Волшебство Евразии, эссе и очерки

В  ВЕРХОВЬЯХ  ВОЛГИ

Этот край примечателен озером Селигер, уютным городками Осташков и Старица, но кроме  известных достопримечательностей есть здесь то сокровенное МОЕ, о котором хочется поведать любомудрым туристам. А хоть и любителям тихой грибо-ягодной охоты.
Богатые лесные угодья к западу от Твери приуготовили странствующему люду обильные и столь прекрасно-вкусные подаренья, что год, почитай, за годом уводили меня торопкие ноги к лесам пообочь верхней Волги.
С детьми, с многочисленными родственниками выбирались мы из городского толпотворенья, плыли речным катером вверх по реке и сходили на берег возле  краснокорых сосновых многостволий, изумрудных ельников. Там-то как раз хватало сыроежек и маслят, крупной черники и земляники на буграх, усыпанных хвойными иголками. Без подберезовиков тако же мы не оставались .
Без белых и лисичек, без ирги и голубики не уходили из облюбованных мест. Запасались на зиму в изобилии черничным вареньем, грибными соленьями, а ребята наши маленькие соревновались изо дня в день. В каком виде спорта? Так ведь хотелось им узнать, кто самый способный насчет сушки у костра  хоть подберезовиков, хоть белых или подосиновиков.
Подсчеты вели: я вчера двадцать белых нашел! а я сегодня   - двадцать три!
Уж коли отыщешь где-нибудь какую заброшенную избушку, почему не остановиться здесь недели на две? На месяц иногда? Останавливались, потому как просто мочи нет, чтоб оторваться от природных красот и всяческого здешнего изобилия!
Вот так оказался я однажды проживающим в сараюшке не очень далеко от речного уреза.
               
Живу, значит, в старинном сосновом бору. Может быть, этот лес не из тех заповедных рощ времен Петра 1, что кое-где еще сохранились на Руси. Но деревья тутошние уж так могучи, так высоки. Невольно закрадывается в голову мысль: бор  - не иначе родственник той знаменитой корабельно-мачтовой роще, что сохранилась в добре и здравии прилежными архангелогородцами с незапамятных давних годов.
Ближе к вечеру застучал по крыше дождь. Он лил и лил, словно небеса прохудились раз и навсегда.
Печальный я сидел на крыльце. По грибы не отправишься. По ягоды в сырой болотистый черничник не пойдешь.
Было тепло. Дождинки стекали с сосновых иголок. Набрав по пути влаги, они падали на землю  - невероятно крупные, тяжелые, будто гирьки.
Под деревьями лежали сучья: засохли в свое время ветки и отвалились от стволов, усеяв песок. Шлепки больших капель по этим сучьям получались почему-то очень звучными.
Там, где кроны сосен не прикрывали землю, дождь был другим: часто-часто летели мелкие росинки. Словно кто-то сквозь сито сеял, распылял над дорогой и поляной небесную влагу.
Послышался рокот мотора. Я вышел на проселок. Это приехали дачники с маленькой девочкой Машей. Они выгружались. Вещей с ними было много. Выходит, отпуск новые соседи взяли большой  - на месяц, не меньше.
Здесь,  на дороге, дождь падал в песок беззвучно. Его совсем не было слышно. Проселок постепенно темнел. Был он поначалу белым. Под цвет песка, не успевшего напитаться влагой. Потом пожелтел. И вот уже стал коричневым. Посреди него, в колее, набухали мелкие лужицы.
Я снова уселся под навес крыльца. Темнело.


Где-то у соседей позванивали чайные ложки в стаканах. Там жизнь кипела, несмотря на позднее время и дождь. А ты здесь сидишь на своем крыльце.  И понимаешь, что в черничник идти не стоит, в гости тебя не зовут, жизнь проходит мимо. Это  -  как ни смотри  -  всё же грустно.
Нечего и смотреть. Лучше завалиться спать и ни  о чём не думать.
Утром  -  после того, как пригрело солнце  - лужи высохли. На их месте остались желтые влажные пятна.
Дорога вскоре побелела, и рассыпчатый песок сахарной пудрой заблестел под лучами солнца. Умытая ночным дождем трава стала упругой. Изумрудной. Из нее выглядывали ягодки земляники. Маша, ясное дело, уже спешила знакомиться с ними.
Гудели над душистыми цветами пчелы. Звенели осы, быстро-быстро взмахивая прозрачными крылышками. Они подстерегали мух, но, как и пчелы, были очень охочи до сладкого цветочного нектара.
На девочку пикировали слепни.
Сладкой представлялась им девочка, ползающая по траве и самозабвенно засовывающая в рот алые земляничинки.
Маша! Отгоняй веточкой слепней, отгоняй!
Забравшись высоко в поднебесье, ласточки гонялись наперегонки. Неспешно плыли пузатые кораблики облаков. Как всё это назвать? И дождь, и сахарный песок, и мокрую траву, и ягодки, и облака? И стремительных ласточек  - как?
Всё это называлось одним словом  - лето.
А что касается грусти, она куда-то уплыла. Вот только сказка у меня сочинилась в блокноте. Сама собой?
Сама собой. Лишь помогали мне облака. И мокрый песок. И чисто умытая изумрудно-упругая трава.
Написалась сказка у меня за день. Прихватил, конечно, часть ночи  - не без того у сочинителй.
Спал мало. Утро: белая кошка пролезла в окошко  - рассвело и все углы в моей домушке проявились из темноты.

               
Оказалось, что ведро у меня с вечера стоит пустым. Как это я забыл про воду? Надо сходить на родник к бакенщице Нине.
Дом ее  - на волжском крутояре. На охраняемой территории старинного леса.
У подножия высокого обрыва течет вода из груды камней. Нина забила трубу поглубже под серые валуны, и теперь удобно подставлять ведро под струйку. Ту самую, что течет из круглого железного отверстия.
Набрал я воды. Поднимаюсь наискось горой, а тут подле Нининого дома  - собачья конура.
И вот, потягиваясь, вылезает оттуда...кошка. Палевая красавица с черными пятнами на боках. Эй, киска-кошурка! Ты как это вдруг не убоялась хозяина конуры? Или здесь теперь кошкин дом?
- Убежал мой Трезорка. Вторую неделю носа не кажет,  - говорит вышедшая к огородной ограде бакенщица.  - Нынче в лугах мышей полно. Может, приспичело ему блазниться на полевок. А скорее всего сбежал в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь у него дом-то родной, у меня жил приемышем.
               
               
С Ниной осудили мы Трезорку за неподобающее путному псу легкомыслие. Стоим разговариваем, я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка. Нашенской стати гибкая раскрасавица. Но поди ж ты, не похожа на прочих мурок!
- И котенок у нее пригожий,  - подсказывает бакенщица. - - Такой баской, прямо сиамский.
Тут и сыночек кошуркин сунулся из конуры. Нас не преминул заметить  - замер.  Мамаша успокоительно замурлыкала, и он подошел к ней.
Та внезапно отпрыгнула от него, вскочила  на толстый сук  - валялся возле крыльца обрубок сосны. Вскочила, мяукнула.
-  Это она приучает его лазать по деревьям,  - растолковывает мне дотошливая Нина.  - Однако он не торопится на верхотуру. Котенок себе на уме.
Ленивец садится на камень у тына. Начинает облизывать лапки.
Бакенщица смеется:
- Он чего сидит? Еще испачкаешься там. Шкурка у меня своя, не чужая. Нет резона гулять по смолистому сосновому корью.
Мама-кошка приглашает сыночка поиграть. Она то прячется в траве, то запрыгивает снова на сук. Красавистый сынок продолжает лениться.
У него свои соображения насчет игры. Прятаться в траве  - всегда пожалуйста. Это можно. Забираться на покачивающийся и потому страшный сук  - нет уж, увольте.
Палевая кошурка старается за двоих. И сие очень смешно: взрослая все-таки особа. Потешен и котенок: этот малышок не по годам степенен.
- Ишь, какой,  - говорит Нина,  - ты учи меня, мамаша. Я не возражаю. Однако на дерево полезу в другой раз.
- Был бы здесь Трезорка,  - в свою очередь замечаю рассудительно , -  науку лазанья по деревьям живо освоил бы этот ленивец.
Нина вздыхает  - чего уж тут спорить?! И кошке Трезорка сгодится. И хозяйке дома он не помеха, поскольку хорошо живет Ермошка, когда есть у него собака да кошка.
Пошла она в деревню. Надо разыскать Трезорку. Он всем нужен. А я отправился горной тропинкой восвояси  - с ведром, где плескалась потихоньку студеная вода из ручья.
Каменистый волжский крутояр видится мне высоченной вершиной. Ох, многое может поведать человеку Высокая Гора. И в сказке не сказать.
Так-то оно так...но только появилась у меня в блокноте новая сказка. Сказочное ты мое, Волговерховье!



ЧУДЕСА  РУССКОГО  СЕВЕРА
/ художественно-публицистическое эссе/

               
Путешествуя по стране испытывал бывало неудобства от нежданных явлений. Имею в виду осадки, коих на просторах российских с избытком. Оставим в стороне метели, бураны, вьюги, снежные поземки. Хоть легкая метелица, хоть многосильная пурга  -  пусть поторапливаются в ту же самую стороннюю сторонку.  Нынче о дождях пойдет речь. Уж такие они гораздые, чтоб тебе промокнуть хорошенько. Проливные, к примеру, потому и выделяются в русском языке, что способны пролить любую одежду как раз насквозь.
Уверен,  о многих вы слыхали. Но есть и редкие: морось, окатные дожди. А также  -  мокрые, под которыми подразумевается осеннее дождливое ненастье.
Если иметь в виду уж вовсе редкое явление…
Что ж, потихоньку-полегоньку давайте доберемся и до него.

*      *      *

Пассажирские поезда отходят от вокзала по сигналу. Если маленькая станция  -  звонит колокол. На большой  -  дают объявление по громкоговорителю. А речные катера отплывают незаметно. Ни тебе колоколов, ни радио.
Коли не смотришь на воду, не наблюдаешь за рулевым, запросто можешь пропустить момент, когда исчезают сходни. Те самые, что соединяют суденышко со всякой там береговой застройкой.
Он мимолетен  -  миг, когда между бортом и причалом образуется полоса чистой воды.
Мотор потихоньку трясет металлическую палубу катера, полоса постепенно увеличивается, береговые строения водоплавающего транспорта уходят, уплывают назад. И вдруг ты соображаешь, что винт пришел в движение. Он гонит от кормы пенистую волну.
Ты видишь неизвестно откуда прилетевшую чайку с неподвижными, застывшими на ветру беломраморными крыльями. Ей нравится парить над пенным буруном. Птица себе на уме  -  надеется подхватить с лету зазевавшуюся в волне рыбешку.
Напряженно внимательны круглые глаза чайки.  Алый всполох утренней зари на кончиках ее крыльев. Клюв нацелен на воду, птица неотрывно глядит: где  добыча? 
Мне тоже поглядывать не лень  -  открываю себе картины по сторонам, кое-что примечаю и кое-чему удивляюсь.
Не ленюсь и вверх посматривать. Там кружат в неустанном хороводе набрякшие влагой тучи. Коль заинтересовался близким дождиком, остается лишь обремененно гадать: нынче обложной грянет? или почнет утруждаться нежданно грибной?
Первый, он известно какой  неласковый. Небось,  зарядит  надолго. Не успокоится, пока всю приречную округу не прольет так, чтоб основательно получилось, вдоль и поперек. 
Когда случится второй, то ему по природному распорядку не полагается задерживаться тут с прогулкой. Сыпанет одним-другим зарядом да потом и успокоится напрочь. Ау! Где здешние грибники? Выходите на свою тихую охоту. Имеете заветную возможность насквозь не промокнуть, вскоре наполнить плетеные корзинки боровыми подареньями.
Косой дождь тоже быстро проходящий, поскольку ветреный  не в меру. Быстро идут по небу тучи, подгоняемые сиверком, ветрилом  неуёмным, и  не приходится тогда ждать обильной проливки из кранов поднебесных.
Так что нам, катерным пассажирам, ждать сегодня?               
В резиновых сапогах, в толстых брезентовых штормовках сидят туристы. Расположились они как раз перед рубкой рулевого, где обзор окрестностям вполне беспрепятственный.
Они, как и я, поглядывают на облачное темноватое небо, однако не видать, что сильно беспокоятся.
Им тут, на верхней палубе, свежего воздуху, холодноватого и густого, ровно студень,  -  хоть ложкой ешь. Очень много.
Невозбранно дыши, как говорится, вольным простором. Разговоры шутейные разговаривай.
Они, кстати, не устают вести свои ничуть не озабоченные беседы.
На форватере ветер привольно летит над  широкой гладью реки. Он завивает верхушки волн барашками.  Несет всем нам в лица водяную пыль. Ее в изобилии взбивает, подбрасывает, рассеивает над палубой  железный нос катера.
Я чувствую: в тонкой рубашке, в насквозь продуваемом пиджаке скоро напрочь закоченею. Ничего не остается, как отступить за рубку. В затишке, где нет раздолья резким порывам ветра, летуна-мокряка, всё-таки дышится полегче.
Незаметно подплыла к реке дождевая туча. Вроде бы и небольшая, но из тех, что закрывают вдруг полнеба и бушуют по несколько часов кряду. Пролилась она, как и следовало ожидать, щедро.
Рванул  -  набравший мощь  -  летучий сиверок. Ошалело захлопал тент, закрывавший часть палубы.
Белая, промытая летними дождями парусина, улетела бы в тридесятое государство  -  таким неожиданным и ошеломляюще сильным оказался порыв ветра.
Хорошо, наш матрос перед отплытием подтянул все веревечки, которыми тент крепился к металлическим стойкам .
Капли дождя забарабанили по тугой парусине. На катер обрушился поток воды с хмурого, рокочущего громами, разверстого неба.
Река сморщилась, вздулась пузырями, дохнула холодом.
Под тент захлестывало так неистово, что палуба  -  до середины  -  мгновенно стала мокрой, а сухая ее половина быстро приняла всех пассажиров. Они сгрудились под защитой навеса, отяжелевшего, потемневшего от ледяных струй.
Одни лишь туристы не сошли со своих мест, хотя их штормовки поливало изрядно. Владельцы резиновых сапогов спрятали носы в отвороты своих водонепроницаемых курток, поглубже нахлобучили шляпы, чтобы их не унесло ветром.
И о чём они заговорили оживленно, не знаю. Чего не слышал, того не слышал. Но скорее всего  -  о предстоящем маршруте. Том самом, что поведет путников через леса, клюквенные болота. Будет легкой дорога, не будет…
Шторм на реке не разводит многометровых волн, а как всё-таки внушительно это зрелище.
У туристов не стихли разговоры. Носы вылезли из курток: маршрут никуда не убежит, а тут налицо заразительный интерес.  А ну, поддай жару, буря!
У меня вдруг просыпается гордость. Да уж, в северных краях наших если забушует гроза, то глянется настоящим ураганом. Хватит ветра и воды, чтоб враз не согреться даже где-нибудь в затишке.
Есть, есть у нас оно  -  богатое разновидье дождей, и первым среди сильных ливней надобно считать могучий речной шторм. Редкое это явление,  при всем при том досточтимо интересное.
Где тут гости с югов? Гляньте пристальней,  запомните северную реку. Что, какова она об эту пору? Знай наших!
Распахнул я глаза пошире. Вспоминаю.
Вспомнил знакомого северянина  -  журналиста из Нарьян-Мара. Вот уж упорный человек! Много раз ходил он в Малоземельскую тундру, где оленеводы очень озабочены сохранностью угодий. Там каждому олененку мягкий ягель в радость, да только трудно сохранить молодняк. Есть препоны от тех же промыслов, не шибко радующих ягельники чистотой,  -  от нефтяников и прочих копателей.    Да и сама погода нынче доставляет столько хлопот, что поневоле призадумаешься. Но что касаемо рассказов о Севере, то завораживают они по прежнему распорядку бытия.

*      *      *

Жил в Северном океане ветер по прозванию Ледовик. Летом, когда потеплее было, он не лютовал. Не обижал маленьких медвежат и тонконогих оленят.
Попугать он, конечно, попугает: налетит неожиданно, забросает их пригоршнями снеговой крупы. Засвистит озорно и умчится в ледяные поля, залитые лужами талой воды.
Под солнышком торосы рушились, рассыпались звонкими пластинами и сосульками. Слушая эту музыку, Ледовик мог расчувствоваться и прослезиться  -  окропив океан теплым дождем.
Зимой он становился безжалостным  -  свирепо накидывался на всех.
Белых медведей загонял в сугробы, где они спали до весны. Оленей угонял далеко на юг, в тайгу. Там, среди высоких деревьев Ледовику не разгуляться, оленят не поморозить.
Разгонит, ошалелый, всё живое по закоулкам и воет по-волчьи над пустынными снегами. Ох, сердит! Ох, зол!
А спроси у него: с чего бы ему злобиться? Так он и сам не знает, что ответить. Возьмет и запуржит, засвистит погибельным свистом, завоет жалобно.
А как завоет, так потом непременно ворчать начинает, круша в мелкую крошку ледяные поля, поднимая острые торосы.
От холода и круглосуточной тоскливой ночи у него приключаются раздражение и печальное томление. Всё ему плохо. Всё не по нём, а слова поперечного вымолвить  -  никто не скажи.
На скалистом берегу росла береза, и такая она была нежно-прелестная, что океан налюбоваться не мог. Затихал в немоте, когда та, поймав ветвями  легкий ветерок, вдруг сарафанчик распушит и зашелестит листочками.
Пока она молчала, Ледовик ее не трогал. Но вот однажды береза, устав от его сердитости, ворчанья и воя, сказала:
-  Эк, его разбирает! И чего шумит лютым зверем? Вокруг ни души на сотни километров. Однако он бушует, будто завидел ненавистных врагов. Ровно желает вступить в смертельный бой. Да ты глаза-то открой, ветрило окаянное! На кого сердце держишь?
Ледовик возмутился.
Как? Береза осмелилась подать голос? Кто она такая, чтобы ему перечить?!
-  Против тебя держу сердце!  -  заревел он.  -  Против тебя. Я тут хозяин. Что хочу, то и ворочу. Ты не указывай мне, как себя вести. Не потерплю-у-у!
Гнет он березу к земле. Хочет сломать. Но она за скалой укрылась. Злому ветру не достать.
Оттого он сердится всё сильней.
Но сколько ни дулся, сколько ни пыжился  -  береза цела и невредима. Ветками укоризненно качает и его, Ледовика, стыдит:
-  Нехорошее задумал ты дело. Не мешало бы тебе одуматься. Что я плохого сотворила? Ведь чистую правду сказала. Не прибавить, не убавить. А правда всегда дорогого стоит, сам знаешь.
-  Молчи!  -  кричит Ледовик.  -  Растерзаю-у-у!
Поднял он с земли снег. Ничего теперь не видать в сплошной метельной кутерьме. Тени какие-то мелькают в камнях, и скалы подставляют гранитные лбы неистовому ветру.
Растерялся Ледовик.
Где эта дерзкая говорунья? Кому листья обрывать, кому ветки ломать, когда высится перед тобой один лишь черный гранит? Скалы отбивают в сторону метельные снеговые наскоки.
Силен полярный ветер, слов нет. А белоствольная тонковетка-береза, как известно, гибка. И понимать надо одно: пока Ледовик со всеми своими силами собирается, чтобы вырвать с корнем правдивую ослушницу, она успевает низко нагнуться и спрятаться за камнями.
Бросался, бросался Ледовик на скалы. Потом догадался, что лучше применить хитрость.
Он улетел во льды. Затаился, потому как ловкость будет в том -  выждать, подкараулить тонковетку. Ведь прячется та до поры до времени, а потом надоест ей пригибаться, правильно?
Она обязательно расправит поникшие листочки и выпрямится. Здесь как раз исполнится весь хитрый замысел.
Когда он улетел, береза, словно по приказу, ветки подняла, зашелестела радостно листочками. Захотелось ей послать приветы и светлому небу, и волнам океанским.
Откуда ни возьмись  -  Ледовик. Прыгнул на каменистый берег. Обрушился шквалом и переломил неосторожную.
Хрустнул ствол, и тонкие ветви упали на черный гранит, на серые валуны, покрытые мхом со стороны океана. Злой ветер принес ледяную пыль, засыпал дерево снегом.
-  Вот я тебя и упрятал навсегда,  -  сказал он.  -  Станешь теперь молчать, как мною исстари заведено. Отныне ты пленница. Отдаю тебя в руки вечной мерзлоте. Она любит меня. Вечная мерзлота не расстается с моими подарками, ха-ха!
Снова улетел он во льды, и стало на берегу тихо. Лишь волны океанские шипели, растекаясь пеной по гальке. И почти неслышные падали с неба редкие капли дождя, холодной изморосью покрывая гранитные лбы скал.
Полярная ночь, как ни длинна здесь она, сменяется днем, когда полгода светит солнце, не прячась за горизонт. Затем ночь опять вступает в свои права. Но в свой черед непременно приходит день  -  по обязательному природному закону.
Идет время, неостановимо оно, и вот как-то при свете солнышка… да, это был ясный полярный день. Птичьи базары галдели на высоких утесах, как раз по-над солеными волнами. Высоко в небе кружили большие морские чайки. Они громко кричали.
О чём кричали?  Их радовало всё, что они видели: и солнце, и необъятный океанский простор, и земля, с которой  сходил снег.
Небо полярное, глянь! Вернулись в тундру олени!
И правда, вернулись важенки-мамы и с ними вместе пришли оленята. Здесь им раздолье. Есть где побегать, и нет кусачих таежных мух. Куда ни пойдешь  -  кругом много вкусного розоватого лишайника, ягодников. Сочная трава встает по берегам ручьев и речушек.
В теплых лощинах, укрытых валунами от шалостей Ледовика, зеленел мох и поднимались грибы  -  подберезовики, подосиновики, которыми охотно лакомились олени.
Когда начали таять льды, злой ветер расчувствовался. Полетел к скале, чтобы пролить слезу над сломанной березой.
-  Эх ты, горемычная!  -  думал Ледовик.  -  Ну, чтоб тебе промолчать. Была бы сейчас жива и здорова.
Он туманом, влажной изморосью навалился на камни, отыскивая пленницу вечной мерзлоты.
Вон торчит пенек. А рядом лежат тонкие ветки березы.
Они были… с зелеными листочками.
Зажил надлом, ожила тонковетка. Распустились почки на березе. Тянутся вверх трепещущие листочки.
-  Жива?!  -  удивился Ледовик.
-  Как видишь,  -  ответила правдивая ослушница.
Заплакал ветер, стал прощения просить. А карликовая береза шепчет: перестань! пришлось мне стать маленькой, однако же я не лью слезы! и тебе не стоит разливаться тут неоглядными с под небес ручьями!
С тех пор полярным днем частенько хмурится здесь небо, и множество сынков, дочерей карликовой березы шевелят листочками.
О чём шепчут ветру?
Наверное, уговаривают не разводить холодную мокреть.

*      *      *

Русский Север завораживает многих. Тут вам ахают не одни лишь любознательные туристы, но встретишь среди почитателей и таких знатоков родной природы, как писатели Пришвин, Паустовский, Казаков. Видели они в нём  сокровенные знамения бытия. Тамошние кладовые солнца и особенности жизнесуществования давали уму,  в равной степени восхищенному и пытливому, возможность заглянуть… куда? Наверное, в ту правду о будущем нашем, где есть спокойствие истинно созидательного труда. Необманного касательно  лучшей доли для народа, знающего почем фунт лиха и всемерно берегущего жизнь, мир на земле.
Да уж, если не в диковинку тебе суровость зимне-морозного наступа, если хоть краем глаза повидал могучие порывы студеного речного шторма, поневоле проникнешься пониманием  -  бесценны природа высоких планетных широт, здешние  упористые флора и фауна, тот людской миропорядок, где открыты души для добра и справедливости. Открыты настежь, потому что иначе здесь и не выжить.Поддерживать надо друг дружку. Доброжелательность, взаимная поддержка  тут исстари узаконены не столько  на бумаге, сколько по большей части как раз в понимающих головах. 
Однажды случилось такое, что вез меня поезд Москва-Воркута. Дело было днем, я глядел в окошко, примечал: подмосковные березовые рощи потихоньку стали уходить, им на смену явились просторно-сквозные сосняки. Потом и они исчезли, а подпрыгнули к железной дороге ели  -  одна другой выше, одна другой белее, поскольку обвешанные были седыми прядями снизу доверху. Что за убор на ветвях объявился? Так ведь лишайники двинулись в наступ, коль все дальше уходил поезд на север и деревьям начало подсыпать заметно больше холодных дождей.
Занавесило придорожные ельни мохнатым узорочьем, однако исправно просвечивала игольчатая темная зелень  сквозь  мокредынные лесные одежды высоких широт земного шара. Час за часом не отрывал я глаз от заоконных пейзажей, наполняясь любованьем. Просторна Русь, есть в ней всё для жизненного размаха, а коль понимаешь это, не откажись чтить родную природу и полниться знанием разных ее частей, хоть южных, хоть северных, а также знанием русского богатейшего языка, где изобилье редкостное  -  разновидье диалектное  -   подмечено еще Владимиром Далем.
Вот так сидел, глядел в окошко один-одинешенек, поскольку не имел в своем путешествии спутников. Понимал, что ни на полушку не ошибаюсь насчет особого предназначения Севера в жизни россиян, а хоть и в своей собственной. 
Плохо лишь было  -  поговорить не с кем мне, в самое сердце пораженному неизбывной красотой и мощью разворачивающихся природных особливостей. К счастью, обнаружился после нескольких часов одиночества охочий до бесед здешний обитатель маленького поселения. Куда он ехал, уже выветрилось из моей памяти, имени городка тоже не упомню.
А что осталось во мне по сию пору  -  восхищенная его преданность местам проживания, чудесному озеру, на берегу которого он обитал с рождения. Ведь сколько веков не истощаются рыбные богатства тамошних вод, пусть  черпают их со времен Ивана Грозного неостановимо и вплоть по нынешнее время делятся даже с матушкой столицей. Лесные речки вокруг тако же плещутся окунями и лещами. Но озеро на отличку чудесно. Богатства его многообразны: ила, к примеру, очень много, и настолько он плодороден для огородных растений  -  превосходит любую химию, всякую органику.
О какой органике речь? Вестимо, упомянут обычный навоз, вот только ил солидно, исключительно выше навоза хоть коровьего, хоть какого. Даже конский, считающийся у аграриев самым лучшим, уступает бриллианту озера  -  растительно способным  донным отложениям.
Беседчик толковал:
-  Огурцы вырастают и красотой на редкость, и питательностью особенны. Вкусные, полезные. Иван Грозный ел, нахваливал и добавки просил!
Разговор у нас был долгий.  Я всё больше расспрашивал о чудесах. Спутник просвещал слушателя. Поездка моя тогдашняя когда-никогда подошла к концу. Однако мысленно не закончилось мое северное путешествие по сию пору, так как не удается остановить хоровод соображений касательно северных рек и озер, людей тамошних и всех прочих нас, граждан отечества,  которым жизнь неостановимо преподносит общественные грозные коловращения.
После 1917 года, помните, было сказано: хватит нам, то есть стране, общественных потрясений. Нужна лишь одна созидательная работа. И ведь по нынешний день чего не хватает государству? Мирной, разумно созидательной работы, которая объединит разностильные экономики внутри и вне страны.
Бряцать оружием  -  речь о водородном и высокоточном  -  адептам разных укладов вовсе необязательно, коль грозные природные катаклизмы у нашего порога, коль сама ось земного вращения способна сместиться под воздействием глобального потепления. Ведь растает ледовый покров планеты обязательно без присмотра людей. Грозное коловращение предчувствуем все мы, и значит, друг дружке надобно оказывать поддержку в усилиях противостояния природному экстремизму.


               
ЭКЗОТИКА? НЕ  ТОЛЬКО!   
               
Однажды летом в денропарке Адлерского совхоза «Южные культуры» я наблюдал, как зацветали почти на самом берегу моря олеандры. По соседству вставали экзотические цветы лагерпемии. Струился по тенистым дорожкам запах приморских роз. Он был сказочно прекрасен, волнующе нежен, и если сказать, что был очаровательно завлекательным, то значит сказать очень мало.
Здесь, на четкой границе вечно волнующихся вод и незыблемо укорененных гор, понимаешь: синяя даль моря не просто вам ластится к стене скалистых вершин. Она поит, по выражению писателя Короленко,  «зеленые корзины» долин  прибегающими дождями. Вместе с дующими ветрами несет она влагу растениям, оттого и пышности им не занимать стать. Хоть на широких альпийских лугах, а хоть и в длинно-извилистых  прибрежных ущельях.
Прежде, чем придти в роскошный сад заповедных южных культур, довелось мне повидать на склонах гор немало здешних деревьев и кустарников -  водили ноги по лесным тропкам.
Если от Новороссийска до Туапсе бросались в глаза холмы высотой 200-300 метров, то возле Сочи начинаешь удивляться уже вершинам тысячеметровым.
Да что наблюдательному пешеходу скромно мелочиться  -  есть здесь, невозбранно подбегают к глазам  заоблачные горы, и высота их достигает ни много ни мало уже 3000 метров.
Ох, какие здесь необозримо густые зеленые «корзины» ! Стеной стоят дубовые и буковые леса, и уж так-то мохноноги стволы, сплошь увитые лианами. Встретишь в изобилии всякие вьюны, плети дикого винограда. Юным натуралистам  -  рай, чтобы получше присмотреться к прихотливому ломоносу, длиннющему обвойнику.
О юных путешественниках, интересующихся природой российского Черноморья, речь еще впереди, а пока хочется вот что сказать: надо быть поосторожней в кустарниковых зарослях, называемых здесь шибляком.
Местные кустистые растения на склонах гор, где влаге трудно удержаться в почве, невысоки. Однако себе на уме. Не враз дадут свои листочки, веточки тем же диким козам. Тут в два счета напорешься на колючки держидерева, на изогнутые острия шиповника, или  -  проще говоря  -  шипняка.
Ой, не сладко придется неосторожному! Будь ты хоть наблюдательный натуралист, а не помешает поостеречься:   
одежду, пожалуй изорвешь. И так исцарапаешься, что хуже можно было бы, да некуда.
Но будут, будет тебе утешение. Когда по склонам гор через колючки спустишься поближе к соленым морским водам,  вдруг встретишь таинственно-реликтовое растение. Древнейшее в здешних краях, очень красивое  -  знаменитую пицундскую сосну.
Она очень нынче редка даже возле Адлера, где расположены пограничные посты с Абхазией. Южнее, конечно, встречается она почаще, но там тоже осталось ее совсем немного.
По берегу моря от Большого Сочи до Адлера путь недлинен. По дороге есть возможность полюбоваться местами, где растут огромные грецкие орехи. Тут, на речных пойменных землях нешироких прибрежных долин растут груши и яблони, прародительницы местных культурных сортов.
Хватает в «зеленых корзинах» ягод ежевики, или  -  как все тут говорят  -  ожины. Можно побаловать себя ягодками дикого винограда, они пусть мелкие и кисловатые, но вполне съедобные. Их соком, если в пути образовался недостаток соли, удобно подкислить вареную картошку, салат, даже походный супчик.
На высокогорных лугах мне побывать не довелось, однако слышал: там изобилие естественных цветников. Не раз и не два поудивляешься, глядя на свежесть и яркость луговых красок. Велико  богатство и неисчислимы оттенки цветочных головок, стебельков, по большей части не только прелестно красивых. Но и сочно съедобных, что немаловажно для многочисленных овечьих отар.
Пастбищные угодья хороши, когда и  трав много, и вкусные они именно на овечий погляд, и витаминов в них  -  кладовая.
А юных путешественнков  -  разные группы их сошлись в одном месте  - я встретил как раз в дендропарке совхоза «Южные культуры».
По асфальтовым дорожкам между диковинными деревьями и невиданными ранее древовидными кустами ходили простые посетители из числа обычных отдыхающих, однако приметил я и  группу организованных молодых туристов. А также  -  ребят из детского спортивного лагеря. Всем интересно познакомиться с экзотическими теплолюбивыми растениями, которым российское Причерноморье стало второй, вполне естественной  родиной.
С каким удовольствием, с каким любопытством ходили молодые натуралисты и вместе с ними будущие герои спорта по ухоженным дорожкам!
По душе пришлись им здешние великолепные цветники. Один, например, назывался, очень необычно  -  «танцующие девочки». Другой навевал думы о каменных садах и затейливых водопадах далекой Азии, поскольку ему было дано вот такое имя  -  «душистый каскад». Третий  -  вы не поверите?!  -  прозывался уж вовсе невероятно и своеобычно. Как?  Пожалуйста, сравните с названием обычной клумбы   -  “стая диких гусей”. Она, эта стая, меня просто поразила, и я замедлил ша-
ги, чтобы послушать, о чём говорил экскурсовод.
Иду, значит, потихоньку за ним: куда он, туда и я, благо денег за то, чтоб послушать его рассказы, никто не требовал с неорганизованных посетителей дендропарка.
Под деревом с плакучей кроной группа остановилась, и один шустрый мальчик в черной тюбетейке, расшитой серебристой вязью, сказал экскурсоводу:
-  Вы нам про всякие растения истории рассказываете. А что же у вас про море ничего такого нет? Оно ведь совсем рядом. И говорят там есть необычный запрет.
-  Какой запрет?
-  Дельфинов вроде бы нельзя ловить рыбакам. Вот чудеса, да?!
-  Ах, вот ты о чём! Да, мы тоже наслышаны об этом.
-  И что вы знаете о дельфинах? Они такие же умные, как люди? Поэтому их нельзя ловить и убивать?
Разговор о любопытных морских животных продолжался. Сейчас вспоминаю «стаи диких гусей»  разных конфигураций, цветущее море дендропарка и понимаю: соседнее море, то самое, что носит имя Черное, должно быть благодарно защитникам природы. Если есть еще умные и быстрые афалины в синих далях вечно волнующихся вод, то не напрасно морским животным подарена жизнь и достойное существование в соответствии с законом.
Лучше афалин кто приспособился к пребыванию в глубинах, к охоте на скумбрию стаей, к ультразвуковым переговорам на дальних подводных расстояниях, к чемпионски скоростному плаванию.
Разве может быть несбыточной мечтой  старание ученых вырастить из афалин умных пастухов? Сопроводителей для рыбных косяков и помощников рыбопромысловому делу?
Да ни в коем разе, коли удалось задействовать государственное охранение, государственную мудрость! Да ни под каким видом, раз внимание к вопросам природопользования укрепляется.
Земляне, осилив часть проблематики совместного заповедования нашей с вами сферы обитания, потихоньку переходят к обсуждению таких глобальных проблем, как потепление планетного климата.
Крепнут голоса в пользу расширения наших забот о родной природе.
Есть надежда, что морские пастухи-афалины станут со временем столь же обычны, как на альпийских лугах кавказского высокогорья нисколько  не редки овечьи пастухи  -  удивительно сильные, замечательно умные овчарки.
               

ЛЕТНИЕ КАЛЕНДЫ

Мать моя чуток не дошагала до 80 лет. Перед смертью  -  ведала, что ли, свой последний час?  -  послала меня с большим узлом к владимирцам. На родимую, значит, сторонку.
Что там было особенного, не знаю, не копался в содержимом объёмистого подаренья, но те приняли прибывшие гостинцы. Меня обильно приветили жареной мясной свежатинкой. Угостили повествованиями про свое житье-бытье.
Потом поводили по добрым людям, которые слыли охочими до задушевных бесед.
Всех разговоров мне обнародовать…  и трудоёмко в очерковом жанре, и какая особенная стать? Но спросили, между прочим, пишу об чём свои рассказы.
Высказался без задних мыслей, с ходу и почему-то улыбчиво: закончил вот только что вещицу о здешнем деревенском проживании.
Уж как подивились застольные мои посидельщики на таковскую неприбыльность. После «Владимирских проселков» Солоухина? Выйти сызнова на великолепно пройденную литературную дорожку? Это ведь форменное безрассудство!
Вздохнул я учтиво. Писателя мне упомянули, конечно, знаменитого. И что ответить?
Да ладно, говорю. Не собираюсь с великими спорить-соперничать. Свое слово однако не лишне сказать любому человеку. Будь записной говорильщик даже обычный мужик из деревни Кривулино.
О каком сказителе вел речь? Во всяком случае не себя имел в виду. Хотя неоднократно проживал быстротекушими летними календами вблизи Пекши, притока досточтимой Клязьмы. Впрочем, приходилось бывать на владимирском ополье и зимой, и в пору солнце-светлого снеготаянья весеннего.
Сколько рассказчиков водилось в том Кривулинском поселении! Всех  -  которые с легким на подъем и  сочным словом  -   не перечесть.
Пожалуй что, знай вноси байки в собственную записную книжицу. Используй, коли не лень, в жизнеописаниях. Хватит материала всяческого. И дотошливо поучительного, и хохочуще развлекательного.
Сейчас вот полагаю размыслительно: моя мать оделила  завещательным добром не одних лишь своих володимерцев. Меня в свою очередь поддержала. Каким образом? Оставила много книг в нашем дому, что для труда литературного  -  всегда  наглядный пример, вдохновительная подмога.
Имела, к слову сказать, всего пять классов образования. Напротив того  -  почитать любила, ровно какой закопавшийся в манускриптах филолог.
Знала она кривулинских, наверное, со всеми их родственниками в ближних деревнях. Ополье хоть широкое, да соседство там почитаемо. Своих ведают хорошо, помнят о них даже тогда, когда переселяются в городские улицы. Откуда есть и пошли, почему не интересоваться, коль в крови дороги от  Днепра до Приокской Мещёры?
Известен был ей деревенский мужик Серега, вестимо, лучше, нежели мне. Тот истинно отличался особого рода сказительством, когда байка проста, да в ней намек, до которого дойдешь не враз.
Ты вначале жизнь мал-маля познай, хлебни ее прельстительств и отверженностей. Тогда скумекаешь, как бы лучше ее проживать дале.
Если была до его рассказа пуста она, то по завершении Серегиных слов возьми кое-что в разум. Авось, не прогадаешь. Вот что кривулинский, не шибко знаменитый Боян полагал, однако так потом и поворачивалось зачастую.
Словоохотлив он был, словно числился в завзятых путешественниках по земле русской. А ходил с костыльками. Поскольку в детстве покалечился -  упал неудачно.
Его я также знал, имел с ним беседы неоднократно. Что зря баить, головастый мужик. Не всё в нём, правда, было понятно касательно матерщины. Употреблял ее невзирая ни на что. Начальство какое к нему подходило, знакомый человек или незнакомый  -  выражался со всей страстью. Которая копилась в крови володимерца этого, небось, со времен половцев, с веков Батыя да Мамая.
При всём том сердце у мужика оказывалось нисколько не ругательным, ничуть не бездумно сердитым. Возьмет да скажет о ком-нибудь доброе слово. Значительно выскажется вдругорядь. И ты в непременности воззришься на сказительного кривулинца: необъятна душа русского человека!
А вот, уважаемый читатель, сделай милость, послушай Серегину историю про деревенскую бабу. Про Дарью, которую я что-то возле Пекши не встречал. Но рассказчик кивал в многозначительности вдоль овражного подъема, в верховья. И тогда выходит, что проживала Дарья где-то в соседних Незабудках или Покосах.
Окал он по владимирским понятиям ненавязчиво, говор имел не шибко нахальный  -  в меру негромкий, и призадумавшийся его баритон добавлял в историю толику убедительной дельности.


-  Знаешь, я на своем веку встречал баб всяких. Но вот была одна такая, звали ее Дарья. Она любого мужика зацепит мизинцем за поясок и крутит над головой, ровно пакетик с печеньем. /Тут, полагаю, он завирался. Потому что обязательно лопнет подпояска. Всё же слушайте продолжение./
Она в деревне вывела всю пакость людскую. Случай подвернулся, и не преминула. Пусть не враз, а достигла.
Про ее особые приверженности не скажу, потому как нет надобности. Однако же точно, что не святая какая. Просто не сторонилась лиха, билась открыто со злом, на смерть. Право слово, женщина сильная. /Здесь я не утерпел, встрял: неуж не боялась ничего?/
Лягушек или неожиданных домашних мышей  -  как можно? Несомнительно, женскому полу они малоприятны. От них ушагнуть в обычности для конституции бабской.
Вот людей, что оказывались вдруг хуже гадов ползучих,  -  это уж в точности: не пугалась. Шла навстречь со своей правдой. Хотя некоторые как раз самые опасные звери.
Случилось такое дело, что умыкнули ящик мыла у нее /продавщицей Дарья была/, не съябедничала она Лотвинову, милиционеру. А  -  дома заперлась и плакала. Кровиночку родную поминала.
Не то больно стало, как дорого ей обойдется нежданное воровство. Как раз то, что Васька Дробин, племяш, теткиными руками с детства ухоженно взласканный, очутился в той компании.
В дому у нее известно какая лепота. Вся, что ни есть,  -  по деревенскому обычаю. Тикали, значит, ходики на стене. Кошачьими гляделками косили то вправо, то влево. В печке трещали березовые поленья.
Она же  сидела напротив  -  на табурете. Тот ей малость маловат был. Потому как: могучая женщина. Широкая крупность наблюдалась у продавщицы.
И носом подхлюпывала, и дергала верхней губой: в полных находилась расстройствах. Магазин у нее прикрытый, однако продавщица не спешит греметь замком при дверях, не делает шагу из дому своего прочь.
Приходили соседки. Им отчего не посудачить?
Они завсегда в охотку - поругать охальников да бездельников. Одна за другой выказывают сочувствие, поскольку Дарья материально ответственная и нет у нее в каждодневно пристрастном заведении богатеть неправедно.
Она им отопрет, особой приветности не кажет, а споро выпроваживает. Потом и вовсе задернула занавески, чтоб стало посумрачней. Даже свет потушила.
Одинокая гордая слезами обливалася и душевной мучилась тоской.
-  Дурак ты, Васька!  -  говорила ходикам.  -  Разве ж я не дотумкала? Именно племянник взял ключ под приступочкой. Ты ведал, где ему привычное место. И шляпу твою городскую я тоже не раз примечала в компании отвратной. Было бы хоть мыло какое духовитое. А то… ходи теперь со Стратегом и Мамочкой в баню. Отмывай совесть. На сто лет хозяйственного мыла достанет в ящике. Ну, зачем оно тебе, обалдую?! Только одни мне сокрушения. Не пожалел тетку, любимчик бессовестный!
Почивала потом Дарья неспокойно. В непреходящих волнительных пробуждениях. Раз за другим разом снилось ей, как Стратега негодяистого притиснула к плетню.
У того, никчемного заводилы,  -  дух вон. Пошатнется возле загородки, упадет да и не шелохнется.
Поутру, проснувшись, косу заплетая, шептала сквозь хмурь:
-   Хорошо бы тебя, нечистая сила, и в самом деле прижать покрепче. Ведь как есть совратил Ваську!
Стратег смолоду любил кочевряжиться. Губы распустит, закатит глаза  -  строит из себя нервного, нездешнего. Если же косить на лугу, то нет парня. Когда на кобыле носиться по деревне, тогда он есть.
Девок тоже, словно тетерок, гонял.
Нюрку Аклимову невзлюбил самовластно. На гулянку она придет, он давай ее жарить крапивой. А то платок сорвет с головы. Буду  -  принародно заявит  -  чистить сапоги!
Раз прибежала в новом пальто с пуговицами чуть не в блюдце. Он прицепился к напраслине. Почал грозить: срежу пуговицы.
Она поначалу терпела, напоследок высказалась. Руки у тебя коротки!
Задело Стратега, он подкараулил ее, когда шла домой. Та не сробела, отхлестываться начала, но как выхватил нож  -  обмерла. Обидчик резать девку не стал, однако пуговицы отхватил напрочь.
По норме получил наказание за хулигантство. Коли есть совокупность неуёмных таковских поступков, то и поимей срок при баланде.
Когда вернулся, не подпускал к ней никого из парней. Всё поигрывал ножичком. Нисколь, дескать, я не поумнел.
Вскоре женился на занемелой Нюрке. Ей куда податься? Кто возьмет в жены, коль таковский разбойник вкруг похаживает да скалит на всех бесчинные зубы?
Стратег потом бахвалился: теперь иной будет суд. В полную силу ей отомщу, потому как законная супруга. Нынче статьи знаю, имею обследованное право мордовать между делом. Станет у меня стратегический сполняться план.
Знатока подсудных статей прозвали Стратегом.
Как они там живут с женой, ведает в доскональности кто? Нюра помалкивает, коль невозможно Стратега сбыть с рук. Лишний раз не выйдет она из дому. Об том, чтоб поболтать с бабами у колодца, и речи нет.
Это его, окаянного, черти носят по всей округе. Где какая неразумность сотворяется, без него не обходится никакая штука.
Так что давно косилась на него Дарья.
Похлебав вчерашних щей, направилась она  -  забыла и чайку отпить  -  срамить племяша с утра пораньше. В избу к нему ввалилась, принялась разматывать платки.
К строгой беседе не приступает враз, поскольку не принято в деревне голос поднимать с порога. Что касается одежки многослойной, то осенью дело было. Она зазимками притесняла, вот и пришлось продавщице утеплиться допрежь прогулки.
Приготовившись к разговору, встала напротив ненаглядного своего родственника. Уязвлено спросила:
-  Где мать?
-  в поле. Нарядили остатошнюю подбирать картошку.
Отступил, сел за стол с двумя тумбами по бокам. Мебеля известно откуда взялись - достала Дарья, когда директору школы обставляли кабинет. В ближних деревнях только два таковских стола наблюдались. У Петра Федрыча, учительского начальника, да у Васьки.
Локотки вольно расставив, сидит парнишка ничуть не обеспокоенно, а как раз независимо. Перед ним настольный календарь с красивыми девицами. На картинке они изгибаются и зовут весело отмечать Новый год.
Племянничек однако не терял соображения  -  раскумекал гостью. И глядеть на нее, сердито раскрасневшуюся, ему неохота. Наклоняется он к столешнице, починает в пристальности изучать у девиц линии. Которые прямые и прочие завлекательно кривые.
-  И что? Делом ты занят?  -  говорит Дарья, по ходу наглого Васькиного хладнокровия кипятясь. Отчаянно, значит, перегреваясь.
Голос у нее платками не был зажат. Вылетал без препон, звучно. А когда поднимался вдруг, то даже посвистывал. Ровно какой поспевший на огне чайник.
Внимательности у племяша не убавляется. Со всем усердием упулился в картинку. Не торопится честно глядеть в глаза тетки. А если что независимо ответить, то вот ей пожалуйста:
-  Еще какие вопросы?
-  Нет, ты мне увертываться брось!
-  Ладно. Можно изложить в подробностях. Готовлюсь нынче в институт.
Вроде и благостно дает подробности, но чувствуется в словах подковырка. Он-то как никак среднюю окончил школу. У нее же классов ничуть не десяток. Вполовину почти меньше.
-  В институт?  -  продолжает звучать Дарья.  -  В какой, желаю испросить?
Ясно, что чайник был напрочь перегретый. Парень со своей ученостью пускаться в отступ не собирался. Хоть и приметил масштаб неладности, не стушевался. Заявил без паники и даже нахально:
-  Желательно знать? Что ж, позволяю. В синий с красными полосками.
Не предполагал, как оно повернется, поскольку тетка завсегда имела с ним разговор досточтимо приличный.
-  Вставай!  -  приказала беседчица, видя неуступчивость. Обидела через край эта залежалость Васькиной наглости.
Тот хотел было взбузотереться, но тетка сдвинула его со стула, пустила календарь улетать в фортку.
-  Куда мыло дел, паршивец?!
Племянник, сдвинутый поодаль вполне могутно, озирается от неожиданности, в неуютности стоит. На сей раз не ведает, что досконально ответствовать, а лишь мямлит тыр да пыр.
Дарья, не на шутку распаленная, подступает ближе:
-  Не врать нынешним часом!  По шее получишь у меня!
Силища у нее, знает родственничек, как раз чертова. Весу, почитай, в три раза больше. Напрет она, и тогда поимеешь всё то, что в сердцах ею обещано.
Шикарный племяш  -  того. Пониклость возникла. Потому как не та весовая и душевная категория.
-  Кто направщик?  -  высказывается продавщица громче прежнего.
-  Стратег и есть,  -  в растерянностях дается ответ.
-  Где мыльный, то бишь магазинный, ящик?
-  Откуда мне знать? Перепрятал Мамочка.
От заматерело сердитого настроя продавщица влепила-таки раза ответчику. Напредки станет думать. Нечего соваться в грязные дела и потом вилять хвостом, будто ни в чем не замешанный.
В неоглядные свои платки замоталась Дарья снова. Прихватив для словесного доказательства племяша, подалась к тому хитрецу Мамочке.
Иван Терентьич проживал на краю деревни, у Луповой горы.Что о нём в одночасье доложить? Любил покурить с кем-нибудь по-соседски, холостяковал, бил баклуши. Хоть за плечами немало имел годков, а ходил в подпевалах у Стратега. За что ему, подхалюзе, дармовая перепадала выпивка.
Жена, Матрена Сладкоедова,  смоталась от него. Пожили, сказала, и хватит. Неподалеку обосновалась  -  у Савельича. Лысого, пожилого, но крепкого еще бобыля-трезвенника.
На ее оборот Иван Терентьич не обиделся. Он подивился: мамочки! сбегла на ближнее крылечко! актерки, эти бабы! Сладкоедова с тех пор копалась единственно в соседнем огороде. Пусть он видел ее частенько, однако не заводил свар никогда. То ли по всегдашней своей лености, то ли по причине уж полного к Матрене равнодушия.
В свои немалые года был Мамочка желто-морщинист. Неспокоен повседневно и жаден до самогонного зелья.
Щелкая зубами, покрикивал иногда из-за Стратегова плеча: мамочки! обижаете человека подозрением! Это он так прикрывал  неправедного хозяина, от которого имел доход. Ну как же, то приличной папиросой угостят, то предложат стаканчик!
Ясно, за эти защитительные речи благоволил ему Стратег. Хотя мог дать и тумака, будучи в паскудном настроении.
Изба у Мамочки разваливалась по бревнышку, одичало уходила в сыру-землю. Тем часом  Стратегов исправный содруг не мыслил ставить новую. Да и правду сказать, не осилил бы стройку.  По лености и по недостатку разумения в плотницком мастерстве.
Колхоз, тот осилил бы избу. Дал бы стенам способную крышу. Такую, чтоб нисколько не протекала. Но ему охота небольшая утруждаться в добросердии. Такому-то выпивохе, шкодливому куряке выказывать особое расположение? Уж лучше  -  какой многодетной семье или увечному фронтовику.
Взошла Дарья к Мамочке в покосившуюся избу и с ходу объявила неудовольствие:
-  Говори, Иван Терентьич. Исповедуйся.
Заюлил старикашка. Задергался руками и даже спиной.
-  Ты зачем пришла? Об чём баишь-то?!
-  Всё об том же,  -  громко огласила  та свое настроение. И вытурила наперед родственничка. На тот момент глядел он поникшим, будто молодой осот после крутого зазимка.
Этакой прыти хозяин дома не ожидал от продавщицы. С досады у него перехватило горло.  Заговорил так необычно  -  словно бы замяукал:
-  Ай-яй-яй, Васятка! Чего ж ты набрехал на меня шибко уважаемой Дарье Семеновне?!
Тому, если в беседу вступать, то как раз наоборот  -  побежать бы куда глаза глядят. Истинно пропало всякое желание слово молвить. Вдаваться в объяснения, нынче оно ему хуже горькой редьки. Короче, принялся хмуро чесать подбородок. Затем и вовсе поворотил нос в сторону.
Продавщица продолжает наступ. Громче прежнего повышает голос:
-  Не айкай, Иван Терентьич. Выкладывай неоплаченное добро. Оно еще пригодится людям. Я, промежду прочим, материально ответственная. По той причине, что интерес блюду не только свой. Понял?
Тот, вестимо, испугался. Ан всё же не сдается. Помня Стратегову нахальную силу, бесхозным себя не считает, непокладисто   ерепенится:
-  Ты мне? Вынь да положь? Я тебя…
-  Что?!
-  Ничего!
-  Хорошо. Давай, милостивец, выйдем. Чтобы потолковать на воле. Пусть соседи посмотрят, что магазин уважает их бани и мыльные ополаскивания, да вот Ивана Терентьича  -  не так уж очень.
Тот соображенно помалкивает. Потом обозначает возражение:
-  Не об чем беседы беседовать.
-  Тогда покедова,  -  продавщица протягивает ему руку.
Мамочка недоверчиво зыркнул на Дарьину повернутую кверху ладонь. Ничего особенного не усмотрел. Выказав полминутную замедленность, подал свои костяшки.
Прижала их тетушка Васятки со всей старательностью. Поскольку имелась у нее озабоченность касательно пустого расставания. Наверное, любой мужик не удержался бы  -  ойкнул или что еще произнес. А хитрец просто-напросто перекосился тут по всем швам.
Повела его Дарья  -  чисто бычка на веревке  -  в деревенскую улицу. Впереди сама шествует. За ней следом Васькин воровской дружок. Который у себя, шибко умного, не находит сил, чтоб погасить совместную с продавщицей проходку. Поднапрячься он готов, старается, по мере возможности выкручивается. Да только на сей час у магазина есть своя возможность. Такая, что раз и за другим разом пожимает Мамочке руку. Препятствует, значит, побегу.
Вот ведь какая приключилась причина. Из-за нее,  полностью нецеремонной, прет недовольство  из Ивана Терентьича, ровно тесто из квашни.
Племяш магазинный, он держит глаза открытыми и пугается картиной. Шаг за шагом оттирается вбок от двоечки. Готов идти в сплошной отстраненности.
Ботинками сшибает камешки, замедляет скоростное продвижение. И выказывает фортель: ловкие ручки  держит в брючках. Будто оченно самостоятельные у него мослы, не при деле в совершенстве.
Один глазок Васька  положил на окна. Ой, не видят ли девки странную проходку?!  Другим косит на тетку, наблюдая каждый ее шаг. Чтоб вперед не вырваться, но и не отстать. Чтоб не подходить близко и не удаляться, не беспокоить продавщицу, насчет магазина сильно ответственную.
  Поди задаст строжайшего перцу. Когда обмишулишься, она снимет стружку при всем деревенском человечестве.
У Стратеговой избы занозисто остановилась Дарья. Поразмыслила, насупясь.
-  Нет подмоги от тебя, Иван Терентьич. Однако добрались куда нужно. Самостоятельным, гляди, образом. Не прошагали мимо.
Беседчик, когда его приневолили, несогласно хмыкнул:
-  Ну, так что же?
- Нынче, ежели совесть напрочь не законопачена, давай признавайся.
Тот вздернул ехидную головенку:
-  Никак всё же боишься? Ага, опасаешься подступиться к Стратегу! Он тебя превзойдет непременно. И в команде смогет на троих, и всякое прочее осилит.
Дарья только головой покачала на подпевалу. Нашел Иван Терентьич достоинство у своего командира. Какая надобна особая сила для винопития без краев? Никакая.
Мамочка претерпевать обид от продавщицы не желал. Что называется, шел вразнос:
-  Над старым человеком измываешься тут. Пусть он телом немощен, но дух его завсегда идет по команде. И потому ступай, вызнавай правду у Стратега. Он тебе покажет способную кузькину мать.
Храбрился под синими наличниками хозяина-барина. Будто ждал: сей час раскроется окно и будет оттуда благая весть.
Раскричался, аж позеленел весь. Пух на темечке  -  по дороге шапка была обронена  -  от полноты чувств пришел в колыхание. Гляделся Васяткин дружок не могутным мужиком. Это конечно. Однако  -  человеком, заранее обнадеженным. Уверенным  в пробивной победе.
Дарьин племяш, прислонившийся было к дереву, заинтересовался таковским разговором. Двинулся вперед, вытянул шею, растопырил губы. Ух, паря, как оно закрутилось теперь!
Продавщице надоело калякать. Крику много, толку мало. Как поступила, щеками и лбом зарумянившись? Воровато-мыльного кладовщика повлекла на крыльцо. Чуток перевела дух, затем другим шагом  –  когда таскать Мамочку не перетаскать  -  очутилась в сенцах. Оттуда постучала хозяевам дома.
Вышла Нюра в валенках на голу ногу. Маленькая из себя, нисколько не бойкая. Глядит непонимающе на гостей и зябко ужимает плечи.
Иван Терентьич глаза вылупил на нее, однако помалкивает. Дарья напротив  -  требует без лишних разговоров:
-  Позови мужика!
-  А вы заходите, коли пришли,  - отвечает Аклимова. Видать, супруге властолюбца командного захотелось выказать приветливость.
В иной раз было бы неплохо поговорить кое-об-чем с Нюрой. Но любопытствующие колодезные разговоры нынче разве ко времени?
Продавщица гнет свое:
-  Благодарствую за приглашение. На сегодняшний день у вас рассиживаться некогда. Кликни давай хозяина!
Та поняла: муж сотворил по лихости своей что-то непотребное. Не говоря ни слова, повернулась, ушла, дверь за собой притворив сторожко. Почитай, через минуту отлетела она, грохнув филенкой о косяк.
В проеме стоял наблюдающий Стратег. Кривил рот, оглядывая незваных гостей. В сомнении был, что заявились они с каким добром к нему.
Да ведь, оно так именно и приключилось, что  -  ни с каким.
Он, конечно, враз заприметил хоть Мамочку возле продавщицы, хоть ейного племяша поблизости, на крыльце. Ему если отступать куда, то не вознамерился: в губах папироска, будто приклеенная. И заводила командный ее сучил, попыхивая. Пребывал по всем статьям в незамутненом спокойствии. Штаны, в сапоги заправленные, оттопыривались там, где пребывали чугуном кулаки.
Усмехнулся:
-  Вам нужен? Вот он тогда, я
Дарья глядела в лицо необходительного хозяина. Ничего не различала в его глазах, окромя насмешки явной. Всё ж таки не растерялась, приказала:
-  Отдавай мыло!
Мамочка, этот подхалюза, что удумал? Враз почал отбиваться от Дарьи. В поспешностях вырывался, причитал, чуть не плача:
-  Пустая здесь догадливость. Не ведает ничего она. Потому дай ей, милостивец, как следует!
Подпевала выводил командира на супротивный смелый шаг. Тот не замедлил, смикитил, какие нынче кануны. Продолжая насмешничать, поинтересовался у Дарьи:
-  Желаешь мыло заполучить?
-  Для начала?  -  режет ему продавщица.  -  Очень желательно.
-  Держи,  -  в полной командной согласности высказывается беседчик. Тут он выплевывает папироску. Вытаскивает руку из штанинного кармана. Не размахиваясь  -  нешуточным, истинно добротным тычком  -  садит бабе прямиком в зубы.
Вестимо, кровь закапала ей на платок. Полилась на скользкие по причине осенней измороси половые доски. Отбросило Дарью заметно подале.
Вот стоит она теперь на крыльце. Что получилось на последях?
-  Знаешь хоть, кого бьешь?  -  кричит Васькина сродственница.  -  Тетку евойную, и  ты мне парнишку не калечь! А то, что я материально ответственная, так это само собой не лишнее!
Мамочка опять тут как тут. Оборотом дела он доволен, в наглую справляет жданный праздник. Хихикает:
-  Добавки она просит.
Ей бежать во свояси? Нет, подступила к Стратегу.
Раскрытой пятерней здесь и шмякнула набольшего. Того самого, что числился у старикана-весельчака в командёрах.
На этот час начальник Мамочкин был уже где? У выхода из сеней. Но как залучил Дарьино подаренье, то полетел назад. Звучно опрокинул тамошние бадейки, сорвал с гвоздиков барахло, что хозяйке жалко было выбрасывать. Шуму образовалось  -  выше головы. Стратег… с ним получилась картина. По разумению Ивана Терентьича, как раз нежданная.
Пролетел он до задней стены. Опустившись, влип в нее. Затем пришла ему в голову гордая мысль приподняться на твердые ноги. Ан и не вышло ни в какую.
Где отлип от стены, там и сел сызнова.
Мамочке если что сказать, то лишь пискнуть либо ойкнуть. У него обозначилось кучно.
-  Ой!  -  пискнул. Выдал разом всю недоблестную свою боязнь. На позорную картину всяческое удивление. А тако же  -  непременное желание убежать поскорей.
У Дарьи наблюдается нестихающий гнев. Оборачивается она к Ваське. Бьет его за компанию? Пока что не торопится, а только докозательно предписывает:
-  И ты иди. В Стратеговы подельники. Здесь тебе место.
Сродственничек изо всех сил замотал башкой. Запереступал назад, будто чем напуганный конюшенный жеребчик. Пустился во все тяжкие бормотать: нет! я тута! не взойду! больше не буду! Словом, ошалел, утерял строй в мыслях.
Мамочка, этот непременный мыльный хранитель, не рискнул взять ноги в руки и вдариться в бега. Стоит с онемелыми членами тела. И невдомек ему, почему вчерашний благодетель буксует там  -  среди ведерок, кадушек и ситов.
Из дома выглянула сторожкая Нюра:
-  Вы что, граждане?
Хозяин при ее появлении враз очнулся. Среди бадеек с ревом ворочаться ему неотвязно? Погодите! Сейчас всем покажет, где раки зимуют.  Взвыл он в голос:
-  Нюрка! Тащи ствол!
Та увидела Дарью, утиравшую кровь. Высмотрела Ивана Терентьича и Ваську Дробина, потерянно топтавшегося поодаль. И что, мигом подалась в дом, сполняя приказ? Как раз не поспешила. Потому -  понять ей мужа представлялось делом невозможным.
Стратег схватил багорок.
Извернувшись, бабахнул им в стену.
-  Подай, раз велено!
Жена пошатнулась. В запоздалости послушания исчезла, отступила назад.
Минута прошла, не больше. Все замерли, потом…обозначилось всё ж таки ружье в дверном проеме.
Когда возникла Аклимова с двустволкой в руках, то была доподлинно бессчастной женщиной. Белоличка белоличкой. Видать, приучая ране жену к послушанию, командёр давал себе волю. Нынче вот ей не к спеху идти к нему, а не получается возражать.
Всё же замерла. Стоит обездвиженно и не подносит орудию.
-  Чего встала? Иди сюда!  -  орет тот.
Злоба дает ему силы. Отлипает от стены, выпрямляется и ошалелыми глазами жжет все присутствие.
Она поняла, что будет смертоубийствие. Прижала к горлу проклятую двустволку, безголосно шагнула назад. Ровно бежать собралась в обратном направлении. А там ведь, в дому, среди стен,  дале печки не ускочешь. Озлобелый муж не задержался, настиг. Цапнул приклад и вырвал у нее из рук пороховую орудию.
Вооруженным объявился перед гостями.
Иван Терентьич, ведая настырную повадку Стратега, поскакал прочь. Пригибался ничуть не обремененно. Даже можно сказать, что ловко. Будто именно согбенным ходил с детства.
От страха вопить дуром не вот тебе  -  не верещал. Молча  тылом крутил. Не иначе именно его хотел допрежь всего сохранить от картечи.
У Васьки Дробина сообразилось иное. Растеряться ему с молодым быстрым умом разве дозволительно? В два счета распознал свою выгоду, сунулся за дерево. Ну-ка, достань парня какая шальная пуля!
Продавщица тоже не лишена была толковой соображалки. Да только размыслила в первую очередь не о себе. Об чём же? Не в радость станет всей деревне, когда пойдет стрельба вдоль по улице. Выходит, надо поставить препон Стратегу.
К этому часу беззубкой ставшая, пряча закрасневший платок в рукав, Васяткина сродственница не улизнула куда, а пошла прямиком на Стратега. Он, взявши в твердую память, какова у нее сила, поспешил упредить поход.
Не сказать, что целился усердно. Но стволы поднял и курок нащупал, чтобы остановить Дарью. Надеялся если не зацепить ее, настырно ответственную, то хотя бы напугать до смерти. Направить в несмелый отступ.
Пальнул, значит.
А жена-то шагнула к нему. Уговорю, утихомирю, посчитала, выходя наперед. Как бабахнуло, так сразу похилилась. Напрочь поклонилась в ноги хозяину да прочим людям.
Васька не утерпел хорониться за деревом, кинулся вдогон Ивану Терентьевичу. По примеру первейшего бегуна тако же почал выписывать кренделя.
Забыл обо всем  -  и про командёра, и про тетку родную. А та вырвала двустволку из рук Стратеговых. Да об сенной косяк ее  -  хрясь! И еще раз! И остатошний   -  от всей души! Разнесла орудию смертоубийственную истинно что в негодные щепки.
Стало таковским образом: нет как нет приклада и приспособлений к нему. Всего порохового ружья не очутилось. В несколько ударов. Оно пусть и хорошо, но толку сколько? Никто  никогда не вернет Нюры, понять надобно. Печальное разумение продавщицу не миновало. Шибко запечалилась она. Понесло ее трясти, многосильную женщину, ровно березовый лепест. Стоит, однако до слабых слез у нее не доходит супротивный поход. Стратег, на которого пошла в наступ, тот  -  да. Вдруг прошибло его, шального мужика. Сидит возле убитой и рыдает навзрыдно.
Может, понарошке. Всей меры его подлостям кто возьмется дать?
Всё же думается и такое, что взаправду пожалел жену. Говорят, даже матерые волки вдаряются в тоску, когда теряют подруг. Тогда выходит: любил Стратег Нюру Аклимову, но в разбойном порядке, от людей на отличку. Как есть зубасто по-волчиному, по-своему пакостно.
Деревенское человечество, ясное дело, сбежалось на этакую пушечную колготу. Мужики и бабы вокруг   избы  -  нисколь не уходящей стеной. Если только малышню оттерли подальше, сами же сплотились. Бесчинного стрелка обложили: ему  не вздумай утекать в тайные дали.
Неколебимое образовалось желание, чтоб не уйти Стратегу от мирского суда.
Прибежал расторопный милиционер Лотвинов. Без сапог, но при своем законном пистолете. Ему пристало изводить хулиганские преступления, замедляться с появлением было напротив никак невозможно. Он без промашки взялся сотворять общественный порядок.
Приказал, чтоб криков, воплей и  ругани стало меньше.
Дарья на баб оперлася, поослабнув от напористого момента переживаний. И высказалась у нее горестная речь:
-  Далось мне проклятое мыло! Нюры из-за него не стало!
Милиционер был несогласный, велел ей помалкивать. Поскольку для деревенских проживателей выходки Стратеговы  лишние. С него и должен быть обязательный спрос. Население, конечно, Лотвинова поддержало: нечего продавщице на себя валить вину!
Петр Федрыч, директор школьный, в свою очередь принялся выказывать жалостливые соображения насчет Аклимовой.
-  Надеялся, она пойдет в науку. Какая память! Точность мысления! Ведь ученой должна была стать. По всем степеням. Собиралась поступать в институт на агронома, разве не так?!
Тут опять у некоторых женщин образовались вопли и плачи. Объявились желающие дубасить Стратега по всей сотворенной им мере.
Пришлось Лотвинову поднять вновь голос. Не хватало здесь еще самосуда.
Он упулился в Петра Федрыча строгими глазами:
-  Бросьте нюнить!  Наплевать вам было на нее. Палец о палец не ударили, чтобы помочь с институтским учением.
Школьный руководитель перестал жалиться. Мужики и бабы тако же попритихли, ведь соседи примерили жесткие слова к себе. И выходило: подмоги девке маловато было раньше.
Очень Лотвинов рассердился на происшествие беззаконное. Не везло служивому, опять выговор получать из начальственных уст. Кажинный день жди чего-нибудь от деревенского пакостника. Стратег плевать хотел на укоризненные беседы. И ты, милиция, насчет принятых мер утруждайся беспеременно.
-  Пошли, Дарья! Отведем стрелка под замок. А вы бы, Петр Федрыч, шли трудиться. Ребятня вон прибежала из классов. Нужно им представление?
Повели Стратега в другое проживание. Отдельное.
Вскоростях уехал умный Васька, что был горазд хоть за деревьями хорониться, хоть ловко удирать вслед за Мамочкой. Дарья за мыло уплатила, но велела племяшу завербоваться на севера, коль жаден до прибытков.
Поинтересовалась только:
-  Собирался разбогатеть с мылом? Каким манером?
Тот сознался, что остереглись включать свет в магазине. В темноте  ухватили ящик, который тяжельше.
-  Мамочка сказал: там должно добра всякого немеряно. Другие-то легкие чересчур.
Что касается Ивана Терентьевича, он всё ж таки не выдал мыло. Не ведаю ничего, и всё тут! Небось, ратовал за выпивку. Невелик доход, а хватит на пару-другую белых головок.
Вдруг что и попользовался, однако занедужил вскоре. Тогда его отправили в больницу. Чтоб не фельдшер деревенский пользовал, а докторский специалист при всех инструментах. Об Иване Терентьевиче с той поры и не слыхать что-то нигде.
Надобно теперь изложить нелишнюю подробность. Все нечистые на руку Васьки   -  хоть молодые, хоть старые  -  вроде как растворились, и чисто нынче от верхней околицы до нижней.




Рассказчик замолк. Что еще говорить? Всё сказано, коль возобладала последняя подробность.
Во всяком случае, я так понял. И вопросами его не донимал. Однако Серега сам нарушил молчание. Пожелалось ему прояснить мое отношение к мыльной истории:
-   Веришь или как?
-  Насчет пояска если… Он обязан лопнуть, когда начнет Дарья крутить мужика, ровно пакетик с печеньем. А вообще-то о русских женщинах, что коня останавливают на скаку, я наслышан.
Дотошный Серега, кажется, потихоньку успокаивался.
Вздохнул, поставил точку:
-  Оно и ладно.
Когда мои володимерцы сетовали на обветшалось устремлений касательно писательства, построенного на местном деревенском материале, они вовсе не зря припоминали земляка Солоухина. Кто-кто, но этот литератор выдал на-гора завлекательно душевное  бытописание проселков с примечательными поселениями ополья. Славно  -  под уемистыми очерковыми парусами  -  прошел морями ржи и гречихи.
Серега, небось, чтил не одно только народное /читай: стародавнее Бояново/ словотворчество. Чувствовалась в его речах та ловкая повадка сказительства, что присуще была мастеровитому романисту и поэту.
Гордились мои знакомцы Солоухиным, не иначе. Он, что ни говори, уж постарался: тщательно и с большим тактом описал родные места. Пропахал плодородное ополье, прошел его гребнем чудесных зарисовок, где истинными бриллиантами гляделись частые встречи с интересными людьми.
Любопытная штука  -  помогал ему автомобиль, который полагался депутату Верховного Совета. Быстроходный транспорт, коль есть желание охватить очерковым рассказом просторную владимирщину, как раз очень способная подмога.
При этом не след сбрасывать со счетов ту поддержку в поездке, что жена оказывала писателю. Депутату выделили шофера, вот она и взялась рулить в полном согласии с денежным вспомоществованием. В двадцатом веке, не вот тебе размашисто богатом, любили материальные средства учет и контроль. А на путешествие, надо полагать, рубликов было поистрачено солидное беремя.
Я всё это к тому излагаю, что кудесник слова  повидал всяких разностей  в ополье поболе моего. И коли ваш покорный слуга не послушался родственников и знакомцев матери, все-таки пошел следом за Солоухиным, то это надо понимать иносказательно. Его дорогами, нет, не продвигался. Моя очерковая проходка вдоль и пообочь Пекши, а также по опушкам Муромского леса вовсе не спор с маститым литератором. Она, уж поверьте, нисколько не  претендует и на особую невиданную владимирскую новизну. Считайте ее… горячим желанием высказаться по нужному поводу.
Что за повод такой?
Узнаете, всему свое время.
Вот, значит, взялся и говорю. В подробностях если, то по сию пору нет у меня способно быстроходной машины. Что касается младых ногтей  -  сколько себя помню, шагал всё чаще по еле видимым тропинкам. По разным обочинам, в дожди разбитым и пыльным в жару.
Владимрские тропинки ведаю, это бесспорный факт. Почему-то больше всего запомнились мне летние календы. Может, потому так приключилось, что везло на пригожие погоды. Всё детство, до взрослых годов жарило ослепительное солнце, сияло над моей головой поистине празднично, вдохновенно.
И не было у меня большего счастья, чем окунуться, поплескаться в каком-нибудь омуточке досточтимой Пекши.
Тропки, известное дело, любят прихотливость, извилисты они зачастую. Заводят иногда в незнаемые дебри.
Речки бывало переходил вброд, продирался сквозь густые заросли. Что скрывать, страшновато становилось, когда забирался вглубь какой-нибудь чащоры. Ох, велик Муромский лес на южном, Мещёрском склоне ополья!
Не могу сказать, будто гнала меня в прихотливые тропы особая жажда приключений. Нужда чаще всего заставляла пускаться в путь-дорожку.
Иногда приходилось нашему деревенскому дому невмоготу. По какой грустной причине? Семейство не «семь я», числом позначительней. И припасов  -  мяса, крупы  -  вдруг случалось, что не хватало. Глава фамилии начинал размысливать, чем обиходить, накормить народ. Посмотрит, посмотрит на худой стол да и наладит нас на рынок.
Вижу как сейчас. Покидаешь овощей с огорода в мешок, нагрузишься, потом топаешь километров двенадцать до железной дороги.
Доберешься до разъезда, сбросишь тяжелую ношу с отвисших плеч и ждешь поезда. Тому не в радость кататься по стальным рельсам  среди небогатых редких деревушек, доходу негусто от немногочисленных пассажиров, и он проходил здесь всего раза два в день.
Едешь, неудержимо дремлешь, отдыхая. Небось, подняли тебя ото сна раненько, вышли из дому часов в пять утра.
Когда-никогда, а доставит железка толпу досужую  туда, где можно продать овощи, приобрести какой товар. Невелик городок, но есть в нем заветные ряды, и они обещают огородникам хоть не шибко весомый, а прибыток.
Тут нам понадежней насчет копейки. Потому что расставаться если с пупырчатыми огурчиками, то где? В селе, ближайшем к деревне, куда как невыгодно. Имеются там своя тугая капуста, отменная морква, не говоря уж о привычной всем картохе.
Брали меня ходить по лесным и полевым тропам не затем, чтоб утруждался в рядах огуречной торговлей. Как грузчика  -  в этом качестве пребывал, путешествуя по ополью. Потому у весов не стоял, а гулял по городку, пока ноги держали.
Уютным гляделось поселение, никто парнишку не обижал, хоть издалека прибывших здесь враз отличали  -  своих ведь знали досконально. Кроме того, местные не шатались бесцельно по улицам, как позволяли себе гости. И не глазели по сторонам, дивясь на старинные дома из красного кирпича, на машинную станцию, где ремонтировали трактора. На пожарную вышку и на ворота маленького, но всё же настоящего мясокомбината, куда въезжали грузовики.
Назначали мне час, когда непременно должен объявиться в рядах. Его пропускать было нельзя: иначе будет упущен обратный поезд.
Вот я опять возле огородников, донельзя довольный видами нешумных улиц и палисадников. Овощи проданы, пупырчатые огурчики охотно приобретены теми горожанами, что были при средствах. Они нашим товаром останутся довольны, я точно знаю.
Мы скоренько собираемся. И  -  на железнодорожную станцию. Поскольку нагулялся в городке от души, я опять задремываю. С тех пор в поездах очень люблю спать. Мне до того здесь сладко, уютно, что не выразить словами.
На разъезде покидаем вагон. Ввечеру двенадцать километров отмеряешь драными ботинками. Почему они у меня завсегда просили каши? Да черт их ведает! Вдруг что тропки оказывались чересчур длинными. А может, подошвы тех послевоенных времен были далеко не железными.
Думаете на неделе мои путешествия подошли к концу? Нет, погодите. На следующий день хозяин дома высказывается вполне докозательно:
-  Ну вот, денежка теперь имеется у семейства. Давайте рассуждать. Надобно, к примеру, сходить в сельмаг. Затем, чтоб прикупить соли, крупы, керосину, спичек. Если не принесете мне фабричного табачку, не будет прощения. Надоел нашенский самосад. До чего, зараза, едкий!  Дым аж глаза обжигает. В магазине всё же поприличней курево.
Вот так. Глава свое слово молвил. Таким образом распрекрасным довел до нашего сведения насущную нужду. У него в деревне  -  кто станет спорить?  -  дел полно, и тогда получается, что давайте, други, вновь собирайтесь в дорогу.
До села, где можно отовариться, ровно три километра. Туда и обратно если, то выходит… разве мало? Достаточно, чтобы притомиться опять.
Отказываться никто не пытается. Потому как у народа потреба жить всем числом нормально. А лежать на лавке и поплевывать в потолок ни у кого нет желания даже в помине.
Кстати, тропинка длиной в шесть километров для молодого народа  -  это почти ежедневное путешествие осенью ли, зимой ли, весной ли. Куда ты денешься, раз ближняя школа в том селе? Автобусом никто не торопился подвозить тебя, даже на грузовик не надейся. Что уж говорить о легковом автомобиле, когда и трехкилометрового проселка-то не различишь? Хилая тропочка  -  вот всё, что есть у вас, школьные учащиеся, для проходу к знаниям.
Летние походы в магазин при сем обстоятельстве нас уж скорее не печалили, а радовали. Да и то: в черемуховых овражках поют, порхают вольные птицы, сопровождают путников неизменно жаркое солнце в голубом небе и пахнущие луговым разнотравьем ласковые ветерки ополья.  Красота!
О ней до сих пор щемит мое сердце. И когда дает оно знать о себе, то забываются дорожные тяготы, приходят на ум стихи о необыкновенно привлекательной русской природе.
Впрочем, разговор о путешествиях не окончен.
Была ведь и такая нужда  -  идти в другое село. Второе гораздо все-таки дале располагалось. Где ржаными полями, где густыми лесами, но давай шевели ногами, коль нет и туда никакого транспорта.
О каких кружных путях, о способных проселках, признаюсь, не ведал. А если шел в то поселение, всё ж таки дозволял себе иметь приподнятое настроение: семь километров в  одну сторону почему не осилить? Зато сколь прекрасны пшеничные волны, колышащиеся вдоль неоглядных полей, и как обворожительны медово-духмяные гречишные просторы!
Сколько нераскрытых тайн хранили в своих урочищах вековечные боры и густые, трудные для  хожденья пешего,  ельники! Идешь вот таким образом  -  навострив слух, распахнув пошире глаза.
Дорога длинная, и пусть для неравнодушного достаточно приятная, однако же потребует она от тебя немалых усилий. Поскольку опять-таки в один день свершай хождение в ближние края.
Ближние ли они? Судите сами, но по сравнению с распахнувшимся   -  в многокилометровую ширь  -  опольем ничуть не дальние, правда?
Детство мое, отрочество ходило по владимирским тропкам год за годом, и я думаю о своих  путешествиях с нежностью в сердце: нет конца душевному волнению вспоминаний.
Потом… что ж, там начинает другая, более способная история.
Принимает тебя володимерское  -  богатое преданиями старины глубокой  -  ополье хоть автобусно путешествующего, хоть железнодорожно разъезжающего. Много всяких разностей повидаешь, лишь никак не забудешь Кривулинского проживания.
И тянет газетчика, тянет… куда? К здешним рассказчикам, пусть и понимает рядовой литератор: не стоит ему тягаться с  великолепным писателем Солоухиным.
Да что там! Я люблю его и уважаю вровень с ними, покойной матери моей володимерцами.
Он, как известно, не признавал упрощений и в жизни, и в творчестве. То бишь характером был непрост, разве есть тут у автора очерка ошибка? Другое мне ведомо: не всё в его литературной работе признавалось верхом совершенства.
Критики и так говорят, и напротив эдак, множа пересуды. Однако не слышал я ни слова осуждения ли досужего, непонимания ли какого  -   касательно «Владимирских проселков».
С младенческих лет увлеченный гречишными да ржаными просторами поля материнского, в свою очередь позволяю себе уважительно относиться и к моим кривулинским рассказчикам  тоже.
Помню последние годы Сереги.
Он уже крепко сдал. Потускнел и усох.
По улице носил старенькую телогрейку, в дому  -  сильно мятый, не раз стиранный пиджачок.
Выйдет он под окна избы посидеть, и враз всем заметно, что телогрейка стала ему велика. Плечи обвисли, отчего длинными очень казались руки.
Нечасто, а всё-таки я навещал его. Рассказчик мой встречал гостя без видимой радости, сдержанно. Чуть ли не безразлично. Однако глаза, которые он прятал в табачном дыму, оживлялись. Ему определенно слушатель был нужен.
Любимая поза его  -  закинуть ногу за ногу, сидеть на стуле, изъеденном долгим временем. Располагался чаще всего не возле теплой печки, а у края стола, что был основательно выщерблен ножами, долотами. Серега в деревне слыл за умелого пасечника, поскольку сам дощечки строгал и мастерил из них рамки для ульев.
Над головой рассказчика болтался проводок репродуктора. Из раскрытого окна влетал в избу ветерок. Шевелил марлевую занавеску и вытягивал табачный дым в причудливые сизые колечки.
Поставив острый локоть на тощее колено  -  оно оттопыривало застиранную штанину  -  Серега щурил красноватые глаза.
Охотно рассказывал о прошлом, о пережитом.
Однако думал он обычно о чем-то своем. Может, о близкой смерти, о последнем пути, что надобно пройти человеку. Потому был нередко рассеян и повторялся. Высказываться любил с этаким вывертом, с особым подчеркиванием: дескать, знай наших, володимерских! не лыком они шиты!
Однажды пришлось мне слышать живую окающую речь Солоухина, и я приметил: у писателя тоже присутствовала похожая  -  непростая  -  лукавинка в разговоре. Она была какая-то очень естественная, ничуть не обидная. И если что вызывала у слушающих, то одно лишь уважение к человеку, за плечами которого угадывались знамения сложной русской истории.
Нынче нет в тех местах ни беседистой деревни Кривулино, ни славных луговым разнотравьем Покосов. Исчезли Незабудки с избами моих предков по матери.
Все люди, что обитали в прекрасном уголке ополья, либо поумирали от старости и болезней, либо уехали куда подальше. Покинули привычные места сбоку Муромского леса, а кто из них был уж очень легковесным на погляд, на суть? Я что-то мало слышал о таких. Видел всё больше упористых пахарей, которые искренне, очень крепко любили володимерскую землю, родное русское слово.
И душит меня смертная тоска, и хочется рассказать о людях недавнего прошлого. Вот вам, дорогие читатели, причинный повод для очерка нравов, который всё же сотворен.


КРУЖЕВА  И  ЛИСТЬЯ

На реке Мсте запнулось многотысячное войско Бату-хана. Разорив неисчислимое множество русских поселений, кочевная орда  увязла в лесах и болотах, не смогла пересилить разгул весеннего половодья и отступила перед природным животворным наступом.
Не удалось Батыю  -  так называли наши предки грозного хана -  пожечь посады новгородские, порушить дома и храмы, взять в полон  здешних славян. Велико было войско его,  зело могутно, однако еше более могучим предстал перед воителями весенний  широкий разворот русского лесного и водного изобилия. Стала сама природа  защитницей перед  лицом пришлых хорошо вооруженных туменов, не знавших доселе отступлений. 
Пошли непрошеные гости в обход, завернули на юг. Двинулись туда, где был простор боевым порядкам пришлой рати и не было препонов для кровавой сечи.
Видите, какое некогда приключилось дело. Не иначе местообитание благоволило насельникам земли новгородской, а русские люди в свою очередь сильно возлюбили с того времени свою землю. И любить стали год за другим годом всё сильней, потому как видели за родной природой силу великую, достоверно защитительную.
И это при том, что Древняя Русь обиловала междусобицами княжескими? Совершенно верно. Но при этом надобно учесть: властители приходили и, крепко подравшись,  уходили. А  народ-то оставался, и ему присуще была неизбывная тяга к мирному труду, вполне производительному, ничуть не кровопролитному.
И пропитание приходилось добывать во всех княжествах равно, и одинаково детей обихаживать, чтоб росли вполне успешно. Постепенно приводил народ своих властительных буянов к пониманию выгод, что имелись в мирном бытие.
И если с чем трудно было поспорить, то лишь с чужеродными многолюдными нашествиями. Вот от них-то как раз и давала приметную защиту родная природа  - все  знакомые болота, леса, реки,  сезонные снеговые наступы и последующие весенние половодья.
Небось, со времен Батыя пошла слава по русским городам и селам о своих, естественных рубежах, где можно было укрепиться, успешно обороняться. И в последствии, когда ходили на Русь кочевные орды, умело применялась эта особая защита.
В те времена какие поселения дружно уходили в чащоры лесов, а какие брали в руки топоры и валили на дорогах  могучие дубы  -  как, например,  возводились дубовые засеки возле Тулы на многие и многие версты, чтоб не обойти их было в день, и другой, и третий наступательному войску со всеми его тылами, повозками, запасным оружием и провиантом.
Если всё же слава о естественно-защитительном рубеже пошла по Руси именно с реки Мсты, если не побрезговали русичи наукой эффективной малокровной обороны, то чудится мне в названии сей невеликой речки нечто особое.
Когда здешний водоток начал прозываться Мстой, не ведаю, а в голове держу эту мысль  -  словечко употреблено тут не иначе что многозначительное.
Словарь стародавних речений поспособствовал в какой-то мере просветиться мне касательно этимологии, но всё-таки оставались вопросы.
Вот пришла сила необоримая с назнаемых краев, встала перед речным изобилием. Здесь один поток с боку, а другой  -  Волхов, издавна служивший  дорогой для торговых людей  «из варяг в греки»  -  прямо перед войском.
И куда же могучим туменам двигаться? Надо бы прямиком на  богатый Новгород. Мостовый переход бы какой и поспособствовал, подмогнул  -  да  тут мостов, видать, не было никогда, коль водная ширь столь велика.
Нет,  без надежной переправы не осилить великому войску величия изобильных вод.
Имеется в старом русское языке словечко мсто, которое с незапамятных времен толкуется как  мост. Неуж почитали новгородские здешние обитатели речку, впадающую в Волхов,  за мостовые переходы, коль имечко дали водотоку вот такое  -  Мста?
Уверен, не ждали они хорошо вооруженных пришельцев и не готовили им торжественных встреч с хлебом и солью на солидных  мостах.
Так что очевидное созвучие наблюдается, но русичи были скорее всего благодарны обширным водам за отсутствие всяческих переправ.
Есть в старом речении еще одно хорошее словечко  -  мститься, которое намекает на определенное желание,  намерение.
Когда кто говорил  я мстился идти вместе с торговыми людьми в греки, то он сообщал о чем? О том, что имел  желание, определенное намерение составить компанию новгородским купцам.
Тогда выходит,  нет конца головоломке. Потому как ни в коем разе не говорит название речки Мста о желании обитателей княжества пропустить тумены в свой славный город Новгород.
Опять маячит перед нами  несомнительное созвучие, и снова стремится  оно в зыбкую область  бездоказательных фактов, недостоверных видений,  неверных домыслов.
Однако мыслить всё же невредно. И для  более достоверного соображения станет  полезным другое значение слова мститься. Именно что о видениях  теперь пойдет речь.
По Новгородчине ездить всем нам привычно, видели ее все, кто путешествовал железной дорогой из Москвы в псковские  края, в Прибалтийские республики. Не миновать ее тем, кто устремлялся к берегам  длинного морского залива, где располагается  Ленинградская область широкой, обнимающей залив подковой.
Небось, скажут скептики: вдоль стального полотна виды как виды. Ничего особенного. Никаких чудес не наблюдается.
Не раз приходилось мне смотреть в окошко пассажирского поезда, когда проходил он южнее  озера Ильмень через Валдай, Старую Руссу на Псков. Наблюдал также места севернее ильменского разлива, где дорога пересекает достославную Мсту возле Кулотино, а следом и  -  седой Волхов возле Чудово.
Бывал, конечно, на станциях, видел некрупные здешние поселения. Знаю, что в устье Мсты есть неординарный каменистый уступ… Точнее,  уступом здесь обрывается Валдайская возвышенность, а река уже закономерно реагирует бурливым водотоком.
Пусть неординарна на каких-то своих участках Мста, а  луга  вдоль реки чем необыкновенны?
Коль приметишь Валдайскую возвышенность, то обратишь внимание и на озерные котловины, понижения приречные, куда в пору снеготаянья уж так-то ловко скатываться полой воде с холмов. 
Знамо дело,  высоких водопадов здесь не случается, но ширина потоков, обильность их сходов с Валдая превосходит хоть Ниагарский слив, хоть какой иной.
Оттого пашни местные на котловины вам не зарятся, они все больше стремятся  карабкаться по буграм, подняться по склонам возвышенности куда подале от  весеннего разгула вод.
Значит, есть тут особые примечательности, верно? А то, что предки-славяне восприняли здешнюю землю в момент Батыева нашествия как защитительное чудо, так можно понять их взволнованность.
Пошли разговоры о чудесном видении вполне естественно. Ведь вот и не грезилось русичам спасение, ан взяло и приключилось.
Мы имеем  полное право вслед за ними говорить о естественных чудесах русской земли.  Пусть норма  волшебных явлений  будет специфической, но она присутствует  -  та спасительность, когда Новгороду придет вдруг на помощь вода, когда в Южном Подмосковье встанут перед неприятелем труднопроходимой преградой дубы.
Упираю  -  как вы понимаете  -  на грезы и чудеса вовсе не случайно.
Представляется мне, что речка, впадающая в Волхов, она потому Мста, что присутствует в ее названии намек на особую чудодейственность. Небось, как раз и закрепилось здесь стародавнее речение, в котором слово МСТИТЬСЯ является синонимом глаголам ГРЕЗИТЬСЯ и ЧУДИТЬСЯ.
Обитателю  древнего Новгорода  не мстилось и во сне, что столь магическим образом будет дан от ворот поворот туменам Бату-хана.
Не иначе были тут некогда мысли приильменских славян : «Ох, ты реченька, ты наша невеличка! Ты взяла и  помстила, чудотворно подумала, волшебным образом дала сбережение русским жизням. Спасибо тебе, Мста!»
Если мое предположение верно, то станем держать в уме и такое соображение: магия русской земли имеет несомненный признак естественности. И поэтому она хорошо поддается исследовательским наблюдениям.
  Сейчас вспоминаю свои путешествия вдоль новгородских лугов, пашен, перелесков. Когда просвещен насчет удач и неудач Бату-хана, начинаешь пристальней вглядываться в здешние холмы и понизовья, в ельники и березняки.
Отложилось в памяти одно местечко, которое вроде бы малопримечательно, однако настолько же необыкновенно, насколько многообразны чудеса всей русской природы.  Оно даст начало еще одной разгадке? Не исключено.
Впрочем, судите сами.

