Я ждал тебя... Глава 24

Чем чаще Таисия заходила навестить Антона, тем более скорыми темпами он поправлялся. Она приходила, давала ему лекарства, прокапывала ему глаза, а потом садилась рядом, и они о чем-нибудь говорили. Свои обязанности добровольной сиделки Таисия исполняла безукоризненно: ни разу не опоздала, ни разу не позабыла о нем, хотя Антон знал, что она очень занята с детьми. Антон знал, уже подметил, все моменты, когда она приходила, - и за несколько минут до этого начинал нетерпеливо ворочаться и волноваться, а вдруг в этот раз что-то помешает ей прийти. Но Таисия неизменно приходила, и Антону хотелось, чтобы эта неизменность, незыблемость продлилась всю жизнь. Он с грустью отмечал, что с каждым днем чувствует себя всё лучше, - а значит, и процесс его лечения неумолимо подходит к концу.

Антон догадывался, что уход за больными прописан особой буквой в книге христианской добродетели. Ему, снедаемому сомнениями, так хотелось задать этот вопрос Таисии. Она приходит к нему, потому что так велит ей христианский долг перед ближним? Антон мучился этим вопросом, и однажды всё-таки решился озвучить его.

- Тася, ты ухаживаешь за мной из-за твоих духовных убеждений? - Антон говорил, с трудом подбирая слова, и ему показалось, что из его уст этот вопрос прозвучал нелепо.

Таисия, сидя напротив, еле заметно улыбнулась, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, - только ресницы опустила.

- Не только. Но еще и потому, что ты... очень нравишься мне.

- Смеешься?.. - досадливо произнес Антон, но сердце у самого заколотилось и запрыгало, словно какой-нибудь барабан под рукой шаловливого ребёнка.

- Нет, - вполне серьезно ответила Таисия. - Почему ты так плохо к самому себе относишься?
 
- Потому что я знаю, каков я...

Таисия сделала вид, что не понимает, о чём он говорит, и перевела разговор в другое русло. Она вдруг испугалась; зная, что именно Антон имеет в виду, она не хотела развивать эту тему. Таисия чувствовала, что Антону это причиняет невыносимые страдания. Она всмотрелась в него украдкой: что уж тут говорить, по меркам обывателя, Антон был некрасив. Но ведь он был не виноват в том, что его лицо обезображено. Его взгляд излучал такую доброту, такую доверчивость и жажду получить хоть немного тепла, что его лицо, озаренное этим светом, было даже привлекательным, - но как было убедить в этом самого Антона?!

Он до сих пор был уверен, что Таисия ничего не знает о его жизни, о том, откуда появились его увечья, - но на деле она знала, похоже, даже больше него самого. Ему в свое время не пришло в голову расспросить об этом директрису - Лидию Ильиничну, - а Таисии пришло. Впрочем, расспрашивать долго не пришлось, - директриса сама всё выложила Таисии, как будто та была ее давней подругой.

- Антон мне говорил, что он сирота...
 
- Да есть у него мать! Это про отца ничего не известно, а мать работала проводницей на пассажирском поезде, и Антон появился, похоже, в результате мимолетного дорожного приключения. Позже мать лишили родительских прав за жестокое обращение с ребенком, побои и алкоголизм. Причём она не была алкоголичкой в привычном смысле этого слова. Я знаю об этом из судебного заключения, я его читала. Она не пила по-чёрному, но, если уж выпивала, то с ней происходила какая-то ужасная перемена, она свирепела, теряла над собой контроль, и всем вокруг, особенно сыну, доставалось очень круто. Маленький Антон жил спокойно только от одного распития водки до другого или же когда мать уходила в рейс, а он оставался у своей бабки. Соседи рассказывали, что, трезвая, мать обходилась с ним ласково, брала на руки, и Антон ластился к ней, как глупый, пришибленный котёнок, которого, наконец, немного пригрели. Пригрели, потому что настроение было хорошее. Но на самом деле это было не более, чем ласка хищника перед тем, как сожрать свою жертву.

