Вспомни меня, глава 12

На какой-то момент Маринка вновь забылась, оказавшись словно вне времени и пространства. Здесь не было ни прошлого, ни настоящего, только она сама, только её существо, насквозь пронизанное ярким светом. И этот свет заполнял её, пропитывал каждую клеточку, насыщал золотым теплом. И дарил уверенность: всё будет хорошо, у них с Борво. Она просто не позволит случиться никакой беде, сбережёт, сохранит то сокровенное, что выросло в сердце…

Золотой поток вспыхнул ещё ярче, разросся, заполнив собой всё пространство, истончился в тонкую искрящуюся дымку и растаял. Маринка очнулась, распахнула ресницы и встретилась взглядом с Баженой. Тётушка сидела, прижав ладони к груди, и улыбалась. А по морщинистым щекам бежали слёзы.

  — Марушка… — чуть слышно прошептала она и торопливо утёрлась.

Маринка опустилась рядом, пытаясь отыскать в бажениных глазах ответ на то, что и так уже знала. А тётка лишь кивала тихонько, обняв своими маринкины руки, и свет лучился из её глаз — тёплый и золотой, — словно отражение того света, что только что заливал горницу.

Они ещё посидели так немного, молча, думая каждая о своём. Маринка поглядывала на Бажену, а та, с лёгкой улыбкой на губах, сидела, подперев щёку ладонью, и смотрела куда-то далеко-далеко. Вот вздохнула счастливо, перевела на Маринку мечтательный взгляд и тут же, очнувшись от грёз, заволновалась:

  — Марушка, ты ж голодная поди, а я тут расселась… — и кинулась к печке, не слушая маринкиных возражений.

Девушка поднялась следом, вся ещё в своих мыслях, и уже привычно принялась помогать. Пока Бажена вытаскивала из печи горшок и разливала щи, Маринка достала ложки и нарезала хлеб. Приняв из рук Бажены полные плошки, поставила их на стол и, усадив тётушку на лавку, сбегала в сени и принесла кувшин с квасом. Разлила янтарный напиток по кружкам и с наслаждением вдохнула его медовую сладость. Как же хорошо! И казалось в тот миг, что уже давно ей не было так хорошо.

Маринка с наслаждением ела баженины щи — такие вкусные! — и благодарно улыбалась доброй женщине. И всё вспоминала минувшее утро, вернувшееся к ней прошлое и потом… объятия Борво, его поцелуи… и снова кругом шла голова.

Она вновь так замечталась, что не заметила, как Бажена убрала со стола.

  — Дочка, — тихонько позвала та, и Маринка смутилась, очнувшись от сладких грёз. — Молочка выпьешь? Такое вкусное у Белянки молочко…

 — Нет, тётушка, — замотала Маринка головой, — нет, наелась уже, спасибо.

  — Ну тогда попозже чуток, — ласково согласилась Бажена. — Может отдохнёшь тогда?

  — Нет, нет, — засмеялась Маринка, поднимаясь. Какое там отдыхать! Она не только не устала, но, казалось, что сил ещё и прибавилось. — Давай-ка я лучше воды принесу, — и, подхватив пустое ведро, побежала во двор.

Палаш заскулил, завилял хвостом, рванулся, привстав на задние лапы.

  — Побегать хочешь, Палашик? — тот гавкнул и затоптался нетерпеливо. — Сейчас, мой хороший.

Щёлкнул замок на широком ошейнике, и уже через миг с громким лаем пёс понёсся по лужайке. Огромный, лохматый, оказываясь на свободе, Палаш из грозного становился по-щенячьи дурашливым, летал стрелой, закладывая виражи, припадал на лапы, рычал и вновь срывался с места. Маринка ещё и подзадоривала его, когда пёс оказывался рядом: «Ай, поймаю!», и смеялась до слёз, глядя, как этот лохматый телёнок удирает со всех ног.

