Какой мерой меряете

Александр Колупаев - http://www.proza.ru/avtor/kf1950

        У нас на краю села жила ведьма! А этой весной, село взбудоражило событие – у ведьмы появился спутник. Это был мужчина с нелепой фигурой и грубым лицом, словно наш деревенский плотник Кузьмичев, от нечего делать, вытесал его из полена.
    В то майское утро плёлся я по дорожной колее, прутиком отчерчивая замысловатые зигзаги в пыльных проплешинах.
    До ведьминого дома оставалось-то шагов сто, как нескладно-лохматый мужичок, открыв низенькую дверь, грёб своими длинными, почти до колен, руками зазывая меня войти.  Набрав в легкие воздуха, словно собираясь прыгнуть в воду, я зашел в сени и, открыв дверь, ведущую в дом, очутился в первой комнате. Пахнуло чем-то затхлым и кисло-противным. Свет, пробиваясь через грязные занавески, освещал стол заваленный посудой и какими-то объедками. Жужжали мухи,  пируя в этих отбросах, стало как-то не по себе и захотелось на воздух. Из второй комнаты послышался слабый голос, «чурбан» легонько подтолкнул  меня туда.
  Всклокоченная постель, с подушки на меня глянули глаза ведьмы. Но не было в них ни презрения к роду человеческому,  ни желания навредить, это были глаза больного человека и они молили о помощи. Я, робко подошел ближе.
 - Там, там, в бутылке, дай…. – слабым голосом попросила она.
    Я взял бутылку, где плескалась светло-коричневая жидкость.
  Её сожитель схватил со стола чашку, протер её краем рубахи и протянул мне.
   Налил половину чашки, пахнуло водкой. Старуха протянула руку и, стуча зубами, выпила. Откинулась на подушку, схватив меня за руку, попросила:
 - Не уходи, мне страшно!
 И тут во мне что-то произошло – ведьма, которую опасается половина села, сама боится!
 Да и не ведьма это вовсе, а больная женщина. И не такая уж она старая, вон как цепко меня за руку схватила.
 - Не осуждай меня! Да, я пью! А ты что бы делал? Она все время приходит и приходит… - ведьма бросила мою руку и села на кровати.
 - Придет и смотрит…, смотрит, своими синими глазищами так и сверкает! Ни днем, ни ночью от неё покоя нет! Ходит и ходит! Смерти моей хочет! А вот и фиг ей! – старуха, сложила кукиш и ткнула им в пустоту угла.
 - А ты не бойся, тебя она не тронет, ты-то ей ничего не сделал. Побудь со мной, я тебе денег дам, ты только немного посиди подле меня, я чуток, посплю. Как выпью, так и лучше сдется, а так житья от них нет! Ни поспать, ни забыться….   И огород забросила, чего изготовить поесть – не могу! Боренька, ходит голодный, а ему нельзя – больной он…. Ты послушай, меня, может и легче мне станет! Это вроде как на исповеди – тебя священник выслушат. А ты в церкву ходишь?
  Она села на кровать, свесив босые и слегка синюшные ноги.
 - Вишь, даже отекать мои ноженьки от этой проклятущей пьянки стали! А какие были! Начальник отдела, майор Никишкин, так мне и говорил, а…, - ты ещё маленький, не поймешь… - частила она и тянулась к бутылке.
  Я подал бутылку ей. Она сделала глоток прямо из горлышка, вытерла губы рукавом застиранного халата.
 - Вот с этого, Никишкина, майора и началось всё! Ты знаешь, - она снова схватил меня за руку, - Муж мой Коленька, военным был, шинель, погоны как у всех, а он статный, да красивый! Сапоги как начистит, да пройдется по улице, все девки вслед обертаются!  А служил он знаешь, где? – она придвинулась ко мне, - В ведомстве Берии!!!
- Вот после свадьбы и устроил он меня в областное НКВДе, сначала в машбюро, ну, это разные бумажки выписывать, хотя секретность там была – будь здоров….
    Полупьяная старуха раскраснелась, поерзала на кровати, устраиваясь удобней, и решив, что я,  подходящий собеседник, продолжила листать странички прошлой жизни.
 -   Вот там то и заметил меня Никишкин, он тогда ещё в капитанах хаживал, не то, что мой Коленька – майором был! Ой, и влюбился он в меня! – ведьма даже зажмурилась от удовольствия, но тут же распахнула свои глаза и в них блеснула злоба.
