Не до родов

                Посвящается К.М.М.
«Подумать только, сорок третий год мне уже идет, а я по-прежнему упорно отказываюсь записывать себя в увядающее» - думал Денис Романович Хрупников, когда старенький автобус, грозивший развалиться на каждом более или менее серьезном ухабе, катил его к главной больнице одного из провинциальных городков. «Вроде, специально даже всю жизнь молодился. До тридцати, конечно, надобности не было в этом, а потом, как седина в бороду, пришлось… Да, рано поседел… А казалось бы, разве мог, выпускаясь из института, о таком подумать? Хоть фатовством и позерством все занимался, да с каким-то лоском, изяществом было. Свободен, в высшей степени развит, да и о положении своем не задумывался, мне, собственно, наплевать было, как там в жизни обустраивается. Все не стоящим казалось. Просто знал, что литератор я отменный, да и за идею живу, причем не какой-то там философской или политической дребедени ради существо свое заставляю по бренному миру ходить, а искусством, представлялось, наполнена каждая частица моей души, если у души, конечно, есть частицы. И даже пьянство, страшное, пьянство себе прощал, полагал, что без него только хуже будет, всю картину и весь образ испоганю. А теперь-то что?»
Когда Хрупников, глубоко вдохнув, задал себе этот вопрос, автобус вдруг резко затормозил, чем заставил сидевшую перед Денисом Романовичем даму почтенных лет нецензурно выругаться, ибо она умудрилась при столь неожиданном торможении не совладать с зажатой в ладонях открытой баночкой какого-то слишком жидкого йогурта и испачкала едва прикрывавшую ее некрасивые ноги до колена голубую юбку. Произошло это все уже после въезда в город.
- Дрянь! – едва слышно произнес Хрупников и вперил взгляд в неровно сидевший парик неосторожной дамы. – Старая, а все еще за человека себя считает, - продолжал про себя он описывать свое мнение об указанной особе.
- Что ты сказал? – обратилась к нему хрипловатым от долгого молчания голосом его жена, по делам которой литератор и направлялся в больницу.
- Ничего. – громко сказал ответчик, и посмотрел каким-то злым взглядом на свои грязные туфли, уверено служившие уже как третий год. «Сменить бы, - пронеслось как-то самопроизвольно в голове, - Да зачем?».
- Чего стоим? – недовольно проворчал грубый бас с задних сидений. Посыпались версии вперемежку с причитаниями по адресу водителя. Так канули пятнадцать минут, а результатов никаких разговоры не принесли. Видимо, проблема не решалась сама собой. Водитель транспорта давно покинул свое место и отправился узнавать причину образовавшейся спереди небольшой пробки, которая, несмотря на незначительную величину, абсолютно никак не собиралась рассасываться. До сих пор он так и не вернулся.
«Противно!» - подумал Денис Романович, пересытившись прослушиванием диалога заседавших поблизости молодых армянок, относившихся довольно негативно к использованию в качестве основного средства общения какой-то один язык, из-за этого речь их представляла собою неприятную для уха мешанину из русских и армянских слов. Последнее почему-то очень отравило и без того неприятную поездку. По дороге этот девичий треск хотя бы заглушался звуком ревущего не от мощности ,а от старости мотора, сейчас же Хрупникову казалось совсем нестерпимым дальнейшее нахождение подле сих двух странных особ.
Он встал, сказал жене, что пойдет узнать обстоятельства, принудившие автобус к остановке. Когда литератор миновал порядка десяти автомобилей, то довелось увидеть ему несколько необычную сцену. Водитель автобуса, зажав в зубах сигарету, стоял в компании какого-то крупного мужчины, оправленного в белую рубашку, черные брюки и розовый галстук. Судя по всему эти двое о чем-то беседовали, во всяком случая так заключил Хрупников, хотя он и не слышал еще их речей. Помимо этого имели место быть и прочие вещи, которым было под силу заинтриговать всякого случайного прохожего, не говоря уже о нашем герое, который от природы был наделен не лишенной художественности любознательностью, так часто делающую работы тусклых романистов объектом восхищения не великовозрастных индивидов и малограмотных, охотливых до фальшивых сантиментов дам, в жизни не испытавших серьезной эмоции.
