Там, над пропастью во тьме

Рассказ верлибром



I

Выхожу на лестничную площадку, минуя общий коридор, окруженный железными дверьми квартир, железные ворота, разделяющие общий коридор от лифтового холла, и вторые железные ворота, разделяющие лифтовой холл от лестничной клетки и лестничного марша, накинув на себя тёплую жакетку «adidas», а поверх её — осенний московский плащ. За окнами гудит дождь, в подъезде — сквозняк. Закуривая «Dunhill», вспоминаю, что когда-то курил дешёвые сигареты. Выходил в подъезд, накинув на себя коричневую стёганую фуфайку, карманы которой были проедены табачными крошками от «Примы». Это было давно: это было в другом доме, в другое время, когда железных дверей и ворот в домах не было. Я выдыхал дым в окно, покрытое снежным инеем. Иней таял от моего дыхания, и на окошке возникало маленькое зимнее солнце, казалось, освещающее днем не только подоконник, частично прожженный горящими окурками и частично сожженный спичками, но и стоящую на краю блестящую пепельницу — жестяную банку: иногда из-под кильки, иногда из-под сгущенки… Так сквозь оконный проем светило маленькое солнце, иногда так светило, как будто снаружи в окно светило не солнце, а большой горящий окурок. Было не понятно: то ли этот окурок пытался кто-то затушить о стекло, находясь снаружи, то ли затушил, но окурок опять зажегся. А по вечером это солнце было черным… Казалось, будто кто-то, затаившись за окном в белой мохнатой шубе, стоя на крыше подъезда, пытался разглядеть черным глазом, лестничную клетку, где примерно в один и тоже час поднималась по ступенькам молодая женщина в красном пальто и в красных сапожках. Она жила на три этажа выше. Обычно женщина несла домой сумку с хлебом и продуктами, а рядом с ней поднимался мальчик, он помогал ей нести сумку. Мальчик походил на маленького ангела или на амура в шапке, был одет в косое пальто без воротника, а на ногах — валенки. Так, не говоря ни слова, женщина с мальчиком поднимались по ступенькам, как будто поднимались в светлую жизнь на тяжелых крыльях, а затем, так же, как все жители дома, скрывались из глаз за поворотом лестничного марша, ведущим по спирали вверх прямо в бетонное небо, куда поднимались не все… В продуктовых магазинах и гастрономах того времени хлеб отпускали так: одну буханку в одни руки. А по праздникам витрины украшались многочисленными красными флажками и красными плакатами, посвященными то великому Октябрю, то Первомаю… И казалось, что без красного цвета было возможно представить ни один праздник. А иногда мне кажется, что это было недавно…


II


Я останавливаюсь, встаю возле окна, похожего на большую прямоугольную форточку с небольшой форточкой справа. Окно на площадке (форточка с форточкой) заставлено дикими домашними растениями, растущими в прозрачных квадратно-круглых вазах, сделанных, как будто наспех, из 5-ти литровых полиэтиленовых бутылей слабой прочности, с отрезанным горлом, точнее — плечами, полные чёрной земли… По мутному, в жирных струях дождя, стеклянному небу вьются как попало, да ещё с вывертом и застывшим прискоком, дикие домашние растения, разросшись так, что неба почти не видно: сплошной зелёный рай. Вазы (кажется, что поставили их во времена Перестройки) стоят на тарелках с отбитыми краями, но кое-где на краях тарелок ещё можно разглядеть рисунок узора, как напоминание о счастливой семейной жизни соседей и, может быть, их родственников или знакомых. Для полной картины не хватает ложек, вилок и столовых ножей с хлебницей… Растения самые что ни на есть разные: одно вытянулось и замерло в причудливой форме, словно пытается перепрыгнуть через само себя, другое, что по центру, походит на инопланетное существо с высохшими краями лепестков и уродливыми головками нераспустившихся цветков-бутонов: о чём думают эти головки можно только догадываться. Третье растение, как будто привезённое из далекой Африки (где, вероятно, находится страна Лимпопо), напоминает высокий кактус, только без колючек. И я вспоминаю, как в детстве, доброго доктора Айболита… Может быть, потому что вижу мёртвую высохшую муху, лежащую лапками кверху (или таким невероятным образом она погрузилась в зимнюю спячку) на своей обетованной земле крайней вазы. Но доктор Айболит ей, увы, не поможет. О четвёртом и пятом, шестом и седьмом, а также восьмом и девятом растениях, лучше сказать так: это просто растения, ждущие своих суженых, ряженых. Или мечтают о них… По стенам лестничного марша — маршем ползут, извиваясь и скручиваясь между собой, и как будто замерев в длительном поцелуе, провода, похожие на тонкие туловища диковинных и бесконечно длинных заморских змей, головы у которых находятся где-то не в сих пределах…Батарея центральной отопительной системы проедена насквозь пылью. Пыль въелась вместе с сухим воздухом в глянцевую масляную краску и стала пыльно-матовой масляной краской, которую не стереть ни со стен, ни с батарей... Кажется, что если дунуть или сплюнуть на неё — пыль не взовьётся к бетонному небу, похожему на низкие грозовые тучи, только белые в тёмную крапинку и с пятнами от сгоревших спичек, кем-то однажды, как на память или от вроде того, подкинутых к небу и невероятным образом прилипших к белым грозовым тучам, и усопших так, в висячем положении…