*      *      *

Три березки, кучно выросшие на небольшом пятачке поодаль от других деревьев.  Угор, вершину которого облюбовали белоствольные сестрички, дает им полную волю покрасоваться.
Они растут так тесно, что между ними, если протиснуться, то с  превеликим трудом.
Чуть подале  -  обрыв. Там, в понижении,  колышется потихоньку  стена камышей.
Дует от деревни, с холма, ветерок. Седые метелки качаются, как заведенные.
Из камышей вспорхнула птица. Ударила крылом по ближней метелке, и та вздрогнула, подалась в сторону. Потом успокоилась, стала, как и соседки, медленно поматывать седыми космами из стороны в сторону.
Неслышен ее участливый голос, но понятен намек  -    эй, кому надобно в деревню? идите напрямик, по тропе.
Если приглядеться., то и впрямь увидишь: тянется через камыши извилистая дорожка.
Была б она прямая, тогда какие вопросы? Пешеход ее проложил, нечего и гадать. Но раз обнаруживаются  при более пристальном взгляде ее извилины  -  с колечками, с причудливыми веерами тупичков, приходится держать ухо востро.
Чего это она,  в самом деле,  такая  кудревато завивающаяся? Не приведет ли доверчивого путника в бочажину,  в сокрыто гиблое болотное место? Не очень-то похоже, что проложил ее целеустремленный пешеход,  местный деревенский житель.
Приходит мысль:  может, олени здесь, в камышовом раю, побывали?
Они, как известно, не прочь полакомиться молодыми побегами. Теми, которые  изобильно появляются в начале теплого лета. Пусть олени и не прочь обеденно побродить в зеленых кущах, однако сейчас осень. Всё жухнет, осыпается.  Камыш знатно затвердел, коли не шибко под ветром гнется, а знай себе вольно помахивает  длинными пышными космами.
Нет, всяким грациозным особям копытного отряда  тут полакомиться нечем нынче.
А вдруг это камышницы,  болотные курочки, маленькие родственники журавля, понатопали в низине?
В теплые края улетать им пора. Да сегодня и не бывает их в срединной России столько, чтобы толпами бродили по заливным лугам.
Причина извилистой тропе другая. Коль приглядишься получше, заметишь  широкие следы резиновых сапог с их рифлеными подошвами.
Двинулись те сапоги смело вперед, в темную воду. А узенькие резиновые сапожки с высоким каблучком  -  вона как вдавился он в мягкий суглинок!  -  остались стоять подле трех березок.
Чего ждала тут каблучка хозяка?
Небось, ожидала, что быстренько срежут и принесут ей камышей. Дома их можно поставить у порожек или в углу избы. В высокий гляняный кувшин.
Они будут радовать глаза гостям природной своей красотой. Своей копной длинных волос, которые зашевелятся  враз  -  лишь подойди и  на них дыхни.
Живут, значит, камыши. В избе невозбранно благоденствуют.
Станут теперь всю долгую зиму стоять в деревенском дому красавистые высоконькие растения с белыми прическами. По всему видать,  найдется им обязательное дело  -  напоминать о луговых просторах, о загадочных лесных озерах и вольном ветре, что летает над полями по любимой нашей России. Ах, как это всё хорошо!
Леса и обширные луга пообочь Ильмень-озера богаты разнотравьем, слов нет. Однако обрадуется сердце вдвойне, когда в деревенской избе заведутся не только метелки тростиночек с ближнего болота, но и—поделки здешнего народного промысла. Вышивки по шелку либо иной какой прочной материи.
Как есть расцветешь душой  -  когда окажется на видном месте вышивка, прозываемая крестецкой строчкой.
В чем тут особая прелесть сердцу?
А в том, что к одной красоте другая тянется.
Затейливые завитушки на полотенчиках народного стародавнего умельства так хорошо, так достойно прислоняются к узорочью ильменских заповедных дубрав. К белопенным разворотам озерных волн, весело блещущих на солнце.
Поневоле склоняется твоя голова перед замечательной Новгородчиной, коренной земле русичей.
Звездочки духмяных цветов, лепесты изумрудных стебельков, розочки медовых клеверов подсмотрели мастерицы именно в лесах и на полях. И—перенесли на свои полотна, вышитые тонкой, но прочной нитью.
На диво сильна связь у здешнего  художества с родной природой. Что с тихой речкой Мстой. Что с белыми облаками, гуляющими по северному нашему краю. Что с теплым настойчивым ветром, который в ильменском прибрежье прозывается шалоником.
А разве нет у новгородского промысла ничего общего с историей Древней Руси?
Верится мне:  сильно тянется душа простой вышивальщицы, песнопевно тянется она к вековечным преданиям!
Крестецкая строчка, об чём на сей день способна поведать в сказке своей?


*      *      *

Конечно, нам поведают в первую очередь о родном крае мастериц, о прелестях зеленого убора холмов и лугов, но не без того, чтобы напомнить при случае о славных  бойцах  древнего новгородского воинства, о строительных  умельцах, что в стародавние  века приохотились возводить в городе и палаты каменные, и храмы с узорчатой росписью стен.
Довелось мне познакомиться с вышивками, на которых изображены  хоть новгородские дружинники лодейные, хоть строительные чудеса мастеров.
И когда увидел я  застроченные нитками лодьи, что плывут по Ильмень-озеру, то вспомнил тот 13 век, когда нагрянул сюда хан, не знавший отступлений.
Вы уже знаете границу здешнего Батыева продвижения.  Он дошел  до реки Мсты. Однако ходят среди вышивальщиц  упорные слухи , что не просто вам до реки, а как раз до того места, где ныне располагается поселение  Кресты. Есть для таковских разговоров весомые резоны.
Если неслучайно река прозывается Мстой, то, может, причинно возникло поселение в 13 веке как раз там, где не было мостов и где произошел разворот  непобедимого ранее войска.
  Крестецкая строчка. Поселение Кресты. Именно здесь находится центр народного искусства, где создаются шедевры шитого кружева. Ажурный узор строчевых изделий всегда красив и на диво прочен  -  ровно он призван славить не только новгородцев, но и землю русскую с ее  чудотворно защитительной силой, несгибаемой в веках.
Прочность сей несгибаемости испытали когда-то воины Бату-хана.
Шло время, и победительный Наполеон, покинув со своими солдатами захваченную Москву, испытал наступ снегов на старой смоленской дороге. Суровая зима так измучила его многотысячную армию, что писатель Лев Толстой в своем знаменитом романе «Война и мир»  задался вопросом: а стоило ли добивать остатки воинства в битве на Березине у западной границы России? Дело-то без пушек сделано, разве не так?
Умельство полководца Кутузова состоит, кроме всего прочего,  в том, что исключительно толково использовал он ресурс, предоставляемый природными особенностями нашего климата. И тут не стоит говорить о чудесной, с неба свалившейся победе.
Однако кое-какие намеки насчет неубедительности русских  удач присутствуют в высказываниях тех, кому пришлось туго в России.
Когда фашистские генералы в недавней Великой Отечественной войне крепко получили по зубам под стенами Москвы, то  что услышал мир от них после падения Берлина?  Зачастую не было в их мемуарах  честного желания признать мастерство наших полководцев.
Разговор охотно шел о «генерале Морозе», что поспособствовал русским отразить наступление.
Что ж, и отступление фашистов имело место, и солдаты наши проявили чудеса стойкости, дойдя до Берлина. И полководцы в полной мере понимали выгоды той защиты, которая со времен Батыева нашествия предлагала русская земля тем, кто растил  здесь хлеб, пестовал своих детей, строил себе жилища.
Камыши, травы и дубы, леса и реки, весны и зимы, они всегда у нас на чьей стороне? На правильной  -   завсегда нашей. Потому что русская земля благоволит к своим насельникам и  её любят русичи с незапамятных времен за все, в том числе и за удивительную способность дать оборону от захватчиков.
               

МОСКОВСКИЕ  ДУБРАВЫ
               
Однажды я и мой внук Никита вышли поутру из своего московского дома, сели в троллейбус и через полчаса очутились в заповедной дубраве. Об увиденном Никита  -  он публиковался в  экологической газете  -  написал небольшую зарисовку, и вы с ней сейчас познакомитесь.
Старый москвич, я знаю: лесные уголки столицы имеют историю очень богатую Мне нравится, что у корреспондента  экологической газеты  глаз цепкий на детали. Но все-таки дополню его рассказ, и пусть перед вами встанет история печальная, имеющая отрицательный заряд, и в то же время оптимистическая. Она окажется как раз такая  -  с положительным настроем, который позволяет веселее глядеть в будущее.
Начиная с 15 века в Москве стали разбивать городские сады. Инициатива шла не от бояр и купцов  -  из Кремля, из государевых палат. Потому и площадки эти, богатые растительностью, у москвичей прослыли как «государевы». Озеленительное дело сие продвигалось всё же медленно.
Понадобилось около сотни лет прежде, чем значительно возросло число работников, обрабатывающих казенную городскую землю. Для них-то как раз  -  копателей и садовников  -  были созданы садовые слободы. Там проживали казенные люди со своими семьями, и династии тамошние множились вполне успешно.
Достаточно сказать, что в названиях московских улиц и переулков частенько поныне встречаются всяческие «садовые». Однако не о них повествование. Послевоенная история  -  имею в виду середину века прошлого  -  дала горожанам примечательную улицу. Ботаническую. Вот она уж очень мила моему сердцу.
Итак, что увидел Никита?


*      *      *

В давние времена, когда кочевники нападали на Москву, были у наших предков лесные засеки. К югу от Тулы особенно густо стояли дубравы. Тут устраивались завалы, что служили оборонительным рубежом.
Сейчас мало осталось дубовых массивов в промышленном густозаселенном Подмосковье. Есть небольшие пятачки, и  -  всё!
Одна из самых северных здешних дубрав находится в столице, возле останкинской телебашни, в пойме реки Яузы. Удивительно хорошо сохранился  уголок древнего леса.
Асфальтированные улицы. Каменные дома. И вдруг  -  Ботанический сад. Он основан в 1945 году. Был повод  -  Академия наук России праздновала 220 лет своего существования. В честь этого события разбили сад.
Идешь по заповедному уголку и любуешься мощными растениями. Они представляются мне многорукими великанами, застывшими на одном месте.
За деревьями сегодня исправно ухаживают. Сухостой не в почете. Старые бессильные ветви лесники удаляют, чтобы не развелись короеды и другие насекомые. Эти юркие маленькие существа способны, если на них не обращать внимания, принести большой вред растениям.
Когда заходишь вглубь леса, вообще отрываешься от внешнего мира  -  от шумных улиц с их громыхающими троллейбусами, автобусами, грузовиками  -  и чувствуешь: ты попал в новый мир. В таинственный мир тишины., вечности.
Представляете, я почувствовал себя самым счастливым человеком  на свете.
Обычно в дубравах можно различить несколько ярусов. В первом, кроме дуба черешчатого, можно увидеть липу, клен, осину. Во втором  -  рябину и черемуху. Есть и подлесок, в котором калину, орешник дополняют жимолость и крушина.
Однако в Ботаническом саду, в заповедной его части,   -  поистине царство дубов. Под сенью огромных вековых деревьев уютно расположился молодой дубовый подрос.
Не заметишь, как гуляя по здешнему лесу, оказываешься в саду «непрерывного цветения».
Здешние специалисты так обустроили прудовое прибрежье, что рядом с краснолистным кленом увидишь золотистый чубушник, а рядом с яблоней  -  вишню. Ботаники думают над тем, какие растения лучше использовать в озеленении города.
Поэтому высаживают тут  -  и, конечно же, изучают  -  множество цветов. Есть нарциссы и пионы. Встретишь лилейники, заодно с ними и такие растения, как астильбы. Увидишь также  хосты, словом  -  порадуешься богатому разнообразию красок.
Растения цветут, и дорожки сада благоухают, и есть смысл погулять здесь. С апрельского солнцестояния до поздней осени будет вам подарено весеннее приподнятое настроение.
В прудах Ботанического сада, ясное дело, нельзя купаться и ловить рыбу. Но есть существа, которым все позволено. Это…утки.
Как только потеплеет, вскроется водная гладь  -  они уже бултыхаются на глазах у гуляющих посетителей, разводят мелкую рябь в заливчиках.
Гости столицы, приходите в Ботанический сад, посетите роскошную заповедную дубраву, походите по тенистым дорожкам. Не пожалеете.


*      *      *

Приведя Никиту к телебашне, я знал, куда иду. Приходилось бывать в Останкино раньше.
Помню как сейчас: осень, и кружатся, падают, шуршат под ногами листья. Иду по аллеее, потрясенно внимаю сентябрьской музыке берез.
Их тут несколько десятков видов. У каждого дерева своя песня, и свой неповторимый узор желтеющего листа, и своя стать  -  изгиб стана, длина кос, пестрота сарафана.
Красавицы разных стран света, они сошлись в кружок под московским небом. И хорошо им, оттого что ласковы руки здешних работниц. Женщины, ухаживающие за растениями, в достатке вносят в почву минеральные удобрения. Березы растут привольно, получая здесь сердечное искреннее тепло.
Понятны мне чувства Никиты, впервые увидевшего такую  -  заповедную  -  прелесть сада. Вот только хочется поведать кое-что и о своих переживаниях. Они связаны с датой праздника.
Не мне одному, многим людям вспомнится это время  -  1945 год. Для нашего народа дата, как только зайдет разговор о прошлом, болезненная и радостная одновременно.
Была страшная война, унесшая миллионы и миллионы жизней. В конце концов мы разгромили противника. Наперекор захватчикам вошли в их столицу, и наше знамя взвилось над рейхстагом.  В одно сошлись тогда горе и счастье победы.
Не было бы Дня Победы  -  не было бы и праздника русской Академии наук. Как и самого нашего народа.
На радостях он в 1945 году нашел возможность выделить для своей столицы два миллиарда рублей. Это примерно 40  миллиардов нынешних рублей. Они пошли на восстановление памятников отечественной истории, на облагораживание некогда красивых столичных парков и садов.
Ведь пострадали от снарядов и бомб не только здания славной Москвы  -  ее зеленый наряд тоже. Одним словом, удалось почистить заповедную дубраву в пойме Яузы. Началось там строительство. Создание нового научного центра принесло большую пользу стране.
Сегодня в Ботаническом саду налажено изучение редких растений. Заодно в интересах сельского хозяйства широко распространяются полезные улучшенные культуры.
Поблизости от Яузы есть даже питомник, где селекционеры заняты выведением плодовых  -  яблонь, к примеру.
Любите фрукты? Отсюда идут по стране такие наливные яблочки, такие семечковые и косточковые культуры, о которых ранее и не знала русская земля.
Интересна история Ботанического сада, невредно рассказать о ней, правда?
Тут собрано очень много различных растений. И не одним лишь березам раздолье. Плод дикой сливы здесь, на севере столицы, слаще, чем в высокогорье. Не только потому, что в ухоженной земле достаточно фосфора. Также потому, что на доброту нельзя отвечать неизменной кислинкой.
Помню я и весенние лужи на дорожках обширного сада. Река уже вскрылась ото льда, вода ее мутна и быстра. В плодопитомнике остро пахнет набухающими почками, развороченной землей. Тут загодя начали готовиться к наступающей страде  -  уж очень большой объем пересадок и всяких других работ.
Зато в дубраве   -   тишина, нарушаемая разве еле слышным поскрипываньем детской коляски. Ее покачивает молодая мамаша.
Не глядит она по сторонам. Уткнулась в книжку. А то, что дитя не плачет  -  прекрасно, пусть посапывает себе спокойно, дышит невозбранно свежим воздухом.
Цокает, спускаясь с верхушки дуба, рыжеватая белочка. Зверек не боится людей. Он понимает: кусочек печенья на обед ему обеспечен. Поэтому смело спрыгивает на асфальт, подбегает к детской коляске.
В саду хорошо и взрослым, и детям. Тут уютно птицам и белкам. Благодатную почву для своих корней находят заморские растения. Каждый, кто приходит сюда, ощущает душой красоту земли и всего на ней произрастающего. Хочется верить: ухоженный сад  -  будущее нашей планеты.

               
*      *      *

Будущее бывает ли без прошлого?
История московских дубрав многообразна. И конечно, обо всём, что пришлось им пережить, не напишешь. Моя толика  - всего лишь часть их прожитой жизни, не больше.
Когда был чуть постарше молодого Никиты, вместе с родителями однажды сел в вагон метро и доехал до станции «Проспект Вернадского». Здесь подземная линия оканчивалась. Не было еще станции «Юго-западная». Из рядовых москвичей никто, наверное, не предполагал: метро в будущем пойдет дальше в Солнцево.
Пересев в автобус, мы долго колесили по разным закоулкам, пока не добрались до Востряковского кладбища. Зима не обделила городскую окраину глубокими снегами. Однако перед нами задача стояла одна  -  двигаться дальше. Пешком. Через сугробы. А то, что впереди лежал овраг, нисколько не должно было помешать упористому движению.
Овраг не скрывал своих размеров. Был огромен, и никакие метели не смогли засыпать этот жуткий провал на юго-западной окраине города.
Мы карабкались по склонам, соскальзывая, падая в белые омуты, не имея представления: по дну здесь текла немноговодная  извилистая Сетунка.
Какая еше речка!? Ничего не видать из глубочайшей впадины. Выкарабкаться бы поскорей из бескрайних пухлых сугробов!
Выбравшись наверх, обнаружили:  дальнейший путь  -  в чистом поле, что поднимается неуклонно к белесому небу и упирается на горизонте в темную гребеночку елей.
Абсолютно лысая гигантская гора. Белоснежные волны сбегали к нам с вершины. Они слепили глаза, и холодный ветер, свистя, рвал одежду. Мама сказала:
-  Вот она, зеленая горка.
Я развеселился, мне впору было свалиться с ног. Ледяной Кавказ передо мной, а тут говорят  -  горка!
Кустика не заметишь на скате длиннющего горного подъема, а кое-кто заявляет: циклопическая лысина  -  зеленая, ни больше и не меньше.
-  Не смейся,  -  сказал отец.  -  Война зацепила здешний лес.
Так это она прошумела над кронами? Прошлась по стволам сталью? Оставила всего лишь еловую гребеночку на горизонте?
Никто уже и не смеется. По сию пору никакого нет во мне веселья, когда стою у домостроительного комбината №3 и смотрю на Сетунку.
Сегодня здесь, на пол-пути между Востряковским кладбищем и поселком писателей Переделкино, в новом районе московском, не разбежишься насчет дубов. Пусть бомбы и снаряды сюда не падали, однако прежних могучих деревьев нет. Хотя садоводческое товарищество «Зеленая горка»   -  вот оно, совсем недалеко от реки. Хотя, познакомившись с местным лесником Василием Васильевичем,  я узнал…
Но об этом позже.
Война, о которой сказал отец, так гудела у стен города, так выла, бесновалась, жгла огнем, что не услышать ее пушечного рева, ее неистового стального грохота нельзя и поныне.


*      *      *

Ни в Переделкино, ни в Солнцево наступающая громада, увешанная свастиками, не попала  -  ее не пустили сюда. Однако московские дубравы страдали от войны даже тогда, когда вроде бы не получалось зацепить их. Неумолимо шли на них волны всеобщей беды.
Легко было попасть под топоры горожан, спасавшихся от лютых морозов дубовыми дровами, которые согревали  -  что твой антрацит.
А кто сказал, что не надо идти под пилы, когда красноармейцы строят на подступах к столице блиндажи? Есть такая необходимость, она жестокая.  Но как же не принять смерть, если без этого не продлить жизнь защитникам Родины?!
Знаю также о том, что некоторые дубравы броней вставали перед наступающими армадами, которые гордо, во весь голос громыхали знаменитым железом Круппа.
Было то на окраине Москвы. Может, здесь нынче  -  обычный городской район. Не способен доложить точно,  куда именно поехала моя мать. Она рассказывала о случившемся так:
-  Гитлеровцы подошли очень близко. Снаряды их крупных орудий уже падали  на крайние улицы. Бомбы с самолетов  -  тоже не подарок: земля дрожала, и кое-где в домах из окон вылетали стекла. Красная Армия сопротивлялась, потом усилилась, двинулась в наступление. Отец воевал артиллеристом. Вместе со всеми отбивался, затем пошел на запад. Приходилось его батарее и защищаться, когда противник переходил в контрнаступление. Нужно было останавливать фашистские танки.
Мальчишке интересно: как воевал батя? Как управлялся со своими пушками?
У мамы от волнения  -  на щеках румянец. Глаза блестят:
-  Отцовы орудия били всеми стволами трое суток непрерывно. Ведь ночь ли, день ли  -  давайте, батареи, огня! Стреляйте по танкам, и всё тут! Когда напор наступавших ослаб и наши пошли вперед, начальство дало отцу несколько часов. Чтобы отдохнуть. Он прислал ко мне в город вестового: приезжай, я тут рядом, у нас есть возможность повидаться.
Среди искореженных дубов, снесенных фашистскими снарядами, за броней чудовищного лесного завала она, когда приехала с вестовым, нашла домик. Найти его было нетрудно  -  один всего и уцелел.
Он стоял в окружении развалин, с выбитыми стеклами. Но сохранилась печь, обещавшая дать тепло.
-  Ждите,  -  сказал вестовой.  -  Сейчас командир придет.
Посланец отца убежал. Найденным в доме тряпьем мать заткнула окна. Открыв чугунную дверцу топки, глянула в печь. Убедилась, что там пусто. Угля не было, она вышла во двор, осмотрелась. Решила растопить холодную топку дубовыми щепками. Благо этого добра столько вокруг нарублено стальными осколками  -  хватит с избытком!
Отец вскоре объявился, сказал:
-  Здравствуй.
После чего сел у порожка, сразу же заснул. Что называется, мертвецки.
Мать поразилась, стаскивая с него шинель: ведь того и гляди разлетится на лохмотья. Потом к ней пришла догадка, и уж тут нельзя было не ахнуть  -  да потому и рваная, что беспощадно посечена железом.
Лохмотья висели многочисленные. Дыры от пуль шли по рукавам, по изорванным полам шинели. Проснувшись, отец объяснил: противник не дурак вести контрбатарейную борьбу. Танковые пушки и пулеметы не молчали у него.
Спал у порожка недолго, отчего проснулся?
Оттого, что на огороде упал и взорвался фашистский самолет. Его сбил расчет метких зенитчиков. Дом, к счастью, уцелел и на этот раз. Тряпье из окон повыбрасывало, конечно. Пришлось отцу с матерью заново утеплять временное пристанище.


*      *      *

Московские дубравы, без вас нам жизнь не в жизнь. Хоть ложись и помирай:  дышать трудно из-за обилия промышленных газов. Если на вас, зеленошумные вы наши, не обращать внимания, то пройдет мимо, нисколько нас не касаясь, российская история. Будто мы Иваны, коим не под силу вспомнить родство.
Одна из дубрав, как могла, защищала отца. Прикрыла собой домик, где повстречались фронтовой артиллерист и его молодая жена, работавшая в то время на мелькомбинате №2. В годы Великой Отечественной войны всего один раз видели они друг друга.
Уже говорил: не в состоянии рассказать обо всех лесных уголках. Но, милые вы мои  -  дуб зеленый, лист резной!  Ведь кое-что ведаю о той дубраве, что была на речке Сетунке.
Какие могут быть сомнения, она спасла невесть сколько жизней. В суровую зиму 1942 года не позволила замерзнуть горожанам, когда Москва страдала от недостатка топлива  -  угля и мазута  -  в котельных, когда черная вражья сила пыталась взять приступом древнюю русскую столицу.
Жестоким было испытание, слов нет. Но что, поинтересуетесь, прознал автор очерка особенного? Скорее всего  -  ничего. А причина тому простая: у московских дубрав судьбы сложились более или менее схожие. Фронтовые, пороховые.
Однако не так всё просто, если припомнить худощавого беспокойного Василия Васильевича, который проживал аккурат у речки Сетунки.
Понять надобно: не к каждому лесочку приставлен у нас человек. Такой, чтоб насчет порубок неправедных  - сторожем был.
И  -  нянькой здешнему нежному подросту. А также агитатором в школьных классах: дескать, неплохо бы ребятам навестить наши посадки и подмогнуть птицам, чтоб у них было в достатке скворечников и синичников.
Скромность и простота у лесника сочетались с настырно деятельной готовностью трудиться не покладая рук. Мое знакомство с этим человеком состоялось зимой, когда снег обложил яблони, повис белыми хлопьями на ветках антоновок и шафранных пепинов.
К тому времени имели мы участок в садоводческом товариществе  Министерства сельского хозяйства. Называлось оно, как вам уже известно,  «Зеленая горка» и располагалось поблизости от Сетунки. Кто-то сказал мне: «Жерди нужны? Ступай скорей туда, где растут елочки; там лесник прореживает посадки».
Перелез я через забор, поскольку никакого ходу у нас не было в ту сторону. И верно  -  у поселковых домов увидел срубленные деревца с желтыми усохшими кронами. Тогда Солнцево не только не относилось к московским районам, но даже не числилось в подмосковных городках.
У крайних улиц поселка, по соседству с сараями, где куры содержались и свинюшки,  обнаружил еловый пятачок. Недавние посадки, видно, дружно пошли в рост, деревьям стало тесновато в густых строчках. И некоторые из островерхих изумрудных созданий засохли, не получая в достатке света.
Вот их-то и удалял Василий Васильевич, помахивая топором.
У лесника и его помощников бензопилы появились гораздо позже. В тот год он обходился без сложных механизмов, даже не помышлял ни об чём особом.
В свою очередь и я начал помахивать туристическим топориком,  чтоб освободить от колючих веток смолистые стволы. Запасся жердями не очень большими, однако вполне годными для подпорок под яблони.
-  Давай, давай!  -  сказал одобрительно лесник.
Он проходил мимо и не упустил случая высказаться. В таком вот смысле  -  зачем пропадать добру? Всё равно ведь гореть усохшему подросту в непременном огне.
Разъяснил мне:
-  Что для тебя добро, то для посадок наших мусор. А ему не полагается валяться где попало и подкармливать вредных жуков.
Так довелось мне впервые услышать о правилах поведения в новом лесу. Огромная лысая гора, некогда поразившая нас угрюмостью, неистовой силой свободно гуляющего ветра, должна была, по мысли Василия Васильевича, забыть об одиноком своем пребывании на московской окраине.
Ей полагается теперь обзавестись пушистыми зелеными жителями. Еловый пятачок пока невелик, однако суждено ему укрепляться, шириться день ото дня.
-  Высадим деревья, а вольным дровосекам будет препон. Нельзя шебуршиться без разрешения. Ясно? Засохшее деревце  -  это само собой, но елочка, когда она живая, станет у нас дорогой. Обязательно будет под защитой.
Строгим оказался Василий Васильевич? Раз вот так, с ходу, принялся выговаривать  -  то можно, то нельзя?
Не без того. Возьмите всё же в понимание: кое-кто возник перед ним с острым туристическим топориком. Коли взяли, должны понимать  -  не должен лесник потерять в моем уважении капельки единой. Предусмотрительность проявил, верно? И еще хорошо было видно, что очень заботливый он человек. Хлопотливый насчет того, чтобы угрюмый памятник войне  -  лысую гору  -  привести в соответствие с жизнью более доброй, более светлой.
Трудно судить, насколько душа его была близка к осознанию особого предназначения той работы, что лесник взвалил на старые худые плечи свои. Думаю всё же, ему, жившему у истока Сетунки и видевшему дубраву до войны, в ее лучшие годы, страстно желалось вернуть благополучное прошлое.
Что означает нынче   -  вернуть прошлое?
Наверное,  стереть несчастья, ужас страшного кровопролития и страдания родины. Невозможно забыть гитлеровское нашествие? Но что-то ведь нужно делать, чтобы горе народное ослабло и стало понятно: мы никогда не позволим беде взять верх.
Увековечить ледяную лысую гору  -  это неправильно! В этом я полностью согласен с Василием Васильевичем.


*      *      *

Автор этих строк далек от мысли, что союзные министерства действовали в прошедшем веке исключительно правильно во всех случаях. Оглушительные хозяйственные и политические катастрофы не подтверждают живучую сталинскую уверенность: руководитель был хорош, а исполнители гениальных замыслов плохи. Новый век принес уже свои провалы, во всяком случае в кошельках народа уж так потощало…  В средствах массовой информации стали фигурировать у нас бесконечные бандюки либо денежные мешки.
Нынче говорить о бедах простых людей стесняются политические воротилы. Наперекор их самовосхвалениям очень хочется проследить судьбу Василия Васильевича.
О таковских самоотверженных людях нынче где услышишь? Вот вам продолжение лесниковой истории.
Восстанавливал он дубраву долго, чуть не полвека. Были у него трудности, однако находились и помощники. Поскольку имелось у многих людей понятие: не пустым делом заняты здесь, на огромном поле между Киевским шоссе и Боровским. Хоть жители поселка, хоть члены садоводческого товарищества были заинтересованы в процветании соседнего заказника. Им успехи непрестанно последовательного лесовосстановления, судя по тогдашним беседам, оказались очень даже по душе.
Впрочем, «Зеленая горка»  - детище Министерства сельского хозяйства, поэтому сузим тему сегодняшнего разговора до тех дел, к коим был причастен местный комитет этого ведомства.
Трудились на грядках поблизости от изумрудных строчек всё больше ученые агрономы, спецы такого рода, что обихаживать землю им было не в новинку. Всё же профсоюз долго не отказывался от удовольствия присылать сюда рекомендации. Насчет ухода за растениями.
Если какая польза имелась от бумаготворчества, то лишь тогда, когда заходила речь о соблюдении гражданами законодательства при строительстве домиков и сараев.
Со временем плодовые деревья поднялись, и уже не только рекомендации сыпались  -  начали приезжать не сетунскую гору заготовители, охочие до фруктовой продукции.
От ежегодного приезда трехтонки мы не имели больших доходов, честно признаюсь. Хватало если только ребятишкам на мороженое и на молоко. Приземистый дощатый сарай у сторожа все-таки наполнялся яблоками исправно. Их подносили в сумках или подвозили на тележках.
Когда кто-нибудь из садоводов напомнит: были ведь исключения,  -  соглашусь, что при особом желании копилась и денежка. Известная Мария Афанасьевна, многолетний сторож нашенский, через десяток лет смогла купить легковой автомобиль своим взрослым детям.
Она выращивала плоды усердно, стояло на ее участке солидное число сильных фруктовых деревьев. Кроме того, надо было следовать тенденции, чтобы догнать успешную Марию Афанасьевну, а если мы не слишком успешно следовали, это вполне объяснимо.
Почему-то многим обитателям зеленой горки желалось не только полюбоваться на красное яблочко, но и съесть его. На аппетит жалоб не ходило. Никто не отказывался, как правило, подольше погулять в выходные по своему садику, на свежем воздухе чайку попить. Часок, за ним  -  другой.
Поимейте в виду: желания вполне разумные, правда?
Поэтому простим членам товарищества  -  не так уж велика была в большинстве случаев фруктовая производительность.
Трехтонка заготовителей по осени загружалась более-менее. Всё-таки нельзя иначе: мы уважали грузовик. Здесь у поселка Солнцево, с краю бирюзово-изумрудного квадрата елей и сосен, обитало нас довольно много, и как было садоводам не приветить внимательный автомобиль?
Известная всем Мария Афанасьевна однажды пришла ко мне и сказала:
-  Яблоки у нас есть? Уже имеются. Кроме того, на участках тут имеется взрослая молодежь. Ей иногда хочется погулять в лесу, правильно? Поэтому наше правление желает обсудить вопрос.
-  Какой?
-  Ворота прорубить в заборе пора. Чтоб можно было выйти в елочки. Там воздух хвойный, он полезный для здоровья. Гуляй себе, дыши во всю мочь. Опять же молодежи удастся покататься на велосипедах. Чем это плохо?
Не стоит и говорить, задумка правления хороша. И она вряд ли кого застала врасплох.
Что здесь неприемлемого? Ничего не приметишь при всем желании. Короче, вскоре ворота утвердились в нашем заборе. Они стали фактом признания  -  посадки Василия Васильевича поднялись заметно, достаточно высоко, и лесонасаждения получили добро у садоводов.
В поселке их признали также, поняли: рубить хвойные деревца на дрова или с какой иной хозяйственной целью  -  дороговато выйдет. Да и глупа она, эта непомерная жадность, коль изумрудная прелесть набирает духмяную красоту по соседству. Нет, надо относиться бережно к елочкам-сосеночкам.
Никакой сугубо собственнеческой деятельности без ведома Василия Васильевича не дозволялось в рядках заказника. А гулять, кататься по дорожкам на велосипедах теперь всем  -  пожалуйста. Лишь уважайте,  граждане,  новый лес. Не жгите бесконтрольных костров и не устраивайте мусорных свалок среди пушистых зеленых строчек.
Кое-кто любил зеленые квадраты беззаветно, признавая пользу и живописность поднимающегося могучего леса.  Скорее всего, таких людей было много. Встречал их на тропках в березняке ли, в сосняке ли частенько. Они по лесу гуляли, собирали грибы, приводили сюда своих домашних собачек, играли на полянах в бадминтон   -  словом, использовали тишину, чистый воздух, негу, птичьи песни  заказника на все сто. Тех, кто мог исподтишка попользоваться молодыми деревьями не в лад с общим восхищенным настроением, не довелось мне встретить ни разу. Если только однажды увидел елку без вершины. Наверное, чья-то бессовестная душа решила отпраздновать столь дурным способом Новый год.
Вот так до поры до времени обстояло дело в хозяйстве моего  знакомца, лесника с речки Сетунки. Набирали силу, неуклонно стремились к солнцу ели, сосны, березы. Одновременно год за годом ширились квадраты посадок.
Когда молодой лес более чем заметно раздался в плечах, в нем поселились зайцы-русаки. Кроме того, развелось множество ежей. Не зря тут пестовали деревца, мечтая о возрождении довоенных зеленых просторов у стен древней столицы. Живность подмосковная оценила старательность Василия Васильевича.
Небось,  очень благодарна была  -  пусть не вполне осознанно  -  человеческим рукам за лесное вспомоществование. Удивился я одному ежику…
Впрочем, лучше по заведенному порядку.  Рассказываю обо всем последовательно.


*      *      *
               
Когда говорят о животных, четко различают: одни дикие, а другие одомашненные.
Собаки, к примеру, уж такие друзья человека, что и сравнить их не с чем. Самые верные, на диво умные. И  уж такие душевные существа случаются – писатели не упускают возможности обнародовать жизнеописания «братьев наших меньших».
Иван Бунин, написав большой рассказ «Сны Чанга», в подробностях поведал о богатом внутреннем мире пса, любившем своего хозяина – пароходного капитана  -  очень преданно.
А Лев Толстой не упустил случая подсказать: верные друзья могут быть хоть лающие родственники волков, хоть львы, пугающие своим рыком жителей саванны. Один царь зверей, живя в зоопарке, даже помер, когда не стало его маленькой подружки-собачки.
Душевность животных вообще-то вопрос спорный. Ведь они сами не могут досконально рассказать о своих переживаниях. Если только намекнут необычным поведением.
Тогда внимательным людям, догадавшимся о непростых чувствах друзей-собак или каких грозных хищников, остается лишь поудивляться на животный мир нашей планеты.
Пришлось удивиться и мне, наблюдая за ёжиком, поселившимся у нас в саду.
В одной старинной энциклопедии прочитал: питаются эти существа мышами, насекомыми, змеями. Прочитав, сообразил, что некоторые любители ядовитых змей вряд ли имеют слабые нервишки.
Уж им-то, колючим обитателям лесных кустов, совсем ни к чему созерцательно умиляться на ползучих рептилий. Или  -  на жужелиц, вылезающих из своих глубоких подземных норок.
Скушает ёжик  –  ни головы, ни ножек  -  как раз всё, что ползает и по размерам досточтимо невелико. Подтверждением моих внезапных мыслей стало вот что. Энциклопедия чуть дале по тексту сообщила: душевными чувствами эти животные не отличаются. То есть не утруждают они себя всякими переживаниями. Примитивен их внутренний мир, понимаете?
И стало читателю энциклопедии почему-то грустно.
Но когда пораскинул мозгами, нежданная грусть ушла. Подумалось:
- Э, нет,  жизнь идет вперед. И преподносит мне, к примеру, открытия. В полном соответствии с интересными наблюдениями хоть в заказнике, хоть по соседству с ним.
Помню, возле сарая у меня лежали еловые подпорки.
Стройные и крепкие они как нельзя лучше подходили для яблонь. Летняя мокреть навалилась на плодовые деревья гнилью, паршой, и в августе  -  в пору, когда наливались плоды  -  подпоркам не нашлось дела. Негусто уродили яблони.
     Вот и полеживали себе преспокойно жерди. Ближе к зиме их засыпало опавшей листвой.
     И с одного бока под еловой кладкой обосновалась мышиная семейка, а с другого бока  -  ежик.
     Скрутил себе гнездо из волосинок, что обронили в поле  хвосты лошадиные, добавил перышек, что повыбрасывали из старых скворечников озорующие вороны. Стал жить-поживать.
     Волнуемый духом мышиным, не раз пытался просунуть он свое острое рыльце к мышкам, чтобы позавтракать одной-другой. Однако те, поселившиеся первыми среди жердей, не давались ему в зубы. И не покидали свой дом, нстроительство которого потратили немало сил.
     Храбрая семейка шевелилась себе, работала  -  рыла норки и отнорки, попискивала, выходя подышать свежим воздухом. Ежик, слыша беспардонные шорохи, волновался. Фыркал, досадуя на свою толщину, которая мешала ему подлезать под кладку.
     Потом ему надоело переживать попусту, и он улегся поспать  -  на всю зиму.
     Пришло тепло с Атлантики, ветер принес мокрую взвесь. Гнездышко спящего толстяка промокло от талой воды. Он проснулся и, похрюкивая, прошелся вдоль общего дома.
     Что такое! Никак в мышиной семье прибавление?
     Автор этих строк узнал об этом раньше, поскольку приметил садовых подселенцев со времен осеннего листопада и не упускал случая понаблюдать за соседями.
Теперь вот прознал и ёжик.
     Представьте себе, о чём пошли у него мысли. Ведь приба-вилось голосков. Ишь, какие тоненькие да слабенькие! Одна-      ко малышня веселая, скучать не даст. Ну, и пусть пищат огольцы. С ними необязательно скучать, оно и очень даже хорошо.
     Смотрю -  неспеша направился вдоль забора. Не захотел по прежнему распорядку лезть под жерди.
     Так и жили соседи. Мирно, спокойно. А тут как-то понадобились жерди. Кладку пришлось порушить.
     От забора ёжик проводил внимательным взглядом удаляю-       щуюся в неизвестном направлении семейку. Так вот получилось  -  не побежал за пищей, не кинулся ловить огольцов.
     Бывайте, мышки! Может, свидемся когда. И он, похрюкивая, полез под сарай, где у него уже было новое приготовлено гнездо.
     О чём думал загостившийся у меня лесной пришелец?
Кто ж его знает, колючего странника. Наверное, размышлял в мирном направлении: интересно, а будут ли у меня зимой подселенцы с тонкими голосками?
     Во всяком случае жизнь без соседей, уверен я, показалась бы ему скучной.
Что теперь мне, по прошествии интересного случая, сказать?  У животных приключаются, видать, подвижки с внутренним миром.
Жизнь идет, и рядом с людьми  -  с такими людьми, как заботливый лесник со своими помощниками  -   богатеют душевными переживаниями хотя бы и скромные существа. Ёжики.


*      *      *

Да, Василий Васильевич, в прежние годы-то лысая гора не знала животного мира, у нас таких гостей не наблюдалось. И грусти на ветреном юру нам хватало. Что скрывать  -  хочешь, не хочешь, а голые берега Сетунки всегда были готовы напомнить о недавней войне.
Примечая изменения в новом лесу, начал я кое-что понимать касательно трудностей здешнего возрождения. Квадраты растений располагались друг за дружкой в порядке вовсе не случайном.
Ребята из поселка ходили купаться на Сетунку  -  обычное летнее развлечение  -  и тоже примечали сбоку проселка сосняк, потом ельник, следом возникал березняк, за ним снова елочки. Чередование пород было обоснованным. Оно помогало избежать бед, которые обрушиваются на всякую монокультуру.
Если увлечься каким-нибудь одним видом деревьев, получишь взрыв в размножении прожорливых насекомых. И также  -  стремительное распространение гнилей, вредных лишайников.
Понятно, что лесовосстановителям лучше поберечься. Иначе пришлось бы разворачивать настоящие боевые действия, чтобы воспрепятствовать бедам в их желании одержать злую победу. Что касается Василия Васильевича, решившего обязательно возродить старинный широкошумный  -  вовсе немаленький  -  уголок Подмосковья, он так мне говорил:
-  Я бы дубков насажал побольше. Тут не мешало бы дубам разгуляться по прежнему распорядку жизни.
У меня имелись резонные вопросы:
-  Что ж тогда мешает? Какие особые препятствия валом валят? Кто вставляет палки в колеса доброму замыслу?
Начинаешь толковать о злопыхателях, а ключу в сочувственной беседе не вот тебе провернуться. Не получается, чтоб распахнулось сердце разобиженного человека. Хмурится он, дает скорбную отмашку рукой. В опечаленном выражении лица  -  знак отстраненности:
-  Трудно выходить посадки. Эти маленькие деревца приживаются в холодном климате с трудом, болеют часто. Им бы теплых дней побольше зимой, а летом  -  регулярных поливов. Не справится мне с  таким делом, чтоб сохранить дубки в целости, поднять их без потерь.
Но была у него мечта насадить новый лес. Она у Василия Васильевича не уходила. Жила повседневно упорная, непреклонная, и он поневоле обращал свой взор к зимостойким породам. К тем деревьям, что обещали быстрый сильный рост и стойкость к невзгодам.
Пусть ели и сосны отличаются завидной зимостойкостью, но ведь и среди листопадных пород хватает тех, что на отличку от дубов  -  могут переносить самые низкие температуры московской области. Не забывали помощники лесника и сам он приглядываться к ним. На диво крепки березы, сгодятся и липы. Стоять здешним квадратам вечно  -  наперекор военному лихолетью  -   и упористо озеленять новые пустующие площади. Так появилась березовая аллея.
Слух гуляет: некоторые особи европейской липы отличаются долголетием. Рубеж в 500 лет преодолевают свободно, доживают хоть вам до 1000 лет.
Почему в заказнике не укорениться долгожителям? Они вырастают высокими, однако при этом ветроустойчивы. Как  белым цветом украсятся  -  сразу привлекают хлопотливых пчел. Кстати, у садоводов кое-где к тому времени встали среди яблонь ульи. Близкий липняк обеспечит успешный взяток.
Целебный мед со своих площадей не давал раньше заказник. Нынче поделится нектаром щедро. Сообразили насчет квадрата лип, как говорится, не враз, но перед началом третьего тысячелетия по соседству с березовой аллеей уже присутствовал долговязый липовый подрост.
Миру животному во благо пошли теневыносливые липы. Густая листва прикрывала землю от прямых солнечных лучей, давая любителям влаги  -  читай:луж!  -  процветать и множиться хоть под березами, хоть в молодом квартале.
В моем саду также появились новые нежданные гости.
То  -  смех, то  -  грех: хватало всякого разного, удивительного и трудно вообразимого.
Была одна встреча. Как помнится  -  зимой, когда никаких визитов ждать не приходилось.
Уже и на лыжах походили ребята по сугробистому снегу заказника, и на санках покатались по утоптанным тропинкам поселка, как нежданно-негаданно прикатила по талым снегам оттепель в распахнутой от жары шубейке. Пошла она устанавливать посередь зимы свои порядки. То ей не так, и это плохо. Растопила глубокие снега в оврагах. На опушки взглянешь  -  там лежит ноздреватыми комками отсырелая соль.
Разве приключилась короткая робкая оттепель? Нет, пришло тяжелой хлюпающей поступью долговременное оттеплие. Что для январского заказника   целое событие.
Ну, насчет леса  -  тут всё понятно. Ему на роду написано терпеть капризы непогоды. Куда убегут осины и клены? Где спрятаться елям и соснам? Стой и терпи, как погуливает ветер.
В одночасье прохудились небеса, ветрило и сеет поэтому ледяную крупу.
Что есть, то есть  -  дерево не лягушка, не залезет оно в пруд и не зароется в тину. Разве что подойти к нему? Поинтересоваться насчет самочувствия?
За погребом у меня рос клен. Приближаюсь к дереву, смотрю  -  дрожат голые веточки. Посочувствовал бедняге:
-  Был бы ты лягушкой, дружище клен,  -  дремал сейчас в глубоком бочаге. Кто хорошо устроился на зиму, так это зелененькие толстенькие лягвы. Спят себе и ног не чуют. Что называется, без задних ног почивают.
Клен помахивал голенастыми ветвями, усыпанными прозрачными каплями измороси, и молчал. Ответить не может, да и что ему сказать, коль обрести речь? О хитромудрых лягушках  -  чистая правда. Вся как есть, без утайки.
За дверью погреба послышалось ворчливое бормотанье. Бормотанье-бултыханье. Звуки невнятные, и кто их спешил обнародовать, затруднительно сообразить, поскольку непонятные больно.
Тут, по соседству с молодым частоколом елового квадрата,  был вырыт у меня довольно уемистый   -  с бетонным полом и ямой для стока воды  -  погреб. После того, как поздней осенью выбрали из него овощи и фрукты, стоял он полтора месяца пустой.
Эй, хватит мне противоречить из подземелья!
Отодвинул щеколду, распахнул волглую дверь: давай поговорим, какой-такой смельчак обосновался в сыром и не очень уютном укрытии.
А там и  не спорщик вовсе  -  спорщица. Сидит лягушка, имеющая горячее желание прыгать туда и сюда. Спать же нисколько не помышляющая.
Присмотрелся получше. Нет, всё верно: передо мной лягва, которой сколь воды ни пить  -  волом не быть. Выпрыгнула из воды, взобралась на ступеньку. На меня глядит.
И ведь со смыслом взирает лупоглазая! Дескать, ты что, человече, плетешь про лягушек? Не всё мы спим зимой. Вот я забралась в теплое подземелье. В ус не дую, бултыхаюсь в воде. С кирпичных стен слизываю комариков длинным языком, жучков всяких собираю, мокриц. И ничего покуда  -  жива и здорова. Здесь мороз не страшен. У меня под землей всегда оттеплие. А лето когда придет, я переберусь в озеро.
Водоем объявился в моих речах? Не было упоминания о нем раньше, это правда. Но верно, что заказник ширится год за годом, и дела возле него происходят разные в соответствии с нуждами людскими. Поскольку повествование наполняется приметами из разряда фактологических новостей, позвольте доложить: однажды бульдозеристы перегородили Сетунку плотиной.
Какая в таковском случае сотворилась оказия? Знаменитый ужасный провал  -  овраг, глубокий, будто преисподня  -  заполнился водой.
Приложил ли руку Василий Васильевич к обустройству обширного водоема, сказать затрудняюсь. Только лысая гора стала выглядеть поприличней. Теперь на вершине ее поигрывал плечами заказник малахитовый, понизу  -  пруд искрился по июню да по июлю блестками веселых волн.
Поинтересней вырисовывался отныне пейзаж. Малость обустроенней гляделась обочина Боровского шоссе на подъезде к Солнцево.


*      *      *

Моя незнакомая аллея.
Шли годы, уводили меня дела туда и сюда, все реже бывал на садовом участке. Естественно, нечасто приходилось навещать заказник. О красоте здешней тропы в березняке знал, однако дань неспешным прогулкам /под сенью листвы/ отдавать было некогда.
Тем временем подрастали дети, им нравилось бывать в нашем саду. Я снова зачастил в Солнцево.
Для моих наблюдений всё началось с телевизионной пере-дачи. Показывали красивую березовую аллею где-то в Под-московье. Сквозь завесу полупрозрачных крон падал на землю животворный свет. Дорожка под сияющим зеленоватым  шатром всё длилась, длилась, она уводила куда-то вдаль и чарующе звала пройтись по лесу в неге отдохновения.
Диктор тем временем приводил какие-то цифры, факты,называл имена собственные – короче, выдавал информацию
касательно березового чуда. Это пролетало до поры мимо сознания моего, но вдруг уловил кое-что знакомое.
Стал вглядываться пристальней, прислушиваться внима-тельней. Ба! Мой скромный домик стоит в аккурат с волшебно-прекрасной аллеей рядышком. Но заходить туда последнее время приходилось нечасто, потому и не узнал родных мест.
Дорожку завлекательную, ровный строй белокорых деревьев не пропустишь, коли выберешься из Москвы по Киевскому шоссе. И доедешь до поселка Румянцево. И пойдешь мимо заборов в деревню Говорово, оставляя справа поле, потом липняк. И свернешь, уважая тропку, налево  -  вот он, высокорослый березняк!
Пройдешь его, ан уже и деревня совсем невдалеке, однако не она сегодня цель путешествия. Туда можно и не ходить, просто неплохо  -  погулять по лесу.
Вот и гуляю мысленно, вспоминаю, как диктор с удоволь-
ствием поведал нам о любителях природы.
Облюбовали аллею местные ребята. Для какие надобностей?
Так ведь понаделали скворечников, как советовал Василий Васильевич, понавесили домушек для птиц. Их там поселилось столь много, что птичьи песни по весне звенели на всю округу.
Ой, до чего верно говорил телевизор! Я и сам заслушивался что ни теплый вечер соловьиными трелями. А когда однажды приметил стайку бойких синиц, обрадовался, начал подбрасывать им хлебные крошки.
Мы повесили возле дома пакеты из-под молока, предварительно вырезав в них отверстия, и насыпали вовнутрь всякого угощения.
Было дело  -  подобрал в кустах сорочьего сына. Видать, выпал из гнезда и очутился «на мели». Наше семейство дало ему имя Гоша. Растили его в картонной коробке, предлагая на обед дождевых червяков, и он никогда не отказывался перекусить.
Потом сорочонок у нас научился летать, и я с месяц          продолжал подкармливать малыша. Он планировал с высоких кустов, садился мне то на руку, то на плечо. Но вскоре так окреп и осмелел, что отправился покорять мир и мы уже стали не нужны ему.
Счастливого пути, Гошка!
Тем временем ребята местные, понимая птичьи нужды, продолжали мастерить кормушки для песельных летунов. Для всех птах, которые поселились на аллее. Щелкайте себе крупяную подсыпку !
Уж что было, то было  -   в березняке завелась всяческая живность. И довелось мне через пару лет подивиться на здешнее проживание братьев наших меньших.
Березовая аллея, когда кроны деревьев сблизились, стала защищать лужи на дорожке от припека. Известно, лес влагу сберегает  -  сам ею подпитывается, других угощает охотно. А и чего сарафанистым красавицам не благоденствовать, не расти ввысь ли, вширь ли, коли пронырливые птахи не дают ходу  ни вредным жукам, ни прожорливым гусеницам? В тенечке теперь лягушкам можно порадоваться жизни, более влажной и неизмеримо  более способной.
Прогуляешься так-то по аллее в начале жаркого лета и заметишь: в лужах плавает лягушачья икра. Здешние бочажинки отныне пересыхали со скоростью определенно замедленной, и всё это давало маленьким квакшам верный шанс выжить.
Завелись в молодом лесу ко всему прочему и птицы, и лягушки. Как говорится, аукнулось.
Березовая аллея по всем азимутам наполнилась жизнью.
При переговорах скворушек, при неустанных соловьиных трелях позвала людей любоваться живой природой.
Ребятишки мои росли, крепли…В капле росы отражается мир, а юность его увидел я в своих детях, в Березовой аллее, в ее скворечниках, в соловьиных трелях.


*      *      *

Последний раз встретил Василия Васильевича, когда косил он траву на опушке заповедного квадрата.
Длинное острое лезвие ходило по луговому разнотравью со свистом, ухватисто. Дружно падали маковки в клеверных куртинках. Валками укладывались пахучие таволги. Клонились и медленно прислонялись к земле жилистые стебли татарника.
Под мокрой лесниковой рубашкой остро торчали худые лопатки. Лицо моего знакомца было напряженным. Глаза сосредоточенно упирались в звенящую сталь, летающую справа  -  налево, справа  -  налево.
Мне как раз тем днем довелось идти проселочной дорогой.
Глинистая сырая липла к подошвам земля. На дождливой неделе обильно пролились тучи, проселок раскис, и хочешь не хочешь  -  знай посматривай под ноги. Не то соскользнешь в бочажину и отведаешь тамошнего холодного душа.
В лужах по летнему обычаю плавала, отдавая млечным блеском, лягушачья икра. К неслучайному виду ее в заказнике привыкли уже все. Сейчас, вспоминая тот день, прихожу к выводу: именно посадки Василия Васильевича послужили стартом для путешествующих лягушек. Они, получив жизненное вспомоществование, поскакали из луж в наши сады. Где охотно расправлялись со слизнями и освоили, как уже рассказывал, погреба. Потом им была прямая дорога в новый обширный водоем, куда и направлялись квакши после того, как набирались в садах сил.
Ныне в озере у подножия горы хватает лягушек. Ровно как и рыбной молоди, регулярно попадающей на удочки молчаливых философов. С очень умным видом сидят здесь разнокалиберных возрастов рыбаки. Увидишь их на берегах, на крутых озерных закраинах, на пологих склонах, где мягкая травка так и манит устроиться с нехитрой снастью возле воды.
Проходя мимо Василия Васильевича, хотел завести разговор. Неплохо, мол, выкосить на опушке лужок, перекопать дернину да насадить дубков вдоль дороги, верно?
Однако что-то помешало мне. Может, завидя знакомца, не остановил лесник замах литовки? Не глянул на меня приветливо?
Речь не о притязаниях беспечного путника. Никогда не держал обид на хозяина зеленых кварталов.
Стар он был, придорожный косарь. Устал, наверное, до чертиков, чтобы взять да изобразить радость от встречи. Сил у человека не прибавляется с годами. Думается, правильно я сделал, что поздоровался и пошел прочь, не стараясь отвлечь его от взятой на себя обязанности махать тут в преклонном возрасте отяжелелой косой.
В каком году обозначилось грустное видение, зацепив меня печалью прощанья, не вспомню уж теперь. Во второй половине века прошедшего, нравится обстоятельный ответ?  Мне самому  -  не так чтобы по душе, потому как мается она виденьем еле уловимого припоминания и мается бесконечно.
Если спросите  -  жив ли ныне Василий Васильевич?  -  голову поломаю, мыслями пораскину да и скажу: скорее всего не осилил он столетнего с гаком возраста.
Заказник, на который лесник положил свою жизнь, здравствует. Хотя…если продолжить рассказ о возрождении дубравы… непростая получается история.


*      *      *

Поселок со временем получил статус города. Пусть подчинялся райцентру Видное, улицы его, одевавшиеся в красивый камень, в прочный бетон, были с самого начала какие-то узнаваемо столичные. Постарался, наверное, домостроительный комбинат №3, который  находился поблизости  -  через дорогу от нового озера. Неподалеку от усидчивых рыболовов.
Не теряя московской марки, он обустраивал новый город, возводил дом за домом. Там, где ухабистые дороги извивались прихотливо,  протянулись улицы более прямые и ровные. С твердым покрытием и удобными подъездами к разноцветным многоэтажкам.
Поворот неожиданный: садоводы обширной горы очутилась в исключительно близком соседстве с подмосковным высокобашенным градом. У них начинается процесс постижения строительной реальности.
Заканчивается он резонным вопросом  -  а не прорубить ли калитку в заборе? Для того предназначения, чтобы осуществить еще один проход в окружающую действительность.
Нужен он для необоримых нужд: путь станет короче к автобусной остановке и к магазину, торгующему  -  вот удобство!   -  сыром, хлебом, колбасой.
Городская инфраструктура под носом, почему не воспользоваться этими свалившимися, как говорится, прямо с неба современными благами? Короче, прорубили-таки забор.
Изменения в Солнцево двинулись ускоренным темпом. Волны бытия шли по морю житейскому неостановимо. И сотворилось то, что сотворилось.
От «Зеленой горки»  неподалеку  -  окраина юного града. Вдоль границ Солнцево и поселка Румянцево, от Боровского шоссе до Киевского почти что,  широкой полосой тянутся сады, обильные плодовыми деревьями. А за ними  -  ближе к Московской кольцевой автомобильной дороге  -  упорно стоят то иссиня-серебристые, то зеленовато-бирюзовые, гордые своей взрослостью, квадраты Василия Васильевича.
Значит, конец пришел пустошам, лесным проплешинам, всяческим раздолбанным и по-бурьянному вздыбленным неудобьям на месте старинной дубравы? Погодите пока об этом. На время оставим в стороне лысую гору. Гляньте лучше сюда. Вглубь, в изумрудное средоточие заказника.
Лесные посадки, прочерченные коричневыми линиями аллей. Шепот шаловливой листвы, закрывшей небо узорчатым пологом с поблесками золотого солнца.
Всем семейством вместе с детьми, бабушками, дедушками ходили мы сюда гулять, забираясь в уж совсем дальние от своей домушки места. Любопытствуя, дошагивали чуть не до Востряковского кладбища. Подросшие ребята наши, осваивая  уже не трехколесные, а двухколесные машины, добирались даже до обочины Киевского шоссе.
Сын, тот вскоре пересел с трудяги-велика на мопед, и куда его день за днем уносил тарахтевший моторчик,  это скорее всего  парень ведает лучше меня. Сим  транспортом не пользовался, а любил пройтись пешком среди елок и сосенок,  наблюдая, как всякие любители велосипедных прогулок осваивают дорожки меж зелеными кварталами.
Запомнились две разноцветных машины.
До сих пор стоит перед глазами:  катят они под горку  -  туда, где в светлый березняк вклиниваются ряды молодых лип. Седоки раскраснелись, глаза их блестят радостью, поскольку юная пара счастлива ощущать быстроту передвижения, волнующий запах густой растительности, задорный упругий напор встречного летуна-ветра.
Не иначе, дорог здешним ребятам заказник. Наверное так же, как и солнечный город, негромкий и уютный.
Хотя есть в нем всё то, что присуще большим поселениям  -  широкий экран кинотеатра, входная вертушка современного магазина, витрины которого блестят, словно зеркала  -  он мил деликатной своей несуетностью. Хотя есть в нём многое достоверно городское, в том числе и черный асфальт, покорно ложащийся под колеса, он привлекателен своей доброй неспешностью и удобствами как раз для велосипедных прогулок.
Городок сохранил эти вызывающие уважение качества в соседстве с шумной столицей, потому достоин всяческой приязни. Итак, прошелестев шинами по его просторным улицам, велосипеды мягко закачались на еле заметных неровностях аллеи  -  будто вступили в старинный танец, где движения проникновенны и плавны.
Плывут почти неслышно  -  оранжевый  и светло-зеленый. Сколь долго длится их уютное плавание в окружении шепчущихся берез, откуда мне знать, но одно ведаю непреложно: окружение здешнее доброжелательно, зрители настроены исключительно мирно. Им не в диковинку танцы двухколесных машин. Год за годом надоедают юные любители велосипедных прогулок? Нисколько, потому что сегодня они приходят и вешают на деревья скворечники, а завтра приезжают сюда просто покататься  -  и дорога им приветно открытая! 
Светло-зеленый осторожен. С ходу не наедет на упавший сухой сук, обогнет его по длинной дуге. А твердый глинистый бугорок, который обязательно тряхнет переднее колесо, он, притормозив, минует на самой малой скорости, и тогда звонкое дребезжанье крыльев машины, лихая тряска отступают нехотя.
Нет, он все-таки не вот вам слишком степенный: любит быструю езду, как полагается стальному велосипеду. Просто не по душе ему проколы шин и восьмерки на колесах. Предпочитает в езде сосредоточенность, надежность  -  всё то, что хранит седока на тряской дороге, на резких виражах. При всём при том не возражает против соседства ярко-оранжевого.
Впрочем, за быстрым спутником, звонким и шаловливо бедовым, необходимо приглядывать. Потому что скоростник несдержан и сверх всякой меры горяч.
То и дело его заносит. Туда  -  на острый сосновый обломок. Сюда  -  на коварный холмик тропы. Приходится сдерживать соседа, что любит покуролесить. Не лишне задать ему ритм движения, не позволяя скакать по кочкам и увиливать в сторону. С ним, конечно, трудно, но всё же интересно.
И потом… какая порывистость видна в этих стремительных ярко-оранжевых линиях! Как приятно сознавать, что можно лихую молнию поставить на место всего одним словом. Поставить, сделать послушной, доброжелательной и деликатной, дать ей ума и…
Однако светло-зеленому вряд ли следует заноситься, не правда разве?
Впереди у них долгая жизнь, когда победы, праздники, торжества сменяются трудными буднями. Неплохо бы иметь такую привычку  -  думать о прошлом, настоящем  и будущем. Она хорошо была видна у лесного учителя, у Василия Васильевича, верно?
Его заказник, словно указующий перст…
… Ну что ж, давайте все вместе задумаемся.


*      *      *

Кружат, будто в проникновенном танце, велосипеды средь зеленых кварталов.
Знают ребята, что во время войны лес, обнимавший Солнцево дубовыми и сосновыми лапами, вырубили?  Что стынущей в зимние морозы столице позарез были нужны дрова, а красноармейским укреплениям бревна?
Небось, наслышаны.
Юные горожане  -  тому есть телевизионные и газетные свидетельства  -  охотно помогали Василию Васильевичу. Стараниями школьников березы обзавелись синичниками, дуплянками для крылатых гостей, и разные птицы в заказнике нынче не редкость. Сороки облюбовали еловые верхушки, там частенько встретишь их гнезда из прутьев. Соловьи по весне поют неумолчно. Будьте спокойны  -  склюет прожорливую гусеницу остроглазая птаха, а тихоня еж не даст спуску грызунам, подъедающим корни молодых деревьев.
В заказнике любят гулять горожане.
Я хорошо знаю здешние аллеи, дорожки, тропинки. Летнюю негу, осеннюю бодрость, зимнюю жадную тягу к движению сполна прочувствовал, наведываясь в квадраты молодого леса. Сам познав сентябрьские знаменья бытия, ощутил до слез, до сумятицы душевной, близость к здешней осени.
Как не озаботиться, настроить, напрячь свой внутренний взор? Припоминаю, вижу: вдоль покатого проселка, уходящего вниз, к Сетунке,  -  череда лип.
Стоят голые черные. Ох, что-то рановато они осыпались! Листья обронили поспешно, ровно по какому грозному приказу. Их поторопила дождливая декада лета, скатившегося  по глинистому проселку в небытие?
Предположение, не исключено,  -  верное. Сгодится оно хоть для понимания природной аномалии, хоть для моего сочувствия прозрачному липняку, застывшему в печали.
Сентябрь закономерно сменился октябрем, и в начале месяца багрецом вспыхнула арония, черноплодная рябина. Нынче горят ее листья, а соседки поодаль, поклонистые осинки,  отсвечивают тонкими стволиками. То нежно-зеленая желтизна бросится в глаза, то серебристая просинь  обнаружится  -  овальными пятнами на влажной коре.
Крепко держит крону остролистная арония. Холодает день ото дня сильнее, но багреца не убавляется у нее, к дождям стойкой, привычной к осенним погодным подареньям.
Поселилась она под широченным пологом, под мощными ветками тополя. Высоко в небо вознесся он, нет ему никакого дела до низенькой черноплодки.
Она к гордецу ласковой голубкой голубится, пламенеющим приклоняется головным платочком. Он от ее повадки вовсе не в восторге  -  знай в пустынную высь устремляется пирамидальной вершиной.
Что касается меня  -  идущего по мокрой скользкой дорожке  -  воробьенышем трепыхаюсь в тумане. Словно довелось вот поплескаться в песчанистом вязком суглинке.
Поутру молочная изморось приползла на городские окраины из дрёмных овражин близких речушек  -  Сетунки, Соминки. Гляжу теперь /пополудни/ вперед, что наблюдаю? На краю березовой полоски клен стоит. Так ведь эта влажная воздушная взвесь притушила, затуманила кисельным млеком всю его ярко-желтую крону. Он осторожным тетеревом тетерится, вздрагивает, роняя крупные капли с просторных резных листьев.
Везде пролезли белые лапы марева. В заборные и подзаборные проемы. В незастекленные провалы окон на стройке окраинного дома. Во дворы солнечного града, где пустые качели детских площадок в непогодь нынешнюю поскрипывают куда как сиротливо.
Смотрел я на кисельное млеко, на холодную текучую муть. Нагляделся досыта. Сам почал затуманиваться  -  голова пошла кругом. В глазах сплошное пенное колыханье. В ушах тягучее пришептыванье: а не сесть ли тебе, добрый человек, на пенек? не подремать ли часок под шуршливое шелестенье падающего кленового убора?
Остановился, смежил веки  -  вздохи тумана слышны явственно.
На шум морского прибоя не похожи они. А если с чем их можно сравнить, то с тяжелой мерной поступью неведомого колосса. Какого-нибудь доисторического бронтозавра.
Вот уж от чьих шагов придет в колыханье воздух, а сама земля  -  в тоскливое нервное трепетанье!
Динозавры гуляют в лесу по осени?
Конечно, обычные туманы. И страшны они лишь горячим автомобилистам. Но коль скоро пожелалось кое-кому смежить веки и послушать могучие вздохи, пусть не обессудит, когда почудится: рядом расхаживает огромное чудо-юдо с белым лапами.
Заполдень я вышел к кольцевой многополосной дороге.
Оживленно бегут по асфальту легковушки, грузовики. Горьковатый привкус автомобильных выхлопов довольно сильно ощутим в прохладном воздухе. Вихрем пролетающие трейлеры, фуры месят гигантскими водоворотами  млеко сырого марева. Даже страшно стоять вблизи неумолчно ревущего шоссе.
А потом… то ли костры палых листьев заполыхали в «Зеленой горке», в садах возле озера на Сетунке, то ли строители многоэтажек начали подогревать вар для кровель. Но только резким дыханием горящей смолы стал отдавать густой осенний туман.
Вышел за деревню Говорово, в поле  возле шоссе. И всё разъяснилось: среди разворошенных картофельных гряд  -  люди, одетые кто во что горазд. В телогрейки, старые пиджаки, какие-то затрапезные кацавейки.
Идет уборка урожая, картофель собирают в мешки. Некоторым пришло на ум запалить костры, чтобы постоять возле них, погреться. Жгут разбитые ящики, старые железнодорожные шпалы. Смолье дымит, трещит.
А деляночки небольшие, замечаю. Расположены вкривь и вкось, не по ранжиру.
Подул ветер, туман развеялся, выглянуло солнце.
Когда перестало дуть с верха горы, дымы встали вертикальными столбами  -  сизые и толстые. Будто дубы, будто стояли здесь двести лет.
Тихо светло и безветрено теперь будет до вечера. А поутру снова может навалиться влажная белолапая изморось. Так ведь  -  листопадный октябрь. Картофельная страда.
И вот тут-то перехватывает мне горло. Стою, кашляю, хоть и не дует на меня горящим смольем.
Раньше самозахват картофельных делянок у шоссе означал  -  хочется человеку добавить лишнюю долечку. К  благосостоянию, заработанному честным трудом. Когда в семье, к примеру,  предстоит крупная покупка, то неплохо бы поберечь продовольственную копеечку.
Сегодня виденье у дороги это  -  не помереть бы с голодухи людям бедным, больным, безработным и малообеспеченным, многодетным и просто ненужным. Ненужным для разглагольствующих демократов с их фашистской ухваткой и неправедными доходами


*      *      *

Так что же, выморочный мы народ?
Взяла верх беда над людьми русскими, осилившими в свое время фашистских зверей? Зря Василий Васильевич восстанавливал год за годом дубраву?
Смотрю в прошлое, гляжу на день нынешний. Не удалось всё же насадить лес по всему огромному четырехугольнику  -  между Киевским шоссе и Боровским, между кольцевой автодорогой и городом Солнцево.
Да сегодня и городка солнечного нет, а есть московский район, так как отошла территория эта к столице. Лысую гору ощутимо срыли, поехала здешняя глина на домостроительный комбинат. То ли для производства керамзита, то ли для какой другой поделки, но в наши дни вряд ли кого удивит унылое поле неистовостью ветра, победительного в своей неостановленной воле.
Крутые бизнесмены возводят коттеджи у малахитового заказника, не давая ходу соснам и елям наступать на злой памятник войне. 
Вот снова стою  на вершине лысой горы. И чудится мне что? Не ветер воет  -  нагло орут нисколь с годами не ослабевшие глотки шпееров, геббельсов, риббентропов.  Всем известен их  вопль  «Хайль Гитлер!». Его и слышу, а еще -  бряцанье железных крестов. Вижу, как поднимается над Москвой огромный страшный, несгибаемо погибельный крест.
Не будет возрождения старинной дубраве. Мир праху твоему, Василий Васильевич. И прости  -  выморочный мы народ.



*      *      *

Третье тысячелетие началось. 
С первых чисел мая в Москве  -  дым, гарь. Потом и того хуже: пожары окружают столицу необъятными облаками сажи, с ними не может порой справиться и сильный ветер.
Поневоле обратишь взор на север. Уезжаю подальше, в леса, ковром лежащие на холмах Клинско-Дмитровской гряды. Живу поблизости от молодых еловых посадок. Местный лесхоз выхаживает их, удаляя из встающих потихоньку строчек орешник и споро подрастающие осины. Среди валежника частенько встречаются опята и сыроежки. Под линиями электропередачи тоже идут порубки, поэтому здесь, на солнечных местах,  -  богатые малинники. Так что есть подспорье нашим хилым пенсиям.
Как учил Василий Васильевич, костры в новом лесу не жгу, зеленые деревца не трогаю, а сухостоем попользоваться случается. Он годится для дровишек, жерди опять же могут понадобиться.
С нехитрыми заботами пригородного проживания шло неспеша лето. Когда наступил ему конец, принялась дождить осень. Вестимо, объявился октябрь  -  обозначилось то самое время, с которым у меня связаны особые чувства, надежды, воспоминания.
Радости большой  -  по причине пертурбаций в третьем тысячелетии  -  не нахожу в сердце, но бодрости листопадный месяц прибавляет, и хочется рассказать о том, что ведомо издавна мне, русскому человеку, досточтимо и непреложно.
Три лица у нашей осени.
То обернется она погожим летним днем и щедро одарит облетающие дубы солнечным теплом, голубизной умиротворенно-тихого неба, кроткой птичьей песенкой. То накинет на дрожащие осины сумрачно-черную кисею бесконечных туч и зальет заячьи ложки, норки мышиные, осиные земляные гнезда мутными потоками, пахнущими прелым листом и грибницей. То засеет опушки снеговой крупой и до дна проморозит проселочные бочажины-лужи.
Одно лицо осени улыбчивое, лучистое, теплое. Ему прозванье, как всем известно, бабье лето. Недолог праздник, но сполна прочувствуешь, сколь плодовита земля, как ласковы полевые ветерки и красивы неспешные легкие тучки небесные.
Другое смотрится печальным, оно хмуро-слезливое, и не каждому ведомо, что имечко плачущему лицу вот такое  -  похороны мушиные. Третье же на отличку льдистое, знобкое. Уж настолько посуровевшее: пахнет морозами декабрьскими. Оттого и прозывается не иначе, как  -  предзимье.
Приметами поздний ноябрь - третье лицо осени - исключительно богат. Наделен на диво щедро, поскольку очень крут погодный перелом. Решительное сие времечко отмечено рекоставом.
Сперва лесная речка подергивается рябью. Но не той, когда скользнувший под кроны ветерок гонит мелкие частые волны. А той  -  когда густо плывут по течению мерзлые комки снега. Плывущее сплошняком снеговое сало называется шугой.
Как навалятся холода покрепче, так и смерзается шуга, река встает. Нынче, значит, она скована, от берега до берега покрыта льдом. Наступил рекостав. Теперь до зимы  -  до  трескучих морозов, метельных сугробов  -  подать рукой.
Лес поредел. Совсем облетели, растеряли свою узорчатую пышность  разлапистые дубы. А заодно с ними чернокорые вязы, рыжеголовые клены. Березы-тонковетки старались удержать изумрудные прически поклонистых крон, однако сопротивлялись наступу холодов недолго. Вначале опали крупные  -   с черными пятнами отмирания  - жилистые листья, потом настал черед мелких, недавно отросших.
Ничто не в состоянии остановить напористую повадку листопадной осени.
Лишь мохнатые ели да сосны-упрямицы не пожелали расстаться с зеленой красой, приобретшей к концу лета притушенный бирюзовый оттенок.
Перелетные птицы  -  дрозды и цапли, зяблики и славки, кулики и пеночки  -  отправились в ежегодное, трудное и долгое, путешествие на юг. Туда, где потеплей, корма побольше, нет снежных буранов, готовых похоронить в сугробах всё живое. Счастливой им дороги, неутомимым путешественникам. Спокойного пребывания на зимовках, чтоб накопить сил для возвращения на родину, в места, где появились на свет и где потомству должны дать жизнь.
Вороны по прежнему каркают в оголенных вершинах рощ и дубрав. Но если вдруг исчезла ваша знакомая каркуша, не горюйте и не удивляйтесь. Так тому и быть полагается. Перед вами  -  птичье природное коловращение судеб. Прибыли из приполярных районов северные вороны, коим сподручней кормиться теперь у нас. Что касается наших, они перебрались на зимовку гораздо южней.
Зима уже на том самом носу, что  без околичностей близок и ясно различим. Холодное дыхание предзимья леденит крутояры. Там вольно гуляется свистуну-сиверку, а всем прочим гуляющим неуютно даже в теплых куртках, свитерах и меховых сапогах.
Сбросил заяц серую шубку и надел новую  -  белую. Щеголяет в обновке и от удовольствия стрижет ушами. По сторонам поглядывает: зырь налево, зырь направо. Привычные боровые обитатели нынче поуменьшились в количестве, это хоть кого заставит задуматься. Куда, к примеру, подевался барсук, нора которого как раз на овражном склоне? Не видать что-то домовитого соседушки.
А барсук-то зверь самый что ни есть чудной. По короткой шерсти да по грузной стати его, пожалуй, спутаешь кое-с-кем. Ну, чем он вам не лесная свинья? Очень похож на кабана, потому как любитель рыться в лесной подстилке, в корнях деревьев.
Взглянешь на лапы его  -  ба, да это же увалистый медведь, не иначе! И еще тем солидный неторопка смахивает на топтыгина, что не прочь поспать в пору объемистых белых сугробов.
Напрасно будет косой разыскивать дядюшку барсука, крепко спит тот в глубокой теплой норе. И ни до кого нет ему дела, смотрит себе цветные сны.
Над оврагом, над полями, над близкими и дальними   урочищами ветер. Ветер на всем белом свете.
Кажется нам: умирает лес, уходит из него жизнь, но в действительности всё не так. Он и его непременные обитатели приноравливаются к наступающим долгим холодам. Пусть валит снег и трещат морозы. Времена меняются, а березовая роща, сосновый бор, густой ельник  -  дайте срок!  -  встрепенутся.
Он вечно живой, наш лес. Почему?
Может быть, потому что обитает в нем упористая душа. Животворное возрождение заложено в природу наших просторов, в народный язык, гибкий и одновременно исключительно устойчивый к разным веяниям. Надежда на лучшее и способность сотворить добро на всеобщее благо есть в том, что можно определить как любовь по-русски.
Мы любим наш лес так, как умеем. И оттого он русский, нисколько не погибельно могильный. Вместе с ним будем и мы живы.
Возрождение… Значит, о весне зашла речь? Нет, всё о том же она. О приметах предзимнего нашего бытия. И теперь  -  почему нет?  -  видится мне старопригожая  болдинская осень Пушкина вечнопамятной. Приятственно понятной хоть эвенкам, хоть калмыкам, хоть эфиопам. Всем людям. Потому как у них одна дорога  -  идти тропой землян к звездам.
Надежда оттого хороша, что есть в ней наше упорство.




НОВАЯ  ИСТОРИЯ 
ПЕТРА  И  ФЕВРОНИИ

В прошлом  -  касательно славянской языческой жизни -  есть    немало тайн. Одна из них вроде бы ощутимо ясна, прям-таки достоверно присутственна в летописях и легендах. Однако и красочно в то же время затушевана обильными словесами, немалыми историческими событиями, кои закономерно или задуманно уводят хоть историков, хоть простых любознателей в сторону от того, что было содеяно предками нашими почти тысячу лет назад.
Содеянное -  поворот языческой Руси навстречь христианству.
Ведь нигде намека  -  досточтимо подробного  -  не встретишь, отчего это сильное государственное образование, то самое, что было на славном Днепре, вдруг перешло если не в экономическое, то в духовно-нравственное подчинение деятелям восточной ветви римского единобожия. Византия взяла в свои руки подспудное управление Древней Русью –  управление верой, то есть думами, чаяниями простых людей и князей.
Полагаю, сие не случайно, потому что на самом деле не было безмысленного поворота в судьбе страны. Невысказанная по сию пору  -  но без сомнения присутствовавшая  -  мысль древних государственных мужей имела отношение к дальнейшему существованию народа, которому надо было выжить в условиях грозного соседства.
Безопасность диктовала свои правила. Ее нужно было обрести, коль соседи укреплялись, последовательно приобретали вооруженную мощь, экономическую силу, целеустремленную волю к экспансии хоть духовно-нравственной, хоть экономической.
Язычники поняли, что их многобожие по сравнению с византийской религией не имело цементирующих преимуществ. Не обеспечивало безопасности. Давала возможность выживания в новых условиях как раз умная дипломатия, религиозный союз с мощной Византией.
Кроме того, язычники имели достаточно разума, чтобы не полагаться только лишь на преимущества единоверия, на дипломатию в сфере исповедальных предпочтений.
Поэтому часть из них двинулась в иные пределы. Тут опять-таки наблюдалась, по моему мнению, не столько миссионерская христианская предприимчивость, сколько забота о дальнейшей безопасности. Народ при любых дальнейших поворотах  -  если византийское влияние станет смертоносно опасным  -  должен был выжить.
Итак, Древняя Русь призадумалась: запад и юг были очень сильны.
Лепо нам бяшить или не очень лепо, а всё же достоверно известно, что был на Киевской Руси умнеющий князь Владимир. Настолько умнеющий  -  примечал  возрастающую крепость соседних государств. Видя сие, а также терпя обиды от кочевников неохватного ковыльного Поля,  дозволил  -  а может, повелел?  -  немалой части своих подданных переселиться за черниговские леса, за мещёрские болота.
Русичи взяли с собой домашний скарб, вишенки из садочков. Погнали гуртами блеющую да мычащую скотину.
Через долечку времени осели на северо-востоке, на плодородном ополье, что удивительно местами напоминало далекую батьковщину.
Попрохладнее здесь были погоды, однако плодовые деревца прижились хорошо да и сочный травостой пришелся по нраву домашним животным.
Стали стада множиться, а садочки  принялись плодоносить, дав начало знаменитым владимирским вишням. Посредине ополья поднялся город, досточтимо известный в длинной череде исторических лет. Он поныне имя носит неслучайное.
Как раз такое, чтобы прежнюю родину северянам не избыть и почтить доброго киевского князя, нужду народную понимавшего, о будущем его причинно думавшего.
Что ж, зря баить не станем,  не один уж век прошел  -  почитай что полный десяток. Но вот и вишенки на владимирском ополье исправно цветут, и проживает в плодородной земле срединной России тот язык, которым было написано «Слово о полку Игореве». Прекрасное сказание о битвах древних русичей за свободу и  независимость, за избавление от постоянных набегов кочевных воителей.
Родился я в то горькое время, когда советская страна терпела страшные беды, стараясь отбить, пересилить нашествие жестоких фашистских захватчиков. Несколько лет мне довелось провести в маленькой деревушке, она угнездилась поодаль от славного города Владимира  -   под боком просторного Муромского леса, что зелеными волнами уходил в приокскую Мещёру.
Здешние проживатели не сказать, чтобы особыми упрямцами слыли насчет почитания далеких днепровских предков. Жили себе, землю пахали, как большинство селян-володимерцев.
Вот только не говорили они, а баили, красоту всяческую называли по привычке лепотой.  Вещего именно Бояна среди них не было, но там, глубинке ополья,  жил дух глубокой песельной старины.
Уж и мечи харалужные отзвенели, и червленые щиты ушли в бездны истории. Уж нынче и броню «тридцатьчетверок», дошедших до немецкой столицы, а потом вернувшихся во свояси, пропустили через мартены Магнитки. Переплавили, небось, как и всю старую технику, на плуги и серпы. Впрочем, наверняка сгодился прочный металл и для газовых труб. Отчего не поддержать торговых партнеров Западной Европы? Там сибирский газ нынче необходимость насущная.
Лета идут, однако запали глубоко в душу владимирские дали, березовые ситцы редких рощ, красочные зори необъятного неба  -  огромного купола нал просторным опольем. В памяти есть такое, что не забуду, пожалуй, до самой смерти.
В зрелые годы была одна поездка на родину матери, тогда увидел я деревенских проживателей в новом свете.
Потом-то стал пристальней вглядываться в, казалось бы,  простецкое бытие володимерцев. А  поначалу, когда открывались мне алмазы тамошней речи и сила далеко не простых страстей, была горожанину причина… какая? Ну, хотя б задуматься над сложностями жизни, над коловращением российских судеб.
Сердце мое вроде как проснулось, застучало чаще, громче. Сегодня в нем хватает таких страстей, что не умолчать ни в какую. В  той знаменательной поездке произошло со мной…
Наш грузовик с воем скользил по норовистой глине. Разбрасывал во все стороны  -  с несусветным старанием  -  липкие холодные ошметки. Однако же оставался на месте: с бензиновым мотором этакий ноль без палочки.
С того несчастного момента, когда машина, стращая нас бедовым голосом, сползла в Малиновый овраг, когда вменила нам в обязанность из кабины соскочить прямиком в желтовато-жидкий суглинок, прошел не иначе что полный час.
Всемерно торопились сумерки.
В черемуховых соловьиных угодьях по берегам ручья, текущего в речку  -  неширокую, однако же наверняка достославную  -  стало заметно темнеть.
Мы несколько раз торкались к кузову. По команде самозабвенно выдыхали, наваливались на борта. Дружка в лад дружке голосили.
Что именно? Какого черта кричали?
Ну, как же  -  по ситуации: раз, два, взяли!
И всё же будьте уверены насчет упористо-несчастного момента. Автомобиль оставался неумолимо равнодушным. В смысле присущего продвижения.
Касательно мощи стального мотора надобно отметить: никаких барахтающихся не прибавлял сантиметров. Не говоря уже о бахвалистых метрах.
Как ни старались, не было нам дороги. Цель путешествия брезжила где-то в недостижимом отдалении. И потому ноль без палочки, сами понимаете, торжествовал, хотя бешеная дрожь сотрясала капот.
Водителя и пассажиров пристрастно окутывал дым из выхлопной трубы. Подключенно забрасывало грязью из-под буксующих колес, всё глубже погружающихся в овражную преисподню.
-  Вот зараза!  -  не выдержал Михаил.
В нашенской компании у него было твердое положение  - шофер. А то, что взялся он за рубль подвезти меня и кривулинского мужика Филиппа Коробина в деревню, так  отчего не взять, коли дают? Не постеснялся, благо пассажиры не высказывались на этот счет вслух.
Присев на корточки, хозяин грузовика заглянул под кузов:
-  Придется идти за помощью. Не выбраться тут.
-  Ну и  топай!  -  вдруг выпалил Филипп.  -  По твоей милости попали в Малиновый овраг. Дурак ты, Мишка. И шалопут. Тоже чемпион моторных гонок нашелся!  Папироску  -  в  зубья, и одним пальчиком править. Как живы-то остались?!
-  А ты не боись.
-  До сих пор во лбу стоит об том мысль. Взять бы тебя да без штанов спустить в овраг. По крапиве.
-  Ну, ты! Дядя!  -  поднял голос Михаил, неуверенно идя на рассвирепевшего Коробина.  -  Не очень здесь возникай.
-  Хватит вам,  -  сказал я устало.  -  Иди, Михаил, в деревню за трактором. Мы посторожим пока машину.
Проклиная раскисшую дорогу, лысые покрышки, председателя, экономившего на резине, шофер полез на крутояр.
Березки на верху косогора стояли тоненькие. Он старался помочь себе  -  хватался за них и, обрывая листву, постепенно продвигался вперед.
По прошествии нескольких громких минут скрылся из наших глаз.
Причина здешней сырости  -  глубина овражная и понизу густая растительность, плохо пропускавшая солнечные лучи. Явный избыток тенистых деревьев наблюдался, вот  Коробину и пришло на ум согреться, обсушиться. У него пошли в ход отвалившиеся от берез сучки, а также ветки, что гляделись не шибко толстыми.
У меня по случаю имелись городские газеты.
Ими не задержались обложить волглую растопку. Под нее как не напихать азартно? Пусть добросердечно занимается огонь!
Вот, значит, насовали туда в проявившемся приступе усердия. Кочегарному недосмотру сказали крепколобое нет  -  и не замедлило пламя вполне ухоженно проявиться.  Смолистые сучки помедлили, потом пыхнули дымком в порядке естественности. Огонь не разрюмился глядя на сырость, а наддавал и наддавал. В полном соответствии с тем, как споро прикладывали мы к нему заботливые руки. Вскоре поднялся языкасто, и вовсю затрещали податливые веточки.
Оба, Филипп и я, не догадались захватить с собой чего-нибудь поесть. Зачем было нам входить в догадку, коли быстрая машина уж никак не обещала задержек в дороге? Без припасов ехали, налегке.
-  Дома едьбы полно,  -  ворчал мой спутник.  -  Баранчука освежевали на той неделе. А здесь какая радость? Сиди, ровно пес приблудный.
Возвращался Коробин в родную деревню из большого села, что располагалось у широкого тракта и где гостевал у старого приятеля. Надоело ему, колхозному пенсионеру, обминать бока на лежанке  -  за семь верст от своей деревни покурил на пару с давним другом, посидел с ним под окном на лавочке.
Теперь вот возвращался к привычной лежанке. Нет, в гостях он, конечно, посидел не только у  приятеля под окошком. К тому заходил, к другому, потому как перекинуться словечком со знакомым каким разве станет лишним?
Невредно это, да и тамошние новости не мешает прознать. Женился кто на которой или что еще сотворилось, а пенсионеру нет резона терять интерес к володимерским случаям.
-  Хорошо тебе на пенсии,  -  сказал я, решив отвлечь Филиппа от мыслей об ужине.
Коробин пробурчал недоверчиво:
-  Так уж. Непременно.
Пришлось поддать напористого жару:
-  Нет, что ли? Ты блины кушаешь или спишь на печи, что хлеще того, а денежное довольствие идет. Верно? Ты на двор ночью выйдешь, небом подлунным залюбуешься, но пенсия тебе знай копится. Это и есть хорошо, даже замечательно.
Греясь у огня, Филипп не то чтобы рассердился, он  вначале грустно вздохнул, потом отрубил:
-  Вот и видно, нет у тебя идеи.
Что называется, из рук в мои суемудрые руки выдал толечку непрезентабельного недовольства.
Мне враз и напрочь сдаваться не пожелалось. Хотя организатор костра ясно дал понять: насчет коробинского благополучия собеседник рассуждает легкомысленно. Незамедлительно я отреагировал вопросом:
-  А у тебя есть?
К моменту этому, когда пенсионер позабыл думать о баранчуке, хитрости свои я уже оставил тоже. Поведение Филиппа заставило меня проникнуться любопытством. Об чем шибко заковыристом баит этот непрестанный володимерец?
Попутчик помолчал, шевеля палочкой угли, и серьезный  -  не второпях!  -  прозвучал в мою сторону ответ:
-  Имеется. Не без того.
На сей раз не было в его сипловатом голосе неуютной раздосадованности. Если что обозначилось, то одно лишь:  задумался и ушел деревенский проживатель, провалился мысленно в какие-то неизвестные мне, прошлые года.
По краям оврага еле-еле просвечивало сквозь верхушки деревьев закатно необоримое небо. Внизу, там, где сиротливо, потерянно, каменно  стояла остывшая машина, густела темнота.
Ветра не было. В эту извилистую, послушно идущую вдоль ручья преисподню задуть свежему вихорьку  -   лопни даже!  -   непросто.
Наш способный костер освещал небольшой круг, внутри которого оказалось деревце. Ствол могутности когда еще наберет, однако достоверно приближался к запланированной природным распорядком крепости, и я прислонился к нему спиной. Вытянув ноги, подставил размокшие ботинки горячему духу огня.
Присевший было на корточки, Филипп медленно поднялся. Походил вокруг обездвиженной машины  -  разминал, наверное, затекшие ноги.  Потом вернулся к костру, расположился возле моего упористого деревца и стал отрешенно глядеть на огонь. В затаенной тихости присутственного отсутствия.
Решившись вернуть володимерца к небезынтересной беседе, я сказал миролюбиво:
-  У каждого своя идея насчет жизни.
-  Оно так,  -  согласился мой деревенский знакомец.  -  Только моя не вот тебе простая.
-  Какая же, если не секрет?  -  мой интерес лишь возрос, наполнившись неприятием задумчивого коробинского отсутствия.
-  Непростая,  -  повторил он упрямо.
-  А всё ж таки?
-  Человеком надо быть.
-  Вот так штука! Дальше, как говорится, некуда!
-  Смеешься? А ты не спеши. Больно торопкий. Взять, к примеру, Мишку. Он покамест на человека похож только одёжкой. Однако с нутра  -  так себе. Вроде легонькой перелетной птички.
-  Злой ты мужик,  -  не выдержал я. Почему-то жалко стало неудачливого шофера.
Топает он сейчас по раскисшей после дождя проселочной дороге. И светит ему лишь недовольство деревенского тракториста, которому  -  заводи тридцатисильную тарахтелку и езжай на ночь глядя к  овражьей чащоре. Небось, заберет у бедолаги рубль. Для успокоения своей потревоженной души.
Коробина, против всякого предсказания, нисколько не  задела  невыдержанность спутника. Покрутил головой, словно резкие слова оказались напрочь несостоятельными. Проще говоря  -  глупыми.
Его реакция стала для меня, честно скажу, неожиданной. Он затем ухмыльнулся, ровно держал запазухой солидный припас несомнительной мудрости, и продолжил спокойно:
-  Птичка божия летает… Я не злой, а справедливый. Правду отчего не сказать? Кому хочешь доложу. Да вот этому… Громовержцу… пожалуйста. Шофер наш  не иначе как чересчур легок. На вес, на погляд  -  на суть. И парень сам знает об этом.
-  Брось, Филипп!
- Я выбранил его очень крепко, верно? Но он ведь малый здоровый. Запросто мог съездить ругателю по сусалам. Ан не тут-то было! Почему? Кость у перелетной птахи легкая, и Мишке супротив человека не устоять нипочем. Думаю, он имеет мечту о пенсии непременно.
-  А ты, значит, не из перелетных, и начхать тебе на денежное довольствие.
-  Не начхать. Но вообще-то здесь у тебя есть правда.
-  Вот видишь. Уже начинаешь со мной соглашаться.
-  Погоди. Я человек. И бабу свою любил всю жизнь. Не отказывалась она рожать мне детей. Теперь посмотри Мишкину супружницу. На кажинном углу талдычит: рази с таковским разгуляем заведешь детишек? Эх, мало ты знаешь народ здешний! С гулькин нос пожил в Кривулино. Через неделю куда гостя понесет  черт? Остался бы на побывку сверх назначенной меры. У меня, к примеру, есть цельный кладезь володимерских случаев. Рассказал бы тебе про одного мужика, про Натоху. Тот истинно не перелетный какой. Человек он, и Мишке вовсе не чета.
-  Откладывать зачем? Давай сейчас.
-  Трактор, конечно, враз не подскочит. Его ждать часа два. Не вот тебе близкий свет.
-  Правильно. Сам знаешь: тут далековато.
-  За мной и долгое слово не станет. Как пожелаешь. Такое дело нашему брату,  деревенскому пенсионеру, не в тягость. Вот, гляди, история какая приключилась у нас.


