переднем сидении «Мерседеса-бенца» и сосредоточенно смотрел на дорогу. Это была единственная фраза, которую услышал Герхард за все три дня их путешествие из Берлина в продуваемый всеми ветрами, неуютный и страшный русский город Ростов-на-Дону.
     За окном автомобиля проносился унылый зимний пейзаж. Ровная как стол, покрытая, режущим глаза своей белизной, снегом равнина с редкими невысокими холмами, глубокими и широкими оврагами и небольшими островками кустарника и невысоких деревьев, чьи почерневшие от мороза стволы причудливо изогнул, казалось не утихающий здесь никогда, ветер.
     В представлении фон Роттница, эта земля пять месяцев тому назад была подобна аду. Танки 4-й армии Гота кромсали её своими гусеницами и, изрыгая из своих стволов огонь выстрелов, бешено рвались на юг. Воздушные ассы 4-го воздушного флота Рихтгофена, имея полное преимущество в воздухе, поливали эту землю раскаленным свинцом, реактивными снарядами и тяжелыми  бомбами. К смерти было приговорено всё, всё что движется или пытается двигаться, а порой даже то, что двигаться уже никогда не сможет.
     Вчера в Ростове, в ресторане для «господ немецких офицеров» во время ужина за столиком Герхарда оказались два летчика «Люфтваффе», которые, выпив лишнего, наперебой хвастались своими подвигами перед офицером СС, которого они тайно презирали и ненавидели. В частности они очень подробно и красочно описывали свои действия по расстрелу толп беженцев, захватывающих погонь за одиночными машинами и даже людьми, а также про отработку прицельной стрельбы по уже убитым ими гражданским или  военным. Надо честно признаться, аппетит они Роттницу испортили. Видимо этого и добивались, потому что его преждевременный уход из ресторана был сопровожден их гомерическим хохотом.
     Грозный «Молох Войны», этот стальной и огненный каток пронесся по, расстилающейся за окнами «Мерседеса», земле. Словно гигантский плуг он изранил и распластал её. И сейчас, занесенная белым снегом, она была похожа на покрытого белым саваном покойника, замершего навеки и окоченевшего в последних конвульсивных движениях. В салоне автомобиля было тепло и уютно, но сам вид этой мертвой земли за окном магическим холодом пронизывал все существо оберштурмбанфюрера. От этого на душе было сумрачно и гадко, тревожно и грустно, совсем не так, как должно быть у настоящего арийца при виде земли поверженного врага. А может еще не поверженного, шевельнулась крамольная мысль в глубине сознания. Ведь армия фельдмаршала Паулюса в настоящий момент находится в огненном кольце русских войск под Сталинградом. Но Роттниц сразу решительно отогнал её. Нет! Думать так не допустимо офицеру СС. Нет! Враг разгромлен, разгромлен окончательно и остался лишь небольшой рывок славных героев 6-й армии и танковых клиньев фельдмаршала Манштейна, чтобы сбросить его в темные воды русской реки Волги.
     - Не следует пугаться своих мыслей, молодой человек. Тем более что они несут в себе искры здравого смысла, - неожиданно раздался  тихий голос с бархатистыми оттенками: - Нет смысла тешить себя надеждами на положительный исход этой компании. Как нет смысла в настоящий момент даже думать вообще о полной победе над врагом. Мы с вами находимся сейчас в ключевой точке исторического процесса, которая намертво зафиксирована непроизвольным обрядом жертвоприношения двух больших городов. Один на севере полумертв, но крепко держит ось судьбы, что прогнулась здесь на юге. Другой город, испепелен огнем и разрушен практически до основания, но продолжает сражаться. И сражаясь, он всё больше и больше напрягает эту ось. И надо сказать, окружение армии фельдмаршала Паулюса это начало движения этой прогнутой, как пружина, оси. Это вполне закономерно. Ибо здесь встретились не два  лидера со своими амбициями, не две идеологии, не две противоположные веры в богов, здесь встретились два народа. И эти народы поставили на карту всё: свою жизнь, своё существование, свою дальнейшую судьбу. Горько сознавать, но в этом противостоянии мы, к сожалению, проигрываем, и тем сокрушительнее будет удар, который мы получим в ближайшее время, и который будет началом нашего конца.
     Герхард оторопел. Его словно поразил столбняк. Право слово, услышать подобные крамольные вещи из уст бригаденфюрера СС, это было просто недопустимо. Но даже не само содержание монолога последнего столь сильно ошеломило Роттница. Его несказанно удивило то, что  новый начальник словно прочитал его мысли, именно те мысли, которые он сам не считал достойными, а наоборот предательскими, грязными, бесчестными, и которые помимо его воли в последнее время все чаще и чаще посещали его. Ощущение было мерзким и неприятным. Словно его поймали с поличным за занятием детский грехом. Горячая волна стыда рванулась от похолодевшего желудка вверх и удушливой волной ударила в лицо. Герхард неожиданно осознал, что он покраснел и смутился, словно молодая девушка от вида непристойного рисунка. Этого не должно было быть, ни при каких обстоятельствах, ведь он – воин славного Ордена СС. Он – имеет воинское звание равносильное званию подполковника Вермахта. Он – уже успел побывать в сражениях этой войны и проявил себя на поле боя не с худшей стороны. Он – один из тех на ком держится будущее «Третьего Рейха». И вдруг он покрылся постыдными пунцовыми пятнами смущения и задохнулся от холодной руки страха, что перехватила его горло! Именно осознание этого  сделало просто невыносимым его присутствие в салоне бронированного «Мерседеса». До неприятного зуда кожи захотелось исчезнуть, выскочить на ходу, спрятаться в самом укромном уголке, раствориться и пропасть в этом белом безмолвии, что проносилось за стеклами окон машины, и было так равнодушно к его переживаниям.
     - Ба! Вы еще не разучился смущаться и краснеть! Значит для вас еще не все потеряно, дорогой фон Роттниц, не все потерянно, - уже не так трагично, а даже с веселой ноткой в голосе произнес бригаденфюрер.
     И только после этих слов Герхард почувствовал себя лучше, увереннее и смог перевести дыхание, про себя констатируя, что его новый начальник соизволил заговорить с ним второй раз, второй раз за все три дня их путешествия. 
     Да, прошло всего три дня, а ему казалось, прошла целая вечность с того момента, когда в светлой и теплой приемной кабинета рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера на Принц-Альбрехтштрассе ему вручили пакет, содержащий в себе приказ о его новом назначении. Все, как всегда, было лаконично и строго. Такому-то офицеру СС, такого-то числа, в такое-то время, приказывается прибыть в кабинет номер такой-то и поступить в полное распоряжение лица там находящегося.  Точно в установленное время  Роттниц открыл дверь, указанного в приказе кабинета, и, войдя в него, четко доложил о своём прибытии.
     Из-за стола поднялся высокий, атлетически сложенный мужчина, спортивную фигуру которого не скрывал, а даже подчеркивал отлично сшитый черный мундир со знаками различия бригаденфюрера СС. Первое, что бросилось в глаза Герхарда, было то, что в форменной одежде незнакомца были допущены серьезные нарушения. Прежде всего, отсутствовал партийный значок, что крепился у старшего офицерского состава по центру накладного кармана кителя с левой стороны, как говорилось, там, где сердце. Не было обязательной на левом рукаве мундира черно-бело-красной повязки с изображением левосторонней свастики, наклоненной по ходу её предполагаемого вращения и заключенной в белом круге. Строгий вид черного уставного галстука на фоне белой рубашки был обезображен вульгарной заколкой, не имеющей никакого отношения к форме одежды старшего офицера СС. Она представляла собой перевернутый золотой полумесяц, рога которого упирались в оправу большого бриллианта, сверкающего всеми цветами радуги. Но самое страшное, по мнению Герхарда, заключалось в том, что она находилась в том самом месте, где у офицеров младшего и среднего звена должен был находиться партийный значок, немного ниже узла галстука. Все это привело фон Роттница в замешательство. Как младший по званию он не имел права критически оценивать состояние формы одежды старшего офицера. Но как член НСДАП с августа 1933 года, принятый в её ряды исключительно как юнкер элитной школы СС в Бад-Тёльце и, благодаря тому, что именно в августе исполнялось десять лет членства в НСДАП самого рейхсфюрера Гиммлера, он обязан был доложить о столь значительной вольности самому Великому Магистру Черного Ордена. Это ставило Герхарда в двусмысленное положение по отношению к незнакомцу. С другой стороны, их встреча произошла в кабинете, расположенном в административном корпусе аппарата самого Гиммлера, а, следовательно, нарушения в форме одежды бригаденфюрера не должны были пройти незамеченными от взоров его сотрудников. И раз незнакомцем не заинтересовался IY отдел РСХА во главе с группенфюрером СС Мюллером, то его теперешнее состояние вполне законно и не следует на это обращать особого внимания.  К тому же интуитивно Роттниц почувствовал, что в настоящий момент он коснулся одной из тайн, что окружали Черный Орден. Поэтому он принял решение не спешить со скоропалительными выводами и поступками. Пусть все идет, как идет.
     Некоторое время они молча, словно примеряясь, смотрели друг на друга. Новый начальник Герхарда был красив, красив мужественной мужской красотой. Густые черные, слегка вьющиеся волосы обрамляли его вытянутое лицо. Редкая седина на висках придавала его облику умудренный жизненным опытом вид. Высокий лоб, резко выделенные надбровные дуги, украшенные густыми бровями, широко расставленные большие темные глаза, в глубине которых проскальзывала иногда ироничная искорка, тонкий прямой, чисто римский, нос с небольшой горбинкой у самой переносицы – все это можно было взять за образец принадлежности к высшей нордической расе. Все портил рот незнакомца. Губы были излишне полны и немного вывернуты наружу, особенно нижняя губа, что придавало всему лицу выражение лицемерной наивности и коварной хитрости. И если бы не твердый квадратный, истинно арийский, подбородок, то Герхард мог бы усомниться в чистоте крови своего нового начальника и возможно оказался бы прав. Кожа лица и рук бригаденфюрера имела светло коричневый оттенок, что говорило о его принадлежности к южным народам, так как это был не солнечный загар, приобретенный им на альпийских высокогорных курортах, а естественный, полученный при рождении цвет.
     Еще тогда, при первом знакомстве со своим теперешним начальником,  Роттница поразило то невероятное обстоятельство, что при вопросе, к какой национальности принадлежит оный, он бы затруднился ответить. Во внешнем облике этого человека таинственным образом слились воедино все характерные черты представителей Ближнего Востока. Словно арабы, персы, египтяне, турки, евреи – все  оставили свой след в родословной незнакомца с незапамятных времен до сегодняшнего дня, и как результат этого влияния на генетическом уровне явил себя на свет этот образец смешения и слияния всех их  вместе в единое целое.
     Между тем незнакомец вышел из-за стола, подошел вплотную к Герхарду и прямо взглянул в его глаза. Они оказались практически одного роста, а оберштурмбанфюрер Роттниц всегда гордился своими 178-ми сантиметрами, хотя однажды они чуть не стали для него роковыми и чуть не привели его к гибели. Все было проделано в полной тишине, не было  произнесено ни одного слова, и  это стало немного пугать оберштурмбанфюрера. Испугало его и то, как бригаденфюрер подошел к нему. В его движениях было что-то не человеческое. Этому было трудно найти определение сразу, настолько грациозны, точны и пластичны были и движения ног, и поворот туловища, и балансир руками, и гордая, царственно гордая, постановка головы. Не было сделано ничего лишнего, ничего того, что обычно делает обычный человек.  Вставая, отодвигает стул, так на всякий случай,  шаркает ногами, вертит головой, словно его душит ворот рубашки, излишне размахивает или перебирает руками и обязательно, огибая стол, или натыкается на его острый угол, или опирается на его поверхность ближайшей к нему рукой. Нет, ничего этого не было! Было другое. Во всех  движениях бригаденфюрера чувствовалась звериная четкость и ловкость. Это был образец смертельно опасного хищника, элегантный леопард или барс в человеческом обличии. И только прямой взгляд больших черных глаз, немного задумчивых, немного грустных, немного насмешливых и бесконечно мудрых и все понимающих, делал его похожим на человека.
     Тогда Герхард попытался определить возраст своего нового начальника и с удивлением пришел к выводу, что не в силах сделать и этого. Ни один из подходящих по его внешнему виду возрастов не подходил к нему. Тридцать лет было слишком мало, пятьдесят много, сорок не достаточно. Полностью отсутствовали все те возрастные изменения, что столь характерны для любого возраста. Нет, были и морщины, были и тени под глазами, была и седина, но все это имело столь не характерный и не замечаемый вид, что просто не концентрировало внимание на себе. Роттниц даже позволил себе смелость сравнить внешний вид незнакомца с хорошо выдержанным вином. Чем старше оно, тем  крепче и тем насыщеннее его аромат.
     Глаза этого необычного человека окончательно поразили Роттница. Их бездонная глубина полностью поглотила его. Словно два темных колодца распахнулись перед ним и, как сильные магниты, повлекли в свою таинственную глубину. И не было страха перед падением в бездну. Не было потаенного ужаса перед пугающей прямотой этого, какого-то сатанинского, взгляда. Нет! Этого всего не было, потому что сам взгляд нес в себе необычное тепло, понимание и даже участие. Он был словно пронизан всем этим и в тоже время был властен, но власть его не строилась на подчинении через унижение, на праве сильного повелевать слабым, на чисто иерархических отношениях. Власть его была властью мудрости, властью знания, властью любви и всёпрощения. И она, эта власть, была безмерной, ибо не требовала подчинения себе силовыми, приказными, законодательными методами. Она просто была, а ты подчинялся ей всем своим сердцем, всей душой, потому что подсознательно понимал, что именно она и есть та истина, которую пытаются постичь все народы Земли, во все века и тысячелетия существования рода человеческого.
     Наконец бригаденфюрер видимо полностью удовлетворился визуальным осмотром своего нового подчиненного. Он тепло улыбнулся, сложил руки на груди и, качнувшись с пятки на носок, произнес тихим бархатистым голосом:
     - Охота всегда влекла настоящих мужчин. Особенно охота на себе подобных. И нет слаще мгновения чем-то, что приносит победу в ней.
     После этого он протянул Роттницу запечатанный конверт и, больше ничего не говоря, вышел из кабинета. В последний момент Герхард заметил на правой руке генерала два перстня изумительной красоты. Воспитанный в традициях древнего рыцарского рода, берущего начало с легкой руки Фридриха Барбароссы, он прекрасно разбирался в драгоценных камнях и украшениях из серебра и золота. Поэтому ему хватило одного беглого взгляда, чтобы по-настоящему, может не рассмотреть, но оценить эти перстни. Один был из чистого золота, массивный, толстый, с квадратной печаткой. По своему  внешнему виду очень старинный и поэтому чрезвычайно дорогой. Другой перстень серебряный с рубином, размером с голубиное яйцо. Камень овальный и гранен по старинной методике «сеточка». Заключен в червленую оправу в виде когтистой лапы, четыре пальца этой лапы охватывают камень так, что при их  мысленном соединении, в центре рубина получается изображение креста. О таких перстнях  Герхард знал и много читал о них в своё время, но увидеть воочию, довелось впервые. Поэтому интерес к необычному новому начальнику только возрос еще больше. Он еще раз убедился в том, что интуиция его не подвела. За девять лет службы в рядах СС ему уже приходилось приоткрывать для себя завесы над тайнами Черного Ордена. Но эта, с которой ему, предстояло столкнуться, была наверно самой серьезной из всех предыдущих тайн. Он вскрыл конверт и прочитал в небольшой записке, что была вложена в него, следующее:
     «Оберштурмбанфюреру СС Герхарду Роттницу надлежит 5-го декабря 1942 года в 16.00 прибыть на аэродром Темпельхоф, ангар 27 (пропуск прилагается).
     С собой иметь все необходимое для десятидневной командировки в район боевых действий.
                С вами Бог!
                Хайль Гитлер!»
     Итак, смотрины прошли успешно, и  Герхард молча поздравил себя с новым назначением.
     - Скажите Роттниц, за что вы получили Железный Крест I-го класса? – возобновил разговор бригаденфюрер через некоторое время, чем неожиданно прервал мысленные воспоминания Герхарда.
     - Сентябрь 1939 года, Варшава, - четко доложил тот.
     - Надеюсь не в «группе действия»…? – тихий голос генерал-майора был прекрасно слышен даже сквозь шум мотора машины.
     - Нет, господин бригаденфюрер. Железный Крест я получил за спасение старшего по званию, которого вынес под огнем противника с поля боя.
     - Вот об этом расскажите мне подробно. И вот что! Давайте сразу кое в чем договоримся. Я не очень люблю все эти правила военной субординации и показное чинопочитание. На людях пусть все будет так, как того требуют уставные требования, но когда мы одни называйте меня просто Ахад, или господин Ахад, как вам будет удобно. Нашего шофера не стесняйтесь. Это мой преданный помощник, телохранитель и друг и зовут его Сахиб, просто Сахиб. Его с моей машиной я заранее отправил воинским эшелоном в Ростов, где он нас с вами вчера и встретил. Ну а мое полное имя – Ахад фон Вален, князь Остготский, к вашим услугам. Можете иногда называть меня просто «князь». Не скрою, это мне очень нравится. Ну а теперь приступайте к вашему рассказу, дорогой Герхард.
     - Слушаюсь, господин брига…. – Роттниц увидел, как взметнулась вверх рука генерала, и смущенно замолчал на полуслове.
     - И еще одно, мой юный друг, я очень не люблю повторять одно и тоже, - также тихо, без малейшего признака раздражения, произнес его начальник.
     - Прошу прощения, господин Ахад. Старые привычки порой трудно переступить так сразу.
     - Я понимаю. Я понимаю. Прошу вас, продолжайте и переходите прямо к делу, так вам будет проще.
     Герхард перевел дыхание. Видит бог, его новый шеф нравился ему всё больше и больше.
     - Перед началом польской компании по специальному приказу рейхсфюрера Гиммлера было создано несколько боевых подразделений СС, общей численностью в 18 тысяч человек. Эти подразделения предназначались для участия в войне с Польшей. Меня вывели из штата доктора Отто Клюзе, вызвали из Франции в Берлин и назначили командиром штурмовой команды при бронепоезде СС «Зигфрид», в основную задачу которого входило, прорваться в столицу Польши Варшаву любой ценой. В марте 1938 года я уже побывал в составе команды этого бронепоезда и наверно, поэтому в отношении меня было принято такое решение. Третьего сентября мы пересекли польскую границу и на полных парах устремились к Варшаве, но вечером 6-го сентября в тридцати километрах от города были неожиданно подвергнуты сильной бомбардировке с воздуха. В результате чего бронепоезд был выведен из строя. Командир «Зигфрида» штурмбанфюрер Мильх оставил в своем распоряжении отделение канониров для охраны имущества СС, остальной личный состав перевел в состав штурмового отряда, то есть под моё командование. Лично мне им был вручен штандарт бронепоезда, что бы водрузить его в захваченной столице Польши. Наше подразделение вошло в состав войск  Вермахта, которые шли на штурм Варшавы. Пятнадцатого сентября во время недолгого затишья между нами и поляками оказалась машина подполковника Зиверса, начальника штаба одной из частей армейской группировки. Непонятно как она там оказалась. Дело было к вечеру, и возможно водитель просто заблудился, а в том аду, что нас окружал, это было сделать очень просто. Поляки открыли по машине сильный огонь из стрелкового оружия. Водитель был убит сразу, а подполковник ранен, но смог вылезти из автомобиля и спрятаться за его бортом. Я, не дожидаясь команды, принял решение спасти несчастного и с двумя своими солдатами ползком отправился к штабной машине, попросив прикрыть нас пулеметным огнем. Вернулся я один, правда, вместе с подполковником. Оба моих бойца погибли, прикрывая меня. Ничего  особенно тяжелого во всем этом не было. Право слово, я даже не заметил, стреляли ли поляки по мне. Поэтому был удивлен, когда меня на третий день после этого события вызвали к генералу фон Брогенхофу, командиру нашего соединения, для получения предписания, явиться к рейхсфюреру Гиммлеру в Гданьск, где тот в настоящий момент находился.
     Я оказался не один. Нас, героев  штурма Варшавы, собралось человек двадцать пять, поэтому люфтваффе выделило специальный самолет, и в тот же день мы все оказались в Гданьске. Там, прямо на аэродроме нашу группу погрузили в грузовики и отправили в замок Мальборк, бывшую резиденцию славного Тевтонского Ордена. Вот там, на другой день, в большом зале дворца Великого Магистра Ордена нам и были вручены высокие награды лично рейхсфюрером  при стечении большого количества представителей элиты СС, прессы и кинохроники. Я был награжден Железным Крестом и повышен в звании до гауптштурмфюрера. После торжественной церемонии рейхсфюрер Гиммлер пригласил меня к себе и долго расспрашивал о том, как и при каких обстоятельствах, был выведен из строя бронепоезд «Зигфрид». Он очень дорожил любым имуществом СС и был предельно щепетилен в выяснении причин его порчи. На поле боевых действий я уже не вернулся. Особым распоряжением самого рейхсфюрера меня оставили при его штабе, и моим непосредственным начальником стал бригаденфюрер СС Карл Вольф. Штандарт «Зигфрида» над Королевским замком в Варшаве водрузили уже без меня. Это сделал унтерштурмфюрер Курт Зельд. Вот коротко и всё, господин Ахад.
     - Хорошо Герхард. Очень хорошо. Понимаете, прежде чем остановиться на вашей кандидатуре, я очень тщательно изучил ваше личное дело. Но меня не интересуют его сухие и лаконичные выводы о вас. Мне интересно все это услышать из ваших уст, и наши дальнейшие взаимоотношения будут построены на том, насколько вы будете, правдивы передо мной в настоящее время. Не бойтесь быть искренним. Ни я, ни мой верный Сахиб не побежим в гестапо писать на вас донос. Вы наверно уже почувствовали лично моё отношение ко всему тому, что происходит вокруг нас. Я не побоялся высказать свои мысли вам. Того же хочу услышать и от вас. К тому же если мне очень захочется, то вы станете передо мной просто открытой книгой, со всеми своими самыми потаенными мыслями, грехами, низкими желаниями и так далее. Но этого я делать не хочу. Хотя бы чтя память ваших великих предков, с которыми наши судьбы пересекались не раз. Да, как идут дела у вашего уважаемого мной отца, барона Иоганна фон Роттница?
     - Спасибо, хорошо, господин Ахад.
     - Он все такой же непримиримый противник нацистов, как был прежде?
     - Понимаете, господин Ахад, в силу сложившихся обстоятельств, мы вместе с  моим старшим братом служим Германии в лице фюрера и принесли ему присягу. Тем более, я являюсь убежденным членом НСДРП с 1933 года и служу в СС, этом Ордене рейхсфюрера Гиммлера, верой и правдой. Мы не отрекались и не отрекаемся от нашего отца, который лишь благодаря давней дружбе с рейхсмаршалом Германом Герингом в своё время избежал концентрационного лагеря, но некоторые его высказывания не поддерживаем и не принимаем.
     - Ваш отец, дорогой мой Герхард, жив и свободен не только стараниями Германа, который после неудачного Мюнхенского путча, раненный отлеживался в замке Роттниц у своего старого друга, перед тем как выехать за границу, но  во многом и моими стараниями.
     - Вашими!?
     - Да, молодой человек, моими стараниями. И лично вы, хоть и многое сделали сами, но в некоторых вопросах обязан мне.
     - Но я никогда вас не видел и не слышал о вас от своего отца, господин Ахад.
     - Я часто бывал у Иоганна тогда, когда вас с братом еще не было на свете, а последний раз вы был в колыбельке и крепко спал, а ваш брат штурмовал яблони в садах крестьян в компании рыжих сыновей вашей прислуги. Это было осенью 1915 года. Ваш отец тогда гостил дома после ранения, полученного в небе  мировой войны. А не рассказывал обо мне ваш отец лишь потому, что наши с ним отношения носили чисто деловой характер и об этом в своё время вы обязательно узнаете. А как ваша матушка поживает?
     - Мама умерла в 1938 году.
     - Простите, не знал. Примите от меня запоздалые, но искренние соболезнования.
     - Спасибо.
     - Значит старый ворчун Иоганн теперь один одинешенек. Надо бы его навестить, как вы думаете?
     - Но война…
     - А почему война должна мешать благородным порывам души. Разве проведать старого друга и отца уже не благородное дело? Нет! Мы обязательно съездим в замок Роттниц, как только завершим эту «охоту». Обязательно! А теперь я бы хотел услышать от вас вот что, попробуйте высказать ваше мнение по поводу ведения боевых действий в Польше, но только без излишней патриотичности и пустой националистической болтовни. Я хочу услышать ваше сердце, а не ваш разум.
     Герхард на некоторое время задумался. Вопрос бригаденфюрера был довольно странным, если не сказать провокационным.
     - Это было ужасно, - наконец тихо произнес фон Роттниц.
     - Что именно? – Ахад фон Вален, резко повернулся к своему собеседнику и пронзил его взглядом своих столь необычных глаз.
     - Принимать участие в уничтожении целого народа.
     - Но ведь именно этот народ в свое время сначала призвал на помощь рыцарей Тевтонского Ордена, а потом уничтожил их. Именно этот народ разделил немецкую нацию, оторвав  от единого тела Германии Восточную Пруссию. И не этот ли народ доктор Геббельс в своих выступлениях именовал «польскими варварами»?
     - Господин Ахад, вы просили меня быть искренним с вами. Я постарался в ответе на ваш вопрос быть таким. Присягнув в верности фюреру и Германии, я не имею права подвергать критике действия вождей Рейха, ибо они не подсудны мне, так как я лишь орудие в их руках. Они подсудны только самой истории, а её суд еще  не состоялся. То, что я увидел в Польше в течение  практически всего 16 дней, поразило и ошеломило меня. В моём понимании война, это, прежде всего, ведение боевых действий с вооруженными силами противника. Здесь же боевые действия велись против всего народа. Наш бронепоезд, пока не был поражен бомбами, на всем пути своего следования огнем своих орудий уничтожал все населенные пункты, что встречались в дороге. Мы вели огонь также по любым движущимся целям. Будь то воинская колонна, или крестьянская повозка, или отдельный человек, спасающийся от войны. Канониры даже заключали пари на наиболее меткий выстрел из орудий по домам, башням водокачек, отдельным машинам или одиноким конным повозкам. И это только поощрялось старшими офицерами.  Эти же методы применяли и летчики «люфтваффе» рейхсмаршала Геринга. На моих глазах уничтожался целый народ. И вы знаете, это нельзя оправдать ни его варварством, ни его низменными деяниями в ходе исторического процесса, так как в основном за все это несут ответственность те его вожди, которые принимали данные решения. Вот это и было по-настоящему страшно, и я испытал облегчение в тот момент, когда рейхсфюрер Гиммлер приказал мне остаться при своём штабе.
     - Дорогой Герхард, на ваших глазах разворачивался лишь первый акт трагедии. Специальными подразделениями СС по прямому приказу Гиммлера в течение первого месяца оккупации Польши  было физически уничтожено 97,4% представителей местной интеллигенции: аристократы, врачи, учителя, священники. Я уже не говорю о том, что творится там сейчас.
     - Но зачем это было все сделано?
     - Право, мне странно слышать такой вопрос из уст старшего офицера СС. Где ваша арийская твердость, где непоколебимая решительность в выполнении поставленных задач, где вера в правоту своих вождей и в то, что все это делается только на благо Великой Германии?
     - Господин Ахад, я не давал повода усомниться в своей твердости и решительности ни на фронте под пулями врага, ни при выполнении тех задач рейхсфюрера, что возлагались на меня в тылу. И это не могло бы произойти, если бы я не имел достаточной веры в правоту вождей Великой Германии. Но одно дело драться с вооруженным неприятелем на фронте и совсем другое осуществлять акции подавления против мирного населения, – с обидой в голосе произнес фон Роттниц: - И мой вопрос, заданный вам, говорит не о том, что я пошатнулся в этой вере, а о том, что ведение боевых действий подобным образом может бросить тень на идеалы национал - социализма, и только будет способствовать  усилению сопротивления покоряемых нами народов. А это в свою очередь приведет к неоправданным лишним потерям среди  воинов Вермахта и СС.
     - Герхард, не обижайтесь. Я никоим образом не хотел выразить неуверенность в ваших боевых способностях и политической благонадежности. Вы, в самом деле, видимо многого не знаете, так как постоянно были в отъездах перед началом польской компании. Внесу небольшую ясность. В 1815 году, после победы над Наполеоном Бонапартом, русский император Александр I  получил от европейских королевских домов подарок в виде протектората над Польским Королевством. Имперским наместником туда был назначен его брат Константин. Подарок, надо сказать, не очень хороший, беспокойный подарок. Национально-освободительные восстания  там следовали с пугающей периодичностью: 1830, 1848, 1863-64 годы. И что бы не предпринимали русские императоры, какими жестокими методами не подавляли эти восстания, они вспыхивали вновь и вновь регулярно через 15-17 лет. Во главе каждого из них стояли представители польской знати или интеллигенции. Отгадайте, в чем секрет такой регулярности? - фон Вален вопросительно и слегка насмешливо посмотрел на Герхарда.
     - Раз восстания возглавляли представители польской знати, то это время было необходимо для подрастания новых вождей.
     - Совершенно верно. И это прекрасно понимали российские императоры, но в силу определенных условий, боязни потерять своё лицо в глазах Европы и прослыть кровавыми тиранами, не предпринимали решительных мер по искоренению раз и навсегда тех польских владетельных семей, которые были самыми настоящими яслями будущих бунтарей. И договориться с ними мирным путем тоже не получалось. Дать же полякам независимость, которой они так домогались, это значит, приобрести на своих западных границах соседа, который при любом удобном случае вцепится тебе в горло. Вот это прекрасно понимали русские цари и императоры, поэтому Россия всегда для Польши была оккупантом и захватчиком. Нестабильность политической жизни внутри Польши, её агрессивное отношение к России очень устраивало Англию и Францию. Эти государства делали все от себя зависящее для того, чтобы польские дела накрепко вязали по рукам и ногам восточного бурого медведя и не давали ему вмешиваться в европейскую политическую жизнь. Они продолжали помогать Польше даже тогда, когда она оказалась в  настоящей оккупации войсками Германии и Австро-Венгрии в 1915 году. С их легкой руки польские легионеры, на стороне австро-венгерских войск, во главе с генералом Юзефом Пилсудским с большой жестокостью сражались на русском фронте, против их же союзника.  Пленных поляки не брали. В 1917 году в России к власти пришли большевики и в августе 1918 года аннулировали договоры царского правительства о разделе Польши. А в ноябре 1918 года на карте Европы появилась Республика Польша. Юзеф Пилсудский становится во главе новорожденного государства. И как вы думаете, он отблагодарил русских большевиков, которые впервые за многие столетия сделали его родину свободной? Используя тяготы гражданской войны, он в апреле 1920 года повел свои войска на Киев. Можно ли с таким человеком о чем-то договориться?  А?
     - Думаю, что нет. Он может в любое время предать.
     - Но фюрер предложил полякам все же заключить военный договор. На что получил отказ. Советы предложили им  тоже заключить договор. Они и им отказали. Но зато приняли предложение Франции и Англии. Это и развязало фюреру руки.  А  специальные подразделения СС, сформированные еще до начала польской компании, получили распоряжении Гиммлера на уничтожение  представителей польской знати и интеллигенции, дабы избежать русского опыта и не сидеть на пороховой бочке.
     - Но все же, господин Ахад, мы говорим о личностях, а причем здесь народ?
     - Запомните Герхард, пламя борьбы раздувает вождь, но несет его от дома к дому, сжигая все на своем пути, именно этот простой народ. И без народа нет вождей. Хорошо запомните это!
     - И все же излишняя жестокость только вредит нашему делу, - остался при своём мнении фон Роттниц,
     Он был неудовлетворен беседой и слегка раздражен попытками бригаденфюрера оправдать то отношение к мирному населению расстрелянной Польши, которое проявили вооруженные силы Рейха, вступив на её территорию. Откинувшись на спинку мягкого сидения салона автомобиля, Герхард повернулся к окну. Белая однообразная пустыня продолжала мелькать за его стеклом. Иногда это однообразие нарушалось черными сожженными остовами грузовых машин, брошенных при бегстве от стальных чудовищ Гота. Русских подбитых танков и бронетранспортеров не было видно. Трофейные команды сразу убирали их с полей сражений и переправляли в Германию как утиль для дальнейшей переплавки. Военная промышленность Рейха уже начинала давать первые сбои от нехватки металла в производстве. Вид бесконечной белой равнины успокаивал и навевал сон. Фон Роттниц неожиданно для себя обнаружил, что сладкая истома начинает овладевать его телом и, не смотря на растревоженные беседой чувства, глаза сами по себе закрываются.
     - Не спите оберштурмбанфюрер! Не спите! – громко произнес, фон Вален: - Мы еще не закончили наше собеседование и знакомство.
     - Я не сплю, господин бригаденфюрер, - не замечая своей ошибки, сказал Герхард, снимая кожаные перчатки с рук и растирая ладонями лицо.
     - Да я уж вижу, как вы не спите, - улыбнулся Ахад,  сделав вид, что не заметил промаха своего подчиненного. Он ведь и сам обратился к нему по воинскому званию.
     - Нет, вы не правы. Меня просто околдовала эта белая пустыня.
     - Околдовала? Как того молодого кадета из замка Фогельзанг околдовал вид мчащегося на него танка в мае 1936 года на танковом полигоне под Берлином?
     Герхард вздрогнул. Он очень хорошо знал, что о подробностях его участия в учениях «Храбрый кролик» в личном деле нет ни строчки. Хотя фон Вален, мог узнать обо всем от тех лиц, что присутствовали, как зрители, тогда 10-го мая 1936 года на танковом полигоне в берлинском пригородном районе Куммерсдорф..
     - Ну-ка, расскажите нам, дорогой Герхард об этом. А то всё время говорю я, а вы отмалчиваетесь. К тому же, это как раз в тему нашей дискуссии о допустимости или не допустимости жестокости во время боевых действий.
     - Право слово я даже не знаю… - фон Роттниц растерялся. Сразу после учений все оставшиеся в живых непосредственные участники дали подписку о неразглашении подробностей этого мероприятия, стоившего жизни четырем  юношам. Дал такую подписку и он.
     - Не волнуйтесь, Герхард, - тихо произнес господин Ахад, вынимая из бокового кармана своего кожаного мехового пальто военного образца, стеклянную фляжку коньяка: - Выпейте лучше и не думайте о вашей подписке. Пришло то время, когда прошлые секреты 3-го Рейха уже ничего не стоят перед новыми. Настоятельно рекомендую выпить. Коньяк очень хорош.
     Он протянул фляжку фон Роттницу. Тот взял её, отвинтил металлический стаканчик-крышку, налил в неё  и выпил. Коньяк оказался и в самом деле прекрасным. Он был необычен и по своим вкусовым качествам и по своему букету. Коньячная струя не обжигала гортань, а слегка холодила её. Запах не ударял резко в нос, а был загадочно неуловим, нежен и мягок, словно ты не осязал его своими рецепторами, а лишь касался, словно подушечками пальцев. Совершенно не пахло дубовой бочкой, в которой выдерживали этот напиток. Наоборот запах был неподражаем. В нем словно сливались совершенно противоположные составляющие. Герхард явно почувствовал, как пахнет обожженная полуденным солнцем земля, как пахнут омытые летним дождем виноградники, как свежи и благоуханны стрелы густой травы под обильной утренней росой. И легкая горечь виноградных косточек, и слегка приторная сладость созрелого винограда, и чуть ощутимая кислота его тонкой, как шагреневая кожа, кожуры. Все сплелось в этом напитке в единое целое, сцементированное йодистым привкусом морских водорослей.
     - Дайте-ка, и я к вам присоединюсь, - произнес бригаденфюрер и тоже сделал глоток прямо из возвращенной ему фляжки.
     - Ну и как? – спросил он, переведя дух после глотка.
     - Невероятно, - лишь сумел произнести Герхард.
     - Еще бы, - загадочно произнес бригаденфюрер: - В 1909 году у острова Мэн в Ирландском море был обнаружен потонувший в 1804 году французский корвет. Более ста лет он пролежал на дне небольшого залива, но, не смотря на это, очень неплохо сохранился. Мои друзья организовали подъем этого корабля. В его трюме были обнаружены пять дубовых бочек, по датам, на медных обручах которых, можно было установить, что изготовлены они чуть ли не в 1745 году. Но чудо заключалось в содержимом этих бочек. Да, в них был коньяк. Именно тот коньяк, который мы с вами только что попробовали. Неизвестно из каких сортов белого вина он изготовлен, неизвестно когда напиток залили в бочки для выдержки и какие специи были добавлены в него для запаха, крепости и цвета. Но сам он настолько прекрасен, что прямо скажу, это самое драгоценное, что я имею на настоящее время. Ну, как, вы согрелись?
     - Да, господин Ахад, спасибо.
     - Теперь фон Роттниц рассказывайте о том, что произошло на учениях, придуманных рейхсюгендфюрером Бальдуром фон Ширахом  под кодовым названием «Храбрый кролик». Я весь внимание.
     Герхард уже не сомневался в том, говорить ему или не говорить. Коньяк оказался ко всему и довольно крепким, а после того как волна его теплоты дошла до мозга штурмбанфюрера, он отринул от себя все сомнения. Перед глазами фон Роттница словно по волшебству встали картины не так уж далекого прошлого. И он заговорил.
*******
     У каждого человека в жизни есть такой, порой даже не замечаемый им, момент, когда размеренное и вполне сносное существование, неожиданно резко меняется и практически начинается новая жизнь. У Герхарда этот момент пришелся на вторую  половину ноября 1924 года. К этому времени семья фон Роттницев вернулась в Германию из Швеции и поселилась в небольшом замке на полпути из Мюнхена в Аугсбург. Замок не имел названия, и жители небольшой деревушки рассказывали, что раньше до их приезда, на этом месте были только древние развалины. Отец где-то нашел денег и до переезда всей семьи выкупил землю и отстроил замок заново. Новое жилище назвали Роттниц, в честь их родового замка, что был стерт с лица земли под Майнцем еще французскими оккупантами в прошлом веке.
     Герхарду в ту осень исполнилось десять лет, но он прекрасно помнил, как темным ноябрьским вечером к ним в замок привезли Германа Геринга. Привез его отец, который специально ездил в Мюнхен, как только узнал о путче и о ранении своего бывшего командира и друга. Германа поместили в большой гостевой комнате на втором этаже в левом крыле замка. Первую неделю к нему никого не пускали, кроме местного доктора. Но как только Геринг пошел на поправку, его разрешили посещать и детям.
     Старший брат Хельмут с открытым ртом слушал воспоминания знаменитого летчика-аса о временах мировой войны. Он уже тогда бредил небом и полетами на аэропланах. Герхарда же, не смотря на юный возраст, а может и благодаря его молодости, увлекли рассказы Германа о Гитлере, о том, как им видится будущее Германии и что для этого надо делать. Это и стало поворотным  пунктом в его жизни. Именно эта встреча.
     Барон Иоганн фон Роттниц не любил нацистов. Гитлера он называл «безумным ефрейтором», «австрийским неудачником». Геббельса – «одноногой мартышкой». Рема – «пивным бочонком с пивной пеной вместо мозгов». Лишь о Геринге он с печалью в голосе говорил: «Бедный Герман, ну куда тебя несет дружище!» При всем при этом увлечение Хельмута авиацией только поощрялось, политические же интересы Герхарда всячески критиковались. Скорее всего, именно это, и подвигло младшего сына барона, в пику техническим наклонностям старшего брата, серьезно увлечься нацистской идеологией, что в свою очередь заставило его бежать из дома в 1933 году в город Бад-Тёльце, что расположен в Верхней Баварии, для поступления в элитную юнкерскую школу СС. В июне этого года он прошел собеседование и проверку на принадлежность к нордической расе, а также сдал успешно два экзамена: «Историю Великой Германии» и «Физическую подготовку». В принципе экзамены можно было и не сдавать. Его, как представителя древнего рода немецких рыцарей, берущего начало со времен Фридриха Барбароссы, да еще и обладающего всеми признаками представителей высшей нордической расы (рост 1метр 78см, белокурые волосы, голубые глаза, прямой нос, твердый подбородок),  вполне могли принять и без экзаменов.
     В августе 1933 года школу, в день принятия новым пополнением юнкеров присяги, посетил сам рейхсфюрер Гиммлер. Обходя строй юнкеров, он обратил внимание на рослого, белокурого и голубоглазого юношу, которому доверили нести в строю штандарт курса. Генрих долго смотрел на этот образец истинного арийца, а потом спросил тихим ласковым голосом:
     - Кто вы, юноша?
     - Юнкер первого курса Герхард фон Роттниц, господин рейхсфюрер! – четко доложил  Герхард, замерев по стойке «смирно».
     - Вот образец настоящей арийской крови, мой дорогой Рейнгард, - также тихо и вежливо обратился Гиммлер к сопровождавшему его офицеру в форме оберфюрера СС. Это был сам Рейнгард Гейдрих – учредитель элитной юнкерской школы в Бад-Тёльце.
     - Почему вы хотите стать офицером СС? – вновь спросил рейхсфюрер Герхарда.
     - Потому что считаю, что именно СС смогут по настоящему защитить от врагов нашего фюрера Адольфа Гитлера и нашу Великую Германию! – последовал ответ.
     - Значит ли это, что вы верите в Германию и фюрера?
     - Я верю в Бога, а значит, верю в Германию, которую создал Он, и в фюрера Адольфа Гитлера, которого Он послал нам!
     - Но путь офицера СС труден и очень тяжел. Готовы ли вы подчиняться любым приказам нашего фюрера?
     - Я внутренне убежден, что моя вера в Германию, в фюрера, в партию, в СС, даст мне силы преодолеть всё. А чувство верности национал-социалистическим идеям, верности СС, Германии, фюреру и вам, господин рейхсфюрер, всегда поможет мне в трудную минуту. Уверен, что готовность выполнить любой приказ фюрера есть основа жизни каждого солдата, каждого офицера славных войск СС. Ибо только тогда возможна победа над врагом, а сомнения лишь приведут нас к поражению.
     - Хорошо! Блестяще! Ваш род ведет свое начало с 1648-го года?
     - Нет! Моих предков произвел в рыцари «Белого Единорога» в 1190 году сам Фридрих Барбаросса, непобедимый германский император, во время  3-го Крестового похода, а баронство они получили из рук его внука, Фридриха II Штауфена в 1215 году.
     Гиммлер удивленно посмотрел на Гейдриха и тот утвердительно кивнул головой.
     - Вы состоите в партии юнкер?
     - Нет! Но горю желанием вступить в неё.
     - Зачем?
     - Считаю, что именно став членом  НСДАП, я принесу больше пользы моему Отечеству и моему фюреру!
     - Прекрасный ответ юнкер. Прекрасный! В честь моего десятилетнего стажа в рядах НСДАП, я могу лично рекомендовать вас в наши ряды.
     - Хайль Гитлер! – радостно воскликнул Герхард.
     - Германии, фюреру и СС просто необходимы, преданные и верные воины, молодой человек, - назидательно, как добрый учитель любимому ученику, тихим задушевным голосом произнес Гиммлер, поблескивая стеклами своих пенсне и не сводя глаз с лица фон Роттница: - Будущее принадлежит вам. Вам молодым и сильным. Мы расчистим для вас германскую почву, удобрим её кровью героев, павших за святое дело возрождения Великой Германии, а вам и вашим детям предстоит, как велит провидении, закрепить, умножить и достойно защитить наши завоевания. Сегодня вы поклянетесь в верности фюреру, а значит в верности Германии, в верности её народу. Это только первый шаг на том пути, что вы сознательно избрали. Я не обещаю вам, что он будет легким и счастливым. Нет! Он будет трудным, тяжелым и кровавым. Как в муках, боли и крови рожает мать своего сына, так и вы в муках, боли и крови будете рождать новый мир. Мир, принадлежащий только истинно нордическим расам.
     После этого Гиммлер и Гейдрих поднялись на приготовленную для этого случая трибуну, и к яркому летнему солнцу полетели торжественно-строгие слова присяги:
     «Я клянусь вам, Адольф Гитлер, как фюреру и рейхсканцлеру, в верности и храбрости. Клянусь, не щадя самой жизни, повиноваться вам и тем, кому вы поручили командовать мною, и да поможет мне Бог».
     Через две недели Герхард фон Роттниц стал членом НСДАП, и партийный значок украсил его форменный галстук.
     Три года учебы пролетели, как один миг. Распорядок дня  юнкеров был настолько насыщен занятиями, тренировками, политическими мероприятиями, учебными тревогами, спортивными соревнованиями, что спокойному осмыслению происходящего просто не было времени. Двенадцать человек из группы Герхарда не выдержали подобного напряжения и подали рапорта об отчислении из школы уже на первом курсе. Шесть человек были отчислены со второго курса по решению специальной комиссии рейхсфюрера, которая досконально проверяла принадлежность каждого юнкера к представителям нордической расы. Трое погибли в Баварских Альпах при выполнении задачи, на выживание в условиях горной  местности.  Таким образом, к выпуску из школы из принятых 48-ми человек в группе фон Роттница, подошли только 27-мь. Герхард же заканчивал обучение с  двумя значками: «Искусный стрелок» и «Горный орел»,  за успехи в стрельбе из всех видов оружия, начиная с пистолета и кончая станковым пулеметом, и личные достижения в альпинизме. А также с почетной граматой самого рейхсфюрера СС «Истинному патриоту Великой Германии», полученной за реферат по книге Вальтера Дарре  «Кровь и почва».
     В конце апреля 1936 года его и еще четырех  юнкеров школы пригласили в кабинет оберфюрера Пауля Хауссера, начальника школы. Оберфюрер довел до них следующее,  они избранны для участия в показных соревнованиях с курсантами закрытого учебного заведения полувоенного типа для подготовки нацистской элиты, расположенного в замке Фогельзанг и входящего в систему «Орденсбурген». Соревнование должно состояться 10 мая 1936 года на танковом полигоне в берлинском пригородном районе Куммерсдорф в присутствии самого фюрера. Так Герхард узнал об учениях «Храбрый кролик».
     Уже потом, работая в управленческом аппарате самого рейсфюрера, он узнал подоплёку появления на свет этого «кролика».
   
      В начале весны, в первых числах апреля 1936 года на одном из званых обедов у самого Адольфа Гитлера, глава «Гитлерюгенда» рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах очень красочно и подробно расписал условия обучения и качество подготовки курсантов по программе «Орденсбурген», в особенности по тому, как поставлено дело в замке Фогельзанг. Присутствовавший на  обеде группенфюрер СС Рейнгард Гейдрих не выдержал этого потока красноречия и, в своей излюбленной грубой манере, возразил Шираху, утверждая, что самый обученный и стойкий курсант «Орденбургена» в подметки не годится любому юнкеру его школы в Бат-Тёльце. Вспыхнула нешуточная ссора. Гитлер, как всегда, взял на себя роль третейского судьи и предложил решить спор, устроив соревнования между курсантами и юнкерами. Ссора мгновенно прекратилась, и все стали предлагать различные виды спорта, в которых бы наиболее полно, по их мнению, раскрылись достоинства соревнующихся.  Полковник Хайнц Вильгельм Гудериан, восходящая звезда третьего Рейха, неожиданно встал из-за стола и, подняв руку, попросил тишины. Когда шум утих, он по-военному прямо и четко произнес:
     - Пять человек от СС, пять от «Орденсбургена». Десять танков  новой модернизации, экспериментальный образец за номером 618, «бронированная машина с 75-мм пушкой». Срок – полтора часа. За это время надо вырыть ячейку в полный рост общевойсковой саперной лопаткой. Танки на скорости накрывают ячейки. Кто успел - остался жив. Кто не успел – раздавлен. У кого больше живых, тот победил. Детали можно обсудить.
     Он резко сел и продолжил, есть салат. За столом воцарилось молчание. Первым на предложение Гудериана ответил Гейдрих:
     - Я думаю это приемлемо, ибо не вижу никаких причин сомневаться в своих юнкерах, мой фюрер.
     Все уставились на фон Шираха. Тот пожевал губами, вытер носовым платком неожиданно появившуюся испарину на лбу и тихо произнес:
     - Как кролики, как кролики роют норы. Что ж мои кролики будут первыми, в этом я уверен.
     - Кролики! Ха-ха-ха! – загрохотал Геринг: - Точное и хорошее сравнение.
     - Пусть это соревнование – учение так и именуется: «Быстрый кролик»! – вставил своё слово Геббельс.
     - Нет, наш дорогой Пауль, быстрота не есть решающий фактор в предстоящем деле, - медленно проговорил Гитлер: - Дело не столько в быстроте, дело в храбрости. Скажу вам всем по секрету, когда я слышу грохот бронированных чудовищ, лязг их гусениц, вижу пыль, поднятую ими до самого неба, то вместе с восторгом испытываю холодную удавку страха. Нет не быстрота, а только смелость может дать настоящий шанс победить в этом соревновании.
     - «Храбрый кролик»! А что, звучит здорово! – вновь загрохотал Геринг.
     - А вас хорошо учили в России Гудериан, - Гитлер пронзительно посмотрел на танкиста через обеденный стол: - Как называется этот город?
     - Казань, мой фюрер! – вскочил снова со своего места полковник.
     - Ну и как там, в этой Ка-за-ни? – по слогам, словно пробуя на вкус новое слово, произнес фюрер.
     - Прекрасное место для тренировок танкистов, мой фюрер. Казань стоит на левом берегу Волги. За городом ровная как стол степь. Раздолье для танков.
     - Волга? Волга. Меня что-то холодит от этого слова.
     - Прекрасная река, мой фюрер!
     - Вы забываетесь, Гудериан! У восточных славян ничего нет прекрасного! – неожиданно взвизгнул Гитлер: - Запомните раз и навсегда это!
     - Слушаюсь, мой фюрер! – Гудериан вытянулся по стойке смирно и колесом выпятил грудь.
     - Русские что, подобным образом тренируют своих солдат? – спросил рейхсканцлер уже спокойным голосом.
     - Нет, мой фюрер! У них на это не хватает ни выдумки, ни смелости.
     - Вот это уже хорошо. Очень хорошо! Садитесь полковник. Вы тоже примите участие в соревновании. Посмотрим, на что способны ваши хваленые танкисты. И учтите, приказ о присвоении вам генеральского звания лежит у меня на столе, - Гитлер опустил глаза  в свою тарелку, но, что-то вспомнив, встрепенулся и громко оповестил: - Итак, господа, 10 мая вы все приглашаетесь на танковый полигон в Куммерсдорф, время будет сообщено моими адъютантами дополнительно.
     Фюрер подвел этой фразой итог спора и со спокойной совестью подцепил вилкой крошечную морковную котлетку из своей тарелки. Сегодня он был явно не в духе. Казалось, события последних дней складывались очень благоприятно для тех планов, что тайно хранились в глубине его души. Проба сил прошла успешно. На заре 7-го марта три батальона немецких войск перешли через Рейн и вступили в демилитаризованную зону в нарушении всех  требований Версальского Договора, а по существу просто игнорируя его. В течение суток они захватили Ахен, Трир и Саарбрюкен. Сорок восемь часов, после марша германских солдат в Рейнскую зону, были самыми драматическими в жизни Гитлера. Он прекрасно понимал, что если французы ответят на это вводом своих войск, как это было обусловлено решениями Версальского Договора, то немцам придется в спешном порядке возвращаться назад. Германия еще не обладала достаточным военным потенциалом, чтобы оказать им даже слабое сопротивление. А отступление грозило полным крушением идей национал - социализма, Адольфа Гитлера, как фюрера немецкого народа, самой Германии, как претендующей на звание «Великая». Но Франция промолчала, промолчала и её союзница Англия. Это была победа! Это было началом возрождения Великой Германии, Германии Адольфа Гитлера из пепла первой мировой войны.
     Но сегодня фюрер был не в духе. Видимо сказалось нервное напряжение последних дней и, как следствие пришла усталость и апатия. И даже воспоминания об исторической речи в рейхстаге не возбуждали его. А она того стоила. Как он прекрасно сказал тогда:
     «- Германия больше не связана Локарнским договором. В интересах права своего народа на безопасность границ и для  охраны границ правительство Германии восстановило с сегодняшнего дня абсолютный контроль в районе демилитаризованной зоны!»
     Депутаты, сидящие в зале, вскочили в едином порыве с мест, взметнулся лес правых рук в нацистском приветствии, и шестьсот глоток громоподобно прокричали  «Хайль!» Гитлер тогда поднял руку, требуя тишины, и она мгновенно восстановилась. Одно это, словно бальзам, согрело его душу. Толпа полностью подчинилась воле вождя.
     «- В этот исторический час, когда в западных областях рейха германские войска идут навстречу своему мирному будущему, нас должны всех соединить две священные клятвы».
     Но дальше он говорить не смог. В зале стало твориться что-то невероятное. Для парламентской толпы сообщение о том, что немецкие войска вступили в Рейнскую зону, явилось новостью. Они с воплями вскочили с мест,  правые руки взлетают вверх, рты широко раскрываются в неистовом крике «Хайль!» Лица искажаются радостными и грозными гримасами. Горящие фанатизмом глаза прикованы к новому богу, к мессии. Гитлер сыграл эту роль великолепно. Опустив, будто в смирении голову, он терпеливо ждет тишины и когда она наступает, в зал летят его торжественные слова:
     «- Во-первых, мы клянемся не прибегать к силе для восстановления чести нашего народа. Во-вторых, мы клянемся, что теперь, как никогда ранее, будем стремиться к взаимопониманию с европейскими народами, особенно с западными соседями. У нас нет территориальных притязаний в Европе! Германия никогда не нарушит мира!»
     И вновь буря народного восторга!
     Мой бог! Сколько же сил было потрачено в эти дни, что  теперь так тоскливо и тяжело. Гитлер тусклым взглядом посмотрел на присутствующих.
     А за столом вновь воцарилась непринужденная атмосфера. Геринг  весело принялся рассказывать о том, как в годы первой мировой войны они устраивали молодым летчикам испытания на мужество и смелость в боевых условиях. Геббельс беззлобно подтрунивал над ним, каждый раз начиная смеяться первым над своими же шутками, вертя своей головой на тонкой шее, словно приглашая всех собравшихся разделить с ним его веселье. Военный министр фельдмаршал Вернер фон Бломберг и главнокомандующий германскими сухопутными силами генерал-полковник барон Вернер фон Фрич  вежливо улыбались, иногда позволяя себе, опять же из вежливости, поддерживать разговор. Им, старым солдатам рейхсвера, было как-то не очень ловко среди этих дилетантов военного дела, получивших  власть и возомнивших себя гениальными стратегами, но положение, занимаемое ими, вместе с аристократическим воспитанием, не позволяли показывать на глазах всех собравшихся за этим столом их истинное мнение о том, что здесь происходило. Лишь трое не принимали участие в общем веселье. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, как всегда, сидел тихо на самом дальнем краю обеденного стола и с обожанием взирал на фюрера. Он практически не притронулся к еде. Все его внимание было поглощено Гитлером и только им одним. Эта платоническая любовь Генриха к фюреру была всем хорошо  известна. Однажды рейхсфюрера спросили: «Что вы будете делать, если фюрер однажды рассердившись на вас, прикажет вам застрелиться?». Он, ни минуты не задумываясь, ответил: «Немедленно выполню приказ фюрера, ибо именно так должен поступить настоящий немец!». И это было сказано  таким серьезным тоном, что любые подозрения в браваде и неискренности были отметены прочь. Ответ рейхсфюрера по-настоящему испугал того человека, который его задал. А когда содержание этого блиц-интервью дошло до Адольфа Гитлера, тот, как-то по-юношески смутился и тихо произнес: «Другого ответа от верного Генриха, я и не ожидал».
     Заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс тоже практически не принимал участия в разговоре. Он сосредоточенно ковырял  вилкой в своей тарелке и хмурил густые всклокоченные брови, словно раздумывал над судьбами человечества.
     Напротив Гиммлера сидел рейхсляйтер Мартин Борман, начальник штаба Гесса, молчаливый, настороженный и загадочный, словно египетский Сфинкс. Он в отличие от своего шефа, внимательно следил за каждым участником разговора своими неподвижными и ничего не выражающими холодными глазами. «Борман похож на  питона, выбирающего свою жертву, но бросок его невероятно растянут по времени», как-то сказали про Мартина, и в этом была большая доля правды. Рудольф Гесс, прозванный в партийных кругах «Египтянином», за то, что местом его рождения был Египет, словно в угоду воспоминаниям детства, приблизил к себе это похожее на загадочного Большого Сфинкса в долине Гиза  существо. Именно существо, а не человека, потому что ничего человеческого в Бормане не замечалось. Это была «ТЕНЬ». Тень улыбки, тень недовольства, тень презрения, тень ума, тень проницательности – только так можно было охарактеризовать те эмоции, что проскальзывали порой на широком холодном лице этого партийного деятеля и в его взгляде. Всегда на втором плане, всегда один за спиной своего шефа, всегда молчаливый и настороженный и никогда не выходящий вперед. Даже доклады о проделанной работе один на один с Гессом были похожи скорее на молчаливую пантомиму, чем на разговор начальника с подчиненным. Борман обладал исключительным искусством буквально в одном предложении выразить саму сущность любой проблемы и в трех словах обозначить её решение. А о его дьявольской работоспособности, интуиции и феноменальному  знанию всего, что происходило вокруг, уже тогда ходили легенды.
     Этим троим, провидением было суждено сыграть в будущем одну из главнейших ролей в деле крушения тысячелетнего Рейха. Но это все еще предстояло впереди. А пока «победители» веселились. Разговор за столом от предстоящего соревнования между элитными школами плавно перешел к более насущным проблемам, главной из которых была подготовка к Летним Олимпийским Играм, которые должны были состояться в августе этого года.
    
