Легкий способ полюбить жизнь

В НАЧАЛЕ

Этой повести, вряд ли когда-то суждено было появиться на свет. И этому можно назвать несколько причин.
Во-первых, эта история о жизни сельского мальчишки, его семьи и друзей была в эти годы настолько типичной, такой обыденной, что спустя каких-то тридцать-тридцать пять лет, вряд ли еще заслуживала описания. Таких рассказов, таких незамысловатых судеб можно было встретить, описать даже не тысячи, а сотни тысяч. И это всякий раз останавливало мой порыв сесть за стол, чтобы начать этот, как уже сказано, типичный рассказ. Ну чем я мог помочь обществу, стране, человечеству этим своим рассказом? А на меньший результат я был не готов, только так – хотя бы обществу и стране.
Во-вторых, всегда понимал, что если к этому труду подходить ответственно, то он должен был стать для меня серьезным испытанием. А таких примеров я не видел ни тогда, когда рос, ни потом. Вспахать поле, построить дом, прополоть два рядка, ну например, лука и множество других привычных для сельского человека дел – все это реальные задачи, исполнение которых я видел, живя в селе. Став курсантом, а потом офицером, открыл для себя, что надевать противогаз за 2 секунды, лазить, бегать, прыгать, стрелять, работать с различными военными приборами и научить этому своих солдат – все это тоже реальные дела. Поднимаясь выше по служебной лестнице, усвоил, что и здесь можно относительно без надрывного труда со всем справляться. Проходя службу в штабе воинской части, можно было стать «чемпионом мира по написанию планов», например. Но даже тогда настоящая, пусть и простая писательская работа была мне не известна. А отсутствие живого примера часто останавливало возникавший раз от раза порыв. Узнай, познакомься в реальной жизни с таким человеком, открой для себя суть его писательской работы, может быть, смелее стали бы многие из тех, кому есть, что сказать людям. Пусть даже не всему человечеству, как думалось мне, но хотя бы своим близким, своим землякам.
Ну, и наконец, в-третьих. Природная скромность останавливала меня от написания повести «Детство», которой, я в этом был твердо уверен, напиши я ее, предстояло стать в общий ряд одноименных произведений. Толстой, Горький, Аксаков, еще пару литераторов и – я. Такое вот скромное соседство. И через несколько десятилетий шестиклассники, начиная новый учебный год, подводя итоги своего внеклассного чтения, выданного на три таких коротких летних месяца, будут во время первого урока переговариваться между собой.
– Миша, а, Миш!
– Чего тебе!?
– Ты «Детство» читал? На лето задавали, помнишь?
– Помню, только там их три было: Толстого, Горького и, как там его, – Колпакова, – наконец добираются до сути мальчишки, – Ты о каком говоришь?
– Да мне все равно… Надо хоть о чем-нибудь Марье Ивановне рассказать, – не унимается грамотей, видимо, все лето проведя с удочкой на пруду или перед компьютером.
– У Толстого самый старый рассказ, большой, у Горького очень жалостливый. Колпаков – молодец , коротко и весело, – по-своему находит, что ответить его более начитанный друг.
– Миша, на перемене то, которое короткое и веселое,  расскажешь? – не унимается первый мальчишка.
– Ладно, расскажу, – соглашается его товарищ.
Наверняка этого никогда не будет. Но кто знает, может быть и у этих моих строк, этих простых рассказов из жизни сельского паренька найдутся свои читатели. И,  чтобы все это было, чтобы, наконец, проверить этот робкий посыл, запасаюсь терпением, призываю в помощники память и начинаю.

 





ДЕТСТВО
Поселок Мурыгино. Семьи Колпаковых и Сомовых. Дедушки на войне. Апшеронск. Переезд в Донское. Детский сад.


Мое самое раннее воспоминание связано, скорее всего, с моей родиной, местом моего рождения. Моя семья жила в поселке Мурыгино Кировской области. Когда в три года у меня появилась младшая сестра Валя, я неожиданно заболел воспалением легких. Чтобы в будущем обезопасить меня и сестру от таких заболеваний,  родители и решились переехать в более теплые края, на юг.
Так вот, самый ранний всплеск памяти уносит меня в небольшой поселок Кировской области. Мне два с половиной года, лето или ранняя осень 1976 года. Мы с другими ребятами сидим на песке и играем в машинки. Игрушек в ту пору и у меня,  и других детей было достаточно, не так, конечно, как сейчас, но тоже много. Обязаны мы были этим тому, что в областном центре  действовала крупная фабрика детских игрушек «Вятка». На все вкусы, для мальчиков и для девочек, для маленьких и для ребятни постарше -  изготавливались там различные игрушки.
Старшие ребята стоят рядом с велосипедами, а малыши, вроде меня, возятся в песке рядом с досчатым трапом. Эти трапы я потом не раз встречал, приезжая в Мурыгино в отпуск к своей бабушке. Почему-то именно трапы стали тем якорем, который связал это мое воспоминание с поселком. Живя в других местах, я более не встречал этого оригинального изобретения. Несколько неструганных досок, сколоченных вместе и слегка приподнятых над землей, помогали жителям поселка избежать встречи с грязью – таким знакомым спутником весенней и осенней распутицы.
В Мурыгино мы жили большой семьей, главой которой была в то время моя бабушка – Мария Петровна Колпакова. Молодой девушкой она была отдана замуж за моего дедушку – Федора Зотовича. Это произошло в 1931 году. А после этого один за другим до начала Великой Отечественной войны в семье дедушки и бабушки появилось четверо детей.
Четвертой родилась моя тетя – Вера Федоровна, уже во время войны, 13 октября 1941 года. Спустя две недели дедушка Федор был призван в армию. Он уходил на фронт вместе с группой из 15-20 односельчан. Старшая дочь Валентина сохранила память дня, который, как вспышка молнии, врезался в сознание ребёнка. Женщины плакали и кричали, мужья, братья и сыновья успокаивали как могли своих близких. Для этих скромных защитников еще не звучало «Прощание славянки», ещё не пришла в жизнь провинции легендарная «Священная война». Под слёзы и причитания женщин и детей они двинулись в свой путь. До железнодорожной станции Гирсово мужчины должны были идти несколько километров вверх по берегу реки Вятки.
Через некоторое время какая-то девчушка, призывно крича, догнала немного рассыпавшийся строй. Это была Валя Колпакова. «Уходя, папа забыл дома свой ножик», – выпалила она. «За тобой пришла. Вот ты, Федор, и вернёшься», – подвели итог собравшиеся вокруг них мужчины. Федор Колпаков вернулся с войны. Вряд ли причиной этого везения был только нож, принесённый старшей дочерью. Федора ждали, о нём молились. Он это знал.
Дедушка вернулся раньше многих, в начале 1944 года, после ранения, когда понемногу стали демобилизовывать израненных солдат старших возрастов. Вернулся с наградой, на его груди поблёскивала медаль «За отвагу». В семье мы долго не знали, за что именно дедушка был отмечен этой наградой. Были разные мнения. Старшие дети вспоминали, что Федору Зотовичу досталось побывать недолго в плену. Но за это в те годы наград не давали, а совсем наоборот.
Интернет-ресурс «Подвиг народа», созданный специалистами Министерства Обороны России, совсем недавно приоткрыл нам эту тайну. Вот эти святые строки. « Приказ командира 1345 стрелкового полка 399 стрелковой дивизии от 26 августа 1943 года: «Стрелок стрелковой роты – красноармеец Колпаков Федор Зотович в бою у деревни «Красный Маяк» Орловской области 29 июля 1943 года с проявлением мужества и отваги в числе первых ворвался во вражеские траншеи и действуя смело и решительно, забросал их гранатами, уничтожив при этом 3-х немецких солдат. В наступательных боях тов. Колпаков все время находился впереди, воодушевляя своим примером других бойцов». Дух захватывает от осознания того, что пришлось пережить нашим дедам и прадедам на фронтах священной войны, от понимания того, что стоит за каждой фразой, каждым словом таких приказов. Я прочитал этот приказ много раз. Плакать перестал после третьего-четвертого раза.
И сама награда была непростой. Медаль была на старой, еще четырехугольной колодочке. Бабушка редко, по большим праздникам, показывала нам награды деда. Но все его дети и внуки помнят эту крупную серебряную медаль с красной ленточкой.
Воевал дедушка до конца 1943 года, пока не был тяжело ранен и демобилизован. После возвращения Федора жизнь понемногу стала налаживаться. Федор Зотович вернулся в речной флот. В декабре 1944 года комната, где жила семья Колпаковых,  вновь огласилась детским криком. День рождения пятого ребёнка – дочери  Екатерины – удивительным образом совпал с днём рождения «оруженосицы» Валентины.
Долгие годы семья дедушки жила в крохотном поселке Никольский затон. Там родились все дети Федора и Марии, там появился на свет мой папа – Николай Федорович. Поселок был настолько крохотным, что он даже не имел названий улиц. Домашним адресом служил просто номер дома. Семья деда последовательно жила в номере 1, номере 6, и наконец, в номере 4. И старшинство многочисленных внуков  бабушки Мани, как мы обращались к Марии Петровне, можно было безошибочно определить по тому – какой номер дома, как место жительства семьи деда помнит каждый из них. Старший из внуков – Анатолий, сын Валентины Федоровны и Павла Ивановича Журавлевых, помнит наверняка номера 6 и 4, а может быть даже номер 1. Сын тети Кати – Александр, помнит уже только последнее место жительство бабушки в Затоне, только номер 4. Я на девять лет младше Саши и уже не помню ничего из того, что раньше было Затоном. Однажды я был там с папой, в один из наших приездов в Мурыгино. От Затона там уже не было ничего. Вятка, делая крутой поворот в этом месте своего течения, год за годом смывала жилища людей один за другим, вместе с берегом. Название поселка чуть было не сыграло с папой злую шутку, когда он несколько лет назад менял свой старый паспорт на новый.
 – Нет такого поселка в базе, – обескураживает его ответом молодая сотрудница паспортного стола.
– А где же я тогда родился? – уже он ставит в тупик девушку в окошке.
– Не знаю. Сейчас будем искать, – демонстрируя завидное терпение, начинает она поиск с самого начала.
Спустя несколько минут поиск все же увенчался успехом. Никольский затон нашелся на пожелтевших страницах какого-то старого справочника.
Кроме того самого раннего моего воспоминания о прошлом, о жизни семьи в Мурыгино, сегодня напоминают многочисленные фотографии. Сделаны оны были на престижный ФЭД-3, который родители приобрели через некоторое время после свадьбы. Папа работал в транспортном отделе бумажной фабрики сначала просто грузчиком, затем выучился на помощника машиниста паровоза. Свободное время у родителей было, и они раз от раза пополняли свой первый семейный альбом свежими фотографиями. Этот сегодня уже постаревший альбом, обтянутый плюшем, с простенькой гравировкой из алюминиевой фольги на обложке по-прежнему хранится в семейном архиве.
Одной из самых памятных фотографий того времени стала моя фотография в пилотке, с погонами и автоматом. Эти предметы военной формы подарил мне мой старший из двоюродных братьев Анатолий Журавлев. В это время он учился в Пермском военном авиационном училище. На вступительные экзамены в Пермское училище летом 1973 года его провожали всей родней. Песни, смех, веселье… Вернулся Толя как-то быстро. Не приняли. Он бы не был собой, если бы тогда отступил. Так куется характер. Год работал, тренировался и мечтал.
На следующий год он уехал поступать как-то тихо и незаметно. Все удивились, когда из Перми прилетела короткая весточка с победным словом «Поступил!».
В первом отпуске его фуражку с небесно-синим околышем и красной звездой примеряли все братья. Первым был, конечно же, родной брат Олег. За ним целый строй двоюродных братье: Сергей, Андрей, Александр, Константин и Павел. Любовались братом и двоюродные сестры: Наталья, Ольга, Марина и Елена.
Мне же, как самому младшему, достались по-настоящему ценные вещи – пилотка и погоны. Где-то в глубине я понимаю, что такие подарки, такие игрушки и игры формируют характер человека, влияют на выбор его жизненного пути. Во всяком случае, со мной произошло именно так. И когда, закончив военную службу в 38 лет, я имел общую выслугу в 35 лет, то для меня все было понятно. Глядя на ту памятную фотографию, я прикидывал в уме: «Да, все правильно. Служить начал где-то в трехлетнем возрасте. Все верно». 
Моя мама – Людмила Григорьевна – была родом из другого уголка Вятской губернии. Она родилась в небольшой деревне Каменное, которая долгие годы существовала в Нолинском районе. Мама, как и папа, были шестыми детьми в больших трудовых семьях своих родителей.
И той, и другой семье пришлось пережить все трудности и тяготы ХХ века. Они разделили судьбы русских крестьянских семей, обильной поливших своей кровью и потом наши щедрые нивы.
Мой дедушка – Григорий Петрович Сомов – был участником советско-финской и Великой Отечественной войн. И если на «Зимней войне» он, можно сказать, только отметился, то в пору самых страшных испытаний  нашей страны, дедушка на себе испытал всю тяжесть, выпавшую на долю миллионов солдат Отечества.
С особой гордостью, со слезами на глазах пишу следующие строки. В составе солдат 16 армии генерала К.К. Рокоссовского мой дед красноармеец Григорий Петрович Сомов защищал столицу нашей Родины в свинцовом ноябре 1941 года. Он сражался с врагом на подступах к Москве, под Волоколамском. «В боях за Москву в ноябре 1941 года». На века одна только эта фраза будет заставлять обнажать голову каждого гражданина нашей страны. Там он был тяжело ранен и демобилизован как инвалид войны. После излечения, через несколько месяцев, Григорий Петрович вернулся в родную деревню, но сразу был повторно мобилизован уже в Трудовую армию. Около полутора лет дедушка провел, работая помощником машиниста паровоза в Горьковской области.
Окончательно вернуться ему довелось лишь в начале 1943 года. К этому времени в его семье уже росло трое детей. После возвращения родились еще трое. Шестым ребенком в 1952 году и стала моя мама. Григорий Петрович как и до войны работал в колхозе «Прогресс», центральная усадьба которого располагалась в селе Юртик. В колхозе ему довелось трудиться на многих, по-деревенски  значимых должностях – бригадиром, кладовщиком, трактористом и конюхом. Единственной наградой для дедушки за все пережитое стала скромная медаль «ХХ лет победы в Великой Отечественной войне», которой он, как один из немногих вернувшихся с войны солдат, был награжден в 1965 году.
«Солью земли русской», мне всегда представлялись именно эти два представителя моего родословного древа. Когда бабушку, Клавдию Федоровну, в шестьдесят лет привезли к терапевту в Нолинскую районную больницу, то сначала он не поверил своим глазам и всему сказанному о ней.
– Этой женщине не может быть столько лет, – упрямо твердил врач, – ее организм изношен, как у 90-летнего человека, этого просто не может быть, – подвел итог бабушкиной жизни доктор, пораженный всем увиденным. Молитвенно склоняю голову перед памятью и подвигом этого поколения титанов нашего народа.
Такими же росли в их семье и все дети. И вот удивительный факт, достойный истории любого района и области России. Четверо из шестерых детей Григория Петровича и Клавдии Федоровны за свои особые заслуги перед Родиной были награждены государственными наградами, некоторые из них неоднократно.
В Мурыгино мы жили на улице Труда, в доме №3. Папе эта однокомнатная с печным отоплением квартира была выделена от фабрики. После нашего уезда там стала жить бабушка. Приезжая в отпуск с родителями я очень любил бывать здесь. Сейчас этой улицы, этих домов уже нет. Но даже в наши дни приезжая в поселок, я каждый раз прошу остановить маршрутку на въезде в Мурыгино, чтобы пешком пройти до того места, где стоял мой первый в жизни дом, где потом жила бабушка Маня.
Итак, моя болезнь так напугала родителей, что они вслед за старшими папиными сестрами решили перебраться к новому месту. В то время тетя Вера и тетя Катя уже жили в городе Апшеронске Краснодарского края. В этот небольшой городок решают переехать и мои родители. Мне три года, сестре Вале еще меньше – полгода. От нашей малой родины к новому месту нас увозил поезд «Воркута-Адлер». К сегодняшнему дню я отъездил на нем бессчетное количество раз. Но долгое время, живя в Донском, слушая рассказы родителей об этом времени и о нашем памятном переезде, всегда задумывался: «Какой интересный поезд – идет через всю страну. Какой странный и, должно быть, интересный это город – Воркута». Эти мои мысли пришлось остро вспомнить, когда проходя службу в Приморском крае, командование приняло решение перевести меня в эту самую Воркуту.
«Вот и посмотришь, Федя, что это за город, поездишь на этом судьбоносном поезде», – думал я в эти дни. Так и случилось. И сегодня я уже шестнадцать лет связан с этим заполярным городом, который замаячил в моей судьбе летом 1977 года.
Переезды – это всегда новые встречи, новые очень часто неожиданные испытания. Добравшись до Краснодарского края, родители выходили на станции Белореченск, самой ближней к Апшеронску. И вот им надо выходить из вагона, а проводник-женщина не выпускает маму с сестрой.
– Подождите, подождите, – говорит проводник маме, – откуда это у вас ребенок, где вы его взяли? – донимает она родителей.
Те в недоумении не знают, что и ответить.
Оказывается, Валя так тихо вела себя все двое суток поездки от Кирова до Белореченска, что проводник даже не обнаружил ее присутствия в купе. К счастью, это недоразумение быстро разрешилось.
Мы оставили поезд, разместились на вокзале. Другая напасть. Какой-то незнакомый мужчина, присмотревшись, что у молодых людей на руках грудной ребенок, стал донимать их: «Продайте девочку да продайте». Трудно себе представить состояние двадцатипятилетних супругов, которые в новом незнакомом краю сразу же по приезду сталкиваются с такими проблемами и сумасшедшими предложениями.
«Куда приехали? Куда мы попали? Что дальше-то будет?» – наверное, крутилось в их мозгу. Но все обошлось. Через некоторое время они уже без приключений добрались до Апшеронска.
Три года, что мы провели в этом городе, я помню очень смутно. Папа начал работать на заводе «Лесхозмаш» плотником. Мама после окончания декретного отпуска устроилась работать в городскую кинопрокатную сеть бухгалтером. Жилось очень трудно. Родителям выделили небольшой участок на окраине города. Здесь они при помощи мужей папиных сестер – Василия Глушнева и Валерия Волкова сначала воздвигли небольшую времянку, а затем начали строить большой дом.
Когда говорят, что мужчина в жизни должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына, мне сразу представляется мой папа. Он – труженик, все это сделал в своей жизни, да еще с порядочным запасом. В Апшеронске, на улице Белинского 26, родители начали строить не  обычный, а отчего-то полутораэтажный дом.  И жизнь, как я уже писал, и строительство давались очень тяжело и непросто. Денег постоянно не хватало. Строительство дома забирало значительную их часть. Когда мама была еще в декретном отпуске, бывали такие моменты, что до зарплаты папы оставалось еще несколько дней, а денег уже нет. Мама вспоминает, что в такие дни, когда занять денег было не у кого, она потихоньку с нами выходила на место,   где мужчины традиционно выпивали летними вечерами.
Место у продуктового магазина недалеко от нас было усеяно бутылками, и нет-нет, попадались деньги. Когда мелочь, когда какая-нибудь бумажная купюра становились нашим спасением. Всякое было. После выхода мамы на работу стало немного легче, но натуженность сохранялась все время жизни в городе. Оказалось к тому же, что юг югу рознь. И в этом южном городе почему-то были большие трудности с огородами. 
Благодаря руководителю бухгалтерии, где трудилась мама, папе удалось устроиться на новую работу. Он после непродолжительной работы на заводе стал трудиться инкассатором. Его обучили пользоваться оружием, выдали форменное обмундирование. Этому бостоновуму костюму темно-синего цвета в будущем еще предстоит сыграть небольшую роль в моей судьбе. А пока что мы живем в Апшеронске обычной жизнью простой советской семьи с ее маленькими приключениями, радостями и печалями.
Как-то раз по телевизору прошел художественный фильм об альпинистах. Первым телевизором в нашей семье был телеприемник «Весна-302». Даже его черно-белая картинка смогла передать всю красоту природы, захватывающую и насыщенную жизнь альпинистов в горах. Недолго думая, пока родители были чем-то заняты, я забираюсь на второй этаж дома, где уже лежали балки перекрытия. Намотав на одну из них кусок электрического кабеля, начинаю спускаться с высоты 5-6 метров.
Получив нагрузку, лишь только замотанный неуверенными руками пятилетнего мальчишки кабель разматывается,  и я лечу на землю. Даже не знаю, что спасло меня не только от гибели, но даже от каких-то  повреждений. О таких случаях говорят – отделался легким испугом. Так и было. Больше меня испугались родители, которые, наверное, решили для себя не смотреть пока с сыном фильмы об альпинистах, походах в горы, прыжках и полетах.
Однажды на нашем участке, который был в ту пору окраиной Апшеронска, папа поймал ежа. «Настоящий ежик, какая радость для детей, какое веселье», – может подумать человек, который раньше не сталкивался с этим зверьком. Но этот зверь, для начала, может укусить. Дочери наших знакомых, вот так вот поймавших ежа, пришлось делать прививки от бешенства, после того как ее искусал ежик. С нами в тот раз все обошлось. Этот зверек испытал нас по-другому. Только мы легли спать, еж – ночное животное – стал носиться по комнате. Топотание его крохотных лап, сдвигание мебели; сомкнуть глаза не могли ни большие, ни маленькие. Под конец испытания, он с иступленным упрямством стремился забраться в кровать, где спала двухлетняя сестра. Несколько раз настырный ежик преодолевал преграды из табуретов и стульев и оказывался в детской кроватке. С таким беспокойным соседом нам пришлось расстаться в эту же ночь.
Случалось всякое. Однажды нашкодив, я решил спастись бегством от мамы, которая всем своим видом выражала решимость в очередной раз устроить мне встречу с отцовским ремнем. Такие встречи нет-нет да и происходили. И надо сказать, что это были далеко не лучшие из встреч, которые может преподнести жизнь пятилетнему мальчишке. И вот выбор: либо расплата, либо бегство. Получить я всегда успею, решаю я – надо бежать. Я дал такого стрекоча, что маме только оставалось удивляться моей прыти.
После этого раза я понял, что скорость – это моя сильная сторона. С годами эта способность станет моим большим увлечением, серьезным спортивным занятием. Это занятие позволило уверенно чувствовать себя при занятии физкультурой, познакомило с новыми интересными людьми, дало мне возможность увидеть незнакомые города и села.
Мы совсем немного прожили в Апшеронске, но я до сих пор смогу найти дорогу от нашего дома на Белинского до улицы, на которой жили папины сестры. Смогу пройти от дома до соцгородка. Интересно, сохранилось ли это название среди жителей. А от соцгородка добраться до любимого и самого памятного магазина «Волна».
Недавно я в интернете с помощью панорамной фотографии виртуально путешествовал по этому не очень родному, но все же памятному городку. Многое здесь изменилось. Однако мне удалось узнать и найти родительский дом, где я делал свои первые шаги в альпинизме, домик, где мы мучили ежа днем, а он донимал нас ночью, где во мне раз и навсегда проснулись отличные спринтерские качества. Сердце немного щемило. Наверное, стоит побывать в Апшеронске как-нибудь.
Вспоминаю себя, когда я стою перед киоском «Мороженое» где-то в соцгородке в пальто и пыжиковой шапке. Женщина продавец подает мне купленный пломбир, я отхожу в сторону. Начинаю кушать мороженое, и оно, вдруг, выпав из мальчишеской ладошки, разбивается об асфальт. Какое разочарование, какая трагедия. Деньги еще есть в кармашке пальто, но какое-то чувство заставляет, стыдливо склонив голову, накрыв лицо шапкой, подойти к продавцу в киоске.
Она смотрит на меня, узнает во мне покупателя, стоявшего перед ней тридцать секунд назад. Недоумевая, женщина получает из моих рук деньги на новую порцию мороженого.
 – Это ты только что купил мороженое, – выпытывает она у меня.
Я, молча, киваю головой. Это непонятное до сих пор чувство то ли стыда, то ли укоризны, то ли расстройства на свою неловкость, то ли еще чего-то необъяснимого все еще преследует меня, неожиданно появляясь в подобных ситуация. Раньше я расстраивался его проявлению, а сегодня даже радуюсь этому чувству, которое какой-то неукротимой силой возвращает меня в детство.
Апшеронск запомнился еще одним печальным событием. Вслед за двоюродными братьями, и, видимо, заразившись от них, мне здесь довелось переболеть болезнью Боткина. Помню окрашенные в бежевый цвет стены больничной палаты городской детской инфекционной больницы и большое количество хурмы, которой родители по совету врачей поддерживали мои силы. Здесь с братьями Сашей Волковым и Андреем Глушневым мне пришлось провести несколько недель. Это печальное событие навсегда вычеркнуло меня из списка потенциальных доноров крови, чем я всегда был несколько опечален.
Но были и радостные моменты, без которых не бывает жизни, тем более в шестилетнем возрасте.
Я частенько приходил к маме на работу в бухгалтерию городской киносети. С самого раннего детства у меня была и есть до сих пор интересная  и оригинальная способность: голосом повторять звук стрельбы из различного стрелкового оружия. Стоило мне в кино или по телевизору хотя бы раз услышать стрельбу из какого-нибудь автомата, пулемета или пистолета, я запоминал его и мог повторить.  Все эти трудно представляемые орфографией любого языка «Ту-ту-ту-ту», «Тщу-тщу», «Тщи-тщи-тщи» и невероятное «Птчу-птчу» долгие годы были важным элементом моих развлечений во время детских игр.
И вот прихожу в бухгалтерию к маме. Ее сотрудницы просят меня:
– Федя, постреляй пожалуйста.
Я даю очередь из автомата.
– А теперь как пистолет, –  просят женщины.
«Пожалуйста», – написано на моем довольном лице.
– А можешь как из ружья, – с надеждой спрашивает одна из них.
«Что за вопрос!», – продолжаю я перестрелку в центре города, в тихом кабинете мирной бухгалтерии.
Одна из женщин старше мамы, звали ее Тамара Ивановна Белова, произносит пророческие слова:
– Вот увидите, Людмила Григорьевна, быть Феде военным.
Эти ее слова сбылись полностью, на сто процентов.
Работа мамы в киносети иногда дарила мне небольшие скромнее подарки. Я с братьями Сашей и Пашей стоим на входе в один из кинотеатров города. Серьезная женщина-контролер, видимо о чем-то предупрежденная, обращается к нам строгим голосом:
– У кого? У него мама работает в киносети? – спрашивает она, глядя на меня.
– Угу, у него, – отвечают за меня братья.
Как итог – я прохожу на сеанс бесплатно, Саша с Павликом показывают ей свои тридцатикопеечные билеты.
Я частенько бывал где-то со своими старшими братьями. Вместе, насколько позволял возраст, бегал и играл с ними. Вместе рассматривали журнал «Техника-молодежи», в котором в то время печатались статьи об отечественном оружии различных времен с неподражаемыми рисунками М. Петровского. После чего братья Волковы, еще один брат – Андрей Глушнев – делали из досок разные автоматы и пулеметы, давая и мне какую-нибудь палку. Веселое и интересное время. Жаль, что о нем у меня сохранилось совсем немного воспоминаний.
Как-то я с Пашей и Сашей пошли гулять куда-то в центр города. Карманные деньги братьев если были, то быстро кончились. У меня остается крохотная сумма, которой может хватить только на одну покупку. Встает дилемма что покупать – бутылку лимонада или шоколадку в золотистой фольге в виде крупной монеты. Братья настаивают на лимонаде, мне очень хочется шоколадку-монету. Слабость младшего брата, то есть меня, берет верх, тем более я – владелец этих денег.
До сих пор где-то в глубине памяти помню выражение лица Павла, который вдруг лишился желанного лимонада в обмен на какую-то крохотную шоколадку. Я ею с братьями, по-моему, поделился. Наверняка, скорее всего…
Ребята росли и их интересы стремительно менялись. У Валерия Павловича Волкова, отца моих братьев Александра и Павла, в то время был двухколесный мотороллер. Помню этот мотоагрегат светло-салатового цвета с защитным стеклом, на котором была наклеена эмблема «Общество автомотолюбителей». Все братья тоже стали увлекаться мототехникой, насколько это позволяло благосостояние семей их родителей.
У Андрея вскоре появился велосипед с мотором, который по сегодняшней классификации можно, наверное, назвать мопедом. Большие колеса, как у велосипеда для взрослых, с чуть более толстыми шинами. Трубчатая рама, на которой крепился небольшой каплевидный топливный бачок. Педали в центральной ступице внизу рамы, цепная передача на заднее колесо. На этом мопеде катались и Андрей, и его отец Василий Петрович. Я отчего-то называл этот мопед «Дырчиком».   Нарочно напишу слово с большой буквы – очень мне нравился этот мопед. И надо признаться, что с того времени, до сих пор люблю всю эту колесную технику, хотя ездить на ней приходилось не часто.
Немного пожив в Апшеронске, родители решают перебраться к родственникам мамы, которые к этому времени обосновались неподалеку: в городах и селах Ставропольского края. Сказано – сделано. Ранней весной  1980 года папа съездил «на разведку» в Донское, а спустя несколько недель, собрав свои вещи, отправив мебель, мы переехали в наше село. И вот уже более тридцати пяти лет село Донское является моей малой родиной, с которой непосредственно связаны одиннадцать лет моей жизни, года очень важные – пора взросления.
Иногда, повзрослев, я спрашивал родителей: «Почему именно Донское? Отчего вы не остановили свой выбор на Ставрополе, который был рядом? Здесь в ту пору был огромный выбор работы, он активно строился в те годы, наконец».
Ответа, по-моему, так и не получил. Видимо, нажились в Апшеронске, наголодались, чего уж там говорить. А село с его возможностью, с его подстраховкой в виде подсобного хозяйства, скорее всего, устраивало родителей больше всего.
Первым местом нашего жительства в любимом сегодня селе стало общежитие совхоза «Донской», которое располагалось, как говорили тогда,   «на канале». Совсем немного, буквально несколько ночей, мы переночевали у маминой старшей сестры – Нины Григорьевны Зуевой – на улице Юбилейной. За несколько месяцев до этого у нее от тяжелой болезни скончался муж – Александр Спиридонович. Дядю Сашу я совсем не помню, хотя он бывал у нас в Апшеронске и до этого не раз общался с нами. В наших семьях о нем сохранилась благодарная и теплая память, как об исключительно честном, искреннем и порядочном человеке.
Итак, мы в общежитии. Из нескольких месяцев, проведенных здесь, в памяти ярко встает от чего-то именно первый вечер. Май или апрель 1980 года. В крохотной комнатке общаги, размером 4 на 5 метров, папа, мама, сестра Валя и я. Может быть новизна, которая зачастую рождает иное восприятие действительности, подтолкнула нас к безудержному детскому веселью. Мы смеялись с сестрой и веселились до слез, до икоты, пока родители не прекратили это веселие, доходящее порой до истерики, грозным взглядом. Папа всегда умел это делать. Раз – и все! Ну, может быть еще – раз. Вот теперь точно – все!
Вспоминается широкий и длинный коридор общежития с открытыми во все времена года дверями по его концам. И запах. Ни с чем несравнимый запах советского общежития периода «развитого социализма». Запах, который не могу передать, но который возникал в памяти, буквально проникал в мозг каждый раз, когда я проезжал рядом с общежитием или вспоминал об общаге, пусть даже спустя много лет.
С нами в общежитии в ту пору жила семья маминой двоюродной сестры – Галина и Виктор Скрябины. Они обосновались в Донском раньше нас, в 1977 году, приехав сюда за Верой Васильевной Деревянкиной –  родной сестрой Галины. Вера после окончания Кировского сельскохозяйственного института, став первым человеком в нашей огромной семье, который получил высшее профессиональное образование, недолго, буквально 1-2 года, проработала в колхозе на своей родине, в поселке Юртик Кировской области. Осенью 1976 года, опять же раньше всех, Вера Васильевна, шестым чувством ощутив начало упадка, можно сказать «конца» родного колхоза и поселка, переехала на юг, в город Изобильный. Вслед за ней сюда потянулись многие родичи: Зуевы, Скрябины и мы.
У тети Гали и дяди Вити уже здесь, в Донском, родилась единственная дочь – Оксана. С ней – двухлетней девчушкой – мы с сестрой познакомились весной 1980 года. Оглядываясь назад, надо признаться, что за годы, прошедшие с момента моего с ней знакомства, я не встречал более энергичной, активной и подвижной девочки. Оксана была ребенок-огонь. Ребенок беззлобный, неагрессивный, но как назвали бы сегодня – гиперактивный. Да, точно, Оксана была, пожалуй, первым из этого типа детей, столь распространенного ныне. Она не могла сидеть на одном месте. Постоянно бегала, прыгала, лазала, где можно и, конечно же,  где нельзя. Я сам был «шустрым» мальчишкой, но Оксана все же была энергичнее меня.
Вспоминается случай, как она, уже в пятилетнем возрасте, на свадьбе нашего двоюродного брата – Володи Зуева – немного освоившись среди гостей, ходила по забору. И не по какому-то каменному забору, шириной в кирпич – нет. Она спокойно и уверенно, не падая и не обрываясь, практически бегала по штакетнику, доски которого были толщиной полтора-два сантиметра. Это тоже самое, если бы я без подготовки стал и начал бы кататься на роликах или коньках. Этот рассказ как предание сохраняется сегодня и в моей семье, и в семье повзрослевшей Оксаны Викторовны.
Сейчас я понимаю, будь в селе развиты спортивные секции и клубы, существуй такой необходимый поиск талантов, их отбор и развитие, Оксана наверняка смогла бы сделать блестящую спортивную карьеру. Могла бы, пожалуй, статью чемпионкой страны по легкой атлетике, бегу, прыжкам в длину и мало ли еще каким спортивным дисциплинам. Но с ней случилось все, как случилось. Сегодня она трудится в поликлинике:  работает медицинской сестрой как и ее мама.
Еще двумя яркими воспоминаниями того периода стали два события лета 1980 года. Первое – Олимпиада-80 в Москве. Она пришла в жизнь нашей семьи с экрана черно-белого телевизора и рубашкой папы с яркой символикой Олимпиады. Вторым событием стала смерть Владимира Высоцкого, которая, я понимал это уже тогда, не оставила равнодушным никого, даже в глубокой советской  провинции. Вроде бы – шесть лет, как все это помнить? Но мой друг и товарищ по военной академии – Андрей Зинченко – спокойно вспоминает и рассказывает, как с мамой был на концерте все того же Высоцкого, который был устроен в 1979 году, в городе Кривом Роге. Такая вот удивительная вещь – детская память.
Живя в общежитии, мы с сестрой стали ходить в детский сад «Дюймовочка», который располагался и до сих пор работает в центре села. Этот район в мое время почему-то назывался «Черемушки». Красивое название, воспетое Эльдаром Рязановым в его бессмертной «Иронии судьбы или с легким паром» и группой «Любэ» в их песне «Трамвай «Пятерочка». Может быть его именуют так и сейчас?
Я всегда легко, без рефлексии вхожу во все новые коллективы. Так произошло и на это раз. Завершив все необходимые формальности, родители привели меня в детский сад, в мою группу. Воспитатель представил меня.  Вокруг сгрудились ребята, о чем-то поболтали –  все вхождение завершено: я свой человек. Подробное знакомство происходит уже на улице, на игровой площадке нашей группы во время прогулки.
Павильон, деревянная машина, несколько качелей, еще какие-то игровые объекты. Сейчас заглядывая через забор детского сада, я все еще, по-моему, вижу те же игровые площадки и тоже устройство игровых зон. А может быть мне кажется?
Вышли гулять. Подбегаю к машине, за мной несколько ребят. Сажусь в кабину.
– А где коробка передач, – как настоящий водитель спрашиваю я своих новых друзей, – где газ, где тормоза, – засыпаю их вопросами все-таки волнующегося при знакомстве человека.
Они, как будто в первый раз, заглядывают со мной в кабину деревянной машины, внимательно рассматривают ее внутренности. Мы веселимся, смеемся.
С этими детьми, повзрослев, я пройду по жизни долгие годы. Сначала будет школа, после выпуска судьба разбросает нас по всей планете, но всегда я буду помнить и этот весенний день, и эти ребячьи голоса, ставшие со временем голосами моих верных друзей.
В детском саду я пробыл чуть больше года, попав сразу же в подготовительную группу. Этот длинный отрезок времени на удивление редкими фрагментами и эпизодами сохранился в моей памяти.
