Фимка

               

         Апрель поработал на славу, старательно вычистив лесные чащобы и овраги от остатков зимы, с которыми не сумел или не успел справиться март. Он укрыл зелёной листвой  леса и парки, расцветил всеми цветами радуги сады и луга, торопливыми шумными дождями обильно полил землю, прогрел  воду озёр и рек, открыл купальный сезон и, оставив в безвозмездное пользование маю чистое  небо и жаркое солнце, ушёл до встречи через год.
           Май не стал прятать богатство, полученное от предшественника, и щедро раздаривал его людям.
   Спасаясь от городской духоты, горожане в выходные дни дружно ринулись на природу. Мне же воскресным утром нужно было быть на репетиции в филармонии.  В самом её начале пришло известие, что “якобы” в город на праздничные торжества приедет министр культуры. Известие  это очень быстро из “якобы” трансформировалось в “обязательно”, и руководство приняло решение заменить утреннюю репетицию вечерним прогоном.  Пришлось возвращаться домой, а там меня с нетерпением ждал мой сосед со своей обычной просьбой - в последний, самый распоследний раз помирить его с  подругой, а ссорился он с ней не реже двух раз в неделю.
Все мои попытки отказаться результата не дали и с условием, что после выполнения его просьбы  он меня доставит в город, мы на мотоцикле его отца выехали за город, где в этот день проходило празднование дня молодёжи, и где по его сведениям находилась его подруга.  После  того, как моя миротворческая миссия была успешно завершена, я тут же был за доброту свою наказан. Моё место на мотоцикле было занято и, чтобы успеть вовремя в филармонию, надо было искать  способ возвращения в город.
Но искать ничего не пришлось.  Через пару минут я уже был в кузове бортовой машины, куда меня с задорными шутками и смехом буквально втянули весёлые девушки. Сразу же зазвучала очень популярная тогда песня “Восемнадцать лет”, а меня уже на ходу девчата заботливо усаживали на переднюю скамейку между двумя толстушками. Вдруг машину  качнуло, она резко накренилась на борт  и перевернулась. В кузове я остался один и почему- то  под скамейкой, на которую  перед этим так и не успел сесть. Сколько раз машина, и я вместе с ней, перевернулась, не знаю, но скамейка - моя спасительница не выдержала и, выпав,  увлекла за собой и меня. Время моего “полёта” мне показалось очень долгим. Я даже успел понять, что падаю под уклон впереди машины и, переворачиваясь в очередной раз, она меня раздавит. Сильно ударившись о землю при падении, я попытался встать, но не успел.  Буквально в полуметре от меня уже был борт машины. Я машинально выбросил навстречу ей руки. Раздался треск и я провалился в какую-то тёмную яму. Воздух вокруг меня становился  плотным, осязаемым и даже видимым. Дышать становилось невозможно. Из последних сил, оттолкнувшись от плотной воздушной массы под собой, я стремительно помчался вверх. Потом  удар и я понял, что ко мне вернулось сознание. Сил  даже шевельнуться не было, и я закрыл глаза, ожидая нового удара. Но ничего не произошло. Открыв глаза, вновь  увидел машину. Она медленно удалялась вниз по склону. Поняв, что мне  уже ничего не угрожает, я облегчённо вздохнул. Точнее хотел вздохнуть, но у меня ничего не вышло. Что-то в груди мешало вдохнуть, а наоборот, воздух, вопреки моим стараниям, медленно выходил из меня. Я решил подняться на ноги, но мне мешал обломок бруса, который я держал в руках. Я хотел его отбросить, но тщетно. Руки меня не слушались и все мои попытки от него избавиться были безрезультатны. С трудом я всё-таки смог встать и, опираясь на этот брус, огляделся вокруг. Десятки неподвижных тел были разбросаны по лесной поляне.  Вид у меня был плачевный. Кровь с бульканьем и шипением вытекала между оголённых рёбер. Кровью пропиталось всё, что осталось от одежды. А осталось практически ничего, от брюк кровавые лохмотья, от рубашки только левый рукав, а туфли вообще отсутствовали. Почему-то это особенно меня огорчило, и я стал искать их взглядом вокруг себя и увидел. И я направился в ту сторону. Вернее, попытался шагнуть и, теряя сознание, увидел, что по склону от дороги бегут люди в военной форме. Это всё, что я помню.
