Вера и надежда
Повесть
Октябрь выдался сухим и теплым. Наступило настоящее бабье лето. Чуть прохладные утренники сменялись днем такой благодатью, что вновь, как весной, хотелось жить и верить в лучшее. Расцвеченные красками осени городские парки и скверы манили на свои аллеи: побродить неспешно по шуршащей под ногами листве, подумать, помечтать о будущем или вспомнить о прошлом. С щемящим чувством светлой грусти проводить взглядом спешащие на юг косяки журавлей. Собрать желтый осенний букет из крупных кленовых листьев, полюбоваться им сквозь неяркие осенние лучи. Ощутить теплое прикосновение легкого ветерка с летящей по воздуху длинной паутиной. А поздним вечером, если выдастся свободная минутка, поглядеть, как играют на горизонте зарницы, как стремительно сорвавшись, падают с небосклона серебристые яркие звезды и загадать желание: «Все будет хорошо!»
В один из таких теплых, погожих дней к дому Кругловых младших подошла женщина средних лет, внимательно глядя на табличку с адресом, уточнила у сидящих у подъезда бабушек:
- Скажите, квартира сорок пять в этом подъезде?
- В этом, милая, вам Кругловых?
- Собственно, не знаю, я по объявлению.
- Поднимайтесь на второй этаж и прямо.
- Спасибо большое, - женщина проследовала к сорок пятой квартире, отдышавшись от волнения, робко позвонила в дверь.
- Кто там? - раздался из-за двери женский голос.
- Я по объявлению: проспект Мира, десять, квартира сорок пять?
- Вам кого? – приоткрыв дверь, спросила молодая хозяйка.
- По объявлению я, вот, - женщина вытащила из кармана маленький затертый листок бумаги, - «Продается инвалидная коляска б/у в отличном состоянии с ручным приводом».
Хозяйка квартиры в недоумении молчала несколько мгновений:
- Коляска у нас, конечно, есть, но…
- Ой, как хорошо, только простите за нескромный вопрос: тот, кто пользовался этой коляской, он жив?
- То есть?
- Ну, коляску вы после кого продаете? Извините, конечно, но говорят плохая примета покупать после покойных.
- Бог с вами, какие покойники?! У меня муж инвалид-афганец.
- Вот видите, а у меня сынок, тоже афганец. Так ваш муж жив?
- Конечно, жив и здоров, – уже начала заметно нервничать от стран-ных вопросов молодая женщина.
- Вероника, кто там пришел? – окликнул из комнаты мужской голос.
- Саша, тут твою коляску спрашивают, ты давал объявление?
- Да, да, минутку, я сейчас, - несколько времени спустя в коридоре появился молодой мужчина отличного спортивного сложения, в руке он держал тонкую изящную трость, но на ногах стоял уверенно, - Здравствуйте, вы по объявлению?
- Да, сынок вот у меня афганец, позвоночник поврежден, а коляски купить не можем.
- Вы проходите, - мужчина отступил, гостеприимным жестом приглашая войти женщину. - Вероника, поставь чайку, а мы тут покалякаем немного, коляску посмотрим.
Женщина прошла, робко огляделась:
- Вас как зовут?
- Я Ирина Дмитриевна.
- А я Саша, жену вы уже видели, Вероника. Присаживайтесь, пожалуйста, сейчас коляску вам покажу, - он ушел в спальню и вскоре выкатил свою сверкающую никелевыми спицами коляску, - вот, пожалуйста, глядите, состояние отличное, все управление ручное, - он сел в нее и начал демонстрировать ее возможности. У женщины засветились глаза от восторга и надежды:
- Это все понятно, только вот боюсь, денег нам на такую коляску не хватит. Мы ведь с Сашенькой вдвоем живем (сыночка у меня тоже Сашей зовут). Может, вы подождете? В рассрочку мы соберем.
Вместо ответа Саша подсел к женщине на диван:
- Ирина Дмитриевна, расскажите мне о тезке, афганец, говорите? Где он служил, когда призывался? При каких обстоятельствах был ранен? Вы местная?
Женщина охотно рассказывала новому знакомому о сыне, перемежая свой невеселый рассказ слезами и похвалами в адрес сына. Вероника тем време-нем, стараясь не мешать завязавшемуся разговору, тихонько подкатила к дивану журнальный столик, вынесла чайные приборы, вазочку с сахаром и конфетами и, разлив чай по чашкам, тоже тихонько села у журнального столика на детский стульчик.
- Угощайтесь, пожалуйста.
- Спасибо вам, люди добрые, сколько я порогов оббила, нигде меня так не принимали. А вы давно женаты? Ребеночек у вас есть?
- У нас уже двое, мать. Один в садике, дочка спит вон в комнате.
- Хорошо, вот как хорошо. А родители живы?
- И родители есть.
- Счастливые твои родители, сразу видно, дружно живете. А с тобой-то что сынок, ранен был? Коляска-то твоя?
Вместо ответа Саша приподнял брючины, обнажив протезы на обеих но-гах:
- А у меня, мать, вот такая отметина, только коляска мне больше не нужна, освоил вот, хожу и не нарадуюсь…
Женщина всплеснула руками:
- Ой, сыночек, я ведь и не подумала бы! А ничего, сынок, жена вон у тебя, детки, живите счастливо, главное ты живой возвратился. Я вот как подумаю, что моего Саньки совсем бы не стало, так и жить не хочется! А так бьемся потихоньку, - она задумалась на минутку, - Может, вот коляску приобретем, полегше станет…Так вы насчет цены-то ничего не сказали.
- А нечего тут говорить, мать: забирайте так, и пользуйтесь. Пусть тезка меня добрым словом вспомнит. Эта коляска удачливая, он еще ходить начнет!
- Господи, да дал бы бог! Только как-то это не по-человечески, бес-платно?!
- Вот это-то как раз и по-человечески, мать! А мы с тезкой еще встре-тимся и поговорим по душам.
- А вы приходите к нам вместе с женой и детками, мы с Сашенькой ждать будем, как родных встретим, - все плакала и плакала женщина, не скрывая слез благодарности.
Долго расставались в дверях, женщина предлагала собранные день-ги. Хозяин отказывался, мотивируя тем, что сам хлебнул лиха на той войне. Наконец, она ушла, увозя перед собой драгоценное приобретение.
Она катила ее по городу уже не один квартал, но не замечала усталости. Еще до конца не веря в свое счастье, плакала, не утирая слез, заставляя оборачиваться прохожих. Кто-то сердобольный остановился:
- Вам чем-нибудь помочь?
- Спасибо, мне уже добрые люди помогли, дай бог и вам на пути встретить таких людей! - улыбнулась она сквозь слезы.
***
Вероника выросла в большом селе в неблагополучной семье – вечно пьяный отец и несчастная мать, разрывающаяся между работой и домом. Старший брат Валентин, отслужив в армии, женился, и хотя остался в род-ном селе, жил отдельно.
Ей рано пришлось повзрослеть, так как в семье случилось непоправимое горе. Вероника перешла в восьмой класс, было жаркое лето. У матери случился острый приступ аппендицита, пока обратились к медикам, пока везли до районной поликлиники, аппендикс лопнул. Врачи сделали все возможное, но мама умерла от перитонита.
Бабушка, мать отца - пожилая женщина семидесяти лет собрала семейный совет, чтобы решить, как жить дальше. Пришел брат Валентин с женой и Иван Иванович, Вероникин дядя по отцу.
Глава семейства - спившийся безответственный и безвольный человек, мало был озадачен как смертью жены, так и дальнейшей судьбой дочери, не жалел он даже седин своей матери Анфисы Петровны.
После недолгих переговоров решили, что, окончив школу, Вероника пойдет учиться дальше, за хозяйку в доме останется Анфиса Петровна.
Вероника очень любила бабушку, а теперь, оставшись без матери, еще больше привязалась к ней. Она старалась во всем помочь бабуле, незаметно приобретая простые навыки обыденной жизни: приготовление пищи, стирки и уборки. Бабушка радовалась стремлению внучки и приговаривала:
- Учись, учись всему, Вероничка, мой век не долгий на земле, а тебе все в жизни пригодится – вот выучишься, выйдешь замуж за хорошего человека. - И горестно вздохнув, добавляла: - Господи, хоть бы дожить до того часа, определить тебя, а там и помирать не страшно.
- Бабулечка, что ты все о смерти загадываешь, как же я без тебя останусь?!
- Так ведь люди не вечны, золотко… Тут самое главное, чтоб Господь так распорядился, чтоб сначала старшие уходили, не дай Бог родителям дитя хоронить – это уже не естественно. Как много бы я отдала, чтоб твоя мама жива была, лучше бы меня забрал. Но человек предполагает, а Бог располагает, что ж теперь поделаешь, надо как-то жить.
Самым ярким и чистым воспоминанием из школьной жизни стал для Вероники выпускной бал. Вместе с бабушкой они сшили шикарное белое платье. Ткань на платье была самая дешевая, но они так сумели выкроить и сшить его, что никто не догадался о ее дешевизне.
Несколько смущаясь своего необычно-праздничного убора, Вероника ступила на высокое школьное крыльцо, на котором группой стояли ребята из ее класса. Очарованные ее чистотой, они, несколько смущаясь, сказали, что Вероника похожа на невесту. Она с благодарностью взглянула на одноклассников своими серыми лучистыми глазами, а потом весь вечер чувствовала себя Золушкой на балу.
***
Наступила бурная студенческая жизнь в областном центре. Вероника легко поступила в строительный техникум на отделение ПГС (промышленное и гражданское строительство). До начала занятий ее группа уехала в составе студенческого отряда в помощь одному районному хозяйству на время уборочной страды. Веронику в связи с семейным положением до начала занятий определили на городскую стройку подсобной рабочей, так ей проще было навещать бабушку.
Из студенческого отряда ребята вернулись сплоченные, сдружившиеся. На нее сразу произвел впечатление голубоглазый, общительный парень с вьющимися русыми волосами. Про таких людей говорят: рубаха-парень. Сергей, так звали его, был несколько старше их, пришедших со школьной скамьи. За плечами у него было три года службы на подводной лодке на Северном флоте. Сергей был одержимый спортсмен-лыжник первого разряда. Он сразу стал душой группы и единогласно был выбран старостой. А Вероника поняла, что влюбилась в Сергея, но вскоре она узнала, что из студ. отряда Сергей вернулся уже в паре со своей будущей женой, студенткой первого курса, только с другого отделения. Их свадьба, видимо, была тихой и скромной, а т.к. Вероника жила на квартире у тетки, то сама в том мероприятии участия не принимала и даже никогда не видела жену Сергея. Но свою вспыхнувшую было симпатию к нему, она загнала глубоко в себя, он стал для нее просто хорошим человеком, надежным товарищем. Она просто обожала его как все в группе. Он сам спешил на помощь ко всякому, кто в том нуждался.
На втором курсе у Сергея с Галиной родилась дочка. Галя взяла академический отпуск. Угол они снимали в холодном флигеле частного дома. Сергею приходилось трудно. Это видели все, он разрывался между учебой, молочной кухней, спортом. Вечерами подрабатывал - разгружал вагоны. Однако не бросил дневное отделение, учился успешно, и был неизменным старостой группы.
На третьем курсе Вероника с Сергеем особенно сдружились. Обучение в строительном заведении предполагало много чертежных и графических работ. Студенты вынуждены были обходиться ватманом плохого качества с тонкой и рыхлой структурой, на котором нельзя было делать исправления и пользоваться ластиком. Такой ватман студенты называли «портянкой». За хорошим ватманом была настоящая охота. А ребята из их группы под руководством Сергея занимали в магазине в отдел канцтоваров по две-три очереди и обеспечивали практически всю группу не только хорошим ватманом, но и другими дефицитными чертежными принадлежностями. А Вероника с удовольствие помогала своим «добытчикам», писала чертежным шрифтом, выполняла графические работы, даже заочники обращались к ней с просьбой о помощи. Делала она это совершенно бескорыстно, а они смеялись: «Вероника, ты хоть сильно не старайся», но она не умела делать плохо, и преподаватель по черчению без труда узнавал ее работы по «почерку», ставя тройки тем, кто их приносил, аргументируя тем, что работа хорошая, но чужая.
Все перерывы во время занятий Сергей проводил рядом с Вероникой. Девчонки-подружки стали говорить ей: «Вероника, ты разве не видишь, какими глазами он на тебя смотрит?» Рассказывали, что у его жены что-то неладное со здоровьем. Вероника придирчиво проанализировала отношения с Сергеем, но не нашла ничего предосудительного. Но все же стала с ним сдержаннее. Однажды в группу пришла сама Галина. Сергей познакомил их. Вероника честно и прямо глядела в глаза Галины. Жена Сергея небольшого роста, с очень мягкими и женственными чертами лица видимо была женщиной не глупой, и правильно поняла открытый взгляд Вероники: «Она не навредит». И все пошло по-прежнему.
Последний курс пролетел незаметно, в бешеном темпе. В тот год Вероника перешла жить в общежитие.
Вышли на диплом. Бессонные ночи. Всей группой авралом чертили, считали, помогали друг другу. На рецензию Вероника ходила вместе с Сергеем группой в пять человек к рекомендованному рецензенту. Дипломная работа Вероники оказалась самой нижней в стопке, которую преподнесли строгой женщине-практику. Та, полистав проекты, сказала, что на четыре из пяти работ рецензия будет уже к утру. А на пятый к вечеру, следующего дня. Но на следующий день в двенадцать часов у Вероники уже была назначена защита. Все вышли, Сергей задержался. Вероника возвращалась в общежитие одна в подавленном состоянии. Ее нагнал Сергей, успокаивал, что договорится, и ее защиту перенесут в другую группу, она успеет.
В эту ночь Вероника не спала, нервничала от неопределенности. Досадовала на себя, за то, что не успела вовремя завершить свою работу, чтоб унести пораньше на рецензию. Оставалось ждать, чем закончится эта неприятная накладка. Лишь под утро забылась тревожным сном.
Раннее утро. Веронику разбудил стук в дверь. Накинув халатик, она подбежала к дверям, открыла. На пороге стоял сияющий Сережка, он протянул ей ее дипломную работу:
- Держи, «отлично»!
Защитилась Вероника в этот же день, тоже на «отлично».
И вновь выпускной, только уже студенческий. Самые предприимчивые товарищи из группы организовали его в лучшем ресторане города. Девчонки заранее приобрели себе шикарные отрезы и платья из панбархата. Вероника за посещение ресторана отдала всю свою стипендию, а в качестве туалета привезла для себя платье красивого оттенка цвета беж строгого классического стиля, которое ей очень шло. Это платье и шикарные, модные туфли в тон к платью, на высокой шпильке – для нее приобрела жена брата Валентина.
На этом вечере Вероника почувствовала себя совершенно взрослым человеком. Все, завтра шаг в новую, самостоятельную жизнь. Сергей пришел в торжественном черном костюме, в галстуке. Сел он за один столик с Вероникой.
Ресторан жил своей жизнью, пел и гулял шумной компанией. Вскоре веселье смешалось. К ним стали присоединяться чужие взрослые мужчины. Они заглядывались на молоденьких выпускниц. Вероника оробела, она не привыкла к такой обстановке. Сергей заметил это и сказал ей: «Ты не бойся, Вероника, тебя здесь никто не обидит, я все время буду рядом». От его слов стало тепло на душе, и смешно одновременно. Она смеялась: «Заботливый ты мой староста, спасибо тебе за все!» А он без конца приглашал ее на танец и сказал ей такие слова, от которых возликовало Вероникино сердце: «У меня Галка спросила: «С кем ты будешь на вечере?», - я сказал: «С Вероникой», - «Ну, тогда я спокойна». Ей верят, и она не подведет, никогда не подведет! Какие они все-таки хорошие люди и красивая пара. А Галина мудрая молодая жена.
Вот так они и расстались навсегда. Вероника на всю оставшуюся жизнь сохранит в душе ту теплоту и чистоту человеческих взаимоотношений, которой была связана с Сергеем.
***
Выпускница строительного техникума вернулась в родное село и после короткого отдыха, устроилась на работу. В совхоз приняли ее в качестве мастера по строительству. Занималась она, в основном, бумажными делами. Непосредственно строительство вел сам прораб, а она составляла сметы, калькуляции и наряды. Заключала договора с сезонными бригадами. Ездила в командировки, получала строительные материалы. Когда зимой местная бригада уезжала в тайгу на заготовку леса, Вероника ездила вместе с колонной, выписывала билет на рубку леса, на отвод деляны. Она понимала, что это не женское дело, но пока была свободна, не обременена семьей, такого рода занятие не угнетало ее. Напротив, радовали новые интересные встречи, красивые места. Таким образом, она побывала на Урале, в Перми, Тобольске, Омске и в Новосибирске. Напрягало только то, что большей частью приходилось общаться с мужчинами разных возрастов и наклонностей. На нее загля-дывались сезонные южные рабочие, но не обижали, потому, что вела себя строго и недоступно.
Вскоре Вероника встретила свой первый рабочий Новый год. Зима прошла спокойно. Наступила весна. Планы у хозяйства были огромные: строительство скотных дворов, складов и зернохранилищ, жилых домов. Строительный участок кипел. Новый приток наемных рабочих, заключение договоров, проверка паспортов, временная прописка, все оформляла Вероника. Но самым главным объектом строительства была запланирована новая котельная, которая послужит источником тепла для всего центра поселка: школы-интерната, магазинов и детского сада, клуба, конторы хозяйства. Приехала огромная бригада: плотники, каменщики, сварщики и сантехники. Всю бригаду возглавлял их же прораб – Хвостов Виктор Антонович, мужчина лет двадцати пяти-двадцати семи от роду. Стройный и чертовски обаятельный своей не внешностью даже, а именно мужским началом. Жесткие, непослушные русые волосы были удачно пострижены под спортивный стиль, так идущий к его энергичной походке, уверенным движениям, зеленым глазам с лукавым выражением, выдающим в нем веселую натуру. В рабочее время был он одет деловито скромно: легкий серый свитер и синие джинсы. Но на вечеринке в местном доме культуры это уже был галантный кавалер в светлом костюме-тройке. Как принц из сказки, он стал мечтой всех местных девчат.
Вероника тоже бегала в клуб на вечерний сеанс, иногда оставалась на танцы. Хотя танцевать особо не умела. За ней стал ухаживать приезжий прораб. Весельчак и балагур, он так вел Веронику в танце, что она забыла, что не умеет кружиться. Сыпались комплименты как из рога изобилия. Проводы домой. Виктор часто прибегал днем в кабинет к Веронике. В общем, охмурял по всем правилам этой науки. Вероника была влюблена, она стала ходить к нему на свидания, все местные девчонки завидовали ей. А он, не жалея денег, осыпал ее цветами, шоколадом, разными приятными мелочами. Обещал , что скоро, совсем скоро они поженятся, и заживут на зависть всем счастливо и красиво. Он будет носить ее на руках.
В одну из знойных летних ночей Вероника отдалась ему, поддавшись его чарам, доверяясь его обещаниям. Бурные свидания продолжались, опытный любовник, смог разбудить в ней женщину страстную, яркую. Но вскоре потерял интерес к ней. Она была для него лишь очередной «прочитанной книгой». Все реже стали свидания. Исчезли цветы и комплименты. Вероника, наконец, пришла в себя, она теперь все понимала умом, но металась в сомнениях: что будет теперь с ней, и что делать? Она никогда не навязывалась сама, не искала встреч и не молила о свиданиях, страдала молча и несмотря ни на что, ждала. Видимо подстегиваемый ее гордостью, он приходил сам, но все реже и реже. Ссылаясь на занятость, или на то, что уезжал по делам. Тогда она открыто стала высказывать ему, что он обманул ее и не собирается жениться. Он либо отмалчивался, либо опять обещая «златые горы», добивался близости, и уходил вновь.
Поздней осенью Виктор вместе со своей бригадой уехал совсем. Впрочем, обещал Веронике, что вернется весной и они, наконец, поженятся.
Эту зиму Вероника провела в смутном, тревожном состоянии, она то ждала его, то проклинала, чувствуя в нем предательскую натуру. А больше всего казнила себя, как она, гордая и неприступная могла допустить такое: «Это я одна виновата». От него же не было ни весточки, ни даже поздравления к Новому году.
Но весной Виктор со своей бригадой объявился вновь. Веронику он будто не узнавал, а она молчала, негодуя в душе. Вечерами в клубе видела, как он крутит новые романы. Но не было ревности, исчезло, испепелилось чувство к нему. Было лишь противно, узнаваемо до мелочей, и противно. И весь его облик теперь предстал в новом свете: зеленые глаза не лукавили, а нагло, цинично смеялись. А губы, подарившие ей прелесть первого поцелуя, нагло ухмылялись. Она не в силах была ненавидеть его, а только ощущала боль при мимолетных встречах. Невыносимую боль ее растоптанной души.
Больше не ждала. Но по-прежнему кляла себя: «Как я могла?!» Замкнулась в себе. Работа, дом. Даже редкие походы в клуб прекратились. Она чувствовала себя опозоренной, никчемной. Ах, этот деревенский менталитет, въевшийся до мозга костей. Если бы она могла его игнорировать, стать выше этого. Но с молоком матери впитавшая в себя понятие, что девушка, потеряв девственность, становится грязной, она не могла изжить из себя эту мораль.
А Виктор пришел. Явился, открыто прямо в дом, с цветами и, не изощряясь в объяснениях, предложил Веронике оформить их брак. Она была обескуражена, но не рада. В душе все сгорело дотла. Впрочем, предложение приняла: попросту решила покрыть свой грех.
Анфиса Петровна с опаской относилась к этому человеку. Она пыталась вызвать внучку на откровенный разговор, чувствуя, что с Вероникой происходит что-то неладное. Но Вероника, жалея бабушку и без того измученную пьянками сына, его безалаберной жизнью, не решалась открыться. После того, как она дала свое согласие Виктору, бабушка скорее поняла, что произошло. Но сама воспитанная в еще более консервативной атмосфере, рада была его предложению, как избавлению от мук внучки. Теперь, в коротких, сдержанных разговорах с Вероникой она просила только об одном:
- Только не повторяй судьбу матери – не терпи, если что-то не так! Не жди, что человек изменится, горбатого, как известно, могила исправит. И не дай Бог, если руку на тебя посмеет поднять, такое прощать не смей, слышишь?!
- Что ты, бабушка, видишь все в таком мрачном свете?
- Скажу, раз уж начала! Ой, не нравится мне твой Виктор. Скрытный он какой-то, и взгляд у него недобрый все исподлобья зыркает – волчий у него взгляд, звериный.
До срока регистрации молодым назначили два месяца. За это время они почти не были близки. Казалось, каждый живет своей жизнью. Он наслаждался, флиртовал с другими, провожая холостяцкую жизнь. Вероника молча сходила с ума от унижения и позора. Похудела, осунулась, больше не лучились радостью ее серые глаза.
Администрация выделила молодой паре, как молодым перспективным специалистам отдельную небольшую квартиру. Сыграли свадьбу. Вероника не была красивой невестой. Ей отвратителен был этот белый наряд с фатой на голове. Это было не то школьное платьице, что шила бабушка на выпускной бал. Белое казалось ей теперь черным, грязным, недостойным ее. А от новоиспеченного мужа хотелось от-казаться прямо там, в зале регистрации. И в ответ на вопрос регистрирующей их брак даме: «Согласны ли вы, гражданка Захарова Вероника Григорьевна стать женой гражданину Хвостову Виктору Антоновичу?», вдруг ясно и четко сформировалась мысль: «Нет! Нена-вижу его грязного и подлого предателя! Ненавижу себя, за то, что я рядом с ним!» Но вслух внятно ответила: «Да». Будто мстила сама себе, убивала до конца и без того израненную душу.
Медового месяца у молодых не получилось. Интимная близость с ним стала для Вероники карой, испытанием, из которого она выходила подавленная, растоптанная в очередной раз. Он, опытный ловелас, слишком хорошо это чувствовал, но вместо того, чтобы успокоить жену, попросить у нее прощения за все обиды и унижения, распаляемый животной страстью, оскорблял ее. На голову Вероники сыпались бесконечные упреки в несуществующих изменах с ее стороны. Он смаковал грязные, несуществующие подробности тех измен. Говорил, что она и в студенческие годы была гулящая. Вероника ни в чем не оправдывалась перед ним. Никому не жаловалась. Но с каждым днем узнавала все новые далеко не положительные черты характера мужа. Ах, как права была бабушка: Виктор оказался очень вспыльчивым человеком – ничто не должно было стоять на его пути. Малейшее обстоятельство, затрагивающее его самолюбие, вызывало вспышки гнева, необузданной злобы. Но вопреки бабушкиным наставлениям, Вероника терпела, пытаясь сглаживать острые углы их взаимоотношений. Ей казалось, что она попала в замкнутый круг: пьющий отец, не ставший опорой ни ей, ни покойной матери, престарелая бабушка, у брата своя семья и свои проблемы, у кого искать защиты? Единственным для нее авторитетом оставался родной дядя Иван Иванович. Это был человек широкой русской души. Большой и сильный, он был талантливым первоклассным токарем и работал в местной машинно-тракторной мастерской. На селе токарь – человек на вес золота, поэтому ехали и шли к мастеру за помощью даже из соседней области.
Еще до свадьбы дядя Ваня так же как бабушка предупредил Веронику: «Ты, дочка если что, не терпи, сразу прямиком ко мне, мы тебя в обиду не дадим!» Но и к нему Вероника не спешила идти с жалобами, полагая, что у всех все бывает, все образуется.
И дождалась. Когда муж в запале злобы вновь стал оскорблять ее, называя грязной тварью, она не выдержала и первый раз попыталась достойно отстоять свою честь. Он обернулся, взглянул через плечо как бы с удивлением, но тотчас его взгляд сменился яростью, тяжелым ударом сбил с ног, словно перед ним был сильный противник, а не слабая женщина и начал наносить побои ногами по почкам, превращаясь в злобного зверя. Вероника от ужаса и боли, молча, сносила удары, сжавшись в комок. Он наклонился над ее лицом:
- Хватит или еще надо?
- Хватит, - ответила как можно спокойней, только бы он прекратил побои.