Однажды под вечер наша воспитатель Людмила Константиновна еще с кем-то из взрослых приходит в группу с целой коробкой новых игрушек. Наверное, там были и игрушки для девочек: куклы и т.п. Мне запомнились игрушки, предназначенные для мальчишек. Гоночные машинки, изготовленные из тонкой жести, сразу же были розданы нам.
Не доставшись нам, из коробки сразу в шкаф с игрушками перекочевал невероятной красоты игрушечный комбайн. Никогда, ни до, ни после я не видел подобной игрушки. До сих пор не знаю, какое предприятие выпускало такие обалденные, умопомрачительные и бесподобные комбайны. Красный, как настоящие «Колосы» и «Нивы», со всеми деталями конструкции, он приковывал внимание всех ребят. Все как у настоящих машин: кабина, два бункера (как было у СК-5 «Колос»), жатка и все другие элементы. Еще долго этот комбайн стоял в шкафу с игрушками. Нам не давали им играть, хотя мы и мечтали об этом.
Я никогда не забывал об этом случае и об этом комбайне. И когда появилась возможность, я приобрел себе подобную, пусть и китайскую игрушку. Сделать это пришлось вопреки желанию моей сегодняшней воспитательницы – Ольги Ивановны.
– Федя, зачем он тебе нужен, что ты будешь с комбайном делать, ты что маленький, – забрасывала меня вопросами жена, желая найти какой-нибудь неоспоримый аргумент.
Натура деятельная и активная, Оля, кончено, полагает, что все вещи должны выполнять какие-то функции, нести какую-то полезную нагрузку.
– Оля, с памятью так бывает не всегда, – как могу, парирую я. Задумавшись, она соглашается.
В детском саду, как потом и в школе, со всеми ребятами у меня были ровные и дружеские отношения. Хотя время от времени какие-то общие интересы, пристрастия или фантазии сближали меня с кем-то из них. В детском саду так было с Володей Саловым. Частенько во время прогулки мы, увидев промчавшуюся мимо сада машину, начинали фантазировать.
– Вова, ты где был вчера, – начинаю я разговор.
– Вчера? Вчера катался по каналу, – немного подумав, отвечает мой друг.
– На чем ездил? – продолжаю выпытывать я.
– На черной «Волжанке», как всегда, – отвечает Вовка, – а ты на чем, – поддерживает он уже ставшую традиционной нашу ребячью фантазию.
 – Я на белой «Волге», – говорю я, стараясь не понизить статус и своего выбора.
И вновь продолжается разговор. Вновь и вновь несется наша мечта о скорости, машинах и поездках по всему селу, уносит нас далеко за его границы.
Еще вспоминаю наши игры на площадке после обеда и тихого часа, к которому всегда относился спокойно. Получив на полдник печенье, стакан молока, обязательно с пенкой, идем гулять. И те из ребят кто не съел печенье, становятся счастливыми обладателями пистолетов. Откусив кусочек от квадратной пластинки печенья, я тоже стал владельцем хлебобулочного оружия. Еще один укус – получился револьвер с курком в верхней части.
– Туф-туф, – разносится над площадкой.
– Ромка, ты убит, падай – идет редчайший в истории бескровный печеньковый бой.
– «Ту-ту-ту-ту», «Тщу-тщу», – как могу стараюсь не отстать ото всех стреляющих и я.
Настрелявшись вдоволь, доев, наше игрушечное оружие, ждем прихода наших родителей и похода домой.
Занятия в детском саду были разнообразными: рисование, лепка, спортивные занятия. Проводились, можно сказать, зачаточные упражнения по чтению и математике. Часто в теплые летние дни под руководством воспитателей мы ходили в парк, который располагался недалеко от детского сада. Большие деревья, тенистые аллеи, широкое пространство парка, свежий воздух располагали к детскому отдыху, играм и веселью.
Я побывал здесь совсем недавно, прошелся по любимым местам парка. Деревья, как и раньше, высоки. «Хорошо бы здесь пройтись в семьдесят или в восемьдесят лет. А вдруг деревья и тогда все еще будут большими», – отчего-то подумал я вдруг.
Обычным делом, конечно же, были разнообразные детские игры в группах. Игрушки там так же были самыми различными. Пластмассовые куклы с искусственными волосами в ситцевых платьях, кубики, герои сказок и отечественных мультфильмов: Чебурашка, крокодил Гена, доктор Айболит, Карлсон и многие другие. Сохранялись и активно шли в игры предметы, сделанные своими руками. Соленое тесто было основой всевозможных булок, крендельков, тех же кукол и еще много чего. Популярными среди детворы были наборы для социально-ролевых игр: магазин, поликлиника.
  Подготовив несколько самодеятельных творческих номеров, мы с нашими воспитателями как-то раз ездили, как я понимаю сейчас, к нашим шефам, в ПМК-5. В небольшом актовом зале колонны собрались руководители предприятия и рабочие. Концерт, по-моему, был посвящен какому-то из наших любимых праздников – 23 февраля или 8 марта. Во всяком случае, репертуар очень соответствовал существу этих дней.
Очень запомнилось исполнение не очень еще известной в то время песни В. Шаинского и М. Танича «Папа может все, что угодно». Звонкими детскими голосами наполняется актовый зал, веселые взрослые ловят каждое слово новой песни.
Бурный восторг взрослых слушателей каждый раз вызывает припев и особенно его слова:
«Папа может,  папа может все, что угодно,
Только мамой, только мамой – не может быть».
Взрослые дяди и тети просто ревут от смеха. Мы, стоя на небольшой сцене, не можем понять, что так развеселило наших зрителей. С этим номером мы еще потом выступали на сцене районного дома культуры, просто разрывая зал. Прошло тридцать пять лет и сегодня, глядя на Европу с Америкой, с недоумением понимаю, что папа у них может быть мамой и наоборот. И тут уже не до смеха.
Подходило к концу время нашего пребывания в детском саду. Наступало время сборов в школу. Как-то к нам в группу пришли одна за другой незнакомые женщины. Пробыли с нами некоторое время, наблюдая, как мы играем, как участвуем в ходе занятий. Спустя некоторое время, поняли – нас приходили выбирать. Педагоги, которые в наших сельских школах №1 и №6 набирали в этом году первые классы, ходили по детским садам и подбирали себе учеников.
К нам приходили Юлия Николаевна Беседина и Глафира Иосифовна Сычева, которым предстояло стать нашими педагогами в средней школе №1.
Наступило время выпуска из садика. Это был небольшой, простой утренник в середине мая 1981 года. Несколько концертных номеров детей, напутствие и скромные слезы наших воспитателей. После этого достаточно формального выпуска кто-то из детей посещал детский сад до конца августа. А кто-то проводил время дома со своими дедушками и бабушками или кем-то из старших братьев и сестер.
Нам вручили небольшие дипломы об окончании детского сада. В этих небольших дипломах-альбомах были трогательно собраны наши детские рисунки, какие-то аппликации. Этот «документ» до сих пор хранится у моих родителей, иногда попадая мне на глаза во время отпусков. Как подарок каждому выдали портфель-ранец с набором самого необходимого в школе. Очень долго этот качественный ранец из коричневого кожзама служил мне. Я носил его до 4-го класса, не меньше.
Прожив несколько месяцев в общежитии, наша семья переехала в новую квартиру на улице Лесной. Маму, которая, как и папа начала трудиться в совхозе «Донской», переманили в «Мелиоратор» как раз этой квартирой, возможностью жить в комфортных условиях. Мы расстались с нашим первым жилищем, с общежитием летом 1981 года. Из еще запомнившегося там, отчего-то встает в памяти огромная свинья, которую родителям удалось откормить.
По приезду в общежитие папа построил небольшой сарайчик, состоящий из двух отделений. Одно – для кур, второе – для поросенка. Надо сказать, что он всегда был и остается в этом деле большим мастером. Построить сарай, домик с загоном для коз, кур, свиней и далее до бесконечности – все это по его части. У нас всегда, до последнего времени было много живности. Всегда разводили родители поросят. Но тот поросенок, выросший в общежитии, до сих пор поражает мое воображение. 
Огромная голова, загривок и спина животного маячит в проеме его колоды. Слышен грозный голос матерого зверя. В сказке «Три поросенка», доведись там жить этому хряку, за жизнь волка я бы не поставил и ломаного гроша. Причем самим трем поросятам, тоже не торопился бы долго радоваться.
Питался этот поросенок не только отходами нашего стола или комбикормом. Когда к нему в кормушку попадала курица из соседнего загона, этот неожиданный хищник не брезговал и ей. Раз-два, и, не успев закудахтать, курица пропадает в пасть некогда безобидного травоядного животного.
Местом нашего жительства стала двухкомнатная квартира в доме №11 по улице Лесной. Мы были вторыми жильцами этой квартиры. Первые жители, по-моему, на три года уехали куда-то на север, и эта квартира чудесным образом досталась нам.
Весь микрорайон, образованный улицами Лесной и Победы, был застроен и продолжал активно застраиваться одноэтажными, двух- и трехквартирными домами. Это была, если можно сказать, вотчина совхоза «Мелиоратор», в котором бухгалтером и начала работать мама. В это время директором совхоза был Анатолий Ильич Евдокимов. Главным бухгалтером совхоза и маминым непосредственным начальником стал Гордей Гордеевич Шелудько.
Первым происшествием, которое пришлось нам пережить по переезду на Лесную, стало пропажа нашей семейной любимицы – собаки Крошки. Болонка Крошка жила в нашей семье очень долго. Еще в Кировской области папа с мамой взяли ее к себе домой. Она и еще кошка Мурка перебрались с нами сначала в Краснодарский край, а затем и сюда, в Донское.
И в один из летних дней собака пропала. Ее начали искать на улице Лесной, затем поиски переместились к прежнему месту жительству, к общежитию на канале. А потом папа с маминым старшим братом – Аркадием Григорьевичем Сомовым –  искали ее уже на окраине села в районе дюкера.
Обошли все закоулки, крохотные участки засаженные, картошкой и тыквой. Все оказалось безрезультатно. Собаки не стало.
В то время в домах и квартирах на Лесной и на Победе жили первые их обитатели. Улица Лесная к тому моменту, когда мы там обосновались, была тупиком, таким же каким до сих пор остается ее копия – улица Победы. Вообще странным образом у нас и тогда, и сейчас даются названия улиц. Улица Лесная, например, не блистала тогда, да и сейчас не поражает растительностью. Достаточно узкая ее проезжая часть не позволяла не то чтобы высадить деревья, но даже разбить приличные клумбы у домов. Леса же тут, как понятно, не было и в помине. Улица носящее гордое имя Победы вообще была и остается тупиком. Немного улучшило ситуацию строительство ее второй очереди, отделенной от первой переулком Свободным.
И как узкая тропинка, пригодная только для пешехода, ну максимум – велосипедиста, соединяет улицу Победы с Садовой, так были в свое время соединены между собой Победа и Лесная. В начала 80-х годов никакого твердого покрытия они не имели. Возвращающиеся домой во время дождя взрослые и дети несут на своих сапогах огромные комья сочной грязи, которую потом долго соскребают у специальных устройств, стоящих у каждой квартиры. Эти скромные приспособления, по-моему, не были гордостью семьи, но из них можно было бы построить отличную выставку, попади сейчас они мне в руки. Трехгранные и четырехсторонние как пирамиды, высокие и заглубленные в землю, стационарные и переносные. Кто-то для удобства приваривал на верх таких треног железные шары. Кто-то, демонстрируя свою цеховую, или как сказали бы сейчас, корпоративную принадлежность, козыряет чистилкой с рулевым колесом от автомобиля. Но они были у всех, стояли перед домом любой доярки, бригадира, бухгалтера или директора совхоза, где-то объединяя и уравнивая все категории тружеников села.
Двухкомнатная квартира с кухней и двумя раздельными комнатами была самым большим жилищем, в котором к этому времени довелось проживать нашей семье. Сейчас припоминаю, что на «старой конспиративной квартире», как мы стали называть квартиру на Лесной спустя несколько лет, не было ванны. Комната, казавшаяся мне несоразмерно узкой, была, но ванны, унитаза или даже душа в ней не было.
Как-то, вспомнив об этом, спрашиваю маму:
– Мамуль, а мы где мылись все те годы?
Она как-то грустно улыбается мне в ответ.
В квартире было индивидуальное паровое печное отопление. На кухне была устроена печь, топившаяся углем, которая нагревала воду в замкнутой системе отопления квартиры. У входа в квартиру одну зиму стоял большой угольный ящик, где хранился ранее не виданный мной уголь в брикетах. Мы с сестрой пробовали было играть им, но уголь марался, дома им играть было нельзя.
Родителям такая система отопления была, пожалуй, знакома, но однажды их не, большой опыт привел к аварии. Нагретая больше чем надо вода, превратившись в пар, со страшным напором и шумом вырвалась из расширительного бочка, расположенного здесь же в кухне.
Родители растерянно бегают по кухне, не зная, что делать. Печь – не газовый котел, ее так просто не выключишь.
– Коля, набирай воду, заливай огонь в печи, – сквозь клубы пара кричит мама.
Папа набирает воду, открывает печь и льет туда воду. Клубы пара вперемешку с угольной пылью вырываются уже и из сопла печи.
Как-то мало-помалу родителям удается остудить печь, прибрать конденцат, устранить все последствия аварии. Через некоторое время, в 1982 году, весь микрорайон, застроенный совхозом, был газифицирован.
Уже живя здесь, я стал посещать подготовительные занятия перед началом учебы. Водили меня туда, приучая к достаточно долгой дороге, попеременно то – папа, то мама. Эти занятия с нами, будущими первоклашками, проводили наши будущие классные руководители. Моим первым учителем стала Юлия Николаевна Беседина, та самая, что приходила к нам в детский сад. В своем выборе и Беседина и Сычева были равноправны, но состав учащихся у каждого из педагогов все же показывал их статус, отношение к ним в коллективе.
Глафира Иосифовна была орденоносцем. В свое время она была награждена очень почетной наградой – орденом Трудового Красного Знамени. И мне до сих пор кажется, что дети, если так можно выразиться, сельской элиты: педагогов, врачей, руководящих работников предприятий и учреждений попали к ней. Последним аргументом стал тот факт, что она на линейку 1 сентября вела 1 «А» класс, а Беседина нас – 1 «Б». Юлии Николаевне достались, за редким исключением, мы – детвора из простых пролетарских семей. Тогда мы не видели этой разницы, но с годами приходишь к этому выводу. Но и та, и другая учили превосходно.
И здесь надо сказать, что начиная со школы, да что там, с самого детского сада на жизненном пути мне встречаются только хорошие люди. И взрослые, и дети, которые тоже со временем становятся взрослыми; обо всех о них я вспоминаю только с теплотой и любовью. Может быть от того, что самому мне не было что скрывать, и я всегда искренне смотрел в глаза этим людям. Были ошибки и промахи – у кого их нет. Всегда люди, окружавшие меня, протягивали мне, упавшему или оступившемуся, руку помощи. Спасибо Вам, бывшим со мною рядом все эти годы и продолжающим идти.
Как-то возвращаясь с подготовительных занятий, проходя узкой дорожкой к улице Победы, папа остановил меня. Достал из кармана пятикопеечную монету, протягивает мне.
– На монетку, Федя, держи ее, учись хорошо, береги, а когда вырастешь – передай своим детям, – с какой-то особенной теплотой произнес папа.
Какой простовато наивный, но душевный и тонкий родительский жест. У нас с родителями всегда были теплые и искренние отношения, но этот разговор поднял и без того высокий уровень искренности и доверия между нами.
Спустя несколько дней эту монетку я, конечно же, потратил или потерял. Но разговор, сердечное тепло этих папиных слов сохранил в душе навсегда.

 
 






ПЕРВЫЕ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Начальная школа. Ю.Н. Беседина. Новогодние праздники. Подарки. Братья Воронины. Первые увлечения и игры. Собака. Пионеры. Богачевы.

В школу я приходил, в отличие от сегодняшних первоклашек, не умея ни писать, ни читать. Знакомы мне были лишь некоторые буквы алфавита. Видимо родители разумно полагали, что этого достаточно, доверяя педагогам детского сада, которые готовили нас к встрече со школой в той степени, что требовалась в ту пору. Подготовительные занятия закончились. Отчего-то мне запомнились лишь занятия по чистописанию, где мы пробовали писать все эти палочки и крючочки. Писали мы уже шариковыми ручками, но в магазинах еще продавались тетради с промокашками внутри.
Первое сентября 1981 года. Я помню этот день не полностью, а как-то фрагментарно. С папой и мамой на нашем голубом «Запорожце» мы приехали в школу. Множество детей, огромные букеты георгинов, пионов, астр и других цветов. Мы, первоклашки, ведомые своими руководителями, выходим на школьную линейку. Где-то в этом месте мое детское сознание, воодушевленное впечатлениями и восторгом от увиденного, переполняется, и память отключается. Не помню, кого из наших девчонок кто-то из десятиклассников понес на плече с большим железным колокольчиком с красным бантом на деревянной ручке.
Девчонки, кто это был, отзовитесь?!
Я не помню, как прошли занятия моего первого из 2530 дней, проведенных в школе. Дней очень разных: удачных, успешных и не очень, веселых и задорных, волнительных, трепетных, бесконечно теплых и дорогих сердцу дней.
Прошли первые праздничные сентябрьские дни, понеслись школьные будни. Очень скоро мы, воспитанники детского сада «Дюймовочка», перезнакомились со всеми учениками, поступившими в школу из других садов.
В первый класс в месте со мной ходили еще 36 или 37 мальчиков и девочек. Очень крупным по все меркам получался коллектив. Завершая книгу, я нарочно посмотрел фотографию, что была сделана во 2 классе. Да, действительно, нас на фото было 36 человек. Может быть, кто-то из ребят болел и не попал в кадр. Все как-то сосредоточены, наверное, повторяя выражение лица Юлии Николаевны, которая расстроилась, наверное, из-за того, что Славка Дорошенко пришел в школу в свитере. «А ведь знал, что будем фотографироваться», – крутится у меня в голове.
В школе мы располагались в отдельном крыле начальных классов. В то время, когда начальными считались с 1 по 3 классы, в нашей школе их было, по-моему, два на каждом потоке. Всего педагогами начального звена было шесть или семь человек. Кроме уже названных Юлии Николаевны и Глафиры Иосифовны это были: Валентина Дмитриевна Яровая, Елизавета Лазаревна Ищенко, Раиса Егоровна Костина, Надежда Ивановна Нагорная, Анна Борисовна Манаенко. Завучем школы в то время была Лилия Константиновна Ковынева, один из старейших педагогов школы.
Нам достался класс, огромные окна которого выходили не на фасад и даже не на школьный двор. Они смотрели на необжитой угол школьной территории. В окна нам были видны лишь угол школьной котельной, остов старого трактора ДТ-75, бывшая школьная теплица и деревья, которые окружали заброшенную трансформаторную подстанцию. Наверное, это было хорошо, мы меньше отвлекались на проходящих людей, проезжающие автомобили. Но вообще-то вид из окна был все-таки скучным.
Кроме того, самым большим неудобством была геометрия кабинета, где прошли три первые года моей школьной жизни. Этот кабинет был очень длинным. Если в других классах школьники сидели в три ряда, то нас рассадили за парты двух бесконечно длинных рядов. И даже если нас частенько передвигали, меняя место нашей парты, все равно ощущение, что я очень много времени провел «на камчатке», осталось до сих пор.
Моим первым соседом, а правильнее сказать соседкой стала Наташа Алейникова. Крепкая дружба связывает меня с этим человеком вот уже тридцать пять лет.
Учиться мне нравилось, нравилось всегда. Ощущение новизны происходящего всегда заставляло идти вперед, читать, узнавать. Еще в раннем детстве эту новизну, пристрастие к чтению, открытию нового и неизвестного поддерживали родители. 
Огромным подарком нам с сестрой стало знакомство со сборником «Русские народные сказки» в обработке А.А. Афанасьева. Тех самых сказок, это я знаю теперь, которые долгие годы своей жизни вместе со словами своего неподражаемого словаря собирал Владимир Иванович Даль. Все неповторимое и удивительное, увиденное глазами этого великого патриота и ученого в фольклорной традиции нашего народа, стало нашим с сестрой первым литературным читательским опытом.
Эту книгу родители прочитали нам целиком и по частям, вперед и назад несколько раз. Там были сказки, встречи с которыми из-за их легкости и красоты сюжета мы с нетерпением ждали каждый раз. Были рассказы, чьи описания, ужасы и страшные герои заставляли слушать их с закрытыми глазами. Поражала взгляд работа художника, который изумительными рисунками и ранее не виданными нами инициалами украсил каждую сказку сборника.
С этой увлекательной книгой, с ее многочисленными героями уже спустя много лет мы познакомили и своих детей.
Запомнилась книга с подборкой произведений советских писателей: С. Маршака, С. Михалкова, К. Чуковского, А. Барто. В ней были собраны лучшие детские произведения советских писателей из союзных республик, интересные сказки народов СССР. К сожалению, эта книга не сохранилась в родительской библиотеке.
Все без исключения школьные занятия нравились и давались мне относительно несложно. Первая четверть была как бы вступительной – оценок в ходе занятий Юлия Николаевна не ставила. В наших табелях по ее итогам стояли многообещающие прочерки. Со второй четверти все стало на настоящие школьные рельсы – уроки, вопросы, домашние задания и, конечно, оценки. Отчего-то я не помню своей первой оценки. Из всего цифрового массива полученных отметок вспоминается первая двойка, которую я отхватил как-то поздно, в классе во втором или третьем.
Получил двойку. Оценка уже стоит в дневнике. Что делать? Кто виноват? Знакомые каждому россиянину вопросы. Что, что?
– Конечно же, стирать, – уверенно говорит мой дружок Сергей Иванов, когда мы вдвоем стоим у будки с киноафишами перед черемушкинским магазином.
– Как ее сотрешь, Серега, она же пастой написана, красной, – расстраиваюсь я, уже больше опасаясь последствий обмана, чем самой оценки.
– У меня стёрка есть специальная для пасты, папкина, – заверяет меня друг, делая упор на последнее слово.
«Ну да, отец у Сергея работает в милиции, в ГАИ, наверняка у них есть там всякие специальные штуки», – размышляю я.
– Хорошо, Сергей, поехали к тебе, – произношу я, соглашаясь.
На площадке перед магазином всегда было много автобусов, которые ехали по улице Садовой. В большинстве своем это были натруженные «Кубани», редко встречались носатые «КаВЗы», ну а статусный «ПАЗ» был в то время только у совхоза «Донской».
Я прошу водителя одного из автобусов подвести нас до канала. Садимся с Сергеем и едем. Сергей жил в доме между переулками Донским и Советским. Добросердечный водитель, едва успев разогнаться, слышит другую мою просьбу:
– Вот тут остановите, пожалуйста.
Я гляжу на шофера – он глазами мечет молнии.
– Какой же это канал, – произносит он, едва скрывая расстройство и раздражение.
– Простите, пожалуйста, – говорим мы, стремительно выбегая из автобуса.
Сережкина стёрка была хороша – большая, непривычного белесого цвета. Всем была хороша, но только не стирала пасту. В этом нам хватило ума убедиться, прежде чем мы начали уничтожать двойку в дневнике.
– Ну, тогда я не знаю, – сконфуженно произносит друг.
Я совершенно потерянный ушел к себе домой. Но самое важное, что все наши труды оказались напрасны. С двойкой все обошлось. Родители ругали, конечно, но мягко и без каких-то серьезных последствий. А я уже собирался ваты или поролона в штаны наложить.
Юлия Николаевна, впрочем,  как та же Глафира Иосифовна, были педагогами, если можно сказать, старой формации. Выросшие в 30-50-е годы, детьми, пережившие войну, они получили педагогическое образование в середине-конце 1950-х годов. Требовательные, принципиальные, достаточно строгие; они четко себе представляли, для чего пришли в школу, какое важное дело обучения, а главное воспитания доверено им. Не требуя и не делая ни чего сверхъестественного, они добивались дисциплинированности и порядка, даря нам знания.
Сейчас понимаю, что я, как и все ученики класса, уважал своего педагога, любил и немного побаивался. Чрезвычайно редко Юлия Николаевна повышала голос. Нам, внимавшим каждому слову педагога, было достаточно ее строгого взгляда. Мне вспоминается лишь единственный случай, когда она не в меру расшалившегося ученика, по-моему, это был Рома Уваров, ударила по руке деревянной указкой. Мы тогда были уже в третьем классе.
Методические регулярные занятия очень быстро расставляют школьников по ступеням их ученического потенциала. Вторая четверть, завершившаяся расстановкой первых четвертных оценок, выявила группы лидеров и аутсайдеров класса. Я оказался в середине списка по успеваемости, даже ближе к его вершине. В эпоху социалистических реалий, это положение называлось – ударником.
Среди отличников были Таня Ключникова, Павел Баев, Татьяна Гридина. Отстающими оказались Влад Русанов, Слава Дорошенко, Сергей Лыков. С такими успехами они пройдут все годы школы, мои одноклассники: дорогие и каждый по своему близкий сердцу человек.
Занятия по всем предметам, которые проводились в начальной школе, вела с нами наш классный руководитель. Почему-то в памяти не отметилось занятие физкультурой эти первые годы. Может быть, их вообще не было?
«А-а-а, нет, все же были занятия по физкультуре», – с некоторым опозданием вспоминаю я. И вот что вспоминается. Как-то раз со всем классом во время занятий физкультурой отправляемся на стадион, что был неподалеку от школы. Там было интересно бывать. Кроме непосредственно занятий, какими уж они там были – разминка, бег, игры с мячом, – можно было поваляться на траве, половить шустрых ящериц изумрудного или коричневого цветов. Жители села постарше, наверняка помнят, что на правом краю стадиона, ближе к дому культуры, находилась раздевалка-душевая, сделанная из досок. Можно было, пробравшись через окно, залезть туда, помыть руки, посидеть в настоящей спортивной раздевалке. Ух!
Так вот, пришли мы на стадион, играем. За футбольными воротами у края поля стоял большой, метров 9-10, флагшток, изготовленный из железных труб. И вот мальчишки начинают, раскачивая, доставать эту трубу из земли. Зачем, для чего? Кто сейчас ответи. Да и тогда, неверное, вряд ли мы отдавали себе отчет – зачем это делаем.
Мальчишки достают трубу, а я, совершенно случайно, оказываюсь на краю радиуса этого флагштока. Подняли трубу над землей, не задумываясь, что им не удержать ее. По закону подлости труба медленно валится в мою сторону. Видя опасность, одноклассники начинают изо всех сил задерживать ее падение. Не тут-то было, стальная громадина, падая, вскользь ударяет меня по голове.
Немая сцена. Я стою на ногах, даже сознания не потерял. Мальчишки ошеломленные глядят на мою реакцию. Я, пораженный всем стремительно произошедшим, буквально ошарашенный хлестким ударом по голове, вдруг выдаю:
– Что же вы это делаете?
Все понемногу приходят в себя. Нет ни крови, ни рассечения. Но последствия все же были. Видимо, произошло знаменитое «тут помню, а тут не помню». Представляете, я эту чрезвычайную ситуацию, которая, стой я чуть-чуть по-другому, на пять сантиметров ближе или дальше, могла бы закончиться трагедией, забыл. О ней участники этих событий – мои одноклассники  – напомнили мне, по-моему, перед самым выпуском из школы. Было же работы в эти годы у наших Ангелов-хранителей! Слава Богу за все!
К этому времени я был уже крещен. Таинство Крещения без каких-то особых тайн и чрезвычайных секретов совершил в 1980 в Свято-Троицком храме села  его настоятель иеромонах отец Иоанн.
Я с Валей, нашими родителями и будущими крестными пришли в храм. В центре храма стоит большая алюминиевая купель-баптистерий. Нашими крестными стали Володя Зуев и Нина Камашева.
В храме стоим я с сестрой, за нами Володя, Нина и наши родители. Звучат слова огласительных молитв, крестные, а говоря церковным языком, восприемники произносят слова обещаний. По очереди нас с сестрой со словами «Во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь» поливают в купели святой водой.
После этого старенький батюшка, взяв меня крепко за руку, заводит в алтарь. Какую радость испытываю я каждый раз, когда сейчас захожу в тот самый алтарь, чтобы помочь священникам в совершении Божественной Литургии или всенощного бдения. Здесь, в этом храме, перед этим самым алтарем произошло мое рождение христианином. Какая радость!
Я помню те первые моменты, которые, как правило, происходят в возрасте
7-8 лет, когда религиозное чувство ребенка подходит к своему максимуму. Я с Сергеем Ивановым сижу под высоченными тополями на пересечении переулка Донского и улицы Садовой. Присели отдохнуть, возвращаясь домой. Тех тополей уже нет, остались одни пеньки.
– Федя, о чем задумался, –  спрашивает он.
– Обо всем, – отвечаю я, но открываясь другу, произношу томивший меня вопрос, – думаю, Сережа, что происходит с людьми, когда они умирают?
Я еще что-то продолжаю говорить своему товарищу. Сергей молчит. О Боге не сказано ни слова, но Его присутствие чувствуется в этот момент. Он Незримый, выполняя Свое евангельское обещание среди нас. Господь, может быть, впервые коснулся наших сердец.
 Сережкиного, моего сердца, я уверен, что и сердец наших одноклассников Он коснется еще раз, когда к нам в класс придет высокая бледная женщина – мама Сергея. Она была тяжело больна, но мужественно пришла в последний раз посмотреть, как учится ее сын, порадоваться его успехам, разделить его неудачи. Через несколько недель ее не стало.
Все эти события по-особенному откладываются в детской памяти, рождая сопереживания, шлифуя наши чувства.
Радостными событиями школьной жизни вспоминаются новогодние праздники. Всем классом впервые в школе мы встречали 1982 год. На дверях  огромного, как казалось мне в то время, спортивного зала вывешивался график проведения новогодних праздников, «новогодних елок». В последние три-четыре дня уходящего года все классы могли здесь водить хороводы вокруг елки, зазывать Дедушку Мороза со Снегурочкой, зажечь елку. Стихи и песни – все это также входило в многолетнюю традицию школьных новогодних торжеств.
Моим первым в жизни новогодним костюмом был костюм Чиполино.
Многообещающее начало!
А мне как нравилось! Вот это да! Настоящий новогодний костюм!
Очень красивую маску детского пролетарского героя мы купили в магазине «Детский мир», который в ту пору находился рядом с Домом быта, в  доме №25 по улице Кооперативной. Короткие штанишки на лямке сшила мама, рубашка с коротким рукавом – вот и готов образ, знакомый всем нам по популярнейшему в ту пору мультфильму.
Наградой для всех стали подарки из конфет, печенья, деньги на которые сдали наши родители. В простых полиэтиленовых пакетах были три десятка конфет: шоколадных, карамелек, батончиков, пачка печенья, яблоко и два-три мандарина.
Кроме школьных подарков были подарки, которые приносили с работы папа и мама. В то далекое время, кстати, статус каждого предприятия можно было безошибочно определить по ценности подарка, который получали на новый год дети работников. Мама с папой работали в разных совхозах и подарки наши, соответственно, удваивались.
Самыми популярными шоколадными конфетами в то время были: «Кара-Кум», «Буревестник», «Маска», карамель «Кис-Кис», «Летные», «Барбарис», «Буратино», батончик «Московский». Редкими гостями в наших новогодних подарках, а потому ценными и излюбленными были огромная шоколадная конфета «Приключения Гулливера» или просто «Гулливер», а так же «Трюфель шоколадный».  Они, как правило, попадали к нам в рот самыми первыми.
По содержимому новогоднего подарка можно было безошибочно определять время, прошедшее с Нового Года. Есть еще несколько шоколадных конфет – 3-4 января, остались только карамель и батончики – 6-7. Если в пакете только одни карамельки – все понятно – завтра в школу, каникулы закончились.
Новый год – особая пора. В ту пору продолжительных дней отдыха в новогодние праздники не было, и родители возвращались к работе уже 3 или 4 января. Меня одного они оставляли дома. Старенький телевизор и игрушки  были всем моим развлечением.
Мама придет на обед, контора совхоза находилась недалеко, проверит. Оставит до вечера. Вечером вся семья собиралась дома. Возвращаясь с работы, папа забирал Валю из того же детского сада, который до этого посещал я.
Каких-то особых проказ у меня не было. Самой памятной стала большая звезда, видимо, после просмотра какого-то военного фильма, вырезанная кончиком ножа на дверце кухонного шкафа. Такие шкафы последнее время опять входят в моду. Их сегодня можно увидеть в каталоге популярной сети магазинов «Ikea». Белый кухонный шкаф был, чуть ли не первой родительской покупкой после свадьбы. Он прошел с нашей семьей и Мурыгино, и Апшернонск, а в Донском стал эпицентром проявления моих патриотических чувств.
Строгим голосом папа отчитывает юного патриота:
– Федя, ну зачем ты это сделал, – грозно, но почти риторически звучит его вопрос.
– Не знаю, – потупив голову, отвечаю я.
Я же не могу сказать ему, что русские не сдаются, и такая же звезда была выцарапана на стене Брестской крепости.
Через некоторое время этот шкаф родители отдали Аркадию Григорьевичу. Он, по-моему, до сих пор использует его, установив в одном из своих сараев.
Первый класс, первые полгода учебы выявили мои сильные и слабые стороны. Математика и чтение довались мне относительно легко. Я даже победил на конкурсе чтецов, который подготовила и провела Юлия Николаевна среди нас. Мне посчастливилось читать тогда стихотворение Сергея Есенина.
«Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром», – очаровательные сроки, однажды выучив которые, помнишь потом всю жизнь. Мне за победу даже вручили приз – какую-то белую книжку из дорогой мелованной бумаги, тоже со стихами.
Это умение говорить, рассказывать, декламировать у меня с раннего детства. Мама вспоминает, что говорить я начал очень рано, где-то в 9-10 месяцев. Причем ни какое-то примитивное «Ага-угу», а прямо зрелыми, законченными предложениями. С того времени и до сих пор я уже не расставался с этим умением.
Хотя, конечно, случались и конфузы. Никогда не забуду, с каким трудом давалось мне стихотворение А.С. Пушкина «Сижу за решеткой в темнице сырой».
Я бился с этим несложным, в общем-то, произведением два или три вечера. Ну не идет в голову ни эта решетка, ни орел молодой. Спустя много лет, глядя, как уже мой сын льет слезы над этим стихотворением, возникает мысль – создать общество людей, пострадавших от Пушкина и его бессмертного «Сижу за решеткой в темнице сырой». Пока что я обдумываю этот вопрос, подбираю сведения о других пострадавших, присматриваюсь.
Сложнее давался в школе русский язык. Правописание, чувство языка – своеобразный тонкий дар. Всем правилам языка можно научиться, но природные задатки позволяют это сделать быстрее и гармоничнее. На долгие годы «4» по русскому языку будет преследовать меня как наказание, как родовая черта.
Первый класс я заканчивал очень и очень хорошо, в статусе все того же ударника с единственной четверкой по «великому и могучему». Но с этой поры, с первого класса, осталась непреодолимая страсть к чтению. Читал запоем, все и везде. Библиотека родителей пала первым бастионом знаний. С каким трудом, сдавая макулатуру, папа с мамой пополняли ее популярными романами А. Дюма. Детская районная библиотека была проштудирована вдоль и поперек. Даже стоя в очереди в магазине, я не оставлял этого любимого занятия – в один присест «проглатывая» «Правила советской торговли» или «Экран социалистического соревнования предприятий торговли Донского сельпо». Мне всегда нравилась фраза «СССР – самая читающая страна в мире». Я знал и чувствовал, что это действительно так, что в этих словах было сказано что-то и обо мне.
Не оставались в стороне и вседневные детские занятия. Весело текло время в кругу своих соседей по дому – братьев Сергея и Стаса Ворониных. Сережа, кроме того, был еще и моим одноклассником. Иногда, когда разрешали родители, к нашей компании присоединялась Валя, которую порой оставляли со мной.
Родители не разрешали мне далеко уходить со двора. По причине все той же  отеческой опеки и заботы, папочка с мамочкой не отпускали меня одного или с друзьями на рыбалку. Поездки происходили или с папой и близкими, или с кем-то из ответственных старших.
Одна из таких рыбалок состоялась под присмотром дедушки моего друга Сережи Воронина. Тогда втроем мы пешком добрались и рыбачили на водосбросе.