Я долго описываю эту ситуацию, но, по словам свидетелей, всё это уложилось в несколько секунд.
. Потом тихие  голоса, всхлипы, женский плач,  шумы и:
- Некогда мыть. Быстро его на стол.
-Поздно. Он уже уходит.
И тишина… Потом тихий шёпот и какие – то звуки. Главное, о чём я в тот момент подумал, что я мыслю, но тотчас память напомнила мне, что  произошло, и, само собой, возник в голове вопрос: - Что со мной?
Самый простой ответ был, конечно же, что я погиб.
-Но если я погиб, то где я? На том свете? Но ведь того света нет.
Так я  комсомолец, атеист тогда подумал.
Я осторожно открыл  глаза. Увиденное не дало ответа ни на один вопрос, а породило массу новых. На белом фоне я увидел глаза, много пар глаз, которые смотрели на меня. Потом я стал различать  лица, губы некоторых лиц шевелились, и слышался шёпот.
-Вот так выглядят души, - подумал я.
- Но где я? В раю или аду?
- Если я в аду, то почему мне не жарко. Ведь ад это пекло.
-А, если я в раю, то почему не слышу красивой хоровой музыки?
Так описывала “тот свет” моя любимая верующая бабушка.
Эти вопросы мучили меня не долго. Лица стали перемещаться и я увидел, что это люди в белых халатах и шапочках.
Наконец один из них сказал уже громко:
- Ну, что дружок, вот ты и вернулся с того света,  и все вокруг заулыбались и одобрительно закивали головами.
Это был обход и в момент, когда я открыл глаза, консилиум врачей, собравшихся возле моей кровати, решал мою дальнейшую судьбу. Оказывается, я уже девятнадцать дней был на пороге между жизнью и смертью.
Потом мне сделали укол и посоветовали как можно дольше спать, что я и сделал.
После пробуждения меня долго расспрашивали, что я помню, как себя чувствую и так далее.
Началась борьба за моё выздоровление, а бороться было с чем. Постепенно я стал узнавать, что врачевать мне придётся многое. Самыми простыми повреждениями были разрыв брюшной мышцы и деформация рёбер. Более серьёзными были: разрыв правого лёгкого и печени, повреждение селезёнки и почки. От удара о землю у меня проблемы с позвоночником, я обездвижен и не могу пошевелить даже пальцем. Удивительно, но при таком букете повреждений руки и ноги не пострадали.
Медперсонал засекретил от меня данные о моём здоровье, но многочисленные посетители обо всём мне поведали. От них же я узнал, что произошло в тот день на лесной дороге.
Наша машина проехала всего метров сто, как ей на встречу выскочил на большой скорости грузовик и чтобы не столкнуться, наш водитель отвернул в сторону, и машина свалилась под уклон. Всех девушек выбросило из кузова при первом же перевороте, а я выпал последним. Люди видели, когда машина, переворачиваясь, стала падать на меня, я ухватился за борт и какое-то время сдерживал её падение. Потом  машина ещё пару раз перевернулась и, скатившись по склону, упала с обрыва.  Я же остался лежать, сжимая в руках обломок бортового бруса.  Когда он сломался, то между землёй и основным бортом машины образовалось пространство, в котором поместилось моё худенькое в то время тело, и это спасло меня.
Свидетелями трагедии оказались курсанты военного училища, и они первыми стали оказывать помощь тем, кто тогда ещё был жив.