Пришло время Натохе  -  этого мужика тебе Натохой назову, чтоб ты потом не лез к его семье с расспросами  -  жениться пришло ему время.
Увечный? Ну так что ж, и хромые зачинают детей.
Без малышни, известно, в избе пусто. Пусть хоть мух будет полно, и теленок за печкой станет помахивать хвостом.
Натохина мать Прасковея позвала в гости бабку Степаниду. Четыре часа поила ее чаем с зелеными леденцами. Толковала про свою вдовью жизнь. Сухую, как солома.
Словом, наводила на гостью тоску зеленую.
Степанида чайком баловалась. Всему, как водится, поддакивала и прела потихоньку в теплой жакетке. Но ничего  -  ждала, когда разговор пойдет о деле. Ведь без него обильные чаи гонять вовсе ни к чему.
Между прочим всяким разговорчивая хозяйка и говорит тихонько:
-  Женить бы Натоху.
Напротив ей Степанида режет попросту:
-  Чего ж, мать,  накачиваешь здесь меня простым питием? Бражка-то есть? Вот и ставь на стол. Жизни мне осталось мало, так что баловаться некогда.
Прасковея, когда дело дойдет до личного интереса, баба завсегда щедрая. У нее в сорокалитровом бидоне из-под молока обычно с осени плещется медовуха. Раз бабка торопит уговор, она  -  крышку долой, полную кружку черпает, подносит гостье: пей и разумей, как поставить в скорый завод женитьбу.
Та кружку опрокидывает, быстренько розовеет. Не так, чтоб уж докрасна, а ровно как требуется для воспоминания окрестных молодок.
-  Нюську с Большаково желаешь?
Прасковея ответствует рассудительно:
-  Тонка больно девонька. Затопчет ее Натоха. Ты не смотри, что хромой. Он жеребца Огонька осаживает одной рукой.
-  Василису из Родников хочешь?
-  Здорова чересчур. Спереди-то у нее прямо башни торчат какие. Не сладить ему с могутной женой. Что ни говори, а всё ж таки он увечный.
- Ишь, Натоха у нее на особицу! Товар у меня тоже непростой.  Если что, может показать свой гонор. Ты, мать, не разбрасывайся невестами. Вот мое последнее слово: на пасху приведу тебе девчонку из Покосов. Тиха, перепелочка, а уж скромна  -  как есть в нашей положенной обычности. Семьи у них десять душ. Рады-радешеньки будут ее спровадить. Натоху твоего она приласкает, не сомневайся. Не стоит и думать. И работать по дому ли, в поле  -  это как водится, не оплошает скромница. На дорожку нальешь еще медовухи?
Упилась в тот вечер Степанида аж по самое горлышко. Всё петь норовила перед бригадировой новой избой.
Тимоха, бригадный-то начальник, терпел поначалу. Потом вышел, разка два обошел вкруг бабки и учинил допрос:
-   Угощалась где?
-  Прасковеина медовуха,  -  подмигивает старая.  -  Будет у ейного хромуна семейный порядок.
Высказалась вполне подробно. Но со своим подходом. Коли ты желаешь иметь понятие, то, дескать,  уразумей нашенские намеки.
Тому колючая вожжа под хвост, чтоб слушать без последствий, непричастно видеть бабкино веселье. Пошел к соседке. Как насчет этого самого? Можно ли причинно употребить кружечку?
Отведал в свою очередь.
Короче говоря, наклюкался будь здоров. Потому как у соседки душа помягчела и бидон наладился разливаться в охотку. На тот раз в заветной Прасковеиной посудине убавилось почти вдвое.
На пасху Степанида  -  обещалась, как же!  -  представила девку. Клавдеей звали ее. И пока она за столом пряники жевала, бедная вдова, мать Натохина, обсмотрела ее. Всю, как есть.
Разве лишнее  -  узнать, что при молодке из Покосов, чего не хватает невесте?
Был дотошный взгляд. Да ведь немного приметишь через платье. Хотела Прасковея сводить будущую сыновью супружницу в баньку. Однако забоялась: теперешние девки не приученные выходить замуж через помывку. Не показывают про такое в кино. Вот они и  полагают, что перед скорой свекровью зазорно быть без ничего. Не понимают того беспокойства, когда у вдовой матери болит душа за сыновье счастье.
Натоха тут же сидит. Смотрит на людей бирюком. Башка у него здоровая и лохматая, и на быстрой скорости шарики в ней крутились   -  пот выступил на лбу.
Ему Клавдея сразу пришлась по душе. Аккуратненькая из себя, лицо чистое. Губки хоть и маленькие, да пухленькие. Словом сказать, сладкие.
Молодка пусть роста небольшого, но крепенькая и желанная.
Только вот ни в какую не смотрела на жениха. Разок бы хоть глянула, неуж испугалась хромой ноги? Она у него скрюченная была с детства. Упал он с крыльца единожды. И не высоко вроде подмостье, а  поди ж, как отозвалось.  Нынче парень никакой ходок.
Ковыляет по мере возможности, и приятствия девкам  -  приметный для глазу  недостаток.
«Ладно,  -  мыслит меж тем Натоха,  -  не по сердцу я тебе. Зато сама ты, лапочка, приглянулась мне. Поэтому станем  с тобой рожать детей. По семейному закону».
Клавдее тогда выбирать, известно, не приходилось. Дома у нее восьмеро братьев и сестер. Родители ждут не дождутся, когда чадушки разбредутся по свету. А для замужества парней в окрестных деревушках никакой не избыток.
Хорошие-то, небось, всё больше обретаются в больших городах. Там они при насущном деле  -  блюдут фабричную дисциплину или инженерного ума набираются в институтах.
Остались в близкой окрестности если увечные какие, а также бесталанные. Пьяницы-мотыжники и драчуны: эти на гулянках, почитай на кажинной, утюжат друг друга. Не пойми, что им неймется, по каковской причине машут кулаками.
Насчет невест ссорятся? Так ведь их не сосчитать: любому  -  неоглядный простор женихаться. Можно бы и потише вести себя, покультурней.
Вдовий сын не подарок, однако и не шибко он пьющий. Пасека стоит в огороде  -  шестерка ульев. Раз ему не переставать обихаживать пчелок, то сторожись знай. Тем винище, дух его прокисший, не годится во всякое время.
Парень ковыляет себе потихоньку, обсматривает рамки с пергой. Шастать по гулянкам ему некогда.
Не понять разве: он подходяще тихий, для мужьев не вот вам напрочь лишний?
К хромуну у Клавдеи не было присухи  -  это без сомнительности, именно точнее точного. Всё же не помчалась взапуски и такая отвратность, чтоб враз прекратить невеститься и утечь под родительскую крышу.
Бидончик Прасковеин, ясное дело, тут пригодился. За столом его как раз прикончили, порешив, что Натохе с Клавдеей отныне жить вместе.
Вдова ставит спешное условие:
-  Свадьбы разгульной устраивать нет надобности.
Она к тому высказалась, что сын с хромой ногой  -  помеха гулянью. Плясун из него никакой.  Пройти рука об руку с молодой женой и то не в способностях. Может получиться непотребная срамота. А насмешничать всегда найдется, кто не пропустит случая.
Степанида пощипывает Клавдею, чтоб глядела веселей. На ухо молодке нашептывает:
-  Слышь, пасечникова жёнка! Меды будешь варить  -  позови отведать. На предмет благодарствия свахе. Прояви добросердие, а то обижусь. И не задерживайся: мне по старости лет помереть куда как просто. Не бери греха на свою счастливую душу.
Та на бабкины заигрывания  -  без внимания. Губки пухленькие съежились. И такая вся растерянная сидит, жаленная, что Натоха аж крякнул.
Хватил он костылем по плахам половым и пошел ко пчелам. Там, вишь, дела у него наметились внезапно.
Степанида  -  что здесь поделаешь?  -  урезала шепоток.
Засобиравшись, увела Натохину лапочку. Чтоб не приключился какой раздрай. Будущая свекровь сообразила: надобно добром их проводить  -  дала прощальному голосу ласковость. Молодке из Покосов приятственные пожелания Прасковеи не шибко согрели душу.
В снах не таким виделся Клавдее муж. Был он узок лицом, улыбчив и на прямой пробор причесан.
А с тела тверд, будто железо. Равно, как пружинисто гибок и ловок. Курил не махру какую-нибудь, не козьи ножки из старых газет, уважал он лишь сигареты с цветным ободком. Обувка у него смотрелась начищенная хоть в будни, хоть в праздники.
И не сапоги носил, как вдовий сын, но ботинки с фигурным кантом.
В речах отличался негромкой сладостью. Неотложных дел посторонних вовсе не имел, а любил он всегда обнимать молодую жену, прижиматься к ее груди твердым своим телом.
В родительской избе что нашептывал Клавдее? Нежные словечки. Громыхать каким костылем  -  этого не было и в помине.
Вернувшись домой, она жаловаться не жаловалась, однако ходила как в воду опущенная.
Под утро, глядя на серые потолочные балки, в своем закуточке говорила девка чуть не в полный голос:
-  Куда ж, милый мой, запропал? Словечки вы все горазды сказывать. Когда замуж идти, так ступай за кого другого. Хоть за сивого мерина. Вас, потребных, и не сыскать.
Непонятная подходила судьба, гремя Натохиным костылем. Не было от нее защиты. Не приходил желанный который, и не брал Клавдею за белу руку, и не вел в сельсовет расписываться.
Потом были, конечно, такие ночи, когда ловкий молодец показывался, улыбался ласково, прижимался к девке в ее неспокойных снах. Как прикажете ответствовать?
-  Я твоя,  -  твердила она.  -  Хочу быть завсегда с тобой. Не мил мне Натоха.
А затем уговорные дни подошли, и тихо-мирно отправилась не куда-нибудь, а в жены к хромуну.
Миновала невозмутимая неделя.
Дальше Прасковею поворачивает что к треволнению. Материнское сердце чует беду: ой, какие-то нелады у молодых! Сын по избе бродит молчком, однако повадился ни с того, ни с сего шибко постукивать костылем. Другой неделей шуму из-под хромой ноги стало больше.
Хлыщет молодой супруг подпоркой по мытым праздничным половицам, а поговорить с матерью  -  нет его, окаянного. С лица будто мертвый.
Молодка не краше. В печь горшки швыряет, и вид у громкой стряпухи  горестно-каменный. Тоже ровно убитая: губы синие, щеки бледные, глаза и вовсе белые. Какие-то бешеные. Короче, пыль столбом, и все дела! У бедной вдовы от незадачи такой приключилось расстройство чувств, впору поплакаться бабке Степаниде. Ну как же, нынче стала в собственном дому чужая напрочь!
Тут еще сообразила же Клавдея  -  сломала ухват. Вот неповоротливая кобылка! Добрый десяток лет служил он хозяйке. Привыкла она к нему, словно к дитю родному.
Теперь выкидывай, значит? Ни за что ни про что спорченный?
Подступила непонимающая вдова к сыну: я вам однако мать, мне знать всё надобно.
Тот  почал было отнекиваться, поскольку не имел желания заводить дотошливый разговор. Но Прасковея не сдавалась:
-  Выкладывай. Изъяснись мне трезвенно. Без утайки.
Натоха зацепился костылем за что-то. Плюхнулся на стул.   Тут не желаешь, а усядешься вполне усидчиво. Досада уж так крепко проняла его, что дальше, как говорится, некуда. Взял и ляпнул:
-  Не дается.
У Прасковеи образовалась нестихающая речь. Вдобавок к тому, что глаза выстроились квадратами и щеки распалились огнями.
Стоит напротив вредного стула, бряцает сердитым языком, прям-таки рвет и мечет:
-  Да мы…Да я…Ах, она такая-разэтакая! Сюда почто заявилась? Кашу мне варить пшенную? Мужняя жена, а представляет семейному устроению пришло постороннюю. Не было у нас такого и не будет!
Понеслась, что называется, куда ни попадя. Поехала в те края, где Макар покамест не выганивал своих телят. Насилу ее утихомирил отставной супруженец. Сам, дескать, справлюсь, а ты не шуми вдругорядь.
Как повечеряли, Клавдея стала укладываться спать по прежнему распорядку. Они с Натохой располагались за перегородкой возле печи.
Вдова, конечно, шныряет поблизости. Неймется хозяке дома учинить дотошно-пытливое разбирательство. Сын воительство ее не одобряет, хоть и не спешит поднимать голос.  Плечом шнырялку воспрещенную оттирает,  шипит гусем:
-  Уйди! Не твоя забота!
Коль такое у него чин по чину мужское решение, торчать у перегородки стало ей не с руки. На печь забралась она. Притихла настороженно, почала ждать, как дело обернется.
Слушает со всем вниманием: у молодых что творится? об чем особом шепчутся? Однако не разобрать ничего досужей печной соседке. Нет бы жене и мужу высказаться погромче, поясней насчет взаимного согласия. Чтоб прибавилось у заботливой матери какого-никакого соображения.
Заныло материнское сердце не иначе что сокрушительно. Заболело за несчастного хромуна, ужалось в комок  -  ни вздохнуть, ни выдохнуть. Привскочила тогда вдова с кирпичного печного полка, ударилась головой о низкую притолоку и завизжала от обиды:
-  Погоди, Натоха! Сейчас приспущусь к тебе. Попридержу кобылку!
Тот заорал что-то. Да как шарахнет по дощатой перегородке  -  строение пошатнулось, затрещало. Пошел по избе ветер.
Прасковея съежилась мышкой, затаилась, и стало у молодых тише прежнего. Так что не слыхать и шепота.
-  Клавдей, а Клавдей!  -  пропела хитрая хозяка дома.  -  Ты, слышь, не держи на меня сердца.
В ответ никакого тебе звучного пошумливания.
«Ну, слава те, наладилось у них»,  -  подумала вдова, и притупилась у нее в мыслях всякая обиженная прнужденность.
Через пару лет у пасечника двое шустрых ребятишек. Ничего себе прибавление, мордастенькое. Оно, как ему положено завсегда, на своем настаивает ощутительно, живо, и с ногами у него заведенный порядок.
Такие, значит, образовались у Натохи и Клавдеи перемены.
А Прасковея померла  -  выросла у нее шишка в горле. Напрочь непотребная, по качеству истинно что злодейская, потому не поддалась лечению.
Схоронили вдову. И знать, ушло вместе с ней особое материнское попечительство, к коему  девчонка из Покосов, теперешняя  мужняя жёнка, имела почитание. Сызнова она стала дичиться Натохи. Словно и не жили вместе, и не рожала ему детей.
На поминках что сотворилось? Худого слова насчет Прасковеи никто не услышал, однако пасечникова супружница всем обычаям вопреки дала Степаниде от ворот поворот, не поднесла медовухи ни стаканчика.
Та, когда явилась, не получила места за столом, обнаружила указание на выход. Разобиделась записная сваха до слез.
Из Натохиного дома летела она, ровно пуля. Так торопко бегла, что платок развязался, и седые волосы вились позади не хуже, чем у какой Бабы-Яги.
Ближе к весне председатель Маронов приехал в колхозный тот угол.
Дело мужикам давно привычное  -  собрались у бригадировой новой избы, расселись по бревнышкам. Если начальству поговорить с деревней, пусть нынче станется, как надобно.
Одни, как водится, дымят махрой. Иные  -  папиросами. Другим курить не к спеху, сидят и смотрят, куда завернет разговор.  Есть резон ждать председателева слова, чтобы уж потом высказаться поосновательней, с интересом к посевной и летнему распорядку.
Приезжий стругает палочку перочинным ножиком. По-свойски говорит:
-  Не был у вас аккурат с осени, и потому интересно мне. Как жизнь, товарищи?
Тимоха поспешает с ответом. Он, конечно, бригадир, и ему привычней выставляться вперед:
- С каждым днем заметно лучше. Материально и морально развиваемся.
Маронов по-хозяйски ухмыляется:
-  Это хорошо. А что у вас тут сеять будем перед лесом?
Тимоха, как уж здесь произошло с ним, шлепнул:
-  Кукурузу.
Газеток, небось, не читал давно. Или от усердия получился в голове  заскок.
В то время почали отворачиваться от нее, царицы полей, и мужики потихоньку заулыбались на ретивость говорильщика. Маронов наоборот набычился, в голосе проявилась упористая неуступчивость. Такие рога нацелил вперед, что лишь держись. Без околичностей попер на выступающего:
-  Не угадал на этот раз, Тимофей Васильевич! И почему-то очень крупно. Объяснись давай.
-  В давешнем годе… вы же сами…
Говорильщик стал заикаться. Чует, что неладный выходит расклад. Не лишиться бы места  -  по деревенским меркам  -  высокого. По колхозным статьям почетного.
Председатель как посмотрел на него тучей, так и закрылся не шибко догадливый бригадный начальник.
Натоха располагался поблизости. Среди тех на бревнышках, кто не столько дымил махрой, сколько смотрел и слушал.  Пчеловоду тоже важно, чем занять поле перед лесом. Поэтому не утерпел, подал голос к случаю:
-  Гречиха у нас растет хорошо.
На погляд мужиков не полную глупость ляпнул. Крупяные культуры на влагу отзывчивые. Им, когда ближе к лесу, тамошние ручьи только во благо.
И курящие которые, и прочие  -  все зашевелились.
Потому как верно заметил хромун: если вдобавок и с дождями будет порядок, то урожай станет не хуже какой ржи. Даром, что от зерновых прибыток нынче меньше.
Доложил Натоха насчет гречихи необманно. Всё как есть  -  по природному распорядку володимерского ополья. При всём том держал на уме и свою выгоду. Маленьким его летунам завсегда оно своевременно -  с духмяным цветоносом. К тому же под боком он расположится. Взяток даст как раз отменный.
Очень был доволен хозяин шестерки ульев, когда собрание порешило по его совету.
Что касаемо упористого Маронова, то ему ведь нисколько не секрет  -  на крупу высокие закупочные цены. Какой резон выступать против нее?
Интерес советчика  -  тако же не тайна, ведом он председателю. Но разве опыление растений пчелками не повысит здесь урожай? Вестимо, резко возрастет гречишная доходность. Пусть себе трудятся заодно с полеводами и проживатели натохинской пасеки.
Сеятельные советчики ждали: Маронов и другое слово молвит. Насчет того, что пора бы сменить бригадира.
Не сообразили враз: жизнь ходит кругами, она даст кому по шапке, а он сторожись продолжай. Потому как обозначится и новый круг. Если Тимоха линию к случаю не угадал, то ведь были у него допрежь догадки иные. Строгую линию вызнавал несомнительно и чтил твердо волю председателеву.
Так что оставили заблудшего у бригадной власти, как и самого Маронова не турнули толику времени назад, когда не стало набольшего кукурузного начальства.
Тем годом по инвалидному списку дали Натохе в районе мотоколяску. И новое он закрутил дело  -  сообразил колесить на трескучем моторе по лесным муромским  деревушкам, где уважали бортничество.
Лишь бы не секущий ливень, а хромун в обязанности подкатит по сухому проселку!
Покупал не что-нибудь, не инструмент какой  или колоды. Был у него лишь интерес к пчелиным семьям. Даром их не брал. Рассчитывался честь по чести, и денег, которые счет любят, не жалел для своего заведения.
С кавказскими списался крупными хозяйствами. Выписал из тамошних пасек породистых маток и поселилил их в свои ульи. Вот ведь до чего додумался!
Наладил штук двадцать семей. Вощины к ним достал в областной столице, благо до Владимира куда ближе, чем до южных гор.  А то, что Клавдея всё больше дичилась, так с чего ему печалиться? Двое ребятишек: куда она денется?
У мужа  -  известные дела, у жены  -  свои рачительства, как раз такие, что знай вари щи да кашу. Детей без попечения оставлять нельзя, истинно или как? Вестимо, спеши ежедневно управляться с домашними заботами. Идет, идет каждому свой черед в естественности.
Накачал тогда Натоха  -  чтоб не соврать!  -  девятнадцать пудов меду. И запах от его сеней шел, как от пряника печатного.
Медовухи, до которой не одна Степанида имела охоту, натворил до верху старого бидона покойной Прасковеи. Деревенские ребятишки стали играть, между прочим говоря, только вблизи духмяного дома. При всём том норовили погромче выставиться под окошком у крыльца. Причина простая  -  дозволялось им лопать мед.
Однако ложка вручалась не задарма.
Принес из леса добрую слегу, оно и ладно. Можешь зачерпнуть долю из глиняной корчаги.
Пасечника понять нисколь не мешает: самому ведь несподручно шастать на костыле  за околицу. Однако же ему когда и двор починить надобно. Когда есть нужда заготовить дров на зиму. А накосить травы корове? Сегодня беремя да завтра копешку  -  чтоб забить сенник? Слов нет, как нужны помощники.
Кормились возле пчеловода и деревенские ребята, и соседи на погляд вполне взрослые. Уж что-что, а которые поболе деятельные да годами вышли поспособней, они даже рамками с пергой попользовались, не без того.
За ульями глядючи, Натоха из виду этим летом утерял -  в недобрую меру!  -  свою молодую супружницу.
Она Ваньку с Нинкой, пасечника чадов, на соседскую девчонку Глашку оставит, сама  -  на покос. Опять и опять хватается за литовку. Да сызнова за привычные вилы. Вроде как не достает бабе достатка в семье, вот и урывается.
Ейное усердие доступно бригадирскому пониманию. Ежели надобно поднять материальное благосостояние, то работанье завсегда найдется для желающих.
Идет, значит, от него непрестанное ублаготворение.
Она молодые силы прикладывает, сама из себя вся как есть живая, платьишко вокруг бедер вьется по быстрой походке. И видно было, что этакое верчение вгоняет в краску допризывников.
Напротив, они ей задаром не нужны были, от мамкиной сиськи только-только оторвавшиеся. Положила она завлечь Тимоху.
Он ее нарядил возить сено. Она же, хитрая баба, так устроила, чтоб с этим именно мужиком возы вить, ни с кем иным.
К вечеру, километрах в двух от Провалова луга, поодаль от деревни, навивали они последний воз. Пусто было вокруг, обкошенная поляна одно лишь и баила, что  -  слава те!  -  завершие сенокосу. Давай теперь, бригадир, думай, какой спроворить другой для деревни труд.
За перелеском к скотному двору катил под горку паренек Силов. Деревенский молоковоз лихо гнал по младости лет. Звонкая получалась у него дорога  -  пустые бидоны бренчали на всю округу.
Тимохин в полосочку заношенный пиджак висел на суку. Мужик, в расстегнутой рубахе, усталый и вспотевший, лицо утер и пошел за кустик справить малую нужду. Вертается  -  ан Клавдея копешку подгребла, легла на нее. И так ему со значением говорит:
-  Поди сюда.
Он безо всякой мысли приближается, высказывается вполне обычно:
-  Чего разлеглась? Пора ехать.
Она чтоб ответить ему толком  -  нет ее.
Ни гу-гу в ответ. Лежит молодка, манит Тимоху пальцем. По бригадирскому разумению получается нынче истинно что безделица какая, а точнее  -  срамота.
Он забеспокоился. В суету вдарился, рубаху стал застегивать. Кое-как  справился, принялся натягивать свой рабочий пиджачок. Да неловко, мимо рук, выходит у него. И очень он поэтому разохотился произнести убедительную речь:
Вот, значит, выступает:
-  Тут это..  выкосили, сама знаешь, поляну. Там это… на скоростях чересчур бренчит Силов. Не помять бы ему бидоны молочные. Не иначе, расхулиганился парень. Как считаешь?
Она его тихо-мирно выслушала. Как была с закрытыми глазами, так и осталась. Однако не убавилось в ней к нынешнему подходящему случаю настойчивости. Замечает укоризненно говорону:
-  Ну, и чего ты копаешься? Иди сюда, коли зовут.
Тимоха понял, насколько речи его здесь лишние. Вскинулся:
-  Я тебе что?! Ежели пора ехать? Ишь, как удумала!
Схватил сгоряча кнутик, которым погонял коня. По голым ногам молодки  -  хлобысь!
Клавдея села, платьишко поправила, заплакала. Потом обозвала мужика дураком и отправилась непонятой одиночкой вдоль перелеска неведомо куда. Далеко однако не ушла  -  в родительскую деревню.
Неласково ее встретили чрез меру озадаченные родичи, поперли через день назад, к Ваньке с Нинкой. Делать нечего, возвернулась черная, как ночь. В прогоне кривулинском  -  ей навстречь Степанида с коромыслом.
Несла старая пару маленьких ведер с грушовкой. Угостил кто-то бабку ранними яблочками.
-  Никак раздобрела на подареньях?!  -  заплескались руки у разнесчастной молодки, и она, того вроде бы и не желая, схватила вдруг натруженное коромысло свахи.
Ведерки затрепыхались, отлетели в сторону. Клавдея в задорности, в опечаленной досадности приласкала любительницу медовухи, в самый что ни есть раз  -  коромыслом. Да раз, что называется,  другой. За свою многорадостную жизнь, за вареные меды.
Дома Натоха усидчиво мастерил рамки для ульев. Завидя жену, спросил между привычным делом:
-  К матери, что ли, ходила?
-  Куда же еще?
-  Встретили с отрадой?
-  Повидали, потом проводили.
Он замолк, а у нее отлегло малость от сердца. Ведь правильную поведала правду: не дал муж повода, чтоб ей в хитро-безудержное  вдариться вранье.
Тимоха, как она объявилась, целый день шмыгал возле избы пасечника. Всё будто по делу поспешал куда, однако искал к случаю тропинку. К какому? Именно к такому, чтоб мимо не прошагать  -  зайти к соседу с нужным словом.
До поры не было толкового соображения. Блюсти деликатную беседу  -  не возы навивать.
Затем нашлась придумка. В сенях бригадир покашлял, двинулся вперед. Зашел к хромуну, задевая сапогами за углы разные, за порожек, за ухваты возле печи.
-  Здоров будешь!
-  Будь и ты,  -  ответствует Натоха. Подняв лохматую башку, смотрит, с чем пожаловал Тимоха.
Тот потоптался, позабыв не к месту о придумке. Затем она проявилась, заставив его вспотеть внезапно, и беседчик доложил:
-  Ты лошадь просил. Было сказано. Верно?
-  Когда?
- Так ведь съездить за жердями в лес.
-  Может, когда всё же говорилось. Забор не мешало бы починить на огороде.
- Ну и вот: завтра будет тебе лошадь, которая не взбрыкивает. Послушная, покладистая  на все сто. А также получишь крепкую на конюшне сбрую.
Пчеловод рад нежданному обещанию. У него на лице довольство и полная улыбка.
-  Раз пошла такая превратность, спорить нет нужды. Мы с дорогой душой. Коли не торопишься, присаживайся. Отведай хоть и медовухи.
Он потчует от щедрости открывшихся чувств. Но  Тимохе что-то не по душе, рука поскорей тянется к стакану. Как хлебнул духмяного настоя и лицом разрумянился, так восхотел изложить подробности происшедшего.  Рот было открыл, ан вспомнил: не собирался вести доскональных разговоров.
Тогда он рот прикрывает рукой, начинает махать ладонью. Вроде, как обожгло трезвенника набродившимся питием. Пчеловод промашки бригадира не примечает, знай подливает в его посуду. Крепка медовуха? Да и пусть себе. Авось, гостю не впервой употреблять этакий настой.
Тимоху прям-таки сжигает обязательное  желание высказаться исключительно подробно.
Из-за нескольких стаканов в душе у него запели… если, к примеру, птицы, то в непременности добродушно блаженные. И всё же он не позволил им разливаться до полного самозабвения. 
Натохину посуду отставляет. Головой, воспротившись сладкоголосью, трясет. И неуклонно спрашивает:
-  Клавдея тотчас дома?
-  Шебуршится на дворе. Позвать ее?
- Не, я ни к тому. Ты вот что, Натоха. Давай не стесняйся. Спрашивай, чего надобно. Отказу не будет. Я ведь понимаю: нелегко тебе приходится и жене тоже. Хозяин из калеки, извиняюсь, худой, а потому Клавдее одной тянуть дом трудно. Мое мнение  -  семье вашей нужна помощь от деревни. У тебя со здоровьем нелады. Но завтра оно и у меня почнет шалить. Не станем зарекаться от хворей, а лучше поддерживать дружка дружку. Ошибаюсь разве?
-  Благодарствую, конечно.
- Брось. Ты вот что… Давай приглядывай за женой. И прощевай на сегодня.
Вслед за тем вышел, чертыхнувшись. Когда споткнешься о порожек негаданно, кому не охота обвиноватить нечистую.
В башке от медовухи кружение?
Пусть и так, но касательно спотыкательства голова - с краю, поскольку не подкачала и провела беседу. Вполне уважительно и в заведомо деликатной политичности. Молодец ты, мужик, и все дела!
До собственного дома идти недолго. Не дальняя околица, а соседское месторасположение.
Тимоха в един миг всё же не попал к себе на крыльцо. Поскольку ходил под окошками, вкруг двора и огорода, не находя входа в избу.
Птицы блаженства пели ему, что не испортил он свою задачу. А если кое-кто водит умелого беседчика вкруг дома, то никому не удастся испортить настроение справному человеку.
Да, не запутался он в словах. Не утерял доходчивую мысль. Изложил свою позицию как полагается. При этом пожалел калеку по всем деревенским правилам, и тот получил правильный намек насчет жены.
Постоянный ходок, найдя крыльцо, присел с устатку. Вслед за тем обнаружил благополучно  и дверь.
Что теперь нужно сказать? Если бригадир и пожалел хромуна, то напраслина приключилась. Натоха ведь его речи все пустил мимо ушей.
За что ухватился?
Ну как же! Лошадь нынче дают! Оно очень даже не лишне огородить поспособней капусту и огурцы.
Не спотыкнулось, дошло до Клавдеи, за каким чертом пожаловал бригадир. Ни слова не говоря, прошествовала к себе за перегородку.
И сидела она там потом ни жива, ни мертва.
Дотошливо изложить: руки белые  -  сиротливо неживые, а душа, любви желающая,  -  напрочь заупокойно мертвая.
Прасковея в гробу, та была краше несомнительно. Так вот с молодкой из Покосов сотворилось, если разобъяснить в подробностях.
Пронесло бы тогда беду. Будь она, примерно сказать, сама по себе, а мужняя жена  -  в иных местах. Но взять надобно в понимающее внимание: Клавдея носила несчастье на сердце. Пестовала неустанно. Нелюбовью потчевала к супругу.
Паренек, который молоковоз Силов, ходил в допризывниках и по мере своих годов отличался завидной крепостью. Дубок дубком. Он давно был в огонь очарованный и платьишком, и всем прочим, что имелось у сенокосной бригадирской напарницы.
Последнее время видеть ее не мог, чтоб не захохотать без мысли, неуместно, а то и какое другое отколоть глупое коленце.
Ясно  -  молодой еще. Жеребенок несущественно бойкий. Откуда ему знать, как по уму подойти к бабе? Радовался лишь, когда видел ее и разговаривал с ней.
Та, отвергнутая серьезным Тимохой, заприметила малого. До поры приглядывалась к нему. Однако виду не показывала, что имелся у нее солидный интерес к молодому дубку, столь явно беспокойному.
  После того, как оклемалась в заботах о детишках, вновь повело ее подале от семейной избы. Изводится на деревенских работаньях, и вся недолга.
Муж на бригадную ее старательность хмыкает, отваживать не отваживает  -  пожимает плечами и всё чаще навещает свой набор ульев на огороде. Клавдея тако же не препятствует шибко приличному медосбору. А то, что дала волю неприятию Натохиных ласк… 
Пусть себе, полагал супруг. Уставать ведь стала куда как заметно.
Он по-прежнему весь во пчелах. Мужняя жена тем часом присмотрелась к неуёмному дубку и намекнула: надобно съездить на молокозавод.
-  Подвезешь?
-  Запросто!  -  хохочет Силов. -  Вот она, телега. Садись!
Свистнул коню возчик, тот и зашагал, мерно кивая головой.
Парень распятил свой зубастый рот, вкруг коего курчавились редкие волосики. Смеется чуть не до упаду. Уж так-то ему хорошо, весело, что не передать никаким словом.
Ей что с того? Пусть радуется. Не видится досужей спутнице этих зубов: у тоскующих зрение выборочное. Порой напрочь иное, чем у путешествующих прочих.
Катит телега по дороге средь покосных лугов. Громыхает по  светлым березнякам.
-  Куда погнал?  -  недовольна Клавдея.
- У меня это быстро. Где надобно, там окажешься по всей норме. Незамедлительно
-  Давай потише.
В одном ельнике, что угнездился поодаль от деревни, она решилась умножить намек. Завлекательно говорит допризывному герою:
-  Давай поцелую тебя.
-  Можно,  -  откликается молоковоз неотвлеченно. - Чего такого?
Прислонилась она к нему. Ну, и задрожал он до потери пульса. Обронился у него кнутик. А больше всего случилось так, что без рассуждений потерял самовластную голову.
С телеги ошалело приподнимается, лепечет невесть какую чепуху. Того и гляди свалится под колеса.
Наисильное, выходит, настигло парня пристрастие.
-  Ты меня люби,  -  привечает ошалелого Клавдея.  -  Тоже стану любить тебя.  Двое будем любых.
-   Будем,  -  повторяет тот, как заговоренный.
-  На белом свете люди разные. Но коли на двоих счастливых прибавится в жизни, то на двое благодатно ведь неомраченных, правда?
Сама выбрала она его, и потому стал Силов ей дорогим, нужным неоглядно. Вот, значит, как удалось ей прислониться. Не вот тебе сикось-накось, а на удивление слаженно, со смыслом. Истинная получилась не разлей вода.
Лишнего чего баить? Любовь у них сообразилась хоть и необвенчанная, однако бережливо хорошая. Всё, как у людей, когда нет принужденного недостатка в сердечности и доброте.
Только вот армию, регулярно служебную, занозисто не приневолишь, чтоб отказаться ей от новобранцев. Пришел назначенный час, и забрали Силова как раз в шоферы на артиллерийский тягач. Когда-никогда получил там лычку, выслужился в командиры отделения.
Об том было письмо другу из соседской деревни, Петьке Дичкову, а тот уж поспешил доложить Клавдее. Что за разговор просил затеять с ней повышенный чин? В том-то вся штука  -  новоиспеченный, жуткий для разумения.
Просил бравый молодец передать: у командира отделения теперь обрисовывается другой на жизнь взгляд.  Любовь с Клавдеей выглядывает ненужной, когда у той дети и муж-калека.  Короче, надобно ей и ему сообща забыть о прежнем. Пусть не ждет она: после армии не вернется уже Силов в родные места.
Сукин сын, мальчишка! Взгляд у него переменился! Стал такой, что без оглядки нужно сунуть бабе под нос мужа-калеку!
И как ей быть, когда получила кованым сапогом в сердце? Когда как раз под ним носила ребенка от любого?
Света не взвидела оставленная Клавдея. Ваньку с Нинкой схватила и  -  на зады, за двор, где крапива да бурьян. Села там на травяную кочку, и полились у нее слезы невозбранно мучительные.
Глаза напрочь открыты, зрачки солнцем плавятся. Что ни есть  -  выжигает оно белый свет.
Вместе с белым светом выжигают лучи горячие избу Натохину. И по всей правде невиновных Ваньку с Нинкой.  Слезы текут ручьями по щекам, однако неостановимо глядит Клавдея на солнце. Небось, нечасто доводилось ему видеть такую гиблую отчаянность.
Дети, которые сидели рядом, почуяли неладное, затеребили мамку свою, тороватую на пагубность. Заревели в голос:
-  Ай-яй-яй!
Их крики, плач не миновали бабьих ушей. Ударили так, что очнулась она.
Что сотворилось потом? Как очувствовалась  -  враз лицо руками закрыла, на землю рухнула. Малых ребятишек своих стало ей жальчей некуда.
Натоха рёв тот услышал, что через крапиву и бурьян тёк незапрещенно во двор. Пчеловод, хоть и занятой был, не миновал, взбудораженный, того странного момента. Приковылял к семейству.
Обнаружилось ему: баба совсем не в себе.
Детская ватага орет у нее дичиной, почему бы не обратить на то внимание? Можно бы ей запросто. Но заместо всего похожего почему- то на земле валяется она и ребятишки в нее тыкаются, ровно кутенки.
Он для порядку покрыл жену матерком.
Подняла Клавдея опухшее лицо, красными глазами на главу семейства глянула. И сказала так, будто пасечник был совсем лишний в деревне шаромыжник:
-  Уйди!
Не обругала, нет. Просто убила. И как раз одним словом.
Враз ему стало страшно, и поскорей наладился он, убитый, домой. Виду, конечно, постарался не обнаружить, что испугали его тут напрочь, до болезной трясучки.
Внутрях аж захолонуло всё, однако не упал он в избе. Почал ходить по скрипучим половицам. Костылем стучал по стульям, чтоб не мешались на дороге.
Догадки толклись в голове.
Чувство проявилось тягостное. Такое, что  –  небольшого он полета птаха. Была где-то птица почище него. И тогда должно выходить: лишенец он в своем семействе, чистый недоумок.
Тесно ему показалось в дому. Вышел на крыльцо, сел на приступочку.
Трет лоб и бормочет:
-  Вот каковская сообразилась штука!
Смешно сказать, но пролезла в его большущую башку вовсе никудышняя мысль.
Что если приласкать жену покрепче? Чтоб грусть-тоску ее блажную развеять? Небось, не помешает, когда почует она крепкое рядом плечо.
Как ночное время настало, он по глупости мужской, по самонадеянности полез целоваться. Получив всамделишный отпор, должон был поутихнуть непобедно.
Хотя б тебе и слыть главой дома, а куда деться? Случилось именно что оскудение прежнего значения. Потому в тщании и  тоске затих до лучшего часа.
-  Отстань от меня,  -  сказала Клавдея.  -  Навсегда вовсе не приближайся.  Нехорошая тебе я.
Замер Натоха, ровно какой хомяк на вершине лугового холмика. Свою беду понял крепче крепкого. Да каждый  здесь дотумкает насчет отставки. Она ведь была представлена не в капризных сердцах  -  в твердом желании отодвинуться от нелюбого.
У мужика душа распахнулась. Не для просветленного какого чувствования  -  для боли и гнева, а тако же напоследях для непритворной жалости к молодой жене.
Сквозь сжатые зубы стон пробился, и пасечник уткнулся лбом в подушку. Ненужному супругу запонадобилось спрятаться от болезного разговора.
Всё же он пересилил себя. Приподнялся, сел, спустив недужные ноги на пол:
-  Тогда говори, что и как!
Не скрыла ничего Клавдея. Потому как была у нее своя неотступная несчастливость и не доходила молодка из Покосов до разумения: плохо нынче мужу. Его боль стонала как-то на особицу. Ровно за горами и долами, и значит,  -  едва слышимая для уха.
Что ж… сгинуть он, ясное дело, не сгинул. Однако нисколь не напраслину бают про человеческую погибельность. Каждый, как ни суди,  имеет привередную свободу умирать в одиночку.
В избе у них какие кровати на отличку пустые? Вот и лег он снова рядом с женой. Невидящий, непонимающий, одинокий. Одно слово  -  мертвый.
Ночь не спал, наутро поинтересовался:
-  Ребенок будет… уж точно ли Силовский?
Клавдея горшки в печь ставит, говорит резонно:
-  Таиться, видишь, не собираюсь. Мне лучше знать про дитё.
Замолчали  -  она, хмурая,  и он, мрачный до невозможности.
Зазноба посторонняя, мать скорого прибавления  -  того, что от молодца Силова  -  шага пасечникова ждала. Какого именно? Раз привержен семье хромун, может в непреклонной обидчивости обругать. Или возьмет и закричит, ударит.
Неизвестно, как он обернет неспокойно-мрачное дело. Пусть творит всё, что пожелает. Его право законное. Даже в запальчивости.
А тот сел к столу, застыл в тоске затравленной.
С какой стати нынче тормошиться? Думу продумать  -  это напрашивается наперехват всего прочего.
Вот хозяин медовых ульев и пытался размыслить по уму. В непомерных своих усилиях аж ледовито закоченел, не ведая, как угреться супротив супруги, ейного на разлад решения.
Если что в нем и  теплилось, то лишь мыслишка: зачем всё? кому нужда, чтоб сегодня мучилась она и терзался он?
Мужика понять немудрено. Жить-то с Клавдеей в одном дому разве просто им  дальше?
Ушел, ни на грош не промыслив,  ко пчелам. Не появлялся весь  -  из рук вон бесполезный  -  день.
Пошла вторая у него бессонно глухая ночь. Пластом лежал Натоха. Упирался глазами в темноту.
Не было у хромуна мочи ни для крика особого, ни для беспамятного рукоприкладства. Ни для того, чтоб встать и уйти неведомо куда.
Так до третьих петухов и возлежали рядышком жена и муж.
Не сомкнув глаз, думали о своем. Но если в корень смотреть, об одном предполагали  -  о дальнейшем пребывании под избяной крышей.
А жизнь у них пошла такая.
Взял Натоха доху из овечьих шкур и подушку, набитую гусиным пухом. Отправился не в дальние дали  -  во пчельник. Там в стороннем замшелом строении и  приладился продолжать обитание.
Ввечеру уж не поднялся на крыльцо, не взошел к семье.
Клавдея дома осталась, колхозную справляла работу, в прежнем порядке ребятишек обстирывала, кормила . По утрам топила печь. Чтоб всегда в избе горячее было, ежели вдруг ушедший супруженец заявится похлебать щец.
Однако тот не очень-то спешил объявиться. Всего лишь опосля случившегося разок заглянул  -  принес детишкам свежего сотового меду.
В причастной своей сараюшке Натоха смастерил полати из горбылей. На этих неошкуренных досках и пребывал кажинную суровую ночевку. Под ними  не шибко расчищал обстановку, не в подробностях. Убрал стружки, сотворенные деланьем рамок для ульев, однако оставил деревянные заготовки. Как стояли, так и пусть своим чередом обозначаются в наличности. Авось, не забудешь постругать рубанком.
Пахло у него смолкой сосновой. Поскольку всё же новых кудрявых стружек прибавлялось в углах у двери.
Снятые соты дополнительно наполняли сарай отдушкой свежего цветочного взятка. А старые, нуждающиеся в ремонте рамки, на которых наплывами осел прополис, добавляли толику и такого запаха  -   духа давно обжитых пчелиных домиков.
Поначалу мужик не уставал строгать. Но душа у него болела всё шибчей, и вскоре усердная забота об ульях уже не приносила ей,  немочной, прежнего облегчения.
Лежа на твердых горбылях, глядел он в стенку. Ночевки стали мукой. Сон опять не шел к нему ни в какую. С рассветом, конечно, залетал на полати привет солнечный  -  сквозь щели в стенах проникали, золотились лучи. Кажется, возьми и встань, снова двигай старательным рубанком. Чтоб отвлечься от тягостных дум.
Привстать-то можно, да руки падают, не вот тебе охотно тянутся к инструменту.
Лучи, навещавшие сараюшку, в свою очередь не торопились успокаиваться. Они  «здорово живешь!»  не говорили, однако же исправно расцвечивали светлыми пятнами мшистую стенку.
Вроде как природную мастеровитость проявляли дельно сотворительную.
Не поспешало, потихоньку шло солнечное животворенье. И всё слушал, слушал Клавдеин отставник, как гудели пчелы, по ошибке залетавшие в дверные щели. И думал, продолжал думать о супружнице, о женской ее доле.
Легчало мужику? Нет, было ему в прежнем виде больно. С днями и ночами нисколько не утишалась немилосердная в груди маята.
На полном ходу занесло семейное пребывание в такую овражину, что ни просвета, ни пролаза. В этом темном провале отвесно вверх встали загрубелые склоны. Не выкарабкаться из непреклонно закаменевшей теснины. Погибать здесь, словно зверю неразумному.
Тогда-то понял Натоха: чем больше злобы и  отчаяния накопит он в себе, тем станет у него меньше сил. А ведь надобно  самому из черной ямы вылезти, жену вытащить, ребятишек выпустить в жизнь по семейному порядку.
Добром надобно будет, добром выкарабкиваться.
А где взять-то его, когда неуёмно хлещет горячей кровищей рана?!
-  Эх, Клавдея!  -  слёзно выговаривал в подушку Натоха, болтая слабой в горе головой.  -  Ты чего поделала со мной?!
Ответа от наволочки не было. А слова у него так и рвались наружу. В полной  -  ишь, вывернулось как!  -  неудержимости:
-  Зачем зарезала острым ножом? Ну-ка встань передо мной и ответствуй.
Вдруг возникала строгая сумрачная жена.
Прямо стояла, и светили скрозь нее солнечные зайчики.
Чужим духом веяло от Клавдеи. Не колыхаясь, висели руки вдоль простенького, без оборок, незнакомого платья. Упрямо смотрела она вдаль, с поворотом головы  как раз в густые муромские боры и топкие приречные болотины.
Не замечала  -  хмурая!  -  ни бедующего мужа, ни трухлявых вкруг него стен, загораживающих мир.
Что нынче скрывать, страшно ему было. Вроде как сотворялся всамделишный конец света, от которого не скроешься ни в каких весях.
Мужик крепился. Однако мороз шибал по коже. И лезли из упавшего сердца всякие слова. Что потребные, что непотребные, в которых смысла не различал, а только если  -  душа стонала, изливалась болью.
-  Пошла сей же момент прочь!  -  мотал башкой огородный жилец.
Он глушил в себе бездумно  подступающие рыданья. Но бороться с нутром своим  -  небось, закачаешься напрочь, когда оно исходит горем.
Натоха скрипел зубами в подушку:
-  Не мучь меня. Чего тут потеряла? Гадина ты!
Колотило хромуна, ровно в падучей. Воздуха не было такого подле Клавлеи, чтоб дышать легко и свободно.
Вот хоть и всяко животворило приветное солнце, но густой на манер киселя приключился воздух. Тот самый  -  с пляшущими возле мшистой стены золотыми пылинками.
В горло он мужику никак не проходил, и оттого грудь у калеки ходила ходуном. Хозяин пчельника царапал ее ногтями, длинными по причине отрастания. Оно, ясное дело, не до ножниц и  брадобрейства было ему в одиноком сарае.
Чуть остыв, глава бедующего семейства приказывал:
-  Встань, Клавдея,  передо мной другой раз!
Уходом напрочь не уходила она, восставала. И вскоре посветлевшим стало являться ее лицо.
Теперь жена приходила с распущенными волосами. Тянулась не куда-нибудь, а к солнышку. Оно по-прежнему старательно старалось  -  просвечивало всю как есть хилую огородную строению.
Изгибалась мать Натохиных ребятишек и в забытьи трепетала, будто березка на теплом майском ветру.
-  Лапочка моя,  -  шептал хромун.  -  Не знаю, как мне быть. Нет ведь здесь иной, окромя тебя. Ты всё-таки жена моя. Не погуби!
Слабость входила в руки-ноги пчельного мастера. Лежал он и сам себе не верил: надо же как переворачивало всего!
Нестихающая боль жгла дотоле огнем сердце. А вот нынче смиренно полегчало. Тишина там, где раньше гремел тучный гром небес и рушилось всё вокруг. Где  шла под откос семейная  -  с малыми детьми  -  жизнь.
Значит, оклемалась больная душа? Что греха таить, тихая минута не задобрит весь громкий недобрый час. Подплывала недолга. Наваливалась ополченно. Опять шалели Натохины зенки, текла соль по щекам. И рвался из нутра новый мученический стон:
-  Встань передо мной, жена. Ответ давай. За что мытаришь меня? Чего тебе надобно?
Выступала из темных лесных далей Клавдея. Ласково гладила ребятишек по головам. Сильными руками брала их и баюкала у груди.
Что за причина была ей отвечать мужу ласковым смехом? Наверное, думала о чём-то хорошем. Нежная светилась у нее улыбка. Глаза были ясные и спокойные. Ноги крепко стояли на земле, утопая в деревенской уличной пыли босыми пятками.
Жадно смотрел на нее обитатель сараюшки. Одно чувствовал  -  очищалась его душа, наполнялась живым светом.
Так отлеживался он во пчельнике на огородных низах. Если и ждал, то вот чего  -  должно добра в сердце накопиться по мере, достаточно для дела. По капельке собирал. И над кажинной капелюшечкой сутками бывало напролет трудился.
Если глянуть с досуже равнодушной стороны  -  не рассудить, с какой стати уж очень сильно страдал. Ведь корчился мужик, будто баба рожающая. Но это не понять лишь той стороне, которая не интересуется ничем, окромя себя.
У Натохи затем вот что произошло.
Месяца полтора трудился над обездоленной душой. Как насобирал свою меру добра, взял овчинную доху  и  подушку,  подался в дом.
Увидела его Клавдея  -  пыльного, красной бородой заросшего  -  испугалась. К детишкам, сидящим у стола, отступила. Сказала еле слышно, присев рядом с ними:
-  Пришел, значит. У нас готов суп с перловкой. Есть-то станешь?
-  Давай,  -  ответил Натоха почти спокойно.  -  От горячего не откажусь. Налей. А то я всё больше пробавлялся солониной из погреба.
Потом он в баню сходил, сменил бельишко, укоротил отросшие ногти, побрился, причесался перед зеркалом. Жена вкруг него порхала всполошенной перепелкой.
Ей бы услышать еще кой-какое слово. Но хромун помалкивал до поры.
Ввечеру Клавдея согрела чай. Стала потчевать неразговорчивого супруга ватрушками. И всё ждала, ждала пристрастной беседы.
Ребятишек она пораньше уложила спать. Ведала  -  разговор вдумчивый будет, по нынешней оказии ничуть не окольный.
-  Ты не суетись теперь,  -  сказал Натоха, ополовинив стакан с чаем.
Допил его, не глядя на жену. Покашлял, чтобы взбодрить себя. Вздохнул, потому как не сапоги всмятку вознамерился жене предложить. В конце переживательных концов высказался вполне определенно:
-  Мой ребенок, поняла?
-  Родится который?
-  Он самый. За своего стану считать.
Жена молчала. Не знала пока, что и как сказать. Искала слова, а подходящих не находила, хоть возьми и заголоси.
Натоха всё загодя продумал. Потому как раз ни одного слова и не утерял:
-  Обижать тебя не буду и его тако же. Нельзя нам с тобой разводить свару. Поглядеть если, ребятишки вон растут, им не требуется для роста камнепадный таковский гам.
Мелкими частыми слезами рассыпались Клавдеины глазыньки. Заколыхалась вся, шагнув к стулу возле окна.  Того и гляди сядит мимо.
-  Погоди. Чего сердце рвёшь?!  -  помягчел Натоха.  -  Ты что полагала? Я тебе зверь лесной?
С тех пор стала задумываться жена пчельного мастера.
На мужика своего много больше прежнего поглядывала. Чему дивилась? Кудрям его густым. Рукам, что к топору да рубанку были способны дальше некуда.
Украдкой заглядывала в его очи, богатые синевой  -  там ли не зло потаенное какое?
Поднимет он глаза на жену, и примечает она: истинно в них неблагонамеренности нет. Одно лишь мягкое светится добро.
Растаяла Клавдея, словно воск на пару. С последующими днями хромун стал ей дорог. Лучилась, на мужа глядя. Вскоре дочку родила благополучно.
Степанида в крестные напросилась. Клавдея на сей раз приласкала старуху. Поставила ей литровую баклажку медовухи.
Веселилась бабка. Но про любовь пела песни… как бы точнее сказать… опасливо поглядывая на молодух.


Костер потухал, накалив, затем испепелив собранную сухмень. Остро пахло овражными прелыми листьями.
Мне, будто после огорчительно соленого, захотелось пить. Сорвал на холмике под березкой запотевшую вечернюю земляничину. Она обожгла рот сладкой и одновременно буерачно кислой хладостью.
Жадно глотал ягоды и слушал, как рокотал далекий вспомогательный трактор. Изредка он замолкал, но потом с утроенной силой приближался, будоража сумрачную тишь ополья.
Над обширным Володимерским краем ангел ночи -  если таковые наблюдались в природе  -  расправлял свои крылья.
-  Вот каким образом,  -  хрипло сказал Коробин, приподнимаясь с кучи валежника.
-  Дела наши,  -  поддержал его я, вспомнив стародавнее деревенское выражение. В котором если и было согласие, то слишком общее для того, чтобы считать его безусловным.
-  А что касаемо пенсии,  -  упрямо продолжил Филипп,  - то я за нее молитву возносить не стану никому. Хоть даже председателю страны. Заработал ее в честном труде, понял?
Он с непонятным отчаянием выругался в овражную темь. Крепко был зол на шофера Мишку?




К  тому времени был я уже наслышан о Муромском лесе, возле которого проживали родственники матери моей. Причем в количестве столь большом, что о многих не имел даже понятия. Лес этот, как известно уходил далеко на юг, и добирались его зеленые волны аж до славного своей стариной города Мурома. Что сказать хочется? Переселенцы днепровские, видимо, в свое время не случайно обосновались возле территории  племени, давшего название городу.
Мурома  -  исконные обитатели здешних мест  -  люди были вовсе неравнодушные. Недаром их богатырь вдруг очутился на службе у киевского князя Владимира.
Илья Муромец прославил и родину свою, и того самого победительного Владимира, что не раз давал успешный отпор воительным кочевным племенам. Легенд на этот счет существует предостаточно. Но раз дыма без огня не бывает, значит, и подвиги богатырей киевских имели, как говорится, основания для того, чтобы остаться в памяти славянских народов.
Мои родственники изобильно ведали всякого разного о соседях, что предпочитали жить в борах и рощах Приокской Мещеры. Правда,  не было разговора меж нами о том  -  странный обмен произошел в обозримо коротком временном промежутке, когда днепровцы пришли сюда, а бесподобный воин Илья вдруг ушел отсюда и объявился могучим богатырем, как раз постоянным защитником города на Днепре.
Может, тут нет случайного совпадения?
Именно  что произошло взаимопонимание? Объединение язычников в тайном стремлении и византийское христианство познать, и дать от ворот киевских поворот неустанным нападениям кочевников?
Повсюду ходили древние кобзари, и всюду внимали им насельники земли Русской. И вероятно, примечали они гораздо больше того, что примечаем ныне мы, современные читатели былин. Поскольку древние летописцы имели отношение к монастырским заведениям  -  к служению Христосу, то и не было им особых указаний насчет занесения в свои писания слухов и намеков касательно языческой предприимчивости.
Ох, надо нам размышлять  постарательней об истории государства нашего! Если Карамзин кому-нибудь единственный свет в окошке, то позвольте кое-кому повнимательней всё же всматриваться в памятники устного народного творчества.
Так полагаю по сию пору.
А еще думаю: сказители владимирского ополья  /довелось их послушать/ что-то уж слишком близки стародавним кобзарям, знающим нечто большее, чем монашеские летописи.
С чего бы мне поведали о любви столь великострастной? В устном народном творчестве, кстати, присутствует легенда о муромских насельниках. О князе Петре, что полюбил простую девушку, женился на ней вопреки сословным предрассудкам. Бояре, начав могуче протестовать, вынудили князя с женой удалиться в дальнюю деревню. Но их сила не смогла перебороть силу добротворной любви.
Могучим Ильей Муромцем предстал перед народом Петр на бранном поле необоримой любви: бояре были вынуждены позвать его снова. И он успешно княжил, и умерли они с женой совместно. Как жили. В один день.
Владимирцы мои!  Что за необоримость мне явлена была в окраинном уголке Муромского леса?!
Не сразу понял. Потому что вот как произошло.
После дорожного приключения спалось крепко. С утра пошли разные дела, и я отложил рассказанную историю  -  как бы лучше выразиться  -  подальше. Пристрастно вспомнил о ней спустя много лет, когда постарел самым что ни есть пенсионным образом, когда закончились навсегда мои поездки в ополье владимирское. Слухи дошли: один за другим поумирали рассказчик, его соседи  -  все герои истории. Кривулинские «Петр и Феврония»,  нет вас на белом свете, но жива моя память о простых деревенских люд


БУХТИН МИРИТЕЛЬНЫЙ ПОСОЛ
(художественно-публицистическое эссе)

Блюститель густолиственных лесов по речке Вожеге, знакомец мой – неутомимый рассказчик. При этом себе на уме со своими присказками. Вот он хитро прищуривается и начинаетприговаривать:
- Цвели, цвели цветики луговые да августовским порядком отцвели, однако шиповый цвет стоит у нас в вожегодских краях до зазимков. Мне вся близкая и дальняя окрестность  –  что дом родной, я по визиркам быстро нахожу заветное место. Как раз то самое, где шипняку вдоволь. Хочешь – любуйся им, наша дикая роза ничуть не хуже красавиц южных. А хочешь – накладай полну корзинку петушьих ягод.
Ишь, как вывернул! Понимаем ли мы русское меткое слово и родную природу?
Ну что ж, обо всём, что он доложил, так скажем. Шиповнику, целительному шипняку, и впрямь раздолье по окрестным рощам и борам вдоль речки Вожеги.
Шипов цвет горит здесь не только летом. По сентябрю – не утишается горение прекрасное.
После того времени, что зовется мушиными похоронами, бывает, знатно пламенеют укромные ложки в теплое бабье лето. Визирки – там, как известно, есть затеси с номерами  лесных квадратов – подмогнут, выведут вожегодца туда,  где
обильно произрастают пышные осенние цветы.
Редко увидишь, чтобы колючие заросли стояли сплошной стеной. Если только вдоль крутого берега ручья. Либо вдоль глубокого сырого оврага. Обычны тут лишь круглые пятачки, этакие куртины полутораметровой высоты. Именно здесь усердно толпятся тонкие гибкие веточки. И каждая нацеливает свои кривоватые, изогнутые у основания иголки на путников, идущих напропалую по кустам, на всяких нерошенных гостей.
Вцепятся острые – не сразу отдерешь.
И уж быстроногого уколоть волка, увалистого барсука, хоть кого – это всегда пожалуйста. Не замай розу, бродяга-лось. Не вздумай ее мять, косолапый топтыгин. Не для того она в краях пообочь Северной Двины угнездилась, чтобы ее изводили беспрепятственно.
В народе продолговатые плоды шиповника прозываются почему-то петушьими ягодами. Тут надо всё-таки заметить: очень они полезны для здоровья, для бодрости душевной и телесной. Незаменимы что отвары, что настои, что обычные заварные чаи.
Горазды отвести приставучую лихоманку, от цинги принесут спасение, при простуде окажут помощь. Язвочку если какую залечить – так и здесь первейшее средство попотчеваться темнокрасными петушьими ягодами.
Иногда коричневой краски в них больше – видно, почва тому способствует. Однако своей целебной силы ни при каких обстоятельствах ягоды не теряют.
Почему упорно полыхает шипов цвет допоздна, спросите. Кто ж его знает. Может быть, сил жизненных у него в избытке. Да и правду сказать – скорее всего так оно и есть.
Кладовая витаминов, всяческих полезных веществ – этот вожегодский шипняк. Нектаром богат, имеющим сказочную силу, поднимающим на ноги всех, кто пожелает бегать шибко.       
На хороший цветок, известно, прилетит пчела охотно. Но и по первому снегу, когда пчелы за взятком уже не летают, разве не найдется в бору насекомое, которому сгодится шипов цвет?
Я так полагаю, не понапрасну огненно рдеет в сентябре вожегодское чудо. Родной русской природой приуготовлен медовый прокорм припозднившимся крошечным летунам, не иначе.
Конечно, сколько ни цвесть, придет время опасть всякому цвету. Всё же до той поры шиповник порадует всех затейливой красотой пахучих лепестков, своим нежным розовым нарядом.
Низкий поклон тебе от людей, от крылатого борового народца, северная роза.  Ведь не прячешься, поспешаешь и глаз порадовать, и силами поделиться жизненными.
Так ли уж тоскливо «природы увядание» в ярославских, вологодских, вятских пределах Руси? Долгие три месяца до прихода зимы в чистых дорах, на увалах и в кустистых ложках множатся явления, проникновенно прекрасные.
Вожегодский блюститель черномошных ельников и зеленокудрых березовых рощ, балагур и знаток вологодских бухтин-побасенок, сказывал мне:
- Много всего проистекает в нашем лесу. И задает он загадки очень непростые. Вот нипочем не догадаешься, как это получилось, что был малец себе обыкновенный, а вырос из него расчудесный каменщик. Не догадаешься, пока не спознаешь тайну шляпы в желтых ботинках.

*      *      *

Дом Пеки – с подклетью, деревянный конек есть на покатой крыше, на окнах резные наличники аккуратной рамочкой, и всё бы ничего, да только старый он. Углы малость просели, ушли в землю. Но разве на столько, чтобы шибко волноваться?
Деревня Пекина тоже ничего, просторно расположилась на холме, а вокруг хватает угодий морошки да княженики. Можно и живицы раздобыть на веретье сосновом, что неплохо для поддержки местной лесной промышленности и укрепления домашнего благосостояния.
Живи, как говорится, и…слушай родную мать. Она ведь об чём толкует?
    Она вот что заявила поутру, перед тем, как Пеке убежать с ружьем:
- Деревня у нас мирная. И погоды стоят завсегда очень мирные. Отчего же нашенские ребята отчаянные такие? Ты, Петя, поимей в виду, что изо дня в день ходить с мужиками на охоту необязательно.       
- Ага, - сказал Пека.
Схватил ружье и убежал.
Сидит мать у окошка с наличниками, изображающими рыб и петушков. Смотрит на дальнего леса острозубую гребеночку еловую. Ни об чём больше не толкует и только знай себе  вздыхает.
А за печкой – шишок. Тот самый домовой, что живет в  избе у Пеки, бродит ночью по скрипучим половицам и кряхтит, словно представляет из себя рассохшуюся доску.
Обычно ходит он в мятой-перемятой фетровой шляпе и старых обтрепанных ботинках. Нынче сидит тихо. Шляпу, снявши, почесывает в затылке и так себе думает:
«Погоды наши известно какие. Лишнего мать не сказала Пеке, а только он и впрямь бедовый. Всё шастает по дальним веретьям, палит из ружья, белкует. Не желает, вишь ты, замечать, что изба у нас норовит завалиться». 
Меж тем Пека вместе с мужиками ружейными волка гонял в серо-зеленых ольховых увалах. А когда взяли они свою непременную добычу и по светлому редколесному дору понесли домой, он от тех веселых пешеходов отбился, Наладился посмотреть заячьи кустистые ложки поодаль.
Шествовал, шествовал, очнулся от охотничьих озабоченных дум. Остановился: таким-то скорым шагом, пожалуй, уйдешь далече. К городу Пудожу или, если покрепче задумаешься, куда-нибудь подальше, к городу Онеге.
Нет, надобно поворачивать назад.
Покладисто развернулся. И глядь – на опушке, среди крушиновых упорных пучков, стоит гордо и независимо огромное вековечное дерево. Нисколько не смущено упорным наступле-  нием низкой поросли. Узловатые ветви широко раскинуты над землей.
Поблизости вся почва перерыта. Будто плугом по ней прошлись дикие свиньи.
Принялся Пека соображать. Кабаны не зря здесь бойчат - сладких корешков много возле этого дерева. Ой, стоит пахать пятачками рыхлую подстилку в роще! Найдется кой-чего поесть вкусненького. Зря мать говорит, чтоб в лес пореже ходить. Не мешает из дома-то выскочить вдругорядь и побывать в охотку да пусть и вот тут. 
С тех пор Пека навещал не раз местечко заветное. Увидит следы кабаньего пиршества, усмехнется – живете вы бойконько, вас в нашенских краях многонько! вон сколь напахали,  натопали!
И правда, сходились сюда кабаны хоть с ближних перелесков, хоть с укромных отдаленных урочищ. Приметное место.
Приводили ноги Пеку не только на столованье диких свиней. Удалось повидать изрытую, ископытенную поляну среди осинника. Тоже приметное место. Была тут схватка. Пошибанье оленье, когда рога – в рога, а дальше чья возьмет.
По осени этот лужок истоптан вдоль и поперек. Как оленям обходиться без свадеб? Ведь живому всякому нельзя без того, что способствует продолжению рода. Никак невозможно живому-то иначе.
Интересуют Пеку даже такие походы, когда ногам трудновато, а ружью нет работы напрочь. И неравнодушия простая у парнишки причина. Взять если солонец в густо облиственном березняке, то наведываются к нему и лось, и заяц-русачок, и лисовин осторожный.
Не вредно это – глянуть, куда тянет шустрых боровых обитателей. Где бойчат они с удовольствием, там оно и есть, бойкое лесное место.
Пека очень хорошо понимает, об чём толкует мать. Однако не проходит он, однако есть он, интерес такого свойства, чтоб ноги в руки и…
Шишок по ночам стучит всё громче и громче. Чихает, окаянный, шибко-прешибко. Кашляет запечно. В подклети старыми горшками гремит, будто им там стало тесно до невозможности.
По всему дому стук да грём, и всё же нет Пеке никакого дела до заботливого домового.
Взвозится шишок посередь ясного дня, несмотря на то, что отдыхать ему полагается по распорядку суток, ан парнишка – хлоп дверью! И нет его.
Куда, спросите, наладился?
По чернотропу мчится к проселку. Тому самому, что ведет в соседнюю деревню. На перекрестке растет здесь скромный – на посторонний взгляд – куст ирги.
Весь-то он усыпан ягодами, и почему не навестить сладкий перекресток, отчего не попользоваться в пору высокого солнцестояния подарочками проселочными?
Они – принимайте их с дорогой душой! - висят, тесно прижавшись дружка к дружке чернильными боками.  Словно маленькие виноградные гроздья, вобравшие в себя жаркий огонь небесный. Кроме них, никто не похвастается африканским загаром, хоть топай себе до самой до Онеги.
Если приглядеться, на цвет они всё же неодинаковые. Есть такие, что отдают краснотой, а найдутся и вовсе белые. Белесые, будто мочало, которое обычно висит на тыну и велит начинать сначала.
Что касаемо белесо молочных, то незрелость это, понимать надо. А приятственные, вкуснеющие плоды – нет сомнения, черной масти, африканского колера.
Эти самые и есть – сочные до немыслимости и сладкие до чертиков. Они сахарному сиропу не уступят ни в чём. Однако, не дай бог, им переспеть: мигом увянут. Поникнут покорно, словно белый свет бедолагам не в радость.
Если им, кроме горячего солнца, еще что-то нужно для долговременного удовольствия жизненного, то возьми и догадайся.
Не догадаешься, а только много засохших черных ягод попадается Пеке под руку. Наряду со спело вкуснеющими.
Куст ирги голенастый, высоконький. В три твоих роста, коли ты, конечно, к версте коломенской не имеешь отношения. Но разве Пека шибко длинный?
Нет, парнишка вполне подходящий для своих шестнадцати лет. И потому собиральщику способнее собирать те ягоды, те виноградинки северные, что расположились понизу – на обвисших ветках темнозеленого куста.         
Примечает Пека: в нижних-то меньше прозрачной патоки, чем в тех, что шапочно красуются на верхотуре. Видно, верхним достается больше тепла. Потому они и крупнее, и приятственнее на вкус. Да и созревают пораньше – в свою полную черную зрелость приходят без лишних раздумий, безо всяких задержек.          
Возле ирги приютился колючий боярышник. С другого бока присоседился пышный куст калины. Стоит ирга в полудремном затишке. Довольная, что солнышко пригревает макушку, и хорошо ей здесь, уютно.
Охотно дарит она и Пеке, и всем прочим свои сочные бусинки.  Птица летит – непременно опустится, поклюет. Путник идет – обязательно остановится, угостится подарочками африканской масти.
Поблизости вся трава примята. Бойкое место в лесу. Никто не выкажет глупого равнодушия. И Пека тоже не дурак, он приходит сюда часто. Затем, чтобы по молодому толковому разумению съесть третью-четвертую сахарную бусинку.
Отметиться на бойком лесном пятачке – как раз полагается шустрому знатоку здешних обычаев.
Но кто сказал, что дома у Пеки из сообразительных не осталось никого? Мать по-прежнему пилит его, ругает. Прибавляет, значит, ума-разума. Не так, чтобы до отчаянности громко, однако в соответствии трудностям, которые видятся ей в семейном деревенском проживании.
Охотников, мол, развелось выше головы. А хватись плотника – нет ни единого. Избы стоят каждая старее и плоше другой. И дела до того нет никому. Ведь это что? Никуда не годится, непорядок сплошь, и не заметить его нельзя.
Шишок тут как тут. Не дозволяется ему по должности – беспробудно спать, когда творятся в доме всякие ненужности. Ой, надо прибавить молодому охотнику мыслей чуток более толковых. Права мать, волнуется не понапрасну.
Для Пекиного разумения иметь нелишне понимание: бойкое место есть не только в лесу. Взять хоть печку, возле которой – хочешь, не хочешь – а ведь все толкутся.
Когда весело потрескивают березовые полешки, тогда в теплых стенах житье-бытье протекает более приятное. Не в пример этому, холодные стены уж никак не прибавляют счастья домашнему пребыванию. Что за радость, когда в горнице лишь холодрыга?!
Вот и не забывай, подкидывай дровишки в печь. Пойдет жизнь, собравшись с духом, очень даже теплая. Опять же не промахнешься, приготовишь в срок чего-нибудь на стол.
Щи там спроворишь, кашу или иную съедобность. А то, что домовому проживать в углу за печкой  куда способней, так это никакого никому вреда. И шишку надобно иметь мал-маля благорасположенную честь. Он в избе не вовсе бесполезный. 
Стало быть, залезет теперь шишок в подклеть. Возьмет тяжелый чугунный горшок – из старых, из ненужных – да как стукнет по бревнышку! По самому нижнему в срубе!
Для той нужды почал упражняться, чтоб угол в дому просел. Ушел крепче в землю.
С этими – пожалуйста! – делами нынче молодой охотник получает не что иное, ан полезную для ума пищу. Слушай, смотри по сторонам, примечай, как родная изба приходит в негодность.
Вот и сегодня у домового забота.
Надвинув шляпу на уши, заботливый шишок прошлепал обтрепанными ботинками в подклеть. Малость погремел там горшками.
Выбрал себе поувесистей, потом – хрясь! И пошел к себе за печку. Пора на боковую.      
Распорядок суток у него такой, чтоб отдыхать лишь днем.  Нынче он его нарушил, но уж никуда не денешься – причина уважительная. Надобно всё же прибавлять Пеке ума-разума.  Толечку за толечкой. Затем, глядишь, наступит у парня просветление.
Молодой хозяин услышал, как хрястнуло внизу сруба. Выскочил из дома – что такое? Угол просел. Заметней стало, что нижнее бревно выперло некрасиво. Просто-таки нахально.
Мать сразу – в обеспокоенный горестный голос.
Пека топором привел бревно в прежнее упористое состояние, достойное приличного соснового сруба.
Сказал с застарелой обидой:
- Эх, замучен я вашими избами до полной моей невозможности! Они кособочатся, а ты не ходи в лес.
Мать на таковские обиды, на речи, укором звучащие – несогласная:
- Да что ты?! Как так?! Ведь дом у нас требует рук. Время идет, вот он и плошает. Теперь уж, сам видишь, как состарился.
Пека однако не теряет своей решительности, есть у него неубывающая готовность произносить недовольные речи. И столько этой решительности, что сердитость валит валом:
- Изб новых не наблюдается в деревне? Да я вам наставлю каменных домов. Окончил я восемь классов. Так что желаю поехать  в город и немедленно учиться. В строительном училище. На каменщика. Вот!          
Не хотела мать отпускать парня в неизвестную дальнюю даль. Билась с будущим каменщиком, билась, уговаривала и так, и сяк. Потом отступила – упористый оказался, что твое бревно в срубе.
Сосед взял Пеку в свою моторную лодку и подбросил парнишку до большого села. Коли загорелся желанием сей момент получить учение, то и непоперечной тебе дороги.
Высадился Пека на береговой откос. И уже оттуда на пыльном автобусе – стареньком, трясучем – добрался до шумной железнодорожной станции.
Эх, ты, паря! Не видать рельсам конца и края. В какой город пассажиру надобно? Тепловоз домчит быстро куда желаешь. С пути не собьется. Сам лишь не оплошай, не прозевай остановку. Больно хорошо спится в поезде под перестук стальных колес.
Не проспал Пека. С полочки вагонной скатился в тот необходимо-нужный  момент, когда пассажир должен скоренько выходить из поезда.
На лице парнишки – озабоченность: где тут можно разжиться специальностью, чтоб каменная была на все сто?  Ему и подсказали, что надобно идти в двухэтажное училище многооконного архитектурного вида.
Солидно гляделось оно, бордово-красное заведение с бетонной приступочкой у входных дверей. И приняли там парня, как говорится, по-доброму.
Без долгих разговоров взяли школьные восьмилетние документы и выделили коечку. Для отдохновений от учебных часов, кои шествовали в большом этом дому длинной чередой.
Значит, стали часы множиться невозбранно. Замелькали денечки, словно пушистые беличьи хвостики. Шух – нет понедельника! Шух – нет вторника!
Не успеешь оглянуться, а воскресенье уже тебе на самом носу. Не отвертеться живому парню. Пора выскакивать из дверей с бетонной приступочкой. Чтобы шагать – бойко и с интересом – по городским площадям, паркам и всяким развле-кательным местам.
В парки, на быстрые карусели и к шибким качелям, не спешит однако Пека.
Он всё больше ходит – по широким улицам и по узким. Ходит и приглядывается. Правда, не к мостовым, не к асфальту. А – к домам, поскольку не подивиться на высочен-ные башни деревенскому пареньку, ну, никак невозмож-           но. Завораживают они.
Мысли у него разные. К примеру, вот такие: это ж сколько потребно кирпича для каждой новостройки?! Крышами подпирать облака? Поди карману удовольствие обойдется дороговато.
Но вообще-то кирпичная глина беспокоила Пеку мало. Небось, не золото она. Таковского добра на Севере навалом.
Каменные коробочки обходя одну за другой, размышляет потихоньку:
    «У нас, пообочь Северной Двины, по всему прибрежью Белоозерскому, глины красной и белой черпай – не хочу. С кирпичами будет порядок. Но если поставить высотный дом на селе? Тогда – что? Дойную корову с собой не потащишь на шестнадцатый этаж. Она, пожалуй, обидется на лестницу. А хоть – и на лифт. Возьмет и перестанет давать молоко».
Коровье недовольство – это вам не шутки. Кто поближе знаком с кормилицами, тот поймет. Не вот тебе с потолка прозываются Дымки и Звездочки буренками.
Надо произвести и другой расчет. Сколько раз кормилиц наших придется доить?  Опять же набегаешься за сеном во двор. Ой, многовато получается на верхотуре  хлопот!
Глупые расчеты или не очень, но ты думай Пека, не стесняйся шевелить мозгами. Не зря себе шурупишь. Не понапрасну размышляешь касательно строительных проектов.
Когда-никогда приедешь домой, а там не пристало ошибаться  толковому каменщику, когда избы плошают кругом.
Так что есть  резон и по улицам ходить, и дотошно взирать на всякие башни. Не дурацкие всё-таки вопросы – какие дома сгодятся на селе? где живность держать матушке? как деревенскому человечеству получше обустроить своё житьё-бытьё?
Учебным часам, конечно, переводу нет. И время себе идет. А как дело дошло до весны, то объявили в училище: всем каменщикам – на практику.
Полюбились, что скрывать, высотки Пеке. И не только потому, что с последнего этажа на все четыре стороны света  далеко видно. Здесь ведь есть и другое раздолье – для получения мастерства каменщику.
Иногда он развеселится, всплеснет руками. Ишь, как интересно получается! Впору самому на себя дивиться. Руки именно что становятся умными. Они сотворят нынче такое – не снилось раньше.
Кончилась практика. Будущим мастерам возможно осуществить какое мечтание? Ясно – схватить чемоданчик радостно, и разбежаться с дорогой душой, и с ходу запрыгнуть. А если куда прыгать, то не мимо – как раз в скорый поезд.
Есть у каменщиков непременное молодое целеустремленье. Желается им помчаться по стальной колее к родному дому, истомившемуся в долгом ожидании.
У Пеки тоже большая охота поехать нынче поскорее к матушке. Да навестить заодно знаменито бойкие места, где пристало бойчить молодому народу, прикипевшему сердцем к соснякам, ольховым увалам, заячьим ложкам.
Осуществил это дело соскучившийся паренек со всем своим пылом. Приехал, ничуть не задержался..
И вот идет он счастливый от речного бережка к деревенской улице на холме. Подходит поближе и что видит? Каменный дом кто-то ставит с краю. И молодому мастеру, конечно, совсем не с руки закрывать глаза на крепкую новостройку. Тем более, что мастачат ее по надежной долговременной мере.
Он по цветущей огородной картошке, по межевым калиновым кустам – туда. И вроде бы шишок ему по дороге попался встречь. Вроде бы даже шляпу приветственно снял и подмигнул прежнему знакомцу.
Не иначе, это он мелькнул старыми обтрепанными ботинками, а затем пропал в изморосно-калиновой густеге.
Ладно, кто бы там ни был, останавливаться недосуг.
Некогда Пеке шарить по густым кустам. Ему подавай новизну давно желанную. Непременно обглядеть надобно каменное благоустроенное возвышение с краю деревни.
Ведь это как прикажете понимать сегодня? Свободно пошли кирпичные дела? Ход, что ли, дан переустройству мечтательному, которому привержен Пека?
Тут побежишь сломя голову, не только глаза уширишь!
И получилось тогда вот что. Не до булыжника на тропке было молодому каменщику. А напрасно – споткнулся парень. Как водится в похожих случаях, упал.
Поехал носом вперед по короткой мягкой травке.
Поднимается – все окрестные девчата набежали к нему.
Стоят, смеются в охоточку.
Но он им так заявляет, вставая с земли:
- Погодите вы!
Забежал на десяток метров подальше, за угол кирпичный,
бордово-красный. Глядь – перед ним встала девчоночка. Шляпа на ней завлекательно шикарная. С атласными фетровыми полями, загнутыми кверху морской волной, и с белыми перьями райской пышноты. Чудо расчудесное, а не девчонка.
На ногах у белолички веселой – ботинки желтые, все из себя необыкновенно круглоносые. С каблуками широкими. Угольно-черными и твердокаменными, что догадаться нетрудно.
На этой обувке красуются желтые бантики, а сверх того имеются пряжки, сияющие, словно большущие конопушки чистого золота.
Если присмотреться, конопушки те – квадратные. И, похоже, веселятся, подмигивают тебе. Бывает же!
Девчоночка зубками поблескивает и хитро подсказывает Пеке:
- Деревня наша споро строится. По новой, заметь, мере, по каменной. Сегодня она самое что ни есть бойкое место. Что скажешь, кирпичных дел мастер?
Смеется, плечиками худенькими пошевеливает. Вкруг тонкой талии развевается прозрачный, словно из кисеи, шарфик.
Надо Пеке что-то на вопрос произнести. Сказать так, чтоб звучало ответственно.
- Ага, - высказался. – Можно и подмогнуть.
Пошагал он с края деревенского к своему дому. Думает, вспотевши:
«Шире шагай! Еще минута, и глаз от нее оторвать не  сможешь, каменщик непременный!»
Что ж, если опередили его некоторые, теперь станешь обижаться на судьбу? Поспешишь прохватить ее громкоголосым сиверком? Торопиться не след, потому как - это жизнь себя показывает, а с жизнью он согласный. 
Уж чего-чего, а нужно всему человечеству много работать. Для будущего пребывания в тепле и удобствах. Иначе людям не очень способно существовать, здесь спору нет.
Подходит он к девушкам, что набежали со всех сторон, отряхивает, подчищает зазеленевшие коленки:
- Мне у вас нынче нравится. Стройтесь, пожалуйста.
А сзади тут как тут – прелестница в шляпе и конопушечных ботинках. Встает столбиком, шарфиком покачивает и окликает Пеку.
Неймется ей поговорить с парнем.
Сама похожа в этот раз на молодого развеселого шишка. Новый оборот приезжему каменных дел мастеру не так чтобы по душе. А то, что она прилюдно к Пеке пристает, - уж ни на что не похоже. И он хмурится.
Однако та нисколько не смущается. Приближается к нему, протягивает цветок шиповника. Красную розу.
- Получай, строитель. А после города возвращайся домой. Соображай: ждет тебя работа, не что-нибудь иное!
Девчушки, эти завсегдашние пересмешницы, захлопали в ладоши.  Будто им здесь театр, а Пека – филармонический дирижер во фраке с черной бабочкой.
- Вы чего? – вопрошает он, краснея ушами.
Не нравятся ему звучные ладони, поскольку отличие не по чину. Но у хлопальщиц ноль внимания к его ушам. Того и гляди отобьют себе ладошки. Так отличают громко парня, словно он построил уже невесть что.
Однако ничего особенного он не сделал, просто захотел учиться. И набрался храбрости, чтобы сесть в поезд.
Вот только…
Еще сотворит он толковое работанье. Дайте срок!
Как возвернулся Пека после учебы домой, так и пошла о каменщике добрая слава. Был парнишка себе обыкновенный, а стал мастером кирпичных дел.
 
*      *      *
               
Как вятские ребята хватские, так вологодские ребята годские. Знакомец мой бухтел про молодежь вожегодскую с увлечением объяснимым.
Ему самому было чуть больше десяти лет, когда остался старшим в семье и взял на плечи мужсую ношу кормить семейство. Он не отказывался ни минуты, а взял отцовское ружье, кликнул собаку, пошел в лес. Зайцев тропить.
Шла война, люди в деревнях подъедали припасы. Мясца, небось, хотелось и женщинам, и старикам. Пареньку Захову заделаться охотником – оно и есть то самое, что было нужно. Поскольку поддержит жизнь многих. Тут спорить нечего.
Он с тех пор – уважая себя, добытчика – уважал толковых людей.  В особенности дельных юнцов-молодцов. Тех, которые семейной пользы не чураются. И общему благу послужить готовы.
Это уж потом, годы спустя, он стал председателем охотничьего общества в огромном районе, что раскинулся между Важей, притоком Северной Двины, и вологодской Вожегой.
Много позже он выучился на авиационного механика и отправился в побежденную Германию, чтобы усердно обслуживать легкомоторную авиацию.
А по молодости лет всё больше бродил в лесах, постигал особую науку, без которой не взять никакого зверя. Ему было достаточно взгляда, чтобы понять, как и что в дорах чистых и на ольховых увалах.
Посмотрит, к примеру,  на снежный след – ага! вот беляк пробежал! Это он закидывает при беге задние ноги далеко вперед. Гораздо шибче  передних, коротких.
Захову преподали старые охотники строгие правила. Если  - наставляли они  -  с под чужой гончей взял добычу, то ее отдай хозяину собаки. А себе стребуй израсходованный патрон.
Юные годы, насыщенные походами в вологодские дрёмные березняки и ельники, многому научили Захова. Я от него перенял столько историй…
Он любил беседы беседовать, и вожегодские бухтины запали мне в память. Но разве могло придти в голову: он со своими охотничьими навыками сподобился стать мирительным послом в Восточной Германии?
Что еще за посол, скажете.
А вот такой. Неформальный. Однако шибко действенный. Полагаю, надо об этом поведать читателям. Пусть услышат кое-что новенькое о прошедших днях.
Ремонтировал он – будучи авиационным сверхсрочником – связные самолетики, военно-почтовые да разведывательные. Потом их же облетывал.
Он на легких машинах летал хоть на юг от Берлина, хоть на север, к берегам Балтики. Везде у него были друзья на аэродромах. Мало того – имел знакомцев и в местных органах власти, и в частях немецкой Народной армии.
Что их всех связывало? Служба в легкомоторной авиации, она ведь что палочка-выручалочка. Помогала находить общий язык повсюду.
То были обычные взаимоотношения союзников: советских специалистов и тех, что использовали такую же технику в войсках Германской Демократической республики, в народном хозяйстве молодого образования государственного - в сельской местности по преимуществу.
И кроме этого, объединяла всех людей охота. Даже не любовь к ней, а нужда особого свойства. Надо напомнить: новое немецкое государство создавалось в годы голодные. Пайки выдавались не шибко жирные. Походить с ружьишком по перелескам – означало разжиться каким-никаким мясцом.
Вот Захов и учил желающих тропить зайцев в тамошних ельничках. Благо после войны поприбавилось бесхозной живности в полях и лесах.
С нетерпением ждали его в разных местах, специально собак держали,  их натаскивали на хитрых косых.
Крепко дружили местные с нашими  «перелетными птицами», с легкокрылыми пилотами и технарями. Захов что ж, он в эту дружбу добавлял  толику солидной  основательности и несомненной удачи. Мне вот что говорил:
- Я германских никогда не звал идти с ружьями на кабанов. Хоть и бывали мы в желудевых дубравах. Всё потому, что звери больно серьезные. Нужна особая подготовка. Чуть промахнешься – могут поранить, а то и покалечить на всю остатошнюю жизнь. Союзников приглашал исключительно для охоты на зайцев. Дружили мы, поверишь ли, крепко. Правда, мои немцы никогда не были врагами, у многих оставались еще со времен Гитлера от лагерных издевательств метки. Поскольку  издавна  ходили в противниках нацистского режима. Мы  уважали лагерников-антифашистов за верную твердость. А уж с кем они после охоты делились добычей…это, мы считали, их дело.
Он был много старше меня, охотник Захов. Лет двадцать как его не вижу.
Если уже нет моего знакомца на свете, мир праху его. Хорошим, думается, слыл мирительным послом он, знаток вологодских бухтин.



ВОЛШЕБСТВО  ЕВРАЗИИ
/художественно-публицистическое эссе/


Часть 1
--------
ЗАПОВЕДНАЯ   СКАЗКА,
ИЛИ
ДОРОГА БЕЗ КОНЦА
               
Внук, недавний школьник Никита Васильев, однажды поведал мне, что совершил первое в жизни путешествие, побывав в чудесном уголке российском. И впечатлений там набрался  -  выше головы.
В свое время и я посетил лесную сказку. У меня приключилось такое… воспоминания будоражат душу, хоть уже на исходе жизнь.
Однако прежде, чем вести повествование о былом, пусть внук скажет свое молодое слово. Он, желаю подсказать, не раз публиковался в газете и журнале. Поэтому просьба моя не застала Никиту врасплох.               
Вот рассказ, написанный им самолично и мною лишь немного подправленный.

*      *      *

«Близ Серпухова, у деревни Данки, расположен Приокско-террасный заповедник, куда ездили мы всем классом. Он основан в 1945 году, его площадь  -  пятьдесят квадратных километров.
Вроде бы небольшой, да? Однако если посмотреть на местную карту, выглядит он огромным.
Гости посещают чаще всего зубрарий. Именно там живут великолепные животные  -  бизоны и зубры. Срок пребывания на земле великанам отмерян по нашим представлениям скромный.  Всего лет двадцать.
Но в этом доме о них хорошо заботятся, и некоторые самки прибавляют к сроку лет пять. Для природы таких животных  -  достижение замечательное.
Здесь я впервые узнал: лохматые гиганты подмосковного леса не любят купаться в воде. Они предпочитают мыться в песке. С удовольствием принимают песочные ванны.
Если рядом стоят зубр и бизон, заметишь сразу, что первый больше по размерам. Разница в весе взрослых одногодков солидная  -  килограммов триста. Первый способен набрать тонну и еще двести килограммов. Значит, второй? Правильно  -  девятьсот.
Между прочим, вес у новорожденных зубрят также солидный. Около 24 килограммов.
У здешних лохматых мамаш молоко очень жирное. Поэтому их детенышей не так просто выкормить. Заболеет какая  -  это самое настоящее несчастье. Ни коза, ни буренка не в состоянии поделиться с новорожденным молоком, чтобы спасти ему жизнь.
Нет, с коровьим молоком у служителей заповедника, может, и не будет проблем, но только малышу подавай именно мамино  -  очень жирное, исключительно питательное. А иначе его и ноги-то не станут держать. Сами теперь понимаете, как важно, чтобы зубрихи тут были всегда здоровыми.
Так что хлопот ученым хватает, им всё время приходится быть начеку.
Могу подсказать тем, кто поедет на Оку в гости к лесным великанам: как остановитесь у вольера, главным делом поглядите на спину животного. Без чужой помощи узнаете, где возле вас бизон, где зубр.
У первого есть горб. Тянется он по всей спине аж до самого хвоста.
А у второго спина  -  вопросительным знаком изогута. Лежачим таким, однако вполне узнаваемым.
В здешнем заповеднике великаны гуляют в больших вольерах. Которые так далеко тянутся, что не видно конца заборам. Поэтому вот так, просто-напросто, ходить по лесу нет смысла. Служители заповедника подскажут, где лучше встать, чтобы оказаться к животным поближе и получше их рассмотреть.
Кстати, знаете, чем питаются гиганты в своих загородках?
Чаще всего  -  морковью и картошкой. Заедают овощи молоденькими, больше похожими на кустики, деревцами.
Бизоны, правда, предпочитают траву. Для них приходится заготавливать много сена.
Теперь видите  -  много дел у подмосковных ученых, что живут и работают на Оке с редкими животными.
А ведь я рассказал не обо всех заботах. Да и не смогу перечислить всего того, чем в заповеднике заняты. Хочется только заметить: ребята узнали много полезного, и не зря они ехали сюда из Москвы на автобусе.
Сама по себе дорога очень интересная. Березовые рощи, сосновые боры, зеленые луга.
Когда приехали в заповедник, поразились  -  здесь удивительных растений сверх меры! На каком-нибудь квадратном метре столько всего произрастает!
Потом нам объяснили: это не случайно. Всяческой зелени позволено тут беспрепятственно расти. Хозяйственные рубки в зарослях запрещены. Ходить где хочешь не рекомендуется. Полная свобода растениям развиваться нормально и плодоносить.
Называется всё коротко, двумя словами  -  сохранением генофонда.
Известно, что Венерин башмачок  растет в российских лесах лучше всего на склонах оврагов. А тут он есть? Нам сказали: можно и его заметить. Здесь есть и склоны, и башмачки.
Повезет увидеть цветение  - поймешь, почему вспомнили Венеру, когда одной из наших орхидей дали такое название. Очень красивы крупные желтые цветы. Среди нижних лепестков приметишь сразу один. Необыкновенный. Его еще называют губой. Он тем отличается от других, что наглядно вздут.
Так можно было бы надуть… к примеру, детский шарик. Или резиновую камеру велосипеда. Напоминает лепесток именно женскую туфельку. Изящную туфельку, а не что-нибудь иное.
Не знали мы раньше, что семечко этого удивительного растения прорастает  лишь при заражении грибом.
Появится росток, и  -  что же? А то: первые три года он живет исключительно за счет гриба. Здорово, да? Неплохо устроился, но все-таки жизнь такая ему не в сахар. Зацветает растение лишь на пятнадцатый год.
Ока  -  река длинная. До причудливости извилистая, и тут насчитаешь множество поселений по берегам.
Однако же хватает места не только городам, большим и малым. За каждым речным поворотом  -  теплый плес. В прибрежных березняках и сосняках таятся лесные озера.
Воды в этом краю, как говорится, в избытке. И с середины июля до холодных сентябрьских туманов красуются в обширных заводях кувшинки.
Они словно из белого мрамора изваянные. Будто искусным мастером, Данилой-резчиком, представленные всем нам для восхищения. Водолюбивые цветы  -  местная достопримечательность. Южного Подмосковья краса и гордость.
В заповеднике белоснежным кувшинкам, ясное дело, полное раздолье. Цветы у растения крупные на диво и взгляд привлекают так, что поневоле ахнешь.
На поверхность воды выбрасываются они как-то очень неожиданно и на довольно короткое время. Надо им хорошенько постараться, чтобы опыление прошло в срок. Может быть, именно поэтому они и большие такие, и приметно красивые.
Думается всё же,  одного их старания маловато  -  с каждым годом, отмечают ученые, становится растений всё меньше и меньше.
Помогать необходимо семейству кувшинковых. Чтоб не покинуло оно тихие прибрежные водоемы, не вымерло.
Вот заповедник и помогает. А то ведь Ока загрязняется промышленными предприятиями всё сильней год от года.
Ненужные химикаты появляются даже в укромных лесных озерах. То ли по воздуху они переносятся вместе с пылью, то ли гуляют по огромной речной пойме, используя подземные водные сообщения.
Кроме того, тут повсюду хватает любителей беспощадно рвать чудесные белые цветы. Можно встретить даже рьяных заготовителей.
Да, да! Некоторые умельцы приспособились делать солидные заготовки для использования редкого водного растения в парфюмерии.
Так что работникам заповедника только поворачивайся, чтобы сохранить, сберечь для будущих годов замечательную флору Южного Подмосковья. Без них давно бы обнищали зеленые приокские террасы.
Если удастся вам, постарайтесь посетить здешние места весной. Тут в мае на сосновые и березовые поляны высыпают золотые цветы европейской купальницы.
Тому, кто не знает, что за диво такое, скажу: это  -  невысокий зеленокудрый многолетник. Стебель у него длиной около полуметра. И довольно крепкий, прямой. А в завершении его один увидите вы, всего один цветок. Крупный. Похожий на солнечный шар.
Цветок, если дотронешься до него, жестковато-упругий, а шарообразный он по той простой причине, что лепестки исключительно плотно прилегают один к другому.
Словно в строгой тайне держат они середку золотого шара  -  тычинки и пестики.
Скандинавы  -  они обожают истории  о всяких троллях  -  считают купальницу цветком сказочных духов. Кстати, ее охраняют почти во всех странах Западной Европы. У нас о ней заботятся не только в Приокско-террасном заповеднике.
И правильно делают. Отменно  красивы эти огненные шары. А как рано купальницы зацветают, как спешат порадовать наш взгляд.
Мне, да и многим другим, они очень нравятся. Лишь снег сошел, а  -  пожалуйста!  -  растения уже солнечно полыхают.
Жаль, что в наших средних широтах встреча с ними для путешествующих любителей природы скорее необычна, чем привычна.
Я уже говорил: в заповеднике стараются, чтобы всяческая зелень пребывала в естественных условиях. Здесь никто не боится ни замшелых поваленных деревьев, ни колючего сушняка. Свобода зеленокудрому боровому народу! Наши ребята и не ждали, что им покажут ухоженный городской парк.
У естественного леса должна быть своя прелесть. Ее надо ощутить, понять, и тогда скромный сосновый бор  -  настоящий! не выглаженный!  -  каждому явится чудом природы».


*      *      *

Внук Никита побывал в заповеднике летом, и впечатления у него соответствующе-облиственные, где шум леса и синь неба сопрягаются в зеленую лесную сказку.
А я помню этот чудесный уголок иным  -  заснеженным и морозно трескучим. Однако же не менее прекрасным. Способным разбередить душу путнику, знай себе измеряющему длинные сугробные километры.

