Не убий!

Посвящаю своей бабушке, Васильевой Александре Васильевне.

     Баба Вера досадливо поморщилась. Присела на скамеечку у дома. Возле этой скамеечки, под большим сиреневым кустом, где ещё с прошлой весны были накиданы доски да щепы, приспособила себе гнездо Мурка и принесла котят. Уж как следила за своей кошкой баба Вера, чтобы в нужный момент выхватить у неё приплод и отнести к пруду! Но не вышло по-бабавериному. Мурка благополучно родила без посторонних глаз. Теперь котята побыли с мамой, попили молочка и лежали. Довольные. У бабы Веры не поднялась рука отнять их у кошки. Поздно! Старуха лишь качала головой да вздыхала, машинально отгоняя комаров от лица. Что теперь с ними делать? Отдать ли кому? Да у всей деревни такого добра… Ах! Баба Вера пуще рассердилась на себя за нерасторопность.

     Закат подходил к дальним домам деревни. Воздух был ещё светел и чист, но кое-где мягкой тенью проявлялись сумерки. Темнела вода в лужах. Шелестели тоненько яблони, предчувствуя прохладу. С гряд, из-под широких листьев в канавах, с низин поднимался серый туман. Словно хозяин ночи, быстро и уверенно занял туман всё пространство.

     С этим туманом у бабы Веры были особые отношения. Они зародились давно, много лет назад, когда баба Вера была ещё девчонкой лет шестнадцати. Верочкой.

                ***

     Из родного села фашисты угоняли молодежь в Германию. Под аккомпанемент материнского воя, лай собак и какую-то нелепую весёленькую мелодию немецкие солдаты усаживали молодых людей на обоз. На обозе – до города. Там пересадка в жесткий, пахнущий страхом вагон и – в неизвестность!

     Верочка оказалась на последней телеге обоза. Её мама, со слепыми от отчаяния глазами, всё пристраивала рядом с дочкой затрёпанный узелок. Всё пыталась что-то сказать, но слова умирали. Вцепившись в детские коленки, женщина молчала. И Верочка молчала. Душа превращалась в льдинку.
     Тронулись. Взгляд ловил любимые уголки деревни, дома, цветущие кусты… Память готовилась это сохранить. Льдинка росла.

     Выехали за околицу. Закат подходил к дальним деревьям за полем. Тихо из-под колес обоза тонким дымком поднимался туман, смешивался с теплым дыханием лошадей.

     На каждой телеге обоза сидел немец с оружием: винтовкой или ружьём… Верочка не понимала. На некоторых телегах было несколько охранников. Люди, уставшие от страданий, не пытались сопротивляться, притихли в забытьи. Чтобы как-то унять тоску, Верочка стала разглядывать «своего» немца. Он сидел рядом с ней, совсем близко, и, казалось, дремал. Это был мужик лет сорока, белобрысый, белобровый. Кое-где пряди его волос и щетина в свете заката казались рыжими. Внезапно немец открыл глаза, крепче сжал ружьё, огляделся. Посмотрел на Верочку. Перевёл взгляд в поле. Медленно вздохнул, снова глянул на девчонку, но уже как-то грозно. Отвернулся.

     Вера бесшумно сползла с телеги. Ступни почувствовали комковатую холодную землю. Девчонка дрожала и не спускала глаз с мятой шинели немца. Белобрысая голова его ещё раз повернулась в сторону, где стояла Верочка, и исчезла в туманных сумерках.

    Медленно-медленно удалялся обоз от Верочки. Ещё были слышны чьи-то голоса, стоны, скрип колёс и фырканье лошадей. Верочке бы убежать, спрятаться! Но она словно застыла на пустой дороге. Всё вглядывалась в темноту: не покажется ли шинель? Так она стояла. Долго. Лишь серый туман обволакивал её тело, укутывал, словно маминым платом…

                ***

     Баба Вера снова вздохнула и покачала головой. Но досада ушла. Старуха взглянула на котят. Тёмные морщины на её лице стали глубже. Это баба Вера улыбалась: «Ишь ты! Ещё слепые, а к мамке ластятся!» Мурка строго посмотрела на хозяйку, прикрывая детей широкой мохнатой лапой. Но эта Муркина строгость была уже не тревожной, а доброй.

     Баба Вера стряхнула с передника мошек, жучков, упавших туда с сиреневого куста, медленно поднялась и так же медленно пошла в дом. Посреди горницы, на старом круглом столе, ждал бабу Веру её верный друг самовар.