Домовой. Из жизни Семена Михалыча

В нечистую силу я никогда не верил. Бывало иногда,  черт путал, не без этого. Раз Лидушка банку спрятала, в которой мы сбережения хранили, – на новый холодильник, похороны или еще какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. А я возьми и найди ее невзначай! Мышеловку под печку ставил и наткнулся на наш «сбербанк», е-мое. То же мне, спрятала! Тут ее найти плевое дело — и утруждаться не надо. Никакой фантазии у бабы нет, что с нее взять. Я тогда посетовал на ее простоту, а черт тут как тут, подтолкнул меня под руку банку-то перепрятать. Перепрятал! По сей день найти не могу.
А тут как-то придумала Лида печку переложить. Мы ее вниманием редко баловали, потому как отопление в нашей деревне давно уже газовое. Но разве  модная духовка хлебушек пористый испечет?! Куда ей, душонке микроволновой! А наша, родная, хоть и послужила немало, но была  все же неудачной –  дров принимала  щедрую подачку, а жару отдавала скупо, как вдова – ласку.   
Мы с Иванычем поначалу взялись вдвоем за это дело, разобрали скупердяйку и давай голову ломать, как ее по новой сложить. Кирпичи класть —  дело немудреное, но печь особого умения и сноровки требует. Иваныч даже чертеж нарисовал мелом на полу.  Поглядела Лида на его художества  и говорит:
 – Не вздумайте эту каракатицу на моей кухне соорудить! Весь интерьер мне на старости лет  испортите!
  Иваныч обиделся даже:
 – Зря ты, Лидия Андревна, в доверии нам отказываешь. Иди ко мне во двор, погляди, какую я коптильню соорудил!
 – «Коптильня» меня и старая устраивала. Вон весь потолок черный. Макара позовите, он один на всю округу в печном деле толк знает.
 – Макара?! Пересыпкина?! Лучше уж сразу черта позвать, чем твоего Пересыпкина! – Иваныч не на шутку расстроился, и было с чего.
Макар этот с виду мужичонка так себе, щуплый, неприметный. И норов у него больно недружелюбный, вредный даже. А то, что руки  растут откуда надо, так это его единственная правильная черта. Люди поговаривают, он печи кладет с секретом, и ни одной одинаковой у него не выходит! Ежели в добром расположении духа дело делает, то печка получается справная, произведение искусства, а не отопительный прибор, а коли молчит и хмурится, значит, домовой его от дела отвлекает. Такая печь в доме, что сглаз на девке, – с виду хороша, а внутри пустехонька, от нее ни радости, ни удовлетворения, одна печаль.
А раздобрить Макара можно только одним способом – стопочку поднести. Тут подвох-то и кроется – больно охоч печник до выпивки. Стопку-другую опрокинет и так подобреет, что забудет про свое основное предназначение до японской пасхи! Жди потом, когда Макар просохнет и к делу вернется.
Но с бабкой моей спорить затея безнадежная. Хочет печку от Пересыпкина, так тому и быть. Оставила она нам свои распоряжения и в город к тетке поехала, чтобы «не изводиться, глядя на интерьер в разрухе». А мы с Иванычем кирпичи культурно кубиком сложили, территорию вениками подмели – Макар привередлив до порядка, а  потом и мастера привели.
За дело Макар принялся бойко. Мы с Иванычем ему в подмастерья приноровились: подай, поднеси, подержи. Трудимся смиренно, а сами к нему приглядываемся да принюхиваемся, перспективу, так сказать, угадать пытаемся. А он знай командует:
 – Раствор тщательней мешайте, тщательней! Глину просейте, ироды,  – выражается, шельмец, без всякого уважения к заказчикам и еще насвистывает под нос песню знакомую, а я извелся весь, вспомнить не могу, как она называется.
 – Фью, фью-фью, фью-фью-фью, фью  – свистит и мастерком по кирпичам постукивает.
Раз свистит, значит в настроении, это главное. Первый день прошел, слава богу, в каком ни на есть общении. К вечеру Пересыпкин оглядел проделанную работу.
 – Удовлетворительно,  – говорит,  – вполне. Надо бы фундамент отметить, остограммиться малость, а то как-то суховато получается в дымоходе-то –  крякнул и по груди себя постучал.