Перед первой машиной, с которой начиналась пробка, стоял черный лимузин, вокруг него же неровным кольцом сгруппировалось много больших представительского класса автомобилей. Несколько поодаль от этого сборища машин находился старый автобус, выкрашенный совсем недавно странного цвета краской – толи рыже-синего оттенка, толи голубовато-коричневатого. Рядом с этим издевательством над автопромом находилось около штук пяти клонов того детина, который осаживал разговорами водителя транспорта, что в ближайшие десять минут должен был доставить до больницы Хрупникова с женой, однако теперь таковое развитие событие могло последовать только в том случае, если бы пробка моментально исчезла и автобус вдруг превратился в какой-нибудь болид. Упомянутая пятерка занималась довольно-таки громким опросом какого-то молодого парня, имевшего вид раскаивающегося во всех земных грехах бедолаги, готового во искупление оных содрать с себя эту местами прохудившуюся и разодранную клочками подмышкой рубаху. Из доносившихся порывами сильного ветра обрывков беседы данной компании Денис Романович понял, что растерянный оборванец является водителем странно выкрашенного автобуса. Около получаса назад он сбил кого-то. Более ничего разузнать не удалось, так как потоки ветра то и дело меняли свое направление.
«Странная штука, - стал размышлять Хрупников, прикуривая ароматизированную папиросу, - Почему нет ни полиции, ни врачей? Даже в горе люди до наглости доходят. Ну сбил он этого мальчишку, так самосуд теперь творить надо?». Выводы насчет мальчика было совсем не сложно сделать, ибо труп такового с головой очень похожей на смесь раздавленного арбуза и красной каши лежал в двух метрах от бампера упомянутого лимузина. Перед этим потерявшим всякое отношение к живому телом на коленях стоял пожилой мужчина, одетый в серый классический костюм.  Этот объект был седовлас и в меру грузноват. Более полное представление о его внешности недавно пришедший литератор составить не мог, так как к этому не располагала поза коленопреклоненного. Он опирался на свои суставы так, что бедро шло практически идеально перпендикулярно по отношению к асфальту, в области таза не было совершено никаких изгибов. Так мужчина походил на наказанного строгой бабушкой деревенского сорванца. Выдавала же в нем горем разбитого человека свешенная на грудь голова, лицо которой было закрыто обеими ладонями.
- Впрочем, мне жалко этого мальчика и этого старика, - зачем-то вслух произнес Хрупников, а потом оглянулся по сторонам, будто высматривая и додумывая, мог ли кто расслышать его.
- Ты что-нибудь видел? – обратился к вновь было поглотившемуся созерцанием нагоняющей меланхолию картины литератору гигант, приметивший нового персонажа и променявшего на него водителя автобуса.
- Я только подошел, - ответил тот.
- Иди тогда отсюда. – с какой-то злобой кинул в ответ верзила. Денис Романович повиновался, но при этом на губах у него мелькнула едва заметная улыбка, вызванная толи осознание собственного превосходства, толи стремление скрыть свое негодование, которое стало следствием столь неприятного обращения. К чести смекалки героя будет сказано, что он почувствовал в голосе и интонации прогонявшего какую-то персональную неприязнь, будто именно Хрупников более всего был не к месту, когда седовласый изливает слезы, позабыв о том, что мужчины, кажется, не плачут. Неприятно, конечно, ладно если бы по справедливости, пускай даже субъективной, с ним обошлись, так ведь нет же, лишь вероломство досталось! Вокруг столько наблюдателей, а прогнали именно его.
«Плевать! – подытоживал неудавшийся зевака хаотично валившиеся мысли по сему поводу. – Может лицом не вышел, а может, он свинья». С подобными мыслями он двигался к своему автобусу, но на полпути вдруг остановился и некоторое время стоял совсем неподвижно, смотря ленивым взглядом на сидевшую на высоком бордюре выдающихся размеров старуху, жевавшую с видом ужасной жадины откусываемые с поразительной быстротой куски большого чебурека. Однако не это весьма завораживающее зрелище заставило его прекратить свое шествие.
