Александровский сад

 АЛЕКСАНДРОВСКИЙ  САД

1
   Это и не сад вовсе – скорее лесопарк, плавно приосенивший откос. Сколько себя помню, он всегда зеленел по-над Окой, сначала неприбранный, дикий, а позднее довольно ухоженный: с асфальтированными дорожками и светлыми пятачками подле скамеек. Откуда название Александровский Сад, в точности не скажу: то ли так назван в честь императора Александра 2, проездом прогулявшегося здесь, то ли обессмертено имя некоего купца, высадившего деревца в конце века девятнадцатого, - Бог знает, - только незапамятно осенены приокские террасы вековыми дубами, липами и берёзами.
   Так повелось, что этот уголок стал любимым местом отдыха. Степенные престарелые пары, молодые мамы с колясками, оживлённые родители с малышами – все фланируют по тенистым дорожкам, особенно в воскресные дни; в рабочие будни Александровский Сад тоже не пустеет: то одинокий прохожий промелькнёт среди зелени, то громкие стайки пацанов, а то угнездится где-нибудь в травянистом уголке группа уставших работяг с местного завода и сосредоточенно позвякивает стеклопосудой, активно перемывает косточки своему начальству или недальновидным политикам.
   Лично мне, как и моим сверстникам, этот зелёный островок дорог вдвойне. Бывало, именно здесь мы тешились  «гигантскими шагами»: бывало, закрепим за толстую ветку верёвку, разбежимся, ухватившись за неё, и с замиранием сердечек летим над жутким обрывом. И так по очереди ещё и ещё… И всё же главным наслаждением было купание – ведь в самом низу, по урезу воды, ярко желтела песчаная отмель, пахнувшая гнилыми ракушками и кисловатым озоном воды. Чуть ли не с утренней зорьки мы неслись по крутым тропкам к Оке, лихо цепляясь за ветки и придорожные кусты, чтобы с разбега не рухнуть под откос. Прибегали, сбрасывали лёгкое шобоньё и часами плескались в быстрых мутноватых водах, периодически отогреваясь у костров, а потом вновь заныривали, с криками играли в догонялки, захлёбывались волнами, но ещё азартнее орали, плавая до одурения. Но зато как блаженно грелись на горячем песке, в полудремоте слушая длинный рокот самоходок, треск быстролётных моторок…
   Я и сейчас по старой памяти нет-нет да спущусь Александровским Садом к серебрящейся Оке, не спеша разденусь, вдыхая озонный дух воды и знакомый с детства душок ракушек, для начала посижу на выглаженном до стального блеска топляке, вынесенном волнами, а потом погружусь в желтоватые воды, как в незабвенную купель памяти.

2
   Вышло так, что с Александровским садом многое связано. Оставим благословенное детство, поговорим о юности, особенно студенческой. Университетские корпуса, по счастью, высились над окским откосом, совсем невдалеке. Потому после лекций, особенно по весне, накупив сухого вина, мы окунались в соловьиные сени. Сколько бывало оживления, какие сокровенные слова исходили, какие великие планы поверялись! Пустив по кругу бумажный стаканчик с вином, мы словно причащались вольной младости, как наши легендарные предтечи пушкинской поры; в крови играло провинциальное гусарство, особенно под благосклонные взоры милых однокурсниц. Затаённые, радостные влюблённости, робкие поцелуи, неумелые объятия, мягкие таинства девичьих тел… И эти неистовые соловьи в солнечной зыби майской листвы, сладкий дурман ландышей…
   Слегка охмелев, радостные и возбуждённые, плечом к плечу с пассиями спускались к реке. Самые отважные живо сбрасывали одежду и. подбадриваемые, сначала церемонно примерялись, то и дело отдёргивая зябкие ступни, но потом, шумно дыша и поднимая руки, погружались в весенние волны, окунались и со смехом вылетали на берег. Особым таинством бывало девичье купание. Они сильно смущались, но самые бойкие из них с достоинством демонстрировали сногсшибательную грацию, умопомрачительные извивы затейливой плоти.
   Конечно, со временем в аудитории зарождались слухи, поначалу туманные, а затем прозрачные: я уже знал, кто с кем встречается, кто кому симпатизирует. Все юношеские тайны наглухо сокрыты Александровским Садом, его светом и тенью, где сладковато благоухало землёй, кисловатым облистием и ядрёной крапивой.