III


Где-то внизу дома начинает гудеть лифт. Там, перед выходом на улицу, в консьержке сидит мужчина-консьерж с внимательным глазом, как будто записывающим в свою память, как видео-регистратор, всё, что видит и слышит… Но вот — лифт приближается и стихает, а потом вздрагивает снова. Двери отворяются, подёргиваясь в разные стороны — из лифта вываливается бабушка в коричневом пальто, коричневых сапогах и с двумя хозяйственными сумками в руках. Она смотрит перед собой и молчит, как будто ртом она держит невидимую третью сумку (тоже коричневую) с продуктами про запас или на случай войны. Бабушка подходит к железным воротам, тем, что справа, разделяющим лифтовой холл от общего коридора с четырьмя дверьми в квартиры №35, №36, №37, 38. Другие железные ворота, те, что слева, разделяют лифтовой холл с лестничной площадкой, которую жители дома или их гости используют как общественное место для курения.Бабушка ставит все свои сумки на пол и говорит в мою сторону, что все беды от курильщиков, потому что дом пропитался табачным дымом, что дышать нечем и все задыхаются, а потом бабушка начинает стучать в железные ворота: — Вася, открывай, я знаю, что ты дома! —  Через минуту из глубины железобетонного лабиринта доносится Васин глухой крик: — О сколько раз я тебе говорил, что надо звонить в звонок! Из принципа не открою, пока не позвонишь! — Бабушка, как будто слепая, шарит по стене и, наконец, нащупывает худой дрожащей рукой кнопку китайского звонка и нажимает на кнопку: дзинь дзя о пинь! Дзинь! В ответ слышатся стуки открывающихся, как по русскому обычаю или как по щучьему веленью, железных дверей, а затем Вася открывает железные ворота: — Здрасте!


IV


Я тушу сигарету в грязном блюдечке, рисунок которого уже давно стёрт с лица блюдечка (тоже китайского), и направляюсь в квартиру, где живёт моя вторая половина (жена)… А там почти то же самое: все окна заставлены и утыканы домашними растениями и небо почти не видно. Правда, есть одно существенное отличие — нет пыли и окрашенных стен, сплошь (да и только) — обои узором в цветочек и горошек! А потолок — глянцевый. Всё чинно и благородно — не придерёшься. Разве что, можно разглядеть или угадать дымы за окнами, что валят из заводских труб и ползут по-над заснеженными крышами пятиэтажных хрущевских бараков… А по телевизору, что в зале, снова идёт трансляция шоу «Ледниковый период», а ночью обязательно, я это знаю точно, будет — «Дом-2», если не сказать хуже, поскольку перед этим обязательно покажут (тоже известную программу) обсуждение неприглядной сцены из жизни российской кинозвезды или бандита-полицейского, или чиновника-политика, или вообще чудо-юдо, напомнив всей стране про бандитский Петербург, как о культурной столице нашей необъятной Родины. Несмотря на все удобства, около полуночи в ночных катакомбах и лабиринтах элитно-кирпичного десятиэтажного дома, построенного в конце XX века, снова будет громыхать-шуметь и вздрагивать лифт, оповещая округу о том, что запозднившиеся в гостях или на службе важные жители дома возвращаются домой. И многочисленные железные двери, как стальные кони со звездами и номерами на броне, как будто стоя на страже миропорядка, охраняя покой неспокойных граждан от невидимого и затаившегося врага, снова будут громыхать и вздрагивать над пропастью во тьме электрических огней, над пропастью улицы, автостоянки двора и детской площадки спящего, но так и не уснувшего города: — Дзинь дзя о пинь! — Дзинь! — и снова. — Вася, я знаю, что ты дома!


V


Видимо, от всего этого, в моей душе, как, наверное, в душах диких домашних растений, растущих в пластмассовых вазах, полных чёрной земли по самое отрезанное горло, действительно становится не только тепло, но и возникает некое чувство комфорта и благодарности, что жизнь стала лучше по сравнению с той, что осталась в том времени, где до сих пор светит в зимнем окошке маленькое солнце, похожее на тлеющий окурок, и женщина в красном пальто и красных сапожках вместе со своим сынишкой несет из магазина сумку с хлебом и продуктами, прекрасно понимая, что без красного цвета невозможно встретить ни один праздник… Правда, грань между двумя этими временами почти не различима. А может быть, ещё и оттого, что когда-то чёрные звезды с бетонного неба освещали путь двух влюблённых, стоящих над городской пропастью — здесь, во ржи диких домашних растений.



2014,
гора Бытха (Сочи)

__________________________________________________________

Журнальный вариант опубликован в журнале «Дети Ра» 2015, №3(125)
http://magazines.russ.ru/ra/2015/125/7v.html

Полностью рассказ верлибром опубликован в книге
Вепрёв А. И. / Мой взгляд не сгибается в локте, или Случай с Шаляпиным: Верлибры, стихотворения в прозе. — М., 2015