    Утро 10 мая 1936 года  выдалось туманным и на удивление холодным. Юнкеров школы в Бат-Тёльце, назначенных для участия в соревновании, привезли из палаточного городка, где они готовились к ним в течение трех дней, в 8 часов 30 минут. Перед застекленным смотровым павильоном им выделили место, где они могли перекурить и еще раз проверить своё снаряжение. На другом конце павильона также перекуривали и проверяли снаряжение пять курсантов замка  Фогельзанг.
     «Бат-тёльцы» были одеты в новую полевую камуфляжную униформу, которую оберфюрер Пауль Хауссер собирался ввести повсеместно во всех создаваемых им войсках СС специального назначения. Он приказал одеть участников соревнования в эту форму, так как посчитал, что это именно тот счастливый случай, когда можно одним выстрелом убить двух зайцев, а именно показать нововведение партийной элите и заручиться её благословением на будущее. Форма и в самом деле была легка, удобна и по-своему красива.
     Юнкера быстро и сноровисто осмотрели своё снаряжение. В него входили: заплечный ранец из телячьей кожи, непромокаемый плащ, прикрепленный специальными ремешками к нему сверху, ребристый круглый пенал противогаза, армейская саперная лопатка в специальном чехле, фляжка, патронная сумка, кинжал в ножнах и стальной шлем  со сдвоенной руной «Зиг», что символизировала власть, энергию, борьбу и смерть. Эта руна стала эмблемой СС. Оружия им не выдали. По условиям соревнования его было запрещено брать. Буквально через десять минут все пять участников были готовы к получению задачи, с которой их до сих пор так и не ознакомили. Таинственность предстоящего мероприятия слегка нервировала будущих офицеров СС, но никто не подавал вида и не задавал, присутствующему с ними инструктору в звании гауптштурмфюрера, лишних вопросов. Они молча ждали и, закончив свои дела, стали рассматривать своих противников, что копошились на другой стороне павильона.
     Курсанты из «Гитлерюгенда» тоже были, как на подбор, рослые, белокурые, тренированные. Особой статью выделялся один из них. Высокий, почти одного роста с Герхардом, плечистый крепыш, с мощными руками и длинными ногами прекрасного бегуна. Он видимо был самым главным в команде, так как остальные курсанты его  больше слушались, чем инструктора в чине армейского обер-лейтенанта,  который от усердия чуть не выпрыгивал из своих, начищенных до зеркального блеска, сапог, размахивал руками и сыпал, как пулемет, словами, которые уже не имели никакого значения.
     Именно этот крепыш, увидев построившихся юнкеров, неожиданно сделал в их направлении несколько шагов и зло прокричал:
     - Эй! Эсэсманы! Сегодня мы надерем вам задницы и отправим в ваше вонючее болото, так как только там могут находиться такие «древесные лягушки»!
     Курсанты дружно захохотали при этих словах своего лидера.
     - Спокойствие! Спокойствие и выдержка! – тихо, но четко произнес гаутштурмфюрер, застыв перед строем своих воспитанников: - Тот, кто бравирует перед боем подобным образом, уже на сорок процентов проиграл его. Победа всегда достается тому, кто холоден, рассудителен и внимателен. И вы это прекрасно знаете.
     В это время за павильоном послышался рокот моторов подъезжающих автомобилей. Первым, как всегда прибыл рейхсфюрер Гиммлер в сопровождении Гейдриха и Хауссера. Он первым делом, обойдя павильон, подошел к строю своих питомцев. Гауптштурмфюрер попытался доложить ему, но был остановлен легким взмахом руки. Черный кожаный плащ рейхсфюрера при этом движении раздраженно скрипнул.
     - Господа юнкера! Дети мои! - начал ласково и задушевно Гиммлер, остановившись ровно перед серединой строя, - Я не буду долго занимать ваше внимание в столь ответственный и решительный час. Хочу одного. Знайте, что сегодня вы, а в вашем лице все войска СС, проходят испытание на смелость, преданность и стойкость перед глазами самого нашего фюрера. Помните слова присяги, что давали вы в моём присутствии и делайте так, как присягали. Не хочу и не могу бросить даже тень на представителей славного «Гитлерюгенда». Среди них есть много достойных и преданных Великой Германии молодых людей. Тем более, что мы выполняем практически одни и те же задачи. Но сегодня они наши противники! И поэтому надо сделать все от себя зависящее, что бы победить их. В этом сегодня ваша основная задача. И да поможет вам Бог, дети мои!
     Рейхсфюрер закончил свою речи, пожал каждому из участников руку и быстро ушел в павильон.
     Через минуту в окне павильона появился сам Гитлер. Юнкера и курсанты, резко повернулись к гостевой площадке и, выкинув правую руку в нацистском приветствии, дружно приветствовали его появление криком «Хайль Гитлер»! Тот ответил на приветствие, улыбнулся и сел в приготовленное заранее кресло.
     - Итак, господа юнкера, - голос оберфюрера Пауля Хауссера был твердым и решительным, но, не смотря на это, в нем слышалась какая-то резковатая нотка взволнованности. Старому солдату было немного не по душе говорить своим питомцам подобное. Всё его существо протестовало против этого, но дело было утверждено в самых высших инстанциях и, не смотря на все его протесты, было запущенно, как запускается безвозвратно любая военная операция. Оставалось только одно, верить в своих подчиненных и молиться Богу, - Перед вами стоит следующая задача. Первое – пробежать с полной выкладкой сто метров до своего конечного пункта, отмеченного на местности белым флажком. Прибыв на место, немедленно приступаете к рытью ячейки, окопа, Это как вам вздумается. Время один час тридцать минут. Поэтому, чем быстрее вы прибежите, тем раньше приступите к выполнению главной задачи. За десять минут до истечения срока, по сигналу зеленой ракеты, на вас пойдут танки, что расположены в пяти километрах отсюда. Средняя скорость – 30 км\час. Можете подсчитать, что перед вами они окажутся через десять – двенадцать минут. Вес танка 19 тонн. Их задача – проутюжить ваши окопы. Поэтому, чем глубже вы зароетесь, тем больше шанс остаться в живых. Да, я не оговорился, именно остаться в живых. Танкистам дан приказ пройти гусеницей по окопу. Делать разворот над ней запрещено, но то, что им разрешено они сделают, будьте уверены. Следующее, тех, кто покинет свои ячейки, им разрешено давить или расстреливать из пулеметов. Поэтому гораздо достойнее погибнуть на своем боевом посту, чем опозориться перед глазами самого фюрера и бросить тень на все училище. Итак, задача поставлена. У кого есть вопросы?
     Гробовое молчание было ответом оберфюреру. Он посмотрел на лица юнкеров и к своему облегчению не увидел ни растерянности, ни страха, ни недоумения. Только вздувшиеся на щеках желваки и какая-то ярость, присыпанная серым пеплом, в глазах. И именно в этот момент 56-летний оберфюрер Пауль Хауссер понял, что совершенно не напрасно тратил своё время в последние два года. Что не зря он бодрствовал ночами, разрабатывая новые методики для обучения юнкеров в элитных школах СС, что нельзя считать потерянными те минуты, часы, дни, проведенные в холоде и сырости на полигонах, в горах, в лесах и ущельях, где эти методики приводились в жизнь.
     Говорят, у каждого человека есть в жизни свой звездный час. Час, когда он полностью ощущает то, что живет на этом свете не напрасно. Не каждому дано этот час ощутить в полной мере. А тот, кому в этом повезло, может с полной уверенностью считать себя наисчастливейшим человеком на Земле. Именно это ощутил сейчас старый воин, и был безмерно благодарен этим юнцам, которых посылал, как думал сам, на верную смерть.
     - Тогда, и да поможет вам Бог, друзья мои, - хрипло, перехваченным волнением горлом, смог выдавить из себя Хауссер, благодарно смотря на юнкеров, - Господин гауптштурмфюрер, проверьте еще раз подгонку амуниции и готовьте юнкеров к старту.
     - Есть, господин оберфюрер! – слегка растерянно произнес капитан. Он и не подозревал, что предстоит этим молодым парням в действительности. Учение «Храбрый кролик» еще тогда, в апреле, было отмечено грифом «Совершенно секретно, особой важности».
     - Ну что ж мальчики, задача поставлена, её надо выполнять, - пытаясь придать голосу беспечный и веселый тон, проговорил через некоторое время  инструктор: - Считайте, что вы первые из юнкеров нашей школы пройдете испытание огнем на глазах самого фюрера. Это честь для каждого. Когда зароетесь в землю, не забудьте захватить с собой снаряжение и стальные шлемы обязательно наденьте на голову.
     Прозвучал звуковой сигнал. Участников соревнования приглашали на старт.
     - Пора за дело юнкера. За мной бегом марш! – приказал гауптштурмфюрер и, не оглядываясь, легким бегом направился к месту старта.

     - Генрих, а новая форма смотрится очень не плохо, - Адольф Гитлер одобрительно похлопал по руке Гиммлера, который по его настоянию сел рядом с ним по правую руку.
     - Эту униформу, мой фюрер, предложил оберфюрер Пауль Хауссер, инспектор элитных офицерских училищ СС, директор школы в Бад-Тёльце, - скромно произнес рейхсфюрер. В отличие от большинства нацистских бонз, Гиммлер никогда не присваивал лично себе достижения, идеи и разумные предложения своих подчиненных. Умение подбирать хорошие кадры в свой аппарат было его главным достоинством. Подбирать и давать широкое поле для самостоятельной деятельности. И хотя жесткий контроль со стороны рейхсфюрера за этой деятельностью и осуществлялся, но мешать, бестолково вмешиваться, тем более присваивать себе достижения своих подчиненных – этого он себе никогда не позволял. Поэтому его и любили. Любили по-своему, одаривали смешными прозвищами, подтрунивали над его совершенно не арийским внешним видом и слабым здоровьем, над его смешными попытками как-то доказать свою силу и истинно германскую стойкость. Чего стоило видеть тщедушную фигуру Гиммлера, когда он в трусах  и майке с имперским распластанным орлом на узкой груди вышел сдавать общевойсковые спортивные нормы на центральном стадионе Берлина. Или принимать участие в исследовательской работе по выявлению потомков рейхсфюрера до 1750 года включительно, когда он, приказав проверить всех членов СС, таким образом, поставил сам себя первым в этом списке. И возможно именно за всё это его именно и любили. Он сам был плоть от плоти СС. За всё время существования этого Черного Ордена ни один из его членов не предал его идеалов, не предал своего рейхсфюрера.
     - Так ты говоришь Пауль Хауссер? Это тот, что занимается у тебя созданием специальных отрядов? – задумчиво, наблюдая за выдвижением соревнующихся команд на стартовые позиции, проговорил Гитлер.
     - Да, мой фюрер.
     - Я слышал краем уха, что и  на этом поприще он добился поразительных результатов.
     - Да, мой фюрер! Результаты и в самом деле поразительны. Осенью прошлого года я присутствовал на учениях одного такого подразделения в Баварских Альпах. Это просто надо видеть! Из простых деревенских парней Хауссер за короткое время создал настоящих тевтонских воинов, не боящихся ни огня, ни воды, ни смерти, владеющих всеми видами оружия, яростных в битве и стойких в лишениях.
     - Так почему, дорогой Генрих, такой замечательный организатор у тебя до сих пор носит это корявое промежуточное звание – оберфюрер? – хитро прищурился Гитлер.
     - Мой фюрер! Приказ на присвоение Паулю Хауссеру звания бригаденфюрер уже готов, но я подпишу его только после сегодняшних соревнований.
     - Смотри, Генрих, не обхитри сам себя. Нам сейчас просто необходимы такие специалисты и организаторы. Впереди большие дела. Помни это, - фюрер на секунду замолчал, но потом продолжил: - Да, скажи по секрету, сколько твоему протеже лет?
     - В этом году исполняется пятьдесят шесть, мой фюрер.
     - Ты смотри, на целых десять лет меня старше, а как выглядит. Какая выправка, какая стать, какая юношеская стремительность в движениях. И наверно сам не подвержен  никаким болезням, не то, что мы с тобой?
     - Совершенно справедливо, мой фюрер. Его здоровью в таком возрасте можно только позавидовать.
     Выстрел стартового пистолета, прервал разговор, и оба собеседника с интересом обратили внимание на разворачивающееся перед ними действо, которому можно было дать общее название не «Храбрый кролик», а «Игра со смертью».

     Выстрел стартового пистолета резанул по ушам, и Герхард рванулся вперед со стартовой отметки к своей цели, белому флажку, отмечавшему на местности его личный рубеж обороны. Ничто из амуниции не мешало бегу, лишь саперная лопатка, словно в нетерпении, била по бедру, как будь-то подгоняла своего хозяина: «Быстрее! Быстрее! Впереди у тебя много работы, работы тяжелой и хлопотливой, которую надо, если тебе дорога жизнь, выполнить в ужасно короткий срок. Не забывай, в тебе все сто семьдесят восемь сантиметров, значит, копать придется в полтора раза больше, чем остальным. Поэтому что есть силы – вперед!  Быстрее! Быстрее!»
   
      Основное зрелище разворачивалось прямо перед зрительским павильоном, на расстоянии от него в сто двадцать метров. Обе группы соревнующихся, не смотря на то, что «гитлерюгентовцы» были одеты очень легко (короткие шорты, высокие ботинки с гетрами, коричневые рубашки с черными галстуками и пилотки), за редким исключением, прибыли к белым флажкам практически одновременно. Зрителей стал одолевать азарт болельщиков. Сразу наметились две партии. Одна во главе с Геббельсом и Герингом, сместилась в левое крыло зрительской площадки. В неё вошли фон Ширах и Рудольф Гесс. Эта партия болела за «Гитлерюгенд». Они всячески подбадривали криками свою команду, нервически спорили друг с другом, дружно скандировали призывы к победе славного «Гитлерюгенда».
     Другая партия, партия Гиммлера была более многочисленна. Её представляли сам Гиммлер, Рейнгард Гейдрих, Пауль Хауссен, бароны фон Фрич и фон Бломберг. Эти наблюдали за соревнованием молча, лишь изредка обмениваясь короткими профессиональными репликами. Эта группа, казалось, не была подвержена каким либо переживаниям, лишь Генрих Гиммлер усиленно грыз ногти на своих руках, по лицу Гейдриха ходили желваки, Пауль Хауссен часто тер лицо руками.
      Адольф Гитлер сидел в кресле посередине, а за его спиной, словно примеряясь уже к этому положению в будущем, застыл ТЕНЬ - Мартин Борман.
   
      Первое, что сделал Герхард, прибежав к флажку, это сбросил с головы стальной шлем, снял со спины ранец, отстегнул футляр противогаза. Потом немного ослабил поясной ремень, взял в руки саперную лопатку и стал вгрызаться в землю. На первых парах было трудно. Верхний слой земли был утрамбован гусеницами многотонных стальных громадин и поддавался лезвию лопаты с трудом. Но как только он прошел его, работа закипела. Великий боже! Сколько этой самой земли перекидал он за три года обучения в школе СС! Дело было знакомое и за какие-то сорок минут он смог углубиться почти выше пояса. Пот застилал глаза, глотка пересохла, и дыхание обжигало её, с хрипом вырываясь из легких, которые тоже горели огнем. Фон Роттниц решил немного отдохнуть и оглядеться. В принципе его ячейка уже была готова и если лечь на её дно, свернувшись калачиком, то вполне можно было пересидеть проезд танка. Он остановился и посмотрел по сторонам. У его друзей все было нормально. Сосед справа, как заведенный копал землю, практически уже скрывшись под ней. Слева немного запаздывал, но тоже явно успевал все сделать до зеленой ракеты. Дальше дела шли похуже, но в принципе были не так страшны. А вот у «Гитлерюгенда» явно не все было хорошо. Белокурый верзила, тот который обозвал юнкеров «древесными лягушками», успел за это время углубиться лишь по пах. Другие члены его команды тоже далеко не ушли. Лишь один, самый крайний, работая лопатой, словно крот, скрылся в земле по самые плечи. Видимо в замке Фогельзанг не придавали в программе обучения земельным работам особого значения и выполняли их от случая к случаю.
     Но особо отдыхать было некогда. Необходимо было расширить верх окопа, чтобы уменьшить обрушение земли под тяжестью танка и еще на десяток сантиметров увеличить его глубину. Герхард  плюнул на ладони и вновь вступил в спор с матушкой-землей.

     - Фельдмаршал, вы что-то хотели сказать мне сегодня? – вдруг вспомнил Гитлер, обращаясь к  Бломбергу.
     - О да, мой фюрер! – встрепенулся  военный министр, делая шаг к фюреру.
     - Ну, так говорите, я слушаю.
     - Сегодня, мой фюрер, перед вами пройдут новые экспериментальные образцы бронированных машин. Мы еще не придумали им название. Зовем их «Изделие 618».
     - И что это за «изделие»?
     - Это мощная, отвечающая требованиям современности боевая машина, так называемый – танк поддержки. Что-то средне между легким и тяжелым танками. Двигатель мощностью 250 лошадиных сил, 12 цилиндровый, V- образный, карбюраторный, жидкостного охлаждения. Лобовая броня 20 миллиметров. 30-ти миллиметровая броня лба башни. Вес 19 тонн. Ширина гусеницы – 360 миллиметров. Вооружение – 75-миллеметровая пушка, два пулемета калибра 7,92 миллиметра. Один из них спарен с пушкой, другой – курсовой. Скорость по пересеченной местности до 40 километров в час, по ровному шоссе – до 60-ти. Полковник Гудериан уже лично испытал опытный образец и пришел в восторг. Первые десять «изделий» как раз и примут участие в нашем учении.
     - Вы хотите сказать, что таких танков в Рейхе всего десять!? – неожиданно взвизгнул Гитлер.
     - Еще десять проходят обкатку, сорок запущенно на конвейере, - словно не замечая раздражения в голосе фюрера, спокойно продолжил фон Бломберг.
     -И когда эти сорок получат войска? – Гитлер снизу вверх уставился злыми глазами на застывшего перед ним фельдмаршала.
     - По нашим подсчетам к весне следующего года.
     - Пауль! Пауль! – громко закричал Адольф Гитлер, зовя к себе министра пропаганды и сжимая в ярости кулаки.
     - Да, мой фюрер! – Геббельс быстро, как только позволяла ему его хромота, подошел к своему вождю.
     - Нет! Ты только послушай наших военных, Пауль! К весне следующего года наша армия получит лишь только сорок современных танков. Нет! Ты только послушай их! И это тогда, когда нашей Великой Германии, как воздух, как хлеб, необходимы сильные и прекрасно оснащенные Вооруженные Силы. Они ей просто нужны, что бы стать Великой, фельдмаршал. Вы это понимаете!? Черт вас подери! И это спокойно мне говорят сами военные. Именно те, кто в первую очередь должны заботиться о новом оснащении армии. Сорок танков! Так спокойно! Нет Бломберг, не сорок - сто сорок, тысяча сто сорок, десять тысяч сто сорок! Вот какие ответы на поставленные вопросы мы должны ждать от вас. Танк- это решающее оружие в будущей войне, и мы не позволим вам так легко и непринужденно относиться к проблеме строительства этого так необходимого нам оружия. Пауль, не в службу, а в дружбу, займись этой проблемой, подключи к этому весь свой аппарат, заставь шевелиться наших  конструкторов и инженеров. Германии жизненно необходимы танки! Заставь рабочих работать так, как они никогда в жизни не работали. Великой Германии нужны не просто танки, ей нужны лучшие танки в мире и в очень большом количестве. Пауль, только ты сможешь решить эту проблему, только ты один, больше никто в настоящий момент на это не способен.
     Послышался сухой шелест и пронзительный свист пущенной в небо ракеты. С громким хлопком пасмурное небо окрасилось зеленым цветом.
     - Танки! Мой фюрер! Пошли танки! – словно не слыша Гитлера, радостно закричал с детской непосредственностью Геббельс.
     - Пауль, я обратился к тебе с совсем другой просьбой, - недовольно произнес рейхсканцлер, вставая с кресла и, обиженно поджимая нижнею губу, отчего усы под его носом сердито встопорщились.
     Все зрители, при виде зеленой ракеты, покинули свои кресла и вплотную подошли к большим обзорным окнам павильона. В их руках появились мощные полевые бинокли. Проходя мимо, такой бинокль, подобострастно вручил Гитлеру и барон фон Фрич. Тот инстинктивно взял протянутую ему оптику, но не двинулся с места. 
     Четыре человека: Геббельс, фюрер, фон Бломберг и Борман, так и не покинувший свой пост за спиной вождя германского народа, оказались как бы отделенными от основной массы болельщиков пустым пространством, которое создавало иллюзию обособленности этой небольшой группы от основной массы присутствующих.
     - Пауль, ты не ответил мне, - уже с явным гневом в голосе прошипел Гитлер.
     Геббельс, близоруко щурясь, подошел к рейхсканцлеру и ласково взял его за руку.
     - Дорогой «Альфи», - тихо, так что бы его никто не услышал, и с ласковыми нотками в голосе произнес он: - Я всё прекрасно понял и даю тебе слово, что к середине следующего года наша Великая Германия получит столько современных и мощных танков, что можно будет создать две, нет, три полнокровных дивизии, и  это будет только началом. Поверь мне. А сейчас, пойдем, посмотрим. Право, зрелище, я думаю, будет достойным того, что бы потом пожалеть, если мы чего-то пропустим.
     - Хорошо, пойдем, - и Гитлер, увлекаемый хромым министром пропаганды 3-го Рейха, покорно пошел к обзорному окну смотрового павильона.
     Чувство неполноценности, есть тот спусковой механизм в духовной жизни человека, который подвигает мыслящее существо к великим свершениям, вопреки своим физическим, духовным или моральным недостаткам. Иногда результат борьбы с самим собой у этих людей идет во благо для всех, иногда во зло. Особенно ярко это выразилось в докторе Пауле Йозефе Геббельсе, гауляйтере, министре пропаганды 3-го Рейха. В семилетнем возрасте он заболел остеомиелитом – воспалением костного мозга. Доктора одной из больниц небольшого промышленного городка Рейдта, что был расположен в долине Рейна, сделали ему операцию на левом бедре. В результате левая нога стала короче правой более чем на семь с половиной сантиметра и через короткое время высохла. Врачи сообщили родителям, что их сын останется на всю жизнь хромым и должен постоянно носить особую обувь и прочие ортопедические приспособления.  Это была правда. Но при жизни Геббельса, даже тогда когда он занимал высокие посты в правительстве Германии и был ближайшим соратником Адольфа Гитлера, эта правда никогда и никем не озвучивалась. Почему? Это прозвучит странно, но всех и даже самого Пауля Йозефа вполне устраивала придуманная кем-то легенда, что ходила по коридорам нацистских властных структур, о том,  что Геббельс появился на свет с изуродованной ногой.
     С детских лет маленький Йозеф познал отчужденность и насмешки своих сверстников, унизительную жалость взрослых, а самое главное жгучее чувство стыда за собственную немощь и невозможность быть как все. Он рос одиноким, оторванным от братьев мальчиком, избегал компании соседских ребят и одноклассников, в чьих играх не мог участвовать. Страдая от своего физического недостатка, он изо всех сил старался доказать всему свету свое умственное превосходство. Он радовался любому случаю, уязвить, унизить или выставить на посмешище своих сверстников. Из-за постоянных злорадных насмешек о нем стали говорить, как о заносчивом, неуживчивом и придирчивом ребенке.
     Окружавшая Геббельса в годы детства и юности обстановка, которую в некотором роде создавал он сам, явилась той кузницей, в которой выковался изощренный, коварный, беспринципный, безжалостный, в своей злобе ко всему человечеству, ум. Да Йозеф Геббельс ненавидел всё человечество. Тайно всех немцев, открыто всех остальных. Он ненавидел здоровых и больных, калек и увечных, умных и умалишенных, мужчин и женщин, детей и стариков. Всех! И  признавал над собой главенство только одного человека, того человека, который дал ему власть, власть над умами людей. Он боготворил Гитлера. Но если любовь Генриха Гиммлера к фюреру имела ярко выраженный платонический характер, была скромна и целомудренна, то любовь Геббельса к своему идолу носила в себе мощный заряд восторгов, восхвалений, низкопоклонства и кровавой жертвенности. Но в жертву Гитлеру он приносил не свою кровь. На созданный алтарь своего Бога Йозеф лил кровь практически всех людей Земли, в том числе и немцев.
     Чем больше смотришь на этого человека, чем больше знакомишься с его деяниями, записями его дневников, речами и выступлениями, тем больше поражаешься тому адскому пламени злобы и ненависти ко всему человеческому роду, что раздирала эту узкую впалую грудь. Да и человек ли это? Несоразмерно крупная голова с тяжелым, оттянутым вниз затылком. Невероятно тонкая шея, пугающая взгляд тем, что вот-вот может просто сломаться под тяжестью головы. Узкие острые плечи, короткое худое  тело и, конечно же, ноги, безобразные ноги, заставляющие этого маленького и несуразного человечка при движении дергаться, как испорченная марионетка. Физические недостатки не уродуют человека, если он человек. Да, они могут вызывать жалость, но больше всего они вызывают понимание и желание помочь. Здесь же, именно этот образ, образ именно Пауля Йозефа Геббельса рождает в душе отвращение и ненависть. Видимо поэтому в коридорах властных структур 3-го Рейха за глаза его называли «Хромым бесом», «Мефистофелем», «Козлоногим», «Маленьким Сатиром», «Талейраном», который тоже прихрамывал и поочередно предал всех своих сюзеренов. Да и сама легенда о рождении Йозефа именно таким, скорее всего, придумана и запущенна в обращение самим Геббельсом, чтобы предстать перед немецким народом  человеком «отмеченным свыше». Отмеченным чем? Уж не печатью ли самого дьявола?

     Хлопок! Шипение и треск разрыва! Зеленая звезда озарила пасмурное небо. Герхард испуганно застыл с лопатой в руках. Он уже заканчивал оборудование своего окопа, сделал его воронкообразным и слегка расширенным в стороны. По глубине окоп тоже отвечал всем требованиям его роста. Казалось, особо беспокоится, не было причины, но почему-то холодный, замораживающий внутренности страх, неожиданно охватил все его существо при виде этого зеленого свечения.
     «Успокойся! У тебя еще целых десять минут, и ты сможешь доделать то, что не успел», – успокаивал его внутренний голос. А глаза лихорадочно шарили по земляным стенкам этого земляного убежища и, о, ужас, находили все новые и новые недоделки, которые должны были привести к печальному исходу этого испытания. Задрожали руки, уже совершенно отказывавшиеся держать саперную лопатку. Мозг охватила паника, скользкая, противная, туманящая рассудок и сковывающая волю. Фон Роттниц никак не мог заставить себя сосредоточиться на чем-то основном, главном, на том, что надо решать именно в эти последние минуты. Все казалось главным, и это «всё» было так огромно, значительно, что, преодолеть себя и перейти к решительным действиям, было просто невозможно.
     А время шло. Герхард физически ощущал движение этого времени. Оно шло, и с каждой секундой его оставалось все меньше и меньше. Еще не было видно стальных чудовищ, еще не было слышно рева их двигателей, еще не лязгали их смертоносные гусеницы, но они были уже здесь! Танки гремели в Герхарде, прямо внутри его естества. И это было страшно, страшно до ужаса, до холодного пота, до дрожи в коленях и до состояния, граничащего с потерей памяти.
     Фон Роттниц сел на дно окопа, сжал голову руками и, что бы окончательно успокоиться, закрыл глаза. Это немного помогло ему. И тут, прижавшись спиной к сырой и липкой земле, он почувствовал, как она дрожит, сотрясаемая еще далекими, но неуклонно приближающимися вестниками смерти, танками. Странно, но именно эта дрожь отрезвила его, и на смену панике пришло спокойствие, разбуженное в уголках сознания любопытством, этим великим даром природы. Он поднялся и выглянул из окопа. Танки появились. Еще маленькие и совершенно не страшным, на самом краю огромного свободного пространства, они неуклонно приближались и с каждой минутой становились все больше в размерах. Их было ровно десять, ровно по числу участников соревнования. Развернувшись цепью, танки уже наметили тех, кого должны были «проутюжить» и видимо прибавили скорость, так как над каждым из них поднялось черное облако выхлопа. Теперь стало слышно и их рев, пока негромкий, удаленный, но грозный, страшный в своем неумолимом усилении по мере продвижения вперед.
     Герхарда опять стала бить дрожь, и что бы унять её или просто на время забыть о ней, он резким движением выбросил своё тело из окопа и стал быстро сбрасывать на его дно оставшееся на поверхности снаряжение, слегка присыпанное землей. Когда с этим было покончено, он сам спрыгнул в окоп и первым делом натянул на себя стальной шлем, тщательно застегнув его ремешок под подбородком. Эти простые, но необходимые действия, помогли ему пережить вторичный приступ паники. Его способность, заставить себя покинуть окоп на виду стальных чудовищ, вселила в него веру в свои силы. Теперь окоп казался самым надежным убежищем на свете, и это еще больше подняло его настроение. А тяжесть стальной каски на голове одарила призрачной надеждой на его полную неуязвимость. Герхард даже улыбнулся  танкам, которые уже приблизились к границам последнего километра и значительно выросли в своих размерах.  Опираясь руками на край окопа, и высунувшись из него, он осмотрелся. У юнкеров офицерской школы СС дела обстояли, кажется, не плохо. Его соседи справа и слева, тоже, как и он, с любопытством наблюдали за танками, над поверхностью земли виднелись лишь купола стальных шлемов. Что творилось у «Гитлерюгенда» фон Роттниц не видел, обзор закрывал довольно приличный холмик земли, той земли, что  должна была быть использована для создания бруствера. Но, экономя время, он просто выкидывал землю лопатой направо и налево. В принципе, настоящий, утрамбованный и закрепленный дерном бруствер, Герхард бы сделать, просто, не успел.
     Уверенное и стремительное движение бронированных машин, его заворожило. Детально рассмотреть эти чудовища не было пока возможности, но уже на таком расстоянии они вселяли страх неукротимой мощью. Широкий угловатый корпус, высокая, смещенная с центра на левый бок башня с черным глазком орудия и сверкающие по бокам ленты гусениц, плавное, чуть заметное покачивание, все это создавало впечатление силы и стремительности, неуязвимости и хладнокровного стремления уничтожить всё на своём пути. Страшно было смотреть на этих демонов, созданных человеческими руками. Страшна и восхитительно прекрасна была эта развернутая атака стальных монстров. 
     Танкам до окопов оставалось каких-то шестьсот метров, когда случилось что-то невероятное. Совершенно неожиданно на броне, под срезом башен, заплясали оранжевые огоньки, и раздался треск пулеметных очередей. Над головой юнкера в серое небо полетели яркие огоньки трассирующих пуль. Герхард инстинктивно убрал голову, хотя прекрасно видел,  танкисты стреляют гораздо выше целей, но они стреляли боевыми, настоящими патронами, и каждый патрон посылал в пространство маленький горячий кучек свинца, который мог разорвать, искалечить такое мягкое и беззащитное человеческое тело, задуть в одно мгновение искру жизни в нем.
     «А! А! А!» - звонко и протяжно рванулось к небу слева. Фон Роттниц выглянул из окопа и увидел жуткую картину. Белобрысый верзила из школы замка Фогельзанг, тот самый, что обещал надрать сегодня им задницы, выскочил из своего укрытия и, нелепо размахивая руками, бросился бежать в сторону стартовой отметки. При этом он истошно орал, не переводя дыхание. Резанула еще одна очередь, только одна пулеметная очередь, и только один танк осветился оранжевыми огоньками выстрелов. Тело курсанта неестественно выгнулось назад, потом стало разворачиваться против часовой стрелки. Крик резко оборвался и сменился страшным хрипом. Курсант сделал еще несколько шагов, с каждым шагом, все больше и больше клонясь к земле. Потом ноги его подломились, словно мгновенно лишились костной опоры.  И он, словно комок тряпья, с размаху упал на землю. Лишь длинные плети рук в последний момент словно пытались схватиться за воздух, Но это им не удалось, и они вцепились пальцами в почву. Тело неожиданно, словно ожило, круто выгнулось, и до юнкеров и курсантов долетел протяжный вопль ужаса, оборвавшийся на самой высокой ноте.
     Герхард, совершенно ничего не понимающий и не верящий в то, что произошло у него на глазах, резко повернулся к приближающимся танкам и закричал, сам не отдавая  отчет в том, что он делает:
     - Ублюдки! Вы что с ума сошли!? Выродки!
     Прямо на него летела,  ревя двигателем и гремя гусеницами, стальная махина, словно демон страшных снов. Сверкали, начищенные трением до зеркального блеска, траки; тугой голубоватой струей били в сторону выхлопные газы; покачивалась, словно живая, под действием неровностей почвы, уродливая башня, смещенная к левому борту от центра и глядящая прямо в глаза юнкера, своим черным пустым оком орудийного ствола. Именно этот мертвый взгляд заставил Герхарда что-то делать. Он вдруг увидел, что почти вылез из своего убежища, и бронированное чудовище уже поводит коротким стволом пулемета, беря его на мушку прицела.
     «Нет, этого вы от меня не дождетесь», - неожиданно трезво и холодно подумал фон Роттниц и скатился кубарем на дно окопа.

     - Хорошо сыграно, фон Ширах! Просто замечательно! Я думаю, судьи этого соревнования учтут актерские способности парня, и не будут ставить вашей команде штрафные очки! – раздался пронзительный  громкий, с какой-то нервной веселостью, голос рейхсминистра пропаганды.
     «Он что, не видит разве, это же не спектакль, это правда», - подумал Гитлер, презрительно кривя губы и не отрывая своего взгляда, усиленного оптикой полевого бинокля, от распростертого на земле тела: - «А впрочем, откуда ему знать, как подают сраженные насмерть солдаты в бою? Расстреливать зарвавшихся штурмовиков это одно, видеть же смерть на поле боя, совсем другое».
     Эта мысль приятно пощекотала его тщеславие. И он тепло улыбнулся, прекрасно понимая, что возглас его любимчика Геббельса относился не к остолбеневшему фон Шираху, не к неожиданно смолкшим, пораженным зрелищем, зрителям, что столпились перед большими окнами смотровой площадки, а именно к нему, к Адольфу Гитлеру, фюреру германского народа. Уж кто, как не он, должен по своему жизненному и фронтовому опыту понимать, клоунада это или настоящая жизнь?
     Да, чего греха таить, любая возможность  возвыситься над толпой, над обыденностью, над  умным и опытным оппонентом, над ходом самой истории, доставляли ему истинное наслаждение и делали его по настоящему счастливым. Нет, не заискивающая лесть, не восторженное обожание, не взгляды полные восхищения и восторга от одного его появления, а именно осмысленное им самим превосходство над окружающим, давало ему это непередаваемое по своей полноте и чувственности ощущение значимости и высокого исторического предназначения. Тем более если толчок к этому осмыслению приходил извне, как сейчас и кажется направленный к совершенно другому человеку, но именно разгадывание этого ребуса и приносило то, что испытывал Адольф в эти минуты.
     Но вместе с теплом самодовольства из глубин своего естества Гитлер почувствовал поднимающийся холод того дождливого и промозглого ноября 1914 года, когда 16-й баварский резервный пехотный полк попал в мясорубку под бельгийским городишком по названию Ипр, где англичане остановили кайзеровские части, рвущиеся к Ла-Маншу. Он все еще смотрел в бинокль на безжизненное тело курсанта, а зрение уже туманили призраки прошлого. Тогда  на позиции немцев пошли не танки, а бронеавтомобили. Маленькие, юркие, изрыгающие огонь из спаренных пулеметов, но тоже грозные и неуязвимые, как им тогда казалось, железные чудовища. Боялся ли он? Кажется, нет. Да, точно, не боялся. Это сосед по траншее, наспех выкопанной в день прибытия на позиции, поэтому не очень глубокой и такой ненадежной, Курт, а вот фамилию уже и не вспомнишь. Да, именно Курт  вдруг страшно закричал и бросился бежать назад, по гладкому, как стол, и скользкому от дождя полю. И так же, как этого юнца, его стеганула по спине свинцовая струя, выпущенная из тяжелого пулемета бронеавтомобиля. И он так же падал, разворачиваясь и пытаясь удержать себя, схватившись руками за воздух. А его огромные в пол лица глаза, полные слез, уже не видели этот мир. Да именно так оно и было в том далеком 1914 году.
     За четыре дня сражения под Ипром его часть понесла ошеломляющие потери. Численный состав 16-го баварского резервного пехотного полка сократился с трех с половиной тысяч до шестисот человек. Провидению было угодно сохранить  будущего фюрера германского народа. Он даже не получил царапины, хотя вместе со всеми восемнадцать раз поднимался из траншеи, штурмуя укрепления англичан, пережил десять артиллерийских налетов из тяжелых орудий, отразил шесть попыток противника выбить их  с занимаемых позиций, вот только на счастье авиации не было. Все четыре дня стояла мерзкая, дождливая, туманная по утрам и вечерам холодная погода.
     Уже тогда, после кромешного ада первого сражения за Ипр, в нем проснулась уверенность в высоком личном предназначении, в его неуязвимости, в правдивости тех загадочных слов, что услышал он в 1909 году в полупустом зале венского музея Хофбург, смотря на священное «Копье Оттона III». Уже тогда, среди однополчан,  выживших в том страшном сражении, пошли небылицы и были, о странном рядовом Гитлере, который был просто невыносим в своей образцовости, своей исполнительности и ревностном отношении к службе. Это выделяло его среди однополчан, как белую ворону среди черной стаи. Да, он  был белой вороной, уже и потому, что не ругал как все войну, а стойко, с каким-то нечеловеческим терпением, переносил грязь, вшей, смрад и слякоть передовой. Был равнодушен к невзгодам, с предельной серьезностью воспринимал как саму суть войны, так и судьбу, уготованную Германии и никогда не был нытиком, белоручкой и трусом. 
     Фюрер сунул свободную руку под армейскую шинель и нащупал Железный Крест 1-го класса на своем пиджаке, военного покроя. Нет, этот Крест он получил в августе 1918 года за пленение в одиночку пятнадцать «лягушатников». Тогда он уже был ефрейтором. Да, славное было времечко, ужасное, страшное и веселое. Французы явно заблудились, оказались на территории, занятой германскими войсками, и совершенно для себя неожиданно натолкнулись на Адольфа, который нес важное сообщение от своего командира в соседнее подразделение. О! Как они испугались, когда из кустов с винтовкой на перевес, сверкая на солнце широким  длинным штыком, на них вылетел он, словно заново рожденный Бог Войны Один. Как они присели от страха под его звериным криком, и как потом послушно сложили оружие, признав его власть над собой. В тот день был «звездный час» Гитлера. В тот день он неожиданно для себя отведал пьянящий нектар безграничной власти над людьми. Власти, которая дает тебе полное право распоряжаться жизнью и смертью. Это было, как наркотик, и даже сильнее самого мощного наркотика. Именно тогда Адольф сделал для себя главный вывод в жизни: «Только сильной личности доступно все и прощается все. А сильной личность делает не только воля, целеустремленность, но и оружие, которое данная личность держит в этот момент в руках». Этому постулату он следовал потом всю свою жизнь. 
     Ефрейтор Гитлер важно вел строй пленных сквозь палаточный городок своего полка к месту, где размещался командный состав. Удивленные и восхищенные взгляды однополчан сопровождали его. Слышались приветственные в его адрес реплики, поздравления и колкие шутки в адрес пленных. Это было поистине триумфальное шествие. А потом, как апофеоз триумфа, восторженное восхищение в глазах командира и через месяц Железный Крест 1-го класса, которым очень редко награждали простых солдат в имперской армии.
     Нет, тогда в 1914 году, после ужасов ипрского котла Адольф получил Железный Крест 2-го класса,  за спасение из-под интенсивного огня противника командира своего взвода. Он хранится теперь в заветной шкатулке вместе с нашивками за ранения и лычками младшего капрала, которые тоже получены за этот подвиг.
     «Почему я не ношу его»? – в который раз задал себе вопрос фюрер. И в который раз не нашел ответа. Вернее побоялся ответить себе правдиво. Этот Железный Крест был тяжел для Гитлера. Он словно пропитался кровью, погибших под Ипром однополчан. Он нес в себе воспоминания того ужаса, который все же испытывал Адольф  в те дни, ибо не боятся только мертвецы или умалишенные. Но он этот ужас загонял в самые потаенные уголки своего естества. И эта борьба с самим собой, борьба между долгом, честью и простыми человеческими инстинктами самосохранения, нанесла его психике жесточайший удар. С одной стороны закалив его волю, с другой сделав невероятно сентиментальным и восприимчивым. Он просто боялся, боялся  по-настоящему, что память Железного Креста 2-й степени, память первого сражения за Ипр, будет вызывать у него, совершенно недопустимые для вождя германского народа, слезы. Эту свою особенность, эту слабость своего душевного состояния Гитлер всецело понимал и порой старался скрыть под более сильными эмоциональными всплесками своей неуравновешенной натуры. Вот почему порой он был подобен вулкану, который неожиданно для всех взрывается и низвергает на присутствующих огненную лаву  гнева, хлестких, как выстрел, оскорбительных эпитетов и, не терпящих возражений ни с чьей стороны, окончательных и бесповоротных решений.
     Холод Железного Креста, его строгие угловатые формы и нежная гладь эмали, приятно отозвались в кончиках пальцев ощущением чего-то совершенного и незыблемого. Это успокоило Гитлера, который, после слов Геббельса, ощутил приближение приступа раздражения и нетерпеливую дрожь во всем теле, которая грозила вылиться в истерическую отповедь этому  ничего не понимающему министру пропаганды. Смерть немецкого курсанта под выстрелами из пулемета немецкого танка совершенно не тронула фюрера. Имеющий полное право считать себя смелым человеком, он с презрением относился к чужой трусости, тем более к трусости, заставившей этого юнца покинуть боевой пост. Так не имел право поступать представитель германской расы, той расы, которой должен принадлежать весь мир. А, следовательно, его смерть вполне оправдана и даже необходима. Сорная трава должна вырываться с корнем, что бы не испортила всего урожая. Но, Геббельс? Нет, каков Геббельс! Ну, какой здесь театр, какие роли, какие актеры!
     - Нет, Пауль! Это не театральная постановка. Его убили по-настоящему и за дело. Солдат Великой Германии не имеет права отступать и тем более бежать при виде противника, - спокойно и тихо, но так чтобы его слова услышали все, сказал фюрер.
     Головы зрителей, как по команде, повернулись в его сторону. Вождь изрек ИСТИНУ! В восторженных взглядах  кричало: «Слава вождю»! 
     Гитлер самодовольно фыркнул, однако хорошо сказал, и перевел бинокль на окопы остальных участников соревнования и приближающиеся к ним танки. Из четвертого от смотрового павильона окопа выскочил юнкер и, показывая сжатые кулаки танкистам, что-то злобно прокричал. «Если побежит, то это будет плохо. Бедный Генрих  не переживет позора», - весело подумал фюрер. Юнкер не побежал, а быстро скрылся в своём окопе.
     А танки были и в самом деле хороши. Компоновка классическая – однобашенная, переднее расположение трансмиссии, широкий корпус и большой диаметр башенного прогона. Сразу бросилось в глаза, что ходовая часть почти полностью заимствована у тяжелого многобашенного танка Nb.Fz. Забронированный объем обеспечивал нормальную работу экипажу, как максимум в пять человек и размещение необходимого оборудования. Фюреру лишь не понравилось расположение самой башни. Смещенная влево от продольной оси, она была больше похожа на декоративную башенку средневекового замка, чем на устрашающую орудийную башню мощного оружия смерти.
     - Фельдмаршал, - не отрывая глаз от бинокля, позвал военного министра к себе Гитлер.
     - Я здесь, мой фюрер! – прокричал фон Бломберг, рев танковых двигателей уже глушил слова в смотровом павильоне.
     - Сегодня к вечеру я хочу просмотреть чертежи этого «изделия 618», - коротко отдал распоряжение Адольф.
     - Слушаюсь, мой фюрер! – ответил военный министр, принимая стойку «Смирно».
     - Да, а где полковник Гудериан? Я что-то не вижу его здесь?
     - Мой фюрер! Полковник Гудериан лично руководит действиями своих танкистов прямо на поле полигона. Он находится в танке, отмеченном белой цифрой семь. Это четвертый танк от смотрового павильона.
     - Хорошо Бломберг! Хорошо! Я бы хотел с ним поговорить тоже.
     - Сразу после соревнования?
     - Нет! Вечером. Пусть это будет часов в семь вечера. Хотелось бы услышать мнение профессионала.
     - Слушаюсь, мой фюрер!
     Между тем наступила кульминация соревнования. Стальные чудовища, ревя моторами и лязгая гусеницами, влетели в окопы курсантов и юнкеров.
    
         Танк громко недовольно рыкнул, словно зверь, упустивший во время охоты, такую, казалось, легкую добычу. Его сверкающая, как нож гильотины, гусеница взлетела над зевом окопа, замерла на мгновение на фоне серого неба, а потом с грохотом опустилась вниз. Герхард закрыл глаза и импульсивно прикрыл голову ранцем.
     Что-то   прогрохотало  над головой. Рвануло с силой ранец из рук, и Герхарду стоило большого усилия удержать его в руках.  Свистящий лязг металла о металл резанул барабанные перепонки. Омерзительный смрад выхлопных газов ударил в ноздри и вызвал, выворачивающий наизнанку все внутренности сухой, царапающий острыми когтями горло, кашель.  Земля, как живая, зашевелилась и заволновалась вокруг него и сдавила грудь так, что перехватило дыхание. Её струйки поползли по лицу, залепляя глаза, пытаясь проникнуть в рот и уши. Дикий, древний ужас проснулся в самых потаенных глубинах естества Герхарда. Волна холодного пота вместе с противным болезненным ознобом прокатилась по всему телу. Инстинкт самосохранения, требуя от юноши немедленных действий, наполнил его воображение страшными картинами мучений заживо погребенных. И это было по-настоящему страшно уже тем, что соответствовало действительности. Фон Роттниц попытался открыть глаза и увидел тьму вокруг. Ранец над головой сыграл роль козырька и не дал засыпать землей лицо полностью. Но от этого не стало легче. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Сжатые весом танка стенки окопа давили на ноги и грудь. Паника все больше и больше стала охватывать Герхарда. Задрожали руки и ноги, спазмой свело горло, так, что дыхание прервалось. Холодный противный пот выступил по всему телу и скользкими струйками потёк по щекам. Сердце провалилось куда-то в желудок, гулко и больно стуча по его стенкам. Мочевой пузырь сдавило так, что терпеть больше не было никакой возможности. Это был предел! Предел всему! Именно ощущение того, что больше нет сил, выносить всё это, что он вот-вот обмочится прямо в своём окопе, заставило фон Роттница с силой распрямить ноги и с криком ярости выскочить из своего раздавленного убежища, подняв в воздух целый фонтан земли.
     Грязно-серая корма танка, покачиваясь, мирно удалялась от него. Бронированное чудовище, только что вселявшее в тебя такой страх и ужас, стало неожиданно  смешным,  неказистым и неповоротливым.   Оно даже показалось фон Роттницу, гораздо меньше по размерам, ниже по высоте и не столь воинственно, чем это было при встрече лицом к лицу. Образ монстра, рожденного самим Адом, развеялся, как дым. Перед Герхардом был беззащитный стальной коробок, который, будь у него гранаты, он уничтожил бы с одного броска. И юноша, подняв к небу  руки со сжатыми кулаками и, не замечая, как по измазанным грязью щекам, оставляя светлые полосы, ползут слезы, пронзительно прокричал боевой клич войск СС, празднуя свою победу над этим исчадием Ада, победу над самим собой.
     Танк отъехал еще метров десять и остановился. Двигатель взревел в последний раз, и замолчал. Из люков, как черти из табакерки, повыскакивали танкисты в серой, под цвет танка, форме. Они, молча и сноровисто, построились возле левого борта бронированной машины. Герхард, скосив глаза, увидел, что и остальные танки остановились и заглушили моторы. Над полем воцарилась звонкая, как натянутая гитарная струна, тишина. Боковой башенный люк беззвучно распахнулся и из него на землю спрыгнул офицер в полковничьих погонах. Он пару раз присел, разминая ноги, снял с головы танковый шлем и в развалку пошел  к  застывшему юнкеру. Тот стоял, все еще не зная, как себя вести в подобной ситуации. Но заложенные за три года обучения в офицерской школе правила воинской субординации взяли верх, и когда полковнику осталось дойти до него не больше пяти шагов, он принял строевую стойку и четко доложил:
     - Господин полковник! Юнкер третьего курса элитной юнкерской школы в Бад-Тёльце Герхард фон Роттниц поставленную задачу выполнил!
     - Вижу! Вижу, юнкер! И выполнили прекрасно. Ну, и как вам мой стальной конь? – полковник стоял перед Герхардом и улыбался в свои небольшие усики.
     - Господин полковник! Осмелюсь доложить! Если бы у меня была пара гранат, от вашего коня остались бы одни воспоминания. Он страшен лишь спереди, а сзади беззащитен, как младенец.
     - Но для того, что бы атаковать моего коня сзади, надо пережить его фронтальную атаку. А она, признайтесь честно, не каждому придется по душе. Или не так?
     - Я же смог…!
     - Юнкер! Вы были на мушке моего пулемета столь долгое время, что как минимум  четырежды должны были расстаться с жизнью в настоящем бою. Я уже не говорю о прицеле орудия. Ваш окоп я мог накрыть с третьего залпа еще в километре от вас. А впрочем, вы молодец! Значит СС?
     - Так точно! Господин полковник!
     - Не хотите перейти в танкисты? Могу посодействовать. Мне нужны смелые ребята.
     - Господин полковник! Я присягал на верность фюреру и рейхсфюреру, вторичная присяга может повредить моей репутации.
     - Хорошо сказано, юнкер. Но все же подумайте. В настоящее время создаются танковые подразделения СС, и если вы захотите стать офицером-танкистом, милости просим. Запомните, меня зовут Хайнц Вильгельм Гудериан. И если вам потребуется моя рекомендация, я к вашим услугам, мой мальчик.
     Полковник отдал Герхарду честь и медленно пошел по направлению к смотровому павильону.
     Тем временем танкисты освобождали из плена земли засыпанных в окопах юнкеров и курсантов. Результат соревнований был удручающим. Из пяти курсантов школы «Гитлерюгенда» в живых остался один, тот самый «крот», которого видел зарывающимся в землю Герхард во время своего небольшого отдыха. Один был убит из пулемета танка у всех на глазах, трое – раздавлены в своих подобиях окопов, что смогли выкопать эти необученные мальчики. У юнкеров все остались живы, лишь одному сильно придавило руку, но он отказался от госпиталя и остался в строю. Но никто, кроме Герхарда, не выбрался из своего убежища самостоятельно. По всем условиям соревнования, победили СС.

     Как только танки, отъехав на двадцать метров от окопов, застыли ровным строем и заглушили моторы, в помещение смотрового павильона вернулся шум голосов. Все зрители, еще не ощутив наступления тишины, громко обсуждали увиденное. Это, в конце концов, стало раздражать Гитлера, и он резко поднял правую руку вверх, как делал это всегда во время своих выступлений, требуя тишины в зале. Мгновенно все замолчали. В груди приятно потеплело, тщеславие фюрера, уже в который раз за это утро, вновь было удовлетворено.
     - Господа. …. Мы сегодня … присутствовали с вами … не просто на соревновании курсантов и юнкеров … двух элитных школ, - после непродолжительного молчания, тихо и медленно начал говорить Гитлер, намеренно делая значительные паузы между словами. Казалось смущение оттого, что ему приходится выступать перед такой «блестящей» аудиторией, начисто лишило его уверенности в способности доходчиво и просто довести до слушателей свои мысли. Словно страх от этого сковал всё его существо, и ему приходится с большим трудом отыскивать в запутанном лабиринте сознания именно те слова,  которые бы наиболее полно выразили то, что он хотел сказать. Фюрер всегда поступал так. Этот прием, уроки которого преподал ему еще сам герой великой войны Зебботендорф, глава тайного общества «Туле», заставлял слушать его, затаив дыхание, что, как ничто другое, безраздельно завладевало вниманием аудитории: - Мы присутствовали с вами … при самом настоящем историческом моменте. Именно при историческом моменте, … я не боюсь этого слова! Сегодняшние события, как ничто другое, без прикрас и подтасовки фактов, показали нам готовность нашей молодежи с оружием в руках защищать завоевания будущей Великой Германии. В последнее время … я много говорил о мире. Нет, я не хочу откреститься от своих слов. Я все говорил правильно. Германии нужен мир, и она будет бороться за мир. Но действительность такова, что прочный мир для нас возможен только под сенью хорошо отточенных штыков. Только силой оружия мы можем завоевать мир для своего многострадального народа, уважение этих, так называемых, «сверхдержав», обеспечить неприступность границ нашего жизненного пространства и заставить считаться с нами за столом переговоров по любому вопросу, будь-то решение политических, экономических или территориальных проблем.
     Голос Гитлера постепенно усиливался. Сама его фигура,  скромно потупленная и неуверенная в себе в самом начале, приобретала  все более решительные и грозные черты. Она как-то вытянулась, стала выше, стройней и значительней. Фюрер, чем больше его голос приобретал силу, уверенность и твердость, стал на каждом конце фразы резко поднимать своё тело на носки,  словно этим движением помогал вылетать из горла тем раскаленным пылом оратора словам, что бросал в лица своих слушателей. Это походило, пусть и отдаленно, на танец королевской кобры, под заунывные звуки, издаваемые дудкой индийского факира. И как раскачивание раздутой капюшоном головы кобры, это движение гипнотизировало аудиторию.
     Совсем не зря, в своё время, Великий Магистр общества «Туле» Зебботендорф объяснял Адольфу, тогда еще простому неофиту Ордена, значение каждого жеста, каждого движения, каждой интонации в голосе, предназначенных не только для овладения вниманием толпы, но и  полного  подчинения слушателей  воле и желанию оратора. Свои методики Зебботендорф  обосновал на материале тайного трактата  создателя общества Священных Убийц – ассасинов имама Хасан аль-Саббаха «Как говорить, чтобы завоевать доверие врага», который в свою очередь был основан на древнем тибетском манускрипте «Сладкий голос и танец змеи». И надо сказать, первое практическое применение знаний древних дало такой неожиданно блестящий результат, что Гитлер был, не только поражен его действием на толпу, не только еще более уверовал в необходимость обладания древними знаниями, но и полностью укрепился в осознании своего личного высокого предназначения в истории.
     И вот теперь, уже в который раз, видя,  как   все заворожено смотрели и слушали своего фюрера, он испытывал тот невероятно сильный экстаз, который охватывал всё его существо. Он  поднимал его на невероятные высоты, делал его богоподобным существом, и его невозможно было сравнить ни с чем на этом свете. Это пьянящее чувство всевластия было похоже на употребление сильнодействующего наркотика. Оно провоцировало «наркотическую» зависимость субъекта и поэтому каждое, даже незначительное выступление Гитлера, простая беседа, застольный разговор, все больше и больше превращалось им в пламенную речь неистового оратора перед миллионной аудиторией.
     - Оружие у нас стало появляться. Сегодняшние танки этому свидетельство. Появились новые образцы стрелкового оружия, артиллерийских орудий, строятся новые боевые корабли для нашего флота. … Недавно мне показали действие одного взрывного устройства, - фюрер прервал на немного свою речь и таинственно обвел слушателей своими голубыми выпуклыми глазами, в которых все больше и больше разгорался фанатичный огонь: - Русский ученый Цимлянский в одной из подземных штолен уже не действовавшей шахты в Саксонии произвел взрыв-испытание этого сокрушительного оружия. Его сила потрясла меня! Это настоящее оружие богов! Оружие возмездья! Но нам пришлось отказаться от него. Почему? Спросите вы.
     Я не устану доказывать. … Несмотря на то, что двадцатый век заявил о себе, как о веке машин, веке технического прогресса, роль человека остается главной и решающей в столкновении цивилизаций. Чего мы будем добиваться в своей деятельности? Новых жизненных пространств? Новых экономических приобретений? Новых народов под крышей тысячелетнего  Рейха? Но кому нужна земля, отравленная радиоактивностью и абсолютно непригодная для проживания? Кому нужны природные ресурсы, которые нельзя разрабатывать, так как они смертельно опасны для людей? Кому нужны завоеванные народы, которые несут в себе наследственные признаки неизлечимой болезни? Вот почему мы не можем себе позволить применить на практике это оружие богов! Ради своего любопытства ученые готовы поджечь весь земной шар. Но я, слава богу, до этого не доживу!
     Этот эпизод я привел вам не просто так! Это как раз и говорит, что главным в нашей политике остается человек и только ему мы должны служить. Должны служить великому германскому народу. Обеспечить его современной мощной техникой, научить его обращаться с нею, охранить его от любых посягательств на его мирное существование.
     Последние предложения Гитлер произнес на одном дыхании, словно выпустил длинную очередь из пулемета, и задохнулся. Он с хрипом втянул воздух в себя. Опять окинул слушателей своими, пылающими холодным огнем, ледяными глазами и вдруг, брызгая слюной и поднося руки со сжатыми кулаками к горлу, неистово взвизгнул:
     - И что мы сегодня увидели?!!! Посмотрите!! Нет, вы все посмотрите! Перед вами лежат три германских юноши, которые не покинули своих позиций и которые погибли лишь потому, что их не научили правильно рыть окопы! Фон Ширах!  Вы, и только вы повинны в этом. Я – фюрер немецкой нации – умею рыть окопы. Этому меня научила война. И я прекрасно знаю, как это надо делать. Кто из вас умеет правильно рыть окопы? Я спрашиваю, КТО?
     - Я… - раздался голос фон Фрича.
     - Военные не в счет, - резко отрезал Гитлер: - Я не возлагаю на вас ответственность за смерть того, что покинул свою позицию, фон Ширах. Трусами не становятся, трусами рождаются. Запомните, все рождаются трусами! И только силой воли, верой в своё предназначение, горячей любовью к своей Родине и верностью данной присяге, можно победить животный инстинкт самосохранения. Тот, кто не смог этого сделать, не достоин высокого звания немца! Но тут возникает еще одна проблема. Гудериан!?
     - Я здесь! Мой фюрер!
     - Гудериан, скажите нам, что испытали немецкие танкисты, слыша под гусеницами немецкого танка, хруст немецких костей?
     - Они были потрясены, мой фюрер!
     - Фон Ширах! Вы слышите? Танкисты были потрясены вашей работой.
     - Но, мой фюрер… - попытался оправдаться  рейхсюгендфюрер.
     - Молчать! – взревел истерично Гитлер: - Вы не только погубили троих курсантов вашей школы. Вы не только проиграли соревнование, но и отвратительно подготовились к нему. Если мы также отвратительно подготовимся к Олимпийским Играм, то, говорю прямо – тогда нам нечего делать и в мировой политике. И я сложу с себя полномочия фюрера германского народа.
     Руки устало упали вдоль туловища, глаза поблекли и уставились в пол. Для всех это было сигналом того, что эмоциональный заряд вождя иссяк полностью и можно считать, настоящая гроза, что могла обернуться для некоторых лишением должность и званий, а возможно и жизни, миновала. Сдержанный вздох облегчения прошелестел по рядам присутствующих.
     Между тем Гитлер усталой походкой направился к Гиммлеру.
     - Мой дорогой Генрих, - тихо произнес он, положив ласково руку на плечо рейхсфюрера: - В который раз ты доказываешь мне свою преданность. Войска СС – настоящая элита 3-го Рейха. Это теперь неоспоримо. Я думаю, что ты не поскупишься, как это бывает обычно, на заслуженное поощрение своих юнкеров? А, Генрих? Особенно отметь этого юнкера, который единственный из всех поднялся из окопа, когда прошли танки.
     - Мой фюрер! Имею честь доложить! – неожиданно вмешался полковник Гудериан, что оказался стоящим рядом с Гиммлером.
     Гитлер недовольно дернул головой, но, справившись с собой, также тихо произнес:
     - Докладывайте, полковник.
     - Мой фюрер! Танк, которым я имел честь командовать, прошел над окопом этого юнкера. Отмечаю стойкость, смелость и выносливость юнкера элитной школы Бад-Тёльце Герхарда фон Роттница. Он заявил мне о том, что если бы у него были гранаты, то моему танку очень бы не поздоровилось. Поэтому ходатайствую о награждении этого юнкера Железным Крестом 2-го класса.
     - Ну, Железный Крест 2-го класса это немного слишком, - уже немного веселее и бодрее проговорил Гитлер: - А вот звание по выпуску на ступень выше, думаю в самый раз. У него еще будет время заслужить этот крест. Да, этого юнкера зовут фон Роттниц, я не ошибся?
     - Так точно, мой фюрер, Герхард фон Роттниц! – вытянулся еще больше Гудериан.
     - Генрих, это тот самый фон Роттниц? – обратился вождь к Гиммлеру.
     - Да, мой фюрер, тот самый, - пролепетал рейхсфюрер. Он всегда терялся в присутствии самого Гитлера, особенно когда их беседы проходили на столь незначительной дистанции.
     - Я хотел бы поговорить с ним, Генрих.
     - Когда, мой фюрер?
     - Нет, не сегодня и не завтра. Когда у тебя в школе выпуск?
     - Первого июля.
     - Напомни мне, я буду на этом выпуске. Тогда с ним и поговорю. Хорошо?
     - Я буду, счастлив, исполнить вашу просьбу, мой фюрер.