3
   Почему-то неловко вспоминать… Нет, увы, это не было романом, к нынешнему сожалению моему, но тогда случилось легко и естественно. Л. Притягивала, я не мог оторваться от неё, нечто неясное и в то же время неодолимое денно и нощно томило, я не мог понять себя, да, по-видимому, и не надо было.
   Александровский Сад приютил нас. Было невыразимо уютно рядом с Л., притихшей и отчего-то покрасневшей. Я много разглагольствовал о местных художниках, с которыми только начинал знакомиться; захлёбываясь от восторга, пересказывал их споры в мастерских о тайнах живописи, о пресловутом соцреализме и скандальной «бульдозерной» выставке, недавно сорванной под Москвой. Л. выслушивала, слишком односложно поддакивая, - и я осекался… Откуда мне было знать о том, что тема обязана быть обоюдной? Да, я смущённо замолкал, внутренне кляня себя неотёсанного, и, панически спасая хорошую мину при плохой игре, неловко обнимал подругу. Руки мои предательски дрожали, горловой ком не давал дышать. Помнится, я неумело касался слепыми губами её прохладной щеки, Л. замирала и заметно краснела, отчего её пшеничные волосы золотились…
   Какое мучительное блаженство вопреки всему доводилось испытывать у незримой грани эротической тайны! И как бы я нынче ни клеймил себя тогдашнего, целомудренную юность не омрачить: добрейшим свидетелем – предвечерний Александровский Сад, сквозь густо зелёный полог которого там, на закатной стороне, выблёскивала позолоченная Ока с редкими тёмными судами.

4
   Всё в нашем мире подвержено переменам, переменился и Александровский Сад. Как у нас принято говорить, «время не пощадило его». Отчасти на счёт времени справедливо: старые деревья умерли и зияют упавшими чёрными стволами, но на их месте живо  взнялась юная поросль. И всё же, как ни горько об этом говорить,  живое убранство откоса больше пострадало от нашего брата человека. Поломанные скамейки, кучи стеклопосуды, целлофановых пакетов, обёрточной бумаги – словом, нынешний «культурный слой». Мало того, матерные надписи на асфальте, заплёванные питейные закутки с непотребными «напластованиями» и прочее, прочее… Уж не оттого ли всё это, что Александровский Сад давно стал обыденным, слишком свойским, что ли?
   Но у меня с ним особые отношения. И вовсе я не примерный обыватель, строгий страж городской экологии, нет; однако у нас имеется обоюдный секрет. Не скажу, где именно, только заприметил я одно замечательное местечко у самого закрайка, где сокровенно произрастают подберёзовики и опята. Так что в урочный час, в сугубом одиночестве, для отвода глаз отказавшись от хрестоматийной корзины и заменив её простым пакетом, я предаюсь пленительной «тихой охоте». Александровский Сад никогда не подводит, а я и рад этому, но вовсе не из жажды приобретательства, но из чисто эстетических побуждений.