Спустя полминуты он сунул руку в один из карманов и снова заставил свой портсигар разинуть пасть. Папироса, прикуриваемая от спички, разок слегка треснула, а затем резко ударила в нос виноградом. Денис Романович улыбнулся так, как это сделал бы сознающий свое беспутство циник в момент очередного грехопадения, а потом со звуком сплюнул.
«Удивительно! Тут человек умер, мозги у него по асфальту, а я окромя того, что меня-де обидели, ничего и не чувствую. Ладно-то чувствовать, так и не думается ведь. Пришел, посмотрел, ушел. Не театр же это, в самом деле… Шекспир обратное утверждал. Но у него все для эффекта, красного слова, а реализма никакого. А тут чистейшая явь, без капли искусства. Жил этот человек, как и все живут, а тридцать минут назад перестал жить. Выключился, так сказать. А мне почему-то все равно, и ничего мне не жаль, только заставил так себя на секунду подумать. А как только подошли и попросили меня грубо исчезнуть с глаз долой, так сразу и наплевал на смерть юнца и на слезы старика. Ужасно, но ничего не поделаешь. Это естественно. Умирают каждую секунду, что ж мне теперь совсем не переставать грустить тогда? Бог с ним, что увидел воочию одну из этих кончин. В Африке, говорят, каждую минуту от голода умирает по десятку детей… Да, что это я опять! все дело в эмпатии. Мальчишке сочувствовать уже бессмысленно, а вот тот старик – другое дело».
Вернувшись в автобус, Денис Романович, разместился на прежнем месте и стал делать вид, будто не замечает того, как на него смотрят почти все пассажиры, видимо, рассчитывавшие на некоторые прояснения сложившейся ситуации.
- Что там случилось? – спросила громко жена и положила аккуратно правую ладонь на свой выпирающий от беременности живот.
- Да ничего особенного. Скоро поедем.
- Так стоим не просто же так. – с какой-то отвратительно интонацией, характерной для ряда южных говоров, произнесла дама в выпачканной йогуртом голубой юбке.
Хрупников, заходя в автобус, решил, что не будет сообщать грустное известие, так как, он думал, таким способом можно было произвести крайне неприятное воздействие на супругу, которой в ее положении нужен больше эмоциональный покой. Но этот говор, эта женщина, сидящая полуоборотом по отношению к супружеской паре, ее ехидно прищуренные глаза и каждая черта ее лица почему-то так сильно озлобили литератора, что он все-таки сгоряча выдал новость, стараясь завернуть таковую в как можно более отвратительную оболочку. Таким способом он рассчитывал произвести определенного рода эффект на любознательную женщину, он хотел неприятно ошеломить ее. Этим ограничивался максимум его возможностей в данном вопросе.
- Да, - громко на весь автобус заговорил писатель интонацией раздраженного донельзя человека, - не просто так! Мозги там по асфальту размазаны! Мальчика маленького автобус переехал.
Вслед за этой фразой автобус превратился в подобие театра, где после мощной или неожиданной сцены возгласы удивления перекатываются по ложам, переходя постепенно от располагающихся непосредственно возле сцены к отдаленным. Вслед за этим пара-тройка особо предприимчивых мужчин выказали поползновения к самовыдворению из транспорта. Однако в тот момент, когда первый из них уже оказался целиком на улице, водительская дверь отворилась.
- Что повыскакивали? Сейчас разворачиваться будем! Другой дорогой надо ехать, - заявил шофер, усаживаясь поудобнее в своем кресле, таком же обшарпанном как и все прочие сидения в этом автобусе.
Все расселись по своим местам, и движение наконец-таки продолжилось.
Непредвиденная остановка, казалось, стала чем-то вроде результата успешного эксперимента какого-нибудь гениального психиатра, исследующего эмоциональное родство людей, объединенных в толпу. Разговоры, которые до этого велись беспрестанно и раздавались повсеместно, совсем прекратились.
Молодого мужчину с густой щетиной вдруг перестали интересовать карьерные успехи сидевшей рядом с ним красивой девушки, одетой достаточно вызывающе для того, чтоб казаться приятной парой практически для любого представителя противоположного пола. Мужчина перестал задавать вопросы и, видимо, как-то даже начал стесняться поглядывать на оголенные до допустимых современной модой пределов бедра спутницы. Она в свою очередь тоже совсем умолкла, чем отказала себе в привычке выставлять напоказ даже перед чужими людьми различные стороны своей на самом деле невообразимо скучной жизни.