Они же стали в отдельную машину складывать тех, кому помощь была уже не нужна.  Для того, чтобы погрузить  меня им нужно было освободить мои руки от злополучного обломка, а это оказалось не просто, руки вцепились в него намертво. Во время борьбы за этот брус одному из курсантов, дай ему бог здоровья,  показалось, что труп не совсем мёртвый, а даже немножечко живой. Он почувствовал, что на руке неживого человека чуть заметно прощупывается редкий пульс.  Меня, за отсутствием скорой помощи, на руках, сидя в кузове грузовика, доставили в больницу безвестные парень и девушка.
От посетителей я узнал, что на месте катастрофы погибли шесть девушек и восемнадцать  впоследствии умерли в больницах города, и я по характеру и совокупности повреждений должен быть среди них, но на удивление лечащим врачам  оказался живучим. Но меня это не радовало. Пример Николая Островского меня не вдохновлял. Я решил, что не имею права жить, обременяя бабушку своим беспомощным существованием. Трудно сейчас поверить, но даже то, что я остался без своей лучшей одежды, которая была куплена за деньги, заработанные в летние каникулы в прошлом году, подталкивало меня к такому решению. Ведь, если я выздоровею, мне нечего будет одеть. И в то же время невероятно тяжело было думать о том, какую боль я могу этим причинить ей же, моей любимой бабушке. И эта дилемма меня бесконечно мучила. Особенно мучительными были ночи, а днем меня занимали и развлекали посетители. Приходили поодиночке, а иногда целыми классами. Но ежедневным посетителем была заботливая учительница нашей школы Зоя Павловна. Хотя в моём классе она ничего не вела, но жила рядом с больницей. Если она не могла прийти, то приходила её мама. Они же меня и кормили с ложечки. Их бульоны и протёртые ягоды в сливках я помню до сих пор. Практически каждый день посещал меня мой лучший друг Виктор.
Однажды во время обеда Зоя Павловна заметила, что шевельнулся палец на руке. С этого момента началось выздоровление. Однажды, войдя в палату, Виктор заявил, что он пришёл не один, а с гостьей, которую в палату не пускают и, чтобы с ней встретится, меня вместе с кроватью вывезли в больничный сквер. А посетительницей оказалась городская знаменитость коза по имени Фимка. Она и всё с ней связанное заслуживают отдельного повествования, и я  просто обязан задержать на этом  ваше внимание.
На одной из окраинных улиц города среди добротных особняков затесался  домик с одним маленьким оконцем, в котором жила женщина неопределённых лет, которую и взрослые и дети называли  тётя Фима. В разные периоды своей шестнадцатилетней жизни я видел её всего несколько раз. И зимой и летом  её одежда была неизменной. Длинный до колен тёмно-серый пиджак с подвёрнутыми рукавами, такого же цвета длинная юбка, из-под которой видны были носки мужских ботинок,  на голове у неё всегда был тёплый шерстяной платок. Чем она жила, чем занималась,  нас детей тогда не интересовало. В её домике, по слухам, был топчан, солдатская тумбочка, табурет со стоящим на нём ведром для воды и печка-буржуйка. Кто-то, вероятно, бывал в нём, потому что все знали, что над топчаном на стенке  в рамке висела парная фотография юноши и девушки. На противоположной стенке была ещё фотография этого же юноши. И это всё, чем был богат этот дом. В этой тесноте и скудости жили двое тётя Фима и её коза Фимка.
Фимка славилась своим уродством,  непредсказуемым поведением и ползовалась всеобщей симпатией. При первой встрече на неё без жалости и одновременно без отвращения смотреть было невозможно. Одна её “мордашка” чего стоила!? Огромные на выкате глаза страшно косили. Левый наполовину был прикрыт свисающим ухом. Правое ухо упруго торчало вверх. Один рог как острое шило был направлен вперёд, второй был свёрнут в полукольцо. Вывернутые ноздри и огромные всегда мокрые губы вызывали брезгливость.
Кривые саблевидные тонкие ножки красоты ей не прибавляли.