— Тётушка, я Палаша отпустила, пусть побегает, — Маринка поставила полное ведро у печи и обернулась к Бажене. Та сидела у окна за прялкой, тонкие пальцы ловко скручивали нить.

  — Пусть, пусть, Марушка, — улыбнулась тётка, — он ведь ещё молодой совсем, Борво его прошлым летом вот таким комком принёс, — она показала раскрытую ладонь и тут же вновь взялась за пряжу. — Тяжело ему долго на цепи-то, — и тут же перевела разговор: — Садись, Марушка, вышивать-то помнишь как?

Она кивнула на аккуратно свёрнутую белую ткань, лежащую рядом с ней на лавке, а Маринка растерянно пожала плечами: в этой жизни вышивала она лишь на уроках домашнего хозяйства в школе, да и то всего пару раз.

  — А что это? — спросила девушка, но, когда подошла ближе, разглядела широкую горловину и догадалась.

  — Рубаха Борво, — подтвердила Бажена, — я давеча сшила. Теперь расшить её надобно, но только твоей рукой.

  — Почему моей? — прижав рубаху к груди, Маринка опустилась на лавку рядом с тёткой. Та глянула удивлённо:

  — А как же, дочка? Узор обережный только жена положить может.

  — Обережный? — переспросила Маринка, догадываясь, что и тут кроется что-то важное, волшебное и таинственное. Что-то, не доступное пониманию, что можно лишь почувствовать.

Бажена кивнула, и Маринка развернула рубаху. Разгладила на коленях, ощущая ладонями грубость новой ткани, ещё не пропитанной трудовым потом, не смягчённой стиркой, не вытертой временем. Плотная, шершавая, широкая, рубаха была очень под стать Борво, и Маринке так захотелось вышить её красиво, вложить в затейливый узор всю свою любовь, всю силу, дарованную ей природой. И как знать, быть может когда-то сила эта отведёт роковой удар, остановит руку, несущую смерть? Маринка вспомнила о зароке, и душа её в миг захолодела:, а вдруг она не сможет, вдруг ничего не получится? Ведь как сделать то, чего не умеешь?

  — А ты не бойся, дочка, — угадав её мысли, улыбнулась Бажена, — авось руки-то сами вспомнят, — и протянула Маринке полотняный мешочек с крашеными нитками и воткнутой в плотную подушечку иглой.

А и правда, подумалось Маринке, чего бояться — ну не выйдет сразу, разве это беда? Она будет стараться, и всё непременно получится, как тогда, в Медовом Яре, когда руки словно сами собой сплели чудесный венок. Пальцы ловко вдели красную нить в игольное ушко, но прежде, чем сделать первый стежок, Маринка задумчиво оглядела рубаху: что она вышьет, каким должен быть её узор? Быть может, нужно что-то особенное? Она глянула на Бажену, но та лишь покачала головой.

  — Просто представь, Марушка, — ответила на маринкин немой вопрос.

Просто представь, повторила про себя Маринка и прикрыла глаза. И тут же увидела его: две гордые птицы раскинули мощные крылья, соперничая в стремительном полёте, взвихрился, закручиваясь в тугие спирали, воздух… Подхватив рубаху, Маринка подбежала к столу, разложила её на скатерти, старательно разгладила ладонями. Открыла печную дверцу, вынула совком немного остывших углей и высыпала на железную обивку под топкой. Раскидала пальцами и воскликнула радостно, увидев то, что было нужно: длинный уголёк с тонким, будто срезанным краем. Взяв его, ещё тёплый, двумя пальцами, Маринка повернулась к столу, а Бажена вдруг глухо охнула и, бросив веретено, кинулась к ней.

  — Опять ты за своё! — выдала вдруг, и Маринка замерла на месте, не понимая. Тётка сгребла со стола рубаху и спрятала за спину: — Не дам!

  — Тётушка, ты чего?

  — Как чего? — вытаращилась Бажена. — Удумала — углём рисовать, — и добавила тише, отведя взгляд в сторону: — И как я могла забыть…

 — Что забыть? — Маринка продолжала стоять у печки, непонимающе глядя на всполошившуюся вдруг Бажену.

