Из жизни Алапаевского лагеря НКВД 200

Изучая архивы Алапаевского горкома партии в Центре документации общественных организаций Свердловской области, я обнаружил дело под шифром Ф. 130. Оп. 9. Д. 12. На его обложке указывалось, что в нем собраны протоколы общих партийных собраний и заседаний бюро первичной парторганизации Алапаевского лагеря НКВД № 200 за 1945 год. Это был лагерь военнопленных, а парторганизация – тех, кто этим лагерем руководил. На основе содержания этого дела и написан настоящий очерк.

Немцы и Урал – слова, неразрывно связанные. Как известно, в становлении уральской промышленности приняли большое участие немецкие инженеры Тиме, Иосса, Зигель, Грасгоф… (Веси, 2005, №5). Потом были «иноспецы» периода индустриализации (Веси, 2005, №4), а потом и немецкие рабочие – военнопленные Великой Отечественной войны.
В современных публикациях о немецких военнопленных Отечественной войны зачастую утверждается, что, в отличие от наших пленных в Германии, по отношению к немцам Советский Союз соблюдал Конвенцию 1929 года и, согласно постановлению СНК СССР от 1 июля 1941 года, обеспечивал их продовольствием и медобслуживанием как военнослужащих тыловых частей Красной Армии. Очевидно, по положению так и было. А как все-таки дело обстояло на самом деле? Как в действительности жили, работали эти самые пленные немцы?
…В 20-е годы, еще до того, как в Германии разразилась «коричневая чума», на работу в страну «победившего пролетариата» иностранные специалисты ехали охотно. Почти семьдесят процентов из них были немцы. Одни – движимые благородным стремлением помочь первой в мире стране рабочих и крестьян построить социалистическое хозяйство, выбраться из послереволюционной разрухи, бедности, упадка. Другие – движимые банальным желанием заработать – Германия переживала экономический кризис, безработицу, и Советский Союз с его безграничными потребностями в квалифицированной рабочей силе и радужными декларациями всеобщего равенства и братства многим казался спасением.
Приехали. Поработали. И пошли домой письма:
«…В кузнице нет железа для установочных костылей, нет петель для дверок доменных печей… Нет материала, нет совсем ламп; литейный цех получил 70 штук, но половина их них была украдена в первую же ночь…»
«…Люди, стоящие, благодаря их функциям, выше нас, представляют из себя настолько плохой материал, что даже нельзя о них хорошо писать…»
«Условия производства, квартирные и кооперативные, сделаны такие, что товарищи устали…» «Мы работаем с презрением и ненавистью…»
А на собраниях:
«Главный вопрос – в культурной отсталости русского народа». «Собственными силами СССР не сможет в течение второй пятилетки догнать и перегнать капиталистические страны», «качество продукции еще очень плохое», «социализм в СССР построить невозможно».
Немецких специалистов в то время на Урале было около 2 тысяч. И вернувшись в Германию, значительная их часть с такими настроениями вступила во вторую мировую войну. Не подозревая, что то, что они видели в СССР, лишь «цветочки» по сравнению с тем, что их соотечественники увидят позднее.
Прошло почти двадцать лет. И на Урал немцы поехали снова, но уже не добровольно, а принудительно. Они снова работают в цехах и на строительных объектах, и времена как будто смешались.
Первых военнопленных Великой Отечественной привезли на Урал в 1942 году. Летом 1945-го на Среднем Урале их было более 95 тысяч. В Свердловской области работало 14 лагерей для них – больше, чем в других областях Урала. Это были производственные лагеря, приписанные к соответствующим предприятиям и министерствам. Алапаевский лагерь №200 стал одним из крупных. Его контингент закрепили за трестом «Уралтяжстрой» Министерства тяжелого строительства, заводом №1 ГВИУ КА Министерства вооруженных сил и МПС. На севере, в глухой тайге срочно оборудовали лагерные отделения для военнопленных – строителей железнодорожной линии Сосьва – Алапаевск.
