Мне сорок лет и по утрам я стараюсь не смотреть в зеркало, не умывшись холодной водой. У меня есть зарплатная карточка и два кредита. Между встречами с друзьями проходят месяцы. Разговорам по телефону я предпочитаю переписку. Впереди еще несколько десятков лет, и я предполагаю, какими они будут. Но когда-то все было иначе. Я не живу прошлым, я знаю, что никогда не смогу вернуться в свои 90-е. Но я могу рассказать вам о них. Ведь я по-прежнему люблю рассказывать истории.
Старик
Получив стипендию, я и мой однокурсник Булатик Мурзин пошли в кафе «Кыстыбый». Взяли бульон, два беляша и чай с лимоном. Рассчитались. Оставшихся денег хватило на пачку сигарет и батончик «Сникерс». На дворе стоял 1992 год.
— Надо работу искать, — резюмировал Булатик.
Через неделю он устроился продавцом в ночной ларек. На лекциях однокурсник спал, положив голову на согнутые локти.
Я прошлась по редакциям. Написала несколько материалов, получила гонорар, деньги закончился в том же кафе. Есть, как ни странно, хотелось каждый день.
Однокурсники решали денежные проблемы разными способами. Артур Гарипов организовал беспроигрышную лотерею – лохотрон — на вокзале, и вскоре бросил университет. Главная красавица курса Танька Белая нашла спонсора на вишневой «девятке». Розалия Каримуллина устроилась менеджером во вновь открывшееся туристическое агентство – страна начинала осваивать турецкое направление.
И только я продолжала ходить на лекции и ошивалась в редакциях.
…Телефонный звонок раздался ближе к вечеру.
— Тебя какая-то женщина из банка «Евразия», — на мамином лице застыло недоумение.
Не представившись, незнакомка затараторила:
— Я вас читаю, Юля. Вы нам нужны, у вас свежий взгляд на башкирское национальное искусство, я это чувствую. Сколько вам лет? Так мало? Ну, ничего, вы ведь уже можете официально трудоустроиться? Переводитесь на заочное, и к нам. Добро пожаловать в банк «Евразия»!
С трудом разобравшись во всей этой околесице, я все-таки поняла суть предложения. Незнакомка, говорившая с частотой пулеметной очереди, руководитель пресс-службы первого коммерческого банка республики. Директор поставил ее отделу неподъемную задачу – организовать музей современного искусства банка «Евразия». Никто в пресс-службе в этом деле ни черта не смыслил. Приглашенные искусствоведы чем-то не приглянулись директору. Поговорив с мэтрами, он гаркнул пресс-службе: найдите мне свежего человека, современным национальным искусством не должны заниматься эти пыльные люди из музеев. Эльвира Раифовна – так звали пиарщицу – наткнулась в Вечорке на мой материал о выставке новой башкирской арт-группы. Видимо, я показалась ей достаточно свежей. Доверить девятнадцатилетней студентке журфака формирование коллекции музея было, мягко говоря, нестандартным кадровым решением. Но в 90-е и не такое случалось.
Первый мой день в пресс-службе банка начался плохо. Разъярившийся босс чуть было не укокошил меня малахитовой пепельницей. Вызверился он на службу безопасности, но пепельница просвистела возле моего виска.
Тридцать капель валерьянки и рюмка «Амаретто» кое-как сгладили первые впечатления от взрослой жизни.
На следующий день босс вызвал меня к себе и, без лишних слов, протянул пачку долларов. Такие пачки я видела только в кино.
-- Найдите помещение для хранения картин и закупайте шедевры наших талантливых художников. Потом посмотрим, что с этим делать, — техническое задание было предельно лапидарным.
Через неделю помещение нашлось. Проявив недетскую мудрость, я сняла светлую, просторную комнату в здании, расположенном в десяти остановках от головного офиса. Плотник смастерил двухэтажные полки для хранения картин. Я купила сейф для хранения долларов, компьютер (!), стол, крутящийся стул, диванчик и чайные принадлежности. А еще я наняла эксперта.
Митя Фрумкин слыл местной достопримечательностью. Сорокалетний, пьющий, гениальный, он читал в университете курс по истории искусства. Каждая его лекция была феерией. Он не придерживался ни программы, ни даже хронологии.
— Сегодня мы будем думать, кто же такой Бурлюк, и почему он взял французский авангард и извалял его в черноземе. Но вышло гениально! Вот вы, юноша с пустым взглядом и ухмылкой тайного эротомана, вас я вообще не задерживаю.
Или:
— Красный конь на картине Петрова-Водкина, вы знаете этого коня, он летел в гоголевской птице-тройке. Надеюсь, со школьной программой присутствующие вкратце ознакомились?
И еще:
— У вас прекрасные ресницы, мадемуазель, но в вашем возрасте не ресницы надо наращивать, а личность.
Митя Фрумкин был неподражаем в своем безумии велимироведа, устремленного в Космос. И вновь проявив недетскую мудрость, я поняла, что для моей невыполнимой задачи, нужны сумасшедшие. Нормальные люди на это не пойдут.
— Дмитрий Соломонович, нужно сформировать коллекцию из работ башкирских современных художников, -- попыталась я обрисовать промежуточную цель проекта.
— Юленька, если у господина банкира возникло непреодолимое желание потратить деньги на цветные картинки, почему бы не помочь. Подрамники в любом случае денег стоят, так что мы не совсем впустую потратим его доллары.
Работа закипела.
Через несколько месяцев мы обошли все подвальные и чердачные мастерские города, познакомились с десятками художников, посетили выставки и посмотрели работы студентов художественного института. Физически ощутив змеиный взгляд директора банка, деньги на ветер я не бросала и берегла каждый доллар – потом отчитываться себе дороже. Но все-таки добрая половина арендованной комнаты заполнилась картинами.
Директор распорядился готовить первую выставку.
— Выставка должна открываться картиной, которая бы стала квинтэссенцией того, что мы делаем. Как черный квадрат Малевича, как…В общем, нам нужна картина-манифест, — заявил Фрумкин.
- Дмитрий Соломонович, пощадите, мы же с вами и так прошлись частым гребнем. Нет у нас манифеста!
— Если его еще никто не создал, надо заказать такую картину.
И мы пошли к Раису Атаманову.
— Раис, ты гениальный художник, и ты это можешь, -- лисила я без зазрения совести.
- Короче, старичок, сделай такую вещь, где бы и Малевич, как флаг авангарда, и ваша эта национально-мусульманская байда, — Фрумкин был скуп на комплименты и формулировал с места в карьер.
Как ни странно, но художник Митю понял, и уже через неделю мы стояли перед полотнищем полтора метра на два, рассматривая новоиспеченный манифест.
На черном фоне пылал гигантский красный квадрат. Поперек квадрата размесился перевернутый золотистый полумесяц. А в нем, как в люльке, белело объемное яйцо.
— Колыбельная, я так ее назвал, -- скромно потупившись, поведал художник.
- Раис, а ты молодец, — неожиданно отреагировал Фрумкин. – Настоящий манифест. Тут и квадрат – наш поклон батьке Малевичу, и агрессивный черный – символ хаоса, рождающего тьму и свет, и полумесяц этот ваш – как же без него, и яйцо. Ну, с яйцом все понятно, не буду растекаться мысью по древу. Название только полное говно.
— Предлагай, -- обиделся Раис.
- Мы назовем, мы назовем это…«Рождение мифа»!
Впоследствии картина «Рождение мифа» стала логотипом музея современного искусства банка «Евразия». Так что с задачей Раис справился.
Наше предприятие просуществовало два года – потом директор решил стать президентом республики, что привело к краху банка, а, соответственно, и музея. На излете, уже понимая, что первый коммерческий банк накрывается медным тазом, скорее по инерции, мы продолжали формирование коллекции. Глубокой осенью, а в Башкирии она наступает в ноябре, мы с Фрумкиным забрели на огонек в мастерскую художника Ступина. Он был абсолютно лыс, громогласен и пил за троих.
— Вот, други мои, третий день пью здоровье Анны Александровны Аверьяновой, — радостно сообщил нам Ступин. – Аннушка, выйди к нам. Из кухоньки при мастерской вышла женщина, неуловимо напоминающая богомола.
— Чистый крокодил, но умница и пить умеет, — отрекомендовал незнакомку Ступин.
Аннушка замахнула стакан водки и запела низким, утробным голосом: «Не отрекаются любя…».
Мы с Фрумкиным стали рассматривать новые работы Ступина. Какие-то невзрачные пейзажи. Вторичная, скучная, ученическая мазня. И вдруг…картина, которую я до сих пор помню в мельчайших подробностях, хотя прошло более двадцати лет.
Вообразите, на сумрачном, рембрандтовском фоне с редкими золотистыми всполохами изображен старик. Опасный, леденящий взгляд его проникает в самую душу, буравя ее, находя темные, потаенные желания и чувства.
— Вот это да, — крякнул Фрумкин. – Это же Его посланник, оттуда. Ну, ты даешь старичок.
— Да не я, это, други, — отрекся Ступин. – Это муж Аньки. Серега Аверьянов. Летом еще повесился. Картинку эту поставил у стены, на табуретку встал, к петле приладился и, глядя на старика,… того…
— Остальные картины где? — во мне заговорил галерейщик.
Выяснилось, что картины увезла сестра художника Лидия, опасаясь, что морганатическая супруга Аверьянова пропьет наследие в считанные дни.
— А старика Лидка, холера, не взяла, -- неожиданно проявилась Аннушка. – Боюсь его, говорит.
— И я его тоже боюсь, — признался Ступин. – Последняя работа Сереги.
— Реквием, черный человек, — Фрумкина подхватила культурологическая волна.
- Берите ее, други, просто так берите. Купите нам с Анькой-крокодилом водки и забирайте, — предложил Ступин.
Картина переехала в хранилище. Через неделю объявили, что банк закрыт и мы свободны.
- Картины жалко, — вздохнула я.
- Да что тут жалеть, Юленька. А вот Старика надо забрать. Это единственная здесь стоящая вещь, — сказал Фрумкин.
Старик поселился у него. Я устроилась работать в газету. Мы изредка перезванивались, затем звонки прекратились. Однако эпопея с картиной так и не закончилась. Однажды, возвращаясь с работы, я увидела, что на лавочке возле подъезда меня поджидает Митя. В руках завернутая в простынь картина. У меня даже не возникло сомнений по поводу того, что это за картина.
— Надо продать, — Фрумкин не терял времени на приветствия. – Как посмотрю на Него так в запой ухожу.
— Можно подумать, вы раньше туда не уходили, Дмитрий Соломонович.
— В другой запой. Мрачный…Плохая эта картина, поверь мне, надо от нее избавиться.
И мы пошли к Раису. Атаманов, в отличие от других художников, был человеком, хоть и пьющим, но предприимчивым. В мастерской у него постоянно толклись какие-то разбогатевшие владельцы «комков», желающие припасть к чистому роднику искусства.
— Раис, есть у тебя покупатель, которому можно срочно продать картину? И знаешь, чтобы у него была не очень подвижная психика, – начала я переговоры.
— Сейчас у всех психика подвижная, чуть что, за стволы хватаются. Сообразим что-нибудь, – пообещал Раис.
В ожидании покупателя мы открыли бутылку портвейна. Впрочем, визитер явился быстро. Приземистый, без двух пальцев на руке, в просторном бордовом пиджаке с черными атласными лацканами. На его бычьей, скорее даже слоновьей шее, змеилась «голда». По изрытому оспинами лицу с левой стороны полз шрам, похожий на червя.
— Наш человек, — тихо сказал Фрумкин.
Но покупатель не спешил смотреть картину. Казалось, куда больше его интересовало застолье.
— Пьете? Что-то слабовато, — сказав это, он пронзительно свистнул. В ту же секунду молоденький «бычок» затащил в каморку пакеты со снедью.
Покупатель метнул на стол палку копченой колбасы, сыр, какие-то фрукты, три бутылки жуткого греческого коньяка и пронзительно-голубой ликер.
— Как чувствовал, что с нами дама, — порадовался волшебник.
Началась долгая пьянка. Бычок несколько раз бегал к таксистам за водкой. Первым отрубился Фрумкин, потом выпал в осадок Раис. Мы остались вдвоем с покупателем. Дело в том, что у меня есть удивительная особенность организма. Когда я пью с опасными персонажами, я не пьянею. А тут был именно такой случай.
— Ты в этом, в искусстве, разбираешься? – мрачно осведомился беспалый.
- Немного.
- Ну и какую картину тут купить можно? По мне так все хрень полная, но баба моя искусство любит, — поделился подкаблучник.
Я развернула Старика.
— Вот хорошая картина. Но плохая. – почему-то мне не хотелось врать этому, признаться, малосимпатичному человеку.
— Не понял?
— Автор ее повесился. Митя на нее смотреть не может, сразу в запой его тянет.
— Понятно. Сильная вещь, значит, — приземистый оказался проницательным человеком. – Беру. В офисе повешу, в переговорной, буду на чистую воду партнеров выводить.
Наш чудовищный покупатель аккуратно запеленал картину и ушел. Деньги за Старика мы разделили на троих. Митя их быстро пропил. Раис устроил пышную выставку, а я поехала в Питер.
Последняя ночь Шаляпина
Началось все вечером в пятницу, в редакции.
- Дай денег, Иваныч, — хмуро обратилась я к коммерческому директору.
- Нету раздавать. Вот ты пошла на интервью, заодно и на рекламу разведи клиента. В Вечёрке, давно на бартере все живут.
- А может мне сразу отдаться? Клиенту…
- Не нравится — увольняйся. Ты еще не Аграновский.
- Понятно, — говорю.
В скверике возле дома печати одиноко сидел Толик из спортивного отдела. В зубах — сигарета, в руке — початая «Балтика».
- Тебе Иваныч гонорары заплатил? — спрашиваю.
- Ага, как же. У фотографа занял, он на свадьбе вчера батрачил. Есть 10 долларов. Можно пойти в казино и поднять вдвое.
- Я в казино никогда не была.
- Ты же журналист, должна все злачные места знать.
- Я, между прочим, парламентский журналист.
- В казино депутатов как грязи.
- Мало я их в хурале вижу! Ладно, пошли…
На входе в казино нервно курил мужик с неизгладимой печатью тюремного опыта на лице.
Увидев нас, он оживился.
- Вот кто мне удачу принесет! Если девочка похожа на лису, значит, удачливая. Пошли со мной!
Тут он схватил меня за руку и потащил в казино. Толик поспешил следом. Нашу компанию замкнули два быковатых молодчика. Явно телохранители.
- Зови меня Вольдемар, — обратился ко мне сиделец. — И ничего не планируй. Сегодня ты со мной. Лисичка, ты, лисичка…
Вольдемар направился к покерному столу. Мы с Толиком уселись за вип-
стол. Нам принесли шампанское, мерзко отдающее шампунем, и бутерброды с икрой.
- Юль, знаешь, кто это? — свистящим шепотом спросил Толик.
- Вольдемар какой-то…
- Это криминальный авторитет. Шаляпин. Слыхала?
- Допустим.
- Ты понимаешь, что если он проиграет, нас в бетон закатают и в Белую…
- Надо коньяка заказать.
- Точно. И отбивную. Хоть мяса поем перед смертью.
Но Шаляпин выигрывал. Периодически он оборачивался ко мне и орал на все казино:
- Девочка моя, звезда, удача, светлая моя песня!
Выпив бутылку коньяка, мы заказали еще.
- Толян, хватит бухать…
- Давай в бутылку пластиковую сольем. Надо брать, пока дают.
- Ты еще отбивную в карман положи.
- А это мысль.
В три часа ночи Шаляпин резко встал из- за стола. Смятые долларовые бумажки вываливались из карманов его слегка лоснящихся брюк.
- Все, валим отсюда. К цыганам поедем.
- Облава там, — мрачно сказал бык.
- Мусорам тоже спать хочется, — резонно заметил Шаляпин. — Заодно и проверим, удача моя только в казино работает или по жизни фарт приносит?
Без долгих прелюдий нас с Толяном затолкали в тонированную девятку. Рядом плюхнулся Шаляпин.
- Погнали, пацаны.
И мы поехали в цыганский поселок.
Остановились возле страшного особняка из красного кирпича, напоминавшего монументальную усыпальницу.
Шаляпин забарабанил кулаком по массивным воротам.
Минут через пять ворота отворил тощий цыган неопределенного возраста.
- Степка, ханку давай, — зарычал Шаляпин.
- Нету у меня, детями клянусь, сам на ломах. У Ляли есть, но она не даст.
Шаляпин оттолкнул дрожащего Степана и устремился в дом. Быки, схватив нас с Толяном за шкирку, потопали следом. Так мы оказались внутри усыпальницы. Потолок огромного зала был полностью зеркальным. Полы застланы коврами. Прямо поверх ковров лежали матрацы и какие-то тряпки. Мебели не было вообще. С матраца поднялась пожилая цыганка в майке с надписью «Стамбул».
- Ляля, ведьма старая, давай отраву! — заорал Шаляпин.