 Юнкеров построили на том же месте, где с ними разговаривал Гиммлер перед началом соревнований. Вид у них был потрепанный, грязный, но в глазах светилась радость. Радость того, что они живы и целы. Даже мрачные воспоминания о расстреле одного из курсантов замка Фогельзанг уже успели потускнеть и спрятаться в самом дальнем углу сознания. Успех был безоговорочный, победа была полной. И это было самое главное, это затмило всё. К ним спустились те же высокопоставленные лица: Гиммлер, Гейдрих и Хауссен.
     Рейхсфюрер долго молчал, глядя в испачканные землей лица своих юнкеров. Он был взволнован, взволнован так, что не находил места своим рукам. Даже снятые кожаные перчатки, которые он сжимал в левой руке, и постоянно теребил правой, не снимали, а только усиливали его волнение. Наконец, сильно ударив кожаными перчатками по правой руке, словно подстегивая себя, он произнес:
     - Сегодня, на глазах у нашего фюрера, вы совершили подвиг. Я не боюсь этого слова. Именно – подвиг! Вы еще раз доказали всем, что есть только войска СС, которым по силам все, и которые преданы фюреру до конца жизни. Вас всех достойно поощрят. Благодарю вас!
     С этими словами он покинул юнкеров. Гейдрих молча кивнул в знак поощрения и улыбнулся мельком, по дороге, спеша за своим шефом. Лишь Хауссер задержался, что бы успеть сказать:
     - Спасибо! Я горжусь вами.

*******

     Оберштурмбанфюрер  Роттниц  замолчал. В машине воцарилась тишина. Через некоторое время её первым нарушил, фон Вален:
     - Ну, примерно так я это и представлял. Надо прямо сказать, жестокое и страшное испытание. Но, что было дальше, с вами и другими участниками этого соревнования?
     - Про курсантов, вернее курсанта  «Гитлерюгенда», того, что остался в живых, не имею ни малейшего представления. А вот юнкера…. Все успешно сдали выпускные экзамены и, на торжественном построении в честь окончания школы, получили благодарственные грамоты  рейхсфюрера. Мне было присвоено звание «оберштурмфюрера СС». Все это происходило в присутствии самого Адольфа Гитлера, который прибыл на  выпускные торжества в Бад-Тёльце. На следующий день я был представлен фюреру, и тот имел со мной почти часовую беседу.
     -  О чем же вы с ним беседовали? – Ахад заинтересованно повернулся к Герхарду.
     -  Фюрера очень интересовала история нашего рода. Особенно времена Фридриха Барбароссы, его сына Генриха VI,  его внука Фридриха II, служение моих предков в Тевтонском Ордене, а также участие Вильгельма фон Роттница и Иоганна фон Белова в печально известном сражении при Грюнвальде. Знание фюрером древней германской истории поразили меня.
     -  Да, вы в этом правы, мой дорогой. Историю Германии наш фюрер знает досконально. Но, знания остаются мертвым грузом, если их не анализируют, а, на основании этого анализа,  выводы, вытекающие из него, не примеряют к современной обстановке. Вот здесь и таится «ахиллесова пята» нашего Адольфа Гитлера. Именно в эту «пяту» он и получит стрелу здесь, в этих белых просторах. И ждать этого остались всего несколько дней.
     Фон Вален замолчал и отвернулся к ветровому стеклу автомобиля. Безрадостная, занесенная  снегом, равнина  от его слов стала похожа на застывшее в тревожном ожидании огромное мифическое чудовище, готовое в любую минуту проснуться от своего сказочного сна и, распрямив свои могучие плечи, смять одним мощным ударом гигантскую военную машину Вермахта, что вторглась в его владения.
     Роттниц неуютно повел плечами. Страха не было, но постоянные намеки Ахада на то, что в ближайшее время здесь, в этой бескрайней равнине, будут происходить исторические события, способные изменить ход истории, вносили дисбаланс в его внутренний мир и корявыми пальцами тревоги вызывали неприятные ощущения во всем его существе.
     - Так что было дальше с вами и остальными участниками «Храброго кролика» от СС? – тихо произнес, фон Вален.
     Герхард вздрогнул от неожиданности и, собираясь с мыслями, несколько раз кашлянул, прочищая горло. Бригаденфюрер терпеливо ждал, когда он приведет себя в порядок.
     - По распределению – трое попали в специальные войска, которые сформировал, к тому времени, бригаденфюрер  Пауль  Хауссер, – наконец продолжил свой рассказ фон Роттниц: - Один выразил желание служить в танковых частях СС, меня же назначили командиром группы  личной охраны рейхсфюрера.
     - И чем же вы в этой охране занимались? – в голосе фон Валена послышались насмешливые нотки, но Герхард не обратил на это внимания.
     - В августе – сентябре 1936 года я и моя группа осуществляли охрану лично фюрера и рейхсфюрера на Олимпийских Играх. В октябре месяце меня откомандировали в распоряжение профессора-историка Отто Клюзе. До марта 1937 года мы занимались в основном исследованием исторических документов в пыльных архивах. С апреля по октябрь 1937 года я работал под его непосредственным руководством в научной археологической партии. За это время мы обследовали Баскскую провинцию и Арагон, а также долины Ваньера во Франции, близь испанской границы. С нами вместе в этой экспедиции работал и Отто Ран
     - Что же вы там искали?
     - Ни много, ни мало – Святую Чашу Грааль.
     - Это интересно, но более подробно о поисках Грааля поговорим в другой раз. Давайте дальше. Что было в октябре 1937 года?
     - Меня вывели из состава экспедиции и отправили в Кёнигсберг. Там я стал заниматься архивами Тевтонского Ордена. В связи с этим в декабре 1937 года состоялась моя командировка в Вену, для встречи с Великим Магистром Тевтонского Ордена, что был восстановлен в 1834 году  австрийским императором Францем I. Мне была поставлена задача, изучить те документы, что хранились в резиденции Магистра, но с этим ничего не получилось. В январе 1938 года пришел секретный циркуляр из Берлина, который предписывал организовать круглосуточную негласную охрану императорских регалий во дворце Хофбург, что и было сделано силами местных  патриотов. Когда наши войска вошли в Вену, я принимал непосредственное участие в вывозе императорских регалий в Нюрнберг на бронепоезде «Зигфрид».
     - Так  значит, это были вы? – задумчиво проговорил бригаденфюрер: - «Юный белокурый воин, чьи предки сражались под знаменами Фридриха  Барбароссы».
     - Я вас не понял господин Ахад? – тревожно спросил своего начальника Герхард.
     - Да так, ничего. Просто мысли в слух,– встрепенулся, фон Вален: - Продолжайте, продолжайте мой дорогой. Я всё объясню потом.
     Фон Роттниц немного помолчал, внимательно вглядываясь в напряженную спину этого странного человека, но потом все же продолжил.
     - После Нюрнберга  меня вновь прикомандировали к группе профессора Клюзе и отправили во Францию в Монсегюр. Потом была Польша. О ней я вам уже рассказывал. До мая 1940 года занимал должность офицера по особым поручениям при генерале Вольфе. В июне сорокового по личному распоряжению самого рейхсфюрера был переведен в «Кёнигсберг -13», и получил задание возглавить группу офицеров СС, курирующих действия нашей авиации против Англии. С новым назначением получил и новое воинское звание – штурмбанфюрер. Ну а после операции «Джон Ди» стал оберштурмбанфюрером и возглавил отдел «Z» в «Кёнигсберге-13».
     - Непредсказуемы пути избранных, - вновь загадочно проговорил, фон Вален: - В своё время я очень хотел встретиться с тем человеком, который провел эту операцию. Даже предположить не мог, что её осуществил столь молодой и симпатичный мужчина.
     Он повернулся к Герхарду и, подмигнув, улыбнулся:
     - Я теперь вижу, что мы с вами сработаемся, мой дорогой фон Роттниц. Обязательно сработаемся! А о жестокости, чтобы закрыть эту, повисшую в воздухе, тему, скажу только одно. Война сама по себе жестока, жестока по своей сути, по отношению к естественному предназначению любого мыслящего существа. Она не терпит милосердия и всепрощения. Это её кредо. Уместно задать вопрос, почему же, осознавая всю жестокость самой войны, и необходимость своей личной жестокости в её ведении, человек избирает чаще этот путь решения возникающих вопросов, чем путь переговоров, мирного урегулирования возникающих проблем, путь прощения и согласия? Просто потому, что этот путь значительно короче и надежнее всех выше перечисленных. Проблемы в основном создаются самим человеком и, что бы решить их, гораздо проще убрать их создатель простым и доступным способом – отправить его в мир иной, чем ломать голову над их решением.   Да и   сама действительность, окружающая человека, настолько порой жестока, так в своей непримиримости, жесткости и коварстве стягивает вокруг него тугую петлю отчаянья, так вероломно загоняет его в угол,  что  нет другого выхода, чем тот, который дает тебе меч в руке.
     Я расскажу вам, мой дорогой Герхард, одну притчу. И это не выдумка, не придуманная сказка. Так было в действительности.
     Так вот, жил один принц, представитель древнего и могущественного рода. Он был старшим сыном своего отца и поэтому по закону первородства являлся главным претендентом на почетное место наследника родовых регалий власти и титулов. У него было доброе сердце, сердце готовое служить всем людям, нести им тепло любви, свет знаний, надежность умений и радость благосостояния. И принц совсем не мечтал о том, чтобы силой оружия прокладывать себе путь в жизни, утверждая своё право на уважение окружающих.
     Однажды отец поручил ему ответственное задание, возглавить флот из восьми больших боевых кораблей и привести его к родовым алтарям, что были уже готовы своими огнями указать правильный путь к месту стоянки. Принц прибыл на флагманский корабль, рассчитал курс и дал команду к движению. Все в его расчетах было правильно, но по нелепой случайности, а вернее по халатности и излишней гордыне некоторых командиров, два корабля погибли в самом начале пути. Одна тысяча пятьсот воинов, триста шестьдесят офицеров, две тысячи прекрасных работников, пятьсот инженеров и ученых в мгновении ока превратились в пыль. По прибытию флота к месту стоянки была создана специальная комиссия для расследования этого происшествия. Но что она могла установить? Настоящие виновники катастрофы погибли, а свидетельские показания тех, кто остался в живых, не проливали свет на истинную причину того, что произошло. Виновным во всем был признан принц. И это сразу отбросило его с того места, которое он занимал по праву первородства, на самый низ иерархической лестницы рода.
     Его место, место главного наследника родовых регалий власти и титулов, занял брат, что был полной противоположностью принцу. Он прославился беспробудным пьянством, разбоем, что творил со своими приверженцами на большой дороге, насилием над красивыми девушками и женщинами простых поселян, низкими и противоестественными наклонностями, в числе которых была и жажда обладания родной сестрой. По иронии судьбы именно ему досталось право по истечению срока стать прямым наследником родовых регалий и титулов.
Принца же направили на самую грязную и трудоемкую работу, дабы упорным трудом он смог смыть с себя позор и восстановить своё доброе имя.
     Надо сказать, что отец любил принца и строил на его счет серьезные планы. Он очень переживал за него и видимо, поэтому отправил в страну Кемет осушать болота, строить города, искать следы «Звездного Зверя». Кто, как не родной отец, прекрасно знал, какие потенциальные возможности таились в этом молодом человеке. Прошло много времени, прежде чем на месте глубоких, вечно покрытых туманом испарений болот, зазеленели плодородные поля. Воды Итеру, до этого грязные, темно коричневые, стали прозрачно-голубыми. На берегах появились белокаменные красивые города, в которых возвышались прекрасные дворцы, храмы, украшенные изящными барельефами и великолепными статуями. Принц нашел «Звездного Зверя» и освободил его от плена болотного ила и грязи. Вместе со «Звездным Зверем» на свет, во всем своём величии, явились «Три Великих Камертона Вселенной». Уже одно это делало принца героем из героев, в честь его полагалось слагать героические эпосы, возводить ему статуи, как живому Богу, устраивать мистерии с восхвалением его подвигов. Но, ничего этого не было. Четыре тысячи триста шестьдесят смертей прочно держали его репутацию на самом низком уровне. И не только в общественной жизни, даже в любви ему не повезло.
     Однажды ранним утром на берегу полноводной реки Итеру, он повстречал прекрасную девушку и полюбил её всей своей измученной душой. Она оказалась дочерью могущественного правителя и Бога города Ура. Его звали Бог Луны – Син. Род отца принца и род Сина находились в вечной конфронтации. И чтобы раз и навсегда покончить с нею, было решено скрепить союз родов браком между их представителями. Брат принца предлагался в мужья дочери Бога Сина, и свадебный ритуал должен был состояться в назначенное время. Так девушка, которую полюбил всем сердцем несчастный принц, не могла принадлежать ему. Он попытался поговорить с отцом, но тот уже ничего не мог поделать, так как брачные  обязательства были уже составлены и слова обоюдной клятвы произнесены. Горе молодого человека было безгранично. Словно злой рок довлел над ним. В запальчивости принц женился на представительнице более низкого рода. Её звали Сарпанит. О! О любви Сарпанит к принцу положено слагать легенды, песни и стихи. Лишь сейчас, через многие годы, через многие испытания и лишения, начинают сверкать её многочисленные, словно сотворенные искуснейшим ювелиром, алмазные грани.
     Но что было дальше? В положенный срок состоялся свадебный обряд, а за ним последовал грандиозный пир. Брат принца был верен себе. Он сильно напился на пиру и взял силой свою родную сестру, которая, не вынеся позора, покончила с собой. Брат испугался и бежал в пустыню. Принца, как старшего, а значит ответственного за деяния родного брата, отправили в погоню. На одном из постоялых дворов он настиг беглеца. Насильник, притворившись полным раскаянья и выразившим готовность сдаться на родовой суд, попытался убить принца, но тот, защищаясь, опередил его. Так принц испытал на себе чувство того, кто убивает. Это мерзкое и гадкое чувство.
     Казалось, справедливость восторжествовала. Сама судьба покарала преступника. Но нет! Бедного принца обвинили в убийстве. И вы думаете, кто выступал главным обвинителем, мой дорогой фон Роттниц? Нет! Не догадаетесь. Главным обвинителем выступала «безутешная» вдова. Она же потребовала от судей пожизненного заключения принца в тайном месте  самого большого из «Трех Великих Камертонов Вселенной». А это ужасная и медленная смерть, ибо их твердь выпивает все жизненные соки из человеческого организма. Суд согласился с её предложением. Но этого фурии оказалось мало. Когда приговор привели в исполнение, она потребовала замуровать вход в «камертон». И это изуверское требование было исполнено.
     К счастью принц оказался настолько полон жизненных сил, что смог продержаться несколько месяцев. А за это время его жена и сын прорыли с друзьями принца подкоп под его темницей и освободили его. Они бежали на север, в горную страну. Это еще больше утвердило положение принца, как изгоя в царственных и божественных родах. Вот тогда он и понял, что в этом мире можно только силой, силой оружия, а, следовательно, жестокостью, восстановить своё доброе имя. Тропа войны приняла принца в свои жесткие объятья.
     Мир статичен в своем несовершенстве. Лишь сила может поколебать его. Такой вывод и я сделал когда-то для себя. Власть  дает тебе возможность  претворять в жизнь благие намерения. Но она не приходит просто так, даже по праву первородства. Её надо брать мечом, проливая при этом потоки крови. И, к сожалению – третьего не дано. Ты либо ничто, либо всё!
     - Господин Ахад, но я говорил не об этом…
     - Я прекрасно помню, о чем вы говорили, - резко оборвал Герхарда, фон Вален: - Прекрасно помню! Но времена Александра Македонского, Юлия Цезаря, Карла Великого, Чингиз-хана давно прошли. Они либо несли на остриях своих копий новую цивилизацию, либо сами черпали для своего народа достижения других цивилизаций. Исходя из этого, военные действия велись только против вооруженных формирований. Мирное население оставалось в стороне, и было тем драгоценным призом, что получал победитель.
     Сейчас настало время  Навуходоносора II, Тимура-Тамерлана, Наполеона I  Бонапарта, Адольфа Гитлера. Время захватчиков! Военные действия приобретают вид насилия над всеми инакомыслящими, над всеми, оказывающими сопротивление, потому что ведутся либо за приобретение жизненного пространства, либо за распространение каких-то политических идей, либо просто ради обогащения. Здесь уже нет милосердия к простому народу. Он тоже становится в один ряд с вооруженными силами. Ибо захватчики посягают на самое главное, что у него есть, на тот клочок земли, на то ремесло, которые кормят его, дают приют и жизнь его семье. Это заставляет народ взять в руки вилы, дубину, меч или автомат и поднимать восстания против поработителей.
     Вот почему Навуходоносору  II пришлось разрушить Иерусалим и пленить народ Иудеи. Тимуру воздвигать пирамиды из человеческих черепов в Индии, Сирии, Турции. Наполеону пятнать честь гвардейских мундиров расстрелами мирного населения в Испании, Италии, России. Ну а Адольфу Гитлеру – в Польше тогда, а теперь и по всей Европе. Сами законы современной войны несовместимы с милосердием. Они до примитивности просты – либо ты, либо тебя. И они распространяются как на отдельного индивида, так и на все государственные образования.
     - Мой господин! Нас, кажется, встречают, - раздался хрипловатый голос, и Герхард не сразу понял, что это произнес их водитель или «просто Сахиб», как представил его сам Ахад.
     На прямой, как стрела, дороге, что летела под колёса «Мерседеса», почти у самой черты горизонта, словно по мановению волшебной палочки, появились несколько черных точек.
     - Неужели  так быстро доехали? – произнес, фон Вален, с недовольной ноткой в голосе.
     -  Мы уже три с половиной часа в пути, мой господин. До Морозовска осталось шестьдесят километров, -  немецкий «просто Сахиба» был классически правильным. Даже чуть заметный восточный акцент не портил, а даже наоборот украшал его. Этому способствовала и легкая хрипота в голосе. Она как бы сглаживала неточности в ударении и затушёвывала ошибки в окончаниях существительных и глаголов. Произносил он фразы без подобострастия, четко и с достоинством. Это понравилось Герхарду.
     - Вот что значит беседа с хорошим собеседником во время скучного путешествия! Время летит, и его практически не замечаешь, - тон бригаденфюрера вновь приобрел веселые и довольные нотки: - А согласитесь со мной, Герхард, жаль прекращать нашу беседу. Ведь, правда?
     -  Я с вами согласен, господин Ахад, - не замедлил с ответом фон Роттниц. Ему и в самом деле было жаль прерывать их разговор, так как вопросов, которые он бы хотел задать этому странному человеку, становилось все больше и больше, особенно после его красивой и поэтической притчи.
     -  Но всему в этом мире приходит конец. Иногда это несет облегчение, иногда печаль. Надеюсь, наша беседа заслужила второго?
     -  Несомненно, господин бригаден… Прошу прощения, господин Ахад. Именно печаль, так как душа требует её продолжения.
     -  Не забывайте о субординации при посторонних, мой дорогой Герхард, а продолжение не заставит себя ждать.
     -  Как видите, я уже начинаю тренироваться.
     -  А вы мне всё больше нравитесь, господин рыцарь «белого единорога», - весело засмеялся, фон Вален.
     Между тем точки, что появились у нитки горизонта, преобразовались в два бронетранспортера, снабженных гусеницами для лучшей проходимости, и закамуфлированный под цвет местности «Хорьх 930 V» 38-го года выпуска, фронтовой вариант. В двухстах метрах колонна остановилась. Из легкового автомобиля вышли два офицера в форме СС и быстро пошли навстречу подъезжающему «Мерседесу».
     «Просто Сахиб» уменьшил скорость машины и, когда офицеры подошли к ней вплотную, остановил её. Во время этого маневра фон Роттниц разглядел воинские знаки различия встречающих их офицеров. Первым шел поджарый, высокий штандартенфюрер, за ним семенил на коротких ногах не в меру полный гауптштурмфюрер среднего роста и явно давно не призывного возраста. Его очки видимо всё время запотевали. Он часто снимал их и пытался протереть перчатками. Это практически не удавалось и только способствовало тому, что «коротышка» все время отставал от своего рослого и длинноногого начальника. Еще до подхода офицеров к машине генерала, Герхард определил для себя – первый, скорее всего командир военного подразделения СС, второй – либо представитель гестапо, либо науки, как их между собой называли кадровые офицеры СС «Кёнигсберга-13» - «умный  колпак».
     Сахиб сделал попытку выйти из машины, что бы открыть генералу дверцу, но тот остановил его решительным жестом. Фон Вален приоткрыл лишь боковое окно автомобиля. В салон мгновенно ворвался холодный воздух русской зимы.
     - Господин бригаденфюрер… - начал, было, свой доклад полковник, вытянувшись перед полуоткрытым окном.
     -  Вальтер, не надо доклада. Как все прошло? Кратко, одним словом, - прервал его Ахад.
     -  Все вышло так, как вы и говорили. Он у нас, под надежной охраной.
     -  Это главное. Хорошо! Молодец!
     Штандартенфюрер еще больше вытянулся и широко улыбнулся.
     -  Алоиз! Старина! Как это ты смог заставить себя выйти на улицу в такой мороз!? Это просто подвиг с твоей стороны.
     -  Господин бри… - попытался принять стойку «смирно» на скользкой дороге коротышка.
     -  Хватит, Алоиз, хватит. Из тебя никогда не получится военного, как из  Вальтера никогда не получится приходского священника. Давай быстро в машину, а то становится холодно.
     -  Но, госпо… - начал  заикаясь и то, снимая, то, надевая очки гауптштурмфюрер.
     - Быстро в машину, Алоиз! Быстро! – повысил голос генерал и вновь, уже не обращая внимания на сбитого с толку капитана, который все еще не решался открыть дверцу генеральской машины, обратился к полковнику:    -  Вальтер, у меня нет ни малейшего желания тащиться оставшиеся шестьдесят километров за твоими тракторами. Поэтому дай дорогу, мы поедем первыми.
     -  В целях безопасности… - начал штандартенфюрер.
     -  Ты работаешь со мной уже четыре года и прекрасно знаешь, что за свою безопасность я отвечаю сам. Так что давай не простужай своего шефа и дай нам проехать.
     -  Слушаюсь, господин бригаденфюрер! – полковник отдал часть и дал отмашку рукой в сторону колонны, чтобы она еще больше прижалась к обочине. После чего побежал к своему «Хорьху».
     -  Вот так то, лучше, - тихо проговорил, фон Вален, закрывая окно.
     К этому времени «коротышка», названный Алоизом, наконец, превозмог себя и забрался на заднее сидение «Мерседеса», основательно потеснив Герхарда.
     - Итак, все на месте, - Ахад бросил взгляд назад, удовлетворенно хмыкнул и приказал: - А теперь, Сахиб, полный вперед! Я горю желанием, как можно скорее, увидеть ту «испанскую птицу», что мы с вами выловили.
     «Мерседес» взревел двигателем и с места рванулся вперед, оставляя позади машины эскорта.
     Когда они немного отъехали,  фон Вален, обернулся к пассажирам на заднем сидении и с улыбкой произнес:
     -  Господа! Разрешите представить вас друг другу. Это Алоиз Бергман бывший профессор медицины кельнского университета. К Бергманам Эрнсту и Густаву не имеет ни малейшего отношения. Просто однофамилец. Преподавал в нем до 1937 года психологию, основы деятельности мозга человека и его центральной нервной системы. Прославился в своё время несколькими успешными операциями по удалению опухолей мозга. Имеет несколько фундаментальных работ, в своё время наделавших много шума в научных кругах. В 1937 году был уволен из университета из-за своей бабушки, которая оказалась самой настоящей чистокровной еврейкой. Я успел во время, и наш Алоиз вместо полосатой куртки заключенного концлагеря надел черный мундир славного Ордена Генриха Гиммлера. С его персонального, конечно, разрешения. Генрих в вопросах выгоды большой мастер по закрытию глаз на некоторые детали. Теперь господин Бергман работает под моим непосредственным контролем в одном из отделений «Ананербе».
     А это, старина, наш новый юный друг, представитель славного рыцарского рода «белого единорога», Герхард фон Роттниц. По некоторым политическим разногласиям лишен временно, я подчеркиваю, временно, баронского звания своим отцом. Но, мне кажется, не особо переживает об этом. За неполных семь лет прошел путь от оберштурмфюрера до штандартенфюрера.
     - Господин бригаденфюрер… - попытался поправить своего начальника Герхард.
     -  Не волнуйтесь, мой юный друг, приказ о присвоении вам очередного воинского звания уже ждет вас в Берлине. То, что я не могу сделать для Алоиза, будет сделано для вас. Итак. Я продолжаю. Господин фон Роттниц уже успел зарекомендовать себя как отважный и честный воин. Понюхал пороха в Польше, полазил по Пиренеям в поисках «Святой Чаши», лично сопровождал «Копьё Судьбы» из Вены в Нюрнберг, блестяще провернул операцию «Джон Ди». В настоящий момент возглавляет отдел «Z» в «Кёнигсберге – 13».
     - «Янтарная комната»? – неожиданно вырвалось у Бергмана.
     - Дорогой Алоиз. «Янтарная комната» лишь один из экспонатов этого отдела. Они ребята скромные, но многорукие. У них и «Вершина эпохи лучезарных»- монаха Велера  Бремонта, и «Напутствие страннику» - сэра Юджина Грохсфельда, и «Темные врата» - Крузье,  и «Колебательный контур небесных сфер» - Леброна, и «Двенадцать великих творцов мира» - Арафа бен Шафура. Я уже не говорю  о материальных артефактах, что были  обнаружены этим отделом в Европе, России и Ближнем Востоке. Так что у нашего Герхарда весьма завидное приданое. Но самое главное, старина, это то, что я, наконец, заполучил настоящего помощника для себя лично. И собеседование с ним полностью меня удовлетворило.
     - Рад за вас, господин бригаденфюрер! Очень рад за вас! – подобострастно пропел Алоиз, крепко пожимая протянутую ему Герхардом руку, в знак знакомства.
     -  А теперь, старина Бергман, давай рассказывай все, что удалось узнать о нашем «испанце». И не очень утруждай себя субординационной шелухой. Знаешь, как я к этому отношусь.
     -  Хорошо, мой господин.
     -  Вот и славненько! Начинай, пожалуй.
     -  Все произошло именно так, как вы и говорили. Вчера, 9-го декабря 1942 года, с аэродрома Морозовск поднялось восемь наших истребителей для рекогносцировки местности. В ста километрах к северу ими была обнаружена четверка русских разведчиков. Состав четверки был смешанным. Основу составляли, как мне сказали,  «Яки» и было две «Аэрокобры». Наши истребители вступили в бой. Перед вылетом командира эскадрильи…. Постойте! А ведь его тоже зовут фон Роттниц. Да! Да! Майор «Люфтваффе» Хельмут фон Роттниц! И на его истребителе я видел изображение белого единорога! – громкой скороговоркой проговорил Алоиз, восхищенно смотря на Герхарда.
     - Алоиз! – строго прикрикнул, фон Вален: - Не отходи от темы. Это всего старший брат нашего нового сотрудника. Давай дальше и по существу.
     -  У вас замечательный брат, господин штандартенфюрер, - все же не утерпел Бергман, крепко пожимая руку фон Роттницу.
     От того не ускользнуло то, что к нему обратились уже по новому воинскому званию. Что греха таить, это было очень приятно.
     -  Алоиз! – вновь повысил голос  Ахад.
     - Да, да. Я продолжаю. Перед вылетом командира эскадрильи, майора фон Роттница, предупредили о номере «75» и необходимости захватить его в плен. Хотя как это сделать в боевой обстановке просто никто не знал. И как это получилось у вашего брата, господин штандартенфюрер, я до сих пор не понимаю, ибо совершенно далек от терминологии наших славных летчиков. Поэтому возможно в чем-нибудь ошибусь. А получилось следующее. Наши истребители напали на русских неожиданно, на высоте две с половиной тысячи метров, и сразу отсекли 75 номер от основной массы. Это оказалась «Авиакобра». Сам господин майор подставил свой самолет под выстрелы русского и, притворившись подбитым, повернул на свой аэродром. Русский стал его преследовать. Тем временем остальные наши истребители связали боем оставшуюся тройку «Иванов», а когда «75» устремился за «ковыляющим» господином  майором, то от нашей группы отделилось две машины и на значительном расстоянии последовали за увлёкшимся русским летчиком, стараясь до определенного момента не попасться ему на глаза. «Иван» так увлекся расстрелом якобы подбитого самолета, что их не заметил. Пушечное вооружение «Авиакобры» очень мощное. Попадание только одного снаряда в машину господина майора было бы смертельно. И как удалось этого избежать, просто невероятно. Но, как говорили мне летчики, у этого истребителя есть очень большой недостаток. У «гашетки» настолько легкий ход и слабая отдача, что просто не успеваешь сообразить, как выпустил весь боезапас. «Гашетка» одна, на все вооружение. Нажимаешь на неё и производишь выстрел и из пушек, и из пулеметов. Одним словом – шквал огня. И еще, почему-то при расходе всего боезапаса у «Аэрокобры» резко сдвигается центр тяжести, и она сваливается в «штопор». Вот этого момента и ждал господин майор и его помощники. Как только «75» резко провалился и стал заваливаться на крыло. Господа, это слово в слово, говорили мне сами летчики. Вот тогда господин майор сделал горку с переворотом и оказался прямо над русским «Иваном», а пара преследователей подлетела с боков. Летчики это назвали «клещами».
     Аэродром был уже виден. Господин майор приказал «75» жестом садиться на него. Но русский отказался и попытался вырваться. Тут он налетел на очередь одного из сопровождающих истребителей и упал в ста метрах от посадочной полосы.
     -  Алоиз! Он жив? – встревожено воскликнул, фон Вален.
     -  Жив! Жив!  Мой господин. Не волнуйтесь. Правда, немного побился. Высота была небольшая – шестьсот метров. Истребитель не загорелся. Очередь перебила какие-то тяги, и машина спланировала на снежный покров. Но удар о землю был довольно значительным.  Пилот сильно ударился грудью о ручку управления, одна пуля задела ногу ниже колена и, вылетевшая от большой скорости форточка на левой двери, страшно обезобразила его левую щеку, раздробила скулу. Это наверно самое серьезное. Сейчас он в госпитале, под охраной и под присмотром врачей.
       - Сам-то бой как закончился? – спросил Герхард.
     -  Понимаете, господин штандартенфюрер, наших ассов очень трудно понять. Русских осталось двое против пятерых. Одного из «Иванов» сбили сразу в первой атаке. Эти двое заставили пропеть последнее «И-и-и-и- АХ!!»( это тоже лексикон наших летчиков) троих наших пилотов и покинули поле боя только после того, как израсходовали весь боекомплект. Но наши ассы очень гордились своей победой. Вот и рассудите сами, кто победил в этом бою. Я право сомневаюсь, кому отдать пальмовую ветвь первенства.
     В этот момент машина, резко свернув с основной трассы, въехала в заваленный снегом небольшой городок, разделенный на две части прямой широкой дорогой.
     - Вот мы и приехали, - обрадовано воскликнул Бергман: - Теперь прямо до большой круглой площади. Она здесь одна. И на левой стороне двухэтажное кирпичное здание. Оно тоже здесь одно. Это и есть наш госпиталь.
     Через десять минут все дружно вошли в кирпичное двухэтажное здание на круглой площади городка. Бригаденфюрера ждали и здесь. Подполковник медицинской службы представился начальником госпиталя, а два майора – лечащими врачами необычного пациента. Первое что сказал, фон Вален было:
     -  Я хочу его видеть.
     Один из майоров вышел вперед.
     -  Господин бригаденфюрер, прошу прощения, но в настоящий момент это невозможно. Раненный летчик отдыхает после операции. Пулю из ноги мы извлекли. Там все прекрасно. Но вот лицо… Челюсть была сильно раздроблена. Пришлось ставить шесть металлических скоб. Зубы с левой стороны выбиты. Щеку пришлось сшивать из лоскутов кожи. Двенадцать швов…
     - Я хочу его видеть, - вновь твердым голосом произнес Ахад.
     -  Но, господин бригаденфюрер, может завтра…
     -  Нет, сейчас! И скажите мне, сильно ли будет изуродовано его лицо после выздоровления?
     -  Если применить косметическую операцию, то не очень. Но шрам все равно останется.
     -  Шрам? Какой шрам?
     -  Довольно интересный. В виде латинской буквы «S»  на всей левой щеке. Косметика удалит впадины, сгладит каверны, но сам шрам убрать не сможет. А впрочем, воля ваша, господин бригаденфюрер. Прошу следовать за мной. Но право, смотреть там не на что. Все лицо у него в повязке, плюс гипсовая маска.
     -  Ведите! – резко оборвал майора, фон Вален и, накинув на плечи предложенный миловидной сестричкой белый халат, широким шагом устремился в глубь здания.
    Герхард хотел уже последовать за ним, как вдруг почувствовал чью-то руку на своём плече.
     -  Здравствуй брат! – прошептал до боли знакомый голос.
     Он резко обернулся. Перед ним в сиянии наград стоял майор «Люфтваффе» барон Хельмут фон Роттниц. Последний раз они виделись во Франции, в 1940 году, когда Герхарду было дано задание самим Генрихом Гиммлером на разработку операции «Джон Ди». Два года полного молчания, фон Роттницы не любили писать писем, причем, учитывая то, что эти два года проведены в условиях кровопролитных боев, значимость неожиданной встречи была просто запредельной. Без слов они тепло обнялись, а потом отошли в сторону, что бы хоть немного поговорить наедине.
     - Ты смотри, братишка, растешь в воинском звании прямо как тесто на дрожжах. Во Франции, если не ошибаюсь, ты был еще майором, а теперь уже подполковник, - Хельмут хитро прищурился, доставая из кармана свою любимую сигару.
     -  Уже штандартенфюрер. Мне только что об этом сообщили, - радостно произнес Герхард. И в его голосе была радость только от встречи с братом, об этом красноречиво говорили сияющие счастьем его глаза.
     - Ну-ну! У вас в СС, как вижу, на звания не скупятся. А кто это такой нетерпеливый? – спросил Хельмут, пристраиваясь у окна и раскуривая сигару. Он, не смотря на кажущуюся сдержанность, тоже был взволнован встречей с братом.
     -  Мой новый шеф, бригаденфюрер Ахад фон Вален, князь Остготский, - ответил Герхард, продолжая с восхищением разглядывать майора.
     -  Странное имя – Ахад. Ты знаешь, в Северной Африке, я немного стал понимать арабский язык. Там наш аэродром обслуживало много арабов. Так, мелочи: подвоз воды, еды, вина, сигарет, уборка помещений. Торгаши они еще те! Но сигары мне доставали отменные. Общаясь с ними, мне и пришлось кое-что выучить. Так  вот по-арабски «Ахад» значит «Никто». Право, странное имя.


    

    

    
 
    


    
      
      
«ТВОРЦЫ»

(Персия, ныне  территория Ирана. Южное побережье Хвалынского, ныне Каспийского моря. Горная цепь Эльбурса.  Крепость  Аламут.   1106 год н.э.)

     - «Ахад»… по-арабски это значит «Никто». Право, странное имя, - имам Хасан ибн-Саббах, перебирая изумрудные четки, задумчиво посмотрел на застывшего перед ним в почтительном поклоне Начальника Тайной Стражи Аламута Насера Гулами.
     - Мой повелитель! Из всех тех, кого ты, о, Великий, предложил для подготовки к «вознесению», он наиболее подходит в настоящее время. Вот уже несколько лун этот Ахад не покидает своего тайного убежища, поэтому даже знавшие его до ухода в подземелье, забыли о нем. Хорши потратил много времени на беседы с ним и заверил меня,  внутренний мир этого кандидата полностью изменился. Выжимка из сока горного мака, которую мы подмешиваем ему уже ежедневно в напитки,  сделала своё дело, и теперь никто не сможет переубедить Ахада  в том, что он является самим, да простит меня Светоч Мудрости, Хасаном ибн-Саббахом. Гуль-Нур и Мариам довели его внешний вид до поразительного сходства с тобой, о, мудрейший. Лучшего нет, мой повелитель.
     - Ну что ж, мой верный Насер, Ахад, так Ахад, - произнес медленно имам: - Надеюсь, ты не упустил из внимания некоторые мелкие детали?
     -  Да продлит великий Аллах твои годы, мудрейший! Нами учтено все. На груди Ахада выжжены «следы черной оспы» точно в такой же последовательности, как и у тебя. На левой руке еще год тому назад ему был скопирован шрам в виде креста…
     -  Хорошо! Хорошо! Мой верный Насер, - Хасан ибн-Саббах улыбаясь, махнул рукой: - Не подумай только, что я усомнился в твоей исполнительности и добросовестности. Сам понимаешь, иногда мелочи играют очень важную роль. Тем более в такой ответственной мистерии. Скольким неофитам выпал жребий?
     -  Шестерым. О, милосердный! Это лучшее число.
     -  Хорши беседовал с ними?
     -  И со всеми вместе и по отдельности. О, великий!
     -  Хорошо! Как там наш гость?
     -  Тот, кто  назвался Бероузом, а потом Амиру Заррабом, весь день провел в обществе Тахира. Перед тем, как ты, о, мудрость Аллаха, вызвал меня к себе, он встречался с Главным Распорядителем и Секретарем. Они обсуждали вопрос о том запасе продовольствия, который наш гость хочет взять с собой в обратный путь и о двух лошадях для Тахира.
     -  Ты просто вездесущ, мой дорогой Насер, - воскликнул удивленно Хасан ибн-Саббах: - Может, ты даже скажешь, о чем он беседовал с Тахиром?
     Лицо Гулама скрывала густая черная сетка, но по тому, как склонилась его голова, и опустились широкие плечи, стало ясно, он испытывает в настоящий момент смущение.
     -  Прости и не гневайся. О, милосердный! Мне не удалось этого узнать. Оба соглядатая, что были приставлены к ним, вернулись ни с чем. Тот, кто обладал очень острым слухом, ничего не услышал. А тот, кто мог читать по губам, столкнулся с незнакомой речью. Прости! О, мудрость мира!
     -  Не расстраивайся, мой верный Насер. Я  очень удивился, если бы тебе удалось подслушать их беседу. Очень! Ибо на месте Амиру Зарраба сделал  все от себя зависящее для того, чтобы никто чужой не услышал ни слова из того, о чем я говорил с Тахиром. Поэтому в этом нет твоей вины, как нет вины и твоих соглядатаев. Надеюсь, они еще живы?
     -  Почти… - тихо пролепетал окончательно потерявший себя Начальник  Тайной Стражи Аламута.
     -  Сними их с крестов и если еще есть надежда, спаси им жизнь. Если нет – то сделай их путь в чертоги Аллаха легким и быстрым. А теперь, слушай внимательно.
     -  Я весь…, - начал было Гулам, падая перед имамом на одно колено, но замолчал, увидев резкий нетерпеливый жест руки Хасана.
     -  У тебя есть вечер и ночь, чтобы все подготовить. Для Ахада возьмешь мой халат, который был на мне вчера. И учти пламя должно быть жарким и высоким. Используй «черную кровь земли» и серый порошок из «страны Серов». Теперь, завтра будешь сопровождать Амиру Зарраба на всех этапах мистерии, от начала до «воли Аллаха». Покажешь ему все, но так, чтобы вас никто не увидел. Проведешь его тайными туннелями по нижнему уровню. Ничего не объясняй, на вопросы не отвечай, думаю, он обо всем догадается сам. Хорши, пока вы с Бероузом будете отсутствовать, пусть поговорит с Тахиром. Мне очень надо знать, спрашивал ли наш гость его о мертвом городе и о том, что мои люди нашли в его развалинах. Я вернусь раньше вас. Хорши должен ждать меня здесь, в «Убежище Потаенных Молитв» с докладом об этой беседе. После возвращения, проводишь гостя в сад «Трех фонтанов». Там должен быть накрыт стол для долгой и непринужденной беседы, последней беседы перед отъездом Амиру и Тахира. Да! Приготовь подарки для обеих. Тахиру полный доспех и оружие лучших мастеров. Сам знаешь, как он к этому относится и что ему нравится. А Заррабу …? Нет, ему ничего не надо готовить. Мне, кажется, для него я уже нашел  достойный подарок. Ты все понял?
     -  Да, мой повелитель!
     -  Теперь ступай. И не забудь о  тех, кто обслуживал и видел Ахада в его убежище. С ними необходимо все решить лишь вспыхнет пламя. Хорши, как всегда, не в счет.
     -  Слушаюсь и повинуюсь! – Насер Гулам вскочил на ноги и, склонившись в поклоне,  покинул «Убежище Потаенных Молитв».
     Как только дверь за Начальником Тайной Стражи Аламута закрылась, и раздался едва слышный щелчок  пружины, которая накрепко запирала её от вторжения извне, Хасан ибн-Саббах, встав с мягких подушек на которых сидел, прошел в дальний угол комнаты. Там была расположена его личная библиотека. Стеллажи из душистого ливанского кедра взметнулись до самого потолка по всем трем её стенам.  Тугие свитки древних папирусов и манускриптов, тяжелые фолианты книг, стянутые шелковыми шнурами рукописи – все эти носители знаний хранились в строгом порядке, занимали определённые ячейки стеллажей, и доступ к ним был строжайше запрещен всем, кроме самого имама.
     «Ты еще не произнес и слова, дорогой профессор, а я уже доподлинно знаю зачем, кроме Тахира, ты пожаловал ко мне», - подумал бен-Саббах, доставая с нижней ячейки одного из стеллажей простой холщевый мешок: - «Вот, что тебе по-настоящему нужно, уважаемый Амира Зарраб, и именно об этом ты будешь говорить со мной завтра, при последней нашей встрече».
     Он сел на ступеньки широкой приставной лестницы, что служила ему для того, чтобы доставать манускрипты и книги с верхних полок, и развязал тесёмки мешка. Из его глубины на свет показалась «Загадка Загадок», так назвал он сам  этот предмет. А может быть «эти предметы»?
     Хасан взял в руки и вытащил из мешка два блестящих, идеально отполированных, цилиндра. То, что они были сделаны из металла не вызывало сомнения. Но какого металла? Это была первая загадка, как определил бен-Саббах.
     Цилиндры практически ничего не весили, хотя сами были довольно больших размеров. Локоть в длину и ладонь взрослого мужчины в ширину. Вторая загадка заключалась в следующем. Оба цилиндра непонятным образом соединялись друг с другом. Да так прочно, что разъединить их было невозможно. Имам испробовал всё – силу своих рук, прочный нож, стамеску и молоток, пыточный станок, предназначенный для растягивания человеческого тела. Ничто не могло оторвать их друг от друга. Причем ни лезвие ножа, ни стамеска, ни удары молотка не оставляли на зеркальной поверхности никаких следов. Место же соединения было не шире поверхности касания этих круглых поверхностей, а значит, представляло собой прямую линию не толще человеческого волоса.
     Третью  загадку несли в себе странные письмена на самих цилиндрах. Эти письмена мало того, что были на непонятном и незнакомом языке, но и наносились на поверхность невероятным образом. Знаки располагались не на глади предметов, а под ней. Словно под тонким слоем застывшей воды. Их нельзя было сравнить ни с арабской вязью, ни с иероглифами Египта и страны Серов,  ни с латинскими буквами Рима и рунами германских племен. Хотя какая-то незримая связь со всеми этими письменами чувствовалась, но скорее не зрительная, а что-то интуитивное, что-то воображаемое и совершенно неуловимое. Странное ощущение испытывал Хасан, долгими вечерами пристально разглядывая эти письмена. Чем дольше он вглядывался в них, тем больше ему казалось, что вот еще одно усилие и мертвый язык вспыхнет в его мозгу знакомой и понятной речью. Еще чуть-чуть и загадка разрешиться, причем за разрешением этой загадки мгновенно последует решение и других. Но ощущения оставались ощущениями, а загадки загадками.
     Странными были и крышки, закрывающие цилиндры с концов. Они были выполнены из темного, почти черного материала по твердости и прочности не уступающего материалу самих цилиндров. Внешне крышки напоминали четырех свернувшихся в виде круглых пирамидок змей, причем одна свернулась слева направо, а рядом находящаяся в противоположном направлении. Место соединения самих цилиндров на концах  было свободно от темного материала крышек. Рядом с ним начинался треугольник хвоста каждой из змеек. Тела их опоясывали окружность, а потом с резким уменьшением радиуса, уже над самим  местом соединения переходили как бы во внутренний круг самих цилиндров. Именно поэтому сами крышки совершенно не мешали предметам в точках их слияния. Каждая крышка имела семь колец, и заканчивалась  змеиными головками, очень тонкой ювелирной работы. По мнению Хасана, эти змейки были самым красивым во всем этом загадочном предмете. Он мог часами любоваться ими. И опять, как он не старался, какие инструменты не применял, снять хоть одну крышку ему оказалось не под силу.
     Последняя загадка заключалась в  том, как эти цилиндры оказались у имама.
     Десять лет тому назад в Аламут прибыл скороход с посланием от Абба-Схария бен Абраам-Яхи. Надо сказать, что, не смотря на довольно враждебное отношение к александрийскому «каббалисту», которое впрочем, выражалась лишь словесно, Хасан тайно уважал и немного боялся этого черного колдуна. Уважал за обширнейшие знания, смелость в суждениях и поступках. Боялся же тех непонятных ему самому таинственных деяний, что совершал Абраам-Яхи, и что, как черный плащ следовали по пятам Схарии, где бы он не появлялся. 
     Вчера Ибн-Саббах солгал своему верному Гуламу. Он лично, в тайне от всех, трижды посылал опытных «федави» к черному магу, чтобы раз и навсегда покончить с ним. Инструктаж был прост – убить мгновенно, исчезнуть незаметно, не оставив никаких следов, бросающих тень подозрений на «ассасинов».  Но Схария оказался не по зубам профессиональным и специально обученным  убийцам. Все трое канули в вечность. Их следы затерялись в песках времени. И, в конце концов, имам бросил эту бесперспективную затею.
     Так вот, в послании бен Абраама-Яхи было предложено ибн-Саббаху принять участие в раскопках старого мертвого города. Он якобы располагался  в пустынной местности, начинавшейся сразу к востоку от горной системы Эльбурса. Прилагалась и подробная карта местоположения этого города, с точным указанием  места, где спрятаны, по мнению черного мага, несметные сокровища. Предложение пришло  во время. Деньги были просто необходимы. Большое строительство по укреплению крепости Аламут, а также скрытой от глаз системы подземных ходов, тайников, залов, настоящего подземного города, быстро съело имевшуюся у Хасана казну. Само же тайное общество еще не успело встать крепко на ноги, и армия «федави» была не столь многочисленна, как сейчас. Все это ставило под угрозу само существование Ордена «ассасинов» и претворение в жизнь священной мечты самого ибн-Сабаха. К тому же условия, что предложил Схария, были невероятно заманчивы. Он отдавал Хасану все самое ценное, что его люди найдут при раскопках, себе же оговаривал то, «что будет непонятно тем, кто это найдет». Так дословно и было написано в послании. Имам принял предложение черного мага.
     Через месяц, после получения послания, отряд из сорока человек, возглавляемый Хорши абу Беруном, отправился к указанному месту. Через год в Аламут вернулось шестнадцать человек с огромным караваном, нагруженным золотом и серебром в слитках, сундуками с драгоценными камнями. Два верблюда несли на себе плетенные из прочных ивовых ветвей корзины с тем, «что было непонятно тем, кто это нашел».
     Часть таинственных изделий ибн-Саббах отправил своему «недругу», но наиболее понравившиеся и заинтересовавшие его самого оставил себе. Так в его библиотеке появились восемь тонких, как конский волос, дисков, небольшого размера. Выполнены они были из черного, похожего на обсидиан, материала. Одна сторона их настолько была гладко отполирована, что её поверхность вполне заменяла зеркало. Другая сторона покрыта, как паутиной, сетью многочисленных беловатых линий, различной конфигурации. Сначала Хасан, как ни всматривался, ничего в этих линиях достойного внимания, не увидел. Но однажды, заходя в библиотеку, он бросил мимолетный взгляд издалека  на один из дисков, что был, повернут к нему испещренной линиями стороной. Совершенно неожиданно хаос начертаний превратился в прекрасный портрет красивой женщины, что смотрела прямо в глаза имама и улыбалась ему чарующей улыбкой. Густые волосы обрамляли её лицо и упругими волнами ниспадали на высокую грудь. Ибн-Саббах был поражен и очарован. Да, он был аскетом. Да,  он был суров к себе и другим в вопросах роскоши и праздного образа жизни. Но любовь к красивым вещам, к женской красоте, что жарким пламенем воспламенила  сердце в тенистых аллеях садов султана Малик-шаха, навсегда пленила его, а всячески скрываемая от окружающих, стала еще сильнее.   Налюбовавшись, открывшейся ему картиной, Хасан тщательно осмотрел все остальные диски, теперь уже с определенного расстояния. Так ему открылась их тайна, тайна линий.
     Картины были разные. Два диска несли на себе изображения сказочных чудовищ. На одном из них крылатая гигантская змея с огромной зубастой головой неслась среди облаков. На другом диске – страшного вида зверь встал на задние лапы и словно готовился, с ревом, вырваться из паутины линий на волю. Следующие два были посвящены миру растений. На одном было изображено дерево с густой кроной, на другом цветок, отдаленно похожий на розу. Еще два несли на своей поверхности  то, что было уже знакомо Хасану – большую пирамиду Египта и охраняющего её Сфинкса. И последний диск был самым загадочным из всех восьми. Его линии сложились в совершенно непонятную конструкцию. Верхняя часть картины была еще как-то понятна. Там располагались полукругом двенадцать шестиконечных звезд. Под ними в центре диска был изображен странный символ, отдаленно напоминающий три соединенных между собой твердых семени плодов финиковой пальмы. Четко выделялись их продольные бороздки. Причем среднее семя словно состояло из двух, сложенных вместе и было значительно толще боковых ядрышек. Оно также было длиннее их. Внизу, под этим сооружением, несколькими штрихами и волнистыми округлыми линиями, изображалось вылетающее пламя в клубах дыма. А на всей этой троице сидело странное существо, похожее на птицу с короткими треугольными крыльями у самого хвоста.
     Еще из того «что было непонятно тем, кто это нашел» Хасан оставил себе          «боевой шлем» с прозрачным и твердым, как камень, забралом, и загадочными утолщениями в районе ушных раковин. Металлический сегментный пояс, который при встряхивании, словно по волшебству, превращался в острое прочное лезвие холодного оружия на манер сабли, где рукоятью служила  замысловатая, но удобная для руки, пряжка. Сегменты соединялись между собой столь плотно, что место сочленения невозможно было отыскать. В первоначальное состояние пояс возвращался, если слегка повернуть пряжку с права налево. Он снова становился поясом, и острота граней невероятным образом исчезала.
     Так же он взял себе «кольчужную рубашку» очень тонкой работы, но выполненную из такого прочного материала, что, сколько Хасан не бросал в неё тяжелое сирийское копьё, на ней не оставалось даже царапины. К тому же она была легка, как лебединый пух. Однажды он примерил её на себе, и рубашка столь хорошо ему подошла, словно была изготовлена персонально для него. С этого времени имам не расставался со своим таиственным панцирем никогда.  Ну и конечно загадочные цилиндры, те, что держал ибн-Саббах сейчас в руках.
     Не менее невероятными были рассказы самого Хорши. Поиски древнего города заняли у отряда целых два месяца. Карта оказалась очень не точной и запутанной. Наконец им на выручку пришли местные жители. За определенную плату они проводили их до того места, которое по преданиям племени было запретным и проклятым. Это оказался засыпанный песками мертвый город. Он был разрушен до основания, сохранилось лишь куполообразное здание, почти до самого верха поглощенное пустыней. Его бы тоже не нашли, не обладай Хорши древними способностями «внутреннего зрения». Именно он указал на песчаный холм, что возвышался южнее, на самой окраине развалин. Именно там и был обнаружен сначала купол, а потом и само здание, как потом оказалось, совершенно не тронутое той силой, что разрушила дома и храмы самого города.
     Курды, эти дети песков, что были в отряде, нашли в окрестностях воду, самое ценное и главное в той местности, в которой оказалась экспедиция. С водой пришла жизнь. Стали откапывать купол. На десятый день работ один из «федави», сменивший временно кинжал на мотыгу, упал в уже прокопанную с бока здания траншею и при падении нажал какой-то незамеченный до этого рычаг. Это привело к тому, что купол распался на две половины, а все те, что работали на его вершине, стараясь прибить в нем проход, упали внутрь  и разбились, ибо высота там была с самую большую башню Аламута.
     Колодец, что закрывался куполом, оказался лишь небольшой частью самого строения, которое было огромно. От колодца до края здания, когда измерили это расстояние, оказалось все двадцать пять шагов. Над поверхностью земли возвышалась  лишь незначительная часть этого строения, высотой в два роста взрослого мужчины. Все остальное было скрыто в материковой глинистой почве, до которой в одном месте докопались «федави». Возможно, имелся вход в здание с торца, но Хорши, чтобы ускорить поиски сокровищ, приказал земляные работы прекратить и вязать веревки. Запасы пищи подходили к концу, и необходимо было спешить.    
       Пять дней вязали веревки. Потом спустились вниз, и сразу нашли сундуки и ящики с золотом, серебром и драгоценными камнями. Хорши организовал подъем драгоценностей, а сам занялся исследованием других помещений этого, совершенно непонятного по своему предназначению, строения. По всей внутренней стене колодца, на небольшом расстоянии от края,  в полтора роста взрослого мужчины, располагалась ажурная площадка, на которую через равные промежутки выходили овальные двери, что говорило о наличии жилых помещений в самом здании. Вот на эту площадку и спустился абу Берун вместе с двумя помощниками, а, спустившись, вошел в первую открытую дверь. Комнат в здании оказалось много, очень много, несколько этажей. Все им так и не удалось обойти, но и там где они побывали, увидели многое непонятное, таинственное, загадочное.
     В здании были и жилые помещения, и помещения под склады, заставленные ящиками, коробками, тюками. Разбив несколько ящиков, Хорши сразу выполнил условие черного мага, нашел то, «что будет непонятно тем, кто найдет». Но пояс, шлем, кольчугу и цилиндры он обнаружил в других местах. Везде он натыкался на останки былых обитателей этого «Храма», как про себя назвал строение Хорши, превращенных временем в скелеты и мумии, что рассыпались при малейшем прикосновении. Вот с одной из мумий он и снял шлем и кольчугу. В большом зале, уставленном огромными металлическими плитами, толстым полукруглым столом с несколькими стульями на колесах, противоположная от стола, стена которого была зачем-то завешана не снимающимися с неё серыми коврами с закругленными углами, он нашел пояс и цилиндры. Пояс был на скелете высокого человека, что сидел на одном из стульев и превратился в прах, пока Хорши снимал с него свою находку. А цилиндры лежали прямо на столе перед этими останками человека среди разноцветных квадратных пуговиц,  вставленных, непонятно зачем, в столешницу.
     Но самое главное он увидел, когда однажды заблудился в своих путешествиях и совершенно случайно вошел в большой круглый зал, что, видимо, располагался под дном колодца,  где они нашли сокровища. С темнотой в помещениях он к тому времени уже научился бороться. При входе в каждую комнату слева в стене располагался черный рычаг, который если нажать до упора, то в потолке появлялось тусклое, но вполне приемлемое свечение, которое постепенно разгоралось и становилось светло как днем. Тоже он проделал и тогда, когда вступил в темноту зала. Его огромные размеры сразу поразили Хорши, но даже не это заставило его застыть в изумлении.
     В центре зала, на широкой и высокой платформе застыла большая железная птица, словно птица Харук из персидских сказок. Две пары треугольных крыльев, одни в центре тела, другие у хвоста, вот-вот были готовы прийти в движение. Хвост, как у скорпиона, загнут и повернут прямым жалом к голове. Сама голова птицы с прямым острым клювом, печально опущена вниз. А единственный белесый  глаз в её центре с ненавистью смотрел на него. Три мощные лапы упирались в платформу, и гигантские черные когти, чтобы не сломаться, были свернуты неимоверной силой в тугие круги. Птица видимо готовилась произвести потомство, когда её застала смерть. Под хвостом уже открылся черный зев яйцеклада, но судьба распорядилась иначе. Смерть была внезапной и мгновенной. Как она пришла, на острие стрелы, или с метким броском копья, или при помощи сильного яда, Хорши так и не выяснил. Сколько он ни смотрел, на теле чудовища не было видно следов насильственной смерти. Но смерть пришла, это было ясно. И наверно наличие трех лап не дали  завалиться телу на бок. Оно словно окаменело в последнем стремлении, расправив крылья, броситься на своих врагов. Именно это и было самым страшным и грозным во всем облике легендарной птицы Харук.
     Обычно Харук описывали в сказаниях, как птицу черного или красного цветов оперения. Здесь же она была серебристая, лишь по бокам, словно изломанная молния, стремительно мчалась красная полоса, да возле глаза с одной стороны была интересная картинка – голубой круг с черным крестом в центре.
     Хорши тогда еле оторвал взгляд от этого невероятного зрелища, от этой мощи и страшной силы, что неожиданно предстала перед ним. К сожалению, это  его  путешествие в глубины здания оказалось последним. Когда он, наконец, вернулся к своему отряду, то пришлось  браться за оружие. У жителей пустыни случилось какое-то моровое заболевание. Старейшины племен назвали главными виновниками мора пришельцев, что потревожили злых духов проклятых мест. Вооруженные дубинами, жалкими подобиями копий и пращами, взрослые мужчины напали на лагерь ассасинов. Пока они использовали пращи, перевес был абсолютно на их стороне. Так бы и перебили весь отряд. Но  кто-то не очень опытный подбил их к штурму. И тут навстречу им вылетели из-за укрытий, вооруженные острыми саблями и кинжалами профессиональные убийцы, которые словно горячие кони застоялись в конюшнях и истосковались по своему основному ремеслу. Удар был настолько силен, что прошло всего десяток минут, как от толпы нападавших осталось в живых всего не более двадцати человек. Их взяли в плен.
     Здоровый и сильный мужчина в пустыне это все! Это жизнь, это защита, это вода, это самое главное, что есть у племени, поэтому племенные старейшины без возражений приняли предложение Хорши, обменять оставшихся в живых на десять верблюдов, шесть лошадей и восемь мулов. А также запас провианта и воды на обратную дорогу. Чтобы ускорить отбытие столь агрессивных и сильных незнакомцев, старейшины расщедрились на большее. Они помогли силами племени погрузить сокровища на вьючных животных и дали двоих проводников, чтобы те довели караван ассасинов до отрогов горной системы Эльбурса.
     В начале это  было воспринято с радостью, но по мере продвижения вперед к дому, Хорши понял, что совершил большую ошибку. В отряде началась та же моровая болезнь, что и в племенах жителей пустыни. В мертвый город пришло из сорока человек – тридцать шесть. Из города вышло двадцать восемь. А к отрогам Эльбурса подошло восемнадцать. В пути умерли от болезни и проводники. Так закончилась эта тяжелая, но невероятно удачная экспедиция.
     Золота, серебра и драгоценных камней было теперь более, чем достаточно. Этого хватило с избытком и на строительство, и на повседневные нужды, создаваемой Хасаном «империи», что постепенно раскинула свои невидимые сети по всем странам востока. А когда были подготовлены первые пятьдесят «федави», то поток звонкой монеты хлынул в казну ибн-Саббаха нескончаемым потоком. Великий Аллах! Как много в этом мире оказалось желающих избавиться от своих соперников и врагов чужими руками.
     Имам медленно положил цилиндры снова в холщевый мешок. Аккуратно затянул бечевки и сунул его на старое место. Ему было жалко расставаться со своими сокровищами. Но уверенность в том, что именно за ними пришел Зарраб, не оставляла его. Постояв немного перед стеллажами, старик горестно вздохнул и снял с одного из них найденные в мертвом городе  диски и задумчиво повертел их в своих руках.
     «Вот эти два с пирамидой и Сфинксом можно отдать, с деревом и цветком тоже, да и этот с непонятным символом мне особо не нужен, - подумал он,  старчески шевеля губами: - Так на что же этот символ похож? Да, да! На финиковые косточки. Две, те, что тоньше, и с боков, семена ливанской финиковой пальмы, а по середине – это семя сирийской. В Сирии финики крупные, сладкие как мед, нежные как губы молодой и любящей женщины. Да, это точное сравнение. Именно финиковые косточки. И их оседлала птица Харук? А что очень даже правильный символ. Что как ни финики спасают нас в длительном путешествии от голода? Это хлеб в пустыне, а значит жизнь, и птица Харук это собой олицетворяет».
     Он немного помешкал с пятым диском. Опять горестно вздохнул, но, пересилив себя, присоединил его к отобранным для гостя первым четырем. Потом туда же отправил и «боевой шлем».
     - Все! Все! Больше ты ничего не получишь, Амиру Зарраб! Ничего! – зло вскрикнул он, взмахнув отчаянно обеими руками, и решительно выходя из своей сокровищницы.
     «А завтра мы узнаем, возможно, что это такое и это ли ты разыскиваешь, дорогой профессор?» - подумал старик, медленно направившись к своему коврику, на котором он привык провожать день молитвой милостивому Аллаху.