Начальником наиболее важного лагерного отделения, отделения №3 в Овражном, назначается Александр Иванович Краубнер. За его плечами работа в торговых организациях до войны, ранение, полученное при обороне Ленинграда, госпиталь и с августа 44-го – служба на Урале. К месту назначения он прибыл с 26 вахтерами за месяц до приезда контингента и сразу убедился, что условий для его приема нет. В вагонах худо-бедно оборудовали общежития, построили пищеблок. И этим ограничились. Ни бани, ни умывальников, ни белья, ни вещдовольствия, ни медикаментов… Лазарет в неприспособленном помещении, из медперсонала только фельдшер. Продукты не завезли. Через месяц мало что изменилось, однако начальника обязали принять контингент, и он его принял числом 1200 единиц, несмотря на то, что лагерь на такое количество людей не был рассчитан. Почти все пленные были дистрофиками. Ходили в том, в чем приехали, дезокамеры с пропускной способностью 25 комплектов не справлялись с работой. Привезенным был назначен карантин, но никто не подумал или не захотел использовать время, отведенное на него, для благоустройства лагеря: весь здоровый контингент сразу же стали выводить на строительство дороги. Пленные уходили на работу, навешивая на себя все личное имущество, так как, вернувшись, могли не найти ничего: воровство процветало от пищеблока до общежитий. В результате производительность труда на земляных работах в отделении №3 оказалась 17-19%. А вскоре вспыхнула эпидемия тифа, и лагерь превратился в сплошную медчасть. 154 человека схоронили.
Когда обо всем этом стало известно в Алапаевске, начальника отделения А.И. Краубнера вызвали на заседание партийного бюро, что удалось сделать лишь со второй попытки: начальник пил.
Жил он от лагеря за несколько километров, на работу приходил поздно, часов в 11-12, и как сказано в протоколе заседания, «не для того, чтобы руководить, а чтобы взять что-нибудь для себя». На бюро вскрылось многое: и продукты, полученные «на мертвяков», и вахтеры, отправляемые на работу в колхоз, снабжавший продовольствием не столько лагерное отделение, сколько лично начальника… В итоге члены партбюро единодушно проголосовали за исключение т. Краубнера из рядов ВКП(б). Однако наверху решение не утвердили, и он отделался «строгачом».
5 марта начальников лагерных отделений вызвали в Алапаевск на совещание. На нем пошла речь об организации работы отделений, о сохранении контингента, о повышении производительности труда. Были отмечены положительные сдвиги в делах отделения, которым руководит тов. Бланк, упущения в работе лагерного отделения № 4, во главе которого стоит И.А. Ермилов. Реакция Ермилова была такова. Будучи «в сильном подпитии», он заявил: «Наставили тут молодых в галстуках… А что такое Бланк? Да это просто бумажка!» Через два дня его вызвали на заседание партбюро. Секретарь партбюро управления Анциферов напомнил, что если товарищ Бланк вывел свое лагерное отделение из отстающих, то у товарища Ермилова из шестисот человек работоспособного контингента за пять месяцев осталось двести. Кроме того, он «затащил» в лагерь эпидемию сыпного тифа и схоронил 160 человек, в результате три месяца лагерь жил за счет государства… Единственный фельдшер, да и тот неопытный, ничего не мог сделать, а приехавшая врач сразу же сама подхватила тиф. Припомнили Ермилову и отсутствие продуктов, постельных принадлежностей, необорудованный пищеблок, раздетый контингент…
На вопрос, почему не проанализированы причины смертности, сорокапятилетний начальник отделения дерзко ответил: «Я не земский статистик...». – «Почему вы без конца обещаете выправить положение, но ничего не делаете?» – «Да это так, лишь бы отвязаться».
Отношение к работе тов. Ермилова признали преступно-халатным, постановили исключить из партии, но горком, как и в случае с Краубнером, решение не утвердил и тоже ограничился «строгачом».