 - Первая сволочь и паскудь, этот Никишкин! – она придвинулась ко мне и свистящим шепотом произнесла: - Это он на моего Коленьку донос настрочил! – откинулась к стенке и продолжила:
 - Он бумаги какие-то украл и спрятал! Вот муженька моего, Николая, и взяли… Ночью и взяли  – на глазах у неё блеснули слёзы.
 - Н – не, опосля выпустили… Никишкин, гадина, пришел ко мне: «Ты Анька, либо в постель со мной, либо твой муженёк в тюрьме сгниёт!» и бумаги показывает, те, что пропали…. Вот тогда я и согрешила, а загубила свою душу, когда согласилась перейти в ликвидационный отдел – она посмотрела на меня. Стало неуютно под её взглядом.
- Ты знаешь, чем занимаются в этом отделе? – она помолчала, словно что-то вспоминая, - Врагов советской власти всегда хватало…. Расстрельные списки утверждала тройка, а приговор исполняли мы. Всё было просто: вручали список этих врагов, ну тех, кого надо было шлёпнуть, вот ты и за день должен был это сделать. А как иначе – приказ! Да и платили за каждого, двадцать пять рублей, а потом – пятнадцать. Ты представляешь, - оживилась она, - Генерал Якубов, сказал, что и пятнадцати с нас хватит! Попробовал бы он сам убить человека! Это только, кажется, что легко.  Ты его ведешь по коридору, курок заранее взведешь, они от щелчка пугаются, и там, где поворот, раз – и в затылок! Пуля у нагана тяжёлая, рану спереди разворотит огромную, смотреть тошно! Да я и не смотрела, чего глазеть? Сделала дело и дальше. Потом заключенные, уголовники были, известкою польют пол, крови как не бывало и ты нового ведешь….Так на два коридора и работали …. До восьми выстрелов в день, порой приходилось делать…
    - Ты меня осуждаешь? Вижу, вижу…. А как бы ты поступил?! Когда выпустили моего Коленьку,  пришел он весь побитый да разуверившийся в людях. На работу его не взяли, вот он грузчиком на рынке работал.  А я на шестом месяце, пузо вон уже и на нос лезет…. Денег в доме нет, что там я зарабатывала в машбюро? Конечно, Коленька догадался, что не его ребёнок, он почти год провел в тюрьме, а я вот…
   А тут пришел рано, а у меня этот гад – Никишкин! Помрачнел, вижу желваки на скулах так и ходют! Ничего ни сказал. Только, когда мы были на дне рождения у сослуживца, видишь, не все сволочами были!  Так там он так веселился: «За тебя, говорит моя любимая Аннушка!» - поднял стакан водки, выпил и вышел в коридор. И выстрел, у меня прямо сердце оборвалось и в глазах темно стало. Очнулась, врачи возле суетятся, а Коленьку уже унесли…. Он пистолет своего сослуживца углядел да и … - она потерла сухие глаза кулаками и всхлипнула. – Родилось дитя, да видно и впрямь бог есть, за мои грехи, разум у моего Бореньки отнял! Хотела я сына назвать Николаем, так нет! Никишкин прямо зверем кинулся – назови Борисом, в честь деда!  Вот он и перевел меня в расстрельную команду. И оклад вдвое и за каждого по пятнадцать рублей…. Тогда-то и стала я пить водку.   А сорвалась, знаешь как? – она коротко хохотнула, хотя мне вдруг стало  холодно в этот теплый майский день.
  - Повела я по коридору священника. Поп как поп, и ряса и крест. Веду, значит, только наизготовку взяла, а он возьми и обернись!
  «Ты, - говорит, - мне в лицо стреляй, хочу видеть глаза того кто меня жизни лишает! Только знай: «какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет!»» - старуха снова вцепилась мне в руку, - Это значит, что он мне смерть от пули пророчил! – отшвырнула мою руку и откинулась к стене.
 - Приходил он ко мне, вот недавно и приходил – буднично поведала она, - Ничего не сказал, только пальцем так легонько вроде как пригрозил.… А может перекрестить хотел?  - в её голосе появилась надежда.  – Ушел и больше не появлялся, не то, что эта, ходит и ходит! Нет от неё покоя!  - «Ведьма» вжалась в стену, посмотрела в угол.
- Вишь, нет её! Это тебя она боится! Ты знаешь, мне год как оставалось да пенсиона, он у нас ранний, военный, так повела я по коридору девушку, да что там, почти девчонку. Наши чекисты расстарались и выманили из-за границы эту княжну. Там она, всё против советской власти зубки свои точила. Вот ей чекисты и вырвали их! – старуха захохотала злобным смехом.
