Хлеб

Когда я училась в институте, то узнала, что третья часть затрат на войну легла на плечи народа. И компенсация за отпуска, которые были отменены, перечислялись на сберегательные книжки без права взять деньги до окончания войны. И не разрешалось брать денег в сберегательной кассе больше 200 рублей. У населения все время государство брало деньги взаймы. Приходили рабочие в кассы получать заработную плату, а им выдавали облигации государственного займа, и делай ты с ними все, что тебе хочется. Хоть в рамку вставляй и вместо картинки вывешивай на стеночку, а купить на них ничего было нельзя. Получалось так, что население имело вклады, которые копились на счетах во время войны. Поощрялись финансово и подвиги солдат. За сбитый самолет - тысячу рублей давали, которые тоже ждали победителей в конце войны, за сбитый танк - пятьсот.

Уже за два года до окончания войны наркому финансов Арсению Звереву было поручено тайно разработать условия послевоенной денежной реформы.

Мои родственники успели сразу после войны купить добротный дом в областном центре как раз на деньги, которые накопились у них на открытых счетах.

В большом доме мы жили огромной семьей из восьми человек. Правительницей в доме была моя бабушка. Суровая и властная, она держала все семейные финансовые потоки в своих руках. Все заработки свои и мой отец, и дядя Вася отдавали ей в руки, а она отпирала огромный старинный сундук, который почему-то называли скрыня, поднимала его тяжеленную крышку, доставала из-под одежды большую жестяную коробку, на которой была нарисована страшная, на мой взгляд, тетенька в белом воздушном платье, с ярко красными губами, и с рогом изобилия в руках, из которого сыпались конфеты. В эту коробку деньги прятались. Коробка ставилась в сундук, закрывалась одеждой, крышка захлопывалась, сундук закрывался на огромный амбарный замок, а ключ бабушка всегда носила с собой на длинной бечевке, которая была привязана к фартуку.

Тысяча девятьсот сорок седьмой год подходил к концу, и в городе стали ходить слухи о том, что будет проведена денежная реформа. Деньги все заберут, а вместо них опять дадут бумажки о займе. Откуда узнали люди о предстоящей реформе - было тайной.  Говорят, что сам министр финансов проговорился об этом своей жене, но испугался и запер её в ванной комнате на несколько дней, но это не помогло. Слухи росли, как снежный ком. Предприимчивые люди стали раскупать в магазинах все, что было на прилавках. Говорят, что в Узбекистане разобрали даже тюбетейки, которые были там товаром залежавшимся.

Моя устойчивая бабушка слухам не поддалась. Никто не бежал в ближайший городской магазин и не давился там в многочисленных очередях, когда в продажу "выбрасывали", а именно так говорили в то время, какие-нибудь товары. Стояли очереди за поварежками, за жестяными тарелками, за ситцем и за меховыми шапками, за телогрейками и даже за нитками.

- Да будь, что будет! - философски восклицала моя бабушка, - переживем!

В середине декабря реформа грянула. Постановление о ней читал диктор центрального радио. Взрослое население нашего дома прильнуло к тарелке громкоговорителя.

Новости было сразу две: речь шла о денежной реформе и об отмене продуктовых карточек.

Рано утром бабушка послала Людочку в магазин, чтобы та разузнала хорошенько, а правда ли, что хлеб дают уже не по карточкам?

Сестра вернулась быстро. Теплый платок у неё был покрыт инеем, а валенки - запорошены.

- Бабушка, бабушка, правда дают по две булки в руки. Очередь на улице стоит.

Моя мама, сестра Люда и я отправились за хлебом. Меня закутали в большой платок и понесли на руках. Магазин был рядом. Очередь двигалась быстро. Ржаной хлеб взвешивали на весах. Если в булке не хватало веса, то добавляли маленький кусочек, а если булка весила чуть больше, от неё кусочек отрезали. Весы были обыкновенные, гиревые. Продавщица на противоположную чашу весов клала гирю, на которой значилось 1 кг., а на другую чашу хлеб.

Деньги за хлеб принимали новые. Пришлось маме бежать в банк, чтобы обменять деньги. Мы терпеливо ждали её в магазине.

Наконец, мама вернулась, наша очередь подошла, и мы купили шесть булок хлеба.

Бабушка встретила нас радостно. Она почему-то заплакала навзрыд, перекрестилась на икону, поклонилась кому-то невидимому и взяла у нас хлеб, вынула из сумок, отгородила в сундуке угол, положила на дно сундука белоснежную холстину, спрятала в сундук четыре булки ржаного хлеба, а две - положила на стол.

- Ешьте вволю!

В послеобеденную пору бабушка велела моей старшей сестре опять сбегать в магазин на разведку. И опять новость была хорошей. Хлеб продают. Народу немного.

Бабушка задумалась, она не знала, как ей быть? Купленного хлеба хватит на два дня. А что будет через два дня? Может скажут правители, что пошутили, и хватит. Мудрая крестьянка была научена горьким житейским опытом.

Акулина Андреевна велела подать ей очки. Почему это сооружение так называлось, я не знаю. Бабушка была слепой на один глаз. Когда она уронила очки и разбила одно стекло как раз для видящего глаза, в тонкой проволочной оправе осталось только одно стеклышко. Но это сооружение по-прежнему называлось очками.

Бабушка водрузила свои очки на нос, открыла сундук и стала смотреть на хлеб внутри его. Осмотр этот её не вразумил. Тогда она обратилась к красивой иконе  Вседержателя.

- Ты хоть подскажи!

Икона молчала.

После тяжких раздумий из заветной банки были извлечены деньги. Теперь в магазин отправилась только мама с моей сестрой. Меня оставили дома.

Они вернулись очень быстро и принесли вдвоем ещё четыре булки хлеба. Хлеб бабушка спрятала в сундук.

В декабре дни короткие. Когда наступил ранний зимний вечер, бабушка достала пять ключи от своего сундука, в котором, кроме денег, лежали драгоценные булки хлеба, укутанные в чистую холстину.

- Сходи-ка ты в магазин одна, если хлеб еще продают, купи две булки, - обратилась бабушка к моей маме. Мама была человеком послушным.

- Никого народу нет, а хлеб по-прежнему продается без карточек.

Булки, принесенные мамой, были нарезаны большими кусками, на стол была поставлена чашка с подсолнечным маслом, а в неё покрошили чеснок и насыпали сушеный зеленый лук. Всей семьей сели ужинать вокруг большого стола. Хлеб макали в масло, и так ели. А потом запили его отваром шиповника.

- Да, - сказал мой дедушка за таким странным ужином, - без хлеба все невкусно. Хоть и мясо ешь, хоть и рыбу. Хлеб - всему голова, согласны?

Согласились все.

- Будь, что будет, - опять сказала бабушка, - дальнейшее покажет!

Дальнейшее и показало. Все ели свежий хлеб, а мы всю неделю кормились хлебом, который черствел день ото дня. Можно было бы конечно скормить хлеб скотине, которая была на подворье. Но совершить такое святотатство бабушка не посмела. Она заворачивала булки в мокрое полотенце и разогревала его в духовке. Хлеб от этого становился сыроватым. И только после того, как он был съеден до последней корочки, позволено было нам купить свежего хлеба. Купили по норме, две булки хлеба в одни руки.