Позволю себе вернуться к её губам. Они всегда были неестественного фиолетового цвета. А этот цвет они имели от того, что Фимка любила питаться ученическими тетрадями, которые она похищала из портфелей и сумок зазевавшихся учеников.
Обычно, возвращаясь из школы, ребята на какой-нибудь полянке  бросали  портфели и увлечённо играли в футбол. Этим Фимка и пользовалась. Каким-то образом она всегда, оставаясь незамеченной, извлекала из какого-либо портфеля тетрадь и исчезала. Необъяснимо, но никогда она не трогала учебники и дневники.
Фимка была заядлым болельщиком и, съев похищенную тетрадь, возвращалась и  увлечённо следила за игрой.
Поразительно, но она ходила на городской стадион летом и на ледовый стадион зимой. Появившись возле поля, она по признакам только ей известным выбирала себе команду и начинала за неё активно болеть.
Если её команда забивала гол, она бурно радовалась, если пропускала, она понуро стояла, опустив голову. Бывало, что она не соглашалась с решением судьи и, гневно выражая своё недовольство, бегала между краем поля и трибунами, таким образом, призывая зрителей поддержать её. Имя Фимки жители города употребляли  часто и по разным поводам. О качестве футбола судили по реакции Фимки. Если говорилось, что Фимка ушла с матча после первого тайма, значит, футбол был плох.
На вопрос: - Как дела?- Можно услышать: - Как у Фимки или Фимка позавидует.
Значит всё в порядке или даже прекрасно, это потому, что у неё - то всегда было всё в порядке. Несмотря на то, что у их домика не было никаких пристроек или хозяйственных построек и, следовательно, заготовок корма и дров не было, зимой Фимка еду всегда находила, а из трубы от буржуйки  зимой, хоть и жиденький, шёл дымок. И совсем уж удивительно, что когда приходило время, Фимка дарила своей хозяйке двух, а то и трёх козлят и это притом, что никто и никогда во всём городе даже захудалого козла не видел.
Она же служила мерилом красоты. Могли о ком – нибудь сказать, что он страшнее Фимкиной козы, и всем было ясно каков это красавец. Могли сказать о какой-то женщине, что по сравнению с ней Фимка просто красавица, и такого штампа было достаточно. А могли просто сказать, что у такой - то ноги как у Фимкиной козы, и это клише навсегда.
И вот это чудо природы увязалось за моим другом  и решило меня навестить, хотя я её и может она меня видели пару раз на расстоянии не менее сотни метров.
В этот день Фимка удивила всех. Трудно представить, чтобы обыкновенная домашняя никем и никогда не дрессированная коза в течение получаса заставила восторгаться её талантом более сотни человек.
На её прыжки, танцы, перевороты через голову, кульбиты и хождения на передних, а потом задних ногах сбежались смотреть все ходячие больные и весь свободный медперсонал. Ей устроили такие овации, которые вряд ли когда-либо звучали в адрес цирковых животных.
Закончив своё выступление, она засеменила прочь.
Своим поступком Фимка вбросила в больных такой заряд бодрости и оптимизма, что мы стали выздоравливать ускоренными темпами. К началу учебного года я уже медленно стал передвигаться самостоятельно.
Встал вопрос о выписке. За день до неё я имел беседу с главным врачом больницы, во время которой им были даны чёткие рекомендации.
В связи с тем, что меня выписывают не долечившимся и с учётом характера повреждений, я обязан быть предельно осторожным, избегать резких движений, не бегать, не поднимать и т.д. не, не, не… В день выписки рекомендации  мне давал молодой лечащий врач владелец приятной фамилии Бархатов, который все эти НЕ решительно отмёл.
По его мнению, при соблюдении рекомендаций главврача я останусь инвалидом на всю оставшуюся жизнь.
Кроме того он заявил, что еженедельно будет меня посещать, чтобы следить, как я с муками и стонами  буду восстанавливаться.