Спустя два часа он вымаливал у нее прощение, обещая, что такого больше никогда не повторится, неизвестно, что это на него нашло. В душе она не могла простить, но решила стерпеть. С этого дня стала бояться его до онемения конечностей. А его издевательства стали для него забавой. В порывах ярости и злобы муж угрожал ей несколько раз: «Если вякнешь кому-нибудь, убью!» Вероника дважды убегала из дома. Один раз ночью, прямо босиком по снегу. Ее укрыл в своем доме Игорь – друг детства Валентина. Более того, предложил ей свою помощь: «Хочешь, мы с Валькой из твоего прораба душу вытряхнем, и никто не узнает?» Но она просила только об одном, чтоб Игорь и его жена не рассказывали никому о ее унижении, даже брату. Ребята сдержали слово.
Вскоре выяснилась истинная причина скоропалительной женитьбы Виктора на Веронике: его разыскивала женщина, ждавшая от него ребенка. Когда расползлись слухи об этом, он кричал:
- Она дура, ребенок не мой. Я бы на ней все равно не женился.
Муж изворачивался, врал, но все это убеждало Веронику в обратном: он подлец и предатель.
Впрочем, чувствуя, что у жены может закончиться последняя капля терпения, Виктор переменился: перестал оскорблять Веронику, прекратились приступы гнева и рукоприкладства.
Спустя два месяца, Вероника объявила Виктору о том, что она ждет ребенка. Он изобразил на лице радость, даже принес домой коробку шоколадных конфет. А за ужином вдруг объявил:
- У нас еще одна хорошая новость: сдаем объект и уезжаем ко мне в N-ск.
- Как уезжаем? – удивилась Вероника.
- Разве для тебя это новость?
- Конечно новость. Ты говоришь об этом так, будто вопрос давно решен.
- А кто тебе говорил, что я собираюсь жить в вашей Тмутаракани?
- Но как же так, сразу? Я не готова.
- Что значит, не готова? Ты не готова ехать с законным мужем? А ты о будущем ребенке подумала?
- Я только о нем и думаю.
- Ну и замечательно, до декретного отпуска устроишься в строитель-ном тресте, у матери там остались связи, а там видно будет.
- Но как же бабушка? Как я ее оставлю тут?
- А как моя мать? У нее, между прочим, больное сердце. Она только и ждет, когда я вернусь.
- А ты где станешь работать?
- Вот за меня ты не беспокойся, я нигде не пропаду. Зиму прокантуюсь в том же тресте, а летом опять на шабашку.
- А жить где станем?
- Как где, я ведь не беспризорник, с матерью жить будем.
- Тут у нас с тобой отдельная квартира…
- А чем тебя не устраивает совместное житье с моей мамой?
- Да нет, я так спросила… Но подумать-то у меня есть время?
- Ровно до сдачи моего объекта.
Вероника не напрасно взволновалась по поводу свекрови. Та приезжала на свадьбу сына и не произвела впечатления, страдающего сердечной болезнью человека. Эта высокомерная и властная особа не понравилась никому из Вероникиных родственников. Мало того, что все заботы, связанные со свадьбой взвалила на их плечи, она еще воспринимала это как должное, придирчиво осведомляясь, как и что будет обставлено.
На следующий день после разговора с Вероникой Виктор уехал в районное строительное управление, поэтому она не пошла на обед домой, а поспешила в отчий дом.
Отец сидел на крыльце, ссутулившись, облокотившись на колени. Увидев дочь , оживился:
- А, дочка, здравствуй. Слушай, дай трёшку до получки – верну, вот те крест верну!
- Дело не в том, вернешь или нет, а в том, что ты опять напьешься.
- Ну, дай, дочь, неужели тебе папку не жалко?
- Жалко, и бабушку жалко и маму покойную жалко! Посмотри на себя, на что ты растратил свою жизнь?! Вон дядя Ваня: работает честно, люди его уважают, жена, дети любят. А ты?!
Григорий Иванович не любил, когда в пример ему ставили Ивана – младшего брата. Был когда-то и он талантлив как Иван, работал в областном центре слесарем на заводе, только вот пагубное пристрастие к зеленому змию сгубило. Иван, пытаясь спасти брата, настоял, чтобы он вернулся с семьей на родину, надеясь, что его и материн догляд помогут Григорию не опуститься на дно жизни. Но попытки родных оказались тщетными.
- Ты меня Иваном не тычь! – взъярился вдруг отец. – Заладили старую песню, Ванька у вас во всем пример!
- Вот именно – пример. Только не Ванька, а дядя Ваня, Иван Иванович, он это имя по праву заслужил. А ты вот, смотрю, сегодня и на работу не выходил, сидишь, скукожился: одна у тебя забота – где бы выпить раздобыть!
- И добуду! Ты мне не указ! Еще молоко на губах не обсохло отца учить!
- Мне тебя учить уже поздно. Мне стыдно за тебя и больно за бабушку!
- Да пошли вы все, - Григорий, махнув рукой, скрылся в сарае, забрякал там пустыми бутылками, собирая их в авоську.
Вероника прислонилась к стене дома, подумала с неприязнью: «При-вычная картина: сейчас перекинет авоську со стеклотарой через плечо и потащится в ларек, где чуть не круглые сутки идет бойкая торговля спиртным. И это мой отец!» Из нелегких раздумий ее вернул встревоженный голос бабушки:
- Господи, Вероника, я думала, показалось… А с кем ты тут? – и увидев выкатывающегося из сарая сына, сокрушенно махнув рукой, добавила: - Ох, моя малинка, не твоя это теперь забота – это мой материнский крест и нести мне его пока глаза не закроются. Пойдем в дом, ну его, Бог ему судья!
- Здравствуй, бабулечка, - во взгляде Вероники было столько боли, что Анфиса Петровна встревожилась, на миг, позабыв о непутевом сыне.
- Ягодка моя малинка, да что у тебя-то стряслось?
- Не пугайся, бабулечка, ничего не стряслось, просто соскучилась по тебе. Как ты тут, давно он запил? Вроде, два дня назад трезвого видела.
- Так ты с утра, наверное, видела, а с обеда он уж готовый был, вот с тех пор…
Вероника обняла Анфису Петровну, заплакала. Старая женщина сдерживалась, гладила внучку по вздрагивающим худеньким плечам, опять с тревогой спросила:
- Что-то все-таки случилось у тебя, Вероничка?
- Нет, бабулечка, просто я тебя очень, очень люблю! Как подумаю, что мне с тобой расстаться предстоит – сердце кровью обливается.
- Да ты сядь, расскажи ладом – далеко ли собралась?
- Далеко, бабушка – к себе на родину он зовет.
- Ну, так что, велика ли беда? Куда иголка туда и нитка – семья ведь у вас. Да ладно ли у вас между собой?
- Все нормально.
- А что так не весело? Поди обижает?
- Нет, бабушка, все нормально.
- Тогда о чем кручинишься?
- Страшно мне, бабулечка, уезжать от тебя в такую даль. Не хочу жить с его матерью, ты же сама видела, какая она. Врозь-то жить еще бы ничего, а вместе, как представлю…
- А ты не молчи, ежели что, умей постоять за себя, ты и так уже жизнью обиженная – в такие лета без матери осталась…Поди, обижает он тебя? Вижу, на сердце у тебя кручина.
- Беременная я, бабушка.
- Вон чего! Большой ли срок-то?
- Весной жди правнука ли правнучку.
- Да ты ребеночка-то хочешь?
- Хочу.
- Ну, тогда тебе грех в уныние впадать – надо с любовью маленького носить, в покое. За папку ты не горюй, и за меня не думай, не одна ведь я тут остаюсь – Иван с Верой, Валюшка с Маринкой, внуки – вон нас сколь-ко.
Вероника так и не решилась рассказать, что тревожит ее больше всего – не превратится ли муж опять в зверя, увезя ее от родных?
***
Виктор уже на вокзале предупредил жену:
- Теперь ты будешь слушаться мою маму. Любой твой шаг, любое решение только с разрешения мамы, иначе пеняй на себя. Ты меня поняла?
- Н-не совсем поняла…
- А что не ясно?
- Но у нас с тобой своя семья и мы должны жить самостоятельно и решения принимать сообща…
- Вот именно сообща – с моей мамой, - с раздражением прервал жену Виктор.
- А то, что я еще не встала на учет по беременности, мне тоже решать с твоей мамой?
- А это тем более – речь идет о моем наследнике!
- О нашем, ты не оговорился?
- Вот родишь, тогда будет видно, чье наследство! – почти зло кинул через плечо.
- Ты о чем, Виктор? Опять твои ревности?
- Прекрати, сама начинаешь! Вон наш автобус, пошевеливайся, - и убежал вперед, оставив Веронику с ее студенческим чемоданом и тяжелой дорожной сумкой. Вероника проглотила обиду как горькую пилюлю: «Вот так берегут беременных жен» - подумала удрученно и тихо поплелась ему вслед, волоча наперевес тяжелую ношу.
Тяжелой ношей оказалась и ее жизнь в семье Виктора. Деспотичная свекровь караулила каждый шаг невестки, придираясь по пустякам и постоянно жалуясь сыну на ее нерадивость. Все, что ни пыталась делать Вероника, было не то и не так.
Виктор, приходя с работы, открыто расспрашивал мать о том, правильно ли вела себя Вероника. Эмма Эрнестовна, будучи на пенсии, целыми днями напролет пеклась только о своем внешнем виде – маникюре, педикюре, укладках, масках, ванночках, вальяжно пронося свое тело в атласном расписном халате по комнатам. Но только стоило на порог квартиры ступить ее сыну, она напускала на себя вид смертельно уставшей, больной женщины измученной «выходками» невестки. Иногда она искусно изображала сердечный приступ, развалять в мягком кресле. Квартира наполнялась тогда запахом валерианы и вместе с тем в воздухе, казалось, висела ненависть Виктора. Вероника по волчьему (как говорила ее бабушка) взгляду часто узнавала его прежнего. Ее спасала теперь только беременность – за это время он ни разу не поднял на нее руку.
Работать Веронику, как и обещал Виктор, устроила Эмма Эрнестовна в строительный трест, откуда сама ушла на пенсию. Только лучшего вакантного места, чем уборщица, для нее не нашлось. Вероника пыталась обратить внимание начальника отдела кадров на то, что у нее есть образование, соответствующее этому учреждению, что она прекрасно разбирается в чертежах, и могла бы работать в КБ. Но поймав скептически-презрительный взгляд начальницы (закадычной подружки Эммы Эрнестовны), умолкла.
Таская по этажам треста тяжелые ведра с водой, она теперь окончательно утвердилась в мыслях, что все в доме мужа построено на ее унижении. Ей насильно навязывалась мысль о том, что она никчемный, пустой человек в их семье.
Чаша терпения Вероники переполнилась с рождением ребенка. Мальчик родился после долгих изнурительных схваток длиной в сутки, слабенький. Акушерка невольно ахнула:
- Бедная девочка, это же какой-то уродец – голова больше туловища.
Вторая акушерка, та, что постарше, прицыкнула на нее. Ребенок запищал слабым голосом. Забегали другие врачи, вызвали педиатра, долго крутились возле новорожденного, о чем-то совещаясь вполголоса. Вероника пыталась рассмотреть, что там за белыми медицинскими халатами. Зашел главврач отделения, резко спросил:
- Роженицу обработали? – и, получив утвердительный ответ, распорядился: - Увезти в палату.
Вероника приподнялась на локтях:
- Что, что там с ребенком?
Врач через плечи медиков заглянул на стол где лежал едва пищащий ребенок, вернулся и приободрил Веронику:
- Все хорошо, мальчик у вас. Отдыхайте и постарайтесь заснуть. Зоя, пузырь со льдом ей на живот. Все хорошо, мамаша, - он положил ей про-хладную руку на горячий лоб, - Все хорошо.
На второй день, когда все роженицы в ее палате уже кормили грудью малышей, Веронике ребенка не принесли. В душе ее все больше поднималась тревога.
Вчера, несколько успокоенная главным врачом и изнуренная родами она действительно уснула, провалившись в какой-то нездоровый беспокойный сон. А потом проснулась в холодном поту, ей приснилось, что Виктор больно давит ей коленом в живот, приговаривая: «Ну, и кого ты родила, моя любезная? Уродца ты родила!» - его лицо приближалось, превращаясь в брезгливую гримасу, а глаза горели хищным светом, как тогда, когда он забивал ее на полу ногами. Открыла глаза, уходя от кошмарного сновидения, ощупав живот, обнаружила грелку со льдом – так вот она тупая тянущая боль.
Вскоре в палату пришел с обходом главный врач. Веронике он не сказал ничего связного по поводу ее ребенка, наказал только вставать, не залеживаться и хорошо кушать. Она поняла только то, что ее ребенок жив и завтра будет созван консилиум, после которого с ней будут беседовать врачи.
Когда на завтра ее вызвали зайти в кабинет к главному врачу, Веронику мутило. На слабых ногах вдоль стеночки она кое-как добрела до кабинета. Кроме главного врача и педиатра в кабинете сидел Виктор. Он не встал навстречу жене, весь его кислый, взъерошенный вид не предвещал ничего хорошего, у Вероники упало сердце. В изнеможении она присела рядом с мужем на кушетку, навалилась на холодную крашеную панель спиной. Как сквозь вату, вставленную в уши, до нее тяжело доходил смысл сказанных врачами слов: «У ребенка тяжелая патология центральной нервной системы, прямой путь для него дом инвалидности для малюток». У Вероники как в лихорадке билась в уме нечаянная фраза, брошенная акушеркой - «уродец какой-то», с трудом переведя взгляд на мужа, вместо сочувствия и понимания она прочла там такую ненависть и презрение, что невольно закрыла глаза, уронив голову на грудь.
- Вам лучше сразу отказаться от ребенка, вы не справитесь с такой тяжелой формой патологии.
- Покажите мне его, - вдруг сдавленно, но отчетливо выдавила из себя Вероника.
- Ваш муж уже видел ребенка.
- Покажите мне его, - Вероника подняла тяжелый взгляд на главврача, - Покажите мне его! Я имею на это право! Я родила его, а не муж.
- Хорошо, распорядитесь принести ребенка, - очень спокойно сказал врач.
Педиатр вышла из кабинета, вернувшись вскоре с медсестрой, которая держала на руках белый сверток. Виктор тотчас выскочил из кабинета. Вероника не обратила ровно никакого внимания на это, она неотрывно глядела только на этот белый сверток. Откуда только взялись силы, встала и протянула руки к медсестре:
- Дайте мне его.
Медсестра вопросительно взглянула на присутствующих. Ей кивнули в знак согласия, и она подала матери этот белый крошечный сверток.
Сколько раз медикам приходилось видеть, как здоровые женщины бросают совершенно здоровых новорожденных детей, цинично и хладнокровно подписывая «отказную». А тут все с точностью до наоборот: мать бережно взяла ребенка в руки, прижала к груди с любовью и нежностью, всматриваясь в красное сморщенное личико:
- Алешенька, ну вот мы и встретились с тобой, сыночек мой. Я тебя никому не отдам, слышишь, ты моя, ты моя кровиночка!
Врачи, многозначительно переглянувшись, развели руками. А Вероника, уже совершенно успокоившись, с преобразившимся счастливым выражением глаз спросила:
- Когда мне можно будет кормить его грудью?
Главный врач даже растерялся:
- Э-э, завтра, завтра, идите в палату, Хвостова.
- А Алеша?
- А ваш Алеша, как и все дети, будет находиться в боксе, таковы правила. Людочка, унесите ребенка в бокс. Идите, Хвостова, отдыхайте, завтра к вам в палату придет врач-педиатр, и вы подробно обо всем поговорите.
Ребенка унесли, а Вероника вышла из кабинета успокоенная. Виктор стоял у окна. Не взглянув на него, направилась в палату. Он окликнул:
- Вероника, подожди, что ты решила?
- Я не откажусь от своего ребенка.
- Но мама, ты о ней подумала?
- Твоя мама здоровая женщина, я же теперь думаю только о своем ребенке. Виктор, я очень устала, мне надо лечь.
- Н-ну иди, только знай, этот урод не нужен ни мне, ни маме.
- Да и вы мне не нужны, - выдохнула облегченно, - Как только поправимся с Алешей, сразу уйдем, не будем нарушать вашу с мамой идиллию.
- Вот теперь ты сама видишь чье это наследство: у меня не мог родиться такой урод – это твой папаша-алкоголик.
- Это вы, уроды – моральные!
Если бы у нее достало на это сил, она могла бы сказать ему, что это наследство – его побои на ранней стадии беременности, это тяжелая физическая работа и моральный террор в его семье, сделали свое дело.
- Это тебе так просто не пройдет, запомни! – угрожающе кинул он. Но Вероника поспешила в палату.
На следующий день педиатр долго объясняла молодой матери картину и симптомы болезни ее сына. Кормить ребенка грудью было не рекомендовано, так как малейшее напряжение может спровоцировать у малыша тяжелейшие судороги. Кормить его следует из слабой соски. Веронике было разрешено неограниченное время находиться в боксе возле малыша, самой пеленать его, что она и проделывала с любовью и нежностью.
Но на четвертые сутки ее не впустили в бокс. Суетились врачи и медсестры. Несколько раз туда и обратно по коридору проходил главный врач. Потом ее вызвали в его кабинет и сообщили, что ребенок умер. Врачи говорили еще о том, что Вероника пока остается в роддоме, только переводится на другой этаж. У нее противно зазвенело в голове, закладывая уши и поглощая все другие звуки. Очнулась от обморока уже в палате. И первый вопрос:
- Где мой ребенок?
- Вам нужно прийти в себя и решить, заберете ли вы его для дальней-шего захоронения или предоставите это нам.
- Я заберу его.
- Хорошо, свяжитесь с мужем, он должен забрать его не позднее, чем сегодня.
- Он отказался от нас.
- Но, тогда кто заберет тело?
- Я что-нибудь придумаю.
- Я сам позвоню вашему мужу, - сказал заведующий отделением.
- Пожалуйста, не нужно этого делать! Я решу эту проблему. Но прежде хочу увидеть своего ребенка.
- Нужно расписаться вот тут в получении свидетельства о смерти.
- Сначала я должна увидеть его…
- Полежите часа два, потом вас проводят на первый этаж, спросите там санитарку Елизавету Власовну.
Елизаветой Власовной оказалась та самая пожилая добрая женщина, что встречала и готовила Веронику к родам. Выслушав несчастную, санитарка неожиданно предложила свою помощь:
- Хочешь, милая, я похороню твоего ребеночка?
- А как вы? – Вероника смотрела с мольбой и одновременно с недоверием.
- Тут неподалеку есть женский монастырь, я его монашкам снесу, они и приберут твоего ангелочка.
- Как бы я вам была признательна!
- А сама-то ты теперь куда, милая? У тебя сродственники-то есть тут какие кроме мужа?
- Нет никого.
- Вот горюшко-то. Неужели переночевать не пустят?
- Я сама не хочу. Лучше на вокзале пересижу. Мне бы только с работы уволиться, послеродовые получить, и домой, к бабулечке.
- Так у тебя мамки нет?
- Нет.
- Вот горе-то. А ты дочка запиши-ка мой адрес, если туго будет, заходи.
***
Виктор больше ни разу не навестил жену в роддоме. Совершенно слабая, опустошенная она теперь стояла перед дверью их квартиры. Нажала на кнопку звонка и с бухающим от волнения и слабости сердцем стала ждать, кто откроет дверь, и как ее встретят? За дверью послышалась возня, там явно разглядывали ее в глазок. Щелкнул двойной замок, чуть приоткрылась дверь, Эмма Эрнестовна с презрением оглядела невестку с ног до головы, затем отступила в глубину коридора, демонстративно прикрыв перед Вероникой дверь. Вероника ждала, надеясь, что выйдет Виктор. Но вместо этого свекровь выставила на площадку студенческий чемодан Вероники, сверху небрежно бросила ее зимнее пальто, еще раз отступила за дверь, и выбросила зимние сапоги. Коротко и холодно бросила:
- Виктор в командировке, и не ищи с ним встреч! Встретитесь в зале суда при разводе.
Хлопнула дверь, щелкнул замок. А Вероника не в силах дальше двигаться опустилась на ступеньки марша. «Встретили, а вернее сказать, выгнали как приблудную собаку, но как же мне добраться со своим скарбом до вокзала? А паспорт?» – спохватившись, взяла чемодан и спустилась на площадку, где было окно, раскрыла его и обнаружила сверху свой паспорт, открыла, в нем лежало сто двадцать рублей – все, что она скопила со своей скудной зарплаты плюс дородовые декретные. Сразу несколько отпустил тот груз беспомощности, который оглушил в первые минуты встречи со свекровью. Уже бодрее вернулась и забрала пальто и сапоги. В роддом она уезжала в демисезонной одежде, так как было уже тепло. Скинула туфли и переобулась в зимние сапоги. Туфли втиснула в чемодан, пальто тоже надела на себя, сняв легкую курточку, теперь в руках был чемодан и эта курточка. В таком виде двинулась на остановку, решив поехать к санитарке из роддома.
На нее оборачивались прохожие. Кто-то бросил в след: «Девушка, вы, что на Северный полюс собрались?»
Елизавета Власовна жила в старой, деревянной части города в покосившемся маленьком домишке, продуваемом всеми ветрами. Здесь не было дорогих ковров и хрусталя, как в квартире Хвостовых. Но на Веронику простая деревенская обстановка подействовала умиротворяюще. Тем более что хозяйка встретила ее радушно, приютила до тех пор, пока Вероника смогла уволиться с работы и условиться о переводе послеродовых декретных по почте. По почте же отправила свои зимние вещи.
Добрая русская женщина Елизавета Власовна проводила Веронику на вокзал.
- Елизавета Власовна, спасибо за ваше доброе сердце, вы мне помогли как родной человек. Никогда не забуду вашу доброту!
- Мир не без добрых людей, детка. Поезжай с Богом, а за ангелочка своего не убивайся - ему там лучше, Господь его сразу вознес в Рай, где нет ни злобы, ни зависти. А у тебя совесть перед Богом чиста – ты не отказалась от дитя, и не будешь мучиться по этому поводу. Вон здоровых кидают… Не дай Бог, сколько я таких за свою жизнь повидала.
- Только не уберегла…
- А это уж не в нашей воле – Бог располагает.
- Вы прямо как моя бабулечка.
***
- Моя малинка, что с тобою сделали?! – встретила Веронику Анфиса Петровна. И тут же прикусила язык, почувствовала умудренным житейским опытом – сейчас не время охать. Ободряюще зачастила: - Ничего, девонька, ничего, теперь ты дома, а дома и стены помогают. Вот сейчас мы баньку протопим, в баньку пойдем. Травки тебе заварю, всю хворобу как рукой снимет. А ты приляг пока с дорожки-то, приляг.
В бане, увидев обвисшие мышцы, синюшные груди, перетянутые полотенцем (Елизавета Власовна научила) и рыхлый живот внучки, Анфиса Петровна закусила губы, сдерживая слезы. Отворачивалась, не хотела вызывать ненужные эмоции у внучки: «Отойдет душой, сама расскажет». Но Вероника почувствовала бабушкино настроение, дала волю слезам:
- Не уберегла я своего сыночка, бабушка. Даже грудью покормить не успела – умер он прямо в роддоме. А эти отказались от меня, как собаку на улицу выгнали. Да я бы к ним и сама, под дулом ружейным не вернулась.
- Успокойся, детонька, все позади. Время залечит все твои болячки.
Открыв в спальне окно, выходящее в маленький палисад, где рос большой куст сирени, Вероника, вдыхая аромат распустившихся бутонов, легла в свою кровать, и, ощутив свежесть хрустящих простыней, почти мгновенно провалилась в сон. А из окна все плыл нежнейший запах распустившейся сирени, чьи ветки тихо касались распахнутых створок от легкого дуновения ветерка.
Ночью она проснулась от какого-то с детства знакомого причитания из горницы. Спустив босые ноги с кровати, тихо на цыпочках, подошла к двери и заглянула в смежную комнату. Простоволосая, в исподней рубашке стоя на коленях перед иконой с зажженной лампадкой, ее бабушка читала молитву:
- Богородице Дева, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.
Скорый в заступлении единый сын, Христе, скорое свыше покажи посещение страждущей рабе Твоей Веронике, и избави от недуг и горьких болезней…
Вероника не стала мешать, тихо отступила в темноту спальни и снова легла, чутко вслушиваясь в слова бабушкиной молитвы. Анфиса Петровна всегда была глубоко верующим человеком. Но как-то раньше Вероника не прислушивалась к словам ее молитв, теперь же, напротив, вбирала в себя каждое слово, поражаясь, как просто и доступно они сложены. Она знала, что бабушка молится сейчас за нее, была благодарна ей, и решила, что сама выучит эти молитвы и станет молиться за своего Алешу.
Потом все стихло, Анфиса Петровна успокоилась в своей постели, а Вероника все лежала с открытыми глазами, думая о том, как мудры народные пословицы: вот не прошло еще и суток, как она дома, а родные стены, родные люди уже помогают. Она испытывала какое-то тихое умиротворение: «Господи, благодарю тебя за избавление от Хвостовых-Прохвостовых!»
Вдруг за окном в палисаднике запела свою песенку перепелка: «Пить-пилить, пить-пилить» Вероника блаженно улыбнулась, ей слышалось: «Спать пора, спать пора». Удивительно – маленькая птаха тоже помогала ей, успокаивала.
Потом тихо пошел дождь, первый весенний – животворящий, что вселит новые силы природе, оросит еще голую ниву. Он будто нашептывал что-то железным крышам, первым весенним травам, веткам сирени под окном. Где-то далеко-далеко откатился гром за деревню, сверкнула зарницей молния. В комнату потянуло сырой свежестью. Вероника прикрыла створки окна и, забравшись под одеяло, еще долго прислушивалась к шороху дождя, думая о том, что такой благодатной ночи, кажется, еще не было в ее жизни, когда сама природа врачует ее израненную душу.
Еще долго будут преследовать Веронику ночные кошмары, но застывшая в глазах боль медленно станет уходить из ее жизни.
Закрыла больничный. Вышла на прежнее место работы и вскоре подала на развод. Дело приняли к рассмотрению. На конец июля было назначено заседание.
Столкнувшись в вестибюле районного суда с Виктором, она не захотела вступать с ним в диалог. Отвернувшись к окну, терпеливо ждала, когда их вызовут.
На заседании судья спросил:
- Вот вы пишете в заявлении, гражданка Хвостова, причина развода – «не сошлись характерами». Сказать так, значит, ничего не сказать, все так пишут. Объясните суду истинную причину.