Ляля, кряхтя, полезла под матрац и вытащила маслянистый, коричневый комок, замотанный в полиэтилен.
- Весь давай, гнида!
- Знаешь, сколько стоит, изверг? Как я с Таджиком расплачусь?
Шаляпин бросил несколько смятых стодоллоровых бумажек на пол. Ляля опустилась на колени и стала собирать деньги, запихивая их за пазуху.
- Пошли, Степан, замутишь.
Мы двинулись на кухню. Степан достал жуткий эмалированный ковшик. Вспыхнул синий цветок газа. Кинув в ковш изрядный кусок «черного», варщик прыснул на дно пахнущую уксусом жидкость. От вони защипало в глазах.
- Ничего-ничего, ща на корочку посадим и мочьем запахнет, — успокоил Шаляпин.
Степан выбрал раствор в шприц и протянул авторитету.
- Что ты мне баян в харю тычешь? Коли, малохольный.
- Да у тебя вен нет, брат.
- Коли, урод. Сейчас удача моя рядом постоит и все хорошо будет. Или сюда, девочка.
Я подошла. Шаляпин закатал рукав черной шелковой рубахи, оголив неожиданно белую, дряхлую руку, изуродованную шрамами и незаживающими язвами.
- Ты что, нерусский, гарпун на машину насадил? Капилярку давай, — взвыл Шаляпин.
Степан, словно фокусник достал из-за уха маленькую иголочку с застывшей каплей крови в канюле. Быстро промыл ее кипяченой водой из стакана и нацелился. Каким-то чудом ему удалось с первого раза попасть в тоненькую, пульсирующую жилку на запястье у Шаляпина.
- Потекло говно по трубам, — прошептал сиделец. По телу его прошла судорога.
- О, волна пошла. Сейчас приходнет. Сигарету давай, — попросил наркоман внезапно севшим голосом.
Бык услужливо поднес прикуренную сигарету.
Впрочем, кайфовал Шаляпин не долго.
- Пошли, братва, устал я.
Мы погрузились в машину. Шаляпина совсем развезло. Он откинулся на сидение и захрипел.
- Эй, может ему плохо? — обратилась я к свите.
- Не парься, хорошо ему.
Мы вернулись в центр города и остановились возле обшарпанной сталинки.
- Цыгане лучше живут, чем ваш авторитет, — хмыкнул Толик.
- Так столько шпилить и по венам гонять, у него мерседесы по венам катаются, а «бэхи» по казино ездят, — пошутил бык.
- А вас куда, удачливые? — поинтересовался водила.
- Да, мы здесь выйдем, нам недалеко.
Светало. Мы молча пошли посредине проезжей дороги, передавая друг другу пластиковую бутылочку с халявным коньяком.
- Что же ты денег у него не попросила, Юль? Он ведь состояние выиграл.
- Да ну, на фиг. Не убили и радуйся.
В это же время, у себя в квартире, лежа на кожаном диване — единственной мебели — от сердечной недостаточности, не приходя в сознание, умер криминальный авторитет Шаляпин. Рассказывали, что застывший труп хранил улыбку на спекшихся губах. Может быть, умирая, он думал об удаче, которая теперь будет с ним всегда.
Толик вскоре уехал в Москву и сгинул в пучине бесконечных выборов. А я написала материал о последней ночи криминального авторитета и отнесла его в газету «Расследование», куда меня, впоследствии, взяли на работу.
Национальная политика
В июне 1995 года я в очередной раз осталась без работы – совершенно закономерно закрылся журнал о культуре и искусстве «Подмостки». В это же время мне вручили университетский диплом. Путевку в жизнь – невзрачные, синие корочки — я отдала маме, с удивлением изучив вкладыш: надо же, ни одной тройки, только вот зачем…
Лето выдалось жарким, до августа я пропадала на пляже, покрываясь золотистым загаром. Потом тунеядствовать стало скучно. Пора было устраиваться на работу. После обзвона знакомых журналистов, выяснилось, что с нормальной работой туго. Пришлось рассмотреть варианты из разряда «странные». И уже через два дня я сидела в приемной молодежного лидера.
Здесь стоит сделать небольшое отступление и напомнить, что в середине 90-х начался бум на общественные организации. Фонды, движения, объединения росли как грибы после дождя. Собрались трое по интересам – вот тебе и общественное движение. Волею судеб, я очутилась в офисе молодежного фонда «Будущее Башкирии». В народе фонд окрестили «бубашкой».
Организация расположилась в старинном особнячке на тихой улице, примыкающей к деловому центру. Собственно старинными оставались только стены здания. «Начинку» отремонтировали «под евро». Приемная директора фонда подавляла респектабельной роскошью.
Флегматичная помощница с порога смерила меня оценивающим взглядом и отвернулась, не сочтя соискательницу достойной внимания.
— Ждите, он занят, – процедила повелительница факса и ксерокса, уставившись в компьютерный монитор персонального компьютера. Большая, между прочим, редкость, по тем временам.
Наконец, тяжелая лакированная дверь распахнулась, и в приемную восшествовал (именно так, а не иначе) молодежный лидер. Внешне он напоминал тюркскую версию Бориса Немцова. Загорелый, с буйной шевелюрой, крупно слепленным лицом и горящими темными очами, лидер сиял белизной рубашки, посверкивал брильянтовыми брызгами запонок.
— Юля? Мне о вас рассказывали, – говорил он громко, с легким акцентом. — Легкие перья нам нужны.
Округлым взмахом руки Тагир Абдразаков, так звали борисоподобного красавца, пригласил меня в кабинет.
В отличие от приемной, кабинет был менее ослепительным и более рабочим. На всех поверхностях лежали бумаги, чертежи, папки…В общем, было понятно, что хозяин кабинета здесь не коньяки распивает, а в поте лица строит будущее республики.
В течение двадцати минут мы обсудили фронт работ и размер вознаграждения. И то и другое показалось адекватным. Общее впечатление подпортило финальное замечание господина Абдразакова.
— Не сочтите за фамильярность, Юля, но ваша одежда не соответствует нашему дресс-коду. В фонде принят деловой стиль. Вот как у Лилии, моей помощницы.
На Лилии, тем временем, красовалось короткое, бархатное платье и серебристые шпильки. Я же была одета в белую рубашку и синие слаксы. По всей видимости, за деловой стиль в «бубашке» ошибочно приняли экипировку украинских проституток. Тем не менее, собираясь на службу, я постаралась одеться с налетом эротики. Отыскала в недрах шкафа короткую черную юбку, расстегнула верхние пуговицы на любимой белой рубашке и украсила себя мужским галстуком. Получилась этакая выпускница старших классов, фанатеющая от группы «Тату». Абдразаков, увидев меня, одобрительно улыбнулся.
Совсем забыла, взяли меня на должность «райтера», писать тексты для публичных выступлений Абдразакова, пресс-релизы и материалы в газету, которую выпускал фонд. Моим непосредственным руководителем оказался некий Толя Войтин – кипучий молодой человек с буйной растительностью по всему телу.
— Абдразаков – прирожденный лидер. Из тех, что ведут за собой народы! – возбужденно бухтел Войтин. – Мы еще будем мемуары с тобой писать о том, как работали вместе с выдающимся человеком.
Идея писать на старости лет воспоминания об Абдразакове меня не вдохновила, и я перевела тему.
— А чем, собственно, занимается фонд?
— Поддержкой молодежных национальных инициатив, — отчеканил Толик.
— То есть финансирование выделяется по национальному признаку?
Мой шеф сдержанно кивнул и предложил ознакомиться с уставными документами.
Первый рабочий день прошел в изучении Устава фонда и перечня проектов, получивших поддержку.
— Толя, тут одни спортивные клубы, да еще и бойцовские какие-то. Каратисты, дзюдоисты, вольники…Какое это отношение имеет к национальным молодежным инициативам?
— Мы делаем ставку на здоровую молодежь, — быстро ответил Войтин, глядя куда-то в сторону. – И там есть клуб по изучению национальной борьбы куреш. Обрати внимание.
— Я обратила внимание, что в Уставе прописаны культурные инициативы, сохранение национального культурного наследия. Один несчастный куреш эту задачу не решает, — мне бы заткнуться, но я продолжала поиски никому не нужной истины.
Войтин демонстративно зашуршал бумагами, показывая, что разговор окончен. Однако мои сомнения он оперативно довел до Абразакова, уже на следующий день меня пригласили в кабинет директора.
— Вы очень правильно заметили, Юля, что у нас дефицит культурных проектов, — вкрадчиво начал Тагир Султанович. – Нужно поработать в этом направлении. Я дам вам контакт удивительной женщины. Наш светоч, хранительница тюркской идентичности – Рашида Салихова. — Культуролог в лучшем смысле этого слова, — загадочно закончил свой краткий спич Абдразаков, оставив меня недоумевать, кто же такие культурологи в худшем смысле этого слова.
С Рашидой Салиховой мы встретились только через неделю, потому что луна была, то ли в Юпитере, то ли в Меркурии, а беседовать о новых проектах в это время – лишняя трата времени. Как вы понимаете, о лунных домах и их влиянии на проектную деятельность мне поведала культуролог.
Поговорив с Рашидой по телефону, я догадалась, что мне предстоит встреча с дамой экзальтированной и нервической. Однако то, что я увидела, превзошло все ожидания. Внешне Салихова напоминала дорого одетую городскую сумасшедшую. Носила она исключительно расшитые бисером и каменьями хламиды на манер буддийской тоги, на тонких запястьях культуролога звенели многочисленные браслеты. Серьги доходили до плеч, а на голове она накручивала тюрбан, украшенный настоящим (!) чучелом попугайчика. И я все время старалась не смотреть на серый клюв мертвой пичуги.
Но хуже всего была ее манера общения. Хранительница тюркской идентичности подходила к собеседнику почти вплотную и говорила, жарко дыша прямо в лицо, еще и впиваясь холодными пальцами в руки или плечи. Клянусь, у меня на предплечье оставались синяки после каждой нашей встречи.
— Мой проЭкт – это нечто, это взрыв, это азийская феерия, — стонала Рашида. – Тюрки – везде, во всем. Мы кровь этой планеты. Мы ее пассионарная энергия!
— Эээ, а можно поподробнее, — тихо блеяла я, смятенная азийской феерией.
— Надеюсь, вы тенгрианка? – неожиданно осведомилась культуролог. – О, если вы еще не прошли небесный обряд посвящения, мы сделаем это вместе, я поведу вас к Нему.
— К кому?
— К Тенгри! К кому же еще! – воскликнув это, пассионарная дама плотоядно улыбнулась, как бы предвкушая грядущие радости обрядовой мистерии.
— Давайте вернемся к проекту. Что конкретно вы предлагаете?
— Съезд тюркской молодежи «Евразийская мистерия». К нам приедут все, даже Дугин.
— Он что, тюркский юноша?
— Он – гений!
К моему разочарованию, Абдразакову «Евразийская мистерия» понравилась и он, мягко подталкивая меня и Рашиду к выходу, благословил нас на совместную деятельность.
— Отличная идея, работайте вместе. Как вовремя, Юля, вы обратили внимание на культурную тему.
Признаюсь, я была готова искать мел судьбы, чтобы вернуться в свой первый рабочий день и зачеркнуть все недальновидные речи о культурном наследии. Ведь теперь меня ожидала полная мистерия в компании с сумасшедшей Рашидой.
Понурившись, я повела Салихову в кабинет, где нам предстояло проводить томительные часы организационных мук. Пока что, единственным реальным в проекте было приглашение Дугина. Я хотя бы видела формат этого визита. Человек он известный. Приедет, лекции почитает. Можно смишников позвать. Все остальное было покрыто мраком неизвестности.
— Рашида, что конкретно мы будем делать на этом сборище? Что, собственно, вы подразумеваете, под евразийской мистерией? – в который раз я пыталась добиться от культуролога конкретики, но та по-прежнему отвечала как шаман, начитавшийся Блаватской.
— Как что делать? Восходить к будущему через опыт прошлого.
Поначалу, после ответов Рашиды, у меня опускались руки. Но, о, чудо, со временем, я стала понимать ее тенгрианскую заумь и не без лихости переводила на язык современной культурологии. Восходить к будущему через опыт прошлого? Да, это же просто. Пишем: традиционализм как механизм постижения сценариев будущего.
— Рашида, у нас ни одного тренинга нет. Нужен тренинг. Это в тренде.
Рашида поднимает темные очи, несколько минут изучает потолочное покрытие и выдает:
— Наши души согреют прикосновения сестер и братьев.
— Умница, Рашида, тренинг тактильного восприятия на основе древних суфийских практик.
Общими усилиями мы наваяли программу, которой обзавидовался бы не только Рерих, но и Алистер Кроули. Тюркскую молодежь ждало «погружение в изотерику повседневного», «знакомство с духовными суфийскими, тенгрианскими, протошаманскими и скифскими практиками», ну и,. конечно, наши фирменные блюда — восхождение к Тенгри и куреш. На последнем настоял Абдразаков, с особой нежностью относившийся к традиционной башкирской борьбе. К сожалению, за неделю до мистерий, отказался приехать Александр Дугин. Но я не печалилась и пригласила с лекцией Митю Фрумкина.
— Дмитрий Соломонович, нужно про тюрков.
— Ты же знаешь, меня интересует только Бурлюк.
— Нет, Бурлюк не пойдет. – Я знала, что Митя в долгах и алчет денежных знаков, поэтому вела переговоры жестко. — У нас десятки талантливых башкирских художников и каждый из них ваш собутыльник. Сделайте лекцию про современные течения в национальном изобразительном искусстве, про обращение к истокам, про исламскую тему…
— Пиши. Исламская каллиграфия как семиотический принцип организации пространства в живописи Ишмуллы Хусаинова.
Быстренько перепечатав программу съезда, я понесла ее на визу к Абразакову, особенно не переживая. О том, что Дугин не приедет, он уже знал, а лекция Фрумкина вполне вписывалась в формат мероприятия.
В кабинете босса я застала еще и Рашиду, что было весьма кстати, мы так и не выбрали цвет флагов. Вернее, не выбрали оттенок зеленого. Тагир Султанович с одобрением просмотрел программу и уже взял ручку, чтобы поставить размашистое «согласовано», но, вдруг, на холеное лицо его набежала легкая тень недовольства.
— Юля, а что это еще за Фрумкин?
— Культуролог, кандидат искусствоведения. В университете преподает. Прекрасный специалист и яркий лектор.
— Возможно, что и прекрасный, я вполне доверяю вашему мнению, — вкрадчиво начал Абразаков. – Но мне кажется, что фамилия Фрумкин не совсем уместна в тюркском контексте.
— При чем здесь его фамилия!?! Тема-то наша, творчество башкирского художника.
— Юля, Фрумкина надо заменить. Вы еще очень молоды и не совсем понимаете тонкостей национальной политики, — тихо, но четко произнес молодежный лидер.
Ища поддержки, я обернулась к Рашиде. Эльфийская принцесса не может быть закостенелой националисткой! Но к моему глубокому удивлению, космическая дива взяла сторону Абдразакова.
— Ну, что еврей, может понимать в азийстве? Этот Фрумкин подойдет к цветущей сложности тюркского художника с присущей его нации логикой процентщика. Все эти Ротшильды, знаете…
Сначала я хотела им крикнуть, что Митя такой же процентщик, как Абразаков — папа римский, что Фрумкин – человек мира, и всем нам следовало бы стать такими как он. Но, сдержавшись, только сильнее вжалась в кресло и скрутила ноги в двойной узел. Увидев, что со мной творится что-то неладное, Абдразаков решил сгладить ситуацию и пустился в пространные объяснения.
— Есть определенные правила игры. Вот, назовите, Юля, хоть одного руководителя в Уфе, руководителя высокого уровня, с еврейской фамилией. Не назовете. Потому что их нет. И с русскими фамилиями тоже не много. Но с русскими фамилиями много заместителей, а у этих заместителей есть специалисты. Уже с еврейскими фамилиями. И никто ни на кого не обижается. Всем вполне комфортно. А если не комфортно, то те, что с русскими фамилиями, могут уехать в Москву, например, или в Рязань. А те, что с еврейскими, всегда могут иммигрировать на Родину. А Фрумкину предложите написать текст своего выступления. Не сомневаюсь, что он будет интересным. А вы его прочтете публично. Ведь ваша фамилия не вызовет резонанса. Фрумкину мы заплатим гонорар. И все будут довольны.
— Нет, не прочту.
Пошатываясь, я вышла во двор и, прислонившись к облезлой постройке, закурила. В голове крутились обрывки невероятного разговора. Но постепенно их вытеснили детские воспоминания. Большой, зеленый ташкентский двор. Вместе с соседской ребятней я ношусь, загребая сланцами пыль. Рядом бежит Нолик – сын еврейского стоматолога и медсестры-узбечки, смуглый мальчик с глазами, напоминающими чернослив. А вот, тройняшки, дети болгарки Юли и Армена. Такие красивые, что, глядя на них, хочется плакать. А впереди меня скачет Лола из соседнего подъезда. Звезда нашего двора. Невероятная девочка, в жилах которой течет пять кровей: казахская, польская, украинская, русская и корейская. У Лолы черные, воронова крыла, волосы и бирюзовые, раскосые глаза, мерцающие, словно драгоценные камни. В зеленом ташкентском дворе хватало места всем. У нас не было национальной политики, но у нас было много красивых и умных детей. А национальная политика была там, где заканчивается улица Усмана Юсупова, далеко, несколько остановок на трамвае. Но в нашем дворе ее не было.
