Како веруеши?

КАКО  ВЕРУЕШИ?
1
   …И ведь ничего особенного не случилось! Продлевались, сменяя друг друга, дни; он по утверждённому графику (сутки через трое) подрабатывал, как мог занимался домашним хозяйством (обихаживал сад, варил щи, закупал продукты), по мере возможности читал. И ничего особенного не происходило… Только отчего-то возрастало внутреннее беспокойство, будто в него проник некий опасный вирус, который исподволь, день за днём, продолжает свою разрушительную работу. При этом физически Анатолий был вполне здоров, если не считать определённых возрастных неудобств (боль в коленном суставе, недолеченый кашель и прочее).
   По многолетней привычке он просыпается рано – около шести. Летом в эти часы уже рассветало, по осени нависал предутренний сумрак, а зимой стояла глухая темень с полуслепыми фонарями, скудно освещавшими синие сугробы. Так и чередовались разномастные утра, светили или хмурились полдни и только ночи были одинаково глухи и беспросветны. Именно по ночам он плохо засыпал, как-то незаметно забывался, чтобы видеть странные, во многом тревожные сны.
   «Да что же это со мной? – всё неотступнее донимал вопрос – Как освободиться от наваждения?» Иногда он делился этим с женой, но она была по-женски категорична: «У тебя слишком много свободного времени. Работать надо!» Конечно, такой диагноз не мог удовлетворить, и Анатолий постепенно замкнулся, говорил мало да и то лишь о сугубо обыденном. А  ведь эта замкнутость ещё больше мучила! Он чувствовал, что недуг вызревает острее, до перехвата горла, до спазма желваков.
   «Как бы не чокнуться! – думалось всё тревожнее. И тут внезапно вспомнился давний разговор с приятелем-неофитом, с которым когда-то учился в школе. Со времени той встречи прошло два года, но почему-то вспыхнула в болезненной памяти именно эта фраза, сказанная по какому-то забытому поводу: «Нет, Толик, горести даются нашему борату не за что-то. А для чего-то. Надо это понять, тогда жить будет осмысленней». Помнится, эти слова Анатолий пропустил мимо ушей да и весь облик приятеля вызывал странную неприязнь: этот полуопущенный взгляд, смиренная интонация и напускная (так казалось) серьёзность – всё почему-то отвращало, укрепляя недоверие.
   Так и жил Анатолий эти годы, будто спеша куда-то; но теперь был уверен: в никуда!..
2
   Именно «в никуда», потому что с возрастом (на седьмом десятке) всё насущнее возрастал вопрос: для чего живёшь? В самом деле, Анатолию стало казаться, что он опустел и почти физически ощущал это. Гулкая пустота принимала в себя разномастные шумы повседневности – от тревожных политических новостей до бытовых размолвок, а то и свар. Автобаза, где он дежурил, жила пёстрой жизнью:  сотня водителей, бригада автомехаников (боевые русские ребята) по-некрасовски «до смерти работали, до полусмерти пили»; то и дело кого-то из них «били рублём», а то и увольняли; кто-то попадал в аварию, и коллеги скидывались на лекарства; кто-то умирал, и тогда по дороге на погост гроб привозили на место работы, все вокруг сумрачно толпились, а когда процессия выезжала за ворота,  все наличные автомашины долго, до мурашек по коже, сигналили.
   Анатолий сутки через трое вливался в единый автоколлектив, на время смены внутреннее напряжение спадало, и при виде привычных бритых и небритых лиц, слыша привычные байки и матюги, вдыхая удушливую бензинную сласть и липкий запах масла, Анатолий успокаивался и. что называется, прибывал в своей тарелке. Зато по ночам, когда автофургоны разъезжались по городам и весям, и приходилось в одиночку патрулировать немую, там и сям полуосвещённую зону, опять накатывала тревога: он ещё острее чувствовал своё бесстержневое существование. Честно говоря, он начинал завидовать этим в большинстве разбитным мужикам, никогда не унывавшим, всегда бодрым, настроенным на «солёную» шутку.
   «Что же их поддерживает на плаву? – недоумевал Анатолий. – Они не семи пядей во лбу, не слишком учёны и не показательно трезвы. Что же им помогает?» Прямых ответов он не находил и единственное, что шло на ум: да ведь это и есть народная стихия! Как долго он варился в ней, будучи заводским токарем; да варится и сейчас, живя бок о бок с простецкими земляками в пригородном посёлке. Отчего же они бодры, тогда как он… Надо что-то предпринимать, эта тягостная слепота сведёт в могилу!
