Воронцов в Париже

1897 год

Софья с детьми – отдыхать, а у Воронцова командировка в Париж. В Варшаве пересел на европейский поезд.
– У нас во всём свой путь, даже на железной дороге, – думал граф.

В Европе колея уже, чем в России: это связано с особенностями российской почвы.
На узкой колее, как посчитали инженеры, было бы сложнее обеспечивать устойчивость вагонов в условиях болотистых почв. К тому же, думал Воронцов, разница в ширине вагонных тележек должна послужить дополнительным затруднением, если начнётся война и враг будет наступать по железной дороге. Шоссейных же у нас отродясь не было.

Посмеиваясь, Владимир Сергеевич вспоминал про себя анекдот.
Спросили главного распорядителя постройки железной дороги в 1850-х годах, какой ширины делать колею. Такую же, как в Европе, или шире? Его превосходительство, граф Клейнмихель, ответил: «Нахрен шире-то».

Воронцов усмехнулся: небось, граф употребил «русское выражение» в его оригинальном звучании. А подрядчики-инженеры поняли буквально, хотели уточнить ещё кое-что, хм, но их выгнали из приёмной за непотребный вопрос. Тогда якобы исполнители сделали, как поняли. И с тех пор на российских дорогах вплоть до варшавского вокзала колея железной дороги на два вершка шире, чем в остальной Европе.

Ночью Владимир спал урывками, просыпаясь на остановках в крупных городах от шума садящихся и выходящих пассажиров, от яркого света с перронов. Проехали Берлин, Эрфурт, Карлсруэ, Страсбург… Назавтра днём граф имел возможность наблюдать из окна поезда аккуратные поля и виноградники французских крестьян. А к вечеру поезд остановился на Gare de l’Est в Париже.

Воронцов никогда до этого не был во Франции. В его сознательном детстве мать всегда была домоседкой, а отец слишком занят на службе, чтобы праздно тратить время в вояжах. Подростком Владимир попал в армию – было совершенно не до путешествий: военных походов и так хватало с лихвой.

И вот он в Париже по поручению Его Императорского Величества. Государем Николаем Александровичем лично был заложен мост имени отца, Александра III. Покойный император заключил пятью годами ранее союз с президентом Франции Сади Карно, и оба ушли в мир иной в один год, в 1894.

А в Питере, против Марсова поля, на котором столько раз за годы учёбы Воронцов участвовал в смотрах и парадах, граф успел заметить строительство Троицкого моста. Оно шло по проекту француза Гюстава Эйфеля, автора знаменитой ажурной башни.

Говорили, что Россия и Франция тем самым пытались отодвинуть мировое кровопролитие. «А всё равно войны не избежать!» – предчувствовал Воронцов.

Он никого не предупредил о своём визите, и поэтому пришлось искать российское посольство самому. Впрочем, это оказалось просто. Стоило только спросить у служащих на вокзале. Ему тут же подали экипаж, широкий, с чёрным кожаным верхом, называемый здесь фиакром.

Париж поразил заграничной суетой, каким-то блеском, чуждой пестротой. Фиакры сновали по широким прямым улицам туда-сюда, как блестящие жуки.

Ехали не очень долго. Когда Воронцов переезжал Сену с правого берега на левый, уже стемнело, и в реке, растекаясь сверкающими дорожками по воде, отражались огни набережных. Вдалеке сияла украшенная газовыми фонариками Эйфелева башня. На её макушке трёхцветный маяк повторял цвета национального флага.

У Владимира Сергеевича создавалось впечатление, будто он смотрит на картину начавшего входить в моду направления импрессионизма. «Впрочем, не случайно оно и зародилось в Париже!»

Кучер отвёз графа на улицу Гренель, в особняк розового туфа.
Резиденция была роскошная, большая, с внутренним двориком, сплошь засаженным деревьями, дающими прохладу и свежесть среди разогретого летним солнцем камня. Внутри обставлена была дорогой мебелью в стиле барокко, на стенах висели гобелены, как во дворце, и полотна европейской школы живописи. На потолке – тяжёлые многосвечные люстры.

Князь Лев Павлович Урусов, штатский с высоким лбом, пышными усами и благородной внешностью, радушно принял гостя.
– Располагайтесь, граф, милости просим! – говорил он, внимательно всматриваясь в лицо генерала. – Не привёл Господь встретиться раньше!

– С Вашим дядюшкой имел честь состоять в делегации при заключении мира с турками! – вспомнил Воронцов А.М.Горчакова.
Нельзя сказать, чтоб это воспоминание не сопровождалось скрытой от посторонних глаз неловкостью.