Тётка глянула исподлобья, но только махнула рукой:

  — Ничего, дочка, не слушай меня… его же не отстираешь потом. Убери, а я тебе принесу кое-что, — и заторопилась к лестнице.

Маринка, проводив тётку взглядом, смела в совок рассыпанные угольки и, забросив их обратно, задумалась. О чём же таком Бажена едва не проговорилась? Должно быть о чём-то из прошлой жизни, чего Маринка пока не знает. На миг в сердце вползла тревога, но девушка поспешила прогнать непрошенную гостью: наверное, она уже делала так раньше, вот Бажена и вспомнила. Вздохнув облегчённо, Маринка закрыла дверцу и, глянув на почерневшие пальцы, улыбнулась: кто знает, сколько мужниных рубах она перепачкала когда-то.

  — Вот, держи, — раздалось сверху лестницы — Бажена, вытянув руку, спускалась по ступенькам. Что она держала в сжатых пальцах, Маринка разглядеть не могла и потому пошла навстречу. — Держи, — повторила запыхавшаяся тётка и сунула Маринке в руку красный маслянистый кусочек.

  — Воск? — повертев кусочек в пальцах, спросила Маринка, и Бажена кивнула:

  — Да, крашеный. Им рисуй.

  — Ладно, — улыбнулась Маринка и протянула руку за рубахой. Но Бажена вновь убрала её за спину и указала на перемазанные руки:

  — Отмой сперва.

  — Ой, и правда, — засмеялась Маринка.

И вскоре чудный рисунок начал оживать под её пальцами, и теперь девушка не сомневалась: она рисовала раньше. Восковой катыш скользил по ткани, выводя линии и изгибы — вот отважная птица взмахнула мощными крыльями, приоткрылся в призывном кличе хищно загнутый клюв, сверкнул остро зоркий глаз… Бажена, забыв о прялке, стояла позади и, боясь дышать, восхищённо смотрела на то, что творили маринкины руки. А та, забыв обо всём, рисовала… И лишь когда лёг на ткань последний завиток, перевела дыхание и провела рукой по глазам, не веря самой себе.

  — Ах, красота какая! — восхищённо вздохнула Бажена.

  — Тётушка, — обернулась Маринка, — у меня ведь и прежде это было, правда?

  — Было, Марушка, было, — подтвердила Бажена, — рисовать ты была мастерица. Ну, вышьешь теперь?

Маринка, вдохновлённая, радостно кивнула и, забрав со стола рубаху, присела на лавку и подала подошедшей Бажене упавшее веретено.

  — Вот спасибо, дочка, — смущённо улыбнулась тётка, садясь рядом, — ты уж не сердись, что я так…

 — Ну что ты, тётушка, и в мыслях не было.

Ей уже не терпелось приняться за вышивание, и Маринка, завязав на нитке узелок, сделала первый стежок. Нить потекла за иглой, и, хоть подрагивали пальцы, стежок за стежком расплывчатые очертания становились ярче, объёмнее. И сама Маринка с каждым движением смелела и наполнялась радостью, глядя на свою работу.

  — Тётушка, смотри, смотри, — то и дело оборачивалась она к Бажене, и тётка, улыбаясь ласково, кивала:

  — Хорошо, доченька, очень хорошо.

Маринка сияла и старалась пуще прежнего, представляя, как Борво наденет эту рубаху, как будет чувствовать тепло её рук, её любовь… Мысли вновь завертелись, возвращая Маринке недавние чувства и воспоминания. Руки, вспомнившие знакомое некогда дело, продолжали священнодействовать, а вот душа маринкина была уже не здесь. Душа её, словно вольная птица, полетела вперёд, навстречу тому, кого теперь ждала всегда. В груди затрепетало, разгораясь, горячее пламя — теперь к ней всё вернётся, все прежние воспоминания, вся прежняя жизнь. Свяжутся воедино все ниточки. Жар в сердце стал ещё сильнее, и Маринка почувствовала, как вспыхнули румянцем щёки. Нитка запуталась вдруг, девушка дёрнула, машинально глянув на вышивку… и тут мелькнуло перед глазами что-то другое — смутное, неуловимое, ещё не разгаданное, — кольнуло в сердце, махом умерив разгоревшуюся радость, и заскребло тоскливо, напоминая о чем-то… Птица души перевернулась в полёте, беспомощно забила крыльями, сопротивляясь холодному потоку, вскрикнула жалостливо и упала в высокую траву…