Да, Вероника написала так в заявлении. Она умела грамотно излагать свои мысли, но какая это мука - описывать свои унижения. Женщина, принимав-шая заявление, с кислым видом заметила: «Молодежь, не успеют пожениться, уже развод, пиши «не сошлись характерами». Вероника так и написала. Но судье она ответила по существу о побоях, унижениях, угрозе и оскорблениях, о предательстве мужа, когда он оставил ее с новорожденным ребенком. Она даже не называла мужа по имени, только по фамилии. Судья, мужчина лет сорока пяти в свою очередь и у Виктора спросил: «Гражданин Хвостов, ответьте, почему вы так поступали, она плохая хозяйка, она вам не готовила, не стирала?» Тот ответил: «Моя женитьба на ней – это ошибка молодости, думаю, что впредь буду предусмотрительнее».
- Ты, парень, скажи спасибо, что она на тебя в суд по уголовному делу не заявила. За угрозу убийства, за побои тебе срок светит. Может быть, ты этого хочешь? Так мы тебе это устроим, запросто! Тебе может полечиться, ты больной, Хвостов? Тебе нужно обратиться в психиатрическую больницу. Да ты знаешь о том, что женщину цветком нельзя ударить?! Она же женщина, она будущая мать! Ты смотри, Хвостов, мы можем тебе назначить обследование!»
Виктор молчал цинично, глядя поверх людей. А Вероника плакала, не утирая слез, они катились по щекам крупными горошинами, это были слезы благодарности за сказанные судьей слова, за то, что ее услышали и поняли. И от того, что есть еще благородные люди, как этот судья, например. Может быть ему, прорабу, больше в жизни никто таких слов не скажет.
Огласили приговор: «Брак такой-то считать расторгнутым. Приговор вступает в силу через десять дней, в течение этого срока подлежит обжалованию». С каким удовольствием потом Вероника заплатила госпошлину и вернула свою девичью фамилию!
Жила. Работа, дом. По вечерам подолгу беседовала с бабушкой. Анфиса Петровна внушала ей, исходя из своего житейского опыта, что унижения, а тем более побоев в семейной жизни не бывает по убывающей, поэтому нельзя терпеть и надеяться на то, что завтра станет лучше, чем вчера.
- Я ведь еще тогда почувствовала, что ты что-то скрываешь от меня. Молчала, будто ты безродная. То ли за тебя заступы бы не нашлось? Вон Иван, Валентин – брат родной, разве они бы не постояли за тебя?! Увез на изгольство! Думал, на тебя управы не найдется?! - обращаясь в адрес бывшего зятя, бранилась бабушка.
Новые испытания ждали Веронику впереди. Теперь к ней приклеилась репутация «разведенки». Как из рога изобилия посыпались кавалеры. Каждый рассчитывал найти горячий отклик к его вдруг вспыхнувшей «любви». Вероника держалась стоически. Женщины сочувствовали, были и мужчины, которые говорили: «Дурак твой прораб, чего ему не хватило?!» Кто намекал, что клин клином вышибают, особо сердобольные предлагали познакомить с неудачливыми родственниками, знакомыми, вдовцами и разведенными, сильно пьющими (оттого, что жена была плохая). Все вокруг не говорило, кричало: «Ты теперь человек второго сорта», но Вероника не хотела с этим мириться. Она знала цену себе прежней, и знала, что внутренне в ней ничего не изменилось. Она всегда тянулась к светлому и чистому. Можно прожить до глубоких седин, оставаясь чистым и честным человеком. А можно смолоду, имея порочную суть, быть извращенцем. И разве она не имела права на счастье, на на-дежду и на любовь? Она хотела надежную и прочную семью, со здоровыми отношениями и здоровым образом жизни. Свой уютный семейный очаг, детей. И было-то ей от роду всего лишь двадцать три года.
***
Осенью в деревню пришла автоколонна КамАЗов в помощь уборки урожая. Вероника всегда сторонилась этой категории мужчин. Они, как правило, искали встреч с женщинами легкого поведения. Теперь она не ходила вечерами в клуб и уборочников не видела. Но однажды ей пришлось иметь с ними дело. Зарядили дожди, на поле ни на каком транспорте не сунешься. Водители стали бесполезно, праздно проводить свое время. Лишенные возможности заработать, они стали возмущаться. Решено было бросить их на перевозку кирпича и железобетонных плит на нужды строительства из районого центра, благо до него дорога асфальтирована. В качестве экспедитора, приемщика грузов, оформления накладных отправили Веронику. Ей указали водителя, который будет закреплен за ней. Вероника вышла на крыльцо, водители ждали, курили, балагурили.
- Здравствуйте, кто Зимин? – с надеждой взглянула на самого старшего из водителей, подумала: «Хоть бы он».
Назвался парень с наглой внешностью и вызывающим поведением.
- Ну, а дальше, что? Может, прокатимся с ветерком, молодуха? Ха-ха-ха…
- Поехали, - коротко бросила Вероника, - вот загрузишься кирпичом, или плитами, посмотрю на твое «с ветерком».
- Да, Геныч, это тебе не ночью девок катать! – засмеялись водители.
Двинулись, машина Зимина была второй в колонне. Вероника ехала молча, отчужденно смотрела в окно. Зимин начал ерничать, отпускал плоские, сальные шутки, намеки. Вероника молчала, она никогда не любила нахалов, но связываться с ним не хотелось. Только сказала:
- Успокойся, Зимин, следи лучше за дорогой.
- А чо ты из себя недотрогу строишь, про тебя вся деревня знает. По-пробуй, не пожалеешь!
Он схватил ее пятерней за колено. Вероника сбросила руку.
- Ты сволочь, мразь, останови машину! - развернувшись в сторону баранки, начала давить на сигнал. Водитель опешил.
- Бешеная, что ли?
- Останови машину, я сказала!
Зимин выругался матерно, притормозил.
- Ну и иди…
Вероника выпрыгнула из кабины, не захлопнув дверцу, обежала машину сзади. Колонна остановилась. А она побежала вдоль нее, заглядывая в лица водителей: «Где же тот старший?», - искала она глазами. Шофера смеялись:
- Быстро Гена утешился, садись ко мне, красотка.
Наконец Вероника увидела, того кого искала, он оказался в седьмой по счету машине.
- Можно, я поеду с вами?
- Садись, садись, - он нагнулся, открыл дверцу со стороны пассажирского сидения. Вероника перебежала на ту сторону, забралась в кабину, быстрым движением одернула подол платья на коленях. Водитель участливо взглянул, - Что, Зимин опять руки распускает, обидел?
Вероника затравленно кивнула.
- Вот баламут, приедем на место, я ему покажу! Да ты не переживай, дочка. Дураков на свете хватает, на каждого обращать внимание, сил не хватит.
- Я не переживаю, и не надо ему ничего показывать, я сама за себя постоять могу. Можно я с вами буду ездить? Материалов в Н-ске много, не один день придется мотаться.
- Хорошо, я сам завтра за тобой заеду, а как хоть тебя зовут?
- Вероника. А вас?
- Круглов Николай Иванович. Женат. Сын у меня, в аккурат твоих лет. А ты местная, или приезжая?
Вероника подумала: «Назову фамилию, не раз авторитет дяди Вани выручал, а тут как раз, кстати, расскажет остальным, может неповадно будет, всяк к нему обращается».
- Местная я, Захарова.
- Захарова, говоришь? Уж не Ивана ли Ивановича дочь?
- Племянница, а вы дядю Ваню знаете?
- Да, Иван Иванович человек, руки у него золотые, не раз к нему обращался.
Так Николай Иванович и Вероника стали добрыми приятелями. По утрам он заезжал за Вероникой в контору. Иногда с бумагами на месте получения груза помогал, бегал, выбивал.
Дождь лил сплошной стеной вот уж вторую неделю. Но в один из дней, с утра стояло ясно, солнце предвещало жаркий, погожий день. Поехали в том же составе. Загрузились на этот раз быстро и уже после обеда отправились домой. Душно, от напитавшейся почвы шло такое испарение, что нечем было дышать. Водители сговорились, остановились у реки, побросали Веронике к ногам сумки с продуктами: «Накрывай стол», - и побежали к речке купаться. Вероника по-хозяйски разложила на поляне большое полотенце, повытаскивала из сумок содержимое, нарезала, разложила. После того первого инцидента ее никто больше не обижал. Нахал Генка держался в стороне, цинично посматривая иногда в сторону Вероники. Был среди шоферов один угрюмый, замкнутый парень, звали его Андрей. Вероника не раз ловила на себе его пристальный взгляд. Николай Иванович как-то сказал Веронике, что она нравится Андрею, и что тот просил его свести их: «Вроде и впрямь девка хорошая, наговаривают на нее много лишнего». Вероника взмолилась:
- Николай Иванович, не нужен мне никто, даже и не говорите, речи быть не может!
Но беспокоило еще больше другое - сам Николай Иванович. Человек он был добрый, серьезный, часто упоминал в разговорах свою жену Анну Сергеевну, сына Сашу. Вероника доверяла ему, с ним было легко и просто. Часто думала: «Есть же хорошие люди на свете». Но почему он так часто смотрит на нее оценивающе, тем характерным мужским взглядом? Ее смущало это обстоятельство, она отводила глаза или отворачивалась в сторону.
Прикрыв лицо от солнца, Вероника смотрела с берега, как плещутся на реке мужчины, резвясь, как дети. Спустилась к речке сама, разулась, обмыла разгоряченное лицо, руки, чуть приподняв подол платья, зашла в приятную прохладу по колено по твердому песчаному дну. Плеснула себе на грудь, наслаждаясь свежестью, вдохнула полной грудью. Улыбалась солнышку, погожему дню. Подплыл Зимин, съехидничал:
- Подними подол повыше, Андрюха ко дну пойдет, ха-ха-ха-ха!
Вероника не успела ответить или уйти, как Андрей коршуном налетел на Зимина,
- Заткнись зараза, сейчас сам ко дну пойдешь!
- Поднырни под нее, да в реку за ноги, может, даст разок, ха-ха-ха-ха!
Андрей подплыл к Зимину, молча, как молотом стукнул тому по голове кулаком. Зимин скрылся под водой. Мужики сгрудились в кучу, кто нырял, ища Зимина, кто удерживал Андрея.
- Мужики, кончайте сыр-бор! – кричал Николай Иванович.
Андрей отступил, выбрался из воды, пошел к своей машине. Вытащили Зимина, он чертыхался, отплевываясь, грозил отомстить.
- Замолчи, Генка, сколько раз я тебя убеждал, уймись, парень, если не хочешь для себя проблем!
Зимин, скомкав свою одежду, убежал в свою машину. Ели, молча, угрюмо думали каждый о своем, в глаза Веронике смотреть никто не решался. Она подошла к машине Андрея, позвала:
- Андрей, иди обедать.
Он не отзывался, лежал на сиденье. Вероника поднялась на подножку:
- Спасибо тебе, но ты же убить его мог.
- И убью!
- Не стоит из-за подонков свободы лишаться, это я тебе точно говорю. Главное - сам будь человеком. Иди обедать.
Андрей нагнал Веронику:
- Слышь, может, встретимся вечерком, поговорим. Ты меня не бойся, я женщин и детей не обижаю. А за тебя любого враз уложу, и не таких, как Зимин видел…
- Спасибо, Андрей, не надо. Не обижайся, но мне сейчас никто не ну-жен. Ты хороший человек, я верю, но не могу, понимаешь, не могу.
***
Установилась погода, водители вновь выехали в поле, а Вероника занялась своим обычным делом. Она больше не виделась с ними, только иногда махала рукой проезжавшему мимо Николаю Ивановичу. Пару раз заезжал на работу Андрей, сядет напротив и молчит.
- Нет, Андрей, нет, - скажет Вероника, - не приезжай больше.
Поздней осенью, когда завершилась уборка и начались первые холодные утренники, колонна водителей собралась уезжать. На работу к Веронике заглянул Николай Иванович:
- Вероника, я подъеду вечерком к твоему дому, выйдешь, поговорить?
- Николай Иванович, опять Андрей? Я сказала ему «нет», неужели он не понимает?
- Нет, Вероника, не Андрей, мне лично с тобой поговорить нужно.
- Хорошо, заезжайте часов в девять-десять.
- Я приеду.
Вероника была уверена, начнет ее Николай Иванович опять за Андрея просить. «Ну, мужики пошли, как я это заочное «сватовство» не люблю»,- думала она.
Николай Иванович подъехал по темну. Вероника села к нему в машину. Он смотрел на нее молящими глазами.
- Не знаю с чего начать, горе у меня Вероника, выслушай меня. Сын у меня, двадцать пять лет, один он у нас с женой. – Николаю Ивановичу очень тяжело было говорить, он страдал, волновался. – Служил в Афганистане, в Кандагаре, вернулся инвалидом. До армии парень был хоть куда, а теперь потерялся он, не верит никому. Не контуженый, но почти не разговаривает, «да», «нет» вот и весь разговор. По всем ночам сидит на балконе, курит, думает о чем-то своем. Мы с матерью боимся: как бы худого не надумал, руки на себя не наложил. Резкий стал, может мать обидеть. А я между ними как меж двух огней, и супругу жалко, а он у меня вот здесь, – Николай Иванович с силой стукнул себя в грудь, слезы катились по щекам. – Один он у нас, понимаешь, один! Парень способный, умный. Летом хоть на дачу уедет, там глядишь, оживает, помогает матери, чем может. Спит на веранде, днем в саду гуляет, читает много. К спиртному равнодушен. Пробовали его в клуб инвалидов пристроить, слушать не хочет. Дома занимается гирями, больше никуда. Есть у него дружок, тоже афганец, так тот женился, родители нарадоваться не могут, парнишка родился. А наш интерес к жизни потерял, а нам-то с матерью каково? Извелись мы оба, решили с девушкой доброй познакомить, может влюбится, а может…- Николай Иванович не договорив поник головой. – Кричит по ночам, все воюет.… В окружение он попал, потом в госпитале долго провалялся без сознания, документов не было при нем, а нам с матерью похоронка пришла, мы уж и дождаться его в живых не надеялись, а все ж не верилось, стали ездить, запросы делать. К тому времени и разобрались в госпитале, что к чему, нам сообщили. Забрали мы его уже сами из Москвы, в Бурденко он был, сколько операций перенес.
Вероника молчала подавленно, уж не ей ли было понять человека, посочувствовать горю.
- Вероника, может быть ты? Помоги ты нашему горю!
- Николай Иванович, да я-то чем могу помочь?
-Ты девушка умная, серьезная, может, поговоришь с ним, может быть….- Николай Иванович опять замолчал, не досказав мысль.
-Да как же я поговорю с ним Николай Иванович?
-А хочешь, поехали со мной! – встрепенулся Николай Иванович. – Ты не сомневайся, мы тебя не обидим, обратно я тебя поездом увезу. Хозяйка у меня хорошая и он…- Николай Иванович говорил запальчиво, будто боялся, что его перебьют. Я с Григорием Ивановичем сам переговорю, он отец и я отец, поймем друг друга. А, Вероничка?!
-Что Вы, Николай Иванович, как я могу, вот так, приехать, «здравствуйте»? А может мне ему письмо написать?
- А напишешь, Вероника?
- Напишу, почему бы нет, я люблю письма писать, – опрометчиво по-обещала Вероника, чтобы хоть чем ни будь утешить Николая Ивановича.
Он заторопился, искал бумагу и авторучку. Начал трясущимися ру-ками записывать адрес.
- Николай Иванович, может быть, он мне первый напишет? – спохватилась Вероника, - Как-то неловко первой писать, я же все-таки женщина.
- Он не напишет, - сразу сник Николай Иванович, - Не тот это случай…
- А если я напишу, он ответит?
- А ты пиши, Вероничка, я отвечу, уж мы что ни будь, придумаем.
Расстались. Вероника была совершенно потрясена и смущена случившимся разговором. Что она сможет сделать для него? Инвалид?! Но что с ним? Спросить у Николая Ивановича не повернулся язык. Нет контузии, но молчит, ну это ясно, психика нарушена, кричит по ночам, не удивительно, там ребята в таком пекле побывали! Время лечит, доброта и любовь ближних. Помогает матери на даче, гуляет по саду, но что с ним? О чем она ему будет писать? Впечатлительная от натуры, она засела за письмо в этот же вечер. Писала, переписывала, ничего не клеилось, впервые в жизни так тяжело давалось ей письмо. Что она может сказать ему, совершенно незнакомому человеку, опаленному той непонятной войной. Давать советы? Какие и зачем? Он взрослый человек и он такое пережил! Что ему мои писульки? Досадовала сама на себя, зачем согласилась, как теперь быть, не выполнить свое обещание и только? Но вспомнив горячую, горькую речь Николая Ивановича устыдилась своих мыслей: «Когда тебе помогали, было хорошо? Что тебе стоит написать письмо парню о погоде, о природе, в конце концов?». Так и сделала, письмо получилось легкое и короткое, о природе и о погоде, в частности. Она благодарила незнакомого Александра за доброту его отца, за то, что такие люди, как Николай Иванович есть на свете. Просила беречь своих родителей. Предложила просто и открыто переписываться, как переписывались они в детстве, беря адреса для переписки из детских журналов и газет. Мол, такая переписка никого и ни к чему не обязывает, возможно, даже никогда не увидеться друг с другом. Пыталась даже по-шутить: «Можно даже указать на орфографические ошибки друг друга», так, в детстве одна чужая девочка писала ей из Целинограда, что учится на «4» и «5», и при этом каждый раз указывала на ее, Вероникины ошибки. Как, в конце концов, Вероника обиделась и перестала ей писать.
Письмо Вероника отправила утренней почтой, еще улыбнулась тому, что оно, может быть, дойдет быстрее, чем прибудет туда Николай Иванович…
Прошло время, но ответа на письмо не было. В Новый год пришла открытка от Николая Ивановича, где он душевно от имени всего семейства поздравлял всю семью Вероники. А вскоре пришло письмо, опять же от него. Он просил Веронику написать Саше, что они с женой по-прежнему ждут перемен к лучшему. Вероника ответила лично Николаю Ивановичу, что она уже писала Саше, он не ответил, как и о чем она может писать ему еще?!
Минула зима. Вновь приехали в деревню строительные наемные бригады. Вероника с отвращением думала, что опять может приехать бывший муж. Как же прилипчиво все плохое! Утром следующего дня он уже ждал ее в коридоре конторы.
- Все хорошеешь, благоверная, что не ждала? - он издевался нагло, открыто.
Вероника держала себя в руках. «Мимо, прочь, не слушать, не поддаваться на провокацию!» – твердила она себе.
В обеденный перерыв побежала домой, ее окликнула почтальонка: «Вероника, тебе письмо». Письмо было от Николая Ивановича, он извинялся перед Вероникой, мол, не знал, что она писала его сыну, лишь недавно мать, застилая сыну кровать, увидела под матрацем ее письмо, которое Саша читал и перечитывал не раз, так как оно было уже затертое. Видно, оно чем-то тронуло его, потому что не выбросил. Николай Иванович приглашал Веронику к себе в отпуск: «Отдохнешь, мы тебя встретим как родную, поедем на речку, на дачу, нынче урожай ягод будет хороший. Приезжай, если сможешь, числу к 15 июня». Было уже одиннадцатое июня. Веронике так вдруг захотелось хоть что-то изменить в своей жизни, уехать хоть на время. Не видеть ненавистного, наглого прораба. Вырваться бы из этого плена мещанских мелочных проблем! Утром следующего дня она уже оформляла очередной отпуск, собираясь поехать по приглашению Николая Ивановича. Решила одним махом, знала, что если станет раздумывать, червь сомнения не даст ей и шагу ступить.
***
Перестук вагонных колес успокаивал, приводил в порядок мысли. В попутчиках оказалась пожилая женщина с глухонемым внуком лет двенадцати, они общались на языке, понятном только глухим людям. Мальчик смеялся, а бабушка с любовью объясняла Веронике, какой он понятливый, только сказать не может. Потом вошел мужчина лет сорока, и вскоре попутчики втроем затеяли игру в карты. Пригласили Веронику, но она отказалась, так как никогда не любила карты и даже плохо разбиралась в мастях. Засела за свою любимую книгу в уголке, подобрав под себя ноги. Не читалось, буквы прыгали перед глазами, прицепной вагон подпрыгивал и качался, она отложила книгу. Играли бурно, с азартом, мальчик громко (как делают глухие) радовался своим удачам и спорил, если не везло. И Вероника стала просто наблюдать за человеческими эмоциями, в душе она была художником, натурой впечатлительной и любопытной. Ее еще раз пригласили играть, Вероника сказала, что почти не умеет. Мальчик пересел к ней и начал очень живо объяснять, раскладывая карты на коленях у себя и у Вероники, показывая, какая карта главнее. Все вместе смеялись непосредственности ребенка. Вероника любила людей, и опять ее окружали хорошие, доброжелательные люди.
Бабушка с внуком сошли ранним утром. Вероника тоже проснулась, но уснуть больше не могла. Она умылась и вновь вытащила свою книжку, утреннего света хватало из окна. В пять тридцать встал мужчина.
- Скоро Н-ск.
- Да,- ответила Вероника.
Мужчина вышел, вернулся пахнущий свежестью, прибрал постель и сел напротив Вероники. Она поймала его пристальный взгляд.
- Почему вы так смотрите?
- Любуюсь вашей молодостью, красивая вы и умная.
- Спасибо, откуда такие выводы?
- Я еще вчера за вами наблюдал, Ремарка читаете, и серьезная очень.
Вероника, привыкшая у себя на стройке с опаской относиться к подобного рода комплиментам, съязвила:
- А это не всегда, кстати, да? Например, теперь?
- В гости или домой? – не обращая внимания на колкость Вероники, продолжал разговор попутчик.
- В гости.
- В Н-ске бывали раньше?
- Нет.
- Могу помочь добраться.
-Спасибо, меня встретят.
-Родственники?
- Да, Кругловы, ул.Ленина, дом семнадцать, квартира пять.
- Как в «Иронии судьбы», - засмеялся мужчина. – Только подъезд не назвали.
Вероника смотрела на него прямо, вызывающе, этот допрос начинал ей надоедать.
-Я не хотел вас обидеть. Вас когда-то предали, поэтому вы очень осторожная, а иногда даже колючая. Поверьте, все будет хорошо, и уверяю вас, иногда людям можно верить. Ну, вот и Н-ск.
Вот так, ранним летним утром Вероника прибыла в г. Н-ск. Распрощалась у поезда с попутчиком.
- Счастья вам, - сказал на прощание тот.
- И вам удачи.
Пассажиры смешались с встречающими, постепенно толпа расходилась, редела. Вероника осталась одна. Она все смотрела вдоль перрона. Ее никто не встречал, и опять навалился рой сомнений: «Идиотка, куда, за-чем, почему, сейчас и будешь стоять, кому ты нужна тут!». Взгляд давно выцепил издали огромный букет алых роз, в руках стройного мужчины. «Ну да, жди, за тобой, с миллионом алых роз!» Небрежно перевела взгляд на вокзал: «Надо искать пристанище там», - и двинулась туда, благо багаж небольшой – все тот же маленький красный, студенческий чемоданчик, да легкая сумочка через плечо. «Аферистка чертова, ведь знаешь, что это не твоя натура, вот так в никуда к кому, зачем? Позвали! Когда даже самые ничтожные в жизни сделки проходили тебе даром? Получишь по полной программе! Иди, дурочка, на вокзал, покупай билет в обратный конец, вот и все твои приключения! Начиталась романов, Наташа Ростова, в жизни все не так!..»
- Верочка, Вероника! – прервал ее раздумья мужской оклик. Вероника обернулась, по перрону со всех ног бежал к ней Николай Иванович с «миллионом алых роз». Лицо его светилось откровенной радостью, настигнув Веронику, он буквально завалил ее этими розами. – Верушка, родная моя, это тебе! Девочка, милая, как я, как мы рады, что ты приехала, я даже не надеялся. Пошли, пошли дорогая!
У Вероники сразу стало легко на душе, Николай Иванович, добрая душа, он и впрямь стал ей почти родным человеком. И это его слово «родная» бальзамом разлилось по душе: «Ну неужели такой человек может обмануть, подвести. И разве может у него быть плохой сын? А как он любит его, раз ради него задумал такое…» На стоянке у вокзала их ожидал «Жигуленок». Из-за руля автомобиля поднялся хмуроватый мужчина лет пятидесяти.
- Знакомьтесь, это мой старинный друг,- представил мужчину Николай Иванович.
- Петр Васильевич, - пробасил тот.
- Вероника, - ответила она.
Николай Иванович усадил Веронику на сидение за водителем, сам плюхнулся рядом с другой стороны. Розы Вероника уложила к себе на колени, а высвободившейся правой рукой оперлась на сидение. Николай Иванович перехватил эту руку, тискал, заглядывал в глаза:
– Девочка, все будет хорошо, вот увидишь, он хороший, только не пугайся. Не спеши с выводами. Мы тебя ни к чему приневоливать не будем, встретитесь, поговорите, на «нет» и суда нет. Проводим с честью, без обиды. Хозяйка у меня хорошая, она тоже встретит тебя как родную. Ну, вот и приехали. Петро, заходи.
- Нет, Коля, завтра, как договорились.
Николай Иванович помог Веронике выбраться из машины и повел в подъезд пятиэтажного панельного дома.
- Проходи, проходи, Верушка, - хлопотал в прихожей Николай Иванович.
Навстречу вышла женщина довольно моложавая, с грустными глазами и совершенно седой шевелюрой густых, вьющихся волос, видимо, жена Николая Ивановича и мать Александра. Вероника смущенно поздоровалась. Анна Сергеевна ответила приветливо, познакомились. Две женщины, молодая и зрелая с минуту оценивающе смотрели друг на друга. Анна Сергеевна с ревностью подумала: «Вот она какая, где ж такая захочет рядом с собой инвалида-колясочника?! Коля как всегда ошибся со своей душевной добротой и доверчивостью». Но умные, добрые глаза Вероники говорили иное. И в сердце матери поселилась надежда. Анна Сергеевна предложила гостье пройти в гостиную.
Посреди комнаты в инвалидной коляске сидел красивый парень атлетического сложения, с пышной шевелюрой густых, вьющихся как у матери, но с первой проседью волос. В белоснежной футболке, в светлых же брюках, обе брючины которых были заправлены под культи ампутированных ног ниже коленного сустава. Привлекали внимание ярко-синие глаза.