Это была необъяснимая, корнями уходившая в потемки человеческой души, ненависть к своему отпрыску. В опросных листах, со слов самой матери, было зафиксировано, что она не может объяснить своего отвращения к ребенку.

Наверное, - подумала Таисия, - ей просто нужно было кого-то обвинить в том, что жизнь не удалась, на ком-то выместить свою злобу. Беззащитный ребенок, не способный дать отпор, лучше всего подходил на роль козла отпущения.

Мать признавалась, что била не со всей силы, - но не потому, что боялась, что кто-то из соседей заметит следы побоев, и не из жалости, - жалости к Антону она никогда не испытывала. Она делала она это для того, чтобы у Антона оставались силы дольше терпеть побои. Осознание того, что это - ее ребёнок и она может полностью распоряжаться его жизнью, щекотало ей нервы.

После разговора с директрисой, Таисия направилась прямиком к Антону, - его лихорадило и он бредил, был практически без сознания. Тогда она принесла таз с прохладной водой и полотенце, и стала обтирать его лицо, попутно невольно его рассматривая. За что страдал он, будучи невинным ребенком? За что получил уродливые отметины на всю жизнь? Конечно, был во всем этом какой-то смысл, была воля Господа, чтобы этот мальчик пострадал. Таисия теперь знала главное: без вины виноватый, он мог бы пойти по совсем другому пути-дороженьке, озлобиться, возненавидеть весь мир... Так странно, что он все же остался человеком. Как же он после этого говорит, что никогда не чувствовал силы, которая держала его на правильном пути!

Ему, конечно, было трудно; одному Богу известно, как Антон справлялся со своими болью и отчаянием, - и Таисия прониклась чувством уважения и нежности к распростёртому перед ней страдальцу. Таисия склоняла голову перед силой его души и характера. Увечья Антона вызывали в ней тот же трепет, который она бы испытала при виде старого искалеченного солдата...

Вскоре Антон начал подниматься с кровати; но его попытки быстро включиться в работу, наверстать упущенное, не увенчались успехом. Таисия по-прежнему проводила с ним много времени, а ему всё было мало; когда она исчезала по делам, Антон чувствовал себя так, как будто у него отняли что-то важное, какую-то часть его самого. Вокруг него тут же образовывалось безвоздушное пространство, вакуум. Как же всё-таки здорово, что он заболел! Не случись этого, они, может быть, никогда не провели бы вместе столько замечательных мгновений, не рассказали бы друг другу так много вещей, которые волновали их.

В это же время в лагерь пришли мешки с овощами, - неизвестный человек решил сделать для сирот доброе дело. Мешки были привезены на стареньком грузовичке и небрежно выгружены прямо рядом с детской площадкой самим водителем, который тут же удалился, отказавшись от чая. Сотрудники детского дома во главе с директрисой всегда радовались таким подаркам, потому что помощи от государства все равно не хватало. Всегда приятно побаловать ребятишек если не сладостями, то хотя бы добавкой к обеду.

Директриса отправилась осматривать прибывший гостинец, за ней следовала помощница с тетрадкой, готовая составить перепись содержимого мешков. Но когда директриса начала один за другим открывать мешки, ее лицо медленно поменяло цвет на какой-то сродни картофельному. Из мешков, стоило только развязать грязную тесемку, вырывался противный запах гнили. Все овощи, похоже, были прошлогодние и, должно быть, хранились неправильно, - они были гнилые, кое-где даже с плесенью. Отправитель даже не удосужился перебрать свои запасы, но так как выбрасывать их было, видимо, жалко, решил, что кухаркам из детского дома делать-то особо нечего, - вот, пусть и займутся наконец-то чем-нибудь полезным.

Директриса в гневе взялась за один мешок и повалила его на землю: гнилые клубни картофеля вперемежку с гнилой морковью выкатились из мешка прямо под ноги испуганной помощницы. Антон и Таисия, сидевшие на лавочке в окружении детей, застыли в ожидании того, что же сейчас будет. Антон отметил про себя, что еще месяц назад детей бы повеселила эта картина, и они начали бы противно хихикать, видя, как бесится директриса. Но после знакомства с Таисией все изменилось: она растолковала детям, что чужое горе – не такое уж чужое и далекое, тем более в их маленьком, замкнутом мире. А Лидия Ильинична – она же только для них старается, она ведь только на вид такая суровая. Дети молча и напряженно смотрели на свою директрису; все чувствовали, что сейчас грянет гром. 