Маринка дёрнулась, словно от удара, прижала ладонь к зашедшемуся сердцу и поймала испуганный взгляд Бажены.

— Что с тобой, дочка?

Маринка замотала головой, сама не в силах понять перемену своих чувств, поднялась в смятении и отошла к окну. Лёгкий ветерок обласкал лицо, словно успокаивал, но мысли лихорадочно вертелись в голове, выискивая то, что вселило тревогу.

— Я что-то забыла… — пробормотала она, глядя в одну точку.

Бажена неслышно подошла сзади, тихонько коснулась её плеча, и Маринка обернулась.

— Я что-то забыла.

Тётка сдвинула брови и задумчиво отвела взгляд, а Маринку вдруг осенило. Сорвавшись с места, она пролетела к лестнице и взбежала наверх. Взгляд прилип к запертой двери, а сердце, кажется, остановилось. Вот она, еще неразгаданная тайна. Последняя ли? Сердце больно толкнулось в рёбра, возобновляя свой ход, дыхание всхлипом вырвалось из груди. Почему ей вдруг стало так страшно? Почему ей кажется, что за этой дверью таится что-то, что выдержать не достанет сил? Но и неведение невыносимо. Что же там такое?

В повисшей тишине вдруг пронзительно скрипнула ступенька, и Маринка резко оглянулась — Бажена, с побелевшим лицом, замерла на середине лестницы. Вцепившись в перила, она не отводила от Маринки взгляда, и в глазах её было столько боли, что девушка, не в силах выносить её, опустила ресницы. Сейчас в ней боролись два чувства: желание узнать и жалость к Бажене. Маринка стиснула пальцы, так, что ногти впились в ладони, вновь посмотрела на злосчастную дверь… и отступила. Она не имеет права мучить Бажену, бедная женщина и так настрадалась за последние дни. Нужно поговорить с Борво, когда он вернётся, просто ещё немного подождать. Через силу, одними губами, Маринка улыбнулась тётке и стала было спускаться, но Бажена вдруг сама подалась навстречу. Глянула на Маринку и, кивнув на дверь, сказала как-то безжизненно:

— Пойдём…

Она шагнула вперёд решительно, а у Маринки мигом пересохло во рту. Не в силах сдвинуться с места, она стояла истуканом и смотрела, как тётка подходит к заветной двери, шарит в кармане передника и достаёт ключ на тонком кожаном ремешке, вставляет его в замок, поворачивает…

Бажена толкнула створку, и в коридор ворвался поток солнечного света, уже по вечернему мягкого, отступила чуть в сторону и вновь посмотрела на Маринку. Она ничего не говорила, просто стояла в луче света и смотрела, и Маринка поняла, что нужно идти. Как бы не было страшно, нужно идти. Нужно выпить приготовленную ей чашу до дна, до последней капельки, иного не остаётся. И она пошла, на ватных ногах, почти не дыша… И с каждым шагом всё больнее билось измученное сердце, всё сильней холодели руки, всё сильней сводило горло судорогой предчувствия… Она уже почти знала…