Строгий выговор по партийной линии постепенно становится наиболее жесткой мерой наказания лагерных начальников. Ведь если исключить человека из партии, то и рычагов воздействия на него станет меньше. Вот и раздаются «строгачи». Вот старший лейтенант, бывший комиссар бронепоезда коммунист П.П.Шаткин, в сорок пятом он стал начальником продовольственной базы отделения №5. Однажды он выменял охотничье ружье на мешок муки и два килограмма сала, взятые со склада. Сделка проходила открыто, у всех на глазах, и никто не видел в ней ничего предосудительного. В окрестных деревнях голодали, и хищения продуктов в лагерях были делом обычным. В одном отделении кладовщица перед ревизией попрятала продукты, в другом медсестра меняла хлеб на вещи военнопленных, в третьем проверка выявила массу «махинаций и воровства», в четвертом растранжиривалось вещимущество и т.д., и т.п. Партийному составу предлагалось «усилить бдительность, ввести строгий контроль во время завоза продуктов, предотвратить хищения», но ничего не помогало. Даже шофер стройки, который перевозил продукты, отказывался ехать, пока не получит своей доли. И вот попался на воровстве начальник продбазы: как все, так и я... На собрании Шаткин признал свою вину и тоже был наказан строгим выговором.
Выговоры, однако, мало что дают.
...В отделении №1 нет ни мяса, ни других продуктов первой необходимости, и получить их не могут. Изо дня в день растет число больных дистрофией. Одной соленой рыбой на ноги контингент не поставишь и от смертности не избавишься. Высокое начальство принимает меры: «Один зам. сидит и другой смотрит туда же, но тогда начальник тоже сядет вместе с замом».
Начальником отделения №2 назначен капитан Кувайцев. Никогда на такой работе не служил, принял лагерь за 8 дней до прибытия контингента и убедился, что «зона не закончена». Нет столовой, колодца, бани, дезокамер, белья, посуды, стекол для дополнительных окон в землянках; не оборудована кухня. Начальник срочно организовал мастерские для ремонта и восстановления обмундирования из утиля, чтобы как можно скорей вывести людей на работу. На складе – одна мука, да и той три мешка украли. Приняли 1200 человек вместо 700. Кормили дважды в день, пока повальная дистрофия не вывела контингент из строя.
В отделении №3 договорились о подводе муки, но подвода не пришла, и здесь остались без хлеба. В отделении №4 поздно подали заявку на довольствие, кормят капустным листом и болтушкой из муки. Отделение №9 несколько дней не обеспечено продуктами питания первой необходимости, картошка переморожена, мясо и жиры – редкость. Правда, ослабленному контингенту в качестве противоцинготного средства здесь дают настой из хвои, а больным – дрожжи, но когда на столе только прошлогодняя квашеная капуста, это помогает мало. Тем более в конце зимы.
Без продуктов сидят все отделения. Проявить же инициативу решаются немногие. Начальник лагерного отделения №6 тов. Шур – решился. Заключил договор с колхозом, и на столах появились мясо и сыр. Разговаривать с людьми стало легче, организовали политучебу офицерского состава, те – беседы с военнопленными, в результате все стали работать лучше.
В отделении №10, куда направляли сплошь дистрофиков и ослабленных, за организацию питания взялся капитан Лопатин. Здесь было еще проще: стоило ввести жесткий контроль за расходованием продуктов, и люди ожили...
Десять литров молока и полтора килограмма табаку, доставшиеся контингенту 7-го отделения стараниями его начальника тов. Чурова, сделали чудо: взвод, выполнявший норму меньше чем наполовину, стал давать 150 процентов.
Но это исключения. Даже в относительно благополучных отделениях нет роста рабочей категории: дистрофики кочуют в ослабленные и обратно. Например, в 9-м отделении в январе–феврале удалось пополнить рабочий фонд всего на 20 человек. Дрожжи с хвоей есть, а жиров нет...
Проблемы не только с питанием. Катастрофически не хватает обуви, на вещевых складах хищений не меньше, чем на продуктовых. То, что выдается за б/у, на самом деле — натуральный утиль и вообще не поддается восстановлению. В дождь людей вывели на работу в валенках, зимой — в летней обуви, а то и вообще не выводили: не в чем.
