Последний рисунок

Александра узнала о своей болезни на 27 году жизни. Жестокая болезнь, которая погубила её бабушку в 46 лет, теперь принялась за Сашу.
Лекарства от рака, как мы знаем, пока что не изобрели, поэтому Александра даже не надеялась и на то, что ей как-то поможет химиотерапия или операции. Ещё недостаток денег в семье – о каком дорогостоящем лечении может идти речь?
Мама Саши, Инна Алевтиновна, сильно переживала за свою единственную дочь, которая всю жизнь заботилась о ней. Но Саша говорила, будто мать её печется о собственном здравии, мол, когда та умрет, кто о ней заботиться будет? Я сначала не понимала подругу, поэтому старалась как можно меньше говорить на эту тему. Но Инна Алевтиновна каждый раз закатывала при мне истерики «Как же я без неё буду?», «И денег на лечение нет…» и прочее, поэтому вскоре я прекрасно осознавала, что Саша права. Было очень неприятно лицезреть наигранный спектакль «заботящейся матери».
Квартира у Степаненко была не очень большая. Обставлена была по минимуму, ничего лишнего или какого-нибудь антиквариата в этих двух комнатах не было, поэтому Саша редко пеклась о безопасности. Говорила, мол, нечего здесь тащить.
Болезнь испортила краски и во внешности: когда-то цветущая и радостная Александра медленно иссыхала, глаза её потускнели, а тело стало тоньше раза в полтора, двигалась она мало. В основном сидела в кресле и что-то печатала. Саша работала редактором в местной газете, поэтому дома умирать от скуки ей не давали. Сначала Степаненко младшую уволить хотели, но потом почему-то передумали и просто перевели работу на дом. Санька не жаловалась, ей всё нравилось, но она очень переживала за свой внешний вид.
- Ну как меня высохшую хоронить будут? Я красивой умереть хотела,- отшучивалась она, когда речь заходила о её самочувствии. Мне иногда казалось, будто она от химиотерапии отказалась лишь из-за того, что волосы у неё опадут.

Время шло, болезнь порабощала организм моей подруги не спеша, будто давала насладиться ей остатками своей жизни. Лекарства притупляли боли в организме, но даже в них Саня постепенно переставала нуждаться: препараты просто перестали усваиваться. Её постоянно приходилось возить в больницу или вызывать фельдшера. Иногда Саша отмахивалась, мол, сейчас пройдет, но ничего не проходило. Так как я была её соседкой по дому, то каждый день заглядывала в гости, чтобы как-то скрасить одинокие минуты жизни.
У Сани был молодой человек: красивый, сильный, неплохо зарабатывал. Но как только узнал о болезни любимой, то решил расстаться, чтобы себе жизнь не ломать. Саня так и не смогла его простить. Всё-таки 5 лет вместе, а он взял и бросил её в такой момент! Может, если бы он был рядом, то Степаненко согласилась бы побороть болезнь.
В очередной раз, когда Саню увезли на обследование в местную больницу, я заглянула к ней в гости. Сколько раз она там лежала всегда клали именно в эту комнату: в правом крыле и в семнадцатую по номеру, в самую солнечную. Вообще, как мы знаем, в российских больницах творится хрен знает, что, поэтому я так и не поняла, почему семнадцатая, а не 32. В правом крыле нумеровка была немного иной, но то, что 32 бирка была сменена на 17, когда на втором этаже на исконно семнадцатой двери висела тридцать вторая пара цифр, не укладывалось в моей голове. Я как-то спросила Сашу, что она думает на этот счет.
- Да наверняка слесарь перепутал,- отмахнулась она тогда. – Нашла, о чем думать.
Заглянула я в гости к Саньке вечером, часов в 5. Больные ходили по коридорам, словно привидения. Было так тихо, что из-за некоторых дверей слышалось тихое жужжание телевизоров. А вот и она, 17 палата. Открываю дверь, захожу внутрь. Светло, как обычно. День сегодня солнечный и теплый, поэтому комната хорошо прогрелась.
- О, Наташка пришла,- жизнерадостный голос школьной подруги меня сильно удивил, пока я не посмотрела на кровать. И, кажется, правильно поняла, в чем дело.