Незадолго до этого похода я вообще впервые был на рыбалке, на канале. Папа однажды воскресным утром вместе со мной сходил на рыбалку недалеко от моста на Правоегорлыкском канале. С того раза это занятие стало моим любимым увлечением на долгие годы.
Нашими главными товарищами в играх в это время были двоюродные сестры  Оля и Лена Сомовы и братья Воронины. Чаще нам с сестрой доводилось бывать в гостях у сестер. Девочки, особенно Лена, были очень изобретательны и активны в это время. Вспоминаются самодеятельные театральные постановки, которые, подготовив с подругами, она представляла своим родителям и всей улице.
Иногда с девчонками, под руководством дяди Аркаши, на его автомобиле мы выезжали в казавшийся огромным Ставрополь. Там излюбленным местом нашего отдыха в этих поездках становился парк культуры и отдыха, который располагался в исторической части города. Качели, карусели, небольшой зоопарк надолго запоминались сельской детворе, которая не была избалованна такими достопримечательностями.
Свободное время с братьями Ворониными мы проводили, играя во дворе и огороде, лазая по штабелю досок, сложенного во дворе комплекта финского дома. Такой комплект дверей, окон, пола родители где-то приобрели, когда, прожив немного на Лесной, решили вновь, как в Апшеронске строить свой дом.
Начиная с той поры, я стал делать разного вида оружие. Первые экземпляры до сих пор стоят в глазах. Простые деревянные бруски, к которым прибиты в виде магазинов и рукояток другие деревяшки. Стволы сделаны из больших гвоздей на 150 или на 200 миллиметров, которые с разрешения папы взяты из его ящиков. Уже тогда я поднимался в этом творчестве очень высоко, изготавливая настоящие кобуры для пистолетов из кусков красного кожзама, найденного где-то дома. С интересом поглядывал на большие куски свиной кожи, размышляя о том, как бы это ее выделать и сделать уже всамделишную кобуру.
За время жизни в селе, за эти одиннадцать лет я изготовил огромное количество автоматов, ружей и пулеметов. Если бы собрать все сделанное мной оружие, наверное, можно было бы вооружить не один взвод солдат. Месяца не проходило, чтобы я, забравшись в сарай, не начинал вновь пилить, сверлить и колотить.
Позже изготовление оружия стало своеобразной формой соучастия в каком-то историческом событии, а еще чаще в фильме. Начинается показ ленты «Гардемарины, вперед», я целый день делаю пистолет, что бы вместе с Сашкой Беловым, Алешкой Корсаком и Никитой Оленевым бороться с врагами отечества. Программа телепередач предваряет показ фильма «Русь изначальная» – выпиливаю из дерева кривую половецкую саблю и славянский меч. И эта работа, я понимаю сейчас, была для меня важнее и интереснее самого фильма.
– Голыми руками меня не взять, – бубню я про себя, обрабатывая рашпилем меч, – я так просто не дамся.
Бесконечно теплый «праздник ожидания праздника». Такие чувства еще живы, они нет-нет, да и вспыхивают в моем сердце, освежая в памяти, уже ушедшие в далекое прошлое ружья, пистолеты и мечи.
После показа по телевидению киноромана «Тихий Дон» мы с сестрой несколько недель не слезали со строительных козел, которые стали нам конями. Мы скакали день и ночь с короткими казачьими карабинами за спиной в папахах, сделанных из старых маминых шапок. А если по телевидению шло «Освобождение» или «Батальоны простят огня» с А. Збруевым и Н. Караченцовым, тут уж по-настоящему приходилось потрудиться.
Во многих играх со мной участвовали и соседские ребята. В играх с Сережкой и Стасом бывало всякое. Что-то роем, колотим, вырезаем, строим на дворе или в огороде.
Приволье тогда тут было большое. Заборов или каких-то границ между огородами не было. Каждую осень на эту землю родители загоняли трактор, и тракторист, тоже кто-то из местных жителей, на своем труженике МТЗ-50 или мощном ДТ-75 за скромную плату вспахивал все эти поля.
А какая, не побоюсь этого слова, классная грязь получалась на улице после дождя! Ставропольский чернозем, взбитый множеством колес, проехавших по улице автомашин, становился блестящим материалом для нашего детского творчества. С Сергеем и Стасом мы лепили из нее всевозможные поделки: автомобили, фотоаппараты, печатные машинки, печки и прочее и прочее. Засыхая, поделки трескались и светлели, выдавая все же небольшие недостатки родного чернозема. Блестящий для творчества материал. Лучше него было только хозяйственное мыло – шикарная штука, завидуют Неизвестный с Вучетичем, которую братья Воронины иногда приносили из родительского сарая. Но этот материал был не такой доступный и стоил частенько парням хорошей трепки. Мы, было, пробовали лепить с сестрой такие поделки, когда переехали на переулок Советский, но то ли тут грязь была уже не та, то ли компании не стало подходящей, в общем, дело не пошло.
Сережа был не такой реактивный и импульсивный, как я. Частенько, что-то начав, я бросал новое дело, не доведя его до конца, переключившись на новое интересное занятие. Сережка расстраивался, обижался, только настроившись на долгую работу. То мы решаем строить шалаш-палатку за сараями, то конструируем веломобиль из найденной где-то неподалеку металлической гробницы, то вырезаем фигурки из принесенного им хозяйственного мыла, то лепим разные скульптуры из придорожной грязи.
Не раз от него можно было услышать:
– Ну, ты, Федя, семиделкин! С тобой мы вообще ничего не сделаем, ничего не закончим.
Подобно всем детям той поры, мы живо реагировали на показ фильмов по телевизору. Прошел фильм о Робин Гуде – делаем луки из акации, что росла на огороде. Идет показ фильма «Три мушкетера» – в наших руках немедленно появляются самодельные шпаги с прибитыми к ним крышками для консервирования. Первый лук и стрелы, как и многое другое, мне сделал папа. Он же смастерил отличную шпагу с гардой из нержавеющей стали.
У Ворониных я впервые увидел такие дорогие и редкие в то время игры, как детская железная дорога, фирменная вещь немецкого производства, которая стоила 70-75 рублей. Купить ее можно было только в Москве. Там же отец Сережки, дядя Слава, купил им со Стасом модели автомобилей «ВАЗ-2101». Крохотные, красные лакированные машинки, с открывающимся багажником и капотом, были верхом мальчишеской мечты, игрушками из другой жизни. Очень долго эти машинки были центром наших ребячьих игр, пока они не были украдены у пацанов, в один миг ставших бесконечно несчастными.
Бывая в гостях у Сергея, мы играли в телевизионную игровую приставку. С ее помощью можно было сразиться в настольный теннис, футбол и бильярд.
Иногда приходилось и подраться. Не вспомню из-за чего, наверняка из-за какой-нибудь исключительно важной мальчишеской глупости один или два раза мы скрещивали с ребятами наши кулаки.
Я всегда был в проигрышной ситуации. Ворониных – двое парней, а я с сестрой Валей.
Вспоминаю один случай. Мы, натужено кряхтя, хватая друг друга за одежду и руки, боремся с Серегой у забора. Наши младшие, как могут, помогают нам. Мне удается поддать Сережке. Он хнычет, они с братом наваливаются на меня вдвоем. Но тут мне удается вырваться, пнув Стаса крепко коленом. Теперь они плачут вдвоем.
Но мне недолго приходится быть победителем. Со страшным криком Серега бежит ко мне, хватает мою машинку, лежащую рядом. Он тут же ударяет ее об землю, пару раз наступает на машинку со словами: «Вот тебе, получай!». Теперь уже рыдать приходится мне.
Валя, как может, успокаивает меня.
– Ничего, не плачь, папа все выправит, – находит она важные слова поддержки.
Иногда братья сами находили возможность «заработать на орехи».
Какое-то время в селе очень популярным было разведение тутовых шелкопрядов. Важнейшее условие успеха – тутовник – в наших краях рос и растет в изобилии. Некоторые семьи не один год занимались этим необычным бизнесом. Однако, работа эта очень непростая.
Во-первых, была нужна большая свободная площадь, где можно было разместить навесы с червячками.
Во-вторых, шелкопряд постоянно требовал есть. И вот мама Сергея и Стаса, Ольга Борисовна, на мотоцикле носится по селу, нарезая ветки тутовника.
Важно было не пропустить момент окукливания и вовремя сдать коконы, чтобы из них не вылетела бабочка, перечеркнув все труды. И много чего еще.
И вот как-то раз братья, когда взрослых не было дома, начали баловаться, играясь с баллончиками «Дихлофоса». Многие еще помнят эти серебряные баночки для борьбы с комарами и мухами.
Бегают друг за другом, распыляют вокруг себя газ из баллончиков, в общем-то, серьезно рискуя даже своим здоровьем. Проходит какое-то время, домой возвращается их мама с очередной порцией веток для прожорливых шелкопрядов.
Не помыв рук, братья приступают к кормлению гусениц. Те, хватанув паров и капелек яда, дружно начинают крутить своими крохотными головками. Покрутив немного, видимо для приличия, дохнут.
Ох и досталось тогда ребятам.
Пролетело жаркое лето. Я собираюсь во второй класс. К началу учебного года всегда поспевали мои любимые астры. Простые и доступные цветы; они поражали разнообразием своих расцветок. Долгие годы школы их рост безмолвно напоминал нам о приближении школьной поры. Зацвели астры – все, через неделю в школу.
И во второй класс папа отвез меня в школу на машине. Моросит небольшой дождик. Выезжаем, смотрим – Сережка Воронин, спешит в школу.
– Сергей, садись, мы тоже едем в школу, – приглашает папа моего друга.
Все распри и потери уже давно забыты. Ехать со мной в автомобиле – это не то же, что конструировать веломобиль. Сережка без раздумий соглашается.
Прошла линейка. Всей школе представили новых первоклашек. Прошел короткий урок Мира, нас отпустили.
И вот я иду от порога школы в сторону спортивной площадки. Никогда больше за время учебы я не чувствовал себя так невероятно хорошо и легко. С высоты прожитого учебного года, смотря на пробегавших рядом первоклашек, я шел, даже нет – шествовал в распахнутом школьном костюмчике с октябрятской звездочкой на лацкане.
Через много лет я услышал описание этого состояния. Авторы фильма «Амели» устами ее главной героини напомнили мне и этот день, и те чувства, что переполняли сердце восьмилетнего мальчика.
«Амели вдруг охватило чувство удивительной гармонии с самой собой. В этот миг все было совершенно: и мягкий свет, и легкий аромат в воздухе, и негромкий гул города. Она глубоко дышит, и жизнь кажется ей такой простой и ясной». Так и кажется, что кто-то из сценаристов этой ленты буквально шел рядом со мной в этот неповторимый осенний день.
Все одноклассники собрались. С некоторыми из них я не виделся целое лето. Начинаются разговоры и расспросы. Первый день был всецело посвящен лишь этим рассказам. Вместе затем мы шли в дом культуры, где для всех школьников села в этот день показывали какой-нибудь детский фильм.
Вообще, посещение дома культуры было в школьные годы регулярным. Не проходило недели, чтобы мы не появились там со своими десятью копейками. Мне особенно нравились те старые фильмы, которые уже не показывали по телевидению к тому времени.
В память врезались ленты 30-50-х годов: «Застава в горах», «Тимур и его команда», «Пятнадцатилетний капитан», «Золотые яблоки». На целую неделю объектом всех наших ребячьих разговоров и игр стал неподражаемый фильм «Новые приключения Гулливера». Оригинальная лента 1938 года поражала совместной игрой настоящих актеров и героев, вылепленных из пластилина.
А песня одного из главных пластилиновых героев на несколько дней стала просто хитом.
«Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине», – неслись со всех сторон на переменах дребезжащие голоса ребятни. В крохотных человечков был перелопачен не один килограмм пластилина.
Еще в первом классе все мы были приняты в октябрята. Все без исключения носили на рубашках, пиджачках и фартуках пятиконечные красные звездочки с вихрастым Володей Ульяновым в центре значка. Особенно ценными считались звездочки, выполненные из красной пластмассы с фото юного вождя.
Все ученики класса были разделены на 5-7 звездочек во главе с командиром. В звездочках были распределены обязанности каждого школьника. Были среди нас: цветоводы, библиотекари, санитары, существовали и еще какие-то обязанности. Вся эта нехитрая организация формировала начальный социальный опыт детей. 
По очереди каждая звездочка дежурила в классе. В течение недели каждый школьник, кроме учебы, выполнял еще общественные обязанности. Санитары, например, должны были следить, чтобы дети мыли руки перед обедом, чистыми и опрятными приходили в школу. Мы поливали цветы, следили за чистотой в кабинете, приготавливали книги и другие материалы к занятию. Понеслась привычная череда занятий: математика, чтение, природоведение, русский язык.
Мне вспоминается вот еще, какая история, связанная с русским языком. На смену углю в село в середине 70-х годов приходит газ. Газификация добралась до нашего уголка села, до нового микрорайона застройки совхоза «Мелиоратор» в начале 80-х. Как-то по осени, когда я учился уже во втором классе, к нашему дому протянули толстую газовую трубу. Ее тоненькие ответвления подвели к каждой квартире. В квартирах печи остались, для работы газовой системы необходимо было установить и отрегулировать лишь автоматику. Это решил нам устроить Аркадий Григорьевич Сомов. До этого он все это успешно сделал у себя дома. Вообще, дядя всегда был с техникой на «ты», и мог сделать из металла все. Такое же все, но уже из дерева мог соорудить мой папа. И вот мастера собрались у нас дома настраивать автоматику. Это процесс нескорый, и с ним без бутылки не разберешься, ну чего же тут непонятного. Сидят мужчины колдуют, настраивают.
Я выполняю домашнее задание, сидя с сестрой в детской комнате напротив. По русскому языку, как сейчас помню, надо было записать в тетрадь достаточно крупный текст, что-то там разобрав в нем. Получалось не очень хорошо. Меня, конечно же, тянуло посмотреть, как там у взрослых идет работа.
Но папа был непреклонно требователен, да и содержимое бутылочки, этот джин, рождает невероятные педагогические способности.
Проверив мою работу, он требует ее переписать.
– Посмотри, весь текст в помарках, написан неровно, да и почерк – сам посмотри какой страшный, – говорит он, откладывая начало моего участия в настройке автоматики на неопределенный срок.
Сажусь переписывать всю работу. Расстроен. В кухне работа идет своим чередом. Там, как я понимаю, надо было дождаться, чтобы автоматика несколько раз самостоятельно отключила подачу газа в топку. Мастера ждут, особо не скучая.
Я переписал всю работу, отношу на проверку. Почему не мама проверяла в тот раз задание, отчего-то не помню. За прошедшее время педагогический дух, питаемый джином из бутылки, заметно окреп. Папа вновь раскритиковал всю мою работу.
– Теперь еще хуже, чем в первый раз, – говорит он, – буквы кривые, все написано неаккуратно.
«Какое уж тут аккуратно, когда у меня все мысли были здесь, на кухне возле печки с автоматикой», – вспоминаю я этот вечер.   
Проверив до конца, он завершает.
– Это, Федя, все надо будет переписать, – произносит папочка приговор всем моим надеждам.
Уже со слезами на глазах сажусь переписывать задание в третий раз. Немного спустя, все это напомнило мне эпизод из фильма «Два капитана» по роману Вениамина Каверина.
– Палочки должны быть попендикулярны, – пожалуй, только этого не доставало в нашем с папой диалоге.
Сижу, пишу и плачу – три глагола, которые, к моему величайшему удовольствию, встретились в моей жизни лишь однажды, в тот памятный вечер.
Я переписал задание и в четвертый раз. Мой успех совпал со словами дяди Аркаши, который уже поздним вечером несколько раз прокричал из кухни:
– Вот так она и должна работать, – кричит он, – что и требовалось доказать, – громким голосом Сомов ставит жирную точку во всей работе.
Эти слова относились с полным правом и ко мне.
«Вот так она и должна работать», – вытирая слезки, твердил я.
Спустя несколько недель, здесь же, в этой квартире, я впервые в жизни попробовал пиво. Произошло это, когда в гостях у нас была папина сестра – тетя Вера Глушнева. Я читал ей с родителями стихи, исполнял куплеты любимых песен, а тетя Вера за это налила мне половину стакана пива. Родная тетя дурному не научит!
Распробовав напиток, я уже на бис исполнил ее любимую старинную кировскую песню «Туманы, туманы верните мне маму», сорвав аплодисменты.
В этой связи вспоминается еще одна история. Впервые в жизни на проводах в армию я побывал, провожая Андрея Глушнёва, сына Веры Фёдоровны и Василия Петровича. Сейчас трудно поверить, но тогда призыв ему дался очень и очень непросто. А причина переживаний сегодня звучит удивительно и парадоксально. Районный военкомат план призыва выполнил. «Мест нет», – отвечали ему, как будто разговор шел о поступлении в престижный ВУЗ. Андрей добился, настоял на своём.
Его провожали все родственники, кто только мог придти. Долгий вечер и большую часть ночи сидели за столами его родители, мы и друзья. Почему-то, сохранились в памяти даже не имена, а уличные клички его друзей: Белый и Лысый. Расставались. Спустя какое-то время после его отъезда, откуда ни возьмись, появилось устойчивое мнение, что я на тех проводах пел частушки «с перцем». Я такого не помнил, но точно знал, что пил пиво, еще раз сделав после этого вывод, что память вообще очень странная вещь.
Рано утром Андрея и ещё трёх односельчан провожали под руководством старшего на сельской автостанции. Как сейчас помню это прохладное майское утро. Стоят они озябшие, взволнованные и немногословные. В нашей «породе» всегда ребята были «кровь с молоком». И Андрей при росте 170 весил тогда около 80 килограмм, «крепыш». Товарищи на его фоне выглядели «пожиже». При посадке в автобус какой-то старик-ветеран, похлопывая Андрея по спине, произнёс: «Вот солдат так солдат!». Увидел бы он его после службы. Красавец сержант, вся грудь в наградах, 96 килограмм веса.
Спустя много лет я поделился с Андрюшей этими своими воспоминаниями и был удивлен, что он их не помнит. Кстати, Андрей мне из армии привез очень ценные подарки: кожаный солдатский ремень и голубой десантный берет. Проходя учебу в 3-м и 4-м классе, я настойчиво ждал брата домой, даже не рассчитывая на такие дорогие солдатские предметы.
Кстати о пиве. В середине 80-х годов оно в нашем селе было незримым индикатором состояния экономики страны. А если проще, то пива не хватало.
Подъезжаю я к пивной бочке, что стоит перед кафе «Встреча», чтобы купить пенного напитка. Времена были не в пример сегодняшней демократии, поэтому тринадцатилетнему пацану запросто могли продать даже пиво. Вижу – в очереди стоит мой дядя Аркаша. «Вот так удача», – подумал я, доставая из сумки трехлитровую банку. Но не тут то было. На мой призывный крик:
– Дядя Аркаша, я возьму с Вами пива, папа отправил! – дядя разряжается гудящим шепотом:
– Федя, да ты что. Нас же здесь сейчас поубивают, – говорит сквозь зубы он, стараясь показать всем видом, что мальчик обознался.
Кое-как, растворившись в толпе, мне удается просунуть дяде сумку с банкой незаметно, как будто невзначай. «О времена! О нравы!» – хочется повторить вслед за классиком.
Три первые года учебы в жизни нашего класса большое участие принимали наши шефы, ученики старшего класса, который до этого выпустила Юлия Николаевна. Они были на три года старше нас, и когда мы были во 2-м, они ходили уже в пятый. Одним словом – взрослые. Они частенько приходили к нам, в свой старый класс, помогали с домашними заданиями, проводили какие-то игры.
Хорошо помню, как после очередного показа фильма «Семнадцать мгновений весны» мальчишки всем классом стали играть в разведчиков. На листках, вырванных из школьных тетрадей, мы рисовали свои новые секретные документы. Старшеклассники строго боролись, чтобы в этих бумажках не было нацистской свастики и германских орлов. Они отбирали у нас эти аусвайсы, проверяли, и когда находили что-то запрещенное, безжалостно рвали их.
Особенно хорошо эти бумажные документики получались у Олега Медведева и Саши Вершкова. Саша еще в детском саду блестяще копировал рисунки из журнала «Мурзилка», рисуя и самого героя и его друзей.
Как-то раз мы с кем-то из старших ребят, уже из числа комсомольцев, ездили в велосипедный поход. Они на нескольких велосипедах вывезли нас на гору в сторону города Изобильного, к так называемому Глинищу. Там в шестидесятых годах был сооружен мемориал в память о жителях села, расстрелянных гитлеровскими солдатами в 1942 году. Мы посетили памятное место, собирали цветы вокруг, а затем все вместе спустились с горы в село.
Педагогом, который занимался с нами после уроков, в это время была Баева Мая Петровна, мама одного из учеников нашего класса – Павла Баева. Паша, кроме отличных знаний, запомнился мне в те годы небольшими полиэтиленовыми пакетиками из под молока. Тогда такие белые пакеты с молоком можно было купить только в Ставрополе. Он приносил в них из дома свой школьный завтрак.
Как-то, решив после занятий двигать домой, собираюсь попросить разрешения у Майи Петровны. Она стала первым человеком с таким редким именем в моей длинной десятилетней, к тому времени, жизни. Я долго был уверен, что Майя – это баловство, настоящее имя педагога – Мария Петровна, как у моей бабушки.
Подхожу к Юлии Николаевне и Майе Петровне и четким голосом, чтобы всем было слышно и стало ясно, что я раскрыл ее секрет, говорю:
– Мария Петровна, можно мне идти домой? – по-моему, даже несколько раз повторил я.
Взрослые улыбаются, по-видимому, не первый раз столкнувшись с такой незаурядной грамотностью и знанием отечественных антропонимических традиций.
Незаметно тянулись школьные занятия. Прошла первая четверть. 10 ноября 1982 года произошло событие, которое всколыхнуло страну. Утром того прохладного ноябрьского дня Юлия Николаевна на первом уроке сообщила нам:
– Дети, сегодня в Москве умер Леонид Ильич Брежнев, – оповестила она притихший класс.
Кто это такой мы уже понимали в то время. В классе был специальный плакат, на котором были портреты членов Политбюро ЦК КПСС. Мне всегда это было интересно, поэтому фамилии этих стареньких дяденек я в ту пору знал хорошо. Помогала информационная программа «Время», диктор которой то и дело сообщал, что «Эрика Хонекера в аэропорту встречали товарищи Брежнев, Громыко, Андропов, Черненко, Устинов, Капитонов, Долгих, Слюньков» и так далее. Я и сейчас смогу, не очень напрягаясь, перечислить еще полтора десятка этих фамилий.
Брежнев умер. Мы спокойно дождались конца занятий, и пошли по домам.
Я знал, что папа в этот день работает в здании военкомата на переулке Степном. Решил поехать к нему. Захожу в военкомат. Он с другими рабочими стелет новый пол в коридоре здания. Нахожу его.
– Папа, ты слышал, Брежнев умер, что теперь будет? – буквально закидываю я вопросами своего папу.
– Ничего не будет, не кричи, – успокаивает он меня.
Сколько таких вопросов задавала детвора в 1982 году? А в 1953?
Упомянутая программа «Время» нравилась мне всегда. Такой же популярностью пользовалась у меня лишь программа «Международная панорама», которая шла по воскресеньям. Помните неизменное – «События недели: хроника, факты, комментарии»? Особенно хороши в пору моего босоногого детства были в этой программе ее ведущие: Александр Бовин, Генрих Боровик и Валентин Зорин.
Все без исключения сюжеты и сообщения программы «Время», когда позволяли родители, я всегда смотрел с интересом. Будь то рассказ об открытии нового завода или новость о приезде в нашу страну Менгисту Хайле Мариама. Чудесная музыка сопровождала прогноз погоды. С нетерпением ждал, когда уже скажут о погоде в Ставрополе. Но Ставрополь вспоминали редко.
«В Волго-Вятском районе переменные дожди», – повторял я про себя сообщение о погоде на своей старой родине.
С этой программой как-то вышел небольшой казус. Юлия Николаевна дала нам задание описать свой распорядок дня. Мы все написали. Некоторым ребятам она тут же предложила зачитать написанное. Рассказал о своем распорядке и я. Подхожу к концу:
– В 21 час 30 минут после просмотра программы «Время» я ложусь спать, – гордо сообщаю я, искренне довольный собой и своим политически зрелым распорядком.
– Нет-нет-нет, – говорит учитель, – Федя, дети, это поздно. Спать надо ложиться в девять часов вечера.
Будто услышав это пожелание моего учителя, родители настойчиво заставляли нас с сестрой ложиться в 21 час. Большим успехом были случаи, когда я действительно от начала до конца смотрел всю программу новостей.
Но самыми ужасным были те из вечеров, когда родители укладывали нас спать, а по телевизору после программы «Время» демонстрировались популярнейшие в это время фильмы.
«Эх, папа, папа! Что мне завтра делать в школе? О чем буду разговаривать с одноклассниками?», – проносилось у меня в голове.
Так было, когда показывали фильмы «Валерий Чкалов» и «Подвиг разведчика». И как самая страшная трагедия – при показе фильма «Свадьба в Малиновке».
Наутро прихожу в класс. Радость, смех, веселье. По лицам ребят сразу видно  – кто смотрел фильм, а кто как я безжалостной родительской рукой был брошен в объятия Морфея, который нам что-то показывал, но это была точно не «Свадьба в Малиновке».
– А помнишь, как тот подходит к нему и раз…, – моих более везучих одноклассников переполняют эмоции.
– А этот, этот и говорит ему: «И что это я в тебя такой влюбленный?», – повторяют друзья самые яркие, ключевые фразы фильма, уже растаскивая их на цитаты.
Я и еще пара мальчишек тихо сидим в сторонке.
«Все! Жизнь закончилась, так и не успев начаться, и ее остатки проносятся мимо», – без труда можно прочитать на скорбных лицах каждого из нас.
«Если они после уроков еще начнут играть в фильм, это будет конец», – словно предупреждение звучит в голове. После уроков выхожу из класса. Дима Рыбальченко, Вова и Саша Малаховы, Серега Воронин делят роли, кто будет Попандопуло, кто атаманом, кто, наконец, комиссаром.
«Все понятно. Плакать, конечно же, я не буду. Надо просто уходить с этого праздника жизни», – спокойно решаю я.
Найдя в кармане пятачок, иду к автостанции, чтобы на остановке, что располагалась напротив, сесть и покататься на рейсовом автобусе.
Те, кому сегодня под сорок или за сорок лет, должны помнить время, когда по селу курсировали два автобуса. Два длинных желтых ЛиАЗа были единственным общественным транспортом. Маршрут движения был у них, если я не ошибаюсь, один. Он начинался от конца улицы Ленина, от «Спутника», до пересечения с переулком Совхозным, вверх по нему до улицы Солнечной. По улице Солнечной, затем по Крестьянской автобус двигался на канал до переулка Степного, поднимался вверх на гору к ПМК-5. Постояв там несколько минут, автобус тем же путем возвращался на «Спутник». Весь маршрут он преодолевал за 35-40 минут.
Это невероятное путешествие стоило всего 5 копеек. Частенько с тем же Сережкой Ворониным мы катались на рейсовых автобусах. Заходишь в салон. Кладешь 5 копеек в монетоприемник, крутишь круглую ручку, монетка прокатывается по лотку, а ты получаешь билет на проезд.
Обязательно надо было проверить, не достался ли тебе счастливый билет. Каждый знал, не первый раз ездим, что надо было делать с таким редким билетиком.
Учеба шла, приближался долгожданный праздник – Новый год. В декабре 1982 года Советский Союз отмечал свой 60-летний юбилей, который оказался последним. Видимо, в школе решили отметить этот праздник оригинальным образом.
Юлия Николаевна собрала нас незадолго до Нового года.
– В этом году на новогодний праздник нам надо будет сделать особые новогодние костюмы, – сообщила она.
Всеобщее молчание.
– Вы разобьетесь на пары, и каждая пара подготовит костюмы народов одной из союзных республик Советского Союза, – закончила  Юлия Николаевна.
Даже не знаем, как нам реагировать. Начинаем вместе с нашим учителем делить роли и союзные республики между собой.
Я прихожу домой, сообщаю родителям эту новость.
Папа спрашивает: «Ну и кем тебе досталось быть?»
– Я с Таней Гридиной буду армянами, – сообщаю я сенсационную новость.
С родителями в какой-то книге разглядываем, как выглядит национальный армянский костюм. Тогда я и представления не имел обо всем разнообразии их одежды, об архалуке, вартике, джуппе, казахике, шалварах, чухе и многом другом. «Ну, вроде бы все возможно», – подводим итог, считая, что реально оцениваем свои способности. Рисунки в книге были небольшие, достаточно условно иллюстрируя богатейшие национальные традиции народов СССР.
Сейчас я понимаю, что это мог бы получиться интересный культурологический праздник. Не то, что сейчас, когда национальной одеждой всех народов Кавказа стали белая рубашка, брюки «дудочкой» и неизменные мокасины. Но на этот раз что-то не заладилось у большинства ребят в классе. Получились, по-моему, единичные костюмы, из самых доступных – русские, украинские, белорусские. Пожалуй, еще были один-два костюма других национальностей.
   Так и не вспомню, что было с моим армянским костюмом. Показавшись в начале несложным, он все таки вызвал серьезные затруднения.
Однако сам новогодний праздник получился. Традиционная елка, которую вместе с педагогами своими руками украшали старшеклассники, песни, стихи и подарки. В последующие года на новогодних праздниках я побывал, кроме того, ковбоем, когда настоящий черный пояс с кобурами и десятью пластмассовыми патронами где-то купила мама, а папа сделал на работе два изумительных деревянных револьвера. Был, конечно же, мушкетером.
«Михаил Боярский нас всех позвал за собой», – вслед за мной могут повторить миллионы выросших мальчишек советской страны. Плащ, широкополая шляпа, деревянная шпага, в который раз изготовленная золотыми папиными руками.
Появись на наших новогодних праздниках в те годы гвардейцы кардинала, советская детвора могла бы реально их просто закидать своими шляпами.
Как-то раз на Новый год я предстал в костюме гусара.  Комплект красного цвета, как и положено состоявший из доломана и ментика – двух гусарских курточек был дополнен еще и чудесным кивером. Кто-то из работниц маминой бухгалтерии поделилась с ней этим шедевром новогоднекостюмного творчества. Стихотворение М.Ю. Лермонтова «Бородино» я выучил одним махом, лишь взяв в руки ошеломительно красивый кивер.
С этим произведением я выступал и на празднике в школе, и на новогоднем представлении в актовом зале конторы совхоза «Мелиоратор»,  веселя себя и взрослых чтением бессмертных лермонтовских строк звонким мальчишеским голоском.
В 1982 году всем ребятам были подарены, кроме сладких подарков, еще и настольные игры. В конце праздника их раздали всем детям. Мне достается какое-то лото с красивыми картинками, но чувствую – девчачья игра.
И как на удачу, кому-то из девочек класса подарили настольную игру «Путешествие по Городам-героям» издательства «Малыш». Я с ней, к общему удовольствию, быстро договариваюсь об обмене. И оказался прав.
Яркая настольная игра с красочным игровым полем и цветными карточками. Она рассказывала о существовавших к этому времени Городах-героях и Крепости-герое Бресте. Простая, как сейчас бы сказали «ходилка», игра вызвала живейший мальчишеский интерес и надолго завладела моим вниманием.
Самым ценным были небольшие очерки с рассказом о подвигах защитников и жителей этих городов, с указами о присвоении почетных званий, собранные в одной книжке.
Эти рассказы я выучил наизусть, и спустя двадцать лет смог записать вновь, восстанавливая эту игру.
Подстать моей интересная игра досталась и соседу Сереже Воронину. У него была военная игра с карточками солдат русской и французской армий, правила которой в общих чертах напоминали шахматные. Поочередно бывая друг у друга в гостях, мы все каникулы рубились в жарких сражениях Отечественной войны 1812 года или путешествовали по Городам-героям.
Надо сказать, что с той детской поры настольные игры надолго, пожалуй, уже навсегда стали моим излюбленным развлечением.
Кроме «Путешествия по Городам-героям» была еще игра «Воздушный бой».  В ней на действительно большом игровом поле, под нашим управлением сражались между собой крохотные пластмассовые самолетики – истребители и бомбардировщики.
Одну из самых любимых игр подарил нам журнал «Веселые картинки» в 1983 году. В одном из номеров журнала была напечатана восхитительная, других слов нет, игра «Путешествие». Мы всей семьей, а часто и с друзьями, часами просиживали над ней. Бесконечное множество вариантов твоего путешествия во всех уголках планеты: в горах, в пустыне, в океане, в воздухе и даже в космосе, напоследок.
Игровое поле было стерто до дыр. Во время переезда на переулок Советский мы где-то потеряли эту игру. Но к счастью, по многочисленным просьбам таких же, как мы поклонников этой игры, она была повторно напечатана в «Веселых картинках». Уникальный случай. Игра-бестселлер.
Все это было задолго до появления пресловутых «Монополии» или «Менеджера». И они по своей популярности даже на пике успеха, конечно же, не дотягивали до нашего любимого «Путешествия».
Заламинированная, вечно новая и красивая эта игра сегодня висит у меня дома, в детской комнате. Я искренне рад, что и новому поколению, несмотря на электронные игры и разные гаджеты, она все же пришлась по душе.
Мне очень нравилась настольная игра, название которой я забыл. В ней по наклонным желобам игроки ударом кия должны были катать три разноцветных шара. Шары, поднявшись на какую-то высоту, останавливались с помощью специальных упоров. Чем больше высота, тем больше очков. Но ударять очень сильно нельзя – последний упор сжигал все баллы.
Втроем – папа, Валя и я – мы частенько вечера напролет толкали три тяжелых деревянных шара – красный, синий и зеленый.
Немного позже у нас появилась, без преувеличения, самая популярная игра «Рыбалка». Простая настольная, печатная игра. Купить ее удалось на рубль (сама игра стоила, по-моему, 71 копейку), который я нашел во время уборки на школьном дворе.
В ней на большом игровом поле был изображен подводный мир. Три рыбака на разные по величине снасти ловят разную рыбу. Чем больше цифры выпадали на двух брошенных игровых кубиках, тем большую рыбу ты мог поймать. А когда удача тебе улыбается и ты после вываживания, бросив еще раз оба кубика, вытаскиваешь рыбу, то ведущий тебе выдает карточку с изображением только что пойманного пескаря или уклейки, сома или окуня.
С каким азартом и восторгом всей семьей мы играли в эту игру! Какую радость эта, в общем-то, простая игрушка доставляла и детям, и взрослым. Мы «рыбачили» часами, дочиста выгребая рыбные запасы ведущего. Бывало, по полчаса «гонялись» за последним ершом или карасем.
Спустя много лет я самостоятельно восстановил эту игру. И уже со своим сыном смог окунуться в эту памятную детскую игру, вспомнить долгие осенние вечера, когда мы с папой и мамой, склонившись над бумажным прудом, мечтали о настоящей рыбацкой удаче.
Все эти игры были дополнением обычных детских игрушек и игр. Среди последних в семье всегда были популярны: шашки, головоломка «Пятнадцать» и «Морской бой». 
Отдельной строкой всегда было домино. Папа, пройдя великолепную школу домино в строительных отделах нескольких совхозов села, был просто академиком этой игры. Он знал несколько ее вариантов, показал нам пару-тройку математических фокусов с игровыми костями. Объяснил правила, если можно сказать приложения к домино, игры «В Кремль к Брежневу», «к Андропову», «к Черненко» или «к Горбачеву», в зависимости от времени проведения игры. Наконец, научил самому важному в игре в домино – мастерскому крику и жесту с ударом костью об стол:
– Рыба!
Простыми и интересными были старинные игры на бумаге: «крестики-нолики», «Танчики». Не сегодняшний компьютерный вариант, а когда на развороте школьной тетради надо наводить жирным пятном каждый выстрел в сторону танков противника. Или «Футбол», когда надо было гонять мяч, силу и длину удара определяя по центральной или последней цифре номера страницы открываемой наугад книги. Очень популярным был тетрадный вариант игры «Морской бой».
А вы играли в эту игру на поле размером 20х20? Нет?! Обязательно попробуйте, запасясь терпением, немного откорректировав размеры своего флота.
Однажды в школу очень интересную и познавательную игру на батарейках принесла Марина Гогия. На нескольких десятках полей надо было отгадывать различные даты, фамилии, цифры и факты. Карты представляли важнейшие события отечественной и мировой культур.