- Здравствуйте, - тихо вымолвила Вероника.
Парень не ответил, а она не видела инвалидной коляски, его несуществующих ног, только пристальный взгляд глубоких и грустных глаз в которых отразилось любопытство и заинтересованность, присущие молодости.
Два молодых человека неотрывно глядели в глаза друг другу. В воздухе повисла тишина – будто электрический разряд, пройдя сквозь тела, сковал все их члены. Пауза, казалось, будет длиться вечно. Родители Саши поняли это по-своему и тихо удалились из комнаты. Вероника словно оцепенела, она не думала ни о чем, просто глядела в его глаза, как смотрят в вечность. Когда она все же перевела взгляд, и он остановился на ногах Саши, все ее существо охватил просто какой-то животный, нет, не страх, не ужас, а протест против действительного, явно несправедливого. На какой-то миг у нее помутилось сознание, и чисто интуитивно она обернулась вправо, увидела там мягкий диван, сделав шаг в его направлении, тяжело рухнула на него, в ушах отвратительно звенело, знакомое состояние слабости и бессилия брали в плен непослушное тело. Но уже через долю секунд усилием воли приходя в себя, она попыталась загладить свою оплошность, пролепетав: «Как-то неприлично стоять, когда мужчина сидит», - и тут же с ужасом понимая, что ляпнула что-то не то: обидится, он же не может встать. Сердце ее ухало гулко, кровь пульсировала в висках, в ушах, но к ней вернулась способность рассуждать здраво.
В душе Александра поселилось смятение. Как боялся он и как ждал этой встречи! То надеялся, а то неистовствовал на себя и на отца, зачем он придумал это знакомство. Он любил отца и верил ему, знал, что тот неплохо разбирается в людях, и его бесконечные возвышенные рассказы о Веронике, сломили-таки неприступную скалу неверия в душе Александра. Пришедшее от Вероники письмо, а затем телеграмма и вовсе лишила покоя. Но напрасно отец и мать уговаривали его встретить Веронику на вокзале, он упрямо твердил свое «нет», сам себе не признаваясь, как боится этой встречи, боится, что, увидев, влюбится в нее, а что потом? Страдание покинутого, отвергнутого инвалида?!
Участившиеся в последнее время бессонные ночи обострили и без того возбудимую психику и слух Александра. В ту минуту, когда Вероника вошла в квартиру, еще не видя ее, но, услышав из прихожей ее тихий, мягкий, спокойный голос, он решил для себя: «Я хочу увидеть ее своими глазами, что будет, будь!»
Когда Вероника вошла к нему в комнату, первая мысль пронзившая его: «Какие глаза, не глаза, а очи!» Глаза, захватившие все его существо, пронзительные, умные, понимающие, проникающие в самую душу. Странное состояние охватило Александра, он не мог, не думал ни о чем, просто глядел в эти глаза, не в силах отвести свой взгляд.
В тот момент, когда Веронике сделалось дурно, и она неверной походкой шагнула к дивану, Александр всем телом рванулся, было к ней, но она уже успела справиться со своей слабостью. После сказанных ею слов оправдания, тень смущения и злобы за собственное бессилие пробежала по его лицу. И опять молчание.
Теперь и к Александру вернулась способность думать и делать вы-воды. Во всем ее облике была тихая грусть, чистота, светлая печаль, точно какое-то пережитое в прошлом тяжкое горе наложило на каждую черточку этого лица едва заметный, но неизгладимый отпечаток. Эта легкая тень, как будто еще больше подчеркивающая ее прелести, делала ее на вид старше, но вместе с тем придавала удивительную утонченность и благородную простоту ее облику. Но он расценил это по-своему: «Она, наверное, действительно честная, порядочная девушка, но жалеет меня, а мне не нужна жалость!» Лицо Саши стало суровым, и Вероника почувствовала в нем это отчуждение, она не смогла больше вынести его взгляда и опустила глаза.
Выручил Николай Иванович, он заглянул в комнату: «Ребята, Анна Сергеевна приглашает завтракать, пойдем, пойдем Вероника». Вероника поспешно поднялась с дивана, Николай Иванович увлек ее за собой. Саша круто развернул коляску и выехал на балкон. Николай Иванович, Анна Сергеевна и Вероника уже несколько минут сидели за столом, но Саша не появлялся. Вероника спросила: «Николай Иванович, почему Саша не идет? Мне как-то неловко, может он из-за меня?» Анна Сергеевна ответила за мужа:
- Он курит на балконе, он вообще очень много курит, - в глазах матери отразилась боль.
Саша, наконец, появился, ловким выверенным движением сильных рук придвинул коляску к столу. Видимо, он уже справился с первым волнением.
- Верочка, если хочешь, сегодня мы можем погулять по городу, а завтра отпразднуем день рождения Саши - сказал Николай Иванович.
Вероника выразительно взглянула на Сашу:
- Как день рождения, это правда?
Он, чуть улыбнувшись, утвердительно кивнул головой.
Поблагодарив Анну Сергеевну за завтрак, Вероника помогла убрать хозяйке посуду и запросилась у Николая Ивановича посмотреть город. Николай Иванович обрадовался:
- Пойдемте после обеда все вместе, а пока я сбегаю куплю все необходимое к завтрашнему торжеству. Аня, напиши список.
Но Вероника настаивала:
- Нет, нет, Николай Иванович, я пойду с вами и сейчас.
Выйдя с Николаем Ивановичем из подъезда, Вероника расспросила его, как добраться до местного «Универмага», и как вернуться обратно. Николай Иванович удивился и предложил проводить ее, но Вероника запротестовала:
- Николай Иванович, времени нет, идите по своим делам, а я по своим.
Местный «Универмаг» находился в пяти остановках от дома Кругловых, и Вероника без труда нашла его сама. Там она быстро устремилась в отдел подарков и сувениров. Но вся ее решительность улетучилась, как только она подошла к прилавку. Что я ему куплю, ведь я его совсем не знаю, что он любит, чем интересуется? Безделицу, чтоб в лучшем случае пылилась на полке?! Взгляд Вероники упал на пепельницу, но вспомнились болезненные слова Анны Сергеевны «он так много курит». Нет, пепельница не подойдет. Растерянно блуждая взглядом по витринам, Вероника вконец отчаялась, досадуя на себя, зачем она вообще пришла сюда? Послонявшись по отделам бесцельно, направилась на остановку. Уже в троллейбусе ее внимание привлек молодой человек с книгой в руках. Не обращая внимания на толчею вокруг него, он так увлеченно читал свою книгу, что Веронике захотелось узнать, что он читает? Парень будто услышав ее немой вопрос, прикрыл книгу, прижимая к груди, и стал продвигаться вперед по салону, а Вероника увидела название: Эрих Мария Ремарк «Ночь в Лиссабоне». «Подарю-ка я Александру своего Ремарка! Ведь книга лучший подарок. А то, что она уже читанная-перечитанная, так это признак хорошей книги».
За ужином Вероника сидела чуть оживленная, довольная тем, что так просто разрешилась задача с подарком, а завтра можно помочь хозяйке накрыть стол. Они без умолку болтали с Николаем Ивановичем как старые знакомые. Он расспрашивал ее об общих знакомых, о деревенских новостях. Велел передавать всем приветы.
Спать Веронику уложили на том самом диване, в большой комнате, где был балкон. Ей, конечно, не спалось, она ворочалась с боку на бок, отчаявшись заснуть, встала, набросила на себя халатик и тихонько вышла на балкон. Дверь в комнату оставила открытой. Ночь была теплой и тихой. Ей было знакомо это чувство: ночью, одна на балконе. В студенческие годы, когда она жила у тетки, по ночам часто мечтала там и грустила, глядя на притихший город, на далекие огни. Иногда даже тихонько пела детскую песенку о далеком млечном пути. Тут на этом балконе о чем-то своем подолгу сидит и думает Саша. О чем он думает? Бедный юноша, что пережил он в той мясорубке? Наверное, вспоминает о своих погибших друзьях. Вероника зажмурилась: «Как это жутко, он уже потерял кого-то близкого и дорогого в этой жизни!» А ведь он практически ее ровесник, ее выпуск первый ушел на ту войну. Слава Богу, парень из их класса остался жив и здоров. А вот из параллельного класса ее ровесник вернулся в цинковом гробу. Мысли Вероники прервал голос Александра.
- Не спится?
- Да. Я заняла ваше место?
- Лучше на «ты».
- Хорошо, я постараюсь. Вероника подвинулась к краю балкона. Он установил коляску у другого края, закурил, отводя в сторону дым сигаре-ты. Молчали. Вероника первая нарушила молчание.
- Саша, вы, ты не думай, я не аферистка и не приспособленка, хотя конечно, как-то глупо все получилось, Николай Иванович пригласил, и я примчалась. Он в свое время мне очень помог, и мне хотелось его отблагодарить. Я завтра с твоего позволения побуду на твоем дне рождения, - добавила в шутку, - Я буду сидеть тихо. А в понедельник уеду первым же поездом.
- Ты мне не мешаешь. А отец, он хороший, если бы не он, ни они с матерью…Смысла в жизни нет.
Опять молчали, Веронике трудно было его убеждать, спорить о том, что есть смысл в этой жизни и для него. Какое она на это имела право, что она знала о нем? И она решила говорить о пустяках. Чтобы не было этой тягучей паузы. Как знать, может быть, ему давно не хватает этих самых пустяков. Она рассказала ему, что вот также любила по ночам, в студенческие годы стоять на балконе ночью. Спросила, знает ли он что нибудь о далеких звездах, Млечном пути? Он промолчал, а она тихонько запела свою старую песенку:
Там высоко, высоко
Кто-то пролил молоко
И получилась Млечная дорога
А вдоль по ней, вдоль по ней
Между жемчужных полей
Месяц плывет как белая пирога
Голос ее чистый, высокий волновал, ему хотелось, чтобы она допела песенку до конца. И она допела. Странно, Сашу не раздражала эта сентиментальность, а напротив, успокаивала, он будто вернулся в детство. Тихий незатейливый мотив напоминал «колыбельную», которую в детстве пела ему мама.
- У тебя хороший голос и слух.
- Спасибо, - и, как будто заглянув ему в душу, спросила. - А ты часто вспоминаешь детство?
- Только и осталось.
- Я тоже часто. Мне даже снится. Дом наш в деревне третий с краю, а на самом краю живет мой дядя Ваня. В детский сад я не ходила, а среди дня, когда становилось скучно, бегала к дяде. Меня любили в дяди Ваниной семье, ласки и любви мне хватало и у них. Был у меня старый, разбитый, без звездочки и цепи трехколесный велосипед. Чтобы передвигаться на нем, мне приходилось просто перебирать по земле ногами. Так я и таскала этот велосипед до дядьки и обратно. Напротив дяди жил сосед украинец, дети у них выросли, разъехались, но, видно, приехал в гости племянник или внук, примерно моего возраста или чуть старше. Однажды я добралась на своем велосипеде до их дома, из ворот вышел крупный красивый мальчик с большими карими, выразительными глазами, в белой рубашке. Я повернула велосипед и быстро заспешила обратно. Добравшись до дома, подумала, что мальчик решит, что я его испугалась, а я его не боюсь. И упорно двинулась обратно в сторону их дома. Не дожидаясь меня, мальчик скрылся в ограде. Вскоре он вышел, а на плече у него висела бельевая веревка. Он приблизился, деловито привязал веревку к раме моего велосипеда, другой конец перебросил через плечо и покатил меня до моего дома. Там, развернулся и покатил снова. Мальчика звали Вова. Я совершенно не помню, о чем мы говорили, кажется ни о чем, но нам было так хорошо вместе. Так мы встречались каждый день. Вечером, когда уже начинало смеркаться, и холодная роса падала на траву, за ограду выходила мама и звала: «Вероничка, иди ужинать и спать». Я прибегала домой в сад, там у колодца под старой развесистой яблоней, на которой горьковатые, но очень рассыпчатые плоды, мама с утра наливала в большой тазик воду. За день вода прогревалась на солнышке, как парное молоко, я забиралась в этот тазик, плюхалась там как уточка и думала: «Сейчас помоюсь, поем, посплю, а завтра опять пойду к Вове».
Голос Вероники тихий, спокойный, так приятно будил воспоминания о детстве в деревне, в гостях у бабушки. Это ее, бабушкин голос тихо льется сейчас на маленького Сашу, так рассказывала она ему сказки, под которые он засыпал беззаботным детским сном. Давно нет бабушки, уютного садика над рекой, но она все живет в его сердце, тихая, кроткая, в белоснежном платочке, с милой, седой прядкой волос, и с теплыми-теплыми, добрыми руками.
Разошлись по своим комнатам далеко за полночь, пожелав друг другу спокойной ночи, на душе было ясно.
Завтра наступило погожим, солнечным днем. Вероника целый день помогала Анне Сергеевне на кухне. Гостей ожидали к семнадцати часам. Анна Сергеевна и Николай Иванович с утра видели лучшую перемену в Саше, и надеялись, что лед в его сердце скоро растает. Эта добрая девушка, кажется, нашла путь к сердцу их сына, сомневались они лишь в том, захочет ли сама Вероника связать свою судьбу с их сыном.
Первым гостем, явившимся на день рождения, был старший брат Николая Ивановича со своей женой. Поздоровавшись с родственниками, он представился Веронике.
- Круглов старший – Иван Иванович, супруга моя Екатерина Андреевна.
Вероника смотрела на него во все глаза почти с обожанием. Был он большой и шумный, как ее родной дядя Ваня. Она так и сказала:
- Ой, а у меня дядя - Иван Иванович, и такой же большой и сильный. Можно, я вас буду называть просто дядя Ваня?
Иван Иванович обрадовался:
- Вот это дело! Эй, Санька, - он ввалился в гостиную, - а ну, поворотись-ка, сынку, дай я на тебя погляжу! С днем рождения, племяш! А дивчина-то хороша! Наша будет, Круглова!
- Опять ты за свое, Ванечка,- запричитала Екатерина Андреевна, - не болтай лишнего, не смущай молодежь-то!
Но Вероника даже не обиделась, было столько обаяния в этом большом человеке, он был прямой и открытый, что думал, то и говорил без намеков. Затем пришли брат Анны Сергеевны с женой и пятилетней внучкой. Армейский друг Саши с женой и сыном трех лет. Последним явился старый знакомый Петр Васильевич с женой. Анна Сергеевна обратилась к Саше.
- Ну что ж, все в сборе, приглашай, именинник, гостей к столу.
Саша был одет сегодня в синюю рубашку, так сочетающуюся с его глаза-ми, в строгие черные брюки, Вероника невольно залюбовалась им и с болью подумала: «Такой парень, красавец, почему так жестока к нему судьба?!»
Уселись за стол, поздравляли именинника. Вероника видела, как любят его в семье, как переживают за него. От внимания родственников не ускользнуло то, что Саша сегодня впервые искренне улыбается и шутит. Все уже поздравили его и подарили свои подарки, Вероника с волнением ждала своей очереди. Так как села она за столом рядом с Иваном Ивановичем, он ухаживал за ней, подкладывал на тарелку вкусненькое, подливал в бокал вино.
- А что, родственники, не пора ли нам нашу гостью послушать?
- Я очень волнуюсь, - встала с места Вероника, - Во-первых, спасибо вам за теплый прием. Спасибо вам, Николай Иванович, за все и за ваше приглашение в частности. Тебя Саша, я от души поздравляю с днем твоего рождения. Подарок мой скромный и даже читаный неоднократно – это моя любимая книга. – Она протянула ему Ремарка.
Вокруг одобряюще загудели: «О, «Три товарища», книга - лучший подарок!» А Вероника продолжила:
- Мне бы хотелось пожелать тебе, Саша, чтоб ты проще относился к жизни, и ценил то, что есть. Люби жизнь, и верь людям. Пусть все будет хорошо.
Сашу подарок Вероники не оставил равнодушным, да и нравилась она ему больше, чем просто молодая, интересная особа. «Эх, был бы я здоров, как сказал дядя Ваня: «Наша будет». Какое я, инвалид, обрубок в полчеловека имею на это право?!»
Как ни оберегали родные Сашу от упоминаний об Афганистане, и все же речь об этом за столом завели. Мужчины спорили бурно, горячо. Молчал только Саша. Иван Иванович обратился к Веронике:
- А ты что думаешь, Вероника?
Она смутилась: вступать в полемику с мужчинами? Но ответила честно:
- А я как-то этого никогда не понимала. Зачем нужно было вводить туда наши войска?
- Как зачем, - подстегивал ее Иван Иванович, - а граница?
- Так и стойте на той границе, зачем лезть в чужую страну, все равно, что к соседу в огород, или в семью?! Там свой уклад жизни, своя религия, а мы со своим уставом в чужой монастырь. Почему вся Россия во время Великой Отечественной Войны встала на защиту? Потому, что это наша страна, наша Родина, наш дом родной. Вы и ваши отцы воевали, зная, что за спиной его семья, его отчий дом. По тому же принципу воюют и душманы, они защищают свое. Да, они жестокие, мстительные, но они у себя дома.
Вероника говорила горячо и страстно, от наплыва противоречивых мыслей ее глаза приобрели стальной оттенок. Иван Иванович, умудренный жизненным опытом, давно пришел к подобному выводу, и радовался верности Вероникиных доводов: «А девочка-то не глупая». Любовался ею. Ему хотелось подзадорить ее еще:
- Да, мы воевали, но ведь кто-то должен и теперь отдавать свой долг, раз это выпало на долю вашего поколения.
- Во время Отечественной войны вся страна от мала до велика поднялась на защиту страны. За дело правое, за Родину. Дети и женщины, старики, все народы и национальности, - горячилась Вероника, - А сейчас нас втянули в чужую войну силой. Потому-то я и думаю, что эта война для нас унизительная. Те, кто на нее послал, унизили нас всех, сидящих здесь! Родителей Саши, когда он стал не нужен там, на этой войне, а здесь на гражданке -тем более. Они продолжают унижать вас хождением по инстанциям. Не поверю, что вам легко досталась эта коляска. Сколько раз в различных очередях – «Здравотделах», «Собесах», военкоматах вам сказали «нет», «не положено», «не числитесь», «не подошла ваша очередь», «не располагаем и не ждите»?! Они унизили его самого, прости меня, Саша, списали и забыли. Они унизили всех вас, как ближайших родственников, тех, кто любит и ценит его, но не в состоянии помочь.
Обидно, боже, как обидно и стыдно! - с отчаянием обхватила пылающее лицо Вероника. Но тут же собравшись, вскинула гордый взгляд,- Но мы, простые люди, в отличие от них, и вопреки им, можем и умеем быть счастливыми. Потому, что умеем ценить даже «проблески» счастья. А те, кто у власти, пусть пьют и едят на государственном золоте, разбазаривают культурные ценности, скупают бриллианты, им никогда не достичь его, на чужом несчастье своего не наживешь!
А что, петь в этом доме можно? – перебила сама себя, к горлу подступил горький до удушья комок, она разом выпила бокал вина и, обращаясь к Ивану Ивановичу, - Давайте нашу, дядя Ваня, песню песен?! И запела тихим, но сильным голосом:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах
- Бродяга Байкал переехал, - густым голосом подхватил Иван Иванович, за ним вступил Николай Иванович и присутствующие женщины. Песня крепла, передавая чувства простого народа, его извечную муку и скорбь. Но она и объединяла всех сидящих за столом своей самобытностью, исконно русской таской по человеческому счастью, свободе. Затем спели об одинокой гармони и тонкой рябине. Вероника успокоилась и стала опять естественной, простой. Она любила русскую песню. А Иван Иванович не сводил с нее глаз: - Эх, вот это по-нашему! Откуда ты, Вероника, такие хорошие песни знаешь, вроде молоденькая?
- Да я же деревенская, дядя Ваня!
Он протянул руку к бутылке с вином, - А давай-ка дочь, мы с тобой еще по чарочке выпьем.
- Ой, нет, - встрепенулась она, - Мне уже хватит, это я сгоряча так расхрабрилась. Это вы, дядя Ваня, меня на такой откровенный разговор подвигли.
- И тебе, Иван, хватит, - подхватила его жена, - Забыл о своем сердечке? - Не суетись, мать, - отрезал Иван Иванович. - Я себя сегодня чувствую отлично! Рядом с такой молодой, и сам помолодел!
Включили музыку, Петр Васильевич пригласил жену, затем хозяйку дома. Большой и угрюмый, он так легко кружил в вальсе своих партнерш, что Вероника невольно залюбовалась им. К ней подошел друг Саши с приглашением, но она смутилась: почему-то некстати вспомнился прораб, кружащий ее в танце, сразу сникла и погрустнела,
- Извини, я не люблю танцевать.
От Саши не укрылась перемена ее настроения, но он истолковал это по-своему: «Наверное, не хочет оставлять меня одного, зачем ей это нужно?» Теперь он не сводил с нее глаз, Вероника заметила, спросила:
- Почему ты так смотришь?
Вместо ответа, он попросил серьезно, глядя ей в глаза:
- Не уезжай завтра.
- Ты так хочешь?- вскинула ресницы Вероника.
- С тобой спокойно и просто, будто ты всегда была в нашем доме, - и после минутной паузы добавил,- Спасибо за подарок, я сохраню ее до конца своих дней.
Глаза Вероники засветились неподдельной радостью.
- Ты любишь книги?
- Если честно, до армии мало читал, а теперь запоем. А эта будет у меня теперь самая любимая.
Вероника засмеялась тихим, благодарным смехом:
- Спасибо.
- За что?
- За то, что оценил, я так боялась, вдруг не поймешь.
Он посмотрел долгим испытующим взглядом.
- Я прошу тебя, останься. Завтра все вместе поедем на дачу, у нас там красиво.
- Хорошо, если ты так настаиваешь. Отпуск мой только начался, времени хватит.
- А ты сама хотела бы остаться?
- После того, как ты об этом попросил, захотела, - ответила с бесхитростной улыбкой.
Еще долго необычно шумно и весело было в квартире Кругловых. С тех пор, как с Сашей случилась беда, не знали радости в этом семействе.
Пока женщины на кухне хлопотали с чаем, прибирали со стола, по-суду, Иван Иванович увлек Сашу в его комнату, плотно закрыл за собой дверь, чтоб не мешали, и внушал там племяннику чисто по-мужски:
- Знаешь, племяш, что я тебе скажу: не хлопай ушами. Я ее сразу раскусил. Есть женщины, которыми любуются. Есть, с которыми гуляют, а она из тех, на которых женятся. Будет она тебе верной подругой на всю жизнь.
Саша молчал угрюмо, думал о чем-то своем.
- Что ты надулся как истукан? Не нравится? Значит, ты еще пацан, ничего не понимаешь в бабах, я тебе дело говорю!
- Да все я понимаю, дядя Ваня… И понравилась она мне с первого взгляда, и то, что характер у нее есть, нравится. Да только сама-то она захочет ли связать свою судьбу с инвалидом?
- Ты посмотри, дурень, какими глазами она на тебя смотрит. Что ты расписался: «инвалид, инвалид». Руки, голова, глаза у тебя на месте. Средство передвижения у тебя хорошее, вот погоди, отец денег подкопит, я ради тебя добавлю: купим тебе авто. Сделаем ее с ручным управлением. Детишек народите, о чем еще можно мечтать в твоем положении? Работать будешь на дому. Ты и так без дела не сидишь, вон весь угол завален - магнитофоны, утюги. Хочешь, я сам с ней поговорю?
- Нет, дядя Ваня, я сам.
- Вот это мужской разговор! Не робей, Санька, наша будет! Беру с тебя слово - первого сына Ванькой назовешь!
- С удовольствием, дядя Ваня, - засмеялся Саша.
После чая гости дружно собрались домой. Расставались бурно, условились завтра с Петром Васильевичем поехать на дачу. Решили сразу лечь спать, чтоб утром рано поехать туда. Но, не смотря на длительный и хлопотный день, Веронике не спалось. Вновь ее душу охватило сомнение. Саша ей, безусловно, нравился и волновал ее. Она помнила ту электрическую волну при первой встрече. Сколько раз читала и слышала она рассказы о том, что так иногда случается, но не верила этим сказкам, пока на себе не испытала подобного.
«Так что же тебе мешает? - спрашивала сама себя Вероника, - Порядочная семья, умный, красивый парень, но, связав с ним свою судьбу, придется многим жертвовать. «Ты готова на это?» - вновь и вновь мысленно терзала она себя. «Трудностей будет много и большая доля из них ляжет тебе на плечи. Ты находишь, что они достаточно крепкие? Уехать, отказаться? Тогда зачем согласилась (с удовольствием согласилась) остаться на завтра, обнадежила парня? Мы в ответе за тех, кого приручили!»
Не спалось, решительно не спалось, Вероника знала себя, ей так и не сомкнуть глаз до утра. Она решила выйти на балкон, тем более что в ком-нате было душно, даже открытая балконная дверь не приносила свежести. Она встала, и, не надевая халата, в легкой ночной рубашке вышла на площадку балкона. Ночь была удивительно теплой, прогретые за день стены дома теперь отдавали тепло внутрь, поэтому в комнате стояла духота, а здесь дышалось легко, тело нежилось в приятном легком дуновении теплого ветерка. Город жил своей ночной жизнью. Гулко стучали по асфальту женские каблучки, где-то у подъезда вторили им переборами гитарных струн, тихо переговариваясь, ходили парочки. Вот одна пара остановилась в свете ночного фонаря: девушка в светлом платьице с накинутым на плечи мужским пиджаком и стройный юноша, в светлой рубахе. Встав навстречу другу, взявшись за руки, и уперев носки, откинувшись назад, девушка начала кружиться вокруг него, как вокруг оси. Вероника не могла слышать звука их голосов, но она ясно представила их счастливый смех. Затем парень подхватил подругу на руки и продолжал кружиться. Нехорошо, некрасиво было подглядывать за чужим счастьем, но Вероника не могла оторвать от них жадного взгляда. Когда парень опустил подругу на землю, влюбленные слились в долгом поцелуе. И медленно ушли, взявшись за руки. Веронику вдруг пронзило острое чувство: она тоже хотела любить и быть любимой! К чему этот цинизм: есть ноги, или нет, если есть любовь?! Разве его родители стали любить сына меньше, когда у него их не стало? А если бы она знала его раньше и ждала из армии, после случившегося с ним она должна бы была его оставить? Ни за что! Вероника удивилась, обрадовалась своему выводу. Она вдруг вспомнила день своего бракосочетания, когда сердце ее кричало «нет», но она не послушалась его и сказала разумом «да». Теперь все получалось наоборот: сердце хоть пока еще и робко, говорило «да», а разум высчитывал и просчитывал. Все, хватит, на этот раз она прислушается к своему сердцу, по крайней мере, она знает, что получилось из первого опыта. Сразу стало легко на душе, она будто сбросила с плеч лишний груз, что давил ее последние несколько часов. Она вспомнила, что еще вчера его, этого груза не было, когда они стояли с Сашей на этом балконе. Охваченная свежестью вспыхнувшего чувства, она была естественна, ведь не зря же сегодня он сказал ей, что ему с ней легко и просто, будто она всегда была рядом. Успокоенная своими выводами, она решила, что скажет ему «да», в том случае, если он сам питает к ней симпатию. Вероника улыбнулась далекой звезде, ощутив в теле легкий озноб, быстро перебежала на цыпочках в комнату, забралась под одеяло, пригрелась и уснула сладким сном.