3
   А ведь он когда-то был не таким. Бабушкин сынок (так его дразнили пацаны), он сторонился особо хулиганистых одногодков; бывало, срядятся они огородничать, а его ставят «на атанду» - ну какой он огородник?!
   И любое другое озорство – всё без него. Бабушкин сынок! – этим всё сказано… В самом деле, из-за непроглядной занятости родителей (отец – на заводе, мать – в сберкассе) Толю воспитывала бабушка Павлина Петровна – невысокого росточка, седенькая, густо окавшая. По утрам и вечерам она истово молилась, по праздникам ходила в храм. Однажды взяла и внука. Анатолий хорошо помнит церковную тесноту и нескладное пение старушек, потрескивание и мерцание свечей и своё неудобство, породившее плач, - так было страшновато и невыносимо душно!
   Наверное, бабушка была огорчена – и ему сейчас нестерпимо стыдно за свою детскую несдержанность. Но тогда это быстро забылось, и он по-прежнему с интересом слушал ежедневный молитвенный шёпот, видел бабушкины земные поклоны, когда она тяжко опускалась на колени и клонилась до пола. Помнится, однажды он спросил её: «Баба, а что такое «днесь»?» Она стушевалась и не могла ответить, а вместо этого и тогда и после не раз говорила: «Ты мальчик смиренный, наверно, будешь священником, как наш отец Николай».
   Как всё потом перепуталось! Нарядная пионерия, а потом и боевая комсомолия крепко-накрепко перечеркнули робкие бабушкины упования – Анатолий стал молодым строителем коммунизма, энергичным, уверенным в светлом будущем – и никакого «опиума для народа»! «А вдруг это расплата? – до оторопи пронзает сейчас. – Расплата за что? За боевое безбожие?..»
   И вновь возникают в памяти давние слова школьного приятеля-неофита: «Испытания даются не за что, а для чего»…
4
   И ничего особенного не происходило. Продлевались, сменяя друг друга, небогатые на события дни; он по-старому жил, по мере возможности занимаясь домашним хозяйством, подрабатывал в охранной фирме, хандрил, нащупывая слепую дорогу, время от времени читал русскую классику. В них-то, в многомудрых книгах,  почти всегда велась  речь о Боге, о духовных поисках героев. Сначала Анатолий нетерпеливо пролистывал эти страницы – ему казалось это неважным, даже надуманным…  Но потом он с трудом вчитывался в того же Достоевского или позднее в Гоголя, заставляя себя перечитывать вновь и вновь. Конечно, это было малопонятно: что значили рассуждения о вере – об этой выдумке древнего человечества, дабы защитить себя от превратностей судьбы. Ведь именно так утверждала антирелигиозная пропаганда боевых комсомольских лет. Выходило, именно человек создал Бога, а не наоборот. Но как верить в то, чего не существует?.. А бабушка, а предки – ведь они все молились! Почему же?..
   Анатолий всё чаще стал всматриваться в тёмные изображения святых, оставшиеся от бабушки. Иконки стояли на книжном шкафу в качестве украшения. И что он видел? Строгие лики, удлинённые фигуры в странных одеяниях и ладони, сложенные в троеперстие. Что это значит? Именно такими были святые? Таким благостным было лицо Иисуса? Но кто их доподлинно видел..
5
   С трудом он отыскал телефон одноклассника. Тот не сразу узнал Анатолия по голосу. Потом договорились о встрече.
   Ехать было недалеко – всего четыре остановки, но Анатолий пошёл парком, простиравшимся вдоль шоссе. Накануне сутки напролёт лил октябрьский дождь, в день встречи внезапно подморозило (даже снежком припорошило) – и деревья обледенели; светило низкое солнце, задувал северо-западный ветер, кроны раскачивались, стеклисто выблескивая и позвякивая. Анатолий останавливался и зачарованно смотрел на стеклянное действо; и кто знает, было ли это простой случайностью?..
   Школьный приятель Сергей Серов встретил его у подъезда. Дом оказался трёхэтажной хрущобой, полуоблупленной, со следами многих покрасок – так что через последнее  жёлтое проглядывало то розоватое, то серое, то болотно-зелёное. Поднялись по лестнице, пропахшей кошками, на второй этаж. Сергей молча открыл коричневую стандартную дверь. Прошли в тесную проходную, где справа торчала алюминиевыми крюками вешалка, а слева темнело круглое зеркало.