Выкладывая на игровое поле карточку с заданиями, надо было контактами замыкать правильный ответ. Комбинаций контактов было несколько видов, привыкнуть к ним было очень сложно, оттого-то игра имела огромный успех среди нас. Я, Олег Медведев, Саша Вершков, Паша Баев и другие ребята не отходили от Марины после уроков, упрашивая ее разрешить сыграть еще и еще разок.
Но больше всего в детстве мне хотелось иметь настольный «Хоккей». Пик этого настойчивого желания пришелся на двенадцатилетний возраст. Денег в семье было не много, к тому же мама готовилась к рождению третьего ребенка, в общем, мне раз за разом отказывали. Своих денег я тогда еще не имел. Приходилось смиряться и надеяться.
Однажды вечером возвращаюсь с улицы домой. В доме темно, родители где-то во дворе. В гостиной на диване стоит картонная коробка, которая по размерам точь-в-точь повторяет размеры желанной игры.
«Какая удача! Вот это да!» – думал я в тот момент.
Подхожу, открываю коробку. Какое горькое разочарование. В коробке лежит комплект белья для новорожденных: чепчики, пеленки, распашонки. Комплект был куплен для братика, который недавно появился на свет. Брат – это славно, но какое бесхитростное крушение мечты.
«Хоккей» я все же купил несколько лет спустя, когда брату Антону шел уже третий год.
Огромным помощником в нашем обучении, воспитании, в играх –  одним словом, в развитии были книги и периодическая печать. У родителей всегда была небольшая библиотека, которую они по мере сил старались расширять. Самым первым экземпляром моей библиотеки стала книга А.В. Митяева «Ветры Куликова поля». Ее мне купили в 1984 году. Это была блестящая популяризация важнейших периодов в истории России, которую выполнил талантливый писатель и историк. С этой книгой я прошел все уроки отечественной истории в школе.
– Наверное, через пару лет растреплешь и выкинешь книгу, – почему-то без надежды в меня говорила сестра.
– Ты что, Валя, буду беречь, – пообещал я тогда сестре.
Это обещание я держу до сих пор. Читанная вдоль и поперек книга цела до сих пор. Она всегда на видном месте в моей обширной уже сейчас библиотеке.
Еще одна интересная и ценная книга досталась мне просто. Я увидел ее в книжном магазине, который некоторое время размещался на первом этаже дома №5 по улице XIX съезда ВЛКСМ. Книга называлась «Государственные награды СССР». Отличный справочник приводил все существовавшие к тому времени награды страны и их статусы. Книга была отлично и точно иллюстрирована, была выполнена на мелованной бумаге и стоила дорого. А денег как назло не было, и взять негде.
Рассчитывая на какие-то накопления и помощь родителей, я и сам решил не сплоховать. Чтобы ее наверняка не купили, спрятал так понравившийся справочник за книгами специального характера. «Эти книги про «Стали и сплавы», «Технологию выращивания кристаллов» вряд ли кто-то будет смотреть, а я за это время соберу деньги на действительно ценную книжку», – размышлял я. Мысль обратиться к продавцам магазина отчего-то даже не приходила мне в голову.
Раз в два или три дня я приезжал в магазин, проверяя наличие книги. Моя теория действовала. Сельские любители стали и сплавов, мастера по выращиванию кристаллов так и не дошли в те дни до книжного магазина.  Через две недели мучительных переживаний и сбора средств книга была приобретена.
Сегодня, перелистывая ее небольшие странички, вспоминаю эту старую детскую историю, удивляясь собственной изобретательности и настойчивости.
Вообще уже давно книги стали моими верными друзьями, добрыми товарищами, которые постепенно стали формировать не только интерьер моего домашнего кабинета, но и мой собственный статус. Как-то Андрей Зинченко, пролистав какую-то действительно редкую книгу, посмотрев тираж издания, беззлобно подтрунивая, произнес:
– Федя, посмотри-ка, таких балбесов, как ты, на всю нашу страну всего 800 человек, – оригинально транспонировал он сведения о крохотном тираже понравившейся мне книги.
Но это все было еще впереди, а в начале 80-х годов нашими с сестрой  верными товарищами были любимые детские журналы «Веселые картинки» и «Мурзилка». С нетерпением мы ожидали получения каждого нового номера. Долго ждешь, ждешь новый номер, постепенно забывая о нем. И вдруг раз! Смотришь, почтальон вновь несет долгожданный журнал, а может быть оба вместе. Для себя родители выписывали журналы «Работница»  и «Крестьянка». Всей семьей с удовольствием читали небольшой журнальчик «Юный натуралист». Его простые и душевные рассказы, чудесные иллюстрации мысленно уводили нас из маленькой комнаты на родные поля и в лесные просторы.
Долгое время единственной газетой в доме была «Сельская жизнь». Даже не знаю сейчас, жива ли ты, некогда любимая газета?
Частенько в журналах приходили крохотные книжки, которые можно было сделать самим, разогнув скрепки, осторожно разрезав и сшив. Получалась небольшая, в четверть страницы, книжка-малышка.
Как-то получив журнал, прошу разрешения:
– Папа, можно я сам достану, разрежу и соберу книжку.
– А точно сумеешь, – сомневаясь, интересуется он.
– Конечно, я же видел, как ты это делаешь, – успокаиваю я, – ничего сложного.
Облеченный родительским доверием начинаю, пыхтя, вырезать. Но вместо буклета у меня получились отдельные листы книжки. Показываю результат родителям. Папа, немного расстроившись, но все же улыбаясь, начинает сшивать корочки разрозненных листков между собой.
Промашка! Сколько их было, а главное – сколько их еще будет. Мне уже сорок лет, а я все еще частенько покупаю мороженное по два раза или разрезаю листы по месту, где должен быть сгиб.
Когда мы взрослели, вслед за нами менялись и журналы с газетами, что приходили к нам. На смену «Веселым картинкам» и «Мурзилке» через несколько лет пришли «Костер» и «Техника-молодежи». К «Сельской жизни» добавилась «Пионерская правда», которую потом заменила правда комсомольская. Всегда в родительский дом приходила районная газета «Нива». Последним изданием, которое мы все семьей открыли для себя стали «Аргументы и факты».
Как-то возвращается мама домой с какой-то незнакомой газетой:
– Знаешь, сколько человек погибло при штурме Зимнего дворца в октябре 1917 года, – спрашивает она меня.
– Нет, – отвечаю я.
– А кто был первым награжден орденом Красного Знамени, – продолжает заваливать меня вопросами мама.
– Тоже нет, – робко вставляю я.
– Вот, а в этой газете обо всем пишут, – подводит она итог короткого разговора, поднимая авторитет нового еженедельника до немыслимых высот. После этого «АиФ» надолго становится нашей любимой газетой.
Без каких-то потрясений я закончил второй класс. В конце учебного года Юлия Николаевна Беседина решила вывести нас на природу. Конечной целью похода должна была стать Труновская гора, в том месте, где на нее взбирается серая лента асфальта, ведущего в село Труновское. Хорошо помню домашние приготовления к этому первому походу на такую вершину, в такую даль! В памяти остался вопрос, заданный родителям во время сборов:
– Пап, мам, а поллитровой банки с борщом хватит или взять больше? – выдал я вопрос со всей серьезностью и житейской основательностью девятилетнего мальчика.
После него в старой маминой сумке, которую мне дали в поход, появились вареный картофель, яйца, кусок сала и хлеб – бесхитростный  провиант во всех наших походах, трудовых выездах и поездках на природу.
В походе, не огорчая преподавателя, в одночасье ставшего нашим проводником,  мы лазали по взгоркам, рассматривали шкурки щитомордников, недавно сброшенные змеями, непрестанно прыгали через крохотную речушку Тугулук.
Всем запомнились песчаные склоны у вершины горы, в которых кто-то неизвестный проделывал неглубокие пещеры.
Начались каникулы и родители решили отдать меня в пришкольный лагерь. «Валя еще ходит в детский сад. Не дело Феде все лето носиться по двору или просиживать время у телевизора», – видимо так размышляли они.
Совсем недолго, одну или две недели я провел в пришкольном лагере. Он все это время располагался на улице Комарова, за магазином, в здании интерната, где во время учебного года проживали дети, чьи семьи обитали вдалеке от села, «на кошарах».
Тем летом вечером после моего возвращения из лагеря произошло несчастье. Настоящее, недетское, которое надолго оставило тяжелый след.
Мама попросила меня отнести какие-то гольфы Лене Сомовой.
Я соглашаюсь, хватаю гольфы и убегаю, крича маме уже на ходу:
– Мам, засекай время, за сколько я вернусь!
Бегать я всегда любил, и как вы помните, умел бегать исключительно быстро.
Пробегаю мимо гаража, сарая. Бегу через огород по картофельным грядкам. Забегаю на задворок семьи Кук, которая жила за нами, и вдруг… Сотни раз, вспоминая этот момент, я вновь и вновь проживаю эти жуткие мгновения своей жизни.
Чья-то крупная собака внезапно с лаем нападает на меня. Она тут же кусает меня за переднюю часть правой ноги, немного ниже колена. Я делаю несколько шагов и падаю. Она, еще больше разъяренная, может быть, почувствовав запах крови, которой залита моя нога, еще раз кусает меня за ту же ногу сзади. Собаку отогнали кто-то из взрослых, выбежавших из дома на мой крик.
Всего в крови меня отводят к дяде Аркадию Григорьевичу, куда я, собственно говоря, бежал. Он тут же садит меня в машину, мы мчимся уже к нам домой. Я весь белый, молчу, нахожусь, по-видимому, в глубоком шоке.
Аркадий Григорьевич забегает к нам домой,  кричит папе:
– Коля, быстро, поехали!
– Что случилось, – спрашивает он, выбегая из дома.
– В машине увидишь, – заканчивает Сомов, уже садясь в свой желтый «Москвич».
Папа садится в машину. Там я, бледный как полотно, ноги окровавлены и лужица крови на коврике подо мной.
Дядя Аркаша в двух словах рассказывает ему о случившемся из того, что сам узнал от меня и от людей, спасших меня в тот момент.
Мы быстро едем на станцию скорой помощи в районную больницу. На руках папа с дядей вносят меня и передают врачам. Этот момент и все, что происходило со мной в приемном отделении скорой помощи, я уже помню достаточно хорошо. Можно только порадоваться уровню подготовки врачей того времени. Врач, а их всегда было немного даже в относительно крупных районных больницах, спокойно и скоро, без суеты и видимого волнения проводит мне операцию. Обрабатывает раны, накладывает швы.
Вторая рана сзади на икре оказалась очень большой. Собака вырвала кусок мяса, почти до кости. Ее пришлось фиксировать тремя швами. После операции меня оставили в больнице.
Вспоминается, что самыми трудными были первые три-четыре дня, пока мне не разрешили ходить. Человек, в принципе, рождается, чтобы провести жизнь в движении. Поэтому любые неожиданные периоды вынужденного покоя, тем более те, которые вызваны травмой, усилены посттравматическим шоком, особенно тяжело переживаются людьми. С этим много позже я сталкивался, читая воспоминания солдат, получивших похожие ранения на войне.
Папа на работе выточил мне палочку для ходьбы. Очень красивую, кстати, палочку, впрочем, как все, что он делает.
Потекли больничные будни. Полной неожиданностью стали уколы от бешенства, которые были назначены мне в количестве 20 штук. Их можно было бы избежать, проведи анализы того пса на бешенство. Но папа с дядей, вернувшись после больницы домой, сами находясь в легком шоке от происшедшего, попросили Виктора Кук застрелить ставшую явно опасной собаку.
Две показавшиеся мне очень долгими недели я провел в палате хирургического отделения. Понемногу начал ходить, вернулась детская веселость и настроение. Скоро сняли швы с ран.
В палате я лежал со взрослыми мужчинами, развлекал их, рассказывая усатым комбайнерам и трактористам выученные у Афанасьева народные сказки. Они нередко просили меня:
– Федя, слышишь? Расскажи еще раз ту, про «семь симеонов», или эту, страшную – про ведьм.
И вновь в палате наступала тишина, и я начинал свой нехитрый, сказочный  рассказ.
После двух недель стационара меня отпустили с палочкой домой. Когда я вернулся из больницы, мама, тоже много пережившая и уже успокоившаяся к этому времени, подсчитала: «Ты отнес Лене гольфы за 15 дней».
После этого случая я больше не засекаю время. Сколько надо, столько и будет…
Остатки курса прививок от бешенства я получал, приходя в больницу пешком каждый день. Рана на ноге зажила, но навсегда остались два памятных шрама. «Пуля навылет прошла», – иногда говорил я ребятам, которые не знали истории появления этих отметин на моем теле. А повзрослев, начинал рассказ о ране известными словами Доцента из «Джентльменов удачи»:
– А вот со мной был случай. Стояли мы как раз под Белгородом…, – традиционно начинал я, завершая реплику собственными вставками:
–  Комбат вызывает меня и говорит: «Колпаков, ты…», – продолжаю, следя за тем, как малознающие меня люди в своих головах, все же сомневаясь, соизмеряют мой возраст и рану с Белгородом и комбатом.
Печальным последствием этой травмы, и это я понимаю только сейчас, стали мои физические данные и спортивные результаты. Бегать я по-прежнему любил, но с такой раной о больших результатах надо было забыть. Приходится только догадываться, чего бы я мог достичь, не будь той собаки, тех укусов, тех ран и швов. Какие я бы мог показывать результаты, если даже после травмы я бегал лучше многих в классе, умудрялся заниматься легкой атлетикой в спортивной секции, выступал на чемпионатах Ставропольского края по бегу.
Несколько лет пришлось бороться с боязнью собак, к которым я и сейчас, по правде говоря, отношусь без особых симпатий. Когда спустя уже много лет жена попросила завести собачку, я согласился при условии, что это будет маленький пес из породы чихуа-хуа или той-терьер. Такой песик, с которым я точно сумею справиться при любом, даже самом неблагоприятном раскладе.
В школу 1 сентября я шел уже совершенно поправившись, лишенный возможного товарищеского внимания и заботы, случись эта травма во время учебного года.
К этому времени мы уже были в классе одной семьей. Ясно представляли, кто чего стоит: кто силен, а кто слаб, кому учеба дается лучше, а кому хуже. Появлялись первые человеческие пристрастия и чувства.
Да простят меня все девочки нашего класса! Девчонки, вы все были тогда милы и славны, в эти годы нашего октябрятского детства. Но большинству мальчиков в классе, пожалуй, больше других нравилась … Нет, пожалуй, все же промолчу, оставляя это свое наблюдение при себе, не выделяя одной и не обижая других. Ведь девчонки всегда остаются девчонками.
А если вспоминать о своем самом первом, самом робком чувстве, когда хочется быть постоянно рядом с этой девочкой, смотреть на нее, говорить с ней, то надо сказать, что мой объект этих первых воздыханий не бывал в периметре нашего школьного двора.
Наступило третье в моей жизни первое сентября. После школы и традиционного кинофильма иду домой. Захожу по пути к Сережке Иванову. Зову его. На мой крик выходит его папа. Спрашиваю:
– А Сергей выйдет играть?
– Нет, он будет уроки делать, – отвечает Сережкин отец-милиционер.
«У, какой строгий у Сережки папа. И уроков никаких еще нам не задали, а он ему уже домашних заданий навыдавал», – размышлял я, идя к себе на улицу Лесную.
Много времени мы, одноклассники, проводили вместе. Играли, читали, фантазировали и воображали.
Как-то раз, будучи в четвертом классе, я обменял Вовке Малахову кусок медной трубочки, которую нашел где-то у нас во дворе. В ту пору большое хождение среди молодежи имели так называемые «поджиганы», примитивные самопалы. Не поняли? И слава Богу.
 Братья Вова и Саша собирались сделать себе такой. В обмен Вовка пообещал мне три патрона от мелкокалиберной винтовки, что была у его отца. После школы я отдаю ему кусок трубы бесшовной, а не какой-то там. Вместе с Володей идем к нему домой. Он зашел во двор, унося с собой ценную трубку. Вышел Володя чем-то озабоченный:
– Куда-то папа перепрятал патроны, – говорит он обескураженным голосом.
– Вова, ну поищи еще разок, – прошу я друга.
Он уходит домой на повторные поиски. Через несколько минут младший Малахов выходит, еще более помрачнев.
– Федя, знаешь, что-то не могу найти, – кивает Вовка на дом, – нигде нет.
Я пожимаю плечами от расстройства.
Вовка продолжает:
– Но есть еще одно место, – ободряет он меня, видя, что я смирился и с потерей трубки, и с отсутствием обещанных патронов.
И подойдя к какой-то куче земли рядом с домом, он начинает палкой ковырять ее верхний слой. После минуты копания в земле измазанный ею,   Володя подводит неутешительный итог:
– И тут нет.
Рассказывая этот случай сейчас, не могу удержаться от улыбки, вспоминая нашу наивность и детскую непосредственность. У Вовки с Сашей с самопалом тоже, мне кажется, ничего не вышло. Наверное, в той куче земли так и не смогли найти порох.
Хорошо помню, как долго с ребятами после уроков бегали смотреть на ключ, который вдруг забил из под земли в одном из углов школьного двора. Две или даже три недели он бил, оставаясь в центре нашего ребячьего внимания. Но в какой-то из дней во время занятий три дяди в рабочих спецовках раскопали наш ключ и заварили трубу, прохудившуюся за долгие годы.
После занятий мы в последний раз пришли к нашему роднику, водой из которого нам так полюбилось утолять жажду, постояли и разошлись по своим мальчишеским делам. Разбежались по школе, кто-то ушел на спортивную площадку, кто-то домой.
Между площадкой и зданием школы долгое время были широкие аллейки, образованные кустами жасмина. Он бурно разросся за долгие годы. Вместе с конским каштаном жасмин, выросший в огромные кусты, давал густую тень в жаркие осенние дни.
На площадке мы все – спортивные и не очень – проводили много времени. Школьная спортивная площадка по меркам того времени была оборудована отлично. Были устроены места для игры в баскетбол и волейбол, для прыжков в длину и высоту, подтягивания, бега на короткие дистанции. На краю площадки стояла металлическая конструкция высотой в 9 метров для лазания по канату. Канатов в ту пору на ней уже не было, но и без них эта стойка в виде буквы «П» притягивала нас.
Верхом смелости и атлетизма было подняться на ее вершину и на коленях, крепко держась руками за трубы, перелезть по ее горизонтальной перекладине на 9 метровой высоте. Несколько раз и я это проделывал.
Но то, что я увидел здесь однажды, поразило меня на всю жизнь. Что там пролезть по верху! Один неизвестный мне смельчак прошел всю длину перекладины, а это добрых пять метров, цепляясь за ее трубы носкам своих кедов. Пять метров вниз головой в 9 метрах от земли!
С мигающими в глазах аншлагами «Не повторять – опасно для жизни» я тихонько ушел от стойки в тот день.
Излюбленным местом игры во время перемены была изготовленная из труб стойка баскетбольного щита. Но только та, что стоит ближе к школе. Дальнюю стойку сварили как-то не очень удачно, лазать по ней было очень неудобно. А ближняя стойка была буквально отполирована руками и костюмами десятков ее почитателей.
В классах постарше, в пятом-шестом, мы любили с ребятами во время большой перемены играть в кузове грузовой машины, что одиноко стоял на краю спортивной площадки.
Это был еще один, надо сказать,  очень даже спортивный вариант всемирно известной игры «в сифу». Набегавшись вдоволь, разгоряченные мы возвращались в классы, чтобы дальше грызть гранит науки.
Как то во время таких игр отметину на всю жизнь отставил мне мой старинный дружок Григорий Мещанский, мой постоянный соперник на коротких дистанциях.
Во время одной из игр я отчего-то оперся правой ладонью на асфальт. Гриша, пробегая рядом, неожиданно прыгнул мне на руку, прижав ноготок мизинца.
Дикая боль. Со слезами, брызнувшими вдруг из глаз, я заканчиваю игру и возвращаюсь в класс. Ноготь почернел и слез, но новый, который появился через некоторое время, стал в полтора раза шире своего брата на левой руке. С Гришей мы расстались уже много десятилетий назад, а память о нем вот жива.
Еще одна травма стала, пожалуй, более комичной, нежели принесла мне какие-то серьезные страдания. Во время урока физкультуры я неловко дернул головой и потянул мышцы шеи. Голова замерла в повороте направо. Меня отпустили с занятия, классный руководитель отправил меня домой.
Сижу дома, стараюсь не делать никаких движений, потому что каждое доставляет серьезную боль. Возвращается домой сестра, заходит в комнату и смотрит на меня расширенными от удивления и настороженности глазами.
– Валюха, ты чего? – спрашиваю сестру.
– Я встретила Андрея Малыхина, он сказал, что ты голову сломал, – выпалила она, – Федя, что с тобой?
Я по порядку рассказываю, что же произошло со мной на уроке, немного расстраиваясь за друга, который так напугал сестру.
В конце третьего класса нас поочередно, в три потока приняли в пионеры. Это было большое событие, значимый этап в жизни.
В первом потоке пионерские галстуки были традиционно повязаны лучшим из учеников. Среди них были отличники и самые заметные ударники. В эту когорту попал и я.
Вот мы стоим в рекреации нашего крыла начальных классов. Десять человек в белых рубашках и белых фартуках. На согнутой руке, прижатой к телу, мы держим наши галстуки – частички знамени нашей страны. Гордость переполняет сердце. После чтения торжественного обещания нам повязывают галстуки, а пионерское «Будь готов! Всегда готов!» уже навсегда входит в нашу жизнь.
Домой мы не шли, а летели. Еще бы, мы стали пионерами! Теперь все будет по-новому, по-другому. И я вспоминаю, что это не были пустыми словами. Действительно, весь механизм школьного воспитания и образования в ту пору готовил, стремился формировать человека-гражданина, патриота своей страны. И это правильно. Только так можно растить новые поколения защитников страны, людей, которые готовы, несмотря ни на что, трудиться на благо своего отечества.
Во вторую группу пионеров попали хорошисты, ребята, имевшие троечки при хорошем поведении. Их торжество состоялось в конторе совхоза «Ташлинский», что располагалась на улице Комарова в здании, где сегодня действует районный военный комиссариат.
 Их принимали вторыми, но, на мой взгляд, ребятам повезло больше нас. Сначала будущих пионеров на торжественную линейку отвели в необычное место. А после приема на память об этом событии ребятам подарили еще и отличные подарки.
Сережке Воронину, например, достался географический атлас-справочник. В отлично иллюстрированной книге были собраны сведения обо всех континентах с их реками, озерами, горами, пустынями и морями.  В обширных таблицах приводились  параметры всех географических объектов.
Сережка чуть не танцевал от радости, придя с ребятами в класс.
– Вот так атлас. Теперь я всех обыграю в «Города», с таким-то атласом, – не успокаивался он, когда мы возвращались домой. 
В числе последних, в третьем потоке, в пионеры были приняты все оставшиеся троечники. В пионеры приняли, по-моему, даже Сережку Лыкова, хулигана, который рос на хуторе Невдахин. Приняли несмотря на то, что совсем недавно его с другом задержали на выезде из села, когда они собирались удрать в Африку.
О, это была памятная история, которая получила свое отражение даже в стенной печати, иногда выпускавшейся в классе. Проведя одну или две ночи в коллекторе теплотрассы, мальчишки решили было рвануть через Ставрополь прямо в Африку, дорога ведь прямая. Но были остановлены  и переданы в милицию кем-то из досужих до юных путешественников взрослых.
Эти радостные новости совпали с еще одним важным событием в жизни уже всей моей семьи. После трех лет практически каждодневной непрестанной работы родители завершили строительство нашего нового дома на переулке Советском. Многие месяцы, оставляя нас вечерами одних в доме на Лесной, папа и мама уходили на стройку. По субботам и воскресеньям, иногда вечерами в будни, приходя сюда с сестрой, мы могли видеть, как движется строительство, как растет дом.
Мама вспоминает, как Федор Николаевич Долженко, работавший архитектором района, убеждал ее выбрать именно этот участок вместо плана на улице Валькова, который хотели взять родители.
– Ну, что вы, Людмила Григорьевна, это очень хорошее место. Рядом уже проложена новая трасса водопровода, новая трасса газа, электричество. А Валькова – новая улица, на ней еще ничего нет, – со знанием дела говорил Федор Николаевич, – подумайте.
Он же предложил для застройки собственный проект дома, по ходу разговора подсказывая, какие в проект стоит и можно внести изменения и улучшения.
На возведение фундамента и цоколя нового дома родителям разрешили разобрать старинную хату, которая стояла в центре села, на месте сегодняшнего мебельного торгового центра. Старожилы села рассказывали, что это было здание почтовой станции, в котором, путешествуя на Кавказ, останавливались А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, А.В. Суворов, А.И. Ермолов и многие известные в XIX веке люди.
Так что наш родительский дом стоит на камнях, которые помнят авторов бессмертных «Онегина» и «Мцыри», автора бесподобной «Науки побеждать». Новоселие мы отметили в первых числах июня 1985 года. 
Нам выделили участок земли в самом, как мне казалось, удивительном уголке села. Еще раз обмолвлюсь, что к началу 80-х этот район был дремучим лесом, где водились дикие кролики, а в распутицу без резиновых сапог невозможно было ступить и шагу. Легко было представить, как здесь, в зарослях крапивы и хмеля, среди бесчисленных стволов вяза, тутовника и акации, вдруг появится голова Чингачгука, в исполнении популярного то время Гойко Митича. Бывать и играть здесь, в тех же индейцев, было очень интересно. Эти игры настолько глубоко входили в нашу действительность, в детскую жизнь, что сестра долго была уверена, что в будущем ей предстоит стать женой индейца, быть матерью пяти маленьких индейцев.
Красоту и потенциальные возможности этого уголка села ценили местные жители, поселившиеся тут до нас. На переулке выше нас уже было несколько домов. В самом перовом доме жил мой одноклассник Саша Ширяев. В огородах одного из участков молодежь с участием взрослых устроили настоящую землянку, выкопав ее в земле, накрыв надежной крышей. В землянку принесли печь-буржуйку, были сделаны топчаны. Я пару раз с Сашей бывал в землянке.
Частенько с ним и еще с некоторыми ребятами мы играли на улице в разные игры. Особенно популярна у нас в то время была игра под названием «Банки». Если коротко объяснять – что-то среднее между «Лаптой» и «Городками». Да, объяснил, думается мне. После этого придется рассказывать, что такое «Лапта» и «Городки».
Одним словом, подвижная, коллективно-индивидуальная игра, которая развивала и скорость, и меткость, и логику. В нее мы играли запоем. Вечерами только и слышно, как на улице со страшным звуком разлетается разбитая метким броском пирамида из 4-5 консервных банок, отчего сама игра и получила свое название.
Мы кричим в спорных случаях, призывая в свидетели взрослых, идущих по улице. Идет с работы Сашин отец:
– Саша у меня все правила знает, – поддерживает он сына в затруднительной игровой ситуации.
Ребятня, успокоенная авторитетным ответом взрослого человека, подтвердившим мнение Саши, продолжает игру.
Интересно проходили игры в зимнее время. Снега в наших краях были нечасты и лежали недолго. Но детвора радовалась и этим коротким промежуткам незабываемой снежной поры.
В самом начале 80-х машин на дорогах села было очень мало, а к вечеру движение даже по крупным улицам прекращалось вовсе. В эту пору у нас был очень популярен хоккей на проезжей части этих самых дорог. Автомобили в то время  шипов на колесах не имели и накатанная, слегка подтаявшая за день на солнышке дорога к вечеру превращалась в натуральный каток.
В сумерках или когда на столбах загорались фонари мы с друзьями, взяв клюшки, выходили играть. Катались прямо в ботинках, обуви не жалели. У меня, например, были такие боты, которые я носил года три. Носил всегда и везде, таскал в дождь и в грязь, укатывал на этом импровизированном катке, а им хоть бы что. Редко кто-то из ребят приходил на игру в коньках, да и то не в настоящих.  Двухполозьевые коньки веревочкой привязывались все к тем же ботинкам. Клюшки можно было свободно купить в магазинах спортивных товаров, но на первое время подходила и клюшка, сделанная своими руками из двух досок. Вспоминается магазинная клюшка, нижняя часть которой была выполнена из какого-то тяжелого металла с отверстиями. А вспоминается тем, что во время борьбы за шайбу, если тебе доставалось по ноге такой клюшкой, то оставался приличный синяк.
Наверное, лишним будет говорить, что шайба у нас была настоящая. Каждый из ребят приходил со своей шайбой в кармане пальто, надеясь, что сегодня будут играть его заветной шайбой.
– Серега, вот посмотри на мою шайбу. Видишь, как обтерлась об лед, – уговариваю я друга, – летать будет, как пуля.
Собравшись где-нибудь на улице Садовой, человек семь-восемь, из небольших камешков делаем ворота, делимся и начинаем играть. Катаемся, забиваем и веселимся. Если приближается автомобиль, освещая наши лица ярким светом своих фар – отходим в сторону. Команды у нас были разновозрастные. В них входила ребятня со всех окрестных улиц и домов: Саша Ширяев, Дима и Женя Богачевы, Сергей Коваленко, Женя Петренко, Сергей Иванов и я.
Как-то зимой выпало огромное количество снега, который к нашей радости лежал, не тая, целую неделю. Я решил использовать это время, чтобы освоить лыжи. Их я попросил у Димы Богачева. Были они меньше меня по высоте, но это не беда. Не было у нас с Димкой лыжных ботинок, но и это тоже не стало большим препятствием на пути к желанной цели.
Я надеваю теплые шерстяные носки, обуваюсь в обыкновенные спортивные кеды на два размера больше. Зажимаю свободные носки кед специальным замком – лыжник готов. Лыжи свободно болтались на моей ноге, не помогая, а скорее мешая мне в беге. Часто падая, я все же два дня покатался на них, по переулку, выезжая и разворачиваясь на улице Садовой.
Катался два дня, а лечился от простуды неделю. Таким вот опасным оказался для меня лыжный спорт.
Однажды мы с сестрой решили расширить выбор наших игр. Решили устроить перед домом волейбольную площадку. Получили разрешение у родителей.
– Волейбол – дело хорошее, – многозначительно изрекает папа, – стройте!
Мяч дома уже был, настоящую волейбольную сетку я купил за 20 рублей. Оставалось вкопать столбы. К тому времени, за три-четыре года, все заросли, некогда росшие в округе, были методично вырублены обживавшими улицу жителями. Нам с сестрой пришлось искать подходящие деревья за переулком Казачьим, где в то время еще сохранялись нетронутые заросли акации.
Весенние каникулы. Холодные, пасмурные дни. С неба то и дело срывается снег с дождем. Но мы уже все решили и настойчиво движемся к своей цели. По улице Валькова мы идем, едва передвигая ноги в резиновых сапогах, с прилипшими к ним килограммами придорожной грязи. Добрались. В зарослях находим пару приличных по высоте акаций с диаметром стволов 12-15 сантиметров. С помощью ножовки и топора валим с сестрой два дерева.
Нести тяжелое трехметровое бревно, нет ни каких сил. Сгоняв домой за веревкой, начинаем с Валей тащить бревно к дому.
– Давай, Валюха, тащи, уже немного осталось, – подбадриваю я сестру и себя.
«Павка Корчагин так же вот строил свою железную дорогу», – думал я в те минуты. Притащив первое бревнышко, быстро отдохнув, отправляемся за вторым. Все повторяется, но  уже в более изможденном варианте. Даже образ Павки Корчагина все слабее поддерживает наши угасающие силы. Еле-еле, из последних сил к вечеру заканчиваем с доставкой бревен.
На следующее утро уже без особых затруднений вкапываем столбы в землю, трамбуем, вывешиваем сетку. Самым обидным было то, что поиграли мы на той давшейся так тяжело площадке от силы год. Свежесрубленные деревья к маю укоренились и стали давать новые побеги. Чтобы не растить новые заросли, через год, по весне, столбы были вырыты. Так закончилась памятная спортивно-таежная эпопея про волейбол и валку леса.
Нашими соседями в новом месте были Дмитрий Никитич и Антонина Васильевна Богачевы и семья их сына – Владимира и Татьяны. Все их подворье, сад и огород были огорожены разным по высоте каменным забором. Фамилия Богачевых нам, детям, точно говорила, что люди они точно богатые, а раз так, то где-то у них должен быть зарыт клад.
По-другому и быть не могло! Об этом много раз я читал у Фенимора Купера, Джека Лондона, Жюля Верна, Марка Твена и Вальтера Скотта. Опыт отечественных прозаиков так же убеждали меня в этом мнении.
Однажды я поделился этим умозаключением с Сережкой Ворониным, когда мы возвращались со школы домой. Сергей, как человек начитанный и разумный, тут же согласился со мной, подтвердив правильность моего решения несколькими примерами. Повернув в переулок Советский, мы решили с ним, не откладывая дело в долгий ящик, приступить к поискам.
– Надо, конечно, первыми начать искать. Другие тоже ведь не дураки, смогут догадаться о кладе, – соглашались мы, беседуя.
Берем в недавно выстроенном сарае пару лопат и идем на поиски.
Подойдя к краю забора, который в самом конце своей длины скрывался под кроной развесистого тутового дерева, выбираем место, которое больше всего подходит для размещения клада.
– Федя, вот тут надо попробовать, – говорит Сергей, показывая на груду камней, обвалившегося под деревом забора, – только тут и стоило прятать клад, – тоном то ли кладоискателя, то ли богатея продолжает мой друг.
Начинаем переворачивать камни, неумело ковырять лопатой землю.
– Сергей, надо такое место найти, где и незаметно будет, и которое из дома хорошо видно, что бы следить, – демонстрирую и я не по годам развитую сообразительность.
Еще немного порывшись в груде камня, Воронин соглашается со мной.
Выходим из под тутовника, незаметно отряхиваясь. Мало ли кто увидит.
Отходим подальше от забора. Приглядываемся к мирно стоявшему несколько десятилетий забору взглядом уже опытных кладоискателей.
– Серега, видишь вон тот камень, – указываю я пальцем на какой-то угол ракушечника, – че-то он мне кажется подозрительным.
– Да-да, точно. Он, видишь, как провалился вглубь стены, – соглашается мой компаньон.
Подходим к забору, положив лопаты рядом. Не спеша, «чего волноваться, вот он клад, уже почти в наших руках», начинаем доставать камни из стены один за другим.
Несколько минут работы завершаются сокрушительным провалом. Кое как вернув камни назад, обескураженные возвращаемся к первому месту поиска – под дерево.
– Да нет Федя, наверное, тут у них уже ничего нет, – подводит итог поисков мой более трезвомыслящий друг.
– Нет, Сереж, надо подумать, прикинуть и попробовать еще раз, – говорю я ему, счищая веточкой глину со штыка своей лопаты.
Однако мои слова о кладе под ветвями тутовника своей интонацией отчего-то уже напоминают призыв Остапа Бендера к Шуре Балаганову пилить гири.
 А клад тружеников, стариков Богачевых все таки был найден. Это сделали в феврале 1991 года министр финансов СССР Павлов, а заканчивали уже «молодые перспективные экономисты» Гайдар и Чубайс.
Когда мы жили еще на улице Лесной, в 1982 году родители купили мне мой первый настоящий, взрослый велосипед Минского мотовелосипедного завода «ММВЗ». До этого у меня уже был маленький велосипедик «Зайчик» – отличная машина. Помню, как на нем возил по пять красных кирпичей с соседней стройки на стройплощадку родительского дома.
Недолгое время радовал меня с папой велосипед «Школьник» – слабая машина, мягко говоря. Буквально два-три месяца я поездил на нем, и что-то сломалось у него в ступице заднего колеса. Автором этого механизма, по-видимому, был будущий «отец» андронного колайдера, так как  с ремонтом этого механизма не смог справиться даже дядя Аркаша. Так и был заброшен этот велосипед с разобранным колесом на крышу свинарника.
Велосипед «ММВЗ» – «маленьких мальчиков возить запрещено», так мы с друзьями расшифровывали его аббревиатуру, служил нам верой и правдой долгие годы. Сколько десятков и сотен километров было изъезжено на нем по дорогам района, в скольких рыбацких предприятиях он участвовал, сколько радости доставила сама езда на нем. В детских мечтах тогда мне очень хотелось как-нибудь летом проехать на нем где-нибудь далеко, на улице Валькова, например, но обязательно с саблей и в буденовке. Не поездил. Пока.
Я бережно ухаживал за своим надежным двухколесным другом. И даже спустя 6 лет этот велосипед был в таком отличном состоянии, что какой-то злоумышленник позарился на него. Большая потеря.