               
*      *      *

-  Ну что? Кончилась осень-то?  -  вопрошает на добрую сотню голосов воронья стая, сидя на облетевших рябинах.
И сама себе оглушительно отвечает:
-  Кончилась! Крышка ей! Крышка! Ур-ра!
Много праздничного гвалта среди рубиновых гроздьев, налитых морозной сладковатой горечью. Гам несерьезного вороньего молодняка, впервые увидевшего, как декабрь позволяет снегам ровнять приокские овраги.
Пока серые горластые гости ведут разговоры в деревенских огородах, я лопатой чищу себе потихоньку тропу от крыльца к калитке. Глубоки молочно-белые заструги, и мне, уставшему, приходится время от времени отдыхать, опираясь на отполированный березовый черенок.
В этом есть свое удовольствие  -  стоять не напрягаясь, поглядывать из-под меховой шапки на сизые столбы печных дымов, вспоминать, как уходила трава под первый снег.
Сильных морозов тогда еще не было, и она уходила не поникшая  -  гордая, с острыми бирюзовыми пиками.  Вызывающе торчали крепкие стебельки над сверкающей лилейно-белой гладью, а горластые первогодки с любопытством хватали их железными крючками-клювами.
Поля, что окружали Приокско-террасный заповедник  «принакрылись снегом, словно серебром». В окрестных селах гадали: надолго укутались озимые в пуховый плат, сотканный из нежных серебряных снежинок?
Были ведуны, уверявшие, что первая пороша истает бесследно. Она лесными ручейками скатится в черные озера и стылые притоки потемневшей Оки.
Поверив  -  они видали виды, досконально спознали народные приметы,  -  я спрашивал: как догадаться о таковском непременном таянии?
Смех звучал искренний. С нотками довольства, которые говорили об особом единении с природой, о ведении тех тайн, что хранила широкая окская пойма.
-  Не надо и догадываться! Зазимки трех дней не стоят.
И ведь правда. Не раз еще пороша сходила покорными ручьями в овраги. Лишь недавно установился прочный метровый покров. Такой, чтоб пролег надежный санный путь от села к селу. Расчистив себе тропку, вышел я на улицу, по которой вдосталь погуляли сугробно-матовые волны. А вот уже и  -  ветреная окраина, все избы теперь за спиной, не мешает остановиться. Стою и слушаю, о чём щумит подступающий к огородам лес, про что гудит дорога, выбегающая из-за холма.
Поскрипывают полозья, прорезая наст. Упитанная лошадь тянет ровно и сильно. Не глядит по сторонам досуже, минует меня ходко, широким шагом.
Возчик, обратив внимание на зрителя в романовском полушубке и высокой  -  набекрень  -  шапке, вдруг возгордился, покрепче ухватился за кнутик: а не добавить ли тебе, коняшка, толечку бодрости?
Она взмахнула длинным хвостом, поглядела на приближающиеся деревья сосновой гривы. Что за вопрос?!  Сей момент там будем!
Что с того, что впереди более укатанная дорога и там полным-полно грузовых машин? Тракторов-тарахтелок?
Не помешают они санному поезду. Вовремя будут доставлены в закрома элеватора остатки осеннего урожая.
Ой, сейчас и я загоржусь  -  пройдусь сколько осилю вперед, вслед за санями! Посмотрю, каково сегодня в светлых мельхиоровых полях.
Пошел. Иду себе, неторопко пошагиваю.  Тетерева на опушке леса ныряют в сугробы, завидев меня. А это кто поодаль показывается из-за дерева? Вот так штука, никак остроухий лис украдкой поглядывает на уходящий санный поезд!
Небось, к тетеревам торопится.
Сверху  -  на большую дорогу с ее быстрыми автомобилями, на бодрых лошадей и веселых возчиков, на березовый колок и остроухого лиса  -  задумчиво глядит холодное декабрьское солнце, подернутое реющей снежной пылью.
И хотя оно слабо греет, на душе все равно тепло.
Оттого-то хорошо, в полную грудь, дышится в просторном поле, которое вдоль и поперек просвистано ветром.
Послушал я, как гудят тупоносые  -  то синие, то зеленые  -  грузовики, обгоняя лошадей. Направил ноги назад, к дому. Не знал еще, что путь мой протянется подале, чем здешняя окраина с ее серовато-черными, а то и белесо-сизыми печными дымами. Подале, чем сегодняшняя теплая изба, где я очистил от снега крылечко.
О чём речь веду?
О том как раз:  на следующий день обозначились вдруг дела. Надобно споро шагать в другую деревню. Она располагалась неблизко. Хотя, если идти необходно  -  а через Приокский заповедник,  -  то не так, чтобы очень и далеко.
Двину, пожалуй, напрямик. Или что, нам по сугробной целине шагать привыкать?!  Ничуть не бывало.
Пеший ход имеет то преимущество, что не требует особых для себя удобств  -  гладкого асфальта, выравненного тяжелым катком. Прочных бетонных плит, уложенных передвижным краном.
Даже о тележной колее не наблюдается никакой досужей мечты.
А потому пешеходство позволяет путешественнику торить тропку хоть куда.
Надо тебе покорить густой лес и волнистые поляны, испещренные заячьими петлями,  -  пожалуйста, старайся. Знай переставляй ноги.
Минут двадцать мне хорошо, задорно шагалось. Не пугали бодрого ходока шесть километров белых чащоб.
Только в понижениях снегу намело в рост человека, а если держаться более-менее открытого пространства, то не утонешь.  Ведь в течение недели ветер усердно сдувал излишки рыхлого покрова. К тому же я надеялся, что на полянах снег слежался и наст достаточно крепкий.
Мороз стоял отменный. Из тех, что прозываются ядреными. Замерли, боясь пошевелиться, молоденькие елочки. Их колючие ветви были оторочены мягкими ватными опушками  -  дед Мороз не поскупился на украшения.
Он был хозяином и творил что хотел: понавесил гирлянд на поникшие березы, понастроил сказочных теремов в можжевеловых кустах.
Развлекаясь, он потрескивал в глубине леса и постреливал, пугая зайчишек. Нагнал на них такого страху, что один русачок порскнул мимо шагающего меня  -  хоть хватай косого за уши.
Поначалу я шел, не страшась скрытых колдобин. То и дело окунался по грудь в белокипенные волны, поднятые недавним бураном да так и закоченевшие на сильном холоде.
Скоро я начерпал полные голенища.
Умаялся лазать по сугробам. Что и говорить, занятие не из легких!
Решил поуменьшить прыть, сбавил ход.
Потом и вовсе остановился, сел на пень, смахнув с него снежную шапку. Та легко поддалась, тотчас рассыпалась в серебристый прах. Отдыхаю, блаженствую. Дед Мороз тут как тут: подкрался со спины, забрался под овчинный полушубок и давай меня пощипывать.
Я выгнулся дугой, постучал себя по спине, по бокам, затем стряхнул с воротника иней. Невзначай дотронулся до собственного затылка и поразился  -  волосы за какие-то пять минут, что сидел на пеньке, покрылись ледяной коркой.
Ай, да шутник дед Мороз! Никак он гонит меня в путь-дорожку?!  Ну, раз не велит хозяин засиживаться в гостях, пойду потихоньку дальше.
Деда Мороза, что разгуливал по декабрьским заповедным полянам, я запомнил навсегда. 
А всё-таки о своем путешествии не жалею. Вдоволь насмотрелся сказочных теремов. Досыта налюбовался дивно украшенными елочками. От души порадовался, глядючи на бесконечные праздничные гирлянды, развешенные по березам. Какое приключение выпало мне, счастливчику пешему!
Разве забудешь сказку зимнего заповедника?
Ближе к ночи, прогрев косточки животворным печным духом и выпив не один стакан горячего чая, вспомнил: путешественники тоже люди и могут прилечь, поспать. Однако усталось моя оказалась особого свойства.
Лежать нисколько не хотелось, все жилочки трепетали и требовали отнюдь не смирного покоя, а  -  движения, движения.
Походил я по избе, потоптался возле хозяйской печки, обмазанной кирпичного цвета глиной. Покрутился возле квадратного стола, накрытого потертой клеенкой.
Чувствую: сна  -  хоть что делай!  -  ни в одном глазу. Душа рвется на волю, и надобно мне выйти немедленно из дому. Чтобы глотнуть свежего морозного воздуха.
И вот дышу себе, прислонившись к почерневшим от времени огородным балясинам. Надо мной, рядом, повсюду  -  шептанье, шуршанье какое-то. То ли это шорох крыльев, исходящий от невидимо пролетавших птиц. То ли говорок осыпающегося  -  и скользящего по веткам сада  -  инея.
А может, это ветер, примчавшись из оврагов окских, пошумливает между изб?
Надо признаться, нет ничего приятнее, чем в зимний сумрак выйти из дому и походить по свежевыпавшему снегу, слушая мягкое и податливое похрустыванье пороши.
Первозданная чистота, белизна сотканного из снежинок ковра тем ярче, чем сильнее бьет электрический свет из близких окон.
Мороз ослаб, он отпел уже дневную трескучую песню, что довелось мне слушать в соснах заповедных не так давно. Теперь ему не остается ничего иного, как, смягчившись, пощипывать щеки бодрствующему народу.
Хороша погодка!  И снежок декабрьский на вид куда как приятен!
Но, пожалуй, именно тот, который я видел за день до своего путешествия, больше всего по душе ходоку, ногами своими год за годом измеряющему дороги российские.
Кое-кто возьмет и спросит: что же такого примечательно удивительного наблюдал я накануне?
Помнится, снег с неба летел величаво. Вкруг торжественные стояли деревья. Слипшиеся хлопья висели комьями ваты на угольно-черных ветках.
Толстая теплая шуба легла на озимое поле, надежно укрыв пшеничные ростки до весеннего пробуждения.
Отчего взялись эти угластые, неравнобокие и очень большие хлопья?
Оттого, что влажный воздух с Атлантики встретился на российских просторах с холодным воздухом, спустившимся с высоких широт. Если б северный воздух преобладал в этом вихревом смешении, то снег был бы иной.
Какой? Не иначе таковский  -  мелкий, пылевидный.
Не хлопья сыпались бы сверху, а крошечные блестки, ледяные искры. И не закрывали бы небесный окоём белесые тучи, неизвестно откуда взявшиеся вдруг среди ясного дня.
Когда насыщенный морскими испарениями теплый воздушный поток с запада оказывается посильнее струйки из морозного Заполярья, что выпадает на крыши домов в подарок? Уже не блестки. И даже не хлопья  -  ледяная крупа с дождем пополам.
Потому и  любим всеми добротворно мягкий снег, что лыжнику он  -  надежда в соревновании, путнику  -  вера в счастливый конец путешествия. Если взять школьников, им  -  игра в снежки.  А уж начинающим скульпторам детсадовского возраста как правило  -  Снеговик с морковным носом.
В народе говорят: не тот снег, что метет, а тот, который с неба идет. Почему так?
С неба идет  -  это ведь что? Он влаги на поля добавляет. С нею урожаю подспорье.
Метель же не всегда землепашцам во благо.
Покров, сметаемый ветром с полей, буранной тучей проносится над селами, огородами, пахотными угодьями и оседает в лесных буераках. Этот снег для хлебороба пропащий.
Так пусть порадует нас зима обязательным мягким снежком под ногами и легкой небесной метелицой.
Я стоял и слушал, как где-то вдали, за деревенской околицей, нарастал железный гром. Пришла догадка  -  дорога поблизости, не иначе. По ней жмёт колонна грузовиков со всей своей моторной скоростью.
Везет мне однако на дороги!
Только что с одной ушел. С той, где санные поезда ходили на элеватор. А уже прибился ко второй.
Куда она ведет, не знаю. Но если кто ведает, то человек поопытнее меня касательно способных путей. Кто же именно?
Ну, к примеру, ходок. Тех трасс ходок, что протянулись на многие толково-долгие километры. Эй, шофер! Путешественник многоопытный, хозяин стального коня! Как сегодня жизнь? Она похожа на историю, которую мне рассказывает зимняя ночь окских просторов?


*      *      *

Был Анатолий человеком веселым, а то, что ездил Тоха  -  так прозывался друзьями  -  на грузовой машине иногда сутками напролет, так это само собой разумелось у шоферов.
Дороги ему доставались все больше проселочные. С ямами, с лужами.  Ухабистые, одним словом. Однако он надеялся: поможет в трудную минуту сосед по кабине, чучелок.
Заковыристый талисман, меховой этот чертик, был себе на уме. Он, может, предпочитал, чтобы прозываться поинтересней. И  выглядеть в глазах случайно прибившегося пассажира поприличней.
Чучело, оно завсегда в огороде трудится. Но он-то, чучелок Тохин, обретается как-никак при водительской кабине. Работа у него зрячая, вполне солидная.
Чучелок считал: право непреложное имел на собственную долю неприкрытого уважения.
Быть сверх Тохиной меры приличным мешало одно: талисманы, они где в привычности? В австралийской пустыне. У племен, которые всё больше пешком ходят. Там не мешает крепко поберечься от песчаных бурь. А меховушка оберегает Тоху и грузовик.
Какие в кабине племенные талисманы? Ладно еще, шофер зовет тебя иногда меховушкой. Не очень-то ласково звучит, и всё же оно приятней, чем какой-то непонятный талисман. Или не шибко солидный чучелок.
Здесь, на разбитых проселках, в громыхающей грузовой машине с деревянными бортами, под носом у веселого Тохи, место именно меховому чертику с медными копытцами.
Так что держись, чучелок! У тебя ведь хвост мормышкой. Совсем нет живота и  ноги тонкие  -  из красноватой блестящей проволоки. Не стучать тебе копытцами по асфальту, и ты не похож на басовитого начальника с толстыми ногами, круглым животом.
Всё верно, но если считаешь себя в шоферской братии своим парнем, дозволяется тебе важничать. Помалкивать, когда машину трясет на каменистых буграх. Подпрыгивать на прочной резинке и стучать медными копытцами по ветровому стеклу.
Значит, старался меховушка?
Что случалось, то случалось. Важничал.
Правда, происходило это до той поры, пока Тоха не соскучился по дорожному разговору. Однажды он взял и сказал чертику:
-  Болтун ты, парень. Просто-таки до неприличия.
Чучелок  -  машина как раз въехала в глубокую промоину  -  дернулся. Развернулся и медными копытцами впечатался в крышу кабины.
-  Как бы не так. Я молчу, как полагается. А некоторые знай себе лихачат на проселках. Ездят, не уважая колдобин. Так гоняют, что из тебя всю душу вытряхивает.
Тоха подумал, посоображал упрямо, сдвинул брови:
- Ты болтун. И болтаешься на резинке, словно заводной. Тут никакой ошибки быть не может.
Меховушка в свою очередь поразмышлял и догадался: длинная дорога на сей раз выпала насмешнику Тохе. Поэтому в кабине стала командовать скука. Откровенно, громко, вовсе не по чину.
Тогда дернул чертик тонкой ножкой. Покачался на резинке и согласился:
-  Раз уж болтаюсь, то правда твоя, шофер.
-  Ну вот, нынче правильно высказываешься. А душу твою не я трясу. Колдобины, будь им неладно. Что касаемо водителя, ему предназначено быстренько доставить бочку с соляркой сельским механизаторам. Согласно путевому листу. Поэтому желательно ему всяких болтунов укоротить.
-  А ты, а ты,  -  не стерпел досужей насмешки чучелок,  -  ты просто начальник автобазы в валенках. С толстыми-толстыми ногами.
-  Попрошу не выражаться.
Тоха гнал машину по ухабам. Время поджимало. Надо было обернуться засветло.
Чертик, ясное дело, болтался перед ветровым стеклом. Может быть, даже сильнее дергался, чем прежде. Однако стойко молчал. Этого насмешника Тоху разве переговоришь?!
Обиделся чучелок?
Не без того. Важничал так долго, что шофер думать забыл, какие веселые разговоры можно разговаривать в долгой дороге.
Шли чередой просмоленные телеграфные столбы. Когда возвращался водитель домой по шоссейке, знаки всякие помигивали отраженным светом  -  насчет того, как проехать способней. Но уж больше чучелок с тех пор не откликался на Тохины улыбочки. Никогда.
Порой водителю буксовать приходилось в какой-нибудь глинистой промоине. Он заводит, заводит разговор с меховушкой, но тот помалкивает себе усердно.
Чертик, правда, не отказывался дергаться, подпрыгивать на резинке.
Он продолжал исправно подкидывать медные копытца. При этом строго посматривал на шофера, вперед и по сторонам. Поглядывал, куда хотел, и не откликался на речи веселого Тохи.
Если случались на проселке ухабы покруче и рытвины поглубже, он плясал. Со всей наивозможной молчаливой серьезностью.
И такие меховушка выкидывал коленца, выделывал кренделя! Когда у шофера от сильной тряски испортится настроение, взглянет он на плясуна, отчаянно усердного и вконец неразговорчивого, рассмеется и скажет:
-  Что, лохматый? Выкаблучиваешь? Ну, пляши, пляши, рессора тебя забери.
Того упрашивать нет надобности. Резина-то упругая, и на каждый встречный камень или бугорок у чертика, как было заведено издавна,  -  резвый прыжок.
Иной раз копытца взлетают выше черных бусинок-глаз и хохолка на голове.
В цирке чучелкин крендель назвали бы каким-нибудь сильно приличным словом. Сальто-мортале, например. Но коли грузовик Тохин вам не Италия, то и меховушка не клоун заморский, а непременный водительский чертик.
Случилось по весне  -  целый день мотался шофер по отдаленным деревням. Потом еще одни сутки прихватил: сев начался, и каждому хозяйству вынь да положь транспорт.
То бочки с соляркой подкинь, то  -  семена.
Если удобрений, оказалось, не хватает, то что следовало подбросить? Подвези скорее то, чем способнее удобрять поля, ждущие сей момент агрономической заботы.
Идут грузы на железнодорожную станцию. Состав подкатывает за составом, и гудки оповещают округу: прохлаждаться нынче недосуг. Тоха прилежно ездил на автомобиле, со станции  -  в одну деревню, потом  -  в другую, а там  -  в третью.
Он рулил день-деньской, старался исправно. От зари до зари.
Однако же на станции громкие гудки не прекращались. Тепловозы неумолчно требовали, чтобы составы разгружались быстрей и вагоны уходили за новыми грузами.
Автомобилям  -  знай поторапливайся!
Известно, дороги за городом не сахар. Не к каждому селу протянуто асфальтовое шоссе. По такой поре легче легкого  -  устать до невозможности даже опытному шоферу. И тут стали у Тохи слипаться глаза.
Между тем чучелок так напрыгался, что резинка оборвалась, рессора ее приголубь! Меховушка на ухабистые проселки не жаловался, поскольку свой парень, а вот поди ж ты  -  и он утомился!
Водитель положил его на сиденье, обитое коричневой кожей: отдыхай, лохмушка, пока что. Как приедем домой, так приделаю тебе новую резинку.
Трет Тоха глаза, раз уж им слипаться не дозволено. Вздыхает, по-доброму глядит на притихшего чертика. Не обессудь, нет запасной резинки.
Где ее здесь взять? Посреди поля?
Одни грачи летают над пашней. У них просить бесполезно. Червячком еще могут поделиться, а чем другим  -  лучше и  не гоняйся за ними.
«Если мне теперь не соснуть полчасика,  -  подумал,  -  то лишь до первого телеграфного столба доеду. Врежусь. Как пить дать. А какой мне смысл врезаться? Отдохнуть малость не мешает, в этом и есть самый нужный смысл.»
У края поля был пруд. Возле низкого берега росли толстые камыши. Еще с прошлого августа стояли  тростинки  -  поматывали космами белых бород.
Когда грузовик подъехал поближе, взлетела всполошено стая диких уток.
Со свистом рассекая прохладный воздух короткими крыльями, камышницы унеслись прочь, рессора их поймай!
Опустил Тоха голову на руль, закрыл глаза.
Спать и только спать. Отдохнуть полчаса, потом снова ехать, ехать. Идет сев, ждут деревни солярку для тракторов. Нужны им семена и удобрения для полей.
Шофер не подведет, он доставит точно по назначению всё, что требуется. Но ему надо покимарить немного. Простите его. Закрыв глаза, Тоха словно провалился в зеленый деревянный кузов своего автомобиля.
Случилось то  -  неизвестно что: может, и не кузов ему попался, а  глубокий черный ящик.
Во всяком случае, ни звука не доносилось оттуда, и шофер подумал:
«Недавно я починил зеленые борта своего автомобиля, и вот откуда-то появился черный ящик. Какое безобразие! Я этого дела так не оставлю.»
Затем очень крепко заснул и уже больше ни о чём не размышлял.
Почивал бы он в кабине, возле пруда, у грачей на виду, неизвестно сколько. До никому не ведомой поры. Однако через полчаса закричали у него над ухом:
-  Стой! А то мимо проедем!
“Куда это наладился мой грузовик?  - стал медленно соображать Тоха.  -  Я себе сплю без задних ног. Тем временем мы куда-то преспокойно едем. Что еще за новости? Непорядок! Сейчас врежемся в телеграфный столб или свалимся в пруд!”
Он мотнул головой, открыл глаза.
Донеслось до проснувшегося водителя тихое кряканье  -  стайка уток вернулась, села на воду, кушает плавающую ряску. Машина давно уже не фырчит, не дергается, чего птицам бояться?
Тоха продолжает себе рассуждать:
«Значит, грузовик стоит на месте. Вокруг всё вполне благополучно. Зеленый кузов не превращался в некрасивый черный ящик. Уткам нынче сплошное удовольствие, а не жизнь. Ишь, какие! Что если б я превратился в рыжего лиса? Да подкрался  к вам? Тогда бы покрякали шибче, рессора вас напугай!»
Развеселился он, и стало ему так хорошо, что словами не передать.
-  Доброе утречко!  -  сказал неизвестно кому.
Автомобиль снова понесся по дороге.
Шофер лихо крутит рулем. Вернулись к нему сила и бодрость. Теперь он готов еще хоть целые сутки ездить на грузовике с высокими деревянными бортами, развозить по деревням бочки с соляркой. А также  -  семена и удобрения.
Чучелок сидел на кожаном сиденье, глядел на Тоху круглыми бусинками. А то, что они весело блестели, так была причина для таковского задорного кренделя:
«Не понял ты, весельчак Тоха, кто тебя разбудил. Ну, и ладно. Лишь бы дело наше с тобой, дело общее спорилось во все времена.»
               

*      *      *

Ну вот, побывали вы на Оке, в лесах заповедных. Прознали мысли автора и внука его. Небось, в соединенных усилиях рассказчиков приметили особую тягу русских людей к деланью дела общими усилиями. То стремление к единению, что издревле вело разробленные княжества в одно государство, сельских пахарей -  в общинное землевладение, а затем уже угнетенные народности российской империи  -  в правовое, экономическое, культурное равноправие социалистической страны.
Думается, и в нынешнем федеративном существовании, когда идет непотребное одичанье людей,  не исчерпали мы всех благ взаимовыгодных общих дел.
      История, которую поведали вам дед и внук не настолько необыкновенная, чтобы считать ее выдумкой. Она и метод ее изложения  -  хотелось бы надеяться  -  не пройдут мимо вашего пристального внимания.
Насколько многозначительны усилия повествователей, судить читателям. Но всё же нелишне будет подсказать: сей эмоциональный рассказ имеет отношение к доброму волшебству русской земли. Волшебству, что живет в веках, и мы, потомки русичей,  -  что бы ни происходило!  -  всё равно остаемся во власти его очарования.
Это южное окраинное  местечко Подмосковья не может не затронуть воображения, и потому назвали авторы свою историю заповедной сказкой.
Доброе волшебство… есть ли другое?

               
Часть 2
-----------
БИТВА С НАРОДОМ               


По всей бесцельной стране бурливый праздник – весна демократии. Кое-кто суемудро уверяет, что на дворе уже полноценно жаркое лето. Такое щедрое, разрешительно неуемное: знай греби лопатой сладости жизни, блага чистой
цивилизации.
Бесталанность ли наших литераторов тому причиной или что другое, но также талдычат  наперебой  -  как хорошо! у нас нынче свобода слова!
Прям-таки слово может быть само по себе, у человека не в узде. Не под присмотром его просвещения, каждодневного  разумения, хоть своекорыстно хитрого, а хоть и любвеобильного в многообразности.
Толкуют беспошлинную обманную лабуду. Как будто есть у политических намерений всевозможные средства  достижения цели, но слово уж никак не относится к арсеналу вожделеющих бойцов.
Договорилиссь до того, что именно  -  и только лишь! --  социалистические идеи и советское государство непременные враги творческому отображению жизни.
Выходит, российская нынешняя демократия  -  конфетка, вершинное осуществление мечтаний художнического толка. И даже царизм был много лучше советских времен. Поскольку позволял тому же Пушкину публиковать вольно-любивую лирику и нелицеприятно высказываться  о разнокалиберных вождях монархии.
Однако лукавят средства массовой информации, литературные журналы, вернисажи, монументальная пропаганда. Идет, идет оно  -  бесстыжее затыкание ртов. Никуда не пропало умение политики приводить в движение рычаги. Те самые, которыми пошевеливают и направляют, созидают и разрушают российское в веках бессчастное общество.
Обо всех рычагах  -  ржаво рычащих и смазанно бесшумных  -  вести речь не ринусь.
Поскольку сам из цеха литераторов, позвольте молвить слово о волшебстве русской земли. О «добром» царе-батюшке. И заодно высказаться предстоит о великом, зело многомудром товарище, о верном кремлевском друге писателя Шолохова.
Иудины дела  -  грустная тема для разговора. И всё--таки…
Аутодафе, иезуитское сожжение, началось для Пушкина после того, как царь… Нет, но до чего же гадостная история! Простите, если станет она вам не в радость.
Завариваю кашу и думаю: самодержец как приступал к делу? Небось, так себе полагал:
«Что, знаменитый брат Пушкин? Наслышан я, будто почитаешь природу и любишь осень года. Вот по сентябрю и почну с тобой разговаривать разговоры. Именно что по-русски, по-простому, по-народному. Точно так, как любишь. И будет смеяться тот, кто смеется последним».
Конечно, стихотворец наш был не равнодушен к природе. Почитая свою героиню, свою милую Татьяну  -  помните?  -  он говорил:  «Татьяна русскою душою, сама не зная почему, с ее холодною красою любила русскую зиму».
Да, скоро придут вьюги, повалит снег. А сейчас как раз сентябрь 1826 года. В сопровождении фельдъегеря Александр Сергеевич прибыл из ссылки. Как сообщают кое-какие источники, сразу был представлен российскому   императору. Кому-кому? Именно ему, несравненному самодержцу, тому повелителю чинов, состояний, наград, что имел свободу самовластья. Экзекутору декабристов, той ослепительно сияющей вершине общества, которая была превыше всего сущего.
Итак, началось аутодафе. Николай 1 сказал еще не последнее, но уже первое слово. Он станет личным цензором вольнолюбивого, исключительно искреннего в своих чувствах человека, сделавшего литературу своей профессией.
Обозначилась первая метка на пути «умнеющего» в государстве россиянина. Вершителя поэтических дум. Парнасского героя, которого приняла страна из рук тихой няни Арины Родионовны. Была она женщиной простой, не шибко грамотной. Уж что есть  -  то есть: никогда не воевала за свободу слова.
Чтоб себе  -  орать во всё горло, невозбранно, а другому  -  закройся, падла! И  ведь по причине простонародного происхождения не могла не знать крепких, присущих наам - в особенности нынешним публичным демократам  -   выражений.
Экивок в сторону сегодняшних Хозяев, мнится мне,  вовсе не лишний.
Однако не стоит отвлекаться автору очерка. Тем более, что история продолжалась и предшественник всех  этих «своих в доску героев», самодержец Николай 1,  не собирался увиливать от задуманного.
Вскоре последовала вторая метка. Она себя не позволила долго ждать: царь был поражен величием духа русского поэта. Он ведь кем предстал при аудиенции? Не просто вам творцом вольных слов. Оказался правды и свободы самодержцем, позволившим себе сказать истинному Государю: я был бы вместе со своими друзьями, восставшими против Тебя.
На следующий день вот что произошло. После памятной - вышло, что для всей страны  –  встречи царь сказал одному из своих лизоблюдов: вчера я разговаривал с умнеющим человеком России.
Фраза жутчайшая. Да только не враз россиян вразумляющая. Что ж, давайте хоть сейчас, при нынешних умниках-демократах, пораскинем мозгами. Хозяева «опускают»  русапетов классно, можно и задуматься над вопросами исторической преемственности.
Баить нечего: верноподданный господинчик был повергнут в изумление. О чём говорит царь? Кто был этот умник? Разве не император всегда самый-самый?
Те, кто обитают вблизи монархов, имеют привычку соображать хорошо. Да только нацелены превыше всего чтить личную выгоду. Дела иного рода интересуют их в меньшей степени.
Поэтому господинчик, как и все прочие, всю глубину многозначности не оценил, не промерил до дна мудрость самодержавия.
Фраза действительно многозначительная. Чтобы понять ее сокрытый смысл, надо быть творцом ИСТОРИИ. Царь именно что усмехался. Подите, приближенные, догадайтесь, о чём речь. Лизоблюдам такое не под силу. Да и не нужно им всего знать.
Что крылось в словах Николая 1? Кое-кто из нынешних россиян постарается по распорядку высокой политики заткнуть мне рот. Прославлятьсвободу слова можно, однако лучше русапетам помалкивать. Эти дураки еще тут начнут, при демократии, думать. Зашибайте деньгу, и все дела!
Нечего распространяться о тайнах истории? Тогда разрешите предложить  -  не надо голосовать за Ельциных, за Путиных. Их глубокомысленная ложь нам ни к чему.
Многое надо осмыслить. Поэтому продолжаю.
Особо значительной фраза царя предстанет лишь тогда, когда мы рассмотрим ее в исторической перспективе. Несомненная правда здесь одна  -  из двух накануне беседовавших только один числился умнеющим. Второй мог значиться просто умным.  Вот и получается, что брошено в бой…русское слово. Превосходная степень прилагательного. И слово это настолько лукавое  -  не сразу увидишь за его своеобычностью Его Превосходительство. К примеру, превосходство тайного советника над статским. Над штафиркой.
Да, Пушкину оказана кое-какая честь, но насчет вершин мудрости…
Итак, последовала вторая метка. Точка в споре умов не поставлена? Правильно. Его Превосходительство будет явлено в исторической ипостаси этого тайного соперничества. Ну как же, разве можно поверить, чтобы Государь оказался
не самым умным?! Он творец дальнейших событий хоть явных, хоть сокрытых.
Пожалуйста, графы-лизоблюды, русские  поэтические   знаменитости, умники всех мастей, думайте, что пожелаете. Но последнее слово останется за тем, кто улыбнется и скажет  его последним. Оно останется за истинным Величием.
Повелитель страны, он и был настоящим властителем слов. Хозяином всесторонне богатой русской речи. Не литературе тягаться с имперской властью.   
Значит, должна в тайном споре последовать некая точка? Действительно объявилась третья метка. Монархия иезуитски усмехнулась, когда без открытой улыбки было явлено людям Нечто.  Математически выверенный круг замкнулся, задуманное свершилось.
Что же произошло?
После смерти Пушкина царь произнес сакраментальное: мы насилу заставили его умереть по-людски.
О подстроенной дуэли догадывались многие. Да вот скабрезную ухмылку царя-батюшки свободолюбивые литераторы наших дней не очень-то стараются приметить, поскольку возле кремлевской более-менее сытной кормушки живется им неплохо. Прославляют они свободу куцую. И вещают слово только Хозяйское при всём многообразии устных и печатных речей.
Самодержец, ясное дело, именно себя считал «умнеющим», так как сотворял не одно лишь явное, а в большей степени  -  тайное, которое мы, дураки-русапеты, хлебаем с помощью путинско-ельцинских демократов по сию пору. А то, что истинно вольнолюбивую российскую демократию Пушкиных, Лермонтовых нынешняя власть исподтишка лягает своим железным копытом, говорить не принято.
Есть, есть у нас она, традиция помалкивать. Не зря говорят умники хоть сталинской закалки, хоть путинским костоломьем подготовленные для проживания «в этой стране»: не трогай лихо, пока оно тихо!
Однако затронем всех  господ, начиная с «умнеющего» самодержца. Не в явную явь Николаем 1 была продемонстрирована громадная мощь имперской политики. Приближенным, всей стране, он показал Нечто.
Пусть не до всего дойдут подданные в силу обычного их скудоумия, малой причастности к делам Охранного Отделения. Но узреют хотя бы краешек великого мастерства, присущего самодержавию. 
Настоящий великий человек, гордый Хозяин, сказал свое слово. Последнее, и улыбающийся лик императора отныне явлен хоть современникам, а хоть и потомкам,
жующим глупую жвачку о свободе слова.
Найдутся литераторы, деятели культуры  -  те, которые втихаря лягают на радио, на телевидении, в печати истинную демократию гениальных русских словотворцев  -  они, если не оспорят автора очерка, то обязательно огрызнутся:  ну,
жуем жвачку! жить-то хочется! и жить  хочется  хорошо!
Их заработки, надо заметить, ни одному человеку не в радость. Да ведь их это не волнует, вот в чём беда.
Если вас, дорогие читатели, поразила мощь государственной политики, математика всяческих подавлений, то не оставите вы без внимания мое исследование касательно явных и неявных убийств, традиционно присущих российской власти. Введенных самодержцами в культуру и не отмененных даже коммунистами (сталинского толка).
Не взирая на свои переломанные кости, продолжу разговор об инженерах человеческих душ. И давайте держать в памяти это мастерство управления обществом.
Ни в малой степени вы не ошибались, умные русские человеки прошедших веков, когда говорили: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».
Ох, не проходит острый спазм, не стихает сердечная боль за рабов, за тех русапетов, что по сей день не противятся, когда их - при всех честных достоинствах - упекают в довременные могилы.
Нет уже давно «умнеющего» царя, но его повелительные зубы усмотришь, если не на сто процентов принужденный слепец. Глянешь и приметишь ухмылку эту  -  улыбку чеширского кота. Не пропадают давешние клыки во времени времен. И являются нам исправно, и кусаются отменно.
Кровь льется рекой. И как управляются с этим делом повелительные зубы…о том  будет речь.
А Пушкинская история еще не закончена.
Слышится в громкой лукавости сегодняшних демократов новая…царская старина: что, вольнолюбивый брат Пушкин? любишь природу и русского человека? по-нашему если, то дурак ты и никакой не герой!  УМНЕЮЩИЙ НЕ СЫГРАЕТ В ЯЩИК НАПЕРЕД УМНОГО!
От всей души ржут путинцы  -  я их называю  «путейцами»   - над истинной российской демократией, имеющей глубочайшие культурные, человеколюбивые традиции. И все их разговоры  -  эта страна, не эта страна  -   никого не обманывают.   
Ситуация такая:   одни зарабатывают, а другие помалкивают даже тогда, когда что-то говорят.
Говорящие  -  зюгановцы, что ли? И они тоже, потому что традиции сталинизма живучие и там всяческого вранья выше головы. О самодержцах коммунистического пошиба придется еще сказать, куда же денешься, раз  крови слишком много в днях нашей жизни? Со стрельбой идут переделы собственности. Выстрелы звучат, когда утверждаются националистические предпочтения. Кладбища полнятся безостановочно при всякого рода властных разборках.
Вспоминаю Пушкина. Думаю о слюнявых литераторах, умиляющихся на умного Александра Сергеевича. Отмыть бы его от поцелуйчиков глупости и лизоблюдской подлости.
В конце исторических концов не мешает кое-что бросить в сторону «доброй старины». Да ведь мои проклятья не будут столь эмоциональны, как требуется по ситуации.
Если что бросить  -  именно что «стих, облитый горечью и злостью».  Крепче, пожалуй, и лучше не выразишься. Позор нынешних дней вам, господа этой страны и не этой страны,  этот позор «не смыть всей вашей черной кровью».
Были в отечественной истории люди, которые поспешили заступиться за поруганного Парнасского гения.
Сейчас его «опускают», как и всех нас. Как – оптом и в розницу -  простаков бывшей советской страны. Поэтому имеем право сказать: громогласно праздновать победу свободы, лживой свободы русского слова, ведь это что? Не что иное, как второй раз убить певца воли, правды, любви.
Кончно же, не пристыдить нам властных лжецов. Не для того они забрались на самодержавные вершины, чтобы там представать перед народом кисейными барышнями.
Но мы должны Пушкину за то, что помог нам познать самих себя. Понять, ощутить в себе русскость душ. Он положил жизнь на алтарь поэтической музы, и не грех сказать: мир праху твоему! не дадим тебя в обиду!
И вот теперь пойдет речь о культе личности, о казарменном социализме, о Михаиле Шолохове, друге Иосифа Джугашвили?
Не пришел час. Не пришел, потому что мудрость царская пока что нами не исчерпана, и будет Николай 1 потешаться над дураками-русапетами по заведенному распорядку.    
Надо бы поубавить самодержцам радости. Ее и без того очень много у последователей императорской мудрости,  у  «путейцев».   
Дело вот в чём. Поступки и слова личного Пушкинского цензора взаимосвязаны. Иезуитское сожжение в своей сути, в основе каверзного предприятия, имеет потаенное Нечто, о котором уже говорил автор этих строк.
Попытаюсь дать углубленное толкование череде несчастных событий. Печальных как для поднадзорной музы поэта, так и для отечественной словесности в целом.
Из Государевых речей, из вероломных подвалов многозначительности, вырастает не одно лишь: дураки вы, ха-ха, сплошные дураки. Виднеется то, что я бы назвал волшебством русской земли. Земли поднадзорной величию наших царей. С подобным злым волшебством-колдовством встретится потом и Шолохов.
Стараясь быть убедительным, насколько возможно в ситуации путинского шумоподавления  -  тайного и явного костоломья спецслужб  -  порываюсь показать, как неслучайны высказывания власти. Какие двойные донышки  есть в словах самодержцев. Применительно к Николаю 1 если, то слова «личного цензора»  имели гибельное отношение к судьбе Александра Сергеевича.
Надобно поведать вам кое-что об осеннем явлении фельдъегеря к опальному ссыльному в деревню. Да, это была осень 1826 года, и, кажется нам, что тут может объявиться особенного  -  в факте царского посыльного, представшего перед взором вдохновенного пиита?
Но у факта имелась зловещая подоплека. И сейчас вы увидите, сколь мало ценило Истинное Величие бумагомарательную «вдохновенность»  никакого не тайного советника, а советника обыкновенно-статского, то есть по своему поло-
жению человека более низкого.
Вы поймете, что знаком могильным стала Парнасскому гению российская осень, то время года, когда сошлись пути-дороги этих двух неординарных личностей.
Что ж, самовластное коварство было безграничным.
Один  –  с распахнутой душой  -  любил всё, что любил: в открытую, без вероломных затей. Чувство к родной стране, к ее людям, у которых благородство не исчерпывалось благородным происхождением, а заслуги перед отечеством зача-
стую превышали значимость орденов, это чувство, нет,  потомок арапа не  скрывал и не подделывал. По всей сути, до  последней капли крови истинно честный россиянин.
Уважал он хоть простых людей, хоть скромную нашу природу. Особенно любил осень. Что сентябрь, что октябрь, что ноябрь -  уж как хороши, когда покоряются прохладе и оделяют нас заветной бодростью в преддверии зимних метелей!
Другой взял бесхитростные чувства поэта на заметку и явил  -  почти и не в явь  -  карательное волшебство поднадзорной русской земли. Ту злую волю, пакостное волшебство-колдовство, которому верховная власть тако же  -  надсмотрщик.
Однако верховным ли цензором нашей земли стоит нам признавать его, царя Николая 1?  Его  -  с показной добротой,  хищной хитростью, сомнительной святостью, жестокостью тайного палача? Думается, здесь есть над чем по-размышлять.
Вот и предлагаю думать сообща. Придем, надеюсь, к полному пониманию тех несправедливостей, что выпали и на долю другой знаменитости, великого Шолохова. Которого нам предлагают считать другом товарища Иосифа и фаворитом социалистического реализма.
Значит, речь зайдет опять о зубах?
Именно так. О клыках


*      *      *

Пока что вернемся к зловещему явлению фельдъегеря.
Надо сказать, никто из современников Николая 1, никто не намекнул о злодейском волшебстве-колдовстве, хотя пересудов всяческих о Пушкинской мудрости со временем не только не убавилось, но даже прибавилось.
Старалась официальная критика, лезли из кожи друзья. И оставалась в веках незыблемой царская ухмылка. А ведь были они, те, которые тоже посмеивались втихаря. И у нас в стране, и за рубежами, где в открытую поговаривали о том, что русский гений … просто вторичен.   
Нас, конечно, не убудет от этого «недопонимания», поскольку сердцем чуем Пушкинскую любовь и правду. От нас убудет, если станем оставаться в блаженненьких дурачках   по прихоти царей, самодержавных генсеков, шибко умных президентов, загоняющих простаков в религиозные стойла и подсовывающих моральные ценности миллионеров.
Вы скажете: на властном Олимпе ведь не одна компашка.
Если вы о том, что на вершине кто-то не видит, кто-то  не слышит, кто-то не понимает, то, бог вам судья, как говорят «путейцы». Я ведь толкую о том, что компашка не желает понимать. Не хочет, и всё!
Надо согласиться, современники Александра Сергеевича кое-что понимали касательно исхода трагической дуэли. И кое-кто из политической обслуги царя-батюшки имел счастье посмеиваться в лад самодержавию. Согласившись, мы поднимаемся на первую ступеньку осознания истины. Меньше становится туманного флёра в фельдъегерском таинственном знаке.
С последующими поколениями имперского общества вопрос сложнее. Да, вряд ли кто  -  громкозвучно, гласно!  -   пытался войти в подсознание Верховного властителя, в  его молчаливый ор: тебя убьет твоя любовь! слово, которому ты служишь! я так решил!
Но были всё же некоторые подвижки, и о них не лишне поведать читателю. Мне представляется, что нужно разобъяснить «соображающую» позицию тех, которые внимали самодержцам, посиживая аккурат возле трона.
     Самые верноподданные мудрость царскую воспринимали беспрекословно. Ни о чём  -  насчет всяких Пушкиных, Лермонтовых  -  не расспрашивали, а лишь старались угадать настроение Хозяина.
Иные  -  довольно высокопоставленные (Салтыков-Щедрин, как известно, был близок губернаторскому сословию)   -  иные касательно важного начальства смели иметь собственное суждение.
Именно их соображения позволяют нам взглянуть  пристальней на человека  -  на предшественников его, на «олимпийских» последователей тоже -  на имперского Верховного властителя, который однажды сказал: я хозяин земли русской!
Теперь, по прошествии тьмы годов, нам не грех догадаться: сказав так, Его Величество сел в лужу.
Помогла ему в этом предприятии личность губернаторского сословия. Салтыков-Щедрин, хоть и был служителем порядочным, не отказывал себе в литераторском царапании  пером, и при этом не имел он привычки ходить в словотворных слепцах.      
Значит, вместе с ним в российском самосознании сдвинулось кое-что? Относительно царей?
Судите и рядите, однако не обессудьте: мое понимание Салтыкова-Щедрина подкрепите своим. И не откажитесь увидеть правду.
Вспомним очерк писателя из цикла «Мелочи жизни».               
Первая зацепка  -  заглавие произведения. «Хозяйственный мужичок»! Неплохо нынче звучит, очень интересно, верно?
Конечно, это еще не Хозяин, не самый великий человек,  не первый во всех мыслимых ипостасях Герой  социалистического труда. Но уже проглядывается тот генезис, который поспособствует маленькому человеку, взобравшись на  Олимп, стать большим Хозяином. 
Кажется, я перескочил ступеньку. Выскочил сразу на гениального вождя всех времен и народов. Поэтому возвращаюсь к лицу губернаторского сословия, к «Мелочам жизни».
Пишет знаменитый сатирик, живописует новое явление  в российской жизни. Вот  -  пожалуйста вам!  -  довел этот  мужичок свой дом до «полной чаши». И задается очеркист вопросом: пашет себе хозяйчик и пашет, с непременным и    явно неубывающим усердием, а дальше-то что?
«Спрашивается, с какой стороны подойти к этому разумному мужику? Каким образом уверить его, что не о  хлебе едином жив бывает человек?»
Вот здесь и догадает нас с вами: хозяин земли русской  -  всё того же рода-племени хозяйчик, где самоуверенность и неразумное упрямство, нежелание совершенствоваться и мелочная гордость. А также непонимание того, что в  жизни есть место не только явным отличиям, приобретенным вместе с достатком. Но и  -  не явным, не имеющим  отношения к золотому сундуку горделивости, к чинам и  наградам.
Поцеловала поэтическая муза юного Пушкина и отличила его по самую что ни есть могильную плиту.
И да не смущает вас знание о закулисной возне царей. Упокоение народному любимцу спроворил Хозяин, один из Верховных правителей русской земли, и все-таки поцелуй музы остался в веках.
Он убеждает нас поныне: выше самой высокой власти  может быть власть человеческого духа.
Неполноценность    хозяйчика,  а   также   его  большуще-огромной  ипостаси  ( включая всех этих чемпионов-«олимпийцев») мыслится мне бесспорной. И уж как благодарен я представителю отечественной словесности, сатирику Салтыкову-Щедрину, что и выразить невозможно.
Ведь скорее он и Александр Сергеевич подлинные властители русского слова. Речи, богатой и на краткие прилагательные, и на превосходную их степень. Золотой народной речи и литературного языка, где высота духа никогда не сопрягалась с иезуитскими намерениями подлых убийц.
Унизить, убить народность словотворчества  -  это позволяли себе думать и делать все узурпаторы, тираны, самодержцы разных мастей.
Сказал о себе Николай 2: я хозяин земли русской.  Но   вскоре она, земля русская, приняла социалистическую идею, и нет колдуна-волшебника.
В новинку вам кажутся хитрые манипуляции касательно тайных знаков природы, не иначе.
Небось, скажете: откуда мог ведать Николай 1 о мыслях, чувствах Пушкина, о его душевных предпочтениях, о всех склонностях и любовях? Стал он цензором поэта  через год, почитай, после коронации. А раньше были у престолонаследника  -  одного из них  -  скорее всего другие заботы. И к личности вольнолюбца  -  какой особый интерес?     И стихами его  -  что за нужда зачитываться досконально?
Может, оно и так.
Однако долгое время был Пушкин под опекой охранного отделения. Глава его, граф Бенкендорф, этот дворцовый  -  исключительно верный самодержавию вельможа  -  приглядывал за опальными, надо полагать, достаточно пристально.
Вот вам и достоверный источник информации для неподражаемой царской мудрости  -  вовсе неглупая   охранка.
Осень, осень, мы тебя просим: пусть живут стихи о тебе сегодня и завтра, всегда.
Пускай сентябрь (даже тогда, когда проливается дождями) вселяет в русских людей бодрость, дает силу их дорогой земле.
Самодержец со своей охранкой посмеялись над любовью поэта к природе, к русской осени. А мы, дураки-русапеты, видим эту любовь вечно живой. Ей сочувствуем.  Ее    уважаем, а  не  подлое  умельство  мастеров  тайных дел.
Продолжатели умельства,  чемпионы-«путейцы»,  нас   «опускают». Ну, так стоит ли их уважать, важных олимпийцев? Тем более, что Салтыков-Щедрин так уверенно   снял  маску  хоть  с маленького хозяйчика,  хоть  с  большого Хозяина?
И если к кому-то сегодня прибывает фельдъегерь от  путейцев с обещаниями благ и милостей, то не стоит шибко радоваться. Учтите: там как раз очень желают порадоваться умники. Они знают толк в волшебстве русской земли, не сомневайтесь.
Шолоховский «Тихий Дон», где есть полный  поэзии поклон родной земле, ты ведь как высмеян на Олимпе?!  Гнусно,  предательски.
Пришел час сказать и о тебе,  великий русский роман.
Что меня поражает в эпическом произведении…нет, не громада событий исторического плана. Не глубина проникновения в неординарные характеры героев. Не круговращение  колдовского  -  поистине   бездонного  сюжета. 
Всё это по отдельности или в совокупности встречается не часто если, то  -  будь счастлив, читатель!  -  иногда.  И являет нам картины до высокой степени зримые,   очень   художнически  весомые.         
Сие встречается в литературе нашей, отечественной,  а хоть и в английской либо французской. В мировом изящном словотворчестве вершины есть куда какие высокие.
Поразителен у Шолохова масштаб художнического отображения, где донская земля с ее пыльными былками и волнующими запахами  -  тоже главный герой. Тот самый, который и любит русских людей бескорыстно, и стонет от боли непритворно, и  предвещает  вовсе  не  в  угоду  временщикам.
Несчастья, что претерпевает малая родина писателя,   становятся в романе знаком большой беды, которую может себе позволить наша неразумность. Не говорится  это  вслух, однако произносится в той форме, где всё, что подразумевается  - явственно видно тому, у кого болит сердце за родину и   малую, и большую.    
Предвещание, конечно, было. И невзгоды как раз пришли.
Не остановили их ни мировой разум, ни гениальность социалистического вождя, товарища Иосифа Джугашвили. Накатила на планету Вторая мировая война.
Да, было  об этой беде предвещание всем нам, у  кого неравнодушия мало, а  большое сердце вмещало хоть  родину малую, хоть большую.
Сегодня опять смута на Руси, и читателям еще понимать и понимать, о чем поведал людям «Тихий Дон» в года не столь давние. Скажу для начала: разве закончились беды Григория Мелехова, когда бросил винтовку и пошел  домой, на родной баз?
Очень скоро понадобятся людям снова ружья и пушки.  Польется человеческая кровушка обильнее прежнего.
Спрошу: в наши дни у кого закончились метания? кто  ждет спокойной жизни и необманного благополучия? Только записной лжец какой-нибудь из числа «путейских» прихлебателей.
В свое время о счастье толковал народу великий вождь   Сталин.  Не успели оглянуться, как покатились головы с плеч. То хлебните нарушений социалистической законности,  то откушайте антисоветской расистской мудрости   Гитлера.
Сейчас  «путейцы»  обещают  золотые  горы.
Нет  ни  у  кого  желания  возразить: когда  б  имел  златые  горы…?
Обязательно появится  подобное желание вкупе с горькой разочарованностью, потому что «путейцы» не дурнее сталинистов. А мы всё  те  же  дураки-русапеты,  над  которыми  любят  посмеяться  всех времен самодержцы.
Чтобы поосновательней разобраться с чемпионами-«путейцами», надо все-таки присмотреться к Иосифу, другу казачка Мишки из станицы Вешенская. Без тайного советника и советника статского, видится мне, дело не обошлось.
Только этих тайных советников, Их Превосходительств, оказалось после Николая 1 что-то слишком много.
Но позвольте обо всём по доказательному порядку, здесь не должно быть и намека на пустословие.
Что сказал почитатель эпического произведения Сталин, когда местные донские власти вознамерились провести операцию против будущего Нобелевского лауреата? Он пригласил чекистов в Москву и заявил: Шолохова мы вам не отдадим. То есть расправы над ним не будет.
А что будет? Правильным вопросом вы, уважаемый читатель, задались, если задались на деле. Только ответа лучше ждать не от друга Иосифа, а от тех явных и скрытых последователях революционера Кобы, что перенимут эстафету его «дружбы» с казачком Мишкой.
Ох, не простую вещь сказал, выдал на-гора великий вождь, лукаво покуривая свою трубочку!
Не прост он был, чтобы вот так взять нам и восхититься, как советуют кремлевские лизоблюды-литераторы.               
Да пусть и сам, выяснится,  Шолохов высоко оценит Сталинские слова  -  не спешите приходить в восторг.
История  бедствий  народных  -  единственный критерий,  что позволяет судить, куда вели простаков. Надо его непременно учитывать.
Большая политика использует ухватки торговцев. Если поимеете в виду критерий народных несчастий, всегда  -  какие бы ни подсовывали разъяснения  -  будете знать, что беды наши реальны. В любом случае они предусматривались. Оправдания могут касаться только размеров запланированных несчастий. Однако и в этих объяснениях может быть сколько угодно лжи. 
И тогда что же выходит?
Мало им, дуракам-русапетам,    Великой Отечественной войны? Надо им еще кое-что подсунуть? Насчет вольнолюбцев если, то нет таких самодержцев, которые не желали бы дать им крепкого леща. Так что у истории  не грех поучиться.
Шло время с пертурбациями всяческих пристальных рассмотрений и выводов критического характера. Я, не стану отнекиваться,  очаровывался последовательно. И  -  после того, как малость приоткрылась деятельность Шолоховского друга  -  задумывался.  Раскидывал мозгами,    вновь принимался размышлять.
С  каждым  годом  уширял и уширял  глаза: лезли они,   простите, иногда прям-таки на лоб. Одновременно с переосмыслением событий сталинского периода что происходило? Давала эпоха верный повод политиканам от   литературы нападать на писателя, что вел себя тихо-мирно. Он не вот вам торопился влезать в драки толпящихся возле  Кремля борзописцев.
Создатель эпоса о Гражданской войне, он что  -  переписывал историю? менял судьбы своих рубаки Григория, несчастной Аксиньи? былки донских бугров переставали пылить и начинали приятственно кланяться вначале одному генсеку, затем другому, третьему?
Как-то И.Тургенев иронически сказал об неком не шибко уклюжем переводчике: «Перепер он нам Шекспира на  язык родных осин».  Вильям не Вильям, но казачок Мишка из станицы Вешенская, не виляя, с годами приобрел уже   имя солидное. И не бросил его под ноги великим мира сего.  Не утерял в усердии лизоблюдства.
У Шолохова были свои  -  постоянные, а не временные -   родные осины, и он, истинный  чудотворец  слова,  оставался  верным  их  языку.
Тем часом вырастала ненависть к нему. Речь, конечно, пойдет о ее завуалированной форме. Злоба достигла своего   апогея, когда от приглушенных разговоров о несостоятельности вешенского проживателя, о невозможности для периферийного парнишки дорасти, добраться до мировых  вершин писательского мастерства,  -  когда от намеков перешли к задуманному предприятию.
Объявилось, наконец-то, рявкнуло Брежневским рыком время  -  автор «Тихого  Дона»   не  вот  вам  бесспорный  автор!
Если вспомните свой вопрос (А что будет?), то поймете: касательно большой политики  -  не бывает здесь случайностей, просчитываются ходы, и значит, случилось предвиденное, должное.
Бесспорно -  компашка  присутствовала на Олимпе. И Брежнев   -  пусть не до самозабвения оголтелый сталинист, а скрытый  -  вместе с приближенными лизоблюдами дал добро на акцию. Пошла инспирированная, принужденная катавасия обсуждений. Была поставлена под сомнение история Григория  и его любушки Аксиньи, поскольку кто-то другой ее написал. Сам стиль повествования у казачка Мишки, якобы, не  равнозначен, не одинаков в разных частях книги. И так далее…
Понеслось,  поехало  всё то  мерзкое и гнусное, что  есть  в так называемой критике объективной, честной, беспристрастной и что наблюдается в насаждаемых по приказу обсуждениях. Мерзопакость всегда имеется в рассуждениях временщиков от литературы,   от  лакейской  идеологии.
Рассуждать помогала заграница. Кто кому подливал маслица, мне знать неинтересно. Со времен Пушкина сидят за бугром далеко не дураки. И если  «путейцы» свалились нынче на головы россиянам, то, ясное дело, не с луны. Есть    кому поучать, помогать нам в строительстве хоть  культового сталинского общества, хоть господской демократии.
«Олимпийская» ржачка. Ее приметишь не сразу. Трудно  уяснить, что стало ее причиной. А суесловие все-таки бросается в глаза, и вызывает оно вначале недоумение, потом раздражение.
У кого как, а у меня приключилось в итоге  -  полное  неприятие политических умников.
Не знал я до поры, кто автор газетно-журнальной кампании и кому первейшему пришло в голову так лихо, с таким гениальным размахом посмеяться над «Тихим   Доном».      А  затем…
И догадала же меня жизнь перейти из ведомственной газеты в одну из центральных! Там натрудился до чертиков. До страшной усталости. Вижу  - не вздохнуть, не выдохнуть, и башка разламывается. Взял однажды по весне     отпуск,    поехал к родственникам, проживавшим невдалеке от станицы Вешенская. Там от нашего хутора до станицы три десятка километров. Не тысяча, преодоленных на пассажирском  поезде. Когда окажешься от шолоховских мест поближе,  то…
Не враз, наверное, согласитесь вы  с моими  последующими размышле-                ниями. Поэтому постараюсь быть в доскональности убедительным и показать без прикрас, как родилось у меня  понимание… природа волго-донского междуречья просветила насчет надругательства, свершенного над советским писателем. Над всеми людьми  нашей  страны.
Есть теперь неумолчная необходимость рассказать, как  приехал я на станцию Филоново, и пошел на автобусную остановку, и не увидел там никаких путешествующих    машин.


*      *      *

Не стану тешить себя иллюзиями: верить путнику никто не обязан, однако действительно отправился туда,  не знаю куда. О чудесах тамошней природы ведал столь  мало, что уперся в почти непреодолимые препоны. Сейчас сам на себя удивляюсь, как выкрутился. 
Не во всякое время года здесь раздолье. Так что пришлось покрутиться, но и немало узнал примечательного.  Такого, о чем впоследствии не пожалел нисколько, даже  был  благодарен  судьбе  -  просветила  меня  дальняя  дорога.
Думаю, край донских казаков хранит много тайн.  Если я вам открою кое-какие, то это не означает, что будут исчерпаны клады истории, приметы будущего.
Пока что исчерпаю преамбулу. Нелегкая взяла и понесла меня поперек Приволжской возвышенности. И как раз не по воле уважаемого начальства, а по собственной заполошно приезжей дурости. Чтобы ее поуменьшить, потом понадобилось забраться в документы, применить логику  познания, подкрепить свои наблюдения кое-какими научными источниками. Всё как полагается. Иначе с этими кладами запутаешься. Не разберешься, откуда и куда, отчего  и с какой целью.      
Вы уже знаете: поезд не споткнулся. доставил гостя в  Филоново. Место сие находится невдалеке от Волги. На ее  правом берегу, на холмистом поднятии. Чем оно знаменито?
Ну, конечно же, крутоярами, поскольку в нашем северном полушарии есть такая примечательность, что все реки  с размаху поджимаются именно вправо.               
Устремляясь на юг по тектоническому разлому  -   по  желобу, проще говоря  -  Волга нам не утекла далеко на запад. Она уперлась в возвышенность. В мощное поднятие песков и глины. В бугры, где по-степному лысые, где лесистые.
Спросите, наверное: читателю необходимо знать о Приволжской возвышенности?
Объясняю: не помешает, будет полезно, меньше впоследствии возникнет вопросов.
Эта была первая особенность, которую мне предстояло прочувствовать, шагая пешим ходом свои двадцать с лишним  километров от волжского правобережья да к                Хопру -  по направлению к донскому левобережью.
Вот говорят, что лжец  -  человек, который не сумел вас обмануть. Если я солгал или напротив обманул вас,  то, пожалуйста, проверьте мои прочувствованные километры по другим источникам. А я пошагаю дальше в том темпе, в каком и происходило дело.
Да уж, не знал, глупец, о небывалом весеннем разливе местной речушки, притоке Хопра. Тот в свою очередь впадал в Дон, но до желанного донского притока еще  предстояло  идти, не  стесняться,  шагать  и  шагать. 
Не ведал я также о том, что полая вода разрушила мост возле станицы Алексеевская, остановила автобусное движение и напрочь отрезала Филоново от моего целеустремленного междуречья.
Нет, слезшего с поезда пассажира просветил местный житель. Однако не в полную достоверность. Откуда ему, не путешественнику, было знать, что половодье не только мостушку снесло?
Там такое приключилось: залило всю округу с полями  и лугами. Не подступиться к станице ни с какой стороны! Всюду ледяная вода и она одна лишь.
Приезжий пешеход шагал, торил свою дорожку. Аккурат к хутору, где появился  на  свет  родитель  и  где  проживал  отцов  брат.
Но туда и вовсе немыслимо было добраться. Предстояло обязательно зайти в станицу Алексеевская, поискать какой-нибудь транспорт, способный доехать до  хутора.
О том, что станица находилась в окружении широкого разлива, кто мне докладывал?  Никто,  вот  я  и  топаю  вперед,   не  сумняшеся.   
Никому не советую попадать в подобные переделки. Лучше проявить осмотрительность, нежели отмерять долгие километры ногами. К тому же впустую шагать.
Иду, начинаю кое о чём догадываться, поскольку по сторонам никакой благодати. Сбоку дороги лужи, а земля  настолько пропитана водой, что не наступить ногой,  лучше  и  не  сходить  туда  с  твердого  полотна. 
Отступать однако не собираюсь. Возвращаться если, то ведь придется уезжать в Москву: нечего  мне  делать в  Филоново.
Множатся упрямые думки. Упористо смотрю вперед и думаю, что когда-никогда предстоит мне шлепать в ботинках по раскисшему чернозему, по сырой глине. Ан и не   очень-то я испугался! Была у меня закалка с детства насчет дальних километров.  Прорвусь  и  здесь. Дойду,  куда  вознамерился.
Довольно солидный отрезок пути преодолел уже пешим ходом. Потихоньку приближаюсь к станице. Пока не доходит до меня: там вокруг на какое поле не сунься, на какой лужок не взойди  -  везде слой воды. В полметра-метр, а то и больше.  Прошествуешь, выходит, уйму километров в направлении к хутору да и возвращайся обманутым назад. Не обойти средоточие апрельской развеселой гульбы. Не перешагать размах весенней стихии.
Саму станицу, к счастью, не затопило. Ей повезло с  толковыми основателями. В давней стародавности приметили казаки высоченное куполообразное поднятие, которому любая стихийность здешних водотоков завсегда не в укор. Тут, сообразив насчет способного проживания,  угнездились.
Они приметили и всяко уважали междуреченские огромные бугры.
Что касается цели моего путешествия, там по соседству с поселением, где обитал мой родственник, располагалась  -  ближе к Дону  -  еще одна станица. Имела она по грейдеру прямую связь с Вешенской. Той самой, Шолоховской станицей.
Запомните хуторскую соседку получше:  она прозывается    Усть-Бузулукской по сей день. И забирается на верхотуру    столь солидную  -  всё устье как на ладони. Виден и Хопер, куда впадает речушка, и заливные луга, и грейдерная дорога,  уходящая вдаль, к станции Филоново.
Если б не эти вершины казачьего Верхнего Дона, не миновать бы мне обратного как раз пешедрала. В направлении к тектоническому желобу Волги.
Чудесная в неожиданной обычности произошла история. Где-то по прошествии упрямого моего часа вижу могучую машину. Догоняет меня грузовик вездеходного типа.
Честно признаюсь: не равнодушен к таковским автомобилям. Они ведь где угодно пройдут, что надобно доставят   в насущной потребности.  И при всём при том  -  на диво   надежные.
Не вот тебе враз сломаются на колдобинах бездорожья. Никогда не почнут чихать в капризности  -  а подать сюда высокооктановый бензинчик наперед простой солярки!
Готов, короче говоря, в любую минуту снять шляпу, чтобы поприветствовать безотказного высокопроходимого труженика.
Этот честный работяга и повез меня по холодом дышащим лугам, по бескрайним полям, всклень налитым ледяной водой. Ехали буровики по своим неотложным делам, я к ним досуже присоседился. И протянулась наша совместная дорожка аж до главной улицы достославной станицы Алексеевская. До верхушки, значит, огромного степного  купола.
На здешних хитрых поднятиях поисковики творили свое работанье. Глубины щупали  на  предмет возможного   клада,  залежей  черного  золота.
Ишь, думаю, какие хитрые! Мало им того, что прошагали бурами всю Прикаспийскую низменность. Добрались до местных вершин, до лысых бугров.
А и правду сказать  -  для такого предприятия резон есть, когда начнешь прикидывать насчет кладовок природных, всяких куполовидных структур.
Уже лет сто, почитай, качают нефть на реке Эмба. Качество углеродного сырья  -  знатоки облизывают пальчики! Очень им по нраву холмы и поднятия, протянувшиеся от Эмбы вдоль всего Восточного Предкавказья. Немалые богатства сосредоточились в этих кладовых с незапамятных времен.
Нефти и газа  -  только успевай прокладывать под землей стальные магистрали для перекачки.
Но и вековечных загадок осталось немало. В достатке, если иметь в виду постоянные поисковые работы. По сию пору геологи ломают головы: что за тайна сокрыта в длинных грядах между прикаспийской Эмбой и северо-кавказской Кумой?
Эти песчаные и  глинистые поднятия  -  так называемые «бэровские бугры»  -  давние следы, не иначе. Работа древних рек, может быть. И не исключено, что постарался здесь  прибой незапамятного моря.
Есть неглупое вовсе подозрение: приключился когда-то гигантский труд мощных вод. Тех самых, что, журча и могутно ревя, пересотворяли рельеф добиблейской земли.
Спору нет, во многом человек нынче командует природой, однако и она вот уже миллионы лет не устает вершить сотворение мира. Где сойдутся в невоенном противостоянии эти две тенденции  -  чтобы не сгинуть на планете всему  живому  -  поди и  догадайся.
Спрашиваю водителя грузовика:
- Нашли нефть-то у казаков?
И был ответ:
- Ищем.
Ничего больше не доложу о буровиках, поскольку спрыгнул из кабины в уличную пыль на станичном бугре. Пахло здесь цветущей акацией, ивою, шолоховскими былками травянистых обочин. А если о чём стояла у меня во лбу  мысль  -  с заветным успехом как бы двинуть дальше? чтоб не по здешней (ставшей в одночасье судоходной) низменности, а по твердому проселку какого-нибудь бугра?
В Алексеевской просветили меня со всей возможно скоростью. Проехать можно, если чуточку подождать, когда подсохнет бугристый проселок. Потом и попутчики отыскались, и грузовая машина, пусть не вездеходного  класса  -  во всяком случае  продолжилась  моя  дорога  на   хутор.
Не подвел пронырный путь насчет надежной колеи, не застряли мы в колдобах и не утонули в бочагах.
Трехтонка была куда меньше первой машины, и тем не   менее скакала она по кочкам еще как борзо. Неустанно прыгала по водяным ямам и бугоркам вдоль загулявшей речки - по высокому ее правобережью. Тако же, небось, богатому   на  подземные  кладовые.
Десяток километров пролетел в незадержавшемся мгновении. Очутился я возле дома, где ждал меня отцов брат.               
Он услышал натужный вой ретивого двигателя, вышел на   крыльцо. Однако вниз по ступенькам не поспешил: где ему,   калеке, радостно резвиться?! Хотя бы тут и  гости  прибыли в  кои веки, а   переставлять  ноги  трудно.
Дом стоял на краю хутора, по соседству с какой-то развалюхой. Вокруг  -  через майдан, и далее в центре, и на выходе из верхнего конца поселения  -  зияли пустыми  окнами    другие  развалюхи.   
Хутор зримо умирал. Тут в целости оставались если десятка два подворьев. Хозяйственная деятельность затихала в лад торжествующей  разрухе. Маленькая ферма, где обихаживали немногочисленное поголовье коров, неприкрыто загибалась. Незастекленные оконные проемы, огромные дыры в крыше и стенах, полуоторванные ворота. Набор  полный, если  иметь в виду приметы упадка.
Одиноко бегал среди загородок малосильный тракторишко. Не видать было в отгороженной площадке ни бычков,  ни телочек  -  ни единой животины. А если что происходило, то скучал широкопрофильный удалец-механизатор. От нечего делать взял и покинул загородку. Начал развлекаться: возжелалось ему гонять двух или трех мальцов, визжавших в гордости непослушания и неуклонно прыгающих  вокруг     бочки  с  соляркой. 
Отцов брат водки не пил по причине подорванной еще на фронте нервной системы. Потому праздничного застолья  у нас не было. Да и зелья никакого не привез я с собой. Передал родичу сумку с немногочисленными съедобными подареньями.
Попили чайку  -  это случилось.
Какую особенную поклажу притащишь, когда у московского заезжего, у самого также  не очень-то лезло в горло градусное питие? И сверх того  -  семья, дети, всегдашний недостаток средств? Нет, негусто было подарков, но отцов брат и  не претендовал ни на что особенное.
Прошлись мы по дому, вспомнил я, как много лет назад бегал тут с голоштанной командой. Горница стояла непротопленной, а комнатка возле русской печи, та полнилась горячим духом из грубочки возле пола. Здесь у окошка  присели  на  лавку,  погуторили.
Потом много всего переговорили. Инвалиду хотелось рассказать, как гнал ворогов на 4 Украинском фронте за границу страны, как бился в Румынии.
Приключилось такое дело, что пошло в прорыв передовое подразделение, а противник взял и рубанул под основание наступательного удара. Отрезали фашисты  -  в отчаянности сопротивления  -  бойцов, загнали их, имея численное превосходство,  не  куда-нибудь.  В  обширное   болото,  жуткую  мокреть.
Что ж, отбивались. Суток трое  -  не меньше. И всё же  выстояли наперекор маневру фашистов. Связали им руки своим упрямым сопротивлением, а после того, с подходом  новых   сил,  погнали  врагов  дальше.
После боев этих порушилась у моего родственника нервная система. От захолоделого снеготаянья весны поумирали  -  как их?  -  нейроны, и ноги отнялись напрочь.
Припоминаю сейчас свою поездку, перед глазами картина дальнего казачьего хутора…бедность…нищета. Какой развитый социализм был у обитателей бугров? Ничего там   у  них  не  наблюдалось  хорошего.
Давно уже смерть взяла моего отца, тоже фронтовика, трижды тяжело раненого, имевшего свыше десятка правительственных наград. Ушел в небытие вслед за ним и боевой его брат, который до конца не сдавался. Сам себя кормил  -  держал в своем скромном хозяйстве личную коровенку. На зиму сено ей заготавливал в займищном лугу, издававшем по июню волнующий запах степных просторов.
Как, обезножив, умудрялся косить?
Были у него самодельные подпорки. Он переставит ногу с помощью деревяшки,  суковатого  карагача,  размахнется  инструментом  -  раз справа налево.
Затем приглашает подвинуться подпорку. Переступит, и  снова косой  -  вжик. За несколько недель ухитрялся заготовить буренке уемистый стожок.
Имела она у него верный запасец на все ветреные холода, гуляющие по степу. А то, что бился каждый год средь  духмяных трава не просто вам так  -  именно с ратным пылом, насмерть…
Нет нынче этих красных казаков. Никто из моих родственников, обитавших на хуторе, не уцелел в жерновах длинных годов. Не ведаю даже, что там на полпути между станицами Алексеевская и Усть-Бузулукская осталось на сегодняшний докучно нищенский день. Если только сохранился этот след. Шолоховского бегства от беды неминучей след…


*      *      *               

Земля донских казаков, судьба которых так волновала с молодых лет вешенского литератора, она  -  по мысли, положенной в основу эпического произведения  -  сама горевала, обильными и в кровь едкими слезами оплакивала   их всех.  Во множестве уходивших в могилы своих детей, число которых и по сию пору  неумолимо  сокращается,  хоть  благоволит  земля  к  своим  сынам  и  дочерям.
О величине трагедии, положенной в основу «Тихого Дона», мы не сможем судить без понимания всей «крутой горы»  бед. Ведь здесь нам явлено и несчастье любимого писателем донского  края, и неизбывная печаль автора, убедительно обрисовавшего судьбы романных героев, и тот рок, что преследовал  Шолохова при жизни и после. 
Приволжская возвышенность! Со всеми поднятиями-куполами, с высокими буграми! Постепенно я приближаюсь к твоей кровавой тайне. Так ли уж непонятен нам, обитателям  двадцать первого века, ужасный рок? Самодержавный фатум?
Догадываюсь, что для нас  -  вешенского словотворца,  его читателей, для всей страны  -  донская земля и есть наиглавнейший герой эпического произведения. Если в  молчаливом оре самодержавного фатума кроется: я убью вас, вольнолюбцы,  -  то как раз не потаенно, а в открытую оплакивает донская земля  своих детей со всеми их любовями.
Не могут нам не вспомниться неотступные могильные дорожки Аксиньи, Натальи  и близкой Мелеховскому семейству Дарьи. Со всеми любовями… ой, да со всеми вчистую порушенными упористыми жизнями  -  взять хоть Григория с братом, а  хоть  и  Подтелкова  с  товарищами.            
И не предчувствовали разве степные дали, что вскоре придется всему обществу насмерть Сражаться За Родину?  Не виделась им собственная горькая судьба, та, которую  сварганит  им сталинизм? То рабское, безвольное существование, которое Коба  и его скрытые последователи варганят по нынешний надрывно-болезненный день?
Будете вы спорить: не мог донской литератор держать кирпич за пазухой против своего друга Иосифа.
И я, скорее всего, не кинусь в заполошности возражать.  Однако и то соображу: в наличии естественного своего  пребывания земля казаков  -  в целом и вся страна  -  не только устами писателя говорит. Речь, поскольку наиглавнейший  герой не вот вам  выдуманный, эта речь  шире   по  масштабу,  многозначительней романной задумки, самой  что ни есть эпической. Она по сегодня полнится вполне реальным содержанием, позволяет себе намекнуть на смертельное круговращение рока,  на  повелительные  клыки Хозяина.
И значит  -  коль создатель «Тихого Дона» вознамерился бежать от расстрельной чекистской стенки именно в  Филоново  -  будет тут дополнительный сказ от моих казаков, от несчастий междуречья, от гор Приволжской возвышенности.
Бедный-бедный, нищий-нищий, умирающий столь наглядно хутор, что именно досказываешь ты в лад «Тихому Дону»? О чём не в явную явь гутаришь  -  со всеми своими искалеченными фронтовиками и глупо веселящимися удальцами?
Неуж то самое: неискоренимо, последовательно идет беда неминучая всей нашей земле? Вольнолюбивой российской демократии, талантливой хоть в поэтическом слове,  а хоть и в ленинских предвидениях?      
Если заметили, что вызываю вас на спор, то пусть так оно и случится.
Не возражаю, коли нахмуритесь и твердо заявите протест. Не надо никаких домыслов! В действительности  дружили Сталин и Шолохов! В Приволжской возвышенности не кроется кладов ИСТОРИИ! Не предвещает «Тихий Дон» ничего!
Что мне ответить  -  в смысле чинов и орденов потрафлять поочередно самодержцам…в этом случае от Героя социалистического труда нисколько не длинен шаг до Героя России. Ничего не стоит перескочить из кресла члена Политбюро в тронный зал капиталистического российского Президента. Можно даже помечтать об ордене Андрея Первозванного и усердно поспособствовать, чтобы трон отъехал малость  подальше,  в  глубь  капитально  верноподданных  исторических  деяний.
Но если болит душа за судьбу народную, за честную социалистическую мысль,  в  тронные  залы  ведь  не  поскачешь, верно?
Знаю: найдутся политические умники, что спорить не   бросятся, а станут подмигивать. О них уже говорил. Длинные, очень большие у них уши и прекрасно они слышат всё, о чём баит заграница. Да ведь она баит по распорядку еще «умнейшего» Николая 1. В компании с прошлыми и новейшими самодержцами  баит  ухмыльно о  дураках-русапетах.
Не убеждают меня подмигивания хоть дворцовых прихлебателей,  хоть клыкастых самодержцев со всеми прикормленными спецслужбами и заграничными друзьями.  Нисколько.
И вот когда, уважаемые читатели, вы мне поверите хоть на волос, то обязательно задумаетесь: Шолохов в глухую ночь кинулся утекать из Вешенской в Филоново, а кто его туда гнал, на Приволжскую возвышенность? Никто   вроде бы. Тогда  и  кладов  ИСТОРИИ  там  не  должно  быть  никаких.  Идея долженствования тогда не стыкуется с кладами,  которые, кажется, обнаружил автор повествования.
Оно, конечно, так, да не в доскональности.
Не грех нам с вами, заинтересованным в правде людям, размышлять вдвойне уверенней, вдвойне доказательней.   Авось,  наши глаза,  незамутненно открытые, дадут очко вперед  политическим подмигиваниям.
Жизнь моя прошла  -  по воле сталинистов  -  непросвещенной по большей части. Когда заговорили о преступлениях против партии и народа, то вскоре вновь перестали нас всех просвещать  -  дали дуракам краешек правды,   и теперь хватит!
Глянь, объявились «путейцы» и давай праздновать праздник костоломья и наглой лжи.
Поневоле призадумаешься над перепитиями нашего с вами несчастного бытия.
Вот почему позволяю себе в непросвещенности  шевелить мозгами. Итак, Николай 1   зубы показал в неумолимой императорской красе, а кто же во времена Сталина показывал клыки Шолохову и вместе с ним всем российским   простакам, кто досказывал Нечто? Кремневой, железной   выделки чекисты, что ли?
Операция против словотворца, конечно, предусматривалась, об этом есть не одни лишь разговоры, но  -  факты.               
Да ведь там что произошло? Шолохов их, ретивых, опередил, куда-то исчез. А потом Сталин  всю разгульную группу   -  и главу районную, и областную верхушку  -  порубал, словно он им настоящий казак. Распотрошил  насмерть,  всех до единого репрессировал, вымел  с  донской  земли  на   манер мусора.
Так вот получается. Однако его действия  -  для ближайшего будущего  -   как ни крути,  а  выглядят все-таки малодейственными.   Они,  разнокалиберные и кроваво широкоформатные, продолжались неостановимо.
Ведь заехали в последующие десятилетия и даже  в 21 век, если  посчитаем народные беды послесталинской эпохи. 
Нам  сегодня лень  посмотреть на то, что происходит вокруг? Нет,  поглядим. 
Что ж, в этом случае  «Тихий Дон» со своим предвещанием представляется мне  -  в многовековом величии русского словотворчества  - неколебимым, исключительно правдивым. Не исчезают во времени времен «крутые горы» Приволжской возвышенности, как не уходят из памяти народной жуткие преступления фашизма. Как не пропадают у россиян вопросы: что же на деле творят кремлевские  «олимпийцы»?
Самодержавный фатум всё равно виден. И не лишено резона мне и вам взглянуть попристальней в сторону Хопра,  на бугристое междуречье, где скрылся от чекистов уже признанный писатель, впоследствии получивший наивысшие литературные премии, ставший бесспорным фаворитом социалистического реализма.
Почему гордость нашей культуры искал спасения именно в этом направлении? И отчего оно оказалось не в состоянии уберечь его от самодержавного рока, от подлых ухмылок кремлевских  гениев?
Давайте взглянем в лицо прошлой здешней опасности. Может, различим окрашенные кровью приметы наших будущих несчастий. Честным-то гражданам чего  бояться,  почему  не  взглянуть, откуда и куда шагаем? 
Не против я, чтобы смотреть всем нам вместе. А пока  позвольте еще разок вернуться в мое памятное путешествие. И еще разок, если потребуется отмести сомнения. Потому как, что за исключительная стать нам загибаться в рабских поклонах  неправедному Олимпу?
Ох, жестоко предвещаешь «Тихий Дон»! С прошедших  давних дней полнятся и полнятся твои облитые народной кровушкой страницы!   
Пусть мало нам, соплеменникам, поведал Шолохов о том, что  думал, когда уезжал из Вешенской.  Раз поостерегся он,  то положено русским людям со всей исконной ухватистой силой додумывать.
Неизвестно, какой дорогой утекал  беспокойный станичный обитатель -  ближним путем или кружным. Ночь, полная тревоги, не могла не подсказать: возможна погоня, и тогда могут кончить тебя, раз кинулся в непременности спасаться. Не  постесняются,  учти,   кончить  прямо здесь, в  ночной  степи.
Дорога  -  уж очень важная деталь в этом торопливом отъезде, и мы с вами, уважаемый читатель, не имеем права пропустить ночь бегства без внимания.
Не знаю, как вы читаете мои строки  -  в спокойствии  или в ярости на автора  -  а вот скажу, что вижу. Страницы   «Тихого Дона» полнятся также и кровью создателя эпопеи.
Странное видение? Как раз такое: без административных препон  много лет назад она лилась из обиженного несправедливостью, израненного сердца гениального художника слова. Тогда, когда ненависть недругов гнала его из Вешенской да в Усть-Бузулукскую. Только тут был свободный проезд в Филоново,  поскольку имелась мостушка через Хопер. 
По весне, в половодье, переправу сносило регулярно,  но казаки имели привычку  каждый  год  упрямо восстанавливать  уничтоженное.
Раны Шолоховского сердца, не вы ли зримо объявились мне, когда увидел я умирающий хутор и поразился неналичию развитого социализма?
Вполне могло объявиться хуторскому гостю разительное понимание, поскольку  вешенский писатель при определенных обстоятельствах должен был завернуть в этот уголок междуречья.
Перебравшись через Хопер,  станичный возмутитель спокойствия со спутником, секретарем районной парторганизации, имели перед собой два лишь варианта дальнейшего движения.  Две тропки для продолжения бегства от чекистов на станцию Филоново, а потом в Москву.
Друзьям известно было: местные дельцы карательного ведомства  -  глазастого в хитрой вездесущности  -  сфабриковали исключительно весомую фальшивку. Столь серьезную, что арестуй донского художника слова и, пожалуйста, получай возможность сничтожить его напрочь.
Факты вредительства будут неопровержимые, Москва не успеет и моргнуть, как не станет в Вешенской глазастого литератора.
Надобно было утекать споро. И как раз гнать  машину через хоперскую мостушку, потом дальше по грейдеру, вдоль займищных лугов.
По весне вся здешняя местность чуть ли не судоходна. Потопу случиться  -  пустячный пустяк.   Однако во время бегства не наблюдалось неудержимых разливов, какой-либо особой непогоды. Когда торопишься  кто в Филоново  -  знай газуй на легковушке прямиком до  стальных путей. Тех самых, что без околичностей ведут в Москву.
Погнали Шолохов и  районный  партеец  Луговой ?
Я уже говорил: мне как читателю мало что объясняют   скудные упоминания о ночном исходе из Вешенской. Не шибко вдарялись тот и другой в в письменные и устные подробности касательно смертельно опасного предприятия.
Подозреваю, всерьез опасались они своих недругов, и   водитель жал на газ, не стесняясь. Машина продвигалась без задержек в степи, шла она, как говорится, ходко. Кроме того,  была у шофера возможность оставить с носом  преследователей  -  кинься те в незамедлительную погоню.
Толковому водителю от Вешенской знай рули, а потом, возле Хопра, све-              рни за мостом налево. Рванешь через хутор  -  там как раз   побывал автор этих строк в брежневские времена  -  и  поднимешься на крутое правобережье местной речушки.
Поедет легковушка как раз по тем высоким куполам, где много  лет позже везла меня подпрыгивающая скорая трехтонк
С тамошних бугров имелся, как известно, съезд на грейдер, что упирался затем в привокзальную площадь, в заветную   станцию железной дороги.
Запутает шофер погоню, никак не иначе.
Преследователи по грейдеру промчатся, и возвращайся им назад                несолоно хлебавши. Продолжай шарить вокруг Вешенской, обсматривай широкую донскую степь, а железная дорога свое дело сделает, повезет пассажиров куда потребно.
Шолохов знал свой родной край очень хорошо, ведомы ему были хоть степные просторы, хоть тропы между хуторами, да ведь и грейдеры  -  тако же. Не посоветовал  ли    он выбрать кружную дорогу?
На  сей  вопрос   молчание мне ответом, почти уже вековое.
Но если прозвучало в кабине легковушки  писательское слово…мне было дано видеть затем на хуторе всё это:  и реки крови  красных казаков, и раненое кровоточащее сердце художника, создателя «Тихого Дона», и упадок социалистических идей во всей торжествующей наглядности.
Что было, то было  -  не в явь показали явную радость самодержавного Хозяина.
Не шибко доказательное соображение?  Спорьте не спорьте, однако стало  оно одним из доказательств хитрой возни. Неуж сподобился узреть каменную руку хозяина земли русской, царя Николая 2, Его Превосходительства, тайного советника, усмехнувшегося потугам литераторов, всех этих нижестоящих лиц? Показавшего, насколько он   глуп, этот бумагомарака Мишка из станицы Вешенская,  и вместе с ним все русские  простаки,  вся  страна?
Я бы не возражал, чтобы ярость моих возможных оппонентов поутишилась. Все-таки не пустые резоны толкую. И беды нисколь не выдуманные обозначаю по ходу Шолоховской жизни, вдоль по нищенскому проживанию междуречья,  вглубь своей души, в которой  -  касательно свобод хоть социалистических сталинских, хоть новоявленных демократических  -  одна лишь горечь.
Толкую разговор честный. Не угождаю высокой политике торгашей-коммунистов, торгашей-«путейцев», поскольку вижу в их хитростях самодержавную ухмылку,  явную антинародность. Потому вот вам  -  мои сомнения  относительно объявившихся мыслей.
Прямо легковушка ехала, свернула на хуторскую в пыль избитую улицу  -  не исчезают у меня два равнозначных варианта. Короткий путь, длинный. Ни один из них нельзя предпочесть, раз уж взялся рассуждать   обстоятельно.
Но вникнуть в ситуацию нужно. И приходится отринуть всякую дипломатию. Не желаю гордиться самоуверенностью самодержавного всезнания. Что касается феодального сталинизма… от него мне помогли отойти, за и что и большое спасибо. Нынче выгодно  кланяться  новым кремлевским «олимпийцам», зигзагам их политики.  Значит,  гоняться за «путейскими» чинами, орденами, сундуками в ущерб родной земле, родному народу?  Однако же на памяти у меня  Арина Родионовна,  простая русская женщина,  пушкинская няня, которая получила от самодержавного хозяйчика  если не розги, то…  кое-что  бранное получила  и  по сию пору велит в ответ  всем  русакам крепко выразиться!
Но ведь простакам могут быть и розги, разве не так? Кесарю -  кесарево с болтовней о свободе слова. Слесарю -  слесарево с переломанными костями.    Сварганят,   не боись.
Что есть, то есть. Имею, как и большинство россиян, полный покой и порядочек насчет подаренных Кремлем свобод с костоломьем.
Умирающий хутор  -  верный повод. чтоб мне со всей в ответ яростью обрушиться  на  подлецов-иезуитов,  самодержцев  всех  мастей.
Да, надо обязательно припомнить царя Николая 2. И не упустить бы еще какую лукавую личность. Которая «своя в доску»  по-кремлевски и счастливо умная в  приложении ко всем народам бывшего Советского Союза. Никого не обделила она своими  -  в  потаенной  радости!  -  милостями  жестокого самовластья.
Когда-никогда социалистической идее /ленинской, а не самодержавно сталинской/ дано утвердиться. Не вечно торжествовать на планете хищникам в человеческом обличье.  Разум сплотит людей, в это верю, но зачем  закрывать глаза на всесильную по наши дни, каменную руку Хозяина?
Наша слепота на пользу лишь скрытым сталинистам и верным продолжателям их самости  -    «путейцам».
Мы не возьмем властную руку в оборот? Армия, спецслужбы, органы внутренних дел завсегда при  усердном намерении охранять радостный Кремль?  Обслуживают болтливую, насквозь лживую  демократию? Народу служат лишь на словах, исправно выполняя волю Хозяина? 
Что видно, то видно. Я понимаю, что мы, наученные сталинистами помалкивать, не имеем свободы слова, у многих нет ни желания, ни твердой воли противостоять преступлениям. Философы, подсказывая дуракам-русапетам  «свежие» мысли, водят нас всех за нос, а медики еще в родильных домах зомбируют наших детей, применяя, так называемое, психотропное /или еще -  психотронное!/ оружие спецслужб, призванное контролировать эмоции людей и даже их поведение.
Остается нам одно  -  прорываться к правде.
Мы по мере  сил и наши потомки должны призадуматься над хитроспле-     тениями исторических событий и постараться ограничить тенденции самовластья. Для начала необходимо разграничить ленинизм и сталинизм: это не одно и то же. Преступная практика большевика по кличке Коба  -  вовсе не творческое развитие  революционных  идей, когда при всех привходящих  разнообразных обстоятельствах обществу предлагают лишь  кровавые потрясения апокалиптического масштаба.
В  «путействе»  можно, если  стараться  по-честному, приметить двойное дно. Там,  простите  мне  милицейский  жаргон,  лёжка  Хозяина.
У разнокалиберных коммунистов, у всех них, кто хоть как-то,  пусть и с минимумом удовольствия,  устроился жить-поживать в нынешней российской действительности, за разговорами о нуждах народных  -  словоблудие и сытая    усмешка  царско-поповского победительства.
Где они железным копытом лягают основателя социалистического народовластия, там видно, как они   подпевают  «путейцам», их  забугорно гениальным  друзьям.
Во все времена были  реалисты особого рода. Думать о будущем  им представлялось делом ничуть не спешным.  «Урываться» они отказывались, а от жизненных удовольствий   -   никогда
Поступательно продвигается технический прогресс.  Идет он, этот не всегда однозначный  процесс.  «Пошел», как радостно выражался один  наш генсек, которому по привычке всех кремлевских деятелей  очень часто не хотелось видеть обстоятельств малоприятных.
И теперь, когда у самовластья сила всевластья, «урываться» умникам, чтобы преступников было меньше?  Нереально. Есть такое знание у «мудрых» реалистов, что скрывать.
Но ведь многим простым людям  -   тоже не желается скрывать  -  думается и думается. Насчет того, чтобы меньше на земле было преступников. Малых в своей злобной живоглотности. И больших  -  до масштаба общественного катаклизма. Большим, как вы понимаете,  в святую радость именно беды народа. Хоть русского,  хоть узбекского или грузинского. У меня, кстати,   есть подобные сведения не только по народам бывшего Советского Союза.
Победительные праздники живоглотства не настолько зашорены, чтобы их невозможно было заметить.
Методу мою вы знаете: критерий истины в таком вопросе  -  неискоренимые несчастья народные. Станете задаваться  вовсе не  глупым вопросом: отчего нет им конца?
Если так, то необходимо знать: никакие господа вам не помощники в ответе на жестко поставленный вопрос. И сталинского пошиба хозяйчики, и «путейского» происхождения демократическая аристократия  начнут юлить, при этом не откажут себе в удовольствии покуражиться над слесарями. Потому как только кесарю кесарево  -  свобода слова, свобода мысли,   свобода на деле противодействовать  властно кровавому корыстолюбию или не противодействовать.
Интересно получается: касательно будущего у меня  все-таки больше понятия, чем о прошлом. Две тропки для Шолоховского бегства вижу, но к какой прислониться -   в несомнительности рассуждения  -  не ведаю.
К тому же очень мне желается распознать, кто же  именно заставил писателя рвануть из Вешенской.   
Не видать пока этого доброхотного человека.  При всем при том петушиное слово было произнесено в несомненности. 
Хватало и других советчиков.  Если не увиливать в  сторону, то надо признать: чекистов…подбили на выступление против земляка, уже тогда знаменитого.
История послереволюционная многообразна в тех знаках,  что несла казакам. И уж так мне странно  -  вот кинулись два коммуниста в Филоново, по сути в бывший Хоперский округ Войска Донского, который во времена царя  Николая 2 если чем и выделялся, то нескончаемой бедностью. Случайно вышло так у них или что?
Хоперцы в Гражданскую войну были настроены крепко против самодержавия. Они дрались с царскими опричниками не хуже выходцев из нищих губерний России. Может, беглецов-коммунистов погнали специально сюда?
Кто-то повел дело таким образом: вот тебе, знаменитый словотворец, донской край  светлого будущего! Спасешься тут, да?  Как было раньше, так и станет!  Ваше  литераторское  нищебродство  не  возрадуется!
Случилось со мной: дошел до этой мысли и замер в порядке ошеломляющих вещей.
Не казачья ли верхушка, до которой не добрались  чекисты,  -  и есть тайная сила, сподвигнувшая охранителей   сталинского режима рубануть в наивном усердии по совести донской, по народному писателю?
Перехитрила  чекистов  ушедшая  в  подполье  царская  охранка,  и  все  дела.
Уж что-что, а у хозяев земли русской спецслужбы всегда были на высоте. Вспомнить хоть Пушкина с его  чередой несчастий и подстроенной дуэлью.
Сообразить не мешает: Николай 2 своему предшественнику, императору-тезке, небось, не уступит в желании попраздновать, посмеяться над простофилями, явить им свою тайную мощь надсмотрщика.  Никакого не ученика, а достаточно солидного  волшебника.
Кажется, опять занесло у меня умирающий хоперский хутор в жуткую круговерть неизбывной беды, и мои  соплеменники вновь обязаны при всех временах в исправности горевать. И никто не в состоянии убрать отсюда знак  возмездия Хозяина. Не уйти от сокрушительной кровавой  мести красным казакам!
Ну,  ведь  разламывается  голова.
Как быть с двумя вариантами бегства? Не ведаю, однако уже не вернуться мне в старину прежних рассуждений. Всё не просто с донскими чекистами. А казачья верхушка… как ни крути, Сталин  все-таки в первую очередь порубал представителей местных органов советской власти.
Нет, не дано мне оставаться в новой  -  несомневающейся  - уверенности насчет врагов Шолохова. Извините за въедливые рассуждения, раздумываю вширь и вглубь по-прежнему, не отказываюсь от намерения докопаться до вдохновителя Вешенских событий.
Как было бы просто  -  донские чекисты и не собирались гнаться за писателем. Специально взяли и направили машину-легковушку как раз сюда, в нищету. В бедованье  бывшего,  настроенного  революционно  казачьего    округа.
Сюда вали, станичник Мишка!  На северо-восток стародавнего Войска Донского, чье несомненное историческое значение по сей  день не оспаривает никто.  И пусть хлебается тебе досыта  всякого лиха!
Убедительное предположение?
Насчет местной власти  -  нет,  всё это нисколько не убедительно. Вот если б Сталин  заодно  прихватил каких царских генералов, крупных помещиков-землевладельцев,  великих    князей  или  графьев,  еще  куда  ни  шло.
Что ж, надобно нам  размысливать поуверенней, то есть раскинуть свою снасть-ловушку   пошире. 
Ведь не в одиночестве бросился Шолохов к Сталину в Москву, а вместе с Луговым. Именно вешенский приятель и не советовал ехать по накатанному пути в Миллерово, как в обычности делали все  желающие, все уважающие быстрый железнодорожный  транспорт.  Объяснение  у районного партсекретаря было простое:  там  чекисты  имели  возможность  перехватить беглецов,   устроив  засаду.
Касательно умно, доказательно построенной фальшивки   -  никаких сомнений.  Приходилось действовать решительно,  бежать  ходко.
Но вряд ли преследуемому литератору под силу было просчитать ходы целеустремленных властолюбцев. Он поверил другу, более осведомленному в том, что могли себе позволить здешние карательные органы.
Значит, направление к Хопру, на Филоново, было задано Луговым? Как известно, он высказал свои резоны, а   Шолохов не  стал  спорить.
Картина вырисовывается не в пользу Лугового.
Однако он не тот человек, чтоб враз оказаться вдохновителем, организатором жесточайшей ведомственной лжи и последующего бегства в хоперское нищебродство. Секретаря   райкома партии также прижали бы на всю катушку. Не пожалели  бы  за тесную дружбу с опальными станичниками.  Луговой  тоже был в конфликте с властными карателями,   а их поддерживала область всей своей мощью