– Дядюшка Александр Михайлович рассказывал мне о Вашем отце как об очень достойном человеке! – ответил на любезность посол России. – Впрочем, граф, оставлю Вас отдыхать, о делах поговорим завтра.

Услышав о делах, Воронцов начал было протестовать, что он готов их обсудить, но князь быстро откланялся, предоставив гостя заботам слуг.

На следующий день Лев Павлович Урусов принял у себя Воронцова, рассказал, что мост Александра III строят французские инженеры и, в общем-то, помощи от графа не требуется.
– Погуляйте, отдохните, Владимир Сергеевич! Когда ещё в Париже окажетесь!

Но прежде Воронцов с интересом рассмотрел рисунок будущего моста. Проект поразил его оригинальной инженерной мыслью. Во-первых, тем, что дополнительных опор в реке не предполагалось. Генерал припомнил мосты, строящиеся через сибирские реки. Во-вторых, своей небольшой высотой – всего в три сажени над поверхностью реки. Будущий мост выглядел на картинке весьма изящно.

– Вы увидите на месте, граф! Там по обе стороны Сены открываются чудесные виды, которые не будут загорожены мостовыми конструкциями!
Восторженный вид князя выдавал трепетное отношение к Парижу. Столица Франции была в новинку Урусову: он лишь в текущем году был назначен послом во Францию.

А Владимиру стало тоскливо: зря уехал от своих любимых! Можно было вполне обойтись без его присутствия здесь. Но приказы командования не обсуждаются. Граф отправился на место строительства.

Опытный глаз разведчика требовал внимательного и вдумчивого рассмотрения обстановки, и Воронцов пошёл пешком. Дойдя по улице Гренель до Эспланады Инвалидов, он кинул взгляд на Собор Инвалидов с куполом, украшенным золотом. Наполеон именно в России увидел золочёные купола и решил позолотить купол Собора Инвалидов. Однако золота на всю поверхность не хватило.

«Приёмов не знает!» – подумал Владимир об императоре, как о живом. Сердце Наполеона покоилось в нескольких сотнях метров от Воронцова, в Соборе Инвалидов. Но он решил зайти потом, если время будет. Великодушная усмешка победителя пряталась в его усах.

Строительство моста посреди Парижа сопровождалось таким же грохотом и пылью, как на далёких сибирских реках. Он узнал приём кессонного строительства, изобретённый Кнорре, и ещё раз подосадовал на необязательность своего присутствия здесь.

Глаз инженера притягивала необыкновенно высокая ажурная стальная башня. Воронцов прошёл к ней, пообедал в кафе в подножии сооружения, затем поднялся на смотровую площадку.
«О, да эта башня – находка для умельцев!» – подумал граф.

Он увидел, что лифт на башне приводится в действие гидравлическими насосами. Второй и третий этаж башни связывал вертикальный лифт, состоящий из двух взаимоуравнивающихся кабин. Верхняя кабина поднималась с помощью гидравлического цилиндра с длиной хода 78 метров. Нижняя кабина при этом выполняла роль противовеса. На полпути к площадке, на высоте почти сто сажен от земли, пассажиры пересаживались во второй лифт. Необходимое давление обеспечивали ёмкости с водой, установленные на этажах.
«Хорошо, что я летом приехал! – азартно подумал Владимир Сергеевич. – Зимой, небось, вода замерзает и лифты не могут функционировать!»

Оказавшись наверху, граф Воронцов обозревал французскую столицу, как птица в полёте. Аж дух захватило от высоты! Серые от пыли стены домов, красноватые черепичные крыши, зелёные островки парков и скверов открылись перед ним.

Генерал развернул план города, чтобы сориентироваться.
Внизу серой лентой протекала Сена, а остров Сите, l';le de la Cit; – колыбель Парижа – корабликом плыл по реке.
Далеко на северо-западе зелёным ковриком лежал Булонский лес. Три мушкетёра с их верным другом вспомнились Владимиру.
С юго-восточной стороны к башне примыкало зелёное Марсово поле. «Словно в Петербург попал!» – про себя пошутил Воронцов.
С противоположной стороны Марсова поля он узнал силуэт Ecole Militaire, Военной школы, в которой учились его предки во времена Петра Великого, когда не было ещё в России своих военных училищ. «И за учителей своих заздравный кубок подымает!» – опять вспомнил Владимир.

Нет, иметь супругу, так беззаветно влюблённую в изящную словесность, чревато постоянными аллюзиями! Думая о литературе, граф неизбежно загрустил о своей милой Софи, словно наяву увидел её большие серые глаза, улыбающиеся ему. Он постарался прийти в себя, чтобы благополучно спуститься на землю.

На набережных у торговцев книгами Воронцов набрал французских романов в красных обложках, книжки небольшого формата, которые удобно носить в кармане. Пусть его женщины читают!