Пожилая женщина в пестром платке, странно украшенном какими-то неумелыми подобиями древнеегипетских иероглифов, нахмурила брови и кончила свое продолжительное повествование, разливавшееся по всему автобусу громким и довольно-таки мерзковатым сопрано, которое  - что Хрупников нашел почему-то грустным – утратило былую свою красоту по причине старости и дряблости голосовых связок. Ранее она рассказывала восседавшей поблизости подруге, знавшей на самом деле наизусть все ее истории, о годах молодости своей матери. Рассказ оборвался на том, как умер в 1943 году отец повествовательницы. Он был безногий, получивший увечья на фронте и воротившийся после госпиталя в таком виде на прозябавшую в полной нищете малую родину. Инвалид был бесполезен и камнем висел на тощей шее супруги, и так не знавшей чем прокормиться и как спасти от верной смерти малых детей. Все это неудачливый вояка понимал, посему специально морил себя голодом. В таком положении прожить ему удалось недолго, и отдал Богу душу он в один из морозных декабрьских вечеров. Кончина была мирной и скоропостижной, однако за нею последовали некоторые трудности. Мать семейства ломала голову над тем, как и где похоронить тело. Выход из сложившейся ситуации нашелся максимально простой и вполне доступный в плане реализации. Мать переложила безногий труп с соломенного подобия кровати на самодельные носилки и вместе со старшим братом вынесла на морозную улицу. Разместили скорбную ношу поблизости от землянки, в коей ютились эти свидетели самой кровавой бойни за всю историю человечества.
Переспав ночь по соседству с обезображенным войной телом, семья проснулась ранним утром и под начальством недавно овдовевшей принялась рыть могилу в пяти-десяти метрах от жилища. Во время развертывания этого момента женщина в пестром платке пару раз всхлипнула, давая знать, что скорбь ее жива и поныне, а так же она часто демонстрировала свои руки подруге, и при этом сама каким-то тупым и полным странного ужаса взглядом смотрела на них, будто где-то под ногтями или в линиях на ладонях осталась крупица той промерзшей земли. Но теперь она молчала.
Даже неугомонные армянки приняли чересчур грустный вид и перестали вливать друг другу в уши тонны ненужной информации.
«Отчего все молчат? – думал Хрупников, сотрясаясь от подпрыгиваний автобуса на каждой дорожной неровности. – Неужели я всему виной? Сказал им, да и таким образом повлиял. Но это же ложь! Какое дело каждому из них до этого мальчишки? Я-то его видел, но по-честному себе признаюсь, что мне наплевать, а они даже не видели этих мозгов, так что же все вдруг нахмурились? Знаю, наверное. Друг перед другом стараются людьми казаться. Надо быть скромнее, когда где-то поблизости орудует смерть. А спроси сейчас каждого, почему так? Никто толком аргумента привести не сможет, будут только изумленно смотреть на тебя, как на какого-то ужасного варвара, и причитать робко «Он же умер! Он же умер!». Скотины! – определив таким образом для себя статус окружающих его людей, Денис Романович почувствовал, как потихоньку он переходит в состояние разгневанного не пойми чем человека. – Годны только для того, что изображать из себя людей, но быть ими мочи и задатков не хватает!» Такого рода мысли, полные жестокого критиканства и несправедливой злости, всплывали без конца. И всю дорогу до больницы Хрупников ругался, ругался на армянок, на женщину в пестром платке, на откровенно одетую девушку, на увиденного мельком плачущего старика, на нечаянно ставшего убийцей водителя, на тех одинаковых верзил, и так далее. Но ругань его происходила не от тупого необъяснимого отвращения ко всем окружающим, которые, и литератор это прекрасно знал, по своему умственному развитию значительно отстают от него, а от человеконенавистничества, навеянного еще в молодые годы идеями философского пессимизма. Причем в своей странной мезантропии Денис Романович дошел до того, что начал презирать себя самого. Ненавидел он в себе человека, а когда убеждался в идиотизме данной позиции, брался обрушиваться на такой интересный предмет, как разум. В общем, весь этот сумбур был в его голове постоянно. То он приходил к убеждению, что человек есть случайность, образовавшаяся вследствие каких-то сбоев в механизме саморазвития природы, то полагал, что лучше всего стать сумасшедшим. А иногда поминал Бога, и страстно молил самого себя убедиться в существовании Такового. Но конца терзаниями так и не было, и они всегда преследовали уже начавшего увядать неудачливого литератора. И это его бремя.