…Заявление об увольнении по собственному желанию мне подписали без лишних слов. Через некоторое время я нашла другую работу и жалела только о том, что Фрумкин так и не написал о семиотических принципах организации пространства в живописи Ишмуллы Хусаинова.
Секта
На планерке меня и Тимурея подвергли остракизму.
— Рахимкулова, ты представляешь, кто твой среднестатистический читатель? -- издалека начал главред.
Я обреченно кивнула головой, понимая, что такое начало не предвещает ничего хорошего.
— А, если представляешь, так, какого же ты хрена пишешь эту чушь? — распалялся главный. Очки его воинственно блестели, пористый нос слегка покраснел и подергивался.
— Цитирую, – произнес он и плотоядно облизнулся.— «Детерменизм в творчестве Наиля Лутфуллина…» Детерменизм! Даже я не знаю, что это такое. И инвестор не знает, а читатель и подавно.
Тимур Галеев, надеясь, что буря пронесется мимо, пытался слиться с обстановкой кабинета. Но был замечен, и ядовитое главредовское жало вонзилось в сухую плоть его статьи о рынке ценных бумаг.
— «Вследствие макроэкономических трендов…» Тимур, родной мой, о чем это? Я скажу тебе о чем. Вследствие макроэкономических трендов наша редакция не получит зарплату. Никто эту заумь читать не будет. Вы знаете, что тираж падает? У нас «желтая» газета для массового читателя. Про газету «Сан», слышали? Вместо того, чтобы по выставкам ходить, Рахимкулова, лучше бы изучила опыт зарубежных коллег.
— В командировку пошлете?
— Все шутишь, -- тут главред сделал паузу, -- на кладбище своих материалов.
Присутствующие дружно загоготали.
— Презренные сикофанты, — загадочно высказался Тимурей.
— Ты, чо, пидорасами нас сейчас обозвал, -- журналист Никита Щукин по прозвищу Головагрудь привстал и, сжав кулаки, развернул мощный корпус в сторону щуплого Тимурея.
Руководитель тем временем продолжал самовыражаться.
— Берите пример с Байстрюковой. Переоделась проституткой и сделала отличный репортаж из самого дна. Щукин сходил на бультерьерские бои. Мурзин собирал милостыню в переходе. Журналист меняет профессию. Отличный ход!
— Я же вам предлагала расследование по мясокомбинату, — мне бы помолчать, но я продолжала сопротивляться.
— Не надо! – в голосе главреда зазвучали трагические нотки, – Не надо искать социальные язвы на теле рекламодателя!
Решив, что избиение младенцев затянулось, и аутсайдеры тоже нуждаются в поддержке, наш кормчий вспомнил былые заслуги.
— Можете ведь, когда захотите. Рахимкулова в прошлом месяце сделала хороший материал из женской зоны. Разговорилась с воровкой, в итоге репортаж украсили журналистские находки. Например, история про то, как эта дамочка пронесла во влагалище шприц с наркотиком на свиданку со своим уголовником. Инвестору понравилось. Рахимкулова вообще умеет разговаривать со всяким отрепьем, маргиналы к ней тянутся. Нужно использовать свои способности на благо редакции. Короче, если не хватает собственных сил, объедините с Галеевым ваши хилые перья. Идите и напишите action.
После планерки мы обсудили редакционное задание в курилке.
— Тим, может, в морг сходим? Я давно хотела про неопознанные трупы написать.
— Не то. Нужно что-то громкое, чтобы все эти уроды заткнулись, особенно Щукин. Нужна золотая жила.
И мы пошли искать золотую жилу. Это сейчас журналисты ищут темы для материалов в интернете. А в далеком 1994-м году мы взяли в руки телефонные справочники, придвинули реликтовые эбонитовые аппараты с крутящимися цифровыми дисками и стали копать.
К вечеру поиски увенчались успехом. Выяснилось, что в педагогическом институте некий фонд проводит мероприятие по набору студентов для работы в Корее. Казалось бы, что тут такого? Но, как с гордостью поведала нам деканша, «этот очень хороший образовательный фонд возглавляет сама госпожа Мун».
— Тимыч, тебе фамилия Мун ничего не говорит?
— Мун…Точно, муниты, тоталитарная корейская секта.
— Ага, а образовательный фонд для прикрытия, чтобы можно было вербовать адептов среди молодежи. Секту же в институт не пустят. А как там фамилия у нашей деканши?
— Ким. Юлька, это же она, золотая жила!
На следующий день мы пошли в педагогический вуз и, смешавшись с толпой студентов, попали на мероприятие фонда. Студентов агитировали вступить в ряды фонда, чтобы пройти практику в международной организации. Раздавали брошюры. Потом запустили получасовой фильм о замечательном господине Муне — покровителе учащейся молодежи всего мира. В конце мероприятия на сцену вышла маленькая женщина азиатской наружности и на чистом русском пригласила молодые студенческие пары на «наше закрытое мероприятие в ДК».
— Это очень камерное собрание для любящих сердец, мы поможем вам стать ближе друг к другу, найти взаимопонимание и построить идеальные отношения. Как у госпожи и господина Мун, — пообещала азиатка.
Мы записались, представившись молодой студенческой семьей.
Организаторы выбрали для проведения «камерного собрания» странное место – окраинный дом культуры, доживающий последние дни.
— Денег что ли нет на аренду нормального помещения? – удивился Тимурей.
— Шифруются, не хотят привлекать внимание. Опять же непонятно, какого рода действо готовится. А там директор на любую оргию глаза закроет, лишь бы денег отломили на починку крыши.
Редакционную машину нам не дали. Добирались на автобусе. Дом культуры – двухэтажное здание сталинской постройки -- помнил лучшие времена. Сейчас фасад «украшали» темные подтеки, парадная лестница щерилась разбитыми ступенями. Несколько окон были забиты фанерой.
— Упадок и разрушение, – констатировал начитанный Тимурей.
В фойе бродили озябшие парочки – в здании топили условно.
Играла нежная корейская музыка. У входа в актовый зал накрыли столы. На подносах высились рюмочки с темной жидкостью.
-- Это напиток любви, — радостно сообщила та самая азиатка. Она переоделась в национальный костюм и ярко накрасилась.
Мы взяли по рюмочке и опасливо понюхали.
— Не бойтесь, здесь нет алкоголя, Господин Мун против алкоголя, — успокоила проводница в мир любви и гармонии.
— Тимур, делаем вид, что пьем и сплевываем, это какое-то зелье, к бабке не ходи.
— Я уже выпил, — уныло признался Тимурей.
— Ты что, совсем дурной?
— Машинально получилось. Потом я всегда хотел попробовать ЛСД.
— Идиот — это диагноз.
Переругиваясь, мы зашли в актовый зал и заняли стратегически выгодные места, с хорошим обзором и возможностью быстрого отхода.
Развернувшееся действо скучным не было. Парочки, тяпнув настойки, пришли в благостное расположение духа и постоянно смеялись. Тимурей все полтора часа просидел с дебильной улыбкой. Сначала показали учебный фильм о том, как нужно правильно выстраивать сексуальные отношения в семье – забавная смесь из уроков по основам семейной жизни в замоскворецкой школе и Камасутры. Вторую половину мероприятия ознаменовали тренинги. Нам предложили выходить на сцену и обмениваться парами, щупая друг друга с закрытыми глазами. Были и интеллектуальные задания. Например, одной паре выпало нарисовать… оргазм.
— Юль, все выходят на сцену, а мы нет. Надо участвовать, – ныл обдолбанный Тимурей. – Пойдем, какая ты не раскрепощенная. Нас заподозрят, надо вести себя органично.
Под занавес мы вышли на сцену, чтобы поучаствовать в финальном тренинге.
— Этот тренинг на послушание прекрасной половины, — сообщила затейнца-азиатка. – Молодые люди возьмите деревянные ложки.
Тут всем участникам раздали большие деревянные половники.
— Девушки, становитесь на четвереньки, — призывала неугомонная развратница.
— Вставай на четвереньки, Рахимкулова, — мерзко хихикнул Тимурей.
Пришлось подчиниться и раскорячиться на грязном полу сцены.
— А теперь юноши должны отшлепать своих избранниц по попке, — веселилась извращенка.
— Я тебе этого никогда не забуду, -- прошипела я, злобно зыркая на подельника.
Тимурчик радостно огрел меня ложкой по пятой точке.
— Этот ритуал сделает вашу пару еще счастливей. Ибо любовь – это подчинение, — в экстазе вопила любительница садомазо.
Назавтра вся наша редакция и несколько смежных были в курсе. В тесный кабинет валом валили глумливые коллеги, чтобы посмотреть на легендарную ложку и участников ритуала.
Тимурей повесил деревянную утварь над столом, прикрепив плакат: «Любовь – это подчинение!».
Работа же над материалом продолжалась. Мы несколько дней сидели в библиотеке, нашли ученого-сектоведа, взяли комментарий у психиатра и сексопатолога, наведались к директору ДК и ректору института. Наш материал стал гвоздем номера. И даже саблезубый главред признал, что вышло не плохо. А потом было увольнение госпожи Ким и судебное разбирательство, закончившееся в пользу газеты.
Секты стали одной из моих любимых тем в журналистике. Я собрала несколько объемных досье на мунитов, кришнаитов, хаббардистов и продолжила эту работу в Красноярске, где мне даже угрожали быковатые ребята из «Нарконона».
Наши с Тимуреем пути скоро разошлись. А ложка с девизом еще долгое время висела в кабинете редакции. Сняли ее в нулевых, когда газета закрылась и нашу бывшую каморку сдали каким-то юристам.
Дорогая передача
Не знаю как вам, а мне тяжело сказать человеку: «Нет!» Вместо того, чтобы четко и ясно отказаться, я мямлю, начинаю уходить от ответа, смотрю в сторону: «Ну, не знаю, я подумаю, может быть потом…» И вот уже волна чужого безрассудства забрасывает меня в эпицентр сомнительного приключения.
…Стояли последние жаркие дни лета. Мы сидели на балконе у Палыча, пили пиво и смотрели на багровую нить заката. И никуда не торопились, заранее согласившись с тем, что вечер пятницы сожрет субботу. Поскольку выпито было изрядно, разговор вертелся вокруг работы. Мы еще не дошли до стадии «судеб журналистики» и пока делились собственными успехами и разочарованиями.
— Я этот проект вынашивал девять месяцев, как ребенка, а мне наш урод говорит: без напарника в эфир не выпущу! Ну, не сука ли он после этого? — вопрошал Палыч, потрясая сухим кулачком.
Я и Тимурчик плохо понимали, кто этот нехороший человек, но дружно соглашались. Конечно, сука.
В те овеянные легендами времена мы часто меняли места работы. Продержаться в одной редакции год — уже подвиг. Но до Палыча нам было далеко. Он менял не работу, он менял судьбу. Кардинально, не оглядываясь, веря в свою звезду. Когда мы познакомились, Палыч трудился в пресс-службе банка «Евразия». Затем куда-то исчез и всплыл в качестве гуру кришнаитского ашрама. Почти год он ходил в оранжевом подряснике, звенел колокольчиком и пел мантры. А потом снова пропал, чтобы возвратиться в мирскую жизнь брокером образца 90-х. Забыв молитвы и Кришну, Палыч покупал вагоны «кругляка», менял их на тушенку, банками с китайским мясом расплачивался за водку, а сорокоградусную валюту превращал в бензин… Миллион он называл «лимоном», а миллиард «арбузом». Реальных денег у него по-прежнему не было. Впрочем, одно дельце все-таки выгорело, и брокер купил однокомнатную квартиру в спальном микрорайоне. Собственно на балконе этой квартиры мы и сидели. На сей раз, наш Протей стал ведущим модного радиоканала. Пару месяцев он блистал в утренних эфирах. Однако хотелось большего. Палыч задумал авторскую передачу.
— Отличная передача. Интерактивная. Прямо в эфире мы помогаем человеку принять правильное решение, — Палыч решил погрузить нас в глубины замысла.
— Какое решение? – заинтересовался Тимурчик.
— Решение жить дальше! Это острый, социальный проект. Радиопомощь тем, кому уже совсем хреново. В эфире — ведущий и приглашенные специалисты: психологи, можно священника затащить, мага какого-нибудь, сейчас это вообще на пике. Пусть предскажет человеку, что скоро у него все изменится к лучшему. Прямо в эфире.
— И тебе директор по вещанию «добро» дал? – изумился Тимурчик.
— Конечно, я даже первого спонсора нашел.
— Ритуальную компанию? – это уже я подлила масла в огонь.
— Завидуй молча. Нормальный спонсор. У него сеть заправок по городу.
— Понятно, бандит какой-то…
— Бандит не бандит, а человек понимающий. У него сын с девятого этажа сиганул…А была бы передача, может позвонил, поговорил, и жил бы себе…В общем, спонсор есть. И еще будет. У меня, вон, друг сеть тренажерок открывает. Вполне впишется в концепцию.
— Конечно, впишется. Тебе все надоело, не хочешь жить? Приходи к нам в «Бодрячок». Был нарколыга – стал качок! — мы с другом уже практически корчились от смеха.
Но не зря говорят: смеется тот, кто смеется последним.
— Все рушится, потому что нет у меня соведущего. Эти обмылки эфира отказываются, боятся конкуренции, понимают, что на моем фоне будут выглядеть бледно, — Палыч уже практически стенал.
— А ты Юльку пригласи, она же подработку ищет, — видимо второе имя Тимурея было Брут.
— Господи, мать, что же я про тебя-то не подумал, — Палыч вскочил и, простирая ко мне руки, взвыл. — Если ты откажешься, то это будет таким ударом, таким…На кону все! Либо я делаю эту передачу, либо я – никто. И в журналистике мне делать больше нечего!
— Во-первых, я никогда не работала на радио. Во-вторых, как я это совмещу с работой в газете, — вместо того, чтобы отрезать, мол, нет, не буду участвовать в сумасшествии, я опять заюлила, стараясь найти правдоподобный предлог для отказа.
— Ерунда, я тоже не работал на радио, а теперь лучший из лучших, — с самооценкой у Палыча было отлично. – А работе передача не помещает. Эфир ночной, с пятницы на субботу. На выходных отоспишься. Радио – это драйв, детка. Ты даже не представляешь, что тебя ждет.
С последней фразой трудно было не согласиться. Мои друзья и коллеги запускали разные медиапроекты. У кого-то получалось, кто-то пролетал, но ни один из них не собирался оказывать в эфире социальную реанимацию девиантов.
Спустя многие годы, я продолжала задавать себе вопрос: почему же я все-таки согласилась стать соведущей? Ответ на этот и другие схожие вопросы я нашла у русского философа Константина Леонтьева. Долгие годы прожив на Востоке, он вывел тип евразийского характера – туранский психотип. Люди такого склада, словно бы не участвуют в своей судьбе. Они пребывают в расслабленном медитативном состоянии, плывут по течению, захлестываемые волнами обстоятельств. Это западный человек, словно Мюнхаузен, будет вытаскивать себя за волосы из болота. Истинный туранец, попав в неприятность, отдается на волю судьбы. Дай бог, подойдет кто-нибудь и вытащит. А если не подойдет… Что ж, кисмет, как говорят на Востоке.
…До запуска передачи оставалось несколько дней. Вписавшись в неадекватный проект, я всеми силами постаралась придать ему хоть какую-нибудь респектабельность. Путем долгих уговоров и подкупа, в виде четырех бутылок коньяка, удалось привлечь профессиональных психолога и нарколога. К сожалению не все эксперты были людьми реального мира. В нашу команду влились биоэнерготерапевт Утробкин, магесса четвертого уровня госпожа Альбина и мой сосед-растаман. Последний заявлялся как практикующий адепт солнечного пофигизма. В принципе травка у него была посильнее чар госпожи Альбины.
Эфир начинался в полночь и длился три часа. Все это время в студии находились ведущие и кто-нибудь из постоянных экспертов. Также приходили гости эфира. Это были наши друзья, которых удавалось уговорить провести ночь с пятницы на субботу в студии. Благо знакомые у нас с Палычем были интересные: художники, актеры, поэты, журналисты…
На первый эфир пришел поэт-алкоголик Сева Кручинин и Тимурчик. В качестве эксперта дебютировал биоэнерготерапевт Утробкин. Соседа-растамана мы не звали, но он тоже пришел.
Сева был слегка под газом и жаждал читать стихи. Собственно передача и началась с прочтения его нового произведения.
С зюйда чтой-то движется, хлюпая винтом
Волны тихо пыжатся, дым валит столбом
Бабы загорелые, побросав белье, тихо ухмыляются:
Ух, ты е-мое!