5
   Конечно, я бы солгал, если б заявил, что вся жизнь так или иначе связана только с этим заповедным местом. Нет, много пришлось поездить по России-матушке, а то и помотаться по дальним командировкам – это правда. И всё-таки не погрешу против истины, если признаюсь: самые ответственные, даже судьбоносные дни и часы я делил с Александровским Садом.
   Начну с грустного, чего бывало предостаточно. Переживая безответно, а проще – неудавшийся роман, именно в Александровском Саду я объяснился с С., Кончался август, уже пахло недальней осенью, деревья были насквозь прошиты прожелтью, а тротуары пестрели первым листопалом. Мы медленно шли бок о бок, но были далеки, как никогда. Помнится, я поражался собственной отчуждённости, мне было неуютно, хотелось поскорее уйти. Я угрюмо говорил о том, что переменился, что слишком внезапно охладел и, разумеется, просил прощения. С. понуро шагала рядом, хмурилась и твердила одно: «Ты меня недооцениваешь, ведь я тебя по-своему люблю…» Ну как я мог объяснить, что «по-моему» она так и не полюбила? И разве я виноват в том, что полуинфантильная дружба меня не устраивает? Есть нечто высшее и, увы, недоступное в отношениях с женщиной…
   Но это прошло, я начинаю забывать С., хотя не с той быстротой, с какой хотелось бы. И сейчас (на радость или беду, не знаю) душа занята иным. Со всей остротой предстала проблема самореализации.

6
   Сложилось так, что филологические познания, некогда полученные в университете, я постепенно похерил. Да, многолетняя газетная работа некоторое время удовлетворяла – всё-таки нахожусь «в гуще жизни» да и материал не пустяшнейший: русское слово! Но по прошествии лет стал ощущаться некий самообман: журналистика и литература – две большие разницы: материал-то один, а его насыщенность разная. Да и «гуща-то» сомнительна – недостаёт взгляда «с высоты», слабовата общезначимость, насущность…
   С подобным внутренним раздраем я и пригласил старшего друга в Александровский Сад. Неторопливо мы бродили по его крутым дорожкам, любуясь осенним полусветом, неярко озарявшим древесные вершины. Откос скрывал невысокое солнце и был погружён в лёгкий полумрак, в нём чернели стволы лип и дубов, смутно голубели полуоблетевшие берёзы, а сильный всепронизывающий запах мёртвой листвы почти пьянил, как вино.
   Я шёл сбоку и видел, что седая борода М. была цветовым продлением бледного лица; я знал о его страшной болезни.
  - Всю жизнь занимаюсь искусством, - сокрушённо признавался друг, - а кажется, что ничего не умею. Странное чувство! И всё-таки оно скорее всего плодотворно: главное – идти, идти и желательно вперёд. Только это от нас не зависит – Господь ведает обо всём.
  - Но как же наши лауреаты, обласканные вниманием? – искренне удивлялся я.
  - Всё это обман… Мы не видим истины – нам этого не дано. Пустые восхваления опасны, настоящая слава проверяется смертью. Надо работать, только работать, не думая о наградах. Всё остальное – ложь… Знаешь, чем ближе к завершению пути, тем в меру сил надо быть совершеннее…
   Так и остались его негромкие слова бесценным напутствием. И сейчас, когда его нет со мной, там, на Господних небесах, я хочу, чтобы он услышал мою безмерную благодарность за мудрые наставления и добрые слова, которыми он напутствовал в трудные минуты.

7
   Не дай Бог ошибиться, - только мне кажется, что наконец-то твёрдо встаю на ноги. Ослабевает неуверенность, отсеиваются ненужные помыслы и поступки. Сейчас ноябрь, и под стать ему, на душе столь же неярко и обнажено.
   Александровский Сад чист и ясен. Все деревья, вплоть до мельчайшей ветви, пронизаны низким перламутрово-серым небом; и хотя  бессолнечно, заветный уголок как бы светится  сам по себе – это плотный подстил листопала излучает ровный золотистый подсвет, отчего особенно черны стволы, пронзительно лиловы асфальтовые дорожки, круто опоясывающие откосные террасы, плавно простёртые вдоль сталистой Оки.
   Как ни говори, мёртвый сезон. Не хочется, чтобы он стал в прямом смысле мёртвым, - сейчас только бы жить и жить! Александровскому Саду «умирать» не впервой – весна всё исправит, он вновь зазеленеет, всколыхнётся каждой веткой и былинкой, в нём мощно загудят пробуждённые соки. И так повторится не раз, но во веки веков.