*      *      *               

Несколько недель просидел я у дядьки в доме, помогал  по хозяйству. Здешние погоды известно какие: по январю мороз очнется от своей приметно южной параллели и ударит сверх всякого ожидания  - под весомую тридцатку. Весна половодьем отгуляет  -  уже и Ярило старается покрепче припекать, иногда размыслит потешиться и так вжарит,   что сверх обратных тридцати.
Завидная континентальность, однако не удивляет она  тебя, пребывающего под  боком  у  эфемеров  близких  прикаспийских  пустынь.
Тем временем заходили к нам соседи, посиживали на   лавке вблизи грубочки, вели неспешные беседы. Помню одного сиплого казака, потерявшего чуть не в чистую голос.               
Родич сказывал, что этот гость пил крепко. В запой если и   не бросался, то с последовательности винопития не сходил,   хоть ты его режь.
Да…на погляд взять, как раз был у нас непорядок с таковскими делами. Угоститься тебе, страдалец, нечем, пусть сидишь и час, и   два на устойчиво широкой лавке.
Но даже утратив все надежды, любопытства пьяница не спешил утерять. Погутарить  оказался    куда какой охочий.
Искоса посматривал гость на меня, усидчиво спрашивал, как она, жисть-жестянка. Чем доволен и какие имею на Москве неудовольствия?
Потом другие соседи заходили. За солью, за спичками и со своими интересами. Мне им рассказывать особенного что? Рядовой газетчик, в кармане пусто, и  дорожка по работе  -  на все стороны открытая, лишь бы редакция оплачивала  поезд  либо  самолет.
Вскоре визиты кончились, и скучному приезжему нашлись заботы надворные, возле плетня. Аккурат под разгоряченным местным солнцем, что половодному  наступу  дало  мощный  толчок,  а  затем  принялось  подсушивать хоть  бочаги  на  проселках,  хоть раздольно вышедшие из  берегов займищные озера.
Рубашку скинешь, спину лучам подставишь, усердно загораешь. Бездельничать не бездельничаешь, а по силе и способности рубишь дядьке дрова. Чтоб достало  их   на  всю  морозную,  ветрено-метельную  зиму.
Часов пять-шесть топором машешь, половиня и четвертуя всяческие дресвяные припасы. Находил их поблизости.  Да и подале:  вполне хватало тут хрупко-стародавних ветл,   и разлапистого, дубовой крепости карагача, и желтого колера ивовой сухмени в кронах приозерных деревьев.
День за днем врубался в комья узловатых корней, в коряжистые стволы, суковатые ветки,  поскольку вознамерился сделать родственнику основательный запас.
Денег у меня было не густо, чтоб осилить машину угля из райцентра, а  помочь  инвалиду  хотелось  ответственно.
Обозначилась возле низенького заборчика большущая -  что вширь, что ввысь  -  куча, уемистое дровяное возвышение. И вот уже пора тебе, приободрившемуся  на  свежем   воздухе  москвичу,  готовиться  к  отъезду. 
Дай, думаю, схожу к Усть-Бузулукской, посмотрю на  перелаз тамошний, на хоперскую стремнину. Можно ведь  бросить прощальный взгляд на широкую пойму, где  недавно  журчали  неоглядные  потоки  бурного  снеготаянья.
Можно и нужно: когда еще судьба приведет тебя  -  завернет в прихотливости неожиданного зигзага  -  на отцову родину?  С моей службой шибко не загадаешь, она  за  руку  ведет  рядовой  должности газетчика,  не  ты  её.
Засунул топор под свои чурки и палки, натянул рубаху и пошагал от плетня всё  дальше,  дальше.  В  синюю  даль  займищных  лугов.
Кроме привычной судьбы газетного странника («с наше покочуйте»), добавочная была непреодолимая сила. Она подбросила в мысли вдохновение, забросила топор подале и повела меня к реке волшебной красоты. Было всего километра четыре идти, если напрямик. И значит, не факт, что лучше нехожено поберечь ноги и отказаться от удовольствия навестить степное чудо, неспешный водоток, голубой в зелени берегов и  теплый  даже по ранней весне.
Это ж какой ненасытный праздник души  - видеть белый песок, обрамляющий ширь Его Хоперского Совершенства. И сверх того  -  слышать, как под мостушкой бьют по столбам быстрые верткие струи, а в небе над кручами правобережья курлычат пролетающие на северные гнездовья журавли.
Весна ведь всегда столь толерантна к человеку, что всякое сердце волнует, разве не так? Будоражит тебя и живительными картинами, и запахами цветущих  -  в разнообразии видов  -  прибрежных изумрудно пышных растений.
Двигаю неуклонно в направлении к переправе, но тут приключилась заковыристая незадача  -  объявились западиночки на лугу.
Блюдца невысохшей воды, которой трудновато было  убежать по здешней плоской равнине в Хопер,  -  вот они.   И круглые, и протягновенно овальные. Самой разной формы и неизвестно какой глубины.
Во всей сырой наглядности: то  -  перед твоим носом,  то  -  в отдалении, но как раз поперек пути. Их  нужно обходить, поскольку нет прямой  дороги, чтоб  в непременности без осмотрительных загзагов.
Не наблюдалось у путешественника резиновых сапогов,  потому как раз усердно  петлял  и  в  достатке  нагляделся  на  череду  займищных  красот.
Не четыре километра туда и четыре обратно обсмотрел. Пожалуй что около десяти  -  учитывая обходные маневры  -  обозрел туда и столько же обратно.
Когда вернулся во свояси, то свалился дома и заснул  убито.
Прошел с той поры не один год, а все тридцать.               
Нынче, кроме неутомимого равнинного шаганья, уже мало что помню из подробностей  водно-лугового  пешеходства.
Осталось в дырявой голове только это  -  огромная гора, лишь перейдешь мостушку. И на ней высоченное сооружение. Ажурная конструкция телевизионного ретранслятора.
Может, с устатку показался бугор столь необычным: даже не помышляй взобраться на верхотуру!
Во всяком случае подниматься наверх я не стал, а подивился немало и наладился в обратную дорогу не вскорости.
Головокружил  он  меня,  крутой  холм  станицы  Усть - Бузулукская. Не могу
его забыть, стоит перед глазами. До сих пор представляется мне громадиной и поражает не  только неистовой своей высотой.
Врезался в мозги,  словно победительно-самодержавный факт богоявления. Стал гулять вдоль и поперек памяти невозбранно, в полную силу могучего и вечно улыбающегося Фантомаса, на которого где мне отыскать управу?               
Я со временем стал мыслить так: мало случайного в том,  что беспокоят тебя хоперная мостушка,  ветреный грейдер,  сверхвысокий станичный бугор и    ночное бегство Шолохова из Вешенской в Филоново. Есть у тебя, дотошливый газетчик,   причина   для  настойчивых  размышлений.
Дальше стану сказывать историю почти фантастическую.
Она покажется скептическому читателю невероятной. Для политических зарабатывателей  -  эти  многомудрые реалисты работать не хотят, желают лишь набивать карманы  -  мои последующие рассуждения будут естественно опасными, и кое-кто из власть имущих обязательно постарается укоротить язык ревнителю свободного слова.
Своих умозаключений по хоперскому поводу не скрываю давно, и не первый год  мне  подают знаки,  чтобы  старательней  помалкивал.
Всякие «добрые» советы и решительные действия идут неостановимо со времен Брежнева. Однако не теряю надежды докричаться если не до «олимпийцев» божественной закваски, то хотя бы до Аринушек наших. Им «с русскою   душою» всерьез  жаль талантливые русские души, которым приуготовлены тайные могилы.
Так что пишу, и пишу, и говорю.
Когда высказываюсь насчет того, что слесарю слесарево (и обязательно с переломанными костями), то слова мои неизбежно имеют смысл не только переносный.  А  -  буквальный.
Всё же не перестаю верить: заинтересованность должен встретить позитивную. Поэтому предлагаю отложить согласительную догадку о последующей фантастике  и   внимательно   вникнуть в логику моих    рассуждений.
Вот что произошло после возвращения отпускника в Москву. На работе пошли всяческие неурядицы. У меня,  литератора неангажированного,  они были  естественно и раньше,  теперь  вал их стал ощутимо расти.
От таковской головной боли не жди спасу даже на  хуторе,  правильно?
Но вещать о всех   своих несчастьях не стану. Без политической коньюнкуры  дело не обошлось. Автор этих строк высказывался не в лад скрытым властолюбцам. Продолжаю, как видите, высказываться.
Подозреваю нынче:  действия политических умников имели отношение не только к неприглаженным литераторам, но   -  именно что впрямую к хоперскому нищебродству,  приуготовленному  стране.
Рядовой  газетчик, он как может поступить, коль начали множиться передряги? Уволиться из печатного органа, что с  моей стороны и последовало после некоторого трепыхания. Злиться по этому поводу ты волен, конечно, и все-таки больше  взволнует  тебя  -  в сегодняшний голос!  -  другое.
Вскоре вся общественная обстановка понеслась в безмыслие, в гиблость, а вот насмешничать над «Тихим Доном»  -   это случилось в полную и безусловную свободу,  хоть  в  досужих телевизионных разговорах, хоть в письменных словопрениях.
В брежневские времена отдали приказ развернуть гнусную кампанию с обсуждениями-размышлениями насчет вешенского авторства. Было то, что было  -  не в явь явленная усмешка Хозяина, когда трудно понять, что в действительно-       сти происходит и как, перемывая станичному литератору косточки, их вновь и вновь ломают.
Приключилось то самое  -  посмеивались в рукав. По сути ржали (сейчас такое позволяют себе «путейцы»)  над гениальным советским писателем, над талантом простого    человека и в целом над народом, пошедшим по социалистическому направлению общественного развития.
Кому как, а мне в голову потихоньку стали укладываться те приметы бытия, с помощью которых русской земли Хозяин дирижировал оркестром верноподданных лизоблюдов. И тем быстрее укладка совершалась, чем сильнее вытанцовывала вся чертова свистопляска со свободами.
После Брежнева кто над нами возвысился в почете высшей государственной деятельности?
Не секрет, что это был Андропов. Любимец, как говорят нынешние средства массовой информации, всей художественной интеллигенции застойного периода. Опора певцов прогрессивного типа, не дураков скульптуров, ушлых литераторов и прочая, прочая…       
Мне ведь тоже давали доверительные советы насчет того, как опираться на высоколобого деятеля, отлично, дескать, понимающего интересы народа. Но я знал: словам записных властолюбцев лучше не доверять. Попахивают их ре-            чи скрытым сталинизмом.
Выходило, что подсказывают мне шибчей кланяться  будущему гениальному вождю всех времен. Чувствовалось возрождение самовластного духа. Того самого, где личность  превозносится до небес  и  соответственно ставится превыше общественных интересов.
Не оставалось ничего иного, как по-прежнему приглядываться к хитросплетениям властолюбцев. В том числе и  тех  пронырливых  особ, с которыми был уже знаком и  которые  иезуитски  подмяли под  себя СМИ.
Выплясывают с прежней силой журналы и газеты, а я опять кое-чего не в силах уразуметь касательно «Тихого Дона» и художнического романного предвещания.
Ну ведь нет никаких препонов «обсужденческим размышлениям» и лезет дуром  свобода  посмеяться  над  глупством  Мишки  -   вешенского парнишки!
Движение умников от политических провокаций набирало силу. Там и Горбачев вложил толику гласности в ту же  самую свободу, где вали Ванёк семь верст до небес. Все равно не дойти ходоку никуда. Окромя той помойки с нищебродством, приготовленной заранее Хозяином: кормитесь, как прежде кормились! ишь, какие они,  понимаешь  ли,  Пушкины-Лермонтовы!  вот я  вам!
Читаю новое и новое о станичном словотворце, не удосужившемся окончить Литературный институт.  Вижу  -    торжествует наглая ржачка.
Если мне, бывшему простому газетчику, сей подтекст ясен, что за радость мастерам от идеологии в этом шабаше? По Шолохову маршируют вдоль именно что напористым перемывахом.               
Нет поисков истины, есть праздник костоломья,  усмешливо-аристократического издевательства над культурой общества, где исключительно глубоки народно-демократические корни.
Если «Тихий Дон» смог  - в неизбывной боли от череды смертей  - предвещать после Гражданской войны  кровопролитную Великую Отечественную,     то…не иначе, в годы вдруг обнаружившегося в стране президентского института  страницы эпопеи наполнились новым предвещанием.
Когда  «путейцы»  словоблудно возопят:  как нынче хорошо! нет  свежей    народной кровушки на полях и в горах, нет череды несчастий,   -  не верьте крикунам.
А коли станут витийствовать:  всё будет хорошо! всем живется год от года лучше,  -  учтите, что нам подсовывают самодержавно - «олимпийскую» ржачку,  и  мы  нескончаемые  дураки-русаки по распорядку прежнего царско-поповского бытия. 
Эти хиханьки да хаханьки над Шолоховым и его гениальным романом, все эти скрытые издевательства, что тянулись   не одно десятилетие, не смыть вам, господа, всей «вашей  черной  кровью».
Не поможет вам самодержавное мастерство имперского Олимпа. Страдающий народ останется с Пушкиным, Лермонтовым, Шолоховым, а ваше тайное Величие  будет  осуждено. По  Лермонтовскому  завету.  Надменные  потомки самодержца Николая 1, а хоть и  самовластного гения Иосифа, получите вы, обязательно получите народное возмездие.
«Свой в доску Горбачев»,  как теперь ясно видно,  открыл ворота новым бедам. Если в начале его «царствования»  роман лишь предвещал общественный катаклизм, вскоре беда стала вырисовываться с грубой весомостью.  Набрали силу кровавые националистические столкновения в добавление к бандитским переделам собственности.
Пристальней посмотрите,  что  творится  вокруг,  и  душа ваша  «уязвлена  станет».
Нельзя не заметить и порушенные судьбы людей,  и развал промышленности. И кладбищенское  «благоденствие» с ростом могильных захоронений. И свертывание обширного сельского хозяйства. И упадок культуры с ее народно-демократическими истоками.
Сам Земной шар катится в параксизм  близкого самоуничтожения, поскольку во многих странах  развиваются проблемы,  прямо противоположные сбережению мира на планете и поддержанию экологического равновесия.
И что мы слышим в России от властных самодуров? Бесконечное: всё будет хорошо! 
После каждого общественного потрясения  по всем средствам массовой информации тиражируется сие заклинание, предназначенное для недоумков, не имеющих желания видеть то дефолт с массовыми обнищаниями, то фондовый финансовый кризис с массовым опять-таки  обнищанием, то  грозовые климатические коловращения с  огромными наводнениями и  жуткими пожарами.
Путин,  гений великого Соча,  в противовес опасным тенденциям радуется  глобальному потеплению  -  оно якобы выгодно России.  Олимпиаду в городе Сочи  мы увидим,  но кто нам не позволит увидеть череду последующих огромных наводнений  и, значит,  тот библейский  потоп,  что  может случится  уже в двадцать первом веке?
Помешают ли ему россияне, если гений великого Соча публично радуется уменьшению ледовитости Севера  и свободным мореплаваниям в полярных широтах?
Процесс демократических реформ  -  он скорее декларируется,  чем развивается.  О нем идет пустая болтовня на фоне трагедии широких народных масс, а вот процесс  исчезновения полярных шапок Земного шара набирает силу.  И никакие заклинания  «гениев путейщины» не убеждают людей в том, что будущее страны прекрасно.
Где будет славный город Сочи?  С ним «всё будет хорошо» ?  Или он  окажется под водой, как все приморские города Земли?
Господам российским сие  положение вещей  «до лампочки», поскольку общественного  богатства  на  их  век  хватит.  Лозунг «путейщины»   с самого начала обрушения  социализма  остается без изменений:  хапайте сколько можете и благоденствуйте!
Нет,  но  какие  же  мы  дураки,  если  взялись  послушно  внимать  преступным  призывам  безответственных  политиков!
Смотрит по сторонам бывший  газетчик   с  «уязвленной душой».  И до чего же горько видеть длящийся праздник тех   денежных мешков,  что получили  жирную  мзду  от  тайной власти, от  царско-поповского   мстительного  победительства!
В центральной газете он  -  выпертый не в явную явь, однако достаточно наглядно  -  уже не служит.
После ухода  из СМИ, конечно, сотрудничал с некоторыми органами печати,  иногда  публиковал  в журналах очерки,  рассказы, занимался рецензированием самотека в издательствах.
Семья  тоже давала поддержку, благо в ней никто не увлекался алкогольными возлияниями. Выпивка, даже назло наглому  административному произволу, не приветствовалась.  Все  работали там, где было дозволено зарабатывать на кусок хлеба.
Естественно я интересовался информацией, что появлялась в «свободных» СМИ.  Прозревал не вот тебе мгновенно. Странные общественные поползновения, уверен, не одного меня ставили в тупик. Поскольку от большинства людей скрыта ведь причинно-следственная взаимосвязь событий,  происходящих по воле  самодержавного  кремлевского Олимпа.
Такую обнаружил тенденцию: гласность дала возможность  ряду изданий подробно освещать деятельность вождей сталинского периода. Я имею в виду те года, когда предначертания Великого человека исполнялись беззастенчиво, грубо, тогда как в наши дни кровавые деяния исполняются с застенчивой сокрытостью.
Не власти  в них, дескать,  виноваты  -  разгул экстремизма живет и крепнет по причинам иным. Однако так ли это на самом деле? Конечно, нет. Имеются определенные предпосылки, спускаемые низам с вершин самовластных структур.
Все деяния  властей облекаются, словно конфетка, в распрекрасный  поочередно фантик.
При сем от красивой политической метаморфозы не перестают они быть менее преступными. И тайного самодержавия не убавилось в кровавой последовательности  наших несчастий.
Свежими  разоблачительными публикациями не все оценивалось, если иметь в виду исторический ракурс, однозначно. Интересного же обнаруживалось много, и, например, сведения биографического характера выскакивали,  как из пушки.
То Шолохову ставят в вину очередные невнятные факты. То начинаются внезапно разговоры о том, как сходили в могилы друзья революционера Кобы, его родственники, многочисленные родственники родственников. То ни с того ни с               сего принимаются ворошить грязное белье Лаврентия Берии, поминают заслуженного чекиста и так, и сяк,  явно желая  обелить  Джугашвили, гения всех времен и народов. Потому как только характер у «бедного Сосо» был заполошный, а вообще-то кремлевский  хозяин  был, дескать,  «своим в доску».
Касательно вешенского малообразованного Мишки-парнишки я к тем дням уже сообразил кое-что. В его судьбе хоперское бегство было делом обеспеченным, очень неслучайным, здесь просматривалась тайная многозначность неведомой силы.
Если же взглянуть пристальней в сторону прежней советской общественности, она действительно была малограмотна в азбуке охранительно-жандармской науки, мало знала о  великих достижениях маршала Берии.
Его карьера удивительна. Он так  успешно защищал завоевания Октября, что будучи провинциальным чекистом смог  при всех чистках накрепко осесть в Москве.
Долгое время, даже после его схода с политической арены, торжествовала некая снисходительность к  биографии всесильного министра,  и факты его жизни вряд ли кому  были   понятны до конца.
Официальная точка зрения существовала,  однако она как была так и осталась недостаточно разъясненной.
Сейчас Лаврентий нам кто? И неистовая Медея, убившая своих детей. И упористый  -  хоть в мореплавательном смысле, хоть в предпринимательски деловом  -  Ясон.   И лживый Янус,  хитрое мастерство которого просматривается в демократической «путейщине».   
Кому как, а  по мне  если  -  он лицедействует неотступно, его намерения осуществляются. С высоты занозисто-кремлевской своей карьеры сверлит  российских недоумков очкастым взором, грозит всем маленьким людишкам, не сподобившимся взобраться на Олимп. Грозит им  «путейскими» костоломными  карами за непослушание.
Спору нет, не чета он нам  -   поднялся на высокую  гору. Когда-то взял и написал не шибко заслуженный чекист великому вождю цидульку: соглашаюсь выполнять особо доверительную работу. Дайте лишь возможность потрудиться,  он  постарается  за  милу  душу,  исполнит предначертания Великого человека.
А кто ему посоветовал  -  припомните последующую судьбу чекиста  -  обозначиться  перед  генсеком?
Ему, который не так давно имел некие связи с иностранной разведкой, проворачивал весьма подозрительные делишки, ему-то зачем лезть было в государственные  высокие   сферы?
Он что, напрочь не понимал, с каким грязным, пакостным грузом пойдет вверх? И  -  что может произойти со всеми его товарищами в дальнейшем, лишь только попадет впросак, допустит неверный шаг и получит на свой счет подозрения по архиполной  программе? А  ведь получилось именно так: свершилась государственная опала и мало кто из подчиненных  всемерно сильного человека, тайных  дел  маршала,  оказался  в чести по прошествии годов.
Кто-то очень умный обеспечил беспринципному карьеристу поддержку, дал карт-бланш на занозистый жизненный  успех, если была у Лаврентия неуверенность, и  подбодрил: дуй  горой  к  Сталину! дуй  смелей!
О непростых сынах гор мы еще поговорим.
А теперь вспомните  методу эту: дуй горой, станичник Шолохов, к Сталину в Москву!  Через высокие холмы Приволжской возвышенности тебе и партийцу Луговому лежит  неизбежная  дорога!
У вас  -   вопрос. Обязательно приключится он, потому что сия параллель вроде бы нелогична.
О каких вершинах толкует автор очерка? Пусть побережет свои эмоции.                Не стоит уводить читателей в область неконтролируемых своих чувств и подсовывать,  как  выражался  недавний  генсек,  «жареные  факты».
Что касается политических умников, они в конце концов обнаружили нелояльность по отношению к народу и дурно пахнущую всеядность. Ухмыляющиеся они очковтиратели   ныне, а мы возле них пропащие людишки.
Всё же не хочется мне соглашаться с собственным предположением о нелогичности параллели. Если генсеки вольны самодержавно шутействовать на Олимпе, то простакам, коли пришла блажь призадуматься, «жареные факты» действительно ни к чему.
Поэтому спешу доложить: старательно держу свои чувства под контролем.
Просто обращаю ваше внимание на те купола и  бугры Приволжской возвышенности, что были в бегстве донского литератора, в хоперском его нищебродстве,  где  подоплека  преступна  без  всяких  шуток.
Контролируя  чувства и  ход рассуждений, позволяет  себе автор - сверх всякой логики  -  изо всех сил сомневаться   в доводах  своего разума. Для пущей достоверности оно   будет  верней,  когда  сам  себя  основательно  помытаришь.
«Дуй горой»! Откуда взялось, когда появилось странное выражение? В филологические изыски вдаваться, наверное,   не стоит, а заметить некую схожесть фактографии в приметах стремительного «вхождения» к Сталину в кабинет, не помешает.
Об этой методе чекистам способней судить. У них есть такая закалка, чтоб хоть при социалисте Джугашвили, хоть при демократе Путине вправлять мозги простакам, ломать им кости, гноить заживо.
Спецслужбы и в филологии далеко не девственники со времен Николая 1. Умеют приправлять русскую речь ухмылками. Знают в сим деле самодержавный толк.
Все мы сегодня ведаем, на какие подвиги способны тайных дел мастера. Однако не обвинить меня в том, что тороплюсь предъявить вешенским чекистам обвинение в  явном предательстве. В злом умысле, направленном против интересов народа  в  целом.
Полно, какой вопрос  -  именно они сфабриковали фальшивку!   Но во-первых, им было дано соответствующее указание. Об этом можно судить по масштабу Сталинской над ними расправы. А во-вторых,  не очень-то они стремились направить возмутителя спокойствия в сторону Усть-Бузулукской станицы. И потом  -  прямиком в Москву, либо -  не прямиком, а по многозначительным буграм Приволжской возвышенности, через хутор красных казаков, вдоль высокого берега  местной речушки.
В ретивости вешенских гонителей, нет, не сомневаюсь.
Вот только…если не вижу несомненного организатора событий, закрученных вокруг Мишки-парнишки, то и задаюсь вопросом. Дуй горой  -  мои всё же слова.  Хоть не противоречат они подоплеке шутейства над народным писателем,    стоит ли их приписывать неведомой тайной силе, волшебнику-надсмотрщику?
Эти купола, бугры, горы, да… были они, сопровождали Шолохова вдоль дороги в Филоново, здесь сомнения нет. Однако очень просто у меня получится: ве-                рьте, дорогие читатели, что автор очерка прав на все сто касательно филологии.
Поэтому обращаю свой взор в сторону  Лаврентия  - «сына гор».   
Постараюсь иметь в виду, что его карьера была делом обеспеченным. Очень неслучайным  -  как бегство Шолохова в Москву не через Миллерово, а через Филоново.
Запомню: в своем письме он упирал на личную преданность Иосифу Джугашвили, но уж никак не на верное служение заветам  Владимира Ульянова.
Воспользуюсь теми публикациями в СМИ, где говорилось о темных местах в биографии  государственного деятеля  Берии.
Не дано мне забыть о той оценке, которую в итоге получил Лаврентий Павлович от родного Центрального Комитета коммунистической партии Советского Союза.
Кому не ясно: налицо гора критических разоблачений, имеющих прямое отношение  к  неординарной  деятельности  заслуженного чекиста?
Согласимся, что горы на пути Шолохова из Вешенской в Филоново существовали весьма наглядно. Тогда Берия  здесь нисколько не лишний, он как раз очень при чем, этот сын гор с занозистой карьерой.
Можно в этом убедиться, если внимательней приглядеться к личности чекистского маршала. Будущий государственный деятель,  он ведь нам глядится  кем? В сущности   воспитанником  Сосо Джугашвили, что обосновался   в Кремле. 
И не иначе,  это ласковое  кремлевское дитя сосало двух маток. 
«Мохнатая рука»  Хозяина  земли  русской  также  вела  в  Москву  Лаврентия,  мимоходом не приминув дать подзатыльник гению русского народа в лице вешенского Мишки-парнишки. Потому как  лишь тот будет  бесспорным талантом, кого поддерживает    Хозяин.
Биография Лаврентия, который вскоре после письма к  Сталину стал несравненным  Лаврентием  Павловичем, дает нам право предположить: в чекистском мастерстве он с первых шагов оказался далеко не профаном, умел проворачивать дела. Была у него неплохая подготовка в азбуке жандармско-сыскной науки.
А  коли  есть  квалифицированная  «мохнатая»  подмога, почему не завернуть в Олимпийское стойло сталинистов?
Мои филологические сомнения начали постепенно отступать,  стали крепнуть подозрения: область, заставившая вешенских карателей сотворить фальшивку, могла иметь соответствующий  совет не обязательно от знающего человека  из  Москвы. Область  имела  возможность  получить  кавказский  совет.
Намек  от  будущего  большого  деятеля Кремлевского круга?
Беспроигрышный вариант  -  опереться областным властолюбцам  на Величину.  Почему им не заметить  шибко «растущего» земляка Сталинского? Тем более, что он под боком и своей неординарной карьерой притягивает их,   как магнитом?
Не стоит забывать: прежде, чем стать маршалом спецслужб, Лаврентий Павлович прошел солидную школу партийной работы. Да уж, никакой он не губошлеп, чтобы недооценивать силу партийного влияния и на НКВД, и на тех же областных деятелей из донской столицы, которым не по нраву пришелся вешенский литератор.
На ниве партийной работы этот суетившийся перед Сталиным чекист отличился заметно. Ведь получил не вот вам ординарную должность, а стал первым человеком в Грузии
Прошло некоторое время - в республике, на родине  гениального Джугашвили, занял пост высочайший. Уж, наверное, проявил себя непоколебимым партийцем, до конца преданным коммунистическим идеям.
Большой он все-таки человек. Как не оглянуться  донским  властолюбцам на доверенное лицо, на верного товарища кремлевского вождя? На того, кто имел политический вес куда более солидный, чем сталинский друг, романист из Вешенской? 
Резоны, о которых толкую, не вот вам простые, но они бесспорны, когда понимаешь: в делах Лаврентия Павловича  было не все чисто задолго до того, как прозвучала критика в его адрес, и нам неплохо это понять.
Итак,  уясним   себе, что спец тайных операций и облеченный властью пар-                тиец Берия  знал в доскональности, как соединить деятельность ГПУ /НКВД  с функционированием  партийных  органов  разного  масштаба.
У читателей возникнет последовательно логичное домысливание: знает тогда, когда уже сидит в высоком тбилисском кабинете?  Естественно. Но и другое не лишено смысла  -  знал задолго до того.
Учитель у Великого человека Лаврентия из неглупых был:  не в явную явь хозяйствующий  волшебник-надсмотрщик поделился своим умением  с сыном гор, когда посоветовал двинуть к Сталину.
И тогда выходит, что  именно такой человек, как Берия, мог тайным образом объединить события в литераторской столице Дона. В одно целое. В операцию, направленную против  станичника Мишки,  против советского народа. Против  той   же  проклятой  Москвы, из которой  должна была  спастись лишь одна Маргарита, и  со временем  недаром  хозяйствующая  «путейщина»  подняла на щит гения Булгакова,  в  писаниях которого  лишь  ржачки  много, а  гениальности… только Гоголю посмеяться над  мертвой душой борзописца.
Что ж,  умную в историческом ракурсе и одновременно подлую  вешенскую операцию принялись раскручивать.
Для ее осуществления надо было постараться таким образом, чтобы чекисты получили свой наказ  и  нанесли удар по Шолохову. А местному районному руководству /в лице хотя бы Лугового/ партийно можно и намекнуть – в случае чего не суйся в Миллерово.
Понятно, что оба поля деятельности Лаврентию Павловичу очень хорошо знакомы. Уж кому-кому, но подставить  под удар  и область, и район ему не составит никакого труда.  Намекнет  верный товарищ великого  Джугашвили  так, что забегаешь, как борзая.
При этом одни станут мечтать о московской карьере,  другие начнут спасать жизнь.
Что в итоге будет сотворено?   Как раз то самое непонятное НЕЧТО, которое погонит писателя в бывший Усть-Хоперский округ Войска Донского  и подарит возможность Хозяину земли русской впредь вволю смеяться хоть над Мишкой-парнишкой, хоть  и   над   всей  нищебродской  дуростью страны.
Пусть себе катит маратель бумаги в Москву, ведь главное  -  дать шанс Хозя-ину русской земли.  Пусть набирает мощь. Какую?  А такую, чтобы  в апокалиптическом упоении  развернуться попривольней, охватить масштаб государства, позволившему себе осуществлять мечты вольнолюбцев.
Шли,  шли  они,  эти  до  неистовости  упористые дела.  Катился  громадный - до заоблачности!  - снежный  ком  преступлений.
Над  социалистической  законностью  творилась   неискоренимая  насмешка.
Кто не ведает,  как завершились дни  блистательного Лаврентия  Павловича?
Вот вроде бы и заслуг у него перед Союзом Советов неподъемный для обычного человека воз  -  во всяческих  министрах ходил, маршальские звезды носил на погонах.  Была у него даже надежда  -  и достаточно солидная  -  на    пост генсека.  Однако не  миновала  «высокопроходимого»  деятеля  громкая  опала.
Сошел на нет Берия со товарищи,  со всеми этими беспрекословными подчиненными  по специальным операциям. Небось, спохватились некоторые: слишком доверчивыми оказались по отношению к начальству, когда  закрывали    глаза на ведомственные прегрешения.
Наверняка вы согласитесь с теми членами ЦК КПСС, которые увидели в интригах Большого Человека, в коварном карьеризме, в наступательном авантюризме явную нелояльность.
Контакты  /большинством в партии неоднозначно воспринимаемые/ с иностранными спецслужбами дали основание насторожиться. А потом и определить их  как  серьезную  опасность  для  государства.
Оповестили нас, людей советских, об этом. Можно было  бы по прошествии годов и успокоиться. Но очень и очень  много по сию пору тех, кого не оставляет беспокойство.
Их   что  тревожит?  Тенденции  в  общественной  жизни.
Когда политики говорят одно, а происходит нечто иное…   Нет, надо все-таки задуматься: что за Хозяин чистит нас, простаков, и чистит, нисколько  не  уставая  из  года  в  в  год?
В моем представлении складывается картина такая: укрупняется злобная в своей карательности ситуация. Опасность, наверное,  стоит определить как прежнее тайно-самодержавное,  неискорененно  усмешливое  Нечто. Усиливающееся наперекор нашим стараниям и мечтам о лучшей народной доле, не исчезающее в череде  уходящих  веков.
Подозрительность  меня  мучает  или  что,  судите  сами.
Ничего особенного, ничего сумасшедшего я вам вроде бы не поведал  -  пытался придерживаться неоспоримых фактов и строгой логики. Нет ничего исключительного, кроме того, что  Берия  -  не лишено вероятности  - координатор многозначных и по сути однонаправленных действий в литераторской    столице  Дона.
Как обещал, еще и еще раз иду хоперской сторонкой,  пытаясь заметить в своих  умопостроениях  прореху.
И потому…очень прошу: продолжайте озадачиваться,   дайте волю скепсису. Возражайте  -  здешние  холмы  не  приспосабливай  автор  очерка  к  своей  логике!
Извините,   возьму  и  погожу  с  удобными  приспособлениями.  Не стану  препятствовать,  если кое-кто выразится покрепче: нечего тебе тут восклицать  - дуй  горой!  Лишние  эти  эмоции,  не  нужны  они,  поскольку  уводят  всех в  фантазийные  глубины  словотворчества. 
Я вас поддержу охотно. Можно, конечно, обойтись без филологических изысков, без литераторского накала. Не помешает для предлагаемого материала,  где слишком много сурового драматизма. И  -  даже лучше для доказательной фактологии. 
Согласен, историю читателю странную рассказываю, поскольку вырисовывается многоступенчатая комбинация.  Николай 2, чудотворным образом являя нам несгибаемого Хозяина земли русской, продвинул /с помощью иностранных спецслужб/  в советское правительство Лаврентия. Тот, как только начал превращаться в Лаврентия Павловича, как только  стал подниматься по карьерной лестнице, принялся исподтишка разрушать всё, что созидал народ. Работая на советскую власть, закладывал мины, которые должны были обязательно взорваться.
Он так старался для народа-простака и дурацкого Цека  /ЦК КПСС/, что грянула Великая Отечественная война и сгинули десятки миллионов людей. Предвещал ведь «Тихий Дон»  неисчислимые беды, а хоперский случай  с многозначительным исходом вешенцев к Сталину через огромные бугры междуречья, разве что иное показал?
Ой, захлестывают меня эмоции! Не иначе, обрушивал Берия страну под знаком  хоперского  нищебродства.
Несчастья, столь современные Иосифу Джугашвили и, к сожалению,  современные  началу двадцать первого столетия, они вполне  приложимы к  российским  дням, где  налицо  упадок  народной  экономики  и  культуры.
Страницы Шолоховского романа полнятся людской кровушкой, и нет теперь другого нам выхода  -  как впредь печалиться. Молиться, прося у небожителей вспомоществования, и покорно печалиться. Сиятельные олимпийцы, мы ваши рабы, не  велите положить нам животы    на  алтарь  вашей  бесконечной  алчной  потребе!
Вы, дорогие читатели, не желаете положить животы?  Напротив - желаете процветать в вечно неутоленных потребностях?  Не по Сеньке шапка! На то мы и дураки, чтобы гнаться в нескончаемой погоне за умниками, которые постараются как раз свое получить из весьма ограниченной кошелки капиталистической  экономики.
Потреба «олимпийская» станет расти куда быстрее объемов производства  -  по своему природному закону вечной неутоленности она примется грабить простаков   пуще  прежнего.
Нам не дано ведать тайной глубины олимпийских потребностей. Когда кремлевские  спортсмены, гении великого Соча  и иже с ними,  начинают толковать о своих доходах, то нисколько им  не верю. Их преференции в особых валютах   -   там, где льется  из века в  век народная кровушка, а она  все-таки не водица, чтоб нам закрывать  глаза  на  олимпийские  потребности  костоломов.   
Закономерно это наше нищебродство, вот в чем усматриваю пагубу нынешних дней.  Вижу  ее  и  не  удивляюсь,  когда в  культуре, экономике, поли- тике  провал  идет  за  провалом,  сопровождаемые  страстными  воплями:  всё 
будет  хорошо!
Думаю,  вы не желаете погибели своему народу.
Надеюсь, вам противно лицемерие  Кремля,  где  со  времен  Сталина  засели  гении-олимпийцы, которым  обязаны  молиться  простаки, ныне  усердно бьющие поклоны  вдобавок еще и  господу-богу.
Да,  случилось  такое,  что  когда-то  Лаврентия  Павловича  попросили  выйти   вон.  Но  получилось  ведь  так,  что  наших  скорбей  нисколько  не  убыло.
Не переставать нам печалиться. Осталось лишь молиться.
Вы, дорогие читатели, не желаете поверить в подобную  -  до гробовой доски  -  перспективу? Разумеется,  нет,  и автор повествования тоже не хочет  этого.  Однако не усмотреть  пока  что  достойной альтернативы карьерным проискам Лаврентия  Павловича,  почему-то  оказавшегося  нерушимым  победителем.
Вам не очень желается видеть его в ореоле Великого героя?
Да и я тоже нисколько не поклонник  чекиста с  посторонней, вспомогательно «мохнатой» рукой. Уж настолько   мне сие  - насчет нашего с вами нищебродства  -  обнаружившееся самодержавное всезнайство противно, что смотрю во все глаза                на  Приволжскую  возвышенность.
Опять иду от умирающего хутора к станице Усть-Бузулукская. В мыслях своих меряю километры хоперских луговин. Дотошно промеряю шагами займища с их большими и  малыми бочагами.
Стараюсь припомнить, как тут, в чародейной пойме, проживали казаки, куда она  их  вела,  небогатая    жизнь-жестянка.
Если сын гор организовал знаменательное бегство в «горах» междуречья, то  где  здесь  новые  намеки …
Ничего в  яви  неявного  приметить  всё  же  не  могу.
Однако что  за  странная  гора,  тамошняя  Усть-Бузулукская  верхотура!
    При бегстве закадычных  друзей  тут  не было телевизионной вышки. Появилась она много позже. И как раз много лет после того, как Берия хозяйничал  в  Тбилиси,  встала   примечательная  телевышка  на  другой  вершине. Я  имею  в  виду  знаменитую  Мтацминду.
К  слову  сказать,  тбилисская  гора  поразительна  красива.
Не прибавить и не убавить  -  горожане любят ее непритворно. Поскольку не восхищаться ею нельзя.  Они с удовольствием лицезреют вершину именно что ежедневно, если, конечно, позволяет погода. Даже построили фуникулер, чтобы свободно подниматься наверх и обозревать прекрасные виды открывающихся окрестностей.
Коли не сомневаетесь в тайной власти Лаврентия над междуречьем Приволжской возвышенности, то понимаете: без Усть-Бузулукской верхотуры нет хоперских бугров.  И  тогда  эти  варианты  бегства  из  Вешенской,  о  чем  уже шла речь   ранее,  -  одна и та же  «горная» дорога для Мишки-парнишки и его партийного  руководителя.
Значит,  два  направления в разрезе  чекистско-бериевского предприятия  равноценны? 
Кажется, без громадного Усть-Бузулукского бугра нет в речной пойме и разнообразных куполовидных поднятий, и застарелого хоперского нищебродства.  Как  нет искомого  -  тайного, объединяющего все ниточки, управления  донской экзекуцией.
Если  поняли,  незамедлительно явится вам откровение. Укрепится непреложное осознание: гора над рекой небогатых казаков  -  знак всесильного Кавказа. Символ подавления свободолюбивых устремлений.  Изничтожения тех народных мечтаний, к коим была извечно склонна казачья вольница и кои  новое социалистическое общество старалось воплотить в жизнь весь двадцатый век.
И в таком случае более значительная по размерам Мтацминда  -  тоже кавказский знак. Этакий многозначительно-указующий перст, который, хоть Лаврентия Павловича уже нет в живых, направляет течение российских неутомимых бед. 
Не  в  явную  явь  являет  нам  бывший  тбилисский  хозяин  карающую власть  Хозяина  земли  русской.
Однако  управляет  она,  прекрасная  Мтацминда,  каким  всё  же  образом?


*      *      *   
 
Мне, признаюсь, не хватало,  чтобы распознать хозяйское умельство, уровень многовластного личностного управления,  чего не хватало?   - лукавых подвигов великого маэстро.
Земли русской Хозяин, отправив Берию на тайные подвиги, свою фигуру затушевал,  если  можно  так  выразиться.
Но фигура-то вполне активная и поныне, когда в Тбилиси только гора осталась,  а  самого  Лаврентия …
Ох, уж это мастерство, явленное нам  хитрыми улыбочками российского царя, столь умно опустившего Пушкина в могилу. Ишь, как оно обозначено в веках! До чего живучее оказалось.
Неумолимый  ход  истории  ему  ни  по  чем.  Процветает  оно,  и  вся недолга!
Донская порка, препожалованная Шолохову, сие мудрейшее битье, при всей своей отдаленности от 18 века  -  всё то  же коварное умельство Хозяина.  Плывет оно по волнам лет  на манер непотопляемого корабля. От Иосифа Джугашвили до Леонида Брежнева, столь долго возглавлявшего социалистическое государство, все прошедшие годы и много позже  измывались, без конца издевались  над народным талантом невозбранно.
Очень пристальная была опека.  Если разобраться,  она была писателю увесистыми  пинками  при  жизни и даже после смерти,  которая упокоила его напрочь  в  родной  донской земле  и  не спасла  однако же от последующих насмешек.
Не мешает уясниить себе, в чем секрет живучести, непотопляемости этого корабля, наполненного хитрым умельством выше бортов. Преодолевая многомильные моря истории,  судно идет заданным курсом,  приуготовленным не декабристами,  не  революционной российской демократией, а  мстительным  Хозяином  земли  русской.
Если нам столь усердно даруют несчастья и не позволяют даже в словотворчестве прикоснуться к тайнам царственного самовластья, то почему не вернуться к урокам Октябрьской революции?
Мир хижинам, война Олимпу!
Народ имеет право «за ушко да на солнышко» вытащить   подлые приемчики кремлевских олимпийцев.
Имя их победительному секрету, говоря языком компьютерщиков, системность. Проще говоря, начинает властитель действовать и сразу подключает дружка за дружкой   факторы «опускания». Они идут в железной последователь-ности,  призванной  подавить  инакомыслие,  свободолюбие  - всё, что не приемлемо для воли очередного самодержца.
При этом сохраняется та многозначность событийных  смыслов, которая придворным лизоблюдам, да и всем непосвященным вообще, являет  лишь одну  простую картину.  В  то  время,  как  для  Хозяина  вырисовывается  другая,  хитрая, и  он ею преспокойно управляет, пододвигая опального к краю могилы.    Настоящий  наш  правитель -  этакий бедный Гамлет-Йорик! Он еще может и порассуждать над превратностями бытия. Возьмет и по-актерски потом прольет  слезу,  помятуя  талант,  почивший  до  сокрушительности  внезапно.
К примеру, царская власть если  не  порыдала  над  судьбой  Пушкина,  истинно великого национального поэта, она ведь впоследствии признала его творчество ценным.  Весомым  для  российской   культуры.
Лукавства своего при том не утеряла.
Однако вернемся к секретной мудрости самодержавия. Тайны поочередных вершителей народной судьбы достойны того, чтобы нам с вами сдернуть  маски  с  благообразных   гениев  Олимпа,  титанов прошлого  и  нынешнего  времени.
Нестихающее лукавство позволяет им быть божественными героями, победителями битв, не в явь явленных. Не стоит заблуждаться насчет их идеологических мотивов.
Есть у них партийные корочки или таковые отсутствуют, но величие и вседозволенность кружат головы кремлевским чинам.               
Они уж никак не могут отказать себе в удовольствии пребывать хоть чемпионами открыто соревновательных процессов,  хоть самодержавно сокрытыми творцами жизни и смерти. Короче говоря   -  всего, что случается на бедующей  в веках,  многострадальной  нашей  Родине.
Поскольку политические гении могут позволить себе игры заглазные, невидимые для простаков, «олимпийцы» смело пускаются в свои кровавые предприятия. Как тот же Николай 1, что похвастался победой над замечательным по этом, несравненным талантом, равном которому в России не   было раньше.
Ведь не постеснялся  российский повелитель -  похихикал над слабоумием литераторов, всяких там рифмоплетов и повествователей вроде словотворца Пушкина. Земли русской Хозяин  -  он же и властитель русского   слова  - выбрал себе игру архисложную. И одержал неуклонную победу, похоронив умнеющего наперед  просто  умного.    Разве не молодец?!
Вот оно, еще одно правило Хозяина. Он играет там, где у противника  есть признанные  знаменитыми  -  с искрой  божьей  -  достижения.
Потому он и всем молодцам  -  указующий перст,  что сей  перст титанически «умнеющий».  Станете  сомневаться?
Величие многовластного человека проявляется не только  тогда, когда храбро  вступает  в  соревнование  на  поле  противника  и  непременно  выигрывает.
В самом деле, что он в явную кажет всем простакам страны?
Они обязаны увидеть мрачный оскал повелительных зубов. Услышать могучий рык хищника. Учуять кровавый запах властительных зверей. Испытать на своей шкуре «олимпийский» закон мести. И  -  как полагается дуракам  -  уразуметь  при этом далеко не всё.
Итак, что я увидел  у  самодержцев  прошлых  и  нынешних?
Несомненную системность организованных событий. Многозначность соревновательных процессов.  И  -  радостные чемпионские подпрыгивания на поле противника.  И  врагу  -  всегдашнюю  кровавую  месть.
Каждый из нас имеет свою причину порицать судьбу.   Но  -   думаем  при  сем  -  уж эти роковые случайности!   Что взять с неподдающегося увещеваниям фатума?!
Нет,  подождите.  Насчет    отсутствия  логики  в   случайных событиях  соглашаться не спешите.
Кто-то не распознает причину зигзага в своем жизненном пути. Но ведь кто-то вдруг возьмет и озаботится догадками.  Получится  что?  Выйдет  то  самое  -  неодназначность  объявится  и  в  частных  ваших  обстоятельствах,  и  в  больших  российских  фатумах.
Конечно, торжество публичного словоизвержения, верноподданное лизоблюдство под управлением вершинного властителя   -  это размышляющему  о судьбе  народа  всегда  никакой  не  подарок.
Шевеление мозгами по большому счету… оно сопряжено у нас в стране с глубоким переживательным процессом, тут недалеко до пинков, которыми станут тебя угощать от всей души. Благо, что на  этом деле можно лизоблюдам заработать куда как неплохо.
Непреложно остается у вас вопрос. Насколько «истинно-умнеющее»  мастерство отличилось в Вешенской истории, до каких вершин мудрости там оно дошло,  если Шолохова  -  помытарив!  -  оставили в живых?
Немаловажно хотя бы то, что его на время оторвали от сочинительства. Пусть другие отличаются на ниве литературного труда, верноподданные, свои по всем  канонам  законопослушники! 
Погоняли словотворца по горам Приволжской возвышенности, попортили ему нервишки, и сие  -  согласитесь!  -  тоже укладывается в прейскурант самодержавных достижений. Как хорошо, что коммунисты вскоре после победы Октябрьской революции начали точить ножи на глупого Мишку-парнишку! На  всю  жизнь  запомнит,  дуролом,  что  за  друзья  у  него.  Незачем  было  тут словотворить без   самодержавно-божеского благословления!
Мудрость  вешателей  -   и тех, кто загнал  верхушку декабристов в  петлю,  и  тех,  кто  на сибирских каторгах  торжествовал  над  социалистами  -  праздновала  тайные  победы   во  времена  Джугашвили  тако же.  Да,  писателя оставили в живых вместе со Сталинским режимом.
Однако иезуитское наслаждение  -  сотворить нищебродство в частности малое и в масштабах страны  большое - обязательно воспоследует во всем блеске. Как раз именно  здесь  самая  трудная  работа  для  Хозяина  земли  русской,  и   он  ее непременно доделает  до  полного,  то  есть  до   апокалиптического  мстительного   «несчастного»  случая.
Разве  произойдет  нечто  нелогичное?
Гляньте на молодцов-«путейцев».  Они еще не до конца  свершили задуманное Хозяином?  Так ведь постараются  гении великого  Соча.  Свою долю в самодержавно-божеское предприятие внесут. Им, небось, велено  оставить на закуску кое-что для  торжества  новых олимпийцев. Во всяком случае, наблюдается  в  Кремле  всё та же  «умнеющая  на  диво»   тенденция.
А «Тихий Дон»,   что ж… рассказывал со времен Вешенской экзекуции свое. Он предвещал советским людям их ближайшую судьбу. И судьбинушку их дальнейшую  не  преминул  обозначить. 
Негромко,  с  трепетной любовью к  родной  земле  -   без  «путейских»  воплей насчет  того,  что всё  будет  хорошо  -  роман   продолжает  говорить  свое  о  российской  тишине.
В стране  после коллективизации что сотворилось? Великая Отечественная   война пришла вскоре, и не в явную явь порхали вдоль по жуткому кровопролитию Хозяйские улыбочки.
Любое ратное побоище  -  не фунт изюма. Однако 41 год дал особо весомый повод трудящимся, всем проживателям государства, претерпевать горе горчайшее от фашистского нашествия. 
Откуда  вдруг  эти  жестокие  поражения   на фронтах,  когда  и  армия  вроде  бы  имелась  испытанная  в  прежних  боях,  и  в  тылу  не праздновали труса, трудились  на  фабриках,  заводах  с  полной  отдачей  сил?
Народ  почему-то  оказался  раззявой,  ему  -  недотепе  - демонстративно вложили  по  первое  число.   Били  его  по  непонятной  доныне  программе.   Шарашили  так,  что  не  оправдаться  и  Сталину,  и  большинству  его  полководцев.
О причинах жутчайших поражений хилые доводы кочуют по газетам, журналам,  фильмам,  спектаклям. Вот спросите себя не лукаво  -  какая там была особая  внезапность  нападения?  Какая  приключилась  необученность  бойцов?
Вопросов можно сообразить уйму, да все они повисают в воздухе, не имея опоры  в  достоверных  ответах.
Нам, простакам, охотно покажут кино о героях. И мы, конечно, пов в  героизм  бойцов, в итоге  дошедших до Берлина.  Но они бредут, бредут спотыкаясь, по  произведениям искусства  и  по историческим исследованиям  неубе-дительные разговоры о том,  как   и почему  потеряли мы столько жизней.
Поскольку изобильно и разноречиво сие кочевье, мало у   наших людей веры в явленную им военную правду, не оставляет их ощущение, что бесконечные они раззявы. Не только насчет гитлеровского нашествия. Но и насчет Сталинской неподражаемой гениальности, а также всяческой художественной апологетики по отношению  к  вождю  всех  народов.
Слышу, слышу сочувственный глас:  поостерегся бы  автор очерка  -  великое побоище всё-таки оставило часть русапетов в живых. Зачем лезть на рожон со  своими  примечаниями  к  военной  правде,  одобренной  Кремлем?
Не возражаю: народ в жестокой схватке выжил. За вычетом тридцати миллионов убиенных. А кто считал покалеченных физически? Кому пришло в голову подвести итог, помятуя все нравственные страдания людей, их сердечные муки,  их  нестихающую  боль  и  слёзы  по  невосполнимым  утратам?
Знаем мы звучащие сегодня советы насчет того, что не стоит ворошить прошлое  и  пересматривать  уроки  истории.
Идут они от «путейцев»,  а  ведь им неохота замечать те сантиметры, что  говорят о  подъеме воды в Мировом океане.  Нет у них желания видеть те градусы, что свидетельствуют о значительном потеплении пятого океана Земли,  воздушного. Им,  авантюристам бериевского пошиба,  интересны лишь биржевые котировки  и валюта.
Досконально подсчитал беды народа, небось,  он  -  Хозяин, которому знать о несчастьях  социалистических  «мечтателей»  всегда лишь удовольствие и   повод  для  хитрых  улыбочек.
До чего хорошо, когда вешенские станичные проживатели кругом дураки! И за компанию  -   все нищебродное население России!
Революция недоумкам  понадобилась, вот и получили благоденствие  по мудро  отмеренной,  мстительно  веселой норме.  То ли еще будет!  Впереди у безалаберных пустобрехов вдобавок  для  прошлых  несчастий,  бед  нынешних  еще  и  всякие  горестно  малоприметные  сантиметры,  градусы…
Не  в  явь  явленная  правда?  Она,  конечно!
Пока лизоблюды кремлевские со своими художественными произведениями  кочуют вдоль и поперек войны, старательно не замечая логических, исторических, политических нестыковок,  - нам остается одно. Как раз не доверять разнообразным гениям  от  искусства  и  литературы. Понимать  раз  и  за  другим  разом, что в этом лицемерном  кочевье  присутствует  подлая  ухмылка  Хозяина  земли  русской.
Ох,  Шолохов!  Какая  она  у  тебя,  донская  тишина,  кровавая!
Сбылось, значит, предвещание твоего романа. Насчет  кровопролитно ближайшего  будущего  и  чуть  более  дальнего. А затем-то у послевоенных  простаков что сотворилось?
На время поутихли приметы  нищебродства, наказующего нас, вольнолюбивых россиян.
Создавались атомные электростанции, гигантские теплоцентрали. Был вовсе  неглупый  прорыв  в  космос.  Выходили мы в мировые лидеры по молоку, свекольному  сахару,  пшенице.
Тем часом  -  десятилетие за десятилетием  -  продолжалось советское мореплавание   «истинного»   Хозяина,  где  секретов  выше  мыслимых  пределов.
Кончилась хрущевская оттепель, начались брежневские времена  -  и вот вам новые пертурбации касательно «Тихого Дона».  Раньше тоже  высказывались казуистически,  а всё же  не  сказать, чтоб  очень шибко  шумели.  А  тут  авторство  Шолохова  вдруг  стало  определенно  неявным.
Завязалась полемика, где хватало самодержавно скрытых  Хозяйских  улыбочек.
Хоть в зарубежных подначках, хоть в скромных радетелях вешенского писателя  нельзя было не усмотреть приметной фигуры с указающим перстом  тайного  руководителя.
После многих лет, размыслительно обсудительных, назойливо хихикающих, авторство Шолохова соизволили оставить  в  неприкосновенности. Только вот никуда не делись те предвещания, которыми оделил нас гениальный  -  безо всяких  тайных  кукишей  -  литературный  труд  русского  словотворца.
Сардоническое зубоскальство, сопровождавшее вешенского Мишку-парнишку вместе с  его  донским краем,  вместе  со всей советской землей в нищебродство, оно, это  зубоскальство,  продолжает  являть  нам  мрачные  клыки  и  кровавый   запах.
Потому  есть  резон,  дорогие  читатели,  обратиться  к  недавней  истории,  к  дням  нашей  -  старательно  непонятной   официозному  бытописательству  -  нищей  жизни,  где  всё  должно  быть  хорошо  по  закону  организованных  хоровых  воплей.
Грянула, как знаете, демократическая революция. На все сто настоящая. По уверениям  пришедших  к  власти  политиков,   не  вот  вам  какой-то  переворот.
Разумеется, в пику социалистическим  «мечтаниям» Октябрьские события 1917 года были решительно переименованы, они стали как раз называться «переворотом».
Поклонники тайного Хозяина кинулись хоронить Великий Октябрь глобально, обещая народу всяческие блага  западной цивилизации.  Враз,  дескать,  и навсегда  обретут   недоразвитые  евразийцы   капитализацию и вместе с ней свободу.
О том, что воспевается  свобода грабить бесправного или просто слабого,  после  1993  года  все СМИ  помалкивают . 
Но мы с вами глаза  на  господские хитрости не закрываем, видим: этим верноподданным надо  -  вполне  сознательно!  -  пустить народу   кровь. И отнюдь не  ради  какого-то  его  излечения  от  бездельного  эпикурейства.
В словесную чепуху касательно  абсолютных свобод не верим. 
Твердо помним, что несчастья народные были и будут. Господа, так называемые,  демократы, они ведь  господа по той простой причине, что никакие не демократы, не приверженцы народовластия, они служат Хозяину земли русской, участвуют  в  его  многовековой  спортивно-веселой  игре   на  поле  с  дураками.
Кремлевские наши Гамлеты-Йорики не отказывают себе в удовольствии размыслительно  пролить слезу   насчет  страданий  рядового русапета. При всем этом религиозно-шекспировском милосердии они ухитряются обязательно оплевать  недоумков,  к  коим  они,  хитромудрые,  уж  никак  не  причисляют  себя  высоколобых.
Плюют   -  правление  за  правлением,  новый  кремлевский  гений  за  новым  -   и  вопят  в  угаре  поистине  сатанинском  вслед  за  булгаковским Воландом,  что похож в  известном  фильме  на  Андропова. 
Что  же  за ор  у них  громко заклинательный?  Он отлично всем нам знаком:  всё  будет  хорошо!  Надо  понимать,  что  победят российского  дурака…  кто?  Цари и попы.  Ершулаимовски  Иешуйный  Джугашвили  с  верным чекистом Андроповым. И  авантюрный  чекист  Берия  с  посторонне  «мохнатой»  рукой.
Автор  очерка  всех  гениев  свалил  в одну  бессмысленную кучу?
Прошу  немного подождать. О дурно пахнущей куче разговор впереди.  С каждым  титаном  разберемся  в  отдельности.


*      *      *

Гляньте  пока  сюда: лизоблюды  -  всяческие ог социологии академики и приличествующие «реформам» культурологи  -  употребляют шамовку из общественных корзин, оставляя народам бывшего СССР лишь минимальный прожиточный мимнимум.
А если разобраться, хапают не только икряные бутерброды. Попутно живоглотно употребляют себе во благо людские судьбы, но, впрочем, не гнушаются даже антропофагией. То бишь людоедством, поскольку что ни очередной поворот в реформах  -  летят  явно и неявно головы с плеч в Узбекистане, Чечне, Таджики-стане,  Грузии,  Киргизии…
Нынче вот, приглядитесь,  по заведенному распорядку  губернаторски упиваются, обжираются и празднично отплясывают на  Пискаревском кладбище, где захоронены  жертвы  блокадных лет знаменитого Ленинграда.
А вот другая картина во временном соседстве, она поразительна по своему божественному святотатству.
-  Святый боже!  -   с  воодушевлением  орут  счастливые хоры.  - Триста лет  Санкт-Петербургу!
Не замечаете, что победительный Ленинград с его железными ночами и днями  напрочь забыт? Напрасно. Ведь посылают  балтийский  город с его Пискаревским мемориалом по наиболее полной самодержавной программе. Вам не известен этот двусмысленный язык?  Разве? Кому-то  устраивается  мочилово в  туалетах,  а  кто-то  получает  праздник  всепобеждающего  самодержца,  Хозяина  земли   русской.
Ежели приглядываться не хотите, все равно услышите. Вспомните кремлевскую речь «истинных»  словотворцев, где императорская мощь сопрягается с громким сочным  языком  простого народа,  то есть по-царски  ковыряют в носу, мочат в туалетах, раздают направо и налево сопли и вопли: и  пошли они подальше, все  эти  Пушкины-Лермонтовы  с  их  народностью!  Мы, искони  великие   водители народа,   покрепче будем!
Услышали?
А ведь еще предстоит увидеть гениальный праздник великого Соча. Наводнения набирают силу в Западной Европе и на кубанском склоне Кавказа.  Что ни говорите, а  монархическая  сила не изжила себя, подавляя европейские революции, придерживая российскую науку,   потом  советскую, и уже в наши дни  всячески  потешаясь  над  дураками.
Нет, не случайно, а закономерно идет  численное  уменьшение  проживателей  страны.
По-хозяйски послали  обитателй городов и весей подальше, вот и тянется цепочка. С поверхности Земли да в  ее  глубь,  где  полагается  так  упокоиться   беспокойно-мечтательному  населению  бывшей империи,  чтоб  и  следа не осталось.
Спускается народ в общую  могилу  вслед за  истинными словотворцами,  за Пушкиным, Лермонтовым… 
И до чего толста  цепь, что  тянется и тянется. Из века двадцатого в новый двадцать первый.  Вспомнишь  здесь  Шолохова,  сообразишь  -  не споткнешься:  были случаи  с  «несчастным»  упокоением. В равной степени:  есть и будут.
Успешное  свершается  предприятие. 
«Путейское», что ли?  А кто сказал,  что  нет в этом свершающемся  пути ничего  «путейского»?
Найдутся апологеты нынешнего положения вещей скажут:  да не с руки нам всякие  нюансы  различать!  Не обязаны  смотреть  и  слушать.
Могут и покрепче выразиться. Обнародовать что-нибудь этакое. Самодержавно-простонародное.
Пусть себе ковыряют в носу по-царски, а мы станем понимать так: возле кремлевской более-менее сытной кормушки лизоблюдам с какой стати мучиться вопросами  бытия? Подлинной воли? Несомнительных свобод? Проблемами невыдуманной  истории?  Задачами  истинно  живительной   жизни?
А преступному элементу почему не обрядиться в благородно толстое золото? Коли  благолепно господствующие круги не стесняются  -  проявляют свою умность столь разнообразно? 
Господа  во всю ширь лживого любомудрия философствуют, и народность свою выказывают,  и  над черепами людей размысливают по-шекспировски.  Ай, да молодцы! 
Вот и выходит, что началось все со сталинских времен. Объявились нарушения социалистической законности и закончились они  -  в другом веке  -  торжеством  преступности.  Праздником  антинародности.
Значит,  маршал  Лаврентий   Павлович  жив,  как  жил. 
Если его выделять из кучи титанов мысли,  то не мешает так постараться, чтобы  лучше  видеть  «чекиста» ,  празднующего  черные  деяния.
  Он  по-прежнему  распорядку  -  не в явную явь  -  толкает страну  к  пропасти.
«Путейцы»  (нужно догадаться нам,  наконец)  не  случайно  вылезли  из  глубин  Бериевского   незабытых  лет   ведомства.
Полагаю,  так  посчитают  многие.
Автору  этих  строк  с  утверждением насчет ведомства тоже согласиться нетрудно.
Однако не могу оставить в покое соображения насчет сталинского режима  вообще,  поскольку  помимо бериевского следа   -  который определенно существует!  -  надо видеть и те порядки,  что породили   руководителей  не  шибко  «нашенской» олимпийской  партии  /где   присутствуют  функционеры типа ершулаимовского Иешуа, Воланда  и прочая,  прочая   по-булгаковски провокационно соображающая  публика/.
Недаром  же  титаны   лживой   демократии  с  их    СМИ  кинулись прославлять  борзописца,   что  старательно живописал  «умнеющих»   двадцатого века.   Генеалогическое  древо  у  всех  этих  олимпийских гениев  одно,  если не закрывать глаза на  сокрытые взаимосвязи.
Эх,  взял  бы  автор очерка на  вооружение  торопливое согласие некоторых касательно   ведомственного  охранного  гнета,  да   всё  же  не   возьмет! 
Соглашайтесь те, кому есть нужда.
У меня есть резоны сомневаться. Не могу забыть о них, потому что помню, нет,  не  «горний ангелов полет»,  но как раз то поспешное ночное бегство Шоло-хова  и  Лугового  по  горам,  по  огромным  куполам  Приволжской  возвышенности. 
Как закон кровной мести  не придумка российского императора Николая 1,  так  и  горная  мудрость  вечной  Мтацминды  вряд ли  придумка  Берии,  опочившего  в  бозе  задолго  до  умопомрачительной  картины  богоявленья.
Божий глас  вечной  горы.  Он потрясающе грозен. 
Но  вряд ли стоит  вычленять   этот  глас  из  общей  картины   событий.  Разве  о  чекисте  с  тремя  руками  всё  уже  сказано?
Пусть проныры Лаврентия нет в живых. Однако «дочь гор», прекрасная Мтацминда,  смотрит  на  всех  нас,   как …
«На холмах Грузии лежит ночная мгла».
Если мглу насчет уважения самодержцев к стихотворцу мне удалось хоть немного развеять, позвольте кое-что напомнить. Давным-давно один русский чело-век  сказал:  Пушкин   -   это  наше  всё.
Если  -  всё,  то неудивительно,  что  поэт помогает  кое-кому  пролить свет  на  грузинские  холмы  во  всей  их  многообразности.
По  ходу  размышлений  о  «мохнатой»  руке чекистского маршала  мне вдруг явился новый облик тбилисской красавицы Мтацминды.  Во всесокрушительном величии.
С вершины ее, думается, не в явную явь звучат особенные слова. Нелишние для  нашего  с  вами  проживания  в  постсоветском  строе.  Они  живописуют  Нечто.
Сейчас «горные»  речи постараюсь озвучить для вас. Когда приложите их к явлениям несчастной нашей действительности, прояснится, вполне возможно, картина  касательно  закономерности  российских  несчастий.
Поскольку вы и так уже знаете, как полоскали  «Тихий  Дон» вплоть до начала двадцать первого века, до «удивительных» открытий, до установления авторства, прекращаю разговор о Шолоховском романе.  Заодно  о жизненной  -  с экзеку-циями  - писательской дороге.  И временно  умолкаю о  тайнах  Приволжской  возвышенности.
Отдохнем  тут,  потрудимся  там   -  на ниве газетных публикаций и со-общений   СМИ.
Грузинская гора, начиная с брежневского отнюдь не застойного застоя ( кое-кто в те годы похохотал, поулыбался, поерничал всласть),  не сходила со страниц центральных изданий. Упрямо не  сходила, последовательно  обозначалась,  до такой степени  -  зашибись!  -  целеустремленно,  что  когда-никогда,  а  призадумаешься.
У подножия, на вершине ее, возле телевизионной вышки   и за ней творилось черт  знает  что,  разве  не  так?
Ясное дело, не сразу вот вам, не вдруг, но череда перепитий приобрела по прошествии времени характер просто-таки непристойный. Насмешливый и явно скабрезный в своей трагедийной потаенности.  В ходе неумолимо кровавых собы-тий. В сокровенности обрушившихся на советских людей огромных несчастий.  Тамошние вершинные пертурбации обнаружили характер всеуслышанно, разомкнуто,  многозначительно  злопакостный.
После смешков с брежневской отметинкой  подарили  нам особую  -  не иначе!  -  шутку   «мохнатого»  юмора.
Припоминая одно из тогдашних  выражений,  скажу:  пусть меня убьют, а потом повесят и вдобавок зарежут,   но позволю себе посмеяться   -  возникни тут скептику. В сосредоточенной последовательности происшествий наблюдаю провокационную   возню,   спортивно-широчайшую  неординарность.
Вот только сомнительно, чтобы здесь обнаружиться характеру Лаврентия   Павловича.
Итак, в центральных СМИ  начала всесторонне фигурировать Мтацминда, столичная  штучка  прекрасной  республики.
И средства массовой информации, как водится, поклонисто выплясывали,  и выше головы было  всяческих  необыкновенностей,  и  хватало  неосведомленных  читателей,  телезрителй,  радиослушателей,  которых  исправно   водили  за  нос.
Вспомнили?
Ну,  и  замечательно!  Давайте  оставим  ей  очарование, тбилисской красавице
Мтацминде. У Грузии не станем отнимать ее жаркого солнца, ее головокружитель-ных  виноградников  и  любимых  нами  чаев.  Хоть  байховых,  хоть  зеленых.
Не грех поклониться полуденной красоте южной республики и ее теплому  -  с  лета  чуть  не  до  ноября   -   морю.
Всегда  готовы  восславить  ее  витязей  в  тигровых  шкурах, мудрых  защитников  народа.
Вот  только  есть  надоба  положить  предел  неосведомленности.
Когда  тебе  морочат  голову,  озаботиться  дотошными  наблюдениями  весьма  невредно.
  Спору  нет,  куча  титанов  мысли,  о  которых  выше  говорилось,  малопривлекательна.  Однако же… насчет троерукого чекиста если, то кому приходилось слышать о Лаврентии Павловиче:  да  это  же  вечно  рычащий  зверь?
Нет о нем таких сведений, чтобы постоянно рычал и за рамки день за днем убегал.  Как в Грузии, так и в годы московского пребывания он своим поведением иллюстрировал скорее созревший плод представительной организованности.  Чиновную  ответственность  выказывал  сталинский  выдвиженец.
Послушать  если  Мтацминду, та  -  ох!  - звучит в громоподобном широковещательном   регистре.  Столь  ретиво,  что  не  захочешь,  а  услышишь  ее.
Иногда  всё-таки  речь  ее  бывает  невнятна и тиха. По той причине, что… да, была и есть в мтацминдовском Нечто ехидная, злая капелька иностранщины.  И сие,  надо  понимать,  нисколько не удивительно, поскольку Берия какое-то время властвовал  в  Тбилиси,  был  тамошним  наставником.
Естественно воспитанник  «во всем гениального» Сталина/и  одновременно  воспитанник  «мохнатой  руки»/  не раз демонстрировал подчиненным, как  надо  шипеть  змеей  и  тайно  жалить,  когда  у  некоторых  возникают  вопросы.  Приходилось избавляться от недопонимающих.
Тут сам режим приходил на помощь.
Для  норм поведения в обществе  порядок вещей  был жесткий:  ценились отнюдь не  «возникающие»  личности,  а  беспрекословно подчиняющиеся.
    Будущий  маршал  при  всей  его  согласительной   для  Кремля  повадке являлся  человеком  себе  на  уме.
Поэтому… куда  ж  интригану  без  шумоподавляющих  эффектов!?
Он  призван  был  уважать  негромкость.
Когда  шибко правительственный Лаврентий канул в Лету,  его «двойная ответственность» не перешла ли к тбилисской очаровательнице Мтацминде?  Все, что  мы  знаем  о  «горном»  могучем  рыке,  вряд ли  организовал Берия,  но…
Мне видится так, что, рассказывая о  городской  примечательности, многочисленный отряд СМИ невольно обнаруживает в делах, которые имеют отношение  к  Тбилиси,  эту  самую   «злую  капельку  иностранщины».
Я  поведал  вам  о  том,  что  подходит  под   определение     «общее  впечатле-      
ние».  Теперь  перехожу  к  деталям.
Они говорят о том, что в целом характер  кавказской символической горы  не столько  по-бериевски  чиновно-тихий ,  сколько  просто  грубый, 
по-хозяйски  заносчивый.  Это  чей  же  нрав  вдруг  нам  показывают?!
Нет,  здесь надо  разбираться  и  разбираться.
На первый взгляд ничего особенного не происходило. Что вполне согласуется с  умным  мастерством  Хозяина  земли  русской.  Малопонятной  история становится   тогда,  когда  у  желающих  знать  правду  чересчур  сильно  вибрируют   барабанные  перепонки.
Два-три  десятилетия  миновало после донской экзекуции. Неизбежное подкатило, набирать темп начала научно-техническая революция, и вот вам результат НТР  -  телевизионная вышка утвердилась на пирамидальном возвышении, приподняв  главу  Мтацминды  куда  выше.
Телевышку воздвигли  вроде бы  логично,  то  есть  нисколько не противореча ходу прогресса.
Появилась со временем ажурная конструкция и на громадном Усть-Бузулукском холме.
Отметинки бытия никого не разбудили, ничью бдительность не потревожили.
Но телевизионный  факт  -  применительно к Мтацминде  -  не прошел мимо    
внимания центральных СМИ. Чего не скажешь о хоперском прибрежном возвышении:  подумаешь,  поставили какой-то ретранслятор в глухом районе! стоит  ли  обращать внимание?!
Большая река начинается с ручейка-истока, и как наладится  поток изливаться к морю  -  в обычности сила его идет по нарастающей. История с Мтацминдой то- же  -  год за годом заворачивала все круче. Громоздились события, говоря иносказательно,  выше  новой  ее  телеглавы.
Где и когда читал о тбилисской достопримечательной  красавице? Не суть важно. Вы и сами вспомните, как просвещали пользователей СМИ хоть газеты,   хоть вездесущий  эфир.
Честь по чести поведаю лишь о событийной стороне дела, поскольку в мтацминдовских перепитиях есть особый смысл. Не пустое занятие  -  взвесить на весах  истории  начало  странных    обстоятельств   и нынешнюю  /последнюю ли?/ зарубку.
Тбилиссцы день за днем ландшафтно и строительно утруждались,         старались, обихаживали вершину. На склоне  ее на радость самим себе и гостям столицы  протянули  фуникулер.
Замечательное достижение, правда? Средства массовой информации тут же кинулись  радовать  горожан,  заодно  и  всё  народонаселение  страны.
События множились: прошло в газетах исключительно важное сообщение, Какое? Читатели печатных изданий не преминут вспомнить. Ведь вышку на Мтацминде отремонтировали! Как хорошо жителям Москвы, Ленинграда,  всем обитателям больших и малых поселений Советского  Союза,  верно?
Центральные  СМИ  продолжают информационную атаку.   
Вот  телестанция  получила  новое,  самое  современное  оборудование.
Это ведь так завлекательно и кровь из носу интересно! Как не поведать всей стране  о   приемниках  и  передатчиках   Мтацминды?
Было и такое, что заставило поволноваться всех граждан государства: фуникулер сломался. Ух, как развернулись информационные органы  - так живописали пертурбацию, что мороз по коже, да и только. К счастью, не обнаружили потерпевших, убитых и покалеченных. Не оказалось их, а так   -   вселенские  страхи.   Именно  что  и  не  иначе.
Вы скажете: автор очерка подводит свою историю опять к системным проделкам самодержавия, коли подсказывает, что в подобных  фактах наличествует скрытая  ухмылка.  Но  какая  радость  Хозяину   в  сломанном  фуникулере?
Э, нет,  не  скажите.  Лучше  учтите:  его  умение  мстить,  как  показала       нам  смерть  Пушкина,  в  подверстывании  «случайностей»,  в  череде тех   собы-тийных  смыслов,  когда  идет  нагнетание  роковых  обстоятельств.
Так  что  вам,  дорогие  мои  читатели,  есть  нужда  определиться.
Коли верите в многозначность картины, что рисует простакам Хозяин, то возьмете на заметку рядовую аварию. Более того  -  отбросите всякую гадательность и живописующее  усердие  СМИ  означите  как  нагнетание  страстей.
У вас получится тогда:  большинство граждан страны под воздействием информационного накала не могло не взволноваться, а вот кое-кто получил в го-моне  темпераментных обстоятельств насмешливое удовольствие  и  помыслил себе многомудро:  дураки  вы  дураки!  то  ли  еще  будет!!
Годы,  годы…Из памяти до сих пор не стирается  -  вот  прокатился  из  края  в край  государства евразийского  очередной  крикливый гомон. Ну как же, ведь на тбилисской  телестанции  поломка,  приостановлены  передачи!
Кому  этого  мало?  Кому  не  достает  треволнений?
Не беспокойтесь.  Сейчас  кое-кто  постарается, и не будет недостатка в информационном  угаре!
  Пожалуйста  вам  новое  событие   -   вокруг   столичного  телевещания     Грузии взвозились некие могущественные силы! Обозначился  победительно-стихийный штурм  горы   Мтацминда!
Впрочем, некоторые информаторы намекают на санкционированную операцию  по  захвату  горы  с  ее несравненной  вышкой   и  новым  оборудованием.  Как говорится, читайте  газеты,  смотрите  телевизоры,  и  многозначительная  тбилисская  гора  вас не  покинет.
Надо ли было мне с самого начала вникать в тайную суть происходящего?  Если бы и пожелал, то вряд ли бы  смог распознать, что по чём и куда полагалось идти гражданам страны. Ведь информация, предназначалась мне, дура-  ку,  вовсе не однозначно.
Она была повернута ко мне хитро,  лишь одним боком. Только его я имел возможность лицезреть вполне свободно. Тогда как другой бок был повернут для ознакомления  умникам.  Им  одним  -   на все сто верным  подданным  Хозяина.
Вы, конечно, понимаете, о чём толкую. Прозревал  докучливый  наблюдатель постепенно, по мере уяснения для себя, что  «связь времен»  может  быть метафорой, а  иногда  и  ключом  к  тайнам  истории.
    Итак,  доблестные  СМИ  обширной  страны  выплясывают и выплясывают.
По той  отрепетированной  программе,  когда  кто-то  зарабатывает  в  кордебалете,  а кое-кто  зашибает  деньгу,  солируя.
Как там  Хозяин  земли  русской ими всеми управляет  -  чтоб никакой свободы слова!  -  это вопрос не мне, а теперь уже нынешним власть имущим. Небось,  демократы  могут  на  него  ответить,  если не пожелают врать насчет свобод  и  непричастности  к  преступлениям.
О  чем  речь?  Да  все  о  том  же.  О  кровавой  событийности  «горных случайностей».   Поскольку последнее, что явила всем нам Мтацминда  -  смерть людей.
Середина 2006 года. Я смотрю телевизор чуть не каждый  день, а газеты читаю редко. Пенсия невелика, чтобы увлекаться богатыми развалами печатной продукции. 
Известия  из  Грузии  почти  всегда  тревожные.
Месяц,  другой.  Вот  евразийских недотеп  -  вашего  покорного  слугу  в  том  числе  -  взяли и оповестили: в Тбилиси погибли телевизионный журналист и высокий государственный деятель. Потом пошли разнотолки. Следом объявился  криминал. 
Вдруг стала расти гора трупов. Убили одного причастного к  мтацминдовским  событиям,  отправили  к  праотцам  другого…
«На холмах Грузии лежит ночная мгла»…
Ничего  понять  нельзя.  Много  недомолвок  плюс  явное  желание  тбилисских   властей   остаться   в  тени   разборки.
Не  виден исток погибельных событий,  однако при  всей  таинственной  мгле  разве  нет  здесь  могучего  всескокрушающего  гласа   прославленно-
телевизионной   горы?!
Странную  череду «случайностей»  -  скабрезную и преступную -  смаковать  не стали,   на  сей  раз  обошлись  без  крикливого  живописания.
Но кое-кому из простаков, небось, захотелось попристальней глянуть на демократическую  Грузию. По  себе  сужу.   Эти  многозначительные  фигуры  по-гибли  при невыясненных обстоятельствах. Значит, есть резонный вопрос: конец всем  черным  событиям ( о них предвещал «Тихий Дон»)   -  наша  с  вами  смерть?
Сама, по сути неотступная, месть нам уже явлена по приказу Хозяина, самодержавно всесильного и беспощадного. Непонятно лишь, именно в наши  дни… сколько  случится  убиенных?   Ведь  не  два  трупа,  не  три  будут  мстительно подарены  кладбищам  страны,  а  много  больше.
Наверняка последнее событие с участием Мтацминды  не что иное, как ужас-ное кровавое отмщение поголовью дураков. Они увидели мрачный оскал повелительных  зубов.
Теперь на своей шкуре испытают прелести ужасного рока. И, как полагается  по  правилам  самодержавной  игры,  уразумеют  при  том  далеко  не  всё.
Божественная  Мтацминда  сокрушительно  рявкнула,  Усть-Бузулукский  высоковершинный  символ  в  свою  очередь  не  имеет  права не отреагировать на команду.  Ту, что явлена по всегдашнему распорядку нашего простофильного    бытия. Согласимся, не в полную явь был приказ, но прозвучал именно в широком, исключительно  нищебродском,  настоятельном   смысле. 
О кровавом предприятии не постеснялись  -  усмехаясь в сокровенности наших  бед,  а их  было  много  и  будет  еще  немало  -  сообщить   глобально,   громко,  на  весь  белый  свет.
Можно отныне ( в соответствии с волей Хозяина)  опускаться в более глубокую могилу. Уверен, что многие демократы станут праздновать победу.  Там есть они, шибко функциональные кадры, заискивающие перед  умниками с их  монополией   на   тайно-спортивные   дела,  где  от великого  Соча  до  всемирного  апокалипсиса  не  так  уж  далеко.
Потому и взялся автор очерка за свое исследование, что идем мы все в глубокий провал. В могилу более глубокую, нежели та, куда опустили простаков «горцы» и  те  властительные демократы,  что в  виде  невразумительного реформирования   -  «но  всё  будет  хорошо!»  -  осуществляют   наказы   невидимых  сил.
Кое-что   из  хихикающих  «путейских»  благодеяний  насчет  народного  благополучия  нам  уже  преподнесено,   так   ведь?
Однако  не  закончен  поиск  истины.  Не  всё  еще  рассказано  о  «горцах».
Дальше пойду от характера красавицы Мтацминды. Фуникулерно очаровательной.  Телевизионно  притягательной.  Прекрасной до смертельного ужаса.
Если Бериевского в ней лишь «злая капелька», то от кого всё же исходит управление?  Столь  злобное  в  «горной»  громадности  этой  живоглотной ненависти?


*      *      *
            
Главным  мастером  не  сподобился  ты  быть,  Лаврентий  Павлович.
Извини,  но  видеть  одного  тебя  -  гениального!  -  в  качестве  непойманного
 вора,  или  неуловимого  призрака,  или…как  его?.. непотоплемого авианосца, или… Нет,  не  могу.  Выше  моих  сил.
Дозволь остаться при своих интересах  -  чтоб сомневаться и продолжать доказательные  обмозговывания   касательно   «горских»  умностей.
А те радетели Грузии, которые именно тебя винят во всех гольтепных оскудеваниях народа,  пусть любят черноморскую республику.  Им очень даже  мож- но  более  способно  уважать и  землю ее,  и  витязей в тигровых шкурах,  и  жаркое  субтропическое  солнце. 
Очень  удобно,  имея  в  виду  защитить  нынешние  тайные  деяния    грузинские  и  российские,  свалить на  одного  Берию  всё  непотребное.
Не  получится,  хоть  он  никакой  не  ангел.  У  вашей  позиции,  господа  хитрые  критики,  двойное  дно. А  в  потаенности   хитросплетений  кроется  что?  Прикрыть  реальное  положение  вещей  и  вмазать  с  удвоенной  силой  всем народам  бывшего  Советского  Союза.
«Не вижу, не слышу, не понимаю, а только эта чекистская сволочь…». Дав-   но звучат подобные речи. И в полную явь, и достаточно скрытно, однако намекательно-узнавательно. Мне они знакомы с брежневских отнюдь не застойных    времен,  поскольку  уже  тогда  шла  подготовка  к  преступной  «путейщине».
Если же среди ангажированно  лукавых критиков найдутся искренне заблуждающиеся, то  -  хоть отродясь не начальствовал  -  посоветую им  предстать критичными  к  самим  себе,  более  честными  прослыть.
Опасно, когда в конце концов оказывается: дорога, позволяющая осуществится народным мечтам о справдливости, должна вести к храму. Дело в  том, что миссионерски  агрессивные пастыри духовные уж настолько сродни спортивно-победительным  пастырям самодержавным, что бедным  овечкам  всегда  светит  лишь  судьба  шашлыка.
Так что, взяв грузинский след, нам с вами, уважаемые читатели, нельзя оставлять начатого дела.  Поэтому,  двигаясь дорогой поиска, стану рассуждать  -  простите! -  как умею.  С  допущениями  и  отступлениями.  С  надеждой,  что  автора этих  строк  можно  выслушать  позитивно.
Последует продолжение разговора о демократах?  Разумеется. Почему  не  сказать  о   наболевшем?
Автору, получившему по расширенной программе  знаменитое «слесарю слесарево»… литератору, переломанному костоломно… ему ли, искалеченному медиками-зомбировщиками,  верить  пастырям  с  «мохнатыми»  руками?
Готов  каждому новообразованному гению сказать:  напрасно  прячете  ваши  «родимые пятна»,   господа-дворовые!   ваши лакейские душонки должны получить  заслуженное от  словотворящих  Аринушек,  воспитанных  словотворцами Родионами,  которые нисколько  не   кремлевские словотворцы,   не  душегубы.
Нет доверия к искренности дворцовых СМИ, не ощущаю в себе приверженности к художественным достижениям прихлебателей и критическим их высказываниям.  Не принимаю за чистую монету их честность, политическую и религиозную,  прошлую  и  будущую.
А вот правде характера грузинской Мтацминды как раз не отказываюсь  внимать.
Например, она весьма склонна хитрить. Всегда ей в радость обвести
простаков  вокруг пальца.
Обозначаю время написания  первого очеркового исследования  касательно  тбилисских дел  -  середина 2006 года.   У меня  готов первый вариант очерка.  Там уже  вкратце прописана тема Хозяина земли  русской и говорилось о странной гибели  телевизионного   журналиста.
Разве я намеревался прятать рукопись глубоко в стол? Открыто она лежала. Спецслужбы, что «пасли» меня, ломая строптивому литератору кости,
могли с ней ознакомиться без затруднений. Да и толстый журнал ее быстренько прочитал.   Я это к тому подвожу, что  -  вот  так  штука!  -  очерк  закончен,  и  последовательно   принялась   расти  гора  трупов  в  Тбилиси.
Погибали один за другим люди, имеющие отношение к  однозначно печальной истории. Во всяком случае мой телевизор исправно тарахтел насчет череды  убийств.
Что мне полагалось думать?  Там «горцы» пытались затушевать хитрую событийную «случайность», свойственную игре Хозяина, и старались  выпятить    или  бытовуху в группе избранных господ,  или сговор в среде политиканов,  рвущихся  к  власти.
  Во всяком случае, тема прекрасной Мтацминды теперь ушла, растворилась в потоке многозначительных фактов, где каждое убийство само по себе Нечто. То бишь загадка, призванная  отвлечь  нас  от   историзма,   связи времен   и   самодержавных   происков.
Нет,  гору оставили на месте. Она стоит, как стояла,  хотя и наладили ее пойти на  убыль в  величии громкого командования. Управленческие же  функции  вряд    ли  вчистую отменили, просто они отныне станут  осуществляться степенней, более  сокрыто. Движение самодержавной игры по пути кровавой мести увидеть будет   потрудней.
Однако удалось нам обнаружить  тайную  тбилисскую дорожку туда,  к  нищебродской  российской  тишине,  к Усть-Бузулукскому символу, к кремлевским олимпийцам,  и не стоит никому из нас сомневаться  в  целенаправленности  жестокой   Хозяйской   игры.    
Самодержавное сопротивление  народной мечте  о счастье и справедливости продолжается.  Сие  совершенно  точно, как  и  то,  что    «дорога  к  храму»»  насквозь   неправедна  в  своем  многозначительно   «шашлычном»    направлении.
И  до чего все-таки  любят  нынешние  демократы,  нахапав  народного  добра,  по-хозяйски  отдохнуть   среди   шашлычно  приятственных  красот  России!   Не  от  этих  ли  усердных  праздников   нищают  недра  и  дымно  -  сильнее год  от  года!  -  полыхают  наши  леса?
Кто как, а я пошагаю по  символической, не в явь явленной  дорожке вглубь исторических  секретов,  чтобы  впредь  яснее  стала  проглядываться  связь  времен.
Берию, что ни говорите, стало  видно  получше. Иностранное влияние в его ведомстве было. Остается по сей день. Не видно ведь нам тут никакой промашки,  верно?  Исторический  приговор  на  все  сто  верен:  троерукий  чекист   -  авантюрист,  далеко  не   тот  человек,  устами  которого  вещала  социалистическая  правда.
«Горец»,   утруждаясь  на  ниве  государственной  безопасности,  старался  для  Джугашвили  и  по  наводке    намеревался   стать  ближе  к «горцу-командиру».  Если из  рядового  прихлебателя  вырос  главный  прихлебатель,  то… проявлено  дворцовое  умение,  о  нем  ли  не  знать  «мохнатому»  самодержавию?  Движение  Лаврентия  Павловича  вверх  происходило  в  полном  соответствии  с  тайным  знанием  имперски-российского  Величества,   завсегда  победительного   Хозяина.
«Путейшина»   сегодня  дворню  лизоблюдскую  не  отменила.  Да  и  не  могла  отменить,  потому  что  объявление  простаков  «свободными»  всё  то  же  вранье,  что  и  божеская  милость  небес. 
Какая  тут  милость,  когда  вода  всё  сильней  заливает  города  повсюду  и  всё  громче  треск  горящих  лесов,  что  обнимают  города  удушающей  гарью!?
Прихлебателям   нынешним   остается   твердить:  всё   будет   хорошо.
Когда  в Интернете  прочитаешь,  что  гениальный  Путин   способен  успешно  править  страной,  как  минимум,   еще  двадцать   лет, то   понимаешь,  как   велики  спортивные  достижения  хозяйчиков.
Нынче промывают русапетам мозги тщательней уж некуда. Со знанием милостиво-божественного дела.
Всё демократами схвачено: и насчет свободы слова,  и  касательно 
прелестей  капиталистического  процветания.  Главное,  чтоб  недоумки  не  обращали  внимания на дефолты,  фондовые  кризисы  и  прочие божеские подарки ушлых «шашлычников»,  включая  огонь  и  воду.
За бугром хватает советников, помощников разного ранга. Они призывают вслед за ними восторженно кричать: да здравствует юриспруденция и пусть провалится мир!
Таких крикунов полно сегодня в Кремле. Их голоса вдохновенно звучат во всех средствах массовой информации. Ох, уж эти российские юристы-правители! Сколь громкие они со своей конституцией, со своей мошной, со своей антинародной властью.
Значит,  пусть  провалится  мир?  Кто-то  однако  в  этом  мире  укрепляется,  он  законы  покупает и  продает.  Нисколько  не  унывает,  знает:  всё  для  него будет  хорошо.
Народ   российский… он  как  раз  проваливается.  И весьма наглядно,   если учитывать военные неудачи, людские  потери,  экономические  неурядицы,  произвол хоть  революционера Кобы,  хоть   революционеров  от  «путейщины».
Со времен Сталина оскудевает генофонд народа, а сегодня уже численность жителей страны сокращается  настолько  стремительно… Знаем мы эту самодержавную присказку  лихих аристократов- воителей: не беда, бабы-дуры  нарожают снова! Однако   не  греет  она  людей,   обреченных  в  двадцать  первом  веке  на  вымирание.
Так что последовательно оскудеваем мы с юристами, вооруженными конституцией, и заявляющими: никакой критики главному закону страны, президенту,   общественному  строю!
Лидеры  меняются,  но демократические держиморды, похоже, изначально  готовились  закручивать гайки.
Простакам, не любящим гоняться за копейкой, не привыкшим пускаться  во  все  тяжкие  ради  наживы,  придется  оскудевать  и  дальше.
Того как раз им не желается, а хочется предрасположенно и  наперекор проклятьям в адрес Берии узнать: кто во времена оные жестоко  хозяйствовал ря-   дом с Лаврентием?
Кто по сию пору отправляет Россию в пучину кровавых катавасий? Кому она обязана сегодняшними поражениями в сельском хозяйстве и машиностроении, в культуре и образовании? Зачем СМИ обрушивают на граждан страны  горы  вранья?
Чеши  затылок  или  не  чеши,  только  множится  оно  -  исправно прибавляется задумчивости у честных людей.
Гляжу издалека на Мтацминду и не отпускает меня страстное стремление добраться до истока, до этих насмешливых «случайностей», до Хозяйских живоглотных  улыбочек.
Верю,  что  тбилисская  вершина  не  может  не  быть  замечательно прекрасной, только не в состоянии повторить вслед за Пушкиным: «Печаль  моя  светла».   До чего силен  сегодня  запах  крови.  До  тошноты.