Со временем встал вопрос о новом транспортном средстве. Я до сих пор помню иерархию всех велосипедов отечественного производства, которую в мое время знал любой мальчишка села. Исходя из нее и возможностей семьи, происходил выбор машины. На вершине велоолимпа в те годы мирно почивали велосипеды отечественных марок «Спорт», «Спутник» и «Турист» Московского и Харьковского велозаводов. Вслед за ними плотным пелотоном шли различные модели велосипедов «Украина» Харьковского завода, «Урал» Пермского завода и «Сура» велозавода в городе Пензе. Замыкали этот список велики «Десна» Жуковского велозавода в Брянской области. Были еще велосипеды «Кама» из Перми, велосипеды марки «Орленок» из Харькова и Шауляя. Но первые были женскими, или как мы говорили в то время – бабскими, а вторые были подростковыми и в наш хит-парад тоже не попадали.
Середина восьмидесятых. Наступала пора тотального дефицита и ничего лучше «Десны» мне сначала найти не удалось ни в нашем селе, ни даже в городе Изобильном, куда я ездил вместе с дядей Аркашей. Этот мой выбор и впрямь оказался не очень удачным. Но спустя какое-то время мне удалось приобрести отличную машину Производственного объединения имени Фрунзе из города Пензы – велосипед «Сура». Он был куплен на свои деньги в селе Труновском, куда я уехал на рейсовом автобусе, а возвращался уже на собственном велосипеде. Купленный в Труновке велосипед, кстати, стоил 78 рублей.
Источником появления собственных денег было мое увлечение, можно даже сказать, страсть – собирание бутылок. Ну вот нравилось с детства собирательство! Ягоды, грибы, бутылки. Ушел в лес с пустым лукошком – возвращаешься с полным. Пошел на огород с пустой банкой или кастрюлькой, через некоторое время несешь домой полные емкости с ягодами. А с бутылками было еще интереснее. Они с помощью конторы «Роспотребсоюза», что располагалась на улице Кооперативной, во дворе старого двухэтажного дома, могли превращаться в настоящие деньги.
Там в глубине конторы стояли деревянные ящики для бутылок. Сделанные из простых струганных досок, потемневших от времени, скрепленные железными полосками и уголками,  они представляли собой настоящее произведение искусства. Представляю, что сегодня эти ящики запросто могли бы стать объектом какой-нибудь биенале – натуралистичные, брутальные, погруженные в собственную философию. Ведь и тогда они имели уже свое собственное наименование, торжественно именуясь тарой. Ее наличие или отсутствие было важнейшим успехом моего предприятия.
С какой надеждой я каждый раз заезжал в ворота конторы, искренне желая, чтобы и сегодня мне хватило тары. Почти всегда ожидания оправдывались, и я возвращался домой с 2-3 рублями честно заработанных денег. До сих пор помню отчего-то угрюмую женщину, которая долгое время работала в этой любимой мною конторе. Я много лет сотрудничал с ней и  надо сказать, что ни разу за это время она не обманула, не обсчитала пацана.
Моей первой большой покупкой стал настоящий футбольный мяч. Мне посчастливилось его купить в только что открытом спортивном магазине в доме по улице XIX съезда ВЛКСМ, фасад которого смотрел на улицу Красную. Это произошло летом 1986 года в то время, когда весь футбольный мир страны бурлил, обсуждая наше незаслуженное поражение от бельгийцев в четвертьфинале мексиканского чемпионата мира со счетом 2:3.
– Судье голову разбить, руки оторвать, – ругался на арбитра наш сосед, заядлый футболист, настоящий ценитель этой игры Владимир Богачев.
Чтобы самому прикоснуться к этим эмоциям, к спортивному накалу, я пошел и купил мяч. Он тогда стоил что-то около 15 рублей. Играть у меня в футбол не получалось никогда. А вот результаты чемпионата СССР по футболу, которые я проводил с игровым кубиком в руках, были непредсказуемы и блестящи. В этих бумажных чемпионатах лучшей командой страны свободно могли стать не мечтавшие о таком успехе в реальном первенстве «Гурия» из Ланчхути и одесский «Черноморец».
С футболом вспоминается еще одна интересная история. В один из годов, в 1986 или 1987, в играх на Кубок СССР футбольная команда «Динамо-Ставрополь» встречалась с великим клубом «Динамо-Киев». Ставропольские футболисты в упорной борьбе обыграли своих титулованных тезок. И надо же случиться, что через пару недель тот же самый ставропольский клуб проиграл в Донском нашему «Урожаю» в товарищеской встрече со счетом 0:1. Это был настоящий триумф сельских футболистов. Месяц они ходили, не снимая масок радости со своих лиц. «Это мы, считай, что выиграли у самого киевского «Динамо», – размышляли они, развивая логическое мышление и свой успех до немыслимых высот.
Футболистом я не стал, но вот любовь и увлечение этим удивительным видом спорта осталось. В городе, где я сейчас живу у меня самая большая коллекция печатных изданий, мячей, спортивной формы и сувениров, посвященных мундиалям последних двадцати лет.

 





ОТРОЧЕСТВО
З.Д. Подлинова. Пионерия. Демонстрации и праздники. В гостях у бабушки. Учителя-предметники. Сельский музей. В школе и дома. Л.Н. Степанова. Г.Г. Жевтяк. Повседневные сельские будни. Спорт в школе. Ю.Н. Скляров. С.Ф. Долженко.


Подходило к концу обучение в начальных классах. Для нас его приближение не несло, в общем-то, ни каких серьезных опасений. Мы уже знали, что нам придется расстаться с нашим учителем, который долгие годы был нашим наставником, добрым другом и близким человеком.
Мы оставляли свое крыло, отданное в школе начальным классам, перебираясь в остальные три четверти школьного пространства.
Без каких-то особенных торжеств, по-рабочему, мы были выпущены из третьего в четвертый класс. За три года учебы мы никого не потеряли. Даже Сережу Лыкова переводили без особых проблем из класса в класс. Юлия Николаевна Беседина после нас взяла еще один класс. К ней попала моя сестра Валя, которая как раз была младше меня на три года. Отучив Валю один или два года, Юлия Николаевна закончила трудиться, вышла на пенсию и, оставив свою квартиру на канале в оригинальных домиках городка УПЕОС, переехала в город Кисловодск.
Наша семья какое-то время еще пыталась следить за ее судьбой, отслеживая крохотные сообщения о моем первом учителе, иногда доходившие до нас от разных людей. Однако потом эта нить прервалась.
Нашим новым классным руководителем, взяв действительно  огромный коллектив детей, стала Зинаида Дмитриевна Подлинова. В школе Зинаида Дмитриевна преподавала естественнонаучные дисциплины: ботанику, зоологию и биологию.
Она всегда мне казалась человеком, которому очень нравилась его работа. Кроме того, она была одним из ранних выпускников нашей школы, осознано выбрала эту профессию, круто развернув вектор судьбы простой сельской девушки.
Зинаида Дмитриевна толково вела занятия по своему предмету, находя ответы на самые невероятные вопросы, которые рождались в наших юных головах. Даже я – юный рыболов – не поставил ее в тупик во время одного из занятий, когда мы изучали строение и жизнь дождевых червей.
Терзаемый вопросом, я озвучил его преподавателю и всему классу:
– Зинаида Дмитриевна, скажите, пожалуйста, с которой стороны надо насаживать червяка на крючок? С головы или с конца? – под сосредоточенное молчание класса выдаю я свой вопрос.
Зинаида Дмитриевна весело улыбается и, почти смеясь, отвечает, что разницы в этом нет.
– Все зависит от умения рыбака, – уклончиво, по-штирлицки отвечает она.
С Зинаидой Дмитриевной мы выходили в парк в центре села, чтобы уже на месте, в естественной среде изучать жизнь насекомых, птиц, всех тех, кого можно легко встретить среди наших деревьев. Как жаль, что тогда у нас не было фотоаппаратов. Какие бы остались для нас снимки и воспоминания.
Зинаида Дмитриевна жила далеко на канале, по-моему, даже на хуторе Самбуров. Утром, идя на уроки, мы часто встречали нашего классного руководителя, спешащего в школу.
Утро – начало целого дня, как его проведешь, таким будет твой день. С такими мыслями нас по утрам поднимали родители в школу. Не звучало в семье призывное «Рота, подъем!», которое будет потом долгие годы рядом во время службы в Российской армии. Хотя быть, для кого-то простое и спокойное родительское «Сынок, вставай» становилось пыткой.
Ярким воспоминанием из моего детства стали утренняя программа радиостанции «Маяк» и передача «Пионерская зорька». Первая программа не имела какой-то особенной заставки. А вот начало второй программы вместе со мною, наверное, помнят все, чье детство прошло в советские годы.  «Здравствуйте, ребята! Слушайте «Пионерскую зорьку», – звучали из радиоприемника бодрые детские голоса.
«Пионерская зорька», прожив большую по радиомеркам жизнь, ушла в историю вместе с Советским Союзом. Последний выпуск любимой программы состоялся 30 декабря 1991 года.
Утренняя программа «Маяка» нравилась своим юмором, музыкальностью, хорошим настроем на целый день. Особенно вспоминаются юмористические зарисовки из жизни обитателей Габрово, юмористической столицы Болгарии. Интересно, как у них там с юмором сейчас?
А раньше бывало прохладным зимним утром встану, умоюсь, оденусь. И пока папа или мама готовят что-нибудь на завтрак, сижу на горячей крышке газового котла и слушаю любимые радиопередачи.
– Смотри не свари там себе ничего, – говорит папа, заканчивая приготовление бутербродов с вареньем.
– Угу, – отвечаю я, разомлевший от тепла газового котла, слезая с него, чтобы окунуться в теплоту родительского внимания и заботы.
В четвертом или пятом классе у нас появились новые друзья, которые прибыли из других концов огромной страны. Павел Гаранов из города Карши, где-то в Центральной Азии, Елена Рябикова и Дима Середа. В параллельный класс приехал Женя Глазов откуда-то из центральной части страны. Ребята быстро вошли в жизнь класса, навсегда став верными товарищами во многих предприятиях и делах.
В четвертом классе у нас появился целый ряд совершенно новых учебных дисциплин. Мы, оставив свой класс теперь на каждый урок, должны были идти в разные учебные кабинеты.
Оглядываясь на первые несколько недель необычной, новой школьной жизни, еще раз понимаю, как в каждом деле важно начало, первые шаги, самые первые уроки.
Просмеявшись несколько занятий подряд на уроках немецкого языка у Людмилы Алексеевны Четвериковой, я до сегодняшнего дня уверен, что пропустил нечто важное. Может быть какой-то секрет, ключевую фразу или что-то в этом роде.
Смеялся со своими еще детсадовскими друзьями Сашей Вершковым и Славой Смагиным. Свою оплошность я понял, придя в себя через несколько дней, когда что-то стало вдруг проходить на занятиях мимо меня. Понимал, когда сидел на занятиях Марии Михайловны Мельник, принявшей нашу группу в 6 классе. Понимал это, чувствовал где-то внутри, сидя на государственном экзамене по иностранному языку в военной академии, даже сдавая немецкий язык на «отлично». Что же я пропустил в те первые сентябрьские дни? Вся трагедия в том, что это мне не узнать уже никогда.
Наш класс, все учащиеся которого были к этому времени пионерами, стал с той поры отрядом. Был сформирован совет отряда, обязанности в котором были разделены среди его членов. Это была уже более зрелая, по сравнению с октябрятской, система организации учебы и жизни в классе. Сейчас я дословно не назову название секторов. Пожалуй, многие смогут вспомнить что-то  на вроде  информационного, общественно-полезного труда, может быть дисциплины, конечно же, учебного. Кто-то из класса был делегирован в совет пионерской дружины школы.
Пионерская дружина нашей школы была известна, и о ней, без преувеличения, знала пионерия всего Советского Союза. Дружина носила имя первого пионера-героя нашей страны Павлика Морозова. В книжном издательстве «Детская литература» в свое время выходила серия книг о пионерах-героях. В красочных книгах рассказывалось о подвигах Лени Голикова, Зины Портновой, Марата Казея, Вали Котик и Володи Дубинина, которые стали Героями Советского Союза в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
Открывалась серия рассказом о жизни Павлика Морозова. Его отчего-то во всех изданиях, во всех публикациях, статьях и репортажах всегда называли Павликом, уменьшая и без того значение его имени, которое с греческого языка переводится, как «маленький, малый».
В книге черным по белому было написано, что имя Павлика Морозова носит пионерская организация средней школы №1 села Донского Труновского района Ставропольского края.
«Это же наша школа, наша дружина», – искренне радовался я, впервые прочитав эту книжку.
Можно по разному относиться к поступку и выбору этого человека. Знакомясь с его судьбой, узнавая судьбу нашего народа в бушующем ХХ веке, я навсегда понял одно: гражданская война – страшнейшее испытание, которое может выпасть на долю любого народа. Это испытание подобно любой духовной борьбе, проходит через сердце каждого человека, не позволяя занять нейтралитет. Ты всегда будешь по одну из баррикад. По какую из них – и будет твоим духовным выбором.
Когда у нас в семье должен был появиться сын, мы с Олей долго хотели назвать его Павлом. Но греческое значение имени и судьба его самого знаменитого в нашей стране носителя охладили наш выбор. Но и потом, когда Захар по-детски «сообщал» нам что-то друг о друге, мы, шутя, частенько обращались к нему: «У, ты, Павлик Морозов!».
Старшей пионерской вожатой дружины, главным помощником руководства школы в организации жизни и деятельности ее пионерского коллектива в то время была Светлана Павловна Блинкова. Молодая привлекательная девушка собирала заседания совета дружины, планировала, подготавливала и проводила пионерские мероприятия. Круг ее забот был велик, приходилось везде успевать.
Мы, еще совсем юные, в первое время не понимали всей восхитительной радости от соучастия в жизни школы, села, нашей великой страны. Задания и поручения казались нам на первых порах тяжелыми, занимающими много времени, отрывающими нас от игр. Игр, которые, никуда не уходя, должны были только лишь немного измениться.
Задачей взрослых как раз и было во все времена – показать юношеству эту радость соучастия, научить нас быть счастливыми, проживая каждый день этой великолепной жизни. Спасибо им, многое из этого удалось. Через много лет Светлана Павловна, где-то логичный итог, станет последним директором нашей родной средней школы №1.
Нечастые фотографии или редкие документы той поры свидетельствуют о памятных эпизодах этого титанического труда наших наставников.
Пионерия, советская организация воспитания и обучения были стройными системами, в которых каждый мог найти место для себя. Молодой человек, у которого больше получалась организаторская или публичная работа, находил свое место в совете отряда или дружины. Не потерялся и тот, кто искал практического занятия по-мальчишески интересного и полезного.
За год отличным барабанщиком, а это особенное искусство, стал мой старый закадычный друг Володя Салов. Он еще много лет потом был наставником молодежи в освоении этого пионерского инструмента, с гордостью нося на рубашке особенный значок «Пионер-инструктор».
19 мая 1985 года, в день пионерии, мне вручили мою первую за годы учебы в школе награду. Во время пионерского костра старшая пионервожатая, назвав мою фамилию, вручила мне грамоту «за активную общественную работу». Это скромное отличие было радостным и приятным еще и потому, что оно было по-настоящему неожиданным.
Во все последующие годы, зная о существовании таких наград, ты уже внутренне ждешь какого-то отличия: грамоты, значка или еще чего-нибудь. Даже когда много лет спустя награждали правительственными наградами, я исподволь знал об этом награждении. Неожиданным, как та пионерская грамота, стало лишь первое после присвоения офицерского звания назначение. Отслужив три года в Приморье заместителем командира роты по воспитательной работе, я так втянулся в ее будни, в жизнь офицеров и солдат, что предложение о переводе в Воркуту прозвучало совершенно неожиданно.
Пионерская комната школы располагалась в то время в просторном помещении на втором этаже, где ее стенами служили толстые рейки, поставленные вертикально одна к другой. Здесь всегда было много ребят, кто-то заходил по делам, кто-то приходил просто посидеть.
В шкафах стояло знамя пионерской дружины, горны, пионерские барабаны. На столе в сторонке лежали ватман, краски, фломастеры и карандаши. На полу лежала каска солдат вермахта, оставшаяся со времен войны, в которой мы размешивали краски.
На полках шкафов стояло множество книг: художественная и методическая литература. Мне очень нравилась одна большая книга, которая называлась, по-моему, «Пионерская энциклопедия» или «Справочник пионерского вожатого». В ней, кроме различных исторических данных, были изображены знаки различия по должностям, существовавшие в пионерской организации. Мы такие знаки уже не носили, хотя на некоторых рубашках, в которых мы ходили в школу, на левом рукаве над небольшим шевроном с пионерской символикой еще был небольшой хлястик для размещения этих знаков.
В книге были еще рисунки орденов и медалей Советского Союза, приведены их ленточки. Это было мое первое приближение к удивительной истории наград нашей страны. Я тщательно перерисовал все ленточки, получив у Светланы Павловны разрешение, взять книгу домой. Несколько лет назад издательство «Аргументы и факты» подготовило и выпустило две большие коллекции «Ордена Российской империи» и «Ордена СССР». Если бы такие коллекции появились в годы моего детства – этих бы строк не было. Я бы умер от разрыва сердца, от восторга, увидев где-нибудь в магазине первый номер этих собраний.
В пятом классе, листая страницы все той же книги с государственными наградами страны, одна мысль не давала мне покоя. «Когда в будущем я стану дважды Героем Советского Союза, где поставят бронзовый бюст? Его по закону положено ставить на родине героя. Что выберут: поселок Мурыгино, где я родился, или село Донское, в котором вырос?».
Наставниками, живыми примерами для нас были наши педагоги. В фойе школы всегда размещался стенд с рассказом о достижениях педагогического коллектива школы. Перечислялось количество «Отличников народного образования», не называя, к сожалению, фамилии этих педагогов. На стенде были названы фамилии орденоносцев, которые  трудились в нашей школе.
Это был учитель труда Николай Георгиевич Богданов и знакомая мне с первого класса Глафира Иосифовна. С Богдановым я и весь наш класс познакомились, перейдя в четвертый класс. Николай Георгиевич в годы Великой Отечественной войны был награжден орденом Красной Звезды. За глаза старшие ребята называли учителя «Клоп», обидное прозвище, которое заслуженный человек получил, скорее всего, за маленький рост.
Николай Егорович, как мы обращались к нему подчас, стал вторым в моей жизни ветераном войны, с которым я близко познакомился. Первым был старик Богачев, в обширных огородах семьи которого на переулке Советском родителям был выделен участок для строительства.
Николай Георгиевич, собрав нас на первом уроке, познакомил с правилами безопасности, рассказал, чем мы будем заниматься, чему будем учиться, в каком классе и на каких станках начнем работать.
Самой первой в этом списке стояла муфельная печь, в шестом классе.
«Как же долго ждать»,  – сокрушался я с друзьями.
– Только в седьмом классе вы станете работать на токарном станке по дереву, – говорил Николай Георгиевич, в необозримое, по нашим,  будущее, отдаляя встречу с этим интересным станком.
 После такой обескураживающей новости о времени начала работы на металлообрабатывающих станках учителя продолжали слушать лишь самые большие оптимисты.
О случаях из военной жизни, интересных фронтовых историях советских солдат и офицеров Богданов рассказывал нам много раз. Николай Георгиевич ушел на пенсию, оставив школу, по-моему, в 1988 году. За все время пока мы общались, Николай Георгиевич ни разу не сказал нам, за что он был награжден боевым орденом. Через много лет, когда нашего учителя уже не стало, интернет-ресурс «Подвиг народа» доподлинно рассказал о заслугах и героизме нашего старого преподавателя. Да и с наградами за годы учебы я видел его от силы три-четыре раза, во время праздничных демонстраций. 
Демонстрации. Эти ежегодные события, характерными, особенными черточками повседневной жизни вошли в память моего поколения. Новость о нашем участии в этих действиях неожиданно ворвалась в жизнь нашего класса весенним утром в конце апреля 1985 года. Мы, как школьники среднего звена, должны были стать участниками первомайской школьной колонны.
Но еще раньше мы познакомились с этим неотъемлемым элементом общественной жизни страны, когда, поутру уйдя на демонстрацию, каждый раз папа возвращался с целой коробкой мороженого. Не получается припомнить такого праздника, чтобы мы остались без этого сладкого. Став постарше, можно было наблюдать, как взрослые и молодежь, отдав свои транспаранты или флаги тем, кто решил остаться на площади на коротком митинге, стремительно несутся к киоску «Мороженое», что располагался на улице Красной, или ищут глазами передвижные ларьки с этим излюбленным десертом.
 Не могу сказать, что участие взрослых в демонстрациях было исключительно принудительным актом. Наверное, кому-то надо напоминать, что у нас в стране все добровольно, а не так: «кто хочет, а кто не хочет». Мне еще нравилось бывать на демонстрациях потому, что, практически каждый раз выходя на шествие, где-нибудь на обочине я или кто-то из моих друзей находили деньги. Мелочь, серебро или медь, а как-то раз даже «трешник».
В такие дни я представлял себе, как кто-то неизвестный под утро, объезжал маршруты шествия колонн и разбрасывал деньги, чтобы людям было веселее, радостнее на сердце. Праздник же все-таки!
В общем, дни народных торжеств вспоминаются мною как настоящие праздники. Вернувшись с шествия, мы частенько собирались у Сомовых, на Победе, куда подтягивались еще кто-нибудь из родственников, соседи. Взрослые готовили традиционные шашлыки, детвора весело крутилась рядом с ними. Чуть позже начинались рассказы, звучали старинные вятские или местные песни. Все очень довольные собой уже вечером расходились по домам.
Памятной стала демонстрация, посвященная 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, 9 мая 1985 года. Мы в классе всей школой навязали множество ветвей с цветами из белой или розовой бумаги. Прошли большой путь от школы до центральной площади перед зданием районного комитета КПСС. Задержались на площади, слушаем слова поздравления.
И в этот момент над селом пролетает самолет Ан-2, из которого на землю вдруг полетели сотни праздничных листовок. Огромными гирляндами белых листьев они падают на нас, на здания, на деревья с молодой листвой к общему восторгу всех присутствующих. Простой, в общем-то, прием который заставляет радоваться всех, чувствовать необычность происходящего.
Рядом с нами стоит большая, не сильно еще поредевшая от времени группа участников войны. Слово ветеран как-то даже не подходило к их облику зрелых и еще очень крепких мужчин и женщин, прошедших трудными дорогами войны.
На груди у всех них красуются врученные на днях ордена Отечественной войны – запоздалая награда людям, подарившим нам этот солнечный день, эту изумрудную листву на деревьях, эти удивительные эмоции.
Надолго памятной стала встреча, которая состоялась в те дни у нас в школе с нашим земляком Героем Советского Союза Василием Федоровичем Громаковым. Герой освобождения Севастополя, офицер, водрузивший знамя на вершине Сапун-горы, пришел к нам в школу сквозь коридор пионерских салютов, который ему устроили ребята.
Не помню, о чем рассказывал Василий Федорович. Я, кажется, не отрываясь, смотрел на мундир офицера, его награды и медаль «Золотая Звезда», которую видел впервые. Но сама встреча с настоящим Героем осталась незабываемым событием на всю жизнь.
Одним из близких людей старшего поколения стала для меня Надежда Федоровна Хлебова. Бабушка Надя была родной сестрой моей бабушки по материнской линии, Клавдии Федоровны Сомовой. После освобождения Харькова она работала на восстановленном Харьковском тракторном заводе электросварщиком. Бабушка Надя, в частности, изготавливала направляющие для ракет на реактивные минометы «Катюша».
После войны, несмотря на уговоры руководства завода, директор которого говорил: «Хлебова, что там у вас есть в Кировской области, только грязь и картошка», Надежда Федоровна вернулась на родину.
Здесь она окончила педагогическое училище, вышла замуж, всю жизнь проработала учителем начальных классов, воспитала троих детей.
Бабушка Надя частенько гостила в Донском в семьях своих дочерей Веры Деревянкиной и Галины Скрябиной. В один из ее приездов произошел вот такой памятный для меня разговор.
Родители, я, бабушка Надя, тетя Галя, все вместе идем по селу. Зашел разговор о нас, детях, которые крутятся рядом. И вот Надежда Федоровна, педагог, с огромным опытом говоря обо мне, произносит:
– Федя интересный мальчик, из него получится что-то толковое, – выдает она свое мнение к удовольствию моих родителей. Я тоже слышу эту фразу, понимая, что разговор идет обо мне.
Какие важные слова, какая поддержка человеку, который только еще начинает входить в эту жизнь. Для меня ее слова, сказанные неожиданно и искренне, стали своеобразным напутственным словом, которое надо выполнять. А как же еще, если в тебе разглядели искру!
После выхода на пенсию, не много пожив в маленьком вятском селе, Надежа Федоровна переехала к дочерям насовсем. Ее не стало в сентябре 2014 года. Надежда Федоровна ушла, трех дней не дожив до своего 92 дня рождения.
После завершения строительства дома дважды, в 1984 и 1985 году, мы всей семьей ездили в гости в Кировскую область. Добираться до аэропорта в Минводах, откуда летел прямой самолет Минеральные Воды – Киров, было трудно. Мы добирались иным путем. Улетали рейсом Ставрополь – Саратов – Горький. Из Горького, с трудом беря билеты, электричкой прибывали в Киров. Подарками многочисленной родне всегда становились абрикосы, которые папа вез в сколоченных им же больших ящиках.
В Горьком летом 1984 года со мной произошло небольшое событие, которое яркой чертой осталось в памяти на всю жизнь. Здесь, в большом городе, проходя от трамвая к железнодорожному вокзалу, я впервые увидел нищую старушку, которая просила милостыню.
Она стояла у металлического забора, за которым были десятки, если не сотни новеньких грузовиков «ГАЗ», готовых к отправке на новые стройки пятилетки. Маленькая сгорбленная старушка, в непонятного рода одежде, склонив голову, стояла с протянутой рукой. Сильное впечатление, для ребенка, который всегда рос в хороших условиях, среди сытой и довольной детворы.
Мы, торопясь на поезд, пронеслись мимо нее. Но этот образ человека, просящего на хлеб, навсегда остался в памяти.
В Мурыгино мы всегда останавливались у бабушки, занимая все спальные места в ее небольшой комнате. Места всем не хватало, и родители ночевали в одном из сараев во дворе, устроив над своей постелью полог из огромных кусков марли.
Бабушка угощала нас неизменной грибовницей и шаньгами-ватрушками, которые с той поры стали излюбленным блюдом. Она же подарила мне старую потрепанную книгу 1957 года «Восстание на «Св. Анне» А. Лебеденко, которая до сих пор в моей библиотеке на самом видном месте.
Мы много гуляли в лесу, собирали грибы, ранее не виданную мною ягоду  иргу, которая росла рядом с бабушкиным домом. Бывали на моей любимой рыбалке, уходя к красавице Вятке.
До нее можно было добраться через небольшую пилораму, которая разместилась прямо на берегу реки. Неповторимый запах пиленого дерева, древесных стружек всегда стоял над этим местом. Возвращаясь сюда через много лет, ловлю себя на мысли, что иду сюда, на берег реки, за этим запахом, который невероятным катализатором будит детские воспоминания.
Мы всей семьей выходим на берег реки. Пройдя несколько десятков метров, располагаемся на берегу, недалеко от огромных штабелей бревен, сжатых со всех сторон толстыми стальными канатами и прикрепленными ими же к берегу. Забрасываем в воду наши удочки, которые нам выдал папин старший брат – дядя Леня.
Начинаем удить. Течение, не спеша уносит поплавки, заставляя нас перезабрасывать снасти вновь. Я с папой и сестрой ловим, мама расположилась на покрывале рядом. Наше терпение наконец-то вознаграждается, один за другим мы достаем несколько вятских ершей.  Колючие и скользкие рыбки развлекают нас, стремительно плавая в небольшом ведерке.
Мы решаем с папой подняться на штабели бревен, чтобы порыбачить на глубине.
– В щелях между штабелями любят отдыхать судаки, – заверят меня папа. Я, молча, соглашаюсь, предвкушая будущий успех.
Мы садимся на самом краю бревен, забросив удочки в воду. Волны реки разбиваются о стволы вековых деревьев, вызывая мягкое: «Плюх, плюх». Промчавшаяся по реке моторная лодка, на несколько минут разрушает эту идиллию. Волны начинают с шумом ударятся о штабеля, прогоняя лирическое «плюх». На смену им приходят резкие удары, шипение стекающей с бревен воды и брызги, долетающие до нас на верху штабелей.
Еще не много порыбачив, мы возвращаемся домой.
А через несколько дней своим уловом удивил нас дядя Леня.
– Федюша, иди рыбу смотреть, – зовет меня папа, когда я играю на крыльце бабушкиного дома.
Я бегу к нему в дом напротив, где жил Леонид Федорович.
– Смотри, какой улов, – шепчет мне папа, будто боясь спугнуть огромного тридцатикилограммового сома, голова которого торчит из большого эмалированного ведра.
Дядя Леня, кто-то из братьев стоят рядом, рассказывая папе, где и как именно им удалось добыть подводного великана.
– Вот это, да! – только и хватает духу произнести мне.
Огромные усы, слегка приоткрытая пасть гигантской рыбы, поражают мое ребячье воображение. Я целый день хожу под впечатлением от увиденного зрелища.
Однажды гуляя, мы доходим до места, где раньше был поселок Никольский затон, в котором жила семья деда, где появился на свет папа. От поселка ничего не осталось к тому времени. Воды реки смыли его, на повороте русла глубоко врезаясь в берег с его домами, сараями и магазином. У самого берега как последний свидетель прошлого стоял лишь небольшой сруб, то ли чей-то сарай, то ли дровяной склад.
В какой-то беседке мы расположились, и папа со своим племенником и старым другом Анатолием Журавлевым вспоминали времена, проведенные здесь в поселке, на берегу Вятки. Посидев, мы, не спеша, через лес двинулись в обратный путь.
В Мурыгино одну-две ночи мы провели у всех многочисленных наших родственников. Очень мне нравилось бывать в семье старшей маминой сестры – тети Тани Шаровой. Ее муж – дядя Леша – навсегда остался в памяти веселым мужчиной, балагуром и шутником, «человеком-праздником». На своей машине со «страшным», как он говорил сам, памятным номером «1941» он не раз катал нас по округе. 
В этих поездках уже мы с сестрой веселили его и всех, исполняя частушки и песни, популярные в то время. Многое стерлось в памяти, но какие-то строчки не забуду уже никогда.
«Выхожу из магазина, а навстречу два грузина, раз и сняли», – приводили слушателей в восторг.
Вместе с дядей Лешей и тетей Таней я выходил на их лодочке в спокойные воды Медянки. Шаровы умели мастерски ставить сети, незаметно опуская их на двухметровую глубину в прохладные воды речушки. Через некоторое время, порыбачив не очень успешно в небольших заводях огромного травяного острова, начиналось самое главное зрелище.
Сосредоточено и стремительно они начинали вынимать сетку.
– Таня, ты что там копаешься, – громким шепотом говорит дядя Леша жене, которая немного отстает от проворности мужа.
– Да ты чуть помедленнее тащи, – настойчиво просит она его.
– Да как помедленнее, не в магазине же, – отвечает ей дядя Леша, вынимая остатки сети с запутавшимися в ее ячейках немногочисленными окушками и плотвичками.
Спустя некоторое время у них на кухне, из окна которой открывался прекрасный вид на изумительную пойму Медянки, мы сидели за столом, уплетая с родителями превосходную вятскую уху. Эта уха, надо сказать, в дни наших приездов активно спорила по популярности лишь со знаменитой мурыгинской грибовницей.
Еще одним любимым местом была семья уже папиной сестры  Валентины Федоровны. Ее муж, Павел Иванович Журавлев, я это знал и тогда, понимаю и сейчас, имел ни с чем несравнимую «рабочую косточку», которая зримой трудовой чертой прошла через всю его жизнь, через жизнь его детей и внуков.
Внутренне достоинство рабочего человека, без китча, имело у дяди Паши и реальное воплощение. Он всегда был с иголочки добротно одет, бережно нося вещи, остававшиеся как новые в течение многих лет. С фотографий, с редких еще тогда кадров кинопленки на нас глядит не экскаваторщик, каким был Павел Иванович всю жизнь, а как минимум кандидат наук, профессор. Этот стержень, честность и порядочность он передал и своим сыновьям Анатолию и Олегу.
В середине июля 1985 года нас пятерых провожали домой всей многочисленной родней. Мы с сестрой еще раз забежали в наш любимый магазин «Игрушки», что располагался рядом с автобусной станцией. На последнее призывное «купи» родители, и так прилично поиздержавшиеся в этом отпуске, ответили строгим отказом. Тогда совершенно неожиданно на выручку мне пришел дядя Леня.
– Что, Федь, понравилось-то, – спрашивает он меня, уже почти потерявшего надежду.
– Вот эти, дядя Леня, солдатики, – показываю я на набор солдатиков «Ледовое побоище», лежащих на прилавке.
– Леня, купи парню солдатиков, – вторит моей просьбе его жена, всегда тихая, незаметная и бесконечно добрая тетя Маруся.
Дядя Леня степенно достает из кармана какие-то бумажки и монеты и отдает их кассиру. Мне он вручает долгожданный набор, который надолго станет одной из любимых моих игр. А Вале дядя и тетя купили большую красную собачку. Она недолго радовала сестру. Собака отчего-то треснула совершенно случайно, а рог, из которого она была изготовлена, был пущен на ракетки. Эти ракетки, мелко нарезая рог, заворачивая его в фольгу от шоколадных конфет, мы в папиной мастерской запускали вчетвером: я, Валя, Оксана Скрябина и Дима Деревянкин.
Такой же подарок, как солдатики дяди Лени, немого спустя мне сделала двоюродная сестра Марина Глушнева. На подаренный ею рубль я купил комплект самолетиков.
Вообще все эти солдатики и самолетики  кроме радости могли приносить и разочарование. Однажды Валя и Оксана поехали в гости к тете Вере и Диме Деревянкиным в город Изобильный. По возвращении сестра рассказала, что в магазине игрушек видела наборы солдатиков.
– Знаешь, Федя, такие серебристые в одном наборе, и красные с зелеными в другом, – спокойно рассказывает Валя.
– Так их там было несколько видов? – почти убитым голосом выспрашиваю я.
– Ну конечно, ведь это большой город, – добивала она меня своим рассказом.
– Валя, ты правду говоришь? – спрашивал я, все еще не веря своим ушам и ускользнувшему счастью.
– Конечно же, зачем мне обманывать, – ставила Валя жирную точку в своем рассказе.
Потом , спустя некоторое время, я побывал в Изобильном в том магазине, но ничего не нашел. Бывая в этом небольшом городе много раз, с какой-то невероятной надеждой я всякий раз заходил в тот магазин, надеясь найти солдатиков, что ускользнули от меня несколько лет назад.
Самым же страшным было Валино признание, которое она сделала совсем недавно. «Не было там никаких солдатиков. Я тебя разыграла», – призналась мне сестра. «Вот это да, а я чуть с ума не сошел, думая о них», – так и хотелось крикнуть в тот момент. Одним словом, бойся своих желаний.
В пятом классе единственный раз за всю школьную пору я стал круглым отличником. В этом была огромная заслуга учителя русского языка и литературы Татьяны Анатольевны Пивкиной, которая начала преподавать нам эти предметы в начале того учебного года. Она, мне кажется, только что пришла в нашу школу. В двух четвертях у меня были четверки, а в двух других – пятерки. Татьяна Анатольевна в году вывела 5.
Этому успеху без сомнения способствовали события апреля, как оказалось, решающего для меня в тот год месяца. Несмотря на отличные в целом результаты, я отчего-то стал шалить в тот апрель, зарабатывая замечания классного руководителя и других педагогов. Один раз, второй, третий.
Родителей вызвали в школу. Вернулся папа домой с твердой решимостью «не потерять сына».
Меня драли ремнем всю неделю. И в историю моей жизни этот короткий период мог бы, пожалуй, войти под названием «неделя крепких ремней».
Первые два дня он действовал, находясь под впечатлениями, полученными в школе в разговоре с учителями. Я еще пару раз принес как напоминание о своих проказах несколько замечаний, стремительно сошедших на нет. Всю оставшуюся неделю, два или три дня, папа делал это уже по инерции. Я, кажется, даже начал чувствовать одним местом разницу, когда он работал «от души», а когда просто выполнял, как бы это сказать, функционал. Эту неделю я заканчивал совершенно другим человеком.