Вернувшись к Урусову, он получил приглашение на вечер в посольстве, устраиваемый для русских.
– Здесь у нас много русских живёт! Они встречаются везде, не только у нас в посольстве! В районе рю де Бак особенно много наших соотечественников снимают квартиры. Здесь дешевле, – добавил он на вопросительный взгляд Воронцова.

На вечере, устроенном в посольстве, был цвет блестящего русского общества в Париже. Кто? Да все те же, кого можно встретить на светских вечерах в Петербурге и Москве.

Черты дамы в возрасте, с карими глазами и светлыми волосами, показались Владимиру Сергеевичу знакомыми. Жюли Боде, княжна Тишинская, была здесь!

Она сделала графу комплимент, что он нисколько не изменился, всё так же молод.
– Ваше сиятельство, позвольте Вам представить мою дочь Барбару. Бабетта, детка, это граф Воронцофф из Москвы, из России, где я родилась! – сказала она по-франузски.

Очаровательная первой молодостью, шестнадцатилетняя мадмуазель Боде, присела перед Воронцовым.

Вырез изящного платья из белого атласа был окаймлён вышитым галуном. Отделка была дополнена гирляндой из крупных роз, усеянных мелкими бриллиантиками, изображающими капли росы. От плеч падали кружевные драпировки, прелестно украшая девушку. Волосы, завитые крупными кольцами, были забраны в высокую причёску а ля грек.

Граф вспомнил Любочку и подумал, как он скучает по своим любимым!

– А как поживает Ваш сын? – недобро сузила глаза Жюли, которая, как мельком подумал Воронцов, не лишена проницательности. – Сергей, кажется, его зовут?

Нехорошие намёки плясали в её глазах. Но граф не был столь утончён в чтении скрытых знаков, и он ответил просто:
– Благодарю! Наш сын Сергей Воронцов только что произведён в офицеры.
– Должно быть, Вы как отец, – опять подчеркнула она это слово, – гордитесь им?
– Каждому приятно, когда дети продолжают его любимое дело! – ответил Воронцов как ни в чём не бывало.
– Тем более что сейчас Россия не воюет! – с подтекстом сказала мадам Боде.

Раздалась музыка, кавалеры стали приглашать дам. Барбару пригласил молодой служащий посольства, а Воронцов продолжал разговаривать с Жюли.

Воспользовавшись моментом, когда дочка ушла танцевать, Жюли спросила, не слышно ли чего о Нине. Воронцов ответил, что давно не получал никаких известий от бывшей жены и рад этому.
– И мне Нина давно не писала! – досадливо сказала мадам Боде. – У неё тоже дочь подрастает!

Ляпнула она как бы небрежно, но, видимо, с расчётом на реакцию Владимира. У того только желваки на скулах взыграли. Ему-то какое дело! Да и вообще, может быть, родив своего ребёнка, Манчини успокоятся? «Своего...» А Серёжа? А Серёжа – не их ребёнок, а Воронцовых, успокаивал себя граф. Но он хорошо знал, как и Жюли, истинное положение дел, и это его смущало.

Поглядывая на смятенного графа, Жюли трещала о каких-то чисто женских вещах, далёких от мужского сознания. Однако, немного оправившись, граф услышал и запомнил, что улицей моды в Париже являются Елисейские Поля.
Он отправился туда, как только появилось свободное время.

Насмотревшись на дамские туалеты, Воронцов понял основные модные тенденции. Даа! Отцу трёх дочерей приходится и за модой следить! Ничего не поделаешь! Граф сам себе улыбался. Он был счастлив иметь такую заботу.

В салонах на avenue des Champs-;lys;es Воронцов выбрал подарки для жены и старшей дочки.

Кремовое бархатное платье было отделано вышивкой с цветочным орнаментом, украшенной бирюзой. Другое платье было из чёрного бархата и вышито розовыми кораллами.

Но для юной барышни бархат слишком тяжёл! Для Любы отец выбрал бальное атласное платье. Цвет ткани напоминал ему жёлто-защитный цвет палаток в военном лагере. А служащие в магазине называли этот цвет маисовым. Декольтированный корсаж платья был отделан кружевом, вышитым блёстками и розовым газом, газовая драпировка и кружева схвачены на груди большой алмазной пряжкой. Драпированные короткие рукава сделаны из розового газа.

Он также купил букет искусственных фиалок к платью, чтобы прикрепить на подол юбки. Вообще, эти фиалки преследовали Владимира Сергеевича повсюду в Париже.

Люба будет в этом наряде очаровательна! Скорее бы увидеть её и прижать к груди всех своих домашних!