Далее Сева живо поведал о том, что о самоубийстве он никогда не думал, но если кому-то хочется, он ничего против не имеет.
— Вот это вы напрасно,— встрял Утробкин. – самоубийца разрушает кармические нити рода. Он не только лишает себя жизни, но и оставляет энергетический занавес потомкам.
— А если у него нет потомков? Ну, не успел еще. – Сева решил положить Утробкина на обе лопатки. – И не понятно, почему он разрушает нити, а у потомков потом какой-то занавес. Нестыковочка!
— К сожалению, вы совсем не искушены в биоэнергетике, — опечалился Утробкин.
— Вообще не искушен, я просто девственно чист в этой био, — радостно согласился Сева.
Поскольку разговор зашел в тупик, мы включили песню. Пока Сева и Утробкин препирались в эфире, Тимурчик подсел к звукооператору и уговорил его поставить свою любимую песню «Ах, куда удалился Кондратий». Что ж, она прекрасно проиллюстрировала происходящее в студии.
На следующий день меня разбудил звонок Палыча.
- Прикрыли лавочку? – в голосе моем была надежда.
— Все отлично! Директор сказал название придумать другое. Радиопомощь не канает. Нам будут делать прому. В гору мы пошли, Рахимкулова!
— Надо посидеть, покреативить над названием.
— Плохо ты обо мне думаешь, мать. Придумал уже. Сумерки души.
— А директор… — в голосе моем снова была надежда на то, что здравый смысл все-таки есть.
— Одобрил!
Передача просуществовала почти год. Чумовой популярностью она не пользовалась, но все-таки своя аудитория у нас сложилась. Мы с Тимурчиком называли ее «канатчикова дача». Масса странных людей нашли себе отдушину, одолевая ведущего и соведущую ночными звонками. У нас были постоянные слушатели, которые звонили на каждый эфир и даже писали письма, которые мы с удовольствием зачитывали. Одно письмо я не забуду никогда. Короткое, но емкое. «Дорогие Саша (так звали Палыча) и Юля! У меня в жизни все сложно. Сначала я полюбила Азаматку. Но он ушел в армию. Я скучала и сейчас тоже скучаю. Но жизнь не стоит на месте. И я полюбила Русланку. Не так как Азаматку, но тоже сильно. Через месяц Азаматка приходит. Я чо скажу? Ваша Айгулька». Много лет прошло, но когда мне грустно, я мысленно зачитываю это письмо и посылаю в сторону неведомой Айгульки лучи добра. Надеюсь, ей удалось разобраться со своими мужчинами.
Закрыли передачу из-за Джима Моррисона. Наш очередной эфир пришелся на 3 июля – день смерти рок-музыканта и поэта. И мы решили отметить этот черный день, почтить память Джима. Признаюсь, идея эта принадлежала мне. Несмотря на то, что передача «Сумерки души» была социально-адаптивным проектом, я потихоньку использовала ее как площадку для популяризации хорошей музыки. Мои любимые группы частенько услаждали слух полуночников. К сожалению, музыкальная концепция радиоволны не совпадал с моими музыкальными пристрастиями. Но поскольку выходили мы глубокой ночью, никто особенно не прислушивался. И одна-две неформатные композиции сходили нам с рук. А тут я предложила Палычу все три часа ставить Доорз и только Доорз. Как задумали, так и сделали. В ночь с третьего на четвертое июля наша попсовая радиоволна сотрясалась от моррисоновского шаманства. Магесса Госпожа Альбина предложила вызвать дух Джима прямо в эфире, но что-то у нее в ту ночь не заладилось. Не заладилось в ту ночь и у нашего директора. Мучимый бессонницей он решил послушать «Сумерки души». Ему повезло. В эфире сошлись экспертные сливки. Одновременно пришли Утробкин, Альбина и сосед-растаман. А еще мы пригласили культуролога Митю Фрумкина, который полтора часа рассказывал о культе Гермеса-Трисмегиста. Возможно, что-нибудь одно директор бы вынес. Но целая компания фриков под звуки Доорз…У руководителя случился культурный шок.
В понедельник Палыча вызвали на ковер.
— Ты говорил, что это социальный проект. А это антисоциальный проект. После такой музыки, которую вы ставили, любой нормальный человек пойдет и повесится. А эти люди в эфире! Они что, все были пьяные? Из лекции вашего гостя я, культурный человек, понял слов десять. Все, хватит. Развлеклись и довольно.
Ни я, ни Палыч, не жалели о случившемся. Купив коньяка, мы еще раз прослушали в записи наш триумфальный провал, после чего Палыч подвел черту.
— Рахимкулова, после такого эфира, который у нас был, мне лично на радио делать нечего. Это уже космос, дальше расти некуда. Да и поднадоело мне людям помогать. Что я, Харе Кришна что ли?
Бартер
— После обеда внеочередное собрание. У главреда, — предупредил Тимурей.
— У меня интервью с Валиуллиным.
— Отмени. Коммерческий сказал — явка обязательна.
— А он-то здесь при чем?
Весть о присутствии на собрании коммерческого директора по определению не несла ничего доброго хорошим людям. Сейчас начнется: денег нет, денег нет…
Однако то, что случилось на сходке у главного, превзошло самые плохие ожидания.
— Значит так, ребята-акробаты, переходим на самообслуживание, — объявил наш денежный мешок. – Каждый журналист одновременно должен стать рекламным агентом. В противном случае мы дружно идем в управдомы.
Глядя куда-то в сторону, главред, поддержал инициативу.
— Друзья мои, это совсем не сложно, наши коллеги давно уже живут по такой схеме, — предатель попытался подсластить пилюлю.
— Наличкой никто не даст, я уже наводила справки, — влезла информированная Байстрюкова.
— Берите бартером, — милостиво разрешил коммерческий директор.
Через неделю в кабинет главреда внесли три мешка с кошачьим кормом. Это был вклад Байстрюковой в дело спасения редакции.
— «Кошкин дом» готов каждый месяц давать нам по три мешка элитного корма, — гордо отрапортовала Оксана.
Байстрюкова вела в газете целевую полосу «Лапы и хвост».
— Завтра она наполнитель для кошачьих туалетов притащит или морских свинок, — проворчал фотограф. Оксанина добыча вызвала у коллег жгучую зависть.
— Говорят, этим кормом можно пиво закусывать, — у Тимурея стакан был наполовину полон.
— Вот и закусывай, придурок. Как же вы мне все надоели! – судьба фотокорровского стакана была противоположной.
Тимурчик, воодушевленный байстрюковским успехом, ринулся окучивать многочисленных знакомых, преуспевших в бизнесе. На уговоры поддался владелец магазина «Джинсовый рай». Кабинет главреда стал напоминать склад. Помимо мешков с кормом, здесь поселились коробки с джинсами. От двери к письменному столу вела узкая тропа. Главред занервничал. Джинсы раздали по отделам.
— Берите одну пару, реализуйте в счет аванса, — коммерческий не спешил делить добычу поровну и явно решил заныкать половину в кандейке у завхоза.
— Нам две полагается. Как минимум. Это мой клиент, — бушевал Тимурей.
Так мы стали обладателями двух пар турецких джинсовых штанов. Предприимчивый Тимуридзе обменял барахло на три блока LM, две банки растворимого кофе и четыре упаковки шоколадных батончиков.
— Кто в отделе добытчик, кто кормилец? Тимурчик – добытчик, Тимурчик – кормилец, – похвалялся наглый корреспондент. – Считай, жизнь удалась, Юлия. Курехой обеспечены, кофе в ассортименте, проблема обедов решена.
— Каким образом ты решил проблему обедов?
— А батончики? Да в них калорий как в тарелке макарон с котлетой.
— Загнемся мы на этих батончиках.
Тут, словно фокусник, Тимурей вытащил из-за пазухи банку сливы в вине.
— Вот, бонусом дали. Алкоголь и витамины в одном флаконе. Сливы, кстати, улучшают пищеварение. Ты бы лучше пошла, чашки помыла. Пользы от тебя в отделе никакой. Ни украсть, ни покараулить.
Подавленная коммерческими талантами друга, я поплелась в туалет мыть чашки. Воображение услужливо рисовало печальные картины. Вот, вызывает меня главред и говорит: «А парламентским журналистам вообще среди нас не место. Где бартер? Корочки хлеба в родную редакцию не принесет, а за зарплатой первая в очередь! Самовыражайтесь за собственный счет. Стенные газеты еще никто не отменял!».
Путь в женский туалет лежал через общую со смежной редакцией курилку. Томно развалясь на подоконнике, здесь курил Стас Бякин – парламентский журналист из конкурирующей организации. И курил не обычную сигарету, а сигару. Аромат чужого богатства и процветания добил меня окончательно.
— Банк ограбил?
— Нет, нам, парламентским обозревателям, это ни к чему. Надо уметь договариваться с людьми, и будешь в шоколаде.
Немного покапризничав, Стас раскололся. Оказывается, их тоже перевели на бартер. Поразмыслив, он подкатил к депутату Загиру Гарипову – владельцу большой базы алкогольных напитков. Сделка состоялась. Стас пишет хвалебные материалы про Загира, а депутат расплачивается за труды водкой. Жидкая валюта сдается привокзальным таксистам. Наличка идет в общий котел редакции, но Стас имеет процент как рекламный агент.
— Кучу дармоедов кормлю, — пожаловался обозреватель.
Обсудив полученную информацию, мы с Тимуреем составили план.
— Сразу идти с предложением не резон. Он ведь считает, раз Вечорка ему дифирамбы поет, то и достаточно, – размышлял сообразительный Тимурчик. – Сначала мы его пощекочем. Будем в каждом номере публиковать какую-нибудь гадость. А, уж, когда добьем кумира танцем, предложим сотрудничество.
Восхитившись пронырливостью коллеги, я отправилась на заседание комиссии Городского совета. Благо в этом цирке «какая-нибудь гадость» сама шла в руки. И стараться особо не приходилось. Тот же Загир Гарипов обозвал многодетные семьи «маргЫналами», а про учителей, требующих зарплату, выразился так: «Хулиганы, на мЫтинг вышли, чему они вообще научат наших детей». Фотограф нащелкал отличных кадров. Вот, Гарипов, прикрыв лицо рукой, дремлет, вот он запустил палец в нос…
После первой же публикации, рыба клюнула на живца. Разгневанный Гарипов требовал, чтобы редактор срочно уволил меня и фотографа, написав в трудовой книжке: «Сволочи!»
Многомудрый Тимурей, оценив реакцию потенциального «донора», решил: пора брать!
Сейчас между журналистом и властью выстроены бастионы из пресс-служб, отделов по связям с общественностью и прочим пиаром. В далекие 90-е журналист, о, ужас, мог спокойно зайти в кабинет депутата или чиновника. В общем, я постучала в дверь Гарипова и зашла.
— Извиняться пришла? – спросил депутат.
— За что, Загир Ишбулдович?
— За свой ПасквЫль, за свой пЫмфлет!
— А вы разве этого не говорили? Да и палец в нос вам никто силой не засовывал. Вы же видели, что фотограф работает…
— Издеваться пришла, да!!! – лицо Гарипова стало наливаться кровью.
— Да вы, успокойтесь. Газета живет один день. Завтра о вашем позоре никто и не вспомнит. Другое дело, если в каждом номере будут появляться подобные материалы. И наоборот. Тут система важна, вода камень точит.
Поругавшись и поворчав, Гарипов согласился на наше коммерческое предложение.
— Но водку не дам. Есть молдавское вино.
Пришлось довольствоваться кислым пойлом.
После того как в редакцию затащили 10 ящиков с молдавским, мой рейтинг поднялся до небес. Алкоголь – это не кошачий корм и даже не джинсы. Самая ходовая валюта.
— Не ожидал от тебя, Рахимкулова, — восхитился коммерческий. – С виду такая интеллигентная, а, оказывается, соображаешь.
— Ну, кто у нас в отделе добытчица, кто волчица? — с этими словами я гордо водрузила на тимуровский стол бутылку. – Иди, чашки мой!
На следующий день нам выдали два ящика. И тут нас обуяла жадность.
— Сдадим оптом, потеряем половину стоимости, а то и больше, — Тимурчик заклацал по калькулятору. И тут меня осенило.
— Знакомая работает в ночном ларьке. Возьмет небольшой процент, и все дела, — похоже, коммерческий талант распространялся по редакции как вирус.
Люда Коробейникова была широко известна в узких кругах. Не обладая ровно никаким талантом, она отиралась исключительно возле людей творческих: художников, музыкантов, поэтов… Впрочем, про отсутствие талантов это я погорячилась. Был, был у Коробейниковой талант. Люда слыла неупиваемой чашей. Способности хрупкой девушки к поглощению спиртного превосходили все мыслимые и немыслимые нормы. Работу Люся меняла часто. Неугомонная ее натура находилась в постоянном поиске. В разгар редакционного бартера Коробейникова в очередной раз трудоустроилась продавщицей в ларек.
— Людк, а, Людк, возьми на реализацию. Три бутылки вина – твои.
Люся, не раздумывая, согласилась. Предвкушая грядущие барыши, мы разошлись по домам. Бартер оказался не таким уж плохим делом.
А ночью случился снегопад. Невиданный, нежданный, нескончаемый. Снег валил и валил. И не было ему ни конца, ни края.
— Мело-мело по всей земле, по всем пределам, — цитировала любимого поэта мама, глядя в окно.
Довольно скоро дороги превратились в снежное месиво. Выходя из подъезда, я с трудом открыла дверь. В городе наступил форменный коллапс. Два дня мы с Тимурчиком провели в администрации города, добиваясь от чиновников комментариев по поводу происходящего. Я куковала возле кабинета мэра, Тимур отлавливал руководителя жилищно-коммунального управления. Про Коробейникову и два ящика вина мы напрочь забыли. Между тем, события в ларьке наливались драматизмом. Людин хозяин застрял в пригороде. Из-за снегопада не вышла сменщица. Телефона в ларьке не было, а сотовые еще не придумали. Ларек, тем временем, занесло чуть ли не по самую крышу. Дверь не открывалась. Маленькое окошечко Люся держала открытым и разгребала возле него снег, высунув руку. Свет погас. Покупатели к ларьку даже не подходили – вид у него был «нежилой». Люся испытала нечто похожее на то, что чувствуют путешественники, потерпевшие кораблекрушение и выброшенные волной на берег необитаемого острова. Абсолютно одна, в холодном помещении… Люсин остров не был тропическим. Она не замерзла насмерть лишь потому, что ларек занесло снегом, и он стал чем-то вроде жилища эскимосов. Снег отрезал Коробейникову от внешнего мира, он же ее и согревал. В тоске Люся открыла бутылку молдавского, потом еще одну, потому еще, еще…
На третьи сутки хозяин все же добрался до ларька. Раскидав сугроб и открыв дверь, он увидел чудную картину. Абсолютно пьяная Люся сидела на полу, который был плотно усеян винными бутылками и припорошен фантиками от «Сникерса». Коробейникова громко пела: «В той степи-ии-и глухой, за-а-амерзал ямщик!»
Денег за вино Люся нам не вернула. Да и не спрашивали мы с нее эти деньги. Жива осталась, и — слава богу. Но все-таки один вопрос мы задавали.
— Как, как ты могла выпить столько винища? Двадцать же бутылок!!!
— Грустно мне было, так грустно, — отвечала Люся.
Синекура
Когда я родилась, удачу пронесли мимо. Я не преувеличиваю. Есть факты. Все пять лет, пока я работала в «Нашей любимой газете», зимой в кабинетах было холодно, а летом жарко, офисные столы по бартеру сделали зэки. Стоило мне уволиться и, вуаля, появились кондиционеры, пластиковые окна, новая мебель. Конечно, изредка небеса преподносят презенты. Оловянное колечко, сверкнувшее красным камушком в пыли южного лета, купюра, спрятавшаяся за подкладкой пиджака, туфли со скидкой…Но, как правило, самосвал с пряниками проезжает мимо моей улицы. И лишь однажды случилась в моей жизни настоящая СИНЕКУРА.
…В качестве наказания меня назначили дежурным редактором вне очереди. Я сидела и вычитывала унылый опус Байстрюковой о лицензировании алкоголя. Из всего богатства родного языка Оксана пользовалась минимумом. В материале на десять тысяч знаков ей удалось обойтись тремя глаголами: «был», «стал» и «являлся». Доковыляв до последнего абзаца, я поняла, что верстальщик меня убьет – полоса пестрела вязью правки. Я поплелась на верстку как на Голгофу, однако уже в коридоре меня догнал телефонный звонок.
- Собирайся, мы едем в Анталию! – в голосе моей однокурсницы Розалии Каримуллиной плескались три бокала шампанского. А может и больше.
- Зачем?
- Рахимкулова, ты деградируешь в общественно-политическом издании. Мы едем в рекламный тур. Все звезды нашего курса! Ты рада?