На краю белоснежной постели, на которой лежала Саша, сидел молодой парень в синей пижаме. Я сначала подумала, эта санитар или ещё кто-то из персонала, пока не увидела жуткие ожоги на его левой руке, в которой он держал зеленую папку. Пока я не поздоровалась с подругой, парень так и не повернулся ко мне.
- Знакомься: это Даня,- улыбнулась Сашка, указав взмахом ладони в его сторону. Бледные губы юноши растянулись в смущенной улыбке. – Мой новый сосед через стенку.
Волосы его были слишком светлые для блондина, а кожа мраморной, чтобы быть как у здорового человека. Альбинос, явно.
С тех пор, как не загляну я к Саньке в палату, всегда видела её в обществе этого паренька.
Как позже выяснилось, лежал он в больнице из-за фрагментной потери памяти. У него будто начался склероз, хотя Дане было всего 18 лет. Худющий, тихий, но с большими вишнево-карими глазами, которые излучали мудрость, он быстро подружился с Санькой. Она заметно посвежела, словно цветок в раннюю весну. Блеклые песчаные волосы стали ярче, кожа порозовела, а глаза будто вновь зажглись. Пальцы, от которых остались одна кожа да кости, припухли, стали крепче и здоровее. У Сани даже аппетит появился. Ещё с первого дня я поняла: подруга-то моя влюбилась!
Им было, о чем поговорить, было, о чем помолчать. Они смотрели множество разных сериалов, читали книжки, рисовали и гуляли по больнице, словно никаких болезней у них и нет. Они вдвоем ходили на процедуры и казались самыми обычными людьми. Только Саня была в инвалидной коляске, а Даня с перемотанными руками, чтобы скрыть свежие шрамы. Врач сказал, что из-за потерянного кусочка памяти мальчишка схватился за горячий лист духового шкафа и получил такие вот «подарки» от плиты.
Даниил оказался прекрасным художником. В зеленой папке, которую он постоянно носил с собой, хранилось множество рисунков и пейзажей: была и природа, и медсестры, и просто больничные комнаты. Все цветные, красочные и словно фотографии. Но преобладали в основном лишь портреты Сани. С каждым рисунком лицо её становилось более молодым, насыщенным и вдохновленным. Как сама рассказывала Саша, он рисовал её каждый день. Приходил, садился и рисовал. Передавал всё четко: зеленые глаза, тонкие брови, розовые губы и овал лица, а на волосы уходило куда больше времени, чем на всё остальное. Как никак, Саша очень ценила свою косу.
Самым излюбленным местом этой парочки стал больничный садик. Он не был таким, как в фильмах: всего десяток деревьев, которые цвели, но не плодоносили. Была парочка кустиков сирени, три клумбы с алыми цветами и вытоптанные дорожки между всеми этими красотами. Весной, летом и ранней осенью я первым делом шла именно к саду, потому что знала, что они сидят там и опять что-нибудь рисуют: она указывает на что-то, а он переносит на бумагу.
 Основной темой для наших разговоров стал этот парень. Когда она вспоминала о нем, у неё за спиной будто крылья вырастали.
- Он почти не говорит,- вздыхала Саня,- у него ещё что-то с голосовыми связками. Но это совсем нам не мешает. По одному только взгляду понимаю его мнение.
Тем не менее, рак никуда не пропадал, но болезнь заметно притормозила. Болей в теле стало меньше, живот на рентген-снимках перестал так сильно пестрить белыми пятнами. Врачи сами поражались: без усердного лечения организм лечится!
Кода Санька об этом узнала, не могла не обрадоваться. Даня даже уговорил её взяться за химиотерапию, и подруга моя согласилась за какие-то 15 минут. Хотя я часами говорила ей об этом! Но я всё равно была рада.
Но вот С Даниилом было по-другому.
Постепенно парень начал забывать, что он делал вчера, позавчера. Ел ли он, куда ходил. Склероз быстро прогрессировал, но никто не отчаивался. И всё же... Лица врачей также стали стираться из его памяти, а медсестер он и вовсе не признавал, пытался спрятаться или выбежать из палаты. Даниил словно превращался в глупого ребенка, но единственное, кого он не мог забыть очень долгое время, это была Саша. Врачам пришлось поселить их в одну комнату, чтобы она приглядывала за Даней, и Саня прекрасно справлялась. Но болезнь Даниила не прекращала губить воспоминания парня: через пару недель он перестал узнавать и Сашу.