Сопровождать меня домой из больницы пришли все одноклассники и одноклассницы и, каким – то образом, узнавшая об этом событии, Фимка, которая гордо вышагивала впереди многолюдной процессии, а когда я останавливался, чтобы передохнуть, она подходила ко мне и, молча, тёрлась богом о мою ногу. А идти пришлось пешком потому, что поездка в транспорте из-за тряски мне была противопоказана. Как только мы подошли к моему дому, Фимка решила, что свою миссию она выполнила и исчезла. Видел я Фимку ещё один и последний раз. Год спустя, в начале осени трагически погиб мой лучший друг, в паре с которым меня в больнице посетила Фимка. После погребения Виктора мы направились к выходу с кладбища. Неожиданно кто-то воскликнул: - Смотрите!
Все дружно оглянулись и были поражены увиденным – у могилы, подогнув передние ноги и положив голову на земляной холмик, была Фимка. У всех без исключения на глазах навернулись слёзы. И пока она так стояла, никто не двинулся с места. Когда же Фимка встала и, жалобно проблеяв, удалилась, слёз уже никто не сдерживал, а многие плакали навзрыд.
Бархатов слово своё держал и с его помощью менее чем через год от недугов я избавился настолько, что в областной летней спартакиаде стал бронзовым призёром по метанию диска и тройному прыжку.
Много лет спустя я по служебным делам приехал в город своей юности и первым встречным на привокзальной площади оказался бывший сосед, спровоцировавший ту злополучную загородную поездку. Узнав меня, он обратился ко мне с весьма оригинальной для такого случая просьбой, пожертвовать ему некоторую сумму.
Выяснилось, что он всё-таки женился на предмете своего юношеского обожания и, хотя их отношения приобрели другой статус, ссоры их происходили с той же периодичностью. Миротворца вроде меня рядом не оказалось, и постепенно защиту для себя он нашёл в дружбе с алкоголем. А эта дружба не бескорыстна.
Ещё через три десятка лет я вновь был в этом городе и, в один из вечеров, душа позвала меня в тот район города, где прошла моя юность. Автобус доставил меня без проблем, остановка сохранила то же название Магазин №24. Сохранился и магазин, но теперь он выглядел как лилипут в стране великанов. На месте одноэтажных домов разместился микрорайон в основном 12-ти этажных домов.
Подойдя к первому же  дому, я увидел Фимку.
На витринном стекле во всей своей  красе в натуральную величину в боевой позе была изображена Фимка, являя входящим свою безобразную физиономию.
Так случайно я набрёл на заведение, под названием:
ФИМКИН БАР
Он был закрыт, и табличка указывала на причину:-
Сандень.
На входной двери были размещены перечни того, чем в баре угощают.
Днём это детский бар и соответственно в перечне названия вполне невинные. Например: улыбка козочки, копытце, козьи рожки, Иванушка, Фимочка и т.д.
Вечерний ассортимент соответствующий: хмельная коза, пьяный козёл, подшофетик.
Пока я с интересом всё это разглядывал, открылась дверь, и из неё вышел мужчина.  Разговор, который завязался между нами,  оказался интересным и продолжался уже за столом. Мой собеседник хозяин этого кафе, выкупил его два года назад у наследников бывшего хозяина. Бывший хозяин местный художник основал это кафе и самолично его художественно оформил. Он жил в этом районе, знал Фимку и её хозяйку и решил использовать их тему и не ошибся.
Кафе пользуется бешеным успехом, а бульвар, на котором он располагается, никто не называет официальным именем, а все называют Фимкин бульвар.
Художника, который всё это придумал и продумал, я возможно и видел, он учился в той же школе где и я, но пятью годами позже.
И я с благодарностью  думаю об этом рано умершем человеке за то, что он увековечил память о некрасивом, но всеми любимом, добром, умеющем сострадать и сопереживать животном, чего часто не хватает нам  Homo sapiens, повелителям природы.