Розалия Каримуллина бросила журфак еще на втором курсе и пошла работать в турбизнес. Выпускница английской спецшколы, инициативная и сообразительная, она быстро продвинулась по карьерной лестнице, преодолев пролет, от агента до исполнительного директора, за четыре года. Но старых друзей Розалия не забывала, подкидывала заказы, поила дорогим алкоголем. Проект под кодовым названием «побухать с друзьями в Турции за счет компании» она вынашивала давно. Наконец, возможность представилась. Учредитель поручил Розалии разрабатывать новое туристическое направление – Анталию.
- Все, закончились шоп-туры в Китай и Стамбул! Нет больше теток с клетчатыми сумками. Мы едем на замечательный курорт по системе «все включено». Слыхала про такое? – Розалия умела радоваться успеху.
Про «все включено» я ничего не знала, как, впрочем, и про сказочную Анталию. Где это вообще? Когда я была маленькой, родители возили меня в Крым и Палангу.
- Твой коммерческий пихал мне какую-то Байстрюкову, но я была как скала. Либо едет Рахимкулова, либо я не буду у вас размещаться. Мась, ты что там, в обмороке от счастья?
Будто в подтверждение сказанного в кабинет ворвалась Оксана.
- Интриганка! Я два года на рекламу корячилась, наконец, выдался шанс и тут ты!
Оглушительно хлопнув дверью, Байстрюкова загрохотала в сторону туалета. Видимо рыдать.
Следующим визитером оказался коммерческий директор Иваныч. Он вошел в кабинет боком, будто протискиваясь, сел на дальний стул и захрустел пальцами.
- Да, Рахимкулова, привалила тебе синекура. Я был против твоей кандидатуры. Рекламные тексты не пишешь. На редакцию тебе, в сущности, плевать. Работаешь на себя. Все славы ищешь. Но заказчик, -- тут Иваныч поднял глаза к потолку, словно рекламу в нашей газете размещал сам Всевышний, — настаивал, а для меня слово заказчика священно. Но ты сильно не расслабляйся, работать едешь, а не экзотические коктейли дегустировать.
- Понятно, – больше всего мне хотелось, чтобы Иваныч свалил. Предвкушение путешествия заполняло меня как шарик, казалось, еще чуть-чуть и взлечу.
- В общем, чтоб посетила все экскурсии и набрала материал, отписывать придется два разворота, – посмотрев на меня с сомнением, Иваныч махнул рукой и ушел.
…На следующий день мы собрались в кафе возле редакции, чтобы обсудить поездку. Розалия позвала Булатика, Машу Капитанову, меня и Димку Гельмана. Нашу веселую универовскую компанию. Булатик в ту пору фотокорил на московские информационные агентства, я и Маша работали в газетах, Димка – на радио.
- Много вещей не берите. Это Турция — родина тряпок, — напутствовала Розалия. – Паспорта я вам сделаю, и не спрашивайте как, секрет фирмы. Предупреждаю, спиртное в отеле в неограниченном количестве. Не сходите с ума. Сначала — дело, потом — релакс. По поводу языка не парьтесь, турки уже по-нашему лопочут.
- Как это, в неограниченном? – Булатик оживился и стал напоминать сеттера на охоте.
- Все включено. Ты платишь фиксированную сумму за перелет и проживание в отеле, куда входит питание, – шведский стол — и море спиртного. Сверху уже ничего не берут.
Мы замолчали, оглушенные надвигающимся изобилием.
Перед отъездом ко мне потянулись редакционные ходоки. На столе высилась горка долларов, заказы я записывала в блокнот. «Иваныч – 2 батника «Лакоста», Галя – детский трикотаж, любой, подешевле, Тимурчик – кальян, Регина – бирюзовые и малиновые лосины».
Под вечер в кабинет тихо вошла Оксана.
- Извиниться хочешь?
- Ну, извини…
- Ладно, проехали.
На самом деле я не обижалась на Байстрюкову. Она действительно строчила рекламные материалы как из пулемета и надеялась на эту поездку.
- Чего тебе привезти? Цветочек аленький?
- Нет, мне «парку» кожаную, как у Стеллы из отдела подписки. Они там всего сто баксов стоят, а у нас все пятьсот, – с этими словами Оксана протянула мне скомканную сотку.
Мой курортный отдых грозил превратиться в шоп-тур, но отказать коллегам было трудно. Все хотели модных тряпок по сниженным ценам. Впрочем, у остальных путешественников тоже организовались списки с заказами.
- Смотаемся в Аланию, там самые низкие цены, — успокоила нас Розалия.
…Булатик явился за час до вылета в состоянии, близком к определению «в хлам».
На паспортном контроле он разрыдался.
- Я же родину, родину свою любименькую покидаю. Не нужен мне берег турецкий! Я стих прочту, на прощание. Про туристов.
Как-то утречком весенним,
Несмотря на суету,
Забабашил Саня Сеню
Альпенштоком по хребту!
Мы с Машей пытались уговорить буяна по-хорошему. Димочка отошел в сторону, сделав вид, что он не с нами. Розалия действовала решительно. Подойдя к Булатику вплотную, она тряханула его за грудки и прошипела:
- Сейчас ты останешься здесь, на родине своей любименькой. Понял?
Булатик на удивление быстро понял, что наша предводительница не шутит, и он рискует остаться на берегу реки Белой, тогда как мы улетим на среднеземноморские берега. Сразу он, конечно, не сдался и шепотом прочитал еще одно стихотворенье.
Водка, кадка, сыра горка,
Огурцов корыта треть –
Пьет четвертый день Егорка.
Аж, приятно посмотреть!
…Через четыре часа наш раздолбанный лайнер приземлился в Анталии. О, как я люблю это ни с чем несравнимое ощущение, когда ты прилетаешь в южный город. Этот сладостный, напоенный цветами воздух, горячий, влажный, расслабляющий. Воздух неги и странствий, нежный, томительный, обещающий…
- Господи, жарко как а бане, я, уж, взопрела вся, — Маша, в отличие от меня, была реалисткой.
Таможенный контроль мы прошли за полчаса. И почти час провели в дьюти фри, зачарованно бродя между полками, уставленными косметикой и алкоголем.
- Девочки, берем «Бейлиз». Маша, да оставь ты эту пошлость. Фу, Амаретто…Вообще не айс. – Розалия ловко наполнила корзину загадочными бутылями.
Меня же приморозило возле полки с косметикой. Шанель, Диор, Армани, Ланком…
- Юля, духи купим на обратном пути. Просто отложи нужную сумму и забудь про нее на неделю, – наша туристическая дива знала все тонкости турецкого отдыха.
Когда мы, наконец, добрались до автобуса, он был под завязку наполнен крепко сбитыми тетками средних лет. Женщины смотрели на нас с ненавистью.
- Уже полчаса вас ждем!
- А вы что, на работу опаздывайте? – Розалия умела быть хамкой.
Тетки обильно потели и пили воду из пластиковых бутылочек. Некоторые достали веера и стали обмахиваться.
- Как в конюшне, — застонал похмельный Булатик. Запахи и звуки его травмировали.
- Родиной же пахнет, твоей любименькой. Смотрю, у тебя вообще ностальгии нет, – всегда любила поиздеваться над ближним в состоянии абстиненции.
Путь в отель занял полтора часа. В дороге мы открыли тошнотворный ликер и пустили по кругу. Жизнь заиграла новыми красками.
Российскому туристу, неподготовленному к роскоши, а таковыми мы и являлись, нельзя начинать с пяти звезд. Нужно как-то постепенно приобщаться к благам цивилизации. Ну, например, селиться в бюджетную «трешку». Мы же попали в пятизвездочный «Султанат», с каскадом хрустальных люстр в лобби.
- Здесь хоть что-то есть не мраморное? – даже Димочка, побывавший в Болгарии, был удивлен.
- А вы что думали, я друзей в клоповник поселю? – Розалия обвела нас торжествующим взором и картинно закурила. – Курите, здесь можно, вытяжки везде.
Невозмутимый турок в белом фраке принес поднос с коктейлями. Булатик вынул соломинку и залпом выпил бокал.
- Роза, мы его теряем, — мне хорошо были известны алкогольные способности Булатика.
- Оставьте парня в покое, у него акклиматизация, — Димочка тоже не отставал, с шумом втягивая в себя коктейль.
Оказавшись в номере, я с разбегу упала на огромную кровать.
- Матрасы двойные, белье крахмальное, халат в шкафу, — Розалия всегда получала то, что хотела.
Наш первый вечер в Турции был сумбурным. Мы пили, пели, купались при луне. Море было таким нежным и теплым, что хотелось плакать от счастья. Нагретый песок хранил тепло. Пахло арбузом, медом и пряностями. На секунду мне показалось, что все это мне снится, сейчас я проснусь и снова окажусь в стылом, сером городе, где синюю птицу удачи заклевали грязные голуби. Я изо всех сил ущипнула себя за руку. Море по-прежнему билось о берег, нашептывая свои тайны, лунная дорожка струилась расплавленным серебром. Мы сидели на берегу и пили из разных бутылок. Бейлиз, виски, кюрасао, шампанское…
…Утром меня разбудил стук в дверь.
- Юля, вставай скорее на завтрак, а потом мы едем в Эфес.
- Роза, какой еще Эфес? Голова же раскалывается, давай поспим часок.
Но наша директриса была неумолима.
- Мы здесь работаем. У нас насыщенная программа. Неужели вам неинтересно посмотреть древний античный город? А потом мы поедем в Памукалле. Это седьмое чудо света, как сады Семирамиды, как пирамида Хеопса, — Розалия почему-то совсем не болела с похмелья, хотя пила со всеми наравне. Везет же некоторым.
В Эфес мы приехали в полдень. Солнце стояло в зените. На Булатика было жалко смотреть. Маша тоже выглядела не лучшим образом. Мы с Димочкой держались из последних сил.
- Здесь тень, вообще, какая-то есть? – пухлое лицо Маши покрылось мелкими каплями пота.
Никакой тени в античных развалинах не было. Разве что некоторые обломки былой цивилизации отбрасывали узкие темные полосы. Маша и Булатик забились под один из камней и наотрез отказались осматривать древний город. Мы с Димочкой оказались покрепче и дошли до огромного античного театра.
- Ребята, здесь, наверное, Еврипида какого-нибудь играли, хотите посмотреть? – позвали мы утомленных солнцем товарищей.
- Нет! – хором отозвались истекающие потом жители Зауралья.
- Ладно, не падайте духом. Сейчас поедем в Памуккале, там охладитесь, – пообещала Розалия.
Мы приободрились, решив, что неведомое Памуккале — дивный тенистый оазис возле прохладного водоема. Но нет. Седьмое чудо света оказалось каскадом белых известняковых чаш, наполненных белесой водой, сияющих, словно снежные вершины под раскаленным солнцем. Слава богу, вода в травертинах была холодной. Но солнце пекло адски. Булатик лег в верхнюю чашу и сказал, что ему прекрасно видно «все это ****ское Памуккале», и он подождет нас на входе. Когда мы вернулись, он спал. Лицо нашего друга напоминало сырое мясо.
- Спекся, парниша, — констатировал Димочка.
В отель мы вернулись поздно вечером. И рухнули. Не хотелось, ни оставшихся напитков из дьюти фри, ни изобильных запасов отеля. Булатик тихо постанывал. Мы намазали ему лицо оливковым маслом.
- Завтра едем в Сиде. Античный город, храм Аполлона, — даже Розалия устала и говорила пунктиром.
- Что же варвары не разрушили эту античность как следует, — на первом курсе Маша три раза пересдавала «античку» и с тех пор не питала симпатий к эллинам.
Сиде, в отличие от Эфеса, греки построили на самом берегу. Морской бриз помог нам одолеть развалины. Даже Булатик ожил, защелкал фотоаппаратом. И сам городок оказался очаровательным. Двухэтажные домики, кафе под парусиновыми тентами, тощие кошки…Живописный турок, напоминающий баобаб, сварил крепчайший кофе на золе. В микроскопической чашечке поместилось три глотка. Три глотка концентрированной энергии.
- Вот бы в редакции такой кофе варили, я бы писал как старик Хэм, — размечтался Димочка.
- Старик Хэм ром пил, — заметила осведомленная Маша.
- Ну, от рома бы я тоже не отказался.
Прислонившись к обломку дорической колонны, я гладила ее шершавую поверхность. Мягко, но властно, меня уносило вглубь колодца времени. Пыльные сандалии, белый край тоги, звуки базарной площади, витийствующий философ на ступенях храма…Земля, где на каждом квадратном метре сталкивались цивилизации, распахнула объятья и приняла меня, уставшую, нервную, слабую, чтобы успокоить и отогреть, хотя бы на время.
Через неделю мы втянулись в экскурсионный ритм. Легко вставали, поспав часа четыре. Даже Булатик и Маша привыкли к жаре, а по мне, так не было ничего лучше этого абсолютного, всепроникающего солнца.
-- Рахимкулова была в прошлой жизни ящерицей. Смотрите, она даже на солнце не щурится, — подкалывали друзья.
Уже перед отъездом мы вспомнили о покупках. И поехали к черту на рога, в Аланию.
Предприимчивая Розалия нашла осведомленных спутниц – двух толстомясых теток, выкрашенных в отчаянно рыжий цвет. Одна назвалась Галой, другая – Зоей.
- Вот, впервые поехали как люди, отдохнуть, — делилась разговорчивая Гала. – В Турцию-то мы уже лет пять мотаемся. В Стамбул, да в Анкару. Все на себе поначалу перли, как верблюдЫ. У меня почка чуть не оторвалась от тяжестей. А у Зойки хребтина вся в грыжах. Зато сыночка я подняла. Сами возили, сами на рынке торговали. И в мороз, и в дождь. А сейчас магазин у нас. БУтик. Так-то. А вас, цыплят, турки надУрят. Вы нас держитесь.
Гала и Зоя свое дело знали и торговались с отчаянной дерзостью. Покупка «парки» для Байстрюковой вылилась в настоящий спектакль. Сначала мы долго шли по узкой улочке, сплошь забитой «кожаными» магазинами. Но, Гала с Зоей их, будто, не замечали. Наконец, внимание торговок привлекла забубенная лавчонка.
- Заходи, народ, — скомандовала Гала.
Мы зашли в темное помещение с низким потолком, густо пахнущее кожей.
- Ну, родной, показывай, чем богат, -- Гала обратилась к вертлявому хозяину неожиданно низким, бархатистым голосом.
- Смотри, королева, самый шик, самый сезон, самый лучший кож, — засуетился турецкоподданный.
Зоя и Гала начали мять кожу курток, нюхать ее, подпарывать подкладку. Турок подносил к коже зажигалку. После бесконечных примерок мы выбрали подходящую. И тут началась торговля. Турок хватался за голову и взывал к Аллаху, мы несколько раз разворачивались и шли к выходу. Он кидался за нами и тряс калькулятором с новой ценой. Несколько раз мы пили красный чай из узких, неудобных стаканов. А потом Гала запела. Да, да она запела раздольную казачью песню. Турок смотрел на нее, и лицо его становилось все беззащитней. Гала была прекрасна. Исчезла куда-то нелепая бабища в куцых «капри» и «тунИке». Перед нами сидела красивая, сильная женщина. Голова ее чуть запрокинулась, глаза, из-под опущенных век, сверкали зеленым, лукавым огнем. Она сидела посреди темной лавки, опершись на ворох кожаных курток, и пела о своей судьбе, искренне, не таясь. Внезапно оборвав песню, Гала улыбнулась, обнажив золотые коронки, и весело спросила у хозяина лавки: «Ну, что, родной, за песню денег не берем, но цену ты загнул нереальную, скидывай, давай!»
Куртку купили в два раза дешевле, чем предполагали.
…В ночь перед отъездом мы пошли на море. Говорить не хотелось. Раскинувшись звездой, я качалась на волнах и смотрела в чернильное, усыпанное звездами небо. Наше путешествие закончилось. Впереди ждала работа и два разворота рекламного текста. Но об этом я старалась не думать.
- Я спросил сегодня у менялы, что дает за полтумана по рублю. Как сказать мне для прекрасной Лалы по-персидски нежное люблю, — Булатик читал Есенина, протягивая руки к кому-то невидимому. Даже Розалия притихла и, обняв себя за плечи, смотрела вдаль. Маша встала рядом с Булатом и подхватила: «И ответил мне меняла кратко, о любви в словах не говорят, о любви вздыхают лишь украдкой, да глаза, как яхонты горят». К ним подошел Дима: «Поцелуй названья не имеет, поцелуй не надпись на гробах, красной розой поцелуи веют, лепестками тая на губах». Я продолжала качаться на волнах, улыбаясь и шепча: «От любви не требуют поруки, с нею знают радость и беду, ты моя сказать лишь могут руки, что срывали черную чадру».