- Вот значит как?! – взревела директриса. – Душу свою спасаете такими подарочками!? Детей своих собственных не стал бы, небось, таким дерьмом кормить! А сироты как будто нелюди: все проглотят - и не подавятся? Ох уж эти мне добро-деятели! Погреб свой ты очистил – а с совестью-то как! Не грязная совесть-то?

С этими словами директриса сорвалась с места и широкими, нервными шагами удалилась. От Антона не ускользнуло, как она заламывала при этом свои мелко-дрожащие руки. В сущности, ей было наплевать, что придется выбросить все овощи, - перебивались до этого, и сейчас перебьемся… Но она не терпела, не выносила, когда ее кто-то обманывал, - возможно, из-за какого-то старого воспоминания, еще из ее молодости, - а вместе с ней обманывал вверенных ей детей, ее Антона, наконец, который будет вынужден, еще не до конца оправившись от болезни, перетаскивать это гнилье на помойку.

Таисия попросила Антона извинить ее, встала и направилась вслед за директрисой, которую в этот момент нужно было поддержать. Конечно, она сейчас начнет звонить по имеющемуся у нее номеру, набирая его дрожащими пальцами, ошибаясь и снова набирая. Конечно, ей никто не ответит, - а она будет исходить желчью и злобой, слушая равнодушные гудки на том конце провода. С ней нужно было поговорить, любыми способами отвлечь ее от этой истории. Когда она возвращалась в привычное хладнокровное состояние, она снова становилась способной свернуть горы.

После болезни Антон стал похож на вешалку, на которую нацепили ветхий тулуп из ослабевших мышц и старое пальто из бледной кожи. Он еле сидел, упираясь обеими руками в лавку. Уйдя в свои мысли, опустив голову и рассматривая свои ступни, он ждал возвращения Таисии, даже не замечая, что вокруг него царит все та же напряженная тишина и что дети не возобновляют своей игры. И вдруг тишина отозвалась в ушах Антона ударом набата, он поднял глаза и увидел, что дети испытующе на него смотрят своими жесткими, колючими глазками, в которых горела настоящая ненависть, настоящее волчоночье соперничество за кусок мяса…

Вперед вышел Виталик, тот самый, который несколько недель назад у всех на виду поломал куклу. В его крошечной ладони была стиснута гнилая, зловонная картофелина. Внутри она была вся тухлая, от нажатия лопнула, - и по маленькой руке поплыла гнилостная жижа, забрызгав детский башмачок.
 
- Не забирай у нас Тасеньку, понятно?! – процедил сквозь зубы мальчишка, и другие дети подхватили угрозу. Не забирай! Не забирай! Виталик, видимо, был глашатаем всеобщей воли, он продолжал: «Раньше она все время проводила с нами, а потом ты у нас ее забрал! Она сюда к нам пришла! А ты здесь всего лишь поломойка!»

Все дети думали так же, как Виталик. Они обступили Антона, и он заметил, что они тоже сжимают в своих ладошках гнилые корнеплоды. Антон знал, что произойдет в следующую минуту, как знает любая жертва, которая пусть и с непониманием смотрит на занесенный над нею нож. Первым бросок осмелился сделать Виталик, - и оказался поразительно точен: гнилой клубень угодил прямо в поврежденный глаз Антона. Антон от неожиданности не успел и прикрыться; он ожидал такого зверства от чужих, но от своих, ради которых трудился, за которых переживал, - не ожидал. Антон, зажав рукой правую часть лица, еле подавил крик боли и обиды. Когда он отнял руку, под глазом стала заметна внушительная розовая ссадина.

- Тасенька наша! Она наша! – вопили дети, как маленькие зверята, почуявшие кровь, - и на Антона обрушился град из гнилой картошки.


Продолжить чтение http://www.proza.ru/2015/11/22/1482