*******
    
     Утро следующего дня застало Начальника Тайной Стражи Аламута у дверей покоев, что были отведены таинственному гостю. Гулам был испытанным и смелым воином. В свои тридцать два года он прошел прекрасную школу, под неусыпным наблюдением Хасана ибн-Саббаха.
     На всю свою жизнь Насер запомнил то утро на смрадном, от скопления большого количества немытых человеческих тел, невольничьем рынке Бейрута. Тогда, великий и милосердный Аллах, направил стопы имама к загону грязного работорговца Саида Малика, и там, в огороженном закутке, указал на тщедушное тело мальчика, заживо съедаемого немилосердной болезнью. Судьба его уже была предрешена. Малик приказал своим слугам, вечером завернуть прокаженного в пропитанную «кровью земли» рогожу, вынести его из города и сжечь  на дальней городской свалке. Никто бы не стал  тратить свои силы на «удар милосердия» для больного проказой. И поэтому  предчувствие того, что еще до захода солнца его измученное болезнью тело испытает нестерпимую боль огня, приводило Насера на грань сумасшествия. Он помнил, как ибн-Саббах долго рассматривал его сквозь прутья загородки. Этот взгляд, холодный и расчетливый, потом долго преследовал Гулама во сне. Да, в нем не было ни жалости, не сочувствия, в нем не было ничего того, что предшествует благому намеренью. Именно холодом, мертвящим холодом, веяло от него. И когда имам шагнул в закуток, мальчик в ужасе отшатнулся от него, прижался к противоположной стене и заплакал.
     Хасан ибн-Саббах, словно презирая страшную болезнь, нес тело больного на руках через весь город, завернутое в грязную, пропитанную гноем подстилку. Ни слова поддержки и успокоения, что могло бы вселить надежду в мальчика, тот от него не услышал. Пронзительный взгляд, презирающих всё и всех глаз, словно гигантский меч, разрубал толпу горожан пополам, и они спешили уступить дорогу странной процессии. Тонкие, плотно сжатые, губы имама кривились в насмешливой усмешке, когда кто-то  в спешке оступался и падал в пыль дороги. Красиво очерченные ноздри нервно трепетали, как у хищника, вышедшего на ночную охоту. Именно тогда, на руках будущего хозяина крепости Аламут, умер армянский мальчик Автандил и родился яростный поборник веры, исмаилит – Насер Гулам. Да! Именно тогда! Над узкими и грязными улицами проклятого Бейрута, умирая от страха на костлявых, но сильных руках имама, бедный мальчик-раб произнес слова своей священной клятвы, если провидению будет угодно сохранить ему жизнь и тем падче вернуть здоровье, то всего себя он посвятит этому загадочному, страшному и холодному  человеку, всего без остатка.
     И надо сказать, Гулам выполнил свою клятву полностью и ни разу не пожалел о данном им в детстве обещании. Вот только страх, тот животный страх, что он испытал под взглядом имама в тесном закутке невольничьего загона Саида Малика, остался с ним навсегда. Вот и сейчас, стоя перед дверью, которую необходимо было открыть, Насер испытывал тот же унизительный панический страх, что сковывает волю, в холодном поту заставляет дрожать руки и ноги,  уносит сжавшуюся в комок душу в самый низ твоего естества.
     Наверное, он так бы и не решился на необходимые действия. Дверь неожиданно распахнулась сама. На пороге стоял, улыбающийся маг.
     - Мир тебе, высокочтимый Насер Гулам, - учтиво поклонившись, вежливо произнес Амиру Зарраб: - Окажи мне честь, зайдя в мой дом. Отдохни от забот. Раздели со мной то, что послал Великий Аллах сегодня на мой стол, а потом услади мой слух тем, что привело тебя ко мне в столь ранний час.
     - Слава Аллаху! Многоуважаемый Амиру Зарраб, да ниспошлет тебе здоровье и бодрость, наш небесный повелитель. Да будут тебя сопровождать всегда его преданные слуги: удача, слава и процветание. Мне будет радостно войти в твой дом, ибо не являюсь я носителем худых вестей, а только с миром и благоденствием пришел к тебе, - стараясь изо всех сил придать твердость голосу и унять дрожь в руках, скороговоркой проговорил слова приветствия Гулам, пересекая порог и проходя в комнату таинственного гостя.
     Когда все вопросы, связанные с соблюдением правил хорошего тона, были соблюдены, медовые лепешки в знак дружбы и уважения разломаны, душистый чай выпит, Гулам приступил к главному.
     - Мудрейший из мудрых, Амиру Зарраб. Да продлятся твои годы! Моим повелителем приказано мне сопровождать тебя сегодня, в святой день его «вознесения» к чертогам самого Аллаха, могущественного и милосердного. Мне приказано показать тебе все, но что-то объяснять я не могу, потому что сам многого не знаю. Да и не моё это дело. Но показать, покажу все.
     - Премного благодарен и тебе, благороднейший Насер Гулам, и твоему блистательному повелителю, - с воодушевлением в голосе, совершенно искренне произнес Зарраб.
     И как тут не быть искренним! За вчерашний день и ночь маг неожиданно для себя понял, что Хасан ибн-Саббах  во многом превзошел все те надежды, которые возлагались на него, как  «истинного меча ислама». Беседа с Тахиром ничего конкретного не дала. Ни на один вопрос он не получил того ответа, что ожидал. Скрытое сканирование сущности молодого «миссионера» обнаружило такую надежную и крепкую блокировку, что от удивления у Амиру опустились руки, и холодок страха змеёй пробежал по спине. Тоже произошло и с Главным Распорядителем и Секретарем. Те же блоки тройного сцепления на ментальном уровне, поставленные так искусно и незаметно, что не такому опытному магу, как Зарраб, просто показалось бы, что этот человек ничего не знает. Да и при встрече и беседе с самим имамом туман сомнения неоднократно закрадывался в душу «профессора». Он еще тогда почувствовал что-то неладное, но самонадеянно отнес все эти подозрения к той усталости от тяжелого горного перехода, которую испытывал.
     Даже сама крепость таила в себе неисчислимое число загадок. Стены были столь высоки, что из колодца небольшого дворика, что был определен магу для прогулок, видны были только их зубцы, да краешек самой высокой башни крепости, на верхней площадке которой состоялась первая встреча с великим имамом. Подъезжая к Аламуту, маг прекрасно видел,  крепость состоит из трех рубежей обороны, высота стен которых повышалась по мере приближения их к центру. Он насчитал восемнадцать сторожевых башен. Восемь – первая стена, шесть – вторая, четыре – третья. В центре центральная, самая большая башня – донжон. И все. Вся надежда, на более детальное изучение укреплений крепости, была на то, что он увидит     изнутри. И впервые же минуты въезда на территорию крепости, она лопнула, как мыльный пузырь. Его встретили торжественно и чинно, но не дали даже минуты для того, что бы просто оглядеться. Главный Распорядитель и Секретарь с шестью «федави» молниеносно провели его в этот уютный дворик, из которого ничего не видно, показали приготовленные апартаменты и исчезли. Потом вновь появился, словно ниоткуда Главный Распорядитель и повел его на встречу к имаму. Прямо во дворе они свернули за угол и оказались в полутемном коридоре уходящим под углом вниз. Через некоторое время стали подниматься наверх, совершили несколько поворотов налево и направо и оказались в большой башне, на вершине которой его ждал Хасан. Амиру Зарраб тщательно запоминал дорогу и вспомнил бы её обязательно, окажись он вновь в этом переходе но... Как не искал он потом вход в подземелье из своего дворика, как не простукивал стены, как не напрягал своё эго в тщетной надежде если не зрительно, то ментально найти этот таинственный проход – ничего не получалось.
     Ему, обычно предугадывающему всегда и везде действия своих противников на три – четыре хода вперед, подготовили невероятно тщательно, виртуозно подготовленный ход игры. Ему, считавшему себя непревзойденным игроком в «Сто забот», когда на доске жизни стояли не деревянные или костяные фигуры, а самые настоящие живые люди, был поставлен самый настоящий «Мат» и тогда, когда игра еще и не начиналась. Ему, могущественному, творящему историю Богу, как он сам считал себя до последнего времени, поставили «Мат»! Это было недопустимо! Это было горько! Это было настолько неприятно, что маг совершенно неожиданно для себя вошел в такой продолжительный ступор вчера вечером, что только огромным усилием воли вышел из него буквально за два часа до появления Гулама.
     И вот теперь УДАЧА! Ему покажут ВСЁ! И хотя надежда на это «всё» была очень незначительной, но увидеть хотя бы еще что-то было для Зарраба успехом. Большим успехом.
     - Высокочтимый Амиру Зарраб! Мы отправляемся немедленно, так как до ритуала осталось совсем немного времени. Оружие, кроме родового кинжала, оставь здесь. Оно тебе не потребуется. И одень вот эту черную хламиду, что принесли слуги вчера вечером в твою комнату. Не всем позволено лицезреть, «вознесение» святого имама к чертогам самого всемогущего Аллаха. И многие могут истолковать  неправильно твоё присутствие на церемонии. Зачем нам дразнить злые языки? Хламида скроет твою незнакомую нам одежду. А её капюшон твоё лицо. Хорошо? – продолжил Насер, искоса внимательно поглядывая на мага.
     - Конечно, конечно. О, предусмотрительный и осторожный Гулам, - торопливо заверил Зарраб Начальника Тайной Стражи Аламута, вставая с места и набрасывая на себя тяжелую черную одежду, которая очень походила на шерстяную рясу монахов католической церкви.
     «Да, эта хламида служит не только для того, чтобы скрыть меня от посторонних глаз, но и столь сильно стесняет движения рук, что практически связывает по рукам», - про себя подумал Амиру, пытаясь незаметно определить, насколько сильно мешает  новая одежда обороне или нападению и, находя, что сковывает основательно.
     - Я помогу тебе, - Гулам встал, подошел к магу и быстро застегнул добрый десяток деревянных пуговиц  на разрезе хламиды от горла до живота.
     Вот теперь маг понял, что случись что-то непредвиденное, он абсолютно не боеспособен. Боковые разрезы для рук были настолько низко сделаны, что если он попытается  просунуть в эти отверстия  руки по всей длине, чтобы освободить их, то практически почти вся хламида окажется у него на плечах, а при её тяжести и громоздкости ни о каком сопротивлении думать не приходилось. Это же не давало возможности быстро расстегнуть пуговицы на груди.
     «Капкан! Самый настоящий капкан! Ну, имам! Ты все больше и больше меня поражаешь», - с горячей яростью мелькнула мысль в голове Амиру.
     - Мы это называем «Покрывало смирения», - утробно хохотнул Насер и сразу добавил: - Но тебе не надо беспокоиться. За твою безопасность и жизнь сегодня отвечаю я. Ты только слушайся и делай то, что буду говорить. Хорошо?
     - Хорошо, - удрученно произнес Зарраб, окончательно поняв, что инициативу в игре перехватил Хасан ибн-Саббах, и «Мат» ему уже поставлен.
     - Следуй за мной, - просто сказал Начальник Тайной Стражи Аламута, направляясь к одной из стен комнаты.
     Словно по взмаху волшебной палочки эта стена распахнулась, совершенно беззвучно, и они оказались в освещенном масляными светильниками коридоре, вновь круто уходящем вниз. Что сделал Насер, на что он нажимал, или что он двигал, маг так и не увидел. Капюшон, надвинутый почти на самые глаза, очень сильно сокращал радиус обзора окружающего пространства,  смотреть можно было только под ноги и немного вперед. Амиру Зарраб тяжело вздохнул и покорно пошел за своим провожатым, лицо которого было скрыто черной густой сеткой.
     Сколько времени они провели в подземных переходах, сказать было трудно. Они несколько раз поднимались по пологим аппарелям или крутым лестницам, спускались вниз также вниз, поворачивали в основном налево. Маг сначала пытался все это считать, но потом плюнул на это совершенно неперспективное занятие. Через каждые десять шагов на стенах горели светильники. Они давали хорошее освещение. Все было видно и в тоже время не видно было ничего. Воздух в коридорах был свеж, на лице ощущалось холодное дуновение ветерка. Вентиляция работала безупречно. Так же безупречно работали и тайные двери. Когда они пришли к выходу, вновь совершенно беззвучно распахнулись стены, открывая проход в небольшое помещение с узким окном под самым потолком, в которое в хаотической пляске пылинок врывались лучи солнца.
     Здесь Зарраб увидел, как Насер Гулам открывает дверь, запертую на два замка. С одним из них он довольно долго провозился.
     - Великий Аллах! Сколько раз я говорил Мустафе, что бы сменил это порождение Шайтана. Все экономит, старый осел, все экономит. А ты тут мучайся, - с неприкрытым гневом ворчал Начальник Тайной Стражи Аламута, скрежеща ключом в замочной скважине.
     Наконец ему это удалось, дверь распахнулась, и они вышли наружу. Это был большой вместительный двор, окруженный с трех сторон крепостными стенами, а с четвертой, массивом центральной башни крепости. В центре двора возвышалась деревянная квадратная площадка, из середины которой вертикально в небо устремлялся черный брус, по бокам которого болтались тяжелые цепи. Сбоку, от площадки, прямо на земле слуги навалили множество вязанок хвороста, тоже черного цвета. В воздухе стоял густой смрад «крови земли».
     - Что это такое? – спросил маг, кивая на это сооружение.
     - Место «вознесения», - просто ответил Насер, беря Амиру за руку и отводя его в сторону, в тень стены: - Вот здесь нам будет все и слышно, и видно. Да и внимания мы ничьего не привлечем.
     - Так…, - хотел, было спросить еще Зарраб, но был остановлен жестом Гулама.
     - Смотри и слушай! Ты все поймешь сам.
     Тем временем двор стал заполняться ассасинами. Здесь были и скромные с виду «миссионеры» (даис) в черных хламидах, подобных той, что была одета на мага. «Друзья» (рафик), в длиннополых халатах зеленого цвета. «Верные» (федави), в белых рубахах, опоясанных красными кушаками, и белых штанах, заправленных в красные сапоги с короткими голенищами. Только они были вооружены. Кривые сабли в изукрашенных ножнах, висели с левого бока каждого, и короткое прямые мечи «возмездья» торчали из-за поясов. Отдельной группой стояли шестеро «избранных» в грязных и рваных обносках, босые, наголо обритые, со следами побоев на лице и теле, что было видно сквозь многочисленные дыры в их рубище. Но стояли они гордо и торжественно. А все остальные почтительно обходили их, занимая свои, видимо ранее обусловленные места.
     Неожиданно раздался звонкий гонг, и открылась одна из дверей башни. Все упали на колени.
     - Нам не надо это делать. Для всех нас нет здесь, - прошептал Насер на ухо Заррабу.
     Но тот и не собирался подать на колени.
     Из открывшихся дверей первыми вышли трое «федави», личная охрана имама. С обнаженными саблями в руках, они выстроились перед площадкой с вертикальным брусом, лицом к присутствующим. За ними появились  четверо слуг, несущих в руках по два смоляных факела. Они встали по двое с боков площадки. Потом  торжественно прошествовал Главный Распорядитель и Секретарь в сопровождении двух помощников. Один нес глиняную бутыль, другой золотой поднос, уставленный шестью серебреными кубками.
     Тягостный стон прокатился по коленопреклоненным зрителям, когда в проёме двери показалась фигура имама. Он шел, широко разведя руки и подняв голову к небу. Глаза были полузакрыты, и на лице читалось несказанное блаженство, которое он испытывал в эти минуты. Голубой, расшитый золотой нитью халат, мерно покачивался на его фигуре в такт шагов. Белая чалма на голове была немного распущена и её свободный конец, в знак готовность к самопожертвованию во имя Аллаха, заткнутый за левое ухо, широким полотнищем закрывал половину груди. За ним следовала оставшаяся тройка телохранителей, скорбно несущих свои обнаженные сабли на вытянутых руках.
     Амиру Зарраб во все глаза смотрел на него и пытался найти хоть незначительную деталь, говорящую о подмене. Но ничего не находил. Перед ним был вчерашний собеседник, «Могучий Старец», могущественный и ужасный «Старец Горы», бессменный предводитель неуловимого Ордена ассасинов, хозяин, так поразившей его, крепости Аламут, святой имам Хасан ибн-Саббах.
     Между тем Хасан взошел на площадку и, повернувшись к своим ученикам, стал говорить.
     - Дети мои! Вчера на вечерней молитве, Тот, кто ближе ко мне, чем моя шейная артерия, но взор мой не постигает Его, говорил со мной и призвал меня к себе.
     Крики скорби огласили двор. Имам поднял руки, призывая, всех успокоится.
     - Если будет на то, Его воля, то я вернусь к вам, дети мои! – громко сказал он: - Еще не настал мой час. Но это будет зависеть не только от меня.
     - Скажи, от кого!? – громко прокричал Главный Распорядитель и Секретарь.
     - Это будет зависеть от тех, кого по приказу Милосердного и Великого я буду сопровождать в его чертоги.
     - Что они должны сделать!? – вновь прогремел голос Мустафы.
     - Совсем немного. Свято верить в то, что для них на этой земле есть только один пророк. Пророк, что может, если понадобится, вернуть их к жизни из загробного мира. Тот пророк, что  обеспечит им по смерти, если они отдали свои жизни за него и по его указанию, блаженство в саду Аллаха Всемогущего, среди прекрасных гурий, фонтанов из вина, молока, меда и чистейшей воды. И этим пророком являюсь я! Если они последуют за мной с чистым сердцем и верой, то мы все вернемся обратно еще до захода солнца.
     -  Веруете ли вы!? – грозно вскричал Главный распорядитель.
     -  Веруем! – в один голос ответили шесть неофитов, обливаясь слезами.
     -  Нет, мой верный Мустафа. Не надо на них оказывать давление, особенно сейчас, - голос бен-Саббаха источал сладость щербета.
     Он подошел к самому краю площадки и присел на корточки, прямо перед неофитами. Между ними и им были только трое личных телохранителей имама.
     -  Вы прошли уже многие испытания, дети мои. Перед тем как войти в ворота крепости, вы четырнадцать дней сидели на голой земле, питаясь отбросами и тем, что посылали вам небеса. Из пятидесяти восьми претендентов в ворота вошли двадцать четыре. В первом дворе вас всячески унижали, без причины избивали, заставляли делать самую грязную работу, обзывали мерзкими словами. И это продолжалось ровно семь дней. Из двадцати восьми вошедших во второй двор попало всего девятнадцать. Но и во втором дворе вас ждало испытание. Вам не давали спать. Вас заставляли долго, очень долго, стоять на одной ноге. На вас натравливали наших сторожевых псов и устраивали  между вами и ими поединки. Кроватью вам служил клок соломы, а местом дальний угол двора, куда охранники ходили справлять нужду. Из второго двора вышло уже пятнадцать молодцов. И вот между вами был брошен жребий, который определил именно вас, шестерых, в сопровождающие святого имама. Неужели, после всех унижений и оскорблений вы готовы пожертвовать собой ради того, кто это все устроил? Ведь как только вспыхнет костер,  я взойду на него, вам дадут яд, и вы умрете. Видели ли вы, когда ни будь людей, которые вернулись оттуда? Еще есть время передумать. Еще есть время все вернуть на круги своя.
     Амиру Зарраб вдруг почувствовал, как вздрогнул Гулам, как напряглись его сжатые в кулаки руки. Все говорило о том, что-то идет не так, не по сценарию, и это опасно, очень опасно.
     Вдруг один из неофитов резко вскочил на ноги и закричал истошным голосом, указывая грязной рукой в сторону Хасана.
     - Это не святой имам!  Это не святой имам! Он не может так говорить! Я знаю, я видел святого имама! Это не святой имам!
     В рядах зрителей произошло движение. Кое-кто стал подниматься с колен. Послышался нарастающий гул.
     -  Ты говоришь, я не святой имам! – неожиданно громко вскричал  бен-Саббах, резко распрямляясь перед «избранными».
     Руки со сжатыми кулаками взлетели над его головой.
     -  Ты, грязный ублюдок, сын паршивой овцы! Ты, мерзкое творение ехидны и жирной свиньи! Ты, ишачий хвост, покрытый лишаями! Ты создание шайтана и наперсник дэвов на этой земле! Ты смеешь сомневаться  в том, что я истинно святой имам! В детстве ко мне уже приходил сам Всемогущий Аллах. Я был при смерти от черной оспы. Он вылечил меня, взяв с меня клятву кровью, что я буду верно, служить ему, - Хасан рванул на груди халат. Тот с треском разлетелся, обнажая его худую грудь. На бледной старческой коже черными оспинами выделялись многочисленные следы заживших, но так и сохранившихся отметин пурпурной смерти.
     - Смотрите все! Смотрите все! – со злостью в голосе, неистово кричал имам, нервно бегая по площадке.
     Потом он засучил рукав на левой руке.
     -  А это след от моей клятвы Великому и Милосердному! Смотрите! Смотрите все! А то, что я не похож на самого себя, то кто из вас будет похож на самого себя, после разговора с самим Величайшим и Мудрейшим, - последние слова он произнес тихо, голова устало упала на грудь, и казалось, плечи его вздрогнули от рыдания.
     Неофит растерянно огляделся, пожал плечами, потом тихо опустился на колени и медленно пополз на них к площадке. Губы его шевелились, но что он говорил, не было слышно от еще не умолкшего окончательно шума. Но вот все стихло. И в этой неожиданной тяжелой и гулкой тишине до слуха долетел молящий и плачущий, прерывистый шепот.
     -  …. Верую! Истинно верую… в единственного… в святого… имам простите… Верую! Имам простите… в единственного…
     Паренек дополз до края площадки, взобрался на нее, уткнулся в ноги Хасана бен-Саббаха, обнял их и тут с оглушительным криком рыдания сорвались с уст.
     - Ве-ру-ю! – протяжно рванулось к небу из его горла.
     Остальные пятеро тоже поползли к имаму, и скоро тот стоял в окружении шестерых грязных, оборванных, избитых юношей, обнимавших его за колени, целующих его ноги и рыдающих вместе с ним.
     Внутренняя дрожь пронзила Амиру Зарраба. Сколько в жизни он не видел подобных мистерий, но ни разу столь сильно не переживал их ход.
     «Ну, Хасан  бен-Саббах! Ну, ты и мастер!» - проносилось в голове, а перед глазами стояла соленая вода слёз. И он не скрывал этого. Плакали все. Главный Распорядитель закрыл лицо  ладонями. Гулам сотрясался всем телом. Телохранители низко опустили головы, но вздрагивающие плечи выдавали их. «Миссионеры», «друзья», «верные» обнимали друг друга и прятали лица на груди у своих собратьев.
     - Ну, вот и все, друзья мои! Нам пора в дорогу, - сказал, наконец, имам, отстраняя от себя неофитов: - Идите на свои места и повторяйте за мной священные слова Корана. Джабраил! Приступай!
     Один из телохранителей, отдав свою саблю соседу, вскочил на помост и, подведя Хасана к столбу, стал привязывать его цепью, обматывая её, в несколько рядов, поперек груди.
    - Не в том благочестие, чтобы вам обращать свои лица в сторону востока или запада, а благочестие – кто уверовал в Бога, и в последний день, и в ангелов, и в писание, - монотонно, но, постепенно усиливая голос, стал произносить слова второй суры Корана бен-Саббах.
     Ему сначала стали вторить неофиты, потом в хор вплелось несколько голосов из толпы, и скоро во дворе не было ни одного человека, кто бы не повторял слова священной книги.
     - И в пророков, и давал имущество, несмотря на любовь к нему, близким, и сиротам, и беднякам, и путникам, и просящим, и на рабов, и выстаивал молитву, и давал очищение…. 
     Джебраил закончил свою работу и вернулся на место. Слуги с факелами разнесли их избранным. Неофиты, Главный Распорядитель и Джебраил получили их в руки и сразу же зажгли. Слуги же тем временем стали стаскивать вязанки хвороста под ноги Хасана, укладывая их стоймя, так что скоро имама по пояс не стало видно.
     - И исполняющие свои заветы, когда заключат, и терпеливые в несчастии и бедствии….
     Помощники Главного распорядителя наполнили серебряные кубки и подали их юношам.
     К небу уже неслось во всю силу, громом, гимном, бурей, неистовым напряжением сотни человеческих легких.
     -  И во время беды, - это те, которые были правдивы, это они – богобоязненные!
     Последние слова суры  все кричали, яростно выбрасывая вверх правую руку со сжатым кулаком. И когда она кончилась в застывшем воздухе, словно остался звон от этой мощи. Под этот звон на вязанки хвороста полетели факелы. Освободившиеся от них неофиты выпили свои кубки и, как подкошенные, упали на землю.
      - Свершилось!! – громко крикнул Хасан, исчезая в густом дыму костра.
     Но дымная завеса была недолгой. Огонь вспыхнул разом, со всех сторон, и с треском рванулся к его лицу.
      - А! А! А! – раздался страшный вопль, за его языками.
     На мгновение, видимо от дуновения ветра, полог огня сдвинулся, его языки как-то опали, и всем предстала страшная картина. Бен-Саббах запрокинул голову, вытянулся, спасаясь от жара костра. Он словно хотел взлететь на небо, так, по крайней мере, казалось. Но было уже поздно. Первый «жаркий поцелуй»  лишил его глаз, чалмы на голове и покрыл лицо струпьями потрескавшейся кожи. Костер видимо, как живое существо, понял, что открыл не очень пристойную картину, поэтому с новой силой рванулся вверх, закрывая её, и скоро все было кончено. В воздухе повис тошнотворно сладкий запах горящей плоти. Со страшным треском шесть личных телохранителей имама сломали клинки своих сабель и бросили обломки оружия в костер. Им больше не было, кого охранять. Они остались сиротами.
     Насер Гулам потянул Амиру Зарраба в сторону.
     -  Нам надо спешить, - хриплым голосом произнес он.
     Покидая двор, маг мимоходом заметил, что тела шестерых юношей таинственно исчезли. Они вновь подошли к сплошной стене, и она словно в сказке раздвинулась перед ними. Снова коридоры стали сменяться коридорами, подъемы – спусками, лестницы – площадками.
     - Гулам? - решился все же спросить своего провожатого Зарраб: - Сделай милость, скажи, а это правда, что у вас так испытывают новых членов при приеме?
     Неожиданно Начальник Тайной Стражи Аламута разговорился. Видимо накопленные за мистерию «восхождения» эмоции требовали немедленного выхода.
     -  Всё, правда. Иногда и не так бывает. Вот четыре года тому назад к нам попросился сын индийского раджи. Приехал под стены крепости с целым караваном. Тут тебе и слуги, тут тебе и танцовщицы, тут тебе и еда с выпивкой. Разбил самый настоящий лагерь. Добрый, однако, был. Всех новичков, что прошения подали кормил. Пронюхали об этом местные голодранцы и тоже в ассасины захотели. В общем, лагерь из шестидесяти человек быстро превратился в лагерь с тремя сотнями. Пиры,  песни, пляски не переставали круглосуточно.
     Но вот проходит положенные четырнадцать дней, и выходит к ним сам имам. Сын раджи в красивом наряде, с дорогим оружием и распростертыми объятиями встречает его мудрость. А тот несет в руках простую кислую лепешку.
      «Уважаемый имам, когда соблаговолите пригласить меня в крепость, для начала обучения?» - спрашивает сын раджи.
     Наш имам, великий и несравненный, ни слова не говоря, ломает лепешку пополам, бросает одну половину её в грязь, наступает на неё ногой, поднимает и протягивает этому хлыщу со словами: - «Ешь!»
      Тот взял, надкусил, выплюнул и так обиженно говорит: «Многоуважаемый имам, она же кислая, грязная, как такое можно кушать?»
      «Вот когда такая лепешка будет тебе слаще меда, приходи, поговорим», - сказал наш Великий и вернулся в Аламут.
     Сын раджи обиделся, очень рассердился. Как нас только не называл. Потом снял лагерь и уехал. Ну, думаем, хороших ишаков тебе в дороге.
     Нет, через месяц возвращается, уже всего с двумя слугами и не такой расфуфыренный. Опять ждет своего часа. Вновь на четырнадцатый день выходит к нему имам. Сын раджи уже кланяется, руку целует, заискивающе в глаза смотрит. Опять берет в руки наше Светило ислама кислую лепешку, ломает её на две части и бросает одну в кучу коровьего помета. Потом достает, протягивает сыну радже и говорит: - «Ешь!»
     Юношу всего передергивало. Он давился так, что страшно было смотреть. Но съел, в конце концов, этот кусок лепешки, с большими усилиями. Правда  тут же его и вырвало, чуть самого имама не испачкал.
     «Вот когда тебя от божьего дара корчить перестанет, придешь, поговорим», - с этими словами наш  повелитель ушел. И сын раджи тоже пошел восвояси, понурый, унылый, чуть не плачет. Нам даже его жалко стало. Думаем, все больше не придет.
     Но нет! Через два месяца опять он сидит под воротами, подает прошение. Один одинешенек. Одежда на нем рваная, лицо поцарапанное, худой, как скелет.
     Сидит, ждет своей участи вместе со всеми.
     Проходит четырнадцать дней, запускаем в первый двор прошедших испытание, а от имама приказ: «Всех пустить, а сына раджи еще оставить».
    Что делать? Приказ есть приказ! Всех запускаем, а беднягу оставляем.
     Через десять дней следующая партия подоспела. Вновь приказ: - «Всех пустить, а сына раджи оставить».
      Тут уж я сам, глупый ишак, не вытерпел. Пошел прямо к имаму. Высказал ему все. А он меня плетью, да с потягом.
     «Вон! – орет: - Паршивая овца! Не суй нос не в своё дело!»
     Он у нас не смотри, что святой, иногда так своей плетью отстегает, или сам лично пытать начнет, то никому не позавидуешь.
      В целом отсидел сын раджи под нашими воротами целых полтора месяца. Мы, конечно, его тайно подкармливали и воды носили. Но полтора месяца, это полтора месяца. Когда ему разрешили вступить в первый двор, то стражники занесли бедного парня на руках. Идти не мог. Они несут, а он плачет от радости, что своего добился. Вот ведь человеческая натура! Кожа и кости был. В чем душа держалась, не ведаю, но теперь – Лев!
     -  А где он сейчас? – спросил Зарраб.
     -  Так ты его сегодня видел. Это и есть Джебраил – старший личный охранник самого имама: - Этот  вернее  любой собаки будет. За нашего благоверного  глотку зубами перегрызет всякому. Умрет, но своего добьется, защитит жизнь своего хозяина. Лучший из лучших. Порой мне кажется, все эти полтора месяца имам его уже тогда к этой роли и готовил.
     -  Да, жесткий у вас отбор кандидатов, - задумчиво проговорил маг.
     -  Иначе нельзя, уважаемый. Как говорит мудрейший из мудрых: - «В высоких стенах Аламута рождается новый человек. Женщина, производя на свет потомство, выбрасывает его с грязью, слизью, кровью. Так и тот, кто хочет посвятить себя нашему святому делу, должен, прежде всего, пройти через кровь, слизь и грязь. Только это дает ему право мечтать о  мече «возмездья», если он станет «федави», о богатстве и дерзости, если он станет «рафиком», о мудрости и сокрытых знаниях, если – «мессионером». Надежный клинок куётся в огне, воде и времени, человек куётся в боли, несчастьях и нищете. Лишь лишения закаляют человека и делают его  подобным  дамасской сабле, которую, как не сгибай, а она всегда вернется в свой первоначальный облик. Как не используй, а острота её остается неизменной. Именно такими должны быть верные воины Аллаха Всемогущего». И скажу тебе, высокочтимый профессор Амиру Зарраб, ни разу за все время существования крепости Аламут, как чрева ассасинов, мне не довелось усомниться, в этих словах святого имама.
     Между тем подземный переход, до этого настолько узкий, что можно было пройти только одному человеку, стал расширяться, пошел вверх, и они оказались на залитой темнотой площадке. Здесь Начальник Тайной Стражи Аламута остановился и присел на корточки. Тоже сделал и маг.
     - Теперь разговоры прекращаем, особенно тогда, когда вспыхнет «божественный свет», - шепотом приказал Гулам: - Там, впереди, балкон, огороженный витыми колоннами и закрытый от посторонних глаз вьющимися растениями. Когда станет светло, мы подойдем к его краю, и ты все увидишь и услышишь. Но прошу тебя, именем милосердного и всё прощающего Аллаха, не произноси ни слова, не совершай шумных движений. Здесь звук так силен, что слышно, как стучит сердце человека.
     -  Я не могу, даже будучи магом, остановить своё сердце на столь продолжительное время, -  попытался пошутить Зарраб, но Насер быстро зажал ему рот ладонью.
     Неожиданно что-то звонко щелкнуло, и впереди стало разливаться, постепенно усиливающееся призрачно-голубоватое сияние. Оно набирало силу и скоро стало светло, как днем. Необычность этого света поразила Амиру. К уже виденным загадкам Аламута прибавилась еще одна. Это вновь повергло профессора в шоковое состояние. И не смотря на то, что многое ему было знакомо,  многому он мог дать описание, название, определение…, то, что ЭТО было здесь и не просто было, а действовало и действовало, так как ему определялось назначением, ставило его в затруднительное положение. Как? Каким образом? С чьей помощью? По чьему разрешению? Вопросы, вопросы, вопросы, словно растревоженные шершни звенели в его голове. И не на один он не находил ответа.
     Гулам движением руки пригласил его следовать за ним. Не поднимаясь с корточек, он осторожно стал приближаться к колоннам балкона, который, как и сказал, был у них впереди, густо завитый ярко-зелеными ползучими растениями, с широкими мясистыми листьями. Зарраб последовал за ним.
     Когда они приблизились к самому краю и нашли со всей предосторожностью наиболее хорошие места для обзора, то перед ними открылась удивительная и фантастическая картина.
     Балкон,  на высоте в три-четыре роста взрослого мужчины,  выходил на отвесный край огромной пещеры, свод которой терялся в густой темноте. Стены её были завиты ползучими растениями где-то до половины высоты и таким густым ковром, что каменного основания практически видно не было. Дно пещеры представляло собой  волшебный сад с необычными деревьями, красиво подстриженным кустарником, ослепительно белыми дорожками, сказочными по красоте строениями и великолепными фонтанами. Этих фонтанов было три, и расположены они были в самом центре пещеры. Пространство вокруг них застилали толстые ковры прекрасной работы с большим количеством подушек различных размеров. На них лежали шестеро юношей, тех самых неофитов, что выпили свои чаши «смерти» у костра святого имама. Но теперь они были в богатой одежде, в тщательно уложенных  чалмах  зеленого цвета и чисто вымытые. Даже ссадины, синяки и раны скрывались под слоем лечебной мази и свежими белоснежными повязками. Они оставались, недвижимы, но даже с этого расстояния  по еле уловимые движения  тел показывали, что они дышат, а значит, в них теплилась еще жизнь.
     Тихая успокаивающая музыка раздавалась, казалось со всех сторон, и обволакивала всё и всех своей нежной и простой мелодией. Ей вторил серебристый перезвон струй фонтанов. Их журчание, усиленное сводами пещеры,  не мешало мелодии, а наоборот как-то оживляло её, вплеталось в само течение сладкоголосых звуков и являлось прекрасным дополнением, дополнением живым, озорным, звонким общему фону красивой яркой картины, что открылась перед ними.
     Вдруг раздался громкий треск, похожий на треск разрываемой, одним сильным движением, материи. Он несся прямо из  темноты купола и был так пугающе узнаваем, что голова невольно оборачивалась на него. Музыка смолкла. Тела юношей вздрогнули и стали изгибаться в конвульсиях. Все, кроме одного. Это заметил и Зарраб. Он даже с полной уверенностью знал ответ на вопрос. Кто этот юноша и почему его тело остается без движения?
     - Восстаньте те, кто верит, безгрешен и богобоязнен!  - громоподобно прокатилось по пещере, и яркая вспышка, словно молния, осветила все вокруг, таким ярым светом, что в глазах на мгновение потемнело, а когда они стали способны видеть, то общая картина резко изменилась.
     Пять юношей были уже на ногах и испугано сбились в кучку, с удивлением оглядывая друг друга, ощупывая себя и рассматривая все вокруг. Они были похожи в этом состоянии на еще слепых щенков, которые голодны и тычутся в разные стороны в попытках найти соски матери с теплым молоком. Переход от грязи, рваной одежды, боли избитых тел к чистоте, богато расшитым и удобным халатам, умиротворению во всех членах, был настолько резок, что они окончательно потеряли какую либо ориентировку во времени и пространстве. Движения их отличались хаотичностью, бесцельностью, нервозностью. Шестой меж тем продолжал лежать, словно его это все совершенно не касалось.
     «А дальше должен быть твой выход. О несравненный Хасан бен-Саббах!» - про себя подумал маг и оказался прав.
     В конце одной из дорожек возник яркий круг света и в него, как в открытую дверь, вошла тень. Тень человека с широко распахнутыми руками.
     «О, Великолепный Син, как ты не старался, но знак креста все же победил твой полумесяц в человеческих мистериях, даже у тех, кто этому знаку  не поклоняется, а наоборот люто ненавидит и ведет с ним непримиримую борьбу», - язвительно прошептал одними губами Амиру Зарраб.
     Тень человека медленно, почти не колыша свои длинные черные одежды, поплыла по направлению к столпившимся испуганным юношам. Это был святой имам, Хасан бен-Саббах. И когда это осознали неофиты, то стремительно и одновременно пали на колени и уткнулись лицами в ковры.
     - Встаньте, дети мои! – проникновенно и ласково произнес тот, приблизившись к ним.
     Но молодых людей обуял такой страх, что пришлось, чуть ли не силой, поднимать их с колен.
     - Дети мои! Мы с вами находимся сейчас в одном из садов Великого и Милосердного, которые тот предоставляет всем правоверным после их смерти за то, что верили, не грешили и боялись нарушить его законы. Здесь все равны, ибо равны их деяния перед  Всевышним и Мудрейшим. И я равен вам, как и вы равны мне. Поэтому святотатству подобны деяния ваши. Успокойтесь и вкусите прелести этого места.
     - Великий имам! – вскричал один из юношей: -  Но мы еще не совершили самого главного в своей жизни. Наши клинки не обагрились кровью неверных, и наши жизни не легли на алтарь священной борьбы за торжество ислама. Как же мы можем вкушать радости рая, не выполнив то, что  предназначено нам судьбою?
     - Ты прозорлив, о, юноша. И это мне нравится, -  Хасан медленно, словно сильно устав, опустился на мягкие подушки и предложил движением руки присесть и всем остальным.
     - Но почему вас пятеро, где шестой? – вдруг встрепенулся он, словно только что заметил отсутствие одного из неофитов.
     - Хусейн не проснулся почему-то, - испуганно пролепетал один из юношей.
     - Уж не тот ли это, кто перед обрядом вознесения усомнился в моей истинности? – спросил строго Хасан.
     - Это он, - растерянно, в один голос и опустив головы, тихо промолвили молодые люди.
     - Запомните! Вот, что бывает под недремлющим оком Всевидящего Аллаха с теми, кто сомневается в истинности тех, кого определил он пророками на земле. Даже мои заверения пред лицом Всемилостивого, мои коленопреклоненные просьбы у его, сияющего как солнце, престола не возымели действия, и суждено теперь вашему другу и соратнику вечно блуждать между жизнью и смертью. О, горе нам! – ибн-Саббах закрыл лицо руками, падая лицом на подушки.
     Юноши заголосили вслед за имамом и тоже уткнулись в ковры.
     - Но есть выход, друзья мои. Есть выход! – вдруг встряхнулся имам.
     - Какой? – дружно спросили неофиты, в глазах которых слова Хасана зажгли огни надежды.
     - Мы вместе с вами прямо сейчас помолимся Всеблагому, может он соблаговолит исполнить нашу просьбу.
     - И мы увидим его?
     - Нет. Его облик доступен лишь для тех, кого он своей милостью назначает пророками. Но услышать его, вы услышите.
     - А вы, о, святой имам, видели его?
     - Да, дети мои! Принимая «восхождение» через огонь, я сразу очутился у его престола.
     Тут, словно нечаянно, халат на груди Хасана распахнулся, и все неофиты увидели две багровые полосы ожогов от стальных цепей, что оставили на  плоской груди имама их раскаленные звенья. Юноши судорожно вздохнули. А старик стеснительно запахнул полы, недовольно посмотрев на них.
     Когда все приняли молитвенную позу, он воздел руки вверх и громко произнес:
     - Великий и Всемилостивый! Услышь нас!
     - Великий и Всемилостивый! Услышь нас! – вторили ему неофиты.
     Сверкнула молния, и вслед за ней громоподобно полетело:
     - Слушаю!
     Это было так неожиданно и страшно, что даже у самого мага по спине пробежали мурашки.
     - Милосердный и Мудрый! К тебе обращаюсь я вновь со своей нижайшей просьбой!
     - Что хочешь ты, да пусть исполнится! – прогремело в ответ.
     Это был прокол! У Амиру Зарраба, даже зачесались ладони от удовлетворения. Ну, наконец-то! Хоть что-то не получилось сегодня в разыгрываемом перед ним спектакле у этого проклятого Хасана ибн-Саббаха.
     - Прости, Всё прощающий и, Всё понимающий! Но теперь я обращаюсь к тебе не один, а с пятью верными слугами твоими. Теми, что по твоей воле и моей нижайшей просьбе, вкушают прелести садов твоих, что создал ты для тех, кто истинно верует и богобоязнен.
     - Так ты просишь сейчас от их имени, наместник пророка Мухаммеда, избранный мной на земле людей?
     «Старый черт!» - выругался по себя Зарраб: - «Снова вывернулся».
     - Да, Великий! От их имени!
     - Так что хотят верные слуги наши?
     - Они хотят, о, Милосердный, что бы ты простил прегрешение неверия верному рабу своему Хусейну и вернул его дух в его тело.
     - Тяжек проступок несчастного, ибо от неверия и сомнений все зло в вашем мире! – рассерженно гремел голос: - Но! Пророк мой, святой имам Хасан бен-Саббах, разве не наделил я тебя великим искусством исцеления и возвращения к жизни мертвых? Разве не дал я тебе ту частицу власти над всем сущим вокруг, что дозволено иметь лишь мне? Разве не с тебя я спрашиваю по всей строгости своих законов за то, что творят люди с верой в настоящее время? Так что ты, разве не можешь сам решить этот вопрос?
     - Но, Милосердный! Я нахожусь у тебя в гостях и здесь, наверно, мои способности проявлять не прилично, под твоим Недремлющим Оком.
     - Проявляй! Но учти, Хусейн останется в этом саду навсегда. Путь ему назад запрещен мной. Хоть он и недостоин такой благости, но будем считать, что пятеро его друзей своими подвигами во славу нашей веры заслужат соединиться с ним, когда придет время. Этот сад блаженства я дарую им, всем шестерым. Но если хоть один из них отступится от истинной веры, проявит трусость, предаст, то сгорит он для всех шестерых святым огнем, а души, как виновные, так и безвинные будут гореть в его пламени до скончания веков. Да будет так!
     Сверкнула молния. Все стихло на мгновение, а потом вновь зазвучала тихая и нежная музыка и вплела в себя серебряное журчание фонтанов.
     Хасан ибн-Саббах повернулся к юношам.
     - Вы слышали повеление Великого?
     - Да, святой имам, - склонились они в поклоне.
     - Теперь, прежде чем я верну душу в тело вашего друга, внимательно слушайте меня. Вам даровано Милосердным два дня. Пейте, ешьте, веселитесь, вкушайте радости жизни. Прекрасные гурии скоро составят вам компанию. Из этого фонтана, что весь облицован   розовым мрамором, пейте вино. Тот, что белым – молоко. А в желтом фонтане – янтарный мед. Все это ваше на два дня. Потом вы вновь умрете, и на земле я  встречусь с вами. Хорошо запомните, что сказал Великий. Этот сад блаженства, эти гурии  останутся вашими, если смыслом вашей жизни станет, следовать законам ислама и моим приказам. И Хусейн, ваш друг, оставленный здесь, встретит вас, когда придет время.   Учтите, то воля Аллаха Всемогущего!
     Гулам потянул мага за руку, показывая рукой, что пора возвращаться. Уже уходя, но, не смея оторвать глаза от волшебного сада, Зарраб увидел, как среди деревьев и кустов стали появляться обнаженные тела молодых девушек, прекрасных форм и неописуемой красоты.
     «Великие небесные пряхи судьбы»  я бы тоже хотел провести два дня в таком саду», - подумал игриво профессор, углубляясь вслед за Начальником Тайной Стражи Аламута в подземный переход.
     - Нас ждет сад «Трех фонтанов». Поспешим! – прервал его размышления Насер.
     - Сад подобный тому, что мы видели и тоже с гуриями? – весело спросил Амиру.
     - Да, там тоже есть три фонтана, но нет женщин. Им вход на территорию крепости Аламут запрещен под страхом смерти, - просто, словно не замечая игривых ноток  в тоне мага, произнес Начальник Тайной Стражи.