ЗЫ Стихи, которые Булатик читает в аэропорте, написал уфимский поэт Савелий Федоров
Галл
В 90-е каждый занимался тем, что ему нравилось. Одни строили финансово-промышленные империи, другие торговали сникерсами, третьи читали «Розу мира». Не трудно догадаться, что я и мои друзья относились к «третьим». Наша жизнь была полна мистических событий. Во всем ощущалась предопределенность и тайные знаки. Душа, юная и мятущаяся, трудилась, не зная покоя. А тело, например, толкалось на дискотеке или возле пивного ларька. Амплитуда жизненного пространства колебалась между небом и гееной огненной. Земля как место проживания не рассматривалась. Юношеский максимализм обострил звериное и ангельское начала до колюще-режущих. Эти превращения, сродни лунному ритуалу оборотня, придавали жизни графическую ясность осознанного беспредела. Молодой волк, с каплями солоноватой крови на морде, прыгал и кусал ангела за пятки. Обоим было весело. Это в сорок лет биполярный мир схлопывается до размеров табуретки. И вот ты сидишь, ешь окрошку, думаешь о том, будет премия или нет. Даже, если спустится к тебе огненный ангел, заглянет в душу, что ты ему предложишь: окрошку, драников пожарить?
…Целый месяц Галл ходил с тяжелым рюкзаком за плечами. Вырабатывал чувство крыльев. По Кастанеде. Как завещал Дон Хуан. Потом увлечение Кастанедой сменилось чем-то другим…Мы познакомились в период Кастанеды. Я увидела Галла издалека. Он стоял возле единственного в городе кафе, где варили натуральный кофе, и курил. Невысокий, в куртке, сшитой из индейского пледа, края его расклешенных оранжевых брючин украшали медные бубенчики. Это был мой человек! Долю секунды я изобретала, как познакомиться, но ничего не придумав, просто подошла и сказала: «Привет!»
— Привет, амиго! – воскликнул Галл, как будто мы были знакомы сотню лет. – Я с самого утра знал, что ты появишься, и вот ты здесь!
Мы подружились с той стремительностью, которая бывает при встрече родственных душ. Мне было 17, и я училась на первом курсе. Галлу стукнуло 27, он работал переводчиком в какой-то технической конторе. В два часа дня, когда заканчивались лекции, я шла в кафе, где меня поджидал Галл. С работы он мог уйти в любое время, что и делал постоянно. Мы пили кофе и говорили…
— Вчера я весь вечер рисовал картину, — начинал мой творческий друг. – Она называется «Блюз для коровы, Джулии и маленького автобуса, везущего десять растрепанных латиноамериканок».
Или:
— Ах, мон ами, когда-нибудь я напишу сказку. Прекрасную винтажную сказку. Хоббиты померкнут. Но это будет потом. Сейчас я хочу смотреть, слушать и говорить.
Я тоже хотела смотреть, слушать и говорить. И еще читать стихи. Например, Аполлинера.
Комната моя подобна клетке
Сигарету я зажег от солнца
Я хочу курить
Я не хочу работать.
Это уж точно. Работать мы в ту пору не хотели. И вели прекрасную, наполненную снами и предчувствиями жизнь. Буквально год спустя удобный мир студентки, мамочкиной дочки, рухнет. Рынок, инфляция, призрак голода…Все это станет реальностью и начнется совсем другая история. Но 1990-й был годом свободы при сохранившихся гарантиях и зарплатах. Последний год советского сытого инфантилизма.
…Галл стал моим наперсником, поверенным девичьих секретов и жгучих любовных переживаний. Роли распределились следующим образом. Я была депрессивной девушкой, на грани нервного срыва, которую нужно спасать от нее самой. Невыносимо талантливая, невероятно мистическая и обреченная на непонятость. На самом деле, никаких депрессий не было и в помине. Но игра есть игра, нужно следовать правилам. Галл выступал в амплуа доброго, умудренного опытом дядюшки, на плече которого так сладко плакать о неверном возлюбленном или еще о какой-нибудь ерунде. Он был в меня немного влюблен. Но наша дружба ценилась больше гипотетических «нежных отношений».
…Конечно же, мы проводили время не только за чашкой кофе. Например, прочитав «Игру в классики», мы решили повторить игру главных героев в «сад разбегающихся тропок». Встретившись под вечер в старом дворике, очень питерском, сумрачном и таинственном, мы разошлись в разные стороны, совершенно не планируя маршрут. Идти нужно было «куда глаза глядят», ни о чем не думая, просто наслаждаясь броуновским петлянием по улицам и переулкам. Планировалось, что город сведет нас в общей точке притяжения. Действительно, прошатавшись два часа в радиусе трех-четырех кварталов, «мистики» столкнулись возле пирожковой, воняющей прогорклым маслом.
— Я знал, что мы обязательно найдемся, амиго! – ликовал Галл.
Самым же восхитительным приключением были вылазки на Демские болота. Топи сопредельничали с жилым массивом. На болота выходили и окна некого засекреченного НИИ, где, по версии Галла, полным ходом шли опыты не только над животными, но и над людьми. Болота таили множество открытий – ржавый автобус, арматуру, напоминающую остов динозавра, оазисы ягодных полян, заброшенные строения неизвестного назначения… Главной достопримечательностью была деревянная сцена и ярмарочный столб – на такие подвешивают сапоги или гармошку. Как будто кому-то в голову пришло устроить в сердце болот сабантуй, или другой деревенский праздник. А потом что-то пошло не так. Праздник не состоялся, но сцена и столб остались. На болотах всегда было очень тихо. Но осенью тишина как будто звенела.
Впервые мы отправились на болота теплым сентябрьским днем. С собой взяли самое необходимое: свечку, флейту и книжку «Даосские притчи». Пройдя пару километров, сделали привал возле стога сена. Сидели, болтали, а большей частью молчали. Галл достал флейту. Не то, чтобы он умел на ней играть…. Заунывные звуки, которые удалось ему извлечь из несчастного инструмента, плыли над топью, почти зримые и осязаемые.
Еще через час мы добрались до сцены. На деревянном помосте сидел маленький зверек.
— Смотри, суслик, — прошептал Галл.
— Что-то он крупноват для суслика. Сурикат, наверное.
— Да нет, это типичный сусл, просто он из института. Это мутант. Видишь, он нас совсем не боится. привык к людям. – гнул свою линию Галл.
Гигантский суслик стоял, не шелохнувшись, и смотрел внимательными карими бусинками.
— Здесь и не такие звери встречаются, – Галл оседлал любимую тему. – Паша Вайт недавно нашел на болотах кота с клешнями. Животное назвали Синрике. Слышала бы ты как он клацает клешнями по полу. Впрочем, сама все увидишь, на обратной дороге зайдем в гости.
Практически на выходе из болот я провалилась. Она нога почти полностью ушла в трясину. Галл бросился меня вытаскивать и провалился по пояс. Мы легли плашмя и, схватившись за ветку кустарника, выбрались. Страшно не было. Но все-таки я почувствовала чавкающие челюсти болот.
— Ну, вы и изгвоздались, — присвистнул Паша, увидев нас на пороге.
На кухне у Вайтов варился борщ. Конечно вегетарианский. В этом доме не то, что не ели мясо, тараканов не убивали, а было их изрядно. А вот спиртное вегетарианцами почиталось. Галл распечатал водку и разлил по рюмкам. Вайт, склонив голову, пробормотал что-то невнятное.
— Это специальное заклятие, чтобы с похмелья не болеть, — объяснил мой спутник.
Потом ходили за второй, и за третьей…
… На следующий день неожиданно позвонил Вайт.
— Слушай, составил я твой гороскоп, только ты не переживай, — Паша в принципе говорил плохо артикулируя, а тут я и вовсе различила одно слово – гороскоп.
— Какой еще гороскоп? Зачем?
— Ну, ты даешь! – восхитился доморощенный экстрасенс. – Сама же просила вчера. Вот я и составил.
Убейте меня, но я ничего не помнила о своей просьбе.
— Ну и что там?
— Ты, наверное, умрешь лет в 26. Но это еще не точно. Если не в 26, то в 39. Окончательно ты умрешь в 45.
— Ты обкурился? Что ты мелешь? – ответа дожидаться я не стала и шваркнула трубкой.
Вайт позвонил снова.
— Можешь меня ненавидеть, но это правда. В 26, 39 и 45 лет у тебя кризис, вплоть до смертельного исхода. Но, возможно, это просто болезнь или какое-то потрясение. Тебя ждет сильнейший перелом. Может, и к лучшему. Ты не расстраивайся, – слова Вайта звучали неубедительно.
И тут я закрыла глаза и отчетливо увидела загаженный тамбур поезда и себя, скорченную в углу. Черное небо, мелькающее за окнами несущегося поезда, холодный глаз луны, заглядывающий внутрь грохочущего состава. И боль. Жуткая, словно тысячи червей едят тебя изнутри. А один из них, гигантский, ненасытный, выжирает грудину, и холод заливает тело, заставляя дрожать. Все сбудется!
Впрочем, история с гороскопом скоро забылась, потому что Галл женился. Неожиданно. Без оповещения.
— Амиго, я тут женился и хочу познакомить тебя с моей женой, — из-за спины Галла выглянула испуганная девушка.
Ее звали Альфия, и она училась на третьем курсе художественного института. Мы все были немного сдвинутые на голову, но Альфия давала фору многим. Она жила в параллельном мире, не имеющем никакого отношения к реальности. Познакомившись с Галлом и его друзьями, Альфия со всей страстью творческой души погрузилась в мир мистики и всевозможной чертовщины. Головка ее уплыла в такие заоблачные дали, куда никто из нас и не заглядывал. Это мне, обладательнице крепких рахимкуловских мозгов, можно было читать полное собрание сочинений Блаватской без угрозы для психики. Ясные извилины позволяют и Кастанеду цитировать, и мероприятия осмечивать. Недаром среди предков моих было поровну суфиев и купцов. А вот Альфия родилась существом трепетным, и довольно скоро ее затянуло в воронку безумия. Спустя каких-то пять лет улыбчивая девушка превратилась в исхудавшую, нечесанную тетку, стряхивающую пепел на юбку, с полубезумной улыбкой бормочущую мантры собственного сочинения. Но тогда, на заре нашего знакомства, она была, лишь слегка сумасшедшей, что скорее добавляло привлекательности, нежели отталкивало. Мы подружились. Я приходила к ней в мастерскую – маленькую каморку, принадлежащую отцу ее подруги, тоже художнику. Альфия занималась графикой. От нечего делать и я ковыряла ножичком куски линолеума и даже умудрилась изобразить волчонка, воющего на луну. Поскольку, вслед за Галлом, каждый мой писк Альфия воспринимала как проявление гениальности, волчонка откатали в трех цветах и водрузили на видном месте. К сожалению я помню далеко не все работы Али, но ее дипломный триптих я пронесла в памяти через всю последующую жизнь. Переплетенные, изломанные тела людей образовывали ворота, корабль и крест. Альфия работала над триптихом несколько месяцев. Четыре раза полностью переделывала. Позднее, когда я устроилась работать в коммерческий банк и стала формировать коллекцию музея современных искусств, сразу предложила Альфие продать триптих. Но она отказалась, хотя с деньгами у Галлов было хуже некуда.
— Это чернушная вещь. Ее нельзя показывать. Я выплеснула через нее зло и очистилась. Это картина-ассенизатор, — объяснила свой отказ Аля. — Я приобрела у нее для коллекции милейшую гравюру – «Посвящение Тому Сойеру». Тогда еще Аля могла делать веселые и легкие вещи.
…Безумие во всем его пышно-сложном цветении проявилось у Али внезапно. Или может мы не замечали тревожных звоночков? Ну, странная и странная. Все мы не от мира сего…Но, в том-то и дело, что наше сумасшествие было позерским, а у Альфии — настоящим.
— Альфия ушла, — Галл позвонил мне среди ночи.
Схватив попутку, я примчалась в спальный район, где Галлы жили вместе с матерью Али.
Выяснилось, что Аля целую неделю лежала в постели. Не ела, не разговаривала. На вопрос, что случилось, написала на клочке бумаге: «Я думаю». Встав, наконец, она полностью разделась, накинула одеяло и ушла. Галл и теща пытались остановить безумную, но она с внезапной силой стала сопротивляться и, вырвавшись, убежала. Галл ринулся следом, но голой беглянки и след простыл. Не придумав ничего лучшего, Галл позвонил мне.
— Ты самый здравый и самый предприимчивый человек из всех, кого я знаю, – объяснил Галл. – Не беспокойся, охранные мантры я прочитал, с ней ничего не случится, но надо ее найти.
И мы пошли искать Альфию. И почти сразу на нее наткнулись. Она стояла посреди проезжей дороги, сбросив одеяло и воздев руки. К счастью ни машин, ни прохожих в четыре утра не было.
Галл набросил на плечи жены одеяло и попытался ее обнять. Но Аля грубо его оттолкнула и уселась прямо на асфальт. На дворе стоял конец марта.
— Аля, если ты сейчас не встанешь и не пойдешь домой, я убью твоего котенка, — не знаю, зачем я это сказала, но, как ни странно, Альфия отреагировала и повернулась в мою сторону.
— Да, пойду и убью. Утоплю. Или голову оторву. Или об стену его, с размаха…Если прямо сейчас пойдешь домой, то спасешь. Еще успеешь.
Аля закуталась в одеяло и побрела к дому. На следующий день она проснулась, как ни в чем не бывало, и даже не вспомнила о ночных прогулках голышом. На какое-то время все успокоилось. О том случае мы старались не говорить. Никаким врачам, конечно же, Алю не показывали. А зря. Безумие вернулось. Вначале приступы были кратковременными и перемежались длительными периодами просветления. Но с каждым днем кольцо безумия все плотнее обступало Алю, и ей уже было не выбраться из тяжкого, сгущающегося мрака.
…Но в августе 1991 года Аля чувствовала себя хорошо. И мы пошли пить луну на крышу дома. В бокалах с дешевым портвейном отражалась огромная, половозрелая лунища. И мы ее пили.
— Ты знаешь, амиго, здесь ничего не меняется уже много-много лет, — вдруг сказал Галл.
— Где именно? В нашем городе?
— Везде. Какая разница, в каком мы городе. Пройдут десятки лет, и ты поймешь, что стоишь на том же месте, что время никуда не двигалось.
— Через десятки лет у меня будет полно морщин и толстая жопа, — попыталась я пошутить.
— Ты будешь такой же, поверь!
…Недавно я узнала, что Альфия умерла. Последние десять лет она провела в психиатрических больницах. Галл, кажется, еще жив. Каким-то образом он оказался без квартиры, которую оставили ему родители. Говорят, много пьет. А еще он написал прекрасную винтажную сказку и хоббиты померкли. А у меня все хорошо. Вот только мне совершенно, ну совершенно не с кем пить луну…
Голосуй или проиграешь
— Тебе что, в этой газете, медом намазано? – бывший парламентский обозреватель, а ныне политтехнолог, Стас Бякин вот уже час искушал меня под сенью парусинового тента. Было начало мая, в городе только-только открывались первые летние кафе.
— Намазано, не намазано, а в «Расследованиях» стабильное финансирование.
- Стабильные три копейки, я тебя умоляю. Понимаю, в редакции есть свое очарование. Но это морок, пшик…Ты все равно оказываешься у разбитого корыта. Я десять лет протрубил в Вечорке и даже на хорошую машину не заработал. Стоит ли держаться за дрянную криминальную газетенку?
В словах Стаса был определенный резон. Журналисты, в большинстве своем, — нищее племя. А в 90-е деньги заканчивались раньше, чем появлялись…Мы жили в долг, занимая и перезанимая друг у друга.
— Политтехнолог, спичрайтер – вот профессии будущего. Журналисты лишь считывают смыслы, которые мы транслируем, – во взоре Стасяна появился нездоровый огонек.
- Ты всего три недели как из Вечорки уволился. Сколько ты там натранслировал?
- Рахимкулова, ты тяжелый человек. Даже Тимурчик с тобой не может общаться.
- Это он тебе сказал?
- Какая разница.
Мне стало тоскливо. Все-таки мои коллеги – неприятные люди. Сначала клянутся в дружбе, а потом сплетничают за спиной. Может и правда податься в райтеры?
Тем более, что Стас предлагал поработать не на выборах в Задрищенске, а на кампании президента.
- Главный лозунг: «Голосуй или проиграешь!». Мы делаем ставку на молодежь. Опросы ВЦИОМ показали: если привлечь молодежь, то около 70 процентов голосов получит Ельцин. Наша с тобой задача привести молодежь города на участки, – увлекшись, Стас привстал с пластикового стула и разглагольствовал, находясь в странной позе.
- Стас, ты, главное, не волнуйся. Привлечь молодежь… Я тебя понимаю.
- Мы обязательно победим, -- не успокаивался новоиспеченный политтехнолог. – Ты знаешь, что за образец взята предвыборная кампания Клинтона «Выбирай или проиграешь»? Там выборы, в основном, на МТV проходили. Звезды призывали голосовать. И у нас так будет.
- Ага, Майкл Джексон нам поможет…
И, все-таки, я согласилась работать на кампании. Из газеты увольняться не пришлось. Вздохнув, главный редактор подписал мне отпуск за свой счет на два месяца.