Кругловы встали рано. Анна Сергеевна хлопотала на кухне, Николай Иванович неслышно ходил по коридору, выносил из квартиры мусор, собирал необходимые вещи на дачу. Вероника проснулась и тотчас встала, оделась, побежала умываться. Поплескав себе в лицо холодной, до ломоты водичкой и взглянув на себя в зеркало, удивилась приятной перемене в своем облике. Вот что значит проснуться с ясной головой и чистыми помыслами, а еще она счастлива, она любит и кажется, будет любима.
Родители Саши удивились ее раннему подъему.
- Саша еще спит, и ты бы поспала до завтрака.
- Это кто спит? - раздался за спиной Сашин голос, - Доброе утро всем.
- Доброе, - отозвались все хором, и засмеялись нечаянному совпадению.
Петр Васильевич явился точно к условленному часу. Сашу усадили на переднее сиденье, сложив коляску в багажник. Жена Петра Васильевича Анна Сергеевна и Вероника сели сзади, а Николай Иванович отправился на дачном автобусе. Дача располагалась на восемнадцатом километре Н-ского тракта. Вероника любовалась местными пейзажами, обилием хвойных лесов, возвышавшихся величественно и торжественно.
Наконец, приехали в дачное поселение, покрутившись по тесным улочкам, остановились возле низеньких воротец.
- Выгружайтесь, - сказал Петр Иванович.
Участок, на который зашла Анна Сергеевна, открыв калитку и приглашая за собой Веронику, благоухал зеленью и цветами. В правом углу стоял маленький домик из белого кирпича, с остроконечной крышей и пристроенной к домику довольно просторной верандой. Вероника сразу прошла к цветам, она не хотела смущать Сашу, зная, что он страдает, когда кто-то видит его беспомощным, чтоб пересесть в коляску.
Вероника бывала на городских дачах еще в студенчестве с теткой. Ее еще тогда поразили чистота и порядок на них. Хотя она выросла на вольной природе, что-то было особенное на этих участках в сравнении с деревенскими садами-огородами. Видно, уставшие от вечной городской суеты горожане, оторванные от земли, всю душу вкладывали в эти несколько соток, не позволяя поселиться на них и былинке сорняка. Слева, напротив домика в тени яблонь была устроена беседка, увитая клематиса-ми. Перед беседкой росли розы с готовыми вот-вот распуститься бутонами. Вероника сразу устремилась туда. Клумба плавно огибала беседку вправо. Здесь уже яркими брызгами цвели однолетники – флоксы, кларкия и вербена, альпийские маки и ишольция, анютины глазки вперемешку с маргаритками. Вероника с восхищением смотрела на все это великолепие.
- Анна Сергеевна, как у вас красиво, если бы вы знали, как я люблю цветы!
- Спасибо, но это все Сашиными стараниями, до армии он внимания не обращал на них. А теперь вот беседку самостоятельно сделал и цветы развел. Он только на даче и оживает. Ухаживает за всем, сам поливает, с землей возится, а спит на веранде, до поздней осени его в город не вытянешь. Тут недалеко пруд есть, он там рыбачит, книжки читает.
От сказанных матерью слов повеяло грустью, но Вероника стала смотреть на Сашу еще более восторженными глазами.
Вскоре явился Николай Иванович. Мужчины стали разжигать мангал, женщины хлопотали с салатами. К обеду стол был накрыт в беседке. Вкусным ароматом сочились шашлыки. Николай Иванович окликнул с соседнего участка Петра Васильевича с женой. Они пришли со своими «дарами»: первыми огурчиками, петрушкой и укропом. Опять как и вчера, сидели шумно и весело. Саша за эти дни заметно оживился, исчезла его натянутость в разговоре. Он все чаще смеялся и сам смешил окружающих. Вероника отметила, что у него хорошее чувство юмора.
После обеда мужчины принялись за работу. Николай Иванович наносил в баню воды, Саша скрылся в сарае, слышно было, как он рубит там мелкие дровишки. Анна Сергеевна пропалывала грядки, Вероника присоединилась к ней в помощницы. В семнадцать часов, когда солнце стояло в самом зените, Анна Сергеевна вновь накрыла стол и пригласила всех к чаю из смородинного листа. Николай Иванович принес большую чашку клубники,
- Вот и первые ягодки поспели, как раз к твоему приезду, Вероника.
- И к отъезду, - добавила Вероника.
- Как к отъезду, разве ты не погостишь еще?
- Да что вы Николай Иванович, на курорте я, что ли? Пора и честь знать…
За столом воцарилось молчание. Николай Иванович вопросительно взглянул на сына, будто спросил: «Нужно что-то делать, сын», а вслух сказал: «Вероничка, ты ведь еще приедешь к нам в гости?» Она улыбнулась в ответ:
- Что я могу сказать Николай Иванович? Говорят, никогда не говори «никогда». Сегодня я скажу, что не приеду, а завтра соберу чемодан. Жизнь не предсказуема. Помните, когда вы приехали ко мне домой, и при-гласили поехать, я была уверена, что не поеду, но не прошло и года, а я здесь… Спасибо вам всем за ваше гостеприимство, я рада, что вновь встретила хороших людей. Но, честно говоря, уже и по дому соскучилась, я вообще-то очень домашняя.
- У тебя же отпуск, Вероника, чем ты дома будешь заниматься? - вступила в разговор Анна Сергеевна.
- Ой, да что вы, разве в деревне нечем заняться? Ремонт в доме, ого-род, а затем и сенокос подойдет, вот и весь отпуск.
- А что же мы тебя работать заставили, ты ведь дома наработаешься? Отдыхай. Саша, ты бы Веронике наше озеро показал, тут ведь недалеко.
Саша воспринял слова матери, как спасение. Николай Иванович тоже обрадовался:
- Саня, может, удочки снарядить?
- Отец, какие удочки?
Все засмеялись понимающе. Но Вероника поддержала Николая Ивановича:
- Мы в другой раз порыбачим, Николай Иванович. А что, я в детстве с братом рыбачила, очень даже увлекательное занятие.
Небольшое озерко, окруженное лесом, располагалось за дачными участками. Вода в озере стояла тихая, зеленая от отражавшихся в нем деревьев. Саша давно изучил его со всех сторон. Он привел Веронику на самое красивое место. С этой стороны берег был крутой, обрывистый, и здесь не было ни одной души. На противоположном, пологом берегу плескались ребятишки, на песке загорали взрослые. Остановились в тени деревьев, Саша спросил:
- Тебе нравится тут?
- Да, очень! Я вообще люблю природу.
Долго молчали. Вероника ждала, что Саша скажет ей что-то важное. А он понимал, что одно ее «нет» разрушит все его только что зародившиеся чувства, убьет надежду на призрачное счастье. Он закурил и заметно нервничал. Вероника смотрела на гладь озера, над его тихими водами мирно и томно кружились стрекозы. Жарко, изнывают в траве кузнечики. Прикоснулась рукой к стволу сосны, прогретая солнцем, она отдавала ей свое тепло. Прикрыв глаза, прижалась щекой к стволу, ощущая запах смолы и хвои.
- Хорошо, а у нас все больше березы, но я их тоже люблю. В них живет душа русского человека.
Саша любовался ею со стороны, погасив окурок, бросил в траву и, подъехав к ней вплотную, тихо окликнул:
- Вероника.
- Да, - она смотрела на него затуманенным взглядом.
- Ты станешь мне еще писать?
- Ты ведь оставил мое письмо без ответа…
- Твое письмо. Я перечитывал его каждый день, и уже тогда многое понял о тебе.
- Так в том письме было только про погоду.
- Я через строчки тебя почувствовал. Но тогда ответить не смог. Другое дело теперь…
- А что изменилось теперь?
- Теперь я буду ждать от тебя писем и отвечу на каждое.
- Может, для начала, ты напишешь первый.
- Хорошо, я напишу первый.
- Я отвечу. Нам, наверное, пора, - чтобы скрасить взаимное смущение она первая шагнула в направлении дома.
***
Всю обратную дорогу, под перестук вагонных колес, Веронику терзала мысль: «Мы в ответе за тех, кого приручили. К чему приведет эта переписка?»
Бабушке на этот раз она рассказала все без утайки, о том, что семья хорошая и парень ей очень понравился. Но вот как ей поступить пока не решила. Рассказ внучки не оставил Анфису Петровну равнодушной. Но она сдержанно молчала, волнуясь за судьбу внучки – пуганая ворона мокрого куста боится…
А между тем Вероника получала письма от Саши. В них не было высокопарных слов и слов обольщения. Но всякий раз Вероника ловила себя на мысли, как она ждет их эти короткие письма. Как спешит ответить. Со временем исчезла его скованность и косноязычность, Александр стал писать так, будто вел с ней беседу: размышлял о жизни, описывал свои наблюдения и впечатления от прочитанных книг и просмотренных фильмов. Многое совпадало в их взглядах, приятно удивляло, многое радовало.
К исходу зимы у Вероники скопилась целая стопка писем, которые она с трепетом вновь перечитывала.
Как-то в конце марта ей понадобилось поехать в деляну обмерять заготовленные местной бригадой дрова. Дороги уже раскисли, и добираться пришлось в кабине гусеничного трактора. Тракторист Игорь, друг ее брата, шутил:
- Хочешь порулить?
- А чем рулить-то, тут одни рычаги.
- Да, у меня как в самолете. Эх, Вероничка, до сих пор жалею, что не рассказал тогда Вальке, как ты у нас пряталась. Задали бы мы твоему мужу, - ухмыльнулся скептически, - Муж – объелся груш! Костей бы не собрал!
- Что изменилось бы, Игорь? Наверное, каждый должен пройти свой положенный Судьбою путь.
- И когда ты только вырасти успела?! – грустно посмотрел на нее Игорь. – Помнишь, как с Валькой возились с тобой – на загорбках по очереди таскали?
- Помню, конечно. Как надоедала вам, помню.
- Брось, мы тебя всегда любили. Только вот жаль, защитить не смогли. Объявился тут какой-то ублюдок! Будь спокойна, больше он у нас не появится.
Вероника взглянула многозначительно:
- Вы с Валентином случайно прошлый год его не воспитывали, пока я в отпуск уезжала?
- Не важно. Главное, что он здесь больше не появится.
- Игорь, спасибо, что понимаешь.
- Не прощу себе, что Вальке сразу не рассказал!
- Нет, Игорь, не кайся, я и за то тебе благодарна. Тебе не понять, зна-ешь, как гадко, когда все узнают о твоем унижении.
- А еще гаже, когда тебя совесть гложет: почему тогда не помог?!
Молчали. Каждый думал о своем. Наконец, прибыли на место. После гула мотора, тесноты кабины и запаха солярки и мазута, Вероника с удовольствием вдохнула свежего воздуха. В лесу еще лежал снег, хотя вокруг стволов деревьев уже чернели большие проталины. Орудуя рулеткой, Вероника стала обмерять сложенные в поленницы дрова, занося в блокнот данные.
Игорь уехал на дальнюю делянку, пообещав вернуться через четверть часа. Обежав и обмерив все поленницы, Вероника стала поджидать Игоря. Пройдя на пригретую солнцем опушку леса, она наслаждалась запахами и красками весны. Обняв белоствольную березку, запрокинула голову и стала смотреть на макушки деревьев. На фоне чисто-голубого неба, верхушки берез обозначились красным цветом, осины серо-зеленым. Все пробуждалось от зимней спячки. По стволу березы уже сновали муравьи и другие мелкие насекомые. С ветки на ветку перелетали серые пичужки, перекликаясь веселой трелью. Любопытная синичка, присев на ближайшую ветку, не спешила улетать, Вероника отчетливо рассмотрела ее яркую лимонную грудку, черную шапочку, белоснежное брюшко. Где-то начал свою работу лесной санитар – дятел.
- Тинь, тинь – пела синичка, забавно поворачивая легкую головку.
Пробиваясь сквозь остатки снега, чистыми стеклянными ручейками, звенит, поет весна свои песенки. У Вероники на миг замерла душа от предвкушения еще неизведанной радости, и улыбаясь чему-то, она вдохнула полной грудью этот пьянящий весенний воздух, подумала: «Как хорошо и как хочется жить!» Она не заметила, как вернулся Игорь, он махал руками из кабины трактора, потом вышел и пошел ей навстречу:
- Ну что, весну встречаешь? А я вот березовки тебе привез, - улыбаясь, он протягивал ей трех литровый бидончик березового сока.
- Это все мне?
- Пей, она полезная.
Дома Веронику ждала радость – пришло письмо от Александра. Он писал, что лежит в реабилитационном центре для воинов интернационалистов:
У нас уже весна в полном разгаре. Сегодня во время сон-часа укатил в парк, и гулял по аллеям. Слышно, как на тополях лопаются почки и запах такой пьянящий.
Думал о тебе и вспоминал нашу с тобой прогулку у озера. Ты стояла у сосны, прижавшись к ней щекой, и о чем-то думала. Я окликнул тебя, у тебя взгляд был такой…Не знаю как описать это словами. Твои глаза как вот это весеннее небо – ясные, хочется глядеть в них снова и снова.
Как много бы я отдал, если бы этим летом увидел тебя вновь на том месте. Думаю, что тогда бы нашел для тебя много нужных слов…
После сон-часа нагрянула городская служба «Зеленстрой» и начала кромсать отросшие за прошлое лето ветки кленов и тополей. Мне сделалось так грустно: почему мы люди так безжалостно обходимся с живой природой? Даже в названии «Зеленстрой» мне чудится что-то армейское – всех, мол, построю, подстригу под линейку. На этой почве вдруг сложилось вот такое стихотворение:
Скомканные листья на асфальте
Как отзвучавшие слова
О, люди, люди, сжальтесь,
Ведь природа, как и мы жива!
Не ломайте белых рук березы,
Не стригите клена золотых кудрей
Оглянитесь, это ж слезы
На изломах молодых ветвей.
Но не слышат крик деревьев люди,
И кромсают в сквере тополя
И стоят они, как загнанные монстры –
Вверх обрубки-руки вознеся.
Не суди строго, ведь раньше я стихи не писал.
Твою книгу зачитал до дыр. Ремарка достать сложно, но мне удалось уже прочитать «Триумфальную арку», «Жизнь взаймы». Но первая - «Три товарища» самая любимая. Она тут «гуляет» по всем па-латам.
«Жизнь взаймы» меня очень потрясла, хочу привести цитаты из нее: «Что такое счастье?<...>Кто его знает, что это такое? Может быть, держаться над пропастью.»
«Понятие времени весьма растяжимо<...>Человек, которому пред-стоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь.»
Как это ни странно, для меня временем, насыщенным смыслом жизни является Афганистан. Там все было по-настоящему: если друг, то настоящий, а если дешевка, то навсегда. Это к вопросу спора за столом – нужна эта война или нет. Может быть, и не нужна, но я там жил, и ни одного дня не выбросишь из этой жизни.
Пришла ли весна в твои края, Вероника? Опиши мне о себе подробно. Я всегда с нетерпением жду от тебя весточки.
И опять Вероника радовалась чудесному совпадению: не она ли сего-дня в лесу любовалась приходом весны? Стихи ей очень понравились, и она тотчас засела отписывать ему письмо.
***
Лето наступило мягкое с теплыми вечерними дождями и погожими солнечными днями. Вероника сидела одна в душном кабинете, в который раз пересчитывая смету на строительство двух квартирного дома новой планировки. От духоты цифры путались в голове. Встала из-за стола и распахнула створки окна. В кабинет ворвался ласковый теплый ветерок, а вместе с тем щебет ласточек, что сновали над гладью пруда, налету ловко подбирая мошек, едва не касаясь острым крылом водной глади. Вероника подумала, что вечером опять будет дождь. Потянулась до хруста в костях и улыбнулась, блаженно глядя на них, и вдруг сами собой родились строки: «До чего же люблю я ласточек – этих легких стремительных птиц!» Перебежав к столу и смахнув потоком воздуха листы бумаги, быстро стала записывать эти сами собой льющиеся строки:
До чего же люблю я ласточек –
Этих легких стремительных птиц,
Их одежды из фрака и галстука –
Будто классика в небе парит.
Этот щебет – веселый, беспечный,
Этих крыльев изящный изгиб
Пробуждает в душе ликование
И меня тоже ввысь манит
Разбежаться и взмыть бы в небо
Вместе с ними на крыльях весны
И воспеть этот шар Вселенной,
Эту Богом данную жизнь!
Также как и Саша, она никогда не писала стихи, и ей захотелось непременно поделиться с ним своим открытием. Тщательно свернув бумагу с черновиком стихотворения, она сунула ее в карман платья, предполагая вечером написать ему письмо. Злополучная смета обсчиталась вмиг, будто тот глоток воздуха с улицы и щебет ласточек над прудом вдохнул в нее новые силы.
По дороге домой соседи встретили ее хорошей новостью – у брата Валентина родился сын-первенец. Радовалась бабушка, даже отец не раздражал, когда в очередной раз просил «трешку» обмыть первого внука. Вот в таком приподнятом настроении Вероника написала письмо Саше. Отдельным листком вложила в конверт переписанный набело стих про ласточек.
Когда невестка Марина вернулась из роддома с ребенком, Вероника боялась первый раз ступить на порог к брату: как она возьмет племянника на руки, не напомнит ли он ей ее несчастного крошку? Но взяв, уже не имела сил выпустить младенца из рук. До вечерних сумерек пронянчилась с племянником. Напоминал ли он ей ее Алешу, она не могла этого пока оценить, но чувствовала в этом теплом комочке родную кровь. Маленький беззащитный человечек, пробуждал в ней чувство любви и нежности, она не задумываясь пошла бы к нему на помощь в любую минуту, пожертвовала своей кровью и жизнью, если бы это потребовалось.
Домой Вероника вернулась поздно в полном смятении чувств. От Анфисы Петровны не укрылось ее состояние, но она выжидающе молчала.
Так продолжалось всякий день: сломя голову Вероника спешила в дом к брату, а вечером возвращалась подавленная и разбитая.
Пришло письмо от Саши – ответ на ее письмо со стихотворением. Оно не обрадовало Веронику как прежде, потому, что было полно отчаяния и безнадежности. Саша писал:
Твои стихи конечно хорошие, но в меня они не вселяют оптимизма, извини, я бы добавил сюда еще три четверостишия:
Но, увы, не приходят больше
Те цветные детские сны
И удача совсем затерялась
На крутых виражах Судьбы.
Вместо ног лишь одни обрубки,
Крылья счастья сгорели дотла.
А осталась всего лишь жалость
Да бутылка хмельного вина.
Я налью свой бокал до края,
Утоплю свое горе в вине.
Помяну всех ребят погибших,
Что остались на той войне.
Единственное, что держит меня на плаву – это твои письма. Может, ты уже давно покаялась, что приезжала сюда, я видел, как ты испугалась, даже сознание потеряла.
В любом случае, я тебе очень благодарен. Буду помнить тебя всю жизнь. Ты очень честная, ты настоящая. Ты пробудила во мне маленький зеленый расточек к стремлению жить.
Прошу тебя только об одном: вспоминай обо мне хотя бы иногда.
Он будто прощался с ней, подводя итог этими строчками. Вероника заплакала безутешно и горько.
- Обидел кто? – подошла бабушка.
- Нет, бабулечка. Письмо пришло очень грустное. Ему плохо и мне плохо. Почему все так?
- Вижу, что плохо тебе. С тех пор как Марина с дитем вернулась ты сама не своя ходишь. А я тебе вот что скажу, детонька: плохо тебе, а ты протяни руку помощи тому, кому еще хуже.
- Ты о чем, бабушка?
- Поезжай к нему, ты ему нужна. Думаю, что человек он хороший. Лишь тот, кто сам в жизни пострадал, может понять чужую боль.
- Это я по себе знаю, бабушка.
- Вот и поезжай.
***
То же лесное озеро, та же сосна, возле которой стояла Вероника год назад. Так же томно кружатся стрекозы у глади воды. И вновь пора расставаться. Саша решительно взглянул ей в глаза:
- Вероника, у меня нет больше времени, и я хочу сказать тебе сейчас. Я люблю тебя. И это случилось, как только ты первый раз вошла в комнату… Хочу, чтоб ты знала: я люблю тебя, и не встречал таких, как ты.
Она шагнула на встречу и закрыла ему губы рукой.
- Я тебе верю, можешь не продолжать.
- Вероника, ты приехала, значит, я тебе тоже не безразличен?
- Неужели ты не чувствуешь? Я тоже люблю тебя, Саша.
Она обвила его грудь руками стоя у него за спиной. Он отнял ее руки, целовал, перебирая пальчики. Разгоряченным лицом припал к ее ладошкам,
- Любимая, я уже не верил, что смогу так кого-то назвать. Ты моя Вера и Надежда, ты моя Жизнь. Он легонько потянул ее за руку, увлекая к себе на колени. Вероника покорно села, он обнял жаркими руками, и поцеловал горячим долгим поцелуем.
- Жизнь моя, я думал, что для меня уже все кончено. Ты пойдешь за меня?
- Да.
- Скажи, чего ты хочешь, я брошу курить, засажу для тебя всю дачу и балкон цветами. Буду любить тебя всю жизнь, как в первый раз.
Долго просидели они, не замечая течения времени. День уже начал клониться к вечеру, а им все не хотелось уходить. Это предзакатное солнце и небо, и гладь озера, и тальник, склонившийся к воде - все было теперь для них двоих. Они то молчали, крепко прижавшись друг к другу, то разговаривали, мечтая о будущем.
- Нас уже наверное потеряли, пойдем домой? – спохватилась Вероника.
- С условием, что сейчас все скажем родителям, а завтра подаем с тобой заявление?
- Как хочешь. Но мне в любом случае нужно домой.
- Ты поедешь с моим отцом.
- Саша, ты боишься, что я сбегу от тебя? Зачем Николаю Ивановичу ехать со мной?
- Затем, что я пока не могу этого сделать. Он должен поговорить с твоими родными. Они отдадут тебя за меня?
- Отдадут, - смеялась Вероника, - Но поговорить с ними я способна сама.
- Да отец, как только узнает, сам помчится с тобой, ты его еще не знаешь, он, когда надо, на многое способен. А дядька-то Иван как обрадуется!
Николай Иванович между тем протопил баню, и с беспокойством поглядывал на тропинку:
- Может, мне сходит за ними, мать?
- Ты в своем уме, Коля? Раз их нет так долго, значит, им есть о чем поговорить. Ты моли Бога чтоб они, договорились. Сашу прямо не узнать, весь так и сияет.
Минут через десять Николай Иванович прибежал к Анне Сергеевне, его глаза светились восторгом.
- Идут, мать, идут, пойди, погляди, кажется, они договорились!
Анна Сергеевна вышла из домика вслед за мужем. Вероника шла теперь не рядом с Сашей, а сзади, за коляской, положив ему руки на плечи. Вид у обоих был счастливый и несколько смущенный. Николай Иванович и Анна Сергеевна стояли и ждали, как немые, оглушенные надеждой и радостью за сына.
- Ну вот, родители, мы с Вероникой решили пожениться, и завтра она не уезжает, мы идем в ЗАГС подавать заявление на наш законный брак.
Анна Сергеевна заплакала слезами радости:
- Дети, как я рада за вас!
С Николаем Ивановичем случилось что-то невероятное. Он побежал в один конец участка, затем повернулся, добежал до поливочной бочки, окунул голову в холодную воду. Бросился в домик, через мгновение вернулся с бутылкой шампанского и фужером. Сообразив, что в руках у него всего один фужер, поставил его на столик вместе с бутылкой и вновь бросился обратно. Все смеялись над его причудами.
- Ну, дети, порадовали, вот порадовали! - он импульсивными движениями начал раскручивать проволоку на пробке бутылки. Но то ли специально, то ли от волнения, не удержал ее и почти все содержимое при звуке хлопка, вылетело фонтаном в воздух, изрядно окропив всех. За всем этим действом через забор наблюдал Петр Васильевич:
- Эй, соседи, вы что, уже стреляетесь там? В баньку-то не пора ли?
- Ой, пора, друг мой Петруша, пора! - Николай Иванович плакал, не стесняясь, слез, - Идите сюда, скорее, с Верой! Счастье-то, у нас какое: Санька женится!
Пришли Петр Васильевич с супругой, тоже поздравляли молодых. Затем мужчины ушли все вместе в баню. А женщины, сидя в беседке, смеялись над тем, как кричали, хохотали и спорили там, в бане о чем-то мужчины. Как выбегал Николай Иванович с полотенцем на бедрах, опять брызгался у бочки с водой: «Ой, девки, как только что на свет народился, вот счастье-то!» И подскакивая, как молодой жеребенок, вновь убегал в баню.
- Ничего ты Коля, разрезвился, как же твой радикулит?
- Все, мать, сегодня как рукой сняло! Вылечили меня дети! Право, вылечили!
- Ты прибереги силы-то, кто на свадьбе плясать будет?
- А плясать-то Петруха горазд да Иван. Ох, Иван обрадуется! Он мне вчера все уши прожужжал: «Жени Саньку, жени!» Уж больно ему самому Вероника приглянулась!
Домой Кругловы вернулись поздно. Так как завтра предстоял хлопотный день, решили сразу лечь спать. Николай Иванович засуетился:
- Дети, может вам тут в зале постелить?
Вероника посмотрела на него предупредительно:
- Николай Иванович, не беспокойтесь, мы сами разберемся.
Смутившемуся Саше она сказала, когда они остались вдвоем:
- Саша, спать мы пока будем отдельно, хорошо?