   Пока раздевались, Анатолий отметил про себя аскетическое убранство единственной комнаты, частично видимой из прихожей: угол старенькой тахты, ходики над ней, простые половики на полу. Миновав тесную кухонку, прошли в комнату и сели за стол. Да, обстановка была небогатой: на подоконнике – цветы в глиняных горшках, в углу – чёрно-белый телевизор выпуска семидесятых годов прошлого века; слева от окна – двустворчатый платяной шкаф, занимавший едва ли не треть пространства, на нём – какие-то коробки. И повеяло чем-то близким, знакомым с детства…
  - Ба, да что же я расселся! – всплеснув руками, воскликнул Сергей. – Жена на работе, домовничать придётся самому. – Он встал и направился на кухню.
   С полминуты посидев в одиночестве, Анатолий направился вслед за ним. В опрятной кухонке хозяин уже колдовал над газовой плитой, вовсю гудел газ, на конфорке стоял зелёный чайник, а Сергей доставал из настенного шкафчика заварку, сахар, бокалы. Анатолий осмотрелся. Столик впритык к окну, занавешенному коротким тюлем; в красном углу – несколько иконок и светящаяся тонким огоньком лампадка («Как у покойной бабушки» .подумалось сразу). На подоконнике он увидел несколько книг явно не светского толка и среди них – толстую голубую Библию…
  - Что тебя привело ко мне? – как-то просто, по-дружески спросил Сергей, глядя на гостя добрыми глазами.
   Анатолий стал сбивчиво говорить о долгом, утомительном, неразрешимом конфликте с самим собой, о своём недоумении по этому горькому поводу.
   Поглаживая рыжую, с проседью бородку, хозяин сочувственно слушал, изредка взглядывая на гостя, а потом сказал:
  - Понимаю. Со мной было нечто подобное.
6
   В комнате, за чаем, Сергей вдумчиво говорил о сокровенном:
  - Твоё недовольство понятно. Ведь ты, как я полагаю, с детства крещён, а Господа с тобой нет. Эта богооставленность и гнетёт душу. Знаешь, я тоже прошёл через то же самое. Редко кому удаётся миновать такие мучения. Помню, когда стало особенно невмоготу, я чуть ли не завопил: «Господи, когда это кончится?! Больше нет сил!..» И тогда вдруг осенило такое спокойствие, какого не испытывал с детства. Всё как-то определилось и стало понятно в этом мире. Да вот же чего не хватало! Господа в душе не было… Сейчас – другое дело. Правда, всё не так просто – душа требует работы. Знаешь, Толя,  это – самый главный, самый серьёзный труд в жизни. Тут никакая халтура не пройдёт, на поблажки не надейся.
   Притихший Анатолий слушал ровный, спокойный голос, с интересом всматривался в худощавое, бледное лицо с живыми сероватыми глазами; рыжая, с проседью бородка как-то гармонично завершала облик визави, и Анатолий внутренне удивлялся определённому сходству с некоторыми иконными изображениями.
  - Нет, Господь не совсем такой, как на иконах. Это видимый символ для молитвы. Господь – во всём, что есть на земле и небе, Он одухотворяет существующее, привносит идеальный смысл. Всякий верующий ощущает это, в том числе и в самом себе. Но, повторюсь,  потребна строжайшая работа. Наш мир слишком греховен; смотри, что происходит в политике да и в быту не всё благополучно. Ведь так?..
   Отпивая чай, Сергей говорил ещё и ещё, словесно обласкивая потрясённого слушателя и сочувственно, и ободряюще.
7
   Анатолий возвращался домой тем же парком. Слова словами, но всё было по-прежнему, только солнце поднялось повыше. Он шёл навстречу ему; неяркий осенний свет приятно слепил глаза, приходилось прикрывать их ладонью, и было хорошо видно, как хрустально блестят пошевеливаемые ветром остекленевшие кроны, как, бумажно шелестя в ветвях, осыпаются на снежок блекло-оранжевые, желтые и буроватые листья. Слева. За парком, гудели потоки автомашин, но ничуть не заглушали стеклистого позвякивания замороженных веток, сухого шороха листопада и слабого присвиста под ступнями первого предзимнего снежка.
   Всё было прежнее, но виделось по-новому. На душе было спокойно и отчего-то хотелось улыбаться.