*      *      *

Мы, советские граждане, нарвались, как говорится. Надавали нам по первое число. «Горных дел спецы» били аккуратно, сильно, метко, долго. А сообразить  за что народу, доподлинному хозяину земли, олицетворяющей устремление людей к справедливости, за что нациям и отдельным личностям перепадает столь несправедливо…сообразить ведь не позволяли ни сталинские партийцы, ни        чекисты,   Иосифом   Джугашвили  воспитанные.
Последние  -  призванные заботиться о государственной безопасности  -  были, обратите внимание, хоть ежовского коленкора, хоть бериевской окраски,      хоть  какой.  Они  приходили  на  службу  государству  и  уходили,  продемонстрировав   забывчивость  насчет  государственных  обязанностей.  Уходили,   однако доныне получаем по костям очень даже увесисто, несмотря на богатую  лубянскую   палитру  сих государственных  служащих.
Это что же?  Служба службой, а дружба, пьяный междусобойчик, совмещенный с надоевшими   обязанностями…
Небось, остановите меня и в обязательности скажете: маляры малярами,  пустобрехи   пустобрехами,  однако  настоящие,  истовые  работники  во  благо  страны   тоже   были.
Что касается народных чаяний, в свою очередь тоже выскажусь: истовые завсегда были не только у Хозяина земли русской. Одних - Пушкиных, 
Лермонтовых  -  вела вперед громада сопереживательных чувств. Другие били в коло-кола, желая изничтожить  тиранов  в  ботфортах,  явную социальную неспра-ведливость. Третьи шли уже в решительный бой против самодержавия.   Их-то как раз немало насчитаете среди самоотверженных горцев-революционеров. Кто не ведает о легендарном большевике, о ленинце Камо? Кто не знает, что Мироныч, любимый   Ленинградом  завсегда свой  Киров,  слыл  очень даже   своим  и  на  Кавказе  тоже?
Может, именно оттого они и погибли, что были  исключительно верные своему делу, в бесспорности настоящие. Ленинцы по горячему сердцу, по чуткой совести, по душе, старающейся жить в лад с народной судьбиной, где лучшая     доля вовсе  не   утопия.
Те «горцы», что трудятся над тем, чтобы увеличить чугунной тяжести      череду убийств на Мтацминде и вкруг нее, эти службисты, наверное, заматерело неплохие.  Нормальные  -  по самодержавному распорядку, по старанию выполнить любой  приказ  Хозяина.
Да только нам всем от того не легче. Приходит в голову мысль: твердо-металлическая очередь  -  это не сталинская ли причастность к бериевским преступлениям?
Не думаю, что нарушения социалистической законности были в
обязательности неизбежны. Лаврентий Павлович мог не в явную явь стараться  -    пожалуйста, соглашаюсь окончательно и бесповоротно. И что? Тайные
устремления темных личностей оказались предпочтительней настоящей работы по строительству справедливого общества? Не факт. То есть не вполне достоверный вывод.
Были  в  трудном  деле  провалы,  но  успехи  тоже  имелись.
Лаврентий Павлович не последним оказался танцором на политической сцене. Поддержку имел солидную, а чтоб выплясывать главного мастера, представляться  божественно-победительным  героем  -  кишка  тонка.
Раз уж достопримечательная Мтацминда продолжает являть нам Нечто, давайте возьмем и предоставим себе самостийное право  рассуждать непредвзято.  В  полном  соответствии  с  тем,  чтоб никакие   властители-юристы,  приверженцы беззаконья,  по-капиталистически   демократического,   не…
Короче  говоря,  не  надо  нам  этого:  «пусть  провалится  мир!»
Давайте возьмем и вернемся к своему пониманию «горного», неистового  характера  тбилисской   начальственно-прекрасной   горы.
Неординарный нрав ее дает возможность рассудительно глянуть на    кремлевскую верхушку разных годов  и  понять,  что   он  -  с  объемистым  звуковым регистром  -    в   определенной   степени   уникальный.
В довоенные времена кто был рядом с Лаврентием?  Многие  ли  оказались  близкими  по  характеру очаровательной  и  одновременно  многошумной    горянке   Мтацминде?
Уж, наверное, не Ворошилов, хотя армия, к которой он имел самое не- посредственное отношение, к войне подошла так,  словно никак нельзя было не сделать ей предварительное  кровопускание. Талантливые кадры  впоследствии проявили себя, но ведь пришлось вступать в бой с захватчиками  без многих опытных военачальников, облыжно осужденных, а то и просто по грязным        наветам   уничтоженных.
Маленков? Хрущев? Это они-то вдруг всему  советскому  -  тайные
недоброжелатели? Неистовые громозвучные небожители, уподобляющие себя хозяину   Олимпа  -  Зевсу?
При всей причастности к преступлениям сталинского периода им не  хватает кровавой грозности, ошеломляющего напора, начальственной  громозвучности. А ведь мы теперь не можем себе представить тогдашние
трагические  события иными  - именно  что  без олимпийской  бесцеремонности    и нерассуждающего  самоуверенного  наступа,  без   божественной   гениальности.
Можно и дальше называть всем известные фамилии из окружения Сталина. Продолжайте перечисление сверху вниз по нисходящей, пока не надоест. Личности обнаружите крупные. Должности обозначатся очень приличные, а характеры  -  нет, не совпадут они с тем норовом, что поныне является нам, простакам,   в   ошеломляющем   регистре.
Ведь что провозглашает Мтацминда? Помирать вам наперед умнеющего
Хозяина, хотя бы и покорители вы космоса, хотя бы и нобелевские лауреаты, и    на  мировом  уровне  успешные  аграрии.   Погибать,  и  всё  тут!
Что же  предположить в таковском случае? Повадки царя зверей можно приметить  лишь  у    гениального  грузина  Джугашвили.   Достоверно, что  имел зуб на каждого, кто приглядывался к  умнеющему горцу, кто позволял себе размыслить  над  собственной  судьбинушкой, над нестихающими  народными бедами.
Мстительности  у главы социалистической державы, у вождя
(несостоятельного, обнаружившего свою нелояльность к товарищам, грубого и капризного, по мысли Владимира Ильича Ленина)  -  правительственной  грозности у   Кремлевского олимпийца  не  отнять.
  Не принизить столь примечательного факта, хоть переломайте вольнолюбивым  литераторам  все  руки  и  ноги.
Получается: он метал молнии с кремлевскмх вершин власти тогда, в давние  времена, и  сейчас также его громоподобный рык предшествует всем погибельным смертям, что преследуют дураков, обрушиваются на них  в виде национальных  драм  и  личных  трагедий.
Здесь можно усмотреть доказательную логику, однако нам нельзя быть запредельно пристрастными. В  подобных обстоятельствах  исследователю  не  помешает  соблюдать  разумную  осторожность.
Действовать с оглядкой,  оно  вернее  будет.  Поэтому надобно дополнительно проявить особого рода пристрастие  -  скептическое:  слишком  умозаключение категорично! Наши обиды, слёзы, нестихающая боль не дают  немедленного права отрицать  все  социалистические  достижения  советского  общества.
Сделай тут поспешное умозаключение  -  окажешься,  того  и  гляди,  в  нерассуждающих  торопыгах.  Ведь выходит: самолично товарищ Сталин посоветовал Лаврентию сотворить эпистолярное верноподданное послание,  чтобы отправить его по  верному  адресу.  То есть  в  Москву, в  Кремль.  Не кому-нибудь  в  столичных   палатах,   а  лично  товарищу   Сталину.
Не  закрутилось  бы  с   мудро  удвоенной  силой   это  самое  от  Хозяев:  «дураки  вы,  дураки!» 
Кажется,  тут  нам  приуготовлена  уже  не  Мтацминда,  а  кое-что  гималайское.  Типа  Эвереста.
Автор  очерка   раньше  не  утверждал, что письмо провинциального чекиста  -  всего лишь сталинская хитрость. Не собирается  он  утверждать ничего подобного  в    нынешних  спорных  обстоятельствах.
Если чего и хочется, то обратить ваше внимание на один факт: царская охранка  -  вспомните Бенкендорфа  -  досконально изучала своих опально поднадзорных. Не исключено, что во времена дореволюционные нрав Иосифа, человека молодого и горячего, был всесторонне проверен. Выверен в череде биографических перепитий. И хитро задействован в дальнейших тайных  операциях.
Другое дело, что нет у меня оснований отделять поступки вождя («гения   зла», как говорили недавние поклонники перестройки) от деяний авантюриста. Интригана, имя которому  -  неискоренимый «горец», владетельный хозяин Мтацминды,  проходимец,   иностранно-способный  Берия.
Но  тогда как  понять,  через   кого  предпочитал  действовать  Хозяин земли  русской?
Я  не  могу  сказать  вам,   уважаемые  читатели,  через  кого… одного.  Почему?
Потому что,  две   непростых  личности  перед  нами,  и  они дополняли  друг  друга.  В Хозяйском   непростом  управлении.
Это был  управляющий  тандем «горцев», где каждый  определенным     образом  являл собой  облик Хозяина земли  русской.  Самодержавное колдовство,  а  проще говоря, творимое зло обнаруживал в делах то один, то другой. В за-висимости  от  «подставы»  тайного,   истинно-большого  Хозяина,  о  котором  разговор   будет  продолжен.


*      *      *

Если  мы  с вами  обратили внимание на Эверест, то соглашаемся понимать:  праздник,  мстительное Хозяйское торжество продолжается.
…Гималайское величие…
Генетически оно восходит к давней истории. К смерти друга  декабристов,  пиита  российского  Александра  Сергеевича   Пушкина.
Там присутствовало тайное самодержавное удовлетворение. Были рады в равной  степени  церковники. Недаром они до сих пор празднуют  победу над вольнолюбивой личностью  поэта,  упирая  на  то,  что  произошло  воцерковление  заблудшей  русской души.
Чего церковь  по  сию  пору  не  может  простить нашей  нации с ее  склонностью  к  свободе,  так  этого  укоренившегося  в  долгих  веках:  «на  бога  надейся,  а  сам  не  плошай».
Глубоко  русский   человек  Лев   Николаевич  Толстой,  может,  и  не  дошел  до  понимания   Хозяина  земли  нашей. Но  смог  увидеть  в  личности  Николая  1  человека  далеко  не  праведного.  И  в  приближенных  его  приметил  ту  низость  душ,  что  делала их  существами  «потусторонними»   для  нации.
Чужой  народу  он  считал  также  официальную  церковь,  которая  и  сегодня  полагает:  русская  душа  всегда  насквозь  православная,  и  никакая  другая,  не  мусульманская  или,  к  примеру,  буддийская.  Поэтому  Николай 2    -  покровитель  зажравшегося официального  синода   -   у  патриархов,  ныне сменяющих  друг  друга,   должен    быть  святым.   А  гениальный  русский  поэт  в  обязательности   -  для  школьников  и  студентов,   для  страны  и  всего  мирового  сообщества  -   должен  олицетворять  идею  воцерковленности.
Вам  смешон  показавшийся  на  горизонте  Эверест?  Смешон  долгоживущий  царско-поповский   «тандем»?   Ох,  дела  тут настолько  веселые,     что  не  уставать  плакать  простакам, непонимающим,  откуда   идет  управление   «путейщиной»   и  куда   оно ведет.
Большой  счет  двум  неподражаемым  личностям  Кремля   следует 
увеличить.  Кто  готов  сказать,  что  одна  из  них  -  главная  -    очень  далеко  отодвинулась  от  церковников? 
Религия,  как  мы  знаем,  видела  в  науке  самого  страшного  врага  своего.  Костры  разжигались  для  «шашлыков»  -  припомните  разговор  о  шашлычниках  -  вовсе    не  случайно.  И мы  останемся  неразумными  овцами,  если  джугашвильское  противостояние  касательно   буржуазных  наук  примем  за  чистую  монету,  за  социалистическое мировоззрение.
Сколько  замечательных  ученых  сгинуло  по  вине  бывшего  семинариста  Сосо!   Однако вряд  ли  он,  советский  вождь,   сполнял  приказ  именно  Николая 1, умнеющего Хозяина,  подмахивая  бумаги   об   искоренении буржуазного  влияния в  разных  видах  науки.
При  всем  том  бескомпромиссный исследователь,  в силу  дотошности  своей  противник  религиозного обскурантизма,  ученый   вдруг  начал  вырастать  во   врага  советского  общества  прежде  всего.
Вождь  и  на  все  времена   учитель  народа слишком  круто  заворачивал,     не  правда  ли?  Обстоятельства  биографии  революционера  Кобы,  его до странности  многозначительное  /можно даже  сказать: провокационное/  поведение…
Всё-таки   видна   лишь  тенденция,  а  не  закоперщик  преступлений.   
Опять  у  нас,  не  досуже   размышляющих,   нестыковка?
Она  присутствует,  и  надобно  еще  разок  обсмотреть  особенности  тайного  управления.   Если  указания  Кремля  были  хорошо  озвучены,  то   одновременно  нисколько  не  отвергались  провокационные  пожелания,  в  очевидности  присутствовавшие,  хоть  и  не  в  явь  явленные.  Они  утверждались на  Олимпе… по  сию  пору  утверждаются  как  естественность,  как  некая  разумность. 
Одни  говорили с упором  на  мудрость  человечества:  «что  естественно,  то  не  безобразно».  Защищали,  так  сказать,  красоту  жизни,  намекая  при  сем  на  определенную  неестественность  социума.  Какой,  поглядите,  социализм  среди  животных  в  природе?  Никакого!  Одна  конкуренция! 
Другие  вдруг  оказывались  в  таких  верных  друзьях   народа, что   вынь да  положь  им  всяческие  отличия  и  приязнь. 
Бывший  семинарист  Сосо  после  войны  с  фашистами так  отличил  церковников,  что  не  удосужились  того  даже  победительные солдаты-инвалиды,  по  суровому  приказу  убранные  из  городов  и  оказавшиеся  в  местах,  похожих  на  места  заключения.
В  чем  же  тогда  «правота»  царско-поповского  тандема?  Вас  по  сегодня   оповестят  в  любом  храме:   к  сим  проповедующим местам  следует  поклонно  идти  в  обязательности.   
Заявят  впрямую  или с  намеками о  чем конкретно?  Об апокалипсисе,  который  заведомо неизбежен  и  который  следует  ожидать  в  коленопреклоненном  перед  богом  стоянии.
Стоять  вам,  дураки,   на  коленях  перед  мудростью  царей  и  попов!  Стоять  не  уставать,  ожидая  сегодняшнего  прощения.  А  уж  завтра  вымаливать  снова   милости.  Не  забудьте!
Социалистическая  идея  предлагает  искать  выход.  Не  к  войнам  она  взывает  -  вспомните  принцип  мирного  сосуществования  -   ищет   спасение  в  праве  человека  на  труд,  на  учебу.  На  дотошные  исследования    природных  закономерностей,  если  уж   говорить  об  апокалипсисе.
Кремлевские  гении,  это  видно,  прислушивались  к  гласу  «умнеющей»  мудрости,  прислушиваются   нынче,  если    били  и  бьют  нас  нещадно.  Распевая  при  этом  песенки  то  о  счастливой  нашей  жизни  при  Сталине,  то  о   вновь  обретенных  свободах  при   живоглотном   торжестве  денежных   мешков. 
Указующий  перст  Великого пути…
Нет,  мы  обязаны  идти  вовсе не  к  храмам, а  к  пониманию  «путейских»   спортивно-усмешливых   издевательств   над   гениальным русским ученым Ломоносовым,  над  той  российской  наукой,  что  не  лукавству веры  поклонялась  и  поклоняется  -   лишь  опытам  честной  наблюдательности  и  новому  знанию о  природе,  о  непростом  мире  людей.
Разве  «новые  русские»  насквозь  самостоятельны?  Из  них  оголтелая  попугайщина  прет,  как  тесто  из  квашни, оставшейся  без  присмотра.  Царско-поповская  «умнеющая»  мудрость  получила  права  гласности,  права гражданства  под  сенью  той  конституции,  с  которой  нам,   простым гражданам  страны,  спорить не  дозволяется.
Нынешнее  властное  управление  по  этой причине  приобрело все отличительные  черты  имперского  самовластья.  Вот  к  чему  привело  возвеличивание  / даже  можно  сказать  -  обожествление /  личности  бывшего  семинариста  Сосо.
Джугашвили  и  Берия  постарались  на  совесть,  придавая  режиму  феодально-культовую  окраску.  Она  вовсе  не  стерлась  напрочь после  их  сошествия  с  политической  арены. 
Созданная  система  государственного  насилия продолжала  работать.  Управление  со  стороны  «горского  тандема»  было невидимым,  неявным.  Можно  было  говорить  одно,  лицемерить,  а  делать  другое.   Этот социализм  нес  на  себе  печать глубоко  личностную /вспомните, что ранее  говорилось  о  капризности и  нелояльности/.
Несгибаемая  система  во  многом  основывалась  на  характерах   «горцев»,  на их сопричастности преступлениям и желании спихнуть деяния друг на друга. Недаром Лаврентий собирал досье на семинариста  Сосо, а тот подсказывал окружению, что Лаврентий якшается с иностранцами  не вот вам  всегда  по   указанию   вождя.
По сути мы подошли к тому политическому приемчику, который  выглядит простыми   «подначками». 
Он работает мягко, почти дружески и обычно  -  даже при  усердном разоблачении -  позволяет свести всю историю к беззлобной шутке. Не очень он серьезен? Пусть хоть и так, но Хозяин играл не на своем поле, и все тут для него были безответственными, безмозгло самовлюбленными людьми, испорченными безграничной  властью  над  полчищами   варваров,  этих  дураков-русапетов.
Близость  Берии  и  Сталина  к  Хозяину  земли  русской  существовала  когда  в  отзывчиво-соревновательной  форме,  а  когда  и  в  послушно-попугайской,  где  бездумная  подражательность  сводила  на  нет  принцип  социальной  справедливости.
Но если у вас появилось желание поставить здесь точку, то не советовал бы  спешить.


*      *      *

Некоторые защитники сталинского режима пустили в оборот выражение «казарменный социализм», имея в виду, что в прошедшем не всё было плохо. Не  всё,  конечно.  Однако  относительно  вождя…
Он требовал лишь порядка, только и всего  -  намекают те, кому голос Мтацминды  слышится   сладко-божественным   песнопением.
Вот как раз обо  «всём» следует  быть поосторожней  в высказываниях  и  намеках.   Мне,  должен  признаться,  философствования  на тему воинских уставов  не  по  сердцу.
После пережитого армией  (репрессий, обрушившихся на нее, и поражений начального периода Великой Отечественной войны) «только и всего» уже не отличишь  от  тайных  преступлений.  Тем  более,  что  расслышишь хихиканье самодержавного Хозяина.
И кто им, этим сталинским защитникам, оборонителям его грубой, капризной, нелояльной линии властительного управления, посоветовал закрыть глаза?  Не  замечать,  что  казарма  залита  кровью  под  крышу?
Нельзя так, дворцово лизоблюдские коммунисты. Иностранные видны уши    у родненьких ваших социологов-философов. Нельзя так, господа, как раз дорвавшиеся до «путейской» власти в конце века двадцатого. И собирающиеся дорваться до нее в будущем, когда дворцовых попросят вон, как случилось с близкородственным  по  духу  Лаврентием  Павловичем, великим и до страсти преступным.
Разве я не прав? Приглядитесь, уважаемые читатели, к Мтацминде. Она  требует, чтобы  демократы   приподняли  уши  повыше.  И  в  дальнейшем  при  всех перипитиях политического момента сполняли предназначенное  «умнеющей»   мудростью.
  Как видите, есть настоятельная необходимость обмысливать ситуацию в нестихающем  темпе. 
Возвращаюсь  к  прежнему вопросу: кто же он,  этот кровожадный   колдун-волшебник? В самом деле, кто,   коль  очень  далеко  отстал  от  торжествующей  буржуазии   хищно-злобствующий Николай 1 ?  Раз  Николая 2   с  его  неправедным  синодально-церковным  официозом   уже  нет  на  земле?
Напрашивается  ответ: в различимом  наличии его нет, но жива идея карающего  самовластья  в  стране  варваров,  дураков-русапетов.   Когда-то  они  в  ходе  референдума  не  дали  поддержки  развалу  социалистической  страны,  ан  оказались  под  гнетом  Николаевского  тандема.  Под  управлением  «умнеющих».
Самодержавный  клич находит отклик  где  у  нас?  Среди  непризнанных гениев.   У азартных  игроков  от  политики, у  поклонников  Владимира  Путина,  который  призван,  как  уверяет  Интернет,  властвовать  еще  лет  двадцать.  При  могучей  поддержке гарантировщиков… отчего  же  сразу  -  нет?  почему  не  властвовать?
То,  что  надолго  Путин, спортивный  гений  Великого  Соча,  призван   «умнеющим»  Олимпом  к  Авгиевым  конюшням  власти,  представляется  весьма  вероятным.  Как  и  то,  что   никакой  чистоты  на  вершинах  управления,  нам  ожидать  не  стоит.
Не  стоит,  пусть  в полной  мере будет осуществлена  попытка  почистить,  промыть  «планеточку»  в  апокалиптическом  угаре  самовластья.
Какой  смысл    кремлевским  олимпийцам  демонстрировать  истинную –    не  сопливую  и  не  вопливую  -  работу  с  ее заботой об уровне жизни  россиян? Честную работу с  ее  неприкрытым  желанием   обеспечить  подлинную  безопасность  планетного  бытия? 
Поболтать  тут  можно  с  аборигенами,  и  поерничать  всласть  с  глупцами  дозволено,  а  что  иное…
Тайная  политика,  как  ни  крутит  Олимпийский Кремль,   осуществляется под  знаменем  многих  и  зело  различных  свобод,  а  вот  означает  она  лишь  одно  -  самодержавная  идея  покрепче  будет  социалистической.
Надо  понимать,  что   на  протяжении   века  «умнеющая»  идея  предпочтительно  поддерживалась  иностранной   разведкой,  где  царская  охранка  и  беглые  клевреты  петербургского  трона  имели  все  удовольствия  для  сохранности  своего  влияния  на  взбунтовавшееся  российское  общество.
Хотим  мы  с   подобным  утверждением  соглашаться  или  нет,  но  факты  вещь  упрямая.   И   очень  назойлив  тот  факт,   что,  насаждая культ своей личности,  Иосиф Джугашвили  служил  и  себе   «гению  зла»,  и  другим  «гениям  зла».
Людьми  давно  подмечена  таковская  попугайщина: выдающимся  быть  много  легче,  когда  удается  подлаживаться  под    других  выдающихся.   И  почему  /при  сем   точном   психологическом  наблюдении   простых  граждан/  неистовому вождю   «с  буйных  гор»  не   вспомнить  имперски-прошлые  неординарные  деяния? 
В  этой  связи   необходимо  отметить,  что вождизм был присущ всем на- шим  генсекам  после   Сталина  с  его  замашками   всезнайки,  неоспоримого   лидера.   
Можно  позаимствовать  форму донельзя централизованной  власти,  наполнив  ее  новым  смыслом,  скажете  вы,  уважаемые  оппоненты. 
Совершенно  верно,  только  не  стоит  забывать:  форма   всё-таки  связана  с  содержанием,  и  когда  мы  говорим  о  формотворчестве,  то  имеем  в  виду  странную  и  одновременно   бесспорную  взаимосвязь.  Есть  оно,  есть  влияние  формы  на  содержательность  того,  что  присутствует  в  творчестве.
Царское  Величество,  тот  словотворно  монументальный,  по-черному  усмешливый   Николай 1,  споря  с  русскими  талантливыми творцами,   всеми  своими  выкрутасами  праздновал  победу  самодержавия.
Ух,   какая   самостийно  ярая   личность!  Единственная  в  своем   роде,  да?
Давайте  ответим так:  не  совсем   это  верно   касательно   исключительности.
Взять  хотя  бы  Сталина. Поднимая  себя  очень  высоко,  вождь  коммунистов  оказался  не  просто  нелояльным  к  товарищам, он  закономерно  стал  преступником.
При  столь  ярой  личности,  как  бывший  семинарист  Сосо,  окружение  всегда  окажется  только  холуйским.  Желающим  лишь  одного  -  всеми  способами  выжить  в  жестоком  коловращении  смертей.
Ведь тогда, когда  бывший  семинарист отступал вроде бы, подключался верный соратник из числа деятелей Бериевского пошиба, происходили неоднозначные  события  и  пускались  в  ход  кары  еще  более  жестокие.
Допустим, таков был у  него  с младых ногтей  характер, но Хозяйская
насмешечка по  прошествии годов становится всё более видимой.   Почему?  Да  потому что определенно наличествовала в  деяниях  семинариста  Сосо, а также присутствовала  в том, что  происходило  со   страной  практически  целое  столетие.
Знаем мы этот феномен социологов-психологов: давайте простим Иосифу Джугашвили, бедному  революционеру, все недостатки, определив их  как   некую  чувствительность,  особую  болезненность,  а  то  и  просто  как  психическую  болезнь.
Нездоровье  вождя   празднует   победу  над  здоровьем  нации   много  десятилетий  подряд?  Шутить  изволите,  господа  дворцовые  прихлебатели!   А  русским,  коль  исправно  сходят  они  в  могильный  провал,  всем  простакам  большой  многонациональной  страны  вовсе  не  до  ухмылок  кремлевской  верноподданной  медицины.
Если  и  стоит  продолжить  разговор  о  лекарях,  то он  должен  быть  по-настоящему  серьезным.
Ленин, позвольте напомнить, усмотрел после Октября болезнь победительной  партии  еще  в  зародыше.
И вовсе не случайно он высказывался насчет слабого будто бы недомогания столь сильно  -  бонопартизм. То есть имперское самовозвеличивание. Надо полагать, потому и привел довод, имеющий отношение к Наполеону, что не
хотел развития событий в направлении к возрождению российского имперского  самомнения.
Потом им была определена и мера для исправления возможных в  дальнейшем недостатков: надо ввести в состав Центрального Комитета побольше социально  сознательных   тружеников.
На  что  Владимир  Ильич  надеялся?  На  победу  честного  большевизма.  Хотел увидеть в мозговом центре общества  не столько упивающихся властью бюрократов, сколько не стремящихся к шику и блеску народных представителей от  станка  и  плуга.
Насчет Хозяина земли русской не было речи, хотя странности поведения отдельных личностей уже вызывали подозрение в нелояльности к социалистическому  строительству.
Кого как, а меня очень даже устраивает ленинское предвидение: эмбрион  самовластья  в  непременности  способен  выжить.  И тогда  «надменные  потомки   обиженных  родов» будут  по   привычке  таиться  под   сенью  закона.
Нынешние «путейцы», дурача российских проживателей,  ведь тоже
неплохо себя чувствуют под прикрытием узаконенной  конституции.  Недаром  они  все  время   вещают   о  своей  легитимности.
Готов со всем аппетитом уписывать вместе с Центральным Комитетом  прописанное Лениным лекарство. При этом себе промысливаю: если простой гражданин,  честный  работяга, не  лишен правильных соображений о жизни, раз-  ве  кинется  в  удовольствие  унижать,  всячески   бить,  неудержимо  карать  свой народ?
Иной кто одержим желанием удержать высокий управленческий пост, и тогда  он, возможно, сделает втихаря подлянку. Кое-кто, допускаю, занервничает, поторопится счеты свести с подчиненным, знающим о нечистоплотных делишках     своего  начальника.
Карьерист даже в смертную драку полезет, не исключено.    Раз уж ему не дают развернуться, не позволяют скакать по служебной лестнице, перепрыгивая  ступеньки.
А когда у тебя заботы иные, не связанные с явным чинодральством, за какую станешь держаться ипостась? За настоящую. За прежнюю честную работу без двойного дна, за такую, где отсутствует злое хищничество.
На вершинах  власти правильных своих соображений не забросишь подальше в  страхе  перед   контролирующими  организациями  -  ой,  не  обнаружилось  бы  мздоимство!
Не зашатаешься, поди, даже на семи ветрах. Почнешь хранить то, что и должен сберегать  -  справедливость, социалистический строй. Не забудешь по-заботиться о своем народе, от которого не отделен карьерными перегородками  и близость  к  которому  ощущаешь  непритворно,  не  на  словах  лишь.
Станешь держать в неприкосновенности завоевания Октября, а малограмотным гражданам общества окажешь подмогу в учебе, в овладении материальной культурой, научишь их – не варваров, а просто русских людей  - ценить  народность  художеств  и  понимать, кому  должны  служить литература,  кино, живопись.
Мне так думается: Ленин сообща с народом собирался строить новое общество.   Уж никак не намеревался он отдавать это дело на откуп ретивым
администраторам, желающим  лишь  власти  и  только  власти.
Не Сталина видел Владимир Ильич во главе партии. Наверное, опасался  чего-нибудь  такого  -  казарменного  социализма  с  уклоном  в  бонопартизм.
Поэтому  нисколько не скрываю: не поклонник я сталинского режима, где видны  религиозно-культовые  корни,  а  монументально  мстительного  феодализма  вообще  выше  головы,  несмотря  на социалистические   преобразования.
«Тихий Дон»  художническим образом показал нам  - хотел того Шолохов  или не осознавал во всей беспощадной полноте  - слабости вождя, этого бедного  семинариста  Сосо, взявшегося переучивать самолично мир.  Старательно не  желавшего  видеть,  куда   идет  российское  в  веках  бессчастное  общество,  и награждавшего  хоть  вешенского  писателя,  хоть  вместе  с  ним донскую  землю,  хоть  всю  страну  с  пронзительно  честным   литературным  произведением… чем   в  угаре  наполеоновского самовластья  награждавшего?  Кровопусканием  под  знаком  Усть-Бузулукского  символа,  безлюдьем,  кладбищенской  тишиной  мертвого  упокоя.
Есть еще вопросы? Они остаются. И непростые они,  а  резонный  ответ  -   хотите  верьте,   хотите  не  верьте  -  у   меня  один.


*      *      *               
   
Подлая история с насмешками над Мишкой, вешенским казачком,  -  это по  существу   мерзопакостная   улыбочка   и   над   ленинизмом.
Объявить его провалившимся было как-то не ко времени, не в тон
брежневско-андроповскому геройству, а вот втихаря  похихикать над марксистско-ленинской системой взглядов  -  почему обязательное нет?  Ведь господа
коммунисты вполне лояльны насчет более широких взглядов, только не след орать внаглую, на площадях. В доверительно узком кругу  «своих в доску»  -  пожалуйста, высказывайтесь, юморите.
Стали поговаривать об умном капиталисте, умело развивающем промышленность  и сельское хозяйство, а то, как мудро он заодно объегоривает своих рабочих, начали стыдливо умалчивать  -  спускали на тормозах относитель-  ное обнищание рабочего класса в развитых странах и абсолютную нищету в сырьевых  придатках, в  странах  третьего  мира.
Если же пускались говорить о беззастенчивом грабеже национальных ресурсов  в том же, к примеру, Бахрейне или Арабских Эмиратах, тут же запускали в послушные газеты и журналы информацию о тамошнем высоком жизненном уровне. Умилялись на здравоохранение, шикарные автомобили на улицах. Словом,  расширяли  среди  народонаселения  круг  «своих  в  доску». 
Вспомнишь  Хозяина  земли  русской  и  поймешь:  не так уж много бесподобно удивительного в самовластной  трансформации.
Система взглядов марксистского толка, приложенная большевиками к
российской действительности и начавшая давать плоды после Октября, уже в годы сталинского правления потихоньку размывалась. Уходила в небытие, пока не превратилась в самодержавную системность, в умелость  «умнеющей»  мудрости.
Автор очерка к Николаю1  возвращается? К царственно- компьютерным  делам  и  хитрому,  не  в  явь  явленному  шумоподавлению? Приходится, вот  и  толкую  об  этом  неумолчно.
Говорю и буду говорить, поскольку Владимир Ильич Ленин для партийных болезней видел лекарство отнюдь не в железном администрировании Иосифа Джугашвили.
Основателю социалистического  -  в новинку России!   -  государства было ясно:  без народных  устремлений  к  справедливости,  к  лучшей  доле,  пожалуй  что, большевикам  можно  промахнуться,  завернуть  не  туда,  куда  нужно.
Да уж, кое-кто спустя полвека начал чуть ли не в открытую смеяться    над  ленинской  мыслью  о единстве партии и народа. Поулыбался в пику словотворным русским  мастерам,  похихикал  над  союзом  партийности   и   народности в  художественном  творчестве.
Как бы там ни возмущались брежневские андроповцы, но кто, кроме них,    дал добро самодержавной идее уважать лишь себя, свою  месть?   Кто  вопреки  долгу  перед  государством   постарался  не  замечать   эту   вековую  народную  дорожку  в  небытие?
  Сталинизм не сводится лишь к нарушениям социалистической законности     и культу личности. Он и жизнестоек, и многозначен в явленных фактах. Коварен  на  манер  самодержавной  идеи.
Если тут нам вернуться к непростой истории с письмом Лаврентия, то событийная  многозначность  обрисуется  в  наглядности.
После эпистолярной акции пошла в гору занозистая карьера чекиста. Разнокалиберная поддержка - рука земляка Иосифа и «мохнатая» рука Хозяина земли русской  -  не вот вам пустяки, чтобы прозябать на периферии Олимпа. Хапнул Лаврентий усиленного  пайка, стал жрать в два горла и расти, как  на   дрожжах.
А допрежь Берии разве не сотворил нечто похожее бедный Сосо? Не воспользовался  ситуацией,  чтобы  поуменьшить  свою   «бедность»?
Откуда снизошло на  Кобу, поклонника  ленинского,  последователя  верно-го, такое, что с легкостью перепрыгнул он через судьбоносно  серьезный препон, давайте  разберемся  по  мере  возможностей.
Ведь хапнул он то, что ему не полагалось уж никак. Есть резон  полагать, будто  и   для  Сталина  тоже  подсуетился   самодержавно-умный  доброхот.
История  получилась у  «сына  гор»  Сосо до  странности  похожая…  на олимпийское   восхождение   «горного»   чекиста.
Приключилось  напрочь  нелогичное:  Ленин  горячему  революционеру Кобе -  нет,  а некое всевластие явило вдруг поддержку.  Дало шанс занять пост руководителя  партии  до  конца  жизни.
Пусть тебе этого не желается, однако вспомнишь Хозяина и станет в обязательности муторно. Тошнотно от усмешливо-властного, самодержавно-умного доброхотства.
Болен  главный  «сын  гор»  или  не  болен,  а  вон  как  оно глядится: на пару с проходимцем  Лаврентием бедный Сосо,  разбогатевший  на сокрытых  от  народа харчах,   принялся   всяк   вертеть-крутить  страной.  Что и стало  -  вспомните казарменный социализм с феодальным уклоном  -  явным зубодробительством,   «умнеющей»   насмешкой  над  ленинизмом.
Сие доброхотство не прошло мимо  удобного  случая - походя лягнуло  вешенского казачка  Мишку.   Неповадно будет простакам  обращаться  к 
словотворчеству,  минуя   Хозяйскую  поддержку.
Какая  гадость,  эта  зубастая  улыбка  чеширского  кота   под  знаком  непременного  российского  нищебродства!
Иностранно-бериевский след в долгой истории сталинского  правления, полной обмана и предательств, вырисовывается,  снижая  образ  революционера  Кобы,  все  более  четко.  Неуж мне   уверовать  теперь и в  двуличие   Отца  всех  народов?
Верится,  не  верится…
Ядовитая   шутейность  в  поисках   врагов  народа  налицо.  И  очень  она  похожа   на   зубоскальство   Булгакова,  числящегося  нынче  в  гениях  русской  литературы.
Понимать  же  надо,  что   приготовлен   сладкий   пирог   для  «путейщины»,   а   Шолохову,  проклятой  Москве /там спасается одна лишь Маргарита/ и   всем  российским  дуракам  … 
Неискоренимое   -  от  большой  самодержавной  души  -  мытарство?
Оно  самое.  При  всем  том  сегодняшним  властям,  как  и  в  брежневские  времена,  слышать  ничего  не  хочется,  видеть  не  желается,  понимать  нет  нужды,  потому  что   нынешним  героям-революционерам   должно  достать  всего-всего  на  их   сладкую  жизнь.   Хватай  -  подешевело!   
Потом  -  хоть  потоп.  Повсюду! В  Петербурге,  где  не  избежать  ленинградцам  чтить  фашистское  победительство.  В  Сочах  или  в  Приморье,  на  Русском  острове,  где  надобно  всего  побольше  настроить, и  всяческих  средств  туда  побольше  вбухать, чтобы грабить, грабить, грабить под шумок.
Отличный  получится  водно-многозначительный  праздник  вдоль  по  всей  российской  земле.  Получай  страна  и  радуйся,  как  всесторонне  радуются  кремлевские  грабители-олимпийцы.
Пусть   поимеет   народ-недоумок  последствий по  самодержавно  полной  программе.
«Путейцам»  пусть ничего,  кроме  живоглотных сладостей,  не  желается, а  нам  забывать нельзя:  ране  досыта  поиздевались  над  приверженцами  Владимира  Ульянова,  помытарили от    души   ленинскую  гвардию.  Приходилось читать: почти  все,  с кем  он  дружил,     создавал  с  нуля  партию,  были  репрессированы.
Достаточно сказать, что из героев Гражданской войны в живых оставили сталинисты лишь несколько человек. Кто выжил в череде кровавых годов7 Тимошенко, да Ворошилов, да Буденный. Угодные они оказались, но в Отечественную войну больше самодержавному Сталину кланялись и соответственно боевыми успехами не отличились. А ведь их было свыше двух десятков,  смелых и  по-военному очень умных, дважды награжденных орденами боевого Красного Знамени. Самыми первыми орденами молодой  страны.
Работала система, не ленилась, сажала людей в тюрьмы, убивала – трудился всем  нам явленный сталинизм, где пряталась  омерзительная улыбочка.  Несомнительно  думается мне теперь: в многозначности исторических событий,
непонятных случайностей… то была Хозяйская системность, самодержавно-кровавая   игра  на   вольнолюбивом  российском   поле.
Разве  не  стоит  обратить  внимание  на  этакую  спортивно- уничижительную работенку?
От  того  именно  и  заговоришь  про  странную  Мтацминду.
Потому и вспомнишь  про тандем «горцев», что нет у тебя поклонистого приятия их самовластным характерам. Их нежеланию думать побольше о
товарищах,  лояльней  относиться к простым людям. Отвратительно их непрерывное до  страсти  стремление  обрушивать  громы  и  разительные  молнии  на   простаков. 
Нынче возьмешься за перо с какой целью? Чтобы обратить внимание потребителей  СМИ  на   потоки  продолжающегося   вранья.
Хорошо видна и в историческом разрезе очень тревожит людей
опиумная устремленность явных и скрытых сталинистов  -  в обязательности не заметить «мохнатую  поддержку»  и  непременно  стать  высоким  начальником.
Царьки не царьки, но одного хитрого партийца-горца удалось исчислить  с   тбилисских  дней  его  хозяйствования.  Правильно?
О другом в свое время высказывались достаточно сильно. Где случится на полразговорца, там припомнят кремлевского горца  -  так было написано поэтом, что не стал вровень с Пушкиным, но прослыл человеком честным и талантливым.
Об истинном лице Сталина догадывались еще до войны. Вот ведь какая штука.
Тот, кто нынче участливо поминает бедного Сосо, ведь не желает думать
о его неправедном «богатстве». А напрасно. Он, этот мудрый  партийный умелец (самоуверенно ограниченный, мелочно упрямый, как Салтыков-Щедрин исчислил его характер), из хозяйчиков бонопартистского пошиба  настолько выделился  -   вырос  в  крупную  величину.
Пожалуй, встал вровень с Хозяином земли русской. И готов даже
замещать его дальше в качестве социал-наполеоновской  идеи.  Либо -  самовластно демократической.
А настоящие ленинцы… нет, они Кобе не доверяют. Помнят, не стараются забыть предупреждение  Владимира  Ильича.
У  них  в  союзниках  ИСТОРИЯ  советской, не вот тебе песенно- счастливой страны.               
Руководящий   Сталин   без   рассуждений  наделил  социалистический  строй своим миропониманием,  а  также недостатками образования вкупе с жаждой неограниченной власти  - ведь  бывший семинарист посчитал, что высший партийный пост должен принадлежать  культовой  фигуре.
Науке управления он противопоставил грубую силу, страх репрессий, и
общество утеряло силу коллективизма, скатившись в болото личной власти. Запал социального переустройства  -  на основе идей справедливости и братства  -  сменился разгулом фальшивомонетчиков от болтологии и привел в конце концов  к  установлению  насквозь  лживой  демократии  для  богатых.
Страна больна, она идет по страшному пути самоуничтожения под тайное хихиканье Хозяина земли  русской. И  -  под хитрые подмигивания игроков-демократов:  мы  обязательно  выиграем,  верьте  нам!  всё   будет   хорошо!
Но те, кому вдруг довелось услышать управленческий глас, олимпийский
голос кровавой Мтацминды, понимают: на самом деле плохая игра идет  -  торговля.  Преступники  продают  народ  оптом  и  в  розницу.
Божественный сталинский образ жив, как и  скабрезный образ Лаврентия. Не этим ли богам бьют поклоны олимпийцы Кремля, исповедующие вранье насчет свободы  слова?
Не иначе, что  исповедуют, заодно  подспудно  лелея  даже такую свободу  -  убивать.  И как можно больше  убивать,  недаром  обливаются  кровью  практически  все  бывшие  республики  Советского  Союза. 
Не эти ли титаны  массовых  кровопусканий нынче втихаря и гласно откликаются  на  призывы  карающей  грузинской  горы?
Не они ли, разнообразные выходцы из сталинского режима,  в том числе христовые коммунисты-зюгановцы  и  безбожные киллеры, организованные путейцами, призваны опустить Россию в еще   более  глубокую  могилу?
Вы приглядитесь: какая нынче шпана торжествует!
Если кто и оценит положительно  усилия  кремлевских титанов  мысли, то лишь тандем  «горцев»  да  особо  доверенные  лица  -  господа  наши  и  забугорные.
Дичиной орет Мтацминда. И неистребим он, запах крови, по всему
бывшему  Союзу  Советов.
Пусть сегодня притихли явные и неявные Шолоховские недруги   -  все  эти  размышленцы и обсужденцы.  Но горы, горы… холмы, бугры, купола… кладбища российские, хоперское  нищебродство… и  торжество  свободы,  которой  на  деле  дырка  от  бублика… и нет нам спасения от чемпионов, играющих на поле русских социалистов…
…И надо нам  -  иначе ведь  не мыслится  -  вернуться от указаний тбилисской  красавицы-горы, нынче столь грубо явленных людям мира,  вернуться, придти  к  истокам  союза  народов,  к  ленинизму.
Там социалистические идеалы  -   отнюдь не кремлевских карьеристов идеалы, соединившие бонопартизм с народовластием, божий дар с яичницей,  самодержавие  с  иностранным  нашествием,  творчество  с  иезуитством.
Да, было время, когда о Сталине говорилось слово докозательное. А Берия тогда  был  всё  тот  же  хитрец  на  подхвате  у  чужих  спецслужб.
Несправедливо карающая власть должна уйти в прошлое, к самодержцам, к пресловутому иезуиту-надсмотрщику,  Хозяину земли русской. Волшебство этого подлеца неискоренимо постольку поскольку.
В  реальности  оно когда неистребимо?  Только если наблюдается
всевластие  государственной  главы.
Тогда от коварного волшебства трудно избавиться, когда налицо интриги  бесконтрольных  -    сталинских   или  наших  времен  -  спецслужб. Помогает хихикающим  делишкам  заодно и презрение власть имущих к народным, воистину демократическим  культурам.
Все персоны, олицетворяющие надменную злую силу надсмотрщика-самодержца, каждая высокопоставленная личность по мере совершения преступных деяний  -  вот он, соединенный образ неудержимого кровопускателя.
Надежно  работает «общак», где Хозяина если и не знают доподлинно, то ощущают всей своей кожей. Здесь закон   - бей первым, чтобы тебя не забили.  Какой  же  тогда  ждать  справедливости,  коли  так  усердно  чтят  хищников?
Потому и спешу сказать:  именно торжество «кровавой казармы» опасно в наши дни как никогда.
Хоть водородное оружие, хоть высокоточное, а только Хозяйская
насмешка над варварами всегда готова обернуться тем, что называется  метким словом    «кердык» .  Так  выразился  один киногерой,  хоть  и  не  родную  страну  имел  в  виду.
Полный кердык нам светит!
Тем более, что царская охранка жива, старушка. Так или иначе вкупе с  зарубежными покровителями  пошевеливает  российское  общество.  Как  раньше,  при  Сталине,  пошевеливала.
Небось,  Мтацминда  неплохой  толмач  для  тайных  переговоров,  а? 
Для   внутреннего   потребления   у   нее   -   зубодробительные   указания,  для забугорных господ  -  заискивающий  диалог.  Кипит жизнь среди проплывающих туч.  Плохо  однако,  что  нам   действительность обещает лишь кладбищенский упокой.
СМИ, конечно, талдычат другое. Нагнетают казенный оптимизм.
Им почему  не  зашибать  ежедневную  деньгу,  коли  власть дозволяет? 
У дураков-русапетов кошельки тощие. Не очень-то получается
укупить все эти газетные и телевизионные славословия в адрес демократических правителей.  Да  и  не  хочется  тратиться  на  всяческую  неправду.
Мы и так видим:  «путейцы»  слишком много себе хапают. А трудятся хитренько,  пашут  по  закону многозначности. 
Желается  им  чемпионски  попрыгать,  а  это всё та же подлость Хозяина  земли  русской. Поля их политических игр пахнут так, как было в недавнем мировом  побоище.
Вот к чему пришла моя  -  столь настойчиво подбирающаяся к «горцам»  -  долгая  мысль. 
Идет  война.  Не  вот  вам  справедливо   народная  -  с  народом  тайная  битва.



*      *      *

По прошествии моего словоизвержения думаю: что же я вам рассказываю, уважаемые читатели? Не иначе как  -  историю тайной войны Хозяина земли русской.  Того  побоища,  которое  он  приуготовил  собственному  народу.
Увидел я  скрытую войну вначале через призму своих несчастий. Потом, с развитием наблюдательности и усиленным шевелением недоумевающих мозгов, добрался до кладов  ИСТОРИИ,  где  полно  всяческих  царствующих  личностей.
Если самодержавный фатум позволяет себе поиграть с народом-дураком прежде, чем пустить ему кровь, то надо нам взглянуть туда, где Хозяин уже достаточно серьезен.
Имеется у него провозглашенная державная идея. Основа основ какая? Самодержавие, православие, народность.
Разве не так? В историческом разрезе какие тут игры? Никаких  -  полная серьезная основательность. Нескончаемое открытое ратное столкновение с любым противником, а если возлюбленные державой россияне вдруг проявляют вольнолюбство, то  вот  им  кровавая  порка.
Историю этой порки нам дано увидеть в судьбах народных любимцев. В долгих веках  -  от Пушкина до Шолохова  -  свистят  неумолимые  розги.
  Коль пошатнулась триада /самодержавие, православие, народность/, коль русапеты вознамерились отойти от царственной державной идеи к более справедливому государственному устройству, миропониманию социалистическому…  Короче  говоря,  «дурни»   имеют  сейчас то, что имеют.
Триада пала. Но тандем  -  первые две ипостаси царственной державной идеи  -  держится.
В наши дни «путейцы» на своем иделогическом фронте усиленно заигрывают с самодержавными царями, с религией, что искони имела особое стремление шагать рука об руку с российскими государями. Разве тут не видно еще одного следа тайной с  народом  битвы?
Не благословил ли Хозяин земли русской кое-каких большевиков, которым честное и справедливое учение ленинское не очень-то грело властолюбивую душу? Не сообразил ли нацелить господ-коммунистов на действия, мягко говоря, нечистоплотные?
Ишь, как умно подогревал он все нарушения социалистической законности! Вон  как  широко  развернулся, почуяв властную поддержку, тандем кавказских горцев!
Тандемность  /где персональную ответственность за преступления определить трудно/ -  прием  верный, очень хороший, коль улыбка Хозяина земли русской, этого кровавого чеширского кота, должна жить вечно.  Процветать, пока не наполнится  невидимая,  но  реальная  могила  для  народа-дурака  и  дурацкого  ЦК /КПСС/.
Разве не видна особая тандемность в связке властолюбивых гениев Брежнев-Андропов? Прошла эта связка по Шолохову шикарным перемывахом. И определила наше  сегодняшнее  нищебродство  куда  как  основательно.
В дали дальние нацелилась не слишком заметная, однако безостановочно работающая  связка  Горбачев-Путин.
Идет, идет оно, тайное народу костоломье, с неослабевающим размахом. Спецслужбам, что меня пасут, твержу: не только русским дуракам грозят в перспективе большие несчастья. В нынешней демократической господской идеологии есть та порочность, где хватает народов неполноценных. Которых надо наказывать  в  мировом  масштабе.
В  ответ  на  свои  высказывания  имею  лишь  тайный  и  явный  мордобой.
Идеологическое  самовластие царско-поповской насмешливости живуче.
В тайной битве против вольнолюбцев торжествует пока что двуединая ипостась насмешливой победительности. Читайте  -  упористая ржачка, в основе  которой  никакой  не  фатум.
Тайная радость властолюбцев столь нагла, что ее видно достаточно хорошо,  не  правда  ли?
Вот он, итог нашего с вами разговора: если говорить о событийной природе нынешнего времени, тут скрывается  -  уверен!  -  настойчивая  царская и соответственно поповская  системность.
Грядут новые и новые Олимпийского  Кремля  самодержавно  умные    выдвиженцы. Необходимо  стране  держать  ушки  на  макушке.
Насчет  царственной  ИСТОРИИ  нашей  нельзя  быть  наивными.
Если все эти  Отцы  и  Чернушные Батюшки старательно не замечают, как ими двигает мстительный Хозяин земли русской, то всем прочим россиянам, есть нужда примечать подвижки, поскольку нам отказывают в праве  иметь  свое  мнение  и,  значит,   в   праве  на  существование.
Нам  не  разрешено  думать,  поскольку  умами  владеют  зомбировщики.    Одновременно  простым  людям   не  позволяют  работать  в  полном  смысле  сего  слова  ответственно,  поскольку  всякий  труд  регламентируется  карающим  рублем  «денежных  мешков». 
А  что  приказывают?  Безропотно  уходить  в  небытие,  потому  что  найдутся   народы  более  достойные  для  очищенной  и  хорошо  отмытой  «планеточки».   Если  теперь  вспомнить о  более  умных,  о  более  предприимчивых  Белых  людях,  то надо нам  твердо  знать,  что  Ленинград  вовсе  не  памятник  победительному  нашествию  арийцев.  Он  свидетельство  российской  стойкости,  хотят  того  «революционеры»  от  спортивно-кремлевского  Олимпа  или  нет.
Касательно   гениальности  семинариста  Сосо,   этого  тайного, неявно-религиозного отца   «путейцев»,  надо  вот  что  добавить:  в  тандеме  «сынов  гор»  он  был  главным  и  для  Хозяина  земли  русской  более  полезным. 
Поэтому  его  берегли  при  всех  перипитиях до  самой  смерти.  Вот  Берию,  того  без  трепыханий  отдали  на  заклание.   Свое  дело  сделал,  оказал  помощь,  поддержал  шатающийся  авторитет  вождя,  неплохо  сыграл  роль  «виноватого»,  о деяних  которого  всем  интересно  поговорить.   Но  теперь,  потеряв  свой  авторитет,  ступай,  чекистская  шпана,   прочь! 
В то  время  как  умный  культовый  лидер  пусть  продолжает  из  сырой глубины Красной  площади в явь или  не  в  явь  гнобить  проклятую  Москву.  С  запада и на  восток   устраивать  пошибалово российским  дуракам.  Этим  неприспособленным  для  жизни  социалистам,  что должны  крепко  пострадать  от  канонов  созданной  Сталиным  нелояльно-социальной  системы  и  той  христовой  науки,  что  неплохо  справилась  с  «буржуазными»   естествоиспытателями   страны. Не забудешь, как  много  веков  до  Сосо  очень  неглупо религиозники  расправлялась  с  учеными в разных странах.   
Выходит,  Джугашвили  был  довольно  близок  -  в  достаточной  мере  не-афишированно  -  к   иностранным  вдохновителям.
Более  близок к   забугорно  благоденствующей   царской   охранке,   чем   «иностранно-подданный»   Берия? 
Тандем  ничуть  не  способствовал  тому,  чтобы  сохранялись  в  тайне  привычки  и  склонности  каждого  вершителя  российских  судеб.  Лаврентий,  конечно,  знал  подлинную  силу  Сосо.  Вполне  причинно  авантюрист уважал  властительного  семинариста  с  его  более  широкими  возможностями … и  боялся. 
Надо  ли  нам  любить  этот   тандем,  где  царствовала  злая  сила?
      А  сегодня  кого  нам  уважать?  Неужто  «путейцев»  с  их  царственно-способным  Петербургом,   насмешливо торжествующим  вопреки  героическому  Ленинграду?
      У царька Пути, его приближенных, а также у попов-провокаторов  нет правды о войне Второй мировой. Как нет правды о Первой, когда Николай Второй /ныне Святой/ ни за что ни про что угробил на границах России пять миллионов русских солдат. Эта кровавая мясорубка была во благо Антанты  -  нисколько не во благо родной страны. Молчат о побоище Святые путейцы. Если о чем трандычат, то о героизме. Какая подлость, господа кремлевские мокрушники!
      
      Свирепствует инфляция. Трудящиеся нещадно нищают. Ныне в жутком провале промышленность. В упадке российская гуманная культура. Уважаемые читатели, требуйте свободы слова, и пусть она сегодня до смешного глупая, куцая, но требуйте, хотя бы для того, чтобы сказать: нет нынче народу счастья, а несчастий российских не пересчитать.
      Когда все эти тандемщики, все эти кремлевские «олимпийцы» старательно не замечают, как ими двигает  - хоть явно, хоть тайно  -  Хозяин земли русской, то нам, всем прочим россиянам, есть нужда примечать подвижки.
      Завершая разговор о свободе слова,  надо сказать: сегодня редакции во всех средствах информации оставляют за собой право вмешиваться в суть материалов, не испрашивая разрешения авторов.
      Если сие  - право сильного всегда быть правым, то  дотошливые литераторы должны были молчать о народной войне при царе-победителе, о той войне, где победу над Наполеоном одержал не высший круг, а народная масса, досточтимо широкая и могучая.
      
      
      Подчеркиваю: честные литераторы должны были помалкивать при царе-освободителе  от крепостного права, когда старательно защищались интересы богачей.
      При царе Николае 1 – вешателе, который жестоко расправился с дворянами, получившими в стране имя  «декабристы».
      При царе Николае 2 - кровавом, когда упорно шли против самодержавия демократы всех мастей, конституционные, либеральные, революционные, социал-демократы, те,  которые большевики и те, которые меньшевики… но конечно,  мои симпатии на стороне честных ленинцев.
      При  Сосо Джугашвили – преступнике, который объявлялся гением всех времен и народов.
      При позорном брежневско-андроповском тандеме, где можно было заметить влияние еще не сгинувшей царско-поповской охранки и подготовку капиталистической реставрации. 
      При Путине, который нынче не просто Владимир Владимирович, а Владимир Владей-Морочь, проталкивающий провокационную поповскую  гундейщину, чтобы судьба российского народа уподобилась судьбе сгинувших гуннов: патриарх Кирилл Гундеев через слово талдычит про любовь церкви, на деле культивируя  ненависть мракобесия.  Приблатненный Путя-йети, непонятный для многих Снежный человек, морочит россиян изо всех сил /и не только их одних/, поскольку хватает у него царско-поповской ловкости, чтобы реанимировались масштабно  всяческие эстремисты, включая фашистов. Почему люди обязаны молчать об этом?
      
      
      Автор этих строк  сколько живет  -  старается не быть равнодушным, не желает отмалчиваться.
      Даете мне отставку,  уважаемый читатель?
      Как бы там ни было,  остается надеяться, что нас, таких неравнодушных литераторов... "свобода нас примет радостно у входа». 
      Должны придти лучшие времена, по-ленински социалистические.
      Не следует забывать:  «путейцы»  – выходцы  из преступного джугашвилизма и соответственно выходцы из брежневско-андроповского тандема,  где прячутся умельцы царско-поповской охранки с их восхищенным приятием грабительского капитализма.
      Нельзя нам быть наивными овечками.
      Нас пасут ради шашлыка, и  -  только!
      
      
      Если говорить о полном и безусловном доверии к системе, созданной джугашвилизмом, то не надо забывать: Ленин в свое время обнаружил причины, которые не позволяли революционеру Кобе руководить партией.
      Это был первый звонок «гению всех времен и народов», он прозвенел тогда, когда было надо, и он прозвучал весомо.
      Второй звонок решились дать командиры Красной армии.
      В годы войны они выступили против грузин-мингрельцев в джугашвильском окружении: сыны гор вдруг почувствовали себя выше всех в стране, демонстрируя вызывающее царское пренебрежение к любому, кто прибыл  -  по долгу службы, конечно  -  к властителю Кремля.
      «Гениальные сыны Кавказа» были отозваны во свояси, однако потребовался третий звонок.
      Он был громче первых двух, поскольку прозвучал на съезде партии, когда был развенчан культ порочного джугашвильского вождизма, и он прозвенел исключительно требовательно.
      Беда в том, что брежневско-андроповский тандем постарался ослабить волю партии и повел себя провокационно, усилив платформу, на которой была взращена «путейщина» в нынешнем ее царско-поповском блеске.
      Да, блеск путейцев, где забугорная гениальность соединилась с  пройдошливостью наших внутрисоюзных провокаторов, знающих толк в двусмысленных словоизвержениях, он  - со всей своей сияющей силой  -  уже преступен в мере более значительной, чем преступления Джугашвили.
      Нам предписано молиться на миллиардеров /а может, уже на триллиардеров/.
      Нас учат умиляться на мастеров где явной, где скрытой войны с российским народом, с другими народами, которые властным гениям не нужны.
      Слышен в буднях российской жизни путейский  призыв: «Да здравствует новый  -  теплый  -   климат, и пусть всё потонет в  библейском потопе, кроме гениальных горных вершин!»
      Самовлюбленные сыны гор, со времен Отечественной войны верные  мимикрически способному джугашвилизму, не иначе что очень сегодня довольны. Их царственно государственная мудрость при всех катастрофических обстоятельствах будет процветать. И пусть повсюду распевается дураками: лучше гор могут быть только горы!

               
*     *      *    

      Поэтому… по  всем вышеназванным причинам… мы  должны твердо сказать «нет» Путину, его последователям, всем этим дворцовым полковникам-панам-провокаторам, которых кличут пан Жирик, пан Зюга… впрочем, все их знают, и в народной речи воздается им должным образом.
       Что касается подлинной свободы слова, то она тогда правдива, когда стоит на правде жизни, когда в полной мере ответственно воспринимает знаки, подаваемые насущным социальным прогрессом.
       Знаки подаются, нет сомнения.
       Они идут нескончаемой чередой.
       Если желаете лучше понять автора очерка, можно дополнительно молвить: они подаются также тем велением времени, что требует сегодня  задуматься человечеству и дать серьезный, обмысленный ответ надвигающимся природным катаклизмам Земного шара, где полно термоядерного оружия.
        Свободу насущной свободе слова!
        Пусть процветает для того, чтобы узаконить мысль о необходимости всеобщего разоружения,  а уж ленинский по-настоящему ответственный социализм в России не промахнется, непременным спасением станет для земной жизни, ставя сибирские реки на службу коллективизму, ведь он очень нужен для спасения жизни всем народам планеты.
         
               
         
         
СТРАНА ЖЕНЩИН,
ИЛИ
КОНТИНЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ЭНЕРГИИ

/художественно-публицистическое эссе/


               

С улыбчивым соседским парнишкой плывем на ялике.
Наше деревянное суденышко обремененно просмоленое.
Оно верткое и быстрое.
     Ялик врезается в речные волны бурливо, звонко  -  как говорится, не застегивает роток на все пуговки.
Из-под весел вырываются брызги.
Они летят на того, кто сидит на корме. На мальчишку с  загорелыми щеками и облупленным носом.
  Он утираться не топоропится. Смотрит на высокий правый берег, бормочет что-то.
Нажимаю знай себе на весла, и от каждого размашистого гребка подаемся мы то вправо, то влево.
Плывем против течения.
Смотрю по сторонам, спешу себя уверить: ялик продвигается медленно.
Потом понимаю, что недопонимаю. Эффект медлительности возникает по одной простой причине  -  плавно, с вальяжной неторопливостью поспешают навстречу  гранитные валуны вдоль уреза реки.
Не что иное, как неторопкое движение береговых ориентиров ставит подножку правильному соображению гребца.
А упрешься глазами в брызги и пену за бортом  -  ого! Скорость наша относительно воды нисколько не маленькая, достаточно велика и как раз по силе старательных рук.
Повернули назад.
Плывем туда, где синь излучины, нежная зелень молодого ельника по-над прибрежными камнями.
Теперь можно экономить усилия. Плыть в речные верховья трудно,  идти вниз по течению  -  одно удовольствие.
Еле шевелишь веслами, но мимо лобастых валунов несешься так, словно лошадь оседлал и в руках у тебя способная уздечка, не что-нибудь иное.
Лодка чудо как легка.
Она послушна, удивительно быстра, и ты будто сродственник могучим былинным богатырям  -  гонишь ее играючи. Вдоль зарослей краснотала. Вдоль неожиданно появляющихся мысочков: где заиленных, где каменисто замшелых, где песчано желтых.
Вблизи берега за такими вот поворотами, в затишке, плодятся длинные водоросли, цепляясь за дно.
На плесах вольно ходить рыбной молоди. Есть где укрыться от голодных пришельцев, появляющихся из темных глубин.
Здесь можно поймать на блесну жирующую зубастую щуку. Или  -  окуня, красноперо толстого, в слизи серебристых чешуек.
А ветер на стремнине дует все шибчей.
С каждой минутой звонче волны пообочь дощатых бортов.
Уже сплошь плывут по изгибающемуся руслу белые кружочки пены.
Над нашим просмоленым суденышком клубятся низкие тучи.
Но солнце настойчиво. Оно раз, и другой, и третий прорывается своими неутомимыми лучами в прогалы между темными небесными громадинами.
Светило воссияет, и тогда играет, блещет вода, стекая крупными каплями с весел.
Скрипит нос лодки  -  наш ялик вылезает на песок отмели.
Вот в плоское днище бьют горбы замшелых камней.
Зашуршала галька: всё! приехали!
Вылезай, парень, и если не желаешь зачерпнуть ботинками толику прохладной речной влаги, прыгай как можно дальше на береговую галечную полосу.
Тот стоит на корме. Вслух читает стихи.


Мы готовы хоть сейчас
Повторить прогулку. Снова
Увези-ка лодка нас
Вверх по речке. Там корова
На лугу траву жевала.
Там ворчала над водой
Тихо туча дождевая.
А потом на водопой
Побежала резво туча,
Потому что выпал случай
Ей попить из моря синего.
Так и нужно: пей, красивая!
Пей, хорошая ты наша!
Ведь без тучи речка краше.

Это он сочинил прежде, чем зашуршала галька.
Ничего нет удивительного в том, что мой спутник не торопится на берег. Почему?
Завлекательны зори на лесистом нагорье, изрезанном блескучими водными потоками.
Мимо дебаркадера ихтиологов  -  они изучают рыбешек на предмет их беспокойства от быстроходных катеров  -  мы поднимаемся к соснам на высоком береговом откосе.
Разжигаем костер.
И потом, когда к нашей ухе присоединяется ребячья ватага, я рассказываю длинную историю.
Сочинил ее, как не раз уже бывало, на ходу. По просьбе моих слушателей, этих неутомимых любителей фантастики.
У меня в космические глубины улетает корабль землян.
В звездолете во время полета вдруг появляется негритянская девушка.
Она была такая  -  приходила непонятно откуда, уходила неизвестно куда.
Неожиданно снова объявлялась перед ошарашенными космонавтами.
И опять пропадала напрочь, хоть обшарь все отсеки путешествующего корабля.
Может, завораживающие ритмы Александра Блока повели рассказчика за собой?
Разве не певец Прекрасной Дамы шаманил в полузабытьи?

И медленно пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша шелками и туманами,
Она садится у окана…

Парнишки слушали внимательно.
Хлебали потихоньку уху.  Если и пьянели  -  всего лишь от восторга перед огромностью звездных тайн.
Им нравилась колдовская повадка чернокожей незнакомки.
Они потом целую неделю приставали, чтоб продолжил рассказ, и я  без ломаний продолжал тему галактического чуда.


*      *      *

На дворе просвещенное двадцать первое столетие.
Однако время, пусть оно достаточно умное и знающее, продолжает держать
нас в неведении относительно ряда исторических событий.
Остаются неразгаданными /в связи с некогда случившимися происшествиями/ и некоторые вещи, имеющие отношение к вопросам...
  Нет, я не собираюсь тут «объять необъятное».  Хотелось бы обратить внимание читателей прежде всего на удивительно вечную энергию жизни.
Достаточно внимательней поглядеть на соседей по планете, на «братьев наших меньших», чтобы понять враз и навсегда: формы жизни могут быть исключительно многообразными.
Сообразив, можешь уже к разумным существам в космосе относиться без того, чтобы, разинув рот, бесконечно удивляться.
В иной галактике  /не в Млечном Пути/способность девушки внезапно показываться и по неожиданной прихоти напрочь исчезать  -  может, и простецкая обыденность. Рутина именно случайного, мерцающего, исключительно вольнолюбивого существования.
Просто вот такие были у нее родители:  ритмичный, фантастически своеобразный папа и прихотливо капризная мама.
Землянам выдали другое.
У нас есть очень зримое солнце. Ощутимо жаркое, непреложное в череде фактов мироздания.
Среди планет оно большое, будто глава львиного прайда.
Непременная спутница царя природы в системе планетного сообщества  -  львица по имени Земля.
Она то смирная, ровно среднерусская равнина. То бурно возмущенная  - наподобие Атлантики с ее ревущими сороковыми параллелями.
Оплодотворило солнце своим горячим лучом лоно земных вод, и появились мы, люди. Вобравшие в себя энергию звездной системы и таким образом вовлеченные в разумную жизнь.
Горячо и твердо любит наш солнечный лев свою супругу с ее отзывчивым лоном. Это факт непреложный.
А мы, разнообразные сыновья и дочери /вспомните «братьев наших меньших»/, дальние родственники по общежитию и близкие… разве не похожи на своих страстных родителей?
Об энергии жизни завел речь, забрел же в какую-то Песнь Песней, да?
Недоумство проявил или вдарился в заумные пророчества, но только биология не знает христианской смиренности.
Нет у нее этого  -  девичьего стыда, салонной воспитанности.
Она понимает одну лишь железную необходимость продолжения рода. Поскольку природа, не имеющая продолжения,  -  нонсенс.
Не так давно /в исторической ретроспективе/ заговорили ученые о Большом Взрыве. О преобразовании сжатой в точку материи во Вселенную  -  в неисчислимое множество галактических образований.
Подобные взрывы могут повторяться.
Значит, поживала себе спокойно какая-нибудь планета с разумными существами, но пришло время иное, и получай она обязательно беду неохватную.
Для нее, как и для земного шара, вселенская неизбежная катастрофа  -  слезы. Нам рыдать пока что нет нужды, хотя о перспективах солнечной системы, пусть и теоретически, озаботиться невредно.
Взрывоопасность материи не отрицает ее вечности, а лишь является свидетельством неизбежности  переходов из одного состояния в другое.
Для разумной жизни подобные катастрофические переходы, ох, далеко не сахар.
Вместе с тем должны признаться, почесавши затылок,  -  это особого свойства радость.
Разум подсказывает, что после каждого Взрыва есть шанс появиться новым жизням, новым существам. В том числе биологически очень способным, с головами не вовсе пустыми.
Так что нам, обитателям планеты Земля,  и поплакать можно, и одновременно дозволяется воздать должное торжеству энергии. Неистребимо вечной, животворящей, присущей всему вокруг нас материальному.
Действительно ведь: эта энергия всегда такая и только такая  -  вечно животворная.
А коли отошли на шаг от печалей, давайте взглянем на Большую беду /на Большой  взрыв/ как на процесс диссоциации, то есть процесс разделения и следовательно… размножения. Или  -  рождения, фигурально выражаясь, всего этого раз-
нообразия на небе.
Так что нам, умным головам,  уж никак не возбраняется иметь сей неистребимый  праздник. День рождения вполне логичного материального разума.
О чем речь? О том, что люди насквозь материальны и разумны именно потому, что миру материальному присущ закон размножения /или, если быть точнее, обязательного Большого взрыва/.
Итак, мы  отошли на шаг от печалей и  взглянули на Большую беду как на процесс рождения. И правильно сделали. Почему?
Потому, что взрыв крохотной точки, вобравшей в себя энергию многочисленных галактик, напоминает процесс деления живой клетки.
Это обязательно придет на ум каждому, если начнет размышлять последовательно.
Безжизненная материя космоса, всех этих галактик, содержит в себе эмбрион жизни? Маловероятно!
Но оглянитесь вокруг себя. Поглядите на воду, камни. На людей.
И, пожалуйста, поверьте.
Все вещество звезд, их скоплений, неизбежно изначально подчинялось силам всемирного тяготения. Всегда оно подчиняется, потому что … закон есть закон, не правда ли?
Материя космоса умеет рождаться, и она также умеет исчезать в, так называемых, космических черных дырах.
Вот, к примеру,  вещества скопилось в каком-то месте слишком много… Хорошо, тогда благодаря силам тяготения оно уже не сможет, подобно обычным звездам, излучать свет, то есть отдавать энергию в пространство.
И всё это до поры до времени? До Большого взрыва? Разумеется.
Ученые узнали не так давно, что невидимые центры особенно мощного притяжения присутствуют в каждой галактике.
Изучать подобные «темные» места в космосе трудно. Однако возможно  хотя
бы по некоторым косвенным признакам.
В частности можно приметить специфическое излучение вещества /обычного, не обязательно звездного/, когда оно попадает в сферу притяжения «черных дыр».
Те в свои дела пока что нас посвятили не очень, однако есть такое соображение  -  не избегнут «невидимки» закона тяготения, притянутся одна к другой, начнут сливаться в точку.
Когда-никогда, но процесс расширения Вселенной сменится процессом сжатия. Тут есть закономерная взаимосвязь.
Такая же, как в живой природе, где мы наблюдаем неотступную смерть?  И где присутствует закономерность в рождении новых особей? Да, примерно так.
И тогда прежде, чем родится очередная Вселенная, в процессе сжатия вещества появится точка-клеточка.
Она, эта новая клетка, будет иметь ядро и протоплазму. Разве не так?
Очень весомая «дыра» не позволит убежать в сторону тем черным дырам, что поменьше. Слишком велика будет сила притяжения, чтобы кому-то здесь было дозволено повольничать.
И естественно произойдет именно это  -  мелкие «невидимки»  станут по спирали приближаться к ядру, образовав огромный рой материи.
Давайте назовем рой протоплазмой, почему нет? Для биологически живой клетки иметь такое строение  -  вполне обычное явление.
Что касается Вселенной, на определенном этапе своей жизни она в свою очередь напомнит любомудрым умам о нечто похожем.
Для сего пчелиного роя исход один.
Когда протоплазма катастрофически утяжелит ядро, когда масса этой исключительно весомой клеточки превысит критическую величину, тогда «дыра», ставшая точкой,  неминуемо взорвется.
То есть свершится процесс оплодотворения, клетка вступит в фазу деления,
знаменуя победу жизни над смертью  -   вещество перейдет из одного состояния в
другое, рождая звездные системы.
Это ли не закономерный процесс, свойственный  веществу космоса,  обычный процесс, которым в свою очередь воспользовалась  наша земная белковая жизнь для того, чтобы рождать без устали себе подобных?
Помните, когда-то поэт сказал о человеке: ты  -  червь, ты бог?
Божественность наша, как понимаете, состоит лишь в том, что мы подчиняемся закону жизни и смерти в соответствии с единым, нерушимым законом космического вещества.
И если в этом смысле мы равны со Вселенной… что ж, имеем право говорить именно так, как сказал некогда ясновидец-поэт, не имевший никакого понятия о фазах материи и бесконечных  Больших взрывах.
Небесный порядок. Он прост и, если разобраться, обычен, как ложка, которой удобно хлебать уху.
Материальные «невидимки» вполне законопослушно и, значит, неизбежно, обязательно явят в космическом пространстве  материальную /но уже зримую/ Вселенную.
Со временем энергия зримого мира станет послушным, никаким не чудодейственным скульптуром - слепит глазастое животное, и оно увидит звезды.
Насчет живых существ если… их будет много, исключительно разных, а кое-кто даже затылок почешет, на светила глядючи.
Для материи космоса и  в галактики слепиться пара пустяков, и человека слепить не так уж трудно, хоть сама и не живая.
Если каждый из нас сознает, сколь неизбежна смерть родителей и закономерен акт рождения детей, то мы имеем право быть мудрыми. То есть достойно, с пониманием принимать факт Большого взрыва.
Когда ум человека постигает порядок вещей на небесах, не остается места для отчаяния или какого-то укора природе космоса.
Всё понятно, не так ли? Для бесконечности, временной и пространственной, беды никакой не приключилось: обозначился процесс деления клетки. То есть родительский акт, что для материи вполне /коль в достатке есть энергия гравитации/ допустимо и логично.
Наш разум привествует вечное обновление материи. И мы начинаем думать, что разум тоже имеет право на вечность.
Но об этом будет подробнее потом.
Пока что мы должны признать: случай с появлением человека в галактике Млечный путь был ничуть не ислючительным. Скорее  -  в русле обычного порядка вещей.
Вот появились на Земле «младшие братья». Вскоре была дана жизнь «старшему брату» /читай  -  существу,  назвавшему себя  Хомо Сапиенс/. 
Для земной жизни это была если не революция, то уж определенно переход из состояния растительно-бездумного в состояние близкое к торжеству Разума.
Как бы ни определять этот процесс, но мы вынуждены согласиться: переходов материи из одного состояния в другое множество.
И в любом случае неуклонно, неостановимо оно  -  движение к Большой Беде. 
Эта бесконечность череды Взрывов…конечно, страшновата. Зато  нисколько не противоречит бесконечности пространственной и временной.
А если наш ум отметает здесь любую противоречивость, он тут же начинает требовать способа для приостановления взрывных моментов? Нет, разумный человек в данной ситуации ищет способа избежать смертельного влияния бессмертной гравитации.
И как в любом поиске здесь надо четко обозначить отправной момент в движении человеческой мысли.
Есть такая неизбежность, чтобы взглянуть в ночное небо  и верить, верить. Во что конкретно? Как раз в это: если не взорвется когда-нибудь на восточном небосклоне, неизбежно произойдет сие на западном.
Но может и  -   на южном.  Или  -  на северном.
Одновременно для этих наших печальных раздумываний найдется и ободрительная отдушина. Большие Взрывы не отменяют возникновения разумных особей. Всегда и везде, где может сложиться подходящая обстановка, это имеет право и полную возможность произойти.
Если когда-нибудь кто-нибудь заикнется насчет того, что разум живого сущеста, известного вам под именем Хомо Сапиенс, уникален в космосе и в своем роде единственное, напрочь случайное явление, брать на веру не спешите.
И наша Вселенная само собой, не вот вам напрочь единственная. Если она сейчас расширяется,  то значит где-то поблизости, по вселенским масштабам, конечно...  есть неимоверно могучие, исключительно притягательные, точки сжатия.
Это бесспорно хотя бы по той простой причине, что пространственно-временная бесконечность уж никак не стыкуется с понятием единичности.
Философия, конечно, штука мудреная, однако в данных обстоятельствах даст вам ответ точный, до исключительности недвусмысленный  -  здесь нет и не может быть никаких неясностей.
Все же нам, земному разуму, необходимо думать, с тревогой думать, о будущем, не так ли? Ведь нас подстерегает скопище опасностей.
Здесь и неожиданный визит большого астероида. И возможная перемена климата с  изменениями морских течений. И неотвратимая судьба нашей звезды  -  Солнца.
И уж навсегда остается тема для  специальной беседы  -  как вообще жить человечеству, коль космосу присуща обязательная череда Больших взрывов. Как нам претворить в жизнь мирное сосуществование с братьями по разуму, когда есть возможность с ними свидеться если не сегодня, то завтра?
Конечно, возможный случай  -  это еще не обязательное свидание при свете звезд.
Да ведь беда-то в том, что мы продвигаемся в космосе именно так, как издревле все цивилизаторские миссии на Земле. То есть чуть что хватаемся за оружие и крушим всё подряд.
В искусстве что есть продолжение современного темперамента касательно звездных дел?  Космические войны.
В науке, где космонавтика соседствует с политикой, что есть орбитальный корабль? Не обязательно исследовательская лаборатория. Это может быть также платформа для вооруженного аргумента политическому противнику.
Так что нам еще учиться и учиться. Чтобы гуманная сущность человечества превзошла звероподобный облик всех этих богоизбранных, богоносных и прочих, прочих, которым вынь да положь энергию Вселенной для утверждения собственного величия.
Говорю об этом потому, что сегодня наши взрывные возможности велики, а завтра будут до несоизмеримости велики.
Во всяком случае, есть нужда некоторые энергетические загадки разгадать. И кое-о-чем предупредить людей, исповедующих прежде всего разум.
Итак, физический процесс  -  огненная буря невиданной силы  -  способен иметь облик биологического процесса, где не продолжать жизни возрождаться всегда станет нонсенсом.
Жизнь будет восстановлена.
Что из сего следует?
Покамест вот это хочется отметить. Энергия во Вселенной, куда входит и Млечный Путь, принадлежит всему сущему.
Она присутствует во всех звездных системах, в любых Метагалактиках.
А возьмите любое живое существо  -  в этом случае нет и не может быть никаких исключений.
Что касается людей Земли, в нас тоже плещется часть могучей взрывной силы. Оттого, как говорится, имеем силу бегать, прыгать и детей рожать.
Мы собственным жизнелюбивым потенциалом полним закономерную энергию Вселенной.
Ощущаем кожей, не ощущаем  -  вопрос другой. Однако же понимаем: нас родила Земля, чувствуем в ней женское Начало. Любим ее  хоть осознанно, хоть неосознанно.


*      *      *

В чернокожей девушке, гуляющей по галактикам, внимательные мальчишки естественно поняли не больше того, что имелось в моих скромных речах.
Но они почувствовали таинственное Начало и потянулись к нему с интересом, свойственным крепнущему началу мужскому. С интересом и с той восторженной головой, которая на плечах у любого подростка, жадного до жизненных познаний.
Значит, хорошо мне были видны неравнодушная  вовсе не школярская любознательность, и восторженные головы, и… что еще?
Еще  -  устремленность к чудесам бытия, которая от века до века делает из юношей образованных людей. Землепроходцев-геологов, звездочетов-астрономов, икаров-космонавтов.
Шибко грамотного разговора у меня с ватагой не получилось: скромное журналистское образование требовало ужаться.
А девушка у нас пошла себе встреча за встречей, летний костер за костром, пошла через облака темной материи, через умы и расстояния.
Негритянка! По какой причине привиделась мне ты?!
Не знаю. Так уж получилось.
А может, очень много имеется непознанного в нашей жизни? В истории человечества? Имеется и подталкивает каждого из нас в направлении нужном для реализации сокрытого стремления планетного разума?
Вот так заговоришь о негритянке и почувствуешь себя… не провозвестником, а дремучим питекантропом.
Если на время оставить в стороне обезьян, только что спустившихся с деревьев, то лучше всего чуяли подвижки, безмолвно-сокрытые нужды земной природы… кто? Древние люди!
Близкие они были к несомненно имеющемуся  говору природы, к живородящим мировым водам и к многозначительной планетной суше, согреваемой нашей звездой. К магнетизму земных глубин, регулирующему на маленьком  -  по сравнению с солнцем  -  планетном шарике всё сущее.
Что уж тут досуже спорить, определенно были близки к материальной стихии.
Дрожа от ужаса перед бурями родительницы, каждодневно благодаря ее за дарованную жизнь, чувствуя материнскую строгую любовь, они безотчетно понимали: велика энергия матушки.
Нет ничего соизмеримого в горах и на равнинах для подобной мощи.. Тогда что напоминает силу огромной матери Земли? Лишь одно  -   таинственная сила женщины.
Не о матриархате веду речь. Не о той экономической власти, которой подчинялись племена и роды.
Нынче есть нужда вникать в такие тонкости, до которых не удосужились дойти историки с времен античности вплоть по наши дни.
Мой рассказ не может обойтись без этого  -  необходимо поведать о чуде женского начала. Об одной из ипостасей, которая лежит в основе жизненного, до сих пор мало познанного исторического процеса. Где биология, и физика, и геология, и обществоведение соединились с тем, что я бы определил как вселенское знание…  материи о материи.
Очень громкая и одновременно очень молчаливая материя ведает очень многое потому, что в ней сокрыты живородящий код, умение и сила наподобие тех, что есть в той же  -  как выше говорилось  -  делящейся биологически живой клетке.
Тогда  -  что уж теперь сомневаться?!  -  гранит, обсидиан, базальт, любые камни, валяющиеся на проселочной  дороге, не лишены знаний о черной дыре-точечке. О том, что нас ждет в будущем.
Имеется там и кое-что насчет того, как людям не поддаться этому бесконечному тяготению к Большой Беде. Другими словами, к концу света.
Да, уже сейчас можно сказать: человечество способно быть неуступчивым по отношению к стремлению космического вещества. Я имею в виду неустанное и закономерное стремление материи к Большого взрыву.
Всем известны, конечно, разговоры о Судном Дне. Однако для разумных людей нет никакого особого дня в пространственной и временной бесконечности.
Если в других словах… сие соображение допускается озвучить так: Конец Мира /конец нашей Вселенной/ вовсе не конец всему.
Разумеется,  трудно  -  уйти от Большого взрыва. Так или иначе те же самые космонавты уже теперь могут обоснованно задуматься на этот счет и даже предложить кое-что для решения загадок космоса.
Между прочим, вовсе не так ясно, с какой стати древние народы  начали говорить о Судном Дне.
Хотим мы того или нет, но в данном вопросе, если не опираться на чудеса, присутствует намек на обязательную беду  -  читайте: на Большой взрыв.
Тогда рядом возникает другой вопрос: почему люди многие тысячелетия  назад пришли к заключению, что вечная жизнь возможна?
Если не иметь понятия о фазах превращения материи, о бесконечной череде Больших взрывов, то подобное заключение  -  чистой воды идеализм. Другими словами  -  немотивированная оторванность от действительности.
Мы должны понимать, что действительность с морскими штормами, землетрясениями, жестокими бурями на суше  не учила древних людей идеализму, она  показывала  нечто другое.
Разве она предрекала им  обязательную гибель всего человечества? Нет, всего лишь  -  неукоснительную бренность существования каждой особи.
Тогда… может, далекие наши предки еще кое-что увидели?
Тут есть загадка. Возможно, наш процесс /ускорившаяся научно-техническая революция/ прошмыгнул второпях мимо отгадки.
К этому соображению вернемся попозже. В соответствии с тем, как будем наполнять корзину фактов… фактами.
Что касается ученых, они умеют уже неплохо читать по кристаллам, молекулам, атомам. При этом не всё, что в материальном мире сокрыто, стало для них банальностью.
Согласимся, они двигают вперед   -  где быстро, где медленно  -   укрупняющийся воз своих познаний.
Поэтому камень в их огород бросать не поспешу, а выскажусь насчет того, куда не помешало бы взглянуть пристальней.
Возьмем такой феномен, как древние люди. Ох, далеко они, далеко не простые со своей близостью к природе вод, суши, звездного неба.
Явственное поклонение далеких предков женскому началу увидел я, например, в легендах азиатов. Тех, которые искони путешествовали по просторам южных морей.
У них были хорошие сказители, и в давние времена путешествующие народы усердно заселяли, например,  многочисленные островные территории Тихого океана.  При этом давая свое объяснение  удивительной здешней природе.
Некоторые завзятые путешественники стали обитателями «зеленого континента», сохранив видимую тягу к перемене мест.
Поэтому австралийские мифы дают нам весьма интересный материал, где есть обязательные путешествия, непременное познание тамошней природы и правил жизнесуществования человека.
Так что причина моего внезапно открывшегося «знания»   -  вовсе не проницательность.
Я заметил только то, что некогда увидели приметливые люди прошедших веков.
Не исключено, их бесконечные странствия обострили марсофлотскую наблюдательность. Гигантские расстояния, что преодолевались из года в год, не увели умы путешествующих сказителей от неявных природных закономерностей.
Если тогдашние дотошливые особи людского племени имели талант видеть энергию жизни, то необходимо допустить:  кое-что в бушующих океанских водах и на островных землях, беспрестанно подвергающихся землетрясениям, кое-что имелось особенное.
Особенное? Да, то самое, что побудило людей, странствующих по морю и суше, увидеть тайны планетного бытия.
К счастью, мифы «зеленого континента» оказались достаточно устойчивыми к веяниям долгих, очень долгих времен.
Австралия - страна с теплым климатом. Пустыни и полупустыни - существенная часть материка.
Тут много песков. Необозримых и горячих, словно кто поджаривает кварц на огромной плоской сковородке.
Встретишь тут и горы с холодными быстрыми ручьями, но больше всего то желтых, то красных пустынь. Даром, что в современных газетных штампах  -  «зеленый континент».
Коренные обитатели  -  путешественники стародавние, которым надоели штормовые волны южных морей  -  с довременных времен бродили по здешним равнинам. Они хорошо приспособились к сухопутью и сподобились тут быть собирателями съедобных растений или охотниками.
По ходу своих сухопутных странствий сочиняли сказки о чудесных похождениях ящериц, опоссумов, черепах, коальских медеведей.
Если о чем мечтали  -  о собственной лучше доле. А примечали за жарким маревом горизонта, за встающими неизвестно по какой причине миражами, примечали правильную страну.
Какую такую  -  правильную? Ту, где мужчины и женщины много еды имели, не лишенные ни согласия, ни любви.
Они кочевали, надеясь отыскать не только место, удобное для счастливого проживания. Но и  -  страну, где животворное дыхание природы удесятеряет силы человека, укрепляет его дух, дает уму свободу для творчества и познания.
Разве американцы, европейцы, все современные люди, не думают о благополучии неустанно?
Размышляют, естественно. И вполне вроде бы действенно. Но вот как выглядит в моем пересказе австралийская легенда о мужской справедливости по отношению к другой половине человечества.