*******

     Сад «Трех фонтанов» встретил Амиру  Зарраба мелодичным звоном водяных струй, прохладной тенью раскидистых деревьев, благоуханием многочисленных розовых кустов, что росли вдоль, покрытых белым песком, дорожек. Как не торопил его Гулам, он настоял на  возвращении сначала в отведенные ему покои, под предлогом необходимости переодеться в чистую одежду и взять на встречу с имамом те памятные дары, которые приготовил ему. И вот сейчас, шурша шелковыми белыми парадными одеждами и держа в руках небольшой сверток, он шел по дорожке сада, не переставая удивляться очаровательным загадкам  крепости еще более загадочного имама. Начальник Тайной Стражи, ставший на этот день неотступной тенью мага, в торжественном молчании сопровождал его. Так, вдвоём, они и предстали перед Хасаном ибн-Саббахом.
     Перед тремя фонтанами, которые и формой и цветом полностью соответствовали тем, что Амиру видел в саду «райского блаженства», были разостланы ковры яркой, но приятной глазу расцветки. Невысокий, но вместительный столик ломился от различных  кулинарных изысков и глубокие вазы с фруктами, словно дорогие рамы, обрамляли эти произведения аламутских поваров. В высоких прозрачных сосудах   искрились напитки и соки.
     Имам возлежал на груде мягких подушек и, с веселыми искрами в глазах, смотрел на Зарраба.
     - Да, ниспошлет тебе… - начал маг ритуал приветствия хозяину, но был остановлен Хасаном.
     -  Уважаемый маг и профессор Амиру Зарраб и ты, мой верный, Насер Гулам! Давайте сегодня не будем утруждать себя сладкими, как мед, словами, ибо, что может быть слаще простой задушевной беседы. Присаживайтесь.  Вкушайте эту пищу, что дарует нам сегодня  Великий и Всемогущий Аллах. Отдохните, расслабьтесь, стряхните с себя пыль усталости. Не следует спешить. Мы сегодня хозяева времени, и оно никуда от нас не уйдет.
     Не дожидаясь повторного приглашения, пришедшие расселись вокруг стола. Каждый выбрал для себя наиболее удобную позу и место. Гулам разместился с левой стороны от хозяина, скромно скрестив ноги. Амиру же, бросив под себя несколько больших подушек, возлег и протянул, уставшие за сегодняшний день ноги.
     - Устали? – спросил просто имам.
     - Нельзя сказать, что «Да», но будет ложью и «Нет», блистательный «Меч Ислама», - ответил Зарраб, отправляя в рот аппетитный кусок бедра молодого барашка.
     - А как вам моя крепость? – продолжил задавать вопросы Хасан, дав гостю расправиться с бараниной.
     - Нет слов, нет слов! Хотя вы со своей стороны сделали все возможное для того, что бы как раз её-то я и не увидел. Но подземные переходы, сады в пещерах, потайные двери и механизмы, открывающие и закрывающие их…. Вне всяких похвал! Это видимо очень надежный бастион.
     - Как и должно быть, ибо он защищает истинную веру и тех, кто ей, верно, служит, - произнес имам, пристально вглядываясь в лицо Зарраба.
     - Дорогой Хасан ибн-Саббах! То, что сегодня вы позволили мне прикоснуться к одной из сокровенных тайн Аламута, дает вам право надеяться и требовать такой же искренности и от меня. Или я не прав? – маг  взял в руки небольшое холщевое полотенце и тщательно протёр их от жира.
     - Вы очень проницательны, мой друг, - усмехнулся хозяин Аламута.
     - Так, давайте сделаем так. Вы на правах хозяина задавайте мне вопросы, а я на них буду искренне отвечать. А потом мы поменяемся местами, - решительно произнес Амиру, словно ныряя с крутого откоса в ледяную воду.
     Он увидел, как ибн-Саббах поёжился и дернул недоверчиво головой.
     - Нет, нет, уважаемый имам, после того, что я сегодня увидел, у меня нет ни малейшего желания, что-то утаивать от вас. Одно смущает меня, поверите ли вы сами в то, что я буду говорить? Не сочтете ли вы меня сказочником, который, используя доверчивость слушателей, пытается выдать себя за всемогущего волшебника и чародея? Так как  моя «правда» очень похожа на сказку, легенду, небыль. И у меня закрадываются сомнения, поверите ли вы в мою искренность?
     - Годы,  пролетевшие над моей головой и наделившие опытом жизни, научили меня чувствовать честность в ответах на поставленные вопросы. Иначе! Первая наша встречи  привела бы тебя в зиндан крепости, о, мудрый Амиру Зарраб!  И сегодня  был второй день, когда находящийся здесь Насер Гулам применял к тебе самые изощренные пытки, которым я его обучил. Сказки о пророке и маге, скажу откровенно, резали слух, но твой язык говорил правду. Перстни на твоих руках кричали: «Этого не может быть!», но  глаза были правдивы и искренни. У каждого из нас есть своя тайна. Сегодня перед тобой раскрылся мой секрет. Ты прав, открывая  его, я предлагал тебе открыть и свой. Но, в моих действиях нет давления на тебя. Если ты считаешь необходимым смолчать. Если ты считаешь  не своевременным открываться мне. То молчи. Даю слово, это не будет мной истолковано, как нанесение обиды. Но если твои слова хоть что-то значат, то ответь на вопрос – кто же ты? А я сам решу,  верить тебе или нет.
     Зарраб удивленно смотрел на имама. Он не ожидал от этого изощренного исмаилита, этого фанатика веры, этого жестокого и своенравного правителя, такой мудрости и дальновидности. Своими словами он просто отрезал все пути отступления магу. Теперь можно было сделать только одно – сказать правду. Но, как её сказать? И возможна ли, правда, сейчас?
     Наконец маг решился. Доверие Хасана ибн-Саббаха в настоящий момент было гораздо важнее  любых тайн мироздания, тем более после того, что увидел и прочувствовал он в крепости Аламут. Это диктовалось и теми условиями, в которые неожиданно для себя попал он сам, на некоторое время оставив государства Востока без личного контроля. Прямая агрессия европейских варваров, именовавших себя «крестоносцами», похожая на нашествие несметных орд голодной саранчи, прошла,  сметая и сжигая всё на своем пути, по государствам Ближнего Востока и ворвалась в город-городов Иерусалим. Зашевелился на северо-востоке, словно пробуждающийся от долгой спячки могучий зверь, пока еще раздробленный на мелкие племена и роды, некогда великий Тюркский каганат, И «Великие Небесные Пряхи Судьбы» уже связали крепким узлом жизни Есугей-богатура из рода борджигинов и красавицы Ойлун из племени олкунутов. А за этим вставала  тень бога-изгоя, Тенгри.
     Молот и наковальня! И между ними изнеженная, в своём просвещении, в своей терпимости к инакомыслящим народам, в своей поэзии, в своей внутренней разобщенности и тайной борьбе, Средняя Азия. И нет у неё сейчас того лидера, который бы поднял знамя «священной войны». Нет у неё того, кто бы объединил под его зеленым цветом  мусульманский мир. До его рождения осталось тридцать два года, а до призыва к «джихаду» - шестьдесят девять. Именно поэтому фигура Хасана ибн-Саббаха становится сейчас главнейшей на многоклеточной доске, где разыгрывается жизненная партия в «Сто забот». Именно его фанатично преданные «федави» способны сейчас сыграть роль тех запалов, которые взорвут гремучий порошок искусных Серов, умело подсыпанный под самые прочные троны и союзы европейских властителей. И тем самым раздробят, разорвут те прочные цепи, что куются ими на теле мусульманского востока.
     Амиру Зарраб решился и тихо, смотря прямо в глаза имама, произнес:
     - Я тот, кого изгоняют и преследуют те, кто имеет власть, и с любовью принимает и ждет простой народ. Я тот, кому в Египте и Вавилоне строили когда-то величественные храмы и нефритовые алтари. Я тот, которого когда-то звали «Бел, внутри горы заточенный», «Владыка Неба и Земли», «Первейший сын Эа», «Царь Богов». Я тот, кто был изгнан в «Начале – начал» и несправедливо обвинен в смерти единокровного брата. Я тот, кто скрывается в тени и ждет со своим драконом своего светлого часа.
     Маг закончил и перевел дыхание. За столом воцарилось молчание, и только серебристый звон водяных струй нарушал его. Насер Гулам  напряженно застыл, и его правая рука судорожно обхватила эфес кривой бухарской сабли. Хасан ибн-Саббах не сводил с гостя пристального ледяного взгляда. Тишина стала походить на туго натянутую струну. Еще мгновение, и она лопнет с оглушительным звуком.
Наконец имам также тихо произнес:
     - Приветствую тебя Мардук. Извини, но не могу величать тебя Богом, ибо для меня нет на свете бога, кроме Аллаха Всемогущего. А поэтому давай оставим слова преклонения и почитания тому простому народу, который, как ты сказал, любит и ждет тебя, и сосредоточимся в нашей беседе на чисто деловых вопросах. Прости, но звать тебя я буду так, как звал и раньше. Хорошо?
     Мардук согласно кивнул головой.
     - Так зачем ты приехал ко мне, кроме Тахира, уважаемый Амиру Зарраб?
     То, как все это было произнесено, спокойно и буднично, кольнуло иглой разочарования где-то в глубине души мага и прорицателя. Но он прекрасно сознавал, что сейчас находится совершенно не в том положении, чтобы показывать своё «устрашающее могущество», да и задача его сводилась не к признанию его сущности, как сущности «бога», а к приобретению верного союзника в той борьбе, которую он начинал.
     - Я говорил тебе при первой встрече, мудрейший Хасан ибн-Саббах, что Тахир мне нужен для развала изнутри союза европейских варваров, а….
     - Не будем повторять, уже сказанное, - грубовато прервал профессора Саббах: - Что конкретно будет нужно от меня?
     -  От тебя…?  Конкретно…? – сбился с мысли маг: - От тебя потребуются люди, «федави», для нанесения «ударов возмездия» по тем на кого я укажу.
     -  У тебя хватит золота для этого?
     Мардук удивленно взглянул на имама.
     -  Мне казалось, что мы начинаем святую войну против неверных…
     -  Уважаемый Амиру Зарраб! Любая война ведется, прежде всего, армией. А армия состоит из воинов, которых надо одевать, кормить,  вооружать и которые только тогда будут драться как львы, если увидят в этом  не только святое дело, но и материальную заинтересованность. С армией проще. Отдал ей на разграбление взятый город или крепость и всё, она насытилась. У меня все немного по-другому. Мои воины, нанося удар «святого возмездия», гибнут сами. Поэтому необходимо постоянно пополнять их состав. А это требует презренного металла.
     -  И сколько ты хочешь?
     -  За каждого «федави» - сто золотых монет.
     -  Но, это… - Амиру даже поперхнулся от возмущения, но резко поднятая рука Хасана остановила  уже готовые сорваться с губ слова.
     -  Послушай маг. Если ты «Бог», то тебе под силу превратить в золото все, что нас окружает, или испепелить меня молнией за богохульные слова. Но раз ты не сделал второго, значит, золото у тебя есть. К тому же не я пришел к тебе просить о помощи, а ты ко мне. Так давай играть в «Сто забот» открыто и прямо. По большому счету, мне нет никакого дела до того, что творится в Иерусалиме. Этот город для меня практически не существует, ибо сам заселен неверными. И если неверные убивают неверных – сердце моё радуется. Пусть убивают друг друга! Но ты предлагаешь при помощи моих «федави» внести еще больший хаос в это кровопролитие. А значит, воины славной крепости Аламут должны будут принимать веру своих жертв, что бы подобраться к ним как можно ближе, посещать их ритуальные действа, выдавать себя за верных почитателей Христа. Как ты думаешь, это стоит тех денег, что я запросил?
     - Хорошо! Хорошо, уважаемый имам. Я согласен. Но сейчас у меня практически нет золота. Зато в большом количестве серебро и драгоценные камни. Это может пойти на оплату твоих услуг?
     -  Почему нет. Серебро не особо ценится у нас на Востоке, но за двести монет я согласен помочь тебе. Ну а камни, они всегда в цене.
     «Великие Небесные Пряхи Судьбы», - удрученно подумал про себя Зарраб: - «Есть ли предел человеческой корысти. И все это говорит тот, кто возомнил себя пророком Аллаха на Земле?»
     Между тем имам продолжал:
     -  И если ты согласен, то мой Главный Распорядитель и Секретарь подготовит тебе рекомендательные грамоты от моего имени к «Великим Миссионерам»  ассасинов в Сирии, Египте, Ливане, Армении, Палестине. Он также объяснит тебе, как добраться до их замков и крепостей и покажет те условные тайные знаки, которыми необходимо сопровождать слова приветствия при встрече.
     -  Я согласен, - вздохнул Амиру.
     -  Хочу предупредить тебя, о, мудрый, из мудрых, не надо даже пытаться вести с нами двойную игру. Вступив на  путь «святого возмездия», ты и твои люди  всегда и везде будут находиться под нашим наблюдением и нашей защитой. И в случае предательства… Ты знаешь, как это происходит.
     -  Об этом не стоило и говорить.
     -  Ты прав, не стоило. Но я всегда предупреждаю заказчиков. Пусть подумают, прежде чем примут недопустимое решение в своих деяниях. 
     - Хорошо! О главном мы с тобой, благочестивый Хасан ибн-Саббах, договорились, - маг решил прервать разговор, который в какой-то степени делал из него жалкого просителя, а не могущественного и вездесущего богоравного прорицателя, которым он себя представлял, имея доступ к созданию основной матрицы этой планеты: - Теперь ответь мне еще на один вопрос.
     -  Я слушаю тебя, мой благородный друг, - сладкий голос имама прошелестел, как насмешка, но маг не обратил на это никакого внимания.
     -  Десять лет тому назад  Абба – Схария  бен  Абраам – Яхи просил тебя провести раскопки в мертвом городе. Ты сделал это, но все ли ты отдал по уговору из вещей, которые непонятны по своему назначению?
     -  Аллах Велик! Но и он не называет  человеческое любопытство грехом. Нет, конечно. Кое-что я оставил себе, из наиболее понравившихся вещиц.
     -  Каких именно? - встрепенулся Амиру.
     -  Вот этих, - Хасан, не поднимаясь с подушек, протянул руку, откинул в сторону персидскую шаль, что лежала на ковре, и взору присутствующих предстали пять, отобранных им, дисков и «боевой шлем».
     - Можно мне посмотреть? – спросил маг и, получив разрешение, взял диски в руки.
     По тому, как он сразу отдалял каждый из них на расстояние вытянутой руки от глаз, Хасан понял, что эти диски очень знакомы Заррабу.
     - Ответь и ты мне, дорогой Амиру. Что это? Удовлетвори моё старческое любопытство, - ласково произнес имам.
     -  Это когда-то звалось «носители знания». Теперь – просто исчерченные диски, ибо тех устройств, которые заставили бы их по-своему заговорить, не существует, - печально произнес Зарраб, нежно поглаживая гладкие поверхности, словно встретив, дорогие для себя вещи, - Вот эти о животных, эти о растениях, этот …
     Тут прорицатель замялся, словно подбирая слова.
     -  Этот о дороге к богам, в их светлую обитель, - наконец произнес он.
     - Хорошо! А этот «боевой шлем»? – продолжал дальше расспрашивать мага Хасан.
     -  Он предохранял слух богов от рева их воздушных колесниц…
     -  Это тех воздушных колесниц, что напоминают  птицу Харук, что видел Хорши в мертвом городе? – не выдержал старик, подаваясь всем телом вперед.
     И чуть не откусил себе язык.
     «Старый осел! Куда ты спешишь! Забыл, чему учит тебя Аллах  Великий!» - пронеслось в голове имама: - «А если будет среди вас сотня терпеливых, то они победят двести, а если будет среди вас тысяча, то они победят две тысячи с дозволения Аллаха, - ведь Аллах с терпеливыми!»
     Скрыв своё смущение под маской равнодушия, Хасан взял с блюда гроздь винограда и медленно откинулся на подушки. Казалось, Зарраб ничего не заметил. Он продолжал  с печалью во взоре рассматривать диски.
     -  Если бы я сам мог это все увидеть… - тусклым голосом произнес маг.
    Ибн-Саббах уже пришел в себя и вновь попытался захватить главенство в разговоре, резко оборвав своего собеседника на середине фразы:
     -  Не стоит  надеяться, уважаемый Амиру Зарраб. Хорши уговорил меня отправить туда еще один отряд. Через три года они отправились в путь и вернулись ни с чем. Город нашли, нашли и купол. Но через распахнутую крышу в колодец насыпало столько песка, что откопать, хотя бы до уровня дверей в помещения не было никакой возможности.
     Имам специально ничего не объяснял, ни что это за купол, ни что это за колодец, ни что это за здание, и где именно Хорши видел стальную птицу Харук. Он пристально наблюдал за печальным магом и по его виду делал  только один вывод. И здание, и помещения, и купол с колодцем, и птица Харук – всё это было очень знакомо тому, кто назвался Мардуком. В свою очередь это подтверждало то, что Амиру Зарраб мог вполне быть мятежным Богом Вавилона.
     - А больше ничего не нашли? – с какой-то детской надеждой во взгляде, спросил прорицатель.
     - А что нужно было еще найти? – вопросом на вопрос ответил Хасан.
     -  Я ищу предмет, состоящий из двух цилиндров. Примерно в локоть длины.
     -  Нет. Такого не находили, - опять излишне поспешно произнес старик, и сразу почувствовал, что вновь выдал себя, и на этот раз профессор заметил его оплошность.
     -  Но мимо помещения с экранами, Хорши не мог пройти к гляйдеру? – возразил маг.
     -  Гляйдер… Странное слово. Что это? – стал тянуть время ибн-Саббах.
     -  Гляйдер, это боевая колесница, или, по-вашему, «птица Харук», - повысил тон Зарраб.
     Он уже понял, что цилиндры находятся у имама. Но тот молчал, прикрыв как от усталости, глаза. Мардук перевел дыхание, успокоился и с приветливой улыбкой продолжил.
     -  Высокочтимый Хасан ибн-Саббах. Я знаю, эти цилиндры у тебя, и это хорошо. Пусть они будут храниться в твоей надежной и неприступной крепости. Знай, что это символ божественной власти, но эта власть дается лишь тем, кто умеет пользоваться ими. Зовутся они – «Таблицы Судеб». Один я знаю, как их открыть, и как их прочесть. Но пока они мне не нужны, поэтому пусть хранятся у тебя. Сам же ты с ними ничего не сделаешь, ни прочитаешь, ни откроешь, ни сломаешь. Я даже отдам тебе на хранение и эти вещи, что ты показал мне. Твоя крепость Аламут самое надежное место на этой земле, а твоя жадность до разных диковинок лучше всякого замка сохранит их. Да простит Всемилостивый Аллах мне такие слова в адрес пожилого человека. Хотя по возрасту я значительно старше тебя. В знак уважения и почтения к тебе, доблестный имам, ко всем этим вещам я присоединю еще один подарок. Вот он.
     С этими словами Амиру Зарраб развернул свой сверток. В руках его оказался небольшой кожаный круглый футляр. Открыв  крышку, маг достал из него блестящий металлический предмет, напоминающий по своей форме клинок короткого меча или жало копья, но при близком рассмотрении сразу было видно, что ими он не является. Рукоять, если бы это был меч, заменяла  втулка с круглой манжетой в месте соединения с  клинком. Нижний обод втулки поражал своей неровностью. Он был изрезан различной глубины выемками, зазубринами, волнистыми врезками, пилообразными разрезами. Фантазия и воображение подсказывали, что это похоже на круглую бородку ключа, которым нужно открыть хитроумный замок. Да и сам вид, и длина втулки в ширину женской ладони, говорили скорее за то, что её надо куда-то вставить, в нечто подобное замочной скважине, а не  насаживать на древко копья или рукоять меча.
     За круглой манжетой тускло поблёскивал сам клинок. Широкое, слегка вогнутое в центре с  боков, лезвие с невысокими  ребрами жесткости по середине с обеих сторон. Эти ребра шли от манжеты почти до острия, постепенно уменьшаясь по высоте и исчезая в ширине ногтя мизинца у самого жала. Они словно делили клинок на четыре плоскости, испещренные непонятными символами, отдаленно напоминающими буквы, иероглифы, клинопись, руны какой-то незнакомой, взятой у разных народов, варварски перемешанной и высыпанной на их поверхность, письменности.
    Но, не смотря на это, во всем внешнем виде этого предмета ощущалась гармония и красота. Дымчатый материал, из которого был сделан сам клинок, привлекал взгляд своим благородством. Отполированная до зеркального блеска втулка, словно подчеркивала это.
     -  Можно? – шепотом попросил Хасан, протягивая руку.
     -  Почему нет, - усмехнулся Амиру, отдавая предмет старику.
     Алчный огонь, что зажегся в глазах имама, не ускользнул от прорицателя. Рука чуть дрогнула под тяжестью. «Копьё-меч» оказалось на удивление тяжелым и неказистым, но когда ладонь прошла по его поверхности и ощутила бархатистость лезвия и зеркальную гладь втулки, законченную плавность линий и совершенную полировку, ибн-Саббах уже не мог оторваться от  подарка. В чем, в чем, а в искусстве изготовления оружия имам знал толк. Но то, что он держал в руках, было для него непонятно и незнакомо. Каким-то неведомым ему самому чувством Хасан ощущал, это не могли выковать известные ему мастера, сам способ изготовления был совершенно неясен, а метод нанесения письменных знаков явно соответствовал тому, как они были нанесены на загадочных цилиндрах, которые Зарраб назвал «Таблицами Судеб». Чем-то древним, не земным, запредельным  пахнуло на имама при прикосновении к «Копью-мечу», да так сильно, что перехватило дыхание и сжало в истоме сердце. И не было сил выпустить «это» из рук, не было желания оторвать глаза от «этого» совершенства, от «этой» идеальной законченности.
     -  Для всего христианского мира этот предмет имеет очень большое значение, - между тем продолжил Зарраб, с усмешкой наблюдая за теми изменениями, что происходили с коварным, жестоким, фанатично строгим имамом при виде подарка: -  Именно им был нанесен удар «милосердия» распятому на кресте Иисусу Христу. Иудеи использовали его как «Священное Копьё», подаренное Моисею Богом в конце пути. И практически в первый день своего существования оно было обагрено невинной кровью. Кровью моего верного друга и соратника Валаама. Это послужило знамением обязательного кровавого жертвоприношения «в начале чисел». И совершенно случайно, через столетия, оно оказалось в руках римского воина, что своим ударом прервал муки распятого пророка. Я похитил эту священную реликвию у крестоносцев в Иерусалиме, предварительно заменив футляром с простым наконечником настоящего копья римских легионеров. Для  христиан оно священно, а мне  необходимо, потому что является частью того целого, что я стараюсь собрать уже долгие, долгие годы. Поэтому, прошу тебя, сбереги его.
     -  Хорошо, сберегу, - с неожиданно появившейся хрипотцой ответил старик.
     -  И еще. Не держи его долго под прямыми лучами солнца. Оно принимает свет светила в себя, можно сказать, питается им. Насытившись,  само начинает светиться. В некоторых случаях это  полезно для глаз, но чаще – можно ослепнуть.
     -  Хорошо, - снова только и смог выдавить из себя Хасан, не в силах  выпустить красивый предмет из рук.
     От его внимания ускользнуло то, как сказал о «Копье-мече» Амиру. Иначе бы он мог подумать, что тот говорит о нем, словно это не мертвый металл, а живое существо.
     Смотря на лицо Хасана, маг запоздало подумал: - «Вот, когда надо было договариваться об оплате его услуг».
     Дав еще немного полюбоваться имаму на новое приобретение, Зарраб протянул ему футляр.
     -  Не забывай о солнце, - сказал он, показывая рукой вверх.
     С печальным  вздохом ибн-Саббах спрятал сокровище в темное нутро футляра и закрыл его крышкой. Интерес к беседе пропал. Хотелось, как можно скорее оказаться в своём «Убежище потаённых молитв», вновь взять в руки этот «волшебный» предмет и насладиться его таинственной неземной красотой. Но маг явно не был настроен на окончание разговора. Казалось, для него он только начинался.
     -  Я ответил на  все твои вопросы, уважаемый имам, - начал без особых предисловий профессор, откинувшись на подушки и с наслаждением вытягивая ноги: - Теперь прошу тебя в свою очередь удовлетворить моё любопытство, ибо вопросов у меня к тебе тоже скопилось немало.
     -  Спрашивай, - резко сказал Хасан, все еще поглаживая руками кожаный футляр.
     -  Скажи мне, мудрейший, кто это так ловко и самозабвенно исполнил твою роль при «вознесении»? Кто заменил тебя в пламени костра?
     -  Его имя Ахад.
     -  И всё?
     -  Да! Ахад, просто Ахад и ничего больше.
     -  Странное имя. В переводе с арабского - это «Никто».
     -  Именно так мы все знали этого человека, да пошлет Великий Аллах ему надежных проводников в настоящие «Сады Вечности».
     -  Он хорошо сыграл свою роль. Даже я в какой-то момент уверовал в то, что передо мной настоящий Хасан ибн-Саббах. Как вы этого достигли, уважаемый?
     -  Ты право хочешь знать слишком много, дорогой Амиру Зарраб. Позволь хоть части моих секретов остаться нетронутыми.
     -  Хорошо, мудрейший. Но скажи мне хотя бы, чем вы так подавили его волю к жизни, инстинкт самосохранения, да просто,  боязнь всего живого той боли, что несет с собой огонь?
     - Нет ничего проще, выжимка из сока горного мака. Прекрасно заменяет гашиш и дает прекрасные результаты. Особенно в стадии полной зависимости от этого зелья. Боль не просто притупляется, человек становится, не восприимчив к ней. Если захочешь, Насер  тебе более подробно об этом расскажет и даже даст попробовать. Но смотри, будь с этим осторожен, - засмеялся Хасан.
     - Обязательно расспрошу и попробую, - серьезно заверил имама маг: - Теперь расскажи мне о тех мастерах, что сотворили для твоей крепости такие прекрасные подземные переходы и «Сады Вечности»?
     -  Ты видел лишь небольшую часть того, что имеет под собой Аламут. Но вижу, и этого было вполне достаточно, - с гордостью ухмыльнулся Хасан бен-Саббах: - Когда у меня появились сокровища мертвого города, стало значительно проще решать многие проблемы. На мой зов из горной страны Тобэт прибыло двадцать пять мастеров, которые и занялись горными работами. Деньги творят чудеса. Сотворили они и это чудо. Как мастера это все сделали, какие хитрости применяли, какими инструментами пользовались? Эти вопросы остались без ответа, даже тогда, когда мой верный Гулам применил к их старшим пытку под красивым названием «Распустившаяся роза». На плечах делается надрез, до середины груди и спины с живого человека сдирается кожа, потом она просаливается и приобретает вид лепестков распустившегося цветка. Каждое, даже самое легкое движение тела, дуновение ветерка, сотрясение воздуха, вызванное полетом мухи, приносят такую сильную боль, что может помутиться разум. Но они так ничего и не сказал нам, ни почему двери открываются только тем, кто имеет специальные перстни, откуда берется яркий свет в «Садах Вечности»,  что помогло им прорезать в каменном монолите скал такие затейливые ходы и удивительные залы. И что меня больше всего поразило, так это то, что люди страны Тобэт прекрасно понимали – их так просто из Аламута не отпустят. Создавая своё чудо, они знали, какой конец их ждет. Но я поступил честно и перед ними, и перед Аллахом Всёзнающим. Я прямо сказал: «Вы мне ваши секреты, мы вам оплату в двойном размере и свободу». Но правда оказалась за Святой Книгой. Ибо там сказано: «Это те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути! Подобны они тому, кто зажег огонь, а когда он осветил все, что кругом него, Аллах унес их свет и оставил их во мраке, так что они не видят».
     -  Значит все двадцать пять человек….
     -  Аллах Всемогущий! Да я  был бы проклят им,  выпустив главный секрет крепости на свободу, и тем самым, обрекая  на растерзание всех тех, кто живет за её стенами. А за ними находятся  истинные защитники ислама!
     -  Возможно, в этом есть рациональность, - тусклым голосом произнес Амиру,  понимая, что по-другому имам поступить просто не мог.
     -  Ты считаешь, что я поступил неправильно? – повысил грозно голос имам.
     -  «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не подчиняется религии истинной из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными», - медленно  продекламировал Зарраб строки из Корана.
     Брови Хасана ибн-Саббаха удивленно вздернулись, а  губы тронула приветливая улыбка.
     -  Приятно говорить с понимающим тебя человеком!
     -  Твоя крепость, о, благородный имам, должна быть подобна изображенному на её вымпеле  горному барсу, так же стремительна, так же осторожна, так же таинственна и ловка. Все что ты делаешь для этого свято и не приемлемо для осуждения Аллахом Всемогущим. Ибо сказано: «Следуй же за тем, что внушается тебе, и терпи, пока Аллах не рассудит! Ведь Он лучший из судящих!»
     -  Твои слова, словно нектар, лечат моё сердце и успокаивают душу. Хотя в особом успокоении я  не нуждаюсь, считая себя во всем правым.
     -  Так же во всем правым считал себя и юный Бог, сломавший одним ударом руки шею прыгнувшему ему на грудь горному барсу в лощине, что лежит за южной горной грядой, недалеко отсюда. Он убил хищного зверя. И казалось ему, что поступил он правильно. Но его рука принесла смерть верному другу Великого Охотника племени шумянов, и по Закону Крови ему пришлось сражаться с ним не на жизнь, а на смерть. Юный Бог выиграл поединок, завоевал расположение «Матери Матерей» Меры, был принят Великим  Алалу-Ях, который провозгласил его Богом Луны – Сином, единым Богом для всех племен народа шумянов. Так он стал предателем своего отца и своего рода. И хотя много славных и достойных похвалы дел совершил Син, но в списке преступников Небесного Трибунала, его имя стояло одним из первых. И только возможно смерть или бегство спасло его от исполнения приговора  «Забвение». Видимо не зря летящий в прыжке горный барс, вышитый на вымпеле крепости, так с тех времен и летит над этой местностью. Это ли не напоминание истины – «Благими намерениями устелена дорога в Ад»!
     - Что ты этим хочешь сказать? – встрепенулся имам.
     -  Извини, высокочтимый Хасан бен-Саббах. Я устал. Все вопросы решены, на все получены ответы. Разреши мне удалиться, - маг встал и вежливо поклонился хозяину.
     -  Хорошо. Я разрешаю тебе удалиться, - Хасан, словно не заметил, что его вопрос остался без ответа: - Насер проводит тебя и обеспечит встречи с теми, о ком мы говорили. Тебе же я пожелаю не пыльной дороги, свежей воды в бурдюке и хороших попутчиков. Да будет с тобой Аллах наш Милосердный!
     Как только Начальник Тайной Стражи и маг ушли, из кустов вышел Хорши и, ни слова не говоря, присел к столу.
     -  Что скажешь? – спросил его бен-Саббах, когда тот утолил первый голод, куском жирной баранины.
     -  Это один из тех, кто был в Начале Начал. Это Мардук, без сомнения, изгнанный всеми Темный Бог. Но противостоять Аллаху Милосердному он уже не в силах. Все в прошлом. Он был могущественным и всевластным до тех пор, пока у него на службе были железные птицы Харук, ковры, что он назвал экранами, здания с  куполами, которые сами раздвигаются, если нажать соответствующий рычаг. Теперь ему приходится самому строить корабли. Пусть они сейчас в диковинку и представляются волшебными. Но пройдет время, и такие же будут бороздить воды под руками смертных. Эпоха живых Богов прошла безвозвратно. Её место заняли Пророки и Наместники Бога на Земле. Его искренне жаль, но что делать, помочь ему в его становлении мы все равно не сможем. В наших сердцах, занятых Великим Аллахом, не осталось места для изгнанника Мардука.
     - Так значит не стоит с ним иметь дело? – в голосе Хасана послышались нотки разочарования.
     -  Ну, почему же.  Дело есть дело, и если подельник хорошо платит, то почему его не иметь?
     - Ты прав, мой дорогой Хорши. Почему не брать, если дают? И мне кажется, мы не продешевили?
     -  Нет, уважаемый Хасан ибн-Саббах. Мы заключили очень выгодную сделку.
     -  Слава Аллаху! Посмотрим, что из всего этого получится. Теперь давай поговорим о моей просьбе.
     Имам достал из-за пояса два витых шелковых шнура. Один был красного, другой черного цвета.
     -  Вы все таки решились, мудрейший из мудрых?
     -  Я думаю, Зарраб прав, и тянуть с этим не стоит. Кого ты собираешься послать?
     -  В Каир готов отправиться Гази – аль – Мифтах. А в Медину я посылаю Торпаза бен-Зухрейба.
     -  Как их подготовка?
     -  В настоящий момент это лучшие из лучших «федави».
     -  Помни о том, что это все же мои сыновья, и я не хочу, что бы они очень мучались.
     -  Удар кинжалом….
     -  Нет! Это!
     Бен-Саббах протянул Хорши два витых шелковых шнура.
     -  Красный для Мустафы. Он все же воин, хоть и убийца. А черный шнур для Надира. От пьянства его душа так же почернела.
     -  Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель!
     Хорши вскочил на ноги и склонился в глубоком поклоне, принимая шнуры-удавки из рук могущественного имама.

*******
     Два дня пролетели совершенно не заметно. Время растворилось в сладких и жарких объятьях гурий, вкусных и обильных пирах, в серебристых мелодиях песен, хмельных и жгучих напитках. Пришла пора расставаться.
     Неофиты собрались у фонтанов.  Хусейн со слезами на глазах прощался с ними, обнимал, целовал, просил скорее выполнить свой долг и вернуться к нему. Друзья всячески заверяли его, что скоро наступит время новой встречи, и уже тогда они  навсегда будут вместе. Смех и слезы, шутки и горестные вздохи, бравурные слова и печальный шепот – все слилось в калейдоскопе прощания.
     Наконец к юношам подошли гурии с пятью бокалами в руках, наполненных  изумрудной жидкостью. Со словами: «Слава Аллаху Милосердному!», пять неофитов выпили их и, как подкошенные, рухнули на ковры.
     Хусейн остался один. Слезы горя хлынули из его глаз.
     - До встречи друзья! До встре…- зашептали губы, но так и не смогли закончить фразу.
     Острое широкое лезвие кинжала с сухим треском вошло в его шею, проникло между пятым и шестым позвонком и разрубило маслянистое тело спинного мозга. Мгновенный паралич сковал конечности, отнялся язык, затруднилось дыхание. Тело медленно опустилось на ковры. Но Хусейн был еще жив. Он видел и слышал, оставаясь беспомощным и немым.
     Полуобнаженных эфиопы вышли на дорожку сада, подошли к его друзьям и, подхватив их,  быстро исчезли в зарослях.
     -  Мариам, закончи дело! – раздался властный голос.
     - А мне он понравился. Такой нежный, неопытный, стеснительный, - проворковал другой голос.
     -  Мариам! Я кому сказала? – уже гневно крикнул первый.
     -  Слушаюсь и повинуюсь, - хрипло ответил третий.
     Чьи-то руки схватили Хусейна за волосы и резко оторвали от земли его голову. Полыхнул в свете «светила» серебристый клинок  длинного  ножа. По груди потекло, соленая густая жидкость заполнила рот. Боли не было. Закружилась голова.
     -  Опять ковер кровью измазали! – крикнул кто-то.
     Свет померк.


«ИСКАТЕЛИ»

     ( Греция. Полуостров Халкидика, его восточный выступ. Святая Гора Афон. Русский монастырь святого Пантелеймона.  1989 год, май месяц.)

     Свет померк. Густая темнота южной ночи ворвалась в келью гостиничного этажа («архондарика») братского корпуса монастыря столь неожиданно, что заставила вздрогнуть Максима. Казалось, в этом не должно было быть ничего необычного для человека, родившегося и жившего в южных широтах. Резкая смена солнечного дня на ночной мрак, похожая на щелчок переключателя электроэнергии, ему знакома с детства. Но юноша так и не привык к этому, особенно в те моменты, когда наступление ночи мешало любимому занятию,  чтению. Древняя рукопись, состоящая из четырех пергаментных листов, скрепленных между собой медными скрепами, чуть не выпала из его рук.
     Максим невольно чертыхнулся про себя. Перекрестившись несколько раз и прошептав: «Прости Господи мя и помилуй!», он отложил древний манускрипт, встал с кровати и зажег керосиновую лампу на столе. Электричества на Святой Горе не было. Генераторы работали только днем, обеспечивая энергией необходимые для повседневной жизни механизмы. На ночь монахам выдавались свечи или керосиновые лампы. Но мало кто ими пользовался. Жизнь монастыря была насыщена таким количеством различных служб, молений в соборах, которые продолжались по пять-шесть часов, что на сон и уединение в кельи оставалось очень мало  времени.
     Вот и сейчас, со стороны храма великомученика и целителя Пантелеймона раздались равномерные удары. Это один из молодых послушников монастыря стал обходить храм против солнца с деревянной доской (токой) в руках, похожей на коромысло, ударяя в неё молоточком. Монахов оповещали о том, что скоро настанет час ночной молитвы.
     -  Брат Юлиан! Друг ты мой сердечный! – в келью вбежал брат Зиновий, монах - гостиничник: - Прошу тебя поспособствуй благому делу. Завтра к нам гости приезжают из Самарской епархии. Шесть келий я уже приготовил. Осталось две застелить и прибрать. Не сочти за великий труд, поспособствуй…
     -  Конечно, конечно, брат Зиновий. Не волнуйтесь, все сделаю, - успокоил монаха Максим.
     -  Вот и славно. Так, остались неприбранными две последние в левом крыле. Там все, что надо, лежит. Осталось только постелить и прибрать.
     -  Все сделаю, брат Зиновий, не беспокойтесь.
     -  А я за тебя помолюсь святому Пантелеймону, - «гостиничник» направился, было к выходу, но задержался у самого порога: - Я слышал, ты завтра нас покидаешь. К самому святому монаху - затворнику Георгию идешь.
     -  Идти, то иду, а вот покидаю ли, пока неизвестно, - тихо и грустно произнес юноша.
     -  Благость, то какая! Истинно благость! – воздел очи вверх и осенил себя крестом монах: - Увидеть и услышать настоящего живого святого! Я сам два месяца имел послушание, носил ему еду и одежду в прошлом году, когда брат Никифор заболел. Ой, как мне хотелось на него просто взглянуть. Как хотелось! Просто взглянуть, а не то, чтобы поговорить. А тебе вон, какая честь выпала. С самим святым разговор иметь. Счастливый ты, брат Юлиан! Истинно, счастливый!
     В этот момент раздался басистый удар большого монастырского колокола, приглашающий монахов на службу.
     - Ой! Опаздываю! Прости меня грешного Господь милосердный! Так ты расскажешь о нем, если доведется свидеться?
     -  Расскажу, расскажу. Бегите, а то опоздаете на самом деле, - уже в след спешащему брату Зиновию прокричал Максим.
     Юноша проводил монаха, грустным взглядом, вздохнул и направился в левое крыло «архондарика», выполнять обещанное.
    
     Почти два года минуло с того момента, когда его нога коснулась этой святой земли. Но постоянное ожидание того, ради чего он приехал в этот монастырь, казалось, значительно удлинили этот срок. И все же время пролетело совершенно незаметно.
     Как и обещал отец Феофан, в апреле 1987 года Максим сдал экстерном выпускные экзамены за десятый класс. Результат превзошел все ожидания. Как сказал председатель «государственной экзаменационной комиссии», состоящей из работников городской РОНО: «Юноша вполне может претендовать на «Золотую медаль». Но, посоветовавшись с настоятелем монастыря, Максим отказался от этой награды. Окончательных результатов в решении вопроса о награждении пришлось бы ждать в июне месяце, а к тому времени мирской человек Максим Глебович Белов должен был перестать существовать. В конце мая по принятию обета послушания на свет божий явился брат Юлиан, и это словно острым лезвием отрезало юношу от окружавшего его до этого мира. Суета и толчея мирской жизни остались за стенами монастыря. Покой, молитва, урочная работа, неторопливая и бесхитростная действительность монастырского быта окружили его. И именно это принесло то умиротворение, которое было столь необходимо его измученной душе и, надорванному горем, сердцу.
     Между тем выезд на Святую Гору Афон постоянно откладывался. Причины этого, теперь уже брату Юлиану, не объяснялись. При встрече отец Феофан только говорил: «Господь посылает нам с тобой испытание. Крепись отрок. Придет твой час!». Так в постоянном ожидании прошло лето, потом осень, и только во второй половине ноября, наконец, пришло из Киева разрешение на паломничество. А вместе с ним приехал иеромонах отец Василий, которого обязали сопровождать послушника Юлиана на Святую Гору. Сборы были недолгими, слова прощания горькими и безрадостными, слезы расставания искренними и жгучими.
     Дождливым и холодным утром 27 ноября Максим с иеромонахом отцом Василием вступили на греческую землю в аэропорту «Македония» города Салоники. Их встречали. Братья Зиновий и Михаил, ласково улыбаясь, быстро получили багаж, состоящий в основном из подарков монастырю, от киевских и свято-терпских монахов, и проводили паломников к автобусной станции. Долго пришлось ждать автобуса в городок Уранополис, что был расположен на юго-западном побережье полуострова. Шоссейной дороги на Святую Гору не было, и строить её святые отцы всячески запрещали, спасая святую землю от мирской суеты.
     Во время диктатуры «черных полковников» греческое правительство вознамерилось провести на Афон шоссейную дорогу. Тогда патриарх всея Руси Пимен выступил с официальным протестом. Строительство было отменено. Русские владения, идущие прямо от перешейка, который соединяет афонский полуостров с материком, защитили этот бастион благочестия. Все в этом усмотрели божий промысел и величественный символ  –  слуги Антихриста и здесь не смогли продвинуться к своей цели, не пройдя русской земли!
     Ожидание автобуса было бы  довольно неприятным  и, от не очень приветливой погоды, тягостным, если бы не братья-монахи. Максим за эти два года не переставал удивляться сердечности и приветливости жителей Святой Горы. И тогда, в первый раз встретив их, был поражен той участливостью, той детской непосредственностью и ненавязчивым вниманием, которыми словно теплым коконом обволакивали паломников и гостей Горы её поселенцы. Брат Михаил был молчалив, но во взглядах горела такая любовь и благостность, что слов практически было и не нужно. Темные, бархатистые глаза его словно сами по себе говорили тебе о той божественной любви, все понимании и все прощении, что не вводили тебя в смущение, не взбаламучивали на дне твоей души что-то низменное и недостойное, а, наоборот, просветляли и укрепляли твоё естество, делали его легким, радостным, по-детски целомудренным. Зато брат Зиновий старался за двоих. Именно тогда и от него, ожидая автобуса, совершая на нем поездку в Уранополис, потом, не смотря на неспокойное море, на борту небольшого морского парома двигаясь, вдоль юго-западного побережья полуострова  Айон-Орос или Афон, Максим узнал о славной истории, легендах и сказаниях этого святого места.
     Полуостров Халкидика  трехпалой рукой врезается в изумрудные воды Эгейского моря. Её пальцы словно изуродованы артритом, скрючены и воспалены в местах суставов. Самый восточный из них и есть -  Айрос-Орос, 80 километров в длину и 12 – в ширину. Он горист, покрыт густыми лесами, изрыт бесчисленными скалистыми оврагами. В его юго-восточной части возвышается гора Афон, высотой 2033 метра над уровнем моря. Название это приписывают  храму Зевса, который красовался на её вершине в седой древности. Он назывался по-гречески Афос (по-русски – Афон).
     Но еще до этого храма, древние манускрипты повествуют о том, что на вершине горы было сооружено святилище Аполлону, сыну Зевса, богу – целителю, прорицателю и покровителю искусств. Уже тогда гора была обитаема. Здесь жили в уединении жрецы культа Аполлона, которые поддерживали в  святилище вечный огонь. В его языках, дыме, свете углей читали они пророчества бога и доводили до тех, кому они предназначались. В те времена гора именовалась Аполониадой и составляла ощутимую конкуренцию знаменитому Дельфийскому Оракулу. Женщинам строжайше запрещалось приближаться к Аполониаде. За нарушение этого запрета следовало страшное наказание. Несчастную связывали по рукам и ногам веревками и сбрасывали в море с крутого южного склона. Проливать кровь на священной земле считалось святотатством.
     В эру христианской истории Афон вступил, можно прямо сказать, по божьей воле.
     Существует легенда о том, что корабль с Божьей Матерью, направляясь на остров Крит к епископу Лазарю, был застигнут бурей и, спасаясь от неё, пристал к этому полуострову. Марии, вступившей на берег, очень понравилась та благодать, что окружила её в этом месте. «Сие место буди мне в жребий, данное мне от Сына и Бога моего! Благодать Божья да пребудет на месте сём. И на пребывающих здесь с верой и благоговением, и соблюдающих заповеди Сына и Бога моего. Потребные к жизни на земле блага будут им с малым трудом в изобилии, и жизнь небесная уготовится им, и не оскудеет милость  Сына моего от места сего до скончания века. Я же буду заступницей места сего и теплая о нем ходатаица пред Богом!»» - воскликнула она в восхищении. Язычники, обитавшие на Афоне, добровольно крестились, разрушили храм Зевса, пришедший к тому времени в жалкое состояние, а Апостольские Мужи, оставленные Марией как учителя новой веры, заложили первые христианские обители на полуострове.   
     Императоры Рима до 313 года преследовали христиан. Но, не смотря на это, а, также, не смотря, на то, что сам полуостров был под их владычеством, христианство на Святой Горе набирало силу, множилось и быстро развивалось. Император Константин Великий в 313 году издал указ о даровании христианам права гражданства и свободы вероисповедания. На Афоне стали появляться первые монастыри, расцвело иночество.
     Однажды, в 422 году царевна Плакидия, дочь римского императора  Феодосия I Великого, решила посетить Афон и преподнести великие дары святым старцам. Её корабль причалил к пристани монастыря  Вадопед. Этот монастырь был царевной выбран за то, что умерший к тому времени отец, очень заботился о нем и чтил его. Но, как только Плакидия приблизилась к Святым Вратам монастыря, ей снизошел с небес образ Божьей Матери. С грозно сведенными бровями и мечущими молнии очами, она вскричала на царевну: «Женщина! Что ты здесь делаешь? Почему решила ты помешать моим сподвижникам? Почему решила искусить их? Немедленно уйди!»
     Плакидия не могла ступить и шагу. Ноги отказали ей. Она отдала все дары монастырю. Велела воздвигнуть часовню в честь Божьей Матери. Но покидала святую землю с тяжелым сердцем. Святая Гора Афон так и не простила её отца за ту церковную реформу, которая разорвала христианский мир на два непримиримых лагеря – православие и католичество, за кровавое подавление бунта против этой реформы в Салониках, даже не смотря на то, что сам Феодосий за это принял и публично выполнил унизительную епитимию. Кровь семи тысяч казненных православных христиан и муки ста пятидесяти ослепленных по приказу императора не могли быть искуплены никакими, даже очень дорогими, подношениями. И с тех пор вход женщинам, теперь уже на весь полуостров, стал строжайше запрещен.
     Арабы-мусульмане, завоевав в VII веке Египет, Палестину и Сирию вынудили христиан-клириков и иноков этих стран покинуть места своего обитания. Многие из них нашли приют на Святой Горе. Грамота Византийских императоров в IX веке даровала им право преимущественно владеть Афоном. Численность иноков увеличилась. Появились и первые славяне – русские, сербы, болгары.
     Во время Крестовых походов, при полной поддержке римского папства, делается попытка с помощью военной силы склонить святых отшельников и православных монахов к принятию католичества. Пылают монастыри, льется кровь. Огнем и мечом насаждается церковная уния с Римом. Но словно святой дух этого места помогает инокам выстоять, не сломиться, не пасть на колени перед насилием, не отринуть от себя ту веру, что считается в душе самой праведной и справедливой.
      Отцы монастыря Ксиропотам согласились принять церковную унию с Римом. Они с пальмовыми ветвями в руках вышли навстречу к латинянам с приветствием на устах: «Да будет мир, Христос с нами!». Далее начали общую службу и во время произнесения слов: «О, архиепископе нашем, иже в Риме и о благочестивом царе…», раздался страшный грохот. Земля вздрогнула, словно живая. Стены монастыря и храма пали, словно стены Иерихона. Под их обломками погибли почти все те, кто возжелал изменить православию. Всё это свершилось на глазах царя Михаила Палеолога, который в ужасе бежал с полуострова. На смертном одре он завещал своему сыну Андронику возродить обитель, что тот и исполнил, став благочестивым императором Византии - Андроником II.
      Монастырь отстроили, возродили, украсили. Но…. До того «нечистого дня» многие годы в стенах Ксиропотама на праздник 40-мучеников севастийских  вырастало сорок чудесных грибов, вкусив от которых, каждый получал исцеление, вне зависимости от того, какой болезнью страдал. Чудо это после землетрясения прекратилось. Стены, что рухнули, заменили новыми. Здания обители стали еще краше. Но дух святой ушел навсегда из этого места. Так, сама земля Афона, раз и навсегда определилась в своей вере. Раз и навсегда!
      Окончились бесславно Крестовые походы, как против мусульман, так и против православия. Ни с чем ушли латиняне со святой земли. На Афоне закипели восстановительные работы по возрождению разрушенных крестоносцами обителей. Еще красивее становятся монастыри. Крепче и мощней их стены. Они превращаются в настоящие крепости. Крепости, что служат только одному – сберечь святой огонь истинной первоначальной веры. В этом Святой Горе помогают те, кто по праву до сего дня заслуженно почитаемы на её земле, как истинно святые. Это: благочестивые императоры Андроник II и Андроник III Палеологи, царь Сербии Стефан Душан. Даже крушение Византии под ятаганами турецких янычар в 1453 году не может затушить этот святой огонь. Святая Гора сохраняет за собой свободу православной веры и строй самоуправления при обязанности платить подушную подать.
     Рассказ брата Зиновия, как и любые первые впечатления, крепко вошел в память Максима. Запомнилась даже та восторженная интонация, что придавала его словам необыкновенную убедительность. Вот и сейчас, вспоминая первые часы своего пребывания на этой святой земле, юноша, словно вновь, слышал голос монаха - «гостиничника» и видел восторженный блеск его глаз.
     По прибытию в русский монастырь святого Пантелеймона их встретил брат-келарь Дмитрий, который определил место их пребывания в кельях для гостей и попросил иеромонаха Василия срочно пройти к игумену в административный корпус. Максима к настоятелю почему-то не пригласили, но он не очень расстроился от этого. Брат Зиновий оказался заведующим гостиничным этажом в здании, где размещались монахи. Он сразу сноровисто принялся за дело. Проводив юношу в его келью, монах быстро растопил печь, общую с кельей иеромонаха Василия,  принес сухую одежду и предложил кружку горячего пахучего чая с мягкими пышными ватрушками. Тепло от печи и сытость от ватрушек, а также усталость, сморили Максима. И он, к своему стыду, уснул, не раздеваясь, на жесткой и не очень удобной кровати. Так и закончился первый день его пребывания на Святой Горе Афон.
     Рано утром, солнце еще не встало над горизонтом, его разбудил отец Василий. После небольшой молитвы перед дорожным иконостасом в его кельи, состоялся разговор, который выяснил следующее.
     Об их приезде в монастырь было сообщено святому монаху - затворнику Георгию. К концу всенощной от него пришло сообщение - «Пусть ждет. Позову. Обязать временно малой схимой и библиотечным уроком. Отец Пафнутий знает, что надо делать». Настоятель монастыря, исходя из этого, наложил на послушника Юлиана временно «малую схиму». Максиму строжайше было запрещено покидать территорию монастыря под любым предлогом. Общение разрешено только с настоятелем, отцом-библиотекарем иеромонахом Пафнутием, братом Зиновием и братом-келарем Дмитрием. В главном Соборном храме ему будет отведено специальное место для совершения молитв и присутствия на службах. Но игумен настоятельно рекомендовал, осуществлять свои требы в кельи. Для этого отец Василий оставил ему свой дорожный иконостас. Прогулки по территории монастыря разрешены только в присутствии тех лиц, с которыми разрешено общение. Им же будет дано указание по дням, когда это можно совершать. В дополнение ко всему этому отец Василий протянул Максиму скуфейку с наказом, носить её постоянно и так, чтобы она закрывала от посторонних взглядов его правый висок с белым пятном. Это и будет его главным уроком.
     Так Максим стал практически настоящим затворником на территории  русского монастыря святого Пантелеймона. Это сначала очень расстроило его. Но со временем, наблюдая со стороны повседневную жизнь монахов, их дневные и ночные моления, длящиеся иногда по пять-шесть часов, их постоянный труд по благоустройству обители, их урочную деятельность, работу в садах, огородах, на кухне, в костнице, он понял, что святой монах затворник Георгий не зря определил ему «малую схиму». Без этого подготовиться к встрече с ним Максиму вряд ли бы удалось. А то, что «библиотечный урок», которым его обязал игумен, является прямой подготовкой к встрече с затворником, юноше стало понятно из того материала, который предложил ему к изучению отец Пафнутий. 
     Территория монастыря, рассчитанная по плану застройки на три тысячи, как минимум, постоянных обитателей, в настоящий момент обслуживалась незначительным числом монахов. Оно колебалось между унизительно малыми величинами – 30-40 человек. Когда-то обители помогали добровольные помощники, приезжавшие со всей Российской империи, и считавшие за честь оказать помощь молящейся братии. Их число, в благоприятные годы, переваливало за полторы тысячи. Теперь запустение и медленное разрушение царило в монастыре, который еле-еле сводил концы с концами. И поняв все это, с еще большим почтением Максим стал относиться к тому тихому, незаметному и для многих не понятному подвигу веры, всеобщей любви и благочестия, что свершался на его глазах каждый день.
     То, что его самого ожидает большая работа, Максим узнал в тот же день в библиотеке монастыря, куда проводил его после завтрака брат Зиновий. Сложилось впечатление, что его дар братия решила использовать в полной мере. Иеромонах отец Пафнутий, ласково улыбаясь, провел его в небольшую, но уютную келью с большим столом, на котором стояла красивая настольная лампа. Возле стола возвышалось удобное деревянное кресло. А на   столешнице лежала стопка старых манускриптов, явившихся на свет из самых дальних запасников монастырской библиотеки.
     - Брат Юлиан! Нам известно о том даре, которым наградил тебя Господь, - тихо проговорил иеромонах: - Послужи и ты великому делу. Надо перевести эти списки, лет которым так много, что даты их появления в этом кладезе мудрости уж никто и не помнит. Я уже не говорю о времени их создания. Нам неизвестны языки, на коих они написаны, а выносить их на божий свет, не зная хоть примерно содержание, согласись не всегда безопасно. Этот урок тебе дан самим  святым  затворником. Не скрою, по моей просьбе. Ну, так как?
     При последних словах в глазах иеромонаха проскользнула веселая искорка.
     - С большим удовольствием, отче, - воодушевленно воскликнул Максим. Что греха таить, истосковался он по любимому делу. И сам вид древних рукописей манил его, звал к себе так сильно, что во всем теле ощущалась дрожь нетерпения.
     - Хорошо! – удовлетворенно констатировал отец Пафнутий: - Вот тебе нитяные перчатки, чистая бумага в ящиках стола, ручки для письма там же. И приступай с божьей помощью. Через три часа придет брат Зиновий, и вы прогуляетесь по монастырю. Хорошо?
     - Все понял, отче.
     - Да, что бы тебе веселее было, в тумбочке ваза с фруктами и кувшин с виноградным соком. Приступай сынок, - просто закончил иеромонах и, потрепав юношу по голове, вышел из кельи, сказав напоследок, указывая на стопку манускриптов: - Это только начало. Много чего впереди.
     Максим помнил, с каким рвением и желанием он приступил к переводам в первые месяцы. Но постепенно его «исследовательский порыв» угас. И дело было даже не в том, что ему стало неинтересно. Скорее всего, как это не парадоксально, но причина этого таилась в самом его «Даре».
     Любой исторический документ интересен не только своим содержанием, но и тем: когда, где, кем, по какому поводу и по какой причине он создан. Дар же Белова распространялся лишь на его содержание и все. Он просто читал текст. Читал его по-русски, совершенно не обращая внимания на то, на каком языке он написан.  Порой даже не догадываясь об этом. Если в документе не было описания какого-то исторического события, которое можно бы было совместить с временной шкалой официального исторического процесса, то ответить на вопрос, когда был создан, сей манускрипт,  было очень трудно. В принципе от Максима этого и не требовали. И еще, некоторые слова переводились им буквально в звуковом значении, если их смысл был утерям со временем, и в настоящее время в русском языке им не было синонимов, то понять что сиё означает, не было никакой возможности. Это тоже накладывало определенные трудности и способствовало возникновению ощущения неудовлетворенности в работе молодого послушника.
     Однажды Максим две недели просидел над небольшим куском выделанной кожи, на котором было всего одно предложение. В переводе оно звучало так: «Абаго денессо ватирого шатуро горенос валенто даро». Полная абракадабра! Пришлось обратиться за помощью к отцу Пафнутию, который в свою очередь отправился в греческий монастырь и только там, общими усилиями, выяснилось, предположительно, что это якобы одно из заклинаний жрецов святилища Аполлона, применяемое для чтения пророчеств, что посылал сам бог своим слугам в языках пламени. Греки с удовольствием приобрели этот артефакт за довольно крупную сумму у русского монастыря. Но это был, к сожалению, единственный случай, когда работа Максима принесла какую-то материальную помощь обители.
     В основном манускрипты мало касались каких-то исторических событий. Хотя среди них встречались и довольно любопытные экземпляры. Так юноша узнал о том, что во времена Византийской империи и еще до появления Киевской Руси, на территории Святой Горы уже существовали русские скиты. Задолго до  князя Владимира Святославовича - Крестителя. Состояли эти скиты в основном из тех руссов, которые, иногда по не совсем благовидным причинам, бежали от воинской службы в рядах наёмников,  как Рима, так и Константинополя. Властители этих империй очень ценили воинов – северян в рядах своих войск и нанимали их с превеликим удовольствием.
     В руки Максиму в конце первого года пребывания в монастыре попалась рукопись святого старца Феоклиста, озаглавленная им самим как «Сказка». И хотя в те времена «сказками» называли вполне правдоподобные рассказы бывалых людей, само содержание этого списка было похоже по истине на настоящую сказку.
     Святой старец Феоклист описывал свою жизнь на Святой Горе. Будучи совсем неразумным ребенком, он попал, в полон к хазарам, что совершили набег на его родное селение, расположенное на берегу Днепра. Хазарский воин продал его в рабство греческому купцу  в  городе Танаис. В Эгейском море корабль купца попал в страшный шторм и затонул. Мальчик Феоклист чудом спасся, оказавшись выброшенным стихией на побережье полуострова Афон. Так он стал его жителем. Уже в то время здесь жило много славян, говорящих на одном с ним языке, поэтому ему было очень просто адаптироваться в новой среде. Со временем пришла и вера, вера в единого бога. Но этому способствовали прямо мифологические события.
     Феоклист был уже зрелым юношей, когда на полуостров приехал один из апостолов Иисуса Христа – Андрей, именующий себя Первозванным. Три месяца пробыл на Афоне ученик Спасителя. Три месяца проповедовал он истинную веру. И к концу этого срока на святой земле не стало язычников. Все жители полуострова приняли христианскую веру  через троекратное крещение водой.
     Это немного расходилось с принятой на Афоне легендой о посещении        полуострова Девой Марией. Но в принципе, Андрей Первозванный мог быть и тем учителем, которого Святая Дева оставила после себя на Святой Горе, правда в самой «Сказке» не было ни малейшего упоминания о посещении полуострова матерью Иисуса Христа.
     По истечении трехмесячного срока апостол стал собираться в дальний путь. Выполняя поручение, данное ему Спасителем, он отправлялся в северные страны для того, что бы донести свет истины и до них, а еще, как говорилось в «Сказке», найти три места «Земной Силы» и основать  обители «хранителей» в святых местах. Андрею нужны были помощники. Он бросил клич: «Кто пойдет со мной?!». Вызвалось ровно двадцать человек. В том числе и Феоклист.
     В «Сказке» приводился список этих людей. Имена славянские, это у Максима просто отложилось само собой при прочтении. Напротив каждого имени была сноска. Она говорила о том, чем занимался человек до прибытия на Афон. Два ремесленника, один купец, четыре раба и тринадцать воинов, таков был состав «экспедиции» апостола. Далее шло описание их путешествия. Очень краткое повествование, без подробностей. Было видно, святому отцу Феоклисту просто не хватало слов. Они посетили селение Кия на Днепре, Ново-град, остров Валаам.
     Максима очень заинтересовало небольшое отступление из общего  описания путешествия, сделанное Феоклистом по поводу встречи ими, видимо в верховьях Днепра, многочисленного племени, именующего себя «смаграми». В отличие от других, встреченных благовестниками по дороге племен, это отличалось высокой организованностью. Во главе стоял вождь, именуемый «Тонгом», самый сильный и смелый воин. Он занимался организацией охоты, вооруженной защиты, строительством хижин и оборонительных сооружений. Ремесла и общественно-полезный труд соплеменников были в его власти. На втором месте в общественной иерархии стоял «Тенг» - жрец Бога – «Тенгри», которому поклонялись «смагры». Когда Феоклист спросил о том, что такое Бог - «Тенгри»? Ему ответили, показав пальцем вверх: - «Бог – Тенгри есть «Небо». Священным символом этой веры оказался, как и у христиан, крест, но с кругом по середине. Апостол Андрей очень много беседовал с «Тенгом» один на один, и после этих бесед был задумчив, и, казалось, очень расстроен.
     Самым главным административным и законодательным органом в племени являлся Совет Старейшин. В нем были представлены и женщины. Этот Совет контролировал деятельность вождя, вершил суд, следил за совершением религиозных обрядов, избирал нового «Тонга». Все решения Совета, имеющие значение для жизни племени, утверждались сходом выборных. Этот сход собирался два раза в году, ранней весной и осенью. В случае неожиданных обстоятельств (война) Совет вручал вождю родовой знак – копьё, обагренное кровью жертвенного животного, и «Тонг» получал неограниченные  права на время боевых действий.
     «Смагры» знали железо. Его в больших количествах добывали в шахтах на севере. Из железа изготовлялось не только оружие, но и хозяйственная утварь, а также доспехи для воинов. Благовестники впервые увидели кольчуги и восхитились столь тонкой и трудоёмкой работой. На них также произвели впечатление железные шеломы воинов. Крепость этих шеломов проверялась воинами племени ударом меча, и часто клинки ломались, а на самом шеломе не оставалось даже царапины.
     Язык «смагров» отличался от славянского, но не намного и поэтому в разговоре, помогая себе жестами, рисунками на земле, понять друг друга не составляло труда. В этих  разговорах выяснилось, что сами «смагры» не местные, пришли они в эти области из-за Священной Реки Ра, из-за гор «Спящего Дракона», из города Богов Акраима по повелению Бога - Тенгри.
      Гостили благовестники у «смагров» долго, скорее всего, все зимние месяцы. По весне они продолжили свой путь и теперь шли строго на север под предводительством своего предводителя. В местах, признанных апостолом святыми, они водружали высокие кресты и там оставались те из учеников Андрея Первозванного, которые получали в этих местах благодать. Так и на Днепре, и в Ново-граде, и на Валааме появились кресты благодати. Из трех же мест «Земной Силы» ими было найдено только одно, на острове Валаам. Вознамерился Андрей пойти дальше на север, но какие-то силы не пустили его. Опечалился апостол и изрек, что де путь наш окончен, теперь каждый идет своим путем, а ему, видимо, пора подумать, о  достойном возвращении к престолу Всевышнего и предстать пред Спасителем либо в ореоле славы подвига, совершенного ради Святой Веры, либо в черных одеждах неудачника, не выполнившего наказ учителя своего. Так Феоклист вновь оказался на Афоне.
     На этом «Сказка» обрывалась. Но Максим почему-то отложил эту рукопись в сторону и не вернул отцу Пафнутию вместе с той пачкой документов, в которой она оказалась, и которую он добросовестно отработал. И был прав. Буквально среди следующих манускриптов, регулярно поставляемых ему отцом-библиотекарем, он обнаружил еще одну страницу из своеобразного «дневника» Феоклиста. Сам текст, найденной страницы, был без начала и конца, но то, что она принадлежала «Сказке» подтверждалось первым полным предложением, в котором святой старец Феоклист клялся самим Богом Вседержителем в правдивости своих слов. Описание же события было просто фантастично, не смотря на столь серьезную  клятву.
     Суть же была в следующем. В год принятия мученической смерти апостолом Андреем Первозванным, на Святую Гору прибыли пять мужей в золотых и серебряных одеждах. Старшим среди них был высокий смуглый мужчина с двумя большими, золотым и серебряным, перстнями на пальцах правой руки. Его первоначально приняли за самого легендарного царя Соломона, ибо золотой перстень нес на себе квадратную печать правителя Иудеи. Доставила их на полуостров «небесная лодка», и сопровождалось это громом, молниями и сильным ветром. Цель же прибытия на полуостров этих мужей носила очень прозаический характер. При помощи « сороконожек едящих землю и грызущих камень» они просто копали  в определенном месте, объясняя свои действия тем, что там, в глубине сокрыта тайная келья святого старца Георгия.
     Когда Максим дошел в переводе до этого имени, холодный пот выступил у него на лбу, и от волнения перехватило дыхание. Всё его существо кричало: - «Этого не может быть! Просто по тому, что быть этого не может!».
     Общеизвестно, что апостол Андрей Первозванный принял мученическую смерть на косом кресте, прикованным к нему цепями вниз головой, в последний год правления римского императора Нерона. Это произошло в греческом городе Патры в конце 67 или начале 68 годов новой эры. Именно в это время Нерон объявил войну христианам, и гонения их начались по всей территории империи. Ослушаться приказа «Богоподобного» было равносильно подписать себе смертный приговор. Именно поэтому проконсул Эгеат Антипат, не смотря на то, что апостол Андрей излечил его жену Максимилу от тяжелого недуга, скрепя сердцем, отдал приказ – казнить проповедника христианской религии. Следовательно, именно в это время на территории Святой Горы велись раскопки подземной кельи старца Георгия. Прошло с того времени почти две тысячи лет! И  уже тогда Георгия называли «старцем»! Как такое могло быть? Это просто не укладывалось у Максима в голове.
     Далее в тексте шло описание еще более удивительных событий. Мужи не только откопали тайную келью, но и «распечатали» её, вошли внутрь и долгое время там пребывали. Когда же они вновь поднялись на поверхность, их старший имел беседу с Великими старцами Святой Горы. Он обговорил с ними перечень определенных правил поведения по отношению к затворнику, причем называя его и старцем, и своим отцом.
          - Раз в день поставлять ему пищу (мясо, фрукты, овощи, мед).
          - Никто не должен видеть затворника. Вход в келью охраняет «божественный свет», который лишит зрения каждого, кто попытается нарушить этот запрет.
          - Исполнять все желания затворника, которые тот будет передавать при помощи записок, неукоснительно.
          - Когда на священной реке Ра, что течет в северных землях, будет построен «Липовый Город», то стараться мед для затворника привозить из него.
     Все эти требования были подкреплены таким количеством серебра и золота, что мужи выгрузили из своей «небесной лодки», что противиться этому у Старцев Горы не повернулся язык.
     Максим долго сидел в молчании, прочитав текст до конца. В голове был самый настоящий сумбур. Мысленно он возвращался к той долгой беседе с отцом Феофаном, в которой была лишь мельком затронута история святого старца – затворника Георгия. Уже тогда возникал вопрос о его долгожительстве. Но срок в почти две тысячи лет, а возможно и значительно больше, раз в 68 году он уже был «старцем», просто не укладывался в сознании юноши.
     Тогда он, испросив у отца Пафнутия разрешение, отправился с братом Зиновием на трехдневный урок в «костницу». Ему просто было необходимо прервать работу с переводами, чтобы как-то осмыслить то, что он узнал, привести мысли в порядок. И, или смириться с открывшейся ему истиной, или отвергнуть её, как досужий вымысел.
     В «костнице», этом монастырском кладбище, Максим был впервые, хотя много слышал о нем от брата Зиновия. Теперь он сам все увидел своими глазами.
     Они прошли в кладбищенский храм первоверховных апостолов Петра и Павла, где отец Павел, несущий послушание при храме, дал им урок – протереть от пыли черепа усопших монахов, смоченной в монастырском вине и насухо отжатой тряпочкой. Максиму досталась южная стена, брату Зиновию – северная.
      По афонскому обычаю усопшего монаха хоронят без гроба. Тело обвивают мантией, и после отпевания, и последнего целования братия несет его на смертном одре на кладбище. Там тело зарывается в неглубокую могилу, а сверху накладывается каменная плита. Предварительно голову усопшего обкладывают камнями, чтобы не раздавить плитой череп. И в течение сорока дней каждый монах монастыря прибавляет к келейному правилу сто молитв по четкам: - «Упокой, Господи, душу раба  твоего…».
     Но на этом забота о загробной участи брата не заканчивается. Через три года вся братия монастыря собирается у могилы и раскапывает её. Если Господь принял душу в Небесную Отчизну, то земля приняла плоть. Отрыв кости, их обмывают церковным вином и складывают в особую корзину. Кости праведников источают благоухание. Братия лобызает череп и подписывает. Затем его несут в «костницу» кладбищенского храма, где располагают в ряду с прочими на специальных деревянных полках.
     По цвету, черепа тоже делятся на разные группы. Белый цвет черепа говорит о том, что почивший монах был достойным человеком. Восковая, благоуханная глава  принадлежит настоящему подвижнику. Если слегка отдает желтизной, то за душу усопшего надо молиться. Здесь в храме, на полках, что сооружены вдоль северной, южной и восточной стен, эти черепа и занимают строго определенное место. Праведники и подвижники особое место рядом с алтарем. Достойные верхний ряд. Те за кого надо молиться – самый нижний.
     Случается на Святой Горе, хоть и редко, тело почившего не истлевает. В таком случае братия  усердно молится за  него, ибо святая земля не простила ему какие-то грехи. Над телом еще раз читают разрешительную молитву и опять отпускают в могилу. Бывает, что уже через неделю  вновь отрывают  косточки. Но случается, что трижды через каждые три года раскапывая могилу, обнаруживают неистлевшую плоть. В этом случае тело выбрасывают в море. Земля его уже не примет.
      Тогда, выполняя урок в кладбищенском храме первоверховных апостолов Петра и Павла, аккуратно и нежно протирая чуть влажной мягкой тряпочкой черепа усопших, вдыхая в себя слегка дурманящий  аромат монастырского вина, Максим неожиданно для себя остро почувствовал ту неуловимую грань между жизнью и смертью, которая  дает тебе либо бессмертие, либо забвение. Эта монотонная работа, эти запахи, эта  благостная тишина настроили его естество так, что он вдруг стал слышать сначала какой-то шелест, потом шепот. Словно бренные останки давно усопших монахов тихо молились в пронизанном солнечными лучами храме, наравне с живыми.
     Мысль светлая, как вспышка молнии, пронзила тогда разум Белова: - «Мир держится на молитвах монахов. Монахов – праведников, живых и мертвых. И здесь, на Афоне, запретном для женщин, люди не рождаются уже полторы тысячи лет. Здесь только молятся и живут. Здесь только молятся и умирают. Но, даже умерев, продолжают молиться. Ибо, не умерев, человек не может воскреснуть. Так почему святому старцу – затворнику Георгию не презреть саму смерть в своем великом подвиге подвижничества? Почему ему не быть вечно живым во все века и годы, раз и его вечная молитва держит этот мир? Да и есть ли смерть, как конец всему? А может это только начало чего-то гораздо большего, чем земная плотская жизнь? Главное – это не то, что умер! Главное – это то, как ты жил и смог ли примером своей жизни заслужить бессмертие, выразившееся в воскрешении!»
     Три дня урока в «костнице» пролетели незаметно. Они с братом Зиновием не только протерли от пыли черепа усопших, но  вымыли пол и окна, привели в порядок захоронения, разобрали и сложили заново в нише слева от входа в храм человеческие косточки.
     Эта работа не только успокоила Максима, она словно переродила его, дала свежие силы, очистила душу от сомнений и неверия. Это настолько преобразило его самого, что отец Пафнутий удивленно улыбнулся, встречая брата Юлиана на пороге библиотеки.
     - Вот теперь ты, брат, готов к главному. Я это прекрасно вижу, - тихо произнес он, провожая юношу в его рабочую келью, где на столе уже ждала  новая стопка документов: - Эти «списки» прислал тебе сам святой старец – затворник Георгий. Когда их переведешь, тогда он с тобой и встретится. Они вернуться с тобой к нему, поэтому перевода письменного я у тебя не требую, хоть и страсть как интересно. Прости, Господи, моё излишнее любопытство.
     Отец Пафнутий размашисто перекрестился несколько раз.
     - Хорошо отче! Я сделаю эту работу.
     - Счастливый ты, Максим, - вдруг неожиданно назвал отец-библиотекарь мирским именем Белова: - Как есть счастливый! И дело даже не в твоем даре и не в том, что ты нужен святому старцу. А в том, что уже в такие юные годы ты познаешь и принимаешь те истины, суть которых постигается нами  в довольно преклонном возрасте. А это и есть истинное счастье. Удачи тебе, мой дорогой!
     С этими словами отец Пафнутий покинул келью, и брат Юлиан остался один на один с небольшой стопкой манускриптов.
     Всего документов было пять. Все они относились к эре христианской истории.
    
