Жар-птица

В коридоре травмпункта возник какой-то шум. Он был как взрыв с продолжением. Доктор, не отрывая глаз от медицинской карты больного, в которую молниеносно вносил каракули, невозмутимо спросил: «Что там такое?..» Медсестра подскочила с места, чтобы узнать, как дверь распахнулась, и в кабинет втащили «желеобразную» женщину с поднятой вверх рукой, на кисти которой болтались окровавленные бинты. Она вопила: «Мой палец!.. Мой палец!.. Мои птички!.. Мои птички!.. Я без них не смогу жить!.. Мои птички!.. Мои птички!..» «Истеричка», — буркнул доктор, приказно бросил: «Привести в чувства», — и продолжил невозмутимо писать.
Женщину перетащили в процедурную, сделали укол, и вскоре та успокоилась. Только после этого доктор подошел к пострадавшей и осмотрел рану. Полосной разрез вдоль указательного пальца с переходом в ладонь. «Обработайте! Приготовьте к операции», — скомандовал он. Медсестрички засуетились.
Операция шла час. Врач сделал все возможное, чтобы и палец мог выполнять свои функции и не был заметен шрам. Сам забинтовал и только после этого взглянул в лицо пациентки. «Жуть». Лицо — с черно-красными разводами от черной подводки для глаз, туши для ресниц и красной помады для губ после обильных слез и истерических возлияний. «Оксана, — обратился доктор к медсестре. — Обработайте лицо… Приведите в надлежащий вид… Ей же по улице идти… Запишите все в карточку…». И вышел.
В соседнем кабинете никого не было. Там давно закончился прием. Он лег на кушетку, чтобы теперь себя привести в надлежащее состояние. «Как еще много больных, которых надо принять! Как плохо стоять последним в графике, когда пациенты от коллеги перетекают к тебе! Их жаль, а кто меня пожалеет? Особенно после таких...» Он на минуту забылся…
На другой день «необычная пациентка» должна прийти на прием. Странное дело: доктор с «нездоровым азартом» ждал ее появления. «Любопытно увидеть истинное лицо этой “птичницы”». Никогда еще не было такого, чтобы он встречал взглядом каждого больного. (Тратить даже доли секунды на этот «взгляд» нет времени. Из этих долей секунд складываются минуты, которые могут пойти на какого-нибудь крайнего пациента, «выходящего за график приема».) И вот наконец появилась она. У всех, находящихся в кабинете, на секунду случился электрошок.
Существо в длинном сарафане канареечного цвета, с рыжими волосами и лицом со старинного портрета впорхнуло в кабинет. Это было живое произведение искусства. Первым пришел в себя доктор. «Пройдите», — выдавил он и указал на процедурный кабинет. Сестрички продолжали находиться в «кардиошоке». Врач осмотрел шов и сам произвел все необходимые действия, хотя перевязками лично не занимался. (Не царское это дело.) Проводил пациентку к стулу у докторского стола — чего тоже никогда не делал — и легким нажимом на плечо усадил.
Он задавал вопросы больной, но при этом взгляд его перескакивал с кулона на сережки. (Изящное украшение, изображавшее птицу, похожую на павлина, словно магнит, приковало взгляд.)
Оксана, сидя напротив доктора, могла следить только за движением его глаз, которые скользили то по лицу пациентки, то по ее груди. Еще не вышедшая из амнезии медсестричка не понимала, что происходит с доктором, а его непонятные «взглядоискания» вызывали у нее крайнее изумление. Чтобы удовлетворить его, она нарочно «забыла» отдать больной «направления» на анализы, чтобы иметь возможность выйди за ней в коридор и получше ее рассмотреть. Когда же они оказались лицом к лицу, Оксана забыла про грудь, которая, по ее мнению, соблазнила доктора и сделала его невменяемым, чего никогда за этим «декомпенсированным эскулапом» (как его в шутку называли коллеги) не наблюдалось. Взгляд ее приковали ювелирные украшения. Как завороженная, она смотрела на кулон в виде птицы, гордо красующийся на шее, и сережки-птички, порхающие под мочками ушей. Они сияли волшебным светом, околдовывали и лишали разума.
Оксана лепетала, как школьница, не выучившая урок, сбивчиво объясняя обладательнице такой роскоши, куда и в какой час надо идти, чтобы сдать анализы. Та же, не вникая в суть невнятной речи медсестры, выдернула маленькие полоски бумаги из ее руки, резко развернулась и, махнув шелком юбки, как хвостом птицы, скрылась из вида.