Кирпич, который завезли для кладки печей, никто не позаботился вовремя употребить в дело, так до холодов и лежал.
В 10-м отделении крыша как решето, держать вещи на чердаке невозможно и т.д., и т.п.
Между тем сверху спущена директива «довести вывод контингента на работу до 80 процентов», и всякие сомнения типа «удастся ли додержать живым контингент» признаются антипартийными: «Надо по-большевистски выполнять план и поставленные задачи». Но даже по-большевистски это не всегда получается, или, точнее, именно «по-большевистски» как раз и не выходит.
Наступает весна и вместе с ней – новая головная боль: организация подсобного хозяйства. План, спущенный сверху, приводит в ужас руководителей лагерных отделений, но центр предлагает не разговаривать и грозит потерей партбилетов.
14 мая зам. начальника управления лагеря подполковник Середенко докладывает на партбюро о мероприятиях по обеспечению посевной кампании. Лагерю отводится 287 га. Посевной материал есть, технической базы для развертывания собственного подсобного хозяйства — нет. Отсутствует штат, не утверждены план и смета. К вспашке не приступали. Горючее, правда, есть, но нет ни трактора, ни прицепного инвентаря. Парники не готовы, «семена на поле не заброшены», рабсила не устроена и даже не выделена.
Взвесив все «не», убедились, что посевная под угрозой и стали решать вопрос об индивидуальном огородничестве...
Между тем директива №107 наркома внутренних дел Маршала Советского Союза Берия о трудовом использовании контингента и максимально возможном возмещении расходов по его содержанию вариантов не оставляет. Надо готовиться к переводу лагеря на самоокупаемость.
На строительстве железной дороги Сосьва–Алапаевск занято четыре тысячи человек. Основной тип трудовой деятельности – земляные работы. Часть военнопленных работает на стройках и заводах. Но как они используются! Управление или, как его здесь принято называть, хозорган – «чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лайяй...» И справиться с ним не может никто.
Проблемы начинаются уже при доставке контингента на работу.
...26 июля. Транспорт подан в 7 часов утра. Через час погрузка закончилась, и тут машинист паровоза обнаружил, что в котле нет воды. Два часа простоял у водонапорной башни с шестьюстами пассажирами.
...Конвой не разрешил военнопленным участвовать в загрузке паровоза дровами. В результате рабсилу привезли с объекта в лагерь в пятом часу утра.
... Вагоны или платформы подаются, как правило, с опозданием на 1-2 часа плюс задержки в пути, и для работы остается всего 5-6 часов.
...Шесть дней доставляли в отделения больных. Везли на открытых платформах, с многочисленными задержками в пути, и один пассажир умер, не дождавшись паровоза, а паровоз не пришел по вине строительства. Впрочем, не исключено, что один отдавший богу душу – это только для протокола, а на самом деле кто знает, сколько их было.
...На объект доставили 600 человек. Зря везли, работы для них нет.
В результате только за первое полугодие – свыше 20 тыс. человеко-дней простоев по вине хозоргана, и ни один из них не оплачен. Кто-то подсчитал, что если все простои перемножить на выполненные объемы, то дорога была уже выстроена.
Сдельная работа землекопа при стопроцентном выполнении нормы должна оплачиваться по 10 руб. 71 коп. в день.Оплачивают же ее из расчета 8 руб. 43 коп., – как за строительные работы. Никакого внимания на протесты лагерных начальников Синячихинское прорабство не обращает. Ни один из мастеров, даже самый лучший, не считает нужным заполнять наряды на военнопленных.Например, несколько тонн подноски дерна при одерновке полотна в наряды вообще не записали. Да только ли это!
Даже когда мастер документально подтверждает выполнение работ на сто и более процентов, то в первом же кабинете показатели все равно сводятся к шестидесяти-семидесяти процентам... Долгов же хозорган не признает и отказывается платить за постройку зоны, хотя еще в прошлом году получил выделенные на эту работу 12 тысяч рублей. Теперь, чтобы отремонтировать лагерные бараки, пришлось воровать тес...