Наконец они добрались до больницы – давно не ремонтировавшегося четырехэтажного здания, бледно-зелено цвета. У входа в нужное отделение Дениса Романовича и его супругу встретила сидящая на раскладном стуле грузная женщина с каким-то пошлым журналом в руках. Она потребовала раздобыть бахилы, которые продаются в аптеке поблизости. Хрупников, оставив жену в компании блюстительницы больничного порядка, поплелся в аптеку. Там он долго ждал в очереди и изумлялся, как этот топчущийся у окошка абсолютно серый старикан все еще жив, а не находится где-нибудь на кладбище. Более же всего странным казался тот факт, что этот полуживой человек хочет продолжать жить. Стар, болен, много повидал, так зачем дальше растягивать свои страдания? Вспомнился Шекспир, и его слова из «Лира» -
Как нас к себе привязывает жизнь!
Мы медленную смерть от долгих пыток
Предпочитаем быстрому концу!
Асфальтного оттенка старик ушел, так и не получив желанное лекарство с каким-то сложным названием. Скупость оказалась сильнее жажды жить – не посредствам пришлось снадобье.
Потом была череда прочих клиентов и вот очередь дошла до писателя. Он спокойно попросил требуемое, ему ответили подобием лая, что, мол, только десяток пар можно приобрести. Хрупников взял бахилы, выругался про себя, а потом тихо произнес «Спасибо. Вам бы человеком стать». Он не знал, зачем вымолвил эту глупость, но почему-то не пожалел, и  даже понесшаяся в ответ брань никак не смутила его убежденности в том, что все совершено верно.
Жена стояла на прежнем месте и пробовала вести беседу с хранительницей раскладного стульчика. Денис Романович безмолвно подошел, вытащил из комка бахил одну пару и принялся натягивать целлофаны на ноги своей второй половины, затем он обмундировал свои туфли.
Недолгое ожидание кончилось проникновения супруги в нужный кабинет. Сегодня должны были исследовать плод и попытаться выявить наличие у него генетических заболеваний. Жена волновалась заходя, а Хрупников, чтобы ее не обидеть, изображал волнение. На самом деле ему было безразлично. Он, конечно, представлял в голове умилительные семейные картины и находил, что все это хорошо, но какой-то дрожи и одухотворения не было. Упрекать себя в этом много раз брался, да толку от упреков ровным счетом никакого, ибо в душе ничто так и не настраивалось на нужный лад.
Спустя пять минут беременная вышла и улыбаясь сообщила, что все в порядке и по всей видимости будет мальчик.
- Как хорошо! Отлично! – заговорил после излияний супруги Денис Романович, демонстрируя свою непреодолимую радость. На самом же деле все было воспринято крайне спокойно, и ничто так и не шевельнулось внутри, и желаемая щекотка в области чревного сплетения и в груди не пришла.
Отправились в обратный путь. Пришлось ждать около часа на вокзале транзитный автобус. Последний не заезжал в небольшое поселение, где давно уже проживал Хрупников, а проходил вблизи. Это обстоятельство несколько опечалило супружескую пару, но решено было ехать все же этим рейсом, так как следующий пришлось бы ждать еще пару часов.
Возвращение оказалось приятнее первой поездки – и транспорт был покомфортабельнее, и не было трещащих без умолку армянок. Имевшиеся же пассажиры были малочисленны и почему-то не увлекали внимания литератора. Оно и понятно, ведь голова его была вновь заполнена очередным комом странных и хаотичных дум. Теперь помимо раздражения пришла еще и грусть, да такая страшная, что хоть на смерть идти, лишь бы не чувствовать. Восстал опять против себя.