 Вернувшись в кабинет, где доктор уже занимался следующим больным, Оксана тяжело опустилась на стул и с глубоким разочарованием, похожим на отчаяние, произнесла: «Даже спасибо не сказала…» «Сказала», — бросила из процедурной напарница.
С этого дня в кабинете стало твориться что-то невообразимое: все «в полной секретности» от каждого ждали только одну больную — и она не разочаровывала «травматиков». «В благодарность» за «теплый прием» «Жар-птица» (так стали звать больную), удивляла их каким-нибудь сюрпризом: шоколадкой, коробочкой конфет, баночкой чая и даже кофе с непременным изображением волшебной птицы, родственницей обычному павлину, но превосходящей его по сказочной красоте; ошеломительным нарядом с неизменными оттенками желтого в гамме расцветок, манерой и многим другим, чем не обладают заурядные люди в этой ничем не примечательной провинции. Единственным постоянством в этом калейдоскопе чувств, эмоций, красок и событий были ювелирные украшения в виде птиц.
Доктор так скрупулезно лечил «Жар-птицу», что она стала «родной» не только для работников этого кабинета. На «чайный огонек» после смены любили заглянуть «соседи» и посмаковать волнующую тему. Вопрос: Почему процесс лечения идет так долго? Какие возникли осложнения? — «волновал» каждого. Всем нравилась «игра» в «лечение», спонтанно возникшая в серых буднях больничного бытия. Сестрички откровенно ревновали «своего» доктора к пациентке, но их успокаивало одно: они — за мужем, а он — женат. Доктор же впервые столкнулся с уникальностью, которая в мусоре типажей и ран — как бриллиант в куче графита.
Это был для него эксклюзив человеческого совершенства. Он никогда не встречал ничего подобного. Все было серо, однотипно и безлико. А эта — как Нефертити среди экспонатов остановившегося времени. Может, «египетская царица» и не обладала идеальной красотой, но несовершенство ее не портило. Рыжие волосы, казавшиеся огненными при вечернем освещении, сказочно-золотистыми становились при дневном. Глаза волшебным образом меняли цвет — от серо-зеленого до изумрудного. Неброский, но четкий макияж наделял загадочностью и притягательностью. Нос, может, и был чуть длинноват, но он не утяжелял форм лица. Легкие веснушки придавали некий шарм, а всегда алые губы напоминали лепестки роз. Красивую фигуру еще более подчеркивал удлиненный наряд. Но главное — в ней было то, чего не было в других: непостижимая тайна.
Вечерами, если доктор не спешил после (всегда тяжелой) смены, то «задерживался» в кабинете. Сестрички заваривали чай из красивой жестяной баночки с птицей и ставили на стол очередную коробку с конфетами. Смакуя «вкусняшки», каждый пытался разгадать одну загадку — кто ОНА? То же занимало и доктора, но тот никогда не озвучивал своих мыслей. А если «на огонек» заглядывала его жена и спрашивала: «Откуда такое?» — он односложно отвечал: «От Птичницы».
Конец затянувшемуся «блаженству» вопреки всеобщему желанию продлить его должен был неизбежно наступить. И это произошло. Настал день, когда пациентка вошла в кабинет с пакетом, поставила его на стол и, обворожительно улыбаясь, рассыпалась в благодарности: «Спасибо вам всем за все. Особенно доктору. Вы спасли мне палец для птиц. Огромное спасибо…» Она протянула доктору руку, видимо, чтобы пожать, а тот наклонился и поцеловал ее. С сестричками случился очередной «кардиошок». А Жар-птица уплывала. «Приходите! Приходите!» — защебетали они вслед уходящему счастью, желая продолжения «сказки», хотя в глубине души понимали, что приглашать в такие места, наверное, нехорошо. Лучше желать здоровья.
Вечером пакет, принесенный «любимой» пациенткой был разобран: коньяк и красивая коробка конфет с неизменной птицей на этикетке. «Что ж, — сказал доктор, — давайте выпьем за здоровье нашей “Птичницы”». «Жар-птицы», — поправили сестрички. Он раскупорил бутылку. Девочки подсуетились с мензурками.