 Я насторожился как пес, вот оно, думаю, начинается.
 – А чего его отмечать-то? Вон она, отметочка на фундаменте, где ей положено, все по уровню,  – попытался схитрить Иваныч.
 – Чудак-человек! Ну-ну, поглядим, поглядим… Завтра приду в девять утра. Кирпич шамотный замочите…
На следующий день до обеда я один его измывательства терпел. Макар больше не свистел, а поглядывал свирепо из-под лохматых бровей и ворчал:
 – Печник – профессия элитная, понимать надо. Тут без вдохновения никак.
 –  А как же,  – поддакиваю я ему,  – знамо дело, без вдохновения и курица не снесется.
 – Дурак. Ты думаешь, печь сложить просто? Это же предмет магический. К нему всякая потусторонняя сила так и льнет. А печник один знает, как с ней договориться.
 – А чего нам с ней договариваться-то? Печку растопим и…
 – Темнота! Ей  огонь как вода живая, только азарту придаст. Потом покоя в доме не будет. Про полтергейст слыхал?
 – Слыхал, как же,  –  соврал я.
 – Мужик один, которому я печь в бане клал, говорить разучился, после того как переночевал в баньке-то. В Емельяновке соседней дело было. Так и молчит до сих пор. Седой весь, как лунь. А лет ему всего-то ничего. Говорил ему, выпить мне надо, для вдохновения. Нет, не послушал, бедолага.
  – Это Куприяновых сын, что ли? Юродивый Емеля? – вспомнил я.
 – Он самый… А в Бубновке бизнесмен один домину отгрохал, меня позвал камины класть. Я говорю, так и так, надо с домовым договариваться, чтоб он хоромы ваши защищал от нечести всякой. А без ста грамм я к языкам потусторонним не способный, – Макар высморкался в тряпицу.  – Вьюшку подай.
Я принес вьюшку, присел рядом на скамейку, в пояснице что-то защемило. Макар замолчал. Я пауз таких многозначительных  не люблю, а потому спросил:
 – Удалось договориться-то с бубновским домовым?
– Где там! Бизнесмен  неделю всего пожил.
– Умер?!
          – Господь с тобой! Чуть было умом не тронулся, дом поджег. Потушить едва успели. А хозяин сбежал, даже имущество кое-какое бросил даром. Там теперь никто не живет. Говорю, камины надо заново складывать.
Когда Иваныч пришел, я его на крылечко позвал и все ему пересказал.
 – Вот хитрюга, Пересыпкин! Это он тебя на выпивку запугивает. Не слушай его, а то запьет, и печки тебе до весны не видать.
 – Лида послезавтра вернется. Надо успеть,  –  почесал я лоб.
Остаток дня прошел кое-как. Решетку поставили, а остальное Макар сам выкладывал. Только теперь молчал и хмурился, видно, домовой его отвлекал. Я уж было дрогнул, хотел ему настойки предложить для укрепления духа, но Иваныч меня одернул.
 – Пусть сначала печку сложит, а потом укрепляется, сколько влезет.
Может, оно и так. Иваныч – человек мудрый. Только на следующее утро явился наш печных дел мастер с больной головой. Видно, кто-то  все же испугался его полтергейста и пол-литра посреднику не пожалел. Кряхтел, сопел Макар, но работу продолжил. Как вздохнет, так хоть тут же и поджигай! Вижу я, плохо человеку, а терпит. И тут он опять свою песню завел:
– Отнесись с пониманием, Семен Михалыч. Мне бы грамм пятьдесят опрокинуть! А то ведь плиту не положим, сил нет, нечистая все отняла!
 – Тьфу ты, в душу тебя!  – рассердился Иваныч.  – Тут работы осталось на пару охов. Закончим, тогда опрокидывай хоть цистерну!
 – Не дадите опохмелиться, потом пожалеете! Как заведутся  духи, так жизни вам тут не будет, попомните мое слово! Только я вам тогда уж ничем не помогу! Чего встали? Сена несите побольше. Печку замажу, сеном брюхо заложим, чтоб сохла медленно, как следует.