С лица Бажены сбежали все краски, плотно сжатые губы дрожали, а пальцы стискивали зажатый в руках замок. Она хотела что-то сказать, но видно не нашла слов и понуро опустила голову. Маринка с трудом вдохнула, и воздух оцарапал грудь, у самого порога прикрыла глаза, всего на миг, перед отчаянным прыжком… и шагнула вперед. А, едва оказалась внутри, замерла и медленно обвела взглядом комнату: новые лавки вдоль стен, потемневшие от времени, небольшой разноцветный сундучок в углу, рядом лошадка-качалка, маленькая, но словно живая, и светлая грива полощется на ветру; а на скамеечке у окна расписная люлька, с края которой свешивается маленькая расшитая рубашечка…

Словно зачарованная, Маринка протянула руку и пошла к окну. Подойдя к скамейке, остановилась, опустилась на колени и коснулась люльки рукой. И закричала, забилась, схватившись за живот, мелькнуло перед взором перекошенное злобой лицо и чёрные, как угли, глаза. Грудь сдавило, обожгло, ледяная рука сжала горло, и крик захлебнулся. Сознание помутилось, только руки всё так же судорожно цеплялись за ткань платья. И единственная мысль в голове: малыш, мой малыш…

Очнулась Маринка в своей кровати. Села, непонимающе глянула на обеспокоенного Борво… и в этот миг память вернулась. Прижав ладони к губам, пытаясь заглушить рвущуюся наружу боль, Маринка упала в объятия мужа и наконец прорвалась слезами. Борво сжал её крепче, замкнул спасительное кольцо рук и прижался щекой к виску. И что-то шептал, пока Маринка отчаянно выплёскивала своё горе. Она была ошеломлена: за мгновение до того, как ступила в таинственную комнату, она успела понять, что там, и даже была готова, как ей показалось. Но боль, сокрытая в ней, материнская, будто взорвала её изнутри. То не были воспоминания о прошлом — лишь чёрные глаза на перекошенном лице по-прежнему стояли перед внутренним взором, —, но то были чувства, те, что она испытала когда-то.

Когда в комнату, держа в руках дымящуюся кружку, тихонько вошла Бажена, Маринка всё ещё плакала. Тётка медленно прошла к окну и с тяжким вздохом опустилась на лавку. Поставила кружку рядом с собой, всхлипнула, не удержавшись, и спрятала лицо в ладонях.

— Ну вы хоть не обе разом, — недовольно отозвался Борво, и Бажена торопливо закивала, вытирая глаза.

Маринка, умолкнув от неожиданности, непонимающе посмотрела на мужа, обернулась и поймала затравленный взгляд Бажены. Та дрожащей рукой подняла кружку и протянула девушке:

— Выпей, дочка, — с трудом выговорила дрожащими губами.

Борво поднялся и развернулся к двери, широкие плечи опустились.

— Зачем повела её туда? — спросил, не оборачиваясь, и от раскатившейся в его голосе грозы, бедная женщина сжалась.

Маринка, как раз подносившая кружку к губам, обернулась на мужа и резко поднялась следом. Покачнулась, расплескав отвар, и схватилась за мужнину рубаху. Борво тут же развернулся, подхватил, а Маринка умоляюще заглянула в его глаза.

— Не надо, милый, не сердись, — прошептала она, — я должна была знать.

— Как ты, дочка? Может, за Ведиславом послать? — прошелестела сзади Бажена, и Маринка, обернувшись, увидела, как тётка, сама едва живая, с трудом поднялась с лавки.

— Нет, тётушка, не надо, — и попыталась улыбнуться. Снова посмотрела на мужа и тихонько перевела дыхание — жёсткий взгляд его ещё не смягчился, но гроза, похоже, отступила.

— Пойди, Бажена, — негромко сказал Борво, и тётка, сгорбившись по-старушечьи, пошла к двери.

Сердце маринкино сжалось при взгляде на поникшие плечи, виновато опущенную голову бедной женщины. Девушка дёрнулась было к ней, но Борво удержал, сжав маринкину руку.

— Борво… — с мольбой вскинулась она, но муж, отступив, лишь плотней прикрыл за Баженой дверь и обернулся.

— Ложись-ка спать.

  — Борво, подожди, прошу тебя, — Маринка схватила его руку и сжала в ладонях, — не надо так с ней.