«Почему так? Почему я холоден и пуст. У меня будет сын… Казалось бы, одна из наиболее приятных вещей произошла, а никак понимать этого не хочу. Нет, понимать-то понимаю, а вот осязать – нет. Я продлил себе жизнь, можно сказать. Сознания моего уже не будет, а вот тело и частично ум, раз уж его мыслительные возможности в некоторой степени зависят и от меня, поживут маленько. Если ребенок здоров, то остается лишь в будущем немного обтесать его воспитанием и все – он самое естественное продолжение меня. Мало кто понимает это и мало кто смотрит на вещи именно так, но все без исключения подсознательно уверены в подобном. Потому-то и плодятся. Значит, страх перед забвением уже давно поглотил человечество. Сам не жил как человек, но жизнь копии своей даешь. Может, оттого всего это мне и противно? Я тоже пустышка, хоть и покушался на величие и признание, а в итоге прозябаю на грани нищеты, в полуопустевшей деревне» - запланированная остановка автобуса прервала поток. Хрупников посмотрел на жену, сказал, что пойдет курить. Пока он шел по салону и пока присаживался на скамейку, в мозгах у него не происходило мыслительных движений. Но когда последовала третья или четвертая затяжка, кое-что, не имеющее отношения к предыдущим размышления, вдруг всплыло: «Зря роман тогда не продал. Сейчас бы все лучше было, а теперь уже и спохватиться нельзя – поздно». Когда Денису Романовичу было всего двадцать пять, ему поступило предложение от одного из авторов издательства, в которое отсылался какой-то его роман. За книгу давали деньги, причем немалые, однако требовалась целиком отказаться от детища и довольствоваться полученными финансами и тем, что тобою написанное произведение будет красоваться на полках книжных магазинов под именем другого автора.  Хрупников отказался, как всякий достойный писатель, верящий в справедливость и почитающий литературу за одно из наивысших проявлений всех лучших человеческих черт. Но потом жизнь не задалась – рассказы становились все лучше, мысли ценнее, романы получались насыщеннее, длиннее, а спрос так и не появлялся. Издатели молчали или отказывали. Единственным успехом все нищавшего и нищавшего писателя можно назвать случайно подвернувшуюся работенку внештатным корреспондентом какого-то не очень популярного новостного интернет-издания. Уже как пятый год он пишет статейки по 20 копеек за знак. Работа убогая, и талант там никому не нужен, но хоть какие-то средства к существованию получать удается, правда в последнее время статьями героя стали несколько пренебрегать и печатают его все реже. За голову Хрупников, конечно, из-за этого не хватается, но злобу на редакторов имеет лютую – ему кажется, будто его не уважают, а он ведь растрачивает на вшивую публицистику свое писательство! Хочется отомстить, раздавить всю эту аморальную мелюзгу, да возможностей нету. А успех на поприще большой литературы не приходит.
Хрупников закурил еще одну папиросу, вспомнил лицо главного редактора, с которым как-то однажды встречался, когда посещал Москву. Подумал, что тот, вроде, на человека путного похож, неужто разглядеть истинного гения не смог?
Мысли стали противны – от них отдавало малодушием. Писатель встал, бросил окурок и со злостью растоптал его, кажется, даже скрипнув в этот момент зубами.
Через полтора часы были на месте – на краю родной деревни. Предстояло идти пешком, так как такси вызвать не так уж и возможно в здешних местах. Литератор окинул взглядом разваливающиеся пустующие дома, на стаю одичавших собак, сновавших из двора во двор, и почему-то ему захотелось плакать. А ведь, когда он был мальчиком, за этим самым дом, что сейчас не имеет ни дверных, ни оконных рам, располагалась специально обустроенная для детей полянка. Хозяин жилья, которого хорошо помнит Хрупников, имел некрасивую жену, намного младше него, и четверых детей. Все были погодки и потому, как чуть подросли, играли постоянно вместе. Ну, их отец, будучи весьма добрым мужичком, решился соорудить для отпрысков своих площадку – сделал качели, поставил горку, настроил турников и рукоходов. Денис Романович, в бытность свою еще Дениской, часто прибегал сюда и с детворой со всей округи резвился тут. Потом жена бросила мужика, забрала детей и уехал к своим родителям в Питер. Брошенный супруг загрустил, взялся за стакан, да так крепко, что до самого последнего издыхания не отпускал его. Деревенские детишки какое-то время еще лазали по игровым конструкциям, но озлоблявшийся почему с каждым днем все сильнее хозяин в один прекрасный день погнал всех благим матом. Только сейчас Хрупников почему-то догадался о причинах, заставлявших рявкать пьяного старика на ребят: «Смотрел на нас, слезы наворачивались, да тоска брала. По прошлой жизни, по детям скучал».