     Максим закончил уборку, и окинул внимательным взглядом  келью. Все было сделано на совесть. Кровать застелена, пол выметен, пыль протерта, керосиновая лампа проверена и заправлена. Небольшая глиняная ваза поставлена на середину стола, завтра утром в неё брат Зиновий нальет воды и поставит букет свежих цветов. Встречать гостей из Самарской епархии поедет кто-то из  иеромонахов. «Гостиничнику» это было не положено по сану.
     Удовлетворенно хмыкнув, юноша вышел из кельи на длинную открытую галерею «архондарика», что охватывала собой весь гостиничный этаж братского корпуса и служила прекрасным местом для прогулок перед сном.
     Вид ночного неба, усыпанного крупными звездами, узкий серебряный серп Луны, гладкое стекло застывшего в дремоте моря, уже в который раз поразил его и наполнил душу теплотой восхищения. Возвращаться в свою келью не хотелось, поэтому Максим сел в одно из  плетенных из лозы кресел, что стояли перед входом в каждое помещение по всей галерее, откинулся на его удобную спинку и снова предался воспоминаниям последних шести месяцев.
    
     Эти шесть месяцев были потрачены на перевод пяти манускриптов, данных Белову самим старцем – затворником Георгием. Сохранились они относительно хорошо, но при первом прочтении получалась совершеннейшая абракадабра. Приходилось читать их снова и снова, прежде чем тот дар, что был у Максима, начинал сквозь нагромождение фактически несвязанных между собой слов,  улавливать какие-то закономерности и логические привязки. А потом уже начинать строить слова, фразы, предложения именно в том порядке и с тем смыслом, которые были заложены в текст его исполнителем. Документы были зашифрованы различными шифрами, это юноша понимал. Но какими именно, на основе чего они строились, и какими методами пользовались шифровальщики – это проходило мимо его понимания. Казалось, мозг работает автономно от своего владельца, предоставляя ему лишь сам результат, как данность. Примерно тоже происходило и с переводом, но в этом случае все было так скоротечно и без особой нагрузки, что Максим просто не успевал заметить сам процесс, а, следовательно, извлечь из него какую-то пользу для себя. Например, используя свой дар, обучиться тому или другому языку.
     Здесь же ему пришлось столкнуться совсем с другой работой мыслительного процесса, длительной, изматывающей, постоянно беспокоящей, доводящей до сильной головной боли и даже обморочных состояний. И опять. Не смотря на довольно долгую протяженность работы над дешифровкой, саму суть её юноша так и не смог уловить. Приход к правильному решению был похож на мгновенную вспышку озарения. Словно поворот выключателя. Вот темно. Раз! И загорелся свет. Это, конечно, шокировало Белова, вносило элемент неудовлетворенности, но практически ничего конкретного он не мог поделать. Разве что обложиться специальной литературой и заняться самообразованием. А для этого не было ни времени, ни литературы.
      С первым документом он провозился чуть больше месяца. Это была именная грамота Великого Магистра Ордена Храма Филиппа де Плессье, данная рыцарю этого Ордена  Эрнесту де Валь виконту Але–ле–Бен. Первоначальный смысл этой именной грамоты сводился к следующему. Шевалье де Валь по распоряжению Великого Магистра отправлялся ко двору графа Раймонда VI Тулузского, как представитель славного Ордена Храма,  по личной просьбе последнего, для ознакомления с историей рыцарского Ордена, его традиций, структуры и тех знаний, что смогли получить тамплиеры на Ближнем Востоке. А также как, наставник его наследника Раймона по вопросам владения приемами ближнего боя на мечах, секирах, кинжалах и т.д., в искусстве верховой езды, сочинении баллад, песен…. В общем словесное, напыщенное многословие  на почти метровом свитке.
     Текст,  грамоты был переведен Максимом за один присест, и он уже довольный самим собой хотел отложить его в сторону, когда его внимание привлекли красивые виньетки над словами, необычные точки, кружочки, закорючки, крестики над некоторыми буквами. Причем, если виньетки встречались только либо в начале, либо в конце слов, то остальные значки были и сверху и снизу букв, а в некоторых случаях даже в их центре, и отмечались значками буквы только тех слов, которые были отмечены виньетками. Сначала подумалось, что писец, а рыцари того времени были почти все неграмотные, они считали знание грамоты уделом  монахов и совершенно несовместимым с понятием рыцарской чести, решил украсить грамоту всем этим пестрым ковром дополнительных изысков для придания документу праздничного вида. Потом появилась мысль о шифре. Белов тогда выписал одно слово и стал с ним  экспериментировать.
     Долгие  и мучительные четыре недели продолжались его изыскания. Мозг работал, как компьютер, не давая отдыха ни своему хозяину, ни самому себе. О сне пришлось забыть, о прогулках тоже. Что он только не перепробовал! Ничего не получалось. В конце третьей недели  пришла дикой головной боль. Максим еле добрался до своей кельи и упал, как подкошенный на кровать. Сон был похож на глубокий обморок.  Вот тут и сработал его дар. Совершенно неожиданно и ясно утром он представил себе значение всех тех виньеток, крестиков, точек, кружочков, и когда в руках оказалась грамота, перед глазами всплыл истинный её текст.
   
      «Сиятельному графу Раймону VI Тулузскому от преданного друга его, Великого Магистра Ордена Святого Храма Иерусалимского Филиппа де Плессье.
     Сим сообщаем Вам, ваша светлость, что в Тулузу послан нами с небольшим отрядом в количестве двадцати пяти всадников шевалье Эрнест де Валь виконт Але-ле-Бен. В задачу этого рыцаря поставлено, постоянно находиться подле Вас и всячески оберегать жизнь Вашу и жизнь вашей семьи. Этим жестом мы, славный Орден рыцарей Святого Храма Иерусалимского, подтверждаем нашу дружбу с Вами, которую не нарушим даже тогда, когда по некоторым чисто политическим причинам, нам придется выступить на стороне врагов ваших.
     Сей рыцарь характеризуется нами как благородный, честный, смелый, добросовестный и знающий воин. Ему вы можете доверять, как самому себе. Он прославил своё имя во многих схватках с сарацинами на Востоке и с воинами царевича Льва II в армянской Киликии при осаде замка Гастон в Амманских горах. Он показал себя прекрасным тактиком и стратегом, виртуозно владеет любым видом холодного оружия, не утомим в бою. Неплохо знает устройство метательных машин и разные хитрости при осаде и обороне крепостей. Можете полностью использовать его знания и умения. В подтверждении нашей преданной дружбы, посылаем с ним Вам несколько чертежей осадных  метательных машин с подробным описанием их устройства и правил сборки. А также, зная вашу любовь к различным трактатам и старым письменам, посылаем Вам «Жизнь и славные деяния Александра Великого» Аристотеля, найденные нами в библиотеке Святого Иерусалимского Храма.
     Теперь о главном. Его святейшество Папа Иннокентий III имел со мной совсем недавно продолжительный разговор, в котором призывал наш Орден встать во главе Крестового похода против альбигойской ереси.  Неожиданная, а может и очень ожидаемая, смерть легата папы Пьера де Кастельно при переправе через Рону у городка Сен-Жиль от удара копьём неизвестного всадника в черном костюме, окончательно развязала ему руки. И хотя древние говорили: «Ищите того, кому это выгодно», – в настоящий момент все козыри в руках его святейшества. Вы прекрасно знаете положение нашего Ордена и те многочисленные интриги, что плетутся вокруг него. И только патронаж самого Римского Папы не дает всей этой своре наших недоброжелателей накинуться на нас и разорвать в клочья. А за это заступничество приходиться платить послушанием.  Но, не смотря на все это, могу Вас заверить в том, что я отказался возглавить поход против Вас, сославшись на то, что наиболее боеспособные и искусные в ведении военных действий отряды находятся в Азии и самые опытные военачальники из рядов наших братьев возглавляют их. Но наилучший аргумент своего отказа я привел, используя положение Устава Ордена, определяющего священную войну, как борьбу, прежде всего, за освобождение Гроба Господня из рук неверных. И так как Устав был утвержден его святейшеством, римским папой Гонорием II на церковном Соборе в Труа, то этот аргумент сыграл основное значение в решении вопроса, кто должен встать во главе крестоносного воинства.
     В настоящий момент, через своих людей, находящихся у трона Филиппа – Августа, я пытаюсь сделать так, что бы во главе похода встал он. По крайней мере, это лучше, чем кто-то другой. Вам прекрасно известно, что представляет, в военном отношении, эта персона.
     К сожалению, рыцарским отрядам Ордена придется принять участие в этом походе. Заверяю Вас, их будет немного, так же они будут иметь секретный циркуляр, относиться к выполнению поставленных задач без обычной добросовестности. Именно поэтому я и посылаю к Вам своего рыцаря. Он обязан будет кроме всего того, что я уже перечислил, обеспечить надежную тайную связь между нами в координации наших действий.
     Грядут суровые времена и под угрозой не только наши жизни, но и те святыни, что привезли из Святой Земли ваши предки. Под угрозой и тот налаженный с вашей помощью тайный путь, который мы называем «Серебряной дорогой», а также те тайные хранилища наших сокровищ, что были созданы на вашей земле еще Великим Магистром Ордена Бертраном де Бланфором. Мой доверенный человек со своими людьми, и отряды рыцарей Храма будут стараться надежно оградить все это от разграбления  крестоносцами бездарного Филиппа.
     И еще одно. Если у Вас возникнет непредвиденная ситуация и потребуется на некоторое время исчезнуть с политической арены, то моему протеже на этот счет даны специальные указания. Он имеет право принять все меры к обеспечению Вам надежного укрытия, а также это распространяется по отношению к Вашим близким и родным. Одно волнует меня в настоящее время все больше и больше, как бы не пропало в огне предстоящей войны то, о чем мы беседовали с Вами при нашей последней встрече. Не подумайте превратно. Я полностью доверяю патриарху Бертрану Марти, тем более его клятве, произнесенной на  священной «Запечатанной Книге». Но сомнения посещают меня все чаще, тем более, что о превратностях войны мы с Вами знаем не по рассказам, а из собственного опыта. Если такого рода сомнения появятся и у Вас, то поручите решить эту проблему шевалье Эрнесту де Валь. Лучшего исполнителя столь необычной миссии Вы не найдете.
                Остаюсь преданным Вашим другом      /подпись/»

     Расшифровка остальных документов проходила уже не в такой напряженной обстановке, хотя и занимала довольно длительное время. Теперь Максим просто брал документ, читал его, если было что, переводил, потом опять читал и так до тех пор, пока не наступало озарение. Иногда, словно помогая своему дару, он пытался сам разобраться в хитростях шифра. Но, не имея за плечами знаний этого предмета и его логических основ, попытки эти не приносили никакого результата. Хотя какую-то пользу они все же имели. Он, даже не замечая этого, понемногу отрабатывал свою, основанную на даре, методику работы с зашифрованными документами. Его мозг, как компьютер, при работе с первым манускриптом, словно загрузился новой еще не особо отработанной программой и теперь понемногу осваивал её, приспосабливался к ней, искал новые варианты  выполнения поставленных задач, избирая наиболее подходящие из огромного количества воображаемых им самим решений.
     При работе с манускриптами Максим обратил внимание на то, что четыре из них были тесно связаны с деятельностью рыцарского духовного Ордена тамплиеров. Вторым по счету было письмо Последнего Великого Магистра Ордена Храма  Жака де Моле,  Генеральному Смотрителю Ордена и его парижскому казначею Гуго де Перо,  отправленное с острова Кипра, предположительно весной 1306 года.

     «Дорогой брат! С тревогой сообщаю Вам, что над нашим Орденом сгущаются тучи. Благородный, но очень несвоевременный поступок нашего брата Себастьяна  дю Каре сыграл роковую игру в раскладе тех сил, что вознамерились нанести нам смертельный удар.
     Вы помните, как мы восхищались его поступком. Дать пощечину латной рыцарской перчаткой самому  министру короля Франции Гийому  Ногаре, да еще в присутствии самого Папы Римского Бонифация VIII,. которого этот   Ногаре пришел арестовывать с многочисленной вооруженной охраной. Сколько благородства, мужества, смелости мы видели в этом подвиге. Это ли не был для нас всех пример к подражанию.
     Но время неумолимо все расставило по своим местам и теперь, затаивший на нас после этого случая лютую ненависть, Гийом  Ногаре, став главным фаворитом Филиппа IV и получивший из рук своего сюзерена золотые шпоры, замышляет вместе с ним великую подлость против Ордена Храма.
     Два дня тому назад к нам на Кипр в Лимасол прибыл мой доверенный человек, которому я безгранично доверяю, и который регулярно снабжает меня наиболее интересными новостями из нашей родной Франции. Он поведал мне о тех кулуарных разговорах, которые слышал при дворе короля Филиппа. Из них следует, что в ближайшее время на Орден могут обрушиться тяжкие обвинения. Успокаивает меня только то, что новый папа Климент V благоволит к нам и сам происходит из славной семьи Бланфоров, которые всегда симпатизировали тамплиерам. Даже один из них, а именно Бертран де Бланфор был в своё время Великим Магистром нашего Ордена. Но, не смотря на это, необходимо принять некоторые меры по сохранению и сбережению самой сути нашего дела.
     Во-первых. Вам надлежит немедленно по получению этого письма отправить посланника в Ла-Рошель, что бы он встретил наши корабли, идущие по «Серебряному пути», в море и передал приказание следовать со всем грузом  к шотландским тамплиерам. Даже если ничего не произойдет, нам надо все равно готовиться к войне с Филиппом, а в этом деле помощь Брюса и Якова нам не помешает.
     Во-вторых. Необходимо, не возбуждая подозрения, прежде всего наши реликвии, потом золотые и серебряные запасы, а также другие сокровища постепенно и незначительными партиями начать вывозить в «Убежища», а также в южные командорства. Части галерного флота, я уже дал команду, взять курс на наши южные порты и оповестить братьев о своём прибытии. Я советую прятать и вывозить не все, незначительную часть нашего достояния оставлять на месте. Так, по крайней мере, мы не сможем породить нежелательных для нас слухов, хотя бы на первое время. Лица, сопровождающие и конвоирующие грузы, должны отбывать с ними и дальше.
     В третьих. Дорогой друг, помните разговор по поводу нашего представительства при ставке Великого хана Белой Орды? Брат Иоанн неплохо поработал и наверно вполне возможно отправить часть наших сил и средств туда. Подумайте над этим вопросом.
     В четвертых. Вчера я испросил разрешения на встречу с Махмудом  аль Хашем, что гостит в нашем городе по моей просьбе. Ассасины никогда нас не подводили, и хотя их сила и власть на Востоке в настоящее время сильно ослабла, но исмаилиты всегда остаются исмаилитами, а знания ими тайных троп и путей нами не раз проверено. Так что это еще один путь нашего исхода.
     В пятых. Все «Посвященные» должны оставаться на своих местах, что бы ни произошло. Этим мы успокоим нашего врага и не возбудим его любопытство, которое бросит его в погоню за ушедшими. Я тоже буду с вами, готовым принести себя в жертву нашему святому делу.
     В шестых. Командорства, расположенные в других королевствах, должны начать действовать по плану «Исход», который был принят Капитулом  Ордена еще при Великом Магистре Гильоме Шартрском. Для претворения плана в жизнь командоры в праве избирать сами любое государство для своего пребывания, кроме Франции.
     Особо прошу проконтролировать надежное сокрытие того, что досталось нам из наследства альбигойцев. Во избежание утраты священных реликвий необходимо очень тщательно продумать, и способ вывоза их  за пределы Франции, и кандидатуры тех доверенных лиц, что будут осуществлять это. Как никто лучше к этому святому делу подходит шевалье Эрнест де Валь виконт Але-ле-Бен, который в настоящий момент находится при дворе короля  Якова II Арагонского. Тем более, что героическими трудами этого рыцаря наш Орден стал наследником альбигойских святынь. Попробуйте, дорогой брат, данной вам властью отозвать этого рыцаря из Арагоны и поручите ему сбережение этих сокровищ.
     По прочтении послания, прошу тебя, брат мой, вернуть это письмо моему человеку, который вернет его хозяину. Это даст мне уверенность, что оно не побывало в чужих руках.
                Да пребудет с нами Святая Дева Мария!   /подпись/».

     Хронологический порядок документов грубо нарушался, но логически каждый документ дополнял другой. Это подтвердил третий манускрипт, который можно было бы назвать «Докладной запиской», перейдя на современный язык.

     «От командора Сильвена де Брассе достопочтенному брату нашему Генеральному Смотрителю Ордена Святого Храма Иерусалимского Жерару де Ларетту.
     По Вашему распоряжению мной было проведено расследование по интересующему Вас делу, а так же снят допрос с рыцаря Ордена  Храма  Эрнеста де Валь виконта Але-ле-Бен. Материалы этого расследования и копию допроса  прилагаю к этому посланию.
     Шевалье Эрнест де Валь виконт Але-ле-Бен с самого начала военных действий против альбигойской ереси по секретному распоряжению Великого Магистра Ордена Филиппа де Плессье  выполнял тайную миссию при дворе графа Раймона VI Тулузского.  Благодаря его прозорливости было предотвращено шесть покушений на жизнь графа, а так же три раза он спас графа от неминуемой погибели в сражениях. После смерти Раймона VI  он остался верным соратником и помощником его сына Раймона VII.  Принимал непосредственное участие в битвах: при Мюре, при Тулузе, при Бокэре, при Базеже, показав при этом блестящее искусство боя и неукротимую отвагу. Договор в Мо, подписанный юным Раймоном VII Тулузским, был принят шевалье с горечью. В этом он усмотрел предательство сына дела отца, и поэтому  покинул Раймона VII.  Свой поступок объяснил тем, что по указанию Ордена должен был оказывать помощь графу Раймону VI, а служение его сыну избрал самостоятельно, поэтому был в праве решать, служить ли ему дальше. Виконт Але-ле-Бен присоединился к восстанию файдитов под предводительством Раймона Тренкавеля-младшего и продолжал борьбу против крестоносцев французского короля. Это было совершено им без должного разрешения Ордена, и поэтому мы приняли решение, отозвать его с отрядом в замок Отпуль при Ренн-ле-Шато, где на него наложили дисциплинарный арест с содержанием в подземелье на срок три месяца.
     Когда от Вашей светлости пришло к нам известное вам распоряжение, то для выполнения сего тайного поручения лучшей кандидатуры мы не нашли. Тем более,  что сам шевалье Эрнест де Валь горел желанием искупить свою вину перед Орденом. Учитывая его боевой опыт и прекрасное знание местности в тех областях, где ему было суждено выполнять поставленную задачу, мы согласились с этой кандидатурой, и на Рождество Христово отряд виконта в составе двадцати человек вышел из замка по направлению к Монсегюру.
     Далее прилагаю копию допроса шевалье Эрнеста де Валь виконта Але-ле-Бен.
     Вопрос: Когда вы прибыли к замку Монсегюр, что вы там увидели и с кем установили связь в военном лагере французского короля?
     Ответ:  Мой отряд шел тайными тропами, избегая столкновений и соблюдая скрытность передвижения. Поэтому время нами было затрачено значительно больше, чем, если бы мы двигались по проторенным дорогам. Через четыре дня после того, как покинули замок, мы были на месте. Лагерь французов был разбит на значительном удалении от Монсегюра, и охрана его осуществлялась из рук вон плохо. Как в прочем и все, что было связано с осадой. В осадном кольце были такие бреши, что если бы мне позволили, то в течение одной – двух недель я бы вывел всех осажденных и переправил в Арагонское королевство. Проникнуть в лагерь не составило труда. Там я встретился с командором Вильеном де Буа, который пообещал мне содействие моему предприятию. Хотя, если говорить серьезно, особой трудности проникнуть в замок Монсегюр не было. Местные крестьяне прямо днем носили осажденным  вино и продукты.
     Вопрос: Как вы попали в замок Монсегюр?
     Ответ: Командор Вильен де Буа предложил мне подняться по скале с северной стороны, Именно там стояли в кольце осады рыцари Ордена. Но, осмотрев место, я понял, что ночью, да еще по покрытым ледяной коркой камням, под сильным ветром, добраться до вершины будет невероятно трудно. К тому же для страховки придется идти вдвоем, а это увеличивало шансы быть замеченным охраной с соседнего участка.  Поэтому мной был выбран южный, более пологий склон. Там несли службу представители равнинной Пикардии. А они, никогда не видевшие гор, понятно дело боялись их. Как только выдалась безлунная и ненастная ночь, я тронулся в путь и без каких либо приключений еще до рассвета был в Монсегюре.
     Вопрос: Как вас там встретили и с кем вы говорили?
     Ответ: Встретили хорошо. Накормили. Дали выпить горячего вина. Много расспрашивали о готовящемся штурме. Потом проводили к синьору Пьер-Роже де Белиссену, командиру гарнизона. Там я встретил сеньора Рамона де Перелла, владельца Монсегюра. Ему и доложил о секретном послании от Генерального Смотрителя Ордена Святого Храма Иерусалимского. Послание было принято. Синьор Рамон прочитал его, сказал, что должен посоветоваться с патриархом Бертраном Марти, и отпустил меня до вызова. Два дня меня никто не вызывал.
     Вопрос: Что же произошло через два дня?
     Ответ: Меня разыскал сеньор Пьер-Роже де Белиссен и провел в небольшую комнату в донжоне на втором этаже. Там  уже ждали сеньор Рамон де Перелла и епископ Бертран Марти. Епископа я знал и раньше, потому что участвовал в организации его побега из застенков Святой Инквизиции. Он тоже узнал меня сразу. Это повлияло на всю беседу, ибо первоначально они явно были насторожены и недоверчивы.
     Вопрос: О чем же вы беседовали?
     Ответ: Первое о чем спросил меня епископ, это, знаю ли я содержание послания? Я ответил – нет. Далее шел вопрос – что я должен делать? Как мне и говорили вы, господин командор – вывести несколько Совершенных из Монсегюра и доставить их тайными путями в замок Отпуль. Дальше епископ задал следующий вопрос – даны ли мне указания полностью подчиняться ему, как патриарху катарского духовенства и безоговорочно выполнять его волю? Опять же, вы, господин командор, говорили мне, что я должен это делать. Я ответил – да.
Потом меня вывели  во двор замка и попросили подождать.
     Вопрос: Что было дальше?
     Ответ: А дальше был первый штурм цитадели. В армии французского короля кроме рыцарей и солдат в качестве подкрепления находилось много разбойников, авантюристов, искателей легкой добычи. Им видно надоело ждать и в тот день, когда велись наши переговоры, небольшой отряд их ударил по замку именно с южной стороны. Они захватили небольшой выступ прямо под стенами крепости, и выбить их оттуда не удалось. Южный проход был закрыт.
     Вопрос: Я имею в виду переговоры, а не боевые действия.
     Ответ:  Уже под вечер меня вновь провели в комнату и ознакомили с решением. Оно было следующим. Защитники Монсегюра благодарны Ордену Храма за оказанную поддержку и принимают его помощь. Трое  Совершенных будут готовы завтра совершить со мной побег из замка. Всех троих необходимо проводить до района Нарбона под надежной охраной и там, в потайной бухте, посадить на ждущий их корабль. Этот корабль отвезет избранных в Италию, где найдут они приют и заботу единоверцев и братьев. Как найти эту бухту они знают и не ошибутся, ибо уже совершали подобные путешествия раньше. Оказывается в начале зимы в Монсегюр, прибыл монах с письмом от катарского епископа из Кремоны, со словами поддержки и утешения Бертрану Марти, а также с предложением вывезти его в Италию. Корабль сможет ждать до весны, было сказано в послании.
     Вопрос: Патриарх ничего не говорил, что из сокровищ альбигойцев возьмут с собой Совершенные?
     Ответ: Нет, этого не было.
     Вопрос: Что было дальше?
     Ответ: Дальше, патриарх, спросил, устраивает ли меня это предложение  или я буду настаивать на замке  Отпуль?
     Вопрос: Что вы ответили?
     Ответ: А что я мог ответить? С одной стороны мне даны четкие указания привезти Совершенных в замок Отпуль. В тоже время, попав на территорию Монсегюра, я должен был во всем подчиняться патриарху Бертрану Марти или сеньору Рамону де Перелла.  В-третьих – моей основной задачей являлось, спасение жизни тех, кого доверит мне патриарх. И если сам патриарх считает, что самым безопасный для беглецов есть путь в Италию, что должен делать я?
     Вопрос: Здесь вопросы задают другие. Ваша обязанность, шевалье, отвечать на них!
     Ответ: Но я и отвечаю: - «Ваше предложение, мэтр Бертран Марти, для меня закон».
     Вопрос: Как развивались события дальше?
     Ответ: Ночью, я и трое Совершенных, при помощи веревок и защитников Монсегюра спустились с северной стороны скалы, и попали прямо в объятья рыцарей Ордена. Нас быстро окольными путями доставили к месту стоянки моего отряда. Командор Вильен де Буа выделил трех лошадей для альбигойцев, и мы ни минуты не задерживаясь, пустились в обратный путь. Через пять дней были в районе Нарбона.  Совершенные указали нам потайную бухту.  Там и в самом деле стоял корабль. Разожгли костер. Один из монахов несколько раз закрыл его в разной последовательности плащом. Видимо подавал условленный сигнал. От корабля отчалила лодка и через час, мы попрощались. Все.
     Вопрос: Вы можете описать этих Совершенных?
     Ответ: Лиц их мы практически не видели. Они у них были скрыты полумасками, и капюшоны плащей всегда были низко опущены. Двое явно бывшие военные, высокие, сильные, хорошо сидящие в седле. Под плащами у них явно угадывались мечи. Третий, или юноша, или женщина. Сам щуплый, небольшого роста и обиженный природой. Горбун. Двое рослых здоровяков, во всем помогали ей или ему. Прямо проявляли теплое внимание и заботу.
     Вопрос: Что у них с собой было?
     Ответ: Поясные дорожные кошели с запасом еды, фляги с водой.
     Вопрос: И больше ничего?
     Ответ: Ну, разве что мечи….  Но я о них только догадывался.
     Вопрос: О чем вы с ними говорили?
     Ответ: Мы с ними не могли говорить. Перед отправлением патриарх Бертран Марти предупредил нас, что эти Совершенные дали обет молчания, и будут объясняться с нами жестами. Да и возможности поговорить у нас особой не было. Ночью скачка, днем отдых в гуще леса. На стоянках старались не шуметь, что бы не привлекать внимания. Так что было не до разговоров.
     Вопрос: Шевалье, как вы думаете, что могли вывезти из Монсегюра эти трое Совершенных? Какие сокровища?
     Ответ: Думаю, самые бесценные! Свои жизни!»
     На  этом «Докладная записка» обрывалась. Последние страницы в ней отсутствовали. Видимо были утеряны со временем, или в таком именно виде сам документ достался святому старцу-затворнику Георгию.
     Максиму, прежде всего, бросилось в глаза то, что все три документа связаны одним главным действующим лицом. А именно шевалье Эрнестом де Валь виконтом  Але-ле-Бен, рыцарем Ордена Святого Храма Иерусалимского. Все три документа в полной мере или косвенно повествуют о его активном участии в событиях, связанных с крестовым походом против альбигойской ереси, предпринятым католической церковью и французским монархом в XIII веке. Но содержание второго документа резко противоречило третьему.
     В письме Великого магистра Ордена тамплиеров прямо говорилось о шевалье Эрнесте де Валь, как о том рыцаре, «героическими трудами которого Орден стал наследником альбигойских святынь». Из «Докладной записки», составленной явно по следам  конкретно происшедшего события, а так же дающей краткий анализ участия шевалье в катарской войне, выходило, что порученная ему Орденом миссия была провалена. Хотя, между этими документами был солидный временной разрыв, в более чем шестьдесят лет, и вполне можно было допустить, что свой подвиг  рыцарь-тамплиер мог совершить уже после разгрома крестоносцами альбигойской ереси. Казалось, учитывая этот «временной разрыв» и отсутствие по нему каких-либо документов, можно было пропустить эту неточность. Но именно он и смутил Максима. Именно он заставил его отложить в сторону перевод оставшихся документов и обратиться к литературе, которая имелась в монастырской библиотеке по истории Ордена Храма.
     Два дня ушло у юноши на изучение монографий, научных исследований, журнальных статей, посвященных этому Ордену. В них исторические реалии тесно переплетались с мифами, легендами, мистическими предположениями, покрывая деятельность «храмовников» флёром таинственности и загадочности. Однозначных ответов на вопросы Белов так и не нашел, наоборот, знакомство с тем, что было известно о тамплиерах, добавило их еще больше. А одно даже повергло его в самый настоящий шок.
     По Уставу Ордена в рыцари принимались лишь юноши достигшие возраста 21 года. Это было продиктовано, прежде всего, тем, что полная экипировка рыцарского снаряжения имела довольно значительный вес, и что бы его носить, а также выполнять в нем определенные боевые приемы, будущий рыцарь должен был быть зрелым и уже физически сложившимся молодым человеком. Из этого выходило, что в 1192 году шевалье Эрнесту де Валь при осаде замка Гастон в Амманских горах было за 21 год. Следовательно, в 1244 году, во время осады крестоносным воинством замка Монсегюр, ему исполнилось более 73-х лет. Согласиться с тем, что в таком возрасте рыцарь Ордена, как горный марал прыгает по каменным кручам, спускается на веревке в бездну пропасти, скачет на лошади без устали в ночной темноте среди таящихся засад  за каждым кустом или деревом, было очень трудно. И совсем было невозможно представить то, что в 1306 году Великий Магистр Ордена Жак де Моле, находит его боеспособным, и считает целесообразным поручить ему выполнение секретной миссии, сопряженной с большим риском, а значит  тяжелой и напряженной. Это в то время, когда простое арифметическое сложение говорит, что господину Эрнесту де Валь исполнилось 135 лет! И это говорится всё об одном человеке! Именно он принимает участие в осаде замка Гастон, охране графа Тулузского, участвует в Альбигойских войнах, спасает Совершенных из Монсегюра и служит верой и правдой при дворе Якова II Арагонского.
     Два месяца тому назад, когда это дошло до сознания Максима, юноша просто остолбенел. Он неожиданно для себя вдруг догадался, почему документы были сложены именно в таком порядке старцем-затворником. Именно на это святой Георгий и хотел обратить внимание юноши. Но почему? И как эти документы попали на Святую Гору к старцу? Вопросов было множество, и ответы на них могла дать только личная  встреча с таинственным святым.
     Четвертый и пятый манускрипты были написаны арабской вязью, и как такового шифра в них не было, хотя помучится, тоже пришлось. Видимо сами языки, на которых были исполнены документы, очень давно вышли из употребления.
     Первым из них шло письмо  Тахира бен-Саади своему господину  Амиру Зарраб.
    
     «Высокочтимому господину нашему, Амиру Зарраб, да продлит Великий Аллах  Ваши годы, от преданного слуги его Тахира  бен-Саади.
     Сообщаю Вам о том, что ваш посланник нашел меня в Лионе, куда я в свите Великого Магистра Ордена Святого Храма Иерусалимского Гильома де Боже прибыл,  дабы присутствовать на Святом Соборе, созванном папой римским Григорием X   в конце апреля 1274 года от Рождества Христова. Тогда я послал Вам устное послание о состоянии своих дел. Теперь же хочу более подробно отчитаться перед Вами, благо времени для этого у меня сейчас предостаточно. Пишу я Вам из аланской крепости Дедяков, куда попал после посещения Аламута или вернее того, что от него осталось. Но лучше, подробнее.
     Итак, я получил Ваше послание 26 апреля и ознакомился с ним. Говоря по чести, то, что вы потребовали от меня сделать, показалось мне просто невыполнимым. И поэтому, не зная как приступить к решению поставленной задачи, я тянул время. Но всё разрешилось само собой, совершенно неожиданно и словно по чьему-то колдовству.
     Четвертого мая мы встречали короля Арагоны Якова I, который с пышным своим двором прибыл на Святой Собор по приглашению его святейшества римского папы. Вечером этого дня был дан торжественный обед в замке Ордена в честь короля Арагоны.  Вот на этом обеде и совершенно неожиданно возникла тема в разговоре Якова I и Великого Магистра Ордена Гильома де Боже о могучей военной силе тюрских племен, которые захватили левобережье великой реки Волга и о том, что их религиозные верования мало, чем отличаются  от верований   христианских. Якову I об этом доложили арагонские купцы, которые издавна вели торговые дела с аланскими племенами и руссами, живущими по берегам этой реки. Я сидел рядом с Великим Магистром и поэтому слышал  весь  разговор. Выпивший значительное количество вина Яков I даже вознамерился установить с ханом Золотой Орды дипломатические отношения и пригласить тюрских воинов на службу в Арагонское королевство. А также по памяти  прочел одно из пророчеств таинственной «Запечатанной Книги», что якобы досталась ему в наследство от принявшего мученическую смерть на костре патриарха катар Бертрана Марти. Привожу его, как запомнил.
     «В темные времена, когда крест и полумесяц будут яростно проливать кровь друг друга, на берега священной реки Ра придет новое могучее племя Тенгри. Огнем и мечом сплотит оно разрозненные народы. Будет беспощадно карать тех, кто поднимет меч свой на брата своего. И, как добродетельный пастух  стадо, будет охранять от многих посягательств веру православную. Крест изгоя Тенгри воссияет над ним. Крест животворящий, а не убивающий и потому более святой. Жертва Иосии, принесенная на кресте, дает право мстить. Крест Тенгри дает право жить. В этом разница».
     Так у меня появилась предпосылка для беседы с Великим Магистром. Вы знаете моё двоякое положение при Ордене. Начав свою деятельность в Иерусалиме с вступления в братство Святого  Иоанна  Александрийского и, приняв христианскую веру по вашему желанию, я прослужил иоаннитам почти тридцать лет верой и правдой. По предложению настоятеля нашего госпиталя  и с его рекомендациями в 1139 году был принят в Орден Святого Храма Иерусалимского на правах «друга», без наложения обета. А через двадцать лет, после того, как имел честь участвовать  в сражениях за Святую Землю, и был награжден золотыми шпорами самим Великим Магистром Ордена Бертраном де Бланфором, принял обет и стал рыцарем-тамплиером. Но при этом моя связь с иоаннитами, к тому времени уже называвшимися госпитальерами, не оборвалась. Об этом недвусмысленно напомнил мне сам Великий Магистр Ордена Святого Иоанна Крестителя,  любезно приглашенного на обряд моего посвящения в рыцари Храма. В этом и состояло двоякое положение моё в Ордене. Я был приближен к самому Великому Магистру в качестве телохранителя, помощника, порученца и посредника между  госпитальерами и храмовниками. Мне кажется, в обретении мной столь высокого положения не последнею роль сыграла, и та метка в виде креста, что с рождения у меня на спине, и то, что прожитые годы не властны надо мной в той степени, как властны они над простыми смертными. Вы, Ваша мудрость, объяснили, в чем состоит этот секрет. Но откуда тамплиеры и госпитальеры знают об этом? При приеме в рыцари Храма  в нарушении Устава, я был особо отмечен, как шевалье «безбородый». Словно все знали заранее, что волосы на лице моём не будут расти и впредь. 
      Вот эта самая двоякость и то особое положение, что я приобрел, делали меня нерешительным в решении того вопроса, что предложили Вы. Но все оказалось гораздо проще решаемо, чем думалось. И опять у меня возникло ощущение, словно кто-то произвел колдовское заклинание.
     Великий Магистр Ордена Храма принял меня безотлагательно. И я, продолжая дальше развивать тему, поднятую за праздничным столом королем  Арагоны Яковом I, предложил свою кандидатуру на роль посла к  хану Золотой Орды для установления дружеских отношений и получения права открыть представительство Ордена  в столице каганата Сарай-Бату. Неожиданно господин Гильом де Боже  полностью одобрил и моё предложение, и мою кандидатуру. Он сказал, что уже думал об этом вопросе и решил вынести его на собрание Капитула Ордена осенью этого года. Далее он произнес: - «Поэтому готовьтесь к дальнему пути, мой дорогой Иоанн, и пусть Святая Матерь Божья, будет вам заступницей в пути».
     После Рождества Христова, отслужив все положенные перед дальней дорогой молебны, я со своими шестью слугами и под охраной десятка сержантов выехал из парижской резиденции Ордена и к концу весны был уже в  Мессине. Там меня встретил, заранее предупрежденный о моём появлении, капитан орденской галеры, на которой мы все отправились в Святую землю.
     В начале путешествия нам сопутствовала удача. Нигде нам не творили препятствий, пока мы двигались по  территориям королевств и княжеств. Даже переправа в Мессину не заняла много времени. А вот на море нас ждала встреча с природной стихией. Путь до острова Крита занял вдвое больше времени, чем обычно из-за постоянных густых туманов. Но это было только начало. Дальнейший путь на галёре стал невозможен из-за разыгравшегося шторма. Мне пришлось оставить отряд сержантов Ордена на острове и за большую сумму серебряных монет просить венецианских купцов взять меня и моих слуг на их торговое судно, которому было не страшно  взбесившееся море. Это заняло значительное время, ибо договориться с ними было очень не просто. Я понял, что жаднее венецианцев нет людей на земле. Но, не смотря ни на что, через  две недели после прибытия на Крит, мы вновь были в море.
     Что нам довелось пережить, это отдельный разговор. Скажу одно, что как бы не был прочен и надежен корабль торговой республики Венеция, но и ему пришлось спасаться от бури в надежной гавани Лимасола на острове Кипр. Там меня уже встретили братья тамплиеры и после непродолжительного отдыха с первой оказией отправили в порт Акры.
     Как Вы и говорили, у хозяина таверны «Святой Христофор» меня ждало ваше послание, следуя которому я со своими слугами в тот же день покинул город и через три дня пути на постоялом дворе Саида Махти встретил проводника, снабженного вашим доверительным знаком.
     Дальше наш путь лежал в горы Сирии, где скрывались разгромленные  мамлюками  Салах ад-Дина  исмаилиты. Скорее всего, Вы уже в курсе, что слухи о полном разгроме ассасинов, особенно в этом регионе, оказались очень преувеличенными. Основа организации уцелела и продолжает действовать.
     Нас встретили очень тепло и приветливо. Узнав о цели нашего путешествия, снабдили  всем необходимым, а также надежными проводниками. И через восемь дней мы тронулись в дорогу по тайным тропам ассасинов.
     Путь был опасен и тяжел. Все основные дороги были уже перекрыты разъездами и заставами Хулагу – Хана, войска которого все глубже и глубже вгрызались в тело Персии. Нам приходилось уходить далеко в горы, петлять в узких ущельях, преодолевать крутые перевалы, коротать ночи в сырых пещерах, питаться охотой и тем, что могли купить у крестьян в небольших, но редких селениях, встречавшихся на нашей дороге. В общей сложности только к началу зимы мы смогли подойти с запада к горам Эльбурса. Перевалы были закрыты, и нам пришлось зимовать в Тебризе.
     Лишь в середине весны 1256 года наши проводники смогли нас перевести через горный хребет. Дальше дорога была открыта и мне очень знакома. Но то, что мы увидели в конце нашего пути, ужаснуло меня.
     С прискорбием сообщаю Вам, что Аламута, как неприступной крепости и несокрушимой цитадели ассасинов нет больше. От неё остались одни руины. От оставшихся в живых местных крестьян я узнал, что потерпевший поражение в открытом бою с войнами Хулагу – Хана, Шейх  аль-Джабаль  Рукнеддин-Хуршах решил сдать крепость на волю победителя, в надежде, что тот пощадит побежденных. Он велел открыть все ворота крепости, а сам со своими приближенными и всеми  «верными», «миссионерами» и «друзьями» вышел из неё и стал покорно ждать своей участи. Наслышанный о сокровищах Аламута, Хулагу – Хан отдал крепость на три дня своим нукерам. Но они ничего не нашли, кроме склада оружия, да глиняной посуды. Еще три дня Шейха аль-Джабаля, его приближенных подвергали страшным пыткам, но никто не произнес ни слова. Взбешенный Хулагу – Хан приказал затоптать их лошадьми, потом изрубить в куски, а крепость разрушить до основания. Остальных жителей цитадели расстреляли из луков. Всего погибло почти 12 тысяч человек.
      Шесть дней Аламут подвергался обстрелу осадных орудий,  потом нукеры хана руками довершили его полное разрушение. Но и на развалинах они ничего не нашли.
     Я посетил развалины и попытался найти тайные ходы, но всё оказалось завалено обломками. Замаскированные выходы в самой скале сохранились, но необходимы специальные перстни - ключи, чтобы их открыть. Тогда я совершил страшный грех, раскопал со своими слугами ночью могилы Рукнеддин-Хуршаха и его приближенных. Но тоже ничего не нашел. Видимо перстни либо были спрятаны имамом, или достались как трофеи воинам хана. По своему внешнему виду никакой ценности они не представляют, поэтому вряд ли сам хан или его военачальники обратили на них своё внимание.  Мой путь теперь в Золотую Орду, попробую поискать перстни там.
     Еще могу сообщить о том, что в разговоре с крестьянами несколько раз проскользнуло имя Хорши. Именно того Хорши абу Беруна, который был фактически правой рукой имама Хасана ибн–Саббаха. Причем говорилось не в прошедшем времени, а в настоящем. Словно этот самый Хорши существует и в наши дни. Не «долгоживущий» ли это? Говорили, что видели его за месяц до появления войск Хулагу - Хана, и ушел он из этих мест, в сторону Самарканда, а перед уходом долго говорил с самим  Шейхом аль-Джабелем.  Среди убитых также не был найден двенадцатилетний сын имама Насер. Его либо спрятали в тайниках крепости, и, следовательно, он погребен под развалинами. Либо отец успел его отправить на побережье с верными людьми в пиратскую крепость Айтал. Имам поддерживал дружеские связи с главарем пиратов шейхом Нуртулом.  Но крепость и гавань оказались пусты, пиратский флот ушел в море.
     Так или иначе,  ваше задание в настоящий момент я выполнить не в силах. Пока собираю одни сведения. Например, при переходе вдоль побережья в  Дедяков, расспрашивая встречных, узнал, что флотилия пирата Нуртула была разгромлена в морском сражении под Дербентом. Сам он был схвачен и повешен на рыночной площади Дербента, а все оставшиеся в живых проданы в рабство в основном аланам. Уже находясь здесь, в Дедякове, я выяснил, что среди проданных в рабство пиратов детей не было. Но один из рабов, служивший до этого на судне самого Нуртула рассказал мне, что был таки мальчик на корабле шейха. Перед нападением на Дербент флотилия пиратов сделала двухнедельную остановку в небольшой гавани в двух днях пути до города.  Там они приводили суда в порядок и совершали разведку перед нападением. На берегу рядом со стоянкой, расположилось лагерем племя «довари», которые покинули свою родину у предгорий Торбэта в поисках, как они сами говорят: - «Добрых земель». Так вот, шейх несколько раз выезжал к вожаку довари, и о чем-то с ним договаривался.  А перед самым отплытием мальчика с его скарбом отправили в лагерь искателей «Добрых земель». Так мне поведал этот бывший пират. Из алан это племя никто не видел, и о «давари» они ничего не слышали.
     Это пока всё, что могу Вам сообщить, уважаемый профессор Амиру Зарраб.
     Да ниспошлет Великий Аллах успехов в Вашем труде и легких забот на вашем пути!»
     Последний манускрипт представлял собой рукотворную книгу, которая была сделана из свитка, разрезанного аккуратно на четыре равных листа. Неизвестно кто и когда это сделал. А вот для чего, было ясно и без объяснения. Во-первых, явно для удобства при чтении, а во-вторых, для более надежного сохранения в небольших тайниках. То, что эту рукопись хранили именно в тайниках и тщательно скрывали от посторонних глаз, вытекало из самого её содержания.
     Максим вздохнул, поднялся с кресла и вошел в свою келью. Восток уже окрасился пурпуром, и в помещении стало значительно светлей. Сев на кровать, он взял в руки со стола пятый манускрипт и погладил его шероховатую кожу ладонью.
     Да, этот документ имел большое значение и взрывоопасную силу в настоящее время для всего христианского мира. Это явно не было подделкой, и не только по древности самого пергамента, а и по самой стилистике исполнения послания  купца-араба из Дамаска своему брату, живущему в Фессалониках. И написано оно было просто, так скажем, по-семейному без каких-то изысков. В начале шли вопросы о том, как брат живет, как себя чувствует, как дела у его жены и детей, идет ли торговля, есть ли прибыль и велика ли она. Далее спрашивалось про цены на местных рынках на различные товары и безопасны ли дороги от разбойников. Потом коротко о своём житье и своих заботах. Саржа, жена, все болеет. И каждый раз, отправляясь по торговым делам, купец не надеется застать её живой. А уходить приходится все чаще, потому что  в самом Дамаске шерстяную ткань продать очень не просто. Она там дешева. Приходится вести её на север, все дальше и дальше, что бы иметь хоть какой-то прибыток. А там, в Пергаме, Эфесе своё производство набирает силу. И получается, что все те деньги, что выручаешь с продажи, фактически спускаешь в дороге, привозя, домой сущие гроши. А тут еще лагеря легионеров, которые бесстыдно обирают каждого торговца. И пожаловаться на это совершенно некому. Обычное послание. Кажется ничего интересного для чужого человека.
     И вдруг! Всего несколько строк.
     «Дорогой брат мой. По пути в Кесарию Каппадокийскую, остановился я со своим караваном на ночлег в небольшом селении по названию Ардалес. Приютил меня местный, как о нем говорят, «святой» человек, по прозвищу Лонгин. Он проповедует какую-то новую религию всепрощения, равенства и единобожия. Чем-то это похоже на иудеев, а ты знаешь, как я к ним отношусь. Да и из его слов, а говорил он много, мне не всё понятно было. Дорога утомила меня.
     Он, оказывается, раньше служил в римской армии и был центурионом. По приказу прокуратора Понтия Пилата присутствовал на какой-то казни через распятие в Иерусалиме, этом городе греха и грязи. Распинали, как он говорит, святого человека, а Понтий Пилат не хотел, что бы он умер и приказал тянуть казнь до захода солнца. Оказывается, была пятница, а в субботу по закону, у иудеев, казнить нельзя. Поэтому, если распятый в пятницу доживал на кресте до захода солнца, его снимали с него и отпускали на все четыре стороны. Дурные законы у дурного народа. Вот мой собеседник и ждал этого захода солнца, разговаривал с этим несчастным, не давал ему потерять сознание. Ведь на кресте это самое страшное. Потерял сознание от солнца, что жжет голову, обмяк и задушил сам себя. А у самого этого моего собеседника, глаза уже ничего не видели, саркома у него на оба глаза была. Тут приходят иудейские священники. Они то свои законы хорошо знают. И предъявляют требование, добить всех тех, кто еще жив на крестах. А делали они это просто. Молотом разбивали коленные чашечки на ногах несчастных, те провисали и душили себя. И вся работа. Два удара и нет человека. В знак того, что они представители храма, несли они впереди себя своё Священное Копьё. Очень старинное. Оно дано было иудейскому племени еще пророком Моисеем. И разрешение прокуратора у них имелось. А времени-то совсем немного осталось до захода солнца. Еще минут двадцать и снимать несчастных можно. Тут взмолился тот  «святой», что на кресте висел, мол, убей меня, не хочу сам на себя руки накладывать. Выхватил мой собеседник иудейское Святое Копье и ударил этого парня этим копьем в правый бок между четвертым и пятым ребром. Так называемый «Удар милосердия». От него явная смерть наступает. Умер несчастный с улыбкой на губах. Тихо умер. Хлынула кровь из тела пробитого. А слепец прозрел. Говорит: - «Словно лучом ярким, на солнечный свет совсем не похожим, по глазам мазануло в момент удара. И я видеть стал. Словно саркомы и не было». Вот с этого момента и стал верить он в то учение, что этот убиенный им человек провозглашал. И несет его теперь в души заблудшие. Но ты ведь меня, брат мой, знаешь. Лучше Вавилонского Бога Дракона Мардука для меня нет. Лишь ему я приношу жертву, каждый сороковой день. И лишь его алтарь считаю священным для себя. А эти россказни про равенство, и сказки о всепрощении только забавляют  меня. Но говорил этот человек очень уважительно, накормил меня, дал тепло и кров. Не спросил даже об оплате. Добрый человек.
     Утром нас разбудили два римских легионера. Вывели они этого доброго человека во двор. Поставили на колени и одним ударом отрубили голову. Потом засунули голову в мешок, сели на коней и ускакали. Так могут поступать только с теми, кто говорит правду. Значит, не врал мне той ночью добрый человек по прозвищу Лонгин из   селения Ардалес в Каппадокии.»
    Максим, уже в который раз, перечитывал эти строки, которые вносили налет сомнений в его душу. Кажется, все было так, как говорилось в Евангелии. Все так, да не совсем. И вот это «не совсем», словно заноза в пальце, мешало уже верить в то, что было уже принято на веру, что за годы пребывания в монастырях постепенно входило в разум, кровь, душу.
     Снова отложив книгу на стол, он вышел в галерею. Солнце уже показало свой край над ровно очерченным водной гладью горизонтом. Наступало утро. Утро нового дня, что нес в себе ответы на многие вопросы, которые не давали покоя в последнее время. Но будут ли на них ответы?  Этого не дано знать, это можно только предполагать, на это можно только надеяться. Надежда – это практически основа жизни и только она есть опора для человека. Потерявшего эту опору разбивает о скалы или выбрасывает на пустынный берег могучая и стремительная река ВРЕМЕНИ, безвольного и потерянного для всех. Терять НАДЕЖДУ нельзя, ни при каких обстоятельствах.


«ХРАНИТЕЛИ»

             ( Россия. Брянская область. Город Костёлов. Февраль 1999 года.)

     - Терять надежду нельзя, ни при каких обстоятельствах, дорогая Оленька, - Виктор Анатольевич участливо погладил руку Лады, что сидела рядом с ним на удобном небольшом диванчике в уютной, обставленной по-домашнему палате, расположенной в отделении детской терапии, куда вчера перевезли Лизу: - Главное, из коматозного состояния она вышла практически без осложнений. Я имею в виду в психическом плане. По крайней мере, меня в этом заверили практически все. Результаты анализов неплохие. Рефлекторные способности в норме. Общее состояние удовлетворительное. Аппетит прекрасный. Настроение бодрое. Вон, какую бурную деятельность проявляет. Юру, беднягу, совсем загоняла. То ей бумагу, то ей карандаши, то ей фломастеры подавай.
     - Но, ты же видишь, Тор, что она рисует! – неожиданно взвизгнула Ольга и, уткнувшись головой в грудь Смагина, забилась в рыданиях.
     Да! На это Виктору Анатольевичу возразить было нечего. Он обнял Ладу за плечи и прижал к себе. Резкая боль неожиданно сдавила грудную клетку, словно тяжесть горя этой женщины, потерявшей недавно любимого человека, а теперь из последних сил борющейся за здоровье единственной дочери, проникло внутрь и холодными пальцами безнадежности сжало сердце. Он глухо застонал.
     - Что?! Сердце?! – встрепенулась Ольга, услышав этот стон,  отстраняясь от Смагина и торопливо вытирая глаза и щеки руками.
     - Да, что-то прихватило, - сквозь сжатые зубы тихо произнес он.
     - Валидол? Нитроглицерин? – Стешнева вскочила с дивана и направилась к столу, где лежала её сумочка. Слез уже не было.
     - Нет, Оленька, не надо. Дай мне лучше фляжку из правого кармана пальто, - с трудом проговорил Тор.
     Лада быстро подошла к вешалке, достала фляжку в кожаном чехле и вопросительно посмотрела на своего начальника.
     - Не замечала раньше за тобой такого…
     - Нет! Это совсем не то, что ты думаешь, - Смагин откинулся на спинку дивана и закрыл глаза: - В ней эликсир нашего шефа, месье Эрнеста Дюваля. Хорошая  штука. И лечит, и силы придает, и тонус поддерживает. Только после его применения надо немного полежать. Ну, чего встала? Не веришь? Открой крышку, понюхай.
     Из-под опущенных век, он наблюдал, как Ольга осторожно отвинтила колпачок фляжки и приблизила горлышко к носу.
     - Фу! Какой тяжелый запах! Отдает медом, корицей, зверобоем и еще чем-то не пойму.
     - Убедилась в том, что твой начальник не запойный пьяница?
     - Вполне!
     - Так, уж не сочти за труд, напои его, а то, даже пошевелиться больно.
     Лада подошла и аккуратно, придерживая голову Смагина рукой, напоила его. Два больших глотка, надо прямо сказать, не совсем  приятной на вкус и запах густой, маслянистой жидкости, между тем сделали своё доброе дело. Безмятежное тепло разлилось по телу. Словно крепкий старый коньяк, ударило в голову. Боль исчезла, и на её место пришла приятная расслабленность.
     - Ну, вот и славненько, - удовлетворенно произнес Виктор Анатольевич: - Теперь чуть-чуть отдохну, и можно снова дела ворочать.
     Он ослабил узел галстука и вытянулся на диване. Лада заботливо подсунула под голову ему подушку с кровати, что стояла у противоположной стены
     - А все же может позвать Ветлугина? Что-то ты мне не нравишься, - уложив Смагина, спросила она.
     - Дражайшая Ольга Ивановна. Побойся Бога! Ну, кто может нравиться в свои восемьдесят три года? А?
     - Да, брось ты! Восемьдесят три! Тебе больше шестидесяти и не дашь.
     - Значит, хорошо сохранился и только.
     - Нет! Тор! Ты серьезно?
     - Куда уж серьезнее. Родился я, Оленька, 4-го марта 1916 года. Можешь по паспорту проверить. Вот через восемь дней мне и стукнет восемьдесят три.
     - Да, как же это…? – удивленно произнесла женщина, всплеснув руками.
     - А я никогда НАДЕЖДЫ не терял, чтобы вокруг не происходило, и всегда востребованным был. Вот и весь секрет. И тебе терять НАДЕЖДУ не советую. А теперь иди к Лизоньке, проверь её, но только не реви. Она видно еще не осознала окончательно своего положения. И пусть рисует свои каракули, раз они от неё дурные мысли гонят. Не мешай.
     Тор попытался расслабиться, но в это время  на прикроватной тумбочке зазвонил телефон. Ольга подошла к нему и сняла трубку.
    - Да, я слушаю…    Он тоже еще здесь…    Что,  за срочность такая…  Юра, объясни сначала всё, пожалуйста…!    Что это за сюрприз такой…? Хорошо, хорошо, через  десять минут будем в конференц-зале…   Конечно  вместе.
     Предчувствие чего-то необычного и неожиданного придало Виктору Анатольевичу силы, и он резко сел на  диване.
     - Что там? – спросил он.
     - Стоп! Тебе после эликсира полежать надо.
     Внешний вид Смагина не на шутку встревожил Ольгу. Сероватая бледность щек, синие круги под глазами, мокрые от пота виски и затрудненное дыхание – все это говорило о том, что её шефу на самом деле плохо, и плохо по-настоящему. Она впервые за все время, что работала под началом Виктора Анатольевича, видела его в таком состоянии. Всегда деятельный, подтянутый, рассудительный и спокойный, хотя бы внешне, Тор являл для неё пример мудрого, энергичного руководителя. Даже вырвавшееся у него признание в своём, далеко не юношеском возрасте, не поколебали Стешневу в её мнении о нем так сильно, как его настоящее состояние. И это заставляло Ольгу проявлять чисто женскую заботу, по отношению к больному, как ей казалось, и дорогому, в какой-то степени, мужчине.
     - Лада! Не будь занудой.  Говори же, - строго и решительно произнес между тем Виктор Анатольевич, доставая платок и вытирая им вспотевший от резкого движения лоб.
     - Юра звонил. Приглашает нас в конференц-зал. У него, как он выразился, есть для нас сюрприз.
     - Что за сюрприз?
     - О сюрпризах не принято говорить по телефону. Сюрпризы надо видеть. На то они и сюрпризы. Тоже его слова.
     - Ну что ж, раз сюрприз, то давай пойдем, - Смагин глубоко вздохнул, разведя руки в стороны. Нет, боли не было, и это его окончательно успокоило и придало решительности.
     - А может…., - попыталась заикнуться Ольга.
     - Давай без возражений! И верни мне фляжку! – повышая голос, произнес Виктор Анатольевич, протягивая руку к ней.
     Стешнева вернула ему фляжку.
     - Интересно, а что это за эликсир такой? – она все же попыталась потянуть время, по опыту  общения с начальником, прекрасно зная, какой увлекающийся он человек.
     - Да шут его знает! Дюваль как-то говорил мне о составных частях этого эликсира. Потом уже здесь Ветлугин пытался его подвергнуть химическому анализу. Определил двадцать четыре составляющих. Из них известными нам оказались только двенадцать, а остальные – либо очень древнего происхождения, такого древнего, что уже практически потеряны для науки, либо вообще не существующие в нашей природе. А так, в целом, ты права. В основе его  есть мед пчелиный, прополис, молочко пчелы, корица, зверобой, мумиё, немного женьшеня, этот видимо заменил уже в наше время, что-то пропавшее навсегда.  Эрнест рассказывал, что этому эликсиру более трех тысяч лет. И создавался он могучими магами Востока для живых Богов и под их непосредственным контролем. Но самое, интересное и загадочное состоит в том, что  эликсир при наличии в нем неизвестных нашей науки ингредиентов способствует  самовосстановлению организма человека на клеточном уровне. Просто сказка какая-то. Несколько  просмоленных бочонков с этими ингредиентами  нашли в начале второго тысячелетия нашей эры будущие рыцари тамплиеры в тайных хранилищах  храма Соломона в Иерусалиме, отвоеванном у неверных. И вполне возможно Ордена рыцарей Храма никогда бы не было, так как они приняли это за старое вино и решили устроить пир.  Но на счастье с ними оказался некий профессор Амиру Зарраб, арабский маг и звездочет, который предложил им свои услуги в деле проведения раскопок в святилище древних иудеев. Он то и объяснил воинам Христа, что это такое и как это надо использовать, попросив один бочонок  для личных целей в виде платы за информацию. С тех самых пор одной из святых тайн Ордена Святого Храма Иерусалимского стала методика изготовления этого живительного  эликсира при помощи того вещества, что было в бочках, найденных в Храме. Легенда - легендой, а доля истины в этом есть. Я его потребляю с 1987 года небольшими порциями, по той дозировке, что разработал для меня месье Дюваля, и, ты знаешь, чувствую себя превосходно. А сегодняшнее недомогание, скорее всего, связано с тем, что два сеанса приёма этой, можно прямо сказать, мерзости пропустил в сложившейся обстановке. Не доглядел. Да и  противная это  штука. Пьешь её, а тебя прямо наизнанку всего выворачивает. Почти, как рыбий жир в детстве. Но болячки лечит, организм очищает, иммунную систему поддерживает в прекрасном состоянии, и усталость снимает просто здорово. Теперь вот отказался от стационара. Наливаю фляжку и ношу с собой, как выпивку. Ну, все. Пошли, что ли?
     - Да подожди немного. Посиди еще. Вон серый какой. Ты лучше мне скажи, раз этот эликсир такая панацея, то почему господину Дювалю не организовать его массовый выпуск? Здесь, как мне кажется, может Нобелевской Премией пахнуть?
     Она села рядом с Тором и осторожно взяла его за запястье правой руки, нащупывая пульс.
     - Я тоже об этом как-то спросил Эрнеста. На что тот ответил: «Сей эликсир есть тайна-тайн Ордена Святого Храма Иерусалимского. И не нам раскрывать её перед всем миром. К тому же его приготовление строго индивидуально. То, что принесет оздоровление одному, может быть ядом для другого. К тому же загадочные ингредиенты, вывезенные рыцарями из Храма Соломона, не встречаются в земной природе и в настоящее время их запасы подходят к концу. Следовательно, недалек тот день, когда создавать этот чудодейственный напиток станет просто не из чего. Замены же им в нашей природе так и не найдено, хотя над этим вот уже несколько столетий бьются алхимики и ученые мужи Ордена.
     - Но, дорогой Виктор Анатольевич, с Орденом тамплиеров, как я знаю, было покончено еще в 1307 году французским королем Филиппом Красивым….
     - Такова официальная версия, и она применима лишь в полной мере к Франции. Да, там с Орденом было покончено раз и навсегда в течение десятилетия, пока длилось судебное разбирательство. Но не все государства Европы поддержали французского короля. Тамплиеры Испании, Англии, Шотландии, Италии, Греции, Польши, Чехии и даже России продолжали свою деятельность. Возможно сменив своё обличие, лишь на тайных сходах позволявшие себе надевать орденские регалии, но продолжавшие жить по Уставу и согласно Законам рыцарей Храма. И в этом я убедился сам лично. В июне сорок пятого года под Берлином, принимая  участие в расследовании преступлений нацистов, я и моя группа наткнулись на тайное хранилище в одном из неповрежденных замков в Эберсвальде. Так вот, те материалы, что мы там нашли, прямо подтверждали этот вывод. Но, Ладушка, давай об истории поговорим немного позже. Сил уже нет терпеть! Пошли к Юрию, - взмолился, с детскими просительными нотками в голосе, Виктор Анатольевич.
     Стешнева внимательно оглядела Смагина. Эликсир, похоже, начал действовать. На лице появилась розовость. Тени под глазами исчезли. Потливость пропала. Перед женщиной сидел уже тот Тор, к которому она привыкла за последние десять лет своей деятельности в его организации.
     - Ну что ж, наверно теперь можно и пойти. Но если опять будет плохо, я вызываю Ветлугина.
     - Хорошо, хорошо. Ветлугина, так Ветлугина. Пошли, - Виктор Анатольевич ловко вскочил с дивана и галантно протянул Ольге руку.
     Та с театральным поклоном приняла её, и через минуту они уже подходили к кабине лифта, которая подняла их на пятый этаж здания больницы.