Князь Урусов старался развлечь московского гостя, приглашал его в Оперу, порекомендовал посмотреть коллекцию художественных шедевров Лувра, посетить Версаль.

– Если интересуетесь современным искусством, то молодые художники всё громче заявляют о себе с Монмартра. Эммануэль Пуаре – ваш, московский француз. Зайдите в кабаре. На Монмартре не одно! И «Чёрный кот», и «Красная мельница». «Красная мельница – Le Moulin Rouge» – это смелое заявление парижского современного стиля. А настоящее искусство вы увидите, если посмотрите на картины Писсарро. Спросите там, на Монмартре.

И Воронцов послушно обследовал рекомендованные места. И Оперу, и Лувр, и Монмартр, и кабаре. В Th;;tre de la Renaissance посмотрел на французском пьесу Э.Ростана «Принцесса Грёза».
«Хм, Софье бы понравилась эта сказка о далёкой принцессе!» – подумал он. Ему не хватало здесь подруги, очень не хватало.

Но, наконец, Урусов отпустил его, и Владимир Сергеевич отправился в Россию со спокойной душой. Он хотел бы в Минске встретиться с Софьей и детьми, тем более что Сергею было предписано отправляться в полк, расквартированный не в Москве, а в Западном округе, и с сыном Воронцову долго теперь не увидеться.

Когда, наконец, семья вернулась домой из Мира, Воронцов в нетерпении ждал их на Александровском вокзале в Москве.

Дома, в предвкушении радости родных, спешили обменяться подарками.

Младшие были рады получить мозаику, собрав которую, можно было любоваться видами Парижа, Эйфелевой башней в миниатюре, репродукциями картин французских художников. Вера безоговорочно выбрала себе конструктор-башню и расспрашивала о ней папеньку. Динка ушла вырезать и наряжать бумажных кукол в таких же бумажных обновках. Даже эти двумерные модницы могли дать москвичкам представление о европейских тенденциях.

Ивану отец привёз книгу на французском языке о Великой Армии, le Grand Arm;e. В свободную минутку Владимир Сергеевич рассказал сыну о Триумфальной арке в Париже, на которой он увидел названия и русских городов: Красное, Малоярославец…
– Но всё равно же победа была за нами! – воскликнул Ванюшка.

Люба кружилась в бальном платье, которое, конечно, поторопилась примерить. Софья смотрела на дочь, улыбаясь. Зря беспокоилась Катерина за крестницу: будут в жизни Любы балы, будут!

– Благодарю тебя, папенька! – сияли серые глазки с длинными и загнутыми от природы, как у мамы, ресницами.
Она поцеловала отца.
– Грунечка, принеси, пожалуйста, мне чаю в комнату! – позвала она горничную. – И пряников!

– Люба, располнеешь от пряников на ночь! – сказал Владимир Сергеевич. – И прекрасное платье не сойдётся на тебе!

Люба, готовившаяся уже выпорхнуть из комнаты, остановилась на пороге, повернулась к родителям, держась за косяк двери. Хорошее настроение вмиг улетучилось. От отца такие замечания слышать очень неприятно. Мать никогда не ругает за еду.

А Владимиру Сергеевичу очень хочется, чтоб дочка была красивой.

Люба сконфуженно посмотрела на отца – тот умилённо глядел на дочь.
– Солнце моё!

Он не рассердился, а засмеялся. Отец не хотел уязвить её, он просто любит. И Люба тоже улыбнулась ему.
– Поиграй нам, Любочка! Я давно не слышал твоей игры!
– Хорошо, папенька, только переоденусь!

Люба с радостью села за фортепиано. Она играет лёгкие пьески, переходя на обработки романсов Гурилёва, Булахова. Вдруг Софья услышала знакомую мелодию.

           – На солнце гляжу, и слёзы из глаз,
             Весна без тебя что осень...
– вспомнились слова, и слёзы сами собой наворачивались на глаза маменьки.

– Лююба, откуда это у тебя? – удивилась Софья.
– Мне крёстная дала кучу нот, и эти тоже. Но я петь не умею, – жалобно говорит дочка.

Воронцов умоляюще смотрит на жену, но Софья отказывается.
– Да что вы! Я сто лет не открывала рта!

Вера, которая уже тут как тут, слушает музыку вместе со всеми, смеётся. Как это маменька «не открывала рта»? Впрочем, девочка уже понимает юмор ситуации. А Динка спрашивает, смешно повышая тон к концу вопроса:
– А как же ты разговариваешь? А ешь как? Маменька!
И все засмеялись, разрядив обстановку.

– Хорошо, Владимир, со временем. Мы должны порепетировать с Любой! И тогда мы тебя порадуем... – обещала жена.