*      *      *

Из Страны Песков в горную Страну Ключей шло племя Зеленых Попугаев.
Люди любили птиц, верили, что они приносят удачу на охоте. Поэтому каждый мужчина перед тем, как отправиться за добычей, рисовал зеленой краской на своей груди крылатую птаху.
А каждая женщина, поджаривая на костре мясо кенгуру, обычно пела про доброго попугая. Он помог добыть еду. Ему  -  непременное спасибо.
В Стране Песков мало воды. Люди, у которых позади была долгая дорога, истомились от жажды. Когда сил почти не осталось, собрались в круг и запели.
Они звали на помощь зеленых попугаев. Но вокруг  -  лишь красноватый песок, ни одного деревца.
Что делать птицам там, где нет даже кустика? Они предпочитают селиться в гуще листьев. Вот никто и не прилетел на помощь.
Заплакали женищины.
И тогда Гурана, дочь старого Дулу, сказала:
-  Я разгребла горячий песок. Под ним нашла влажную землю. Пусть мужчины роют колодец.
Дулу взял комок, сырой, как сама сырость. Холодный, будто глина в горном ручье.
Он сильно сжал пальцы, и земля слиплась. Дулу уронил комок, и тот не развалился.
-  Моя дочь права,  -  сказал Дулу.
Нуба встала рядом с Гураной, своей подругой, и запела песню Зеленых Попугаев. Мужчины положили свои дубинки бунди, длинные копья, тяжелые бумеранги. Принялись копать колодец.
Они старались. Им, как и женщинам, очень хотелось пить. Поэтому вскоре их плечи скрылись в земле.
Жаркое солнце сияло высоко в небе. Знойное марево колыхалось над песками.
Женщины терпеливо ждали, когда колодец будет готов.
И вот на дне его показалась вода. Мужчины выбрались наружу. Дулу сказал:
-  Пройдет ночь прежде, чем наберется столько воды, сколько нам надо. Не стоит торопиться. Если раньше начнем черпать со дна, всем не хватит. Там останется лишь жидкая грязь. Можно испортить колодец.
Женщинам было очень плохо без долгожданной влаги. Но они решили подождать до утра.
Наступила ночь. Все легли отдыхать.
Во сне Гурана услышала звук льющейся воды. Она встала и при свете звезд увидела: мужчины тайком утоляли жажду.
-  Что вы делаете? Можно испортить колодец!  -  закричала она.
-  Молчи,  -  крикнули ей,  -  это мы вырыли его! Сейчас что хотим, то и делаем.
Они пили сколько хотели.
Обливались, плясали, веселились. На дне источника осталась одна только глина.
Лишь рассвело, мужчины собрались идти дальше. Они спешили попасть в Страну Ключей.
Там, среди скал, было много родников. Пей, сколько пожелаешь! По берегам ручьев  росли высокие деревья. Между ними порхали попугаи, обещавшие удачу в охоте.
-  Ступайте за нами,  -  приказали мужчины женщинам.  -  Мы не желаем из-за вас навсегда остаться в Стране Песков.
-  Не пойду с вами,  -  ответила Гурана.
-  И я не пойду,  -  сказала Нуба.  -  Вы думаете только о себе. Выпили всё, что было можно. Оставили нам разваленную яму с грязью.
Заплакал старый Дулу. В песках не выживет дочь Гурана, ее подруга Нуба. Разве можно прожить им одним, без поддержки племени?
Мужчины, не слушая упреков, собрались и пошли.
Гурана и Нуба шагу не ступили следом. Вместе с ними  остались все женщины.
Маленькая  -  с длинным хвостом и круглыми глазками  -  ящерица бежала по желтому песку. Куда она торопилась? Наверное, туда, где был источник.
Женщины поспешили за ней.
Им было тяжело идти. Но их манило внезапно возникшее озеро в пустыне. Ящерица бежала к нему.
Вокруг него, по берегам, стояли эвкалипты. Среди них резвились летающие белки.
Женщины шли за ящерицей, но вода всё отступала и отступала.
-  Стойте!  -  закричала Гурана.  -  Никакого озера нет поблизости. Ящерица обманывает нас.
Та обернулась и прошипела:
-  Да, это мираж. Вы все погибнете в песках.
-  Уходи, обманщица!  -  Гурана бросила в нее камень.
Другие женщины тоже стали кидать камни в ту, что желала их погибели. Ящерице ничего не оставалось, как спрятаться в песке. Где ей отсидеться, если не в глубокой норе?
Но женщины были очень сердиты на обманщицу, и начали они раскапывать землю.
В норе теперь не отсидеться. Что делать недоброй хитрунье? Поскорее выта-
щила из своего укрытия копье, изо всех сил бросила его в небо.
Оно зацепилось там и, не падая вниз, повисло. Ящерица достала второе копье, отправила его на небо вслед за первым. Одно воткнулось в конец другого.
Женщины удивились, расступились, и принялась ящерица метко бросать раз за разом  -  копья послушно цеплялись друг за друга.
Когда их цепочка повисла до земли, забралась она, длиннохвостая и ловкая, на небо. Превратилась там в яркую звездочку.
От рассерженных спаслась, но с  тех пор между людьми и ящерицами пустыни вошло в обыкновение  -  одни упорно ловят, а другие, если словчить удается, улепетывают.
Ящерицы заманивают неопытных путников в пустынные равнины.
Не надо идти за ними, когда бегут к воде. Мираж  -  всегда неправда. Никто из опытных людей не торопится верить обманщицам.
А Гурана и Нуба раскопали-таки хитро устроенную нору. Нашли там много всяких вещей. Особенно понравились девушкам небольшие прочные копья.
Поднимешь такое, замахнешься и чувствуешь: оно куда легче тех, с которыми ходили мужчины.
Находка пришлась женщинам по душе. Каждая взяла себе копье, и пошли они дальше.
Теперь им было удобно охотиться. Промахнуться не промахнешься, а если путь долгий, то не устанешь. Легкое копье руку не тянет. И летит оно дальше, чем тяжелое.
Но как быть с водой? Без нее трудно выжить в пустыне.
-  Давайте громко петь,  -  сказала Гурана.
Женщин должна спасти песня дождя?
Ну что ж, такую они знали.
Пошли дальше с песней, и с каждым их шагом она звучала всё громче.
Тучи, наконец, сгустились  -  гром прокатился над равниной. Молнии засвер-
кали в небе, полился дождь.
Ливень продолжался несколько дней.
Наполнились водой небольшие ямки, а потом  -  те, что шире и глубже. Побежали ручьи по равнине.
Как им не слиться в одну реку? Встретились  -  и протянулся поток далеко меж холмов.
Насколько хватало глаз протянулся. Зашумел ровно, обещая шуметь долго-долго, из года в год.
По берегам реки выросла трава. Поднялись кустарники с гибкими ветвями и зелеными листьями. Почему бы не поселиться теперь здесь сумчатым крысам?
Они поселились, а среди травы, под ветками кустов, закопошились кустарниковые индейки. Воды и еды всем было вволю.
Утконосы плескались в тихих заводях. Муравьеды бродили среди холмов. С восточных гор прилетели птицы.
И решили женщины: останемся навсегда тут! у нас будет своя страна, а мужчинам не будет сюда хода!
В горной Стране Ключей было ничуть не хуже: и птицы пели, и хватало всем еды. Там построили мужчины хижины.
Поставили их, потом загрустили.
Жилища оставались пустыми, когда охотники уходили в горы. Никто не ждал возвращения хозяев, украшаясь цветами.
Вернутся добытчики домой, однако нет как нет огня в очагах.
Как было бы хорошо, если б тут встречали охотников песней Зеленых Попугаев. Если б хвалили удачливых мужчин, поджаривая для них лакомые кусочки.
-  Вернём жен и дочерей,  -  сказал старый Дулу.  -  Без них не поселится в Стране Ключей радость. Нам всегда будет скучно и грустно. Печаль выест глаза удачливым добытчикам, их копья полетят мимо бегущей добычи. Надо понять: без наших близких нет нам жизни.
-  Я их приведу,  -  воскликнул молодой охотник, прослывший самым сильным в племени. Клянусь, вскоре в каждой хижине будет женщина.
Он гордо потряс тяжелым копьем. Самым тяжелым из тех, что носили охотники. Толстое древко могли поднять  -  и то с трудом  -  лишь двое мужчин.
Очень грозно прозвучали его слова:
-  Лучше меня кто вооружился? Никто! Со мной не поспоришь.
С копьем и двумя щитами, прикрывавшими грудь и спину, отправился он в Страну Женщин.
Если они добром его не послушают, приведет их силой. Не зря считается в Стране Ключей и могучим, и отважным, и непобедимым. Ни разу не приходилось ему терпеть поражения. И теперь он тоже добьется своего.
Смело шагал боец вперед.
Шагал и так себе думал:
«Слышал я, что у женщин появились дубинки бунди и легкие копья, которые летят очень далеко. Но у меня есть щиты, чтобы прикрыть себя от ударов. И есть тяжелое копье, оно принесет мне победу в любой схватке. Гурана и Нуба пусть на этот раз помалкивают. Я заставлю непокорных сдаться».
Спустился он с гор на равнину.
Женщины его заметили. Ишь, каков молодец ! В его руках не было ветвей мира. Обвесив себя крепкими щитами, он нес огромное копье.
Потрясая им, грозный посланец Страны Ключей приблизился к хижинам женщин и крикнул:
-  Эй, собирайтесь! Вам надо идти со мной!
-  Куда?  -  спросила Гурана.
-  В Страну Ключей. Там ждут вас мужчины.
-  Я поняла. Он разрисовал себя для победного боя,  -  сказала подруге Нуба.
-  Мы не хотим воевать,  -  заявила ему Гурана.  -  Но если надо, будем защищаться.
Молодой охотник громко рассмеялся:
-  Подходите. Вы увидите, что никто не сможет справиться со мной.
Женщины взяли дубинки бунди, свое легкие копья и бесстрашно пошли на него.
Молодой охотник взмахнул тяжелым копьем. Но сразу же в воздухе засвистело оружие женщин. Посланец мужчин втянул голову и руки, прячась за щитами.
Они, как  тот и ожидал, помогли ему остаться невредимым.
Тогда боец снова поднял свое огромное оружие.
Снова со всех сторон в него полетело, засвистело, и ему оставалось лишь пятиться, увертываться, прятать руки и голову. А женщины тем временем наступали, теснили его к реке.
Их легкие копья метко били по щитам.
Спасение было только в воде, и он нырнул туда с берега.
Жительницы равнинной страны напрасно ждали его появления. Посланец мужчин не вынырнул.
Что с ним стало? Превратился в черепаху. Навсегда остался в реке.
Щит, привязанный к спине бойца, стал костяным панцирем. Тот, что был прикреплен спереди, не отвязался, уплывать не уплыл, а просто сделался твердым, словно камень.
Знай себе ползай по береговому песку, если ты уже не посланец, если теперь просто  -  тихая панцирная черепаха.
Множество развелось их в равнинной реке после того, что случилось.
Молодой охотник не вернулся в Страну Ключей.
Что делать мужчинам? Сели они в кружок, крепко подумали и догадались: силой ничего не поделать с женщинами.
Выходит, их надо перехитрить. И прежде всего  -  украсть у них оружие.
Эти легкие копья, что летят очень далеко, оказывается опасны.
Старый Дулу пошел в горы.
Долго бродил среди скал. Наконец, нашел то, что искал,  -  прозрачный, как вода, камень.
«Он самый и есть,  -  обрадовался Дулу.  -  Чудесный хрусталь! Повернешь его, чтобы засверкал всеми гранями,  дотронешься до человека, и станет он птицей с рассвета до заката. Надо только спеть магическую песню».
Принес он камень, показал его племяннику Бибо:
-  Полетишь к женщинам.  Вернешься до заката солнца. Я спою магическую песню, и ты снова превратишься в человека. Но обязательно вернись вовремя, иначе навсегда останешься белым лебедем.
-  Ты, конечно, вспомнишь то, что надо,  -  сказал племянник.  -  Ноги тебя держат, на охоту ходишь, как все. Отчего  тебе вдруг забыть чудесные слова? Непонятно только, что мне делать в равнинной стране.
Туда идти ему не хотелось.
Но мужчины были согласны с Дулу.
Узнав о силе хрустального камня, стали говорить: Бибо должен выманить жещин к реке из хижин. Пусть белый лебедь плавает вдоль берега и жалобно кричит. Так кричит, словно его ранили. Кому не захочется спасти красивую птицу?
Племянник старого Дулу сказал:
-  Опять непонятно. Они меня поймают. Как же я вернусь к дяде?
Да, Бибо не торопился лететь к равнинной реке.
Непонятливому подсказали: когда из хижин все побегут к раненому, мужчины прокрадутся туда и унесут легкие копья.
-  Лети потом домой. Понятно?
Хочешь не хочешь, а никуда не денешься. Согласишься стать белым лебедем.
Старый Дулу дотронулся до племянника хрустальным камнем, спел магическую песню, и полетел Бибо в Страну Женщин.
По дороге ему повстречался другой белый лебедь.
-  Эй, друг!  -  крикнул ему Бибо.  -  ты такой же, как я. Полетим вместе. В стране, где течет равнинная река, мы найдем много еды.
В скором времени они добрались до песков, ставших цветочными полянами. Сели на воду, и племянник старого Дулу принялся бить крыльями, жалобно кричать.
-  Что с тобой?  -  спросил спутник.
-  Не спрашивай.
Удивился напарник. На всякий случай поддержал тонущего. Подставил под голову товарища свою шею  -  не стало бы тому хуже!
Прибежали женщины из хижин на берег реки. Смотрят: один лебедь бьется, кричит, а другой старается его поддержать. Это ему удается плохо.
Гуране жалко больших красивых птиц. Говорит своей подруге:
-  Как им помочь? Вижу: они скоро выбьются из сил.
Нуба отвечает:
-  Нас тут много. Однако нельзя всем лезть в воду. Лишь напугаем птиц. И тогда быть беде. Лучше я побегу в хижину, возьму копье. Мы протянем его бедным лебедям, и они положат на него усталые головы.
Побежала. Но заглянув в хижину, не увидела ни одного копья. Там лежали только меховые подстилки из шкур опоссумов. Легкое оружие женщин исчезло.
Быстро выскочила наружу и заметила хитрых мужчин, уносивших свою добычу.
«Они утащили наши легкие копья,  -  догадалась Нуба.  -  Хорошо, что не взяли заодно и дубинки».
Позвала она женщин, и те, схватив дубинки бунди, бросились в погоню за ворами.
В это время над рекой пролетали два сокола. Увидев не реке лебедей, кинулись на них. Схватили, понесли птиц в горы. По пути вырывали у них белые перья.
Племянник старого Дулу крепился изо всех сил. Его приятель кричал:
-  Мне больно, Бибо!
Но мимо горных воронов пролететь незамеченными  - поди попробуй. Они враждовали с быстрокрылыми летунами, от острых когтей которых не жди пощады.
Горластые вороны сбились в стаю, налетели тучей.
Пришлось соколам расстаться с  добычей.
Черные птицы теперь довольны: белые лебеди будут живы. Однако придется им жить без перьев.  И это для них не так уж и хорошо.
Пожалев ощипанных, каждая из черных птиц дала голым по одному собственному перышку.
Солнце закатилось, чары хрустального камня перестали действовать, но Бибо вернулся домой вовремя. Старый Дулу спел магическую песню, и племянник снова стал человеком. А рядом с белыми лебедями в Австралии с тех пор поселились черные. Когда им плохо, они громко кричат: «Бибо! Бибо!».
Мужчинам удалось унести чудесные легкие копья. Они бежали очень быстро, и женщины не смогли догнать похитителей.
Наступили с того дня тяжелые времена в равнинной стране.
Песня Зеленых Попугаев… о ней было забыто. Когда охота чаще всего неудачная, то пищи становится мало и не слыхать веселых песен у костров.
В Стране Ключей  наоборот  -  ликованье. Победные пляски и праздничные пиры: жены и дочери вскоре станут более покладистыми.
Но те сдаваться так легко не собирались.
До поры их все-таки выручали палки-копалки. Если постараться, можно раздобыть съедобные корни растений. Однако день за днем возле хижин всё меньше оставалось зеленых кустов.
Значит, идти в Страну Ключей?  Просить у мужчин еду?
Нет, не дождутся обидчики, чтобы к ним пришли на поклон!
Стали жены и дочери думать, как им быть. С дубинкой догнать кенгуру очень трудно. Бегать за добычей с криками  -  и вовсе без толку. Может, Гурана подскажет, куда идти, что предпринять? Смекалиста дочь старого Дулу, даже ящерица-обманщица не сумела ее перехитрить. Пусть тогда со своей подругой Нубой сделает так, чтобы пищи в хижинах стало больше.
Пошли девушки по берегу реки. Потом  -  по цветочным полянам.
И, наконец, ноги привели их к большому лесу.
Гурана увидела: кто-то запутался в ветвях дерева. Дергается, однако выбраться не может.
Догадалась, как раздобыть здесь еду. Сказала подруге:
-  Давай сделаем волосяную петлю. Ею можно ловить птиц.
Та любила охотиться. Ее долго уговаривать не пришлось. Проста ловушка, а не оставит птицеловов без добычи. Скрутив из волос петлю, Нуба пошла туда, где высоко вознеслись над землей деревья, где беззаботно порхали обитатели зеленого леса.
Попался в ловушку хохлатый поползень.
Он бегал по стволу вверх-вниз. Ловил жучков, выискивал в коре их личинки.
Увлекшись не заметил, как очутился в крепких силках.
-  Отпусти меня,  -  стал просить ловкую охотницу.  -  Построю для тебя радугу на небе. Очень красивую.
Никогда в Стране Женщин не видели радугу.
-  Ладно,  -  сказала Нуба.  -  Старайся.
Поползень засвистел, и поперек неба встала разноцветная дуга. От одного края земли  -  до другого.
Она светилась, горела, словно солнечная дорожка на речной воде. Сверкала всеми красками, какие только встречались на равнине. Девушка залюбовалась постройкой.
-  Ты, хохлатый поползень, вижу: великий мастер,  -  с грустью сказала Нуба.  -  Постарался на совесть. Но у нас, в Стране Женщин, не хватает еды. Придется всё равно съесть тебя.
Тот жалобно закричал:
-  Трясогузка! Трясогузка! Помоги мне! Заступись за меня!
Откуда ни возьмись прилетела маленькая суетливая птичка. Начала трясти своим длинным хвостиком. Заговорила тонким голоском:
-  Дирири. Дирири. Не ешь поползня. Он строитель, каких мало на земле. Без радуги всем нам станет скучно.
-  Хорошо, но как же мне быть?
-  Лучше я научу тебя делать чудесные метательные дубинки.
-  Умею бросать бумеранг,  -  возразила охотница.  -  Только от него мало пользы. Промахнешься  -  ищи потом. Не отыщется  он  -  новый нужен. Не люблю метательные дубинки. Нравится мне лишь удобное легкое копье. Жаль, теперь нет ни одного в Стране Женщин.
-  У тебя, девушка, будет бумеранг непростой,  -  объяснила птичка.  -  Сам к тебе прилетит, если промахнешься.
Большая теперь добыча у ловкой охотницы. 
Когда вернулись подруги из леса, у костров в Стране Женщин вновь зазвучали веселые песни.
Красивы, удобны метательные дубинки баббера, которые любят возвращаться. Они меньше обычных, сильно изогнуты. И если их правильно бросать, такие бумеранги в траве никогда не пропадут  -  обязательно прилетят назад.
Вслед за Нубой и Гурана захотела иметь дубинку баббера. Подруга подарила ей свою, а себе сделала новую.
-  Трудно сразу научиться. Но ты старайся. У тебя получится. Станешь бросать бумеранг далеко, метко. Как настоящая охотница.
Ушла Нуба, ловкая добытчица,  в дальний лес: еда в хижинах женщин не должна переводиться. А Гурана учиться начала.
Ее дубинка, что умела возвращаться, со свистом летала возле эвкалиптовой рощи.
Попугаи смотрели из гущи листьев: каково уменье девушки?  Громкими криками они приветствовали каждый удачный бросок.
Но случилось так, что бумеранг вырвался из руки. Полетел не туда, куда его послала Гурана.
Куда он попал? В гущу эвкалиптовых листьев. Ударил прямо по макушке одному из попугаев.
Тот закричал от неожиданности. Потом вдруг заквакал от злости.
  Встопорщив крылья, запрыгал на ветке:
-  Меня посмели обидеть!
Громко крича и квакая, полетел прочь.
-  Вернись!  -  просили его другие попугаи.  -  Тебя никто не собирался обижать!  Куда направился?
-  Куда хочу, туда и лечу!
Да, ему нравилось летать, а бумеранги нравились гораздо меньше.
Получил удар по макушке? Ладно, он себе на уме. Обязательно отомстит женщинам с их метательными дубинками!
Отправился  попугай в Страну Ключей. Нашел там мужчин. И сказал им так: -  Вашим женам и дочерям живется не хуже прежнего. У них теперь есть новое оружие. Не собираются они идти к вам за помощью. Горят костры, жарится мясо, и много возле огня песен.
Мужчины не поверили. Потому что белый лебедь Бибо сделал всё как надо и они сделали так, как им было надо.
-  Идите за мной!  -  кричал попугай.  -  Мы заставим непослушных быть послушными. Всех приведем в Страну Ключей.
Задумался старый Дулу.
Очень хотелось ему, чтобы жены и дочери пришли в хижины мужчин. Сколько можно враждовать?! Уже звери и птицы прослышали о раздорах в племени.
Однако не унимался попугай. Злости у него было много. Уж что-что, но улетать восвояси? Нет, он не собирался:
-  Боитесь метательных дубинок баббера? Никогда не поверю, что остановят вас бумеранги, которые умеют возвращаться!
Старый Дулу возразил:
  -  Разве захотят обиженные склониться перед нами? Сильными и гордыми стали наши женщины. Их легкие копья мы унесли, однако не добились ничего. Теперь жены и дочери  добывают себе пропитание летающими дубинками баббера.
Попугай в ярости закричал:
-  Тот не мужчина, кто не заставит женщину покориться!
Он то скрежетал своим толстым клювом. То квакал наподобие лягушки.
Голос у него изменился от злости, стал очень громким и противным. А на голове  -  там, где зацепило бумерангом  -  вырос мясистый гребень.
С той поры появились в Австралии попугаи, которые умели больно кусаться и квакать, словно всегда проживали в болотной тине.
Не желал Дулу прислушиваться к советам разозленной птицы. С женщинами, ставшими теперь сильными и гордыми, лучше уладить дело миром.
Но всё же нашлись мужчины, чья спесь была очень большой. Их раззадорили яростные вопли попугая.
-  На жен и дочерей пойдем войной!  -  кричали они, потрясая копьями. 
Перестав слушать старого Дулу, начали разрисовывать себя боевыми узорами.
-  Быть битве!
На их дороге был Дулу. Они отодвинули его, взяли свои тяжелые копья, щиты и пошли в Страну Женщин. При них были еще и огневые палочки. Ими они собирались поджечь хижины, стоявшие на берегу равнинной реки.
Попугай летел впереди всех и кричал:
-  Вы похитили у женщин их копья. А те поумнели теперь, стали сторожить свои постройки. Поэтому вам трудно будет подойти незаметно. К хижинам подбирайтесь со стороны реки. Там нет охраны.
-  Переправимся. А потом нападем с реки,  -  соглашались бойцы.
Попугай был доволен. Он бойко махал крыльями и весело квакал:
-  Мы победим. Смело все вперед!
К широкому потоку воины подошли ночью.
Звезды сияли на небе.
Как звезды, светились в руках нападавших огневые палочки.
Попугай советовал мужчинам:
-  Идите потише. Нельзя тревожить птиц в эвкалиптовой роще. Если они вдруг проснутся, то разбудят всех  своими криками. Тогда не удастся сжечь постройки.
Бойцы вошли в реку.
Перед собой они толкали надутые воздухом шкуры опоссумов. На них лежало оружие. Мужчины плыли, стараясь грести одной рукой. В другой каждый из них держал огневую палочку. 
Неожиданно посреди круга хижин вспыхнуло яркое пламя.
Гурана давно догадалась, куда полетела птица, обиженная бумерангом. Разозлившийся  попугай может привести воинов из Страны Ключей. Поэтому девушка сама не спала по ночам и не позволяла дремать охране.
Когда равнинная река оказалась усеянной огоньками, Гурана сообразила: пришла беда. Женщины стали разжигать костры вдоль берега.
Они раздували угли, кидали в них сухую траву и ветки. Ярко осветилась вода равнинного потока.
Нуба схватила свою охотничью дубинку. Надо было защищаться. Ведь сияющие звездочки, плывущие к берегу, могли спалить жилища. Но если огневые палочки потушить, то хижины останутся целыми.
-  Ты что хочешь делать?  -  спросила Гурана.
-  Буду бросать над водой бумеранг.
Подруга взмахнула рукой, дубинка баббера полетела и вышибла огневую палочку из руки плывущего бойца. После этого бумеранг поднялся высоко в воздух и вернулся к Нубе.
Другой бросок  -  и еще одна звездочка, разбрасывая искры, упала в волны, потухла.
Ловкая охотница метала дубинку, что умела возвращаться, очень быстро и метко. Вскоре вся река была усеяна погасшими огневыми палочками.
Они плыли вниз по реке, превращаясь в рыб.
С тех пор не счесть в равнинной реке юрких быстрых обитателей. Плавают целыми стаями.
Лучше всего ловить их сетью. Уловы бывают такими большими, что хватает рыбакам, родственникам рыбаков и родственникам родственников.
За рыбами мужчины гнаться не стали, а схватились за свое оружие.
Тогда Гурана принялась помогать подруге. Начали они вдвоем бросать дубинки  баббера. Те летали над водой и выбивали из рук воинов копья.
Бойцы поняли: не смогут они победить ловких метательниц. Бумеранги  -  оружие, против которого не помогают крики обиженного попугая, огневые палочки и копья.
Мужчинам пришлось отступить.
Вернувшись в Страну Ключей, пожаловались старому Дулу:
-  Нас было слишком мало. Надо всем идти к равнинной реке.  Иначе не справиться с женщинами. Они очень метко бросают дубинки баббера, что умеют возвращаться.
Тот рассердился:
-  Всё бы вам воевать! У нас в Стране Ключей есть умные люди. Послушайте их.
-  Слушаем тебя,  -  сказали мужчины, которым не удалось покорить женщин.
Дулу напомнил им:
-  Вы оставили жен и дочерей в пустыне без воды. Разве это хорошо? Нельзя думать только о себе. Надо заботиться о других тоже.
Он сказал: когда мужчины начнут уважать женщин и заботиться о них, те станут прислушиваться к ним. Наступят новые времена, мир и спокойствие придут в горы и на равнину. Правильно будет, если идти в Страну Женщин не с копьями и щитами, а с зелеными ветвями дружбы. С цветами любви.
Подумали мужчины и поняли: старый Дулу был прав.
Без оружия пошли к своим женам и дочерям. По дороге пели песни мира.
Много несли цветов. Часть их на длинном пути потеряли. И там, где падали они, потом стали вырастать новые.
С тех пор появились между рекой и горами красивые поляны. Растения с красными, желтыми, белыми лепестками расселились по всей Австралии. По весне цветов здесь столько, сколько волосков в шкуре опоссума.
Жены и дочери прогонять мужчин не стали. Жительницам равнинной страны пришлись по нраву слова мира и любви.
Женщины впустили обитателей гор в свои хижины.
С тех пор людей увидите там, где бьют холодные ключи. Встретите и там, где среди равнин печет жаркое солнце. Женщины и мужчины очень любят свою большую землю. Когда идут весенние дожди, они танцуют и поют.
Нередко бывает так  -  бумеранги баббера в руках женщин. Те постукивают дубинками, и под эту музыку всю ночь напролет идет веселье.


*      *      *

Очень интересны древние люди со своей приближенностью к природе. К тайнам ее сокровенных основоположений, до которых доходили если не умом, не абстрактным мышлением, то исключительно развитой интуицией.
А ведь после того, как миновал последний период оледенения, и всяческими нелишними соображениями они стали богатеть на диво быстро. С такой болидной скоростью, что уже и в землепользовании начали делать огромные успехи, и к галактическому небу вдруг пригляделись вполне конкретно. Пирамидально, что называется.
Что именно мы тут по прошествии долгих веков толкуем? Не чересчур удивляют нас редкостные познания ветхозаветных египетских жрецов в делах хоть строительных, хоть небесно-звездных. Напротив, как раз убедительно удивляют. Вполне.
А древний Восток с его цивилизаторскими находками разве не поражает изощренной мудростью?
Что ни говорите, в нашей истории, в истории людей Земли, хватает материала весьма и весьма значительного.
Непоседами, кроме всего прочего, были наши предки отменными.
Насчет народов, что ходили по земному шару туда-сюда, современной исследовательской науке многое известно. Так что не прикусит она язык и не умрет от скромности.
Великое множество книг /от исторических романов до специфических трактатов/ готово поделиться с любопытствующими лицами своими сведениями.
Да, были наступательные войны с захватами территории, а также людные «переселения», связанные с изменениями в климате Земли.
Глянешь в давние годы  -  пожалуйста! Здесь тюрки расширают ареал обитания. Малось  повернешься  назад  -  ага, вот валом валят племена Индостана в похорошевшую, освободившуюся ото льдов Европу.
Африка, допустим, более стабильна, мало подвержена снеговым наносам. Но и тут: вот Верхний Египет пошагал вниз, к устью Нила. Затем что же? Нижний Египет вдруг отправляется в путь-дорожку  не куда-нибудь, а как раз наоборот  -  к верхним пределам.
И так далее. Вплоть до заселения древними людьми прерий Северной Америки, джунглей Амазонии. Припомнишь, читатель, коль заинтересован, все эти перемещения. Станут они тебе подсказкой, когда озаботишься таинственными странствиями тихоокеанских народов.
Грешен  -  люблю читать книги. Даже позволяю себе в продолжение сообразительных трактатов кое-о-чём порассуждать тако же. К вопросу о путешествиях… до чего странные люди были, эти многочисленные мореплаватели Океании!
Ведь не успокаивались год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием.
И нынче у тамошних обитателей не изжита поразительная тяга к посещениям далеких земель.
Кое-кто способен на лодке отправиться в гости к островам, до которых морских миль… хоть пять сотен, хоть на порядок больше.
Однако же, крепка традиция!
Изучая их предания, этнографы явственно увидели: тяга к перемене мест не случайна.
Странников Океании гнала вперед не одна лишь «грубая» экономика. Под конкретно-денежном термином  в далекие малоцивилизованные времена что следовало бы подразумевать? Отнюдь не капитализацию, а нужду в сравнительно регулярном пропитании и лучших условиях проживания   -  только и всего.
В таковском случае имелась «дополнительная» идея, которая  звала обитателей островов  в неустанные путешествия.
Естественно, она была. Степень ее несомненной осознанности, вероятно, не всегда была высокой. Но мифы свидетельствуют: есть в сказочных историях, почти всегда присутствует особая радость культуртрегерства.
Мореплавателей  вдохновляла возможность заявиться куда-нибудь за тысячи миль и дать тамошним «неграмотным» людям  новые знания.
Какие именно? Перво-наперво сведения об огне.
Удивительно, однако же факт  -  это исключительно частый мотив у сказителей.
Потом вы увидите: внесение культуры огня в жизнь других народов играет очень большую роль в моем повествовании о тайнах древних странников. Без «обжигающей» темы нет и рассказа о континентальной истории энергии.
Итак, приручить пламя непросто, но до чего же полезно. Среди прочих познаний примитивные островитяне получали в подарок сведения о новом, более широком, рационе питания.
Им совсем  было нелишним узнать о том, как готовить пищу из растений, ранее малосъедобных.
Пожары в лесах от ударов молний, а также по причине извергавшихся  вулканов /их наблюдалось после схода льдов  гораздо больше, нежели сейчас /наводили ужас на племена Океании. А тут нате вам  - знания насчет того, что страдать, гибнуть от недоедания при повторяющихся буйствах воды и суши, при страшных шумотрясениях гигантской нашей прародительницы, вовсе необязательно.
Энергию непонятную, но видимую  -  ужасный и вроде бы неукротимый жар  - можно поставить себе на службу.
Что еще за любовь к людям у профессиональных путешественников?
Вот такая  -  живите. Не уходите безвольно в небытие. Ведь мы все, выходцы из недр земного лона, имеем право на здешнее проживание. Но… уважайте женское начало жизни.
Иначе не избежать беды!
Вот уж действительно: в сказках ложь, однако есть и вполне разумный, даже необходимый намек. Что касается мифов Океании, я бы добавил  -  имеется указание на кое-какие важные обстоятельства, имеющие отношение к теме повествования.
Вернемся в наши дни.
Мальтузианская философия  -  ох, ненавидит человека, этого прожорливого таракана!  -  торжествует в России. Разве не так, коль скоро идут под откос судьбы людские, рушатся нравственные ценности честных работников полей и фабрик?
Нынешним господам не до бедствий народных, множить доходы бизнеса  -  вот что для них стоящее дело.
Человеконенавистническое мировоззрение, хоть официально не замещает социалистическую идею, прям-таки свирепствует в усилиях сократить население. Потому как «почистить планеточку» издревле стремились всяческие гении от захватных войн, от куцей эгоистической  политики.
Среди мудрецов от «золотого тельца» вы увидите в череде веков и колонизаторов, и фашиствующих потомков ариев. Почему «новым русским» там, в позорном перечне, взять и не оказаться?
У них хватает ума в средствах массовой информации вопить об успехах в нашей легкомысленно  разваленной экономике, хвалить себя  -  мудрых на все времена.
К тому разумному человеку, кто не согласен радоваться и начинает энергично, на деле критиковать показуху, власти применяют зомбирование. То самое психотропное оружие /говорят, что в равной степени и более новое психотронное/, о котором всё известно спецслужбам и мало всем прочим гражданам.
Придет час  -  до народа, конечно, дойдет, что политики обманывали его.
Их реформы обернутся не победами, а блефом продажных «гениев». Их бойкие и очень красивые речи не убеждают многих честных и упорно мыслящих россиян уже сегодня.
Трибунная болтовня нужна циничным лжецам для сокрытия двойного дна их деяний.
И тот, кто заметит уловки, имеет возможность шевелить мозгами дальше. Зачем? Чтобы увидеть следующее донышко воинствующе кровавых  /вовсе ненужных существованию народному/  нынешних «революций».
Так в какой же степени полезен нам Мальтус? То есть не нам  /граждане страны по мысли ушлых спецслужб всего лишь стадо баранов/, в какой степени человеконенавистник полезен мудрым выходцам из сталинского феодально-культового социализма?
  Если идти по фарватеру средств массовой информации…
Но сия дорожка насквозь лжива. Поэтому лучше сразу обратиться к потаенному донышку политических разглагольствований.
Газеты, журналы, телевидение естественно комментируют властные деяния. При этом когда подспудно, а когда нагло внушают нам: отбросы общества  -  штука нормальная. Будет стране польза.
В чём она состоит?
В том, что умные избавятся от балласта не слишком пробивных, ненужных граждан.
Вот он и обозначился  -  курилка Мальтус! Гений белых людей, для которого земной шар имеет одно лишь предназначение. Такое, чтоб немногих ублаготворять избранных.
У политиков, исповедующих нынешние российские хитрости, сие приложимо, хоть и негласно,  для всех народов Земли.
Хорошо тройное дно мудрецов от «золотого тельца»! Крепко сколочено и надежно спрятано в сундуке благодеяний, не правда ли?! 
Ну … насчет умников… это старая песня, она звучит в аранжировке экономического процветания, личных свобод, раскрепощения искусств,  но всем знакома давно. Возьмите хоть белую колонизацию, хоть германо-фашистскую исключительность.
Избранные решают судьбу планеты сегодня. И жить здесь дозволяется далеко не всем народам, расам, личностям. Уж будьте спокойненьки: пусть силой, пусть в порядке «естественного» отбора, но …
Короче говоря, жив курилка Мальтус. Не сомневайтесь. Апробация человеконенавистнических умопостроений идет в России. Она скрыта надежно. В тройном дне ельцинско-путинских благонамеренностей.
Имеем право сказать: ваш сундук, господа,  набит так богато  -  до полной непотребности.
Трибунные речи краснобаев нас не должны обманывать.
Теперь отойдем от зигзагов политики. В них нет ни правды, ни справедливости, ни наших с вами прав на жизнь.
Вот только хочется настоять на праве задуматься. Не в разделении человечества на способную часть и неспособную обретут люди возможность достойного проживания на Земле.
Белый человек  -  наидостойнейший хозяин планеты? Уж не тот ли, у которого череп тыковкой? Ах, бросьте свои линейки и штангенциркули, измерительные бригаденфюреры!
«Денежные мешки»  -  лучшие представители человечества из наивозможных лучших? Слов нет, умеют грабить эти верблюды, однако не умеют, не пройти им через игольное ушко, утверждают иные представители.
Тогда, выходит, непременно сподобятся черные клобуки? 
Сжигали явно и готовы сжечь тайно  сегодня истинного гения. Им не нужны люди, срывающие покров секретности хоть с  Вселенского бытия, хоть с открывающихся путей развития человеческого соообщества.
Кнутом и пряником рьяные религиозники стараются достичь лишь одного  -  послушания паствы. Они когда-то посчитали, что пасти овец и пасти людей  -  это одно и то же. 
Этих пастухов  мы, обязанные оставаться неразумными, должны видеть в качестве наместников Всевышней Власти, где ума сверх всякой меры? Обречены  класть поклоны Им, самопровозглашенным наставникам, из века в век?
Нет, не надо нам всех этих «избранных», что сами себя назначают в пастухи.
Уже в древности, как ни суди, странники Океании кое-что ведали о необходимой и достаточной энергии жизни. О силе, без которой не выжить ни одиночке, ни целому племени.
Значит, понимали: огонь в очаге  -  всего лишь микроскопическая частица этой мощи? Неуж прознали, что есть она, Большая Энергия, сокрытая в окружающем нас мире?
На сей час мы обязаны сказать: может быть. Ведь перед ними были многозначительные примеры.
Однако разговор наш продолжается, и ответ последует более развернутый. Или, если хотите, более точный.


*      *      *

-  Женщина родила тебя?
-  Да, есть у нее такая способность. Я теперь хожу по земле, дышу. Мама тетешкала меня, помогала мне расти. И вот был я ребенком, стал  -  взрослым человеком.
-  Мама права. Любит тебя. А планета создала человечество. Она любит его. Гигантская наша прародительница подарила ему огонь. Если не заиграемся спичками… В том случае, когда будем уважать женское начало Земли, она даст нам больше энергии. Потому что не продолжать жить  -  нонсенс.
-  Мы уже имеем атомную энергию. Скоро термоядерная перестанет слыть непознанным чудом.
-  Всё верно. Хотя вечные странники советовали уважать женское Начало безо всяких хиростей. Без воинственного кукиша в кармане.



Что еще за разговор? Он ведь не иначе вам усмешливо-всезнающий, с темным подтекстом.
Простите, не вовсе непонятный. Поскольку не автор один  -  все наслышаны об американском материке.
К сожалению, континентальная история энергии содержит факт воинственно-хитрый, прискорбный. Такой, что никак бы не порадовал странника Америго Веспуччи, что искал в дальних краях лишь блага лучшей жизни. Но уж никак не ужас возможного апокалипсиса.
Создатели особо мощной бомбы, разгадав энергетическую тайну деления атома, поспешили обратить в пепел два многолюдных города.
Неизбежные последствия столкновений на мировом поле боя?
Однако пострадали не те коварные правители, что послали убийц в гавайский Пирл-Харбор. Ушли в мир иной простые горожане.
Опосредованно они сами были жертвами безжалостного  японского милитаризма.
Человечеству теперь суждено всегда бояться  летающих крепостей, груженых атомными зарядами. Твоей, Америка, всеобъемлюще-кровавой мести, ибо ничто не сдерживает  страстей самой богатой страны мира.
Каждый на планете будет ведать со дней двадцатого века и во веки веков порадокс истории. Тот самый, которому никуда не спрятаться, не скрыться: этот богатый континент /пусть он далеко не Индия, столь притягательная для первооткрывателей/ пригрел когорту опасных индивидуумов.
Сегодня они техногенно-привлекательные. По-голливудски красивые. Но завтра  -  чем черт не шутит?!  -  могут стать особо опасными для земной жизни.
Другой массив суши являет нам не менее прискорбные исторические факты.
Европа! Ты была подстрекателем двух мировых войн. Как результат  -    потеряны миллионы и миллионы людских жизней в беспрецедентной резне.
И это не стало для тебя препятствием, чтобы вооружиться теперь уже атомным оружием. По-английски, по-французски, по-русски.
Даже американский континент опередила ты, взорвав супербомбу водородную. До предела взволновав пятый  -  воздушный  -  океан. До стеклянного блеска оплавив огромную Новую Землю в Ледовитом океане.
Есть нынче термоядерное оружие мощностью в сто миллионов тонн тротила! Победа?
Однажды выразился талантливый  поэт в таком вот смысле  -  ты не должен отличать победу от поражения. Это насчет творческого самоудовлетворения. Но имеет отношение и к экстазу гонки вооружений.
Ученый Сахаров, например, постарался свои достижения поставить под сомнение. Хотя с бомбой преуспел.
Что касается науки, он никого не обманул. Просто осознал, что был из славной плеяды Героев труда, которые не прибавили феодальному социализму Советского Союза  доброй  славы.
А человечество… в памяти его, в сокровенных уголках души, в подсознании всемирного разума будет всё же тлеть искорка страха.
Коль  создатель сверхоружия разошелся с властительными  соц-феодалами в миропонимании, то чего в таком разе желать лучшего?  Всяческим гуманистам и автору эссе в том числе теперь зачем возвышать свой голос?
Так вот ведь дело в чём. На европейском континенте  всё та же происходит апокалиптическая история.
Подоплека ее не в особенностях суши. Она  -  в нежелании власть имущих понимать, что по сути есть планета и каково предназначение человека на Земле.
Может, автор повествования хочет сказать: человечеству предстоит повести голубой и зеленый, не такой уж крупногабаритный шарик  в далекий космос? Да он записной фантазёр!
Всё-таки обратите внимание на одну грустную особенность нашего с вами бытия.
Вдруг раскрывается тайна чудесная, делается шаг к разгадке Большой Энергии. И в моментальной последовательности  создается инструмент для уничтожения всего мира. Всей цивилизации, взращенной в трудных тысячелетиях, в обильном поту.
Сами роем себе яму. Идею нашей прародительницы  -  победительную жизнь  -  сводим на нет.
Вечные странники Океании, похоже, предугадали эту возможность.
Оттого и появилось у них множество сказаний, где прослеживалась тема отнюдь не та, где вооруженная агрессия превозмогала женское начало жизни, женское Начало планеты, дарующей огонь человеку.
Видимо, им не нравилось, что есть в жизни людей нечто, сводящее к нулю энергию хоть малую, хоть большую.
Возможно разве свершение человеком апокалипсиса? То-то и оно, что неразумности по сию пору у нас в избытке.
Уважать, беречь природу и себя в ней мы не научились по-настоящему.
Поражение мудрой, доброй, общей для всех нас Матери  -  в заражении и умерщвлении лона, породившего человечество.
Континентальная история энергии! Ты страшна, как сама смерть.


Тем временем негритянская девушка… идет, идет галактическими просторами.
В моей устной повести для ребят ничего, ни слова не произносит она звездолетчикам, но слышится им тишайшее: все люди, как люди, проходят дорогой, а я прохожу стороной.
И если космические путешественники что понимают, то лишь одно  -  Африка посетила их.
Загадочный материк. Если Африка и прикасается каким боком к континентальной истории энергии, то сулит землянам вовсе не гибель.
Но что же в таком случае? Жизнь бесконечную, о которой, видимо, в древние времена прознали кое-что мореплаватели Океании.


*      *      *

Странники южных морей не могут похвастаться столь древним происхождением, какое присуще сумчатым млекопитающим Австралии или драконам индонезийского острова Комодо  -  варанам, чье возрастное богатство насчитывает свыше ста миллионов лет.
Но всё же путешествовали  храбрые мореплаватели со своим вполне осознанным культуртрегерством задолго до того, как началось Великое переселение народов.
Значит, повидали столько всего, что нам, как говорится, не снилось в самых смелых снах.
Последний период оледенения уж захватили наверняка.
Я бы мог утверждать: несомненно были они родственниками азиатов, что когда-то по сухопутной тропке миновали нынешний Берингов пролив и перешли  в Америку.
Однако  нет нужды вдаваться в детали, которые для моего рассказа не суть значительны, к тому же не имеют солидной доказательной базы.
Интересно  прежде всего как раз недавнее в планетно-историческом масштабе сошествие льдов с Евразии.
Ведь начались сухопутные  переселения народов в потеплевшие края, и сей факт весьма важен для моего повествования.
И всё же, разве говорит он: с окончанием холодов путешествующие мореходы-культуртрегеры получили свободу передвижения? Да ни в коем разе!
Никогда не теряли странники южных морей своей вольной воли.
На лодках  -  однодеревках и тех, что с балансирами  -  ходили себе с незапамятных времен к  индонезийскому архипелагу, в Австралию, Новую Зеландию.
Есть свидетельства того, что обитатели южных морей двинувшись на запад, попали на Мадагаскар.
Они проделали очень длинный и вовсе непростой путь. Тут, как ни судите, до Африки рукой подать, а это что означает? Кое-кто смог преодолеть на пару с Тихим и другой  -   Индийский океан.
Теперь вот скажите себе: кто ставил заоблачные преграды между морями восточными и западными? Ходите океанские ходоки хоть в Атлантику, если умеете плавать столь мастерски!
Неуж не заглядывали  суда неутомимых путешественников за мыс Доброй Надежды? Дорога открыта, а снега Северной Европы пусть себе возвышаются глетчерами, пусть потом тают.
Тамошним ледникам разрешается делать что угодно. Всё равно помешать странникам из века в век двигаться туда, куда зовет беспокойное сердце … нет,  не в состоянии.
Что из всего этого следует?
Ой, не спешите! У автора сердце тоже не на месте. Уважая южно-морское культуртрегерство, ему придется высказывать суждения, если не крамольные, то весьма необычные.
Оправданий своему домысливанию искать не собираюсь, однако не отказываюсь озаботиться некоторыми вопросами.
Бытие и сказания неутомимых путешественников меня озадачивают. К примеру: коль вы с высшей математикой в ладах, зачем вам увлекаться решением простых арифметических задачек?
Вопрос задан неслучайный. Ведь выходит, что уважить женское начало и заодно женское Начало планеты  -  решить интегральное уравнение.
Дошли мореплавательные странники до высот природной математики и физики Земли, не удосужившись оторваться от своего простого быта. Но давайте им простим, раз наших президентов, прочих властителей не оторвать от войн мировых, региональных столкновений, локальных схваток.
Надо отдать должное далеким предкам  -  они делали доброе дело, полезное. А то, насколько хорошо мы понимаем свою историю, свое будущее…
Видимо, нам всем надо серьезно озаботиться.
Что касается примитивизма странствующих народов Океании, тут не всё ясно, далеко не всё убедительно, и не следует стремиться к тому, чтобы  высказываться безаппеляционно.
Это к тому проговариваю, что умственная неразвитость древних людей мне представляется бездоказательной хотя бы по одной простой причине. У нынешних вооруженно бойких властителей Земли мозгов не больше, объем черепа не солид ней, соединенный вес гипофизов, извилин и прочего под высокими лбами отнюдь не превосходит среднюю норму.
А вот интуиции маловато, желания прислушиваться к насущным нуждам планеты нет вовсе.
Не хватает у них умения смотреть в корень жгучих проблем, а гонора много. Каждый даст очко вперед египетскому фараону, который был, как известно, непогрешимый бог своему народу.
Где он, древний Египет? Зачем нам туда торопиться?
Папирусная цивилизация Нила растворилась в тысячелетиях, но не миновать нам к ней присмотреться. Появится такая нужда.
Уважаемые читатели! В моем повествовании странники упорно ведут автора в Атлантику.
И вот что должно теперь предположить: суденышки островитян имели полную возможность заглядывать за мыс Доброй Надежды и, не шибко удаляясь от африканских берегов, подниматься к северу.
Этот меридиан долгоплавания неизбежно поведет утлые, однако исключительно упористые лодки  -  где плетеные циновки вместо парусов  -  к островам Зеленого мыса.
Западное побережье континента с его пустынными песками вряд ли обрадует любопытствующих людей своей приветливостью.
Здешние  течения Атлантики сильны, они тоже доставят немало хлопот.
Так что усталых кормчих не минует нужда отдохнуть, сделать остановку. Как говорится, перезимовать в тепле и удобствах на островах.
Будем иметь в виду, что и такелаж не помешает починить, лодки подремонтировать: долгие морские плавания, как известно, не терпят  легкомысленной беспечности.
Остановки вполне возможны и даже необходимы. Тут ведь как? Ты ходишь по морям, выказывая чудеса выдержки и храбрости, а насущные потребности неотступно ходят следом.
Итак, передышка на островах Зеленого мыса. Она станет исключительно существенным примером, к которому будет необходимо обратиться в последующем повествовании?
Насчет особой, исключительной значимости, сразу скажем, речи не последует. Другие земли поразят наше воображение.
Но есть обстоятельства, которые заставят размыслительно возвращаться к островам Зеленого мыса. Зачем? Чтобы понять другие  -  волшебные  - земли. Поистине сказочные и одновременно до боли, до головной боли признаков волшебства лишенные.
История, которая случилась около африканского побережья, являлась достаточно странной. Поэтому она даст много случаев для мучительных размышлений. Подсказки  -  увидите  -  окажутся ничуть не лишними.
Тем временем  мысль автора эссе отправляется далее  -  мимо экваториальных зеленых уютных местечек. В сторону от появившихся сызнова горячих песков африканского побережья.
Куда мысль  стремится? К северному краю континента.
Беспокойные мореплаватели вполне могли дойти как раз туда.
Это соответствует характеру людей, этих неустанных океанских паломников. И также нисколько не противоречит возможностям, которые предоставляет африканский континентальный шельф.
Да, естественные особенности побережья давали шанс путешественникам, чтобы справиться с трудным плаванием.
Пусть с длительными остановками, однако достигли они  того места, о котором беспрецедентная слава пойдет через века и тысячелетия..
Слава, живущая столь долго? Она, конечно,  во времени длинна чрезмерно. Неестественно даже. Но ведь включает всё это  -  восхищение, осуждение, ужас перед непостижимой властью древних людей.
В этом случае у нас появляется что?
Именно что неистребимое желание раскрыть суть исторического порадокса. Уяснить, как странники южных морей дошли если не до Геркулесовых Столбов /до нынешнего Гибралтарского пролива/, то хотя бы до нынешних южных пределов Марокко.  Уразуметь, какие знания могли принести сюда о Большой энергии планеты.
Автора очерковых строк надо понимать так: острова Зеленого Мыса, где была у древних людей обязательная «отдохновенная зимовка», сохранились до наших дней потому, что к вулканическому прошлому Земли имели весьма отдаленное отношение. Следов магматических извержений здесь не найдено.
В то время, как суша в Атлантике, приютившая вблизи Марокко странников, имела  несомненное недавнее вулканическое происхождение. Между прочим,  близкородственное многочисленным малым землям тихоокеанской дуги особо мощной сейсмической активности.
У тамошних - почти постоянно трясущихся в огненных извержениях  -  островов странники, исповедующие культуртрегерство,  почерпнули свои знания об энергии хоть Малой, хоть Большой.
Несомненно обитатели южных морей не имели цели  -  отыскать особую энергию. Но будучи очень внимательными к земной природе, они раскрыли тайну.
Им помогло планетное потепление. Не могло не помочь.
Дело в том, что ледовый покров, сошедший с высоких широт Евразии и Северной Америки, высвободил из недр планеты пышащую жаром базальтовую магму в невиданных масштабах.
Случилась подвижка гигантских плит, что присутствуют в земной коре.  Есть резон предполагать: как последствие на земной поверхности появилось еще кое-что, кроме обычной магмы.
Древние люди, прознав о Большой энергии, оставались древними, тут спору нет.
Под бесспорностью подразумеваю то обстоятельство, что не надо их наделять неистребимой жаждой знаний. А также особой тягой к расширенному потреблению благ цивилизации.
Она ведь, сия ничуть не прекраснодушная страсть, ведет сегодняшних людей то к преступлениям воинствующего индивидуализма, то к мировым кровавым схваткам.
Поэтому все-таки найдутся желающие считать странников существами довольно примитивными.
Признаю   -  мы живем, как ни крути, в воодушевленной сфере острой конкурентной борьбы, зачастую смертельной.
Одновременно утверждаю: примитивизм наших доисторических мореплавателей не будет достоверным касательно широких обобщений.
Как понимаете, речь теперь пойдет не о «зимовке»  странников. Острова Зеленого мыса, пусть они славятся благодатным климатом и плодородными землями, не привлекли морских путешественников по одной простой причине  -  здесь не было вулканов.
Для оседлого образа жизни этим неустанным культутрегерам не хватало чуда. Они жаждали  заполучить Большую энергию.
И, конечно, постарались найти ее в иных местах. Северный край африканского материка удовлетворил их жажду титанического огня.
Таким образом, мы обязаны рассмотреть новый вопрос  -  оседлый образ жизни тех людей, что привыкли к длительным путешествиям.
Герои повествоания, наши мореплаватели, как мы поняли, приносили всегда  - не таили перед «необразованными» племенами  -  свои знания об энергии огня, когда посещали новые территории в южных морях.
Теперь случился такой поворот в их путешествиях  -  они пришли в Атлантику, поселились у северо-западного края африканского континента.
Багаж их знаний разве уменьшился? Нет, он оставался на диво богатым.
И как они распорядились им на сей раз? 
Если решили остаться около Африки надолго, то произошло  -  не могло не произойти  -  как раз это: через несколько столетий естественным образом ими была создана здесь очень сильная страна. Намного раньше, чем государственные образования появились в Египте, или в Китае, или в Индии, или в Греции, или…
Короче говоря, история человечества доселе не знала подобной централизованности.
Касательно энергетических знаний в могучей стране возле Гибралтарского пролива…. Как бы ни размысливали мы в наши дни о сем феномене, нет у нас резона ошибаться насчет островных поселенцев.
Странствуя годами по южным морям, они вряд ли могли ранее использовать  свои познания во всей полноте, до конца,  как говорится.
Жить на воде  –  это одно, а заниматься сельским хозяйством, возводить здания для общественных потребностей   -  это уже нечто другое, не так ли?
В течение определенного времени древние люди, знающие о Большой энергии, оставались один на один с природой вулканической суши.
Они были лишены всяческой помощи, если иметь в виду технические механизмы для того, чтобы рыть ирригационные каналы, если говорить о специальной технике для строительства огромных каменных зданий. Здесь мы имеем право не сомневаться  -  поселенцы именно что развивали индустрию машин и механизмов.
Неужели начинали создавать свою цивилизацию с нуля?
Видимо так, потому что в истории народов, населяющих южные моря, не осталось достаточно точных сведений, что были когда-то среди странствующих старозаветных племен некие умельцы-технари, широко использующие в своей жизни возможности моторов, разнообразных машин и механизмов.
А вот о жителях острова, что располагался вблизи африканского континента, слухов удивительных  предостаточно по сию пору.
Выходит,  в путешествиях стародавнего народа-культуртрегера не было никакой особой спешки.
Не стремились странники побыстрей использовать во всей полноте свое знание о Большой энергии. Это бесспорно. Но осев на вулканическом острове вблизи «Геркулесовых Столбов», они в корне изменили свое мышление насчет прогрессивных преобразований.
Новые условия жизни дали толчок развитию особой древней цивилизации, тогда как  ранее не было столь сильной потребности.
Порадоксальная ситуация?
Однако же не вызывает она во мне горячего желания оспорить научно-технические достижения древних мореплавателей. Есть соображения, которые пересиливают всякий скепсис.
Специфика оседлости вблизи африканского материка диктовала путешествующему народу условия жизнесуществования, если вдуматься, весьма непростые.
Пребывая ранее в тихоокеанском ареале, странники именно что прочувствованно ощущали свою особую миссию  -  свое культуртрегерство. Племена им встречались, как правило,  малочисленные, расстояния между территориями были огромными.
Какой уж там имелся интенсивный обмен культурными навыками, особыми знаниями?! Обмен был, но…У отличных мореходов, как ни судите, оторванность бытия наблюдалась  -  и как раз весьма значительная.
Иное дело, когда у оседлого племени странников под боком оказались многочисленные боевитые племена африканцев. Уж что здесь ни говорите мне, а зависть соседей, их желание попользоваться…
Короче говоря, охранный стимул у нового образования, у государства островитян имелся, чтобы не только создавать ирригационные системы, производить сельхозпродукцию, но и защищать свое добро.
Впрочем, на то оно и государственное образование, чтобы граждане страны чувствовали себя поуверенней, разве не так? По сию пору оно так у народов Земли.
Но что же еще тут, в словах автора эссе, подразумевается?
Подразумевается следующее обстоятельство: нет необходимости рассматривать путешественников, перебравшихся из Тихого океана в Атлантику, как людей с непомерно развитой, поистине страстной жаждой знаний.
Просто сложились такие условия, когда им пригодилось всё, что было ранее увидено в южных морях   -  в том числе всё то, что касалось энергии земных недр.
Разве это важно для вопроса о способностях древнего народа, имевшего склонность к путешествиям?
Разумеется, важно. Потому что нам предстоит отвести любую попытку наделить древних культуртрегеров непомерной страстью к благам цивилизации. Страстью, не поддающейся никакому контролю.
Дело в том, что подобное стремление  -  во всех смыслах безудержное  -  в наши дни представляется разумным людям как нечто трудно перевариваемое природой планеты, то есть грозящее катаклизмами библейского масштаба.
Имеется в виду рост вредных выбросов в атмосферу, связанный с ним парниковый эффект, а также прочие антропогенные явления, где ураганы, потопы, землетрясения -  несомненная угроза  для человечества.
Древние люди были не глупее нас с вами, они понимали, что Большая энергия, оказавшаяся в их руках, может быть опасной.
Не отказались они от своего культуртрегерства, однако во главу угла упрямо ставили гуманную миссию. Именно это нам надо увидеть в странном историческом порадоксе, иначе просто не понять череду тех необычайных событий, о которых пойдет дальше речь.
Так что станем держать в уме:  около десяти тысячи лет назад нам был дан пример бережного отношения к жизни, зародившейся на Земле задолго до появления Homo sapiens /Человека разумного/.
В качестве автора повествования постараюсь донести до читателей эту мысль, хоть и понимаю: трудно быть убедительным, когда оперируешь столь тонкой материей как исторические факты тысячелетней давности.
Не предлагаю сразу и безоговорочно поверить моим исследованиям.
Обратите лишь внимание на то, какие примеры дает нам эра нынешнего бесшабашно безудержного потребления.
Разве не чересчур разрушительны импульсы современной пристрастной цивилизации? Две мировые войны отметают всякие сомнения касательно «наших пристрастий».
Вовсе не какие-то гуманные миссиии ведут одних людей к «подвигам» воинственного индивидуализма, других  -  к преступлениям самовластья, к кровавым поединкам хоть отдельных групп, хоть целых народов.
Было бы желательно ошибиться, но орудийные выстрелы грохочут. Взрывы бомб на материках хорошо слышны, можно даже сказать  -  они чересчур звучны.  Тротил  -  один из самых весомых аргументов в наших делах.
Теперь давайте вернемся к жизни древних мореплавателей. Мы не знаем о них ничего такого,  что свидетельствовало бы о глобально-агрессивных поползновениях. О желании поработить соседние племена и весь африканский континент «цивилизовать», а проще говоря  -  колонизировать.  При всем при том могучей стране добиться этого было бы вовсе не затруднительно.
Отчего не знаем? Да постольку, поскольку. Поскольку островное государство не стремилось создать мировую империю.
Выходит, автор повествования продолжает гнуть свою линию насчет особой гуманной миссии странников?
Вот именно. И как раз по этой причине, он подозревает, некоторые адепты воинствующего индивидуализма готовы снова заговорить о примитивизме обитателей легендарной страны.
Ну как же?! Они, эти чудаки, не торопились прибрать к рукам богатства планеты!!! 
Совершенно верно, торопливости всепланетного самовластья не было с их стороны.
Не наблюдается, думаю, благоглупой имперской гордости и по сию пору.
Вы удивитесь: куда автора эссе вдруг занесло? В чудеса? В некую параллельную земную цивилизацию?
Не стоит недоумевать, просто примите во внимание, что мои «думы»  получат свое развитие. И надеюсь, всё, что касается малообъяснимых событий нашей древней истории,  станет более или менее понятным.
Так что самовластную нацеленность островной страны резонно если не забыть, то пока что оставить в покое, как и примитивизм древних людей.
Продолжим наши рассуждения об оседлости морских странников. Она в свою очередь дает такие удивительные объяснения поведению жителей острова, что впору заговорить как раз о чудесах, где сила жизненных новаций вполне способна превозмочь любую досужую предубежденность скептиков.


*      *      *

На теперешнем этапе мои дотошливые рассуждения должны подвести читателей вот к какому выводу: своими знаниями о Большой энергии древние странники морей если и могли воспользоваться, то на солидном островном образовании возле северного края африканского материка.
Добравшись до вулкана, изливающегося по знакомому порядку,  они удовлетворили природную страсть к путешествиям и не пошли дальше  -  в более суровые пределы северной Атлантики. Остались для дальнейшего проживания на суше вблизи нынешнего Марокко.
Нам не стоит забывать, что легенды южных морей о внесении культуры, знаний об огне, в сообщества разнообразных островных племен складывались  -  в достоверности могли складываться  -  задолго до появления езидов. Этих неисправимых огнепоклонников, пронесших свою веру через многие тысячелетия.
О Большой энергии узнало некое  древнее племя  столь рано… Нравится кму-то или нет, но задолго до культа Прометея на том же Пелопонесском полуострове. Именно что за века до той островной как раз Атлантиды, где обитали, по уверениям античных греческих историков, красивые и сильные люди.
Коль мы вступили на поле предположений, в область исторических преданий, то неплохо бы запастись для последующего разговора фактами более или менее достоверными.
Странствующий народ, что заселил вулканический остров по соседству с Гибралтарским проливом в довременные времена,  скорее всего был не очень многочисленным.
Нынешние обитатели тихоокеанских островов тоже ведь, хоть  сохранили мифы предков и навыки дальних плаваний, не вот вам сильно выросли в численности.
Так что же странствующим немногочисленным народом было создано вблизи Средиземноморья, в стране под названием Атлантида?
Мы должны четко представлять себе: поначалу странники, пришедшие из южных морей, не очень сильно отличались от соседних африканских племен по уровню жизни.
Просто имели знание об энергии Малой и Большой. И просто логика путешествия остановила их здесь. Остановила для дальнейшего проживания на островной огненной земле /поблизости от ныне существующей страны   -  Марокко/.
Они нашли плодородную почву для культивирования необходимых съедобных растений. Им было по душе, что здесь хватало вулканического пепла, помогающего земле давать щедрые урожаи.
У нас с вами, уважаемые читатели, появились новые основания для  вполне логичных выводов. На земле поселенцев скорее всего были  источники с пригодной для питья водой, как на островах Зеленого мыса. А также была та самая горячая магма, в которой странники моря знали особый смысл.
Оставаясь не одно столетие вблизи доисторического Средиземноморья, люди  южных морей со временем достигли  -  могли достигнуть  -  больших успехов в строительстве и в сельском хозяйстве, чем сильно отличались от  соседей, не имевших понятия о тайнах земной энергии.
Без сомнения, африканские племена /наравне с европейскими/ в течение того   -  доисторического  -  периода были довольно далеки от использования земли в культурном земледелии.
Даже возведение всем известных египетских пирамид началось много позже - по крайней мере через несколько тысяч лет после того, как Атлантида взорвалась.
Вы можете поинтересоваться: автор этих строк, конечно берет на веру утверждение древних исторических писаний о существовании легендарной страны?
Вопрос, как говорится, достаточно прямолинейный и одновременно очень непростой, чтобы споро высказаться, безапелляционно произнеся немедленное Да.
Но если автор взялся за перо, то имел основания для непростого разговора  -  это ведь тоже факт, не правда ли? Разумеется, потому что говорить без причины…
Повторяю: разумеется. Однако не хотелось бы торопиться., пусть и есть  возможность поставить здесь точку. Дескать, Атлантида существовала, и никаких гвоздей!
Никто ведь по сию пору не отмел факты, нуждающиеся в рассмотрении, поэтому позволяю себе размышлять дальше и думаю: если б всё было так просто!
Так что… нет…  не ставлю точку. Есть смысл думать далее.
С чем столкнулись аборигены, обнаружив неподалеку  от себя поселенцев?
Агрессии со стороны мореплавателей не наблюдалось. Но всё же беспокойство особого свойства они причинили.
Когда прибыли незнакомцы, способные управлять парусными лодками и огнем, они ведь устроили себе прекрасное существование. То есть дела начали сотворяться  невиданные.
Тут, как говорится, почешь затылок. С точки зрения людей, которые жили на ближайших территориях,  многое было странным. И год от года пошли множиться слухи среди племен, что продолжали оставаться на более низкой стадии развития.
Резонное соображение? Думается, не лишено логичных оснований мое понимание исторического феномена.
После взрыва Атлантиды слухи стали расползаться по Африке более интенсивно. О легендарной стране сформировалось определенное мнение, дошедшее со временем до античных историков.
Поэтому позвольте сформулировать следующий на сей час логичный вывод. Легендарный факт  / имеется в виду Атлантида/ можно рассматривать как факт,  имеющий право на историческое исследование.


Действительно  -  на атлантический остров вблизи африканского континента пришли чужаки, способные управлять судами и огнем, они устроили себе комфортное существование. А поскольку начали сильно отличаться от соседей в своем качестве жизни, то боги наказали горделивых людей, надеявшихся не столько на милость природы, сколько на свое умение брать от нее блага. Что еще было нужно для  древних племен,  которые  понесли свой страх перед необоримой силой планеты через века?  Слухи, или грубо говоря  -  сплетни, что умножали нелицеприятную весть об Атлантиде,  преодолели огромные расстояния, были в итоге обнародованы в античном Средиземноморье. То есть произошли события вполне предсказуемые, не правда ли?


*      *      *

Пусть  очередной вывод у меня, взбирающегося по ступеням познания,  есть. Однако нет уверенности, что с этими слухами нам всё ясно.
Что в них было странного?
Меня смущает череда немаловажных обстоятельств, где вопросов  -  не два, не три, а гораздо больше.
С чего бы это гуманные мореходы, известные нам по тихоокеанским культуртрегерским путешествиям, вдруг предстали в писаниях историков, а прежде  -  в несомненных устных преданиях древних племен, как люди непомерно горделивые? Как полубоги и при сем безответственные умники, которых погубили огромное богатство и демонстративная заносчивость перед соседями?
Путешествующий народ не торопился склонять голову перед всесильными идолами, которых было принято уважать, которым приносить жертвы у соседей считалось делом необходимым.
Чужаки нисколько не опасались вулканических извержений. Они спокойно взирали на сокрушительное могущество богов  /читайте  -  не тряслись от страха перед мощью сил, свойственных природе планеты/.
Да, в те времена, около десяти тысячи лет назад, безмерна была власть огня, воды, земли, климатических пертурбаций над племенами африканских просторов. И конечно,  аборигенам  были не очень понятны пришлые люди с их смелой повадкой в отношении дышащего жаркой магмой острова.
Выходит, в слухах, пошедших через века и тысячелетия в свое долгое путешествие,  произошла подмена понятий. Смелость островитян была ошибочно обозначена как непомерная  горделивость, глупая заносчивость.
Тут можно поторопиться, заявить: логика соседей касательно Атлантиды  и не могла быть другой.
Если была ужасная катастрофа … Что ж, реакция древних людей, которые не понимали, насколько велика значимость  Большой энергии для будущего, являлась  чем? Просто фактом обыденности, полной религиозных предрассудков,  непомерным страхом перед божествами.
Ничем иным, кроме как: не потрафили высшей силе  -  получайте по заслугам!
Да, понять вышеозначенное торопливое заявление о суровой  логике аборигенов я смогу.  Вот только не получится у меня безоговорочно согласиться с ним.
Прошло со времени катастрофы ни много ни мало… примерно десять тысяч лет, но разговоры о непомерной заносчивости атлантов ни разу, насколько я знаю, не были поставлены под сомнение.
Впоследствии африканцы научились строить огромные  здания, использовать в сельском хозяйстве ирригационные системы.
Кроме того,  они с большим успехом принялись одомашнивать диких животных. Вслед за цивилизацией Нила строительными и сельскохозяйственными  достижениями не была обделена и Европа.
Нынче земной шар знает великолепные образцы городских агломераций, а  что касается культурного землепользования, то оно поднято на очень большую высоту.
И вот с этих всех высот многие государства нашей планеты неостановимо и горделиво бряцают оружием, разве не так? Именно что  оно так и есть. И куда там атлантам до нас!
Так вот, имеются у меня серьезные соображения насчет того, что как раз народ Атлантиды не бряцал своей вооруженной мощью и в экстазе не предавался удовольствиям разнузданно-публичной  горделивости.
В истории путешествующего народа-культуртрегера  было нечто иное.
А если у его соседей наблюдались  неизбывные страхи перед властным могуществом природы…
Давайте позволим себе не предаваться старозаветным заблуждениям. Безбожие атлантов, отсутствие слепого идолопоклонничества, никакой не упадок нравственности, а знание и умение применить  знание.
Видимо, следует допустить: старинные историки, которые не были всё-таки лишены определенной религиозной ограниченности, не сопротивлялись искушению. Какому?  Подчеркнуть греховность жителей острова.
Что это означает? Для нашего понимания  феномена Атлантиды вот что. У древних историков /как и у всех последующих борзописцев, эксплуатирующих интересную тему/ появилась возможность раскрасить в легендарных деталях разрушение страны, где жили в сытости и довольстве умные,  но чересчур гордые люди.
Хорошо известен факт  -  при смене власти в государстве историки в соответствии с новыми требованиями начинают по-новому интерпретировать прошлое, чтобы события оправдывали эту смену.
Процесс настолько часто повторяется, что простые люди позволяют себе усмешки,  когда вдруг начинается установка на пьедестал  тех деятелей, в чьих руках оказывается власть государственная.
Религия, она ведь не шибко отличается в этом смысле, когда вторгается в сферу нравственности и командует: тем божествам дозволяется молиться, а тем  -  уже нельзя. 
Век за веком проходит, идолы приходят и уходят, но люди всегда в курсе того, что хорошо и что плохо. Почему же атланты многие тысячи лет не имеют оправдания в грехе горделивости?
Думается мне, сие происходит по одной лишь причине. Греховность жителей вулканического острова была и остается для нас неколебимой, потому что слишком хорошо прознали атланты сокровенную тайну планетного бытия.
Для религии  -  любой из ныне существующих на Земле  -  неприемлемо, что знание атлантов было и остается превыше всех предрассудков.
Современные люди, хоть на дворе уже третье тысячелетие новой эры,  опутаны условностями  с ног до головы. А когда они принимаются благодарить того или иного бога за экономическое процветание, за свободы различного толка, за победу в вооруженных конфликтах, то всё равно остаются в рамках принятой ими игры  -  остаются в подчинении определенной условности.
Им, к сожалению,  нет нужды размышлять на тему: с какой стати грех гордыни накрепко привязан к истории о катастрофе  Атлантиды?
Надеюсь, логичным предстанет перед читателями эссе очередной вывод беспокойного исследователя.
Должен сфрмулировать его так: взрыв островной страны был. И за причину его нам, разумным людям термоядерной эры, нельзя считать греховность атлантов, последующее наказание богов.
Убираем условность? Давайте сделаем это.
Тогда что же остается в истории о гибели замечательной древней цивилизации?
Мы хорошо понимаем предрасположенность аборигенов строго судить жителей богатой страны.
Именно что понимаем, а не осуждаем соседей Атлантиды за то, что в их рассказах о конце дивной цивилизации присутствовала самодовольная сплетня: боги, взорвав остров, совершили доброе дело  -  восстановили законность и порядок привычного бытия.
Принимаем мнение аборигенов как факт, соответствующий условиям их существования в суровой природной среде.  И -  не более того, поскольку имеем право судить о катастрофе иначе.
Люди  -  существа очень слабые, им нельзя гордиться собой?
Сегодня, когда представители человечества побывали в космосе и на дне самых глубоких океанских впадин, грехом самоуничижения  должно считать: люди всегда слабы, они обязаны вымаливать коленопреклоненно милость богов.
Сфера нашего обитания, то есть природа планеты, не всегда милостива. Но обязанностью разумного человека теперь будет всегда  -  искать выход из трудного положения.
Поэтому нам и нужна Большая энергия.  Однако, представляется мне,  обсуждение этой темы невозможно без разговора о судьбе Атлантиды.
Всё-таки цивилизация, столь несогласующаяся  древним временам /времени африканских собирателей растений и простых охотников на диких животных/, исчезла не бесследно.
Она ушла из памяти людей вовсе не напрочь, не настолько основательно, чтобы теперь в третьем тысячелетии нашей эры говорить лишь о неких фантастических измышлениях античности.
В конце концов, атлантический феномен стал казаться маловероятным только по прошествии определенной временной дистанции, где-то начиная со Средних веков уверовали в полный абсурд некогда происшедшего возле Гибралтара.
Тут следует напомнить, что это была эпоха не столько расцвета искусств и университетов, сколько разгула религиозного обскурантизма.
Влияние рьяных поклонников той или иной божественности до сих пор не помощник в делах науки. Поскольку любая  религия спешит накрепко оприходовать проблемы жизни и смерти, увязывая свое понимание событий с вопросами нравственности, правил поведения, порядка поклонения высшей силе  -   стараясь, как говорится, направить мозги своей паствы в нужном направлении.
Наукам требовалось проявить исключительное упорство, чтобы устоять в религиозных войнах, в тайных происках храмовых деятелей, которые где кнутом, а где пряником насаждали свое миропонимание.
Только в наши дни   -  когда науки набрали силу, достигая значительных высот в областях естествознания  -  появилась возможность поискать в чудесах прошлого рациональное зерно.
Удивительно, однако же факт: современники античных исторических исследований, пусть в большинстве своем и не были очарованы атлантической тайной, всё же верили в некогда существовавшую замечательную страну.
Допустим, в Средние века это позволяло европейцам /со всем религиозным пылом «передовой» цивилизации/ назвать их глупцами и даже посмеяться над малоразумными идолопоклонниками.
Но почему человечеству, познавшему уже основы термоядерной энергии, позволять себе усмешки? Не лучше ли пристальней вглядеться в «неразумность»  начального этапа исторической науки?
Отдадим должное той древней цивилизации, той античности, что по мере возможности старалась  познать окружающий мир.
Исчезло возле Геркулесовых Столбов процветающее государство. Вулканический остров был превращен в пыль и в пепел. Не осталось и следа!
Однако следует признать: те, кто  жил в древнем  -  по нынешним меркам  -  Средиземноморье, сомневался в существовании Атлантиды всё же немного. И нам не стоит сейчас говорить об их глупости, или точнее  -  слепоте.
Давайте говорить о себе.
Ход общественного развития дал нам следующую картину  -  античные историки имели несомненное право сказать свое слово, в некоторой степени достаточно разумное. Наша современность имеет право продолжить достаточно разумный разговор, имея в виду не столько свои пристрастия в области военных сражений, сколько нужду в Новой энергии.
Конечно, цивилизация третьего тысячелетия нашей эры будет честной. Она признает свою вину  -  не перед многочисленными религиозниками, а перед наукой идущего вперед человечества  -  насчет легендарного атлантического народа.
Ведь впоследствии, когда многобожие было заменено преимущественно единобожием, кто сомневался в правильности Божественной силы, которая наказала целую страну?  При всей палитре людских мнений  /касательно существования государства, правильности его устройства, его достижений в различных областях/  -  очень немногие верили в гуманность атлантов.
А что непреложно оставалось в головах средневековых ученых, в головах последующих любомудров, которые обожали парадоксы?
Если и были какие мысли, то прежде всего: где мог произойти взрыв, в каком месте могла находиться островная страна?
Гадали, как говорится, на кофейной гуще: неординарное событие приключилось в Атлантическом океане, вне Гибралтарского пролива?  Или же  -  перед ним, в Средиземном море?
Была вера во взрыв, хоть и не было ее касательно многочисленных островных чудес и добротворности атлантов.


*      *      *

Если мы всё же разобрались со слухами, порочащими облик легендарной страны, то должны смириться со следующим важным фактом. Сплетни, наговоры… Тут ведь один шаг до фашизма, до расовых предрассудков по отношению к «неправильному»  народу.
Кроме того, не мешает сделать такой вывод. Для современников Атлантиды, для всех людей, узнавших потом о катастрофе, обитатели огненного острова были, как говорится, чужаками. Незнакомцами с весьма странным образом жизни и непонятной моралью. Ни в коем случае не стоило следовать их примеру, утверждала живучая сплетня, а   было  как раз необходимо бояться суда Всевышней силы.
Пусть боги сменяют друг дружку, будто короли в колоде карт,  а вы, слабые люди, продолжайте бояться.
Как можно высказаться насчет подобной отстраненности? Только так:  автор повествования, не вторгаясь в область религиозных предпочтений,  продолжает всерьез рассматривать версию о тихоокеанских путешественниках.
Недоброжелательность по отношению к ним … ее корни должны быть ясны любым скептикам, не правда ли?
Не собираюсь спорить с представителями той или иной религии, с их играми в нравственность. Хочу лишь заметить, что люди всегда имеют причины и для досады, и для ревности,  и для зависти, включая неудовлетворенную жажду обогащения.
Это очень просто  -  быть недружелюбными друг к другу. А еще проще  -  благославлять равнодушие к познанию окружающего мира. Дескать, не стоит и задумываться, поскольку всё в руках божьих.
Что ж, постепенно проясняется ситуация, более или менее становится понятным, как восприняли  новых поселенцев соседи, какие пошли слухи по землям Ойкумены  /по территориям обитаемого древнего Средиземноморья/ и какие последовали  затем писания античных историков,  не правда ли?
Хорошо, что в наши дни, через  тысячи лет после взрыва Атлантиды, дозволено стало каждому исследователю, правомерно стало каждому из нас думать по-своему, а раньше у человечества наблюдалось несомненное единодушие в критическом подходе к бытию атлантов.
И вот сегодня, когда стараешься разобраться в особенностях их быта и поведения, логика диктует выводы, где мало -  до удивления!  -   места фантастике и нет совершенно места какой-нибудь безнравственности.
Успехи странников Океании, которые приняли постоянную жизнь на вулканическом острове /возле африканского континента/ как новую форму существования, эти успехи не будут вызывать, я полагаю, озадаченных вопросов у читателей эссе.
  Надо всего лишь учитывать, что за предистория была у государства, известного нам под именем Атлантида.
Если в основе древней цивилизации, в фундаменте атлантической особой культуры лежало хорошо сохранившееся в путешествиях понятие о Малой и Большой энергии огня, то почему было не применить багаж знаний в строительстве, землепользовании? В создании исключительно способных механизмов? Логика ведь тут безотказная, согласитесь.
Вот и выходит, нет нужды всем нам уж очень сильно озадачиваться по этому поводу  -  насколько же умными, поистине гениальными, были жители вулканического острова!
Никто, поверьте,  не отнимает у них замечательной способности разгадать и затем широко использовать энергетику, предоставляемую вулканическим островом.
Просто хочется высказаться в том смысле, что к достижениям Атлантической науки не нужно подходить как к чуду. Чуду необъясненному до сих пор, необъясненному по той простой причине, что не стоит объяснять… короче, фантастика была и остается фантастикой!


Насчет присутствия всякой небывальщины читатели еще смогут потом порассуждать. А пока вернемся к доказательным размышлениям.
Не отказывая себе в удовольствии быть реалистичным, высказываюсь следующим образом. Островные чудеса вполне можно понять, если не уходить от пристального взгляда на ретроспективу той жизни, что выпала на долю путешествующего народа.
Кстати, с этой точки зрения легендарная гордость островных жителей вовсе не выглядит странной.
Они просто проявляли определенную осторожность в своих контактах с боевитыми соседними племенами.
Давайте в качестве многозначительного примера вспомним некоторые исторические факты.
Так называемый,  «греческий огонь»  /когда его впервые начали применять в военных схватках  /ведь был исключительно эффективным оружием. Он наводил ужас на противника во времена оные  -  на заре  нынешних европейских государств.
И уж что-что, а тайну приготовления чудодейственной огненной смеси пытались хранить тщательно. До такой степени старательно  -  не один год, не одно десятилетие прошло прежде, чем эта разновидность современного напалма стала доступной для всех противоборствующих сторон.
Речь о временах давних, но при всем при том напалм и сегодня - довольно ужасное средство, не щадящее ни военную технику, ни плоть людскую. Ни дать ни взять, оружие массового поражения,  и дать отставку ему считается за благое дело даже в наши дни.
Теперь, если вернуться к атлантам с их знанием о Большой энергии, представьте себе, насколько опасно было дать в руки боевитых соседей тот огонь, что ничуть не уступает любому современному  оружию массового поражения.
Жители островной страны вряд ли нападали на африканских аборигенов, поскольку нет сведений о создании атлантами империй наподобие мировых. Но обладать огромной мощью обладали, обеспечивая себе эффективную защиту от всякого недоброжелательства.
Случалось, вероятно, это  -  приходилось защищаться.
Атлантида была недоступной для тех, кто намеревался воспользоваться плодами ее энергетической науки и техники в целях завоевательских, а хоть и в целях приобретения -  на отличку особой!  - вооруженной мощи. Иными словами, островитяне успешно хранили тайну Большой энергии.
И что здесь удивительного? Ничего.
Вот только была у соседей еще одна причина назвать атлантов непомерными гордецами, разве не так? Именно что так оно и было, коль не желал пришлый издалека люд делиться добровольно всеми своими секретами с аборигенами.
Раз так, то и получайте, зазнайки, устойчивое в веках соображение касательно вашего греха. Безнравственный вы народ! Богов не уважаете, потому как слишком гордые, очень высокого о себе мнения!
Да, существовал ряд причин для критики путешественников Океании. Их гуманная миссия в истории человечества под вопросом? Я бы не сказал. Тем более, что читателям предстоит еще весьма основательно озадачиваться.
А пока  есть смысл высказаться о непреходящей любви океанских странников к людям планеты, к своим африканским друзьям-недругам.
При всех неудобствах соседства с племенами каменного века атлантическая «преждевременная»  цивилизация явно старалась удержаться в своих южно-морских традициях.
Мы знаем, сколь ревниво, например,  относились соседи к возникшему позднее, преуспевающему  государству на реке Нил. Догадываемся, что ревность, зависть к несравненно более богатой Атлантиде, могли быть во времена ее существования столь велики, что…
Но тогда вырисовывается парадоксальная картина: атлантов порицают, они же при этом продолжают свое культуртрегерство?


Нет, сейчас речь не о просветительских наклонностях народа-путешественника.
Хочется подчеркнуть как раз вот что   -  величайшее благоразумие жителей вулканического острова. В противовес маловразумительным слухам о горделивости, превосходящей всякие мыслимые пределы.
Видится мне здесь у морских странников благородство особого свойства: нельзя давать в руки всем этим людям  -  племенам, находящимся в состоянии непрерывной войны друг с другом  -  энергию апокалипсиса. Кстати, идея конца света не родилась ли из рассказов и сказаний об Атлантиде?
Предположение высказал, однако не собираюсь настаивать на нём. Есть аргументы, и они слишком весомые  -  весомые, чтобы рассматривать этот вопрос в обязательном более широком аспекте.
Вполне возможно, что дело касательно конца света обстоит по-другому, поскольку в разных культурах  -  на различных материках  - присутствует сие смертоносное соображение о крахе всего мира. И значит, восходит оно к первобытному ужасу людей перед могуществом природы.
Во всяком случае, Атлантида и здесь нисколько не лишняя, разве что добавляет толику страха перед неожиданной силой вулканических извержений, перед землетрясениями и катастрофическими наводнениями.
Если идея исчезновения  -  краха всего сущего  -  присутствовала в верованиях многобожия, то несомненный факт, что не получила она отставку и при возникновении единобожия.
Преемственность тут бесспорная. Судный день, к примеру,   не просто предполагаемое наказание за грехи людей.   Это ведь и конец света для человечества, не правда ли?
Поэтому  позволим в повествовании об Атлантиде неубедительным  предположениям оставаться только предположениями.
Вопросы же относительно  существования Атлантической древней страны напротив, как это и предполагается автором эссе, должны получать и далее убедительные разъяснения.
Пусть эти соображения иногда спорные, однако ведь есть старание представить их читателям именно так  -  с долей значительных  вероятностей.



Небольшая островная нация исчезла в вечности …
Но, согласитесь, была и остается в Океании / в Австралии - также / память о неких древних людях, которых отличала невиданная ранее  -  благородная, как мы сегодня можем сказать  -   культура.
Мифы, имеющие особую идеологическую  нагрузку, живы до настоящего времени. А что до перемещения путешественников, то ведь сохранились достоверные свидетельства, как уже говорилось, о способностях южно-морских отважных странников доходить хоть до Мадагаскара… а значит, ходить на своих плавательных средствах  и много далее.
Трудно определить это одним словом, но смысл существующих легенд о древнейших культуртрегерах такой: чтите, люди, огненную энергию. Уважайте при всём при том женское Начало.
Не спешить, мужчины, воевать друг с другом и не обижайте жен, выполняющих закон природы.
Возможно, этот закон у благородных странников был сформулирован немного по-другому. Но я старательно сохраняю  Вам его суть.
Теперь, кое-что из возможных тайн истории распознав, повторяю как заклинание: не продолжать жизни успешно возрождаться  -  нельзя! Это нонсенс!
Против всех правил природы, взлелеявшей  жизнь на Земле,  -  нынешние безграничные кровопролития и вероятный термоядерный апокалипсис.


*      *      *

Что могут подсказать любознательным читателям выказанные автором эссе мысли?
Предположения, в которых есть приметная доля вероятностей, по ходу повествования множатся неуклонно. И если их свести, как говорится, к единому знаменателю, то вырисовывается интересная картина. 
Раз мореплаватели видали виды  -  вулканические и прочие… Раз  имели желание и возможность посещать разные океаны… Раз  по доброте душевной охотно делились своими сведениями об энергии огня /не самой Большой/… Раз проявили атлантическую усидчивость и отличились в развитии своей науки и соответствующей техники…
Вероятно, многие уже поняли, какова будет моя речь далее, если имеется разнообразие вовсе не пустых фактов в пользу легендарной страны около Гибралтарского пролива.
Нам придется предположить, что рассказы о ней вряд ли абсолютно мифические россказни. И что окажется тогда?
Для начала стоит поумерить скепсис: страна около Гибралтарского пролива была скорее всего не легендарной, не фантастической, она там действительно процветала когда-то.
Может быть, читателям будет трудно воспринять столь разительное предположение.
Но они будут - такие люди, которые согласятся рассматривать далее смелую мысль: Атлантида существовала и человечество связано с ней пусть еле видимыми, но все-таки некими реальными историческими нитями.
А теперь давайте всё же позволим тем, кто желает быть недоверчивым, взять и засомневаться в научных и технических достижениях атлантов: ох, что-то здесь не так! Слишком быстро жители вулканического острова преуспели в  цивилизацион-
ном продвижении!
Обращаюсь к Вам,  недоверчивая часть читателей. Вы охотно пошли на то, чтобы с головой погрузиться в сомнения? Что ж,  можно понять Вас.
Однако с Вашей стороны будет неосмотрительно, если не захотите вспомнить современное электричество с его спектром всяческих услуг человеку.
За каких-то два последних века человечество прошло путь от простого разглядывания  молний в небе к возведению огромных гидростанций.
Появилась возможность создавать мощные электрические машины и радиотелескопы, позволяющие исследовать отдаленные уголки Вселенной.
Современный человек сумел приручить даже атом, быстро увеличив тем самым мощь электрических сетей во многих странах мира.
Невиданный ранее комфорт пришел в городские дома, а зачастую  -  и в сельские поселения.
Сегодня люди на многое способны. В том числе на то,  чтобы порушить земную природу  и уничтожить на планете нашей всякие проявления жизни. Поэтому мы должны помнить об Атлантиде.
Пусть опрометчивая горделивость жителей вулканической страны маловероятна и насчет каких-то грехов нет у нас веры, но почему бы не задуматься над вопросом: таким ли уж неожиданным было исчезновение чудесного острова?
Не исключено, в рассказах о древнейшей земной цивилизации с ее поразительными достижениями кроется определенная многозначительность, и не будет лишним уразуметь ее сокровенный смысл.
То, что Атлантида взорвалась, вполне можно объяснить беспокойным характером вулкана. Одновременно у нас есть возможность оценить античный опыт исторического исследования и как положительное научное достижение, в котором параллельно отдана дань морализаторству.
Эту мораль, или урок, неплохо обсудить.
Современным людям, в конце концов, невозможно равнодушно воспринимать факт исчезновения замечательной островной страны как дело обычное.
Рыбак рыбака, говорят, видит издалека. Достижения цивилизации, использующей энергию атомного ядра, заставляют нас быть осторожными. То есть иметь мораль, где миролюбие должно быть приоритетным.
Если атланты с их знанием Большой энергии не убереглись в свое время от взрыва, то нам зачем идти их дорогой?
Можно ведь рассуждать следующим образом. Что было, то было: исчезла в небывалом, огромном огне легендарная страна, и мы сегодня имеем равную возможность взорвать сами себя.
Самоуничтожение весьма и весьма возможно. Это, согласитесь, очень легко  может случиться, коль от гитлеров и других подобных субъектов не удастся уберечься.
Не секрет, хватает на Земле бонапартистски настроенных вождей, которые жаждут массовых кровопусканий. Возле них всегда присутствуют клевреты, бесконечно послушные агрессивным лидерам.
  Будем честными! Признаки автократии, которая стремится для своих интересов приспособить людей Земли, можно увидеть почти в каждой стране.
Довольно часто не играет никакой роли - Вы имеете дело с монархией или с разновидностью современной демократии.
Сила, как говорится, ломит силу - это было, это заведено исстари  и так будет всегда? Однако необходимость решения вопросов грубой силой  вовсе не бесспорна.
Не очень уж и трудно придти к такому выводу, когда людская неразумность грозит мировой катастрофой.
Что можно сказать любителям массовых побоищ? Если необходимо для вас подобно дикарям танцевать на могильных захоронениях, празднуя победу над теми  или иными людьми, извините  -  нет сегодня желания восхищаться подобными победителями.
В двадцать первом веке найдутся более важные занятия. Например, есть потребность, оглядываясь на примеры Коперника или Галилея,  стать более вдумчивыми и пристальней вглядываться в окружающий мир.
Опять разговор коснулся научных тем? Естественно.
Ведь это какое беспокойство!  Слишком много белых пятен наблюдается в истории человечества!
Изучишь получше такое пятнышко  -  глядишь, показываются на глаза новые интересные факты, а заодно вырисовывается настолько неглупая мораль, что впору приспособить ее к современному житью-бытью.
Спорьте с автором эссе или не спорьте, однако неплохо поразмышлять среди прочего даже над такой вероятностью: научно-технические достижения жителей Атлантиды были очевидными.
Поверьте, является довольно допустимым: легендарное Атлантическое государство. Также как любая современная индустриальная страна, это древнее государство могло совершить рывок на пути к техническим достижениям, беспрецедентным вплоть до нашего времени.
Если Вы думали в унисон с автором повествования, если решили согласиться с логикой размышлений … тогда Вам необходимо проявить внимание к новым многозначительным и одновременно бесспорным фактам.
С этой целью что предстоит сделать? В дальнейших размышлениях мы должны учесть  одну весьма содержательную взаимосвязь  -  история человечества немыслима без истории  Земли как небесного тела.
Особенности этой взаимосвязи дадут нам ключ к решению интересных вопросов, где фантастика обязана будет последовательно уступать место суровой реальности.