«Как-то жаль, — произнесла Оксана, опустошив медицинскую рюмку. — Какая-то не как все…» «Да», — согласились остальные, заметив в молчаливом взгляде доктора плохо скрываемые то ли растерянность, то ли сожаление.
Прошло полгода. Доктор по спецвызову оказался в доме «Жар-птицы» и не мог не воспользоваться такой уникальной возможностью, как попытать счастья оказаться в ее «жилье», тем более что врач имел право зайти в дом больного. Ее подъезд, ее этаж, ее дверь. Ему давно хотелось узнать, какими птицами она занимается и почему для этих птиц так нужен был указательный палец. Звонок с птичьим переливом. Щелкнул замок, дверь распахнулась. В ярко освещенной прихожей стояла хозяйка в махровом халате, с полотенцем на голове в виде чалмы. Банный комплект был в привычных канареечных цветах. Смущенный взгляд зеленых некрашеных глаз с белесыми ресницами. Томительная минута молчания, потом приглашение войти.
Взору доктора представилась длинная прихожая с красивым бра не стене в виде птицы. Но с первого шага в незнакомое помещение его «оглушила» тишина. Он ждал дикого ора попугаев. Однако ничего подобного не было, в квартире была глубокая тишь, как в подвале. Хозяйка жестом указала на комнату. Он вошел и был ошеломлен. Все стены увешаны картинами с птицами, и всех их объединяла одна особенность — это были жар-птицы.
Комната, напоминала зал настоящей картинной галереи, а не жилье со стандартной мебелью. Полотна разной величины и обрамленности («золотые» рамы придавали каждому особую ауру) с изображением одного вида птицы — павлина, именуемого в сказках жар-птицей. Поза, характер и раскраска наделяли каждую необъяснимой красотой и исключительностью.
В длинной, почти на всю стену раме красовалась «царственная» птица в золотом убранстве перьев. Достоинством и статью она напоминала хозяйку. Он забылся. Мысль о том, что его внизу ждет машина, а машину — другие вызовы, вывела его из амнезии.  Подчиняясь разуму, он бегло осмотрел «всех птиц». «Это чьи?..» — спросил доктор растерянно, полагая, что хозяйка заражена манией собирательства. «Мои», — констатировала та. «А кто написал такую красоту?», —  блеснул он правильным термином, применяемым в таких случаях. «Это я их рисую», — беззастенчиво поправила она, сделав акцент на слове «рисую». Бросив вопросительный взгляд на хозяйку, доктор сделал уточнение: «Художники обычно пишут…». И тут же пожалел о собственной бестактности. «А я своих птиц рисую», — ответила художница тоном, не терпящим возражений. «Вот что ее отличает от всех, — отметил про себя доктор. — Она во всем исключительна». «Хотите подарю одну из них?» «Да.» «Какую?» Взгляд судорожно заметался по стенам. Множество картин слились в одну и стали общим фоном. Он понял, что не сможет определиться. Увидев замешательство, художница сняла со стены картину небольшого размера и деликатно спросила: «Хотите эту? Золотая птица на ночном фоне в “золотой” раме. Моя любимая». Он попытался возразить: «Может, другую… нелюбимую…»
«Золотые как птицы, так и люди, неповторимы в своей индивидуальности. Но днем их засвечивает солнце, а ночью их никто не видит, потому что все спят. Так они и живут в неизвестности, как невидимки. Быт делает людей однотонными и индифферентными… Птицы не заражены этой болезнью. У них — другое “мышление”. Оно называется “свобода”». Он понял, что она хотела сказать.
Художница быстро и умело «забинтовала» картину в бумагу, наложила скотчевые пластыри и протянула доктору.
Повернувшись к выходу, он увидел мольберт со стоящим на нем «недорисованным» полотном. На нем выписана головка птицы, гордо вскинутая вверх, будто перед взлетом, и тело с крыльями, которые должны были осуществить полет мечты. И отсутствовал длинный хвост, лишающей птицу возможности летать — у нее не было той гири, которая прибивает птицу к земле.
Доктор еще раз взглянул на художницу.
«Она из другого измерения. Из другой реальности. Поэтому ей трудно с людьми… Эта “жар-птица” — как счастье, которое есть, а в руки не дается.  Такую ни поймать, ни приручить… Это не курица».
В том же отрешенном состоянии он сел в машину. «Что так долго?», — спросил утомленный долгим ожиданием коллега. «Тяжелый случай».

27.10.2015