То сено, что я для своей буренки заготовил, оказалось непригодным для такого дела. Послал Макар нас к своему стожку, который особенным способом сложен рядом со старой конюшней. Идти туда полчаса, не меньше, если огородами. Идем с Макаровым сеном обратно, я себе под нос мотив напеваю, тот самый, печником насвистанный. А Иваныч не вытерпел:
 – Прекрати! А то лиха накликаешь.
Я и замолчал. А мотивчик из головы никак не вылетит. Я спрашиваю:
 – Ты же говорил, что Макар выдумывает все про нечистую силу? Так почему же мне его мелодию воспроизвести нельзя-то?
 – Может, выдумывает, а может, нет, –  ответил Иваныч уклончиво. – Люди говорят…
Да… Если принять во внимание людские разговоры, то выходит, что нет ничего особенного в этих домовых приведениях. Домовой – дело житейское, обычное, и человеку честному, положительному бояться его нечего.
Когда мы с сеном вернулись, печника уже и след простыл. Видно, не дождался, ушел подлечиться, сатрап суеверный. Мы его решили не дожидаться, а самостоятельно все закончить, тем более осталась-то пустяковина. Напихали  сена в печку, как Макар велел, потом оставшимся кирпичом заложили все отверстия. Когда просохнет, придет печник и отверстия нужные раскупорит. К сумеркам управились. Хорошо получилось! Предложил я Иванычу в честь окончание трудов праведных силы восстановить Лидушкиным бальзамом, на травах настоянном.
 – Такой бальзам, такой бальзам! Одна стопка коня свалит, ей-богу,  – засуетился я и полез в угол, за образа, где Лида свое зелье прячет. – Моя Лида ничего спрятать не умеет, без фантазии женщина! А нам по глоточку хватит, чтобы от души отлегло. Где же бутылек?!  – в заветном месте бутылька не оказалось.
Но ничего, наверное, я сам его перепрятал, найдется потом. Проводил я Иваныча,  едва до кровати добрался – так намаялся за день! Рухнул в подушки и сразу же сном забылся. Однако выспаться мне этой ноченькой не довелось. Разбудили странные звуки: вроде как всхлипы младенца, только нечеловеческие! Потом что-то стало постукивать: тук, тук-тук. Открыл я глаза, прислушался, показалось, из кухни звуки распространяются. Хотел пойти посмотреть, что там, но Оно вдруг как завоет! Жутко стало до липкого пота. Зарылся я в одеяло с головой и до утра все молитвы вспомнил, даже те, которые не знал! С первыми петухами выбрался в окно, потому как мимо кухни иди было боязно (хотя к утру ночная оргия совсем стихла), и –  к соседу:
 – Надо Макара звать! Пусть договаривается с домовым, пока не поздно!
Пришли мы к печнику домой, супруга его корову доит и говорит, что Пересыпкин  как вчера ушел  каким-то иродам печку класть, так нет его до сих пор – проспится, придет, не впервой. Прошли мы по деревне, а печника-то нет нигде, будто и не было! Как сквозь землю провалился! Делать нечего, подождали мы его до обеда, а потом уселись на крыльце  и думу думать стали, как быть с нечистой силой, в моей печке поселившейся. К тому времени Лида приехала, прошла мимо нас сразу в кухню. Слышим, зовет:
 – Чего расселись-то? Что это за печка такая, ни входу, ни выходу?!
Вошли мы в кухню, перекрестясь, на всякий случай. Объяснили бабе технологию, мол, дождаться надо, когда кладка хорошенько просохнет. А она придумала сено поджечь, чтоб процесс ускорить. Вот нетерпеливая! Чего с ней спорить? Только я по кирпичу стукнул, чтоб отверстие вскрыть, как вдруг голос раздался потусторонний:
 – Господи, помилуй душу грешную! Люди добрые! Спасите-помогите!
Так нашлась пропажа – вытащили мы Макара из печи, вместе с бутыльком заветным, в котором от бальзама только дух и остался. Говорил же, ничего Лида спрятать не умеет!
О том, как Макар, хлебнув бальзамчику, в печке уснул и что он, очнувшись ночью замурованным, пережил, надо в отдельной истории рассказывать. С тех пор печника нашего Домовым в деревне звать стали,  любя и с уважением, потому как печка удалась – произведение искусства!