Теперь ни турников, ни рукоходов не было. Пустырь с какими-то кое-где торчащими из земли палками, узнать в которых предмет обожания детишек более невозможно.
Вообще же, вид деревни производил на давно привыкшего к здешним панорамам писателя очень неприятное впечатление. Ему вдруг показалась, что вчера деревня была красивее и людей здесь было больше. «Как я мог не замечать всего этого уныния?» - вопрошал себя он, чувствуя в душе что-то беспомощное и какую-то безвыходность.
Через пару десятков минут прибыли домой. Супруга, пожаловавшись на усталость в икрах, легла отдохнуть и скоро очутилась в объятиях морфея. Хрупников, предоставленный сам себе, какое-то время ходил по дому и по двору, смотрел в тысячный раз на то, как все у него обустроено. Ни канализации, ни водопровода, ни газопровода нет. Этот дом с прилегающим земельным участком в тридцать соток достался писателю от матери. Умерла последняя десять лет назад, и с тех пор с жилищем не произошло никаких перемен. Вода добывается из колодца, зимою домочадцы обогреваются при помощи печи, а готовят на дешевой электрической плите.
Писатель сел у порога возле дома и с очень грустным видом принялся рассматривать поросший высокой травой задний двор. Всплыли воспоминания: веселое детство, заботливая, но вечно оправленная в какие-то нелепые халаты и дешевые платья мама, старшие сестры, часто колотившие своего братишку просто так. И от этого всего отдавало печалью, ибо безвозвратно утрачены и эти улыбки, и эти халаты, и это детство, будто даже и продолжения у него не было. А потом все обернулось еще хуже – стали всплывать картинки из сегодняшнего дня. Мозги на асфальте, жующая пирожок старуха, парик женщины в голубом платье, радостная жена, плачущий старик, противная аптекарша и так далее. Хрупников ощущал, как становится невозможно терпеть тоску, которая пришла в принципе неизвестно почему. Раньше ведь помногу раз приходилось встречаться с событиями и посерьезнее с объективной точки зрения. Но сегодня, видимо, что-то хрустнуло в душе, истончалась окончательно та опора, что поддерживала невозмутимость и мужество, доходившее в глазах посторонних до жуткого цинизма, и все повалилось вниз. Рухнувшие обломки пока летели разрушил весь стандартный уклад души, всю гармонию.
Писатель встал, зашел в дом, взял с полки деньги и вышел на улицу. Первым делом он направился до магазина, где взял достаточно много алкоголя, а затем поплелся к одному своему товарищу детства, который продолжал влачить свое существовании в деревне, не сумев променять ее на город. Домой ночевать не пришел.
Когда же на следующий он воротился, его встретила рассерженная супруга. Она стала ругаться всеми известными словами, обрушиваясь то на самого Дениса Романовича, то на его «бесполезную писанину», то на бедность, то на жалкие копейки, зарабатываемые на том портале, то на алкоголь. У Хрупникова сильно шумело в голове после вчерашнего, и он как-то слишком вяло отвечал, чем еще больше подзадоривал супругу. Кончилось все тем, что он устал слушать. Объяснений давать никаких не хотелось. Его взгляд скользнул по молодому раскрасневшемуся лицу беременной, и стало почему-то жаль эту бедную девушку, променявшую на любовь всю будущность. Она на пятнадцать лет младше своего мужа, но пару лет назад полюбила его. За что неизвестно, но ей ранее всегда казалось, что что-то великое живет в этом странном человеке. Может, его писательство и приглянулось ей? Он сам не знал ответа, но наверняка верил, что любит она его безмерно.