Что же хочется сказать, подводя итоги этого стремительного, но такого памятного периода моей жизни. «Мало пороли. Давали бы ремня чаще, закончил  бы школу не с  серебряной, а с золотой медалью, человеком бы стал», – искренне думаю, спустя много лет.
А через три месяца, на 1 сентября в шестом классе мне вручили мой единственный похвальный лист. Слава Богу за все!
Со своими учителями я прожил долгие шесть-семь лет. До конца жизни буду уверен, что встреча с ними всеми и каждым в отдельности была и остается одной из самых больших удач моей жизни. Любовь и уважение к ним навсегда сохраню в своем сердце. И когда, бывая в своей школе или гимназии №7, где после ее открытия стали работать многие из них, встречаюсь со своими педагогами, всегда трепещу.
«Кто ко мне подошел? Кто обнял меня и поцеловал? Ирина Владимировна? Да не может быть!».
«Кто пригласил меня на классный час? Любимая Галина Алексеевна? Оставлю Анталию, брошу все рыбалки и походы, пройду, любой горст и грабен, но буду на этой встрече с ее классом».
Каждый из них всегда оставался Человеком, когда мы еще были детьми и поросятами, сорванцами и разбойниками.
Мне кажется теперь, что каждый учитель-предметник за время своей продолжительной профессиональной жизни незаметно для себя приобретает некоторые черты, которые дарит им их школьная дисциплина. Уверен, многие поколения советских школьников, моих одноклассников смогут подтвердить мои слова.
Возвышенными и лирическими, немного романтичными всегда были преподаватели литературы и русского языка. Анна Ивановна Пшеничная, Валентина Дмитриевна Скалозубова и Татьяна Анатольевна Пивкина. Индивидуальные черты, конечно же, оставались в характере каждой из них, как и у других педагогов. Однако постоянное общение с классикой, непрестанное каждодневное «Письмо Онегина к Татьяне», ее ответ делали свое дела, вытачивая тонкие художественные натуры.
Скалозубова одна из первых открыла для меня бесконечно интересный мир русского слова на факультативах по русскому языку. Она же пригласила меня на своеобразный слет юных поэтов, которых, кроме меня, оказалось в школе еще человек шесть-семь.
В ее кабинете на первом этаже звучат наши первые литературные опыты, у кого-то еще слабые, а у кого-то уже зрелые, самостоятельные произведения. Я, как помнится, выступал с переложенным на стихи содержанием текста хрестоматии о путешествии А.С. Пушкина на Кавказ и в Крым в начале 1820-х годов. Даже такой, в общем-то, сомнительный опус заинтересовал наших педагогов. Это произведение, к счастью, не сохранилось. Отдельными островками вспоминаются такие строки:
«Бахчисарай, Гурзуф и Крым их в путешествии пленили.
Воспоминания благие они надолго сохранили».
Надеюсь, что рукописи все же горят.
Эти педагоги были инициаторами театральных постановок по мотивам отечественных классиков. С этими постановками школа выступала на смотрах самодеятельности. Некоторые  наиболее удачные спектакли становились самостоятельными номерами, с которыми юные артисты ездили по району и за его пределы. Таким спектаклем стал особенно популярный в те годы моно-спектакль Леонида Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца». В первых показах, запинаясь и придумывая диалоги подчас на ходу, школьники учились. Но набив руку, спустя несколько показов, ребята играли, как настоящие артисты, собирая полные залы.
Я по мере сил, когда меня брали, участвовал в спектаклях. Сначала с неизменным – «Кушать подано» – в постановке эпизодов романа «Война и мир». В последние годы уже с большими ролями из рассказов М. Зощенко и А. Чехова. И во всем было творчество ребят и педагогов. Своими руками делали костюмы, рисовали декорации, сами, где только можно, искали музыку.
Запомнилось открытие занавеса на премьере «Войны и мира». Зрители ахнули от великолепия декораций, представлявших залу в доме Болконских. Выходя после спектакля дома культуры, многие говорили:
– Вот это Пьер, так Пьер! – оценивали они фактурность Андрея Чернышева, который исключительно удачно был подобран на роль Пьера Безухова.
У родителей дома еще хранится моя тетрадь, где в конце моего пространного сочинения, испещренного красной пастой преподавательской ручки стоит парадоксальное 5/2. Как я боролся с этой двойкой, сколько работы провел, запоминая, читая, помечая важные и сложные моменты русского языка.
А начиналось подчас все просто. В пятом классе, запомнив текст одного из диктантов, я со своим одноклассником Володей Владимировым находим этот текст в одном из методических пособий в шкафу в кабинете русского языка.
– Следующий диктант точно должен быть отсюда, – говорю я другу.
Проходит месяц. Наступает время очередной проверки. Татьяна Анатольевна начинает диктант. Да, этот текст в книге есть, но мы же его не знаем наизусть. Приходится подглядывать, отвлекаясь от ее слов.
– Федя, что думаешь мы получим, – спрашивает мой компаньон.
Получился неизменный результат: мне четверка, Вовке три.
– Да что же это такое, – расстраивается мой друг, – стоило ли стараться, искать.
Я соглашаюсь со своим старым дружком и оставляю такие попытки.
Все было гораздо лучше, когда нас оставляли один на один с нашими поэтами. Урок литературы в 10-м классе. Домашним заданием было выучить наизусть одно из стихотворений Сергея Есенина.
Я встаю у парты и, стараясь вложить какое-то свое понимание в любимое произведение Есенина, начинаю.
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Анна Ивановна, довольная моим выбором, сосредоточенно слушающим классом, нашим желанием еще раз встретиться с великим русским поэтом, одобрительно кивает головой.
«От того так дороги мне люди, что живут со мною на земле», – и тогда, и сейчас я не ставлю точку, даже произнеся последнюю строку этого жизнеутверждающего стихотворения.
Кстати литература стала причиной моего обещания, которое, пожалуй, единственное осталось не выполненным со школьной поры. Какой-то юношеский максималистский спор со Светой Скалозубовой стал поводом к появлению трудновыполнимого обещания – выучить наизусть 3-й том романа Л.Н. Толстого «Война и мир». Слово сказано, но как ловить этого воробья, не знаю до сих пор.
И даже этот пример подтверждает предложенную мной теорию. Даже нас, встречающихся с отечественной или мировой литературой нечасто, один или два раза в неделю, она, эта литература, делала неисправимыми романтиками. О зароках, подобных моему, слышать приходилось. Не приходилось слышать, чтобы кто-то обещал педагогам или своим товарищам выучить наизусть все виды ивы или доложить все порты и пристани, существующие на Дунае.
Но они – преподаватели естественных наук – биологии и географии, несли в себе что-то от русских просторов, лесов, рек и полей. Широту взглядов, искреннюю любовь к своей природе, земле, каждой букашке-таракашке вокруг нас.
Зинаида Дмитриевна Подлинова, Лидия Вячеславовна Цицатая, Галина Алексеевна Завадова. Каждый характер вносил что-то свое в предметы, так одинаково изложенные в учебниках и рабочих тетрадях с атласами.
Уроки географии у Галины Алексеевны были всегда хороши. С самого первого занятия за ее строгим взглядом и требовательным голосом был виден веселый нрав и мягкое сердце. На одном из первых занятий она предупредила весь класс.
– Запоминаем, река Миссисипи и гора Попокатепетль. За любое искажение этих слов я буду ставить двойки, – более чем убедительно предостерегает она нас.
И мы за все время учебы ни разу не обидели, ни эту реку, ни эту гору.
Были очень хороши семинары, где мы всегда по-разному изучали экономические особенности разных уголков нашей страны. Как-то раз это была пресс-конференция с участием корреспондентов отечественных и иностранных информационных агентств.
И вот в ее кабинете на втором этаже собрались представители ведущих мировых информагентств, которым мог бы позавидовать сегодня любое ток-шоу на нашем телевидении. «Рейтер», CNN, BBC и многие другие. Были представлены и отечественные медиа гиганты. Я с Леной Рябиковой, не сговариваясь, надели на себя сделанные дома визитные карточки отечественного «Агенства печать и новости», бравируя загадочной абревитурой «АПН». Интересные, памятные и запоминающиеся занятия.
Такие методы и приемы были у Галины Алексеевны во многом. Изучая экономику центрального района страны, очень оригинально подсказывает ученику, отвечающему урок у доски.
– В городе Воскресенске, какой существует хоккейный клуб, – спрашивает Галина Алексеевна, показывая хорошую эрудицию и осведомленность о спортивной жизни страны.
Немного подумав, Олег Медведев, стоя у доски, буквально кричит:
– «Химик», Воскресенский «Химик», – радуется он своему ответу, тут же продолжая:
– В городе Воскресенске Московской области развито химическое производство.
– Так, молодец, хорошо, – поддерживает Галина Алексеевна воспрянувшего Олега, – а в Киеве что существует, – продолжает она опрос.
 – Киевский «Сокол», – уже не раздумывая, произносит Олег, по-своему уловив оригинальный ход педагога.
Мы смеемся, Завадова улыбается. Урок, пошедший было чуть не так, приобретает положительную энергетику, наполняется живыми человеческими  эмоциями.
Завадова всегда живо интересовалась нашими собственными географическими работами, исследованиями или наблюдениями. После летних каникул, на первых занятиях рассказываем, чем занимались, что интересного видели, сделали в летние месяцы.
– Галина Алексеевна, я летом собрал солнечные часы, – рассказываю я об эксперименте, который провел, прочитав о солнечных часах в журнал «Костер».
– Ну, ну и что, какие результаты, – искренне интересуется педагог, – проверял правильность часов по широте, – беседует она со мной как профессионал с профессионалом.
– Да, вот только результат, по-моему, пока не очень, – немного снижаю я свой энтузиазм, – получилось 50 градусов северной широты, – сообщаю я вычисленную с помощью солнечных часов географическую широту места измерения.
– Да, пять градусов это многовато, – поводит итог моих экспериментов Галина Алексеевна.
Она по-настоящему обладала даром увлечь своим предметом, зацепить, «царапнуть» сердце учебным материалом или каким-то отдельным вопросом. В начале 80-х продолжал обсуждаться вопрос переноса сибирских рек для спасения Аральского моря. Галина Алексеевна так сумела буквально  зажечь нас Аралом, что я до сих пор жизнью этого озера-моря интересуюсь больше, чем судьбой какого-то другого географического объекта. За прошедшие со школьной поры годы просмотрел и собрал большую подборку фильмов об Аральском море и его судьбе. Редчайшую ленту «Рыбаки Арала» пришлось искать за большие деньги в Госфильмофонде России.
А «Продовольственная программа СССР до 2000 года»? На уроке сначала Галина Алексеевна, затем уже мои одноклассники рассказывали о ней так, что я, найдя ее в газете, целиком, крохотным почерком, переписал в свою тетрадь. После этого Галина Алексеевна стала смотреть на меня как-то по-особенному.
Дочери Галины Алексеевны были на несколько лет младше меня. Младшая из них была очень похожа на свою мать. Мы, увидев ее, частенько так и говорили:
– О, вон маленькая Галина Алексеевна пошла.
Особенные черты приобретали от своего предмета учителя иностранного, в моем случае немецкого языка. Пару лет его мне преподавала Л.А. Четверикова. С шестого класса нашу группу передали Марии Михайловне Мельник.
 Как нельзя лучше мой посыл о влиянии учебной дисциплины на характер педагога проявлялся в случае с Марией Михайловной. Общительный и мягкий в обычном общении человек, совершенно иной она представала перед нами в классе.
Немецкий язык был единственным уроком, на котором мы сидели, сложив руки на парты, не думая и пошевелиться. Педантизм, точность и твердость были теми чертами, которые немецкий язык передал Марии Михайловне, преданно любившей его. Ordnung und Disciplinen стали нашими девизами на этих уроках.
Я никогда не забуду ни репортера Шрайбикуса, ни Бунте Экке, которые сперва долгое время были моими мучителями, прежде чем стали добрыми и надежными друзьями.
Как-то готовясь к занятиям, я несколько часов к ряду штудировал немецкий текст, который мне надо было наизусть рассказать в классе. Мне кажется, я повторял его даже во сне. И результат не заставил себя ждать. Я получаю пятерку, на которую Мария Михайловна, в общем-то, не была скупа. Так вот этот текст я помню до сих пор. Уже и государства этого нет больше четверти века, а я все еще могу доложить , что:
– Die Deutsche Demokratische Republik ligt am mitel Europa…, – и далее по тексту на пять минут.
У Марии Михайловны был крохотный, но очень интересный, на мой взгляд, кабинет, в котором были собраны красочные книги о прошлом и настоящем Германии. Был очень яркий, притягивающий детские взоры стенд с галстуками пионеров разных стран социалистического лагеря. Она не раз рассказывала нам о переписке с немецкими пионерами, которая была традиционной в 60-70-х годах.
Примечательно, что в дни самоуправления, когда руководство школы разрешало старшеклассникам проводить занятия в младших классах, мне раз от раза выпадало проводить занятия по немецкому языку в 4-5 классах.
В одиннадцатом классе после летних каникул она нам рассказывает такую историю.
– Работаю я во дворе, – начинает она, – от конца улицы бежит соседский мальчишка, крича во весь голос «Немцы, немцы». С войны не слышала таких криков, – удивляется Мария Михайловна.
Мальчишка подбегает к ее двору и выпаливает:
– Марь Михайловна, немцы приехали, пойдемте.
Оказывается, проездом в селе оказались туристы из ГДР, которые путешествовали по краю. Заблудившись, они спрашивали у местных жителей как выехать на трассу. Но наши жители знают только «Хенде хох» и «Гитлер капут», против чего гости, собственно говоря, не возражали. Вот мальчик и вспомнил о своем учителе. Призывно крича, он пригласил Марию Михайловну, которая не на военно-полевом, а на человеческом языке поговорила с гостями края.
Благодаря всем этим занятиям,  я относительно спокойно приходил в кабинет иностранного языка в военной академии, где мы попали в руки такой же строгой «немки».
В моей пятерке по немецкому языку в академическом дипломе большая доля заслуг моей дорогой Марии Михайловны. Maria M. vielen Dank fur die Wissenschaft!
С преподавателями английского языка я мало общался в школе. Но, по-моему, они все были большие модницы. Такое вот влияние англосакской культуры.
Моими педагогами по истории, потом «Основам государства и права» были два учителя. Совсем немного Валентина Павловна Салова, а большую часть Ольга Ивановна Тюфтякова.
Преподаватели истории, продолжая мою гипотезу, были патриоты и гуманисты, в широком смысле этого слова, поражавшие широкой эрудицией. Мне всегда казалось, что они знают какую-то тайну, которая единственная может дать ответ на вопрос: «Почему все так происходит в мире?».
Ольге Ивановне на протяжении всего времени нашего обучения удавалось умело сочетать формирование твердой системы базовых знаний с развитием у нас способности и стремления думать, анализировать и делать свои выводы. На ее занятиях история не становилась только лишь процессом запоминания фамилий, событий и дат. Хотя иногда для кого-то и сухие даты становились настоящим спасением.
Сережа Лыков, окончательно решив не убегать в Африку, учился в школе до 8-го класса. Чтобы справиться с историей, ему было поручено выучить два десятка самых важных событий, уметь кратко описать их. Его «коронкой» стала битва на Косовом поле 15 июля 1389 года.
– Ну, спросите, Ольга Ивановна, про Косово поле, – поднимая руку, не раз просил Лыков.
Историю этой битвы он знал, наверно, лучше самих сербов.
Сегодня, если понадобиться его найти, я думаю, самым простым способом будет на каком-нибудь радио объявить конкурс о дате битвы на Косовом поле. Сергей откликнется даже из Африки. 
Интересно Ольга Ивановна, рассказывала о памятных событиях в Новочеркасске, летом 1962 года, свидетелем которых она была сама, будучи еще подростком.
В школе Ольга Иванова, в том числе, занималась ведением поисковой работы. В рекреации напротив ее кабинета стояли самодельные витрины, в которых лежали альбомы с рассказом о судьбах участников войны – наших земляков. На одной из стен казавшегося мне огромным помещения был расположен стенд со списком жителей села, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Простая, в общем-то, незаметная, каждодневная работа, которая мягко и без надрыва формирует наши гражданские черты.
Отметив мое стремление к изучению истории, она и ее супруг не раз приглашали меня к ним выбрать что-нибудь из книг их обширной библиотеки.
Вместе с Ольгой Ивановной я ездил на краевую олимпиаду по «Основам государства и права», после того как мне удалось победить на районном первенстве по этому предмету. Не думаю, что мои знания чем-то уж сильно отличались от знаний других ребят в районе. Мне очень нравилось вставлять в тексты ответов, как я считал, очень важные и полезные в юриспруденции слова: «ибо», «следовательно» и самое главное – «а равно», с ударением на первый слог. Это, наверное, и сыграло свою роль.
Все десять лет учебы учителем музыки в школе была Любовь Григорьевна Великоконь. В ее кабинете стоял неизменный «Красный октябрь», а со стен на нас мирно смотрели портреты великих композиторов. Всех нас забавлял портрет музыканта с веселой и аппетитной фамилией Сметана. Первым памятным уроком музыки стал рассказ Любови Григорьевны и прослушивание одной русской народной песни. Рассказывая судьбу простой крестьянской девушки, попеременно включая проигрыватель, Любовь Григорьевна так вещала об ее тяжелой судьбе, что пол класса было готово тут же расплакаться.
Любовь Григорьевна была активным, творческим и очень музыкальным человеком, безукоризненно подтверждая мою гипотезу. Она мне особенно запомнилась в периоды подготовки и проведения смотров художественной самодеятельности школы.
В апреле в одном из холлов на первом этаже школы ставились огромные пяти или шести ярусные ступени для хора. В каждом классе она отбирала, прослушивая, ребят с голосом и слухом. Однажды сделав это, уже потом Любовь Григорьевна знала всех певцов в каждом классе.
Весь месяц до конца апреля продолжались репетиции. Они проходили после занятий, когда мы на час или два задерживались в школе. Первые занятия давались с трудом. Детвора по началу тяготилась дополнительным временем, проведенным в школьных стенах, большинство ребят пели плохо, баловались. Но с каждым занятием интерес разгорался, чувствуя растущее умение, мы уже сами ждали времени продолжения репетиций. В конце апреля, как правило, нас ждал концерт.
Сам концерт становился истинным апогеем этого творчества. На освещенной сцене мы стоим все вместе, красиво одеты. Ведущий объявляет номер. На авансцену выходит солист, один или два, и начинается песня. Чувство единения, радости творческого общения переполняет сердце. Не хочется уходить со сцены после исполнения дву-трех песен, освобождая ее следующим номерам, другим артистам школы. Так и хочется, чтобы этот концерт продолжался еще и еще.
Но концерт закончен, зрители, отбив свои ладони, расходятся. Нам остается восторг, память и желание продолжить этот творчество. Но проходит год, и мы снова первую неделю шалим, привыкая к новым ребятам, к новому репертуару. Любовь Григорьевна расстраивается, сортируя первые и вторые голоса. Ей активно помогает ее муж, аккомпаниатор и большой профессионал В.А. Великоконь. Но все приходят в себя через несколько занятий, и начинается привычная творческая работа.
Я не оставлял хора даже когда у меня стал мутировать голос. Спокойно заняв свое место на хорах, по мере сил подпеваю, вплетая свой ломающийся голос в тревожное: «Афганистан болит в моей душе, и все кого я встречу и не встречу, пусть будут вечно жить на этом свете».
Я, как сейчас, вижу Любовь Григорьевну, умело дирижирующую нашим самодеятельным хором в радостные минуты восхитительной школьной жизни.
Химия пришла в нашу школьную жизнь вместе со стремительно вошедшей в класс Светланой Сергеевной Мирошниченко. Светлана Сергеевна была, пожалуй, самым неформальным преподавателем, насколько это позволял ее статус и положение. Как сама химия, которая, несмотря на законы природы, смело врывается в повседневность все новых и новых отраслей и сторон нашей жизни, разрушая существующие каноны и стереотипы.
Она как-то иначе, как со взрослыми людьми общалась с нами в ходе своих интересных уроков. Спокойно реагируя на наши вопросы, промахи или даже серьезные ошибки. Даже когда я залил раствором кислоты свои брюки и платье своей соседки по парте Лены Рябиковой. Светлана Сергеевна спокойно уточняет:
– На лицо, на руки попало?
Получив отрицательный ответ, отправляет нас на первый этаж к умывальникам. То новое платье, какого не было ни у кого из девчонок в классе, стало жертвой безжалостной кислоты.
«Леночка, прости меня за эту оплошность!», – еще раз прошу я прощения у своей одноклассницы.
А мои брюки, как назло, остались целы, лишь разъело шелковую подкладку.
Уроки химии были интересны, опыты наглядны, примеры заразительны. Наши классные грамотеи Павел Краснощеков и Дмитрий Пенчуков больше, чем любимой физикой занимались лишь заманчивой химией. У себя дома они ставили опыты по изготовлению примитивных пластмассы и мыла. Иногда ребята даже представляли классу результаты своих опытов.
 Система подготовки в школе даже по такой не простой дисциплине была серьезной. Я до сих пор знаю правило определения валентности химических элементов, а число Авогадро мне более понятно, чем принципы попадания отечественных артистов в хит-парад «Русского радио».
Изучение химии так же сопровождалось проведением различных олимпиад и конкурсов. Вспоминается, что на одном из них я в качестве приза получил набор органических удобрений, который долго хранился в родительском доме. Маленькие пакетики с удобрениями могли пригодиться только лишь для огорода каких-нибудь лилипутов. Этот незамысловатый приз частенько в период отпусков попадался на глаза как еще одно напоминание о школьной поре.
В 1987 году нашим новым педагогом по трудам стал молодой учитель Александр Викторович Крюков. Он пришел на замену, ушедшему на пенсию Н.Е. Богданову.
Появление Александра Викторовича внесло значительную новую струю в жизнь школы, деятельности школьных мастерских. Крюков сам был большим мастером и умел молодежь увлечь своим занятием. Как-то смотрим, Александр Викторович колдует в мастерских над каким-то прибором с длинными металлическими штангами, на концах которых прикручены, как шишки, два медных набалдашника.
– Александр Викторович, а что это будет, – любопытно выспрашиваем у педагога, поглядывая на прибор из-за его плеча.
– Делаю электросварку точечную, на конкурс, – мимоходом отвечает он, весь погруженный в творческий процесс.
При нас он несколько раз подает на электроды, которыми оказались те самые набалдашники, ток. Зажатые между ними два листа тонкого железа трещат, выбрасывая небольшой пучок искр.
– Так, так, так. Уже лучше, – бормочет он, поднимая и рассматривая прихваченную электрической дугой заготовку.
Дольше и плодотворнее всех на ниве обучения изобразительному искусству в нашей школе в мои годы довелось трудиться Вячеславу Николаевичу Рябикову. Он был отцом нашей одноклассницы Лены. Молодой, высокий, сильный и волевой мужчина. Мне кажется, что художники должны быть именно такими, готовыми к смелому поступку, оригинальными и смелыми личностями.
Подтвердить это педагогу пришлось ярким и запоминающимся жестом. Во время урока, когда мы еще только привыкали к характеру нашего нового педагога, все тот же Лыков решил испытать терпение педагога.
Одно, второе, наконец, третье замечание. Сергей не реагирует на них, продолжая вести себя вызывающе. Рябиков совершает удивительный по оригинальности прием, не задевая личности хулигана, сохраняя свое достоинство и авторитет.
Без шума и крика, не повышая голоса Вячеслав Николаевич берет Лыкова за ворот его школьного пиджака. Сергей был маленького роста, видимо, слишком уж рано начав курить. Одной рукой Рябиков поднимает Сергея из-за стола так, что Сережкины кеды безвольно болтаются в воздухе в двадцати сантиметрах от пола. Под восхищенные взгляды шестиклассников педагог бережно несет хулигана из класса. И уже там мягко опускает его на пол холла, демонстрируя всем нам завидную выдержку, изобретательность и блестящую физическую форму.
Вячеслав Николаевич оказался хорошим педагогом. Особенно мне запомнились традиционные школьные работы над простенькими этюдами. Он разрешал, даже настаивал, чтобы учащиеся выполняли эту работу теми средствами, которые нам более привычны. Мальчишки и девчонки погружаются в творчество, которое полностью захватывает всех нас.
И вот в конце занятия перед столом учителя мы собираемся всем классом, посмотреть итог наших трудов. Памятные многим кувшин и куб предстают, выполненные всевозможными техниками живописи и графики. Гуашь, цветные и простой карандаш – все взято нами на вооружение, все использовано по мере сил. Никто не остался в стороне, нет привычных отговорок «не могу», которые были заблаговременно убраны методическим приемом находчивого педагога.
Учась в четвертом или пятом классе, я впервые побывал в музее села Донского, чтобы уже никогда в жизни не расстаться с ним. Мне всегда нравилось все, что было овеяно налетом прошлого. Поэтому все в музее представлялось мне интересными и захватывающими. Одним из самых памятных музейных предметов, кроме, конечно же, макета Донской крепости, стала надгробная плита.
Пожалуй, каждый посетитель музея истории села Донского в ходе экскурсии останавливался перед этой небольшой, величиной с обыкновенную книгу, надгробной плитой. Этот редкий музейный предмет сохранил для нас малую толику сведений о жизни некогда бывавшего в селе человека.
Скорбный текст надписи на плите гласит: «1869 года августа 22 дня умер титулярный советник Данило Яковлев Осмоловский Прокопенко на 63 году от роду, а погребен в селе Донском 23 августа». Более 35-ти лет хранится в музее эта плита, переданная одним из жителей села.
В детстве, бывая в музее и глядя на плиту, я не раз задумывался: «Кто был этот человек, чем он жил и чем занимался?». Какая-то непреодолимая грусть появлялась при мысли, что уже вряд ли когда-то удастся сказать об этом человеке больше, чем начертано на этой печальной плите. Было что-то бесконечно горькое в том, что прошло всего каких-то сто лет, а человек, его мысли, дела и поступки бесследно канули в Лету.
Будучи в очередной раз в Донском, я узнал, что Фёдор Николаевич Долженко настойчиво желал узнать нечто большее об этом человеке, чем просто чин и имя, прилагая к этому все возможные усилия. После этого известия желание раскрыть тайну надгробной плиты стало вопросом профессионального честолюбия.
Занимаясь изучением прошлого нашей страны, исследуя богатую историческую библиографию, я несколько раз сталкивался с упоминанием одного уникального издания. С 1842 года Правительствующий Сенат издавал ежегодный «Адрес-календарь», в котором печатались фамилии и должности всех чиновников империи.
В один из моих приездов в Москву оставляю в холле Российской государственной библиотеки жену и сына – моих верных помощников во всех научных поисках. Пройдя контроль, погружаюсь в анналы книжной мудрости.
Сам «Адрес-календарь», как, оказалось, имел две части. В первой были собраны фамилии чиновников центральных государственных учреждений, министерств и управлений, размещавшихся в двух столицах. Во вторую входили провинциальные чиновники от уездного до губернского управления.
Чисто техническим неудобством было то, что в библиотеке саму книгу не выдают. Работать с ней пришлось, используя микрофильм. Пока сотрудники библиотеки подготавливали вторую часть «Адрес-календаря», около 3 часов потратил на изучение первой части этого бесценного издания.
Первая часть – результат нулевой. После того как выдали вторую часть, делаю смело предположение, что титулярный советник Осмоловский был нашим земляком. «Листаю» страницы книги до отметки «Ставропольская губерния». Трудно передать то чувство, когда наконец-то обнаруживается уже ставшее родным имя. Всё! Пусть небольшое, но ещё одно историческое открытие состоялось. Ура!
В 1868-1869 годах титулярный советник Д.Я. Осмоловский-Прокопенко жил и служил в нашем крае. Он занимал должность заседателя земского суда в городе Ставрополе, был становым приставом. Дальше любой энциклопедический словарь расскажет, чем занимался, какие функции выполнял человек, которому довелось занимать этот ответственный пост.
Такая вот история получилась при исследовании одного скромного музейного предмета. История памятная, достойная того, чтобы попасть на страницы этой повести.
Еще живя на Лесной, родители приобрели новый телевизор взамен окончательно устаревшей «Весны». Наш выбор, если так можно сказать, потому что он был очень невелик, остановился на цветном телевизоре «Электрон-738». Этот агрегат был произведен в цехах производственного объединения в городе Львове.
Когда родители принесли новый телевизор домой, первое, что поразило меня – размеры его коробки. Коробка объемом более полутора кубических метров заняла почти половину зала. Изготовленная из прочного картона она долго была предметом наших с сестрой желаний. Какой отличный домик или палатка могли бы получиться из этой коробки.
К сожалению, не только этим запомнился всей семье наш первый цветной телевизор. «Электрон» имел непреодолимую, фатальную страсть к поломкам. Через пару лет работы не проходило месяца, чтобы папа не вез его в мастерскую.
Причем, что обидно – его поломки были пустячные. Ни разу нам не пришлось менять ни кинескоп, ни какие-то крупные принципиально важные блоки. Все поломки были следствием или небрежной сборки, или комплектующих деталей низкого качества.
Найти транспорт, когда свой «Запорожец» неисправен,  было очень непросто. Чаще всего на помощь приходил зоотехник совхоза Алексей Салов, который на своей машине помогал родителям отвезти телевизор в ремонт. В телевизионной мастерской в «Доме быта» нас уже знали и почти как родных встречали каждый раз, увидев папу на пороге.
– Что, опять к нам, – интересуется приемщик.
– Угу, – виновато отвечает папа.
– Михаил, – призывно завет мастера приемщик, – принимай, твой клиент приехал.
«Опять, вы? Что-то очень уж быстро в этот раз», – стремительно меняются эмоции на лице мастера.
– Хорошо, оставляйте, посмотрю, – произносит без энтузиазма Михаил, наверное, уже потеряв надежду когда-нибудь окончательно вылечить многострадальный аппарат.
Но телевизор был, конечно же, нужен. Он становился особенно востребован в дни каникул, когда в программу специальными блоками включались кинофильмы для детей. В мои годы невероятно популярной была кинотрилогия по мотивам произведений А. Рыбакова: «Кортик», «Бронзовая птица» и «Последнее лето детства». Были хорошие оригинальные мультипликационные ленты непонятного «Киевнаучфильма»: «Приключения капитана Врунгеля» и вышедший чуть позже «Остров сокровищ».
Большим интересом пользовалась советско-польская лента «Четыре танкиста и собака», название которой нашим мальчишеским умом было модифицировано. «Три поляка, грузин и собака» – под таким названием фигурировал частенько этот фильм в наших школьных разговорах.
«Приключения Кроша», «Приключения Электроника», «Усатый нянь», «Завтрак на траве», «Макар-следопыт», «Необыкновенные приключения Карика и Вали», «Приключения Петрова и Васечкина обыкновенные и невероятные», «Удивительные приключения Дениса Кораблева» были нашими любимыми фильмами, которые из-за своего хронометража шли только по телевидению. Появляющаяся на экране на первых кадрах ленты заставка «По заказу Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию» была своеобразным знаком качества демонстрируемого фильма. «О, это будет фильм что надо!», – отмечал я для себя.
В 1985-1987 годах по одной из двух программ центрального телевидения  после обеда показывали фильмы в рубрике «Повторный показ». Мне нравилась и эта рубрика, и время показа, и фильмы, которые там шли. Вернувшись со школы, я частенько отрезал ломоть хлеба, брал кусок сала, пучок зеленого лука и садился перед телевизором, смотреть «Тени исчезают в полдень» или «Пропавшая экспедиция». Именно сюжет этих фильмов навевал мне обеденное меню.
«Смотрю фильмы о русской жизни и кушаю настоящую русскую еду»,  – казалось мне. Кстати, из-за фильма я один раз за десять лет решился прогулять школу.
Эх, была, не была, признаваться так, признаваться! Как-то вечером по телевидению прошел увлекательный фильм Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих». Неподражаемый, изумительный, необыкновенный фильм. Сюжет ленты, игра актеров, работа художника, режиссерские находки – все было прекрасно необычайно, но песня! «Лодка» в исполнении Александра Градского звучала в уме каким-то гимном свободы, революционного напора, энтузиазма, жизни, всего на свете.
На следующий день поутру фильм должны были повторить. Я приготовил магнитофон с микрофоном, чтобы посмотреть фильм еще раз и записать песню. Все получилось. Это, конечно же, был поступок.
И эту ленту, и эту песню знаю и люблю до сих пор. Был в Москве, когда отмечалось тридцатилетие этой кинокартины, когда к Михалкову в гости приезжали актеры этой ленты, специалисты, работавшие над фильмом, те из них, кто был жив. Видел как с Никитой Сергеевичем больше получаса в его режиссерском вагончике (юбилей оригинального фильма отмечается тоже не в кабаке) долго о чем-то беседовал, глава Чечни – республики, где снималось это кино.
В кинотеатре раз в неделю мы смотрели детские фильмы, которые десятками выходили на экран каждый год. «Витя Глушаков – друг апачей», «Если верить Лопотоухину», «Москва-Кассиопея», «Ослиная шкура», «Старая, старая сказка», «Сказка, рассказанная ночью» и многие, многие другие.
Какими-то необыкновенными и бесконечно памятными стали для меня ленты «Сто дней после детства» и «О тебе», которые тоже впервые я увидел в РДК во время еженедельных просмотров. Сейчас смотрю эти кинокартины нечасто, в моменты особенного душевного расположения.
А вот фильм «Тот самый Мюнхгаузен», если так можно выразиться, стал  «настольным». В книжном магазине, в Ставрополе, я даже купил книгу со сценарием этой работы, принадлежавшей творчеству Г. Горина. Сценарий полнее фильма, во всяком случае того, что обычно кажут по телевидению. Есть еще и режиссерская версия, которую демонстрировали по телевидению раз или два.
Впервые я посмотрел его, будучи в Кирове в гостях у своего дяди – Сомова Василия Григорьевича. Поздним вечером, когда дядя с тетей уже спали, а родители, оставив нас с сестрой, уехали на мамину родину, я смотрел это произведение.
Какие диалоги героев! Какие важные слова!
Многие из этих слов стали на долгие годы чем-то важным в жизни молодого человека, который ищет себя. Вы помните: «Улыбайтесь господа! Умное лицо – это еще не признак ума. Все глупости на земле совершаются именно с этим выражением лица». Кстати, в книге, в сценарии, написано выражение «серьезное лицо». Озвучивая фильм, О. Янковский почему-то произнес «умное лицо», чему, как вспоминают, был недоволен Григорий Горин.
Или фраза «Я не боялся быть смешным, это не каждый может себе позволить». Какая мысль! Она многое расставила по своим местам, изменила мое отношение и к детскому сопению, и когда я покупал повторно мороженное в далеком Апшеронске, и к улыбкам родителей, одноклассников и педагогов, когда я делал какие-то досадные огрехи.
Как я сейчас рад, что в свое время не прошел мимо всех этих великолепных произведений.
Фильмом десятилетия стала многосерийная лента «Гостья из будущего». Песня из этого фильма тут же перекочевала в девичьи песенники и на сцены наших конкурсов художественной самодеятельности, до сих пор оставаясь популярной, пережив несколько ремиксов.
Вообще, кинематограф стремительно и уже навсегда вошел в мою жизнь, в жизнь моей семьи именно в эту пору. И как только В.И. Ленин не рассмотрел в нем могучей силы, ответив пришедшим к нему за поддержкой первым советским кинематографистам: «Что же, вы, батенька, думаете, что важнейшим из искусств для нас является кино?». Позже, как это иногда бывало, эти его конкретные слова были вырваны из контекста той встречи и с точностью до наоборот разошлись в цитатах, украсив стены и вестибюли сотен наших кинотеатров.
Всей семьей мы много раз бывали в кинотеатрах, чаще всего это был районный дом культуры, чуть пореже кинотеатр «Восход». Совсем редко я бывал в залах крохотных кинотеатров на канале и на улице Ленина, в другом конце села.
В кинотеатре на канале мы с  папой смотрели фильм «Экипаж», в котором герои М. Жженова и Л. Филатова буквально разрывали сердца зрителей крохотного зала и всей страны своим мужеством, хладнокровием и неподражаемой харизмой. Там же мы увидели впервые ленту «Пираты ХХ века» с Николаем Еременко в главной роли.
В кинотеатре на Ленина я лишь однажды смотрел голливудский фильм «Кинг-Конг», оставшись, впрочем, не в восторге от нашумевшей ленты. Мне больше понравился журнал «Техника-молодежи», который мне после фильма подарил Андрей Глушнев, привезший меня на киносеанс.