     В конференц-зале их ждали уже многие. Ветлугин, главный врач больницы, заложив руки за спину, возбужденно ходил взад-вперед по центральному проходу зала. Ведущий психотерапевт клиники Полянский Сигизмунд Карлович, сидел на одном из сидений и нервно грыз ногти, что говорило о высшей степени его нервного состояния. Бузыкина Маргарита Алексеевна, старший терапевт детского отделения, замерла словно статуя, рассматривая левую стену зала, словно в трансе шевеля губами. Два хирурга, прислонившись спинами к правой стене, о чем-то яростно спорили, перебивая друг друга. Один Борисов Юрий Степанович, как именинник, стоял в центре зала и торжествующе наблюдал за всеми. Он то и увидел первым Смагина и Ольгу. Широко улыбаясь, Юра поспешил им на встречу, но его опередил Ветлугин.
     - Витя! Ты только посмотри! Это, черт знает что! В моей практике с таким я впервые встречаюсь! – главный врач, словно белая гора, стремительно подлетел к вошедшим, схватил Смагина за руку и потащил за собой: - Нет, ты только посмотри!
     - Постой! Постой! Сергей Ильич, да не тяни ты так меня! – выпалил Виктор Анатольевич, в недоумении оглядывая конференц-зал и пока не видя в нем ничего такого, что могло бы вызвать столь всеобщее ошеломляющее действие.
     Тут к ним подошел Борисов.
     - Ну, «возмутитель спокойствия», докладывай! По твоей светящейся физиономии я понимаю, что это ты устроил здесь, сей фурор, - после обмена приветствиями с улыбкой на лице обратился Тор к Юрию.
     - Да нет, Виктор Анатольевич, это не я, это Лиза такое сотворила, - загадочно ответил молодой врач.
     - Так! Давай  подробнее и по существу, - потребовал Смагин.
     Борисов вопросительно посмотрел на Ветлугина. Тот махнул рукой, как бы показывая – сам заварил кашу, сам и отвечай. И только после этого приступил к рассказу.
     - В конце ноября месяца Сигизмунд Карлович попросил меня понаблюдать за больной Лизой Стешневой и провести несколько сеансов оздоровительного гипноза с её матерью, используя тот дар, о котором я Вам говорил при собеседовании. Сеансы гипноза прошли успешно, а вот с Лизой ничего не получилось. Одни статичные картинки. Темный туннель, окруженный многочисленными  переплетающимися белёсыми нитями и всё. Потом мы с Ольгой Ивановной попробовали вместе вывести Лизу из состояния комы. И у нас это получилось. Лизонька проснулась, организм заработал, правда и после этого она в течение двух недель практически спала, лишь на короткое время, приходя в себя. Но это было вполне естественно. Организм занимался самовосстановлением. Меня полностью переключили на эту больную. Несколько раз мы с Олей провели совместную корректировку её сознания и основательно почистили сакральные тела девочки. В середине декабря здоровье больной окончательно пошло на поправку. Мы уже праздновали победу, когда произошел этот неожиданный «провал».
     - Что? Что? – недоуменно спросил Смагин.
     - Так у нас «сенсоров» называется уход в другую реальность, недоступную для наблюдения  корректору из внешнего мира. То есть, Лиза неожиданно вновь впала в состояние близкое к состоянию комы. Так, по крайней мере, отметили все приборы. А пробиться  к её сознанию, путем входа в поле сакральных тел не удалось. Все было заблокировано. Вот тогда мы с Олей очень испугались. Самое страшное, что ничего  предпринять было нельзя. Это настолько неисследованная область человеческой психики и любое неверное вмешательство может привести к тяжелым последствиям. Мы решили ждать утра. Надо сказать, это была очень тяжелая по нервному напряжению ночь. И, наверно, как следствие этой тяжести было то, что где-то в пятом часу усталость нас с Олей просто вырубила. Когда мы проснулись, Лиза, как ни в чем не бывало, сидела на кровати и рассматривала крестик, что висел у неё на груди, живая и здоровая, словно «провала» и не было. Радость нашу описать было невозможно, поэтому наверно и не обратили внимания на то, что это был совсем новый крестик. И даже не крестик вовсе, а древнеегипетский «Анх» на красивой металлической цепочке. Христианский крестик, данный Лизе при святом крещении, был на месте. А откуда взялся второй? Лиза сказала: - «Это мне Пифа Батуровна подарила». Но чтобы излишне не волновать её, мы об этом больше не расспрашивали. Я проверил, в ту ночь никакой Пифы Батуровны ни среди персонала, ни среди больных не было.
     - Хорошо, Юра. Мы это всё знаем. Ты  нам об этом уже рассказывал. Как все это относиться к сегодняшнему событию, да и в чем это событие заключается, в конце-то концов? – нетерпеливо прервал молодого человека Смагин.
     - Сейчас, Виктор Анатольевич. Сейчас вам всё станет ясно. После «провала», дней через пять, Лиза неожиданно попросила карандаши и большой альбом для рисования. С этого момента начался, как нам показалось, новый этап её болезни. Да иначе те каракули, что были изображены на рисунках, и назвать то нельзя было. Сначала все шло, как по учебнику. И вывод напрашивался один – прогрессирующий невроз, вызванный травмой головы, переходящий в шизофрению. Этому выводу способствовало и её  возбужденное состояние, и то, как она иногда рвала свои рисунки, как плакала, уверяя всех, что совершенная бездарность и ничего у неё не получается. Но однажды Лиза мне подала свой рисунок и радостно заявила: - «А вот, наконец, у меня  Пифа Батуровна получилась». Хороша, я вам скажу, «Пифа», сплошные линии, зигзаги, точки и штрихи. Но я тогда этот рисунок подписал и даже дату поставил. И пошло, поехало. Тут тебе и «Небесные пряхи», тут тебе и «Мой наставник», тут тебе и я сам, мой портрет, и портрет Ольги Ивановны. В общем, по всему, как казалось, болезнь прогрессировала, и пора было принимать меры. Но лично меня что-то останавливало, что-то не давало сдаться, что-то пугало применять медикаментозное лечение. Мне уже и Сигизмунд Карлович и Маргарита Алексеевна в упрек ставили медлительность в лечении. И вот вчера мы приняли решение, с сегодняшнего дня перейти от наблюдения к лекарственным препаратам. Пришел я вечером домой расстроенный, разложил рисунки Лизы, словно на прощание, отошел к противоположной стене, сок из холодильника достать, а когда обернулся, то меня, словно током ударило.
     - Ну и…!! – в один голос громко сказали Тор и Лада.
     - А вот это «И» вы сами можете посмотреть, - просто сказал Юрий, протягивая руку к левой стене конференц-зала, на которой, оказывается, были развешены рисунки Лизы.
     - Смотрите отсюда, с центрального прохода. Близко не подходите. И под прямым углом, а то ничего не увидите, - внес пояснение Ветлугин: - Я сам не сразу врубился. Но потом…!
     Смагин и Ольга уже не слушали его, а медленно пошли по направлению к сцене, пристально вглядываясь в каждый рисунок. Расстояние, с которого они обозревали творения маленькой пациентки, вносило определенные коррективы в сумбурный хаос линий на листах, аккуратно вырезанных из альбомов для рисования. Но, как бы они не напрягали зрение, на первых представленных картинах так ничего и не увидели.
     - Первые пять – это то, что осталось от уничтоженного самой Лизой, - пояснил Юрий: - Мы  не поняли её действий, а она в это время просто училась рисовать.
     Шестая картина сразу предстала перед зрителями во всей красе. Прямо на них из гущи хитроумного плетения линий смотрела  прекрасная женщина. Высокий лоб и безупречный овал лица обрамляли густые волнистые волосы, соболиные брови и густые ресницы подчеркивали красоту лучистых глаз, бросающих на зрителя невероятный, всем существом ощущаемый, взгляд, насыщенный теплом и любовью. Прямой нос с тонкими трепетными линиями ноздрей, словно живой вдыхал окружающий воздух. Полные, именно полные, а не толстые, губы, призывно чуть раскрылись в той тени улыбки, которая так красит любую женщину и на которую способна лишь она, в отличие от мужчин. Образ был настолько живым, настолько точно и мастерски было схвачено это мгновение, предшествующее задорному доброму смеху, что у Смагина перехватило дыхание и на секунду потемнело в глазах.
     - Ух, ты! – прошептала рядом Ольга.
     - Правда, хороша? – тоже очень тихо произнес Ветлугин: - Я просто ошеломлен. Никогда и ни где ничего подобного не видел. Даже фотография не дает такого эффекта. И как это все было нарисовано, не пойму.
     - Вот это и есть «Пифа Батуровна», - в тон главному врачу сказал Юрий: - На оборотной стороне стоит дата и название картины, как мне её тогда представила Лиза.
     - Вы знаете, друзья, не берусь утверждать, но она представляется мне негритянкой. Нос, конечно, не негритянский, но губы, волосы, эта гордая постановка самой головы по отношению к фону и эти густые штрихи вокруг солнечных бликов…, - Тор смущенно замолчал на полуслове. В голове мелькнуло мысль: - «Что это я, искусствоведа из себя начал изображать? Старый пень! Ну, Лизонька, ну, девочка!»
     - Вы правы, Виктор Анатольевич, она и есть чернокожая, хотя именно негритянкай я бы воздержался её называть. Так о ней и Лиза говорила, - успокоил, не зная этого, Смагина Юрий.
     Следующая картина представила их взору внутреннее убранство простой деревенской избы. Правда, ни окон, ни мебели не было, только сложенная из огромных бревен стена. Прямо напротив её,  выписанный в мельчайших деталях, возвышался старинный ткацкий станок, к которому из густых завихрений тьмы тянулись многочисленные тонкие нити. За станком сидела женщина в русском праздничном наряде 15-16 веков. Высокий кокошник, расшитый позументами сарафан, полупрозрачная, кисейная рубашка, с рукавами фонариком, не скрывали, а наоборот подчеркивали стройную красоту фигуры.
     - А ведь это, несомненно, Пифа, но только за работой и почти в полный рост, - произнесла очарованная Ольга.
     - Лиза назвала эту картинку - «Великая Небесная Пряха», - словно отвечая на молчаливый вопрос зрителей, сказал Борисов.
     - Да, это Пифа Батуровна, - вставил своё слово Ветлугин.
     - Интересно, где могла её видеть Лиза? - присоединилась к группе зрителей Бузыкина.
     - А меня больше волнует сама техника исполнения. Если сделать два шага вперед, или на полшага изменить угол осмотра, все пропадает. Одни линии остаются. Как так можно рисовать? И не просто рисовать, а создавать самые настоящие шедевры. Просто уму не постижимо, - выпалил, как из пушки, скороговоркой Полянский.
     - «Неисповедимы пути твои Господи!», - произнесла Ольга.
     - А эта картина называется «Мой наставник», - представил следующий рисунок Борисов.
     Взору зрителей предстала отвесная каменная стена с небольшим козырьком по середине. На этом козырьке стояли двое. Женщина в меховой куртке и юноша с обнаженным торсом. Злой, сильный ветер, как знамя, трепал длинные волосы женщины. А юноша, словно не замечая этого, широко развел руки, словно собираясь взлететь в небо под его порывами. Крепкие пластины грудных мышц и живота говорили об изрядной силе молодого человека, гибкий тонкий стан о ловкости, а само положение тела над бездной – о недюжинной смелости. Он смотрел  вверх, в небо, туда, куда собирался  взлететь. Суровая мужская красота и в тоже время какая-то внутренняя мягкость озаряли его лицо. На правом виске  четко выделялось белое пятно, размером в пятирублевую монету. Обнаженную грудь перекрещивали два креста. Один православный, шестиконечный, другой точно такой же древнеегипетский «анх» на витой металлической цепочке, ак и у Лизы.  Женщина с восторгом, обожанием и материнской любовью смотрела на юношу. Губы её были приоткрыты, словно она произносила  какое-то магическое заклинание. Да и вся эта сцена напоминала  какой-то забытый священный обряд. Но, не смотря на это, сама картина была полна жизни, самоутверждения, смелости и любви. Была настолько живой, что даже тени мысли о больной фантазии юной художницы ни у кого не возникало.
     Следующие два рисунка были посвящены самому Юрию и матери Лизы – Ольге. Портреты не просто удались, они, словно вновь, раскрыли этих людей для зрителей. Юрий само спокойствие, выдержка, доброта и проницательность. Современный «гуру», одним словом.  И в тоже время ребячество в уголках глаз и беззлобный авантюризм в резком повороте головы. Ольга – полная противоположность. Мягкость и любовь во всем облике, горе и страдание в разрезе глаз, скорбь в складках губ и тревога в непослушной пряди волос, неожиданно упавшей на правую щеку.
     - А это она назвала совсем непонятно. Дословно – «Это грядет уже, и это не остановить». Сплошная загадка, - Борисов подвел всех к последнему рисунку.
     Две, совершенно одинаковые и явно состоящие из железобетона и стекла, огромные башни, возвышаются над современным городом. В одну из них врезался самолет. Видна сквозь гигантский веер осколков только его хвостовая часть. А ко второй, выписав в небе пологую дугу инверсионного следа, приближается следующий пассажирский лайнер, с явным намерением тоже таранить её твердыню.
     - Да, это не понятно и зловеще, - тихо проговорил Смагин.
     - Так, какие выводы мы из всего этого сделаем, дражайший Сигизмунд Карлович? – спросил ведущего психотерапевта  клиники  Ветлугин.
     Полянский пожевал губами, потер щеку, собираясь с мыслями и, наконец, произнес:
     - Теперь мы видим, что девочка совершенно здорова  психически. Хотя окончательный диагноз я бы воздержался ставить. Согласитесь, всё это, - он повел рукой вдоль ряда рисунков: - Не совсем нормально, я бы сказал. То есть, полностью нормальный человек, как мы это понимаем, на такое просто не способен. Нужно непременное наблюдение за пациентом. А вдруг это лишь временное просветление и за ним последует жесточайший криз, а за ним ураганное помутнение рассудка, которое ни приостановить, ни взять под контроль мы не сможем. К тому же этому может способствовать и та проблема, которая у нас все равно с ней есть. Вы же знаете, Сергей Ильич.
     - Да уж! Нам это известно, дорогой Сигизмунд Карлович. Что говорят ревматологи, Маргарита Алексеевна?
     - А что они могут говорить?  В результате черепно-мозговой травмы частично нарушены функции опорно-двигательного аппарата. По тому, что реактивная способность нервных окончаний сохраняется, это может быть временным явлением. И по истечении определенного срока функции восстановятся сами по себе. Необходим постоянный массаж и разработка мышц ног, что бы избежать атрофии. Вот что они говорят. Так это и нам самим известно. Полного паралича нижних конечностей не наблюдается. Лиза двигает, хотя и с усилием пальцами ног, да и сами ноги с трудом, но и передвигает, и сгибает. Следовательно, амнезии участков головного мозга, ответственных за опорно-двигательный аппарат, нет, а это уже хорошо. Возможно, где-то есть маленькая гематома, которая мешает процессу передачи команд головного мозга на нервные окончания рецепторов. Она может быть столь незначительна, что современными средствами её очень трудно обнаружить. Думаю, надо положиться на главного лекаря – время. Оно все излечит. Ну а с нашей стороны, мы сделаем все возможное, что бы процесс не стал необратим.
     - Можно мне сказать два слова, Сергей Ильич, - поднял руку, как на уроке, Юрий.
     - Говори, именинник! – улыбнулся Ветлугин.
     - Я уверен, что состояние, в котором находится в данный момент Лиза, вызвано не только черепно-мозговой травмой. Ребенок перенес огромной силы стресс. Смерть любимого отца произошла не только на её глазах, но и прошла  сквозь её сущность в момент «передачи». Перенести это не всякий может. А тут еще и боль матери при этой потери, боль от ударов, что она приняла на себя, своя собственная боль, чувство страха. В общем, целый букет негативных эмоций, обрушившийся на неокрепшую еще психику. Мозг  принял решение – «движение опасно моему хозяину» и отключил опорно-двигательный аппарата. Но если сейчас искусственно создать другую ситуацию. Ситуацию, при которой обездвижение будет играть угрожающую роль для жизни и здоровья ребенка. Мозг может опять включить функции опорно-двигательного аппарата.
     - Вот этого не надо! Я категорически против этих экспериментов! -  неожиданно взвился  Полянский: - Жизнь и здоровье девочки под угрозу ставить в настоящий момент не только нецелесообразно, но и кощунственно. Мы что, фашисты какие-то?! Юра, ты бы сначала со мной посоветовался, однако. Прежде чем такое говорить.
     - В принципе Юрий может оказаться и правым, уважаемый Сигизмунд Карлович, - спокойно сказал Смагин: - Он высказал свою точку зрения, и я в чем-то её поддерживаю. Но заниматься экспериментами с маленькой девочкой мы, конечно, не будем, Юра. Это, так сказать, не наш профиль.
     - Хорошо. Значит, все оставляем так, как есть. В случае ухудшения  принимаем те меры, которыми располагаем, - Ветлугин рубанул рукой, ставя точку в начавшейся было дискуссии.
     - И еще вот что, господа! – Смагин серьезно оглядел присутствующих: - Подписку брать ни с кого не буду, сами знаете почему. Так и так узнаю, от кого пошла утечка. Просто хочу предупредить всех. Это все пока закрытая информация. Кто проболтается, может себя считать уволенным с определенной характеристикой. Только журналистов нам с вами здесь не хватало. Все меня поняли?
     - Это само собой, - проговорил один из хирургов.
     - Вот и славненько. Юра забирай все рисунки и в кабинет к Сергею Ильичу. Есть разговор. Оля ты иди к Лизоньке, я её дядю Юру задержу сегодня. Остальные по своим рабочим местам и без болтовни. Хорошо?
     - Хорошо! – дружно ответили присутствующие и направились к выходу.

     Виктор Анатольевич немного задержался, словно пропуская всех, а сам внимательно наблюдал, как Ольга помогала Борисову снимать рисунки со стены, как они перебрасывались небольшими репликами, как иногда встречались их руки и тут же пугливо отскакивали в сторону, как вспыхивали глаза то у одного, то у другого. «Вот и здесь тоже что-то завязывается. Там, в Ярославле, Гриф с Петром с ума сошли. Здесь Юра с Ольгой. Вот жизнь – и в самом деле бесконечная река, нетерпящая пустоты нигде», - подумал он, выходя в коридор, где ждал его Ветлугин.
     - Витя, ты что-то неважно выглядишь,- Сергей Ильич пристально посмотрел на своего шефа.
     - Да, что-то сердце прихватило неожиданно, когда был у Ольги, - признался под этим пристальным взглядом Тор.
     - Может стационар. Так это недельки на две. Отдохнешь, в парке нагуляешься. А я тебя всего простучу, подкручу, подлатаю – будешь, как новенький.
     - Да нет. Не время сейчас в стационар ложиться. Нашего куратора в Санкт-Петербурге признали персоной «нон грата» и выслали из страны. Хорошо у него подданство королевства Великобритания, а так бы упекли лет на восемь.
     - А что случилось?
     - Что у нас сейчас проще всего случается? Наркотики. Подкинули или подставили, и заказывай отдельный кабинет в Крестах. Видимо «EGO» стал поперек горла кому-то из правительственных структур. Так, что мы сейчас одни остались, практически без прикрытия. С Дювалем вчера целый час говорил. Он дал твердую установку, ни при каких обстоятельствах не сдаваться. Обещал  нового куратора, кандидатура есть, но только к июню месяцу этого года, не раньше.
     Они прошли коридором до лифта и остановились, ожидая возвращения кабины.
     - Ну, а москвичи? – спросил Ветлугин.
     - А что москвичи? У них самих проблем, что блох на бродячей собаке. Только взятками и спасаются. Идет постепенная смена власти. Теперешний президент уже полностью вышел в тираж, вот и набивают карманы все кому не лень, пока мутная вода. «Совесть молчит, когда звенят золотые» - так, кажется, кто-то из классиков сказал. Нам один Ярославль в настоящий момент уже почти в миллион долларов обошелся, а мы там еще ничего не построили. Но мою затею Дюваль и одобрил, и благословил. Он оказывается тоже про «липовый город» сказку слышал.
     Дверь лифта с шипением раскрылась. Друзья зашли в неё, и Сергей Ильич нажал кнопку второго этажа.
     - Что за сказка? – не удержался он.
     - Это у меня дядя был, брат отца – Смагин Леонид Денисович. Служил полицейским следователем. Так вот он любил сказки сочинять для детей. Я  его совсем не знаю. Еще до моего рождения дядю Лёню перевели по службе в Тобольск. Он так там и умер в 1939 году. А вот рукопись его сказки «Липовый город», моя мама хранила до самой смерти. Она, мне кажется, даже была немного влюблена в брата отца. Всегда с восхищением о нем говорила. Отец мой революционером был, большевиком. А брат – полицейский следователь. Сам понимаешь, какие взаимоотношения между ними могли быть, даже не смотря на то, что дядя Леня и партизанил в гражданскую, и в ЧК служил после неё. О нем мало в семье вспоминали и говорили. А вот мать нам часто эту сказку читала. Мы с братом её наизусть помнили. Я тебе её обязательно расскажу, но в другое время. Хорошо?
     - Ловлю на слове. Сказки я тоже с детства обожаю.
     Они вышли из лифта и направились к кабинету главврача. Зайдя в приемную, Ветлугин отдал распоряжение секретарше:
     - Сонечка, душа моя! Я сейчас немного обследую Виктора Анатольевича у себя в кабинете. Придет Борисов, нам сообщи, пожалуйста.
     - Хорошо, Сергей Ильич, - зарделась Соня.
     - Это ты чего придумал? – нарочито сердито спросил Смагин, когда они вошли в кабинет.
     - Я же тебе сказал, что ты мне не нравишься. Так дай мне выполнять свой врачебный долг и раздевайся по пояс быстренько.
     - Ну, эскулап чертов! – недовольно прорычал Тор, но подчинился  требованию врача полностью.
     Ветлугин прослушал и простучал грудь своего друга, измерил давление, прощупал пульс. Потом, шутливо сказав:- «Одевайтесь больной», подошел к небольшому бару, достал бутылку коньяка и налил две стопки.
     - Эй, эскулап, а вердикт? – тоже пошутил Смагин.
     - Ты, Витя, либо сачок, либо безнадежно больной человек, но на голову, - резюмировал Сергей Ильич: - С таким сердцем и с таким давлением  в космос посылать можно,  даже имея столь много отметин времен второй мировой на теле. Для своего возраста ты не просто хорошо сохранился, ты являешься для меня нонсенсом в самом прямом смысле этого слова. Поэтому пятьдесят граммов коньяка пойдут во благо, а не во вред, как тебе, так и мне. И эти твои заявления о сердце, право не смешно. Я же, дурак, по-настоящему испугался.
     - Сережа, прости, ради Христа, но сегодня мне на самом деле было не очень хорошо.
     - Да, ладно тебе, пургу то гнать, как молодежь сейчас говорит. Никаких остаточных явлений, даже небольшого перебоя нет. Ты это понимаешь? А такого в медицине просто быть, тем более с сердцем, не может. Это прописная истина!
     - Ладно! Хорошо! Больше не гоню это самое.
     Друзья молча выпили. Смагин сел в своё любимое кресло.
     После небольшой паузы, мужчины прислушивались к реакциям своих организмов на благородный напиток, Ветлугин спросил:
     - Ну и что мы будем делать сейчас, после того, что ты мне поведал?
     - А сейчас, мой дорогой Сережа, мы будем решать вопрос о «ассасине». Помощи со стороны нам ждать теперь не приходится. Придется действовать своими средствами.
     - Хочешь Юрию это дело поручить?
     - А он уже, прости, что без твоего разрешения,  два месяца по этой тематике трудится. Я его еще в декабре к «ассасину» пристегнул. Вот сегодня и послушаем молодые кадры. А что, перспективный товарищ. Или я не прав?
     - Да нет. Все нормально. Он мне тоже нравиться. Но ведь могли и сказать. Я что, был бы против этого? - в голосе Ветлугина послышалась обиженная нотка.
     - Не держи на меня сердце, дружище. Меньше знаешь, крепче спишь. Это, во-первых. А во-вторых, мой товарищ из конторы «пропел» мне, что  среди нашего персонала, «соловей» появился, маленький совсем. То есть принятый недавно на работу. Вот я и решил найти  этого «соловья».
     - Ты думаешь, это Юрий?!
     - А чем черт не шутит.
     - Значит, подключая его  к работе с «ассасином», ты проверял его?
     - В какой-то мере.
     - И что?
     - Пока все по нулям.
     - Но он и с Лизой работал.
     - А это совсем другое дело. Занятие Юры этим вопросом, по моему замыслу, должно было превратить его из нашего недруга в друга. Если, конечно, он и является тем «соловьем», о котором предупредил меня мой товарищ из «конторы».
     - Как это? – Ветлугин удивленно посмотрел на Смагина.
     - Ты понимаешь, главное в контрразведке, это не поймать и изобличить шпиона, а поставить его в такие условия, что бы из врага сделать его другом, из соперника – единомышленником, из предателя – ревностным хранителем твоих тайн. Юрий прекрасный специалист, очень нужный нам человек. Трудные периоды бывают у каждого из нас. Сломаться на жизненном пути может каждый. И даже если Юрий дал подписку о работе на контору в моей епархии, то видимо его здорово прижали. По складу характера он просто не подходит на роль тайного осведомителя.  Мои ребята  постарались о нем все выяснить в Брянске. С соблюдением, конечно, всех законов конспирации. Всё, что он нам рассказал на собеседовании, соответствует действительности. Именно так и было дело. Но есть маленькое «но». В день получения им полного расчета у Крамера и  рекомендательного письма, Юра пропал почти на три дня и где он находился это время, не знал никто, ни Тоня, ни его друзья. А родители в это время выезжали в Москву, к родственникам. Потом он также неожиданно объявился. Быстро продал квартиру, причем ему явно кто-то помогал. Так быстро продать квартиру  в Брянске проблема.  Нет, за бесценок, это можно и в один день сделать. Но сумма продажи была приличная. Это по силам лишь МВД, ФСБ или в крайней мере местной администрации, но не частному сектору. МВД и администрацию отметаем сразу. Они бы обязательно засветились. Значит «контора». А просто так она никому не помогает. Это уж я знаю. Следовательно «соловей» - Юра. И четыре дня его обрабатывали на брянской «лубянке». Если он враг наш изначально, зачем так много времени тратить? Его ломали и ломали жестко. Нет, не делай страшных глаз. Пытки давно уже не в моде. Да и химические препараты применяют лишь к тому материалы, который заведомо расходный. Толку от тех, кто прошел «химию», в работе ноль. Сейчас в чести более изощренные методы.
     - Это, какие же?
     - А вот к примеру. На чем могли сломать Юрия?
     - Нет! Тут еще без пятидесяти граммов не обойтись, и лимончиком закусить надо обязательно.
     Сергей Ильич быстро налил рюмки, как заправский волшебник достал неизвестно откуда блюдце с тонко нарезанными дольками лимона и, не дожидаясь Смагина, выпил.
     - Страшные вещи ты рассказываешь, Витя! Страшные!
     - Да, что ты! Жизнь повседневная гораздо страшнее. А это так – эпизод. Причем очень даже просчитываемый. И если мы правильно определили, на чем сломался Борисов, то возможно он уже на половину наш единомышленник, чем  «секретный сотрудник», или сокращенно – «сексот».
     - Честно признаюсь! Ничего не понимаю. Одно только волнует, как же теперь, мне на него смотреть прикажешь. Да у меня уже руки чешутся!
     - Именно поэтому я и держал тебя до поры до времени в неведении. Сейчас же решим так,  мы его сначала послушаем, а потом выводы будем делать. Хорошо?
     В это время, как по заказу, раздался зуммер внутренней связи
     - Да, Соня! – ответил Ветлугин.
     - Сергей Ильич, к вам Борисов.
     Главврач вопросительно посмотрел на Тора. Тот кивнул головой.
     - Пусть проходит, - как-то зловеще проговорил «эскулап» в решетку коммутатора.

     Уже по тому, как Юрий вошел в кабинет, Смагин понял многое. Борисов сначала шел медленно, смущенно, нерешительно, пряча глаза и виновато кривя губы, но потом, по мере приближения к столу главврача, приобретая  все больше вид решившегося на отчаянный поступок человека, которому уже настолько надоело его  положение, что стало совершенно безразлично, как его примут, поймут ли его, осудят или простят. Внутреннее напряжение и борьба выжгли у него все предохранительные клапаны, и теперь в его душе ничего не осталось кроме одного, сделать так, что бы в своих собственных глазах ты остался человеком. Пусть с небольшой буквы, пусть с совсем маленькой и незаметной окружающим, но не подлецом, не предателем, не провокатором, а ЧЕЛОВЕКОМ. И это стало для Юрия в настоящий момент главнее всего на свете.
     Виктор Анатольевич, намеренно сбивая юношу с того, что он собирался сделать, подойдя  к столу главврача, неожиданно тихим и ласковым голосом произнес:
     - Садитесь Юрий Степанович. Садитесь дорогой. В ногах правды нет!
     Борисов вздрогнул всем телом и не сел, а упал, на первый попавшийся стул.
     - Вот так. А теперь спокойно и все по порядку.
     - Виктор Анатольевич! Сергей Ильич! Я … Мне….
     - Юра, я же просил, спокойно и по порядку, - опять тихо и ласково произнес Смагин.
     Борисов положил на стол заседаний стопку рисунков Лизы, словно она мешала ему спокойно говорить, сцепил руки в замок и также тихо и медленно проговорил:
     -  Виктор Анатольевич и Сергей Ильич, вчера обстоятельства сложились так, что теперь я могу признаться вам в том, что в настоящий момент являюсь секретным сотрудником регионального управления ФСБ по Брянской области, и обязан следить за вами и докладывать о вашей деятельности руководству через прикрепленного ко мне куратора.
     Это предложение Юрий произнес на одном дыхании   мертвым, механическим голосом, словно  автомат, робот, не имеющий ни души, ни чувств, ни способности к переживаниям.
     Ветлугин кашлянул в кулак. Смагин цокнул языком и покачал головой. Но, ни тот, ни другой не произнесли, ни слова.
     В глазах Борисова застыло удивление. Он явно не ожидал такой реакции и окончательно растерялся.
     - Юра, давай рассказывай с самого начала, - нарушил затянувшееся молчание Тор.
     - С самого начала? – словно не понимая, о чем с ним говорят, произнес Борисов.
     - Да, да! С самого, самого начала. Кое-кому будет полезно это все послушать, - твердо произнес Смагин.
     - Хорошо. С начала, так с начала, - Юрий решительно рванул, ослабляя галстук, словно он душил его, удовлетворенно повертел головой и начал свой рассказ: - Это все началось на последнем курсе института, когда я проходил практику в клинике профессора Крамера. В свободное от врачебной практики время, под непосредственным руководством Льва Эдуардовича, мне проводилась корректировка того  дара, который был приобретен в результате контузии. Вот тогда и произошла первая встреча с представителями ФСБ. Меня пригласили на беседу. У них, оказывается, существует целый отдел, где работают люди, имеющие различного вида экстраординарные способности, и принимающие активное участие в осуществлении различных операций Службы Безопасности. Проводил беседу подполковник Седых Михаил Геннадьевич, по крайней мере, именно так он мне представился.
     - Знаю такого. Он у меня, в Москве, три курсовые завалил в своё время. Ничего, нормальный мужик, - хохотнул Виктор Анатольевич: - Продолжайте, продолжайте, Юрий Степанович, и простите за то, что прервал вас.
     - Мне была нарисована блестящая перспектива, высокий оклад, работа в Москве, квартира, ну и остальные прелести жизни. Но я отказался, так как видел реальную возможность применения своих способностей только в медицине. Тогда Михаил Геннадьевич оставил за собой право обратиться ко мне в случае чего за консультацией по тем вопросам, которые напрямую связаны с моим даром. Отказать в этом ему я просто не посмел.
     Второй раз я встретился с подполковником Седых в тот день, когда получил полный расчет и рекомендательное письмо профессора Крамера, а со своей стороны подписал известный вам документ, дающий Льву Эдуардовичу все права на моё открытие. В коридоре клиники, ко мне подошли двое, показали свои удостоверения и попросили поехать с ними в управления, якобы для консультации по одному очень щепетильному вопросу. Я, конечно, поехал. Но вместо управления меня привезли на какую-то квартиру, где ждал Седых. Вот тут все и началось.
     - Так, это нам понятно, Юра. Ну и на чем Миша сломал тебя? –  не утерпел Смагин.
     - В принципе никто меня не ломал. Михаил Геннадьевич просто нарисовал мне картину той голой действительности, что меня ожидала  и была мне очень знакома, ибо не давала спать по ночам. Я лишился работы и имею на руках в настоящий момент  две, от силы три тысячи долларов. Моя однокомнатная квартира, которую собираюсь продать, потянет не больше чем на двенадцать тысяч. Долг Тони клинике составляет девятнадцать тысяч, это если не брать консультации профессора. А их в больничном листе было зарегистрировано целых пять, причем по времени они были различные, но все больше часа.
     - Стоп! Юрий Степанович, вы же говорили только о двенадцати тысячах? – вмешался в разговор Ветлугин.
     - Совершенно верно. Двенадцать тысяч набежало к моменту моего «спуска» к внутриутробному состоянию пациента. Сам «спуск», так как его делал теперь, по документам, сам профессор был оценен в две тысячи. Ну и восстановительный период, коррекция гипнозом, усиленное питание, наблюдение. Это как не крути, а две обязательные недели. В общей сложности получалось где-то от двадцати одной до двадцати двух тысяч. Было над, чем задуматься.
     - Вот сволочь! – Ударил по столу кулаком  Сергей Ильич.
     - Денег катастрофически не хватало. Даже взять в долг было не у кого. И расписав все это, Седых был совершенно прав. Виноват в этом положении был я один. Да, я вылечил Андрея, вернул его к жизни. Но, не подумав о том, во что это может вылиться, не просчитав заранее той суммы, которую придется заплатить за все это, подарив Тоне надежду и тем самым, ослепив её, так сильно подставил своего пациента, его мать, что в пору было идти грабить банк. Чувство вины за проявленную безответственность грызло меня словно проказа ежечасно и ежеминутно. Поэтому никого ломать Михаилу Геннадьевичу не пришлось. Я уже практически сам себя сломал. Он просто протянул мне руку помощи, попросив взамен оказать некоторые услуги Службе Безопасности.
     Он предложил мне стать секретным агентом и подписать соответствующие бумаги. Это давало возможность их ведомству слегка надавить на Льва Эдуардовича и снизить тариф до десяти тысяч долларов. Квартиру мою Седых обещал помочь продать за двадцать тысяч. Плюс к этому, в виде тренировки, один из его специалистов проникнет в клинику и уничтожит все документы эксперимента, и следы пребывания сына Тони в ней. Тем самым я, так сказать, отомщу профессору Крамеру. А что бы у Льва Эдуардовича не было козырей в руках по отношению к Андрею и Тоне, его заставят написать за личной подписью медицинское свидетельство, характеризующее Андрея, как полностью здорового ребенка.
     - Это только за то, чтобы стать «сексотом»? Только за подпись? – Смагин подался вперед, словно делая стойку в ожидании команды «Фас!».
     - Да, только за это. Ни о каком задании пока разговора не было. И меня не торопили с принятием решения. Но ограничили в передвижении. Сказали, что бы я пока побыл в этой квартире с одним из сотрудников. Это делается по инструкции в целях моей собственной безопасности. Если я отказываюсь, то могу прямо сейчас покинуть её, но тогда проблемы придется решать самому, а Льву Эдуардовичу они намекнут, что бы тот поторопил с возвращением долга, не делал никаких скидок и не представлял рассрочек.   Питание будет обеспечено, об этом можно не беспокоиться. О принятом окончательном решении следует сообщить находящемуся в соседней комнате сотруднику.
     - Молодцы! Прекрасно рассчитали, - захлопал в ладоши Смагин: - Да, контора многому научилась за эти годы. Нет, право молодцы!
     - Чему ты радуешься? – повысил голос Ветлугин.
     - А почему бы мне не  радоваться? Я все-таки в этой конторе почти пятьдесят лет отрубил. Как тут не порадуешься за коллег. Вы только посмотрите, как силки расставили! Все учли. И то, что Юра горел желанием отомстить Крамеру. Исполняя это, они пообещали отобрать у того весь материал эксперимента. Тем самым, данная подписка Борисова превращается в фикцию. Далее дают возможность не только рассчитаться с дельцом от медицины, но и оставляют денег на первое время. А потом, спасают мать и сына от возможной мести со стороны профессора, справкой о полном психическом здоровье Андрея за его личной подписью. И ударили по самому больному месту. По Юриному профессиональному самолюбию и высокой ответственности за своих пациентов. Продумали все  до мелочей, так что выход был лишь один – в мышеловку. Тонкая работа. Психологически тонкая. И никакой конкретики. Подписывай документы, а как ты будешь нами использован, мы еще не решили.  Долго думал, Юра?
     Борисов опустил голову.
     - Двое суток.
     - И что дальше было?
     - Несколько раз я хотел отказаться, но как вспомню все те проблемы, что ждут меня за дверьми этой квартиры, к тому же усиленные обещанием Седых, а то, что он так и поступит, уверенность была полная, так руки и отпускаются. В конце концов, пришел к решению. Раз сам виноват, то надо и отвечать самому. Тоня и Андрей здесь совершенно не причем. Свой крест надо нести на своих плечах. И я дал согласие. Сотрудник позвонил Седых и тот просил передать мне, что будет завтра с утра. В этот день он не мог.
     - Тоже неплохой ход. Дача дополнительного времени, уже после принятия решения. Хорошая страховка.
     - На следующий день я подписал все документы. Вы знаете, хотя это и может быть истолковано не в мою пользу. Но после принятия решения, сразу завалился спать, и меня словно вырубило до самого утра.
     - Ну, еще бы! Напряжение психики какое испытать пришлось, - вставил своё резюме Ветлугин.
     Борисов между тем продолжал:
     - После подписания документов, Седых перешел к делу. Службу Безопасности очень интересует деятельность концерна «EGO», который представлен в городе Костёлов Смагиным Виктором Анатольевичем. Мне нужно выехать в этот город, после решения всех проблем в Брянске. И поступить на работу в клинику, построенную этим концерном. Благо то, что там требуется психотерапевт.
     - Ты смотри, а они как узнали? Мы, кажется, никаких объявлений не давали,- удивленно воскликнул Сергей Ильич.
     - Ты, что забыл, кто у нас лечится под псевдонимом «Наташа», - ответил на это восклицание Смагин.
     - Ах, да! – потер щеку главврач: - Ну, дела! Ну, «контора»!
     - На то она и Служба Безопасности чтобы знать все, особенно по разрабатываемому объекту. Продолжай, Юра.
     - Мне были даны краткие характеристики на вас Виктор Анатольевич, на вас Сергей Ильич и на  Полянского Сигизмунда Карловича. Показаны  фотографии. Проведен инструктаж, как построить своё выступление на собеседование, как отвечать на возможные каверзные вопросы. В общем, мы просидели с Седых до самого вечера. Признаюсь, меня даже захватила эта игра. К тому же я не имел ни малейшего представления, с кем  встречусь здесь. Все вы для меня в то время были совершенно незнакомы. Первое задание так и называлось – «Пройти собеседование, поступить на работу, понравиться». Но на собеседовании я ничего не утаивал и отвечал на поставленные вопросы правдиво и искренне. Если бы вы спросили меня, являюсь ли я сотрудником ФСБ, я бы, скорее всего, ответил: - «Да».
     - Хорошо. Когда ты получил настоящее задание и кто твой куратор здесь? – спросил Смагин.
     -  Два месяца мне давалось на акклиматизацию и внедрение в коллектив. По завершению этого срока, я должен был послать поздравительную открытку с Новым годом по данному мне адресу в Брянск. Это должно обозначать, мою готовность к работе. Как сказали, так и сделал. Через пять дней ко мне на прием записался  некто Зарубин Олег Евгеньевич с жалобой на плохой сон. В процессе осмотра он сказал ключевое слово «Себастьян» и вручил мне небольшой конверт. В нем были инструкции по заданию и номер сотового телефона моего куратора.
     - Этот товарищ нам знаком. И в чем  заключалось твоё задание?
     - «Контору», как вы говорите, интересуете, прежде всего, вы, Виктор Анатольевич. Ваши связи с концерном, когда вы стали на него работать и почему? Что вы здесь по-настоящему делаете? Что ищите? Как это связано с вашим участием в годы войны в операции «Зигфрид», которая проводилась в районе Костёлова? Любые материалы по самому концерну. Имена, филиалы, решаемые задачи, политический вес в правительствах государств, где концерн имеет свой интерес, ну и так далее. Сообщения требовалось высылать через куратора по мере приобретения данных.
     - А что, наш больной  «ассасин» их не волнует?
     - О нем разговора вообще не было. Мне кажется, они и не знают о нем ничего.
     - Немного странно это, – задумчиво произнес Смагин: - Все, практически все, эти вопросы освещены в «Интернете». Набери концерн «EGO» и смотри, тут тебе и филиалы, и фамилии, и цели, и политическая подоплека его работы в регионах. Ну, операции «Зигфрид» там нет. Так её до сих пор у нас и не рассекретили. Здесь что-то не то. Ну да ладно, разберемся.
     Неожиданно Борисов скороговоркой громко произнес:
      - Виктор Анатольевич! Сергей Ильич! Я честно собирался сам все вам рассказать. Как только Тоня  документы на руки получит. Вчера она позвонила, и сегодня я решил признаться во всем. С этим и шел к вам.
     - Вот это прокол! Не ожидал! Что так просто и отдали документы?
     - Да, нет. В вашей «конторе» ничего просто так не делается. Я тоже решил сыграть с ними. Передал через куратора, что имею материал, но дам его только после выполнения ими своих обещаний по отношению к Тоне. Вот они и подсуетились.
     - Тоню надо было сразу вывести из-под удара.
     - Мы с ней договорились, что как только она получит все документы, то сразу уедет к матери в Херсон, на Украину. Тем более, что мать давно звала её к себе. И теперь Украина совсем другое государство.
     - Не очень-то раскатывай губу. Конторы везде конторы. И если сделка может быть взаимовыгодной, да хоть война пусть идет между государствами, она состоится.
     - Я понимаю. Но другого выхода не было. Тоня переписала свою квартирку на меня и уже выехала.
     - Как это она так быстро все документы оформила? – удивился Ветлугин.
     - У неё хорошая подруга работает в нотариальной конторе. Там документы она заранее подготовила, осталось лишь дату поставить и подпись. Вот вчера это и было сделано.
     - Ну что ж. За неимением гербовой бумаги, пишем на простой. Хорошо, а какой материал ты собирался им дать? По Лизе что ли?
     - Тот, который дадите вы. Я и шел сейчас к вам за ним.
     - Работать двойным агентом трудно, Юрий, - рассмеялся Смагин.
     - Но у меня, как и у вас, нет другого выхода. Уйду я, пришлют нового «стукача». Вы же знаете, они раз начали, не остановятся.
     - Да уж, они такие. Хорошо, мы подумаем, а вечером дадим ответ. Ты не ответил на вопрос, кто у тебя здесь куратор?
     -  Тот, кто приходил ко мне на прием. Майор Зарубин Олег Евгеньевич.
     - Я уже говорил, знаем этого господина. Пытливый и хитрый товарищ. Но имеющий свой интерес в нашем существовании здесь. У него супруга инкогнито, под псевдонимом «Наташа», проходила курс лечения при нашей клинике в сентябре прошлого года. Ну и конечно за полцены. Мы же не враги сами себе, - вновь улыбнулся Тор и, взглянув на молчаливого Ветлугина, спросил: - Когда у нас Нечаев уволился?
     Тот полистал свой календарь:
     - Так. Нечаев. Уволился по своему желанию в августе прошлого года. Конкретно 26-го августа 1998 года.
     - А причина?
     - Написано – «по собственному желанию». Сейчас узнаем конкретно. Моя секретарша все обо  всех знает. За что и люблю.
     Он включил селектор и спросил:
     - Соня, голубушка, скажи, пожалуйста, по какой причине уволился Нечаев, но только без протокола?
     - Сергей Ильич, Нечаев уволился потому, что его уволили.
     - То есть как, уволили? У меня написано – «по собственному желанию».
     - Совершенно верно. Но он мне признался, что его вызывали в Брянск, в органы, где очень долго беседовали, а когда он не согласился на их предложение, посоветовали уволиться, чем скорее, тем лучше. Он бедный, плакал у меня тут в приемной, когда заявление к вам на подпись приносил.
     - Твоей Соне надо в органах работать. Так допросила человека, который подписку давал в «конторе», - прокомментировал слова секретарши Смагин, когда Ветлугин выключил селектор.
     - Она и не такого заставит говорить, - с гордостью произнес главврач.
     - Так, значит, нас поставили в разработку еще летом прошлого года. Фактически сразу после отъезда Ларса в командировку. А вернее, что, скорее всего, после посещения им Рима.  Странно! Но для этого надо знать или хотя бы догадываться об истинной цели его поездки, - задумчиво произнес Тор.
     Сердце Юрия при этих словах дало радостный сбой. В его присутствии произносили то, что не стали бы говорить при человеке, с которым запланировали расстаться, тем более, если этот человек запятнал себя попыткой предательства. Так искренне думал Борисов о себе и поэтому, слова Смагина неожиданным бальзамом облегчения легли на его истерзанную сомнениями душу.
     - Так я остаюсь? - тихо спросил Борисов, пытливо вглядываясь в Виктора Анатольевича.
     -  Ну, а ты как думаешь? А вернее, как бы ты поступил на моём месте? – так же пытливо взглянув на молодого человека, спросил Смагин.
     - Я бы…. уволил, - горько признался Борисов, опуская голову.
     - И совершил бы тройную ошибку в агентурной работе. «Первое – никогда при разработке операции не замыкайся на одном лишь разоблачении и нейтрализации внутреннего врага. Это в большинстве случаев есть провал в твоей работе. Попытайся сделать из него друга или соратника. Тогда ты выиграешь вдвойне. Приобретешь то, что мог потерять и решишь то, что тебя заставляли оставить без внимания. Это ли не победа? Второе – всегда имей возможность маневра в сложившейся ситуации. Отступай, лавируй, уходи с линии атаки, если есть такая возможность. Если нет – создай её. В мобильности главное твоё преимущество. Ибо она дает охватить всю проблему и взять от неё все самое полезное и нужное. Третье – экспериментируй. Не бойся принятия нетрадиционных решений, путай свои следы, как заяц, убегающий от лисы. Прямая линия хороша при нанесении одного единственного удара по противнику. Путь змеи дает возможность наносить ему удары постоянно и много раз. Что лучше? Выбор за тобой. Один удар, это может быть и победой и поражением, но инициатива, после его нанесения переходит к врагу. Множество ударов – инициатива всегда за тобой». Это из трактата о тайной войне Хасана-ибн-Саббаха. А от самого себя скажу, Юра – ты нужен нашему делу, как специалист, и ты нужен нам, как человек. А все остальные проблемы, есть пыль на ветру. Дунул, и нет их. Нам совершенно нечего скрывать от компетентных органов. Вся наша деятельность легальна. И если я сегодня говорил про подписку в конференц-зале, то только ради Лизы и её матери. Им сейчас как никогда нужен покой. Я не знаю в настоящий момент конкретно, почему нами так заинтересовались. Но подозреваю, кому-то не дают спокойно спать те финансовые возможности, какими обладает концерн. И это делает нашего противника излишне агрессивным. В этом и таится его безусловное поражение. Нападение на Ларса продуманная и спланированная акция. Мы пока не знаем её причину. Ответ в Лизе. А когда узнаем, то все станет ясно. Мы верим в тебя Юрий и уверены, что, не смотря ни на что, ты, прежде всего, останешься человеком.
     - Спасибо, Виктор Анатольевич. Спасибо вам, - дрогнувшим голосом произнес Борисов: - Я право искренне переживаю. Пять месяцев всего у вас проработал, а все вы стали для меня, как семья.
     - Зато, каких пять месяцев! – восторженно воскликнул Ветлугин: - Одна Лиза чего стоит. Я уже не говорю об этом сундуке с пятью замками, о нашем «ассасине».
     - А я бы еще и Ольгу прибавил, - произнес Смагин и, увидев, как вспыхнул Юрий, строго добавил: - Смотритесь вы прекрасно, но не забывай, что эта женщина перенесла, что она почти на шесть лет тебя старше. И знай – обидишь, не смотри, что мне восемьдесят с гаком, шею, как курёнку, скручу. Понял?!
     - Да что вы, Виктор Анатольевич, да я за Олю, за Лизу…
     - Все, хватит лирики. Пора о серьезных вещах поговорить. Как там «ассасин»?
     Борисов подобрался, на лице появилась деловая решительность, узел галстука сразу занял подобающее ему место и уже совсем другим, деловым тоном произнес:
     - Пациент прошел полный курс медикаментозного лечения при сильном стрессовом нервном расстройстве. А также двенадцать сеансов лечебного гипноза, восемь чисток ментального тела, два погружения в область подсознания, снятие блокировок, обнаруженных при этих погружениях и десять сеансов психоанализа. Все это в конечном результате дало положительный результат. Пациент начал осознавать себя, вспомнил своё прошлое, адекватно стал реагировать на настоящее, рефлекторные способности восстановились полностью. По моей просьбе в январе его перевели с нулевого этажа на второй, в четвертый специальный. Экранировать его не стало нужды, так как  под действием лечения его сущность видоизменилась и связи с каким-то внешним посредником, найденные мной при погружении, вместе с блокировками сами по себе ликвидировались.
     В настоящий момент он полностью адекватен и вполне готов к собеседованию. Все те вопросы, которые вы бы хотели ему задать, Виктор Анатольевич, вполне приемлемы и не должны вызвать негативных последствий. Мы можем начинать собеседование с ним прямо сейчас.
     - Ну, что ж. Сам напросился. Сейчас, так сейчас, - удовлетворенно сказал Смагин и добавил: - Иди, готовь пациента, мы через десять минут подойдем.
     Борисов вскочил со своего места и прихватив рисунки Лизы быстро вышел из кабинета.
     - Ну и как тебе? – спросил Тор главврача, лишь только дверь за ним закрылась.
     - А ты и змей, свет Виктор! – развел руками Ветлугин: - Ты ведь его специально упросил Полянского к Лизе прикрепить. Не контора твоя его сломала. Она лишь поставила его в безвыходное положение. Это ты его сломал, вернув в ту же ситуацию, на которой он подсел в Брянске. Разве не так?
     - Так, мой дорогой эскулап. И там почти сходная ситуация, только здесь вместо мальчика, девочка. А Тоня, как и Ольга на шесть лет его старше. Юрию Степановичу очень нравятся зрелые женщины. Но я тебя немного  другое хотел спросить. Верим, или нет?
     - Так Юрий сам за нас на этот вопрос ответил. У нас просто нет другого выхода. Умный, шельмец. Не в бровь, а в глаз попал.
     - Значит оставляем?
     - Слушай, а это не игра ли с его стороны?
     - Нет, на игру не похоже. Да и кто сейчас так играть будет? Ради чего? Жить им осталось ровно, «до понедельника». Как не играй, а край близок. Им нужен результат сейчас, немедленно, что бы успеть его через границу перетащить и надежно спрятать. Лишь на это нужно время, а его с каждым днем все меньше. Явно с нами не профи схватились, а факиры на час. Вот и с Нечаевым они дурака сваляли. Не только сами открылись, но и нам прямо указали, откуда их удара ждать. Жаль меня, в это время, здесь не было. А  в прочем, что бы я мог сделать? А Нечаева надо бы вернуть. У нас теперь расширение отделения господина Полянского резко намечается. Преданные люди нам нужны, да и специалист он не плохой. Как думаешь?
     - Завтра дам задание Соне. Она его, из-под земли, найдет. Уже записал в своем календаре.
     - А теперь пошли. Нас с тобой ждет сам господин «ассасин».