Он легонько сжал ее руку, с тоской заглянул в глаза, она, предупреждая его ответ, сказала:
- Все будет хорошо. У нас с тобой вся жизнь впереди, а пока я себя очень неловко чувствую. Это должно произойти как-то иначе, мы должны остаться с тобой в квартире одни. Для меня это очень важно, пойми, и для тебя тоже.
- Как скажешь, только знай, я буду очень скучать по тебе! Я люблю тебя, я тебя очень люблю!
- Спокойной ночи.
- Скажи, что любишь.
- Люблю. Иначе бы не приехала.
Утром, как и планировали, молодые в сопровождении Николая Ивановича отправились в ЗАГС. Саша заметно нервничал из-за того, что не может без посторонней помощи бывать там, где нужно.
Работники ЗАГСа с нескрываемым интересом рассматривали молодых, кто с любопытством, а кто с откровенным недоумением и сочувствием. Николай Иванович пытался договориться, чтоб молодым уменьшили оговоренный срок в два месяца до одного, но у них потребовали справку о беременности невесты.
- Николай Иванович, ничего не нужно, - запротестовала Вероника, пусть будет, когда назначат.
После оформления бланков заявления о браке им выдали талон для приобретения свадебных туалетов и сообщили о сроке регистрации – двадцатого сентября.
Николай Иванович счастливый убежал на работу. А Вероника позво-нила Ивану Ивановичу (благо он был уже на пенсии) и попросила его сходить с ними в город. Она ничего пока не объяснила Саше, потому что задумала с помощью Ивана Ивановича осуществить одну идею – устроить Сашу в спортивный клуб, бассейн и, может быть, попытать счастья в каком-нибудь творческом центре. Она прекрасно знала, что его родные в свое время пытались, хотя и безуспешно, предложить ему нечто подобное. Но теперь все изменилось для него. Она готова была сама вместе с ним плавать, вырезать по дереву, все, что угодно, лишь бы он не отказался, попробовал свои силы. Иван Иванович нужен был ей, как моральная поддержка, и как физическая сила. Ведь страна жила беззаботно. Инвалидов не было, вернее, их не желали замечать, соответственно и не было условий для обеспечения нормальных человеческих условий для их жизни: высоких платформ при посадке в транспорт, пандусов, при помощи которых можно беспрепятственно попадать в здания.
Иван Иванович явился очень скоро. Возбужденно и радостно поздравлял будущих молодоженов. Идея Вероники пришлась ему по душе, тем более что он сам говорил об этом с Сашей неоднократно. До вечера, втроем они побывали во всех возможных местах. Устроиться удалось только в бассейн, хотя и в других местах им не отказывали. На необычную пару все обращали внимание. Вероника так убедительно аргументировала свои заявления, что перед ее просьбами и личным обаянием не могли устоять. Трудности были все в том же неудобстве, невозможности попасть в само здание. Таким образом, кроме бассейна, Веронике удалось записать Сашу еще в клуб творчества инвалидов - маленькую, только начинающую поднимать голову организацию, расположенную в подвальном помещении. Пришлось пригласить представителя выйти на улицу к Саше, т.к. протиснуть его туда на коляске возможности не было. Саша становился все мрачнее и раздражительнее. В этот клуб он записываться отказывался, мотивируя тем, что это пустая затея, он ничего не сумеет сделать своими руками. Лишь благодаря горячим уговорам Вероники и ее убеждениям, что они все будут делать вместе, а вернее только попробуют. Договорились, что начнет он с выжигания разделочных досок на дому. Вероника будет приносить их обратно в клуб для реализации.
Для начала им дали старенький аппарат для выжигания и две разделочных доски. Саша не понимал, отчего у Вероники так засветились глаза, когда они возвращались домой. С видом обиженного ребенка он спросил:
- Ну и куда я с этими досками? Я совершенно не умею выжигать.
- Саша, в этом нет ничего сложного, ты попробуешь, а тонкости, сноровка придет с опытом.
Иван Иванович хоть и не очень верил во все эти дощечки, корзинки, но чувствовал, что должен поддержать Веронику, и подхватил:
- Лиха беда – начало. Картинки переведешь и выжигай.
- Дядя Ваня! – с укоризной взглянула на него Вероника, - какие пере-водки, это я беру на себя – чертить и рисовать я умею?
- Ну, Санька, тогда дело в шляпе!
Этим же вечером Вероника предложила Саше заняться творчеством:
- Саша, - сказала она почти торжественно, - Сегодня мы подали заявление, давай в честь этого оставим свою первую работу себе на память. Пусть она будет неуклюжая, нелепая, но главное – память.
Сделала набросок чисто схематически. На крутом берегу, рядом с тонкой, прогнувшейся рябиной, на скамейке сидит парочка: парень в летней рубашке, а рядом хрупкая девушка в сарафане. Гроздья рябиновых ягод будут висеть у них над головами, делая сюжет лирическим и органичным. Этот мотив возник в пылком воображении Вероники, когда они возвращались из клуба. Набросок понравился. Быстро обрисовала женскую фигуру. В образе молодого человека позировал Саша.
Итак, доска была готова в карандаше. Саша вновь и вновь с восхищением открывал для себя Веронику.
- Ты еще и художник!
- Не художник, конечно, и нигде специально не училась, просто люблю творить своими руками.
Вероника открыла створку окна и включила инструмент:
- Ну, давай будем пробовать.
Женскую фигуру она выжгла у него на глазах сама, то чуть касаясь раскаленным жалом доски, то, прибавляя накал, прожигала линии до черноты. Дым от сжигаемого дерева щипал до слез глаза, раздражал нос. Вероника, чихала, смеялась и терлась носом о плечо Саши, а он, упиваясь счастьем, не отпускал ее, восторженно шептал на ухо:
- Как я жил без тебя?!
- А теперь ты, - Вероника вручила ему доску, - Я свою половину вы-жгла.
- Я все испорчу, - смущенно и испуганно возражал он, - Я же совсем не умею.
- А ты попробуй, тебе самому станет интересно. Кстати, инструмент хороший, хоть и старенький. Только сначала не дави, потом сам поймешь, как надо.
Вскоре Саша так увлекся работой, что забыл о том, что впервые держит в руках подобный инструмент. Вероника только подсказывала, где стоит наложить легкую тень. Она сама утирала ему набегавшие от дыма слезы, а он целовал ей руки. Вероника смеялась счастливо:
- Ну, вот, кто-то говорил, что ничего не умеет? Завтра мы купим еще одну доску взамен этой, а эту покроем лаком, и будем хранить как первый семейный «портрет». Только вот здесь в уголке нужно выжечь сегодняшнюю дату.
Вероника открыла двери комнаты. Через несколько минут раздался взволнованный возглас Анны Сергеевны:
- Ой, что-то горит!
- Нет, Анна Сергеевна, - поднялась Вероника навстречу, - Это мы с Сашей «поджигательством» занимаемся, а вернее «выжигательством».
Анна Сергеевна подошла, взглянула на работу в руках сына, и всплеснула руками:
- Ой, как красиво! Ребята, так ведь можно целые картины делать, причем тут разделочные доски?! Мы вам купим материал. Коля, пойди скорее сюда, посмотри, что сделали ребята!
- Но мы еще не закончили.
Но Николай Иванович уже тянул из рук сына их первый «шедевр»:
- Ты посмотри-ка, мать, это же наши дети - вот Вероника, а это Санька! А вот вам и первый покупатель, - он ударил себя в грудь, - Я у вас покупаю эту картинку.
- Ты опоздал батя, - счастливо улыбался сын, - Мы ее решили себе оставить как первый семейный «портрет».
В этот вечер в квартире у Кругловых вновь было шумно и весело. Собравшиеся родственники оговаривали, где и как будут справлять вечер, во что оденут молодых. Вероника никак не принимала участия в этих разговорах, сидя рядом с Сашей, она становилась все мрачнее. Саша не мог понять причину ее настроения.
С тех пор, как Вероника приехала, больше всего участия в ней принимал Николай Иванович. Анна Сергеевна была более сдержана, присматривалась, делала свои выводы, и все больше склонялась в пользу Вероники, надеясь, что брачные узы их будет крепкими. Женским чутьем она понимала, что ей пора поговорить с Вероникой чисто по-женски, доверительно. Под предлогом помочь ей, она пригласила Веронику на кухню.
- Вероника, что-то не так, почему ты такая грустная?
- Да, есть немножко, понимаете, Анна Сергеевна, я не хочу пышных торжеств и роскошных нарядов. Все это уже было в моей жизни, и, к сожалению, оставило только дурные воспоминания. Как-то бы организовать все быстрей и проще, ведь свадьба не показатель и не залог хорошей жизни. Можно устроить все с помпой и развестись через несколько месяцев. А можно скромно поздравив друг друга, прожить всю жизнь.
- Вероника, ты умница, я с тобой полностью согласна, но пойми нас правильно. Мы вместе с Сашей так настрадались, что хочется устроить праздник для него, да и ты сама достойна праздника. Мы с отцом так благодарны тебе: ты его к жизни вернула.
- Я тоже только из-за Саши все это терплю. Сама я не пойду ни в какие брачные салоны, надену торжественное платье или костюм.
- Вот и замечательно, а какой цвет ты любишь? Можно заказать шить, у меня есть прекрасная портниха.
- Люблю все в голубой гамме вплоть до насыщенного синего.
- Мы что-нибудь обязательно придумаем, купим подходящую ткань по твоему выбору. Вероника, я подумала, что причина твоей грусти иная. Ты боишься связать жизнь с инвалидом? Это конечно не просто. У тебя еще будет время подумать, только знай, что мы с Николаем Ивановичем до конца наших дней будем помогать вам. Мы и так не знаем, как благодарить тебя за сына. Дай Бог тебе здоровья и счастья!
- Спасибо, Анна Сергеевна. На ваш вопрос я отвечу. Конечно, я боюсь, это такая ответственность, а я не люблю бросать слова на ветер. Так не хочется вас всех подвести, сделать больно. Но как знать, как все сложится? А гадать что, да как - труд неблагодарный. Так можно вообще ни на что не решиться. Пойдемте к гостям, Анна Сергеевна.
Вся последующая неделя была наполнена хлопотами, хоть и приятными, но утомительными. Все чаще тревогу вызывал Саша. Вероника видела, как мучительны для него примерки костюмов. Как после очередного похода в брачный солон, он становился замкнутым и даже злым. Его раздражали и злили любопытные и откровенно жалостливые взгляды обслуживающего персонала. Вот эта озлобленность и настораживала больше всего Веронику. Как это выльется в семейной жизни, не войдет ли в норму поведения, черной чертой не ляжет ли в основу семейных отношений? Исчезли первые восторженные признания в любви и нежные взгляды в ее сторону сменились настороженными, испытующими. Это пугало и без того метущуюся душу Вероники.
Сашу еще можно было уговорить примерить рубашку, пиджак, брюки он примерять категорически отказался. Но когда ему предложили вы-брать туфли, лицо у него перекосилось, круто развернув коляску, он на-правился к выходу. Мать растерянно поспешила следом: «Саша, сынок!» Вероника удержала Анну Сергеевну за руку, спокойно сказала, - Анна Сергеевна, пусть он побудет один. Идемте, выберем сами. Я с ним поговорю, все будет хорошо.
Накануне вечером Анна Сергеевна сказала Веронике, что у Саши есть протезы, которые совершенно не годятся для передвижения, но если их надеть с костюмом, визуально выглядят очень прилично. Протезы были изготовлены по заказу, Саша пытался, а вернее сказать мучился, пытаясь использовать их по назначению, но они оказались абсолютно не совершенными, мало того, что причиняли адскую боль, система крепления выходила из строя с каждой попыткой сделать шаг. Он сокрушался: хоть бы одна нога осталась целой, тогда бы он уже давно ходил. А так коляска оказалась самым лучшим помощником, ею он владел виртуозно, никакие костыли и протезы не шли в сравнение. Николай Иванович и Иван Иванович пытались усовершенствовать крепления на протезах, но Саша не желал больше их видеть.
Анна Сергеевна и Вероника, выбрав туфли к костюму, выйдя из салона, озирались по сторонам, но Саши нигде не было. Анна Сергеевна заволновалась, а Вероника твердо сказала:
- Идемте на остановку, он там.
Но Саши не оказалось и на остановке. Вероника понимала волнение матери, но стояла на своем: - Анна Сергеевна, не волнуйтесь вы так, вы теперь не одна. Поверьте, я вам никому не желаю зла, но так нельзя, идемте до-мой. Он дома.
Саша курил на балконе, когда молчаливые и подавленные Анна Сергеевна и Вероника вошли в квартиру. Анна Сергеевна молча, хлопотала на кухне, стараясь ничем не выдать своего присутствия, не беспокоить лишний раз Сашу. Веронику охватило нешуточное сомнение: «Неужели это будет и моим уделом?!» Она сидела на том самом диване, на который хлопнулась год назад и пристально глядела на балкон в спину Саше. Он ни разу не обернулся, ни сделал жест в ее сторону, будто находился в квартире один. Анна Сергеевна пригласила обедать. Вероника подошла к Саше сзади.
- Саша, идем обедать.
Он обернулся, в глазах стояли невысохшие слезы. Вновь боль и жалость за несправедливость полоснули по сердцу Вероники, улетучивая возникшие сомнения. Она прижала его голову к своей груди.
- Саша, все будет хорошо, идем обедать.
Он молчал, не отстраняясь, еще крепче вжимаясь лицом в ее грудь. По вздрагивающим плечам Вероника чувствовала – плачет горько, как ребенок. Она молчала: «Пусть выплачется, он ни перед кем так не расслаблялся». Выглянула Анна Сергеевна и также незаметно исчезла за кухонной дверью. Вероника понимала, как должно быть трудно ей, ведь она мать, а он ее кровиночка, однако не к матери уткнулся как в детстве в колени, а к ней, по сути, еще чужому человеку. Чужая? А может быть половинка на всю оставшуюся жизнь?
- Ну и хватит, Саша, соседи снизу нам счет предъявят за промоченное солью белье. А мы с тобой пока безработные, платить нечем. Мы потом вместе будем плакать от радости. Все налаживается, сколько можно унывать?! У меня ведь тоже судьба непростая, я расскажу тебе после.
Разговор за обеденным столом не клеился, Саша сидел замкнутый, не поднимая глаз. Анна Сергеевна хотела смягчить гнетущую тишину:
- Дети, как я рада за вас, теперь почти все купили, вы будете самой красивой парой на свете!
Саша посмотрел тяжелым взглядом, в них вновь мелькнула злоба. Рывком отстранился от стола.
- Ну, да, самой красивой – здоровая, красивая девушка, а рядом обрубок в инвалидной коляске!
- Саша, не смей!- очень тихо, но твердо сказала Вероника.
- Что не смей, я ведь не слепой, вижу, как смотрят на нас все эти тетки, еще портреты по городу развесят: «Глядите, завидуйте, обрубок и красавица под венцом!» - Его лицо исказила злобная гримаса, Анна Сергеевна закрыв глаза, обхватила виски руками, столько страдания было на ее лице, что Вероника, уже не сдерживаясь, сухо выдавила:
- Саша, не смей, извинись перед матерью! И никогда, слышишь, никогда не смей больше говорить такие слова!
- А какие слова?! Обрубок, он и есть обрубок! И ты меня боишься, я же вижу. Боишься остаться со мной наедине, все думаешь о чем-то. Зачем я тебе? Я не хочу жертвы ни от кого, а от тебя тем более!
На этот раз терпение Вероники лопнуло, сама, не ожидая от себя такой горячности, она выскочила из-за стола:
- Прекрати истерику, Саша! Ты стал слабым! Или всегда был таким? Так стань сильным, ты же мужчина! Близкие ни в чем не виноваты перед тобой, они все любят тебя и желают только добра. А ты только позволяешь любить себя?! Где твоя любовь и благодарность к ним?! Возьми себя в руки, черт возьми! Займись собой, спортом, техникой, наукой, искусством, литературой, лошадиными бегами. Чем угодно, но только не говори таких слов родным, они этого не заслужили! Ты не обрубок, а их родная кровиночка, ты человек! Обрубки те, кто посылал вас на эту позорную войну. Обрубки, кто «отмазывал» своих сынков, прикрываясь вами! Обрубки, кто теперь нагло смотрит твоей матери в глаза и говорит «нет»! Обрубки те, кто отмахивается от твоего отца и тоже говорит «нет», когда он ходит и выпрашивает положенные тебе льготы! Обрубок, кто издевался надо мной, слабой женщиной, пользуясь своей безнаказанностью. Тот, кто оставил, предал меня с больным ребенком. Оттого я и отношусь теперь ко всем мужчинам с опаской. Но я поверила, что ты не такой и оттого еще здесь. Но если ты сейчас, сию минуту не извинишься перед матерью, я пересмотрю свое отношение к тебе. Ты привык видеть все в плохом свете, а где же хорошее? Обращаешь внимание на базарных теток, а о добрых людях забываешь, а они рядом с тобой!
Вероника замолчала, глядя в одну точку перед собой. По лицу Анны Сергеевны струились слезы. Саша сидел, опустив голову, наконец, овладев собой, сдавленным голосом сказал:
- Мама, прости меня за все.
Вероника вышла из кухни, чтобы дать им возможность поговорить вдвоем. А он продолжал тихо:
- Я тебя очень люблю, мама, я не могу, когда ты плачешь. Помоги мне мама, поговори с ней, я умру без нее, если она уедет. Прости, но я только теперь понял, что живой, что хочу жить. Я боюсь ее потерять, из-за этого нервничаю и срываюсь.
Он замолчал. Анна Сергеевна смотрела на него сквозь слезы просветленными глазами. Как долго она ждала, чтобы сын стал прежним, ее мальчиком, чтоб растаял лед в его сердце, опаленном этой проклятой, бессмысленной войной.
- Сынок, я так за тебя рада. Все будет хорошо. Я поговорю с ней, она серьезная и умная девочка. Мы ей очень благодарны, она сумеет сделать тебя счастливым. И ты ее не обижай.
- Мама, да я за нее! И для нее…
- Я знаю, ты всегда был настоящим мужчиной.
- Но она боится меня, что с ней сделал этот гад?!
- Время лечит сынок, дай срок, не торопи ее и все получится.
- Спасибо, ты у меня самая лучшая мама на свете!
- Я пойду к ней сыночек, она, наверное, там плачет, - Анна Сергеевна постучала в двери Сашиной спальни, куда ушла, спряталась Вероника.
- Входите, - Вероника стояла спиной к двери. Анна Сергеевна подо-шла и обняла ее за плечи.
- Девочка моя, спасибо тебе за все. Прости его, он очень любит тебя потому и мучается, и ошибается…
Вероника повернулась к Анне Сергеевне. Две женщины, молодая и зрелая, обнявшись, плакали, не стесняясь, друг друга, и утешая одна другую:
- Все будет хорошо.
- Да, пока мы все вместе, все будет хорошо.
- Анна Сергеевна, нам с Сашей надо остаться вдвоем в квартире, сегодня ночью. Вы понимаете меня, есть вещи, через которые я не могу еще переступить. Но для нас двоих это очень важно, вы не могли бы…
- Не продолжай, я все понимаю. Сегодня пятница, мы с Николаем Ивановичем уезжаем на дачу, а вы тут оставайтесь, хозяйничайте. Я сейчас, - Анна Сергеевна быстро смахнула слезы и вышла, скоро вернувшись обратно, в руках у нее был пакет, - Это тебе Вероника, я все ждала нужный момент, чтоб подарить тебе это. Посмотри, тебе понравится.
Вероника развернула и раскинула на кровати очень красивую нежнейшего шелка белоснежную ночную рубашку на тонких бретелях. На груди нежные бледно-розовые кружева. К рубашке в тон к кружевам был еще пеньюар с расширенными к низу рукавами из той же ткани, но с белыми кружевами по подолу, рукавам и вороту. Вероника ахнула от такой красоты, она обняла и поцеловала Анну Сергеевну.
- Спасибо, это такое чудо, я и не мечтала! У вас хороший вкус, Анна Сергеевна. И еще, я надеюсь, мы с вами будем подругами, и сумеем поддержать друг друга в трудную минуту.
- Да, конечно, я тоже на это надеюсь.
В прихожей раздался звонок.
- Это Коля, - встрепенулась Анна Сергеевна, - она быстро вышла, открыла мужу дверь и что-то приглушенно и настойчиво объясняла ему скороговоркой. Затем они закрылись на кухне и спустя пятнадцать минут, Анна Сергеевна опять заглянула к Веронике в комнату.
- Вероника, Николай Иванович пришел, мы сейчас с ним уезжаем на дачу. Вы тут распоряжайтесь, еда в холодильнике.
- Не беспокойтесь, Анна Сергеевна, с голоду не умрем, - улыбнулась Вероника, но из комнаты не вышла, ей было неловко перед Николаем Ивановичем.
Саша сидел на балконе, когда родители собрались уходить. Анна Сергеевна подошла к сыну: «Сашенька, мы с папой едем на дачу с ночевкой, оставайтесь, все в твоих руках, сынок. Попроси у нее прощения, она, наверное, обиделась на тебя за твою резкость.
- Ма, я все понял, у меня к тебе просьба, выбрось мою пепельницу. И сигареты и зажигалку все выбрось, начну с этого…
- Ой, сыночек мой, - она поцеловала его в голову, - умничка моя, я все сделаю! Оставайтесь.
Вероника до вечера не вышла из комнаты. Она думала о том, что вы-сказала ему все в резкой форме, но была права. Если он правильно оценивает ситуацию, придет первый. А он не мог подобрать нужных слов, нервничал и не находил себе места. Смеркалось, когда Саша, наконец, решился и постучал в ее дверь.
- Открыто.
- Вероника, идем ужинать, уже стемнело.
- Спасибо, я не хочу.
- Ну, тогда и я не хочу.
Он включил телевизор, но как-то не мог сосредоточить внимание, переключал программы. Вероника вышла и присела на диван. Вдруг на экране мелькнул фильм Колотозова «Летят журавли». Саша тут же переключил канал.
- Нет, нет, Саша, оставь, пожалуйста! Это мой любимый фильм, - воскликнула Вероника.
Он переключил, но смотрел вяло, неохотно. Краем глаза взглянул на Веронику и невольно залюбовался ею. Она, по-домашнему подобрав коленки к подбородку и сцепив их руками, неотрывно глядела на экран. Казалось, время остановилось для нее. Вероника смеялась и переживала вместе с тезкой с экрана. А потом плакала, так искренне и легко, слезы крупными росинками стекали по щекам, отражаясь бликами с экрана в ее восторженных глазах. Саша боялся выдать свое присутствие, он глядел на нее со щемящей радостью в груди: «Чистая моя, светлая моя, добрая и строгая. Как тонко ты все понимаешь! А ведь я мог тебя не встретить! Если бы ты не приехала?» Фильм закончился, совсем стемнело, а они все сидели, не зажигая свет. Саша решительно придвинулся:
- Вероника, прости меня, пожалуйста, больше такого не повторится, только не оставляй меня.
- И ты меня прости за мою резкость, вообще я не люблю ссориться. Но не будем возвращаться к этому разговору. Саша, прими душ, пока я здесь похозяйничаю.
Пока он плескался в ванной, Вероника включила свет, разложила диван-кровать и застелила его свежим хрустящим бельем. Саша появился в зале посвежевший, с обнаженным торсом, с полотенцем через плечо. Взглянув на застеленную постель с двумя подушками, его глаза вспыхнули радостью и одновременно смущением. Ни одна женщина в мире не вызывала у него таких смешанных чувств. Он припал губами к руке Вероники:
- Вероника, счастье мое!
- Саша, ты тут располагайся, а я сейчас. Она ушла в ванну, напустила шампуни под мощную струю воды. Легла на шапку вмиг образовавшейся пены. И закрыв глаза, расслабилась, медленно погружаясь наполняющейся водой. «Как хорошо, как здорово, что я опять увидела этот фильм. Скоро и над моей судьбой вновь полетят журавли… Все получится, все будет хорошо!» Она замурлыкала какую-то незатейливую песенку, улыбаясь счастливо, раздувала пышную белую пену обволакивающую ее. Стало так легко и просто на душе, не было ощущения, что она находится не дома, а в чужих людях, в чужой квартире. Поймав себя на этой мысли, она подумала: «значит это хороший знак, я буду жить с ними одной семьей». И запела, не стесняясь уже полным нарастающим голосом:
Они до сей поры с времен тех давних,
Летят и подают нам голоса,
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Песня была печальная, но Веронике в эту минуту она казалась торжественной, жизнеутверждающей. Голос гулко отражался от кафельных стен, поднимаясь вверх к узкому потолку. Саша с замиранием сердца слушал звуки ее голоса и с трепетом ждал, когда она выйдет к нему. Чтобы Вероника не видела его жалких, неуклюжих движений, он быстро перебрался на диван и укутался простыней по подбородок. «Это еще кто кого боится!», - с издевкой подумал сам о себе. Вот она вошла вся сияющая в белоснежно-розовых кружевах, с влажными рассыпавшимися по плечам волосами. Увидев Сашу с простыней по уши, не смогла удержаться от смеха:
- Это что за явление Христа народу? Саша, вот не думала, что ты тут умираешь от скромности! Прошу тебя, перестань стесняться меня, я принимаю тебя таким, какой ты есть. Но раз уж ты настаиваешь, - она выключила свет, - будем играть в прятки.
Подошла к дивану. В темноте отчетливо виден был ее светлый пеньюар. Он подскочил ей на встречу, встал на колени, она тоже встала на диван на колени. Их силуэты бледным пятном ложились на стену. Пальцами правой руки она нежно провела по его лицу, левой обняла за спину. Он приник к ней всем телом, бережно поцеловал в губы, нежно, нежно перенося поцелуи со щеки на шею. Его руки поднялись с ее талии, осторожным скользящим движением спустили с плеч пеньюар, затем узкие бретели рубашки, жарким дыханием, нежным прикосновением он ласкал ее грудь, шею. По ее телу прокатилась горячая волна, она от-кинулась на его сильные руки, запрокинув голову, отдалась его власти. А он, чувствуя, как от его губ затвердели, налились ее груди, как, вздрагивая навстречу ласкам, стало податливым ее тело, пьянея от счастья и желания, шептал безумные слова:
- Люблю, если бы ты знала, как люблю! Счастье мое, радость моя! Единственная моя, драгоценная, я всю жизнь ждал только тебя! Ты неповторима, я буду любить тебя всю жизнь. Мне нужна ты и только ты!