Кто-то еще помнит, что каждая лента предварялась просмотром киножурнала «на злобу дня». Так, фильм «Хорошо сидим», в разгар антиалкогольной компании, шел после киножурнала, с экрана которого какой-то пропитой грузин на вопрос корреспондента о том, сколько вина тот выпивает за день, честно отвечает: «Немного, пять-шесть литров». В ответ, зал, наполненный молодежью села, захлебывается от смеха.
Мы очень часто бывали в кино до рождения младшего брата Антона. А когда он подрос, уже впятером не раз ходили на новую ленту. Бывали мы там и с друзьями. Сначала с братьями Ворониными, а затем с постоянно расширяющимся составом товарищей. Помню, посмотрев фильм «К сокровищам авиакатастрофы», мы вчетвером возвращаемся домой. Всю дорогу размышляем, как каждый бы распорядился огромным ящиком со слитками золота, который герои фильма, не заметив, оставили в воде у берега озера.
Немного притихшие в том же составе возвращаемся домой под впечатлением от иностранной ленты «Смерть среди айсбергов». Идем и между собой обсуждаем величие природы, проявленное в характере одной хищной рыбины. Памятными для всей семьи стали иностранные ленты «Легенда о динозаврах» и «День гнева».
Удивительно, как увиденные в детстве фильмы своеобразными культурными якорями надолго оставались в мальчишеском сердце. Я буквально несколько десятилетий искал ленту, которую лишь однажды в шестилетнем возрасте видел еще в Апшеронске. Не помня ни названия ленты, ни имен актеров, искал, просто бредил встречей с фильмом, в котором группа героев спасает «Катюшу», оставшуюся на территории, временно оккупированной гитлеровскими войсками.
 До сих пор я с удовольствием смотрю старые кинофильмы, которые впервые увидел в наших сельских кинотеатрах. Самыми памятными, конечно же, стали приключенческие или военные истории и комедийные ленты. Среди них: «В стреляющей глуши», «Отряд», «Три гильзы от английского карабина», «Ожидание полковника Шалыгина», «Дожить до рассвета», «Господин Великий Новгород», «И на камнях растут деревья», «Тайна золотой горы», «Любовь и голуби», «Рейс 222», «Проделки в старинном духе», «Чегемский детектив» и многие другие.
Среди комедий попадали как отечественные, так и иностранные произведения. «Клад», «Хорошо сидим», «Шла собака по роялю», «Спортлото-82», «Дачная поездка сержанта Цыбули», «Гараж», «Миллион в брачной корзине». Желанными всегда были встречи с французскими комиками Луи Де Фюнесом и Пьером Ришаром.
Отдельной строкой стояли в списке кинопремьер фильмы со скромной пометкой «до 16 лет». Эти пометки всегда писали работники районного дома культуры в углу большой бумажной афиши, которую вывешивали на металлической стойке напротив РДК. Выходишь из аллейки, что идет от школы, смотришь новую афишу: «Ага, название заманчивое, время подходящее. Что? До шестнадцати лет? Так-так-так». Подходишь к магазину в Черемушках, где стояла небольшая кирпичная будка с досчатым стендом для киноафиш: «Вот ведь! Не показалось! Точно до 16 лет».
В пороговую перед этим возрастом пору всегда поражал факт, что моих одноклассниц легко пропускали на сеанс, а парням приходилось придумывать различные способы. Самым простым было надеть отцовский пиджак, рубашку пофактурнее и, сделав серьезный вид, ломить напролом.
Выходишь после просмотра, размышляя: «Да ничего такого там и не было». Смотришь, а из зала выходят твои одноклассницы, и они, в отличие от тебя, не одеты в мамины платья и костюмы. Как у них это получалось? Не знаю.
Скоротать время зимних или летних каникул, особенно когда «Электрон» в очередной раз был на ремонте, помогала музыка. Она была тем более необходима в часы болезни, когда мы с температурой лежим дома.
В 1981 году у нас появилось сразу два музыкальных аппарата. Они стали дополнением к купленному родителями еще в Кирове радиоприемнику «ВЭФ». Первым стала радиола «Кантата-204». Это был продолговатый ящичек, украшенный полированными досочками, который стоял на высоких деревянных ножках. Его лицевая часть была разлинована указателями городов, радиостанции которых можно было прослушать. Загадкой, которая оставалась неразрешимой долгие годы, был только один вопрос: «Как это сделать?».
Никакие приспособления и антенны так и не дали возможности послушать многообещающие Рим с Парижем или загадочный Лиссабон.
«Кантата» подарила нам возможность познакомиться с ярким миром радиоспектаклей, сказок и песен, представленных на виниловых дисках фирмы «Мелодия».
Мы с сестрой до сих пор помним многие из них. Самые любимые произведения, которые были прослушаны десятки раз, помним чуть ли не наизусть. Наипопулярнейшей была пластинка со сказками народов мира «Музыка кудесница». Некоторые моменты этих удивительных фольклорных шедевров помнятся с точностью до интонации актера.
«Кто съел грудинку?», – вещал из динамика голос айнов, противных и страшных.
«Возьми это яблоко бессмертия, хотя и без того бессмертен человек, способный создавать такую музыку». Такими словами заканчивал неизвестный актер грузинскую народную сказку о храбром чонгуристе.
Все они – находчивый пастушок Анс, мудрый мастер Али, храбрый чонгурист – долгие годы были нашими хорошими друзьями.
Еще одним стал радиоспектакль по мотивам произведений Р.Э. Распе «Приключения барона Мюнхгаузена». В его создании участие наши известные актеры: Р. Плятт, В. Этуш, Т. Пельтцер, Б. Клюев и другие. Моей радости не было конца, когда спустя годы эту же самую постановку я смог найти в интернете. Ее на этот раз мы слушали уже с сыном. В ней не хватало, пожалуй, лишь скрипа иглы по старой, «заезженной» пластинке.
После детских пластинок коллекция винила пополнилась дисками В. Высоцкого, А. Пугачевой. С. Ротару, А. Розенбаума.
Вторым источником музыки стал кассетный магнитофон «Электроника-322». Магнитофон этого типа в нашей стране впускали множество фабрик и заводов. Первой нашей кассетой стала подборка песен, популярных в 40-50-е года. И в квартире по вечерам долгое время звучали «Темная ночь» и «Синий платочек».
Эти песни с сестрой мы и распевали по вечерам на веранде квартиры на Лесной, пока родители после работы убегали строить наш новый дом. Когда они возвращались, нам частенько доставалось за эти песни, несмотря на то, что пели мы всегда хорошо.
«Эх, сиротинушки», – услышал я однажды печально-ласковый ответ мамы на наш вопрос о причине их столь долгого отсутствия. И в тот раз мы встречали их отличной революционной песней «Шел отряд по берегу».
А «старичок» «ВЭФ» в 1986 году впервые познакомил меня с творчеством набиравшей силу немецкой группы «Модерн Токинг». Я остался как-то прохладен и к их «Шерви-шеври леден» и к другим «нетленным» шедеврам. Хотя вспоминаю, что некоторые девочки в нашем классе были поклонницами этой группы, особенно Лена Бутаева. Она, мне кажется, знала о них все: какие песни поют, где живут, во что одеваются, что едят. Остальные одноклассницы по сравнению с ней, можно сказать, и слыхом не слыхивали об этой немецкой группе.
К этому времени, к пятому-шестому классу, мы уже знали друг друга в классе очень хорошо. Все чаще стали проявляться черты характера, которые с годами все больше и больше будем ценить друг в друге.
В этой связи вспоминается один случай.
Я из-за чего-то поссорился со своей давней одноклассницей Оксаной Бороздиной. Причина была такая пустячная, что с годами бесследно растворилась в моей памяти. К своему стыду, и, не подозревая об опасности, я потолкался с Оксаной. Одним словом, обидел девчонку. И тут ее огорчение, а может быть и слезки, заметил Юра Гайнуллин. Он был на два года старше нас, очень хорошо знал ее, и, по-моему, даже был ее дальним родственником.
– Оксана, кто тебя обидел, – спрашивает ее Юра, решительный, подвижный и крепкий юноша.
Я все еще стою где-то рядышком и с замиранием сердца слушаю их разговор. «Ну, вот и все. Одно ее слово, и мне достанется от Юрки», – понимаю весь драматизм происходящего.
Оксана, все больше успокаиваясь, отвечает ему:
– Нет-нет, Юра, ничего.
– Точно все нормально? – настойчиво выпытывает он.
Оксана, однажды сказав «нет», продолжает стоять на своем, спасая меня на этот раз. В течение нескольких секунд она открывается не только милосердным, но и исключительно твердым человеком.
Гайнуллин, видя, что его помощь действительно не потребуется, уходит. Я стою невдалеке от своей защитницы, понимая, что только что она спасла меня от пары-тройки хороших подзатыльников, а может быть и синяков, которые были бы действительно заслуженными.
Оксана, прости меня и спасибо тебе! Это слова, пожалуй, самой запоздалой просьбы о прощении в моей жизни. Но лучше поздно, чем никогда.
Такое же запоздалое прости надо сказать и еще одному человеку.
Однажды мне достался небольшой портфель-дипломат. Пластиковые дно и верх, алюминиевая рама по краю каждой крышки дипломата. В середине 80-х такие портфели были самым популярным видом школьных сумок у старшеклассников, особенно у тех, кто еще продолжал учиться. О нем я рассказал Оле Сомовой. Она в то время училась как раз в старших классах школы. Олечка была очень интересным, развитым человеком с богатой эрудицией, особенным восприятием мира. Такой остается и до сих пор.
У портфеля были немного сломаны крышки замков, но это была крохотная поломка, с которой ее отец – сельский «кулибин» – Аркадий Григорьевич справился бы в два счета. Рассказав, я пообещал отдать дипломат ей. Оля ходила в школу, что стоит у церкви, с простеньким портфелем, который до сих пор еще хранится в сарае у ее родителей.
Пообещал, но потом не отдал, придумав какие-то мальчишеские отговорки. А она – дорогой мой человечек, так хотела, так рассчитывала на этот дипломат. Все, признался.
Теперь мне точно будет чуть-чуть полегче смотреть ей в глаза.
– Да, Олечка, портфель по-прежнему с меня, – обязательно скажу ей при встрече.
Да, и еще, на синяках придется остановиться подробнее. Все же мы были мальчишки. Два или три раза мне довелось драться в школе. Это не были те ристалища, которые собирали половину мужской части школы в узком пространстве между мастерской и трубами школьного тира.
Мастерская стоит на своем месте, а трубы и сам тир, видимо, разобрали, после того как из школ в целях более качественного воспитания защитников отечества изъяли все без разбора оружие: учебное и мелкокалиберное.
Так вот. Частенько парни собирались проверить кто сильнее за мастерской. Начинаться все могло где угодно. В классе, в коридоре, на крыльце, все это не имело значения, но заканчивались самые захватывающие, самые статусные драки только за мастерской.
Узнав о таком событии, среди парней пробегает едва слышный ветерок молвы: «Собираемся за мастерской – будет махач». Кто хочет, бежит туда посмотреть. Как зритель я был там пару раз, как участник – никогда. С детства не нравилось мне это ощущение адреналина, сердцебиение, отчего-то учащенное, которое при этом не приносило никакой радости.
Повлиять на происходящее педагоги, даже мужчины, особо не могли, а может быть и не хотели. Все происходящее проносилось стремительно, а сами драки особо тогда никто не афишировал. Не было никаких традиций рукопашных боев или бокса ни по телевидению, нигде. Поэтому нельзя было услышать где-нибудь на перемене: «Сегодня-а-а в схватке недели за мастерской за титул чемпиона школы встретятся ученик 9-го класса Андрей Соколо-о-о-ов и десятиклассник Дмитрий Гуди-м-а-а-а».
Причем драчуны рисковали отведать кулаков не только друг от друга. По школе ходили легенды, в которых собравшиеся драться пацаны получали хороших подзатыльников и затрещин от школьников постарше. «Пришел Андрей Воробьев, посмотрел. Наподдавал всем и разогнал всю драку», – так школьная летопись описывала эти случаи.
Однажды я сам стал участником эволюционного скачка, когда мы, переходя от детства к юности, начинали драться по-иному. Класс, наверное, четвертый. После уроков мой друг Саша Ширяев задирается. Зацепил меня, много ли нам надо! Вышли на улицу и тут вместо обычной «вповалку», Саша хрясть меня кулаком в ухо, а потом в глаз. Вот это да! Невиданное явление. После этого, толком не успев начаться, драка тихо сходит на нет. Сашке, видимо, очень хотелось испробовать новые приемчики, которым его научили ребята с улицы или старший брат.
 Еще один случай произошел через год. После пятого класса с одноклассниками проходим летнюю трудовую практику. На территории школы полем, красим, метем. Вместе с нами небольшими группами работают ученики старших классов, шестого и седьмого.
Я от какой-то глупости начинаю подтрунивать над одним из семиклассников, слабым и болезненным мальчиком. Сначала словом, а затем и делом. С чувством превосходства и собственного достоинства после этого  возвращаюсь с Сашей Рейнгардтом через парк домой. И тут среди зарослей кустов нас неожиданно нагоняет Виктор Вакула – одноклассник того самого обиженного мною парня. Витя настойчиво и, знаете, так убедительно раза два или три объясняет мне, в чем я был не прав. Восстановив справедливость, он также стремительно растворяется в зеленых зарослях парка.
После пятого года учебы два наших, видимо, очень больших по числу учеников класса были поделены на три. С некоторыми из моих старинных друзей судьба развела нас. Руководителем моего нового 6 «В» стала Людмила Николаевна Степанова, с которой мы прошли все оставшиеся школьные годы. К этому времени она нам была уже хорошо известна, так как целых два года вела в нашем классе алгебру. Не забуду момент знакомства с Людмилой Николаевной. Она заходит в кабинет математики на первом этаже школы. На ней белая футболка и прямая юбка, открытые туфли на высоком каблуке. Вся миниатюрная, аккуратная, молодая и красивая.
Став нашим классным руководителем, Людмила Николаевна стала вести у нас еще два предмета. К алгебре добавились геометрия и физика. Об этом можно было только мечтать: «Твой классный руководитель ведет у тебя три предмета». Мечта! По школьным меркам это везение накидывает к годовым оценкам каждому ученику по четверти, а может быть и по полбалла по преподаваемому классным руководителем предмету. Когда в самом конце обучения появилась астрономия, Людмила Николаевна могла бы преподавать нам и ее, но это был уже перебор. Нас с астрономией передали в руки Веры Ивановны Овчаренко.
Людмила Николаевна мастерски учила нас трем важным дисциплинам. Я не помню ни одного случая, чтобы какой-нибудь, пусть даже самый сложный пример, вызвал у нее затруднение.
В классе был создан новый пионерский отряд «Дружба». Он носил имя Федора Дмитриевича Малаштанова, жителя села Донского, офицера, погибшего в Афганистане в 1983 году. Оформляя стенд пионерского отряда класса, мы втроем: я, Павел Гаранов и Дима Середа сходили в гости к его маме. Она в то время жила на улице Садовой.
Пришли, представились, рассказали о цели своего визита. Женщина тепло приняла нас, угостив чаем.
– Какие важные в моей жизни имена, – говорит она нам, – Паша и Дима – два внука, и Федя – сын.
После визита мы написали биографию Федора Дмитриевича, напечатали фотографию, закончили оформление стенда. В 1983 году после гибели Малаштанова я даже стал свидетелем того, как закрытый гроб с его телом увозили из дома, к месту захоронения. Я сидел на вишневом дереве рядом с их домом и во все глаза наблюдал за траурной процедурой.
Так получилось, что двое из троих парней нашего села, погибших в Афганистане, звали Фёдорами. В разгар той войны мой сосед и дружок Сергей Воронин, обдумав всё это, как-то выдал: «Вот призовут нас в армию, тебя, Федя, заберут в Афган, и ...». Что сказать, одно слово – друг!
Людмила Николаевна живо участвовала во всех сторонах жизни класса. Вспоминается день пионерии 1987 года, когда мы всем отрядом с нею во главе строем, распевая пионерские песни, ходим по селу в районе парка. Бурно приветствуем другие отряды, которые встречаются на нашем пути. После чего в школе проводится большой пионерский костер.
Это ее участие продолжалось, когда мы были пионерами и, когда спустя два года стали вступать в комсомол. После того как комсомольцев в классе стало несколько человек, была сформирована комсомольская ячейка класса. Как-то неожиданно настала эта, в общем-то, долгожданная пора. Готовясь к этому ответственному моменту, я как-то даже не удосужился подготовить фотографию для комсомольского билета. Фото в домашних условиях изготовил папа – комсомолец со стажем в две попытки поступления – в день накануне моего приема.
Людмила Николаевна помогала нам и в этих новых для всех нас шагах. Она не раз участвовала в собраниях ячейки, делясь своим комсомольским опытом. Когда меня в конце 8 класса избрали секретарем школьной комсомольской организации, было видно, что Людмила Николаевна была, не очень довольна этим выбором. Она понимала, сколько проблем и какой результат может быть у секретаря со стажем в комсомоле меньше года.   
С комсомолом, зримым присутствием этой организации в жизни страны я познакомился также в селе. Старожилы, наверное, еще помнят, шесть больших стендов с изображением наград ВЛКСМ что стояли в начале улицы Ленина, недалеко от зданий районных комитетов партии и комсомола.
Мы же застали Ленинский союз молодежи, если можно сказать, на излете его истории. Это чувствовалось во многом. Не было уже каких-то ярких комсомольских акций. Даже на Труновской горе, в день комсомола – 29 октября, перестали зажигать костры в виде пятиконечной звезды, как это было в прежние годы. А может нам повезло? Ведь мы уже не разрушали храмов, не ловили школьников, пришедших на Пасху в церковь со своими бабушками.
Когда осенью 1989 года шло выдвижение кандидатов в делегаты XXI съезда ВЛКСМ, в Труновской районной организации уже не было необходимого числа комсомольцев, чтобы направить на съезд своего делегата, как это было раньше. В этой борьбе я уступил право представлять на съезде три района –  Шпаковский, Изобильненский и Труновский молодому рабочему из города Изобильного. Хотя в газете «Ставропольская правда» моя фамилия была напечатана среди делегатов комсомольского форума. Первым секретарем Труновского районного комитета ВЛКСМ в это время был Александр Михайлович Новиков.
После этого Новикова и меня пригласила к себе первый секретарь Труновского районного комитета КПСС Раиса Федоровна Гударенко. Новиков представил меня Раисе Федоровне. Она поговорила с нами, посетовав, что такого не было в пору ее молодости, когда она сама была делегатом одного из съездов комсомола.
В декабре 1989 года я впервые надолго уехал из дома, чтобы принять участие в краевой конференции ВЛКСМ. Впервые мне довелось жить в огромной гостинице на улице Ленина, обедать в ресторане.
Утром 5 декабря я просыпаюсь в своем номере. По телевизору в программе новостей идет рассказ о событиях в Румынии, самой кровавой из революций, пронесшихся по странам социалистического лагеря. Я тогда не придал этим двум событиям – моему отъезду из дома и крупнейшему мировому политическому событию, большого значения. Не нашел тогда никакой связи между ними.
Через некоторое время во время работы на форуме молодежного актива страны «Сбор-90» в пионерском лагере «Орленок» все прояснилось. 1 августа 1990 года вожатые будят нас со словами: «Садам Хусейн напал на Кувейт». На Ближнем Востоке началось пусть не первое, но широкомасштабное военное противостояние, готовое вылиться в большую войну. И тут до меня дошло, все стало на свои места. «Только я покидаю свой дом – в мире происходят невероятные события», – решил я в тот день.
Пусть последующие несколько строк выйдут за временные рамки моего рассказа, я все-таки должен предупредить человечество. Это мой долг!
В августе 1991 года, помня все предыдущие отлучки, уже с тревогой в сердце я уезжал поступать в военный институт в Ленинград. Поступил.
Всей группой стоим на медосмотре перед заступлением в наряд по столовой 18 августа 1991 года. На вопрос фельдшера:
– Какие есть жалобы?
Мой друг, впоследствии командир, Андрей Зинченко выпалил:
– На правительство!
 Мы рассмеялись, времена изменились, стало можно жаловаться и на правительство. Никогда в моей жизни жалобы, тем более на правительство, не исполнялись так быстро.
Утром следующего дня, 19 августа, курсовой офицер поднял нас и с интонацией слабо скрываемой гордости произнес: «Товарищи курсанты, поздравляю вас, к власти в стране пришли военные». Чем это закончилось известно всем. Но я точно знал, из-за чего все это произошло, так сказать глубинные причины события.
В 1996 году я переехал из Санкт-Петербурга в Приморский край к новому месту службы. Первый тур президентских выборов 1996 года я голосовал в Питере, а второй завершал уже в Донском. И первое время считал, что этот мой переезд  отчего-то выпадал из стройной теории моего влияния на происходящее в мире исторические процессы, но последующие события в стране – череда смены правительств, дефолт и все прочие неприятности – изменили мое мнение.
Когда через три года в марте 1999-го я переезжал в Воркуту, «Только бы пронесло!» – было моей главной мыслью. Не пронесло! Через несколько дней после моего приезда в Заполярье, США и НАТО начали бомбить Югославию.
Чувствуя свою ответственность перед цивилизацией и миром, со страниц этой книги хочу заявить, что мне, видимо, придется оставшееся время жизни провести в Воркуте. И если когда-то наступит конец света, знайте, что это, по-видимому, Колпаков все же оставил свой заполярный город, растоптал надежды всего человечества.
Но пока этого не случилось – вернемся в мои школьные годы.
К 1987-1988 годам я, как многие в Советском Союзе, научился разбираться в политике. Это наше умение было сродни умению папуаса с островов Новой Гвинеи обращаться с ручной гранатой. Но если тот мог бы навредить только себе самому, ну, от силы еще двум-трем своим соплеменникам, то мы взорвали всю свою страну.
Помните, с каким неподдельным интересом, забросив трансляции с хоккейных матчей на приз газеты «Известия», смотрели мы репортажи с заседаний первого Съезда народных депутатов СССР, особенно выступления перед выборами первого и последнего Президента СССР. Кино не надо было смотреть.
«Я, Михаил Сергеевич, не сравниваю Вас ни с Лениным, ни с Сталиным – это были великие люди. Я сравниваю Вас с Наполеоном, который под влиянием своей жены совершил свои самые большие ошибки», – вещал с трибуны съезда еще минуту назад никому не известный рабочий из небольшого городка. Вся страна у телевизоров ахнула, услышав ранее не слыханное. Будто они сами стояли на трибуне и в лицо высшему руководителю государства говорили о своем отношении к нему, его политике и супруге.
Памятны были выступления на съезде Д.А. Сахарова. Даже мне была понятна пусть и критическая, но естественность случаев, когда в ходе войны в Афганистане советские войска, бывало, наносили удары по позициям своих же войск.
На него шипели и шикали, освистывали это его выступление. А освистывать надо было сахаровский проект конституции, который по своей разрушительной силе был сильнее некогда сконструированной им же водородной бомбы.
Я спорил с папой и своими дядями, убеждая их в правильности политики, которую проводил Горбачев. «Надо поверить Михаилу Сергеевичу, на местах поддержать его начинания, претворяемые в стране, помочь ему в такое трудное время, понять цель, которую он хочет достичь», – примерно с такими словами  выступал я перед ними. Сегодня мне все больше кажется, что Горбачев и сам не понимал, что он делал.
Мои близкие в ответ на это лишь разводили руками. Простые труженики, настоящие патриоты своей семьи, земли и отечества, где-то в глубине души они чувствовали ущербность происходящего, но сказать, а тем более что-то сделать они не могли. Они умели честно трудиться, и продолжали делать это даже тогда, когда умышленно или по незнанию государство оставляло их без накопленных сбережений, без уверенности в завтрашнем дне, бросало их в пучину свободного рынка, оставляло один на один со своими тревогами и трудностями.
В школе, как мне помнится, мы сильно не спорили о политике. Учебная программа, спортивные секции, общественная работа занимали все наше время. Да и житейские трудности пятнадцатилетних подростков обходили пока стороной. И уж никакие трудности не могли остановить саму жизнь. Это удивительное и, пожалуй, одно из самых важных качеств самой жизни.   
Бежали школьные годы. Нам разрешали привнести что-то новое в проведение школьных праздников, любимых новогодних вечеров. Проходили школьные викторины, конкурсы, еще только зарождающийся в провинции КВН. Всегда вместе с нами была наша Людмила Николаевна. Она была рядом, когда мы подготавливали и проводили в классе невероятно популярную и еще новую в ту пору игру «Поле чудес». Все было в той игре: игровой барабан, вопросы и табло со словом-загадкой. Не было только подарков ведущему. Да по-моему, и самого ведущего тоже не было.
Мы, учась в десятом или одиннадцатом классе, приняли участие в сборе материалов Книги памяти, которую решено было подготовить повсеместно. Для сбора сведений об участниках и солдатах, погибших на фронтах Великой Отечественной войны, нашему классу было выделено несколько улиц. Втроем или даже вчетвером мы ходили сперва по улице Северной, на канале, потом под гору опрашивать жителей улицы Трунова.
На дворе стоял ноябрь, дождливая пора, на улице грязь. Возвращаемся с улицы Трунова. Проезжающая машина обдает нас фонтаном жидкой грязи. Всех, с ног до головы. Я, Середа и Бор идем через все село чумазые, как три поросенка после купания в придорожной канаве. Вот так давалась нам книга памяти.
Людмила Николаевна приняла сугубое участие и в моей судьбе. Начался последний десятый учебный год. Из-за перехода на 11-летнюю систему обучения я не учился в 9-м классе, из 8-го сразу перейдя в 10-й. Начал готовиться к поступлению в институт. В ноябре 1990 года были поданы документы на подготовительные курсы в Ставропольский педагогический институт.
Как-то в беседе со мной и мамой Людмила Николаевна обратилась к нам, проявляя родительское участие ко мне.
– Людмила Григорьевна, Федя, вы решили поступать в пединститут? – спрашивает она.
– Да, уже съездил, записался на подготовительные курсы, – отвечаю я.
– Посмотри, Федор, много мужчин сегодня работает в школе? Нет. Был один, да и того надолго не хватило. Мужчины сегодня здесь не выдерживают, – выдает Людмила Николаевна свои чувства, свое переживание о моей судьбе.
– Подумай, – произносит она напоследок, – придти в школу всегда успеешь.
Спустя несколько дней мой выбор состоялся. В дождливо-снежный декабрьский день наша соседка Татьяна Викторовна Гоголева принесла нам домой программку и правила приёма в доселе неизвестный и неслыханный мною Военный инженерный космический институт имени А.Ф. Можайского. Если бы кто-то в далёком 1990 году мне, парнишке из небольшого степного села, сказал, что я буду управлять космическими аппаратами, я бы просто не поверил. Но все это было: небольшая программка, институт и космические аппараты.
Военная судьба для некоторых из нас могла открыться еще после 8-го класса. Я с Димой, Павлом, Андреем Бор и Мишей Бондарем решили узнать о поступлении в суворовское военное училище. Пошли в военкомат. Нас встретил какой-то военный чин, который услышав наш вопрос, сразу же замахал руками.
– Да вы что! Туда только отличников берут, и чтобы по физо были высокие результаты, и здоровье. Нет-нет! – эмоционально внушал нам капитан, – идите домой, учитесь, – напутствовал он нас напоследок.
Мы опечаленные уходили из военкомата, вдруг забыв, что все среди нас имели высокие оценки по большинству предметов и отличные результаты по физкультуре. Не помню, знала ли Людмила Николаевна об этом нашем походе.
В конце десятого класса перед летними каникулами мы в последний раз ремонтировали класс. В одиннадцатом будет не до этого, а тогда было самое время. Нам помогали некоторые родители, был и мой папа. Все вместе, как много раз до этого, мы красили стены, оконные рамы и пол, ремонтировали мебель. Когда у нас не хватило краски, Людмила Николаевна отправила Андрея и меня к себе домой за недостающей краской. Вернувшись, я получил выговор от папы.
– Что ты все ходишь, вон, Павел взял кисть и работает, – расстраивался он за меня.
Через двенадцать лет после того как мы закончили обучение и оставили школу, Людмила Николаевна была назначена директором нашей школы. Она сменила на этом непростом посту Галину Гавриловну Жевтяк, которая более 20 лет руководила коллективом школы.
Директор школы в ту пору, когда любой педагог был для нас авторитетом, директор становился недосягаемой личностью. Всегда тактичная, спокойная и уверенная даже в волнительные моменты Галина Гавриловна всем своим видом выражала эталон советского педагога. Я не помню, чтобы она на кого-нибудь повысила голос. А особенные тембр и интонация ее голоса, голоса человека, отдавшего педагогике сорок лет, до сих пор звучит в моей памяти. Первый раз этот голос звучал для всех учеников на линейке первого сентября в первом классе, чтобы на протяжении десяти лет быть рядом и вести нас в большую взрослую жизнь.
Галина Гавриловна была учителем физики и пару раз за время школы провела занятие по этому предмету в нашем классе. Безукоризненно держась у доски, она провела те два урока, заменяя отсутствовавшую по какой-то причине Людмилу Николаевну. Мы, чувствуя уверенность педагога, включились в работу, особо не тушуясь в присутствия директора, сидели за партами класса даже более свободно, чем это бывало на уроках у Мельник.
Галина Гавриловна показала себя человеком очень выдержанным даже в ситуациях, в которых бы я, будь на ее месте, просто бы «рвал и метал».
 Смеркалось. Всегда мечтал начать какой-нибудь рассказ этим предложением. Я прибираюсь на втором этаже школы. На стене, слегка выпирая в сторону, висит труба отопления, которая служит для слива излишек воды в системе. Небольшое помутнение рассудка, и вот я уже стою, держа трубу в руках. С силой загибаю конец труб, стремясь показать удаль молодецкую. Щелк, и труба в месте сварки отламывается, выпуская со свистом на волю стремительный поток горячей воды.
Через минуту ко мне, безуспешно пытающемуся заткнуть порыв, приходит Жевтяк и наш завхоз Виктор Петрович. Галина Гавриловна – само спокойствие, все понимает без слов. Слова признания написаны на моем лице.
 – А я думаю, куда у меня давление в системе пропадает, – заполняет собой затянувшуюся паузу Петрович.
– Виктор Петрович, необходимо срочно устранить неисправность, – ставит Галина Гавриловна задачу завхозу.
Она даже как-то игнорирует меня, и молчание директора, человека, которого глубоко уважаешь, работает лучше самого страшного наказания. Хочется провалиться сквозь первый этаж любимой школы, которую ты только что искалечил, сквозь землю, куда-нибудь, где нет этого бесконечно спокойного голоса и этого взгляда.
Директор уходит, а я с подоспевшими одноклассниками и завхозом начинаем устранять последствия удали молодецкой.
Лишне, наверное, будет говорить, что самым страшным наказанием было попасть в кабинет к директору. За десять лет я был в нем пару раз, но по исключительно благовидным причинам.
Когда я стал секретарем школьной комсомольской организации, Галина Гавриловна несколько раз подавала полезные и разумные советы человека, имевшего богатейший управленческий опыт.
– Федор, возьми большой лист, начерти на нем календарь месяца и сделай пометки предстоящих мероприятий, – подсказывала Галина Гавриловна, видя, как мы в комитете комсомола «бултыхаемся» в круговерти разных задач, забывая, что когда должно произойти.
 Когда мы сделали такой календарь на формате ватманского листа, на два дня раньше указав начало весенних каникул, Галина Гавриловна вызвала меня и своим неизменным голосом спрашивает:
– Откуда вы взяли, что каникулы начнутся 22 марта? Если вы не уверены, подойдите ко мне или к завучам, уточните.
Вот только несколько примеров ее внимания и участия в жизни учеников, которых за время работы Галины Гавриловны только директором, прошло через стены школы около трех тысяч человек.
Галина Гавриловна стала третьим директором моей школы. Свою работу школа начала 1 сентября 1967 года. Старые фотографии могут дать представление и о самой школе, и о пустынном месте, где она была сооружена. Крыло начальных классов было пристроено немного позже к зданию школы №9 – так называлась это учреждение в первые годы своей жизни. Только спустя несколько лет она получит свое настоящее и исключительно верное имя – №1, чтобы на долгие годы оставаться  «первой». Директором «первой» школы Галина Гавриловна была более 25 лет, установив рекорд руководства школой, невероятный и неповторимый.
Ее заместителями, завучами школы были Валентина Ивановна Ковалева, Надежда Кирилловна Казакова, Ирина Владимировна Баранова.
В те годы огромной частью юношеской жизни был труд. Каждодневный, настоящий, натуженный и необходимый. Мы много и плодотворно трудились дома и в школе. Сегодня, спустя столько лет, я очень благодарен тому, что родители и школа, наши огороды, бесконечные делянки и поля научили меня работать.
После многократно пройденных, прополотых или окученных грядок лука, моркови, свеклы я вообще легко смотрел на любой физический труд. «Что? Почистить тонну картофеля за 12 часов? Да еще вдесятером? Легко!». Мыть полы и окна, красить стены, заколачивать гвозди – все это раз и навсегда стало привычной, простой и где-то даже желанной работой.
Но все познается в сравнении. В своей воинской части после того, как своими руками мне довелось построить и оформить музей, который в год одного из юбилеев Великой Победы был назван лучшим музеем Космических войск, я прослыл «рукастым офицером». Есть такое выражение, высокая ступень неформального армейского мастерства. Но когда я брал тот же молоток в присутствии своего папы, дяди Валеры Волкова или дяди Васи Глушнева – плотников и мастеров экстра-класса – я каждой клеткой чувствовал их скромные улыбки. «Это вы еще других не видели», – так и хотелось сказать им в эти моменты.
Этот опыт приходил в те моменты, когда мы помогали родителям по дому, сколачивали с папой очередной сарай или пропалывали огород. Первое время, еще не понимая значение этого труда, глубокую важность этого жизненного опыта, мы с сестрой частенько тяготились работой. Нам казалось, что все обязанности свалились именно на нас, что мы не имеем ни одного свободного дня.
От этих мыслей на стене дома появилась вырезанная напильником дата – «4 июня 1986». Это, как мы считали с сестрой, был в том памятном году рождения брата единственный за лето день, когда нам не пришлось работать. Эта надпись осталась навсегда, но уже как своеобразный письменный памятник труду, который в каждом конкретном случае превращает тебя в человека.
Не помню, помогал ли я родителям на огороде, когда мы жили еще на улице Лесной. Но точно знаю, что уже там обязанности по уборке в доме: мытье полов, чистка половиков и простеньких паласов уже полностью лежали на мне. Мама, занимаясь своими, обязанностями, только приговаривала:
– Хорошо натирай тряпкой пол, особенно пороги в дверях, а то жена достанется щербатая, – пугала она меня, не понимавшего этой связи, и от того старавшегося еще больше.
Но сегодня, когда я любуюсь своей красавицей женой, понимаю: «А все-таки я отлично мыл полы и особенно пороги».
Живя на переулке Советском, мы с подросшей сестрой уже полностью включались в трудовой ритм жизни семьи. На нас по-прежнему лежали обязанности по поддержанию порядка в доме. Что надо было Вале тереть, чтобы муж достался «что надо», я не знаю. Но судя по ее супругу Александру, она тоже старалась отлично.
Хозяйственные заботы начинались, как правило, во время весенних каникул, с посадки картофеля. За пару недель до посадки мы с папой достаем из подвала семенную картошку для проращивания. Когда позволяла погода, выходим на посадку.
Незабываемые вечера. Прогретый за теплый день воздух быстро остывает. Его мягкие клинья перемешиваются с пластами прохладного воздуха, стоящего у земли. Стоит непередаваемый запах от костров, на которых соседи и мы сжигаем оставшиеся с прошлого года бурьян и траву. Вкусный дым тонкими струйками тянется в неподвижный воздух, в какой-то момент, сизой полоской утекая к темнеющему горизонту. На соседних усадьбах, там и тут слышны голоса наших соседей – Богачевых, Мудруков, Ширяевых. Притихшее после трудового дня село, его вечные труженики начинают еще одно лето Господне, благословенное. Сегодня затяжными заполярными вёснами мне отчего-то остро не хватает этой картошки, этих лунок и этих фантастических вечеров.
Я с папой копаю лунки, а Валя с мамой кидают туда клубни с уже белеющими капельками ростков. Поспешая, мы быстро справляемся с этой приятной работой. После этого через несколько дней выезжаем на поле, где земля согревается для посадки немного позднее.