– Обсчеты на строительстве дороги - система, — слышится голос партгруппорга отделения № 1 т. Великого, - мы теряем на этом многие тысячи рублей ежемесячно...
– Только за июль по вине хозоргана мы имеем простоев 3555 человеко-часов, или до 500 человеко-дней, и теряем на этом семь с половиной тысяч рублей, а стройка недовыполняет план на 25-30 тысяч рублей, – конкретизирует начальник отделения № 2 т. Вакуленко.
Но взывать к хозоргану бесполезно. Телефонограммы остаются без последствий, и в отделениях убеждены, что их просто-напросто выбрасывают в корзину и продолжают обсчитывать. Однажды Вакуленко добился, что на прорабский участок назначили комиссию для перепроверки суммы, начисленной при закрытии нарядов. Сумма увеличилась на 12 тыс. 500 рублей.
Наладить контроль самим, работать с нарядами самостоятельно? Но руководители отделений этой премудрости не обучены, призывы же на партсобраниях «освоить технику производства согласно нарядов, а не справок» помогают мало.
Участок № 4 управления строительства перенасыщен рабсилой почти вдвое: для выполнения плана достаточно сделать полнормы. В отделении № 3 масса простоев. Отделение № 6 не обеспечили инструментом по раскорчевке пней, и оно не выполнило план. Вдобавок здесь катастрофически не хватает кадров. Люди, которые числятся по штатному расписанию, на самом деле в отделении не работают, и начальнику о них ничего не известно. Мертвые души. Зато хорошо известно, что колонна на 74-м километре находится без конвоя, и это постоянная головная боль.
Но до высокого начальства не докричишься.
А как дела в городе?
Основной работодатель отделения № 1 – Алапаевский трест станкостроя. Станки на полную мощность не загружены, измерительных приборов нет, а если и есть, то самые примитивные, простои по вине производства... Но при всем этом выполнение плана на 101 процент. Одного из мастеров за то, что подписал документ о плохом состоянии инструмента, выгнали с работы.
Правда, когда партгрупорг отделения т. Великий потребовал от прорабского участка обеспечить рабочих хорошим инструментом, то инструмент нашелся, и производительность выросла. За июль среднедневной вывод контингента на основное производство довели до 80,4 процента (несбыточная мечта всех начальников лагерных отделений), финплан без «липы» выполнили на 151 процент, а среднедневная выработка на человека составила 152 процента. В итоге за второй и третий кварталы отделение получило переходящее Красное знамя Наркомата. В отличие от большинства руководителей, партгрупорг отделения № 1 знает расценки и умеет работать с нарядами. Великий – он и есть великий. Но бороться с системой не под силу даже ему. Хозорган – он и есть хозорган.
В целом по лагерю план третьего квартала не выполнен. Выход на производство до запланированных 80 процентов не довели; на внутрилагерных работах занято большое количество военнопленных первой и второй категорий, «что крайне недопустимо»; отделения не возмещают государству расходов по содержанию контингента; на некоторых работах, например, на траншеях, расценки занижены на 50-60 процентов и т.д., и т.п.
Рассказать бы о взаимоотношениях с хозорганом в обкоме партии, но кто на это пойдет? Когда на партсобрании прозвучало такое предложение, желающих его поддержать что-то не нашлось... Да и контингент начинают увозить, и штаты сокращаются. Похоже, поздно...
Давно ушли в прошлое те времена. Наша живая память хранит о них лишь немногое. Вот колонна военнопленных, идущих на Алапаевский металлургический завод, и бегущие за ней мальчишки с криками «Хайль Гитлер!». Вот женщина осторожно переносит на руках ребенка по мосту, который ремонтируют пленные немцы... Пальто, сшитое пленным-портным кому-то из городских начальников... Пианино, настроенное мастером-немцем... Конец 40-х – начало 50-х годов... И кладбище на горе Ялунихе, которое до сих пор называют немецким, но уже мало кто знает, почему.