Подруга вновь поблекла. Она стала напоминать свой четвертый портрет. Но было то, что ей помогало – Даня не переставал её рисовать. Пусть он не помнил Сашкиного имени, даже не понимал, кто она и что ему говорит, но количество портретов с днями лишь увеличивалось.
- Он говорил, что у него есть важный подарок для меня, - как-то сквозь слезы шептала Саня, глядя на заснувшего Даню. – Говорил, что закончит его через несколько дней, но теперь меня совсем забыл. Наверное, не дорисует уже…
Рак, о котором успели все забыть, вновь проявил себя. Потерянные волосы, деньги, желание жить – всё это перестало затормаживать болезнь. Возможно, Александра умерла бы первой, если бы не та ночь.
Проснувшись ночью, Даниил отправился на поиски еды. Он ещё помнил, где находится столовая, поэтому пошел один. И ни один санитар или дежурный ему по пути не попались. Уже там, в полутьме парень обнаружил бутылку с хлоркой, которую по рассеянности не убрала уборщица, и…
Похоже, его совсем не смутил запах и горечь во рту. Когда дежурные нашли его, было уже поздно.

После того, как ей рассказали о Дане, Александра прекратила принимать лекарства. Лицо её за два дня иссохло, глаза сочности листвы стали серыми. Пальцы вновь стали костлявыми; от болей избавиться теперь было нереально. Саша лишь пила молоко и ела хлеб. От такого «чудесного» рациона, естественно, было мало полезного.
- Ну, Сань, ну давай, поешь немного,- тихо плакала Инна Алевтиновна: теперь она всерьез забеспокоилась о своей дочери. Целыми днями стояла у её дверей, пыталась накормить и как-то подбодрить.
- Не хочу я есть, мам,- голос Саньки стал похож на скрип могильных плит. – Не хочу уже ничего.
В последний раз, когда к ней пришел молодой докторишка, у них состоялся не очень приятный разговор. Я тогда к ним заглянула, чтобы продуктов занести.
- Ну что же Вы так, Александра Игнатьевна? – вздыхал мужчина, что-то записывая в амбулаторную карту. – Взялись бы за себя, выздоровели бы и нашли себе нового мужчину.
Она тогда так на него злобно посмотрела, что мне самой стало не по себе.
- Это Вы себе новую найдете,- шипела Саня, ослабшими пальцами сжимая зеленое одеяло. – А я нет. Я не могу людей менять, как перчатки, в отличие от Вас.
После этого Саня врачей вызывать запретила.

Спустя три месяца после кончины Дани Саша покинула наш мир. На похороны пришли мои родители, семья Инны Алевтиновны, Санькин начальник и родственники Даниила. Похороны пришлись на сентябрь: будто по иронии судьбы день был пасмурным и дождливым.
Мама Дани долго смотрела на состарившееся лицо Саши и вытирала слезы. Я тоже смотрела на печальное лицо подруги: она так и умерла без своих волос, которые просила перед похоронами осторожно вымыть и заплести.
- Мы это… - ко мне после процессии подошел парнишка лет 12 и протянул осторожно завернутую в жесткую бумагу картину. Волосы его были белесыми, почти такими же, как у Даниила. – Тут Данькин последний рисунок,- мальчик печально шмыгнул носом и посмотрел в сторону мамы.
- Мама просила передать.
- Спасибо.
С кладбища быстро все ушли. Кто-то, обливаясь слезами, кто-то с неприятным чувством смерти на душе, а кто-то просто пытался устоять на ногах после осознания того, что все когда-нибудь умрут.
Инна Алевтиновна подошла ко мне и помогла развернуть бумагу. Как увидела, что на нем нарисовано, так в слезы ударилась и отвернулась. Я же так и осталась смотреть на рисунок, глотая соленые слезы.
На белоснежном полотне были изображены улыбающиеся Даня и Саша. Оба счастливые, обнимающиеся под яблоней. У Сашки толстенная коса, а у Даньки в руках раскрытая зеленая папка, в которой он что-то аккуратно рисует…