Наступала весна, мы начинали полоть, окучивать, рвать траву многочисленному свиному и птичьему поголовью. И так в течение длинного сельскохозяйственного сезона, который заканчивался только в октябре.
Как страшный сон всей семьей мы вспоминаем сегодня те два или три дня, когда нам надо было выходить по очереди пасти коров коллективного стада. Встать рано утром, провести на солнцепеке день – все это было терпимо. Самым трудным было носиться по полю, собирая, когда это требовалось, коров и телят, разбредшихся в разные стороны. А переживания, что чью-то живность потеряем? Эти мысли заставляли еще больше напрягаться, следя во все глаза за непослушной живностью.
Проще было с домашними животными, которые сидели в загоне, но которые тоже постоянно требовали ухода. И приходилось мешками рвать траву, молоть пшеницу, носить животным воду, исполнять другие поручения.
С детства, участвуя в уходе за животными, привыкаешь к естественному кругу этого процесса. К десяти годам сам начинаешь принимать посильное участие во всех его этапах, включая и забой скота. Этим сельская молодежь отличалась и отличается от городских девушек и парней, которые раскрытыми от ужаса глазами смотрели на это зрелище, случайно попадая в село.
Несмотря ни на какой-то опыт, процесс забоя, к которому взрослые приступали по осени, в детском мозгу, пережившем эмоциональное потрясение от увиденного, рождал разные вопросы. Иногда самые неожиданные.
Папа или кто-то из знакомых закололи нашего поросенка. Он лежит без движения в сторонке. «А сейчас, интересно, его можно еще оживить? Не много ведь времени прошло», – рождается в голове неожиданный вопрос.
Осмолили свинью, убрали в сарай паяльные лампы. Забойщики стоят в сторонке, устроив небольшой перекур. «И сейчас, наверное, тоже можно оживить. И повреждений мало. Да опять же время», – размышляю я, крутясь у взрослых под ногами.
Проходит немного времени. Взрослые опытными движениями приступают к разделке туши. Меня все никак не покидает острейший вопрос дня. «Да и в этот момент, пожалуй, можно. Ветеринаров сейчас вон как учат. Медицина, даже животная, творит настоящие чудеса», – нахожу я все новые убедительные аргументы, занося домой части свиной туши.
Спустя несколько часов, уже поздно вечером, сидя за столом и кушая наваристый шулюм, ставлю жирную точку в теме, волновавшей меня целый день: «А вот сейчас точно уже не оживить. Тут уж никакой доктор не поможет, будь он хоть два раза Айболит».
Как-то после одного из таких забоев, зная, как папа коптит мясо в простенькой домашней коптильне, сами решили с сестрой закоптить сало. Продукта вдоволь, терпения у нас много, можем ждать и час, и полтора. Берем небольшие кусочки сала и вывешиваем над газовым котлом в кухне дома.
– Сейчас, Валюха, будет у нас настоящее сало, – ободряю я сестру, сидящую рядом, – надо только бумажку под него положить, а то вдруг жир будет капать, – предусмотрительно предупреждаю я все возможные огрехи «сложнейшего» технологического процесса.
Сестра одобрительно машет головой. Сидим полчаса.
– Вон, Валюша, уже начинает готовиться, розовеет, – радостно заявляю я, рассматривая сало, которое уже начало таять. 
– А точно получится, – делится сестра со мной первыми ростками сомнения. 
– Конечно, получится, надо только подождать, – говорю я, стараясь убедить уже и себя, и ее.
Технологический процесс был решительно прерван родителями, которые вернулись домой, видимо, на запах сала, пригоравшего на трубах отопительной системы.
Нашему опыту радовался лишь дворовой пес Бим, когда ему были вынесены все остатки нашего коптильного производства. Ободряюще махая хвостом, он будто говорил нам: «Не останавливайтесь на достигнутом, там где-то у родителей еще целый окорок болтается без дела».
В этой связи хотелось бы поделиться одним многолетним наблюдением. Чем лучше и богаче становится жизнь на селе и в стране, тем громче раздаются голоса, что держать подсобное хозяйство – всех этих коров и свиней – очень трудно. Корма, уход, лечение – так все дорого и тяжело, столько забот. Но только на горизонте жизни начинают брезжить настоящие трудности, сразу же разводить коров, телят и свиней – становится очень легко и просто.
В противовес этим заботам, длительным и радостным периодом было время поездок на уборку помидоров. В течение двух, иногда трех недель сентября старшеклассники выезжали убирать помидоры на поля совхоза «Правоегорлыкский». В наших дневниках на долгое время поселялась радостная надпись «На помидоры».
С собой мы брали ведро и небольшой запас продуктов на обед. Всем нам устанавливалась норма сбора помидор. Как правило, это были 20 или 25 ведер. Среди поля, давя колесами кусты краснобоких овощей, движется трактор. В прицепе стоит тройка особенно крепких ребят, которые принимают ведра. И через пять-семь минут звучит чей-то бойкий ребячий голос:
– Людмила Николаевна, запишите первое ведро, – кричит кто-то из мальчишек, первый набравший еще чистое белое ведерко.
Через минуту-другую эта фраза со всех сторон обрушивается на ведущих учет нашей работы педагогов. Как правило, это были классные руководители тех классов, которые выезжали на поля. В тетради они напротив фамилии каждого ставят черточки индивидуальной выработки.
Ребята в кузове, не разгибаясь, начинают принимать десятки ведер с урожаем, которые несут им ученики нескольких классов.
Филонить, отлынивать или обманывать учителей, было не принято. Все же работали на виду, на глазах своих товарищей и девчонок. Кому хочется казаться слабаком?! Вот запустить в товарища перезрелым помидором – вот это другое дело. Слышался громкий вопль пострадавшего:
– Кто это сделал?!
Но все, кто видели смелый бросок, уже склонились лицом к кустам с овощами. Те же, кто ничего видел, сами только что подняли головы и рассматривают всех возможных авторов столь меткого попадания.
 Вспыхивает стремительная перестрелка. Ее результаты красными в мелкую семечку подтеками отпечатываются на разноцветных майках большинства ее участников.
Педагоги строгими голосами успокаивают всех участников великого помидорного побоища.
– Все! Всем успокоиться. Малахов, хватит кидаться помидорами, – мечут они стрелы своего педагогического влияния.
Кто-то из братьев Малаховых отвечает традиционное:
– А я ничего не делаю! Это Рыбальченко первый начал.
Перестрелка стремительно завершается к удовольствию учителей, на лицах которых за серьезной гримасой все же можно прочитать: «Определенно, в наше время и кидались лучше».
Очень редко можно было у ребят увидеть крохотное ведро объемом 3-4 литра. Как правило, наши ведра вмещали 7-9 литров, и лучше всего для этой работы подходили ведра из полиэтилена, которые были легче.
К полудню мы успевали выполнить значительную часть нормы, а частенько справлялись с ней полностью.
Накрывался импровизированный стол, на который ребята, разбившись на группы, выкладывали свой нехитрый обед: хлеб, варенные картофель и яйца, сало, зеленый лук и что-нибудь еще. Со всех сторон слышен шум и радостные голоса. После обеда можно было незаметно, когда позволяла погода, искупаться в канале с бетонными бортами.
Отдохнув, мы быстро, помогая отстающим ребятам, заканчивали выполнение нормы. Почти всегда нам разрешали взять с поля ведро помидор. В эти недели этот овощ дома не сходил со стола. Мы ели его во всех видах, обожая невероятное блюдо – помидоры с сахаром и хлебом. Сегодня, блюдя фигуру, я даже не притронусь к этому старинному сельскому лакомству, в котором килокалорий и углеводов столько много, что после тарелки сладких помидор мне три дня надо не сходить с беговой дорожки.
Когда мы учились в десятом классе, школа, развивая новые формы трудового воспитания и экономического сотрудничества, взяла в аренду у совхоза «Труновский» несколько десятков гектар пахотной земли. Это огромное поле располагалось напротив хутора Богатый. Сегодня въезд на наше поле предваряет странная вывеска, более подходящая для какого-нибудь завода, чем для сельскохозяйственного предприятия. «ОАО «Труновское» Цех №1», –  выведено на ней.
Тогда это была новая форма ученических производственных бригад, начало которым в 1954 году положили как раз школьные трудовые коллективы нашего края.
На том поле мы своими силами сеяли столовую свеклу и морковь и еще что-то из овощных культур. Дневал и ночевал на поле педагог трудового воспитания Александр Васильевич Пивкин, за свое пристрастие к технике имевший устойчивое прозвище «Механ». Ему в помощники совхоз выделил старого механизатора, которого мы все дружно звали дядя Миша. Они-то вдвоем и были главной движущей силой всего дерзкого, практически авантюрного предприятия. Об этом опыте нашей школы я даже делал доклад на форуме комсомольско-молодежного актива страны «Сбор-90».
С поздней осени до весны у нас шли теоретические занятия. Александр Васильевич находил всякие нестандартные приемы довести изучаемый материал. Изучаем устройство обмолачивающего механизма зерноуборочного комбайна.
– Основная деталь барабана, который осуществляет обмолот колосьев, называется …,   – педагог на несколько мгновений замолкает.
Он всем своим видом дает понять, что ждет ответа от нас.
– Ну, кто ночует в скирдах? – спрашивает он, давая невероятную подсказку, вдруг перескакивая на совершенно другую тему.
– Скирдятники, – неуверенно произносит кто-то из ребят.
– Нет, не они, – расцветает в улыбке Александр Васильевич, довольный собственной находчивостью в подаче изучаемого материала.
Секундная пауза.
– Бичи, бичи, – кричим мы, радуясь правильному ответу, своим глубоким познаниям в технике и в жизни на селе.
– Совершенно верно, – поддерживает нас довольный собой Пивкин.
Сейчас задумываюсь: «Вот откуда нам, домашним детям, тогда было знать, кто это ночует по скирдам?». Парадокс, обратная сторона сельского воспитания.
С начала весны до поздней осени старшие школьники трудились на этом поле, добираясь туда или на автобусе, или на «дежурке», или на перекладных. Как-то раз едем мы в будке грузовой машины, оборудованной для перевозки людей. Ехать долго. Нас в кузове собралось порядочно: Паша Гаранов, Димка Середа, Андрей Бор, Миша Бондарь, Сергей Овчаренко, Саша Моша и я. В общем, почти все мальчики класса. У кого-то из парней, конечно же, случайно оказалась пачка китайских сигарет с птичкой на этикетке. Редкостная гадость.
Когда парни закурили короткие без фильтра сигаретки, по будке потянулся препротивный кислый дымок, раздирающий нос и горло.
– Федя, будешь сигаретку, – спросил меня кто-то из них.
– Нет, очень плохой запах, вся одежда пропахнет, – отвечаю я.
– А что, хорошие бы стал, – задает провокационный вопрос кто-то из ребят.
– Нет, наверное, и их бы не захотел, неинтересно мне это, – ставлю я точку во всем диалоге, настойчиво отказываясь от курева.
А так-то в будке ехали Паша Гаранов, Димка Середа, Андрей Бор, Миша Бондарь, Сергей Овчаренко, Саша Моша. Да, особенно Миша и Сергей.
Ну, надеюсь, что никого не забыл. Я ведь не зря был в свое время заместителем председателя совета дружины, которая носила имя Павлика Морозова.
  Нашей техникой на поле был маленький гусеничный трактор Т-70 и школьный МТЗ-80. Всю весну в десятом классе мы изучали теоретическую часть земледелия, устройство тракторов и сельскохозяйственных машин. А с началом лета группами по три-четыре человека три недели отработали на нашем участке.
Мне с Пашей Гарановым довелось в конце июля, после сбора моркови, вспахать несколько десятков гектар земли. Жара градусов под тридцать пять. Трактор с открытыми дверьми гудит рядом с нами. Обменявшись несколькими фразами, начинаем пахать. Плуг опускается на землю, включается передача. Трактор, неожиданно дернувшись, начинает тащить за собой плуг с полированными от долгого касания о землю отвалами лемехов. Блестящие на солнце пласты драгоценного чернозема бегут за трактором. Туда одна тысяча триста метров, назад одна тысяча триста метров.
Мы меняемся. Пока Павел полчаса работает, я могу отряхнуть руками пыль из волос, выколотить нос откуда вылетают кроваво-черные комочки из пыли и лопнувших сосудиков, умыться. После небольшого отдыха уже я меняю друга в кабине аккуратного, как игрушка, труженика Т-70. Проработав так всего несколько дней, по-иному смотришь на работу сельских механизаторов, начинаешь ценить их труд, беречь хлеб, который дается еще значительно труднее.
Но все равно молодость берет свое. И вечером, вернувшись домой, отдохнув и сходив в душ, мы с Павлом спешим в дом культуры, где в тот день идет премьерный показ совершенно нового фильма «Гуга».
На следующее утро все повторяется вновь, и так три недели, пока тебя не заменит следующая группа ребят из нашего или параллельного класса. Единственной девушкой, которая работала с нами на тракторах, была Светлана Скалозубова. Света захотела этого сама, руководство школы разрешило ей. Она на равных сидела вместе с нами на занятиях в классе, была рядом, работая в кабине и МТЗ, и совхозного старичка ДТ-75, и нашего тракторишки Т-70. Сильный человек. И это мужское умение давалось Свете не хуже, чем парням, а где-то даже лучше.
Уж она точно могла лучше многих доложить устройство любой системы трактора. И от нее нельзя было ожидать такого бесшабашного ответа, данного кем-то из моих друзей, на вопрос Пивкина:
– Какие виды тракторов вы знаете?
Этот грамотей выдал незабываемый ответ:
– Я, – говорит, – знаю МТЗ синий и МТЗ красный.
Ну, что тут еще сказать.
Светлана, например, в отличие от меня, даже сдала экзамен на права на МТЗ-80. Я же смог осилить лишь гусеничные трактора, получив специальность сельского механизатора, что было отмечена в аттестате о среднем образовании.
На селе многие, если не все, живут словом «урожай». И это подчас не зависит от места, где трудится человек. Мне, например, всегда было интересно следить по материалам газеты «Нива» о ходе уборочной страды, отмечать успехи хозяйств района в этом важнейшем деле. С интересом я читал заметки о людях села, особенно тех, кого хорошо знал.
Большой мечтой многих парней класса было принять участие в уборке урожая в качестве штурвальных на комбайнах. Интересно, ответственно, да и денег можно было подзаработать. Мы даже получили разрешение на это в совхозе «Правоегорлыкский». Большой ватагой ребят съездили в гараж совхоза, познакомились с механизаторами. Нас даже распределили по экипажам. Меня, узнав среди ребят, решил взять к себе зять нашего соседа Сергея Михайловича Мудрука, который, бывая у тестя, видел меня на огороде за работой.
Но потом что-то расстроилось. Совхоз «Правоегорлыкский» имел, наверное, самые маленькие пахотные угодья в районе. «Видимо, им самим работы мало, поля то у них крохотные. С чего хоть живут?», – обсуждали мы между собой.
Кстати, необъяснимым продовольственным парадоксом, с которым сталкивалась в 80-е годы моя семья, была гречка. Точнее ее отсутствие. Не знаю почему, но за десятилетие жизни в селе я ел гречневую кашу три или четыре раза. В эти годы бутерброды с маслом и черной икрой я видел чаще. Не обманываю. Но почему это происходило, не знаю.
Но поэтому я теперь в отношении этой важнейшей для страны крупы, наверстываю упущенное. Я могу ее есть на первое, на второе и на третье, тридцать дней в месяц. Когда солдаты в части после двух недель «гречневой диеты» начинали воротить носы от полевого супа и гречневой каши, понять их я не мог. Приходилось рассказывать эту историю из своей жизни.
В период уборочной страды на протяжении многих лет в селе происходило еще одно необъяснимое явление. Именно в эти две-три недели невозможно было в магазине купить обычного хлеба. Не могу сказать, с чем это было связано. Версий, стоя в очереди в магазин, можно было услышать множество.
– Это сейчас начали молоть муку нового урожая, а ее еще мало, вот и не успевают печь хлеб, – говорит кто-то из женщин.
– В отпусках все пекари, одни лодыри кругом, – произносит кто-то в сердцах.
– Это вредительство, – говорит пожилая старушка с крохотной авоськой в руке.
– Да, да! Это вредят Горбачеву, чтобы было недовольство, чтоб его снять, как Николая в 1917 году, – произносит дряхлый старичок, который, по-видимому, сам видел, как «снимали» царя.
Но факт остается фактом, многие дончане до сих пор, я уверен, помнят эти странные летние перебои с хлебом.
Однажды мне в такой очереди пришлось простоять несколько часов. Я задержался настолько, что своим отсутствием сорвал семейный поход в кинотеатр на фильм «Грибной человек».
– Федя, ну где ты был? – расстраивается папа, встретив меня, когда я в начале восьмого часа вечера возвращаюсь домой из хлебного магазина на улице Красной, – почему так долго? Мы без тебя в кино не пошли.
– В очереди стоял три часа. Хлеба не было ни в «мелиораторском» магазине, ни в «Черемушках», нигде, – сообщаю я причину своего столь долгого отсутствия.
С той поры я так и не видел той ленты – «Грибной человек», как и отечественного фильма «Белорусский вокзал», который не смотрю, правда, по другой причине.
С детства увлекаясь военным делом, военной историей, от чего-то не могу смотреть эту замечательную, но сентиментальную, даже по моим меркам, кинокартину. Классу к седьмому мое увлечение военной историей оформилось в более конкретное хобби – коллекционирование военной формы. Сначала это были петлицы и погоны, которые многочисленные братья привозили, возвращаясь со службы в армии и флоте. Дальше больше, какие-то предметы пробовал делать уже сам.
 Медалями мне тогда служили огромные пуговицы от старого папиного пальто. Позже их заменили юбилейные рубли с В.И. Лениным и памятником «Родина-Мать» на аверсе. К ним я припаивал ушко и толстой ниткой привязывал к бумажной пятиугольной колодке. Красота! Хоть на парад.
Первой жертвой на сомнительном пути собирательства и коллекционирования стал папин бостоновый пиджак, тот самый, в котором он служил инкассатором в Апшеронске. Добротную вещь ожидала судьба гусарского мундира. Для этого я безжалостно отрезал низ пиджака по разрез внутренних карманов. Обшил грудь бельевой веревкой, сконструировал из отложного стоячий воротник, обшил отвороты рукавов красной тканью. Нарадоваться не мог своим творением. Или не успел?
Меня, можно сказать, даже не наказывали. Так, не большой нагоняй. Потом офицерская рубашка, подаренная братом, стала моим ветеранским мундиром. На ее груди прикреплял орденские планки, сделанные из реечек фанеры, оклеенных полосками бумаги, которые разукрашивал под цвет настоящих лент. Расцветку лент выучил уже тогда по книге, которую две недели перед покупкой прятал на полках в книжном магазине.
– Что это у тебя, Федя, погоны офицерские, а на планках два ордена солдатской Славы видны? – задавал вопрос дядя Вася Глушнев.
– Так им могли награждать младших лейтенантов авиации, – довольный собой показывал я знание тонкостей советской наградной системы, – вот, на погонах авиационные петлицы даже видны, – закреплял я свой успех.
За нашим разговором внимательно следят мои родители, тетя Вера, дядя Валера и тетя Катя Волковы. 
Как я рад, что все это было! Как счастлив, что рядом были все эти люди, любовь к которым переполняет сердце, заставляя выводить на экране крохотного компьютера их дорогие имена, вспоминать все бывшее в эти удивительные, бесконечно восхитительные годы детства, юности и взросления, в годы жизни.
Научившись обращаться со швейной машинкой, я несколько раз перешивал свои школьные брюки, немного суживая их внизу. В комплекте с итальянским демисезонным ботинками на молнии, купленными в городе Кирове, получался залихватский наряд. Реконструкция брюк была не очень видна, и меня ни разу в школе за нее не ругали.
А однажды мне даже посчастливилось стать законодателем моды. Ну, я так считаю. В «Детском мире», весной 1988 года, я купил себе недорогую шерстяную кепку в клетку. Купил и стал носить ее в школу. Почему-то мне казалось, что я в то время стал первым, кто начал носить такие головные уборы. Хотя, наверное, таким законодателем себя читали многие? Но вслед за мной такая кепка появилась сначала у Андрея Бор, затем еще у кого-то из ребят класса, дальше больше.
Кроме мундиров, еще одним большим увлечением моего детства был спорт. Надеюсь, что многие со мной согласятся, если я скажу, что в нашей школе царил культ спорта. Конечно, как и везде были троечники по физкультуре и увальни. Однако атмосфера вовлеченности в занятие спортом была всегда. Ее формировали школьные традиции и коллектив педагогов, которые руководили спортивной работой в школе.
Среди них главной фигурой был Юрий Николаевич Скляров. Как и большинство моих педагогов, Юрий Николаевич всю свою жизнь отдал школе, спорту и детворе.
И пусть к ним в каморку в спортзале нельзя было зайти из-за табачного дыма, но то, как он работал с детьми, дорогого стоило. Я много лет ходил на секцию баскетбола, которую вел Юрий Николаевич. Я сам не очень высокого роста и пошел туда еще, чтобы вытянуться, как поступали многие мальчишки. Это только Васе Бобрышову не о чем было переживать.
Юрий Николаевич, мужчина среднего роста, показывал всем нам, чего можно достичь, имея главное – желание. Никогда не забуду, как сам Скляров мастерски играл в баскетбол. В глазах стоят моменты, когда он подпрыгивает и в броске, будто на невидимой ступеньке, на несколько мгновений замирает в воздухе. После чего следует почти всегда безукоризненное попадание и спуск на землю с той незримой опоры.
Баскетбол усилиями такого преподавателя становился, без преувеличения, культовым видом спорта в школе. А кроме того, как я уже сказал, традицией. В начале 70-х годов баскетбольная команда нашей школы победила во Всесоюзном первенстве на приз газеты «Комсомольская правда». Об этом, без преувеличения, блестящем результате каждый мальчишка мог прочитать на стенде наших школьных достижений, что висел в фойе. В мои годы таких всесоюзных успехов, к сожалению, уже не было, но вовлеченность в спорт была феноменальной.
Идет матч на первенство школы по баскетболу. Я в составе команды 8 «В» класса борюсь на площадке с лучшей командой школы и района из 10-го класса. В эту команду входили Виктор Вакула, Дмитрий Богословский, Виктор Витохин и еще несколько отличных спортсменов. Они три дня назад победили в первенстве района команду безопасненской школы №3 с космическим счетом 98:12.
Проходят первые три минуты матча. Крохотный спортзал школы не может вместить всех желающих. На глазах изумленных взрослых и детей происходит что-то невероятное. Команда восьмиклассников выигрывает у расслабившихся чемпионов со счетом 10:2. Зрители ревут от восторга.
В зал стремительно входит Светлана Сергеевна Мирошниченко, узнав счет, кричит нашей команде:
– Восьмой «В», выиграете у десятого класса, ребята, всем пятерки ставлю по химии в четверти, – заводит она нас и весь зал.
Помрачневшие вдруг десятиклассники пропускают после этого еще пару мячей. Но потом опыт берет верх. Сначала старшеклассники применяют тактический прием – просят судью, неизменного Юрия Николаевича, заменить мяч. Минута-полторы перерыва сбивают наш задор и неистовый напор. Затем в честной борьбе команда Вакулы зарабатывает едва не ускользнувшую от них победу. Памятная игра.
Через пару лет, когда уже мы были выпускниками, та команда, наших бывших визави, приехала из своих военных училищ и институтов на каникулы в Донское. Мы вновь встретились на площадке. Ребята победили и в тот раз, но играли уже как-то сухо и рационально, без юношеских эмоций. Розыгрыш игровой заготовки, вывод атакующего игрока на позицию, бросок. Не так ребята играли в их лучшие годы.
Все упражнения, которые нам приходилось осваивать, Юрий Николаевич неизменно показывал сам. Особенно хорошо у него удавались прыжки в высоту. Частенько он рассказывал об учебе в пединституте, о спортивной атмосфере, духе соперничества, которые царили в студенческо-спортивной среде.
Тренировки по баскетболу Юрий Николаевич проводил для нескольких групп и до учебы, и после занятий. Утром в семь часов мы уже в спортзале. Быстрая разминка. Приступаем к отработке приемов необходимых в игре: разведка, освобождение и уход от противника, маскировка, повороты. Коронкой среди нас в то время был прием «Бросок по кольцу с использованием двух шагов». В конце часовой тренировки – двадцатиминутный матч. Вспоминается, как Дима Богословский, его друзья тренировались в поясах, нагруженных большими пластинами свинца. После таких тренировок они во время настоящих игр просто летали по залу. Закончив тренировку, мы, кое-как помывшись под умывальником, отправляемся на занятия.
С баскетболом я не расставался и дома, даже летом во время каникул, бегая под кольцом, устроенным на фронтоне папиного гаража. Само кольцо он изготовил на работе – настоящее большое, высокое, с сеткой из продуктовой авоськи.
Подстать Склярову были пришедшие в школу Юрий Викторович Шокарев и Игорь Георгиевич Кимсас. С Шокаревым мы участвовали в чемпионате края по баскетболу, ездили по селам края на матчи этого первенстве.
С приходом Кимсаса в школу пришла традиция рукопашных восточных единоборств, мастером которых был Игорь Георгиевич. Он же, как офицер запаса, был нашим преподавателем по начальной военной подготовке. Под руководством Игоря Георгиевича мы выиграли в восьмом классе районный этап военно-спортивной игры «Зарница». Он проводился на территории пионерского лагеря «Колосок», где мы прожили два или три дня.
После этого была памятная поездка в город Пятигорск на краевой чемпионат «Зарницы». Вначале мы все вместе должны были пробежать стайерскую дистанцию в 1000 метров вокруг озера в городском парке. Это было испытание командного духа, так как время засекалось по последнему финиширующему участнику команды. Нашим девочкам было тяжело держать темп рвавшихся вперед мальчишек. Приходилось снижать скорость и, словом, поддерживать девчонок.
Первым среди нас финишировал Дима Рыбальченко. Бедный Димка, спортсмен и атлет, вообще, мне кажется, бежал в четверть силы. С Димой мы узнали среди участников наших старых соперников по баскетболу из села Дивного.
– Дима, узнаешь дивненских пацанов, – говорю я другу.
– Ага, они, – отвечает он, – а помнишь, Федь, как они собирались нас побить после игры, – вспоминает он одну из самых памятных поездок.
– А то, – восклицаю я, вспоминая произошедший за полгода до этого инцидент, когда грудью на защиту своих воспитанников встал Юрий Викторович.
Миша Бондарь и я участвовали в военно-топографическом этапе соревнования.
Подходит к нам Игорь Георгиевич и спрашивает:
– Ну что, готовы?
– Угу, – звучит не очень ободряющий ответ.
– Игорь Георгиевич, а наша команда на каком сейчас месте, – спрашиваю я педагога.
– Если вы займете первое место, то мы вырвемся вперед, – ободряет он нас.
Мы с Мишей заняли место в серединке списка из 34 команд. Примерно такое же место заняла наша команда по итогам всего первенства. Не плохой результат.
И Игорь Георгиевич и Юрий Николаевич исподволь подталкивали многих ребят школы к поступлению в военные учебные заведения. В этом, кроме всего, была видна их большая работа, как патриотов, граждан страны, которые широко смотрят на происходящее в мире, на будущее нашей родины. Мой выбор и мои подполковничьи погоны – это, в какой-то мере, результат и их работы непростой, многолетней, но такой необходимой и важной.
Еще одним большим спортивным увлечением стала легкая атлетика. Этому не смогла помешать даже трагическая травма, которую я получил, искусанный собакой.
Как-то раз на занятия физкультурой к нам пришел незнакомый молодой мужчина. Поздоровавшись с Юрием Николаевичем, как старые знакомые, гость спросил, кто хорошо бегает из ребят нашего класса.
–  Вот, Рыбальченко, Середа, Гаранов, Колпаков, –  перечислил Юрий Николаевич эти и еще несколько фамилий. 
Гость, который назвался Сергеем Федоровичем Долженко, назначил нам встречу вечером на стадионе села. На встречу пришли уже не все ребята, после беседы, пары пробежек остался вообще я один. Сергей Федорович работал руководителем легкоатлетической секции Детско-юношеской спортивной школы, которая располагалась в районном доме культуры. Начались мои занятия в легкоатлетической секции. Они продолжались два с половиной года, в течение которых мне приходилось делить свое время между учебой, спортом, работой в комитете комсомола школы. Это была славная пора!
Сергей Федорович был сыном нашего сельского краеведа, исследователя и художника Федора Николаевича Долженко. Три раза в неделю я занимался у Сергея Федоровича, который набрав группу молодежи, как я, готовил нас к первенствам края по легкой атлетике. Рядом с нами тренировались старшие ребята. Вот стометровку бежит Дима Богословский. Склонив голову набок, он летит к финишу, показывая отличный результат.
– Техника своеобразная, чем-то напоминает Бена Джонсона, – говорит Сергей Федорович, указывая нам на Дмитрия, – но начни сейчас исправлять ее, испортим спортсмена.
Подходит к тренеру Дмитрий, он тогда готовился поступать в институт.
– 11 и 5 десятых, – озвучивает Сергей Федорович результат Дмитрия, – выпишу тебе квалификационную книжку со вторым разрядом.
Чтобы привыкнуть к современным стадионам и спортивному снаряжению, мы, бывало, выезжали на занятия в Ставрополь. Проводили тренировки на стадионе «Динамо», бегая по его резиновым дорожкам, невиданным нами ранее. В этих поездках наш тренер раскрывался еще и как человек.
– На своем первом первенстве района я бежал свою излюбленную среднюю дистанцию, 800 метров, – рассказывал Серей Федорович, – выходят на старт, играя мускулами, известные тогда спортсмены района, в спортивной форме «с иголочки», – тут он перечислял фамилии спортсменов из Донского, Труновского и Безопасного.
– И я в простых спортивных трусах и майке, представляете, делаю их с большим запасом», – распаляется он, вспоминая свою молодость.
Большим событием стало участие в чемпионате Ставропольского края по легкой атлетике. На том первом для нас да, по-моему, и для Сергея Федоровича, как тренера, первенстве чемпионкой края стала моя старая знакомая Марина Бардакова. Марина в секторе прыжков в длину показала самый лучший результат, прыгнув, если не изменяет память, на пять с половиной метров.
Я в беге на свою любимую стометровую дистанцию сумел показать шестой результат в крае. И сейчас неважно, что это было первенство среди сельских спортивных школ, и что самые быстрые мальчишки ставропольских сел, скорее всего, остались дома. Все это было. И эти события и победы складываются в нечто большое, что называется жизнью.
Ах, если бы не соседская собака! Вновь и вновь думаю я. Какие бы могли быть результаты.
Последний раз я виделся с ним на все том же сельском стадионе, летом 2002 года, будучи в отпуске. Шла тренировка, которой он руководил с неизменным упорством и энергией. Молодые спортсмены завершали разминку, выходили на дистанции забегов.
– Ну что, Федор, как ребята, – после традиционных приветствий поинтересовался Сергей Федорович у меня, – как выглядят?
– Отлично выглядят, молодцами, – сказал я о спортсменах, которые действительно имели горящие глаза, с желанием выполняли все элементы тренировки. Немного поговорив со своим тренером, я ушел со стадиона, довольный этой, в общем-то, ожидаемой встречей.
А вот с дополнительным образованием в школьные годы как-то не заладилось. Все началось с занятий балетом, которые проводила мама моей одноклассницы Машы Долдиной – Тамара Георгиевна. Меня активного и энергичного мальчика она пригласила в свою только что открытую группу. Два или три раза мы с мамой приходили по вечерам на занятия балетом. Как-то раз занятие все переносилось и переносилось. Чтобы скоротать время, решаем с мамой пойти в кино в соседний дом культуры. Показывали отличнейшую ленту «Викинги», которую помню до сих пор.
Домой мы вернулись позднее обычного, чему был очень недоволен папа. Очень! Мне пришлось оставить большой балет. Видимо, в этот непростой момент моей творческой жизни, на этом повороте меня и обошел, опередил Николай Цискаридзе. А Тамара Георгиевна говорила, что у меня были способности. Из той балетной группы до каких-то результатов дошла, по-моему, лишь Лина Надеина.
Сожалею, что в ту пору мне не довелось учиться в детской музыкальной школе. Я подзабыл какие-то детали, но Ольга Звягинцева, еще одна моя одноклассница, недавно напомнила, что обучение в музыкальной школе всегда было платным. «Точно-точно», – вспоминаю я. Родители говорили, что во время строительства дома им было не потянуть еще и мое обучение в музыкальной или художественной школах.








ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

Стремительно приближалось время окончания школы. За несколько недель до выпускных экзаменов к нам в класс пришла сотрудница центральной детской библиотеки. Она принесла наши читательские листки, чтобы мы, окончив школу, не разбежались, позабыв сдать взятые домой книги. Большинство полученных на руки изданий, судя по названиям, были взяты для подготовки к экзаменам и поступлению в институты и техникумы.
Но были и другие примеры. Библиотекарь читает фамилии ребят, названия и просроченное время возвращения книг.
– Краснощеков Павел, «Мишка-Топтыжка» и «Солнышко в лукошке», февраль 1983 года,  – улыбаясь, произносит женщина.
А все ребята в классе, Людмила Николаевна умирают от смеха. Сам Паша просто катается по полу. Больше всех, вытирая слезы, как заклинание, произнося названия книг, хохочут лучшие Пашины друзья Дима Пенчуков и Миша Бондарь. Выходит, что где-то со второго класса не появлялся в библиотеке наш Павел.
И это притом, что Краснощеков остается для меня примером исключительной одаренности. Лишь пару раз в жизни я встречал людей такого таланта, умственных способностей, такой искорки одаренности. Он легко решал задачи любой степени сложности, по всем точным дисциплинам: алгебре, геометрии, физике и химии.
Павел удивил меня, рассказывая в подробностях, которые я потом смог  проверить по фотографиям, об убранстве села во время празднования 200-летнего юбилея в сентябре 1977 года. Паше было тогда три года, однако он ясно запомнил многое из того, что сегодня можно видеть лишь на фото.
Медали Павел по окончании школы не получил. Так бывает в жизни. Наверное, свою роль сыграли предметы естественнонаучного и гуманитарного характера, а может быть физкультура, не знаю. Но когда после написания выпускной экзаменационной работы по алгебре Людмила Николаевна собрала класс, чтобы довести результаты работ, она, размахивая листком с оценкой Павла, произнесла:
– Вот кому надо вручать медаль!
И была совершенно права.
Когда мы писали экзаменационную работу по русскому языку, видимо, привыкшие к моим сочинениям учителя русского языка и литературы ждали от меня какой-то особенной работы.
Одна из тем была посвящена образам героев произведений Михаила Юрьевича Лермонтова. В тот год это была, пожалуй, самая потенциально сильная, хотя и самая сложная тема.
Анна Ивановна Пшеничная подошла ко мне и, склонив голову, видеокамер тогда еще не было в классах, шепчет:
– Федор, бери Лермонтова, кому писать кроме тебя, – как может, ободряет она меня.
Ей вторит Пивкина, слегка помахивая головой, когда я после слов Анны Ивановны поднимаю глаза на нее.
Дорогие мои педагоги, спасибо вам за такое важное в жизни доверие. Тогда я выбрал другую, военную тему, которая была легче, которая была более на слуху. Но я запомнил и ваши слова, и ваши взгляды в тот памятный день. И все написанные сейчас строки – мой своеобразный ответ всем вам. Тем, кто верил в нас всех долгие годы своей трудной, но нужной и благородной работы.
«Федор, кому писать кроме тебя», – стало своеобразным маяком для меня в этой работе.
Впереди были еще несколько экзаменов. Был выпускной вечер, такой привычный и такой непохожий, и у каждого поколения свой. Но мы смело шли вперед, потому что знали: в нас верят наши родные и близкие, наши педагоги и наставники.
 В заглавие книги я поставил такие странные на первый взгляд слова. Появились они вроде бы случайно. Однако я уже давно не верю в случайности. И весь мой рассказ, все примеры, чаще веселые, иногда с ноткой печали или грусти только об одном.
Будь открыт этому миру, полюби хоть немного, хотя бы чуть-чуть тех людей, что встречаются тебе на жизненном пути – и ты полюбишь саму жизнь. И она будет дарить тебе все новые и новые встречи с теми, кто не позволит остановиться всепроникающей силе любви, человеческого тепла и доброты.
Обычные и даже банальные слова. Однако я в самом начале предупреждал, что это будет рассказ об обычном человеке, обычном счастливом человеке, каких много.