*      *      *

Любознательный человек всегда имел склонность вот такого порядка  -наблюдать,  удивляться,  думать.
Он посещал различные уголки Земного шара не только после сошествия льдов на евразийском континенте  и в Северной Америке. До потепления  -  также. Археологи знают хорошо об этом.
Если несколько миллионов лет назад человек появился в Восточной Африке, то после этого его пути-дорожки протянулись на  иные земли.
  Что странного, если он продолжил путешествия после того, как льды в Северном полушарии растаяли? Ровным счетом ничего.
Когда климат на планете изменился,  маршруты путешествий стали более масштабными. Земной шар подтолкнул человека в направлении… в каком? Расширить пути познания окружающего мира.
Соответственно были в нашей истории иные толчки от небесного тела, от планеты, где растительный и животный мир поспособствовал рождению человека.
Путешествия любознателей зависели, между прочим, от подъема земли  -  вспомним появления тихоокеанских островов, что растут беспрепятственно по сию пору. В равной степени  -   от понижения уровня земли, когда возникали новые обводненные территории.
Была зависимость и от вулканической деятельности, и от неожиданных наводнений, которых, как говорится, хватало вследствие потепления на планете. А также  –  от процесса опустынивания, когда пески имеют тенденцию настойчиво надвигаться на зеленые растительные массивы.
Это решительно так: древние племена, которые могли понести сообщение о взорвавшейся Атлантиде, понести его в дальние края, зависели очень сильно от всего того, что происходило с нашей общей Земной матерью.
Поэтому есть потребность, чтобы рассмотреть этот вопрос более настоятельно.
Когда северное полушарие было освобождено от ледников, сложились благоприятные условия для того, чтобы населять обширные зеленые равнины  в  Европе. Случилось сие приблизительно 18 тысяч лет назад.
До того было там холодновато, даже морозно. Как говорится, не разгуляешься.
Вольные ветры с ледяной взвесью пополам свистели над территориями, где сегодня располагаются Франция, Германия… 
А вздохнет Север посильней  -  и уже непогода прорывается через Средиземное море, накатывает на барьер прибрежных гор.
Невысок он, однако гряда задерживала морозный воздух на северных границах африканского континента. Как раз там, где находятся нынешние Алжир и Марокко. Это происходило по природному закону, позволяющему Закавказью иметь, к примеру,  свои субтропики, что на подобной широте не совсем обычное явление.
Во времена обширного оледенения к югу от барьера, ныне прозывающегося Атласскими горами, наблюдалась похожая картина. 
Здесь, на смежных территориях, древние племена охотников и собирателей съедобных растений имели… только лишь места на сто процентов благоприятные. Теплые, влажные, с уверенной растительностью.
У нас есть возможность принять на веру без боязни какой-нибудь ошибки: место, удобное для проживания, притягивало, будто магнит, людей, существование которых зависело прежде всего от милостей природы.
Но что в этом райском уголке должно было случиться  в последствии?
Когда ситуация  изменилась - что произошло после сошествия льдов в Северном полушарии,  - процесс опустынивания начался на обширных территориях нынешней  Сахары.
Сегодня опустынивание продолжается и даже, можно сказать,  мчится семимильными шагами.   
Процесс принимает чуть ли не катастрофический характер,  охватывая  территории Мали, Чада, Судана…
В Северном полушарии, как нам  известно, доминирует перенос воздушных масс с Запада на Восток. После сошествия льдов Атлантический океан оказался гораздо более теплым, чем раньше,  и воздушные массы над ним соответственно обязаны были принять условия игры  -  повысить среднюю годовую температуру.
Воздух  теплыми волнами начал настоятельно накатываться на те африканские места, которые мы выше определили как «райские» . Агрессивный характер  этого наступления не мог не сказаться на растительности, на защитном зеленом плаще лесов.
Вначале появились в Северной Африке степи вместо густых  зарослей, потом степное разнотравье стало сменяться голыми песками.
Произошло то, что произошло: неприятности начались.
Какие именно? Прежде всего опустынивание – сдирание зеленого плаща с тех территорий, что ранее были исключительно  благоприятными для проживания местных африканских племен.
Думается, существующие пески южного Марокко и северной Мавритании  первыми в Северной Африке узнали все подробности относительно пыльных удушающих бурь.
Что касается процветающей Атлантиды, она весьма естественно привлекала соседей в те жаркие времена, что последовали вслед за сошествием европейских глетчеров.   
Это ясней ясного, не так ли? Бесспорный факт – существовала определенная несправедливость в распределении милостей природы, когда островитяне благоденствовали, а соседние племена в континентальном прибрежье вынуждены были бедствовать.
Поскольку страдания  от исчезновения роскошного зеленого плаща  /соответственно от постоянного недостатка пищи/   лишь усиливались год за годом,  материковые обитатели должны были воевать постоянно друг с другом, чтобы иметь хотя бы минимум воды и пропитания.  Охота на диких животных в голых песках, как мы понимаем,  вряд ли приносила большую удачу.
Обнародована довольно безрадостная картина, однако в ней есть суровая правда жизни, правда, без которой нет смысла говорить доказательно о дальнейших событиях.
Их будет много, поэтому мы обязаны проследить более или менее логичную взаимосвязанность всего того, что происходило на континенте.
Счастливые обитатели вулканического острова, как имеем право догадываться,  не обнаруживали никакого желания находиться на чьей - либо стороне. То есть  -  в соответствии со своими давними культуртрегерскими наклонностями  -  не желали участвовать в этой бескомпромиссной резне.
Одним  словом, гордились.
Да, обвинять красавистых счастливчиков во всех смертных грехах было исключительно логично для неудачников, которые ни с того ни с сего потеряли уютное местечко под солнцем.
Так и только так надо расценивать последовавшие слухи, что двинулись… куда? А как раз туда, куда шла наступающая пустыня.
Конечно, разговоры о «странной, исключительно богатой стране»  двигались вовсе не позади атакующей африканской природы, а  -  впереди. Шли они именно что вместе с аборигенами, вынужденно уходящими от горячих бесплодных песков.
Пусть в Европе потепление принесло невиданную ранее благодать плодородия, но что касается Северной Африки, тут ситуация сложилась критическая.
Фактически на юге нынешних Атласских гор природа принялась испытывать  племена коренных африканцев на стойкость.
Им было неуютно без замечательных «влажных субтропиков». Теперь вернемся к взрыву благополучной островной страны.
Никто этого не видел раньше  -  ужасный огонь испепелил и людей, и саму землю, на которой проживали атланты. Но при этом участь соседних племен  -  «правильных» в своем отношении к богам  -  ничуть не улучшилась.
И что?  Им оставаться на положении погибающих в бесплодном песке?
  Нет, скорее всего значительная часть этих охотников и примитивных собирателей съедобных растений не отказалась от намерения искать лучшую долю. Пусть и без помощи гордых атлантов, которые не поладили с Высшей силой.
Логика взаимоотношений древнего человека с природой матушки Земли подсказывает нам: в течение многих столетий поучительный рассказ о непомерно горделивых атлантах продвигался шаг за шагом в африканскую саванну.
Одновременно год за годом территории с пышной зеленой растительностью  уступали постоянно прибывающему песку.
Люди, конечно, искали новые «райские местечки», которые должны были напоминать прежнее благополучие или хотя бы стать более способными для проживания, чем огорчительно бесплодная пустыня.
  Можно догадаться, что охотней всего сахарские путешественники  селились вблизи не пересохших пока что рек и ручьев.
Таким образом, охотники на диких животных и сборщики съедобных растений  усердно искали пути к более прочному образу жизни.
Иногда это удавалось  -  появлялась возможность закрепиться в каком-нибудь оазисе.
Но чаще всего приходилось продолжать поиски. Водные потоки в Сахаре постепенно исчезали: реки становились речушками,  а вслед за тем появлялись, так называемые, вади  -  сухие русла.
Испепеляющая жара брала свое, безводье распространялось неумолимо.
Новая жизнь  -  скудная, полная борьбы с песками и солнцем -  одерживала победу над прежним распорядком проживания.
Так продолжалось в течение многих, очень многих лет.  Кто берег воспоминания о прошлом, а кто и забыл об удивительном островном государстве под названием Атлантида.
Полагаю, память об удивительно богатой стране в конечном счете была сохранена только у колдунов или знахарей-ведунов.
Впоследствии подобное знание проявилось у египетских жрецов. 
После подобного утверждения естественно могут возникнуть некоторые вопросы. Но ответ насчет Нильской страны у меня будет простым.
Да, влиятельные религиозные деятели богатой страны на благодатном Ниле знали толк в различных божествах, удобных для вероисповедания и, значит, для управления египтянами от мала до велика.  Всемогущие жрецы не должны были проповедовать Атлантиду из одного только соображения, что им не хватает чудес от божественных сил.
Уж чего-чего, а регламентирующих инструментов, необходимых для контролирования любых подвижек в обществе, у них было достаточно.
Но в моем повествовании фактически никто о не заявляет, что жрецы были заняты поисками  какого-то нового объекта для поклонения.
Вот только египетским религиозным деятелям нельзя отказать в определенном любомудрии, в желании пристальней вглядываться в окружающий мир и познавать некоторые природные закономерности.
Во всяком случае они вполне толково участвовали в строительстве храмов, дворцов, пирамид. А также  -  в весьма непростых ирригационных делах земледельцев.
Не было у них желания поклоняться чудесам Атлантиды, это скорее всего бесспорно. Но, вероятно, от них Фараон   -  высшая власть в стране  -  узнал об удивительном древнем государстве.
Страна, где знали  об огне то, что и вообразить невозможно, подобная страна была всё же интересна. И для хранителей храмовой мудрости, и для государственного  -  наивысшего  -  деятеля.
Ведь это что же получается? Древние народы поняли много столетий назад: есть маленькая энергия. Есть также очень большая энергия, и ее сила огромна. Удивительно!
Нам стоит задуматься: насколько это было именно что удивительно для непростого человека  -  главы государства?
Такой могла быть лишь первая реакция. Однако затем…
Чтобы понять, что последовало в дальнейшем, надо приглядеться к тогдашним священнослужителям с их мудреными тайнами.
Не секрет  -  по сию пору у всех религиозных деятелей присутствует стремление сохранять определенную отстраненность от, так называемой, светской жизни.
Чаще всего с видимой неохотой они посвящают паству в свои внутренние дела. А иногда и вовсе  -  держат некоторые обстоятельства за семью замками.
Почему же высоколобые жрецы разделили тайное знание с главой государства? Его, подобного знания,  раньше не было в обиходе Нильской страны, не правда ли?
Не случилось его открытия в Египте и потом, хотя о древних храмовых служениях мы знаем сегодня достаточно много. Сохранились кое-какие свидетельства в папирусах, а также вырубленные в камне.
Тут вот что необходимо принять во внимание:  древнее Нильское государство обитало не в безвоздушном пространстве, оно жило, находясь в состоянии бесконечных войн со всеми соседями.
Условия его существования в течение длинных тысячелетий были скорее тревожными, чем благополучными.
Факт достаточно существенный. Он дает пищу, чтобы размышлять и размышлять автору повествования и  читателям.
Итак, египетским фараонам приходилось усердно заниматься военными делами.
Всякая битва подразумевает  решение трудной задачи. Когда тревожных обстоятельств чересчур много, приключается и такое  -  от непосильного бремени сражений государство исчезает, поскольку разушается его архитектоника.
Примеров тому в истории человечества хватает.
И если Фараон понимал всю тяжесть, что лежала на его плечах в делах укрепления страны, то… он был умным человеком. Толковым государственным деятелем.
Мы  должны видеть тот огромный воз забот, что приходилось ему тянуть. Кстати, большой ум человеку чаще всего не в радость  -  в тягость, которая отравляет его жизнь.
Поэтому тот Фараон, что вдруг услышал об исключительно сильном древнем государстве, мог находиться  -  в соответствии со своим неординарным государственным умом   -  в состоянии крепких раздумий. Тех раздумий, что ничуть не улучшали его решительный характер, крайне трудный для окружающих.
Последующие события показали: наиболее вероятно, некоторые высокопоставленные жрецы надумали в трудный для себя час отвлечь главу государства, поведав историю Атлантиды.
Скорее всего они вначале его удивили, но потом…
Понравилось ли священникам, что увели Фараона от тяжелых государственных дум?
Случилось нечто неожиданное, хотя неординарность действий верховной власти  оказалась вполне соразмерна неординарности характера прозорливого египетского главы.
Владыка предстал перед приближенными еще более обеспокоенным. Даже разгневанным. Почему раньше молчали?!
Льстецы и подхалимы, конечно, могли быть озадачены, поскольку надеялись в первую очередь на преференции для себя.
Однако власть в лице Фараона, этого всемогущего хозяина Египта,  была весьма логична: не ради забав, не для пустой болтовни существует Большая энергия!
Для какой цели необходима она? Предназначение подобной мощи   -   обслуживать потребности страны!
Не было бы у автора эссе желания обрисовывать гипотетическую картину разговора Фараона с льстивыми жрецами, если б не череда последующих грозных событий.
Вначале владыка разогнал свору безответственных подхалимов, которые имели большую религиозную власть, однако не имели ума всегда и во всем поддерживать крепость государства египетского.
Затем всесильный глава страны решительно отменил преференции бессильному сонму различных божеств, от которых народ издавна ждал помощи в защите от всяческих врагов.
Помощь должна придти другая!
Фараон, этот категорический и одновременно разумный нарушитель привычного порядка вещей, повелел строить новую столицу, назвав город так  -  Атон.
Борьба с «предубеждениями бессильного многобожия» началась неожиданно, однако она проводилось усердно, планомерно и обещала изрядный, по мысли верховной власти, очень полезный результат.
В начале реформ, не снившихся жрецам и во сне, они испытали горечь рокового поражения  -   их многочисленные храмовые сооружения разрушились безжалостно повсюду. Напрочь запрещалось бессмысленное многобожие в государстве.
Но священники Египта были спецами не только в ирригации и строительстве, они знали толк в коварстве. Это неудивительно, поскольку история всех религий знает примеры подковерной борьбы, когда продвигали своих, убирали неугодных и так далее.
В этом смысле нет отличий светских деятелей от боговых служак. И те, и другие, зная прельстительный вкус власти, уважали ее, порой преступая свои же нормы нравственности.
Жрецы принялись действовать втайне от главы государства. Она «работали» не менее усердно и целеустремленно, чем Фараон.
  В результате победили, убив верховного хозяина страны.
Реформы были свернуты.
Египетское многобожие быстро восстановили, и прежний порядок вещей восторжествовал.
Знание об Атлантиде оказалось, как мы сейчас понимаем, опасно для храмовых важных персон. Ходу ему в Египте не дали, и по фатальному совпадению обстоятельств оно безусловно двинулось к заключительному забвению.
Сахарский период его бытования начал этот печальный процесс, а египетский эпизод подлил масла в уничтожительный огонь, поскольку со жрецами Нильской страны спорить было…ой, лучше ничего не знать, коль тут не уберечься и Фараону!
Но в памяти человечества осталось имя неистового реформатора  - главы древней египетской страны   -  Эхнатон.
Если читатели согласятся, что слухи об Атлантиде, их передвижение по Сахаре, накрепко связаны с   историей Земли как небесного тела, то будет полезно сказать кое-что в продолжении нашего разговора.
Что необходимое объявить? История человечества не настолько бездоказательна и сомнительна, чтобы ей внезапно оглохнуть, ослепнуть, подтвердить вслед за скептиками: Атлантида  -  чистой воды выдумка.
С порога отвергать недоверчивость людей, конечно, занятие малоубедительное, а вот озаботиться новыми фактами весьма полезно в нашем положении.
Дело в том, что африканская мифология дает нам случай для продолжения беспокойных рассуждений.
Автору эссе довелось знакомиться  с легендами, что сложились в странах, где песок на сегодняшний день преобладает в ландшафте, а также   -  с легендами, существующими в странах, где присутствует влажный тропический лес по преимуществу. Почему вдруг столь широкий обзор?
Вначале был обычный интерес, а потом возникло подозрение: в Африке древние знания, интересные для современных людей, вряд ли исчезли полностью.
Был шанс, что они всё же  сохранились в более или менее доступном виде. Надо только суметь увидеть эту еле видимую связь  -  соединенность жизненного опыта со сказками.
Поэтому неплохо бы оказаться усердным оптимистом. Не стоит полагать, что сведения, касающиеся легендарной  островной страны,  как раз ее внезапного катастрофического взрыва, исчезли во тьме столетий.
Тогда вот что получится  -   вывод об уничтожении жрецами уникальных знаний предстанет перед исследователями вовсе не окончательным.
И значит, выветривания из памяти африканских народов  памяти об атлантических чудесах всё-таки по большому счету не произошло.
А что же тогда случилось?
Для филологов, изучающих особенности легенд, их легкость преодоления границ  -  хоть чисто государственных, хоть тех, что разъединяют различные культуры  -  не случилось, уверен, ничего особенного.
Вначале вернемся к античным историкам. Обозначим, как говорится, нерушимую связь времен.
Коль сведения об Атлантиде вдруг объявились в Древней Греции, то скорее всего перед нами  -  реальный случай движения легенды из одной страны в другую и далее, далее.
Кое-кто из последователей Эхнатона проявил характер, не сдался жестокому нажиму храмовых консерваторов. В результате легендарное наследство было принесено ближневосточным соседям, а потом двинулось  далее.
Вполне допустимо предположить: африканские племена  -  наряду с ближневосточными соседями  -  не были обделены тем, что сегодня мы называем культурными контактами, взаимовлиянием. На уровне колдунов, знахарей-ведунов?
Что ж, давайте разбираться по заведенному порядку начет того,  кто здесь был ответственным и как проявлялась сия ответственность.
Автору эссе придется предоставить читателям больше африканских деталей этой таинственной истории.
Не обойтись ему без пересказа местных легенд о былом. Там, представьте себе,  есть интересные вещи.


*      *      *

Вопросы, ответы …
Потребно теперь расссказать обо всех проблемах, которые у меня возникли, когда знакомился с африканскими деталями давней истории.
Естественно, что тщательно исследовать факты нужно более, чем обязательно. Было бы желательно поведать не просто о неизвестных вещах, но при этом искать действительные ответы на вопросы. Или   -  по крайней мере достаточно логичные.
Нет ничего лучшего, когда самоочевидность представляет доказательства. Но детали, о которых пойдет речь, претендуют на  дискуссию. Поэтому   читателям предстоит следовать витиеватой дорожкой авторских рассуждений.
Что мне поможет? Опять-таки  история Земли как небесного тела.
Таким образом, в наличии  -  первое рассмотрение. Почему  сведения относительно чудес Атлантиды достигли Нильского владыки настолько не скоро, что в голове не укладывается?
Верно, здесь наблюдается определенная странность.
Факт этот был бы неясным совершенно, если б мы не  знали, как люди принаравливались к сюрпризам матушки Земли.
И теперь, если вопрос возник справедливый, необходим ответ, где резонность даст бой всякой хитрой обтекаемости, любой двусмысленности.
Попробую сказать о проблеме так, что ответ будет демонстративно очевидным. 
Для начала мне следует прислушаться к каждому, кто покачает головой и заявит тоном, не допускающим возражений: долгое время история о богатой островной стране  шла поперек Северной Африки. Чересчур долго! Когда Атлантида взорвалась? И когда были там, в Древнем Египте, реформы Эхнатона? Временной интервал, который разделил эти события, поистине огромен. Он, по сути своей,  -  планетарного масштаба.
Соглашусь, что интервал именно такой. Он соизмерим с той вечностью, какая необходима для поступи,  для развития природы , укоренившейся на Земном шаре.
Надо рассматривать много столетий? Ладно, сделаем это безотлагательно.
После исчезновения субтропического «райского уголка»   -  на юге Атласских гор, как выше говорилось  -   ушла потребность у местных племен сидеть здесь сиднем. Суровые обстоятельства жизни диктовали свое: пора людям  двигаться, двигаться…
Но вряд ли им пришло на ум  торить дорожку обязательно в сторону Нила.
Где она, благодатная река? Тысячи километров к востоку, о котором скорее всего ничего не знали даже охотники, что привыкли в поисках дичи проходить немалые расстояния.
Движение приняло характер не настолько целеустремленный, чтобы сократить затраты времени. Значит, и километры у пешеходов растянулись почище любой резины, и годы потекли равные именно что столетиям.
Бывшие соседи атлантов, эти бедные пешеходы, если и стремились достичь нового «райского уголка», то как раз такого, что был поближе.
Пески наступали неумолимо. Люди год за годом  -  мы понимаем: век за веком  -  шли, шли…
Неестественно все это?  Продвижение людей, знавщих об Атлантиде, непременно получит форму естественности, когда мы также вспомним уровень жизни, который был типичен для африканских племен десять тысяч лет назад.
Примем как факт:  тогда все же не было вспомогательного транспорта. Никто и понятия не имел, что можно иметь в домашнем хозяйстве заодно с кремневыми скребками для выделки шкур… иметь также верблюдов, лошадей, ослов.
Одомашнивание животных началось, как известно, тысячелетия спустя после несчастного случая в Атлантическом океане.
Что сей факт будет означать для бедных аборигенов, прознавших о могучем государстве?  С этим его неожиданным расцветом и показательной гибелью?
Ответ станет следствием вовсе не лишнего вопроса, в котором, кроме риторических восклицаний,  есть бесспорное понимание проблемы.
И будет отклик  -  разрешить озвучить жесткие слова  -  в форме Сахарского наказа: коль имеете желание, двигайтесь, люди песка, туда, куда вам нужно, но только на ваших собственных ногах!
  Как раз так могло прозвучать десять тысяч лет назад от имени наступающей пустыни, от имени всей этой мощи, которой обладала непредсказуемая природа планеты.
Теперь у читателей не должно быть никаких сомнений: уроженцы западной части континента шли и шли пешком на восток. До Нила им было очень далеко. Может, много дальше, чем вся окружность Земного шара, если измерять ее по экватору.
Не исключено, что не одну, не две окружности, прошагало знание об Атлантиде прежде, чем вначале удивить, а потом разгневать реформатора Эхнатона.
Планетарный масштаб перед нами, не правда ли?
Египет при подобных обстоятельствах будет отстоять от бедных аборигенов, потерявших родину, где-то в пространственной бесконечности.
К тому же есть резон заметить: а почему нам необходимо предписывать им двигаться строго в восточном направлении?
Там, как говорится, не было намазано медом.
В те времена  -  и в течение нескольких последующих тысячелетий  -  всё же на замечательной африканской реке не существовало  страны с пирамидами и священниками, которые  знали, как строить и для какой цели.
Никто не распространял слухов, что на востоке возможно неплохо устроиться при богатых земледельцах, верно?
Некоторым людям песка с тем же успехом от Атласских гор можно было пойти, например, в сторону реки, известной нам под названием Нигер.
Направление другое? Правильно, в этом случае надо шагать на юго-восток.
Несомненно племена западной части африканского континента двигались на восток, однако не стоит полностью исключать иной предел, где сохранялось водное изобилие. Ведь движение происходило строго по строптивому желанию прибывающего песка.
Имеется одно очень важное обстоятельство, которое мы обязаны помнить. Речь идет о том, что для нуждающихся в пище  людей хоть одно направление,  хоть другое не обещало манны небесной. При всей их вере в собственную скромность, то есть в «правильность богопочитания».
Вырисовывалась в доподлинности такая картина: ходи себе пусть по кругу, но только отыскивай раз за другим разом еду и воду, без которой и кусок мяса не полезет в горло.
Пустыня все время показывала свой непростой характер. Она и сегодня  нападает на саванну, перемещая себя всё  дальше и дальше со скоростью приблизительно 30 километров в год.
На ранней стадии своего существования Сахара, вероятно, двигалась медленнее.
Нам известно, что климатические изменения в планетарном масштабе довольно инерционны. Развиваются они в темпе на первый взгляд незаметном.
Тридцать-сорок лет жизни человека в каменном веке не давали ему возможности увидеть этот процесс во всей его могучей поступи.
Но уходить от агрессивных песков приходилось всё равно. Не родителям,  так детям приходило на ум:  пора подыскивать новое место для обитания.
Налицо  -  десять тысяч лет песчаной агрессии. Это ли не оправдание моему желанию поискать следы легендарного атлантического происшествия не только в саванне, но и во влажных тропических лесах? Период времени достаточен, чтоб слухам о древних чудесах разойтись по Африке очень широко.
Вот как оно выходит. Несчастные изгнанники «рая» были, что называется, под завязку нагружены знанием об Атлантиде.   А горели желанием свалить свой груз на плечи каких-нибудь государственных деятелей? Да ни в коем  разе!
Они ведь никаких стран не встречали на своей долгой дороге. По крайней мере несколько тысячелетий.
А что касается бесплодных песчаных наносов, то уходить от них  -  вынь да положь. Иначе не избежать всему племени навсегда исчезнуть в пыльном мареве Сахарского разгула.
Это уж вернее верного.
И крепнет у автора эссе вера, что до определенного момента не было у пеших кочевников намерения обязательно достичь многославного Египта.
Всё и вся перебивало желание уцелеть.
Оно было сродни планетарному желанию всего человечества  -  жить вопреки земным катаклизмам.
А коль удается справиться с очередным наступом природы, то почему не родиться сказкам о том, какие молодцы, эти неуступчивые африканцы!
Тогда по логике вещей в какой-нибудь легенде будет нам указание, проскользнет довольная нотка: и кто здесь  -  в саванне ли, во влажном тропическом лесу  -  очень слабый?! Читайте: кто здесь готов сдаться, кто слабее могучих атлантов?
Может показаться, что автор повествования много на себя берет, интерпретируя подобным образом африканские сказания. Но его рассказ продолжается, поскольку неотложная есть нужда размышлять о новых деталях.


*      *      *

Коль невозможно историю человечества напрочь отделить от истории Земли как небесного тела, то имеем право сделать очередной вывод.
Период сошествия льдов, который наблюдался в Северном полушарии, явил нам не только Великое переселение народов в открывшиеся зеленые просторы Европы, но и  неизбежный исход в дальния края тех прибрежных племен, что обитали на территориях нынешнего Южного Марокко, а также в Северной Мавритании.
В Африке случилось то, что должно было случиться.
Сведения об Атлантиде начали перемещаться. Пусть очень медленно, однако же не менее настойчиво, чем движение песков Сахары.
Рассказ о могучих и гордых атлантах  двигался по неприветливой пустыне прихотливо, и в конечном счете он достиг великолепного Нила. 
Разве не была река величественно хороша, коль дала жизнь  древнейшему в Африке государству? Столь богатому на  достижения в науках и культуре?
  Давние континентальные события  дают нам возможность обратить внимание на выявляющиеся довольно содержательные детали.
И потому у автора повествования есть обязанность приступить ко второму  -  не менее важному  -  рассмотрению того, что случилось некогда в Африке.
Произошло во времена строительства египетских пирамид то, что сегодня представляет исследовательский интерес. Благодаря неистовому Эхнатону-реформатору ряд событий в истории человечества может получить новое объяснение.
На первый взгляд речь пойдет о мелких деталях, но именно они помогут разъяснить кое-какие факты касательно Большой энергии.
Почему эти племена  -  охотников, сборщиков съедобных растений  - приняли себе для поклонения много различных божеств? По той простой причине, что видели разнообразные проявления властных сил, от которых зависела жизнь людей.
Подобная множественность гигантских могуществ у них никак не ассоциировалась с изменчивой, но всегда всеобъемлюще земной природой, где небеса, воды и суша эволюционируют во взаимосвязи.
В этом смысле жители древней египетской страны не отличались от бедных аборигенов, потерявших родину. До того момента …
Приблизительно семь тысяч лет назад на Ниле зародилась цивилизация, что удивляет нас по сию пору. Она последовательно развивалась, и вскоре для нее стали обычными гигантские сооружения.
Человек вставал чуть ли не вровень с величавой земной природой. Однако привычка поклоняться множеству божеств не вошла в противоречие с тем могуществом людей, что объединились в сильное государство.
И, видимо, первым, кто по достоинству оценил разнообразные возможности возрастающей государственной могущественности, прослыл как раз Эхнатон.
Что было, то было: удивительного в стране хватало, поскольку талант египтян, защищенный невиданной ранее в Африке силою единения, расцветал сильнее год за годом.
Одновременно мощное государственное формирование имело нужду усиливаться. В окружении настроенных воинственно соседей давать слабину  -  обрекать плоды совместного народного труда на разграбление.
В итоге долгое время ничего равного Египту не было в пределах Ойкумены.
Но ведь и недоброжелательное окружение принялось учиться. Если не строительному искусству, не мудростям поливного земледелия, то  -  военным хитростям, когда неожиданные атаки и консолидация племен способствовали успехам.
Думается, Эхнатон понимал, что многобожие в таких условиях  -  нечто вроде растопыренных пальцев, а необходим как раз крепкий кулак.
Полученные им сведения об Атлантиде обещали верную победу при любых неблагоприятных обстоятельствах.
Зачем обожать в равной степени всех богов? Не лучше ли определить главный приоритет? Этот наиглавнейший получит больше почета, и значит, он будет более благосклонным  -  постарается поделиться своей Большой мощью.
Так при Фараоне-реформаторе единобожие вошло в практику религиозной жизни.
Всё кажется понятным, логичным. Но никуда не уйти автору эссе от собственных колебаний: с чего тут кое-кто взял, будто знает подлинный ответ насчет причин неожиданного египетского единобожия?
Сомневаться, конечно, полезно. А детали, детали? Они ведь говорят свое, ничуть не подверженное неоднозначностям.
Давайте позволим неотступной скрупулезности  поработать здесь. Это поможет приблизиться к истине.
Отправной точкой станет момент, когда жрецы принялись просвещать главу государства насчет чудес Атлантиды.
Нас в первую очередь интересует Большая энергия, не правда ли?
Мы не знаем ни одного отчета египетскими клинообразными знаками, которые оповещали бы потомков об этом. Но если соединять некоторые факты и логику, возможно восстановить в общем виде именно тот момент, когда всплыла правда о бытующей в природе некой огромной взрывной мощи.
Конечно, прежде всего необходимо вспомнить: храмовые служители были в древнем египетском государстве людьми посвященными. Входили в некую, довольно обособленную касту, для которой не было запретов в попытках исследовать правила мира  -  те закономерности, где вовсе не обязательна ссылка на богов.
Без умельства жрецов строительство пирамид  было бы невозможно.
Много тысячелетий назад никакие ученые сообщества о себе не заявляли. Имели голос лишь священники, которые обладали  «божественным» знанием.
Теперь последует очень важный вопрос: почему бы им самим не суметь и не прознать об Атлантиде?
Ответ будет, как автор эссе обещал, достаточно точный. Не совсем достоверный, поскольку гипотетический, но при всем том в меру логичный.
Сами по себе священники  - при всех удивительных для своего времени познаниях в строительных материалах, в культурном земледелии, математике, астрономии  -  не дошли до понимания Большой энергии. Они  узнали о чудесах атлантов  тогда, когда вместе с уроженцами пустыни сведения относительно удивительной
страны достигли Нила.
Это наиболее достойно того, чтоб непременно восторжествовала неумолимая логика, уважающая природные закономерности планеты.
Пусть нет никакого смысла гарантировать, что в течение долгих столетий люди пустыни стремились именно к этой африканской реке. Допустим, на звание знатоков атлантических чудес претендуют другие места в Африке.
Однако в Нильской стране как раз и было воспринято в реформаторской  -  поистине оглушительной  -  форме знание  о Большой энергии. Хоть, скорее всего, и не очень полное.
Почему -  Египет? Так произошло потому, что в то время не было других образований в Африке, которые могли бы оценить выгоды особой мощи для государства.
Мы должны сделать естественное заключение:  факт должен быть весьма точным, и сейчас он у нас не вызывает сомнений, поскольку в нем наблюдается определенная доля  -  достаточно большая  -  логики.
Не представляется сомнительным и вышесказанное касательно священников, получивших суровый урок от главы государства.
Разве последующие события не находятся в русле вполне понятной реакции Фараона? Этого по-настоящему озабоченного государственного мужа?
И потом…неужели нельзя предположить, что у жрецов были причины до поры не извещать Эхнатона о той могучей силе, что можно обнаружить среди тайн природы?
Насколько это авторское  рассмотрение скрупулезно, судить читателям. Но думается, всё же трудно возразить, когда  рассказчик находит логику в поведении тех священников, которые когда-то не поторопились поделиться своим сведениями с Высшей властью.
Явная доказательность для нас тут присутствует  потому, что нечто подобное можно встретить во всех религиях. 
Нам известны и обычное причастие, и секреты церковной иерархии, и примеры священного тайного знания.
Любые маги, колдуны, знахари-ведуны всегда предпочитали иметь свои секреты, которыми очень дорожили.
Что, впрочем, говорить о стародавних временах, когда в не очень отдаленные Средние века Священное расследование христианской церкви находилось в постоянной готовности хранить тайны инквизиции?
Пока что  скрупулезность рассказчика не дает шансов оспорить логику повествования.
Но тут исследователь обязан подчеркнуть одну маленькую  -  на первый взгляд незначительную -  деталь: уроженцы пустыни, добравшись до государства на реке Нил, вряд ли поспешили к священникам с историей о могучей стране, которая в незапамятные времена также существовала на западе.
  Почему? Да по той причине, что у нас обозначена чуть выше!
Выходит, не от кочевых сахарских пешеходах узнали жрецы о Большой энергии?
Может, простые обитатели пустыни рассказали бы кое-что. Однако с какой стати им было загружать  память событиями тысячелетней давности?
Нет, не от них получили египетские священники  ценную информацию. Наиболее вероятно растворилась она в кочевых массах основательно.
Другое дело  -  колдуны, обычно предпочитавшие помалкивать о своем багаже знаний.
Видите, какая неловкая деталька встряла в дотошные рассуждения.
Всё было до сих пор более или менее объяснимо. И что говорить автору эссе теперь?
Надо, пожалуй, приглядеться к историческому парадоксу. Успехи египетской цивилизации породили для нильского народа то, что можно определить и как благо, и как непреходящую беду.
В чём тут двуединость?
С одной стороны  наблюдался достаток, который был немыслим без ирригационных систем. А с другой  -  не удавалось избежать  атак всех тех многочисленных племен, что были не объединены в централизованное государство.
Нападали постоянно потому, что людям свойственно  -  не сочтите это за ухмылку  -  постоянно заботиться о пропитании. Соседям Нильской страны тоже хотелось иметь хорошие условия жизни.
Если нет возможности честным трудом приобрести блага, то не считалось зазорным в те времена грабить соседей в полное свое удовольствие.
Могли кочевые пешеходы Сахары, придя в Египет, приступить к открытому грабежу населения, чтобы заполучить постоянный достаток?
С ходу исключать того нельзя, но одновременно можно принять во внимание и тот факт, что централизованная страна была очень сильной. Получить отпор  -  здесь всегда, как говорится, пожалуйста.
Если же не воевать с египтянами, то оставалось лишь приспосабливаться к здешним властям, где священники имели чуть ли не решающее слово.
При определенных обстоятельствах религиозные деятели умеют, как известно, договариваться неплохо  -  мирно и на взаимовыгодных условиях.
Сахарские знахари-ведуны, колдуны, исповедующие многобожие, скорее всего не были близки многобожию Нильской страны.
Но кардинального неприятия с египетской стороны могло и не случиться, если…
В жизни различных человеческих сообществ издавна бывали и существуют по сей день такие обстоятельства, когда хочешь или не хочешь приходится проявлять дипломатические способности.
Всем известно такое понятие как право сильного. Перед сильнейшим, как говорится, не грех голову склонить. Не помешает и каким подарком задобрить.
Не шибко богатым колдунам Сахары вряд ли пришло на ум поделиться с египетскими жрецами… что там у них имелось особенное? Каменные скребки ддя выделки шкур? Нет, это пустое.
Задобрить нильских священников  -  и соответственно ухватить в ответ долечку египетских щедрот  - можно было своими секретами касательно Большой энергии.
Всё, конечно, выглядит достаточно убедительно. За исключением того, что адептам сахарского многобожия тоже ведь не с руки было упускать свое. Особое.
С какой стати распространять знания, о которых можно и промолчать?
Если речь идет о том, что никто их не тянул за язык, то  -  извините! Постоянно кушать хотелось не только близким соседям  богатого Египта, но и  кочевным пешеходам Сахары, которые добрались до удивительно многоводной реки.
Что ни говорите, тут и поесть вкусно есть шанс, и прибарахлиться  -  ух, до чего шикарно живут в этом Египте!
Нет ничего невообразимо невозможного, чтоб сведения о Большой энергии не очутились в руках религиозных деятелей Нильской страны от сахарских шаманов-колдунов.
Такая вещь весьма и весьма допустима.
Остается вопрос: смогли знатоки из  бедного племени пустынных пешеходов ухватить толику богатства от щедрот египетского многобожия?
Неизвестно, была ли сделка удачной. 
Во всяком случае кочевникам явно не позволили чересчур много болтать здесь, в священной стране, коль долгие века в молчании о Большой энергии шли, шли… пока не грянули неожиданные реформы Эхнатона.
Получают у нас более подробное объяснение детали африканского происшествия? Несомненно кое-что из туманного флёра давней истории проявляется и становится понятным.
Последовательность событий не противоречит ни агрессивному наступу горячих песков, ни психологии аборигенов, чьи пути-дорожки протянулись от одной могучей страны до другой, тоже исключительно сильной.
Относительно священников, главных слуг Фараона, полезно высказаться вполне определенно. Честно!
Их вина перед главой государства велика. Опасно отсутствовали со своим секретным знанием.
А когда объявились, позарившись на преференции, владыка имел право расценить всё их поведение как недопустимую выходку. Ясно, легкомысленность выказали мудрецы Нильской страны. Хотя в иных вопросах…
Стоят тысячелетние храмы, все эти замечательные сооружения?
Разрушаться постройки никак не торопятся. По надежной, очень крепкой мере были сотворены. Отдадим должное умельцам-жрецам.
Однако со своими преференциями перехитрили по сути сами себя, сойдя в довременные могилы по приказу верховного хозяина страны.
Что же, можно принять мои соображения касательно храмовых служителей как доказанный факт?
Если они думали удивить, поразвлечь  главу общества, то логичность его поведения мне /как автору повествования/ кажется довольно близкой к тому, чтобы считаться нормальной.
Фараон хорошо знал свои обязанности государственного мужа. Кто как не он должен был беспокоиться, когда бесконечные конфликты с соседями истощали ресурсы страны, уносили жизни людские?
Вспомним Гамлетовское «быть или не быть».  Нас потрясает случившееся некогда в Датском королевстве? У драматурга Шекспира жертвы  вполне трагедийные. И ответные чувства наши всегда наличествуют, читаем ли об этой  череде смертей, смотрим ли театральную постановку.
Испытываем то, что называется сопереживанием, хоть перед нами произведение, развивающееся по законам драматургического искусства.
Теперь представьте, что Эхнатону стала ясной та череда реальных многотысячных смертей, от которой необходимо избавляться. Которая явственно видна в перспективе.
От больших жертв не уйти, а тут  … вековые секреты, легкомысленность знатоков.
Фараон, что же, напрочь был лишен умения сопереживать судьбе государства, всех своих египтян?
Разве его задача всегда и во всём ублажать храмовых дельцов от многобожия? Такими предстали перед ним высокопоставленные жрецы, и его решение о религиозной реформе следует воспринимать как проявление высокого душевного настроя.
Есть к тому же свидетельство, что по характеру своему Эхнатон приближался к тому человеческому типу, который свойствен скорее чувствительным поэтическим натурам.
Об этой детали тоже стоит поговорить. Мы увидим то, что проясняет историю Большой энергии.


*      *      *

Египет был очень интересным государственным образованием. Его путь прослежен в течение многих тысячелетий.
Казалось бы, он имел столь замечательные культурные и научно-технические достижения, что мог процветать до бесконечности  -  уж очень сильно опережал в своем развитии все окружающие племенные формирования.
Но как страдала страна в начальный период своего существования от вооруженных столкновений, так это продолжалось дальше, дальше…
Не удавалось навсегда успокоить, замирить соседей, хоть одна победа следовала за другой.
Предпринимались со стороны египтян даже предупреждающие походы на враждебно настроенные племена. В результате этих назидательных атак военная сила врагов доводилась до мизерных величин.
Чуть ли не исчезала напрочь!
Однако через какое-то время опять набирали силу неожиданные удары. Они следовали то с одной стороны, то с другой. Не было от них спасения, и могущество Нильской страны падало век от века.
В конце концов, государство  -  в том виде, что было при деятелях многобожия  -  закончило свое существование. Сам египетский народ и тот растворился в многочисленных пришлых народах.
Так что прозорлив был Эхнатон, когда беспокоился о будущем. Оно всё-таки вызывало обоснованные опасения.
Можно сказать больше: даже с позиции наших дней  -  когда у власть имущих не исчезает надобность утруждаться в надежной безопасности  -  правота государственного мужа древности вряд ли будет оспариваться.
Возможно, кое-кто станет высказываться насчет оружия массового поражения. Оно, дескать, сегодня является гарантом того, что человечество поостережется направиться прямиком к третьей мировой войне.
Тут следовало бы согласиться. Однако лучше всё же надеяться не столько на раздутую мощь вооруженных сил, сколько на волю народов к мирному решению вопросов.
Что было хорошо при Эхнатоне, то в третьем тысячелетии новой эры, согласитесь, не стоит идеализировать.
А вот понять его взаимоотношения с чудесами Атлантиды будет полезно. Интересная эта вещь  -  Большая энергия.
Во всех отношениях  -  неординарная.
Сведения о замечательной островной стране древности  не только Египту могли бы принести пользу . Они и сегодня лостаточно важны, чтобы  не только удивляться им.
Поэтому нам так по душе это некогда озвученное решение властительного реформатора  -  необходимо работать!
Его надо считать человеком, в своей  мудрости поднявшимся много выше умельцев-жрецов. Ведь он предпринял то, что не соответствовало  желаниям египетских богов.
«Как так?»  -  спросите Вы.
А вот так  - не было реформаторского совета от священников, от хитрых переводчиков мудрости многобожия.
И коль совета, предлагавшего понять и принять чудесную силу Атлантиды, не последовало, то Фараон стал действовать без поддержки религиозников  -  в одиночку. По новым законам.
Деталь эта заставляет повествователя откровенно призадуматься. 
Когда видишь некоторые странности, непроизвольно возникает  желание почесать потылицу, не правда ли? Пусть так, однако познакомьтесь, пожалуйста, с третьим рассмотрением тех африканских особливостей, что подводят нас чуть ли не к фантасмагории.
Имея в виду Большую энергию, давайте зададимся вопросом: в свете всего вышесказанного опять-таки насколько невероятны были сведения  о могущественной  Атлантиде?
Как уже прозвучало в эссе, для полноценного ответа необходимо связать все вместе  -  и демонстративные факты, и логику доказательных рассуждений.
Когда сложим в одну корзину все доводы и выводы, получим:  в  давние тысячелетия чудеса Атлантиды по некоторым обстоятельствам были довольно привлекательны.
Более того  -  по ряду причин являлись убедительными для  военных спецов своего времени. И особенно для тех государственных деятелей, кто понимал, как важно уберечь от исчезновения цивилизацию, которая должна жить, свободно развиваться.
Если кто-то из читателей смекнет, что Большая энергия не такая уж и фантасмагория… ладно,  возражать тут не к спеху.
Торопиться нет нужды, коль не развлечения ради идет этот  разговор.
Пусть у кого-то из приближенных Фараона некогда чрезвычайно легко слетела с языка байка о чудесах древней островной страны, но зачем нам идти  той же сомнительной дорожкой?
Большая энергия стоила того, чтобы  Эхнатону создавать новую религию. Стоит она и того, чтобы знакомиться с ним снова и снова.
Каким образом? Есть возможность учесть лично-властительные высказывания.
Но разве подобные слова остались в памяти египетского народа? То-то и оно, что некоторые хранились очень долго. Дожили, как ни удивительно, даже до наших дней.
  Горячая душа государственного мужа  -  с этими его характерными наклонностями  -  обнародовала вещи более, чем многозначительные.
Поэтому беседа пойдет далее о достижениях именно той научно-технической идеи,  что представляет для нас  непреходящий интерес.
Надо учесть, действия, предпринятые реформатором, недостаточно понятны историкам до сих пор. Ведь произошла поистине разрушительная революция!
Правильно, случилась катастрофа и для клана жрецов, и для их неколебимого многобожия.
Новое было необходимо стране, проникнутой предубеждениями.
А решительно выгонять священников из храмов? Разрушать великолепные сооружения? Разве в столь крутых действиях была необходимость?
  Логика сомневающихся бесспорна. Но, к их сведению, подобная кардинальная реформа  -  всегда большие, истинно размашистые шаги.
Фараон понимал, и нам это не помешает также, в Египте невозможно было шагу ступить прежде, чем примешь  благословение богов.
Власть жрецов, этих многомудрых толкователей многобожия, не имела практически никаких границ, хотя формально священники были подчинены главному государственному деятелю.
Для примера представьте себе  -  в ныне существующем Ватикане  власть решает отменить католицизм.
Вы, наверняка, скажете: с какой стати голову ломать? Это невозможно себе представить!
Верно. Тут если что придет на ум, то в первую очередь Россия.
Страна, пожелавшая при Петре 1 иметь церковную реформу, неожиданно получила что? Во множестве… бунтовщиков.
Власти приобрели многовековую оппозицию в лице староверов.
Но тогда выходит, что Эхнатону предоставили очень убедительные сведения. Такие, что он с величайшим рвением бросился разрушить всё  - касту священников, их великолепные, но бессмысленные храмы.  Ненужной оказалась власть разнообразных богов, ответственных за процветание государства, за жизнь  египтян.
Конечно, Фараон понял лучше всех ценность атлантических научно-технических достижений.
Поэтому его действия были настолько решительными. Можно даже сказать уничтожающими:  когда был хоть намек на сопротивление, он приводил в действие всё могущество своей непререкаемой власти.
И видимо, в начале своего подвижничества ему удавалось находить поддержку в народных массах. Иначе не хранились бы столь долго его революционные высказывания.
Раз были возражения со стороны упрямых противников реформы, Эхнатон постарался обосновать свои действия. Об этом свидетельствуют слова, известные нам.
Но противостояние продолжалось. Нарастали угрозы правлению Фараона. Какие они были?  Различные: как неприкрыто очевидные, так и скрытые.
О скрытности определенных действий можно говорить вполне уверенно, поскольку поначалу реформа осуществлялась успешно  -  Эхнатон имел своих сторонников. И новые храмы строились, и справлялась там соответствующая служба священниками-конформистами.
Однако тайное противостояние государственных служащих и храмовых дельцов обостряло обстановку в стране.  Все они, как говорится, только искали случая, чтобы покончить с многовластным вольнодумцем.
Все эти  «мелкие»  африканские детали нашумевшей в веках истории об Атлантиде опять и опять подтверждают: прежде, чем добраться до Ближнего Востока, а потом попасть в руки античных историков, сведения о древнейшем на планете государстве достигли Египта. Достигли и совершили там безусловный переворот в умонастроениях.
Египтяне явно хотели присоединиться к новому миру, к миру великого будущего. Намеревались они построить такое общество, где научно-техническая революция даст беспрецедентное могущество людям.
Пусть они споткнулись, однако мы должны по достоинству оценить их решимость.
Часть вопросов автору эссе удалось теперь снять, не правда ли?


*      *      *

Что в действиях Фараона-реформатора видится нам непоследовательным, сказочно неправдоподобным? С точки зрения логики  -  ничего такого не наблюдается.
Если на какие-то вопросы мы имеем достаточно убедительные ответы… что остается тогда неясным?
Невероятные легенды, обретая подобие реалистичности, заставляют нас прилагать огромные усилия для выявления слабых мест в системе новой действительности.
Иначе исчезает вся стройность рассуждений, и сказка опять получает право быть чистой придумкой.
Она ведь, выдуманная когда-то история, торжествовала очень долго. Ей не подстать сдавать свои позиции. Поскольку хорошо, достаточно уютно живется без того, чтобы вдруг переходить в разряд некой документированности.
Поэтому продолжаем движение  -  утверждаем правдоподобие, убирая черты возможной недостоверности.
Например  -  при всей нашей старательности понять… всё же непонятно, зачем было столь усердно, до странности самозабвенно заниматься Эхнатону возведением многочисленных новых храмов.
На тот период существования Египта старых молитвенных зданий было, что называется, выше головы.
Сотвори в таком разе дело полезное и не шибко громкое! Прежних священнослужителей попроси выйти вон, коль не потребны. Пусть правят службу те, которые уважают закон и порядок, то есть   -  государственную реформу. 
И соображает тут повествователь: Большая энергия в ее атлантической интерпретации сама по себе слишком громкая, слишком взрывоподобная, чтобы тихо-мирно уживаться со слабым многобожием.
Кроме того, у Фараона было намерение обязательно использовать ее в последующих делах  -  и полезных, и громких в своей неминуемой победительности.
Мудрый человек знал, что энергично внедряемая государственная мера объяснит египтянам важность новой мощи.
Фараон демонстрировал силу Большой энергии через оглушающую силу новой религии.
Он сам принял на веру  «атлантическую историю». И с этой верой шел напролом.
Соображения автора эссе, хоть они признают взаимосвязь этих «мелких» деталей, всё же немного не дотягивают до безупречности. Пусть государственный муж вознамерился приобрести новое могущество. Однако  остается проблема управления подобной силой.
Приступая к повсеместному разрушению старых храмов, каким способом он хотел  на деле воспользоваться Большой энергией?
  Прежние молитвенные сооружения пустил по ветру. Только разве это метод управления?
Способ использования  сведений об Атлантиде заключался в том, что мы называем богоборчеством.
Эхнатон, будучи исключительно искренним правителем, принял решение честное  -  покончить с бессмысленным существованием, где были божества, однако не хватало жизненной правды.
В те давние времена он был в состоянии сделать лишь это.
Человек, не имеющий современных знаний о физике, мог только отказаться от прежней религии. Отвергнуть ее и построить новые храмы. Для чего конкретно? Для просьб!
Возможным было только это  -  у нового «правильного» бога просить нового всесильного могущества.
В итоге…  мы должны погрузиться более глубоко в проблемы физики.
Рассказ о Большой энергии не окончен. Эхнатон обозначил для нас религиозную сторону тысячелетней загадки, а ведь существуют иные аспекты. В том числе малознакомые всем нам, однако же актуальные для дней нынешних и будущих.
Простая история  -  такая, что проще пареной репы  -  нет,  у рассказчика не получится.
Человечество многие тысячелетия шло к постижению правды об энергетической тайне планеты.  На длинной  дороге всякое бывало.
Автор повествования имеет в виду еще что-то малопонятное из африканской древней истории?
Уж не обессудьте, однако Большая энергия, о которой знали атланты, о которой африканским племенам кое-что рассказывали…  она, эта энергия, успешно демонстрировалась.
Если сие произошло в Египте, то… на словах, что ли? Вот именно!
Не взрывали с ее помощью храмовых комплексов. Но как раз к ней взывал Эхнатон. И одновременно  -  желал или не желал  -   показал направление, в котором нам следует идти, чтобы разгадать искомый секрет.
Атланты-первопроходцы  успешно прошли свой отрезок дороги. Той самой, что пролегла сквозь морские штормовые перепитии. Той дороги, что с многовековой извилистой  причудливостью тянулась от острова к острову, пока не привела к северному краю африканского материка, где и проявило себя знание Большой энергии столь многозначительно.
Что касается нас, людей атомной эры, мы не можем не чувствовать: на дороге познания Большой энергии нас ожидает новый поворот в  научно-технической революции.
Абстракции, ни к чему не обязывающей риторики в подобном утверждении  -  ноль полный.
Вопросы практического использования  -  это присутствует. Имеется кое-что сказать и у вашего, дорогие читатели, повествователя.


*      *      *

Вам трудно станет понять автора-эссеиста с его рассмотрениями  «практики», если будете солидный складывать кукиш в кармане. Упористо недоверчивые! Постарайтесь придержать резвых коней вашего сомнения!
Да, склоняюсь к мысли: Атлантида сегодня для нас не что иное, как предсказание смелого научно-технического продвижения вперед, к новым задачам планетной жизни.
Египетский феномен идеализировать не надо, лучше всего воспринимать его как стремление пытливой человеческой души жить в ладу с могучей природой Земного шара.
Тогда реформы Эхнатона предстанут перед нами в качестве несомненного влияния атлантов на весь курс человеческой истории. То не сказка  -  чудеса древней островной страны. Практическое искусство.
Спросите: о чём речь, какое искусство?
Влиять на ход истории человечества, ясное дело, удается не каждому государству. Атланты смогли это сделать достаточно искусно, чтобы использовать для этой цели историю Земли как небесного тела.
Опять возвращаемся к глобальным катаклизмам?
Но если просматривается некая связь? Если атланты  -  с их знанием Большой энергии  -  встают перед нами вровень с планетными потрясениями?
Снова и снова очень серьезная  разворачивается беседа. В ход пойдут детали не такие уж и «мелкие». Поэтому позвольте рассказчику вернуться к легендарному государству Египет.
Если во время кардинальной реформы уничтожение храмов обошлось без практического привлечения богоравной особой силы, то где же проявилось могущество Атлантических чудес?
Древное государственное формирование на реке под названием Нил, явило нам примеры загадок и параллельно  -  пожалуйста, коль есть желание!  -  разрешило взглянуть в неприкрытое лицо Большой энергии.
Поберегите глаза!
И поимейте в виду, люди. С ней  -  с гигантской, поистине умопомрачительной  мощью  -  вы всесильны!
Как раз тут, не сочтите за глупую браваду, голая правда египетской страны, что дала нам и продолжает давать правильное понимание земного будущего.
Дотошный исследователь подразумевает: мудрость Эхнатона отнюдь не исчерпывается тем сокрушительным ударом по многобожию, что потряс всё государство? Ответственный государственный муж предвидел, что лелеянная им цивилизация…?
Вы  правы в этих предположениях.
Нет никаких препятствий, чтобы думать: Большая энергия в явь демонстрировала себя, она звала к себе, и Фараон повел граждан страны туда  -  к ней.
Нам предстоит на время забыть о взрыве, который похоронил чудеса уникальной Атлантиды. Но в дальнейшем, при обсуждении практических вопросов, постараемся прояснить катастрофическую ситуацию.
Обратите сейчас внимание вот на что. Сведения о древнейшем на планете островном государстве, которые были обнародованы старинными историками, содержали описания технических достижений. Причем в удивительно подробных зачастую обрисовках.
О возможности для умных людей некогда достичь строительных успехов можно было легко догадаться, коль в античные времена уже умели возводить весьма внушительные и очень красивые здания.
Но ведь из сухопутных движителей знали в античной действительности только животных. Ослы, верблюды, лошади… 
Имелись еще корабли для морских передвижений.
Летать? Ох, как всегда хотелось! Мечты грели душу человека издревле.
Конечно, поговаривали о крыльях, но эти разговоры были бесперспективными.
Кто знал о двигателях  внутреннего сгорания, где  нам не так давно удалось запрячь эту Малую энергию  -   горячее пламя? 
Использовать металлы для изготовления холодного оружия, что ж,  проблем не было. Однако сконструировать мотор из стали и других материалов оказалось не так-то просто, верно?
О том, как запрячь Большую энергию для удовлетворения насущных нужд человечества, мы в двадцать первом веке лишь думать смеем.
А ведь факт  -  около десяти тысяч лет назад людям показывали энергетические возможности атлантов, коль «слухи»  не избегли желания живописать аппараты,  где работала невидимая сила.
Кстати, наш век, несмотря на все удовольствия от моторизации, пока что имеет перед собой сию задачу  -  последовательное внедрение достижений промышленности.
Тут есть еще над чем потрудиться, учитывая потребности бедных стран.
Одновременно пора учитывать проблемы экологии. Да к тому же висит над нами Дамоклав меч истощения  природных ресурсов.
Говоря о соседях атлантов, допустимо предполагать: не очень понимая сущность дела,  они  что-то исказили. Преувеличили немного. Или допустили какие-то преуменьшения.
И все-таки дошедшие до нас разговоры вряд ли напрочь лишены смысла.
Если в моторах островной страны не было Малой энергии, то… да, ее там не было, но имелась Большая.
Вопрос  -  что она из себя представляет? Конкретно!
Слышу настойчивые голоса упористо недоверчивых. Им, исповедующим мнение /Атлантида  -  античная модель идеального, по досужему соображению, государства/ мнение, столь долгоживущее и вроде бы вполне основательное, как поверить повествователю? Никак невозможно!
Ладно… пусть себе. Нам вовсе необязательно встраиваться в этот голосистый ряд.
Однако стоит заметить: что за глупая была модель, коль взорвалась Атлантида, и вся недолга? Идеальная логика явно хромает.
Страна самоуничтожилась. Нет идеи, словно и не бывало ее никогда. Видно, была мысль о государстве -  как бы помягче выразиться  -  недодуманной.
Но тогда стоило ли предлагать ее, никакую не идеальную, занятым и достаточно умным людям  -  земледельцам, ремесленникам, защитникам отечества?
Если один дурак заморочил навсегда всех на все века… нет, не укладывается в голове. Маловато доказательств.
Разрешите уж лучше поверить Эхнатону.
То, что  реформатор совершил с накрепко устоявшейся египетской религией, действительно из ряда вон выходящее событие.
Трудно себе представить, как решился на такое. Как нельзя представить, будто Ватикан возьмет и пойдет на самоуничтожение.
А поставьте себя, если сможете, на место верховной власти в древнеримской стране. Придет ли вам в голову Рим, как столицу государства, взять и отменить, порушить там храмы, приказать забросить всё и построить новую столицу?
Не нужно укоризненно морщиться: здесь нет призывов совершать безумства. Хоть Эхнатон и приказал строить новую столицу, признавать его сумасшедшим рассказчик не собирается.
Умный государственный деятель Египта, разогнав «многомудрых» священников, назвал выстроенную столицу как? Город Солнца.
Этот факт свидетельствует: он уважал силу нашей звезды бесконечно.
Что было, то было  -  безо всяких безумств,  вполне осознанно, очень искренно молился звездной силе в новой столице.
Автору эссе удалось, при помощи одного издания, оценить  выражения, с какими Фараон обращался к Солнцу.
По накалу ума и сердца это была  Песнь Песней.   Что-то несравненное по силе восхищения, подлинной поэтичности и мудрой проникновенности в сокровенные тайны Солнечной системы.
Допустим, ваш рассказчик и раньше предполагал, почему столица при необыкновенном египетском владыке стала называться Атоном. И вот того пуще  -  довелось еще крепче увериться в своей догадке.
  Единственный в своем роде город, можно думать, был полон многозначительными откровениями.
Жаль, что нам вряд ли когда доведется о них нечто особенное прознать. Поскольку Город Солнца был не просто уничтожен, а  мстительно стерт с лица земли воинственными защитниками многобожия.
Разрушив новые сооружения,  все возведенные дворцы и храмы,  жрецы-консерваторы смогли убить память о Большой энергии?  Пытались, но восторжествовала безоговорочная правда жизни.
Победительной силы очень много там, в небе. И она была так необходима для главного защитника Нильской страны, что он отдал жизнь за пресветлое Солнце.
Да, реформатор не получил Большую энергию.
Полетев к ней на крыльях всепоглощающей любви, потерял власть в пределах  египетской цивилизации, и в результате  -  оставил жизнь.
Ничего не поделаешь,  долгая беседа, где идет серьезная борьба с фантастичностью, подошла к той заданной величине, где фигурирует уже и солнце.
Мы приблизились к нашей ослепительной звезде, к планетам солнечной системы.
Сие должно было произойти, и это случилось: размышления о человечестве, о планете с ее энергетическими возможностями  не могли не выйти за пределы земной суши, освоенной разумным существом  /имя которому  -  Хомо Сапиенс/.
Наверное, самые трудные головоломки в истории человечества те, что имеют отношение к загадкам небесных тел солнечной системы. Ведь совсем недавно приступили к детальному исследованию ближнего к нам космоса.
  Является ли Большая энергия в действительности  существующей, и если так, то насколько правильно ждать  ее  прихода людям?
Эхнатон взывал к могуществу Солнца. Он, конечно, преувеличивал способность своей исключительно горячей молитвы снискать милость пылающего небесного диска. А насчет особой мощи нашего светила …
Сила звезды  -  в термоядерной энергии. 
При огромном давлении, при очень высокой температуре там идет процесс слияния  -  синтез элементов.
Разглядеть Большую энергию, то есть прознать о  сокровенном секрете насквозь материальной солнечной субстанции, современном людям удалось в двадцатом веке.
И теперь для нас объем звездных тайн заметно поуменьшился.
Но что касается преждевременной, столь оглушительно большой египетской реформы, она  -  имея в виду прозорливость атлантов  -  наверное, не зря пошла по дороге, где история человечества смогла очень сильно приблизиться к истории Земли как небесного тела.
  Африканские детали давних событий, включая мифологию тамошних народов, позволяют спорить с тем недоверием, когда держат для нас кукиш в кармане. Когда вынимают при удобном случае лукавую фигуру, чтобы объявить: в той давней античности наукой была обозначена всего лишь модель будущего.
Все-таки более убедительно размышляли о будущем путешественники южных морей. Они довольно осторожно  -  можно сказать, плодотворно  -  проповедовали свою идею о значении огня жителям островов.
А когда добрались до северо-западного  края африканского материка, о Малой и Большой энергии огня начали говорить аборигенам более наглядно, не правда ли?
Их многочисленные аппараты  -  лучшее тому подтверждение.
Странники, назначив местонахождение в Атлантике для постоянного проживания себе, развили науку и технику. Как следствие их убедительные идеи начали касаться уже далекого будущего. А именно  -  звездной дороги человечества.
  Не торопится ли повествователь с подобным выводом?
Что ж, нет нужды закачивать рассказ. Впереди выстраиваются в резонный ряд новые обстоятельства.


*      *      *

Вероятно, только Тихий океан /с его особой дугой повышенной сейсмической активности/ преподнес когда-то морским путешественникам Нечто из глубин Земного шара.
Кто станет утверждать, что с этим знанием нельзя было ходить на суденышках по южным морям? Невозможно было добраться до Мадагаскара и далее пройти в Атлантику?
Разве есть причина сомневаться в способностях человека /имя которому  - Хомо Сапиенс/ за несколько веков развить энергетическую науку и соответствующую технику настолько, чтобы глянуть в космос и понять, что есть Солнце? 
Если проживание вблизи африканского материка предоставило атлантам возможность предугадать будущее человечества, то стоит ли  их разумное предположение расценивать как несбыточную фантастику?  И соответственно египетскую цивилизацию при Эхнатоне преподносить как исторический парадокс, как прихоть Фараона-безумца?
Неужели непонятно желание обитателей островной страны продемонстрировать аборигенам возможности своих аппаратов?  И навести африканцев на мысль, что  есть доброжелательный союз горячей звезды с нашей Землей?  Что там, наверху, неисчерпаемый кладезь энергии, которая позволит осилить все будущие дороги, в том числе небесно-звездную?
Вопросы, содержащие в себе смелое предчувствие утвердительных ответов, выстроились, как на параде.
Казалось бы мы имеем триумф логики, а всё остальное для  блистательно торжествующего ряда уже излишество, ненужная роскошь.
Большая энергия, которую смогли найти путешественники на островах Тихого океана, не придумка по одному лишь объяснению  -  в полном масштабе она празднует победу на пылающем миллиарды лет солнце. Праздник вечного пламени, этот ослепительный разгул огня не оспоришь, верно?
Звезда есть звезда, что и говорить.
И вовсе небезопасно для нашей неуклонной логики мысленное возвращение к взрыву Атлантиды.
Путешествие странников закончилось на вулканическом острове поблизости от африканского материка. Они поняли секрет Большой энергии, титанической мощи, присутствующей на земле и на небе. Научились управлять ею.
Почему же не справились с каждодневным регулированием обретенного могущества?
Не по  этой ли причине вся их замечательная цивилизация, столь несовместимая с уровнем жизни африканских древних племен, исчезла однажды? Внезапно и навсегда? Словно ее и не бывало на белом свете?
Если так, то зачем египетская цивилизация при Эхнатоне рванулась идти по столь опасному пути?
Какой воз досадного недоумения и докучливой путаницы приходится тащить тому,  кто  озаботится  историческими  фактами!
Да уж, с ними не так всё просто. Не спешат выстраиваться в бесспорно послушную очередь.
Приходится рассматривать печальное предположение. Если не было неожиданного извержения вулкана и последующей огненной вспышки, испарившей остров, то произошел несчастный случай.
В энергетике могущественной страны случился непредвиденный отказ  -  смертельное по своим результатам осложнение.  Вся территория, с великолепными зданиями и  замечательной ирригационной системой,  испарилась в могучем безжалостном пламени.
Картина оказалась необычной для понимания всем африканским соседям, потому что они стали свидетелями  термоядерного взрыва.
Этот случай, который поднял в небо страну  /и морские воды, и сушу, и само дно морское/  был ужасен.
По разрушительным последствиям, как можно сегодня представить себе,  -  значительней во много раз «исторической»  бомбы. Имеется в виду Новая земля и мощнейшее тогда в мире термоядерное устройство, приведенное в действие  по соображениям политики.
Предположение о самоуничтожении Атлантиды не лишено некоторых оснований. Однако нет необходимости торопиться с заключением. Каким? Дескать, имел место некий системный сбой в энергетике.
Проще простого  -   принять окончательную версию о несчастном случае.
Что скрывать, коль всё говорит про очевидную случайность, то и не стоило бы  усердно /чтоб сойти за  солидного исследователя/  с демонстративной экспансией  брыкаться.
Ах, если б не  эти африканские мифы с их подсказками насчет былых дней! Закончил бы сейчас свое повествование и выглядел в глазах всех именно что солидным человеком.
Здесь же приходится пристально всматриваться в  детали, где должна быть вполне заметная связь прошлой жизни со сказочными историями.
Опять о фактах, ставящих под сомнение поверхностную логику?
Простите, было бы несправедливо игнорировать вполне разумные, хоть и древние,  африканские  легенды.
Есть повод припомнить народную мудрость: сказка - ложь, но в ней - полезный людям намек.
  Читатели, которые интересуются тем видением мира, который был характерен для африканцев былых дней, смогут оценить  -  пусть на первый взгляд не совсем оправданное  -  усердие автора эссе.
Когда вдруг виден намек на звездную дорогу…
Понять подспудную идейную нагрузку сказания тогда в высшей степени полезно. Иначе как догадаться, что Эхнатон, к примеру, вовсе не безрассудно решился на реформу?
Фараону стало известно : самоуничтожения Атлантиды на самом деле не было. Этот факт  -  и только этот!  -  мог явиться  побудительным мотивом для того, чтоы египетской цивилизации под руководством  ответственного государственного мужа смело идти  вперед.
Выходит, предположение относительно печальной случайности того, что произошло возле Геркулесовых Столбов,   нельзя считать безукоризненно правильным. Есть сказка, намекающая  на безупречность  египетского рывка к вечности.
Впрямую, разумеется, древнее сказание  не распространяется насчет реформ.
Но там вы увидите несомненную прелесть звездной жизни, а сие уже немаловажно. Как были бы для нас очень важны, к примеру,  откровения исчезнувшего Атона, Города Солнца.
Хорошо, что  хоть африканский фольклор не так легко стереть с поверхности планеты!
Однако продолжим доказательные размышления. Как понимают читатели, необходимо возвратиться к действиям Эхнатона.
История может свидетельствовать о действительной революционной предприимчивости  государственного деятеля. Тут сомневаться не приходится.
Налицо имелось серьезное обстоятельство: Фараону, как непреклонному поклоннику египетской цивилизации,  вынь да положь замечательно могучую силу! 
Простым жителям  Нильской многоводной страны и африканской саванны    / в равной степени  -  обитателям пустынных песков/ декларируемая в молениях страсть египетского владыки к Солнцу была,  не исключено,  малопонятна.
Сложнее обстоит дело со сказителями, поскольку устное народное творчество зачастую отражает стремление к лучшей доле. Хоть на земле, хоть на небесах.
  Таким мечтателям не с  руки забывать о малейших откровениях насчет вечности,  верно?
Поэтому вооружитесь терпением.  Не ждите немедленного конца повествования.
Когда кто не испытывает паталогического недоверия к мифам,  пусть представит себе такую картину.  Некая атлантическая девушка говорит  уроженцам Сахары: «Завтра Большой огонь взлетит к небу. Вам будет показана дорога. Дорога к счастью,  к  звездам.  Там  людей  Земли  ждет  вечная  жизнь».
Если движение человечества в космические просторы было  предопределено… Ведь тогда оказывается, что вулканический остров взлетел в небо, если можно так выразиться,  весьма разумно. Не в результате случайности, а по воле обитателей  Атлантиды.
Большая энергия скажет свое грозовое пламенное слово.
Предсказание  будущей дороги осуществится очень громко, исключительно красочно.
Не станем досуже разрисовывать апокалиптическую картину взрыва в подробностях, но все знакомые с особенностями «термояда»  поймут, что там произошло. И чего -  скажите, пожалуйста!  -  серьезному государственному деятелю не пойти по столь завлекательному направлению?
Даже столкнувшись с религиозными затруднениями, Эхнатон имел право проводить свою линию на укрепление мощи египетской цивилизации.
Во все времена мракобесие, как показывает история человечества, готово хоть в явь, хоть исподтишка изничтожать смелое мыслетворчество людей. Конечно, слишком много их,   всяческих антипрогрессистов, но в обязанности нашей поддерживать продвижение к благородным целям.
Постоянные бить поклоны божествам  -  выказывать смирение, однако никак не проявлять способность мыслить ответственно, творчески, с уважением к будущему  человечества.
И вот как раз такие храбрые, представьте себе, наблюдались некогда государственные деятели. Кое-кто считает древних египтян достойными своей участи  -  растерять достижения цивилизации и самим раствориться в череде тысячелетий.
Приходилось рассказчику читать исторические «оправдания» казусу: случилось с Египтом то, что должно было случиться.
Хватает исследователей, которые в подобном духе воспринимают все религиозные подвижки в  жизни общества.
Вспомните, пожалуйста,  фараоновскую Песнь Песней. И поверьте, не зря было сказано одним умным человеком: безумству храбрых поём мы песню. Всегда поём, потому что, накушавшись нынче «термояда»,  имеем право жить на планете  вопреки  желаниям  безусловно  подлинных  безумцев.
Не были обитатели островной страны записными гордецами, коль не поленились послать очень большой    -  пламенный!  -  привет потомкам.
Что ж, предсказание атлантов осуществилось если не в полном объеме, то наполовину. Дальний космос манит, но до ближайшей звезды около четырех световых лет. 
Добраться до нее с помощью ракет, использующих Малую энергию, пока что возможно лишь гипотетически. Светит нам сейчас лишь освоение пространств солнечной системы.
Есть ли вообще аргументы для запредельно дальних путешествий?
Ясное дело, идея не лишена смысла. Но мы должны приручить Большую энергию. Это будет непросто, хотя человечество уже видит подходы к решению проблемы.
  Покамест разговоры о счастье, которое возможно обрести среди звезд, останутся разговорами.
И всё же нет резона забывать африканские сказания, что  передавались от поколения к поколению.
Тамошняя мифология интерпретировала пророческую девушку Атлантиды  методом наиболее простым. То есть так,  чтобы  возвестница счастья была понятна  африканским проживателям.
Для читателей эссе хотелось бы пересказать эту прекрасную историю особым образом  -  стихами.
Пусть и сомневающимся, и верным сторонникам дотошного рассказчика станет более ясным, насколько поэтично, привлекательно для простых людей
было сказание о звездной дороге.


                Заблудилась
девушка в саванне.
Высока трава и зелена.
У ручья, где баобаб поваленный,
вдруг исчезла тропка.
Гд ж она?

Убежала в сторону внезапно.
Ночь пришла. Как темнота густа!
На восток идти или на запад  -
не понять.
Кругом лишь чернота.

Заревели вдруг в саванне львы.
Не смолчать, конечно,  обезьянам:
разом  -  в крик. И тут же из травы
чей-то вопль ответный.
Очень странный.

Испугалась девушка зверей.
Их в саванне бродит слишком много.
Разожгла костер она быстрей  -
ходят пусть они
другой дорогой.

На костер взглянула.
Там  -  зола.
Пригоршню золы она взяла.
Дружной стаей с девичьей руки
В небо вдруг взлетели огоньки.

Над землей
от края и до края,
огоньками в вышине мерцая,
протянулась звездная дорожка.
Ой, видна в ногах тропа немножко!

Звездам радуясь, шагала смело
девушка среди высоких трав.
Вот какая  -  и в ночи сумела
дом найти,
тропинку отыскав.

Поутру исчезли звезды дружно.
Ночью в небе вновь  - 
одна к одной.
Почему? А вдруг кому-то нужно
Отыскать быстрее дом родной.

--------------------------------

В небесах  рассеилась зола.
Вам дорожка звездная светла!


*      *      *

Пожалуйста, звездная дорога всегда готова  оказать помощь!
Если автор эссе позволяет себе выступать от имени атлантов… насколько он серьезен?
Смею уверить читателей: в достаточной степени.
Сказание подсказывает африканцам: «У вас теперь  /благодарите разумную девушку/  всегда есть возможность  ЗАМЕТИТЬ дорожку, нужную до смерти.   Увидеть, понять дорогу вечного счастья, домашнего тепла   -  хоть на Земле, хоть в небе».
В свою очередь, мы, все прочие,  получаем шанс рассматривать детали старых событий в новом свете.
Что же теперь получается? Оружие массового уничтожения не было подарено аборигенам.
Тем не менее атланты поделились с древними обитателями континента сведениями о Большой энергии огня и указали тропу к звездам. Видимо, очень нелегкую, поистине обжигающую, однако верно ведущую  -  при определенном благоразумии  -  к вечной жизни.
При этом обитатели удивительной островной страны сделали так, что в истории человечества невозможно стало предать сей оглушительный, взрывной факт немедленному забвению.
Он очутился в ряду с планетными катаклизмами.
Хотим мы или нет, а всё ж таки не вычеркнуть его из памяти путешествующих народов. Тех, что  -  по милости неспокойной земной природы!   -   усердно заселяли некогда европейские равнины, двигались вверх и вниз по Нилу, ходили с запада на восток северо-африканского материка…
Атлантида, разделив с древними жителями континента некоторые сведения относительно могучей планетной энергии,  нет, не уступила настойчивым требованиям соседей-воителей.
Наверное, очень сильно сожалели они. Не гордились бы атланты чрезмерно,  пошли бы куда-нибудь в лучшие места. За тем, чтобы наступательно воевать. Совместно устанавливать непререкаемую имперскую власть над возможно большим числом народов.
Религиозное многобожие аборигенов, мы должны понимать, не противилось захватническому поведению. Впрочем, последующие вероисповедания всегда находили поводы благославлять массовые кровопускания, происходившие по воле  властных лиц с агрессивно-безумными желаниями.
Непослушная была Атлантида. Гордая, что и говорить. Очень глупая, если вопреки воли богов и настойчивых просьб неспокойных воителей вдруг решила показать  дорогу к звездам.
Вижу эти усмешки «умных» людей.  Слышу ехидный смех, продолжающийся многие тысячелетия. Понимаю философию умников, проповедующих инстинктивную животность в поведении  «разумного человека».
Если только с агрессивными наклонностями  -  хватай как можно больше! грабь, пока не пойман!  - и только с этой неукротимой яростью можно по сию пору подниматься к вершинам власти… нет, повествователю больше по душе атланты.
Они ведь верили в  человека / имя которому Хомо Сапиенс/ и посредством взрыва своей страны  именно его поставили в один ряд с небесно-земной природой, что столь последовательно вершит величественно огромные дела. Подвластные, по всем религиозным канонам, лишь божествам.
Считаю, человечество не должно схоронить звездную дорожку в ехидных усмешках тех умников, что лучше всех знают, как жизнь устроена.
Сейчас, извините упрямого рассказчика, необходимо подробней рассмотреть историю Атлантиды  в соответствии с обстоятельствами взрыва. Согласны читатели, чтобы работать в этом направлении?
Предстоит увидеть вроде бы немыслимые вещи.
Поверьте, нет нужды торопиться нам с окончательными выводами. Спешить не стоит, а поразмыслить не помешает над некоторыми странными совпадениями небесных и земных дел.
Похоже автор эссе никак не может отойти от своего аргумента? От того, что история человечества немыслима без истории Земли как небесного тела? Но… хорошо, давайте вернемся к эксцентричному Эхнатону, пожелавшему непременно заполучить Большую энергию.
Только ведь и с этого старта земные дороги не минуют «термояда».
Древние источники, письменные и устные, даже без свидетельств исчезнувшего Атона, Города Солнца, позволяют нам оправдывать действия египетского владыки. При всем том у нас остается право судить и рядить о прошлой непростой коллизии по-своему.
Именно так  -  когда с большей степенью уверенности, когда с меньшей примечать вовсе невыдуманную логику событий.
Эта череда пристальных рассмотрений оставляет в незыблемости  факт: замечательная страна сгорела дотла в пламени ужасного взрыва, не оставив на месте ни следа.
Солнце напротив занимает на небосводе место прочное, горит не сгорая  -  навевает всем нам мысль, что там, наверху, запас термоядерной энергии практически неограниченный.
Удивительно, верно?! Недаром Эхнатон воспламенился мыслью получить хотя бы частичку  горячих удивительностей.
Земной шар не идет со звездой ни в какое сравнение. Но при этом, ох, непрост он в смысле всего удивительного, поскольку природа его гораздо разнообразнее в проявлениях и горячих, и довольно прохладных. 
То, что живыми существами населен изобильно, уже само по себе нечто чудесное. Во всяком случае  -  для небесных тел солнечной системы.
Не в пример  соседям,  наш планетный шар богат белковой жизнью, и один
из ее представителей научился думать  хоть конкретно, хоть отвлеченно   -  значит, получил возможность познавать тайны земной природы.
Как вы полагаете, к чему привел процесс проникновения в секреты окружающего мира  -  вселенских больших галактик и маленьких материальных составляющих атомного ядра?
Нынче для ученых холодный термояд  одна из интересных исследовательских
тем.
Слово «холодный» поставлено в ряд с «термоядом» вовсе не в результате терминологической ошибки. Тут речь идет о синтезе элементов с высвобождением дополнительной энергии в обычных земных условиях.
Подобные опыты уже проводились, и приращение заметного потенциала было  зафиксировано аппаратурой.
Но теперь есть причина, чтобы снова озадачиться.
Пусть снята /в определенной степени/ проблема с обнаружением на Земле  холодно-горячего пламени, позволявшего атлантам создавать свои восхитительные машины.
Островная страна смогла раскрыть секрет странной магмы, поднимающейся из глубин планеты. Да только, научившись использовать Большую энергию, талантливые странники южных морей все равно поимели радости немного.
У нас, их потомков, должно сложиться мнение: они взорвали сами себя вместе с территорией, где проживали оседло, как будто вполне благополучно.
Все погибли, разве не так?
Выше приводились резоны, в соответствии с которыми никак нельзя согласиться с тем, что на острове произошел несчастный случай. Не могло быть сбоя в энергетике, в равной степени и наказующих слов не могло прогреметь от  многобожия аборигенов.
Наблюдалось нечто иное.
Это «нечто» вряд ли имело оношение к жалостно-слезливому альтруизму, за-
ставившему атлантов помереть в одночасье. Так сказать, на благо недовольных соседей.
Нет никаких соображений, чтобы говорить уверенно: здесь присутствует печальная ущербность в поведении островитян.
И неблагоразумную гордость, и неблагоразумное стремление к доминированию, и неблагоразумное самоубийство  -  всё  подряд следует  решительно отвергнуть.
Неужто перед нами преступление?
Сложность положения, в котором окажется самый искушенный следователь, понятна: не было криминальных элементов, виновных в происшедшем.
Преступников не видать, а где потерпевшие? Они исчезли с лица Земли безоговорочно. И одновременно  криминалу, как свидетельствует история,  не в привычках  всегда было /было и остается/ это поведение  -  в масштабах веков убирать неугодных. 
А ведь догонять и «гасить» надо было всех тех, кто плавал на кораблях Атлантиды, путешествовал с помощью атлантических летательных аппаратов, используя могучую моторную энергию.
Выходит всё то же, страну взорвали с умом  -  для наставления африканцев. Был дан урок потомкам.
Тогда почему не удается найти на Земном шаре  признаков великой материальной культуры? Куда носители культуры подевались, раз и не собирались приносить себя в жертву?
Что научная солидная Америка, что основательная Европа с евразийской Россией, все они благоразумно помалкивают, поскольку здесь бытует  хладнокровное мнение: Атлантида  -  всего лишь модель. Умозрительный пример почти идеального, по соображениям античности, государства.
«Черный континент» не мудрствует на пустом месте, он как раз потихоньку предлагает некоторые /вполне реальные/ обстоятельства катастрофического случая. Вопрос лишь в том, есть ли в общественных кругах желание примечать кое-какие
исторические нестыковки,  неувязки в доказательствах  ученых мужей  -  все те слабости  аргументов, что основаны по преимуществу на религиозных предпочтениях.
Автор эссе отдает себе отчет: спорить трудно с апологетами научной солидности и благоразумия. Пусть так, но будет рад хотя бы тому, если удастся продвинуть историю Атлантиды из области легенд в мир материальных признаков, поддающихся логическому обоснованию.
Есть желание высказаться об исчезнувшей культуре? Совершенно вы правы, дорогие читатели.
И простите, пожалуйста, неутомимую ересь исследователю. Его мнение: понимание энергетики Земного шара сохранено в Африке.
На сегодняшний день находится оно где-нибудь в безграничных просторах травянистой саванны. Либо  -  в экваториальных тропических лесах континента.
Вся логика повествования / с упором на мелкие, казалось бы, детали событий; на древние, но поучительные сказания; на историю Земли как небесного тела/ подтверждает  столь неожиданное заключение.
Нельзя рассказчику сдержаться, невозможно смолчать об этом, потому что …
Потому что африканское знание /пусть отрывочное и неполное/ способно   открыть нам дорогу к звездам.
Почему не имеем его до сих пор в утилитарном наличии?
Вероятно, потому что грубым варварам, известным со времен античности, можем дать немало очков вперед.
Бомбы мастачим и мастачим: тротиловые, атомные, водородные.
А замириться на основе гуманизма, как завещали добротворные атланты, не получается даже у современных людей.
Не хватает веротерпимости в мире, где бесконечно выпрашивают всевозможные милости у различных богов.
Мало у нас также искреннего желания. Какого? Такого, чтоб чуть что не хвататься за дубину и не охаживать сосед соседа со всей мыслимой страстью.
  При подобных проблематических качествах мы в своем цивилизаторском продвижении не дошли еще до уважения нашей Большой прародительницы. Как сильно страдает повсюду экология!
Не умеем  по-настоящему бережно относиться к женскому Началу, поскольку материнство требует особых взаимоотношений между полами: не знаем разве сколь   разрушительны порой страсти, бушующие между мужчинами и женщинами? 
Кстати, уважить женское Начало Земли / и солнечной системы, что позволила звезде согревать наш маленький голубой шарик/ разве в том состоит, чтоб радоваться боевым термоядерным взрывам? Чтобы до невозможности замусорить всяческими отходами ближний космос?
Чего только не приходит в голову завзятым милитаристам! То им невтерпеж взорвать «термояд» в воздухе. То испытывают его на земной поверхности.
Завтра им захочется  прервать движение Земного шара около Солнца.
Овладеют всей мощью Большой энергии  -  и пожалуйте вам, граждане планеты,  подчиниться  какому-нибудь «принципиальному» генералу. Чтоб всем немедленно строиться в одну шеренгу!   Отправляем Земной шар в атаку на звездную систему Альфа Центавра!
Может также случиться  иное  -  не избежать, при поддержке определенных сил,  такого богоявленья, что хоть ложись и помирай.
Пришествие одержимого безумца будет освящено каким-нибудь /уж найдется нечто подходящее/ божеством.
И уж тогда не уберечься от беспощадных  «жрецов хитрого богоявленья»   боевитым гражданам свободного мира. Впрочем, получат  свою долю «нарушений законности»  хоть очевидные, хоть тайные поклонники Сталина с его всесокрушающим  феодально-культовым путем, когда кровавые «жрецы» начнут собирать свой повсеместный урожай.
Думается, не избежать довременных могил даже тем социалистам, которые стараются осуществить принципы мирного сосуществования в мире, где уже есть
вооруженное место «термояду».
Звездная дорога… она светит по-прежнему распорядку вселенского бытия. Но светит лишь тем, кто доподлинно трезв и разумен.
Так вышло, что Африка нынче умнее всех прочих континентов. Если  прислушаемся к  древнему зову саванны, поймем:  безусловно мы способны идти по галактической дороге и продлить культуртрегерский подвиг атлантов.
В вечности можем продлить его.


*      *      *

Средства массовой информации, сообщившие о «холодном термояде», поставили всех в известность, что в лабораториях идет поиск.
Ну, и  отлично! Вперед, наука!
Идти вперед хорошо, и всё же поиск еще не доказательство открытия. Нам не стоит ликовать по столь радостному поводу.
Пока термоядерная энергия в результате синтеза достоверно показывает себя лишь тогда, когда на помощь приходят огромная температура и титаническое давление.
Обычные земные условия на сей день  ученым не помощник. Слишком малым оказался в лабораторных испытаниях прирост потенциала, чтобы с уверенностью говорить о победе.
Здесь еще работать и работать, поскольку центральные области Земного шара не торопятся расстаться со своими тайнами.
Хочется лишь сказать: мы знаем многое о катализаторах, ускоряющих химические процессы. Для физических превращений вещества тоже, возможно, со временем найдется что-то похожее на катализатор. Кто ведает о материи всю ее доскональность? Только Вселенский разум, а это уже из области фантастики.
Приблизился момент, чтобы закончить повествование.
Однако прежде, чем поставить точку, необходимо ответить на вопрос: что
случилось с людьми Атлантиды?
В самом деле, куда исчезли способные странники южных морей?
Если на Земле не осталось следов материальной культуры атлантов, то рассказчику придется высказать свою гипотезу. А так ли она интересна в ряду тех более-менее достоверных признаков, что были озвучены в эссе раньше?
Предположение предположению, как можно догадаться,  -  рознь.
Давайте постараемся поподробней использовать данные истории. Той истории Земли как небесного тела, которая написана очень серьезным пером и с которой вольно обойтись  -  всегда станет трудной проблемой.
Планеты солнечной системы вообще на этот счет неподкупны. Говорят свое, и все дела!
Конечно же, их дела в солнечной системе не обязательно до упора самостоятельны. Звезда со своей энергетической мощью диктует правила поведения.
Представляется возможным, что непростые обитатели островной страны пристально поглядывали хоть на светило, хоть на твердь земную.
Понимать суть Большой энерги и не понимать климатических процессов, происходивших на планете  -  как это нравится читателям? Ведь совершенно же невозможная вещь! Атланты…
Вот именно, им наверняка было ведомо, что племена, двинувшиеся в потеплевшую Европу поступали в полном соответствии со сложившимися земными условиями.
В равной степени странники южных морей не могли не заметить возросшей вулканической активности островов, куда путешественников приводили течения и ветра.
И вот что еще следует учесть: история Земли как небесного тела знает не только пертурбации, связанные с природными изменениями циклопического порядка. Планета претерпела ряд катастрофических взрывов.
Оставим в стороне то, что случалось после визита больших астероидов. По-
скольку давность катастроф отодвигает далеко в прошлое все эти факты.
Мощные взрывы, происходившие по вине извергавшейся магмы,  -  да, это происходило и в обозримый период времени. Около десяти тысяч лет назад.
Однако должно считаться с нашими вышеозначенными соображениями: атланты исчезли все поголовно вовсе не из-за своего кормильца-вулкана.
Повидал Земной шар катастрофических взрывов столь много  -  в невообра-
зимом изобилии. Высказывается некоторыми учеными такое мнение, что и Луна образовалась в результате удара. После прилёта на Землю гигантского астероида.
Далеко не бесспорное мнение, и к тому же опять-таки стародавность события напрочь исключает всякую связь с печальным концом Атлантиды.
Нам как раз предстоит понять странные взаимоотношения, сложившиеся между  особыми катастрофическими взрывами.
Синхронность событий привлекла внимание автора эссе. Отсюда и его желание продолжить рассмотрение важного обстоятельства, могущего повлиять на историю Большой энергии.
О странном эффекте неожиданных взрывов, сила которых была в доподлинной буквальности уничтожающе огромна,  есть нужда …
… Поразглагольствовать?
Ну, если читатели увидят в гипотезе автора что-то вроде тарабарщины, тогда придется принять упрек в пустой говорильне.
Всё же обсудить события, что имели место много столетий назад, не помешает. И давайте твердо ступать по нашей тропке  -  той,  где нельзя шагу ступить без дотошных рассмотрений.
  Итак, история планеты вынуждала атлантов  -  с их знанием Большой энергии  -   замечать взаимодействие различных обстоятельств.
Мимо их внимания не могло пройти: началось потепление  -  и льды сошли с европейских равнин. Ледниковый период  закончился  -  и вулканы преподнесли энергетический сюрприз, одновременно переселение народов получило невидан-
ный размах.
Люди Земли оказались едины в том, что взаимосвязь глобальных событий стала полномасштабно очевидной: как для атлантов, так и для всех прочих. Закрепилась очевидность в памяти различных племен?
Обитатели замечательной островной страны в этом не сомневались, наверное. И если так, то эффект  закрепления памяти /у народов Земного шара при посредст-
ве явлений солидного масштаба/ решили использовать.
Синхронность двух необычных взрывов для нас очень важна, так как в этом факте просматривается психология путешествующего народа-культуртрегера.
Некогда  -  до пребывания на острове около Геркулесовых Столбов  -  завзятые мореходы прознали о Малой и Большой энергии огня. Оседлость дала им возможность развить науку и технику.
Они поняли взаимосвязь глобальных природных пертурбаций. И, разумеется, не могли не догадаться о некоторых особенностях планетного ядра.
Их наука продвигалась вперед. На момент островной катастрофы она шла с  опережением нашей сегодняшней науки.
А ученые сейчас с полным основанием говорят: таяние льдов в Евразии и Северной Америке должно было повлиять на центральные области  Земного шара. Вероятно, он получил такую нагрузку, что ядро, грубо говоря, поплыло.
Когда вулканы тихоокеанской дуги сейсмической активности наполнились дымом, начали дрожать и выплескивать энергично магму, мореходы  -  вспомните их историю!  -  принялись делиться с людьми своими особыми знаниями.
Психология путешественников была такова. Какая именно?
Как раз такая, что их гуманизм был действенным, а не показным. То есть отличался от показухи многих нынешних  политиков-человеколюбцев. И значит, у атлантов не могло быть желания размахивать термоядерным оружием для удовлетворения имперских амбиций.
Когда же они решились взорвать свой остров, то опять-таки проявили свою
культуртрегерскую склонность.
Просветили они потомков. Указали им звездную дорогу. И только!
Поскольку история Земли как небесного тела оказалась синхронизированной с историей человечества, атланты именно синхронность продемонстрировали, взорвав свою страну.
В памяти людей теперь должно быть это странное обстоятельство  -  синхрон-
ность громадных катастроф.
Здесь нам, потомкам народа-культуртрегера,   -  и памятный урок насчет опасности Большой энергии. И  -   намек на дорогу среди звезд.
…Среди звезд? Выходит, на небе, в космическом пространстве, что-то синхронное должно было произойти? Столь же огромное или даже более грандиозное, чем чудовищный взрыв, испаривший Атлантиду?
Если, дорогие читатели, вы не возражаете, автор гипотезы напомнит: взрыв Атлантиды случился примерно в тот же промежуток времени, когда одна из планет солнечной системы разлетелась на мириады осколков.
Земля и Фаэтон прекрасно существовали миллионы и миллионы лет до того момента.
В их существовании не было никакой специальной планетарной единовременности. Тем более   -   очень видимой, чрезвычайно существенной. В полном смысле катастрофической!
И внезапно такая синхронизация происходит. Взрыв Атлантической страны и ужасная гибель небесного тела фактически совпадают.
За миллиарды лет не было в истории Земного шара ничего подобного. Синхронные aпокалиптические взрывы!
Рассказчик не позволяет себе выдумок.
Есть памятники земной культуры, которые с допустимой  /для древних знатоков/ точностью фиксировали то, что осталось в умах людей с доисторических, как говорится, веков.
И тут  -  нравится нам или нет  -  рассказ об Атлантиде и рассказ о Фаэтоне стоят рядышком, во временно'й взаимосвязи.  Обстоятельство пророческое. Во всяком случае для нынешнего дня, когда наблюдается  неуклонное стремление овладеть Большой Энергией.
Приходилось повествователю слышать, что причиной разрушения для Фаэтона могла послужить большая комета.
Много их в Солнечной системе. Спору нет,  случаи падения на поверхность той или иной планеты не исключены.
На пороге двадцать первого века земляне наблюдали, как Юпитер принимал гостью из космоса.  Зрелище своеобычное и даже страшноватое.
Так это реально: столкновение, и - конец Фаэтону?
Нет никаких оснований для подобного утверждения.
Кометы сотворены по преимуществу из пыли и льда с замороженным газом, но подобная бомбардировка не страшна даже для нашего спутника, для Луны. Тогда уже что говорить о более солидных небесных телах!
Хорошо, а могло случиться другое? Какая-то неизвестная нам планета столкнулась с Фаэтоном?
Позвольте в таком разе вновь приступить к усердному рассмотрению привходящих обстоятельств.
После катастрофы с Фаэтоном сформировалось кольцо астероидов между планетой Юпитер и планетой Марс.
Их не пересчитать  -  огромный рой мельчайших, средних и больших каменных обломков.
Но когда ученые попытались понять размеры небесного тела, что разлетелось на куски, оказалось: совокупная масса всех астероидов не так уж и велика.
Соударение двух солидных небесных тел породило бы рой обломков более значительный.
Не было, значит, никакого столкновения.
Фаэтон имел размеры, уступающие нашей Земле.  И его масса скорее всего соответствовала совокупной массе нынешних кольцевых астероидов.
Вывод простой: он  потерял свое место в Солнечной системе не из-за того, что вдруг нарушилось движение планет и они принялись «бодаться».
Идем в своих рассуждениях дальше, поскольку действительные причины катастрофы явно иные.
Высказывается также такое мнение, что Юпитер и Марс разорвали планету силой тяготения.
Но если кто-то скажет Вам: это соображение абсолютно точное …
Не спешить доверять. Не очень-то похоже, будто кто-то там не выдержал соседства с Юпитером и Марсом.
Фаэтон остывал после рождения солнечной системы столь долго, что тектонические  плиты его поверхности сильно упрочнились.
Нестойкая огненная капля планетарного типа  не разлетелась брызгами в свое время. С какой стати Фаэтон, претерпев не просто тысячелетний, а многомиллионолетний процесс поверхностного упрочнения, рассыплется на куски?
Чудеса да и только!
Древние люди полагали: вероятно, там кто-то не уважал богов.
Знакомая песня апологетов многобожия, не так ли? Налицо прямая перекличка с религиозными предубеждениями сахарских пеших кочевников.
Нет, неслучайно в этом факте высвечивается неожиданная судьба Атлантиды.
Судьба  -  да. Однако… неожиданная ли?
Разговор о невообразимой гордости атлантов не спешит подойти к концу.
Религиозники /хоть стародавние, хоть какие/ могут толковать свое насчет безнравственности  легендарных островитян.  Пусть у  адептов различных религий  есть по сию пору  желание  и возможность порицать гордость человека в общем и целом, но заключение нам, всем прочим, надо сделать рациональное.
Африканская девушка … да, да! Взрыв Атлантиды был предсказан, и он показал человечеству то, что является специфическим для Земли. И в очень большой степени  -  присущим нашей звезде.
Атлантида продолжила показ в космосе, явив нам многозначительную синхронность и подсказав, что людей ждет дорога. Дальняя, однако же вполне посильная, коль возьмемся за дело энергично. По масштабу,  в полном смысле этого слова,  планетарному.
Если же не станем признавать и уважать женское Начало вселенского бытия, небесный катаклизм будет ждать всех нас здесь, на Земном шаре.
Не исключен взрыв, возможно разрушение  -  именно что на кусочки!  -  планеты, которая хранит тайну Большой энергии.
Далеко не лишнее предупреждение!
«Термояд» способен вырваться на свободу при нынешних  варварских обстоятельствах.
Самые громкие бомбы пока что не взрываются, но тротил громыхает вовсю. Согласитесь, кровавые дела в мире ни одного разумного человека не ободряют.
Сказка, вздыхает  пословица, всё-таки  ложь. Оно так, да только   -  побуждает пословица настойчиво помыслить  -  есть в сказке  всё-таки не лишний намек. Подсказано верно,  именно что лучше не придумаешь.
И коль автору повествования никуда не деться от череды письменных и устных намеков, вот Вам ответ.  Долгожданный и довольно логичный ответ на вопрос,  куда жители островной легендарной страны ушли.
  Они двинулись в уход по звездной дорожке. Порешили идти к вечному существованию, которое исключает конец для планеты и для планетной жизни.
К счастью, не позабыли оставить потомкам предостережение насчет грандиозных взрывов.
У автора эссе была возможность познакомиться с интересными сказаниями наших предков.
Теперь, дорогие читатели, у Вас есть возможность познакомиться  с  размышлениями касательно двух историй. Одна  говорит об атлантах. Другая в параллель ей озвучивает факты из истории Земли как небесного тела.



Не помешает также поразмышлять:  вдруг что… египетские пирамиды напоминают как раз те вулканы, где была сокрыта Большая энергия?
Не странно ли, что пирамиды, как правило, объектно-ориентированные?
Фактически они сориентированы по звездам, не так ли?  Совет атлантов насчет…  нет ли здесь скрытого указания сообразительным потомкам на звездную дорожку?
Почему Атлантида не может показать найденную тропку? Ту, что позволит людям Земли уйти от конца планеты?  В конечном счете  -  от взрыва Вселенной?
Соединенный разум человечества имеет право на вечную жизнь!
               


*      *      *

Убедил, есть вероятность, не всех скептиков. Ладно, еще несколько слов сказать придется. Будут они ответом на вопрос: что же, все сказания глубокой старины использовал автор эссе, рассказывая о звездной дорожке? Нет, не  тешит он себя подобными иллюзиями.
Писатель Эрнест Хемингуэй в своих повествованиях «Зеленые холмы Африки»,  «Снега  Килиманджаро»  не  ушел  далеко  от  африканских  символов и упомянул предание о мертвом леопарде, что лежит на  «ослепительно  белой» вершине.
В Африке выше этой горы ничего нет. Она здесь не что иное, как символ несравненной величественности.
В равной степени леопард  -  символ мужественности. Подумайте сами: зачем на  бесподобную вершину  Килиманджаро  занесло храбреца?
Нет ли здесь напоминания…
Это кто, столь смелый? Не египетский ли Фараон, что рванулся идти по звездной дороге и погиб? А может, жрец, отнявший жизнь у отважного Эхнатона и  присвоивший всё, что касается тайны звездного пути? Но поди тут поднимись!
Вовсе не исключено, что Хемингуэй имел в виду дерзкого и ужасно великого Белого человека, способного всё и всех осилить. Кто доподлинно знает, о чем была подстрочная дума писателя, вспомнившего предание?
У признанного мастера подтекста гора  -  хоть это вулканическое образование, хоть обычное  -   гора с вершиной, огромной и восхитительно белой, может быть не просто вам каменным возвышением, не просто. И храбрый Белый охотник на слонов среди  холмов  континента может быть далеко не простым. Как далеко не проста  -  мы это понимаем, не правда ли?  -   вся  Черная Африка.
Кто ведает, что есть таинственно-подстрочное в африканской сказке о леопарде? Во всяком случае с вершины богоравной горы… до звездной дороги всего шаг…
Всего шаг. И это уже не сказка.