Душа рвалась от жалости, усиливая недавнюю боль, и слёзы вновь заблестели в ещё не высохших глазах. Борво молчал, глядя в сторону, но руки не отнял и Маринка поняла, что он готов её выслушать.

  — Бажена всё правильно сделала, — продолжила она, пытаясь заглянуть мужу в глаза, и он всё же обернулся.

  — Правильно? — проговорил, сильнее сдвинув брови. — А ты знаешь, какой я нашёл тебя там? — он кивнул в сторону таинственной комнаты и, сжав маринкины плечи, придвинулся вплотную. — Что было бы, если бы я опять тебя потерял?

  — Да, милый, ты прав, — прошептала она, не в силах отвести взгляд от потемневших глаз мужа. Ко всему прибавилась и его боль, и груз, легший на сердце, показался невыносимым…, но лишь на мгновение. Как бы не было больно и страшно, это её путь, как сказал ей однажды отец Ведислав, и только она решает, каким ему быть. Сейчас она решила разгадать все тайны, потому и пошла к закрытой двери. — Я выдержу, Борво, и не такое выдержу, — продолжила Маринка уже увереннее, — но я должна знать, таишь ли ты от меня ещё что-то?

  — Таю? — глухо переспросил Борво и чуть отступил, вглядываясь в маринкино лицо. — Что мне таить от тебя, родная? Я лишь хотел от боли тебя избавить.

  — Я знаю, милый, знаю, — он отступил лишь на шаг и всё ещё сжимал ладонями её плечи, но даже это расстояние показалось Маринке огромным — настолько, что она бросилась мужу на шею, прижалась, стремясь прирасти, проникнуть в него всем своим существом. И лишь когда сомкнулись за спиной его руки, вздохнула облегчённо — Борво рядом, он всегда будет рядом, а значит, ей ничего не страшно. — Прости, прости меня, — зашептала она, торопясь высказать всё, что скопилось, — за то, что против воли ушла к Ведиславу, и за то, что сегодня… — голос дрогнул, но Маринка, прогоняя вновь подступившие слёзы, лишь вдохнула поглубже и повторила в который раз: — Но я должна была знать. Бажена не виновата, Борво, поговори с ней, прошу тебя. Пожалуйста…

Борво молчал, и Маринка отчаянно молилась за несчастную Бажену. Каково ей сейчас одной там, внизу? И чувства мужа она понимала, и за него душа болела не меньше — но мысль о раздоре, причиной которого она стала, жгла огнём.

  — Борво… — шепнула вновь, теряя надежду, уже готовая просить позволить хотя бы ей спуститься вниз, но тут услышала:

  — Хорошо, будь по твоему.

Борво разомкнул руки, и сейчас отступила Маринка, отпуская его. Ещё оно мгновение они смотрели друг на друга: он, вглядываясь в бледное лицо жены, боясь оставить её одну, а она с надеждой и спрятанным в глубине глаз беспокойством.

  — Ты пока ложись, — сказал Борво, прежде, чем повернуться к двери, и Маринка послушно присела на кровать, зная, что до его возвращения всё равно не заснёт…

Минуты тянулись бесконечно, а большая кровать казалась такой холодной. Снизу не доносилось ни звука, но Маринка, понимая, что там всё спокойно, всё же не могла сдержать волнения. Стоило сомкнуть веки, воображение рисовало ужасные картины, и девушка едва сдерживалась, чтобы не броситься вниз, всё-таки убедиться, что ничего не случилось. Устав лежать, она выбралась из постели и принялась ходить по комнате, пытаясь хоть как-то отвлечься. Но от мыслей, одолевающих её, избавиться не удавалось. Ну где же Борво, почему так долго? Ещё немного и от беспокойства она сойдёт с ума… Но в этот миг на лестнице послышались шаги и тихие голоса. Маринка прильнула к двери и, успев разобрать слова Бажены: «Доброй ночи, сынок», перевела дыхание.