Когда все легкие одежды соскользнули к ее коленям, он бережно положил ее на постель, оказавшись над ней. С той минуты, уже слабо контролируя реальность, два молодых, трепетных тела слились в гармо-нии в одно целое, неделимое.
Когда час спустя обессиленные и умиротворенные, они лежали ря-дом, откинувшись на подушках, Саша сказал:
- Знаешь, в моей жизни такого никогда не было, ты моя, ты половин-ка меня. Если бы мне кто раньше сказал, я б не поверил.
- И мне не верится.
Он вновь целовал и ласкал ее тело, как усталый путник насыщается живи-тельной влагой, так они «пили» друг друга жадно и ненасытно. А потом горячо и проникновенно рассказывали друг другу все, что пережили когда-то. Вероника слушала Сашу с болью в груди не только за него самого, но и за все свое поколение. Это ведь ее ровесники первые, а затем и ребята моложе, уходили на эту войну, что так жестоко, стальным катком прокатилась по их судьбам. Не до-любившие, не до-мечтавшие, безусые мальчишки. Что они успели в этой жизни? Вчерашние ученики, со школьного порога ступившие в эту кровавую политическую ошибку власть имущих?! Не мудрено, что и Саша, не успев узнать, постичь жизнь со всеми ее радостями, не нагулявшись вволю с девчонками, вернувшись с той войны инвалидом, и поневоле запертым в четырех стенах, так и не ощутил полноту жизни.
Он рассказал Веронике, что свой первый сексуальный опыт приобрел там, на войне с медсестричкой, что была старше его. Она пошла вместе с ними на эту войну, и сумела утешить, пригреть его еще мальчишку. Любил ли он ее? На этот вопрос затруднился бы ответить он сам. Может просто был привязан и признателен за первый интимный опыт.
Лишь в госпитале после тяжелого ранения и небытия, он узнал, что она уже вернулась на родину, только в цинковом гробу – в том бою ему, оказывается, еще повезло – он остался жив…. Она часто являлась к нему во сне. Проснувшись, он целый день думал о том, неужели она первая, мимолетная станет и последней женщиной в его жизни? Те, что приводили родители для знакомства с ним, не вызывали в его душе ни малейшего волнения.
Вероника хоть и с болью, но охотно выслушивала его исповеди. А он с умилением слушал ее рассказы о детстве, юности, годах учебы. Но не мог, не захотел слушать о бывшем муже.
- Вероника, вычеркни его из своей жизни навсегда, я не хочу и не могу слушать, как какой-то подонок мучил и предавал мою Веронику. Ты моя, и ничья больше не была, слышишь?! Мы рождены друг для друга.
- Да, и умрем вместе,- пошутила Вероника.
- Я согласен. Без тебя в этой жизни я не хочу не радостей, не печалей. Все только с тобой, вместе!
- Я о другом и не мечтаю, только давай словами не бросаться.
- Ты мне не веришь?
- Верю, я имею в виду другое. Жизнь сложная штука, давай просто жить, а время покажет, чего стоят наши слова.
Было что-то около пяти часов утра, когда влюбленные, налюбившись и, наговорившись, вдруг почувствовали нестерпимый голод. Вероника смущенно призналась:
- Саша, я хочу кушать, хоть корочку хлеба.
- И я, - он засмеялся, - Зверски хочу есть.
- Так пойдем на кухню, поищем съестное, - она приподнялась на локте, - Вставай первый.
- Вероника, отвернись, пожалуйста.
- Почему? - она откинула на нем простыню. – Почему ты стесняешься меня, что, где не так? - покрывала его тело поцелуями, рука ее скользнула ниже колена, туда, где кончались его ноги. И опустившись, целовала в затянувшиеся рубцы культей.
- Вероника, не надо, прошу тебя.
- Ну, где, что не так, вот это? Это теперь тоже мое.
Он сел, порывисто привлек ее к себе, целовал, шептал слова благодарности:
- Милая, родная моя, единственная!
- Саша, скажи, пожалуйста, кто первый увидел это?
- Мама.
-Ну вот, видишь, я была права, не надо ее больше обижать, ты не представляешь себе, что она пережила!
- А ты представляешь?
-К сожалению, да. Я потеряла своего ребенка, едва он родился.
-Прости, я не подумал! Но у нас будут дети, ты должна все забыть. Все теперь будет по-другому и все будет хорошо. Ты мне веришь?
- А ты можешь представить хоть на миг, чтоб с твоим ребенком случилось подобное?
- Нет! – он отстранился с безумным взглядом,- Нет, нет, нет!
- Успокойся, - Вероника привлекла его обратно, - Теперь ты понимаешь?
Он все еще в шоке от наваждения тряс головой.
- Ну, все, все, прости меня, не думай больше об этом, одевайся, - она потянулась за его брюками, подхватила и свой пеньюар.
- Вероника, подожди, не надо.
- Что не надо?
- Не надевай, я тоже хочу тебя видеть всю, всю.
- Слушаюсь и повинуюсь мой господин, - она встала и, раскинув руки, стала кружиться по комнате в предрассветных сумерках. А он смотрел на нее, затаив дыхание. На ее совершенные линии, на женственную грациозность и гармонию всех частей тела.
- Да, да, я теперь твоя, - завершив круг, она присела перед ним на корточки, никто, никакой в жизни мужчина не видел меня в таком виде. Я ни кому так не доверяла и не доверялась, ты моя судьба, а я твоя. Я это поняла еще тогда, год назад. Ты глядел на меня, а меня вдруг пронзила мысль:«Боже мой, это он, это он, тот, кого я ждала всю жизнь, кого видела в своих снах и несбывшихся грезах!»
- Тогда зачем мы потеряли целый год, ведь я тоже так думал?!
- Но не умирать же из-за этого с голоду, - слукавила Вероника, - Пойдем кушать.
- Когда ты рядом, я схожу с ума.
- Только сумасшедших нам не хватало, и к тому же голодных.
- Это точно, потому, что первую я съем тебя, всю, всю, и на первое, и на второе, и на десерт, - он опять целовал ее страстно. Затем подскочил, быстрым движением надел брюки, очень легко перебрался в коляску, - Мадам, вас подвезти? – галантно выкинул вперед руку.
- Да, конечно, до ресторанчика «Кругловы», - приняла она игру.
- Такси одноместное, вас устроит?
- Вполне, - смеялась Вероника, устраиваясь у него на коленях.
- Пристегнем ремни безопасности, - он обхватил ее обеими руками, поцеловал в шею.
- Что вы себе позволяете?! Немедленно поезжайте, или высадите меня!
- Ни за что на свете, - Саша кружил по комнате, дурачился.
- Сэр, не наматывайте километраж, я отлично знаю этот город, нам прямо.
- Да, сударыня, но тут объезд – ремонт дороги, а еще ваши волосы, они сводят меня с ума.
- Не паясничайте, сударь, меня не интересуют ваши чувства, у меня назначена встреча в ресторане.
- Я с удовольствием составлю вам компанию.
- Но каков нахал!
- Помилуйте, я не нахал, я просто влюблен в вас.
- Так сразу?
- С первого взгляда.
- Поздравляю.
- И я вас.
***
После ужина, а, скорее всего раннего завтрака, влюбленные, расслабившись, спали здоровым, молодым сном. Веронике снилось детство – яблоня у колодца и голос мамы, она звала ее издалёка.
А в Сашином сне в лицо ему все смеялась фронтовая сестричка в каких-то призрачных летящих одеждах. Он хотел ей рассказать о Веронике, но она плавно, не касаясь земли, удалялась от него. А он бежал ей вслед на своих здоровых ногах, досадуя и раздражаясь на себя за то, что не может ее настичь. Наконец ему удалось ухватить ее за легкий газовый шарф. И он сказал ей тогда: «Ты прости меня, я полюбил другую, так полюбил, что она мне дороже жизни!» Она засмеялась в ответ странным раскатистым смехом, отняла у него шарф и, махнув им на прощание, сказала: «Отпускаю тебя, ведь меня больше нет», и растворилась, растаяла в воздухе. А он пошел бесцельно вперед и вдруг очутился у подножия холма, на котором, торжественно возвышаясь, стояла белая церковь с золотыми куполами. Тяжело преодолевая подъем, он упорно шел наверх. В нем поселилось какое-то чувство тревоги, он знал, чувствовал, что ему нужно дойти туда во что бы то не стало! Каждый шаг отдавался в ногах мучительной, острой болью, но он не сдавался. Наконец приблизившись к церкви, остановился и смотрел вверх на сверкающие купола. Солнце нещадно слепило глаза, отражаясь от их поверхности, обжигало грудь. Прикрыв лицо козырьком ладони, он перевел взгляд на церковную паперть и, увидев там оброненный газовый шарф, наклонился поднять его…
Саша проснулся, оглядевшись, сбросил наваждение ото сна. Тонкий луч яркого полуденного солнца усиленный преломлением через оконное стекло, падая прямо в глаза, по косой пересекая грудь, жег, нестерпимо, слепил глаза. Он улыбнулся, попытался повернуться к лучу спиной, но на животе мирно покоилась рука Вероники. И не смея нарушить ее сладкий сон, он жмурился от солнца, счастливый и обновленный, с нежностью смотрел на эту руку, на выступающее из-под простыни ее бедро. Очень теплое, щемящее чувство разлилось в груди: «Неужели это не сон, она моя, она рядом? Такая родная, настоящая и надежная!» Вдруг остро захотелось курить, но отрезвляющая мысль: «Нельзя, ты дал слово!», остудила этот порыв. Вспомнив свой странный сон, он подумал о том, что в жизни все предначертано. Видно, не зря она приснилась ему, попрощалась и растаяла, обронив свой шарф на входе в храм. Ее душа успокоилась и отпускает его с миром - живым живое. Она теперь там, на небесах, а для него начинается новый этап в жизни. Он обязательно будет счастлив, ведь он теперь не один, и все сделает, чтоб Вероника была счастлива рядом с ним, иначе быть не может. Их сам Господь благословляет. Надо обязательно рассказать этот сон маме, она в этом разбирается и объяснит, что он означает.
Потом были выходные на даче. Молодые вновь отправились на озеро, на свое облюбованное место. Найдя пологое место на берегу, они растянули на песке покрывало. Вероника устроилась загорать, а Саша решил искупаться. Преодолев смущение, теперь он вел себя более свободно, расковано. Отсутствие ног не влияло на владение своим телом на воде. Вероника любовалась с берега, как он замечательно плавал, рывком выбрасывая сильное тело на поверхность воды. Он доплыл до середины озера и вернулся к ней в холодных крупных бисеринах воды на теле, лег на покрывало рядом лицом вниз. Она заботливо вытирала ему спину махровым полотенцем, целовала в лопатки, сильные плечи, мокрый затылок. Он повернулся, перехватил инициативу, нежно, но темпераментно уложил ее на спину, страстно покрывая поцелуями, обжигал ее разгоряченное солнцем тело сбегавшими холодными каплями воды.
- Пойдем купаться.
- Но ты же только что из воды.
- А теперь мы пойдем вместе.
- Идем, - она поднялась и побежала к воде, зайдя в воду по колено, привыкала к приятной прохладе. Затем, зайдя в воду по пояс, резко окунулась и поплыла не оборачиваясь. Он настиг ее очень скоро, плыл рядом. Вдруг их тела почувствовали такую теплую, прогретую солнцем поверхность воды, что они невольно задержались, нежась в ней.
- Как тепло, ты чувствуешь?
- Да, а под ногами холод.
- Ты умеешь просто лежать на спине?
- Плавать на спине умею, а лежать не пробовала.
- Нужно спокойно лечь, раскинув руки и ноги, а голову слегка запрокинув затылок, погрузить в воду, расслабиться, почти не шевелясь, вот так, - он повернулся на спину и распластался на воде в свободном «полете». Вероника сделала то же самое, и странно, тело не тонуло, напротив, появилось ощущение легкости. Так, покачиваясь на теплой волне поплавками, они долго наслаждались гармонией с водной стихией. Вернулись на свое покрывало и, надев солнцезащитные очки, лежали на животе, нежась в лучах солнца. Вероника, протянув руку на песок, пересыпала его сквозь пальцы подобно песочным часам. Теплый, прогретый песок, выбеленный солнцем, легко струился, веерообразно относимый легким бризом.
- Вот так наша жизнь потечет своей чередой, как этот ветерок, что разносит песчинки. Будут и обиды и огорчения, неудачи.
Саша следил за рукой Вероники:
- Я согласен, лишь бы это не было бурей в пустыне.
Вероника зачерпнула очередную порцию песка, и тот час же почувствовала в руке что-то твердое. Пропустив песок сквозь пальцы, она стала разглядывать оставшийся в руке предмет. Это был небольшой амулет, либо брелок из сплава белых металлов. Она восторженно воскликнула:
- Саша, посмотри, посмотри, что это?!
- Брелок, наверное.
- Это я знаю, я спрашиваю, что на нем изображено?
- Птица с человеческим лицом.
- Ну да, с человеческим, это же птица Феникс, Саша! Это нам с тобой хороший знак. Мы с тобой оба начинаем новую жизнь, мы воскреснем из пепла, возродимся и вновь станем счастливыми, просто так в жизни ничего не бывает, значит, не случайно мы пришли на это место. Сколько раз в жизни приходится вот так, совершенно бездумно пересыпать песок, но ведь именно сегодня находится эта штучка - Вероника говорила это с таким восторгом, воодушевлением, что и ему невольно передалось ее на-строение, он протянул руку, чтоб взять у нее брелок:
- Вероника, ты такая романтичная, по-прежнему веришь в чудо? – говорил, разглядывая фигурку, - Потому она попалась именно тебе.
- А разве не чудо, что мы с тобой вместе?
- Чудо, еще какое чудо! Знаешь, я, кажется, начинаю верить, что над нами кто-то стоит, попросту говоря, что Бог есть. Я видел во сне православный храм, ведь не приснилась же мне мечеть, или костел, если б это было не важно.
- А как он тебе приснился?
Саша в мельчайших подробностях рассказал Веронике свой сон. Она внимательно слушала, в глазах ее светился тот характерный огонек, когда ею овладевали истинные чувства, как тогда за столом, когда разгорелся спор об Афганистане. Саша рассказывал, а сам невольно любовался ею.
- Ну вот видишь, - в завершении его рассказа сказала Вероника. – Это все знак свыше. А ты видел этот храм наяву?
- Да вроде нет, именно этот не видел.
- Возможно, он существует, а может, тебе на самом деле стоит сходить в церковь, и там ты найдешь все ответы на свои вопросы.
- Наверное, стоит. А давай обвенчаемся в церкви?
- Я согласна.
***
К родным Вероники решено было ехать втроем. Саша настаивал, что он поедет сам, а Николай Иванович, зная, что Веронике будет трудно в дороге одной с инвалидом колясочником, срочно оформив отпуск, отправился с ними. Деревня встретила их любопытными взглядами, беззастенчивым разглядыванием и шушуканьем. Вероника нервничала, но не по этому поводу, а от предстоящей встречи с родными. А еще беспокоилась о том, как Саша доберется по грунтовой дороге на своей коляске, ведь родительский дом Вероники находился довольно далеко от автобусной остановки.
Родственники встретили их без лишних вопросов, очень тепло и тактично. Вероника видела нескрываемую тревогу в глазах бабушки, но верила, что очень скоро она отойдет душой и полюбит Сашу. А Анфиса Петровна украдкой смахивала слезу: «Господи, хоть бы одна, ведь обе!»
- Ты о чем причитаешь, бабуля? - услышала ее Вероника.
- О нем. Говорю: хоть бы одна нога, так ведь обе! И за что ему? Такой славный парень, и пара вы красивая. А может и счастье твое. Тот с двумя ногами был, да толку то что?! Небось, ездил бы на коляске, так не наделал бы столько подлости.
- Бабулечка, ну что ты тревожишься? Может, чувствуешь что-то не то, ты же мудрая, скажи сразу, что думаешь?
- Ничего, может на этот раз Господь даст тебе счастье.
- Бабушка, я тоже надеюсь и сердцем чувствую: у нас все получится.
- Дай-то Бог!
А деревня, не успев переварить новость о том, что Вероника вернулась с женихом-инвалидом, в подробностях смаковала весть пришедшую из районного центра – как разбился насмерть прораб Виктор Хвостов в машине со своими друзьями возвращаясь с очередного пикника.
Как отреагировала Вероника? Да, он был ее первым мужчиной, но он был и ее первым унизительным, позорным испытанием. Жаль тех женщин, чьи судьбы он успел искалечить, оставив их на произвол судьбы с детьми. Жаль и его самого, молодого полного сил, но заблудшего, погрязшего в безответственности и безнаказанности.
Между тем наступила пора сенокоса. Николай Иванович заявил, что не уедет пока не поможет новым родственникам управиться с сеном. Саша захотел поехать вместе со всеми, вызвавшись испечь печенки к обеду, а может и еще в чем пригодиться.
Брат Валентин работал на конных граблях и все сокрушался: если бы посадить на них кого другого, он бы смог складывать копны. Саша вызвался попробовать. Валентин даже обрадовался:
- А что, Санек, тут нет ничего сложного, управление-то ручное. И вместе с Николаем Ивановичем подхватив того на руки, усадили на сиденье граблей. Будущий шурин только один круг проехал сзади на раме граблей, разъясняя, как надо управляться с рычагами несложной техники. За все годы своего увечья, Саша не ощущал себя таким нужным, приносящим кому-то пользу. В обеденный перерыв он ел с таким аппетитом, так радовался на похвалы Валентина, что Вероника и Николай Иванович, глядя на него, тоже сияли. А Саша вызвался даже заночевать в лесу, чтоб утром начать работу пораньше.
Так, родные Вероники за один день прониклись к нему симпатией и любовью. Это не было меркантильным расчетом, корыстью. Так воспитывались в крестьянских семьях испокон веков. О человеке судили по отношению к труду. Отец Вероники, тоже приободрившийся в эти дни, рассказал за обедом старую притчу, поведанную ему еще его дедом: пришли к доброму хозяину три мужика, наниматься в работники. Хозяин первым делом усадил всех троих за обеденный стол и поставил перед всеми крестьянские щи со своего стола, и стал наблюдать за ними, да задавать заковыристые вопросы. Первый мужик ел вяло, на вопросы отвечал невпопад, а, наевшись, вовсе отклонился от разговора. Второй мужик ел с аппетитом, на вопросы отвечал рассудительно, без лишнего бахвальства. А третий начал с того, что вовсе не голоден, но при этом искрошил в щи полбуханки хлеба: «Я ж только бульончику похлебаю». Меж тем, съев из щей весь хлеб, остальное содержимое миски отставил в сторону. На вопросы отвечал охотно, но юлил, либо заискивал, мол, все умеет и все ему по плечу.
Наконец хозяин объявил свое решение: из всех троих берет только второго. Когда работники ушли, сын хозяина спросил у отца, почему тот не взял тех двоих, а взял именно этого работника. Отец ответил:
- Тот, что плохо ел, и работать будет плохо, и сметки в нем нет крестьянской.
- А как ты знаешь?
- А чего тут знать, не поешь, и сил не будет. Телом хилый, значит здоровьем слабый, какой из него работник? Тот, который с хлебом бульон схлебал, хитрый и ленивый, изворотливый.
- А как ты знаешь?
- А так, с хлебом-то он весь навар со щей схлебал, а сделал вид, что и есть вовсе не хочет, вишь, миску отставил? И на вопросы мои отвечал льстиво, чтоб меня «умаслить».
- А этот, которого взял?
- В глаза смотрит прямо, ест хорошо, в плечах крепкий, значит, доб-рым работником будет.
С сенокосом покончили дружно, благо стояла сухая, теплая погода. Вероника оформила увольнение и вместе с Кругловыми приготовилась к отъезду.
В последний вечер перед отъездом решили собраться всей родней. Стол накрыли во дворе. Гуляли до позднего вечера широко, с песнями, прибаутками. На вечер-свадьбу решили ехать все присутствующие. Сашу полюбили и приняли всей душой. И лишь щемящее чувство жалости не покидало разум. Деревенские люди простые, бесхитростные, их радушие, естественность и широта души заставили Сашу забыть о том, что он теперь не такой, как все. Он не чувствовал скованности в своем передвижении, каждый легко и ненавязчиво предлагал свою помощь, если он что-то не мог сам. А как парился он с мужиками в русской баньке, с березовым свежим веничком! Особенно понравилось Саше, что пар здесь в деревне поддавали квасом. Ароматным хлебным духом и запаренным березовым листом наполнялась парная, памятью перенося Сашу в детство, когда гостил он у бабушки в деревне.
Особенно охотником до бани был Вероникин дядя Ваня.
- Ну что, Санька, - совсем как родной его дядька кричал он в парной, - Не поддать ли нам еще парку? Вот как выгоню из тебя все басурманские злые хвори, что в тебе те душманы посеяли, так и народишься ты заново, глядишь, и мать родная не узнает!
***
В день регистрации молодые были неотразимы. Саша в торжествен-ном строгом костюме и белоснежной рубашке. Никто бы не поверил, что у него вместо ног протезы. Только коляска выдавала в нем инвалида. Вероника была ослепительно красива в легком небесно-голубом платье из крепдешина. Зачесанные набок волосы, захваченные в легкий пучок, украшенный белым венчиком со спиралевидными ниспадающими кисточками. Весь этот скромный, но со вкусом подобранный туалет завершала нить жемчуга на шее и в тон ей перламутровые босоножки на высоком каблуке, закрепляющиеся высоко на лодыжке узким ремешком.
От всех брачующихся пар эта пара отличалась не только скромностью, изысканностью и элегантностью, но еще и тем особенным светом, исходящим из их счастливых глаз. Той суетной, но ненавязчивой заботой родственников со слезами счастья на глазах. К ним подходили совершенно чужие люди и поздравляли, искренне желая молодым счастья и благополучия. Казалось, все восторженные взгляды были направлены на них. Молодые очень волновались, что придавало им еще большее очарование.
Регистрация прошла в очень торжественной, праздничной атмосфере. Регистраторша, вручающая им их первый семейный документ, даже прослезилась, так неподкупно чиста и счастлива была эта пара.
Свадебный вечер гуляли в столовой на предприятии Анны Сергеевны. Родственники Вероники, конечно, не смогли приехать все, как мечта-лось, но из прибывших главная роль отводилась Ивану Ивановичу. Как отплясывали они, два Ивана, две широкие русские натуры! Как подружились и пели задушевные песни и договаривались встретиться вновь!
***
Приближался Новый год. Кругловы жили дружно одной семьей. Хотя за это время в их семействе произошло много положительных изменений.
Для Вероники день был наполнен до краев. Работать она устроилась на предприятии Анны Сергеевны в КБ чертежницей. После работы спешила домой. По понедельникам, средам, четвергам она ходила вместе с Сашей в бассейн. По вторникам посещали клуб творчества. В пятницу секцию по волейболу для инвалидов-колясочников. Кроме того, вопреки Сашиным протестам, Вероника записала его на очередь на протезы немецкой фирмы. Заявку оформляли на открытках с адресатом на свое имя, которую Вероника и заполнила собственной рукой. Шло время, но ответа на заявку не было, что убеждало всех в бесполезности этой затеи. Лишь Вероника верила в счастливый исход. Она надеялась на то, что потребность в протезах большая, поэтому нужно просто ждать. Своими мыслями по этому поводу она не делилась ни с кем, будто боялась спугнуть свою веру и надежду.
Новый год Кругловы встречали скромно своей семьей. Накануне Вероника празднично украсила квартиру. Николай Иванович принес маленькую, но очень красивую елочку, установив ее в ведерко с сырым песком. Уже накрыли праздничный стол и дружно уселись провожать старый год, когда Николай Иванович спохватился:
- Санька, а где наши подарки женщинам?
Саша подарил матери и Веронике по алой розе и коробке шоколадных конфет. Анна Сергеевна в свою очередь подарила мужчинам рубашки, невестке вязаную шапочку и шарфик. Вероника была так растрогана и одновременно обескуражена.
- Вы меня пожалуйста, простите, я вот как-то не догадалась, что на Новый год можно тоже дарить подарки. Впрочем, у меня есть для вас хорошая новость, надеюсь, она станет для вас подарком в Новом году.
Все смотрели на Веронику выжидающе. Николай Иванович даже привстал с места:
- Что ты имеешь в виду, Вероника?
- Я имею в виду, что у нас с Сашей будет ребенок, а вы соответственно станете бабушкой и дедушкой.
Николай Иванович рухнул обратно на стул, выражение его лица стало таким жалким, беспомощным, он обвел всех окружающих взглядом, полным казалось мольбы о помощи. Часто, часто заморгал глазами и вдруг заплакал, как тогда на уборочной в машине, когда рассказывал Веронике о сыне. Вероника сидела рядом с Сашей, он, слегка отстранившись, смотрел на нее ошалелыми от счастья глазами:
- Это правда, у нас будет маленький?
- Правда.
- Батя, ты что не рад, что скоро станешь дедом?!
- Да ну вас, - махнул рукой, Николай Иванович, - дочка, не слушай этих баламутов, что значит я не рад?! Дай, я тебя расцелую!
- Это кто баламут?! Для всех нас это самый лучший подарок, который мы получим уже в этом, наступающем году!
- Саша, если родится сын, назовем его Ванюшкой, у меня дядя Ваня и у тебя дядя Ваня.
Саша, отстранившись, глядел восхищенно:
- Вероника, ты мое чудо, ты мое счастье, как ты догадалась, что я так хотел? Он тебе говорил об этом?
- Кто он?
- Мой дядька?
- Да нет же, когда?
-Но он просил меня об этом еще в тот твой первый приезд.
- Ну, значит быть по сему.
- Вот Иван обрадуется! - все еще утирая слезы умиления приговаривал Николай Иванович.
Эту новость вскоре узнала вся кругловская родня и друзья, когда поздравляли друг друга по телефону с наступающим Новым годом. Спустя час, после того как куранты пробили полночь, объявив о начале Нового года, к ним начали съезжаться гости. Никто не усидел дома, желая непременно сегодня увидеть и порадоваться на молодых Кругловых, поздравить будущих бабушку и дедушку. Каждый прихватил со своего стола по яству. Таким образом, стол раздвигался и пополнялся продуктами вплоть до двух часов ночи, гостеприимно встречая очередных родственников. Произнесли тосты за здоровье будущих родителей и малыша, за здоровье бабушки, дедушки и прочей родни. Но лучше всех сказал Иван Иванович:
- Пусть моего будущего внучка-тезку любят все, как вы меня любите, и чтоб он отвечал тем же!