- Не понравится тебе там, Юль. Ты же у нас творческий человек, легкое перо… — главный редактор «Расследований» был добрым, слишком добрым человеком.
Работа в штабе не стала для меня откровением. Я сидела в четырех стенах и, сутки напролет, писала тексты. Правда, ходить никуда не приходилось – аналитические справки, социологические замеры, техзадания летели ко мне со скоростью света.
Погрузившись в штабную суету, я как-то пропустила судьбносное событие в жизни моего друга – Тимура Галеева. С Тимурчиком мы познакомились во время первой редакционной практики. То есть, это я проходила практику, а Тимурчик, выпускник журфака МГУ, работал полноценным штатным корреспондентом. Мастодонты не хотели обременять себя желторотой первокурсницей и меня прикрепили к чуть менее желторотому Галееву. Сообразительный Тимурей тут же свалил на меня самую нудную, на его взгляд, работу – обзор читательской почты. В ту пору письма в газету приходили мешками. Через неделю, устав вчитываться в убористо исписанные тетрадные листы, я восстала. Злобный наставник решил пойти другим путем и дал сложное задание – написать материал о расцветшем полукриминальном бизнесе, так называемых беспроигрышных лотереях. В простонародье — лохоторнах. Тимурчик надеялся, что с такой темой мне не справиться и он, наконец, избавится от общественной нагрузки. Ему и в голову не приходило, что у интеллигентной девочки могут быть вполне себе криминальные знакомые. Мой однокурсник Артур Гумеров запустил первую в городе лотерею на вокзале. Словно узник, вырвавшийся из казематов, я оставила надоевшую редакционную почту и поспешила на вокзал.
- Игра – это основной инстинкт. Лудо сапиенс, слыхала? – философствовал Гарипов. – Людям нужно щекотать себе нервы. Нужен драйв, который дает игра. Это как наркотик, как секс…Игра на деньги – такая же древняя человеческая забава как любовь за деньги. И не менее прибыльная. А вообще я мечтаю открыть казино. Лохотроны – только начало, нужно накопить первоначальный капитал.
Через два года Артур Гумеров открыл первое казино в городе. А еще через два года его застрелили в подъезде нового дома, где он купил квартиру для своей молодой жены и очаровательных двойняшек. Начался передел игрового бизнеса.
…Два дня я отиралась рядом с командой лохотронщиков. Ребята с готовностью делились секретами мастерства. Вечером добыча делилась на всех. Усталые, но довольные, лудо сапиенс шли в привокзальный ресторан.
Когда Галеев прочитал мой материал, у него чуть глаза на лоб не полезли.
- Как тебе это удалось? Такие подробности, такие детали! Ты просто монстр! – наставник, кажется, немного завидовал.
На планерке материал назвали «гвоздевым». Тимурчик предложил отпраздновать успех в близлежащей забегаловке. В общем, мы подружились…
У нас было много общего. В детстве мы любили одни и те же книги. В юности слушали «Аквариум» и «Алису», зачитывались журналами «Огонек», «Юность», «Новый мир»… Правда, мечты о славе у нас были разные. Я грезила о романе века или, на худой конец, – сценарии, по которому снимут культовый фильм. Тимурчика тревожили лавры военных корреспондентов. Он хотел попасть на войну и написать серию репортажей, которые войдут в учебники журналистики. В Афганистан Тимур не успел. Его идеей-фикс стала Чечня. Неизвестно как это удалось, но Тимура взяли с собой омоновцы, поехавшие в Чечню в очередную командировку. Замотавшись в битве за демократию, я узнала о том, что мой друг уехал на Кавказ, от Маши Капитановой.
- Все случилось скоропалительно. Позвонили и говорят: собирайся, завтра выезжаем, — Маша пыталась загладить хамство Тимурчика, не соизволившего попрощаться даже по телефону.
- Все равно мог бы позвонить, – меня разъедала жгучая обида.
- Юль, человек на войну поехал. Мало ли что он испытывал в тот момент…
- Да какая там война, в штабе, небось, все три недели будет сидеть.
- Это ты в штабе сидишь, а там везде война. – Маша неодобрительно покачала головой.
…Тем временем, на выборном фронте начались лихие денечки. К нам валом повалили звезды кино и эстрады, агитировавшие за действующего президента. Пресс—конференции, концерты на стадионах…Штабисты бегали как угорелые. До определенного момента, вся эта организационная суета меня не касалась. Но, видимо, человеческие ресурсы истощились. Началось все, как водится, в понедельник, когда я сатанела над очередным перлом о демократических ценностях.
- Юля, бросай работу, поехали встречать Рок-звезду! — заорал вломившийся Стас.
-- А я-то причем?
- Тебя включили в сопровождение.
Час от часу не легче. Ну, включили, так включили. Мы рванули в аэропорт.
Рок-звезда выглядел плохо. Бледный, с каплями пота на лбу. Несмотря на жару, он не снимал кожаную косуху.
- Стас, да его кумарит, я в рейдах с ментами на таких насмотрелась, — зашептала я в ухо политтехнологу.
В отличие от Рок-звезды, продюсер Фома был свеж и воодушевлен.
- Сейчас в гостиницу, пообедаем, отдохнем, а завтра у нас пресс-конференция, так ведь Стас? – продюсер казался подозрительно радостным.
Рок-звезда молча курил и смотрел на нас с нескрываемым отвращением. Зайдя в номер, он сразу лег на диван и отвернулся к стене. Мы вышли в холл, где нас догнал продюсер.
- Значит так, ребята, чтобы прессуха состоялась, надо срочно найти дозаправку, — наконец Фома заговорил нормальным голосом.
- В смысле? – хором спросили мы.
-- ***сле. Не будет иначе никакой конференции. Кокаин у вас тут есть?
- Сейчас, в Боливию только позвоним, и сразу же привезут. Чартерным рейсом. Мы всегда так делаем, — у меня начиналось тихое бешенство.
- А ведь товарищ не шутит, — кажется, до Стаса стал доходить масштаб трагедии. – Юль, ты же с ментами год околачивалась, что там у нас с наркотиками?
- А трава его устроит?
Дело в том, что у меня был сосед-растаман. Раскуриваясь, он каждый раз отсыпал щепоть в берестяную коробочку – задобрить Духа Травы. Сакральный микс использовался только в самых экстремальных случаях, иначе Дух Травы мог обидеться. Вчера я заходила к соседу за очередным томом Кастанеды и видела, что коробочка полна. Ситуация наша была вполне экстремальной, и Дух Травы с успехом мог послужить делу демократии.
— Нет, ганджубас ему, что мертвому припарки.
— Юль, может у ментов опиаты есть, ну, типа, вещьдоки? – продолжал креативить Стас.
- Да вы что, газет не читаете, он только что с «медленного» слез, — возмутился продюсер нашей неосведомленности в психоделических проблемах своего подопечного.
- Что ему нужно-то?!? — меня уже колотило от бешенства.
- Стимуляторы. Если не кокос, то хотя бы винт.
- ****ь, какой еще винт?!? – Стаса тоже, похоже, проняло.
- Кустарный наркотик, делается из эфедриносодержащих лекарств, — как-никак я год проработала в криминальный газете и наркоманский сленг освоила.
- Значит так, звони знакомым ментам из ОБНОНа и проси помочь. Сули любые деньги, — политтехнолог успокоился и стал нарезать задачи.
- Знаешь, я вообще как-то иначе представляла работу штабного райтера, – больше всего мне хотелось развернуться и уйти. Навсегда.
- А ты раздвинь горизонты. На выборах и не такое случается, — порекомендовал Стасян.
И я пошла звонить Белому Рыцарю. Только не смейтесь, но майор милиции Гоша Петровский был, словно иллюстрацией к сказке «Алиса в Зазеркалье». Такой же нелепый, нескладный, беззащитный. но в тоже время смелый и…Впрочем, я отвлекаюсь.
- Гош, помощь нужна.
- Опять журналюгу с «кораблем» прихватили?
- Хуже. Демократия в опасности.
Через пятнадцать минут мы встретились в сквере напротив ГУВД. Петровский шел ко мне легким шагом, будто прискакивая, дешевые джинсы на нем болталась, белая футболка нуждалась в стирке.
Выслушав мою просьбу, майор присвистнул.
- Ну, ты и задачки задаешь, мать.
- Невыполнимо?
- Невыполнимо воскрешение из мертвых. И то, вон, вудуисты преуспели. Тебе повезло. У меня в сейфе есть две изъятые банки «солюта». И варщик дельный тоже имеется. Отличный человечек, многим мне обязан. Пошли.
Варщиком оказался легендарный человек. Алик Уфимский. Системный чувак, олдовый хиппи, на иглу подсел на зоне. Попал же он туда по политической статье. В годы железного занавеса Алик увлекался вражескими голосами. Более того, увлечением щедро делился с жильцами многоэтажного дома, выставляя на балкон колонки, транслирующие очередную передачу Севы Новгородцева. Надо ли говорить, что граждане недолго наслаждались гитарными запилами и задушевными рассказами о британском роке?
Алика мы нашли во дворе его дома. Он сидел на корточках и лузгал семечки.
- О, товарищ майор, какими судьбами? – радости от встречи наркоман явно не испытывал.
- Дело есть. Надо сварить. Одну банку я дам тебе – травись. А вторую сделаешь для очень хорошего артиста, можно сказать рок-звезды.
Тут майор назвал творческий псевдоним болезного агитатора.
- Ни фига себе, вот это тема, — Алика словно подменили. – Я же его, знаете, как люблю, да я бы, если б у меня было…Ух!
- Вот и беги, делай, а мы тебя вон в том кафе ждать будем.
В забегаловке Петровский заказал по пиву. Солнышко припекало, нас быстро разморило и майора потянуло на откровенность.
- Жена говорит, бросай свою работу поганую. Квартиры нет, денег нет. Живем с тещей. Мрак. Дежурства дополнительные беру, потому что домой идти не охота, – по лицу его прошла судорога.
- С квартирой вообще глухо? Вашим, вроде, дают?
- Я в очереди уже десять лет. И еще столько буду…
- А почему не уходишь? С твоим опытом в любую коммерческую структуру возьмут, в отдел безопасности.
- За державу обидно.
Мы помолчали. Алика все не было.
- А ты зачем лезешь в эту парашу? – неожиданно спросил майор. – Ты же хороший человек, могла бы осчастливить кого-нибудь…
- Петровский, я общаюсь с творческими людьми. Журналисты, поэты, художники. Их по определению невозможно осчастливить. Лучший друг, вон, уехал в Чечню с омоновцами и даже не попрощался.
- Тимурка? Слышал за него. Да ты не переживай, я там два раза был. И ничего, живой вернулся. А сейчас на Кавказе поспокойнее.
Наконец, появился долгожданный варщик. Глаза его стали совсем черными, желваки ходили ходуном.
- Ну, тебя и таращит, — восхитился майор.
- Раствор – слеза девственницы. А же понимаю, для кого делаю. Он-то сможет оценить! Вы ему скажите, что это Алик Уфимский варил. Со всем уважением, – Алик хлебнул пива и слегка расслабился.
- Между прочим, у этого ушлепка высшее образование, химфак закончил, — с гордостью за подопечного поведал Петровский.
- Ага, я еще на первом курсе мечтал такой наркотик изобрести, чтобы одни раз вмазался и прет всю жизнь. – Алика пробило на разговор.
- Жуть, лучше бы от рака лекарство придумали, – психоделическая тема начинала меня напрягать.
- Может этот наркотик, заодно, и от рака вылечил бы? Вся онкология от нервов, а вмазанный пипл никогда бы не напрягался. Ты смотри на вещи шире, — порекомендовал торчок.
Что же это за день такой! Сначала политтехнолог, а теперь еще и конченный нарколыга предлагают раздвинуть границы сознанья.
Петровский проводил меня до гостиницы.
- Ну, я пошел, береги себя.
Я смотрела ему вслед, как Алиса смотрела вслед Белому Рыцарю. Фу, черт, снова ерунда какая-то. Конечно же, майор милиции не был Белым Рыцарем. Да и я, в свои 24 года, в роли Алисы смотрелась слишком громоздко. Просто хороший человек помог другому хорошему человеку. Так тоже бывает.
Я поднялась в номер. Продюсер и политтехнолог сидели в гостиной, попивая коньяк. Рок-звезда, по всей видимости, продолжал страдать в спальне.
- Ну чо, принесла? — оживился продюсер. – Мы уж думали, ты все. С концами. Не ждать тебя.
- Нате. Получите и распишитесь, – я бросила шприц на столик.
- Вот у нас какие кадры растут, — пьяно покачиваясь, Стас поднялся и двинулся в мою сторону, распахнув потные объятья. Но не дошел, рухнув в кресло. Говорить он все еще мог и выдал сакраментальную фразу.
- С такими кадрами мы добьемся полной и безоговорочной победы демократии в нашей стране.
Наверное, вы думаете, что после эпопеи с дозой я гордо покинула кампанию? Ничего подобного. Я осталась. С одним условием: не включать меня в сопровождающие к рок-звездам.
…Тимурчик вернулся под занавес предвыборной гонки. Сообщил мне об этом Булат. Сам Тимурей на связь не выходил. Я тоже не звонила. Больно надо!
- Он странный такой, не узнать, — сплетничал Булатик. – Как приехал, сразу взял отпуск. И сидит дома, безвылазно. Ни с кем не общается, к телефону не подходит. Мать плачет, бабушка валидол глотает. Говорят, он ислам решил принять.
- Какой еще ислам? Вы там совсем одурели?!? Тимурчик Коран только в фильмах видел. Да и вообще, мать у него — русская…
- Я тоже не поверил, но люди говорят…
Не выдержав я позвонила Петровичу, главному редактору газеты, где работал Тимур.
- Что там с Галеевым приключилось, Виктор Петрович? Какие-то слухи странные, что-то про ислам говорят…
- Подробностей не знаю, но от нас он уволился и работает теперь пресс-секретарем муфтия. Выводы делай сама, – никакой другой информации я от Петровича не добилась.
…Тимур объявился сам. Выходя из дома печати, я увидела знакомую щуплую фигуру, нахохлившуюся на скамейке.
- Привет, пропащий, — за последние месяцы я мысленно произнесла целые тирады, изобличающие вероломство друга, но, увидев его, решила ничего не говорить.
- Пойдем, погуляем, выпьем что-нибудь. Я давно в парке Крупской не был. Посидим в беседке над рекой? – предложил Тимурчик.
Мы купили вина, сыра, хлеба и пошли в самый живописный парк нашего города. Он словно парил над обрывом. Беседки в китайском стиле соединяли висячие мостики. Парк был расположен таким образом, что здесь смотрели на заходящее солнце и встречали рассветы. Весной он утопал в сирени, а сейчас, в начале сентября, пышная зелень слегка золотилась.
- Тебе же алкоголь религия запрещает? Или ты ко мне не присоединишься? – меня немного раздражало отрешенно – медитативное состояние, в котором пребывал Тимурей.
- Я думаю, что Аллах простит мне эту слабость. Тем более, что это в последний раз. Я ведь хочу попрощаться.
- Все эти разговоры про ислам – правда?
- Абсолютная.
- Но почему, Тимур? Почему?
И тут мой друг рассказал о том, что с ним произошло на Кавказе. О, сколько раз меня подмывало поделиться этой историей. Она достойна романа или сценария для культового фильма. Но я поклялась, что никогда никому не расскажу и до сих пор держу слово.
- Мне нужна была опора, понимаешь? – Тимур сказал это с такой грустью, что у меня защемило сердце.
- Другого выхода не было?
- Был. Но это не выход.
- Хорошо, почему именно ислам, а не православие, например, или буддизм какой-нибудь?
- Ты меня еще в кришнаиты запиши. Ислам – самая яростная религия, она не оставляет места для сомнений. А у меня много сомнений. Перед тем как уехать, я делал интервью с муфтием. Мы говорили четыре часа, и только эти его слова меня поддерживали. Там.
- А почему ты с друзьями не хочешь видеться, меня избегаешь?
- Юль, когда я с тобой общаюсь, то начинаю смотреть на мир твоими глазами. Ты меня сильнее. И ты абсолютная язычница. А я другой. Я не могу нестись, не разбирая пути…Мне нужно что-то постоянное. А твой мир – это полное безумие, двадцать пятый кадр.