     Тот, кто по паспарту звался Нассеров Джабал Махмудович, сидел возле окна в своей светлой палате четвертого специального блока, куда вход был разрешен только по специальным магнитным картам, и улыбался. Февральское еще стылое солнце своими последними лучами освещало его лицо. И ему это явно доставляло удовольствие.
     Пока все кто пришел к нему, рассаживались по приготовленным им местам, он даже не пошевельнулся, даже не изменил свою позу, что немного озадачило и напугало Тора.
     - Бояться не надо. Я просто прощаюсь с солнышком. Если бы вы знали, сколько времени я его не видел, то не удивлялись бы, - неожиданно произнес пациент мягким красивым голосом на чистом русском языке.
     Смагин вопросительно посмотрел на Юрия. Тот, улыбаясь, пожал плечами.  Наконец все расселись. Как только движение улеглось, Нассеров повернулся к посетителям и тем же мягким голосом  сказал:
     - Я готов, господа. Пожалуйста, задавайте свои вопросы.
     Некоторая автоматичность его поведения покоробила Виктора Анатольевича, но, не смотря на это, он начал задавать вопросы:
     - Скажите, Нассеров, это ваша настоящая фамилия?
     - Конечно, нет, уважаемый. Мне дали паспорт. Попросили  выучить все его данные. Потом сказали, что теперь я Нассеров Джабал Махмудович. Но на самом деле я вовсе не Нассеров Джабал Махмудович.
     - Кто вам дал паспорт?
     - Паспорт мне дал хромой Ахмед. Он хороший человек. Он не виноват. Ему сказали, он делает. Его наказывать не надо.
     - Тогда, как ваше настоящее имя?
     - Меня зовут, Селим, Селим  Шах  Надир. Я пуштун.
     - Теперь вас можно называть Селим?
     - Да, конечно. Я буду рад слышать своё имя из ваших уст.
     - Уважаемый Селим, скажите нам, из каких мест вы прибыли к нам?
     -  Право не знаю, как вам правильно ответить на этот вопрос. Потому что мест, откуда я прибыл три.
     - А вы начните по порядку. По мере приближения к тому, где вы в настоящий момент находитесь.
     - Хорошая подсказка. Вы очень умный человек. Я бы ни за что не догадался, - с детской непосредственностью заулыбался Шах Надир: -  Итак. Сначала, в самом начале пути, я был в крепости  Гота – Чата. Это в Афганистане, недалеко от границы с Пакистаном. Никто не знает, почему она так называется? Гота – Чата! Это совершенно не переводится ни на одном из наречий моего народа. Старики говорят, что эту крепость построили очень, очень давно сами боги, что прилетели с небес на крылатых колесницах. Но это наверно сказки. Ничего в ней божественного нет. Да и сама крепость находится под землей, глубоко под землей. У моего отца было восемь сыновей и шесть дочерей. Однажды в наш род пришел натик - проповедник Могущественного шейха Харуна. Так у нас называли того, кто владел крепостью Гота – Чата. Он всегда приходил один раз в три года, что бы собрать дань детьми. По одному мальчику с каждой семьи и одной девочке с трех семей. В этот раз отец отдал меня, и на него выпала очередь отдать Гази, самую младшую из моих сестренок. Тяжело было прощаться с родными, но я был рад, что не один иду по следам натика. Правда радость оказалась не долгой. На четвертом переходе сестренка умерла. Ей не хватило воздуха. Мы уже высоко забрались в горы, и она просто задохнулась. Натик сбросил её тело в глубокое ущелье.
    В крепости я провел десять лет. Потом  пять лет моим домом был лагерь «Хани» на территории Саудовской Аравии, в знойных песках пустыни Руб–эль– Хали. После окончания обучения меня назначили в группу «Князя» и отправили самолетом из Эр-Рияда в Барселону. Это и есть моё последнее третье место.
     - Значит вы прибыли к нам из Барселоны?
     Селим немного, задумался. Потом улыбнулся.
     - В вашу страну – да. Из Барселоны в Москву.
     - Значит из Москвы?
     - Нет. Из Москвы мы поехали в Ярославль. А уже из Ярославля в Смоленск. А откуда я попал сюда, не знаю. Это же не Смоленск?
     - Нет, это не Смоленск, это Костелов, город Брянской области.
     - Нет, такого города на нашем маршруте не помню. Барселона – Москва – Ярославль – Смоленск – Москва – Барселона. Вот наш маршрут. Но Юра мне объяснил, что я немного заблудился. Это не страшно, правда?
     - Конечно, не страшно, - с уверенностью в голосе проговорил Смагин: - Вы не устали? Можно еще задавать вопросы?
     - Можно, можно! Я так люблю говорить. И до ужина еще целых три часа. Спрашивайте.
     - Дорогой Селим, расскажите, что вы делали в крепости и откуда у вас татуировка летящей звезды на плече? За что вам её сделали?
     - О! Если говорить все, это займет не один день.
     - А вы попробуйте кратко и по существу, уважаемый.
     - Что ж попробую. В крепости нас учили. Сначала мы изучали языки. Я владею русским, испанским, французским, дари, пушту, арабским и фарси. Очень плохо, что не смог выучить английский.
     - Это почему?
     - В лагере «Хани» была создана специальная группа  фидаинов – «жертвующих жизнью во имя Аллаха». Это очень высокая честь – стать настоящим фидаином. Но туда набирали только мужчин знающих английский язык. Жили они и занимались отдельно от нас, в четырех километрах от базового лагеря.
     - Вы очень хотели стать фидаином?
     - Об этом мечтает каждый, кто прошел обучение в крепости  Гота – Чата. Но, к сожалению, я даже зная английский язык, вряд ли бы стал фидаином. Я  - «Посвященный». Об этом говорит мой знак – «летящая звезда» на правом плече. На третьем году обучения наставники открыли во мне дар слышать мысли собеседника и усилием воли в несколько раз увеличивать мою силу, а также взглядом бросать предметы на небольшие расстояния. Со мной специально занимался брамин Джотосаршара, приглашенный с предгорий Тибета самим Могущественным Харуном. Он же и сделал мне эту татуировку после посвящения в таинство внутреннего мира. Так я стал даи – «Великим миссионером».
     - Чему еще учили в крепости?
     - Я не хотел бы об этом вспоминать.
     - Но я вас очень прошу, уважаемый.
     - Нас учили убивать людей любым видом оружия холодного и огнестрельного, любым предметом, оказавшимся под рукой, пустыми руками, ядами природными или составленными самим. Эти тренировки часто проходили на живых людях, похищенных в селениях, купленных на невольничьем рынке, или попавших в плен. Когда началась война с вами, то иногда мы тренировались на пленных шурави. Когда пришли американцы, на пленных американцах.
     - А что вы делали в лагере «Хани»?
     - В  крепости после конца обучения и посвящения меня купил «Князь». Это очень известный, могущественный  и богатый человек на Востоке. Правда, его самого редко кто видел. Покупал меня его представитель. Он же и отправил меня в лагерь «Хани». Там уже ждали другие двое из нашей будущей тройки. Старшим в ней был Хунито – испанец, родом из Барселоны. У него очень красивый шрам на лице, похожий на вставшую, на хвост перед броском змею.
     - А кто был третьим?
     - Он очень плохой человек. Я не хочу о нем говорить.
     - Ну а все же, уважаемый!
     - Русский гипнотизер Иван.  Мошенник, развратник и вор. В Барселоне он загипнотизировал молодую девушку, затащил её в номер гостиницы и там изнасиловал. Мерзостный тип! Когда Хуанито узнал про это, то чуть не убил Ивана.
     - Иван это Валерий Алексеевич Смыслов? Я имею в виду по паспорту.
     - Он для меня всегда будет Иваном. Да покарает его Аллах в русском аду!
     - Теперь скажите, что вы должны были делать у нас?
     - Задание знал Хуанито. Мы должны были ему только помогать своей силой и способностями.
     - А что делал Хуанито?
     - После того, как мы разместились в Барселоне, он улетел в Рим, сказав, что должен выследить цель. Из Рима, как потом рассказывал Хуанито, его путь лежал в Париж. Из Парижа, в Краков. Вернулся он очень озабоченный, и мы в тот же день вылетели в Москву.
     - А что делали вы в Ярославле?
     - В этом городе мы были не долго. Хуанито странно называл его своей второй родиной. Он хотел просто побродить по городу, вспомнить детство. Мы же с Иваном сидели в гостинице и ждали его. Вечером наш командир пришел очень взволнованный. Все говорил о каком-то призраке, пришедшем из разрушенного русскими Берлина. Мне было странно слушать это. Казалось Хуанито сходит с ума. На вид ему не больше тридцати лет, а Берлин русские разрушили в 45 году. При любом расчете, командир либо тогда еще не родился, либо ему был день от роду, что просто тоже невероятно. И все же он очень убедительно говорил про этого призрака и про то, какой хороший подарок он припас для него из сорок пятого года. На следующий день мы выехали в Москву, а из неё нигде не задерживаясь в Смоленск. А потом я очутился здесь. Но это не Смоленск. И где Хуанито? – в голосе Селима, послышались плаксивые нотки, и Юрий дал сигнал Смагину заканчивать.
     - Последний вопрос, уважаемый. Что это такое? – Виктор Анатольевич протянул пациенту медальон, найденный в кожаном мешочке, среди вещей «ассасина».
     - Это тот великий мир, который мечтали построить Шейх эль Джабаль и те, кто охранял Храм. Два квадрата, наложены друг на друга так, что их острые углы проходят ровно по середине сторон. Два мира. Две части света. Восток и Запад. Христианство и мусульманство. Восемь углов объединения. Восемь углов могущества. Восемь углов примирения. Восемь углов доброжелательства. Лишь достигнув подобного, двое в восьми будут править всем миром.
     - Виктор Анатольевич, он возбуждается. Надо прекращать опрос, - зашептал Юрий на ухо Смагину.
     Но тот уже видел и чувствовал сам, что с пациентом начинает твориться что-то не ладное. Он дал сигнал покинуть помещение. Они уходили, а в спину им неслись слова,  Селим Шах Надира:
     - Восемь – число оставшихся Богов. Восемь – священное число. И только восемь получается при наложении друг на друга матриц двух миров. Именно эти миры должны править и их могущество в восьми канонах вечности и благоденствия. Восемь…..!

«ПРОРОК»
Россия. Санкт- Петербург. Невский проспект. Дом генерал-прокурора  князя Алексея Борисовича Куракина (бывший дом Н.И. Чичерина), каминная гостиная. 20 декабря 1796 года, вечер.
    
     - Восемь….  Восемь лучей у звезды твоего, Лёшенька, ордена Святого Александра Невского. Первого Ордена! А если у самого ордена коронки над главками орлов  имперских двуглавых принять за «концы», то и сам орден тоже получается восьмиконечным и несет в себе цифровой знак святого символа нашей православной церкви. И за этот символ, за орден твой с таким священным символом, за батюшку нашего императора, дай Бог ему здравия на долгие годы, мы сейчас и выпьем! – сказав эту тираду, князь Александр Борисович Куракин встал со своего кресла. Парадный мундир со всеми регалиями, орденами Святого Владимира 1 степени и Андрея Первозванного, был снят и аккуратно повешен на специальные растяжки при входе в гостиную, камзол  темно-синего шелка был расстегнут, шейный платок развязан, рукава белоснежной рубашки закатаны, обнажив еще крепкие руки.
     6 декабря 1796 года князь  специальным указом Павла Первого был вызван в Санкт-Петербург из села Надеждино Саратовской губернии, куда в ссылку отправила его Екатерина II,  обласкан  и назначен гофмаршалом, вице-канцлером и из государственной казны ему было выплачено 150 тысяч рублей на уплату долгов. Через несколько дней пожалован в тайные советники и награжден сразу двумя, выше перечисленными, орденами империи, а также домом в Санкт-Петербурге.  Он еще не был «бриллиантовым князем», Гавриил Романович Державин только-только присматривался к нему. Но неожиданные  и в большом количестве   почести,  порой совсем не подкрепленные определенными деяниями, уже проложили первые трещина в той стене, что разделяет добродетель от грехов смертных. Хотя если быть справедливым и честным, то надо сказать прямо – устоять от всех тех соблазнов, что окружили Александра Борисовича при дворе Павла, было просто невозможно, просто было выше человеческих сил. К тому же, что греха таить, Александр Борисович и в молодые годы, будучи «душой» Павла Петровича и его самым «блестящим и наивернейшим другом», не чурался тех благ, что давало ему это положение. И не всегда эти блага были связаны с высокой моралью, честью и долгом.
     Мужчины, а их за столом трое, стоя выпили, поставили бокалы и сели закусывать.
     - Ты, Алексей, не расстраивайся так, - произнес Александр, выбирая себе из огромного блюда, аппетитно поджаренную куриную ножку: - Не надо хмуриться и переживать. Не все  получается так, как мы хотим. И не косись на князя. Он  трех людей потерял. Так что счет в твою пользу!
     - Уважаемый Алексей Борисович прошу Вас поверить мне. Все то, что произошло, явилось результатом проведения совершенно не продуманной и не подготовленной операции. С одной стороны у нас не было другого выхода, с другой – невероятно ограниченное время на проведение оной. Плюс амбиции моего доверенного лица, решившего сделать дело, во что бы то ни стало.
Он поплатился за это, почти лишившись уха и получив тяжелую рану в грудь. Трое его спутников убиты.  Я уже не говорю, что слова дражайшего Александра Борисовича, о непредсказуемости вашего императора, были нами не учтены, а фактически пропущены мимо ушей. Вот  почему  получилось именно то, что мы имеем.
     - В том, что было сделано нами не так, как надо, господин фон Вален, можно найти большое количество причин, что и привели к трагическому результату. Причем – причин совершенно от нас не зависящих, нами не учтенных и, конечно же, не по ротозейству и халатности, а просто по нехватке времени, - медленно, словно через силу, не поднимая от стола глаз, стал говорить Алексей Борисович, когда  князь Остготский замолчал: - Вы просили меня оповестить вас о том, что предпримет государь император после беседы с монахом. Это я  сделал. В свои истинные планы посвятить меня Вы не сочли нужным. В результате Ваши люди, как тати ночные, напали на гусар из отряда охраны Его Императорского Величества, посланных по его личному приказу и с его личным посланием. Два гусара убиты. Один жестоко порублен, но пока жив. Сам капитан Кропивницкий, слава господу нашему, остался цел. Мне, как генерал-прокурору при Тайной Экспедиции, поручено в срочном порядке провести расследование этого нападения, сыскать виновных и, как выразился Павел Петрович, вздернуть их на первом же суку без  суда и следствия. Их Императорское Величество усматривает в этом инциденте покушение на свою персону. А это, дорогой князь, уже  совсем другое дело. Это дело не о простом ночном разбое, а …
     - Лешка! Постой! Замолчи, Лешка! – вдруг вскочил со своего места старший Куракин и добавил тихо и ласково: - Ваше сиятельство. Вы уж не судите строго моего братца. Он просто не в курсе всех наших с Вами забот. Вы кушайте, кушайте, пейте… Мы тут выйдем на несколько минут, поговорим и к Вам присоединимся.
     Ахад фон Вален пожал плечами, усмехнулся, взял в руки серебряную специальную для рыбных блюд вилку и нанизал на неё кроваво-красный кусок семги.
     - Да, конечно, господа, вам надо поговорить. Все нормально, Александр Борисович! Все нормально! – совершенно спокойно произнес  князь.
     Из каминной гостиной вели три двери. Одна в коридор, что делил это крыло дома на апартаменты Алексея Борисовича и его жены – Натальи Ивановны Головиной. Другая в рабочий кабинет хозяина дома и третья в его огромную библиотеку, насчитывавшую к тому времени уже более 800 томов.
     - Пошли! Пошли, братушка! – Александр подхватил брата под локоток и, продолжая улыбаться самой невинной улыбкой, какая у него могла получиться в данный момент, направился в сторону кабинета.
     - Ты в своём уме, Лешка! – свистящим шепотом, не сулившим ничего хорошего и с грозно сведенными бровями на лице, набросился старший на младшего, как только дверь кабинета плотно закрылась за ними и они прошли на середину помещения: - Ты хоть понимаешь, с кем  в таком тоне разговариваешь? Кому обвинения предъявляешь? Кого в покушении на жизнь императора подозреваешь?
     - А и понимать здесь особо нечего! – в ответ вспылил Алексей Борисович: - Ишь! Примчался без зова и приглашения. Имя перса, фамилия голландца или француза, фамильная приставка  германца, а дворянский титул и русский, и польский, и французский, и итальянский. «Князь Остготский»!?  Остготские племена в Скандинавии проживали, а через некоторое время   на побережье Черного моря объявились. С Римской империей воевали. Так у них вожди конунгами звались, позднее – герцогами,  а не  князьями. Князь – титл чисто славянский. А этот -  прибыл в Россию, как представитель Мальтийского ордена, но почему-то со стороны Швеции, на шведском судне. Шведы же, какой мир не заключай, все равно враги наши исконные. Уж не шпион ли он подосланный?
     - Леша! Прошу, следи за тем, что ты говоришь! Князь прибыл сюда с тайной миссией – это правда. Но, не как соглядатай, а как друг… Ты его правую руку видел? –  тихо спросил Александр, косясь на дверь, ведущую в каминную гостиную.
     По тому, как неожиданно побледнело лицо брата, как заострились скулы, Алексей Борисович понял, что дело приобретает серьезный характер.
     - Братка, ты что? – с тревогой в голосе произнес генерал-прокурор: - Рука, как рука. Два перстня. Один на указательном, другой на безымянном пальцах.
     - А на перстни обратил внимание?
     - Я не присматривался. А в чем дело?
     - Скажи по чести, брат, я  давал тебе когда-нибудь плохие советы? Помнишь, настоял на том, что бы ты принял участие в осенних маневрах цесаревича в Гатчине. Как ты упирался, как не хотел. Помнишь?
     - Ну, помню. Ну, не давал.  И что?
     - А как с Павлом Петровичем озера форсировали? Как картошку печеную  ели? Как в потешную атаку ходили? Как знамя «синих» на шпаги взяли? Как Павел Петрович нас с тобой перед всем строем в пример поставил?
     - Было дело!
     - Именно, что было. Не было бы его, сидел бы ты до сих пор в чине камергера – «подай – принеси», или по хозяйственной части распоряжался. Лакей – он и в золоте лакей. А сейчас!? Вона – тайный советник, генерал-прокурор, Тайная Экспедиция, орден Святого Александра Невского. Я как тебя просил – пройти вместе со мной ритуал посвящения в масоны? А ты – нет и нет! Вот прошел бы, сейчас сразу бы узнал эти перстеньки на руке князя. И не задавал бы дурных вопросов, а тем более про шведских шпионов.
     - Так что это за перстни такие?
     - А то! Один перстень – «Великая Лучезарная дельта»! Дает право над любой масонской ложей главенствовать в любом королевстве, в любом царстве, в любом герцогстве, куда бы владетель сего кольца не прибыл и чтобы не пожелал – все ему подчиняться должны.  А, второй - истинный перстень царя Соломона. Это тот, что в легенде описан. И этот наш князь вовсе не князь, а скорее всего «неизвестный старший». И вполне возможно – «Рыцарь Красного Пера». И власть у него  безмерная над всеми владыками мира, власть тайная, но от этого еще более могущественная. А раз наш Павел Петрович тоже масон, то, что захочет наш князь, то тот и сделает. Так что, Леша, ты его смиренно проси, а не начальственно. Иначе и себя погубишь, и меня по удар поставишь. Теперь давай говори о том, как расследование движется. Кому поручил, что за фрукт, ну и что накопали. Только короче, гостя оставлять без внимания и не резон, да и не прилично по политесу.
     - Поручил вести следствие Александру Макарову. Это мой помощник – коллежский советник, кавалер, умный, работящий, а самое главное верный. Трупы с дороги убраны. Троих татей взяли  к себе, гусар в кавалергардию. Там их к похоронам и приготовят. Раненного гатчинский разъезд в Гатчину доставил. Местные эскулапы  ему перевязку сделали, руду остановили.  Второго дня в Санкт-Петербург привезли. В кавалергардии положили. Врачи дворцовые по распоряжению Павла Петровича его досматривают.
     Какие предположения  можно сделать? Разбирал я бумаги предыдущего генерал-прокурора и обнаружил интересный запрос английского посланника на некоего Эдгара Гейса. Его разыскивает тайная полиция английской короны. Очень интересный субъект. Пират, бандит, убийца, вор, насильник. Одним словом – порождение всех пороков. Опознать его можно по двум  замечательным татуировкам на теле. На груди штурвал корабля с лентой и надписью по-аглицки на ней – «Все моря мои!», а на спине голая девка, и опять надпись «И ты тоже моя!». Так вот – один из трех убитых разбойников – Эдгар Гейс. На его теле точно такие татуировки. Второй не понятно кто. Но не русский это точно. Белье исподнее шелковое. Такое только французы носят. И плетение кольчужки не нашенское. Третий – не понятно кто. Рост большой, плечи широкие… Глаза узкие, а само лицо коричневое, но европейское, вытянутое и нос не картошкой, а тонкий, орлиный. Я не говорю уже про одежду, про обувь. Все не наше. Оружие – пистоли французские, ружья английские, кинжалы испанские, сабли польские. Как мне все это отнести к ночному разбою русскими татями?  А?  Да и кто поверит, что русские разбойники напали на  гусар из охранной команды самого императора. Но ты, Сашка, еще одно не учел. Ниточка  ко мне тянется. Как могли злодеи узнать о срочном выезде гусар? А ну, капитан Кропивницкий, докладывай, кому говорил про маршрут следования? Вот тут, моя головушка на плаху и ляжет. А начнут меня в пыточной рвать, боюсь, не вынесу боли, все скажу. Так что просто не знаю, как нам всем из этого «дела» вылезать, а вылезать надо. И если этот могущественный « неизвестный старший» поможет своей властью, как ты сказал, то авось с божьей помощью выберемся.
     - А как дело с Кропивницким?
     - Беседовал я с ним. Но он тех, кто напал, не видел. Его гусары прикрывали. Он даже тому, что порубили, свою саблю, захваченную в сражении, на ходу бросил. Мы же его особо к трупам и не допускали. Да он и не интересовался ими. Он все больше скорбел по своим убиенным гусарам, а от раненного гусара, так просто не отходил.
     - Хорошо. С капитаном я сам разберусь. Майора ему дам, орден за храбрость, тысяч двадцать подброшу. Как  с гусаром раненным?
     - Смагин Петр, по отцу Емельянович. Родился в 1769 году. Уроженец города Ярославля. Принят на службу в 1789. Рекомендация майора Смагина Емельяна Авдеевича, отличившегося в Семилетней войне 1756-1763 годов, в сражении при Кунерсдорфе, во взятии Берлина в 1760 году, а также в русско-турецкой войне 1768-1774 годов. Петр Смагин зарекомендовал себя прекрасным наездником, метким стрелком, лучшим фехтовальщиком, как в пешем, так и в конном строю. Одинаково владеет холодным оружием как правой, так и левой рукой. Обычно рубится обеими руками.
     - Последнее и так ясно. Один против трех, да еще в седле. Это надо было видеть. Как он?
      - Сегодня с утра заглядывал к нему. Все еще в горячке.
      - А как его противник?
      - С этим совсем ничего не ясно. Прошло всего восемь дней, а он уже ходит. Ухо перебинтовано, а то бы он и на улицу вышел. Да и как он с такой раной до Санкт-Петербурга добрался? Не понимаю. А князь твой руками разводит, молчит и улыбается.
     - Ладно. Спросим об этом самого князя. Пошли к гостю.
      Братья вернулись в каминную залу. Там их взгляду представилось довольно любопытное зрелище. Ахад фон Вален сидел  без камзола, в расстегнутой рубашке с наполненным бокалом в одной руке и куриной ножкой в другой. На лице его сияла радостно-пьяная улыбка.
     - Дорогие гости! Прошу к столу! – с трудом произнес он: - Я все слышал и знаю. Так что объяснять  мне  ваши желания не надо. Александр Борисович через два дня мне нужно устроить аудиенцию у господина императора. На ней я все устрою и думаю, ваш Павел Петрович будет доволен. Ну, по крайней мере, забудет об этом печальном факте вечером 12 декабря на гатчинской дороге. Вы же, Алексей Борисович, за это мне должны дать человека, который помимо императора беседовал с монахом. А такой человечек есть. Комендант Петропавловской крепости. Я прав? Устраивает вас такой расклад? Конечно, лучше бы встретиться с самим «монахом». Но он под защитой церкви в настоящий момент. И вновь приняв сан будет для меня, к сожалению, недоступен.  И еще хочу добавить. Ваши знания истории, ваша библиотека, Алексей Борисович, делают Вам честь. Но они  не так полны, как надо бы. Остготские племена не только воевали с Римской империей, но и победили её. Завоевали Италию. Готский король Теодорих стал владеть этими землями, как наместник императора  Восточной Римской империи. Следовательно, слияние остготских орд с местным населением вполне  могло поспособствовать возникновению среди завоевателей такого дворянского титула, как «КНЯЗЬ». С этим надеюсь понятно? Вот имя у меня, и, правда, персидское. Что поделаешь! Причуда моего многоуважаемого отца. Он выполнял в Персии очень ответственную миссию, когда я родился. Время было тяжелое. Болезни, голод, войны. Одним словом – смерть собирала большую жатву в те времена. Так вот было такое поверье, что  ребенка, особенно мальчика, надо назвать таким именем, что бы смерть его не смогла найти. Ахад – в переводе с персидского - «никто». Меня так и назвали. И как видите – остался жив. Да вы  садитесь, садитесь господа! Что ж вы стоите? Вот так! Хорошо! Наливайте. И выпьем за дружбу!
     Не дожидаясь хозяев, князь одним махом выпил свой стакан. Братья переглянулись. Штоф перцовой водки был пуст. А выпили они трое перед уходом в кабинет лишь по полстакана. За время их отсутствия князь Остготский влил в себя почти литр крепчайшей водки, настоянной на красном жгучем перце. Это было, даже с хорошей закуской «убийственно» много. Но главное, Ахад фон Вален членораздельно разговаривал, вполне здраво мыслил и, что самое удивительное, сидел еще на стуле.
     Алексей Борисович развел руками, взял со стола пустой штоф и пошел к шкапчику за новым. Скоро порядок на столе был восстановлен. В его середине, играя огнями свечей, воцарился  штоф с медовой водкой   и  вечерний ужин, постепенно превращаясь в дружескую попойку, возобновился.
     На втором заходе, после тоста за русского молодца гусара, то бишь, за Петра Смагина, произнесенного гостем, тот признался:
     - Я хочу вас разочаровать, дорогой Александр Борисович, я не «неизвестный старший» и тем более не «Рыцарь Красного Пера». Хотя власть мою в этом мире вы правильно определили. Могу многое. Но вот этот напиток, что называется русская  водка, гораздо меня сильнее. Все относительно. Все относительно. Ну, до чего, хороша…! Как это по-русски?! СТЕРВА!!!
     С этого момента застольем полностью завладел заморский гость. Из него, как из «рога изобилия», посыпались разные интересные истории о людях, живших за много-много столетий до настоящего времени. Фараоны древнего Египта, цари Вавилона, герои Эллады, консулы Древнего Рима в его  ярких рассказах представлялись не просто великими реформаторами, полководцами, строителями, а живыми людьми с их недостатками, пробелами в воспитании, низменными страстишками. И это подавалось с добрым юмором, нисколько не бросающим тень на заслуги того или иного великого перед человеческой историей. Алексей Борисович неоднократно ловил себя на мысли, что все это рассказывает человек не просто изучивший досконально древнюю историю того или иного государства, по воспоминаниям очевидцев этих событий, а человек непосредственно присутствовавший при их свершении, видевший все им рассказанное своими собственными глазами.  Но, этого не могло быть! Никак быть не могло!
     Когда на стол был поставлен третий штоф, младший Куракин не утерпел и прямо спросил князя Остготского:
     - Ваше сиятельство! У вас, наверно библиотека по древней истории более моей, с домину мою будет. И когда это Вы все  так досконально изучили? Вот бы и мне в вашей библиотеке покопаться?
     Фон Вален вздрогнул и неожиданно совершенно трезво посмотрел на Алексея:
     - Самая главная библиотека, дорогой Алексей Борисович, это то, что остается от прочитанного и увиденного вот здесь…
     Он постучал себя по лбу и продолжил:
     -  Если я позволю Вам в ней покопаться, то, скорее всего, отправлюсь в мир иной. А у меня еще  много дел на грешной земле. История имеет способность повторяться. Повторяться, но в других измерениях как общественной, так и производственной средах. И вершат её такие - же люди, с теми же наклонностями, недостатками и достоинствами, что и триста, тысячу лет назад. Если взять за отправную точку деяния Александра Македонского и наложить их на наше время, то, что мы увидим? В каком-то искаженном, но, по сути, в равнозначном смысле, его деяния начинает повторять Наполеон Бонапарт. Идея мирового владычества, единого мирового порядка, насаждаемая одной властью, одной рукой, одной армией неистребима и поэтому вечна. И эта идея очень заразна, и не всегда излечима, как болезнь.  Сейчас еще этого не видно. Наполеон сделал лишь первый шаг. 14 сражений и не одного поражения. Но поступь его тверда и решимость  только рождается. Все еще впереди. В его образе как раз и проступают характерные черты того далекого от нас Александра Македонского. Ибо вершить титанические дела может только такая личность. Вот и получается, что изучая и прослеживая путь Наполеона Бонапарта, мы изучает человека с яркими характерными особенностями, присущими Александру Македонскому. Хотя человеку, одному человеку, для полного счастья надо совсем немного.  Погоня за БОЛЬШИМ с одной стороны  двигает вперед прогресс человечества, а с другой стороны приносит горе, страдания, смерть миллионам порой совершенно неповинным людям. Но такова сущность, как самого прогресса, так и истории человечества.
     - Но почему именно Наполеон? – возразил вдруг, сам того не ожидая от себя, Алексей: - У нас  есть Александр Васильевич Суворов. Он тоже  без поражений все компании вершит. Федор Федорович Ушаков – в море нет ему равных…
     Ахад вскинул руку, прерывая Куракина этим жестом.
      - Дорогой Алексей Борисович! Не хочу ни в малой мере Вас обидеть. Но истина в росте территории вашего государства такова, что, честно могу сказать, лично я в большом затруднении  дать ей характерное название. Вы  не завоеватели. Вы не покорители других народов. Вы не борцы против чуждых вам идолов и богов. Наоборот! С запада вас неоднократно пытались завоевать сторонники католической веры. Но вы не только выстояли, но и приросли новыми землями. С востока пришли почитатели Тенгри. По-вашему татары и монголы. И что получилось? На карте Геи со временем появилось мощное Московское государство, что уже не платило ежегодную дань Тенгри, а само требовало с него платы. И все это, без каких либо завоевательных военных походов! Ваш  царь Иван послал несколько сотен казаков на восток с атаманом по кличке Ерма!  Они вторглись на территорию бога Тенгри и завоевали её! Как, скажи, несколько сотен казаков смогли покорить такую территорию!? И не просто покорить, но и остаться на ней, внести что-то своё в жизнь аборигенов, стать их друзьями. С юга вас всегда беспокоили исламские государства. Другая религия. Другой уклад жизни. Совсем другие святыни. Европа билась с ними не на жизнь, а на смерть несколько веков. Вся Европа!! А вы..? Выбили их всех с южных территорий. Построили город Сева и сто Поль. Интересное название! Создали мощный флот. И теперь ваш Федор Федорович Ушаков хозяин положения, как в Черном, так и в Средиземном морях. ХОЗЯИН!!! А не ЗАВОЕВАТЕЛЬ!!!  Во многих ваших дворянских гербах присутствует лесной зверь. Его зовут МЕДВЕДЬ. Зимой он спит в берлоге. Проснувшись весной и, имея в своей шкуре огромное количество, накопленных за зиму, кровососущих насекомых, этот медведь идет к реке и бросается в воду. Насекомые понятно покидают его. Вот и вы также. Сначала копите своих врагов, а потом топите их в их же крови, принимая как дань за это территорию ими занимаемую. Причем, без каких либо захватнических планов и претензий на мировое господство. Вы совершенно необъяснимая раса. Воины, которым  нет равных в этом мире и в тоже время без каких либо претензий на господство. Предприниматели, которых по хитрости и деловой активности не смогут обойти даже иудеи. И в тоже время честны, просты и доверчивы, как младенцы. Законники, которым просто неведомо то, что закон для того и существует, что бы его нарушать. Именно поэтому у вас, никогда не появятся Александры Македонские. Да их вам и не надо. Ибо ваше государство тот стержень, на котором держится весь мир, к сожалению не понимая этого. Без вас, русских, МИРА НЕ БУДЕТ!
     - Да уж! Запрягаем мы долго. За то едем быстро и далеко! – вставил своё слово Александр Куракин, разливая теперь уже рябиновую настойку по бокалам сотрапезников.
     - Очень точное определение! – воскликнул князь Остготский, стирая с лица серьёзность и вновь пьяно улыбаясь Алексею.
     Вечеринка закончилась в четвертом часу утра. А в девятом братья уже мчались в карете старшего Куракина в Зимний дворец.
     - Ох! Голова раскалывается. Это  сколько же мы употребили с тобой? – стонал Алексей Борисович, склонив голову на плечо Александра.
     - Да, не мало. Считай – штоф медовой, штоф рябиновой и под конец ты еще шампанское открыл, балбес! Ну, кто водочный продукт с шампанским мешает?
     - Саш! А у тебя что, голова не болит?
     - Болит, конечно. Но служба от этого страдать не должна. Мне сейчас к Павлу Петровичу пробиться надо, решить вопрос с аудиенцией князя. Да так решить, чтобы никто об этом и не узнал.
     - А интересный это человек Остготский князь. Очень интересный…
     - Ты вот что, братишка! Особо не растрезвонивай о нем. Миссия у него секретная и деликатная.  По каким вопросам он к нам наведался и, что с государем решать будет, мы не знаем, и знать не хотим. Так то и лучше будет во всех отношениях. И реши ты эту проблему! Что у тебя колодников в подвале нет? Отбери троих, приодень в одежду убитых злодеев, да и вздерни на гатчинской дороге. Караул поставь. Доложи императору. Он смотреть не поедет. Мертвых с детства боится. А убитых вывези подальше, да и утопи в болоте каком-то. Много их у нас имеется, особо в чухонской стороне. Что тебя учить надо? И все! Дело закрыто. Да и дай ты князю этого коменданта. Сведи их. Ничего он ему не сделает. Тем более тот уже считай и не комендант вовсе, коль рапорт об отставке написал.
     - Люб мне, Андрей Гаврилович! Понимаешь! Люб! А князя твоего я боюсь. Он какой-то не такой! Какой-то страшный, особенно когда веселый. Я обратил вчера внимание. Смеется, веселится, а глаза холодные, как у змеи. Того гляди кинется и ядом смертельным под улыбку веселую попотчует. Одним словом, не нашенский он, не нашенский.
     - Ты это, Лешка, брось! Люб, не люб! У нас с тобой не может этого быть, если хотим головы свои сохранить и жить в своё удовольствие, и при деньгах, и при наградах. Такую дорогу мы с тобой выбрали. По ней нам и идти. Мне тоже многие любы. Но стоит споткнуться…! Только споткнуться, так они же, эти «любы», сразу тебе подножку подставят! Это что б ты упал! Да так, что б и не встал больше! С волками жить – по-волчьи выть! Вот наш с тобой закон теперь. Этот закон для всех един, для всех кто рядом с троном государя находится. А у его ступеней совсем не до любови. Только и смотри, как бы спину не подставить. Так что ты эту ахинею «люб – не люб» выкинь из головы и забудь!
     Но увидев, как болезненно сморщилось лицо от его слов у младшего брата, уже с теплом в голосе добавил:
     - Ну, хочешь, я сам князя на Чернышёва выведу? Хочешь? По простецки, по дружески. Захотел, мол, иноземный гость Петропавловскую крепость осмотреть. Вот мы и пришли к Вам,  генерал-аншеф, со всем нашим почтением, что б Вы лично этот «экскурсион» устроили. Сведу, а там как хочет так пусть и разбирается с ним сам, без нашей помощи. Хочешь?
     - Хорошо! Пусть так и будет. Если тебе это не в тягость. Но только прошу, дай ему получить добро на отставку. Пусть порадуется. А потом уж как дело пойдет.
     - Так мы это мигом сообразим. Сегодня же отдам распоряжение об ускорении этого дела. Вот мы с его приказом об отставке с князем и нагрянем. Ну и орденок какой-нибудь за добрую службу Отечеству вручим при параде. А? Как получается? А?!
     - Сашка! Как мне с тобой хорошо! Знаю, не придворного типа я человек. Мне бы книжки мои читать. Высшее счастье! А вот ты совсем другое дело. Совсем другое!

     Кратко от автора.
    
     Дальнейшие события развивались следующим образом.
     Не смотря на свой авторитет при дворе Павла I, Александру Борисовичу Куракину удалось получить разрешение на аудиенцию для князя Остготского только на 25 декабря 1796 года.
    25 декабря 1796 года. Аудиенция состоялась тайно без свидетелей в гатчинском дворце. Ахад фон Вален, князь Остготский вручил российскому императору послание от Великого Магистра Мальтийского Ордена принца Эмманюэля де Роган-Польдюка, в котором тот просил оказать помощь Ордену в деле восстановления польско-русского майората Мальтийского ордена и в оказания давления на Францию, которая лишила орден всех его владений на её территории. Кавалеры же Ордена были высланы из страны. В конце послания Великий Магистр высказал недоверие поверенному русской императрицы Екатерины II офицеру русского флота, греку Антонию Псаро и просил прислать ему замену уже от нового императора. Ознакомившись с посланием Великого магистра Павел I удалился в кабинет, написал ответ, в котором заверил  принца Рогана в том, что император российский не оставит без внимания просьбы славных рыцарей Мальтийского ордена. Русско-польский майорат в ближайшее время будет полностью восстановлен. К нему будут приданы так же русские земли, как компенсация за потерю земель во Франции. Франции, если она не вернет Мальте её законные территории, будет объявлена война. Офицер русского флота, грек Антоний Псаро отзывается императорским повелением назад в Россию и подлежит дисциплинарному наказанию. Новый поверенный немедленно будет выслан на Мальту, снабженный соответствующими документами и  императорскими грамотами.
     Послание было вручено князю Остготскому в запечатанном виде, после чего Павел Петрович пригласил Ахада фон Валена на обед.
     26 декабря 1796 года генерал-прокурор Алексей Борисович Куракин в 11 часов 15 минут был принят Павлом I. Алексей Борисович доложил императору о проделанной работе за истекшие дни месяца, а также по делу на гатчинской дороге вечером 12 декабря. Павел Петрович во время доклада ходил по кабинету и мурлыкал себе под нос мелодию детской песенки. Когда доклад окончился, император подошел к Куракину и сказал:
     -  Прекрасная работа Алексей Борисович. Прекрасная! Я слышал Вы у нас книгочей замечательный. А не смогли бы Вы заняться составлением Общего гербовника дворянских родов Российской империи? А?
     - Если это не помешает основной работе, Ваше императорское величество. То с большим удовольствием.
     - Вот и хорошо! Займитесь, пожалуйста! Ассигнование этого предприятия я обеспечу. И какая потребуется помощь…, там граверы, художники, типографские работы….  Все! Вам в помощь и в первую очередь. Идите! Идите, мой дорогой!
     И уже в спину, выходящему из кабинета Куракину:
     - А у моего Коленьки сегодня еще один зубок прорезался. Клыкастым Коленька становится. Клыкастым! Счастье то, какое!
      26 декабря 1796 года - пополудни Их императорское величество в хорошем настроении посетили место строительства Михайловского замка. Указ о его начале был издан 28 ноября 1796 года. Павел I остался  доволен состоянием дел, шутил с работными людьми, интересовался условиями труда. Под конец своего посещения приказал выдать каждому работнику по одному серебряному рублю, подрядчикам по два, инженерному составу по пять. А также приказал поставить шесть ведер «Петровской водки» со снедью, но с предупреждением – за чрезмерное пьянство – наказание  плетьми, лишение работы, высылка на торфяные разработки без права возвращения на проживание в столицу. «Чрезмерное пьянство» определялось не способностью стоять на ногах.
      27 декабря 1796 года -  капитан гусар Его императорского величества Кропивницкий Андрей Денисович был произведен в майоры, награжден 15 тысячами рублей,  золотыми кистями к темляку сабли и наградным оружием (2 пистолета) с  серебряными накладками и гравировкой  - «За храбрость».
     27 декабря 1796 года - из подвала Тайной канцелярии был выпущен слуга коменданта Санкт-Петербурга Антип Лузга. Генерал-прокурор лично принес Антипу извинения за задержание, объясняя это «неожиданно сложившимися обстоятельствами», дал ему 25 рублей в награду за неудобства и попросил  досматривать добросовестно за генерал-аншефом Чернышёвым.
     1 января 1797 года - в лазарете кавалергардии очнулся Петр Смагин и попросил пить. Дворцовый лекарь констатировал окончание кризиса и начало выздоровления раненого.
     12 января 1797 года – генерал-аншеф Чернышёв Андрей Гаврилович получил приказ об отставке с сохранением содержания. Приказ ему доставил и зачитал князь Куракин Александр Борисович по личной просьбе Его императорского величества. За добросовестную службу генерал-аншефу вручили орден Святого Александра Невского, 50 тысяч рублей и именную шпагу с гравировкой – «За верность». С Александром Борисовичем был иностранный подданный, гость самого императора – Ахад фон Вален, князь Остготский. Он захотел осмотреть Петропавловскую крепость, в чем ему и помог генерал-аншеф, пока готовился прощальный ужин. 
     16-го февраля 1797 года - отставной генерал-аншеф, сдав дела новому коменданту, собирался съехать из дома коменданта в Петропавловской крепости (своего жилья в городе он не имел). Приехавший проводить его уже назначенный указом Их императорского величества комендантом Санкт-Петербурга генерал от инфантерии Вязминтинов Сергей Кузьмич обнаружил двери дома коменданта открытыми.  При передаче дел и проведенной при этом ревизии они очень понравились друг другу, и Вязминтинов даже выразил желание поспособствовать в дальнейшем устройстве жизни одинокого генерал-аншефа. Он пришел к Чернышёву с хорошими вестями. Три его друга по армии, теперь отставники, с удовольствием предоставят жилье бывшему коменданту  Санкт - Петербурга, зная его как человека честного, порядочного и благородного.
     В хозяйственных помещениях кухарка и её помощница спали прямо на полу кухни. Слава богу, огонь в печи был не разведен. Конюх и приходящие слуги тоже спали в своих каморках. На втором этаже в кабинете коменданта Чернышёв Андрей Гаврилович сидел в кресле у изразцовой печки без признаков жизни. Рядом с креслом стоял знакомый уже нам столик с секретом. Антипа Лузги в комнате прислуги не было. Так же исчезли врученный генерал-аншефу орден Святого Александра Невского, именная шпага с гравировкой – «За верность» и подаренный императором кошель с 50 тысячами рублей.
     Немедленно об этом прискорбном событии было сообщено в Тайную канцелярию. На место происшествия прибили – коллежский советник, кавалер Александр Макаров, судебный доктор Джеймс Гриффис и два пристава. Доктор засвидетельствовал наступление естественной смерти, следов насилия было не обнаружено. Нет насилия – нет дела. Единственное - отсутствие Антипа Лузги не прошло мимо внимания Макарова. Был  тут же выправлен Указ о задержании оного по подозрению в воровстве. В Указе перечислялись пропавшие предметы и основные приметы предполагаемого похитителя.
     1796 – 1797 годы. Итальянская компания.
     2 марта 1796 года – молодому генералу Бонапарту был вручен своеобразный свадебный подарок от директора Директории  Поля Франсуа Жан Никола, виконта де Барраса. Наполеон  сочетался гражданским браком с вдовой казненного при якобинском терроре генерала, графа Богарне, Жозефиной, бывшей любовницей самого Поля Франсуа. Бонапарт получил  из рук Барраса должность командующего Итальянской армией республики. Но по точным сведениям русской разведки, кандидатуру Наполеона Бонапарта на заседании Директории предложил и отстоял в жестоком споре Лазар Карно – член Директории.
     Вторая половина марта и первая половина апреля 1706 года – реорганизация Итальянской армии Наполеоном и организация снабжения её за счет освобожденных от австрийцев территорий.
     Апрель 1796 года.  Разделение войск сардинского генерала Колли и австрийского генерала Больё. А потом нанесение полного поражения и тому и другому по очереди.
     28 апреля 1796 года. Заключение перемирия с Сардинским королем.
     7 мая 1796 года Итальянская армия республики переправилась через реку По и до конца мая очистила от австрийцев всю северную Италию.
     3 июня французы осадили Мантую
     29 июня пала Миланская цитадель.
     Новая австрийская армия Вурмзера после ряда поражений была вынуждена запереться в Мантуе.
     Ноябрь 1796 года. В Италию были направлены Австрией новые войска под командованием  Альвинци и Давидовича.
     15 – 17 ноября 1796 года - в результате боёв при Арколе Альвици вынужден был отступить. Бонапарт выказал личный героизм, возглавив одну из атак на Аркольском мосту со знаменем в руках. Его адъютант Мюирон погиб, прикрыв его своим телом от вражеских пуль.
     14 – 15 января 1797 года - австрийцы были окончательно оттеснены из Италии, понеся огромные потери.
     2 февраля 1797 года генерал Вурмзер капитулировал.
     Начало марта 1797 года - Наполеон Бонапарт двинулся на Вену.
     10 января 1798 года - Директория назначает Наполеона Бонапарта командующим Английской армии.
     5 марта 1798 года он получает карт-бланш на организацию Египетского похода.
   
     В апреле 1797 года -  крестьянин села Акулова Алексинского уезда Тульской губернии Василий Васильев вторично принял монашеский постриг под именем АВЕЛЬ  в Санкт-Петербургской Александра Невского лавре по личной просьбе Их императорского величества Павла I. При принятии пострига присутствовал  сам император и митрополит Гавриил. Митрополит лично благословил  новообращенного и напутствовал его словом божиим. Император поздравил с принятием монашеского пострига и прошептал, целуя  в обе щеки: - Помни, монах мои слова! Крепко помни!.
     В мае 1797 года с разрешения митрополита Гавриила отбыл новообращенный монах Авель с оказией на остров Валаам, в Валаамскую обитель.
    
      В жизни человеческой бывают такие моменты, когда голова кругом, из рук все валится, рушится вера и уверенность в себе. Одни падают тогда и уже больше не поднимаются, становясь не человеком, а зверем лютым. Другие всю оставшуюся жизнь ищут причину таких неожиданных изменений и находят её в своём окружении, которое не имеет к этому никакого отношения. Но, уверившись в своих догадках и приняв их за непреложную истину, человек создает АД кромешный для окружающих его родных и друзей, а больше всего для самого себя. Ибо ответа на свои вопросы он так и не найдет. Третьи, осмыслив пройденный путь, находят, пусть иногда и ошибочно, то событие, ту точку в нем, с которой и начались их неприятности и невзгоды. А найдя её, пытаются исправить положение, но не всегда это удается. Почему? Нам же, кажется, все по силам?  Именно – КАЖЕТСЯ!  Вот почему квинтэссенцией мудрости запечатлено на ребре кольца Соломона – «НИЧТО НЕ ПРОХОДИТ».

Россия. Остров Валаам. Валаамская обитель. Конец мая 1797 года.

     Преподобный игумен Назарий Валаамский пристально смотрел на прибывшего из Санкт-Петербург монаха Авеля, что  стоя на коленях, склонил голову перед ним, сидящим в креслице из ивовых прутьев,  связанного для него послушниками Никодимом и Павлом в прошлом году. Он смотрел и не узнавал в этом человеке того молодого паренька, которого, кажется совсем недавно, поднимал с колен плачущего от благолепия святого места на пристани Валаамской обители. Того, которого он собственноручно постриг в монахи и нарек именем АДАМ. Того, которого он отправил через год в пустынь, в пещеру старца Макария. Того, которого он отпустил в мир, поверив ему искренне и видимо напрасно. Перед ним был совсем другой человек.
     Густая грива черных, как смоль, волос с двумя седыми языками от правого и левого висков к самому затылку. Борода клином, тоже обрамленная сединой. Плечи широкие, мощные, сильные. Сам высокий, статный. А глаза детские, светлые, думами не затуманенные, со смешинкой  озорной в самых уголках. И в тоже время лицо страданием  исполосовано. Горькие складки у губ настолько глубоки, что пыль и дорожная грязь, попадая в них, уже не вымывалась,  въевшись в кожу черными узкими полосами. Скорбь в лице, скорбь великая!
     - Ну, здравствуй, здравствуй, детинушка, - наконец прервал затянувшееся молчание преподобный Назарий: - Ты встань, встань с коленей-то. Да на лавчонку присядь. Устал, небось. Дорога-то  была не особо легкая. Кормчий мне доложил, что вы в шторм попали у острова Конивец. Сейчас конец весны. Время штормовое, опасное. Кормчий о тебе много лестных слов сказал. Несмотря на свой монашеский сан, вел ты себя смело, решительно, без страха и со знанием дела. Здесь ты  молодец! А вот в остальном… Просто не знаю, что и сказать?
     Игумен  встал с креслица. Сделал шаг и охнул, пошатнувшись. Ноги в последнее время стали подводить его, болеть стали ноги. Особенно после того, как посидишь, отдохнешь, а потом встанешь и первые шаги с трудом, через боль острую делаешь, что пронизывает тебя всего  до потемнения в глазах.
     Монах вскочил с лавки и сделал шаг к преподобному, в желании поддержать его, но Назарий остановил его жестом руки.
     - Сиди, сиди! У меня теперь всегда первый шаг труден. Привык уже. А долго сидеть тоже не могу. Ноги затекают и зудеть начинают. Вот и мучаюсь. Сейчас пройдусь немного. Все и пройдет. Посох подай лучше.
     Авель подал игумену посох, но сесть не решился. Так и остался стоять.
     - Так что же мне с тобой делать, детинушка? – постукивая посохом, Назарий стал разминать ноги, делая осторожные мелкие шашки по гостевой комнате, где обычно принимал всех тех, кто посещал обитель: - Мне митрополит Гавриил в сопровождении отписал, что вторично постриг над тобой совершил по специальному указу Их императорского величества. Так это?
     - Истинно так, святой отец! Я просил батюшку царя нашего вернуть мне монашеский чин, не праведно у меня отобранный…
     - Не смей говорить подобно! – вскричал игумен, с силой ударив посохом об пол: - Епископ Костромской и Галицкий Павел все правильно сделал, следуя букве указа  от 19 ноября 1762 года. В этом указе черным по белому написано, что за подобные писания  следует расстриг из монахов и взятие под стражу. Молись лучше богу нашему всепрощающему, что на дыбу тебя сразу не вздернули, да каленым железом не прижги, как скверну! А то – «не праведно»! Не праведно такие вещи писать!
     - Прости отче! Сказал не подумавши! – Авель упал на колени, лбом со звоном приложился к сосновым доскам пола, руки протянул к Назарию, а в глазах слезы, слезы праведные, истинные, душой пережитые.
     - Ну, будя! – смилостивился Назарий, возвращаясь к креслицу и садясь в него: - Так это правда, что сам император присутствовал на твоём новом постриге?
     - Истинно так!
     - И что двукратно поцеловал тебя, поздравляя с ним?
     - И это правда!
     - И что имя Авель тебе сам император дал, фактически став твоим крестным  духовным отцом?
      - Да, отче, так было!
     - На моём веку ты четвертый через второе монашество проходишь. Из первых трех все равно толку не получилось. Один, как пил, так и продолжал беспутствовать. Второй вновь в разбой ушел, А третий….  Вот уже и не помню, что с третьим то произошло. Эка память стала. Ну да ладно. Одним словом не получилось у них и все дела. Посмотрим, как у тебя  дело справится. Так что ты хочешь найти тут, сыне?
     - Хочу ответы на свои вопросы найти, отче. Хочу веру свою в бога нашего православного укрепить. Хочу опять в пустынь, в пещеру старца Макария. Там все началось, там и ответы на все вопросы искать мне надо.
     - Ну, что ж! Строгий пост отстоишь сроком в месяц. Молиться денно и нощно будешь. «Молчальника» на это время урок возьмешь. Потом посмотрим. Выдюжишь, не сорвешься – будет тебе «ПУСТЫНЬ». Не справишься! В отдаленный скит отправлю и забуду о тебе  как о Василии Васильеве, мною постриженным монахом АДАМОМ. Помнить буду лишь АВЕЛЯ и больше ничего. Найдешь ответы – помогу, ибо увижу в этом промысел божий. Не найдешь, принесешь себя полностью в жертву делу божьему, делу святому.
     - С полным смирением принимаю волю Вашу, святой отче!

Россия. Остров Валаам. Пустынь – пещера старца Макария. Конец августа 1797 года.

     Все необычное в нашей человеческой жизни происходит так обычно, что не возникает в тебе ни удивления, ни страха, ни любопытства. И только потом, через некоторое время, вспоминая подробности того, что произошло, ты совершенно неожиданно для себя находишь в сплетении событий то зерно, ту отправную точку, которую иначе как «ЧУДОМ» и назвать нельзя.
     Конец августа на севере это уже и желтый лист, и холодный пронизывающий ветер, и первые белые пушинки снега. В такое время самое уютное место у живого огня.
     Вечер. Потрескивает смолистый лапник в костре. На треноге в небольшом котелке варится пшенная каша. Тихо. Ветра нет. Но Ладога не спокойна. Крутая волна бьёт в берег, ворочает камни, как змея шуршит, шипит, перебирая гальку, отбегает  и, набрав силы, вновь ударяет в каменную грудь острова.
     У костра двое. Один в черном монашеском одеянии. Другой в странной для этого времени года и этой дикой местности белой рубашке с глубоким вырезом на груди, черных панталонах в обтяжку, желтых чулках и башмаках  с большими пряжками. Этот «странный» кашеварит. Подбрасывает в костер собранные сучья, что лежат грудкой рядом, помешивает варево в котелке, совершенно не обжигаясь, хотя языки огня, словно ласковые котята, лижут и его руки, и рукава его рубашки, а искры так и сыплются на панталоны и башмаки. Монах сидит с небольшой книгой в руках и читает её при свете костра.
     «Странный» - Василий! Все понятно тебе?
     Монах – Буквицы не наши. И точно этого языка не знаю и не ведаю. А понимаю. Как так?
     «Странный» - Долго объяснять. Проще будет, если я тебе скажу, что это мой родной язык. Я его знаю. И ты сейчас читаешь эту книгу с моей помощью.
     Монах – Но ты  сам мне её не читаешь. Читаю я. Читаю совершенно непонятные крючки, загогулины, черточки, угольники и вот чудеса – все понимаю. Даже такие слова незнаемые как «танки», «самолеты», «атом», и вот это, уж больно понравилось – «социальное равенство всех и каждого»…
     «Странный» - Стой! Ты куда полез, чудило! Это тебе знать пока рано. Я же тебе отметил, что читать…
     Монах – Так то, что ты отметил, я прочел давно. Книга уж больно любопытная…
     «Странный» - Эх, Василий! Попадет мне от Пифы по первое число. Нельзя тебе больше отмеченного знать. Никак нельзя.
     Монах – Почему? А Пифа – это та, чернокожая, что в первый раз с тобой ко мне сюда приходила?
     «Странный» - Что, понравилась?
     Монах – Я её по Херсону помню. Красота неземная! Это она меня от смерти спасла…
     «Странный» - Спасла и обрекла на муки вечные.
     Монах – Как это?
     «Странный» - Ты же по собственной воле стал пророком. А пророки на Земле помогают небесным пряхам ткать общую картину мира, устранять ошибки в ней, заменять одни события другими. Пророком не так просто стать.  Сначала надо умереть или перенести такое, что дальнейшая жизнь просто потеряет свой смысл. Потом тест пройти. Изъявить чистосердечное желание встать на пророческую стезю.  В дальнейшем же нести в себе тяжесть своего знания и не иметь никакой уверенности в том, что тебя кто-то выслушает, поймет, сделает так, как ты предлагаешь Ты, Вася, был мертв целых полтора часа. За это время мы провели полный анализ твоего организма. Составили  твою психологическую и умственную составляющую с погрешностью на дальнейший рост и пришли к выводу, что ты нам подойдешь. Но без твоего желания  мы не имеем права тобой навязывать тебе это. Тест на пригодность ты прошел с довольно низкой оценкой. Но Пифа   получила добро на твою разработку. Вот теперь мы с тобой и мучаемся. Был у нас один пророк. Тоже помучиться пришлось. Знаешь его наверно. Мишель Нострадамус. Как и ты, эту книжку до конца прочитал в самом начале своего пророческого труда. Стал свои книжки писать, используя полученные знания.  Иногда ошибаясь, иногда нет. Хорошо то, что додумался шифровать их в катренах. Но ты, я думаю, этого делать не будешь.  В знании  сила большая и горе великое.  Запомни это!
     Монах – Так все же, как я эту книгу читаю? И почему в первый раз вы её просто на лоб мне положили, а читать не заставляли.
     «Странный» - Всему своё время, Василий. Всему своё время.

«Место, где нет времени»

     Круг света на горизонтальной поверхности. Все остальное пространство густая темнота. В круге два удобных кресла. В одном сидит уже знакомая нам Одна из Великих Небесных Прях Судьбы – Этереш Гуами Пифа. В другом «Странный», в той же одежде, что был у пещеры старца Макария с Авелем.
       Этереш Гуами Пифа (строгим голосом) – Эфф! Я не довольна тобой. Ты опять повторил  ошибку, что совершил  с Мишелем. Ты дал возможность ознакомиться «знающему» со всем содержанием предполагаемой временной составляющей его региона. Причем не только в рамках ему отпущенного времени, но и на значительную глубину вперед.
     Эфф – Виноват, Великая! Но в этом нет ничего страшного. Василий к логическому мышлению совершенно не склонен. Практически безграмотен. С науками не знаком. Косноязычен. Даже если и будет пророчествовать выше своего уровня, то большинство его не поймет, а ученые люди не станут на его измышления тратить своё драгоценное время. Просто появится еще один юродивый на русской земле. А к ним там относятся с любовью и почтением. Учитывая, что основная задача состоит вовсе не в появлении провидца с  предсказаниями, а в использовании его, как наживку для проявления активных действий среди «диких» полевых искателей, то это мы получили.
     Этереш Гуами Пифа – Подробней, подробней Эфф. Ты же знаешь, мы Пряхи Судьбы властны лишь над истинными землянами. Наши соплеменники от нас закрыты.
     Эфф – В столицу Российской империи прибыл Ахад фон Вален князь Остготский в сопровождении одного «ПОСВЯЩЕННОГО», двоих «ВЕРНЫХ», троих землян в  ноябре прошлого года. Мы доподлинно знаем, что в июле 1796 года на лунной станции появился сам Мардук, в очень плачевном состоянии, поэтому без обычного собеседования его сразу погрузили в саркофаг. Следовательно, в Санкт-Петербург прибыл его сын Набу под полевым именем  отца, с его перстнями, а, следовательно, и со всеми его полномочиями. Прикрытие – послание от Великого Магистра Мальтийского Ордена российскому императору Павлу I. Набу сразу заинтересовался нашим монахом и его предсказанием смерти императрицы Екатерины II. Павел потребовал от своих царедворцев организовать ему встречу с монахом. Встреча состоялась, но без свидетелей. Император отослал в Гатчину какое-то послание под большим секретом. Набу решил перехватить его. Произошла стычка между гусарами императора и посланными «перехватчиками». Гусары эту стычку выиграли. Тогда Набу решил выйти на знающего тайны монаха свидетеля. Первым оказался комендант Санкт-Петербурга  генерал-аншеф Чёрнышов. Но тут что-то не сложилось. Чёрнышов  умер 16 февраля 1797 года в своем кабинете в доме коменданта Петропавловской крепости. Алексей Куракин, много знающий по этому делу, как генерал-прокурор, сейчас по просьбе императора занимается составлением гербовника российских дворянских родов. Да и отношения у него с фон Валеном очень натянутые. Его помощник по Тайной экспедиции некто Макаров, произведен по его ходатайству в генералы и сейчас полностью исполняет временно обязанности генерал-прокурора. К нему у князя Остготского подходов нет. Все свидетели, как в Шлиссельбургской, так и в Петропавловской крепостях специальными приказами Павла I разосланы по дальним гарнизонам или отправлены на поселения в Сибирь. Так что у Набу остался только один Авель. За ним он и будет охотиться. Ну, а мы возьмем его под плотное наблюдение. Так что задача выполнена. И, если Авель проявит себя, как предсказатель, еще не раз, то это нам только на руку. Где он, там ищи Набу.
     Этереш Гуами Пифа- Что ж. Посмотрим. А сейчас какую программу взвел в Авеле?
     Эфф – Во-первых! Следуя вашим указаниям, Великая, я отправляю его в Москву. Он увидит город, Бородинское поле – это запустит механизм создание видений будущего. И через некоторое время перед ним предстанет то, что не хотим увидеть мы. То, что хотим исправить. А что бы эти картины были более яркими и убедительными, посадим его в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, в одиночку.
     Этереш Гуам Пифа (с интересом, наклонившись к собеседнику) – Как ты это сделаешь?
     Эфф – Из Москвы по запущенной программе он вернется вновь в Костромскую епархию, в Бабаевский монастырь. И там в знакомой обстановке включится, как и в первый раз, простенький файл – «год, день, время» по  Павлу I. Император его благодетель. Смолчать он не сможет. Рванется в Санкт-Петербург спасать его. А тот, как и обещал, посадит его под крепкий замок. Вот тут и начнутся видения.
     Этереш Гуам Пифа – Что ж, не зря сияющий Алал Эхерем Яхве рекомендовал мне тебя в помощники, соправители и в полевые изыскатели. Прямо скажу – НЕПЛОХАЯ РАБОТА. Если она еще и совершится так, как ты описал… Ты сможешь попросить у меня, что угодно.
     Эфф  - Ты, темнолицая Мадонна, знаешь уже, что я попрошу, если все получится. Да, чуть не забыл. Книга стала фонить. В первый раз мы давали установку Василию только –«год, день, время». Книгу читать не давали. А он в Шлиссельбурге, в камере одиночной, видения будущего видел. Её надо перепроверить всю.
     Этереш Гуам Пифа – Я распоряжусь. Её проверят. Для нас сейчас самое главное – 1812 год!

Кратко от автора.
      В сентябре 1797 года монах Авель прислал Преподобному Игумену Назарию Валаамскому из пустыни –«пещера старца Макария» прошение отпустить его по святым местам с небольшой припиской – «Ответы получил с божьей помощью». Под прошением монаха Назарий написал – «Отпустить, снабдив всем необходимым»
     Ноябрь и декабрь 1797 года, а так же январь-март 1798 года Авель провел в строгом посту в одном из тверских мужских монастырей.
     В апреле - мае 1798 года побывал в Москве и посетил деревню Бородино. Здесь у него появились пока еще смутные видения.
     В июле  1798 года он вернулся в Костромскую епархию, в Бабаевский монастырь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