Слезы вдруг потекли у него из глаз, и жена это заметила. Она смягчилась и попыталась сменить ругательства на наставления. Опечаленный ничего не слышал, кроме последней фразы, которая донеслась до ушей, когда он уже покидал пространство дома своего: «Ты же скоро станешь отцом!».
Денис Романович вышел на улицу, сел на порог и подпер голову руками, локтями которых уперся в колени. «Скоро стану отцом!» - вслух произнес он. Вдруг вспомнился его отец, которого почти никогда не было рядом. Поначалу он жил с матерью и старался воспитывать детей, но как-то не получалось. Денег заработать было невозможно, а очень хотелось, мало того, очень было нужно. Старания на сем поприще кидали старика по всей стране – в поисках заработка. Дома он появляться стал все реже и реже, а потом и вовсе пропал. Недавно он объявился. Одряхлевший, немощный старик приехал в деревню и застал единственного своего сына. Были слезы, рассказы о трудной молодости, неподатливой судьбе и прочее, и прочее. Хрупников слушал и сказал, что понял отца, хотя винить его в том, что он ни черта не оставил, не перестал. Старик уехал и, кажется, зря объявлялся, только еще чуть досады подкинул.
«А ведь я точно таков же. У меня будет сын, но что я ему оставлю? Работа дрянная, большого заработка не сулит. Романы мои никому не нужны, а то, что сегодня читают, я писать не могу. Отвратительно все. И что сын мой получит? Ничего, только всю жизнь винить будет, говорить, что опозорена семья из-за меня. Я тоже так роптал на отца… Не зарекайся, говорится. Надоели все эти прописные истины, они в очередной раз подтверждают, что у всех у нас жизнь будто под копирку. Однообразие и скука, только развлечением друг от друга отличаемся – кому-то больше потешаться доводиться, кому-то меньше, а кому-то и вовсе шиш достается. Неужто сын мой через сорок лет обо всем это тоже будет думать?». А потом Денис Романович стал вспоминать вчерашний вечер, и сильно удивлялся тому, как это ему могло быть весело там, в гостях у товарища. Вспомнил, что слушали Баха-отца и Мусоргского. Товарищ утверждал, что Модест Петрович по своему вкладу значительно превосходит немца. Литератор, конечно же, был не согласен с этим, но для «гармонии вечера», как он иногда говорил, с патриотично настроенным приятелем спорить не решался. А под утро, когда посиделки подходили к концу, начали вдруг ссориться. Завели беседы о России, Родине. Хрупников с большим стыдом сейчас вспоминал, как ляпнул полную пафоса и глупости следующую фразу: «Знаешь, что для меня Россия? Тоже, что и Родина – рубль двадцать за слово!». Поскандалили, но до драки не дошло, так и разошлись.
От мыслей и воспоминаний было тошно, мерзко и как-то по-странному стыдливо, будто делал все это не он сам, а какой-то человек, которым Денис Романович дорожил, но за которого не отвечал.
Сидел со своею ношей литератор до вечера, почти даже не шевелясь. Пару раз супруга проходила мимо него то в одну, то в другую сторону, но ни разу не решилась потревожить этого истукана. Ночью девушка легла сама, не позвав мужа. А тот по-прежнему сидел у порога и горевал, до конца не сознавая о чем. 
Около двух часов после полуночи Хрупников встал со своего места, что-то пробормотал и зашел в дом. Направился он к кровати жены. Пару минут в полумраке он любовался ею, затем нагнулся и поцеловал в губы, а потом в живот. «Пора» - сказал он сам себе шепотом, но с надеждой, что его услышать – ему в глубине души хотелось, чтоб беременная проснулась и завела какой-нибудь разговор, но этого не случилось. Он горько улыбнулся, развернулся и двинулся с места, устремившись к выходу из дома.
Утром жена не обнаружила его дома. Поначалу она думала, что тот опять ударился в пьянство, но когда благоверный третьи сутки подряд не объявлялся, кинулась в поиски.
Через неделю стараниями местных жителей и полицаев в паре километров от деревни, в лесополосе был найден труп повешенного с обглоданными ногами. Так не стало Дениса Романовича, а ноги его до колен съели голодные волки, по-прежнему обитающие в столь большом количестве в южных частях сельской России.
                Закончено 9.08.2015