…Мы сидели в беседке над рекой, и ночь растекалась вокруг, словно живая материя. Звезды стали такими яркими и близкими, что, казалось, протяни руку и достанешь. Что-то странное, необъяснимо-прекрасное происходило с ночным миром. В соседней беседке мелькнул белый подол – неистовый Руми закружился в зикре, танце дервишей. На другом берегу в небо поднялся дымок от костра. Это Лао-Цзы сжег свои сандалии. В кустах сирени сверкнули изумрудные глаза Ганеши. Возле звезды Антарес девушка-лисица разлила лунное молоко. А рядом с ней парил белоснежный крылатый конь Акбузат. Петр, закинув сети, увидел, как галилеянин идет по воде. Под старой липой в позе лотоса застыл, улыбаясь, Гаутама. Муххамед, опираясь на посох, пошел на Восток в свой хиджжат-ал-вада. Сверкающие рыбы переливались сквозь толщу воды. А соловьи заливались так, словно эта песня была последней. Вокруг нас цвел, дышал, двигался евразийский космос. Многогранный, загадочный, вечный…Вдруг, на Востоке, показалась бледная полоса. И там, где небо падает в объятья земли, в огненном сиянии явился небесный отец-Тенгри. Он скакал на лучезарной кобылице, в руках его была плеть, которой он хлестал по ночному небу. И темнота расступалась! О, Тимурчик, друг моей юности, свидетель первых ошибок и первых побед. Посмотри, как многолик и чудесен наш мир! Как он радостен и свеж! Утоли свои печали, забудь свою скорбь! Живи, ибо каждую ночь девушка-лисица разливает лунное молоко и каждую ночь разрезает плетью темные покровы наш небесный отец-Тенгри. И восходит солнце!
…Рассвело. Все, что надо было сказать друг другу, мы сказали, молча обнялись и пошли в разные стороны. Лучший друг вычеркнул меня из своей жизни. Навсегда.
…Несколько лет назад я увидела Тимура по телевизору. Он сопровождал муфтия в зарубежной поездке. Его лицо стало темнее и жестче. И все-таки это был он. Сосредоточенный, суровый Тимур смотрел вглубь себя, словно выискивая последние следы сомнений, чтобы уничтожить их яростным клинком веры.
Конец Мити Фрумкина
…Белая горячка началась на удивление обыденно. Со слуховых галлюцинаций. Митя вдруг услышал назойливый речитатив, напоминающий бормотание охрипшего рэпера. Постепенно он начал различать отдельные слова: бумага есть-пить не просит, взял и написал, взял и сжег и валенки вбок…бубуду, не могу, комкаю и снова жгу…
— Бред, — тихо прошептал Митя. – Обыкновенный бред.
Постепенно бормотание стихло. Но навалилась другая напасть. В комнате запахло гарью.
— Может чайник выключить забыл, — предположил Митя, но тут же вспомнил, что никакого чайника не включал. Пепельница, стоявшая перед кроватью на табуретке, была хоть и полна окурками, однако ни один из них не тлел. Между тем, комната медленно заполнялась дымом. Митя заставил себя подняться и поплелся на кухню. Дым сразу рассеялся, будто его и не было. Зато на кухне обнаружился незнакомец. Сгорбившись, незваный гость сидел за столом и крошил узловатыми, темными пальцами корку хлеба.
— Грязно живешь, — неожиданно высоким голосом молвил неизвестный. – Посуда немытая, сор на полу…
— Вы кто? – на ватных ногах Митя прошел вглубь кухни и рухнул на колченогую табуретку.
— Конь в пальто, — пошутил гость. – Никто я, понял? Скучно мне, вот и пришел.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на Митю.
— Старик! – в ужасе закричал Фрумкин. – Как ты выбрался из картины? Как?
Тут стены тесной кухоньки куда-то двинулись, потолок перекосило и табуретка, словно по льду, поехала в сторону плиты…
…Очнувшись, Митя пошарил вокруг себя руками и понял, что лежит на полу. Ощупав голову, обнаружил здоровенную шишку. Видимо при падении ударился о плиту. Старика за столом не было. Исчез.
Попив холодной воды из-под крана, Фрумкин решил позвать кого-нибудь, чтобы пережить надвигающуюся ночь. Ему было страшно идти через темный коридор в комнату, где на полу стоял перетянутый изолентой телефон. Но другого пути не было.
— Слушай, приезжай что ли. Что-то сплохело мне. Галлюцинации…
— Пить меньше надо, — отрезала Светлана, с которой у Мити были невнятные, вялотекущие отношения.
— Ну и стерва ты, Светка, — в сердцах Митя даже сплюнул на грязный пол и набрал Атаманова.
— Не могу я, Мить, ну никак, понимаешь. На просушке я. Розка ультиматум поставила. А если я к тебе приеду, то обязательно выпью. Это уже рефлекс.
Митя позвонил еще нескольким знакомцам. Но никто не поспешил на помощь. Привалившись к стене, Фрумкин застыл в отчаянье. Но тут ожил расхристанный, видавший виды телефон. Решив, что Атаманов все же одумался, Митя стремительно поднял трубку.
— Добрый вечер, Дмитрий Соломонович. Извините, что беспокою так поздно, – звонила девочка с труднопроизносимой фамилией. То ли Рахманкулова, то ли Рахимгулова. Бывшая сослуживица.
— Здравствуйте, Юля, — печально отозвался Фрумкин.
— Вам что, плохо? – девочка оказалась сообразительной.
— Не важно. Ты-то что звонишь?
— Владелец «Старика» застрелен вчера на парковке собственного офиса. Мне стало интересно, висит ли картина по-прежнему у него в переговорке и я пошла на прессуху.
Девочка говорила на том отвратительном журналистском сленге, который эстетствующий Митя не переносил, но содержание рассказа заинтересовало его невероятно. Несмотря на подкатывающую тошноту и соскальзывающее в область желудка сердце, он из последних сил концентрировался и впитывал каждое слово. Тем временем журналистка продолжала.
— Комментила его замша. Так вот, картины в переговорке нет. Я зашла в приемную и расспросила секретаршу. Она сказала, что два дня назад ее босс лично снял картину и куда-то увез.
— Понятно. Он у меня только что был.
— Кто был? Убитый?
— Нет. Старик.
Девочка на том конце провода тихо вздохнула.
— Может вам бригаду вызвать? У меня знакомые студенты-медики выводят из запоя.
…Не прошло и часа, как в квартиру Фрумкина вломились шумные медики и бывшая сослуживица. Розовощекие, пахнущие табаком интерны резко контрастировали с бледным, трепещущим Митей.
— Сколько дней пьешь, папаша, — фамильярно поинтересовался рыжекудрый детина в застиранном белом халате.
— Ну, семь… — неохотно признался алкоголик.
— А что пьем? На шмурдяк, надеюсь, еще не перешел?
— Нормальную водку пью.
— Как же, нормальную. Паленку небось подсунули, ларечники хреновы
— Позвольте, юноша, у меня с продавщицами из ларька сложились теплые, доверительные отношения, и я никоим образом не хочу подозревать их…
Но мордовороты не захотели слушать бормотание Фрумкина
— Стопэ, папаша. Не суть. Ложись и не отсвечивай. Спасать тебя будем.
Решив, что самое разумное в его положении подчиниться грубой силе, Митя улегся на продавленный диван и застыл в ожидании спасительных манипуляций.
Интерны действовали споро, чувствовалось, что процедура «откачки» доведена ими до автоматизма. Притащили из ванной ведро со шваброй и соорудили некое подобие штатива для капельницы. Заправили склянку с прозрачной жидкостью и ввели через резиновую пробку полный шприц какого-то лекарства.
— А что вы туда впрыснули? – забеспокоился пациент.
— Дмитрий Соломонович, вы не беспокойтесь. Это коктейль. Витамины, сердечная поддержка и немного снотворного. Поспать вам надо, — объяснила Юля.
Медикусы перетянули бледную митину длань резиновым шнуром и нацелились толстой иглой. Секунда и вуаля, Фрумкина подключили к живительному раствору.
…Когда медики ушли, Фрумкин решил расспросить Юлю про Старика.
— Как вы думаете, барышня, что случилось с нашим демоном?
— Версий несколько. Первая самая простая. Человека со шрамом застрелили из-за бизнеса и никакого отношения его внезапная кончина к картине не имеет. А картину он решил продать или повесил дома. Не суть. Вторая версия. Мистическая. Все это происки Старика. Почувствовав неладное, наш бизнесмен решает избавиться от картины. Выбрасывает ее или продает. Но поздно, чары запущены и его убивают.
Митя с трудом прослушал обе версии, от эскулапова коктейля его тянуло в сон. И вообще ему вдруг стало совсем наплевать на Старика, шрамированного бизнесмена и вообще на все.
— Мне бы поспать, Юлечка, а вы идите и забудьте про эту злосчастную картину.
…Дмитрий Соломонович Фрумкин вот уже много лет жил в состоянии хронического алкоголизма. Запои чередовались с длительными периодами ремиссии. Но, даже воздерживаясь по полгода, Митя точно знал, что запой обязательно придет. Его приближение он чувствовал за несколько недель. Сначала накатывали приступы злобы и раздражительности, когда каждый чих вызывал громоподобные тирады проклятий. Затем накрывало безразличие. Ко всему. Но и это было ненадолго. За неделю до запоя к Мите приходила тоска. Скручивала винтом так, что разрубить этот дьявольский узел можно было только с помощью водки. С помощью большого количества водки. И Митя начинал затяжные спасательные процедуры. До недавнего времени, ему удавалось собственными силами выйти из пике и вернуться в мир обновленным. Но на этот раз все было по-другому. После капельницы, конечно, полегчало. И дня через три Фрумкин даже отправился в университет. Но не было того обычного постзапойного состояния, когда чувствуешь, вычерпал из себя всю скверну до капельки и идешь бледненький, тоненький как призрак, несчастный, но просветленный, умытый страданиями. На душе было предзапойно мерзко, суетно и тревожно. Состояние усугублялось еще и полным отсутствием средств к существованию – скромная университетская зарплата была пропита, а до следующей еще надо было дотянуть. Митя алкал заказов от отягощенных дензнаками заочников. Но время было не сессионное. Сидя на кафедре, доцент безотрывно смотрел на телефон, мысленно внушая ему: «Звони, звони заказчик, большой и маленький!» Телефонная трель прозвучала в тишине пустой кафедры, словно пулеметная очередь. У Мити даже сердце екнуло.
— Дмитрий Соломонович? Нам вас порекомендовали как специалиста в современном искусстве. Нужно оценить одну картину. Возможно, Бурлюк. Вы же занимались Бурлюком? – голос на том конце провода низко и глухо, словно из бочки или из преисподней.
Митя с трудом верил в происходящее. Мало того, что заказчик появился в самое подходящее время, да еще и Бурлюк! Это же праздник души, а не работа!
— Картину вам привезут сегодня вечером. Прямо домой. Заключение нужно уже к утру.
Придя домой, Митя стал ждать. Нетерпение от встречи с Давидом Давидовичем волной поднималось от ступней к самой макушке. Череп покалывало мелкими приятными крупинками, отчего волосы как будто приподнимались, и по позвоночнику шла теплая рябь. В семь вечера Митя стал с тревогой поглядывать на часы. Но заказчик не обманул, и вскоре в дверь постучали. На пороге стоял весьма странный молодой человек. Высокий, худой, в темном длинном плаще и шляпе, надвинутой на глаза. Поверх плаща змеился узкий шелковый шарф. Тоже черный. Лицо визитера было бледным и усталым, хотя выглядел он не старше 25 лет.
— Не браток, — подумал про себя Митя.
— Добрый вечер, это я вам звонил, — голос заказчика был все тем же, из телефона — низким и глухим.
Крепкие юноши, вынырнувшие из-за спины бледнолицего, внесли в квартиру завернутую в белую ткань картину.
— Утром вам позвонят, и вы скажете свое экспертное заключение. Это гонорар. Весь. Мы знаем, что вы хорошо выполните свою работу, — с этими словами черный плащ протянул Фрумкину довольно тонкий конверт.
— Здесь доллары, — объяснил заказчик, поймав недоуменный взгляд эксперта.
Как только захлопнулась дверь, Митя рванул к картине. Судорожно, рывками снял ткань и поднес полотно к свету. На холсте были изображены фигуры людей, копающих могилу. Коричнево-серые гробовщики, плоская, унылая земля, серое, давящее небо. Но это был не Бурлюк! Никаких сомнений. Да, похоже. Но не Бурлюк! К тому же картина была написана несколько дней назад и до сих пор кое-где не просохла. Митя отставил картину лицом к стене и вздрогнул. На обратной стороне виднелась затертая, но еще различимая надпись «Стар…Аверь…».
— Как же это? И зачем? – Митя говорил вслух. Ему было страшно. Так страшно, как, наверное, никогда не было. Схватив куртку, искусствовед рванул к двери. Прочь из квартиры, в ларек, срочно водки, много водки…А потом он придет обратно и никакой картины уже не будет. Все рассеется. Весь этот морок. Липкий и холодный. Как смерть. Да, именно как смерть. Так он думал и с грохотом, перепрыгивая через ступеньки, бежал из дома.
…Митя пришел в себя, только в ларьке, жадно присосавшись к горлу бутылки. Водка моментально впитывалась и в стенки желудка, и в трепещущую душу. Обжигающая, живая, настоящая. Митя вышел из ларька и закурил. В голове приятно качнуло, и страх отполз под алкогольно-никотиновым натиском. Сидя, откинувшись, на скамейке, Митя смотрел в темное небо. Оно мигало в ответ мелкими, словно, манка, звездами. Одна из них, покрупнее, вдруг ухнула за крыши многоэтажек. Завороженный небесными светилами, Митя не заметил, как к нему подошли двое.
— Есть закурить? – банальный вопрос прозвучал угрожающе.
— Да, да сейчас… — Митя неловко стал обхлопывать себя, ища пачку сигарет.
— — Да вот же у тебя сигареты, — с этими словами один, из подошедших, змеиным движением наклонился к Мите и ткнул чем-то острым.
— Заточка, заточкой меня…Старик…Но, почему? – подумал Митя и мир, в котором он только что был, погас, словно в комнате внезапно выключили свет. А потом свет снова вспыхнул. Но уже совсем другой. Открыв глаза, Митя увидел, что лежит в траве. Кругом жаркий летний день. Правда, жары не ощущалось. Тем не менее, он отчетливо понимал, что день — жаркий. Поднявшись, Митя оглянулся и с ужасом понял, что находится…в картине. Да, да в картине Шишкина «Рожь». Вот проселочная дорога, по обе стороны ее золотистая спелая рожь, а впереди маячат раскидистые сосны.
— Господи! Ну, это же чистой воды издевательство! Меня, искусствоведа всю жизнь изучавшего русский авангард, засунуть после смерти в картину реалиста! — возопил Митя, глядя в безоблачное шишкинское небо.
— Не кричи, надо же, крикливый какой, – кто-то тронул его сзади за плечо.
Митя оглянулся и увидел низенького мужичка в толстовской поддевке.
— Ты, не переживай. Пока еще не все рекреации готовы. Изрядно вас, людей искусства, стало прибывать. И Шишкин, кстати, многим нравится.
— А я надолго здесь? – поинтересовался Фрумкин.
— Навсегда, – тихо ответил дед.
— Тогда переселяйте. Веки вечные я в этом глянцевом реализме не выдержу!
Дед неодобрительно покачал головой, а потом, вдруг, подпрыгнул и дунул Мите в лицо, обдав запахом мятной жвачки. И небо мгновенно потемнело, ветер подхватил искусствоведа как песчинку и закружил над золотистым полем, унося все дальше.
Очнулся Фрумкин снова, лежа на земле. Приподнявшись, оглянулся и увидел покосившуюся деревянную церквушку, серое светлое небо и полноводную реку вдали.
— Левитан. Над вечным покоем, — прошептал Митя. – Ну, это мне больше подойдет.
Из-за церкви вновь появился дедок. Все в той же дореволюционной одежке.
— Нормальная рекреация? Устраивает?
— Спасибо, я Левитана не то, чтобы сильно люблю, но однозначно больше Шишкина.
— Еще полюбишь. Времени у тебя теперь знаешь как много? Вечность!
Сказав это, дед двинулся прочь, медленно спустился с крутого берега и пошел по воде, туда, где река, уплывала за горизонт.
Эпилог
…Провожать меня пришли только Розалия и Маша. Тимур больше с нами не общался, Булатик и Толян уехали в Москву, а Димочка в Иерусалим. Стас Бякин вступил в партию «Единство» и стал депутатом хурала, прочно забыв о людях из прошлой, журналистской жизни. Палыч женился на магессе Альбине и уехал с ней в чес по бескрайним просторам Зауралья. Байстрюкова тоже, наконец, вышла замуж и собиралась стать мамой – мы с ней тепло попрощались по телефону. Альфия в очередной раз легла в психушку, а Галл запил на пару с Пашей Вайтом.
— Когда мне было 17 лет мы с Галлом приезжали в аэропорт. Смотреть на небо, — настроение было ни к черту. Не люблю я эти проводы.
— Юля, зачем ты уезжаешь? – Розалия задавала мне этот вопрос уже целый месяц.
— Не знаю. Но здесь все кончилось.
Объявили мой рейс. Я обняла подруг, и мы неловко столкнулись лбами.
— Все девочки, я пошла!
— Если не приживешься там – возвращайся! – крикнула вслед Маша.
Не оборачиваясь, я подняла руку и помахала.
Больше я никогда не возвращалась в родной город. Наверное, я прижилась. Или нет…
Мои 90-е
© Copyright: Юлия Чанчикова, 2015
Свидетельство о публикации №215111801963
Свидетельство о публикации №215111801963
Рецензии