- А княжна эта, вся стройненькая и в белом. Не били её и вообще, никак не трогали. Надеялись, что она примет нашу сторону и можно её будет показать журналистом. Ан, нет – с характером княжна попалась! Приговорили к расстрелу…. Веду я её «за угол», а она возьми да обернись. Как глянула на меня своими глазищами! А они у неё синие – синие! Говорит: «Стреляй, стреляй здесь! Я умру, но меня будут помнить! А тебя кто вспомнит? Да и жить ты как будешь? Совесть она ведь проснется!» И такая меня злоба взяла! Понимаешь - злюсь на свою испоганенную жизнь и на эту княжонку, беленькую да чистенькую…. Не помню, как выстрелила в неё, попала прямо в её синий глаз…. Упала она и смотрит, смотрит на меня, своим целым глазом.… В злобе, я ещё четыре раза в неё стрельнула. Зря пули извела!
   Ведьма, задохнулась, словно её накрыл приступ дикой злобы, поднесла ладони к лицу и закрыла глаза. Когда она опустила их, в её выцветших, словно ситец изношенного фартука, глазах, было столько боли и отчаяния, что я вскочил с табуретки.
 - Постой, постой не уходи!  Прошу тебя, сходи в аптеку, принеси лекарство для Бореньки, хворый он.  Лекарство только вот как вчера кончилось, а без него ему худо.
 - Вот, тут на бумажке,  и написано,  какой порошок надобно купить - она совала мне в руки потрепанную бумажку – рецепт и десять рублей.
   Аптека у нас располагалась в здании больницы. Суровая тётка, в белом халате, повертев в руках рецепт, строго взглянула на меня:
 - В городе выписывали? Для тебя что - ли?
- Нет, для гостя, у нас гостит, дальний родственник – соврал я.
 - Смотри, чтоб по одному порошку в день и подальше от детей уберите – она протянула мне бумажный кулек и стала отсчитывать сдачу.
   Обратная дорога показалась мне короче. Ещё бы – я на законных основаниях мог рассчитывать на целый рубль. Честно заработал! Войдя в комнату, где лежала, эта спившееся старуха, я оцепенел. И было отчего! Посредине комнаты, сидел на табурете  «Чурбан» и целился в меня из нагана.
   Щёлк! Звук спущенного курка, показался мне громом.  Но выстрела не было, кончились патроны. Это я понял сразу, как только взглянул на кровать. Там, вжавшись в угол, полулежала старуха.  Вместо правого глаза, у неё, было кровавое месиво. По стене, завешанной картинкой с плывущими лебедями, тянулась алая полоса, с какими-то сгустками желтого жира.
   Ужас от увиденного погнал меня прочь, очнулся я только в огороде. Прислонившись спиной к теплым, шершавым брёвнам сарая, я заплакал. Стыдно признаться в этом, ведь мужчины не плачут, да что там, я просто зарыдал! Тяжко, надрывно, словно у меня умер кто-то близкий. Слёзы катились из моих глаз, и не мог я их сдерживать, как не старался.
  Вдруг сквозь эти безудержные слёзы я увидел, как ко мне приближается женщина. Хрупкая, в белом платье, с какими-то воланчиками на плечах, она спокойно шла ко мне.
Я, вжался в брёвна сарая. И было от чего – такие, в селе, у нас не ходят! Подойдя ко мне, она взглянула на меня и легонько коснулась моей щеки. Стерев с неё слезинку, улыбнулась, распахнув свои синие, как весеннее небо, глаза и произнесла певучим голосом:
-  Не скорби по невинно убитым, не скорби! Живи долго и за нас живи! – приложила свою ладонь к моему лбу, и я, словно провалился в глубокий колодец.
  Следователь допрашивал меня не долго. Суровая тетка-аптекарь, подтвердила, что я был у неё. Да и наградной наган этой ведьмы – палача, отобрали у буйствовавшего сожителя.
     Сколько же лет прошло? Приехал я в родное село и пошел на кладбище. Родни там у меня немало.
    «Кого это на отшибе похоронили?» - подумал я.
     Невысокий овальный гранитный памятник. Фотография размылась от дождей.  «Борис Егорович Никишкин» эта фамилия мне ничего не говорила. А вот второй памятник – невысокая металлическая пирамидка, с красной звездой наверху и чёткой  фотографией молодой, улыбающейся женщиной, заставил меня вздрогнуть. На меня смотрела старуха – ведьма, из моего детства. «Анна Васильевна Бертис», почёл я.  Две далёкие даты, в них, навсегда осталось моё детство.
   Сорвав прутик, шел я по дороге, помахивая им, чертил, зигзаги в пыли и думал: «Тяжелой мерой ей отмеряно, ох, тяжелой!»