- Как ты? – добавила Екатерина Андреевна.
- А как же? Как я! Разве я вас всех не люблю? Или вы меня не люби-те? А не любите, так заставим! Так ведь, Иван-II? – обнял Иван Иванович Веронику за живот.
***
Прошло пять лет. За это время в семье Кругловых многое измени-лось.
Подрастал сын Ванюшка. Анфиса Петровна, успев порадоваться на счастье внучки и поводиться с правнуком, ушла из жизни с легким сердцем. Вероника, отсидев с сыном в декретном отпуске два года, вновь вышла на работу. Саша окончил курсы программистов, освоил компьютер. В стране еще только начиналась компьютеризация, и он не сидел без дела. Кроме того, он теперь управлял собственной машиной с ручным управлением. Им выделили отдельную благоустроенную квартиру.
В июле отпраздновали четырехлетие Ванюшки, а в августе Вероника собралась навестить родных вместе с сынишкой. Она вновь ждала ребенка. Саша в связи с загруженностью по работе поехать не смог.
Судьба подарила ей в этой поездке незабываемую встречу.
Поезд прибывал на станцию Н-ск, объявили стоянку в полчаса. Ванюшка запросился на улицу:
- Хочу мороженого.
Они вышли, купили мороженое и тихонько прогуливались по перрону. Вдруг Вероникино внимание привлек странный мужчина, он бежал им на-встречу, парусом раскинув полы курточки и разбросив руки, как бы хотел объять необъятное. Что-то очень знакомое было в его облике, улыбка до ушей, русые вьющиеся волосы. Он все ближе, ясные голубые глаза.
- Боже мой, Сережка, староста мой дорогой, откуда ты?
- А ты? Это сынишка? Вот не думал, не гадал встретить!
- А мы к родным едем… Да ты-то как? Рассказывай.
- Я тоже родителей навещал. Вот домой возвращаюсь. У меня тоже сын родился. А вы еще пополнения в семействе ждете? Где ты живешь Вероника?
- В Н-ске, а ты?
- А я совсем рядышком в Б-ске. Вероника, как жаль, у меня уже поезд объявили, это невозможно! Ни о чем не поговорили! Как ты?
- Я хорошо, замечательно, а ты, Сережка?
- У меня тоже все отлично! - уже убегая, на ходу оборачиваясь, кри-чал он.
- Я так рада была тебя видеть, Сергей, Гале привет передавай.
- Хорошо, передам, а ты своей половинке. Я тебя никогда не забуду, слышишь, Вероника?!
- И я тебя!
Сергей вскочил в вагон, состав тронулся, унося его в противоположную сторону, а он все махал ей рукой, улыбаясь. Она стояла растерянная, счастливая и одновременно несчастная, хотелось плакать. Отчего такая короткая встреча? Но ведь могло и ее не быть. А если бы она не вышла из вагона, если бы Ванька не запросил мороженого?
- Мама, мама, кто этот дяденька?
- Это очень хороший дяденька, дай ему Бог счастья и здоровья, - она присела перед Ванюшкой и поцеловала в щечки, - Как хорошо, что ты есть у меня!
- Мама, а почему у тебя в глазах слезы?
- Потому, что встретила этого дяденьку. Вот ты ходишь в детский сад и встречаешься там с разными ребятами. А я с этим дяденькой училась. Мы очень давно не виделись.
- А почему, когда я плачу, слезы по щекам катятся, а у тебя только в глазах стоят и не катятся?
- Это потому, что от радости, - она смахнула слезинки, - нам пора Ванюша, пойдем в вагон.
- Ну, пойдем.
Вернувшись на свое место, она все вспоминала подробности этой встречи до последней, мельчайшей подробности. Вдруг спохватилась чисто по-женски: «Ой, я, наверное, плохо выгляжу?!» Все пророчат, что будет девочка, а она забирает на время красоту у своей матери. Вероника вытащила из сумочки маленькое зеркальце и придирчиво осмотрела себя: «Да, красавица конечно! Но ведь он узнал издалека, значит, еще похожа сама на себя». На самом деле, эта беременность протекала как-то иначе, чем первая. Вероника очень изменилась внешне. Крупные пигментные пятна покрыли не только щеки и подбородок, ореолом легли вокруг губ, они же расползлись по шее и по рукам. Никогда с детства не знавшая веснушек, не страдавшая как другие девчонки от их присутствия весной, она теперь стала «рыженькой тетенькой», как называла себя в шутку.
Потом ей стало вдруг смешно от этой мелочи: «Неужели он, Сережка, способен сейчас также думать, что вдруг он плохо выглядит в ее глазах?» Стала анализировать, а как на самом деле выглядит он: «Тот же открытый взгляд и те же вихры-завитушки русых волос. Та же стремительная походка и курточка пузырем (он всегда бегал в одежках нараспашку). Милый мой, хороший, дорогой человек, пусть у тебя все будет хорошо!»
В родном районе ее ждала еще одна неожиданность: ее встречали всем семейством – отец, брат, невестка.
- Что это вы всей семьей? Подумаешь королева, добралась бы.
- Дядя Ваня в больнице, надо навестить, как раз и с тобой повидается, он будет рад, - ответил Валентин.
- А что случилось? – испугалась Вероника.
- То же, что и всегда - сердце, - сказал отец.
Пока шли в больницу, рассуждали, как прибежит он сейчас бегом со второго этажа (ничего в жизни он не умел делать медленно или кое-как), а ему нельзя сейчас перегрузок. Но вопреки ожиданиям Иван Иванович спустился медленно, весь какой-то поникший, потерянный. Он не обрадовался встрече с Вероникой. У нее болезненно защемило внутри. Какое-то тревожное предчувствие не давало покоя.
- Вероника, это ты что ли? – вдруг встрепенулся Иван Иванович, он виновато улыбался,- Ни за что бы не узнал, если б встретил на улице. Думаю, женщина какая-то чужая, да еще с ребенком. Ну что, тезка, как живешь? – обратился к Ванюшке. Тот спрятался матери за подол.
- Мамкин сынок, да? Ей Богу, прошел бы мимо, ты совсем другая стала, - не переставал удивляться Иван Иванович.
Спустя два дня, ранним утром, когда Вероника еще нежилась в по-стели со спящим Ванюшкой, пришел Валентин, присел рядом с постелью. Гладил Ванюшкины кудряшки, тихонько разговаривал с сестрой.
- Даже странно, сестренка, что ты уже ждешь второго ребенка. Ты для меня навсегда останешься маленькой. Помнишь, как мы с Игорем с тобой возились? То на горку, то на детский сеанс.
- Помню, конечно, вы всегда были моими няньками.
- А помнишь, как на прививки тебя в больницу возил на мотоцикле?
- Помню. Тогда еще мама была живая. Когда она меня водила туда, я капризничала и отказывалась их делать. А при тебе стеснялась, не хотела, чтобы ты подумал, что я трусиха.
- Ну как ты, сестренка?
- Все хорошо. Если бы было иначе, я бы не решилась родить второго ребенка.
- Ванюшка уже большой. Кого ждете, братика или сестренку?
- Кто будет, тот и будет – ребенок. Мы с Сашей не делим.
Вошел Григорий Иванович, присел у стола и, уронив голову на руки, вдруг заплакал, сотрясаясь всем телом. Брат с сестрой переглянулись в недоумении, спросили одновременно:
- Папа, что с тобой?
- Ваня умер.
На похоронах Вероника не плакала. Съехались все родственники, похоронно-поминальные хлопоты, разговоры с теми, кого давно не видели, как-то отвлекали от мыслей. Практически сразу после похорон, когда разъезжались все прибывшие, Вероника тоже собралась с Ванюшкой домой.
Накануне они долго беседовали с братом об участи отца. Вероника просила Валентина не оставлять его, какой бы ни был, он им отец. Сама обещала приехать, когда родится и подрастет маленький.
В поезде было время подумать неспешно о происшедшем. Она перебирала подробности последнего свидания с дядей Ваней и с грустью думала о том, что не зря ей тогда стало так тревожно на душе. «В нем будто надломился тот стержень жизнелюбия, смысла к жизни. Вот и закончилась еще одна книга жизни, перевернута последняя страница. Ты прожил достойно, дядя Ваня, мы все очень любили тебя и, будем помнить всю оставшуюся жизнь. Мы и проводили тебя достойно, приехали все, кто смог. Как странны, бывают совпадения, у Саши дядя тоже Иван Иванович, тот же характер и тоже больное сердце…» - рассуждала она под стук вагонных колес.
На вокзале ее встречал Саша с Иваном Ивановичем, они еще не знали о случившемся несчастье. Вероника едва увидела дядю Ваню, будто только теперь осознала в полной мере свою утрату. Прижавшись к его груди, горько и безутешно заплакала.
- Дочка, что с тобой, кто тебя обидел? А ну-ка, покажи того засранца, где, в поезде?
- Нет, что вы, дядя Ваня, никто меня не обидел, мой дядя Ваня умер.
- Иван Иванович?! Не может быть! Когда, почему ты не сообщила?
- Вы бы все равно не успели, он умер одиннадцатого, а двенадцатого мы его уже похоронили. Это же деревня, морга нет, держать нельзя было…
- Ах, Иван Иванович, тезка дорогой мой, вот горе-то горькое! Охо-хо-хо-хо, - продолжал сокрушаться Иван Иванович.
До самого дома угнетенно молчали. На площадке с почтовыми ящиками, Вероника задержалась:
- Саша, ты, почему почту не вынимал? Вон сколько скопилось, - она с трудом вытащила стопку плотно скрученных газет, собиралась уже за-крыть отверстие в ящике, но оттуда выпала открытка. Вероника подняла ее и прочитала вслух, - Круглову Александру Николаевичу. Странно, что это за послание? Почерк похож на мой собственный. Обратного адреса нет.
В левом углу открытки, там, где обычно расположен поздравительный текст, уже другим почерком было написано: «Ваша очередь №7 18.08.1988г.»
- Очередь какая-то, - рассуждала Вероника, - Саша, посмотри, что это?
- Так, шутка какая-то, - недоумевал и Саша.
До самого вечера, хлопоча по дому, Вероника мучительно соображала: «Что это за открытка, что за очередь? Мебель, подписка? Нет, это должно быть, связано с Сашей». Вдруг ее осенила догадка: «Это же протезы германской фирмы для Саши! Да, это было порядка пяти лет назад, он еще не соглашался их заказывать, не верил в успех мероприятия».
- Саша, Саша, новость у нас хорошая! – закричала Вероника, - Саша, я вспомнила, эта открытка - это же очередь на протезы для тебя. Уже совсем скоро пойдем на прием! Ты меня слышишь? – но, видя его безучастность, уже безрадостно добавила, - Ты, что же не рад? Я так ждала этого, я одна верила, ну вот же она: «Ваша очередь номер семь восемнадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года», - еще раз прочитала она открытку вслух.
- Да ерунда все это, вон уже одни протезы лежат, новенькие.
- То отечественные, а немцы народ педантичный, я видела по телевизору передачу, они там делают чудеса. Даже суставы искусственные делают, а у тебя коленные суставы не повреждены.
Вероника не ожидала, но с этого дня, с этой открытки в их семье начались постоянные споры «за» и «против». Но к назначенному дню она все же уговорила Сашу пойти на прием в реабилитационный центр. Он согласился с условием, что пойдет один. Вернулся воодушевленный, благодарил Веронику за ее настойчивость. Рассказывал, какие на самом деле он увидел там чудеса новейшей медицинской техники и оборудования. Как в подробностях снимали с него мерку, делали слепок. Показывали аналоги протезов, как они действуют, и какие у них возможности.
Теперь оставалось терпеливо ждать, когда вызовут на примерку. Но это ожидание было радостным, полным надежды.
В начале ноября у Кругловых родилась девочка. На семейном совете назвали ее Надей. Так просил Саша:
- Вера у нас есть, любовь есть, пускай будет Надежда, Надя, Надюшка.
- Пусть будет Надюшка.
С первых дней ее пребывания в семье Саша привязался к ней со всей отцовской любовью и заботой. Вероника спросила как-то:
- Ты Надюшку больше любишь, чем Ивана?
- Почему ты так решила?
- Ты с ним так не возился.
- Но она же девочка, из него я воспитываю мужчину, а девочку надо любить на сколько хватает сил. И я люблю ее равно как тебя.
- Никогда о таком не слышала. Ты со своей любовью не перестарайся, испортишь девчонку.
- Разве я испортил тебя оттого, что люблю больше жизни?
- Но меня ты так не балуешь.
- Ты просто не позволяешь. А еще я не могу тебя взять на ручки как Надюшку.
***
С утра завьюжило. Саша увел Ивана в детский сад, сам уехал по вызову настраивать компьютер. Раскапризничалась Надюшка, видно на непогоду, да еще зубки режутся. Вероника укуталась в ажурную шаль взяла ребенка на руки, включив телевизор, укачивала ее на руках. По телевизору передавали сводку новостей, из которой Вероника узнала о выводе Советских войск из Афганистана*.
- Боже мой, наконец-то! – воскликнула она. Теперь с нетерпением ждала домой мужа, чтобы поделиться этой новостью. Словно поняв волнение матери, опять захныкала Надюшка. На обед Саша не пришел, он появился лишь к вечеру вместе с Иваном и своим армейским дружком.
- Саша, новость какая…
- Мы слышали, Вероника, накрывай стол, сегодня будет прямая трансляция вывода, помянем с Николой всех наших.
Застолье затянулось до четырех часов утра. Вероника лишь немного посидела с мужчинами, пошла укладывать детей спать. Однополчане, налив стакан с водкой и положив на него ломоть хлеба в знак поминовения, молча пили горькую, каждый думал о своем пережитом. Потом за столом стало шумно, расслабившись, друзья вспоминали общих знакомых. То и дело из кухни доносилась «стрельба» из автомата. Вспоминали, делились пережитым, каждый на свой лад. Вероника поднялась, подоткнула спящим детям одеялки и, накинув халатик, вышла к мужчинам на кухню. Тихонько присела рядом:
- Ребята, я все понимаю, только вы потише, ночь на дворе, посторонним людям дела нет до ваших воспоминаний.
- Вероника, помяни вместе с нами наших друзей, - предложил Николай вместо ответа.
- Хорошо, помянем, - она подняла стопку наполненную мужем.
Выпили все трое молча. Саша уже заметно захмелел. Словно спохватившись, горячечно предложил:
- А теперь давайте за наших подруг, что идут с нами по жизни рядом. Кто ценит и ждет нас в любом виде. Кто, презрев все житейские блага, связал свою судьбу с нами, афганцами. Словом за тебя, Вероника, за Колину Олю.
- А я бы предложила еще за медицинских сестер, что были рядом с вами. За то, что они испытали на себе кровь и грязь, и ужас войны с неженским лицом. За матерей, что ждали вас, и может быть спасли своей верой от смерти.
- Спасибо, Вероника, что понимаешь нас.
- Все, ребята, за женщин я последнюю.
- Саня, и мне пора, Ольга там заждалась.
- Вот это ты, Коля, зря, мы тебя никуда не отпустим, ложитесь спать, места всем хватит. Ольге я давно позвонила, она не волнуется.
На том и решили. Условились, все вместе: мужчины, Ольга и Вероника сходят в ближайшие выходные и возложат цветы у «Вечного огня» в па-мять о погибших, пропавших без вести афганцах.
Через год после этих событий Кругловым вновь пришла открытка, подписанная уже собственноручно Сашей. Его приглашали в центр реабилитации для примерки долгожданных протезов.
Вернулся Саша в приподнятом настроении, спешно, не раздеваясь, начал разворачивать упакованную коробку с протезами:
- Вероника, иди, посмотри - это, в самом деле, чудо техники и медицины! Кроме мягкого, удобного крепления, на них подвижные суставы. Нужно просто привыкнуть к ним, научиться управлять.
Вероника радовалась вместе с мужем. Вечером, не удержавшись, прямо с работы приехали родители. Николай Иванович вместе с сыном читал инструкцию, примеряли протезы. Сидя на диване, Саша согласно инструкции постигал первые азы владения протезами. Женщины сначала смотрели на все эти усилия с любопытством и надеждой, но, вскоре не сговариваясь, вышли на кухню, чтобы не смущать Сашу в случае неудачи. Они прекрасно понимали, что от его желания ходить, до осуществления этой цели, пройдет немало времени, тренировок и упорного труда над собой. И действительно, вскоре уже из кухни они услышали глухой стук и сдавленный крик Александра. Первым желание было броситься и помочь, но женщины понимающе переглянувшись, не посмели входить обратно.
- Ничего, там Коля, он поможет, - уговаривая то ли себя, то ли Веронику, с болью во взгляде сказала Анна Сергеевна,
- Да, он должен сам справиться.
Накрыли ужинать и на семейном совете решили, что Саша пока не будет отвлекаться на работу, а займется тренировкой. Первые неудачи его нисколько не смутили. Он упорно твердил:
- Я буду ходить, что бы мне это ни стоило!
Уже прощаясь с родителями у двери, он шепнул отцу:
- Хочу женщинам к восьмому марта сделать подарок: выйду к ним с букетом роз на своих ногах, только пока молчок…
На следующий день он договорился с Вероникой, что будет заниматься днем в спальне за закрытыми дверями, и просил ее не входить без его просьбы. Каждый день, отведя поутру Ивана в детский сад, он запирался в спальне и занимался тренировками. Вероника слышала бесконечные падения, стоны, а порой и нецензурную брань, доносившуюся из спальни. Несколько раз порывалась войти, но не решалась, ведь она дала ему слово. Она видела, что эти тренировки отнимают у него все силы, моральные и физические, но старалась не подавать вида. Стучала она в дверь спальни лишь за тем, чтобы позвать мужа обедать. Уже через пять дней изнуряющих тренировок он попросил купить ему бинты. У Вероники больно сжалось сердце: «Натер кровавые мозоли», - догадалась она. Принесла из аптеки бинты и предложила свою помощь, он отказался наотрез:
- Все нормально, я сам, ты только маме ничего не говори.
- Саша, давай я хотя бы сама буду забирать Ванюшку из садика.
- Нет, мне так лучше, я хоть немного развеюсь.
Веронику радовало его упорство и мужество в достижении своей цели, поэтому она легко терпела, если Саша срывался иногда, позволяя себе резкий тон. Более того, вынося мусор, она не удержалась и развернула газеты, в которых Саша прятал свои кровавые бинты. Хотя она не видела его травмированные культи, легко догадалась, что раны там у него не шу-точные, думая при этом, что ее терпение ничто по сравнению с его физическими муками. Тайно от мужа она сходила в тот реабилитационный центр и побеседовала с врачом. Но о результатах своих переговоров пока молчала, надеясь, что все разрешится само собой в положительную сторону.
Наступило восьмое марта, приехали родители. Но Саша лишь сухо поздравил женщин с их праздником, оставаясь за столом мрачным и сдержанным. Казалось, что радовала его одна только Надюшка. Он не спускал ее с колен. Девчушка росла крепенькая, веселая. Голубые, круглые как у куклы глаза, маленький ротик бантиком и вьющиеся русые волосы поневоле привлекали внимание окружающих. Даже посторонние люди обращали на нее внимание: «Это чья такая кукла?» Она давно уже топала своими пухлыми ножками, потешно расставляя их по ширине плеч, как маленький матросик. К отцу на колени взбиралась, уверенно ступая на приступку для ног, протягивая к нему ручки. Довольно внятно лепетала. По крайней мере, Саша ее прекрасно понимал, т.к. уделял ей больше внимания.
Перед уходом родителей, сын долго беседовал с отцом, уединившись на кухне. Женщины вновь не смели им мешать.
- Вероника, что происходит, вы поссорились?
- Нет, почему вы так решили?
- Саша необычно холодный, таким он был сразу, когда мы при-везли его из госпиталя. Да и ты, я же вижу, у вас какая-то гнетущая атмосфера.
- Анна Сергеевна, он просто расстраивается из-за протезов, что не получается пока ходить…Ведь он так надеялся.
- Коля говорил. Может быть, и бог с ними, он и на коляске неплохо обходится?
- Это он сам должен решить, - слукавила Вероника. В глубине души она считала, что он должен научиться ходить, это нужно ему для преодоления себя и веры в себя с большой буквы.
Последующие дни после восьмого марта Саша не запирался в комнате и не надевал протезов, пребывая в мрачном состоянии. Вероника молчала выжидающе.
Утро пятнадцатого марта разразилось скандалом. По привычной для него схеме: уведя Ивана в детский сад, Саша вернулся домой и вновь заперся в комнате. Вероника прислушивалась напряженно, несколько раз подходила к закрытой двери: «Правильно ли я поступаю? Ни разу не предложила ему свою помощь, не выразила сочувствия. Но он ведь мужчина, именно поэтому я не хочу навязываться к нему со своими телячьими нежностями. Вновь из-за двери слышались сдавленные стоны и ругань мужа. Вероника отошла посмотреть, не проснулась ли Надюшка, как вдруг в запертую дверь Саши изнутри с грохотом ударилось что-то тяжелое, один раз, затем второй. Почти интуитивно догадалась: «Бросил протезы! Только бы не разбились! Сколько времени потрачено, сил и денег, мы на них едва собрали нужную сумму!» Вероника стояла в нерешительности посреди комнаты, когда дверь распахнулась, из проема выкатилась коляска с мужем. Он был в одних трусах с забинтованными культями. Сквозь бинты уже заметно сочилась кровь. Веронику больно резануло под ложечкой, но она сдержала свои эмоции. Саша сидел невероятно злой, в руках он держал протезы. Глядя куда-то помимо нее, он произнес сквозь зубы:
- Все бесполезно, выбрось их в мусоропровод!
- Я не сделаю это. Ты будешь ходить, - тихо, но твердо ответила Вероника.
- Хватит с меня геройства, я свое отвоевал там, в Афгане! Последний раз прошу тебя, выбрось их!
- Я не сделаю этого, ты меня не понимаешь?!
- Это ты меня не понимаешь, и понимать не желаешь! Ты это видела?! – с исказившей лицо гримасой он начал развязывать, раздирать бинты на культях ног. Вероника заплакала, отвернувшись.
- А, ты и смотреть на это не хочешь! Любой ценой лишь бы я по-шел? Что? Надоело жить с калекой, на люди не покажешься лишний раз, да?! Не пойдешь в ресторан, театр: молодая, красивая женщина и инвалид! Я тебя прекрасно понимаю!
- Замолчи сейчас же! Ты слышишь меня, замолчи! Я не заслужила упреков от тебя. Если тебе нужна моя поддержка, обратись за помощью, кто как не я пойдет тебе навстречу?! На другой случай у тебя есть родители, дядя Ваня, Коля, наконец. Но ты же молчишь, значит, решаешь проблему сам, - уже срываясь на крик, говорила она звенящим от волнения голосом.
- Что ж ты отвернулась? Посмотри!
- Я давно об этом знаю, давай еще маму пригласим и покажем ей это! А насчет того, чтоб ты пошел любой ценой, это нужно не только и не столько мне, как тебе самому. Ты себя должен переломить, а не меня. Я консультировалась в том центре, где мы получили эти протезы. Прошло много времени, твои ноги отвыкли от нагрузки, поэтому так травмируются старые шрамы. Нужно заниматься, нужно закалять ноги. Врач сказал, пока ты не набьешь на них мозоли, ходить не сможешь.
- Какие тебе еще нужны мозоли? Ты взгляни, они итак все в кровавых пузырях! Я тебе сказал, выбрось их, это бесполезные игрушки, пусть их сами немцы носят! – он в сердцах размахнулся и запустил одним протезом, а затем другим в балконную дверь. Со звоном рассыпалось стекло в раме. Откинув голову на спинку коляски, зажмурив глаза, без-вольно опустил руки.
Таких сцен в их семейной жизни не было с тех пор, как Саша называл себя обрубком. Вероника стремительно подошла к мужу, встала перед его коляской на колени, бережно взяла окровавленную культю:
- Ну, давай попробуем еще. Залечим все это хорошенько, а потом начнем заново. Доктор сказал, что если ты сейчас не пойдешь, то не пойдешь уже никогда. Купим костыли, первое время будешь подстраховываться, основной груз ляжет на руки, потом постепенно усилишь нагрузку на ноги, и все получится. Еще он сказал, что мозоли должны быть не кровавые, а как бы тебе это сказать, сухие, как натоптыши на пятках.
Сгоряча, оба не заметили, что из спальни, разбуженная их крика-ми и звуком посыпавшегося стекла, вышла заспанная и испуганная Надюшка. Постояв с минуту за спиной матери, она решительно затопала в сторону балконной двери и, подобрав один протез, уже семенила к отцу:
- Папа, тои нозки, воть, озьми.
С минуту взрослые глядели друг на друга, словно в оцепенении. Затем Саша, взяв протез, протянул к дочери руки:
- Иди ко мне, мое солнышко.
Но Надюшка, вместо того, чтобы забраться к отцу на колени, направилась было за вторым протезом. Вероника перехватила ребенка, молча подняла на руки.
- Вероника, умоляю, убери стекло, дай мне ее.
Она подала ребенка ему, он принял дочь в крепкие объятья:
- Вероника, родная, прости меня! Я буду ходить. Это просто минута слабости, - в его глазах светились слезы, – Не знаю, что на меня нашло, наваждение какое-то, - резко развернувшись, он вновь укатил в спальню, не хотелось, чтоб жена видела его таким.
Утром следующего дня она проснулась раньше мужа и стала смотреть на него спящего. Саша спал на спине, сложив руки на животе, в свободной позе разбросив забинтованные ноги. Вид его безмятежного выражения лица и маленькая жилка, пульсирующая в области сонной артерии, нежностью и теплом расплылись в груди: «Родной мой, самый близкий, любимый человек! Одно целое: не отнять и не прибавить. Все будет хорошо! Я в это верю! Все будет хорошо!»
______________________
* Вывод Советских войск из Афганистана 15.02.1989г.- 15 тыс.человек погибло, 300 чел. без вести пропавшие (официальная статистика) прим. автора
2010г.
© Copyright: Ирина Андреева Катова, 2015
Свидетельство о публикации №215111702006
Свидетельство о публикации №215111702006
Рецензии